Таари промолчала. Акайо понимал — она сейчас отчаянно думает, пытаясь найти выход из тупика. Но какой? Разве что броситься в воду, хоть прямо здесь, надеясь, что река вынесет их из западни. Вдруг тихонько вскрикнул Тетсуи, указал рукой.
На доме, перед которым они остановились, было выведено «Симото».
— Добро пожаловать, — мягко поздоровалась с ними невидимая за ширмой женщина. — Меня зовут Симото Ран, и я утолю любые ваши горести.
Совпадение, подумал Акайо. Само по себе слово «симото» переводилось как «иней» и вполне могло стать для кого-то фамилией. Тем более для чайного домика в Цветочном квартале, где подойдет любое красиво звучащее слово. Он наклонился к Таари, чтобы сказать это, но она взмахнула рукой, останавливая его. Сказала негромко:
— Мы знали Иноэ Симото.
Тишина. Шорох ткани, тень пробежала по бумажной ширме, словно женщина за ней подалась вперед.
— Её казнят сегодня, прежде чем я зажгу фонари по углам дома, — глубокий голос резанул, словно острые камни на дне спокойной реки. — Что вы знали о ней, путники?
— Мы спасли её от стражи в Яманоко, — начала Таари. Две женщины вели разговор, одна, скрытая стенами паланкина, рассказывала, вторая, невидимая за ширмой, слушала. Мужчины стояли вокруг, ожидая, как этот разговор решит их судьбу.
— Она допела все песни три дня назад и решила покинуть нас. Мы понимали, что она ищет смерти, но нам нужно было спасти одного из своих. Мы попрощались с ней.
Ширма отодвинулась, на террасе в полный рост стояла женщина, назвавшаяся именем ушедшей подруги. Вскинула голову, дернула верхней губой, на миг обнажая зубы в оскале.
— Вы позволили ей уйти. Может, и вы заслуживаете свою судьбу, чужаки?
Она возвышалась над ними, словно выносящий приговор судья, темные глаза сияли гневом. Она не белила лицо и волосы заплела в простую косу, но казалась красавицей — как кажется прекрасным хищный зверь за миг до прыжка.
— Может быть, — отозвалась Таари, так же откидывая плетенку и становясь на землю. — Тебе выбирать, Симото Ран.
Казалось, их взгляды превратились в стрелы, и в этом поединке выстоит лишь одна. Но Таари вдруг сказала:
— Ты говоришь, её казнят вечером. У тебя есть план?
Ран, поколебавшись, чуть заметно кивнула. Отступила в тень, делая знак идти за ней.
Позади дома терраса превратилась в причал, нависающий над водой. Женщина замерла в углу, где путь на улицу преграждала удивительно аккуратная груда ящиков. Сказала:
— У меня есть план. Но зачем это вам, чужаки?
— Нас ищут, — улыбнулась Таари. — Симото ведь рассказывала тебе о другой стороне границы, правда? Значит, ты уже поняла, кто я. Иначе не звала бы нас чужаками.
Та только фыркнула, явно зная, о чем идет речь. Акайо переглянулся с остальными. То, что не он один ничего не понимал, немного утешало.
— Я не смогу вас спрятать, — отрезала Ран.
— Мы и не просим. Но вы помогали сбежать невестам и бродяжкам. Мы хотим сбежать так же, как это делали они.
Теперь женщина рассмеялась, негромко, но выразительно. Взмахнула рукой, указывая на пенящуюся реку.
— Её зовут Ши, — сказала раздельно. — Смерть. И сейчас она в полной силе. Думаете, это будет легко?
Таари качнула головой.
— Конечно, не легко. Но ты ведь сама собиралась сбежать именно так, когда спасешь любимую? Вам с ней нечего терять. Нам тоже.
Ран снова по-звериному наморщила нос, резко дернула подбородком в сторону домика.
— Входите. Вы поможете мне спасти её. После этого я расскажу вам, как выжить в Ши.
***
В чайном доме было тихо и пусто, Ран задвинула за ними дверь, кивком указала на циновки. Села сама, сложила руки на коленях. Тонкие белые пальцы чуть подрагивали на темной ткани кимоно.
— Ей отсекут голову. В центре города, перед судом. Дом моего клиента там, на углу, это он сказал мне о будущей казни и пригласил посмотреть. Он думает, я ненавижу её. Все так думают, я постаралась. Я приду к нему. Когда её приведут, я подожгу дом от фонаря. В поднявшейся панике я проскользну сквозь заслон и выведу её.
Акайо переглянулся с остальными, Иола чуть нахмурился, буркнул Джиро:
— Не выйдет. — Пояснил в ответ на вопросительный взгляд: — Солдаты не паникуют. Как только они увидят дым, сомкнут строй, чтобы никто не подобрался. А если она прыгнет с балки к тебе, обеих тут же убьют.
— Хорошо, — сдержанно выдохнула она. — Что предлагаешь ты?
— Мы никого не будем убивать, — быстро поставила условие Таари.
Вздохнула Тэкэра, кивнула, соглашаясь. Закатил глаза Джиро, и это было таким эндаалорским выражением неодобрения, что Акайо улыбнулся, не удержавшись. Ран смотрела недоуменно, но молчала, давая им время придумать план.
— Лучше не в последний момент, а по пути, — подал голос Тетсуи. — Там будут меньше следить, и меньше чужих глаз. Её же из Тоджихара поведут, от казарм?
— Отвлечь охрану, наброситься, схватить Симото и бежать? — неуверенно уточнил Юки.
— Нет, — Тэкэра явно загорелась идеей спасения от казни. — Отвлечь, оглушить, переодеться в их одежду, увести её.
— На табличке будет место и способ казни, — заметил Иола. — Не получится. А на ней наверняка знак осужденной, его сложно будет спрятать.
— Мы можем достать чистую табличку? — спросил Акайо.
Ран, подумав мгновение, кивнула.
— Да. Думаю, я смогу, если уйду сейчас. Но я не успею вернуться.
— Мы можем встретиться в городе, — предложила Таари. — Там передашь нам табличку.
— Не «нам», — отрезал Джиро. — Всем идти глупо. Там будет семь человек охраны, все солдаты. Юки тоже, ты не похож на кадета.
Тот смущенно кивнул, соглашаясь. За последние дни, когда они все время шли и почти не ели, он сильно похудел, но скорее движения, чем фигура, выдавали его.
Акайо перевел взгляд на Ран, посмотрел, как она чуть щурится, не уверенная, что может доверять им. Вспомнил об ещё одной проблеме плана, спросил:
— Как будем отвлекать охрану?
И сам предложил, вспомнив цветные вспышки в небе:
— Фейерверк. Мы можем запустить фейерверк?
Насмешливо фыркнула Ран:
— Конечно. Это же Цветочный квартал. — Поймав непонимающие взгляды, удивленно подняла брови: — Их делают и хранят у нас. Я достану два, это по дороге.
Встретиться договорились на окраине, в половине пути от квартала гейш до казарм.
— Нам нужно войти в город, где нас уже ищут, — заметил Кеншин. — Как мы собираемся это сделать?
В повисшей тишине — они в самом деле не подумали об этом — негромко засмеялась Ран.
— Вы чужаки. Значит, я могу предложить вам то, что здесь считается невозможным.
Встала, отодвинула ширму, закрывающую полки высокого шкафа. Достала что-то, аккуратно завернутое в бумагу, встряхнула. Шелк кимоно скользнул мягкой волной, развернулся картиной с журавлями.
Сдерживая смех, согласилась Таари:
— Идеально. Идут шесть мужчин, переодетых женщинами, и Тэкэра.
Акайо судорожно сглотнул, замерев перед розовой тканью, как перед змеей. Рядом вскочил Джиро, его поймала за запястье Тэкэра.
— Хороший план.
Все оглянулись на спокойно кивнувшего Иолу. Он чуть заметно улыбнулся, добавил, словно не замечая смятения товарищей:
— Парики у вас, госпожа Ран, тоже есть? И достаточно красок, чтобы сделать лица луны, и достаточно ветоши, чтобы мы взяли ее с собой. Нужно будет быстро стереть макияж, когда мы будем переодеваться в кадетов.
