— Ты обещала рассказать, почему тебя не будут искать на Аркадии.
Пассажирский лайнер «Эльдорадо» покинул таможенную зону Новой Москвы и лег на курс к первому трансакционному переходу. Двигатели медленно, но неуклонно разгоняли огромный многопалубный паром до субсветовой скорости.
Мартин проверил ремни безопасности Корделии, но сам пристегиваться не стал. Устроился на полу рядом с ее койкой. В ответ на удивленный взгляд пояснил:
— Мне необходимо свобода маневра. А ремни могут помешать.
— Подумать только, целая секунда.
— Для киборга и секунда имеет значение.
Корделия не возражала. Она позволяла ему принимать решения и не вмешивалась. Сама эта поездка, от выбора рейса до каюты, была ему выдана как беспроцентный кредит на формирование ответственности, на осознание важности принятых решений, на учет и анализ последствий, а также на взращивание чувства самоуважения и уверенности в себе.
Полноправное взаимодействие с миром для Мартина только начиналось, и он понимал, что находится в начале пути. Его подвиг с пленением Казака и возвращением «Асмодея» на станцию событие исключительное, прорывное, но отнюдь не означающее самостоятельность. Он действовал в критической ситуации, подгоняемый базовой директивой. Но способен ли он взаимодействовать с людьми, с обустроенным по их правилам миром в ситуации рядовой, рутинной, где сверхусилия системы не требуются?
Человеческая жизнь — это бесконечная череда коротких бытовых трансакций. Люди постоянно взаимодействуют друг с другом, и очень часто именно это каждодневное, бытовое общение требует от них наибольшей психологической устойчивости. Тысячи малозначимых решений, которые той же Корделии приходится принимать в течение дня. Даже покупка дорожной сумки требует усилий. Корделия предоставила Мартину полную свободу с одним-единственным условием: он не будет избегать личных контактов. По мере возможности. Эту самую сумку он мог бы заказать по инфранету, но все же вышел из дома и купил все дорожные принадлежности в ближайшем гипермаркете. Что также потребовало от него принять с десяток решений. Когда он вернулся, слегка растерянный, Корделия взглянула на него с чуть заметной усмешкой.
— Трудно?
Он кивнул. Это действительно было трудно. Очень трудно. Автономное движение представляется занимательной прогулкой только тем, кто обстоятельствами ограничен в передвижениях, для кого взаимодействие с внешним миром умозрительная фантазия. Как это было некогда для него. Он был заперт в стерильном, замкнутом пространстве, помещен в изолированную сферу, которая удовлетворяла базовые потребности, но отменяла решения, и мечтал выбрать что-то сам, сделать шаг в сторону, нарушить правила.
На Геральдике условия смягчились, в чем-то он получил свободу, но по-прежнему существующая сфера, ставшая зоной комфорта и безопасности, препятствовала его общению с миром. Они существовали параллельно друг другу, а роль посредника исполняла Корделия. Зона комфорта была светлой, теплой, уютной. Покидать ее не хотелось. Ну если только для поиска приключений.
Мартин вспомнил древний земной мультик, в котором создатели озвучили одну из гипотез исчезновения динозавров. Мартин сначала не понял, что это своего рода притча, а не научная гипотеза. Даже попытался поискать в архивах «Жанет» подтверждение этой гипотезы. Но искин со смехом объяснила ему, что это всего-навсего сказка. Динозавры вымерли потому, что их детеныши не смогли вылупиться из яиц. Из-за наступивших холодов скорлупа стала слишком толстой. Она выполняла свой долг. Мартин не раз представлял себя жителем такого же просторного яйца. Почти что купол из сверхпрочного стекла на далеком планетоиде. А за пределами этого купола — космический холод. Не безопасней ли оставаться внутри? Забота Корделии была той же непроницаемой скорлупой. И разрушать эту скорлупу совсем не хотелось. Но что же там снаружи?
Но Корделия разрушила эту скорлупку сама, вернее, истончила. Она осторожно снимала слой за слоем, помогая ему выбраться. Собственно, это уютное, безопасное пространство никуда не делось. Оно есть, и он в любой момент может туда вернуться, и осознание того, что средоточие покоя неколебимо, позволяло ему двигаться дальше. Очень трудно было удержаться и не спросить совета, а то и вовсе переложить выбор на Корделию. Потому что ей проще.
Когда-то на Геральдике ей хватило минуты, чтобы связаться с транспортной компанией и забронировать каюту 1-го класса. А ему приходилось выбирать, взвешивать, выяснять. И говорить… с людьми. Встречаться с ними, обмениваться взглядами, выстраивать фразы так, чтобы они соответствовали принятым условностям. И находиться среди людей. А их много, очень много… Мартин едва успевал переключаться с одного на другого. Преодолеть себя, уговорить, подавить свои страхи. Нет, эти люди не враги. Это нейтральные, равнодушные к нему объекты. Они даже не знают, что он киборг. Никто не будет любопытствовать, отворачиваться, едва скрывая отвращение, шарахаться, выкрикивать оскорбления. Он ничем от них не отличается. Он — человек, только выращенный искусственно, с кибернетическими добавками. Но это знало его сознание, а подсознание таило вытесненные страхи.
Когда-то эти страхи были так сильны, что Мартин не нашел в себе сил выбраться из флайера на аэропарковке в Лютеции. Он испытал нечто схожее с приступом агорафобии, когда вместо титанового свода над его головой распахнулось небо. Не черное молчание космоса, а сияющая бесконечность, без ограничивающих опорных координат. Он тогда сразу ушел за процессор, предоставив системе заново обсчитывать и перестраивать сетку. Тогда от него требовалось пройти всего несколько шагов до флайера, а там, за тонированными сверхпрочными стеклами, он почувствовал себя лучше. Пространство съежилось, сместилось до привычной тюремной конечности, до обжитой непроницаемой скорлупки. Космопорт Лютеции напугал его не своей масштабностью.
Этого он уже не боялся после прогулок по геральдийскому лесу и полетов с Корделией над океаном. Его напугали люди. Их было много.
Такого количества людей одномоментно ему видеть не приходилось. В исследовательском центре «DEX-company» было от силы несколько десятков сотрудников, из которых к экспериментам с Мартином было допущено не более десятка. Остальные людские миллиарды, заселенные людьми планеты, звездные системы имели для Мартина такое же значение, как расположенные за сотни парсеков космические объекты. Но в огромной планетарной гавани эти люди внезапно обрели свою видимость, свою осязаемую вещественность. Сотни, тысячи… И все — потенциальные враги. Корделия тогда нашла выход: придумала для него импровизированную капсулу из аудио- и видеофильтров. Эти фильтры позволили Мартину отгородиться от пугающей, навалившейся реальности, гремящей, незнакомой, и пережить маленький катаклизм в обустроенном мире. Благодаря фильтрам Мартин слышал только голос Корделии — голос своего человека. А на внутреннем экране сменялись отснятые им ролики.
Он делал эти зарисовки во время своих прогулок. Бегущие облака, парящие птицы, крадущиеся солнечные пятна, дремлющие в прозрачных горных озерах странные, светящиеся рыбы… У него уже был огромный архив. Летопись новой жизни. За то время, пока Корделия вела его через паспортный контроль и таможню, он и сотой доли не просмотрел. Его убежище было обширным, с целую планету, и он был бы счастлив оставаться в пределах этого убежища. Ему больше ничего и не надо. Информации достаточно. Он готов был провести несколько недель или даже месяцев в одиночестве, позволив Корделии посвятить некоторое время работе на Земле и Новой Москве. Возможно, не объявись Джонсон с бригадой ловцов на Геральдике, хвати у Бозгурда благоразумия не затевать с Корделией войну, все бы так и сложилось, но обстоятельства вышвырнули его за пределы убежища, вынудив спешно, даже аварийно, учиться. И он учился. И многому уже научился.
Космопорт Новой Москвы, пожалуй, многолюдней и грандиозней космопорта на Геральдике, которая всячески подчеркивает собственную обособленность, подходя к своим визитерам очень избирательно. Новая Москва — ее полная противоположность. Это бурно растущий, высокоиндустриальный мир, обещающий в ближайшее десятилетие превратиться в крупный федеральный центр, и космопорт, один из трех, построен с расчетом на будущее. Запущены два терминала, три еще строятся. И людей, среди которых немало транзитников, в десятки раз больше. И Мартину уже не спрятаться, не задействовать аварийный протокол. Ему приходится смотреть и слушать, отслеживать и сканировать. Потому что теперь он ведущий, он — ответственный. Когда-то Корделия вела его за собой, оберегая от излишних, травмирующих прикосновений, а теперь ее ведет он. Он — ее внешняя линия обороны, ее хранитель. И не только ее. Мартин ответственен еще за две жизни, те, которые только формируются, готовятся. Он ответственен за их будущее. И, честное слово, ему это нравится.
Мартин сам выбрал рейс и лайнер. И даже каюту второго класса забронировал без подсказки Корделии, руководствуясь тем, что к пассажирам 1-го класса приковано больше внимания. У VIP-залов всегда крутится пара-тройка репортеров из желтых онлайн-изданий, в надежде урвать несколько скандальных голоснимков. А кто обратит внимание на поток пассажиров, разбегающихся по каютам эконом-класса? Кто опознает среди этих пассажиров женщину в свободной, слегка мешковатой одежде, шагающую следом за парнем с дорожной сумкой? Да таких непритязательно одетых в дорогу женщин сотни. А парней в потертых джинсах и растянутых свитерах крупной вязки и того больше.
Каюты 2-го класса вполне приемлемы для путешествия. Правда, тесноваты. Придется заставлять Корделию гулять по коридорам, чтобы избежать застоя в мышцах и усилить кровообращение. Но это недолго, всего несколько дней. Лайнер перемещается не столь стремительно, как яхта класса А-плюс, к тому же делает еще остановки на пути к Аркадии. Но эти несколько дней станут долгожданной передышкой.
Корделия, невзирая на сопровождающий первый триместр токсикоз, продолжала очень интенсивно работать. История с похищением сыграла роль пиар-хода, на который ни один самый оптимистически настроенный пиар-менеджер не рассчитывал. Слухи о том, что Корделия негласно схлестнулась с Рифеншталями, этим могущественным банкирским кланом, неожиданно вынесли холдинг и голоканал GalaxieZwei в топы всех рейтинговых агентств. Посыпались предложения от рекламодателей и более крупных медиахолдингов о совместных проектах. А более мелкие компании стали искать пути для вхождения в холдинг. Предложения поступали не только от медиагигантов, но от компаний, специализирующихся в области кибернетики и компьютерных технологий. Все как-то разом вспомнили, что «Медиатраст» принадлежит контрольный пакет акций пребывающей в анабиозе «DEX-company». Да, производство киборгов остановлено, но немало подразделений и лабораторий корпорации занимались разработками, применяемыми в производстве андроидов, в медицине, биоинженерии, генетике, в компьютерном оснащении космических лайнеров, яхт и более мелких транспортных средств. Конечно, большую часть этих предложений рассматривали и оценивали топ-менеджеры «Медиатраст», а к Корделии попадали наиболее перспективные, уже с экспертным заключением и финансовой перспективой. Но объем был значительный.
Однажды, когда Корделия приходила в себя после очередного приступа головокружения, Мартин заглянул в открытые вирт-окна. Сначала мало что понял — смутили формулировки, неизвестные понятия, термины, дополнительные значения, бизнес-категории. Пришлось задействовать процессор на полную мощность, чтобы тот, подключившись к нескольким источникам, обработал пласт незнакомой информации и перевел малознакомые структуры в привычные и распознаваемые. Все оказалось не так уж и сложно. Нет, все тонкости бизнес-отношений Мартин не постиг. Для него межличностные связи и без бизнеса представлялись клубком противоречий. Но сравнить намерения двух сторон, вступающих в контрактное противостояние, мог. Чем и поспешил поделиться с Корделией. Даже обнаружил скрытую в цифрах неточность. Корделия молча на него смотрела. Потом сказала:
— Какой же ты у меня умница… Вот что я буду без тебя делать?
— А почему без меня? Я не собираюсь становиться твоей потерей. Еще одной.
— А я не собираюсь становиться твоей тюрьмой. Еще одной.
Некоторое время молчали, как бы оценивая реплики друг друга. Затем Мартин добавил:
— Что-нибудь придумаем.
— Придумаем, — откликнулась Корделия.
С тех пор Мартин занимался поступающими документами — меморандумами о намерениях, резолюциями, экспертными заключениями, бизнес-проектами — постоянно. Это стало походить на своего рода учебу. Он изучал проект, аналитические заметки к нему и высказывал свое мнение, следует ли этот проект принять к рассмотрению или отвергнуть, и почему, а Корделия выслушивала и объясняла ошибки. Пока у Мартина лучше всего получалось, если речь шла исключительно о технической стороне воплощения. Он легко просчитывал и сравнивал, черпая необходимые данные в инфранете, просматривая биржевые сводки и банковские предложения по кредитованию, а вот что касалось возможного успеха того или иного проекта, то тут он пока проигрывал.
— Ты еще плохо разбираешься в людях, — успокаивала его Корделия, — судишь слишком прямолинейно, без учета нюансов, то есть человеческих заморочек. А заморочек этих у людей превеликое множество. Проект в сфере медиа и шоу-бизнеса может иметь успех при условии, если учтет наибольшее количество этих самых заморочек, зацепит тайные струны, удовлетворит ряд подсознательных потребностей.
— Накормит всех тараканов? — вспомнил Мартин выражение одного из редакторов.
— Именно! — улыбнулась Корделия. — А ты еще не со всеми познакомился. Только с самыми крупными.
Но Мартин и не стремился постичь науку управления медиапространством. Он хотел всего лишь помочь Корделии. Вот и на лайнере, заметив, что она приготовилась изучать переброшенные на планшет документы, решительно отобрал гаджет и сказал:
— Я сам посмотрю.
Она растерялась.
— Чувствую себя Фемистоклом*.
Мартин порылся в памяти, но обнаружил только мимолетное упоминание этого исторического деятеля. Что-то такое, связанное с Древней Грецией.
— Однажды Фемистокл, правитель Афин, назвал своего сына самым сильным человеком в Элладе, — начала свои пояснения Корделия.
— Почему? Тогда же киборгов не было.
— Конечно не было. Более того, его сын в то время был младенцем.
Мартин совсем запутался, и Корделия сжалилась.
— Сын командует женой Фемистокла, жена — самим Фемистоклом, а Фемистокл — эллинами. Из этого следует…
— Что младенец командует всеми?
— Правильно.
— А, понял. Ты хочешь сказать, что я теперь управляю холдингом?
— Что-то вроде того.
— Нет, я не управляю. Не умею. Я хочу, чтобы ты отдохнула.
Мартин отложил планшет, сел, скрестив ноги, у ее койки.
— А теперь расскажи мне, почему никто не будет искать тебя на Аркадии?
Корделия вздохнула. На несколько секунд закрыла глаза. Задумалась.
— Это не так просто, Мартин.
— Расскажи. Нам еще долго лететь.
