Если уж страдать с похмелья, то лучше от крепких напитков. Водка там или коньяк – это можно пережить, а бодун с вина или, боже упаси, с пива – это жесть. Вспоминаешь вчерашнее и думаешь: «барышня, барышня»… Вот какого хрена выделывалась, надо было пить водку как все, сейчас бы не помирала.
И этот, как его… Семен Витальич… или Виталий Семеныч… «выпьем за прекрасных дам»… где он там дам увидел? Там была только я, бляди и официантки, и никто из нас не дама.
Светка на карачках проползла до кресла и дернула за сонетку торшера. Взметнувшийся свет больно хлестнул ее по глазам. Твоюжмать… Кое-как она залезла в кресло и задумалась: надо бы сходить поблевать, да неудобно перед соседями. Кроме того, ее еще штормило, и поход в туалет грозил стать кругосветным.
— Больше никогда… Больше никогда не буду надираться винищем.
— Эй, есть кто живой? Мать?
Этот голос – пожалуй, единственное, что могло пролиться нарзаном на истерзанную похмельем душу.
— Эй, але… Ты тут живая?
Светка приоткрыла глаз и попыталась улыбнуться:
— Неа, это только моя оболочка.
Ольга встала над ней в позе сахарницы и заключила:
— Оно и видно. Что пила?
— Вино и шампанское.
— Дура.
Светка согласно кивнула, не открывая глаз.
— А что ты страдаешь, когда у тебя целый пузырь лекарства? – этот голос был ей так же хорошо знаком, как и Ольгин, но Светка его давно не слышала. Очень давно. Пришлось все-таки открывать глаза. Так и есть, Наташка.
— Ого! Какие люди!
Наташка уселась на кровать и стала разбирать большой пакет, стоявший у входной двери. Первым делом из него досталась бутылка шампанского с какой-то импортной надписью. Наташка подняла брови:
— Моёт.
— Нашёт, а не твоёт… — передразнила ее Ольга, доставая с застекленной полки пыльные стаканы. Пхуууу… Пыль взметнулась и осела на них всех сизым облачком. – Пойдет для сельской местности, все равно других нет. Дай сюда.
Она забрала из тонких Наташкиных рук бутылку, и одним точным движением выдернула пробку.
— Гусары с рождения умеют открывать шампанское. Так, сначала инвалиду труда, ибо алкоголизм – это не праздник, а тяжелый, изнурительный труд.
Она поднесла к Светкиному лицу стакан с шампанским. От запаха алкоголя ту чуть не вывернуло прямо на месте.
— Не могу.
— Давай через не могу. Иначе так и будешь валяться кулем.
Светка зажала пальцами нос и проглотила противную теплую жидкость. Стоило ей упасть в желудок, как там все сжалось, свернулось узлом и покатилось обратно по пищеводу. Светка замычала и замотала головой – тазик! Пакетик, хоть что-нибудь… Но прошло несколько секунд и приступ прошел. Тошнота ушла, в голове разъяснилось, и противная дрожь во всем теле прекратилась. Ей стало легко и весело.
— Офигеть! Обычно меня с бодуна от одной мысли воротит, а тут прямо ожила.
— Вот и пришло твое время похмеляться. Поздравляю, теперь ты алкаш.
— Благодарствую, — Светка вылезла из кресла и накинула халат. – А вы-то как тут оказались? В смысле как меня нашли?
Ольга посмотрела на нее и скептически покачала головой.
— Знатно ты вчера укушалась.
— Что такое?
— А кто моей матери в шесть утра звонил и говорил, что очень важно, чтобы я к тебе сегодня приехала на переулок Якорный.
Светка замерла со стаканом в руке.
— Правда? Блин, вот стыдобища…
— А потом говорят, будто голым скакал, будто песни орал…
Самое лучшее состояние – когда ты чуть-чуть навеселе, но еще не пьяная. Светка сидела со своим стаканом и чувствовала, что жизнь прекрасна. Тело стало мягкое и тяжелое, о бодуне она уже забыла, а настроение неудержимо стремилось вверх. Вот и Ольга тут с Наташкой. Друзья. А казалось, что она и слово это уже забыла. Надо же, с Наташкой – это столько они не виделись-то? Светка уже и вспомнить не могла, но точно очень долго.
— Наташ, ты это… как у тебя дела-то?
Наташка удивленно посмотрела на нее и достала из пакета котлету по-киевски.
— Да тебя, я смотрю, развезло на старые дрожжи.
Они разложили на ковре несколько пакетов и устроили импровизированный стол по-среднеазиатски.