Она вместо ответа сделала знак следовать за ней.
Следующие несколько часов запомнились обрывочными картинами, смутными, как отражения на поверхности воды, и такими же яркими. Бадьи, в которых сидели они все, и цветочные лепестки неприятно липли к коже. Хищная улыбка Таари, которой доверили белить им лица. Тяжесть первого парика, из-за которой казалось, что стоит наклонить голову, и эта сложная конструкция свалится, смех Ран: «Нет, это даже ему не подойдет». Странное ощущение нанесенной на кожу маски, необходимость по команде Тэкэры моргать, не моргать, смотреть вверх или вниз.
Он даже не заметил, когда исчезла, умчавшись весенним ураганом, хозяйка дома, занятый попыткой правильно надеть хотя бы основу кимоно. Тэкэра и Таари одевали их по очереди, выравнивали воротники, накручивали широкие пояса, но с нижним, более простым платьем, каждый пытался справится самостоятельно.
Акайо старался не смотреть на других, ставших незнакомцами под белым гримом, не думать, как выглядит он сам, не гадать, кто сейчас стоит, разведя руки, между женщинами, облаченный в нечто пестрое, на чьей спине распускаются алые цветы. Когда настал его черед, едва не зажмурился, но Тэкэра, рисовавшая его лицо, строго запретила гримасничать.
И только тогда, глядя на деловитую Таари, покорный её рукам, признался себе — это не потому, что он считает переодевание унизительным или всерьёз его боится. Он старался отвлечься от скользящего по коже шелка, от запахов, от слегка стягивающей кожу краски только потому, что они ему нравились. И потому, что он был здесь не один. Это была не сессия, а их общий план, и он просто старался привести свои чувства в соответствие этому. Не хотеть опуститься перед ней на колени. Не ревновать к остальным.
Таари скользнула пальцами по толстому поясу, прошептала отстраненно:
— Очень красиво, — тут же улыбнулась. Заметила, проведя ладонями по гладким отворотам на груди: — Хотя тебе не идет. Наверное, лучше всего смотрелась бы военная форма.
— Мы вернёмся в одежде кадетов, — тихо ответил он.
Таари только покачала головой.
— Вы вернетесь с преследователями на хвосте. Будут другие дела, более важные, чем желание полюбоваться тобой.
Посмотрела в глаза. Зеленое море требовало оставаться на берегу, и Акайо, глубоко вдохнув, остался. Пообещал:
— Я вернусь.
Таари дернула плечом:
— Конечно, ты вернешься, — отвернулась к остальным. — У нас есть время, поэтому теперь все будут учиться правильно держаться. Пока вы не гейши и даже не шлюхи, а бродячий цирк.
***
Когда небо начало темнеть, они уже стояли недалеко от моста. Днем столица отгораживалась от соблазнов Цветочного квартала, позволяя покидать его лишь тем, кто был одет обычными горожанками. Вечером все менялось.
— Пора, — шепнула Таари, слегка подталкивая его в спину.
Акайо кивнул было, но замер на середине движения. Закончил уже иначе, так, как его только что учили.
«Представь, что ты листок, танцующий на ветру. Очень легкий, очень плавный… Вот так».
Он представлял себя пером в пальцах каллиграфа, и у него получалось.
Он все еще старался не смотреть на других. Вернее, не всматриваться, не узнавать.
Тот, кто стоял слева, вцепился в ладонь, словно ища поддержки, и тут же отстранился. Тот, кто был справа, сказал голосом Иолы:
— Идем.
И они пошли.
Их пропустили легко, как и многих других девушек, выскальзывающих из квартала в поисках клиентов. Акайо вел, узнавая улицы, каждый миг помня, что идти надо не так, как хотели ноги, пытавшиеся привычно печатать шаг кадета, а скользить.
— У меня съезжает грудь, — еле слышно пожаловались сзади. Ветошь, которую они проложили между слоями одежды, у всех норовила или выскользнуть из запаха, или съехать куда- то подмышки.
— Не видно, — шепотом отозвался сбоку Наоки.
Шикнул на всех Джиро, замыкавший строй. На него хотелось посмотреть сильнее всего — Акайо до сих пор казалось, что за Джиро он отвечает больше, чем за других, и, что важнее, Акайо подозревал, что тому сложнее всего будет справиться с ролью.
Отец оправдывался. Акайо слушал его со странным чувством пустоты и робкой нежности, начинающей рождаться в сердце. Этот человек лишил его детства, превратил целые годы в одну нескончаемую тренировку. Но благодаря его ошибкам Акайо узнал Эндаалор. Узнал Таари. И…
— Вы оплакивали меня?
Отец тряхнул головой, отвернулся, прерванный на середине фразы. Помолчал, поджав губы, затем указал подбородком:
— Выйди во внутренний двор. Сам увидишь.
Акайо чуть склонил голову, но вставать не стал. Без того знал — во дворе домашний алтарь самым почетным предкам. Если отец отправляет его туда, значит, среди немногочисленных имён теперь есть и его. Может быть, какая-то вещь. Может быть, благовония.
Он не хотел видеть себя мёртвым.
Они допили чай молча, отец снова наполнил чашки. Хана Ичиро, странно было думать о нем, как о наследном принце, человеке, который мог быть императором. Он смотрел только на доску, руки двигались плавно, почти как в танце Симото. Акайо всегда действовал так же.
— Ты не учил меня варить чай, — сказал тихо. — Но я научился, глядя на тебя.
Помолчали ещё. Вздохнули одновременно.
— Как ты выжил? — тихо спросил отец.
И Акайо начал рассказывать.
***
Он ждал удивления. Проклятий, возможно. Презрения наверняка. Но отец просто выслушал его, хотя Акайо говорил так откровенно, как только мог, и даже сейчас ему тяжело было признаваться во многом.
— Я хотел бы познакомиться с ней, — только сказал отец.
— Они сейчас в храме, — отозвался Акайо. — Я не знаю, придут ли сюда. Я не знал, что ты будешь делать.
Отец раздраженно вздернул подбородок, но ответить не успел. Чья-то фигура мелькнула в проеме, постучали в тонкое дерево рамы.
— Я могу войти?
В дверях стояла Таари. Акайо улыбнулся, собираясь представить их, но отец встал первым, шагнул прямо через доску, с лицом одновременно пораженным и радостным. Протянул руку, будто собираясь коснуться щеки Таари… Замер. Поклонился сдержанно. Сказал:
— Вы спасли моего сына. Я сделаю все, чтобы отдать этот долг.
Она смотрела на него с мягким, сочувственным и лишь чуть насмешливым интересом.
— Вам кажется знакомым моё лицо, верно, господин Ичиро? Вы не ошибаетесь. Я дочь Сакуры.
Он коротко кивнул, прикрыл глаза. Спросил, помедлив:
— Она жива?
— Нет. Умерла двенадцать лет назад от болезни. Это врожденное, здесь она умерла бы ещё раньше.
Акайо с удивлением смотрел, как они говорят — на равных, и отец знал мать Таари, и сожалел о её гибели так, словно любил её. Стало ревниво обидно — а мама? Никогда и ничто в жизни семьи не вызывало у отца таких поджатых губ, такого неприкрытого выражения боли. Или это только потому, что он знал, с кем говорит? Решил, что если всё летит в море, то можно даже показывать своё страдание?
И ведь всё полетело из-за него. Из-за Акайо.
— Сын!
Он обернулся к внутренним двери, распахнул объятия. Маленькая женщина влетела в них, прижалась к груди со счастливыми слезами. Шептала в складки куртки:
— Живой, живой, — крепче стискивая в кулаках ткань.
Он коснулся губами черной макушки, обнимая. Подтвердил:
— Живой. Только это очень долгая история. Я был в Эндаалоре, мама. По ту сторону границы. У них всё совсем иначе.