— Ну, вероятно потому, что я плохая дочь.
— А что ты сделала плохого?
— Не оправдала надежд.
Притаившись в кустах возле просёлочной дороги, Станмир Орнер выудил из кармана резинку и соорудил из волос на голове высокий хвостик, оставив несколько прядей у висков свободными. Расчёски у парня не было, но даже конструкция, созданная им «вручную», в целом смотрелась неплохо. Он снял алую домен-повязку с плеча, скрутил, спрятал. Осталось только смахнуть пыль с обуви и оттереть пятнышко уже высохшей грязи на штанине чуть ниже колена. А затем — медленно, не очень умело, замаскировать ауру, снизив расстояние её восприятия хотя бы до восьми шагов.
Оценив действия первоступенника, Киречка даже усмехнулся.
– А вот это уже забавно – шепнул он товарищу на рагадовском, — Ведь если пытаться освоить маскировку по учебникам, опережая план занятий, то все равно «мягко» скрыться ни за что не получится. Зачем, спрашивается, бежать впереди паровоза, если в Академии и так всё просчитано, как только возможно, чтобы студенты и не перенапрягались, и споро осваивали всё, доступное их уровню? На непосильный-то уровень лезть зачем? Вот так и остаются разные шероховатости, по которым крайне легко опознать дилетанта. Может, на деревенских недомагах такое и будет прокатывать до поры до времени, а потом? Представляю, как долго ему придётся корректировать навыки… И то если ещё преподаватель найдется терпеливый.
Никимир немного удивился, когда перестал ощущать ауру старосты во время наблюдения, но ничего не сказал. Даже шепотом. «Как будет время, обязательно уточню про помощь Станмира новичкам – это всё же обязанность или собственная инициатива», — решил парень. И ещё он не совсем понял, почему Киря по-рагадовски с ним заговорил, если условились по-русски общаться.
«Хорошо всё-таки, что в доменовской Академии нет единой для всех учебной формы, а то бы пришлось сначала за одеждой телепортироваться», — подумал в этот момент Стан, напоследок ещё раз критично осмотрел место затёртого пятна и вслушался в голоса людей. Приближались те, насколько он помнил местность, со стороны реки, а значит — направлялись в деревню. Отдыхающая молодёжь, не иначе – слишком шумные, звонкие, наполняющие беззаботным весельем всю округу. Разноцветные паоло мужского и женского кроя, чем-то напоминающие пончо, но длинные, доходящие до щиколоток, и с прорезями для рук, замелькали меж стволами. Сердце парня ёкнуло, а затем забилось чаще – он различил голос, ради которого и оказался здесь, сбежав от сокурсников в самое подходящее для этого время.
«Повезло! Невероятно повезло. Так быстро отыскать, да ещё и вне дома!» — Станмир дождался, когда вся компания пройдёт мимо, и отправил самую короткую и адресную мыслеречь из возможных.
«Анита, я здесь».
Девушка замедлила шаг. Доменовец чуть полюбовался на светлые красновато-коричневые мелкие кудряшки, доходящие до плеч, немного влажные после купания. Их так легко досушит гуляющий по лесу тёплый ветер!
— Ребята, вы без меня идите. Я чуть не забыла, что обещала ягод братикам насобирать. – Срочно придумала Анита повод остаться.
— Тебе корзинку дать?
— Да, конечно, если не сложно. В ней же всё равно ничего не осталось после пикника. А вечером я занесу…
Стан поймал себя на мысли, что хочет запечатлеть этот миг в кристалле, чтобы потом пересматривать снова. Анита шла в его сторону, одной рукой удерживая плетеную корзину, а второй – край лёгкого персикового паоло с коричневыми узорами по всему подолу и горловине. А ведь в последнюю их встречу она только-только начинала эту вышивку! Улыбка девушки всё ещё робко пряталась в уголках губ, но зато в глазах светилась самая настоящая, искренняя и чистая радость.
— Если нужна помощь со сбором ягод, я только за! – Поднялся из своего укрытия Станмир.
— Ура! А то я уже волноваться начала, что родители к делам по дому привлекли, или с учёбой проблемы.
— Я же посылал сообщение на твой кристалл. – Парень легко приобнял девушку за плечи, взял корзину.
— Прости, он, похоже, испортился, выдаёт неизвестные символы, да и то через раз. А по кристаллу подруги не знаю, как посылать, я ведь твои координаты хоть и запомнила, но ввести не смогу, тут всё же маг на настройку нужен.
— Эх, по кристалл-технологиям я вообще не специалист, да и в магии дар у меня оставляет желать лучшего, но если что – приноси, попробую понять, в чём дело. Или у знакомых спрошу.
— Ничего, я скоро на новый заработаю, чтобы у родителей не просить. Я ведь теперь на фабрике подрабатываю после учёбы. Заказов на пошив хватает, всё же чуть больше месяца до праздника осталось.
— А до какого праздника? – спросил Стан, и по округлившимся глазам девушки понял, что зря спросил.
— Из какого такого захолустья ты переехал, что не знаешь о Дне Единения?
«Единения кого и с кем?» — хотел было уточнить парень, но вовремя прикусил язык. В такие моменты, когда пошатывалась его с особым старанием продуманная «легенда», он чувствовал себя крайне неуютно.
— Ну, так я же дремучий лесной человек, Анита, извиняй! У нас ничего такого не праздновали. Всё-таки хутор Орил слишком далеко в восточных землях, шилом бреемся, дымом греемся, и населения у нас — три двора и обчелся. Вот Дни Рождения друг друга мы праздновали, Новый Год ещё… А все государственные праздники как-то мимо пролетали, со свистом, даже шапку не задев. Да ты не смейся, я ведь говорил, что местных традиций не знаю.
— Ох, Стан, идём уже за ягодами, а то так и простоим посреди дороги до вечера.
— Точно. Веди! – парень взял девушку за руку. – Только я к тебе совсем ненадолго вырвался. В перерыве между занятиями.
— Жалко, что до Ириенгарда так далеко, и приходится на кристаллы тратиться, – вздохнула Анита, первой пробираясь через кусты, — Тебе ведь, правда, не скучно со мной общаться?
— Если бы скучно было, стал бы я через полстраны телепортироваться? Ты лучше расскажи, как у вас этот День Единения празднуют. И из-за чего твои родные так рьяно настроены против магов вообще и иномировых магов в частности?
Ники ощутил чувствительный тычок локтем в бок со стороны Кирмира.
— Ты чего?
— Уф, думал, не уйдут. Наконец-то! А ну возвращайся в своё состояние безразличия! Или срочно учись маскироваться по-другому, а то я уже полчаса баланс за двоих держу, шевельнуться лишний раз боюсь.
— Будешь тут с такими-то делами безразличным?! – нашел оправдание Никимир и тут же озвучил его по-русски, — Получается, вот к кому Станмир Орнер с ускорением бегает из Академии.
— Бегает с ускорением? Хм-м… Ясно. – Кир тоже перешел на русский язык, — А ведь умно. Как раз не попадает под отслеживание телепортов и устройств типа магоциклов. Ну и мастак же он из сложных ситуаций выкручиваться, весь в братца… — тут второступенник несколько задумался.
— Кстати, Ириенгард – это ведь учебное заведение для магов из местных? – прервал молчание Ники.
— Да, для местных. Естественно. Но вот скажи, неужели Стану наших девчонок доменовских не хватает? Решил проблем поискать? Если чувства у него к этой Аните серьёзные, то хуже быть не может.
— Почему?
— По кочану. Не мешай, сейчас что-нибудь придумаю. Или… не сейчас. Спать хочу, сил больше нет, все на маскировку ушли. – Кирмир закрыл глаза, поводил руками, не открывая глаз, продолжил, — Ты сидишь тут, охраняешь меня. Больше, чем на пять шагов не отходишь, там защитный контур от возможных опасностей. Слабенький, но должно хватить. Всё.
В следующую секунду Авнер-младший провалился в глубокий сон и не услышал, как Никимир в сердцах выкрикнул: Да ты издеваешься что ли?!
Затем… подумал о еде.
Грустно вздохнул, вспоминая такую уютную столовую в Академии.
Он не знал, что Академия Астрального Домена в эту самую секунду перешла на третий приоритет боеготовности.
Нет, не на второй, конечно, как во время возможного прорыва сопровцев через Поисковый Контур. И не на первый, как… стоп, а когда вообще объявлялся первый приоритет?
— Халдир Велмир, почему не выходили на связь? Мы уже начали операцию без Вас, – халдин Рисамис, видимая в данный момент через кристалл связи, заметно нервничала, покусывая губы, даже её золотистые локоны смотрелись как-то блёкло, — Доложу вкратце: Астральный Домен принимает на себя все работы по эвакуации населения из окрестностей и противодействию стихии. Всё равно на нас повесят всю ответственность за разрушения и возможные жертвы, как только вычислят, что послужило причиной тектонического сдвига.
— И что же?
— Аналитический отдел утверждает с вероятностью девяносто процентов: к землетрясению причастно неудавшееся сопровское вторжение. Но проблема не столько в появлении на карте парочки разломов к северу от Академии, сколько в опасной ситуации на высокогорном озере Катроми-Гидреак.
— Каков худший прогноз?
— Дамбы мы не удержим. И все расчетные двадцать тысяч кубических километров воды прокатятся по равнине, снося всё на своём пути.
— Принятые меры?
— Отправили к озеру всех, кто подходит по специализации. Гиайд Рисмир находится там же, принял на себя командование МБР. Пришлось полностью заблокировать обе вытекающие из озера реки, мы открыли и поддерживаем телепорты для перекачки воды в океан «напрямую». Но тектоническая активность влияет и на магические связки мира, поэтому телепорты нестабильны и время от времени исчезают. Часть заклинаний, поддерживающих дамбы, тоже срывает. Обновляем под руководством местных специалистов. Они всё ещё надеются сохранить в рабочем состоянии все гидроэлектростанции. Но уровень воды нарастает, появилась третья «река» там, где местность ниже. Перекрыли, чем смогли. Рельеф дна продолжает меняться, возможна вулканическая активность. Курортный город и деревни по берегам озера уже затопило, жители эвакуировались. Вот карта десятиминутной давности.
— Выведи мне прямую связь с гиайдом. Предлагаю телепорты воды открыть не в океан, а в русла обеих рек, что сейчас перекрыты. Сэкономим силы на их поддержание, а от воды всё равно нужно избавляться. Двадцать тысяч кубических километров… это же практически озеро Байкал! Выведи прямую связь с руководителем операции из местных магов. Началась ли эвакуация населенных пунктов по равнине в местах вероятного прохода воды? Вышли мне трехмерную карту этих мест с нанесением уровней. Академия территориально вне опасности затопления, верно? Сколько наших магов уже задействовано и скольких мы ещё можем привлечь? Пока всё.
— Запросы приняты. Обрабатываем. – Риса отключила связь. А Бельчонок, стоявшая позади мужа, отпустила, наконец, спинку кресла, за которую держалась всё это время.
— Едва смогла разбудить тебя. Неприятности у Кирмира?
— Нет. Пока нет. Сначала просто понаблюдал, но затем пришлось вмешаться. И вмешаюсь ещё раз. Он в зоне возможного наводнения. Я постараюсь вернуться как можно скорее.
Халдир Велмир Авнер закрыл глаза.
Способность, что на протяжении шести поколений помогала выживать роду Авдеевых.
Способность недостижимая, но достигнутая.
Пусть и ценой многих жертв.
«Кровные Узы. Переброс Сознания».
Первого марта в полдень Нине позвонил Грант и предложил ей дописать диссертацию.
— Но у меня нет полевого материала, — настороженно ответила она, переходя из кухни в гостиную: — Я не хожу в экспедиции, мне не до этого. Да и статьи все уже давно опубликованы. Причём у меня в основном переводы…
— Вам не нужны экспедиции, — рассмеялся Грант, — у вас на островах уже столько реконструкций обрядов прошло, что их на две диссертации хватит. Одни реплики народных костюмов чего стоят!
— Это не реконструкции и не реплики. Это настоящие обряды, праздники и костюмы. Любой обряд, проведённый посвящённым волхвом, настоящий. И все костюмы, для этих обрядов сшитые и вышитые, настоящие.
— Тем более Вам надо дописывать диссертацию! И защитить, наконец! У Вас столько статей! Ведь практически все материалы Вольдемара основаны на Ваших статьях. Я всё сохранил. Давайте я сведу все Ваши статьи в единую монографию и подготовлю к защите?
— Я как-то совершенно забыла о диссертации… — растерялась Нина и оглянулась на Платона, собиравшегося после обеда идти в сельсовет. И Платон ответил Гранту вместо неё:
— Прилетай сюда, сам выбери, что нужно. И жену привози, по островам погуляет, с девочками пообщается.
— Хорошо, будем. В субботу нормально? Тогда до встречи, — Грант попрощался и отключился. Платон поцеловал жену и убежал на работу – надо было обсудить с Аглаей, Григорием, Фролом, Фридой и Ральфом предстоящую посевную, вопрос с размещением полей и пастбищ, а также перспективы строительства новой деревни на берегу озера под присмотром тёмного волхва.
Нина, уже основательно забывшая про своё желание получить учёную степень, попыталась вспомнить, в какой папке она хранила все собранные материалы для диссертации и начала сожалеть, что почти все главы запланированной монографии она уже опубликовала в виде статей. На терминале обнаружились три запароленные папки, пароли к которым она успешно забыла, а на планшете нашлась ещё одна папка, на этот раз без пароля, но только с расписанием глав и без самых нужных текстов и таблиц.
Открыть любую её запароленную папку – не проблема для Bond’а… Грант откроет за секунду. Или быстрее. Но хотелось бы узнать, что там, до того, как Грант займётся открытием. Попросить Алёну? – она тоже справится, но тут же сообщит Гранту. А вдруг в одной из папок есть то, что им знать не следует? Например, её школьные и студенческие голографии… ведь они точно могут оказаться в папке с голографиями к статьям… когда-то сама всё скидывала в одну папку. Платону показать их можно и нужно… но Нина не была готова показывать их Гранту или Алёне. Платон знает, что с ней случилось когда-то… а знают ли об этом Bond’ы?
И у Кузи были запароленные папки со статьями… сама же их сформировала и пароль помудрёнее придумала, ведь писала их на работе и хранила на своём планшете, чтобы в музейную сеть ничего не попало. Перенесены ли они на терминал в этом доме? Позвонить Василию и спросить пароли?
Василий не ответил на видеофонный звонок, но от него тут же пришла смс: «Говорить не могу. Сижу на планерке по подготовке к Масленице. Заодно собрание по итогам года. Нас вспомнили, когда мы работали в фондах. В смысле — всех киборгов и Вас. Рина работает хорошо, но как раньше уже не будет».
Нина позвонила Раджу и попросила скопировать на Пушка все папки с домашнего искина. Радж удивился, но просьбу выполнил. В его руках была очередная только что слепленная свистулька-утушка и Нина не удержалась от вопроса:
— А тройку лошадей ты слепить сможешь? – и тут же попросила Пушка скинуть Раджу сделанную Арнольдом видеозапись своего катания на тройке лошадей.