— Слушай, если ты теперь тут живешь, это очень круто. – Ольга обвела комнату взглядом, — можно шариться хоть всю ночь где угодно. И бухать можно, сколько влезет. Я матери скажу, что я у тебя и мы свободны, как птицы.
— Так-то да. Только тут это, внутренний распорядок и соседи странненькие. Гы, — Светка хотела было рассказать про Желбу, но почему-то внезапно вспомнила Алексея, — знаете, тут один мужик живет. Древний, как замшелый пень, но на вид 55-60 лет. Так вот он мне втирал, что у него подружка училась в художественном училище, которое тогда было в каретном сарае Суриковых. А оно там еще до войны было. Но вообще интересно рассказывал, я даже эту Марусю представила себе. Тут можно рассказ неплохой сделать. Я, кстати, у комендантши тетрадку выпросила и кое-что набросала уже. Хотите почитаю?
Но никто не хотел.
— Если так, то ему сейчас не 60 лет, а все 100.
— Точно не 100. Если попадется в коридоре, сама увидишь.
— Тогда либо он прогнал, либо ты не догнала, — Наташка с большим аппетитом отправила в рот рулетик из баклажана с сыром.
— И что с этим делать? – Светка рассматривала лежащие на ладони маленькие серые таблетки, купленные у Джафара. Он все пытался всучить ей их бесплатно, как Серегиной подруге, но Светка решила не смешивать теплое с мягким и настояла на расчете.
Сегодня, как и вчера, она беспрепятственно вышла из общежития. Бабка-вахтерша смотрела телевизор в своей каморке, а дверь была открыта. Они вышли и присели на лавочку под кустом сирени. Теплый свет фонаря отражался от неприглядной поверхности таблеток, искрился и обещал что-то незабываемое.
— Блин, я очкую.
Наташка взяла длиннющими пальцами одну из таблеток:
— Раз это таблы, то логично, что их надо жрать. Скурить такую вряд ли получится.
— Это и ежу понятно. Но как ее жрать: сразу проглотить или рассасывать?
— Гм, я за рассасывание, оно в любом случае приведет к результату, — и она отправила таблетку себе в рот.
Ольга со Светкой смотрели на нее во все глаза.
— Вы думаете, за пять секунд на мне появятся узоры? Или вырастут рога?
— Да хрен тебя знает…
Летом в Сибири ночи как таковой и нет – темнеет долго и муторно. Где-то часам к девяти вечера начинают сгущаться сумерки, которые только к полуночи начинают походить на ночь. Да и то бывает, выйдешь на берег Енисея в полночь, посмотришь в сторону заката, а там на небе пирог слоеный – розовый, сиреневый, темно-синий. Висит закат в небе, догорает часов до трех ночи, когда уже начинает светать. Летние ночи коротки, это сумеречное время.
Вот и сегодня, они вышли на Красраб и поняли, что светло. В переулке высокие деревья отбрасывали тень, а фонари, спрятанные между листьями, создавали впечатление ночи. Но стоило выйти на проспект, как стало понятно, что снаружи – всего лишь сумерки.
— Классно! Смотрите, какое небо красивое!
— Это, наверное, таблетка действует. Небо как небо.
— Да нет же, вон малиновая полоса! Она как река, там, наверху. Пошли на пристань за Торговый, сядем на небесный корабль и поплывем в закат.
— Уже в рассвет, — уточнила Наташка.
— Тебя прет, – отозвалась Ольга. Подумала и уточнила, — и тебя тоже.
Они прошли мимо спящего Торгового, пересекли темный сквер и вышли на пристань, где пахло рекой и по ногам ощутимо несло холодом. Слева, над пирсом построили уличную кафешку – там орала музыка и кто-то дрался. Прямо перед ними на волнах качался теплоходик «Литва», навечно пришвартованный к бетонному парапету.
— Сейчас там кафе.
— Неа, бордель.
— Кафе тоже есть. А бордель… он у нас везде, куда без него.
— По пивку? – Светка спустилась вниз по каменным ступеням. Прямо перед ней закачалась сходня, ярко освещенная новогодней гирляндой. Верхняя и нижняя палуба теплоходика светились иллюминацией, из всех окон лилась негромкая джазовая музыка. Светка ступила на палубу и поняла, что она тихонько качается на волнах, и было в ее движении что-то успокаивающее.
На палубе сияла гирляндами барная стойка. Немного подальше было место для танцпола, где обнимались парочки. Мигающие гирлянды, уже знакомые пластиковые пальмы между столиками и холодное пиво в высоких бокалах.
— Красотень.