Хотел добавить «и я туда потом снова вернусь», но не стал. Слишком все было зыбко.
— Здравствуйте, — мягко сказала за спиной Таари. — Рада познакомиться. Ваш сын назвал меня в вашу честь, Сугаваро Тамико.
Мама чуть отстранилась, вытерла глаза краем рукава. Поклонилась всем смущенно:
— Простите.
— Всё в порядке, — отозвался, не оборачиваясь, отец. — Не каждый день сын воскресает из мёртвых.
Качнул головой, предложил:
— Оставайтесь. Вам нужен отдых, а в моем доме вы в безопасности. Даже если вас станут искать, меня предупредят заранее.
Акайо неуверенно посмотрел на Таари, но та кивнула без сомнений.
— Благодарю за гостеприимство, господин Ичиро. Мы с радостью им воспользуемся.
***
Странно было сидеть за этим столом сейчас. Понимать, что на самом деле дом всегда был намного меньше, чем помнилось, что в комнате отца можно разместиться разве что вдвоем, и то только когда скатана постель, а, чтобы устроить всех, нужно убирать все внутренние перегородки.
Акайо отодвигал легкую стену вместе с отцом, помогал матери накрывать на стол, знакомил всех друг с другом и чувствовал себя странно, обманчиво счастливым.
Но оставаться не хотелось. Это был дом его родителей, а не его собственный. Миг покоя, возвращения в детство, которого у него не было, оказался почти болезненно приятным, но Акайо понимал — если он пробудет здесь дольше, чем один вечер, неловкость перевесит тепло.
Вокруг говорили, Иола пересказывал отцу суть одной из эндаалорских книг, мама делилась с Юки каким-то рецептом. Таари сидела рядом, улыбалась, глядя на всех. Чувствовалось, как она отдыхает, открыто принимая участие в разговоре, не пытаясь скрывать саму себя. Акайо с удивлением смотрел, как отец, всегда очень строго относившийся к этикету, говорит с Тэкэрой, словно не знает, кто она, и ничего не понимал.
— Хана Ичиро, — шепнула на ухо Таари. — Вот таким он был.
Потянулась к стоящему на столе чайнику, подлила чай себе и Акайо. Улыбнулась.
— Ты на него похож. Наверное, я сразу почувствовала.
Он посмотрел на неё, взглядом прося рассказать, но она покачала головой:
— Потом. Не бойся, там нет никаких страшных тайн. Просто моя мать знала его до того, как пришла в Эндаалор.
Отец в этот момент кашлянул, призывая к тишине, поднял чашку выше. Посмотрел на Таари.
— Я ещё раз благодарю вас за спасение моего сына. Моя жизнь принадлежит вам.
Она засмеялась, перехватывая его руку, не позволяя закрепить клятву.
— Не стоит. Мне достаточно жизни Акайо, а ваша принадлежит Тамико и вашему дому.
Он склонил голову, соглашаясь. Попросил:
— Расскажите о цели вашего пути. Мой сын рассказал столько, сколько понимает сам, но, возможно, ваш рассказ объяснит мне некоторые детали. Я хотел бы вам помочь, но сложно сделать это, если не понимаешь.
Обидные, но по-своему справедливые слова. Таари так и сказала, прежде чем взяться объяснять свою работу. Отец слушал внимательно, они постоянно уточняли друг для друга сложные понятия, даже рисовали что-то. Акайо помог матери расстелить циновки, расспросил Тетсуи про Рюу.
— Они остались в храме как паломники, вдвоём. Монахи не имеют права их выдать, а когда Рюу выздоровеет, они придут сюда. Таари предложила прийти к твоему отцу, чтобы договориться об этом.
Вдвоем оглянулись на всё ещё бурно обсуждающие что-то тени за бумажной ширмой. Тетсуи неловко заметил:
— Наверное, она не забудет.
Акайо решил не рисковать. Поднялся, подошел к ним, постоял рядом. Вклинился в паузу.
Таари, услышав позабытую просьбу, смутилась.
— Да, верно. Вы ведь сможете их устроить?
Ичиро подтвердил, явно спеша вернуться к прерванному разговору.
Оставалось только уйти, чтобы не чувствовать себя лишним.
Уже ворочаясь на циновке, Акайо думал — если бы ты учил меня так, как учили тебя, я бы тоже смог вот так говорить с ней.
Но если бы он не стал генералом, то не стал бы и её рабом.
***
— Вставайте.
Акайо вскочил мгновенно, не успев толком проснувшись. Удовлетворенно кивнул отец, сказал быстро:
— Вам нужно уходить. Пришел отряд, разыскивает группу путников. Начали с другого конца деревни, но времени мало.
Собрались в несколько вздохов, отец вывел их через заднюю дверь, провел огородами. Указал рукой:
— Столица в той стороне. Если вас ищут, заходите с малых ворот или через Цветочный квартал, — посмотрел на еще сонную Таари, сидящую в паланкине, перевел взгляд на сына. — Ясной дороги.
Приложил руку к груди, поклонился. Акайо сделал то же самое.
Хотелось обнять его, хотя бы сейчас.
Акайо не решился. Вдали уже слышались голоса кадетов, и он, отвернувшись, зашагал вместе со всеми в темноту.
***
Нежный розовый свет заливал небо неторопливо, как чай из опрокинутой чашки пропитывает ткань. Поднималась над полями дымка, терпко пахло землей и иногда, с порывами ветра — городом.
Привычно давила на плечо балка паланкина, Акайо размеренно шагал, не позволяя влажной почве затягивать подошвы сандалий. Бегство стало повседневностью, только прежде на пятки наступала смерть Рюу, а теперь общая, облаченная в знакомую синюю форму. Сбежать от усталости было сложней, она тянулась за ними удушливым облаком, но стала настолько привычной, что даже Юки научился забывать о ней.
Таари поморщилась, протерла глаза. Огляделась, только сейчас по-настоящему просыпаясь. Молча оглянулась на Иолу, тот указал рукой чуть правей их неровного, проложенного напрямик пути:
— Цветочный квартал там. Нужно найти мост, иначе реку не пересечь.
— Пойдем вдоль берега, — предложила Таари. Акайо возразил:
— Нельзя, с той стороны казармы. Лучше по границе между стеной и каналом, там есть тропа.
Он хорошо помнил эту дорогу, ей убегали многие, и не всех успевали поймать.
— Чайный домик Симото, — отрывисто, ловя дыхание, проговорил Тетсуи. — Её подруга.
Таари помолчала, сомневаясь, затем кивнула:
— Хорошо. Давайте попробуем её найти.
***
Поднявшаяся вода подмыла берег, оставив узкий, пушащийся травой карниз вдоль стены. Акайо, передавший паланкин другим, первым ступил на тропу, пошел осторожно, зная — остальные будут идти след в след, и он отвечает за то, чтобы никто не поскользнулся. Река по правую руку бурлила, коричневая после дождей, обещая подхватить и унести любого, кто окажется в ее объятиях.
Мост начинался от малых городских ворот, которые сейчас открывали кадеты, уставшие после долгого ночного бдения. Акайо почувствовал их взгляды, когда шагнул на мост, сначала скользящие, невнимательные, потом цепкие. Понял — хотя их не будут преследовать, но донесут, едва сменится караул. Совсем скоро.
Будут ли их искать в Цветочном квартале? Да. Найдут ли?
Нужно постараться, чтобы не нашли.
Иола догнал его, прошел вперед так, чтобы паланкин с опущенными шторками поравнялся с Акайо.
— Мы в ловушке, — тихо сказала Таари.
Он кивнул, почти физически ощущая, как захлопывается крышка казавшейся безопасной клетки. Но всё же сказал:
— Мы в любом случае были в ловушке. Сейчас у нас есть шанс сбежать.
Из-под плетенки вынырнула рука, сжала его ладонь на мгновение.
— Хорошо. Тогда ищем дом Иноэ.