— Попробую, — не очень уверенно ответил Радж, — а это обязательно?
— Это не обязательно. Я не приказываю слепить, а только спрашиваю, сможешь ли вылепить. Если не хочешь, попрошу Ворона.
— Я понял. Я попробую. Это всё?
— Да. До встречи… на днях прилечу, наверное, — Нина отключилась и запоздало подумала, что такую глиняную игрушку надо было бы сразу заказать Ворону. Ведь он до сих пор лепит из глины, когда нет пригодного для работы жемчуга или янтаря, и обжигает в купленной для него небольшой печи в мастерской.
В половине второго пополудни к Нине осторожно подошёл Хельги и напомнил, что в два часа запланирована поездка на ипподром, где Нина каталась верхом на Восходе, и надо успеть переодеться.
— Я не поеду, — ответила она, — мне надо поработать… ты можешь открыть запароленную папку?
— Много работать вредно! Иппотерапия очень полезна для профилактики сердечно-сосудистых заболеваний! А свежий воздух полезнее, чем в помещении! – заявил «семёрка» голосом Платона, затем проморгался и спросил уже сам: — Какую папку?
Удивлённая таким заявлением Нина показала на все три папки на терминале – и они одна за другой открылись. Она взглянула на парня, и он ответил:
— Пароли простые, всего-то по десять знаков. А теперь поедем кататься?
— Всенепременно! Только… передай Василию, пожалуйста, голосовое сообщение. У тебя быстрее получится, чем набирать смс.
Хельги записал и передал Василию просьбу Нины прислать ей копии видеозаписей и голографий всех музейных мероприятий и новых выставок с момента её ухода из музея, отключила терминал – и пошла в спальню переодеться для прогулки.
Выйдя из дома, Нина вместо запряжённых Диваном саней увидела Руслана с осёдланным Восходом. Руслан попросил разрешения позвонить Андрею Ивановичу с терминала в доме, пока Нина катается на Восходе — Нина разрешила, про себя удивившись, что у парня нет своего видеофона. «Вот что надо ему подарить на день рождения!» — решила она, садясь в седло. Она уже уверенно ездила шагом, Хельги шёл рядом, готовый подхватить её в случае падения, жеребец был совершенно спокоен — и Нина отпустила Руслана, чтобы он мог позвонить другу и опекуну.
Руслан вышел из дома через четверть часа, связавшись с Хельги, нашёл Нину катающейся по дорожке вокруг пруда в парке – и пошёл к ним навстречу. Ещё через четверть часа Нина с помощью Хельги спешилась — и Руслан верхом уехал на конюшню ипподрома.
На крыльце дома Нина сначала разрешила Хельги покатать в санях на Диване Алю, передала через Пушка сообщение с разрешением покататься для Али, а потом прошла в свою квартиру. Включив терминал в своей гостиной, обнаружила на рабочем столе папку «Музей», в которой находилось почти десять терабайт информации, которые прислал Василий. Быстро просмотреть все видеозаписи и голографии даже мельком было нереально! – и Нина с досадой поняла, что без помощи Гранта ей с завершением написания диссертации не справиться. Ведь видеозаписей и голографий с мероприятий и обрядов в деревнях и на островах в её архиве ничуть не меньше!
Bond в состоянии проанализировать весь этот объём намного быстрее, чем она. Плюс: надо провести анализ голографий, аудио- и видеозаписей мероприятий и обрядов на островах и в деревнях, провести сравнительный анализ аналогичных мероприятий в городе и в деревнях, взять разрешение у участвовавших в мероприятиях людей на публикацию их голографий… — с этим может справиться только Bond. Или два Bond’а.
Она позвонила Гранту и пригласила его на острова сразу на неделю, чтобы он мог работать прямо в её доме и в её присутствии.
***
Третьего марта в три часа пополудни на космодром в Янтарном опустился частный транспортник, на котором прилетели дети и их сопровождающие из коррекционной школы с Нови-Сада.
Встречавшая их Голуба с сопровождавшими её мужем, Некрасом, Лютым и Данко прилетела на арендованном на турбазе флайеробусе с грузом тёплой одежды для детей. Из города прилетела Зарина Баженовна со своими кибер-девушками и Карина с Леоном от ОЗК.
Нина собиралась тоже полететь на встречу, но собрался лететь волхв и уговорил лететь Григория, потом Платон убедил их обоих взять в качестве охранников Хельги и Самсона – и она осталась дома, попросив «семёрок» всё время быть на связи. В результате перед шлюзом транспортника выстроилась внушительная группа встречающих – и было совершенно не понятно, кто из них люди, а кто – киборги.
Хельги сначала передавал на терминал Нины короткие видеозаписи каждые пять минут, а когда открылся шлюз – начал прямую трансляцию. Изображение было не настолько чётким, как хотелось бы, из-за начавшейся метели, но было видно, как Радмила и Цветан сначала здороваются со встречающими, а потом в сопровождении двух мэрек и двух DEX’ов выводят тепло одетых детей, знакомят их с Голубой и Доброхотом, а она провожает их в салон флайеробуса, где Лютый и Некрас их сразу поят чаем из термосов и пирогами.
Картинку из салона буса передавал Лютый и она была немного лучшего качества, так как внутри буса было тепло и светло.
Последним из транспортника вышел подросток лет пятнадцати, который нёс на руках одетого в синий комбинезон ребёнка. После того, как они разместились в салоне, DEX’ы перегрузили из трюма транспортника в салон буса вещи детей и гостей (Радмила и Цветан собирались вернуться с этим же транспортником), забрались сами — и флайеробус взлетел. Вслед за ним взлетели и остальные машинки.
Григорий с DEX’ами вернулись почти в половине одиннадцатого вечера, волхв решил остаться в Орлово на пару дней и помочь Голубе и Радмиле в размещении детей в двух подготовленных домах. К тому же дети говорили на сербском языке и младшие не знали интерлингву – и нужен был переводчик.
***
На следующий день, четвёртого марта, в Орлово прилетели Любице и Деян. Девушка перевелась на заочное отделение, сказав в деканате, что при таком количестве привезённых детей-сирот она в деревне нужнее, чем в городе. К тому же сербский язык был для неё родным, и она могла помочь детям выучить русский язык и интерлингву.
Так как Лютому нельзя было жить в одном доме с невестой, то он вернулся в зимовку к своей бригаде.
***
В семь часов вечера в пятницу пятого марта прилетели Грант с Гульназ и Зухрой. Он заранее предупредил Нину — и Морж успел подготовить для них две комнаты.
— На неделю остаться не получится, — сказал Грант перед ужином в столовой, — мне в понедельник на работу… две обзорные экскурсии и ночная. Плюс учёба. Но два дня выходных я могу посвятить работе над монографией.
— Ты за два дня в любом случае сможешь сделать больше, чем я бы сделала за полгода, — ответила Нина, — но сначала вам всем троим следует отдохнуть.
После ужина Гульназ с подругой-охранницей ненадолго пошла в общежитие, где жили Амина и Кайса, а Грант в гостиной квартиры Нины подключился к её терминалу, скачал себе всё нужное и попросил для работы тихую комнату. Платон предложил ему эти два дня провести в библиотеке или в зимнем саду – и его предложение было принято.
Утром шестого марта Нина решила отменить ежедневную поездку по островам в санях, чтобы помочь Гранту в работе, но он ответил, что сам вполне справится и спросит чуть позже, если что-то будет не совсем понятно, после чего попросил прокатить жену с подругами на лошадях. И поэтому в десять часов Руслан приехал к дому на тройке, повёл лошадей по привычному для них маршруту, на берегу озера у домика гидролога остановился на «пять минут», подождал, пока Гульназ с Аминой, Кайсой и Зухрой вволю наголографируются – и минут через двадцать поехал обратно. Нина из саней не выходила, но успела поговорить с Ратко о предстоящем ледоходе и подготовке к подвижкам льда на озере.
Обратно ехали спокойной рысью, Хельги на коне ехал за санями, снова ненадолго остановились у кафе – и к дому приехали почти в час пополудни. После обеда Гульназ с DEX-охранницей снова пошли в кафе, где собирались студийцы «Белого паруса». У студии в доме было две комнаты, и совещаться можно было бы там – но Май работал в кафе допоздна и потому всё чаще и чаще студийцы собирались в кафе.
***
За два дня Грант смог не просто проанализировать все проведенные музеем и волхвом мероприятия по кологодным праздникам и свести их в огромную таблицу, но и написать сопроводительный текст на русском языке и на интерлингве – и после ужина седьмого марта он со спутницами улетел в город.
Осталось только пересмотреть схему диссертации, проверить расстановку тем и глав по темам, уточнить список иллюстраций, взять разрешение у людей на использование их голографий… — у Нины это заняло бы ещё пару лет. Грант пообещал справиться за месяц с помощью Гульназ, которая взяла на себя юридическое сопровождение работы.
Нина особо не обольщалась перспективой защиты диссертации и, если бы Грант об этом не вспомнил, вряд ли занялась бы этим в ближайшее время. Но Грант предложил свою помощь сам — и почему бы не принять её? Поставить его соавтором… именно равноправным соавтором, а не в списке использованного оборудования. Даже если это не понравится комиссии, которая будет принимать защиту.
Електрическая сила есть действие, вызванное легким
трением в доступных чувствам телах, которое состоит в
силах отталкивателъных и притягательных, а также в
произведении света и огня.
М.В.Ломоносов, «Теория електрическая,
математическим способом разработанная»
На дворе январский мороз. На стеклах низеньких окон намерзло изрядно льда. Потрескивают сосновые бревенчатые стены.
А в горницах тепло. Огромный, во всю стену, стол завален образцами руды, металла и угля, чертежными инструментами, рукописями. Стоят здесь посудины с порошками и жидкостями, в углу — невиданная в здешних местах машина: между двух стоек — лакированный диск с блестящими металлическими пластинками, с ременным приводом и ручкой. На стойках — блестящие медные шары.
В комнате полумрак. Только середина стола освещена двумя свечами в высоких подсвечниках.
Свечи льют желтый свет на седую голову. Скрипит гусиное перо по шероховатой бумаге. Зимние вечеря длинны, а Федору Матвееву их не хватает. Не разгадана старая загадка…
Федор подходит к машине, крутит ручку. Тоненькая фиолетовая ниточка разряда с сухим треском вспыхивает между шарами.
Федор опускается в кресло. Сухие, со вздувшимися венами, но еще крепкие руки лежат на подлокотниках Задумался Федор. Плывут перед мысленным взглядом видения прошлого…
Нелегким было возвращение на родину. После долгого плавания вокруг Африки доставил их португальский фрегат в Лиссабон. Оттуда то морем, то сушей, через многие страны, кое-как, без гроша в кармане, добрались до Петербурга — и не сразу смогли сойти с корабля: Нева, выйдя из берегов, залила город. Говорили, что сам царь разъезжал на шлюпке по затопленным улицам, спасал людей.
Как напугал Бхарати холодный, туманный город, залитый бурлящей водой!
Вскорости — как обухом по голове — известие о смерти государя…
Докладывал Федор куда следует о своем возвращении из плена, но в те дни вельможным людям было не до безвестного поручика: решался вопрос, кому быть на троне.
Страница 70 из 182
Каким-то чудом донесение Федора попало к самому Меншикову, и всесильный князь, пробежав две-три строчки, нацарапал, набрызгав пером, резолюцию: «Понеже порутчик Матвеев и ранше служил у князя Черкаскова, отправить ево в Сибир для службы далше к томуже князю Черкаскому, а денех ему Матвееву за прошлое время расчесть и выдать».
Насилу Федор сообразил, в чем дело: в то время губернатором Сибири был однофамилец, а может, и дальний родич князя Александра Бековича-Черкасского — князь Алексей Черкасский, назначенный после казни Гагарина.
Так как Меншиков не указал, кто должен ему «расчесть и выдать», Федор, видя, что в петербургской суматохе толку не добьешься, решил заехать к родителям, в Захарьино, повидаться, а там — отправиться в Сибирь.
Родители Федора не слишком обрадовались, увидав привезенную из-за дальних морей невестку. Между собой осуждали: и длиннолица, и малоутробиста, и темна, аки цыганка, и больно смело себя держит, страху не оказывает. Однако, решив, что служивый сын — отрезанный ломоть, не перечили. В родовой вотчине, в своей же церкви, Бхарати окрестили, нарекли Анной, а отчество дали по крестному отцу, дальнему родичу Матвеевых, Васильевна.
Денег на дорогу хоть и не густо, а все ж таки дали.
Дорогой Федор узнал, что Черкасский уже не губернатор Сибири: по указу Екатерины Первой он был назначен в астраханские земли на должность «калмыцкого начальника».
Федору посоветовали ехать прямо в новый город Екатеринбурх [ныне Свердловск], недавно построенный на реке Исети, к начальнику сибирских и уральских заводов Георгу Вильгельму де Геннину: он-де всех сведущих в горном да плотинном деле людей принимает.
Дождавшись оказии, отправились. Плыли вниз по Волге, потом свернули в Каму. Когда после волжских просторов струг пошел то бечевой, то веслами, а когда и под парусом меж тесных, густо поросших лесом берегов, Бхарати была поражена видом лесного приволья и смолистой прохладой.
У деревни Ягошихи [в 1781 году поселок Ягошиха был переименован в город Пермь], где недавно был построен новый медеплавильный завод и где в Каму впадает горная река Чусовая, пришлось остановиться: весенние воды еще не сошли и подняться по Чусовой против течения было невозможно.
Оставив речной караван, поехали сухим путем: берегом Сылвы до Кунгура и дальше — через перевал, к новому городу Екатеринбурху.
Во все глаза глядела изумленная Бхарати на горы, покрытые густым хвойным лесом, на бурные реки и тихие голубые озера, на зеленый, в цветочном узоре ковер травы, на каменные осыпи, поросшие по краям смородиной, жимолостью и колючим шиповником.
Город Екатеринбурх был невелик. Постройка его обошлась всего в 53679 рублей и две копейки. Были здесь две доменные печи, выплавлявшие по три-четыре тонны чугуна в сутки, мастерские, где чугун кричным способом перерабатывался в сталь, кузнечные, якорные и проволочные фабрики. Плотина на реке Исети позволяла копить весенние воды. Водяные колеса приводили в действие мехи для дутья в доменные и кузнечные печи.
Завод и поселок были окружены крепостной стеной.
В обербергамте [обербергамт (нем.) — главное управление горнорудной промышленности] Федор был хорошо принят и назначен в должность механикуса. Обязанности его по регламенту определялись так: «Надлежит ему знать всякие машины, которые потребны к горным делам, а именно: для выливания воды, для подъема руды и протчего строить и в действо приводить, быть при строении всяких фабрик, ему же и пожарные машины и трубы ведать».
Отвели Федору казенную квартиру в крепости, и началась новая жизнь на новом месте…
Служил Федор исправно, ведал колесное и плотинное дело, ездил по заводам, следил за работами.