Все казалось невероятно красивым и праздничным. Светка не уставала крутить головой по сторонам, чтобы все увидеть и запомнить: официантов в белых рубашках, отраженные огоньки на поверхности воды, мерцающие блики цветомузыки и темные искры в разноцветных бутылках с пестрыми ярлыками. С берега, из кафешки, доносились крики и вульгарная русская попса, а тут все было цивильно. Над водой плыл туман, мягко окутывая пространство, создавая вокруг них плотную стену.
— Я отлить, — Ольга встала из-за стола и куда-то исчезла. Наташкино лицо качалось в полумраке, на нем застыла все понимающая улыбка Будды, а Светка все силилась вспомнить – столько лет они не виделись.
Темные волны тихо плескались, мягко ударяя в гранитный парапет. Нет, удары были сильнее, чем обычно – они отдавались в бетонные опоры, проходили сквозь асфальт и гранитные перила. А потом в локти, плечи и поникшую голову Крайнова. И все потому, что он был пьянее, чем обычно.
По вечерам он немного выпивал, да. Но всегда в меру – пару порций виски или банку хорошего пива. Мог хряпнуть стопочку ледяной водочки под мясо, а мог и вообще ничего не пить. Алкашом он точно не был.
Но сегодня нализался. Узел дурных предчувствий, затянувшийся в груди, становился туже и туже. Крайнов чувствовал сильный страх, смешанный с тоской. Совершенно звериное чувство – наверное, так тесно делается в груди у собаки, когда ее ведут на усыпление.
Днем он съездил домой, к семье. Забрал у жены список дел на переделать, поиграл с сыновьями в плейстейшн — постарался окунуться в привычную рутину. Но чем больше старался, тем больше понимал, что между ним и его близкими незаметно выросла стеклянная стена. Из-за нее до него долетали привычные звуки, но в каком-то искаженном виде, как из-под воды.
А теперь он смотрел на эту воду, как она мерно набегает, отступает и снова набегает, шлепая его прямо в голову. Вода была черная, и под ней скрывалось многое из того, что Крайнов бы хотел забыть.
— Пьянь… — обругал он сам себя.
Если подумать трезво, то бояться ему было нечего. Он не сделал ничего противозаконного. И все же были два факта, которые его всерьез беспокоили. Первый: та самая вишневая девятка, увезенная из двора в Роще, когда-то принадлежала ему. Вернее, по документам она была записана на какого-то ханорика, но Юра на ней поездил, хоть и недолго. Впрочем, об этом никто не знает, и даже он сам бы не вспомнил, если бы не пропавшая баба.
А второй факт был совершенно необъясним, и этим наводил на Крайнова тоску со страхом. Обнаружив неизвестную ему девицу на своих старых фотографиях, он поднял некоторые связи и пообщался с ментами из Советского района. И даже не удивился, когда с мутноватого снимка пропавшей женщины на него посмотрело все то же неопределяемое лицо.
— Бабы, идем. Там кое-что есть.
Прохладный ветер подтолкнул в спину, и вот Светка уже на нижней палубе, пробирается мимо освещенных окон кают. Там свое веселье, от которого теплоходик и качает на волнах. Но это неинтересно, Ольга ведет их куда-то в темноту, где не горят гирлянды и фонарики, где темная вода с силой ударяет в борт.
— Зырьте, лодка.
Действительно, привязанная к каким-то железным штукам на теплоходе, внизу качается лодка.
— Спасательная, наверное.
— Кого тут спасать? Всех жечь надо синим пламенем. Наверное, со времен Содома и Гоморры на теплоходе «Литва» самая высокая концентрация блядей, готовых к отправке в ад.
Ольга тупо посмотрела на Наташку:
— Мы не с ними. Лодка для нас.
И все сложилось – они должны были прийти сюда и найти лодку, чтобы спастись, потому что скоро сойдет с небес синее пламя и поглотит этот вертеп. Светка взялась за поручень и подняла ногу:
— Вперед.
— Что мы делаем… ой, что мы делаем…
— Заткнись. Ты веревку отвязала?
— Давно уже.
— Тогда счастливого плавания. Увидимся в аду, друзья, но не сегодня!
Светка взяла весло и оттолкнулась от борта «Литвы». Ее мотануло так, что она еле удержалась на ногах, зато лодка тихо заскользила по реке. Сияющий огнями теплоходик сначала как бы навис над ними всей своей массой, а потом стал стремительно удаляться. Желтые пятна кафешки и набережной размылись, потеряли яркость. Дольше всех продержались пьяные голоса, но и они остались позади. Перед ними была только река и ночь.