На путников здесь смотрели без любопытства, равнодушно. Цветочный квартал ложился спать, из-под выбеленных лиц показывались простые женщины, юные ученицы выбегали подметать террасы. У одного из немногих работавших утром домиков девочка обмахивала кисточкой ширму, за которой пряталась та, что приглашала прохожих.
Акайо помнил, как гейшам и весёлым девушкам запретили показывать свои лица и тела, зазывая гостей. Тогда отряд кадетов часто ходил по кварталу, проверяя, что запрет выполняют, и здесь придумали тонкие бумажные ширмы, при правильном падении света рисовавшие прекрасный силуэт, волнующий куда сильней обычного вида девушки. Спор жизни и закона — каждые три месяца запрет обрастал подробностями, а уже через пару дней девушки, формально соблюдая правила, находили все более изящные способы обходить их.
Закон сдался первым.
Сейчас, похоже, сдаться должны были путники. Они прошли квартал вдоль и поперек, обошли все улицы вдоль каналов и берега реки.
— Зря теряем время, — первым решился сказать Джиро, — дома Иноэ здесь нет. Или Симото жила не в столице, или чайный дом погиб без хозяйки.
Они переглянулись. Останавливаться в городе так надолго было рискованно, нести в паланкине всю дорогу до столицы и дальше — тоже. Легенда о невесте, временно забытая, здесь была особенно нужна, но раненый с ней совершенно не сочетался, а история о паломничестве ради исцеления не сочеталась с женщинами среди путников.
— Давайте найдём ночлег, — предложил Иола. — О том, что будем делать дальше, подумаем завтра.
***
Найти комнату оказалось несложно. Акайо выбрал ряд одинаковых домиков у границы города и не ошибся — они оказались свободны, а хозяин, явно только что закончивший стройку, нелюбопытен. Для ночевки заплатили сразу за три, но собрались в одном, самом дальнем. Разобрали рюкзаки, обнаружили, что за время слишком долгой и торопливой дороги запас риса просыпался, смешавшись с другими вещами и набрав мусор. Тэкэра увела Аой за продуктами, Рюу, ещё не пришедший в себя, лежал на тонком матрасе. Эндаалорскую машину спрятали под повязкой и одеждой: свет лампочки заглушить получилось, а вот то, что эта умная техника ещё и пищала иногда, стало сюрпризом.
— Так мы никуда не дойдем, — вздохнула Таари. — И среди людей оставаться нельзя. Тем более здесь.
— Слишком много глаз и ушей, не занятых делом, — резко кивнул Джиро, кажется, впервые согласившись с ней.
— Купальни предков, — пожал плечами Иола. — Глупо было бы ожидать иного.
Название прозвучало неожиданно знакомо. Акайо попытался припомнить, перебрал пыльные свитки. Вынырнуло откуда-то из детства, кто-то из соседей отправлял сюда выращенные овощи. Значит…
— Сунамуро близко? Деревня на месте старого песчаного карьера?
Иола кивнул, задумался, сказал точно — четыре часа пути, может, чуть больше. Остальные смотрели с интересом, Таари спросила прямо:
— Твой дом?
Акайо кивнул с сомнением. Он там родился. Можно ли считать место, которое покинул так много весен назад, домом? Можно ли искать там укрытие?
— Расскажи, чего нам ждать, — попросила Таари. — Какой была твоя родная деревня? Кем были твои родители?
Пока он собирался с мыслями, вернулись Тэкэра с Аой, принесли не продукты, но готовую лапшу с рыбой, завернутую в широкие листья. Ужин дал отсрочку, так что когда все утолили первый голод, Акайо начал уверенно:
— Мой отец хотел, чтобы я стал воином. Я занимаюсь столько, сколько себя помню, сначала с бамбуковой палкой, потом с деревянным мечом, потом — с настоящим оружием. Когда в одиннадцать меня забрали в кадеты, я даже не знал, что остальные не тренируются с детства. Думал, у них просто получалось хуже, чем у меня, и помогал им учиться.
Помедлил, возвращая свои мысли, торопившиеся сбежать из детства в юность, в многочисленные заставы, дозоры, ловлю разбойничьих шаек и мирных гадалок.
Им не нужна была вся его жизнь. Нужно было только знать, есть ли смысл идти в Сунамуро.
— Деревня старая, но небольшая, отец — один из самых уважаемых людей. Он был молод, когда я был ребёнком, но я помню, с ним всегда советовались. Он был строгим, но всегда решал разумом, а не традициями, — покачал головой, признаваясь: — Не знаю, что там сейчас. Я покинул дом тринадцать весен назад, и никогда не писал им. Отец потребовал этого перед тем, как меня забрали, и я следовал запрету.
— Как его звали? — вдруг спросила Таари. — Как звали твоего отца?
Акайо посмотрел, как она комкает листья, служившие им тарелками, ответил:
— Ичиро. Сугаваро Ичиро, вот так, — показал начертание в воздухе. Опустил руки на колени. Добавил: — Я не знаю, что сейчас с моими родителями и станет ли отец помогать. Скорее всего, нет. Но в Сунамуро есть монастырь. Там мы можем оставить Рюу и Аой, если они назовутся мужем и женой.
Аой улыбнулась.
— Это не будет ложью после того, что мы сделали.
— Вот и хорошо, — подытожила Тэкэра. — Значит, завтра утром идем в Сунамуро. Не спеша. Какое счастье!
Засмеялась, первым в ответ улыбнулся Кеншин. Встала Таари, сказала:
— Я сейчас все равно не засну.
Ухватила за край мешок, в который горстями сгребли смешавшийся с мусором рис, чашку. Поманила за собой Акайо.
— Идём.
Поволокла тяжелый груз наружу. Акайо подхватил его с другой стороны, помогая, но не понимая, что происходит. Таари молчала, он тоже. Вместе они развязали горловину, начали перебирать зерна. Те шуршали в чашках, отделяясь от сора, сыпались белым дождем.
— Ты знаешь, как пишется иероглиф императорской фамилии?
Акайо кивнул, удивленно посмотрел на Таари. Она не отрывалась от работы, только лицо казалось слишком жестким для такого умиротворяющего занятия.
— Знак «поле», — проговорил, все еще не понимая смысла вопроса. — Читается как «Хана».
Теперь кивнула она, откинула за спину ещё несколько камушков. Помолчала, заставляя дожидаться объяснений. Наконец сказала медленно, не то неуверенная в своих словах, не то не знающая, должен ли он это знать:
— Твоя фамилия тоже пишется с этим иероглифом. Осока и поле. Ты разве не учил историю, Акайо?
— Учил, — отозвался, все еще не понимая. — Но какое отношение это имеет ко мне? Много имен и фамилий состоят из одних и тех же иероглифов.
Она вздохнула, посмотрела на него едва ли не с жалостью.
— Никто не имеет права на этот символ. У слова «поле» много вариантов написания, этот — только для императорской семьи. Что случается с полем, когда на нем вырастает осока?
— Что ты имеешь в виду?
— Просто ответь на вопрос.
— Им невозможно пользоваться, — раздраженно сказал Акайо. — Нельзя вырастить рис, пока не избавишься от сорняков. Но…
И вдруг понял. Миска выпала из рук, прокатилась, гремя, по камням, оставляя за собой белую дорожку зерен. Таари внимательно смотрела на него. Ждала, пока он скажет сам.
Он медленно покачал головой.
— Это невозможно. Я помню своё детство, мы всегда жили в деревне.
— Твоего отца зовут Ичиро, — отозвалась Таари. — Не самое распространенное имя среди крестьян. У нас очень плохая разведка, почти никакой, но так вышло, что об этом я знаю. У императорской четы был только один ребёнок, очень поздний сын, стоивший своей матери жизни. Слуги его обожали — мальчик заполучил разрешение играть с их детьми. Он никогда не был таким высокомерным, как его отец.