Понемногу привязался он к суровому, но знающему и любящему свое дело де Геннину. Помогал ему завершать затеянный им труд под названием: «Генералом-лейтенантом от артиллерии и кавалером ордена Святого Александра Георгием Вильгельмом де Генниным собранная натуралии и минералии камер в сибирских горных и завоцких дистриктах также через ево о вновь строенных и старых исправленных горных и завоцких строениях и протчих куриозных вещах абрисы».
Бхарати на русских хлебах и прохладе раздобрела и побелела. Растила детей, хлопотала по хозяйству, ставила квасы и наливки, запасала на зиму меды и варенья. По-русски уже говорила изрядно. Когда через несколько лет они с Федором наведались к его родителям, старики приняли ее более благосклонно.
В 1730 году де Геннин был вызван сенатом для составления вместе с берг-коллегией ведомости о состоянии заводов, количестве металла и числе работных заводских людей. Вместе с ним выехал и Федор Матвеев.
Пришлось прожить в Петербурге с год.
Столица застраивалась дворцами вельмож — один другого краше. Вельможи были больше новые, из немцев. И при Петре немцев наезжало в Россию изрядно, но все это были люди, сведущие в военном деле или ремеслах. А теперь Петербург был наводнен шаркунами, проходимцами — им покровительствовал всесильный Бирон, фаворит новой царицы Анны.
В надежде встретить старых сослуживцев частенько заходил Федор в бывшую «царскую» австерию. Когда-то здесь за кружками пива, с глиняными трубками, набитыми табаком-кнастером, сиживали за некрашеными столами бывалые, умелые люди. Рассказывали о далеких морях, редких товарах, диковинных обычаях. Спорили, где лучше строят корабли, как правильнее подбирать медь и олово для пушечного литья, о скампавеях и галиотах, приливах и течениях. Сам Петр Алексеевич захаживал сюда, подолгу говорил с моряками…
Страница 71 из 182
Теперь здесь было полно хвастливых щеголей в пудреных париках и с кружевными манжетами, чванливых немцев и старательно подражавших им русских придворных. Забегали сюда нужнейшие по нынешним временам иноземные специалисты — учителя танцев и светского обхождения, с обязательной крошечной скрипочкой — пошеттой — в кармане модного кафтана.
Вместо того чтобы степенно, вперемежку с беседой, прихлебывать пиво, пили без меры заморские вина, громко хвастались амурными победами. И еще обсуждали новые моды: мужчины начали тогда налеплять на лицо черные тафтяные кружочки — мушки. Появился «язык мушек», и щеголи, восхищаясь, затверживали: что означает мушка на подбородке, что — на левой щеке, что под глазом. С божбой и криками играли в карты; шахматы, издавна привившиеся на Руси, теперь были не в почете: «зело не достает в сей забаве газарду».
Однажды, зайдя в «царскую» австерию, Федор скучал над кружкой пива, потягивая трубку, и вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Оглянулся и увидел за соседним столиком высокого загорелого моряка средних лет. Моряк широко улыбнулся, взял свою кружку и решительно подошел к Федору.
— Точно, поручик Матвеев! Неужто жив, тезка?
— Федор Иваныч! Вот не чаял увидеть!
Это был Федор Иванович Соймонов, гидрограф и картограф, знаменитый (не в свое, а в наше время) исследователь Каспийского моря.
— Да тебя ж хивинцы зарубили! Не верю, чаю — призрак твой, фантом, пиво пьет и табак курит! Как, откуда? Изволь, немедля рассказывай.
— Долго рассказывать, Федор Иваныч… Здесь не по духу мне. Может, пойдем ко мне? Я поблизости, на Острову, квартирую.
Они вышли на улицу, светлую, несмотря на позднее время: стояли белые ночи. В ялике переправились через Неву.
Едучи в столицу надолго, Федор захватил с собой семью. Ему удалось снять хороший домик со всеми угодьями у самой реки.
Бхарати давно уж не видела мужа таким оживленным…
То и дело Федор прерывал свой рассказ, засыпал Соймонова вопросами, но тот не давался:
— Изволь, сударь, как я годами и чином старше, в подчинении быть. Сказывай, что дальше было. Да не опасаешься ли про ту индийскую девицу при супруге своей излагать и не потому ли в рассказе перебиваешься?
Бхарати засмеялась. Федор ласково глянул на нее:
— Видно, ты в российских Климах изрядно лицом переменилась, — или гость наш на тебя не довольно пристально глядит?
Соймонов изумленно воззрился на Бхарати:
— Ужели она?..
— Она самая, — подтвердил Федор. — Во святом крещении Анна Васильевна, а по сути — Бхарати Джогиндаровна. Да я, признаться, старым именем ее чаще величаю — привычнее. Верно, Бхарати?
— Диву даюсь! — сказал Соймонов. — Истинно Улиссовы препоны претерпел ты, возвращаясь на родину, однако ж с разностию, что Пенелопу свою с собою привез.
— Так-то так, — отозвался Федор, — да все ж таки, подобно Улиссу, горе дома застал.
— Какое? Из свойственников кто?
— Нет, свойственники живы. Но, представь, приехали мы днями перед кончиною государя Петра Алексеевича. А с его кончиною горе настало нам, кто хотел расцвета отечества, и великая радость им, несытым псам, откуда только они на погибель нашу набрались…
— Ох, не говори, Федор Арсеньевич! — вздохнул Соймонов. — Вот приехал я, издать затеял полнейший атлас карт Каспийского моря, и здесь, в столице, натерпелся от них. Ныне их сила, что поделаешь… Выпьем за упокой души Петра Алексеевича!
Выслушав длинный рассказ Федора, Соймонов задумался.
— Гисторию свою ты преизрядно изложил, — сказал он. — И, признаюсь, коли б не супруга твоя, оной гистории участница, — я бы тебе не во всем поверил.
Федор улыбнулся.
— Бхарати! — негромко окликнул он жену и сказал ей что-то на языке хинди.
Она вышла ненадолго в другую комнату и вернулась, неся небольшой сверток. Федор развернул его и взял за костяную рукоятку клинок с дымчатыми узорами.
Соймонов потянулся к ножу:
— Хорош! Истинный булат.
Но Федор отвел его руку:
— Гляди! Тебе первому в России показываю.
И он быстро нанес себе несколько ударов ножом в грудь…
Крик изумления замер у Соймонова на губах. Он вскочил, положил руку на стол ладонью кверху.
— Коли! — сказал он, не сводя глаз с клинка. — Коли сюда, только тогда поверю, что не сплю!
Шли годы.
Де Геннин закончил свои «Абрисы» и преподнес в дар императрице. Анна приняла сей труд благосклонно — и тотчас о нем забыла.
Не знал старый инженер, что труд его жизни будет впервые напечатан и увидит свет ни много ни мало, как через двести лет — в 1934 году, в Москве, — и уж, конечно, не техническую, а чисто историческую ценность представит собою…
Все больше затягивали Федора заводские дела. Густо пошла седина в его русых волосах. Росли дети. Вот уж старший, четырнадцатилетний Александр, названный в честь старого друга Кожина, готовился к отъезду в Петербург, в Шляхетский корпус.
А загадка все не разгадана…
В чужие руки передавать свои опыты не хотелось. Да и кому? Кто поверит? Вот Соймонов: умен мужик, а так и не поверил, счел тот нож за хитрый восточный фокус, даром что в руках сам держал.
Страница 72 из 182
Верно, про тайную силу, мечущую молнии, Федор дознался. Прочтя книги, какие мог достать, узнал, что еще без малого сто лет назад, в 1650 году, бургомистр города Магдебурга Отто фон Герике насаживал на вращающуюся ось гладкий шар из серы и натирал его ладонями, отчего шар начинал светиться и потрескивать.
А в 1709 году англичанин Хаукоби заменил шар из серы стеклянным и тоже получил искры с треском. Про эту машину писал Ломоносов в своем «Слове о пользе стекла»:
Вертясь, стеклянный шар дает удары с блеском,
С громовым сходственным сверканием и треском.
Позже стали вместо натирания ладонями применять кожаные подушки, прижатые к шару пружинами.
Узнал Федор, что еще древние эллины получали искры, натирая суконкой янтарь, и от этого слова «янтарь» — по-гречески «электрон» — пошло мудреное название тайной силы — «электрическая».
Ясное дело: тайная сила в машине молний Лал Чандра была электрической, но разве сравнить ее с безвредными искрами Хаукоби? Дисковая машина Федора давала искры много сильнее, чем шар Хаукоби, но куда ей было до машин Лал Чандра? Как же получал индус ту страшную силу, которая убивала людей, а мертвецов заставляла содрогаться?
Видно, все дело было в искусстве копить электрическую силу в сосудах с жидкостью. Припоминая все, что видел в Индии, Федор без конца проделывал опыты, соединяя с машиной металлические сосуды, подбирая разные жидкости, но толку не было.
И вдруг Федор вычитал ошеломительное известие…
В конце 1745 года один из учеников лейденского ученого Питера Ван-Мушенброка [Мушенброк стал знаменит этим случайным открытием; прибор получил название «лейденской банки»; одновременно с Мушенброком это же открытие сделал Клейст в Померании] пытался наэлектризовать воду в стеклянной банке…
«Хочу сообщить вам новый и страшный опыт, который советую самим никак не повторять», — писал Ван-Мушенброк парижскому физику Реомюру и сообщал далее, что, когда он взял в левую руку стеклянную банку с наэлектризованной водой, а правой рукой коснулся медного прута, опущенного в воду и соединенного с железным, висящим на двух нитях из голубого шелка, «вдруг моя правая рука была поражена с такой силой, что все тело содрогнулось, как от удара молнии… одним словом, я думал, что мне пришел конец…»
А чуть позже, в 1746 году, аббат Нолле в Версале разрядил лейденскую банку через цепь из ста восьмидесяти гвардейцев, державшихся за руки. «Было курьезно видеть разнообразие жестов и слышать мгновенный крик, исторгаемый неожиданностью у большей части получающих удар…» — писал Нолле о том, что произошло, когда цепь была замкнута.
Затем Нолле в присутствии королевской фамилии удалось ударом электрической искры при разряде лейденской банки умертвить воробья…
Лейденская банка была первым статическим конденсатором. Федор пошел в своих поисках дальше: его машина давала более сильные разряды. Но опыты с металлическими сосудами ни к чему не приводили. А ведь у Лал Чандра были именно металлические сосуды, а не стеклянные. Что же за жидкости применял брахман?..
Как-то, будучи в Петербурге, отправился Федор в де-сиянс-Академию [Академия наук], к Михаиле Васильевичу Ломоносову, недавно назначенному профессором химии. О молодом ученом, смело пробившем себе путь в науку сквозь немецкое засилье, был Федор наслышан немало.
— Науки об електричестве, сударь, пока нет, — сказал ему Ломоносов, но, уповаю, будет. Что ж вам при советовать? Електрическими опытами у нас ведает господин Рихман, хоть и иноземец, но человек не чванный Однако и Рихман и я полагаем, что силы електрические, получаемые трением, есть те же, что и громовые молнии. И сейчас преинтересные, скажу вам, возможности на пороге обретения находятся.
При помощи Ломоносова Федору удалось побывать в «покоях для електрических опытов» — первой в мире электролаборатории.
Рихман выслушал его с интересом, многое записал. Но вообще-то Ломоносова и Рихмана интересовало систематическое изучение электричества, особливо атмосферного. Ломоносов искал «подлинную електрической силы причину и как ту силу взвесить», — понимал, что без точных количественных показателей наука об электричестве существовать не может.
В 1752 году Федор прочел в «Санкт-Петербургских ведомостях» описание новых опытов Ломоносова и Рихмана с выводами: «Итак, совершенно доказано, что електрическая материя одинакова с громовою материею, и те раскаиваться будут, которые доказать хотят, что обе материи различны», и «не гром и молния причина електрической силы в воздухе, но сама електрическая сила грому и молнии причина».
А в следующем году Рихмана убило молнией при попытке измерить электрическую силу грозовых разрядов.
На Ломоносова посыпались упреки и угрозы.
«Хотели надумать, как божий гнев — грозу — от людей отвести, ан бог и наказал, чтоб неповадно было!» — кричали ненавистники.
До Урала известия о петербургских событиях доходили не скоро, но Федор внимательно следил за ними.
— И смех и грех, — говорил он жене. — Помнишь, как индийские брахманы вызывали молнии, чтобы людей дурачить? А здесь наши брахманы теперь ругаются, что люди хотят узнать природу молнии. А дай им в руки ту силу, они себя покажут! Нет, я за благо почитаю, что не открылся никому…
Страница 73 из 182
— Бросил бы ты, Федя, свои инвенции, — сказала Бхарати, тревожно глядя на мужа темными удлиненными глазами. — Как господина Рихмана убило, так я совсем покоя лишилась…
— Нет, не брошу, — упрямо сказал Федор. — Если жизни моей не хватит, дети займутся, хоть бы и Александр. Не мы, так они или потомки их до лучшего времени доживут.
Совсем оплыли свечи. Федор берет щипцы, снимает нагар. Потрескивают от мороза бревенчатые стены. В соседнем покое Анна Васильевна тихонько напевает грустную песню — ту самую, что певала когда-то возле храма грозной богини Кали…
Федор закрывает глаза. Плывут воспоминания. Старик, прикованный в башне… Так и унес, видно, в могилу свою великую тайну — как делать тело бесплотным… Масло, длинным жгутом рванувшееся сквозь воду бассейна… Бестелесный…
Не приснилось ли ему все это?..
Свечи льют желтый свет на седую голову. Поскрипывает гусиное перо.
«Лета 1762, януария двенадцатого дня заканчиваю я сие писание. Полагаю, что надежнее будет тебе по надобности, аще возникнет, в де-сиянс Академию, к господину Ломоносову Михаиле Васильевичу обратиться, понеже он к науке российской весьма усерден.
Но завещаю волю свою: берегись, сын мой, чтобы сила сия електрическая не стала достоянием тех несытых псов, кои не о государственной, но лишь о собственной своей пользе помышляют…»
В июне Амброзиус приехал в Карлеон и послал за мной. Я приехал один поздно вечером, когда время ужина уже давно прошло. Зажгли лампы, в лагере было тихо. Король еще работал, свет из его окна падал на стяг с Красным Драконом. Подходя к зданию, я услышал приветственный звон оружия и увидел высокую фигуру Утера.
Он шел к двери, которая была напротив, но, поставив ногу на нижнюю ступеньку, он увидел меня и остановился.
— Мерлин. Наконец приехал. Ты не торопился, не так ли?
— Слишком мало времени оказалось на сборы. Если мне придется ехать за границу, то требовалось подготовиться.
Он застыл.
— Кто тебе сказал, что надо ехать за границу?
— Люди вокруг ни о чем другом не говорят. Ирландия, верно? Говорят, Пасентиус завел себе там опасных союзников, с которыми Амброзиус хочет быстро покончить. Но почему я?
— Он хочет разрушить их главную крепость. Ты слышал о Килларе?