Течение несло их к Коммунальному мосту, от воды поднимался пар и становился туманом, плотным и таинственным. Светка сидела на носу лодки и смотрела вперед – странные прозрачные фигуры плыли прямо на нее. Как в Англии, где унылое серое побережье с постоянными дождями и туманами, где бесплотные фигуры выходят из моря и плывут по улицам рядом с живыми людьми.
Где-то раздался трамвайный гудок, пролетел под мостом и затих, потерявшись в туманных лабиринтах опор. Над головой нависла огромная каменная арка, туман уплотнился, налетел вихрем, прилип к коже и стал набиваться за шиворот. Светка поежилась и поплотнее застегнула кофту, подняла глаза и замерла… в лодке она была одна.
Над ее головой плыл пролет моста, но справа и слева от него было совершенно темно. Будто во всем городе выключили электричество. Ни один огонек не пробивался сквозь туманную пелену, за которой где-то далеко начинался рассвет. Светке даже показалось, что она не в лодке, а в автобусе, едет на работу, и стекла от мороза заиндевели. Работу она не любит, жизнь у нее серая и перспектив никаких нет. Друзья давно рассосались, творчество поблекло, успех не случился, и впереди – только старость и одиночество. И да, с Наташкой они не виделись одиннадцать лет.
Хлоп! В налетевшем порыве ветра Светка едва не захлебнулась и даже закашлялась до рези в глазах. Проморгалась и поняла, что все в порядке, огни на месте – сразу за мостом переливается гирляндами «Капитанский клуб».
— Давай поменяемся, — раздался Ольгин голос, — сейчас надо на весло налечь, чтобы далеко не отнесло, а я посильнее буду.
— Не вопрос, — Наташка легко поднялась и пересела на другой борт. Светка пощупала свое лицо – все было на месте, и нос и подбородок. Привидится же…
Когда лодка мягко ткнулась носом в камни, Светка схватилась за растущие у берега кусты и подтянула ее поближе. Выбрались они у бетонной лестницы, раскрошившейся от времени. Когда-то, во времена Светкиного детства, она уходила под воду – спустившись на несколько ступеней, можно было намочить ноги или пустить кораблик. А теперь река отступила, и нижние ступени торчали над водой.
— Как думаешь, надо привязать лодку?
— Не знаю, но лучше привязать, тогда ее кто-нибудь заберет. А так уплывет себе в страну оленью.
Лодку привязали к кусту и поднялись на набережную, где уже почти никого не было. Только, как всегда, звенели песни и стаканы в «Капитанском клубе».
— Блин, девки, а мы с вами Енисей переплыли! На лодке! – хлопнула себя по ляжкам Наташка.
И тут их накрыло. Они прыгали и орали, взялись за плечи и скакали кругом, как в каких-то национальных танцах. Сердце колотилось, перед глазами мелькали огни, как в калейдоскопе, было горячо и радостно. Туман уносило ветром, и вместе с его рваными клочьями уплывало неприятное воспоминание о какой-то другой жизни.
Стакан – это небольшой пятачок на перекрестке улиц Мира и Кирова. Днем это вполне себе культурный сквер, где в тени покачивают коляски молодые мамы, а к вечеру там собирается совершенно другая публика. Панки, хиппи, металлисты, неопределяемого вида молодые люди с гитарами и выпивкой – все, что подходит под определение «неформалы». Они оккупируют Стакан, и с вечера до утра оттуда несутся песни, хохот и звон бутылок.
Светка помнила это место. С легкой завистью вспоминала, ведь она так и не решилась туда прийти. Да и если бы пришла, что бы она там делала? Она никого не знает, и ни с кем не может познакомиться так, чтобы стать своей в компании. Так что ей оставалось только завистливо смотреть на счастливых и свободных молодых людей, которые клали болт на все, на что она положить не могла.
И вот они идут туда, глубокой ночью.
— Там уже никого нет, наверное.
— Все там есть, — говорит Наташка, — там молодежь, а не бабки, они до утра тусуются.
— А ты там кого-нибудь знаешь?
— Знаю кое-кого, но это неважно. Можно просто так прийти, если ты нормальный чувак, никто тебя не прогонит.
Светка закусила губу:
— Надеюсь, что мы доросли до нормальных чуваков.
По дороге они прихватили бомбу пива и явились на стакан вполне во всеоружии. На небольшой территории сквера тусовались несколько кружков, где что-то играли или разговаривали, а остальная публика фланировала туда-сюда. Наташка огляделась и пошла вперед, легко переступая своими длинными ногами через сидящих неформалов.