Таари вдруг отвела глаза, улыбка, блеклая, как увядающий цветок, скользнула по губам. Продолжила:
— Казалось бы, за единственного наследника должны были цепляться всеми силами. Но стоило принцу немного подрасти и начать высказывать своё мнение, как он сначала оказался в опале, а затем вовсе исчез, словно его и не было. Слуги боялись упоминать его, те, кто знал и любил принца с детства, уехали, — она вздохнула, но тут же тряхнула головой, посмотрела в глаза Акайо. Повторила: — Его звали Ичиро. Он пытался противиться политике отца, он был упрямым. Его не казнили лишь чудом, вместо этого извлекли из глубины веков традицию изгнания, откола от рода. Дали фамилию с намеком, можно сказать, прямо заявили, “когда передумаешь — возвращайся”.
Замолчала. Тишина прерывалась теперь лишь шуршанием риса и далекими голосами. Акайо спросил:
— Что было дальше?
— Я не знаю, — отозвалась Таари. Улыбнулась. — Но ты можешь спросить у него сам.
***
Эта дорога была легкой, или просто Акайо так казалось, потому что он был не здесь. Слишком много всего теснилось в голове, слишком невозможно было то, что рассказала Таари. Он колебался между уверенностью, что она права и что она ошибается, то готов был воскликнуть «теперь понятно, почему все вышло именно так», то снова уверялся, что все, представлявшееся сейчас глубоким, тайным спором императора и его сына, было лишь странным совпадением.
Первая алая крыша показалась впереди, Акайо едва сдержался, чтобы не прибавить шаг. Оглянулся на спутников, указал на дом, который узнал с первого взгляда:
— Я должен поговорить с отцом.
Понимающе улыбнулась Тэкэра, кивнула Таари. Они направлялись сразу в храм, а он, впервые за много дней один, шагал по дороге.
Вокруг вырастало его детство. Это была Империя, и, конечно, в рисунке пейзажа вокруг мало что изменилось с годами. Он смотрел на те же белые стены, те же красные крыши, те же невысокие заборы и ровные, разбитые на гряды огороды. Его украдкой провожали взглядами, и он спиной почувствовал, как удивленно округлились многочисленные глаза, когда он взошел на террасу, трижды ударил костяшками в косяк.
Отец всегда стучал так, возвращаясь домой. Сын должен был ждать его, готовый к тренировке.
Сердце колотилось в горле.
Отодвинул дверь, не дожидаясь ответа. Поднял голову, следуя взглядом за собственной тенью, протянувшейся длинной стрелкой по светлому полу, указав на противоположную стену.
Вот место, где висел отцовский меч, теперь пустующее. Вот прямая спина в серой одежде. Раньше в длинных, струящихся по плечам волосах не было седины.
Отец оглянулся, нахмурился сердито.
— Кто ты и почему врываешься в мой дом?
Акайо шагнул через порог. Задвинул за собой дверь. Спросил вместо ответа:
— Почему ты никогда не говорил мне, кем был мой дед?
Отец, уже двинувшийся к нему, чтобы выставить незваного гостя, запнулся. Вгляделся внимательней в лицо. Вздохом вырвалось:
— Акайо?..
Подошел ближе, взял за плечи, сжал. Акайо смотрел в лицо, которое помнил всегда неподвижно суровым, смотрел, как тоньше становится лед вечной маски, и не знал, что думать. В нем самом металась буря, столь глубокая, что выразить ее словами казалось невозможным. Только спросить еще:
— Ты хотел, чтобы я стал воином. Зачем?
— Потому что твой дед великий воин, — на этот раз ответил отец. Видно было, как он овладевает собой, как подергивается инеем и схватывается еще более толстым льдом маска. Но все же он впервые говорил с сыном как с равным. — А единственный способ законно свергнуть его — вызвать на бой. Я не мог этого сделать.
— Почему ты не рассказывал мне ничего? Почему ты сам ничего не сделал?!
Голос сорвался, Акайо резко отвернулся, прикрывая рот рукой. Нельзя было кричать. Его могли услышать.
— Идём, — отец указал на дверь в свою комнату. — Идём. Я расскажу тебе.
Акайо последовал за ним. Опустился на циновку, глядя, как отец расставляет посуду и заваривает чай. Вдыхал запах горячих листьев. Слушал журчание воды. Успокаивался.
— Когда меня изгнали, — начал отец, наполняя чашки, — я отправился сюда. Достаточно близко к столице, чтобы дойти неумелым и без припасов, но достаточно далеко, чтобы соблюсти условия отца. Я знал, что не откажусь от своих убеждений, но и справится с императором не мог. Нужно было сохранить себя, чтобы затем вернуться. Я чувствовал себя мошкой, вырвавшейся из плена цветка, и оставалось только радоваться, что цветок оказался башмачком гейши, а не мухоловкой. Ему было достаточно оставить на своем пленнике как можно больше следов, а не сожрать целиком.
Акайо слушал, касаясь губами слишком горячего напитка, и не мог поверить. Сглотнул, обжигая небо, на миг отвлекаясь от происходящего в голове, прячась на простой, телесной болью.
Не получалось совместить эти слова сдавшегося человека с отцом, которого помнил несгибаемым и холодным, как камень.
— Нет, отец. Тебя сожрали, а ты не заметил. Ты переложил все свои планы на меня и даже не сказал мне, ради чего все это было. Если бы я знал… — запнулся, оглянувшись на приоткрытую дверь. Улыбнулся невольно, думая о тех, кто шел в этот миг к храму. — Хотя мне нравится то, что вышло.
— Я не думал, что Ямао осмелится! После моего изгнания ты — единственный законный наследник. Я представить не мог, что он захочет избавиться от тебя, пресечь род…
— Я говорила о чужой тайне, — улыбнулась Симото, не извиняясь, но объясняя, — а потому не могла говорить ясней. Теперь же настал черед моей собственной.
Первой снова зазвучала мандолина, печально, как наступающая осень.
— Брошенные цветы облетают, становясь ветром, или оказываются втоптаны в грязь, или находят своё место в букетах. Для цветов-людей такой букет — квартал, отделенный от города рекой. Цветочный квартал, где женщины могут быть свободны настолько, насколько им позволяет их изящество. Моё позволяло. Я пришла в дом Иноэ, потому что он стоял над самой водой, и когда я решала, упасть ли в поток, именно хозяйка этого дома окликнула меня. Я стала её воспитанницей. Потом приёмной дочерью. Потом, когда её осень сменилась зимой, стала ею.
— Ты была госпожой чайного дома? — переспросила Тэкэра и Акайо почудилось восхищение, почти что зависть в её голосе.
— Да, — спокойно кивнула Симото, — я ей была. И мне в наследство осталось всё, что знала моя названная мать. Она не использовала известную ей тайну, а я решилась. Мои воспитанницы шептали секрет на ушко друг другу, и вскоре ко мне стали приходить. Старые и юные, отчаявшиеся, связанные долгом, несчастные. Они желали сбежать, они готовы были умереть. Я помогала им. Это было не сложно, помочь сойти в воду и рассказать, где надо выбраться на берег. Быстрая вода за несколько мгновений уносила их дальше, чем стали бы искать их отцы и мужья, даже дальше, а главное, намного быстрей, чем передавали весть о беглянках доблестные кадеты. Они становились свободны, иногда лишь духом, но они знали, чем рискуют. Я освободила многих. Многие, увидев быструю воду, пугались и возвращались домой. Одна осталась со мной. Её никто не искал, и она стала моей воспитанницей. Моей названной дочерью. Моим сердцем.
Замолчала, перебирая струны, и мелодия заставляла затаить дыхание, приготовиться. Песни Симото редко кончались счастьем, а эта история была слишком похожа на песню.
— Но ни одна тайна не живет вечно, — наконец продолжила она. — За мной пришли, они знали, кто виновен. Я желала остаться. Встретить их, взглянуть им в глаза. Любовь наполняла меня бесстрашием… Но моё сердце сказало, что любви нет. Что она не позволит мне загубить дом, который по праву должен стать её. Она столкнула меня в реку.