— Кто же не слышал. Говорят, это неприступная крепость.
— Это правда. В центре Ирландии находится гора, с которой видно все побережье, а наверху этой горы стоит крепость, но не из земли и частокола, а из прочных камней. Вот почему позвали тебя, Мерлин.
— Понятно. Вам нужны осадные орудия.
— Да, орудия. Нам придется брать Киллар, после чего можно будет отдохнуть несколько лет. Поэтому я беру Треморинуса, а Треморинус берет тебя.
— Король, насколько я понял, не едет.
— Нет, а сейчас спокойной ночи. Я занят, а то пригласил бы тебя скоротать ожидание вместе. У него сейчас начальник гарнизона, но, наверное, ненадолго.
После этого он пожелал мне приятной ночи и взбежал к себе по ступенькам, позвав слугу.
Почти одновременно от дверей короля донесся звук другого салюта, и вышел комендант. Не видя меня, он остановился переговорить с одним из часовых. Я стоял и ждал.
Мой взгляд привлекло тихое скрытное движение в проходе у здания, в котором жил Утер. Часовые, отвлеченные комендантом, ничего не видели. Фигура была в плаще с капюшоном, девушка. Она подкралась к освещенному углу и обернулась. Жестом скорее скрытным, нежели боязливым, она надвинула капюшон глубже. Я узнал жест, и запах жимолости, и золотую прядку из-под капюшона, освещенную светом факела.
Я неподвижно стоял, раздумывая, зачем она последовала за мной, чего она надеялась добиться. Не думаю, чтобы я чувствовал стыд, но оставались боль и желание. Я поколебался, но сделал шаг вперед и позвал: «Кери?»
Но она не обратила внимания. Выскользнув из тени, она быстро и легко взбежала по ступеням к Утеру. Я услышал, как ее окликнул часовой, раздалось бормотанье и негромкий мужской смех. Когда я поравнялся с дверью Утера, она была заперта. А в свете факела я увидел улыбающегося часового.
Страница 111 из 141
Амброзиус сидел за столом. Над ним склонился слуга. Он отодвинул бумаги и приветствовал меня. Слуга принес вина, разлил его и удалился.
Мы немного поговорили. Он рассказал мне о новостях и событиях, происшедших после отъезда из Винчестера, о продвигавшемся строительстве и планах на будущее. Потом мы обсудили работу Треморинуса в Карлеоне и дошли до темы войны. Я спросил его о последних известиях насчет Пасентиуса.
— Мы, — сказал я, — ждем каждую неделю вестей о том, что он высадился на севере и разоряет страну.
— Пока нет. Если мой расчет чего-то стоит, то мы не услышим о нем до весны и у нас хватит времени подготовиться. Если бы он появился сейчас, то опаснее соперника нам было бы не найти.
— Я кое-что слышал об этом. Ты имеешь в виду ирландские вести?
— Да, из Ирландии идут худые известия. Ты знаешь их молодого короля Гилломана? Молодой огнедышащий дракон, которому не терпится начать войну. Ты, наверное, слышал, что Пасентиус обручен с сестрой Гилломана. Ты понимаешь, что это может значить. От их союза окажется в опасности и север, и запад Британии.
— Пасентиус в Ирландии? Мы слышали, что он в Германии, собирает силы.
— Так и есть. У нас нет точных сведений, сколько он имеет в своем распоряжении, но где-то около двадцати тысяч человек. Неизвестны мне и их совместные с Гилломаном планы. — Глядя на меня, он насмешливо приподнял бровь: — Расслабься, парень. Я позвал тебя сюда не для предсказаний. Ты ясно обрисовал все в Кэрконане. Я выжидаю, как и ты, что скажет твой бог.
Я рассмеялся:
— Знаю. Ты позвал меня для настоящей работы.
— Естественно. Я не собираюсь ждать, пока Ирландия объединится с Германией и они обрушатся на наши берега, как летняя гроза, чтобы встретиться в Британии и покорить север. Британия находится между ними и способна разделить их прежде, чем они соединятся перед нападением.
— Сначала ты пойдешь на Ирландию?
— На Гилломана, — кивнул он. — Он молод, неопытен и к тому же ближе. Утер отправится в Ирландию в конце месяца. — Перед ним лежала карта, и он развернул ее ко мне. — Вот. Здесь крепость Гилломана. Ты, несомненно, слышал о ней. Эта горная крепость называется Киллар. Я не нашел человека, который видел бы ее, но рассказывают, что она надежно укреплена и может выдержать любую осаду. Мне говорили, что ее еще никому не удавалось взять. А мы не можем позволить, чтобы Утер просидел под ней долгие месяцы, пока ему в тыл не ударит Пасентиус. Киллар надо брать быстро, а мне говорят, что ее нельзя взять огнем.
— В самом деле? — Я уже увидел у него на столе среди карт и планов свои чертежи.
— Треморинус высоко ценит тебя, — сказал он напрямую.
— Приятно слышать. — И тоже напрямик добавил: — Я встретил на улице Утера. Он сказал мне, что тебе требуется.
— Ты отправишься с ним?
— Я в твоем распоряжении. Но, сэр… — я указал на чертежи. — Мои расчеты не новы. Все, что я начертил, здесь уже построили. А если время так дорого…
— Нет, от тебя не требуется ничего нового. Наши машины хороши и еще послужат нам. Построенное нами уже готово к погрузке. — Он помолчал. — Киллар, Мерлин, важнее чем просто крепость. Это святое место, святыня королей Ирландии. Рассказывают, на гребне горы находится каменный круг, подобный нашему, британскому. В Килларе находится, по преданию, сердце Ирландии и святое место ирландского королевства Гилломана. Я хочу, Мерлин, чтобы ты ниспроверг эту святыню и похитил сердце Ирландии.
Я молчал.
— Я говорил об этом с Треморинусом, и он сказал, что я должен послать за тобой. Так ты поедешь?
— Я уже ответил «да». Конечно.
Он улыбнулся и поблагодарил меня, словно разговаривали не король и его подданный, а равный с равным. Мы поговорили еще немного о Килларе, о приготовлениях, которые должны были быть, по его мнению, сделаны, и в конце концов, он откинулся назад с улыбкой и сказал:
— Жалею об одном. Я собираюсь в Маридунум и не отказался бы от твоей компании. Но, к сожалению, у нас нет времени. Можешь передать со мной, что ты хочешь.
— Спасибо, мне нечего передавать. Даже если бы я там находился вместе с тобой, я бы не осмелился предложить тебе свое гостеприимство в пещере.
— Я не прочь взглянуть на нее.
— Тебе любой покажет дорогу. Но эта пещера не для короля.
Тут я остановился. Его лицо вспыхнуло смехом, и он стал похож на двадцатилетнего. Я поставил чашу:
— Дурак я, забыл.
— Что ты был там зачат? Немудрено. Уж я найду туда путь, не бойся.
Он начал рассказывать о своих планах. Амброзиус решил остаться в Карлеоне, ибо, — сказал он, — если нападет Пасентиус, я думаю, он направится сюда. — Его палец показал на карту. — Я смогу поймать его у Карлейля. И еще один маленький вопрос, который я хотел бы обсудить с тобой. Ты разговаривал с Треморинусом, когда в последний раз ехал через Карлеон в Маридунум в апреле?
Я подождал.
— Об этом. — Он приподнял пачку чертежей, не моих, и передал их мне. Они изображали не лагерь и не виденные мною строения. Там была изображена церковь, большой зал и башня. Я молча изучал их несколько минут в тишине. На меня почему-то навалилась усталость, и стало тяжело на сердце. Лампа коптила и дымила, бросая на бумаги тень. Я собрался с силами и взглянул на отца.
Страница 112 из 141
— Понятно, ты имеешь в виду памятник.
Он улыбнулся.
— Я в какой-то степени римлянин, чтобы желать себе достойного монумента.
Я похлопал по чертежам.
— И в какой-то британец, так как монумент британский? Я слышал об этом.
— Что тебе сказал Треморинус?
— Он сказал, что в честь твоих побед надо воздвигнуть памятник, чтобы в нем запечатлелось объединение королевства. Я согласен с Треморинусом, что триумфальная арка в Британии будет выглядеть абсурдом. Он подчеркнул, что некоторые церковники, например, епископ Карлеона, хотят построить здесь большую церковь. Но это тоже вряд ли подойдет. Если построить в Карлеоне такой собор, то Лондон, Винчестер, не говоря уже о Йорке, могут задать вопрос: а почему не в этих городах? Винчестер, между прочим, подошел бы лучше всего. Это ведь твоя столица.
— Нет, я сам об этом уже думал. Когда я ехал из Винчестера, я заезжал в Эймсбери… — он неожиданно наклонился вперед, — в чем дело, Мерлин? Тебе нехорошо?
— Нет. Просто жаркая ночь. Наверное, будет буря. Продолжай, ты заехал в Эймсбери…
— Ты знаешь, что это мой родной город? Мне показалось, что если поставить памятник в таком месте, это не вызовет нареканий. Есть и другая причина… — Он нахмурил брови. — Ты бледен как полотно. Ты говоришь правду, что чувствуешь себя нормально?
— Отлично. Возможно, слегка устал.
— Ты ужинал? Извини, я даже не спросил тебя об этом.
— Я поел в пути. Все нормально. Может быть, только немного вина.
Я привстал, но он опередил меня и, взяв кувшин, подошел ко мне и налил вина. Пока я пил, он ждал рядом, сидя у края стола. Я неожиданно вспомнил, как он стоял так же в ту ночь, когда я нашел его. Я помню, как в моей памяти возник он сам в ту ночь в Британии, я задержал эту картину перед своим внутренним взором и через некоторое время смог улыбнуться ему.
— Со мной все в порядке, сэр. Давайте продолжать. Вы собирались рассказать мне о второй причине, почему памятник следует поставить в Эймсбери.
— Ты, наверное, знаешь, что там неподалеку покоятся бритты, предательски убитые Хенгистом. Я думаю, что это символично — тут даже не о чем спорить, — что памятник моей победе и объединению королевства под владычеством одного короля явится также памятником павшим воинам. — Он помолчал. — Есть еще и третья причина, более значительная, чем две первые.
— То, что Эймсбери уже является местом самого величественного памятника в Британии? — спросил я, глядя на чашу с вином. — И может быть, самого величественного на всем Западе?
— Ага, — в его подтверждении выразилось глубокое удовлетворение. — Ты тоже мыслишь в этом направлении? Ты видел «Пляску»?
— Я заезжал туда из Эймсбери, когда ехал из Винчестера домой.
Он поднялся и обошел стол, садясь на место. Сев, он наклонился вперед, опершись руками о стол.
— Тогда тебе понятен ход моих мыслей. Ты ведь жил в Британии и понимаешь, что являл собой когда-то этот памятник. И ты видел, во что он превратился сейчас — груда беспорядочно наваленных камней — воздействие солнца, ветра. — Он добавил медленно, глядя на меня: — Я разговаривал на эту тему с Треморинусом. Он говорит, что человек не в силах поднять эти камни.
Я улыбнулся.
— Ты послал за мной, чтобы я их поднял для тебя?
— Ты слышал о том, что камни поставлены не руками людей, а волшебством?
— Тогда можно не сомневаться, что опять все свалят на магию.
Его глаза сузились.
— Значит, ты говоришь, что можешь поднять их?
— Почему бы и нет.
Он молчал, ожидая, что я скажу. Амброзиус не улыбался, он верил в мои силы.
— Я слышал все предания, связанные с ними, — ответил я. — Такие же легенды я слышал и в Малой Британии о тамошних стоячих камнях. Но их ставили люди, а что люди совершили однажды, они вполне могут свершить еще раз.
— То есть если у меня нет волшебства, то, по крайней мере, у меня есть хороший инженер?
— Вот именно.
— И как ты это сделаешь?
— Пока я не совсем представляю себе, но это выполнимо.
— Ты сделаешь это для меня, Мерлин?
— Конечно. Разве я не сказал тебе, что я нахожусь здесь, чтобы служить тебе по мере своих сил? Я восстановлю для тебя «Пляску», Амброзиус.
— Это символ сильной Британии, — он говорил вдумчиво и, хмурясь, глядел на свои руки. — Когда придет время, меня похоронят там, Мерлин. То, зачем Вортигерн хотел построить свою крепость во мраке, я построю для себя на свету. Под этими камнями будет лежать ее король, воин под входом в Британию.
Кто-то, должно быть, отдернул занавес у входа. Часовых не было видно, лагерь затих. Каменные дверные колонны и перекрытия окаймляли синее небо со звездами. Кругом нас лежали огромные тени: каменные гиганты сплелись, как деревья ветвями. Чьи-то руки давным-давно высекли на них символы воздуха, земли и воды. Слышался чей-то тихий голос. Это был голос короля, голос Амброзиуса. Речь лилась уже некоторое время, она слышалась мне едва разборчиво и угасала в темноте, как эхо.
— …И пока король лежит там под камнями, королевство не падет. Освещаемые светом этого мира, гиганты будут стоять еще дольше, чем простояли. Я поставлю огромный камень на могилу, которая станет сердцем всей Британии. С этих пор среди всех королей останется один король, а среди всех богов — один бог. Ты снова будешь жить в Британии, и будешь жить вечно, потому что мы с тобой создадим короля, чье имя останется в веках вместе с гигантами. Он будет больше, чем символ, он будет для Британии щитом и живым мечом.
Страница 113 из 141
Голос этот, однако, принадлежал не королю, а мне. Король по-прежнему сидел с другой стороны своего застеленного картами стола, а его руки неподвижно лежали на бумагах. Под ровными бровями темнели глаза. Между нами угасала лампа, мигая под сквозняком, дувшим из-под прикрытой двери.
Я поглядел на него, мой затуманенный взор медленно становился более ясным.
— Что я сказал?
Он покачал головой, улыбаясь, и потянулся за кувшином с вином.
— Это находит на меня, как обмороки на беременных женщин, — раздраженно сказал я. — Извини. Скажи мне, что я сказал?
— Ты дал мне королевство и бессмертие. Что может быть больше? А теперь выпей, пророк Амброзиуса.
— Вина не надо. Есть вода?
— Вот, — он поднялся. — А теперь нам обоим пора идти спать. Мне надо выезжать в Маридунум. Ты уверен, что тебе не надо ничего передать?
— Скажи Кадалу, чтобы он отдал тебе серебряный крест с аметистами.
Мы молча смотрели друг на друга в наступившей тишине. Мы были почти одинакового роста.
— Ну тогда до свидания, — мягко сказал он.
— Кто прощается с королем, которому суждено бессмертие?
Он поглядел на меня со странным выражением.
— Значит, мы встретимся снова?
— Мы встретимся, Амброзиус.
Именно тогда я понял, что предсказал его смерть.
Я из последних сил старалась сохранить остатки здравого смысла и не кинуться тут же разгадывать эту головоломку, но одним возникшим у меня соображением, хотя и довольно-таки бредовым, я тут же поделилась с Дьяволом:
— Не будь Гуннар таким законопослушным, я бы предположила, что это он выкрал труп — решил забальзамировать на память. Но Гуннар непременно предварительно заручился бы разрешением властей.