Светка с Ольгой затормозили.
— Простите… Извините… А куда, блин, идти-то? Где эта малахольная?
И тут из темноты высунулась рука и схватила Светку за предплечье:
— Сюда гребите! Тут Нехочуха.
Блин, да это же знаменитость! Сам Нехочуха, первый панк Красноярска, огромный жирный мужик с обросшим ирокезом, поникшим, как петушиный гребень.
— Настоящий панк… — просипела в ухо Наташка, — чуешь, как воняет?
Еще бы, такое нельзя было не почуять, амбре от Нехочухи шибало в лоб почище граблей. Он сидел на земле, прислонившись спиной к бетонному парапету и флегматично курил, совершенно не обращая внимания на восхищенные взгляды.
В спину Светке прилетел кулак:
— Дай!
— Чего тебе?
— Пиво дай и стаканчик свой, — Ольга выхватила у нее пластиковый стаканчик и увесистую бутылку на 2,5 литра.
— Эй, а я как пить буду?
— Из горла попьешь, не королевна.
Она наполнила стаканчик и поднесла Нехочухе.
— Чувак, ты крут! Ты настоящий панк.
Нехочуха лениво осмотрел поклонницу, но стаканчик взял.
— Наперсточница, что ли?
Ольга намек поняла и снова выхватила у Светки бутылку.
— Ты пей, я тебе еще подолью.
Нехочуха не стал заставлять себя упрашивать.
— Ооо, да тут бесплатно наливают! – тощий юноша в рваной майке Exploited выхватил у Ольги бутылку. Но это он не подумал, ибо Ольга была совершенно в другой весовой категории. Бутылка вернулась на место, а юноша легко перелетел через парапет. В одно мгновение поднялся гомон, но Светка вдруг ощутила прилив вдохновения и непривычную для себя свободу. Одним движением она запрыгнула на скамейку и подняла бутылку вверх:
— Тихххха! Народ, у меня в руке приз – пивас для настоящего панка. Кто докажет, что он истинный, тру-панк, получит бомбу. Нехочуха уже доказал.
— Фигли он доказал-то? Две недели не мылся? Я тоже так могу.
— Настоящий панк – это я!
— Да с хера ли ты?
— А с того хера, что я, как настоящий панк – какой-то грязный чувак влез на скамейку к Светке, — могу харкнуть на свой бутер и съесть его.
В руке он держал надкусанный бутерброд с колбасой. Толпа одобрительно засвистела. И только Нехочуха был как прежде невозмутим – он докурил сигаретку и тихо сказал:
— Хуйня.
Все повернулись к нему.
— Любой так может. Давайте вы все на него харкнете, а я захаваю.
Ольга отпрыгнула в темноту, чтобы ненароком не принять участия в мероприятии. Светка, по-прежнему стоя на скамейке, пила из горла. То ли пиво придавало ей сил, то ли обстановка, но она чувствовала себя совершенно свободно. Впервые в жизни она была своя в большой, незнакомой компании. И это было так круто, что она едва не захлебнулась — вытерлась и проорала:
— Ну, давайте быстрее телитесь, а то я сама все выпью, пока вы тут рожаете!
Бутерброд пошел по кругу. Стакан забурлил. Даже хиппари внесли свою лепту, почтив несчастный бутерброд слюнями добра. Воздух вибрировал, Ольга висела, обняв фонарный столб и, кажется, что-то орала. Когда заплеванный бутер поднесли Нехочухе, он затушил бычок, взял его и съел с большим аппетитом.
Светка визжала, поливая его пивом, как гонщика «Формулы-1», Наташка танцевала, размахивая чьими-то шмотками. Народ ревел и радовался. Потом Светке помнилась задушевная беседа под фонарем со странным чуваком, который был, кажется, гипсовым пионером из Парка Горького. У него еще рука была отбитая, но он и одной ловко управлялся с сигаретами. Они как-то начали с немецкого пауэра, потом плавно переползли на контркультуру, а потом уже, обнявшись, орали под гитару вместе со всем стаканом:
Жанна из тех королев,
Что любят роскошь и ночь!
Колесо обозрения из Центрального парка, кажется, укатилось. Сначала оно шевелилось где-то в районе ЖД вокзала, а потом покатилось прямо на них. Огромное, светящееся огнями, оно неслось и грозило всех раздавить, но никто не испугался – вместе с ним закружились и фонари на стакане, и красные огоньки сигарет, и смеющиеся лица. Они скрутились в единый вихрь и стремительно укатились в район Речного вокзала. А потом наступила темнота.