Сердито нахмурился Тетсуи, кажется, готовый что-то сказать, осудить эту девушку-наследницу. Промолчал. Акайо вдруг подумал — а разве не сказала бы то же самое Таари? Заведомую ложь, которая заставила бы его спастись. Жестоко, несправедливо… Но могло быть и так. А могло нет. Он не знал.
— Я выбралась на берег, как многие до меня. Я была живой и мёртвой, как они. Я спасла мою мандолину, и тогда решила, что спою сто песен, потому что в реке они родились во мне. Они единственные остались в живых, и убивать их вместе с собой я не хотела. Теперь я их спела. Вплела в ветер, оставила жить.
Симото скользнула по ним взглядом, остановилась на Таари. Сказала:
— У вас есть цель и мечта. Вы боитесь кадетов, вы хотите жить, у вас есть легенда и ваших лиц не знают. Но меня в Ясном городе не забыли. Меня знал каждый, и сейчас каждый узнает главу дома Иноэ, водяную ведьму. Не я в опасности рядом с вами, а вы — со мной. Мы не связаны родством, которое могло бы оправдать вас и меня, меня не может укрыть чужой род. Поэтому мне пора уходить.
Отвернулась Таари, прикусив губу. Акайо смотрел. Это было самоубийство. Ритуальное, с последним прощанием и в особых одеждах, то, что в Империи считалось доблестью. Почему же сейчас казалось, что Симото ошибается?
— Выходите за меня, — вдруг предложил Тетсуи. В ответ на удивленный взгляд упрямо повторил: — Выходите, госпожа Симото. Если это единственное, что может вас спасти…
Она засмеялась, встала, протянула руку, коснувшись ладонью коротких волос. Спросила:
— Разве можно спасти лето, превратившееся в осень? Моя дорога ведёт к зиме, моя музыка закончится на плахе, я знаю. Но кому придет в голову спасать песню?
— Нам, — откликнулась Таари, не глядя на неё. — Мои соплеменники спасли бы тебя, не задавая вопросов, хочешь ты этого или нет. Однако я учусь ценить личный выбор. Даже такой.
Симото чуть склонила голову, обозначая благодарность, водопад крутых кудрей на миг скрыл худое лицо.
— Я благодарю тебя. Ты записала мои песни, чужеземка с другой стороны гор?
Таари кивнула, ничего не переспрашивая. Симото улыбнулась широко и ясно, впервые показавшись по-настоящему искренней. Встала, подхватив инструмент.
— Тогда листья моей осени будут сиять столько же, сколько светят звезды в небе.
Акайо перехватил руку попытавшегося броситься следом за ней Тетсуи.
Они смотрели, как силуэт женщины в одежде, подобной клочьям тумана, растворяется в утренних сумерках.
***
— Он не переживет ещё одну ночь, — Тэкэра обтерла пальцы подолом, поднимаясь с колен. Таари коротко кивнула, сделала знак рукой. Акайо и Джиро вернули балку на плечи, остальные, сидевшие на обочине во время короткого привала, уже торопливо вставали, брались за руки.
Солнце поднялось высоко и готовилось к спуску, а Рюу метался в лихорадке уже несколько часов. Во время осмотра Акайо впервые разглядел, как именно ему продлили жизнь, и теперь, сцепив зубы, благодарил предков, что не имел шанса стать монахом.
Смерть, какой бы кровавой она ни была, блистала быстротой, не позволявшей ничего различить. А видеть органы, завернутые в белую ткань, словно крестьянский обед, лежащие вокруг вроде бы небольшого разреза… Акайо понимал, почему Юки, не вовремя заглянувший под полог, потом надолго скрылся в кустах, зажимая рот. И не понимал, как такое можно излечить даже чудесными машинами Эндаалора.
Аой шла рядом с паланкином, бледная, серьезная. Сжимала ладонь Рюу, беззвучно плакала, когда он начинал стонать сквозь зубы. Акайо старался ускорять шаг.
Он впервые так остро сочувствовал кому-либо и при этом ничем не мог помочь. Разве что шагать ещё быстрей.
Таари уточнила точку, где их ждала посылка, рассказала — горячее озеро, над ним каскады, ещё выше по склону густая роща, в которую никто не ходит. Кивал Иола, говорил, что понимает, где это. Акайо надеялся, что они действительно найдут посылку вовремя, и что сумеют попасть в священную рощу так, чтобы их не заметили. Осквернение подобных мест каралось смертью.
Вернулся Кеншин, шедший впереди, сказал еще издали:
— Городской столб. Уже совсем близко.
Облегченный вздох вырвался у всех сразу, Аой счастливо прижала ладонь к груди. Таари только нахмурилась, оглядела их. Это было правильно, они ведь скоро снова окажутся на виду, и нужно было соответствовать.
Сейчас, когда на плечах лежала жизнь Рюу, важность этого соответствия раздражала, как необходимость заботится о прическе в военном походе. Короткие волосы в этом смысле были намного удобней, особенно возможность утром сразу встать и пойти, не тратя время.
У дороги показался первый дом, вместе с ним — первые жители Каминою. Женщины склонили головы, Акайо просто следил за дорогой и Иолой, который оглядывался, выбирая дорогу. Местные держались отстраненно, не глядя на путников, и по этому открытому безразличию можно было сделать несколько выводов. Здесь строже относились к общению с покрывшими себя позором, значит, люди больше дорожили своим положением, а значит, им было, что терять. Акайо заметил несколько гербов на одеждах, понял по цветам — семьи чиновников. Пара даже с золотой нитью по краю, значащей близость к императорскому двору.
Один из немногих уроков, которые запомнились не благодаря многократному повторению, а потому, что интересно было понимать логику выбора символов, и отец рассказывал о них намного интересней и понятней, чем о боевых стойках. Он ведь не был воином, учился искусству сражений сам, и слишком поздно, чтобы стать мастером.
Прозвучавшая в мыслях гордость, скользящее продолжение «но сына научить сумел» ужалило ядовитой змеей.
Какой ценой сумел? Стоило ли оно того? И сколько было в том заслуги учителя, а сколько — ученика?
Акайо глубоко вдохнул, медленно выдохнул. Огляделся, стараясь увидеть то, что вокруг, а не спутанный клубок своих мыслей.
Вдоль берега стояли домики, на мостках сидели люди, говорили друг с другом, облаченные в просторные купальные одежды. Отдельно собралось несколько женщин, купальня для них возвышалась на сваях прямо посреди озера.
— Туда, — Иола повел по улице в обход, нырнул под гирлянду красных фонарей, которые как раз зажигали. Женщина с выбеленным лицом улыбнулась путникам, первая во всем Каминою, задула лучину. Её плавные движения так остро напомнили Симото, что Тетсуи резко отвернулся, прикусил губу. Его взял за руку Юки, зашептал что-то.
Что они могли сделать. Можно ли останавливать того, кто всё решил?
Это было непривычно, но казалось — да. Даже нужно. Если бы она рассказала свою историю в другой вечер, они нашли бы правильные слова, смогли бы убедить — жизнь может казаться бессмысленной, можно думать, что ничего больше нет и не будет, но это не так. Она ведь слышала их жизни. Разве все они не были живым свидетельством того, что конец всегда оборачивается началом?
Дорога прошла сквозь короткий квартал, превратилась в тропу, ведущую к маленькому ручью, но Иола, оглядевшись и убедившись, что за ними не наблюдают, повел их дальше. Акайо передал ему паланкин, впереди встал Наоки — дорога теперь шла в гору, и разница в росте была им на руку. Они зашли в глубину рощи, когда Таари попросила остановиться и, сверившись с машиной в паланкине, сказала:
— Где-то здесь. Нужно искать, это коробка, накрытая хамелеоном. Выглядеть будет как большой камень или подозрительно плотный куст. Или просто кусок склона, не знаю, насколько хорошо у Маани работает маскировка.
Солнце уже прошло полпути к морю, тени деревьев сливались, превращаясь в синие сумерки. Снизу, из Каминою, доносились громкие голоса, рядом шумела вода.