— Майор не привык полагаться на чью-то законопослушность, при его профессии это — последнее дело, — ответил Дьявол самодовольно. — Он все проверил. Труп Алиции в Данию так и не прибыл. Гуннар же уехал из Польши на машине Алиции днем раньше. Из Свиноустья в Юстад, никто его не задерживал — доверенность на машину была еще действительна.
— А каким образом у трупа вдруг оказался выездной паспорт?
— Она получила его за неделю до гибели, наверняка держала при себе. С документами там вообще странное дело — после ее смерти в квартире не нашли ничего, не только паспорта, но и водительских прав, метрики, вообще ничего.
— Погоди, а дамскую сумку там нашли — такую большую, со сломанной молнией, в черно-бежевую клетку? Любимая ее сумка, она в ней все держала. Кстати, а вот такого несессера, как описала пани Грущинская, у Алиции отродясь не было. Могу поклясться!.
— Не уверен, но вроде как сумки там не было. А в чем дело? Это важно?
— Поручиться не могу, — в раздумье протянула я. — Насколько я знала Алицию, она вполне могла где-нибудь ее забыть. Со всеми бумагами. Причем где угодно: у подруги, в магазине, на лестничной площадке…
— А потом сумку подобрал как раз тот тип, которому позарез понадобилось вывезти ее труп? Но зачем? И куда вывезти?
— Не знаю. Это теперь надо всю ГДР прочесывать.
— Эк замахнулась! Будем надеяться, таких экстренных мер не понадобится и все выяснится и без этого.
Дьяволу пора было возвращаться в Варшаву, на дальнейшем пребывании в Дании я тоже не настаивала, так что на следующий день мы вместе сели в самолет. У меня были свои планы. Я их обсудила за спиной Дьявола с двумя галантными господами из Интерпола и возвращалась к родным пенатам, окрыленная надеждой. Дьявол, выпросив у Аниты памятный обломок шампура, вез его с собой как вещественное доказательство. Когда я спросила, не рассчитывает ли он обнаружить на нем отпечатки пальцев, он посмотрел на меня со снисходительным презрением.
— Отпечатки пальцев — это миф и легенда. Сколько раз можно повторять?! Обнаружить их можно на таком ничтожно малом количестве предметов, что вообще диву даешься, как еще их ухитряются оставлять. На этом обломке они, может, и будут, но лишь Анитины, да и то смазанные. Мне надо проверить, подходит ли он к тому куску, который мы нашли в Варшаве.
Уже в самолете Дьявол решил меня порадовать еще одной новостью.
— Да, забыл тебе сказать, — вкрадчиво протянул он. — Майор мне тут сообщил кое-что о Кароле.
— Ну! — насторожилась я, встревоженная его злорадным тоном и эффектной паузой.
— В какой-то прошлогодней газете был репортаж о путешествии на яхте в Данию. Подписан: «К. Линце». На месте майора я бы тебе голову оторвал. Перечисляя людей, с которыми Алиция зналась в Дании, ты так тщательно постаралась забыть о Лешеке Кшижановском, что проигнорировала и тех, кого он взял к себе на борт. А Линце был как раз таковым. Вообще-то пан Кароль довольно часто плавает корреспондентом, но тот рейс оказался для него особенно памятным, да и не только для него.
22–28 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир
Государь забрал Спаску у господина Красена среди бела дня, когда чудотвор был в Верхнем мире.
Видимо, это стало неожиданностью для гвардейцев, потому что их попытка оказать сопротивление четырём армейским бригадам была жалкой и безрезультатной.
Спаску и Волче поселили в роскошных покоях Тихорецкой башни, устроенных именно для них, окружили множеством слуг, лекарей и сиделок, армейцы не только охраняли подступы к башне, но и постоянно крутились возле покоев. Только окна в богатых комнатах были узкими, даже днём там царил полумрак, и приходилось жечь множество свечей, от чего духота чувствовалась ещё сильнее.
Красен не обманул, и доктор Назван появился в Тихорецкой башне следующей же ночью и потом снова приезжал по ночам – не каждый день, конечно. И не в карете Красена, как раньше, – Красен опасался, что за ним присматривают люди из Особого легиона.
Говорил доктор мало, но Спаска ловила каждое его слово, следила за его лицом, и он иногда удивлялся её вопросам, полагая, что она умеет читать мысли. А она благоговела перед ним, считая, что его появление – уже чудо и пока доктор приезжает, с Волче ничего не случится.
Понимала, что от доктора теперь ничего не зависит, но верила: если он не хмурит брови, не смотрит отрешенно в стенку, не замолкает на полуслове – значит, всё хорошо. Он знал гораздо больше Милуша – как все лекари Верхнего мира, – и Спаска жалела, что отец вместо учебников по естествознанию не приносил ей книг чудотворов по врачеванию.
Как-то раз она спросила доктора об учебниках, и в следующий раз тот привёз ей огромный и удивительно красивый анатомический атлас. Она колдовала почти каждую ночь, и Государь в самом деле превратил это в величественный ритуал – вихри над башней освещались огнями фейерверков и собирали толпы любопытных.
Волче начал хорошо и с удовольствием есть, приставленный к ним повар исполнял любые их прихоти, а тем более требования доктора Названа. Спаска старалась пореже давать Волче маковые слёзы, и сам он просил их только однажды – после тяжёлой дороги в Тихорецкую башню, – но теперь его выматывали неподвижность и беспомощность, подтачивая волю.
Он сам как-то сказал ей:
– Ты правильно говорила: я хочу их не потому, что больше не могу терпеть, а наоборот – не могу терпеть, потому что хочу выпить глоток… Мне… слишком хорошо делается от них, сладко…
Из этих грёз тоже не было выхода… Верней, выход совсем не хотелось искать. И если раньше Волче сразу засыпал, едва боль успокаивалась, то теперь, бывало, говорил со Спаской – о том, о чём никогда не стал бы говорить без маковых слёз.
– Ты не думай, я не жалею. Я нисколько не жалею. Но я не знаю, хватило бы мне силы во второй раз… так же… Во второй раз я бы не побоялся голову об угол разбить. Я ведь побоялся. Надеялся на что-то… Если бы я знал…
– …Ты только сейчас не бросай меня… Потом, ладно? Не сейчас, сейчас я не смогу. Когда полегче станет, ладно? Помнишь, тогда, в замке, ты просила меня остаться? А я… не остался. А теперь вот сам прошу… Я тогда думал, надо каждую минуту беречь, пока ты меня любишь.
– …Мне сейчас так жить хочется… Потому что ты со мной. Я ведь поверил, что у нас с тобой дети будут, дом… Это я потом понял, что я теперь калека. И, знаешь, я как выпью маковых слёз, мне кажется, что это ничего. Ведь ничего, правда?
– …Я устал очень. Глупо, да? Лежу всё время – и устал. А так иногда потянуться хочется. И ноги хочется согнуть. Или на бок повернуться.
Сначала Спаска ревновала его к сиделкам (их было семь или восемь, и все – немолодые, приветливые и добрые женщины), не хотела, чтобы кто-то кроме неё ухаживал за Волче, но очень скоро поняла: Волче слишком застенчив, чтобы позволить ей выполнять грязную и иногда тяжёлую работу сиделок.
Их он тоже скоро начал называть «мамоньки». Раны и ожоги заживали на нём плохо, медленно, иногда гноились – совсем не так, как у отца. Многочисленных лекарей Волче беззлобно звал извергами, хотя они слушались доктора Названа и Спаску, а уж она-то ревностно следила, чтобы они не причиняли Волче лишних страданий.
Думать о Государе, о разрушении храмов, о том, что происходит за стенами башни, Спаске было некогда, да и неинтересно. Ничто её не волновало, кроме Волче.
В тот вечер – кажется, это был вечер пятницы, Спаска потеряла счет дням, – Волче стало хуже. И Спаска знала почему: днём на площади раздался вдруг крик сокола. Волче вздрогнул и покосился на окно – его ужас толкнул Спаску будто невидимый камень: осязаемый, судорожный и холодный.
Она вспомнила человека с соколом на краге, в полутьме камеры с крысами, – и его монотонный голос, читавший список гвардейцев. Спаска часто дремала днём – Волче, в отличие от неё, привык просыпаться с рассветом, и она старалась в этот миг быть рядом с ним, а потому не высыпалась.
Она видела его сны, которые неизменно из маковых грёз переходили в кошмары. В грёзах он смотрел на мир обоими глазами и, развернув плечи, ходил по улицам Хстова, легко взбегал вверх по лестницам и носил Спаску на руках. Она знала, что этого не будет никогда.
В кошмарах он видел лицо человека с соколом на краге… И лучше бы Спаске никогда не слышать слов, которые говорил этот человек.
В тот день ей приснился собственный кошмар: монотонный голос, читавший список гвардейцев. Она с ужасом ждала, когда же он дойдёт до имени Волче, и вскрикнула, когда его имя прозвучало. Вскрикнула и поняла, что выдала его своим криком!
– Что ты, маленькая? – спросил Волче, когда она распахнула глаза, – огонь свечей показался ей сперва светом забытого в камере факела.
Спаска не сразу смогла ответить – сердце стучало быстро-быстро, дыхание сбилось. Будто это случилось наяву, а не во сне.
– Нет-нет, мне просто сон приснился.
– Надо на кровати спать, а не сидя на полу, – улыбнулся он.
– Я не хочу на кровати. Я с вами хочу. Я на кровати все равно не усну – буду всё время про вас думать. Вы сейчас пить хотите, я вижу. А если бы я на кровати спала, как бы я это узнала?
– Я бы подождал, пока ты проснёшься.
Спаска ничего не сказала – только покачала головой. Крик сокола всё ещё звучал у Волче в ушах, хоть он и казался спокойным. А к вечеру ему стало хуже, он молчал и дышал… осторожно.
Спаска нашла у него на шее бьющуюся жилку – сердце трепыхалось часто и беспомощно. Но горячки не было, Спаска очень боялась горячки…
– Вам больно дышать? – спросила она.
– Нет. Кашлять больно.
Доктор Назван приехал поздно, после полуночи, и Спаска, конечно, уже давно заварила тра́вы от кашля – лекари ничего в этом не понимали, не видели разницы между кашлем сухим и влажным, верхним и нижним. Но в этот раз доктор подолгу отрешённо смотрел в стенку и замолкал на полуслове…
– Это что-то ужасное, да? – решилась спросить Спаска после того, как чудотвор долго и внимательно прослушал грудь Волче трубкой c раструбом.
Тот молча покачал головой.
– Это бронхит. Это нормально. Нужно делать дыхательные упражнения и растирания, иначе он никогда не пройдёт. И вообще – пора начинать понемногу двигаться.
– Как? Как это – двигаться? – Спаска была уверена, что главное для любого больного – покой.
– Если всё время лежать неподвижно, останешься без рук и без ног. – Доктор снова уставился в стену.
– Нет, правда, это нестрашно? – снова спросила она.
Чудотвор медленно покачал головой.
– Если не перейдёт в воспаление легких. В грудную горячку в смысле.
Он не лгал, но…
– А если перейдёт? – еле-еле выговорила Спаска.
Доктор вздохнул и сказал, пряча глаза:
– Я готов вместе с вами перебраться куда-нибудь подальше от Хстова… Здесь я долго оставаться не могу, но в каком-нибудь тихом месте…
Неужели все так серьёзно? От испуга Спаска хватала воздух ртом и не могла выговорить ни слова. Куда угодно, на край света – если Волче что-то угрожает, она готова бежать за тридевять земель, лишь бы доктор-волшебник не оставлял его.
Волче смотрел на чудотвора как-то странно, с испугом смотрел, с горечью… А потом позвал:
– Спаска…
Обычно он Спаской её не называл. Говорил «девочка» или «маленькая».
– Что?
– Принеси мне… ещё той настойки от кашля.
– Вот же она, что вы… – удивилась Спаска.
– Нет, не этой. Другой. – Волче посмотрел на неё в упор.
И Спаска догадалась: он хочет, чтобы она вышла. Оставила их с доктором вдвоем. Как будто они оба собирались что-то от неё скрыть. Она уже собиралась отказаться и даже мотнула головой, но взгляд Волче стал умоляющим.
Он не мог двигаться, а потому было как-то нечестно не выполнить его просьбу.
– Хорошо. – Спаска пожала плечами. – Я сейчас.
Она не собиралась далеко идти – прикрыла дверь, оставив в ней щелку, и прислушалась.
– Уходите, господин Назван, – сказал Волче, немного подождав. – И никогда больше не возвращайтесь. Пожалуйста.
«Пожалуйста» он добавил будто бы нехотя.
– Как скажешь, – ответил доктор и поднялся, с шумом отодвинув стул.
Он сделал это с облегчением: Спаска ощутила, как осязаемая тяжесть свалилась у него с плеч. Но…
Это потому, что Волче не хочет уезжать из Хстова, не хочет, чтобы Спаска ехала с ним, – тогда она не сможет разрушить храм Чудотвора-Спасителя! Ему ничего, ничего больше не надо кроме разрушенного храма!
Она распахнула дверь и хотела крикнуть, что не станет рушить храм, но Волче повернулся к ней и сказал, очень громко:
– Не входи! Закрой двери.
Звуки в стенах башни то на удивление быстро гасли, утопая в гобеленах, то, наоборот, гулко разносились по её закоулкам. Этим словам ответило долгое дребезжащее эхо, и тут же к Спаске подскочил молодой заспанный армеец.
– Всё в порядке? – спросил он, озираясь.
– Да. Закройте двери, – ответил Волче так же громко и твердо.
Армеец потянул ручку на себя, и Спаска услышала голос доктора:
– Ты хорошо подумал?
– Да, – ответил Волче холодно, но за этой холодностью Спаска почувствовала ненависть. И добавил:
– За всем, что делают чудотворы, стоит их интерес. Выгода. Не так ли?
– Нет, не так, – проворчал доктор и направился к двери.
Он будто этого и добивался. Но почему? Зачем? И слов его Спаска не поняла. Она распахнула дверь и шагнула навстречу чудотвору – он приостановился, и лицо у него стало задумчивым.
– Спаска… – Волче глотнул воздуха и закашлялся. И с трудом, хрипло продолжал:
– Я никуда не поеду. Ты слышишь? Он обманул тебя. Подумай сама, я просто умру по дороге… в тихое местечко. Он это знает. Он лжёт тебе. И я понимаю зачем.
Спаска на миг представила Волче в тряской карете, подскакивающей на ухабах, вспомнила, с каким трудом его везли в Тихорецкую башню – по ровной мостовой – и как ему было плохо после этого, как долго он приходил в себя и просил маковых слёз… И поняла, что Волче прав: он может не пережить дороги. Не сейчас.
А это значит, доктор думал вовсе не о нём? Ком подкатил к горлу: волшебник, который умеет творить чудеса? Который спас Волче? Неужели он сделал это только для того, чтобы украсть её сердце?
Ком в горле становился всё тверже, слёз не было, но глаза резало так, будто в них насыпали перец.
– Позовите охрану, – тихо сказала Спаска армейцу. И тут же испугалась этого шага.
И вообще испугалась – как тогда, на тракте, встретив заграждение из валунов. Ведь если чудотвор захочет, она сделает всё, о чем он попросит. И поедет туда, куда он скажет.
Потому, что вся армия Государя не может сохранить Волче жизнь… И доктор будет беречь жизнь Волче, чтобы Спаска его слушалась…
– Останьтесь, – сказала Спаска, глотая твёрдый болезненный ком. – Не уходите. Можете не обманывать меня – я поеду, куда вы скажете. Моя жизнь – она всё равно ваша, доктор. Понимаете? Я поеду, только вы… сделайте, чтобы Волче выздоровел. Не надо его никуда везти. Хотите – пусть меня Особый легион отвезёт туда, куда вам надо, а вы с ним здесь будьте.
Глазам стало ужасно больно, и ком в глотке перевернулся, перебил дыхание.
– Мои камни… невидимые камни – они сильней ваших, – она всхлипнула без слёз. – Во много раз. Но я бы никогда – слышите? – я бы никогда не причинила вам вреда. Останьтесь. Вы обещали показать дыхательные упражнения…
– Что ты говоришь? – Волче судорожно вздохнул. – Какие упражнения? Он хотел выманить тебя из башни. Как Свитко! Он меня готов был ради этого убить!
– Доктор, скажите ему, что это неправда. Пожалуйста, скажите. Вы ведь не хотели, правда? Его убить…
– Нет, не хотел, – усмехнулся доктор. Он не лгал. – Но твой парень – он догадливый. Слишком.
24–25 августа 427 года от н.э.с. Продолжение
Инда кивнул. Как в Откровении. Но совсем не так, как в головах обывателей: сначала прорыв границы миров, который приведёт к падению свода.
Приор наконец вынул из кармана сложенный вчетверо листок с «опровержением». Инда взял его нетерпеливо, развернул, едва не порвав… Повторять с высокой думской трибуны эту чушь не очень хотелось: чудотворы уверяли общественность, что обрушить свод никому не под силу, а гомункула, способного прорвать границу миров, создать невозможно.
Но… обещали повесить мрачуна Важана и уничтожить Врага. А то, что прочесть эту чушь поручили именно Инде, больше напоминало последнюю проверку на лояльность…
– Не проще ли сказать, что заявление Важана – подделка? – кисло спросил Инда.
– Афран против. Я спрашивал об этом. У меня на примете даже был человек, которого можно загримировать под Важана. И обычно мы сами писали тексты выступлений наших людей в Думе. Инда, скоро ты поднимешься на первую ступень посвящения и поймёшь, что это значит. А я… могу только догадываться. – Приор грустно улыбнулся и окинул взглядом зимний сад.
Догадываться, в сущности, не о чем: так мило со стороны профессора принять ответственность на себя – как и положено абсолютному злу. Так замечательно укладывается в далеко идущие планы чудотворов!
– Послушай, может, Важан и не блефует, но я догадываюсь, на чем он строит свои планы.
Инда не стал рассказывать о пророчествах Югры Горена, но показал отчёты из Исподнего мира: одно только предположение о том, что девочка, получающая силу Йоки Йелена, может разрушить Хстов, напугало Приора. Нет, не падения свода он испугался – он испугался того, что произойдет это слишком близко к Славлене…
– И что ты предлагаешь? Убрать из Хстова девочку-призрака? – усмехнулся Приор.
– Да. Вотан уже доложил?
– Нет, не Вотан – сам Назван. Я подтвердил приказ, конечно: не выставлять же тебя в дурном свете. Но мне кажется, ты поторопился.
– В Хстове её убьют храмовники, а это расходится с официальной стратегией максимального сброса энергии. И, возможно, приведёт к смерти Йелена.
– Ты же сам ещё месяц назад настаивал на том, чтобы её доставили в Хстов!
– Месяц назад она раскручивала вихри, а это не такое сильное оружие, как направленный удар. И храмовники нас слушать не станут. Им нет дела до стратегии максимального сброса и жизни Йоки Йелена.
– В любом случае пугать Названа не стоило – это неэтично.
– Наплевать. Мне надоели эти высокодуховные сопли. Красен, Сребрян, теперь ещё и Назван… Шутник… Все хотят на ёлку влезть и зад не ободрать. Будь что будет – никто и пальцем не шевельнёт, чтобы не отяготить свою драгоценную совесть. Ведь не убить прошу – обмануть!
– Инда, а ты мог бы убить ребёнка? – отстранённо и даже мечтательно спросил Приор.
– Да, – жёстко ответил Инда.
– В самом деле? Не ради красного словца?
– В самом деле.
– Тогда ты действительно готов управлять миром. – Приор покачал головой. – Когда-нибудь ты войдёшь и в децемвират.
– Если будет чем управлять… – проворчал Инда.
Ради денег и власти убивать не стоит. Ни женщин, ни детей. Он подумал вдруг, что Важан опирался вовсе не на тщеславие… Профессор не только готов – он уже управляет миром.
Снова ехать в Храст, да ещё и среди ночи, – это было бы слишком… Инда отбил телеграмму о немедленном вызове и Явлена, и Красена в Славленскую Тайничную башню и отправился домой – отдохнуть хотя бы часа три.
Сон не шел. Догадки догадками – у Инды не было доказательств того, что девочка разрушит Хстов. Заявление Важана мог спровоцировать любой другой факт. Красен, даже если что-то знает, никогда об этом не скажет, но вдруг? Ведь это и его мир тоже!
Явлен глупей, вряд ли задумывается о судьбах двух миров, но зато выложит всё, что ему известно. И будет рыть землю, исполняя приказы Приора. Жаль, жаль, что в этой игре на стороне Инды оказался именно он…
Как только на смену размышлениям приходила блаженная дрёма, так сладкое головокружение сменялось ощущением падения, провала. В ушах грохотало Внерубежье, пожирающее Беспросветный лес; словно соломинки, летели по сторонам стволы вековых деревьев, сталкивались с глухим страшным стуком и неслись прямо в лицо – Инда вздрагивал, пытаясь вскинуть руки, и просыпался.
Он не боялся бессонницы, даже любил состояние возбуждения, которое не даёт уснуть, – он не думал, что это возбуждение может быть изматывающим кошмаром. И в этом изматывающем кошмаре появилась вдруг картина, нарисованная младшим Гореном: девочка с постриженными волосами перед храмом Чудотвора-Спасителя.
Не Хстов – весь Хстов рушить необязательно. Достаточно разрушить храмы.
Как и следовало ожидать, едва Инда заснул нормальным здоровым сном, его тут же разбудил дворецкий: Красен и Явлен прибыли в Тайничную башню.
Они пели в один голос, словно сговорились заранее: девочка нужна Государю как оружие на стенах замка Сизого Нетопыря. Явлен проявлял даже большее рвение, нежели Красен, доказывая это: Особый легион – разведка и контрразведка храмовников – докладывал чудотворам обо всех передвижениях армейских легионов, обо всех письменных и устных распоряжениях Государя, и казалось, что во дворце нет ни одного преданного ему человека – одни шпионы, – настолько хорошо Явлен был осведомлён.
Колдовство на стенах Хстова – лишь противовес проповедям Надзирающих, без этого армия Государя могла и развалиться. Три легиона наёмников трудно удержать одним только золотом, если они напуганы отлучением от Храма и вечными муками в Кромешной.
Странно устроены люди – они непременно хотят воевать на стороне Добра, постоять за Зло с оружием в руках никто не стремится, даже за деньги им это неприятно.
– И что же мешает Государю разрушить хстовские храмы? – едко поинтересовался Инда.
– Страх, конечно, – невозмутимо ответил Красен. – Нескольких дней солнца над Хстовом маловато, чтобы объявить себя новым Добром.
– Красен, Добром объявит себя победитель – когда победит. И совершенно неважно, что об этом думают люди до начала войны.
– В данном случае важно, – возразил Явлен. – Победит тот, кто перетащит на свою сторону как можно больше людей. Крушение храмов в Хстове не прибавит Государю популярности, а, наоборот, оттолкнёт множество преданных ему простолюдинов. Нет, он не пойдёт на этот шаг. Не теперь. Нужен минимум год – до нового урожая. Нынешний урожай никакое солнце над Хстовом не спасёт.
– Опять же, Хстов – это не весь Исподний мир, – добавил Красен. – Крушение храмов приведёт к затяжной войне против всех. Государь, конечно, заносчивый мальчишка, но его первый легат не такой дурак, как он.
В один голос! Поют в один голос! Словно отрепетировали доклад заранее. Но Явлен-то не страдает излишней сентиментальностью… Значит, и с ним поработал Вотан?
– Красен, послушайте… – Инда посмотрел в потолок, а потом – по сторонам. – Послушайте… Представьте на минуту, что я прав. Просто представьте. И скажите, какие факты – факты, а не домыслы – противоречат этому моему утверждению.
– Вы полагаете, храмовники будут безропотно взирать, как девочка выйдет на середину площади Чудотвора-Спасителя и начнет рушить храм? Когда все видели, что она устроила в башне Правосудия? Нет, они выставят весь хстовский гвардейский легион, чтобы этого не произошло. А это значит, что Государь для защиты девочки должен выставить два армейских легиона. Столько людей у него в Хстове нет – все они возле замка.
– Девочка сметет хстовский гвардейский легион одним ударом, – поморщился Инда.
– Хладан, простите, но вы ничего в этом не смыслите, – усмехнулся Красен. – Чтобы обезопасить себя, девочке нужно будет сровнять с землей все здания в радиусе прицельной дальности тяжелого арбалета. Убить девочку нетрудно, а вот взять её живой практически невозможно. При угрозе храму Чудотвора-Спасителя храмовники её убьют, и, думаю, Государь об этом догадается. Нет, он не станет рисковать жизнью девочки.
– Это снова домыслы, Красен. Домыслы, а не факты.
– Я извиняюсь, но угроза храмам со стороны девочки – тоже домысел, а не факт. – Красен еле заметно улыбнулся – и, как бы он ни стремился скрыть свои переживания, в этой полуулыбке проскользнуло торжество.
– Если мы не примем во внимание этот домысел, нам грозит падение свода, – тихо и зло ответил Инда.
– Нам в любом случае грозит падение свода, – ответил на это Красен. Так же тихо и так же зло.
– С чего вы взяли?
– Вы считаете, что заявление Важана – блеф?
– Откуда вам известно о заявлении Важана, Красен?
– Нам рассказал об этом дежурный возле портала, – невозмутимо пожал плечами тот.
– Скажите, Красен, вы виделись с Йеленом? Со старшим Йеленом, разумеется… – Инда не сразу заметил, что повышает голос.
– Да. И вам известно об этой встрече. Это было… в середине июля, если я ничего не путаю.
– А как вы считаете, где он мог взять экземпляр энциклопедии Исподнего мира? Все тринадцать томов?
– Это был мой подарок, – ответил Красен ничуть не смутившись.
Отсутствие смущения вывело Инду из себя, но он тут же понял, что спокойствие Красена, его умение владеть собой в данном случае повернётся против него, Инды, стоит ему сорваться. А ведь хотелось обратного – заставить Красена волноваться.
– Очень мило. – Инда сжал губы. – Так значит, вы не виделись с Йеленом в ближайшие несколько дней?
– Нет. – Красен нисколько не боялся смотреть Инде в глаза, и взгляд его был бесстрастным, не принимавшим брошенный вызов.
Ничего не добившись, Инда посоветовал Явлену довести столь важный «домысел» до сведения храмовников и попросил узнать, на какой день Государь мог бы назначить это мероприятие.
Выступление Йеры Йелена Дума приняла в гробовом молчании. Пауза затягивалась, Йера как идиот стоял на трибуне и хлопал глазами, пока не послышались придушенные выкрики с мест:
– Это подделка!
– Провокация!
– Йелен ненормальный!
Инда ждал свиста и топота ногами, но его не последовало. Испугались… На этот раз в самом деле испугались.
И сейчас добрые чудотворы, вместо того чтобы рассеять все сомнения обывателей, подтвердят, что это реальная угроза, а не блеф и не подделка. Ни одного выступления в прениях не последовало – все ждали, что скажут чудотворы.
Инда, как мог, смягчил эффект своей речи твёрдостью в голосе – вдруг кто-то поверит в победу чудотворов? В самом деле, что чудотворам стоит изловить Врага и повесить Важана? Здесь, в Думе, никто в победу чудотворов не поверил, но в газетах все это прозвучит иначе…
После Инды слово взял лидер консерваторов, Ветрен. Потребовал экспертизы представленной Йеленом бумаги и высказал сомнения в психическом здоровье судьи… Инда хихикнул про себя: вот же прохвост!
Пока Йера говорил то, что выгодно Ветрену, тот его защищал, как только прозвучало то, что Ветрен не хотел слышать, так сразу речь пошла о психическом здоровье Йелена! Правильно: прижать чудотворов, чтобы законодательно установить тарифы на энергию, готов каждый владелец завода, а терять доходы из-за паники в Славлене не желает никто.
Слово «эвакуация», которое судья робко уронил в заключительной части своего выступления, никто больше так и не произнес. В самом деле сборище горлопанов – они не только не могут организовать эвакуацию, они не способны даже всерьез о ней заговорить. Чем депутаты Думы лучше своих избирателей?
Давка на вокзалах началась сразу после выхода дневных газет, одновременно выстроились очереди в магазины. Инда думал, что в цене будут только консервы, – нет, практичный северский ум выбрал объектом еще и теплую одежду. Дума не догадалась даже заморозить цены…
Впрочем, на случай беспорядков в городе чудотворы имели четкие планы, согласованные с исполнительной властью. Первый приступ паники удалось свести на нет.
Но, проехав по Славлене, Инда пришел в ужас: мир рухнет раньше, чем упадет свод, – его сметет перепуганная толпа… Как бы ни был совершенен план эвакуации, а все равно что-нибудь пойдет наперекосяк.
«…якобы точные сведения о том, что именно несвоевременное
вмешательство светлых во главе с Алиерой Ураганной привело не
только к срыву ритуала перекрестного псевдоединения, проводимого
лично Ману и семью его наиболее одаренными последователями, но
и к уничтожению Пеллаха и обнулению магического фона всей
Ирсиды. Однако я советовал бы вам отнестись к подобным
высказываниям с известной долей скепсиса, а к тем, кто
высказывается наиболее активно — повнимательнее присмотреться
уже с профессиональной точки зрения на предмет выяснения
преследуемых ими целей. Эти люди, конечно, могут оказаться
вполне искренними в своих заблуждениях, но дружественные
идиоты порою ничуть не менее опасны, чем враждебно настроенные
умники. Впрочем, не мне вас учить вашим профессиональным
обязанностям. Вернемся к тому печально известному ритуалу и к
причинам, по которым я сомневаюсь как и в его сути, так и в
возможной успешности. Во всяком случае, при тех вводных
условиях, которые имелись в наличие тогда.