Здесь могло бы быть очень хорошо. В другой день, без мыслей, что, если не найти посылку до темноты, все будет напрасно.
Они разошлись от паланкина во все стороны сразу, перекликались негромко. Акайо обшаривал корни деревьев, уже понимая, что они скорее случайно наткнуться на цель, чем специально найдут ее, когда Джиро, сосредоточенно шуршавший неподалеку, радостно воскликнул:
— Нашел!
Выпрямился, вытаскивая из того, что казалось поваленным стволом, белую коробку. Подбежала Таари, тут же откинула крышку, достала плоский треугольник, поспешила к паланкину, бросив только:
— Молодец!
Джиро, только что почти улыбавшийся, сдержанно кивнул. Акайо вздохнул. Подошел ближе, поклонился, выражая движением не благодарность, но восхищение успехом. Джиро коротко покачал головой.
— Мне повезло.
— Ты её нашел, — сказал подошедший с другой стороны Иола. — Это главное, и это хорошо.
У импровизированной стоянки, устроенной в изгибе одного из ручьев, которых здесь было больше, чем листьев на дереве, уже столпились все. Тэкэра мыла руки, Таари настраивала машину, приложив её к открытой ране Рюу. Белый треугольник мигал красным огоньком.
— Десять дней, — сказала, не оборачиваясь. — Меньше нельзя. И ему нужен покой.
Помолчал немного. Идущий впереди Наоки оглянулся, тут же опустил голову. Акайо шел, чуть отставая, левая ладонь соединена с рукой Тетсуи, правую сжимает Таари. Ждал. Думал — Иола был одним из лучших в армии. Как он стал таким? Похожа ли его история на историю самого Акайо?
— У меня есть фамилия, — начал Иола, — и есть герб. Хон Иола, свиток и меч, монахи и воины. Земля, две деревни, додзе. Все было полузаброшенным даже в моем детстве. Для империи я мёртв уже давно, но вряд ли кто-то записал мое имя на стене храма. У меня нет родичей, и род пресёкся. В этом есть и моя вина.
Снова тишина, тот особый тип тишины, не похожий на машинный гул Эндаалора, а живой, дышащий, шелестящий листвой, шуршащий ящерками в придорожном опаде. В глазах Иолы отражалась Империя.
— Наша земля примыкает к границе. Не с Эндаалором, а с пустошами, где не растёт рис, и куда запрещено ходить. Мне было девять, когда я вышел за столбы. Мне было интересно, чем земля там отличается от земли тут, если на вид и там, и там луга, заросшие сорной травой, — усмехнулся устало, приподнял балку, поднырнул под неё, меняя плечо. Продолжил: — Мне говорили о домах предков, пещерах, куда нельзя спускаться, иначе они разозлятся, и ты умрешь. Этот запрет я не собирался нарушать, просто провалился под землю, не увидев затянутой паутелью дыры.
Дом предков? Но разве умершие не остаются в храмах своих семей? Акайо пробежал мысленно свою библиотеку, нашел порядком запылившийся свиток. «Предки покинули нас, но вернутся, если мы будем достойны». Если имеются в виду эти предки… Он никогда не думал о них, как о людях, которые действительно когда-то где-то жили. И почему их дома должны быть опасны? И что это на самом деле, если мыслить с точки зрения Эндаалора?
Он думал, а Иола рассказывал дальше:
— Потом мне сказали, что меня не было три дня, но я мало что помню. Знаю, что нашел там воду и еду, и что она была вкусней, чем все, что я пробовал раньше. Знаю, что не чувствовал себя больным или усталым, пока не нашел выход из-под земли. Знаю, что почему-то видел в темноте, и что мне не было страшно, — вздохнул. Закончил: — Знаю, что, хотя я остался жив, что-то изменилось во мне. Я забыл, как писать, и не смог научиться заново. И сколько бы женщин не делили со мной постель, ни одна из них не понесла ребёнка, хотя, я знаю, травы для этого пили не все. Я бы взял замуж любую, чтобы продолжить род, но что бы ни жило в воздухе той пещеры, хоть оно и пощадило мою жизнь, но отняло возможность иметь детей.
Тихо вскрикнула Аой, замерла на миг, прижав руку к губам. Приподнялся на подушках Рюу, желая спросить что-то, но смог только сжать зубы, побеспокоив рану. Девушка тут же испуганно склонилась над ним, зашептала что-то. Он мотнул головой, указал на Таари:
— Лучше у неё спроси.
Та, погрузившаяся в глубокую задумчивость после рассказа Иолы, повернулась к ним, улыбнулась поощряюще.
— О чем ты беспокоишься, Аой?
Она только склонила голову, колеблясь. Потом все-таки решилась, коснулась шнурка на шее, вытянула из-под одежды небольшую пластину.
— Это из дома предков. У нас нет запрета, но есть уважение, и вещи оттуда приносят редко, только если очень нужно. Мы верим, что предки смотрят на того, кто взял их вещь, и если повод будет недостаточный, то они отвернутся от всей семьи. Но мне нужно было уйти очень далеко от дома, я должна была выйти за того, кого никогда не видела. Поэтому я пошла к предкам и нашла это. Я просила… — запнулась, покраснела, с нежностью глядя на Рюу. Тут же нахмурилась, снова опустила взгляд. — Вдруг из-за оберега я, как доблестный Иола, стану пустой?
Таари протянула руку, молча предлагая дать ей оберег. Аой, оглянувшись на Рюу, стянула шнурок через голову, вложила в чужую ладонь.
Это была узкая зеленая пластина, покрытая тонкими серебряными прожилками. Таари долго смотрела на неё, не меняясь в лице, но Акайо чувствовал — она сейчас вспоминает, как нужно дышать. Погладила оберег кончиками пальцев, перевернула. На обратной стороне пластинки были странные наросты, похожие на черных жуков.
— Это еще не подтверждение, — прошептала. — Не более, чем люди на другом краю галактики. Могут быть просто выжившими, как мы. Может быть, колонисты до войны успели…
Моргнула, словно просыпаясь. Улыбнулась, возвращая подвеску Аой:
— Не бойся. Если вы живете рядом с домом предков и легко спускаетесь туда, то твой оберег безопасен. Иначе ваша деревня вымерла бы, как это случилось с землей Иолы.
Аой неловко кивнула, смущенная ответом, снова надела оберег, спрятала на груди. Покачнулась на ходу, неловко схватилась за паланкин. Рюу потянулся поддержать, но первым успел Джиро. Помог девушке выровняться, бросил быстрый взгляд на благодарно прикрывшего глаза Рюу. Оглянулся на Иолу, тяжело поправляющего балку на плече. Предложил:
— Давай я.
Это было правильно и Акайо присоединился, сменил идущего впереди Наоки. Паланкин показался тяжелее, чем ночью, пригибал к земле. Усталость быстро вымела всё из головы, заставила сконцентрироваться только на шагах. Раз, два, одна нога, вторая. Приподнять балку, поднырнуть под ней, дать отдых онемевшему плечу. Раз, два. Бесконечные, бессчетные «раз, два».
Хотя почему бессчетные? Иола сказал, до Каминою два дня. Они идут уже почти день. Значит, шестнадцать тысяч… Нет. Сто шестьдесят тысяч «раз, два». Примерно.
Чуть не споткнулся, но все-таки смог не тряхнуть паланкин. Вперед прошел Тетсуи, зажег тонкой тлеющей палочкой фонарь. Мысли, одновременно рубленные и бессвязные, как неумелые взмахи мечом, приходили, сменяли друг друга. Когда успели высечь огонь? И догнать. Тетсуи — воин. Конечно, он выдерживает темп. Мог бы, наверное, выдержать роль носильщика, но к росту будет сложно подстраиваться. Хотя Наоки не намного выше.
«Мы не дойдем за сегодня, — подумалось очень спокойно, так, как бывает лишь от усталости. — И не сможем снова идти всю ночь. Я не смогу. Надо разделится».
— Я могу сменить тебя.