Причина первая и на мой взгляд основная — количественный фактор.
То, что свое экспериментальное единение Ману Бодхисатве
пришлось проводить не с одним партнером, а с семью, уже делало
его практически обреченным на провал. С двумя все относительно
просто: уровень их доверия друг другу может оказаться вполне
достаточным, и тогда все сработает — ну, если верить Ману,
конечно. Один может не доверять второму. Или второй первому. Или
оба могут не доверять — и тогда ничего не получится. То есть один
шанс из четырех, и это мы берем за аксиому правоту Ману, потому
что если уже на этом уровне вводить еще и коэффициент
погрешности основного постулата, то лучше вообще не браться за
расчёты. По сути в случае Единения на двоих вопрос удачности/
неудачности выглядит как с той блондинкой и Синим Драконом на
центральной площади Метрополии: она его там или встретит, или не
встретит. Или встретит, но дракон будет зеленым. Или сама она — не
блондинкой. Все просто.
А если этих партнеров восемь? Во сколько возрастет риск в таком
случае?
Кто сказал: «в шестьдесят четыре раза»? Кто там такой
оптимистичный и умный, сумевший к четвертому курсу выучить
таблицу умножения? А ну-ка покажитесь, хочу посмотреть на такое
чудо. Не хотите? Это вы правильно не хотите, не стоит позорить
преподавателей, так и не сумевших объяснить вам алгоритмы теории
вероятностей. Хотя тут даже не факториал, тут скорее… Ладно, это
сейчас не важно. Да, молодой человек, если вам все еще интересно…
то в итоге получается, что вероятность хотя бы относительного
успеха там составляла менее тысячной доли процента.
Не думаю, что Ману не понимал этого. Не думаю также, что он
считал свое положение, ну или положение темных на тот день
вообще, настолько безвыходным, чтобы хвататься за такую
соломинку. Во всяком случае — не ради единения, пусть даже и
настолько, хм, альтернативного и наверняка сулящего многие
выгоды всем участникам. Ну или полное безумие им же.
И вот тут мы подходим к самому на мой взгляд интересному: а ради
чего он мог рискнуть? Ради какой цели мог посчитать более чем
вероятное безумие и даже гибель себя и своих друзей и
последователей — вполне приемлемой ценой?
И вот этот вопрос, по моему скромному мнению, никак не может не
волновать как настоящего ученого, так и любого, более или менее
озабоченного проблемами магической безопасности.
А Единение… уверяю вас, для него не нужна вся эта мишура,
сложные ритуалы, магические алтари и многолучевые звезды, его
можно достичь способом куда менее драматичным и намного более
приятным. Намного. Да…»
Из факультативной лекции Чжана Ли темного шера Тхемши
для сотрудников Магбезопасности, учащихся в Магакадемии.
«Данный факультатив настоятельно рекомендован и обязателен к
посещению шерами не ниже уровня дуо высший.
Рекомендовано также не сообщать шерам ниже уровня дуо о самом
наличии подобного факультатива».
Из методички для преподавательского состава Магадемии.
Роне шумно выдохнул через нос, не разрывая поцелуя (не дождетесь!), и обхватил Дайма ногами за поясницу, пристраиваясь поудобнее. Прогнулся, на пиках даймовских толчков притираясь членом к его животу, еще раз вдохнул-выдохнул — резко, прерывисто, на грани стона.
И подумал, что к шису.
К шису абстрактные рассуждения про шисовых абстрактных шеров! Они не помогут. Ни шеры, ни рассуждения. Ни даже сам шис. Самому надо. Придумать что-то… Срочно! Пока не стало поздно.
Что-то…
Надо…
О-о-ох…
Прекратить немедленно! Прекратить так бесстыдно и пошло стонать, извиваясь, словно червяк на сковородке, которого всерьез припекло! Соберись!
Хотя… Припекло ведь… о-о-ох…
Прекрати. Соберись.
Надо.
И куда сильнее, чем… О-о-ох… боги… Ладно, ладно, ладно, это тоже надо, очень надо, обязательно надо, но — потом. После того, как хиссов светлый получит свое. Соберись, Рональд! Соберись же, ну!
Роне…
Рональд!
Дыши, думай, быстро.
Это — важно!
Светлый шер не хочет ничего от тебя брать? Это как-то неправильно. Это даже обидненько как-то. Рональду Бастерхази никто не отказывает, если, конечно, Рональд шер Бастерхази снизойдет и приложит усилия… Не хочет, значит, брать светлозадый ублюдок? Ну так это смотря как дают!
Давать Роне умел. И еще как умел! Хоть ту же Ристану спроси, полковник Магбезопасности, недолюбовницу свою обожаемую. Много чего интересного услышишь о Рональде Бастерхази. Хотя вряд ли тебе понравится. Или как раз понравится? Что вообще тебе нравится, светлый шер Дюбрайн? Вот так, например… нравится?
Ответный стон и дрожь горячего светлого тела, потного, тяжелого, скользкого, почти вырывающегося из рук. О. Весьма красноречиво. Значит, нравится. Что ж, тогда продолжаем…
Роне прошелся кончиками пальцев по горячим и мокрым от пота бокам полковника МБ, по его рельефной спине и, сдвинув собственные ступни под дюбрайновские ягодицы (и заслужив еще один рваный полувздох-полустон), вернулся к уже найденной наиболее чувствительной зоне. Вот тут, чуть ниже поясницы. И удовлетворенно ощутил, как светлый содрогается всем телом от легчайших прикосновений.
Все ведь на самом деле очень просто, если знаешь две вещи: где и как.
Роне знал.
Нажал посильнее, пощекотал, надавил, потянул кожу, прошелся пальцами между ягодиц. Дайм застонал снова и слегка сбился с ритма. Запрокинул голову, тяжело дыша. Похоже, светлому полковнику как-то вдруг стало резко не хватать воздуха, тут уж не до поцелуев. Что ж, прекрасно, это освобождает Роне язык, нужный для другого. Роне ведь отлично владеет языком… Во всех смыслах.
Целовать и одновременно улыбаться довольно сложно, но улыбка так и лезла на бесстыдно распухшие губы (выглядят, наверное, мерзко, словно раздавленные вареники с вишней, но до чего же приятно ноют, обласкано так!). Роне слизнул выступившие на напряженной шее светлого мелкие бисеринки пота (м-м-м… божественно! так вот, значит, каковы на вкус полковники МБ), выгладил языком угол челюсти и идущую наискосок вниз мышцу, чуть приминая зубами. Но только чуть. Спустился к ключице. Прикусил. Потерся носом о впадинку.
И еще ниже, чтобы уже всерьез заняться соском. Лизнуть, покатать на языке, лаская и дразня. Втянуть поглубже, прикусывая…
Дайм заскулил как-то странно, через нос, засучил ногами, забился так отчаянно (Роне едва удержал, обхватив не только руками, но и ногами как можно плотнее, еще глубже насаживаясь и в следующий же миг почти слетая), что на какой-то миг показалось: вот сейчас… Но Дайм сдержался, замер, придавив всем немалым весом, лишь крупно дрожал и дышал быстро-быстро, словно загнанный, почти полностью выйдя из Роне и вцепившись ему в плечи так, что наверняка останутся синяки. А потом повернул голову и неловко ткнулся губами в ухо со слабым и почти беззвучным: «Ро-о-оне…», от которого Роне наверняка неудержимо выплеснулся бы прямо в штаны, если бы не зажал закаменевшие яйца в ментальном кулаке… ну и если бы те штаны на нем были.
Дайм еще раз глубоко вздохнул, отчего по всему телу разбежались горячие мурашки. Потерся носом. Задышал ритмичней, шевельнул бедрами…
И Роне понял, что пора.
https://author.today/u/ann_iv
Несмотря на предостережение Микеле, Арно выбирался в город. Джинера полюбилась ему еще в прошлый раз: тонкий аромат пиний, все оттенки розового и лилового цветущих олеандров и азалий, неистовое солнце, журчание фонтанов на площадях и протяжные крики продавцов свежей воды. Но теперь город открывался ему и с другой стороны — переулки, где стравливалисвирепых огненно-рыжих эррурских петухов. И поединок между двумя яростными птицами нередко заканчивался не менее яростными драками их хозяев. Харчевни, куда не заглядывали «благородные», и где подавали умопомрачительные пончики, жареные в свином жире, а полуголые зингарские танцовщицы отплясывали прямо на сдвинутых столах под аккомпанемент кастаньет и тамбуринов и гортанные выкрики. Заходил он и в Читавеккью, хотя к Палаццо д’Аурора все же не совался. Ринетти, с кем у него сложились приятельские отношения, ворчал, что из-за прекрасных глаз доны Лары Фальго сам пропадет, и его под кнут подведет, но почти всегда сопровождал товарища.
Арно отшучивался, приглашая Микеле на свадьбу. Но вовсе невозможность еще одной встречи с красивой дочерью дука влекла его в аристократические квартал. Произошедшее наглядно показало пропасть, отделившую его от прежнего мира, и глухая тоска поднималась в душе…
Однажды Ринетти неодобрительно спросил, указывая на пиррскую татуировку:
— Зачем тебе это? Ты же не из дикарей.
— Они не дикари.
— Ну да, слыхал я твои дерзости. Ох, не прост ты, Фальго, не прост…
Через седмицу, как и говорил Миландос, бригантина с грузом специй и оливкового масла отправилась в обратный путь. Брикасс обратил внимание, что капитан был сильно не в духе: то поносил всех и вся последними словами, то закрывался в каюте с бутылкой виноградной водки. Ринетти, у которого Арно поинтересовался насчет дурного настроения капитана, пробормотал нечто маловразумительное. Напряжение нарастало, выливаясь в потасовки среди команды.
На второй день «Борей» достиг Сарадской цепи. Они лавировали межу крошечными островками, идя лишь под фоком и триселем. Солнце стояло почти в зените, когда марсовый заорал:
— Парус слева по носу!
Матросы из палубной команды оборачивались и замирали, глядя,как из-за лежащего в четверти лигиостровка выдвигается шебека под полосатыми желто-красными парусами.
«Сахрейнские пираты!» — пронеслось в голове Арно. — «Так близко от Этррури?!»
Шебека шла им наперерез, но он прикинул расстояние и направление ветра: у них еще была возможность вырваться в открытое море.
— Капитан, проскочим! — крикнул он.
Однако стоящий на корме мрачный Миландос только мотнул головой:
— Лечь в дрейф!
Брикасс на миг растерялся, ведь купцы использовали малейший шанс для бегства, понимая что им не выстоять в бою с хорошо вооруженными сахрейнцами. И тем более, что «Борей» был достаточно быстроходен. Но капитан, судя по всему, собирался сдаться.
— Мы проскочим, если ты прикажешь добавить парусов!
Миландос поморщился:
— Тебя это не касается, Фальго.
Они что, не знают, что их ждет? Арно огляделся и заметил на лицах странную покорность. Похоже, напротив, это он чего-то не знал. Ринетти с другого конца палубы делал ему отчаянные знаки, призывая молчать. И все-таки он попытался еще раз:
— Посади людей на весла! Или в рабство захотелось?
— Здесь я отдаю приказы! — рявкнул Миландос.
Пока они спорили, шебека приблизилась, отрезая им выход в море. Матросы уже брасопили к ветру паруса, но словно этого было недостаточно, носовая пушка дала предупредительный выстрел поперек курса. Рука Арно непроизвольно потянулась к бедру. Капитан верно истолковал его жест:
— А ну, заприте-ка его в трюме, пусть охолонет!
К ним придвинулся один из рулевых, Саджио, многозначительно поигрывая кинжалом. Сильный, но не самый умелый боец. Если сейчас броситься к трапу, он доберется до оставленного в каюте оружия и тогда… Брикасс сгруппировался, поднырнул под руку взмахнувшего кинжалом рулевого и врезал ему кулаком под подбородок.
Глаза Саджио закатились, но в этот миг сзади на голову Арно обрушилось что-то тяжелое, и наступила тьма.
Миландос, опуская вымбовку, буркнул:
— Вы не в королевском флоте, благородный сьер. Тащите его вниз. Я потом с ним потолкую.
Саджио, отупело встряхивая головой, приподнял Арно за плечи, как вдруг раздался хриплый голос:
— Приветствую тебя, Рем. А я уж и заждался.
На палубе шебеки, скрестив руки на груди, стоял невысокий поджарый мужчина в красном тюрбане, шароварах и кожаной жилетке. Десять пушек правого борта его корабля нацелились на бригантину.
— Прости, Эль-Сауф… — со страхом пробормотал Миландос и склонил голову. — Торговля была неудачной…
— На все воля Сейд Тахрира*, — пират коснулся левой рукой лба. — И что же, даже на Лунную траву не нашлось покупателей?
— Леруа заплатил лишь половину, а потом пригрозил, что выдаст меня гвардейцам Конти. — он извлек из-под куртки увесистый кошель, заискивающее глядя на сахрейнца: — Но я уже приготовил твою долю, вот она!
— Я огорчен, — ровным тоном произнес тот. — Ведь это только половина доли…
Миландос съежился, остальные матросы глухо зароптали.
— Отработаю… Странником клянусь!
— Что мне до северных божков! — Эль-Сауф презрительно фыркнул. — Конечно, отработаешь… А сейчас я отправлю к тебе Мусайеда, он сам все посмотрит.
Миландос угрюмо наблюдал за тем, как с шебеки спускают шлюпку.
Вскоре на борт бригантины поднялся бородатый верзила Мусайед в сопровождении шести вооруженных мушкетами пиратов. Они скрылись в недрах «Борея». Миландос страдальчески скривился: вмешиваться было не просто бессмысленно, но сулило еще большие неприятности.
— Кстати, кто это у тебя такой прыткий? — Эль-Сауф кивнул на все еще лежащего на палубе Брикасса. — Не припомню его.
— Один бездельник, — неохотно ответил Миландос, досадуя на себя, что не был достаточно расторопен. — Высажу его в первом порту. Или рыбам на корм кину.
— Мне нужны гребцы, а он выглядит сильным. Отдай его мне.
Миландос замялся: лишится штурмана в самом начала плавания не входило в его планы. С другой стороны, после того, как Фальго затеял свару на виду у всей команды… В этот миг Мусайед высунулся из люка и поднял над головой шпагу. Солнце блеснуло на золоченном эфесе.
— Ах, Рем, мой дорогой друг! — тонкие губы сахрейнца саркастически змеились. — Не вздумал ли ты обмануть меня?Благородный сьер из королевского флота… — он возвысил голос: — Мусайед! Забирай все, что сочтешь нужным! И всю казну! А ты, Миландос, должен мне еще одного гребца. Сам назовешь или мне выбрать?
— Сам… Его! — доведенный до умоисступления свалившемся на него бедами, Миландос ткнул пальцем в Ринетти. Тот отпрянул, растерянно озираясь: — Да, Микелито, ты вроде дружок Фальго? Так составь ему компанию!
* Дарующий освобождение, бог священной ярости, жизни и смерти, которому поклоняются сахрейнские язычники