Акайо встряхнул головой, стараясь разглядеть в темноте, кто говорит. С удивлением узнал Кеншина, осторожно передал ему балку, не уверенный, что тот сможет её удержать. Смог. Позади резко сказал Джиро:
— Бесполезно. Я тоже уже долго не выдержу.
— Я могу, — неуверенно вызвался Юки. Акайо вздохнул, понимая, что вот он точно не сможет. Оглянулся, не зная, как мягко это объяснить, но не успел.
— Давай вдвоём, — негромко предложил Тетсуи.
Фыркнула Тэкэра, отодвинула обоих, подставила ладони под балку. Сказала, полуобернувшись:
— Отпускай. Я возьму.
Джиро нахмурился.
— Ты в женской одежде.
— Ночь, — парировала она, — никто не увидит, не бойся. Особенно если послать кого-нибудь дальше вперед, а ещё кого-нибудь назад. Тогда они предупредят о прохожих, и я успею вернуть тебе нашу драгоценную ношу.
— Хватит спорить, — попросила Таари, и эта просьба сказала о её усталости больше, чем сдержанное, как у них самих, лицо. — Мы всё равно не можем не спать ещё одну ночь. Никто из нас. До источников, как я понимаю, около двенадцати часов пути, это слишком много. Тэкэра, лучше осмотри Рюу. Он выдержит ещё один день?
Паланкин опустили на землю, Тэкэра склонилась над задремавшим раненым. Акайо сел у дороги, большинство сделало то же самое. Уже не было сил стоять в дозоре, хотелось просто закрыть глаза и заснуть. Но даже если они становятся на ночевку, им нужно было отойти дальше в лес.
Он напомнил об этом, Таари кивнула.
— Отойдем. Вообще все, кто не носильщики, могут уже идти искать место для привала. В вашем бамбуке ещё надо поляну найти, и чтобы утром у нас матрасы не щетинились свежими ростками.
— Каменистая площадка, — сделал вывод Наоки. — Найдем.
***
На привал устроились быстро, сразу легли, едва успев договориться о дозоре. А утром первым, что увидел Акайо, стала Симото — в своей старой одежде, с распущенными волосами, такая же, какой они встретили её в Яманоко. Она настраивала мандолину у костра, вокруг просыпались остальные. Стоял в стороне Тетсуи, чья очередь нести дозор кончилась с рассветом, бросал косые взгляды на бродячую гейшу.
Её вид требовал внимания, как произведение искусства, как отполированный меч. Акайо сел, тронул плечо спящей рядом Таари. Та нахмурилась во сне, села, только потом открыв глаза. Нахмурилась ещё сильнее.
— Что такое, Симото?
Та откинула волосы за спину, скользнула ладонью по струнам. Сказала, будто давно готовила слова:
— Сегодня я хочу рассказать историю. Я не перекладывала её на песню, поэтому на этот раз мой голос и мой инструмент будут звучать как река и ветер — петь об одном, но каждый своими словами.
Им нужно было спешить. Но даже Рюу в паланкине приподнялся, дав Аой поправить подушки под спиной, и смотрел теперь с напряженным интересом на рассказчицу. Прерывать её было неправильно.
— Я родилась в Ясном городе, — начала Симото, и, как и обещала, ей вторил перебор струн. — На простой улице, среди простых людей, таких, когда невозможно ждать расцвета человека, а даже росткам приходится трудиться, чтобы выжить. Мы — рис, мы растем вместе, мы кормим людей, но кто позаботится о рисе не чтобы его съесть?
Вопрос повис в воздухе, заставил вспомнить усталых людей на улицах, потухшие глаза тех, кто работал, чтобы выжить, и не имел ни мгновения, чтобы жить. Симото продолжала, привычная улыбка на её лице звучала фальшивой нотой:
— Несчастен цветок, проросший на поле. Для крестьянина он — сорняк, и будет выкорчеван, если только не успеет распуститься и пленить своей красотой. Я успела.
Словно луч ещё не вставшего солнца коснулся лица, пробежал по нему светлой гордостью, в тон ему стала легче, веселей мелодия.
— Я не старалась быть красивой или грациозной, и голос мой развивался сам. Я была — как дикое растение. И как всякое дикое, увиденное человеком, я стала его. Цветы сажают в горшок, приносят к другим, растят на клумбах. Меня назвали Мейдо. Я стала одним из ярчайших камней в общей мозайке… Пока она не рухнула, — аккорд слился с печальным вздохом, замер тишиной. — Когда кто-то желает, чтобы земля стала рисовым полем, её вспахивают, и горе вросшим в неё цветам.
Глаза Симото туманились воспоминаниями, но из её слов мало что можно было понять. Акайо старался хотя бы просто запомнить, чтобы потом попытаться сравнить с уже известным, отдельно выделил фамилию, подчеркнул — Мейдо. Кажется, он где-то слышал её, или, возможно, читал.
Кеншин молча отвернулся, никто другой тоже не стал отвечать. В тишине ветер играл с деревьями в саду, стучал ветками в бумажные стены. Акайо опустил взгляд, впервые заметив гладкий деревянный пол, лежащие на нем прямоугольники света. Запрокинул голову, нашел красные балки под потолком. Улыбнулся невольно, глядя на танцующую в лучах пыль.
Экспедиция увеличилась уже на два человека, и Акайо не знал, долго ли ещё они смогут держать в тайне от всеслышащих ушей императора, откуда пришли. Нужно было донести Рюу живым до места, где Маани оставил исцеляющие машины, и можно было только молиться, чтобы посылку не нашли раньше них. Разумно было бы не расслабляться, оставаться собранным и серьёзным каждый миг, как стоящий в дозоре солдат, держащий руку на рукояти меча.
Но неожиданно угнездившееся в душе чувство, что он наконец-то вернулся домой, что он нашел свой смысл, не исчезало от этих мыслей. Ему не просто хотелось верить, что у них получится — в этот миг он точно это знал.
— Какая-то очень короткая вышла у тебя история, Тетсуи, — заметила Тэкэра. — И слишком серьёзные разговоры после. Может, ещё кто-нибудь расскажет? Подлинней!
Они переглянулись, чуть улыбнулась Симото.
— Я могу спеть. Это не история, но отвлечет так же хорошо.
— Подожди, — потребовала Таари. Метнулась наружу, вернулась тут же с несколькими пустыми свитками. Спросила: — Ты не против, если я буду записывать?
Симото только с улыбкой качнула головой. Тронула струны, склонилась над мандолиной так, что волосы закрыли и её лицо, и руки.
— Пусть холодно порой, но приходи ко мне, утомившись от дневных забот. Мы укроемся одним одеялом, и нас осыпят лепестки отцветающих слив…
Хриплый, тихий, невыносимо пронзительный голос. Акайо понял, что невольно нашел руку Таари, сплел с ней пальцы. В словах не было ничего, что заставило бы понять — эта любовь будет несчастной, но то, как Симото пела её, какие образы выбирала, заставляло поверить, что одного из двоих, лежащий на крыше под могучим деревом, вот-вот унесёт ветер. Следующие песни, словно пронизывающий холод, пробирались под кожу, разъедали надежду на лучшее. Утверждали — женщине, певшей на улице Яманоко, в самом деле нечего было терять.
— Волосы сплетаю, не могу поверить, что этой ночью постель моя холодна…
— И дом мой не дом, и струны мои умолкли, я ищу твои следы на лунных дорогах, хотя знаю — мне их не найти, мне уходить одной…
Она пела, в коротких паузах отпивала глоток чая, но Акайо не успевал даже перевести дух, когда звучала новая песня. Он понимал, что раньше не слышал ни одной и оставалось странное чувство, что на этот раз Симото решила рассказать им свою историю. Он не все мог понять, да и почти не пытался, унесенный музыкой, как рекой. И словно проснулся, когда Симото замолчала на середине песни, прижала струны ладонью. Сдержанно поклонилась.
— Простите, ясный брат. Я не желала нарушать ваше очищение.
В дверях стоял молодой монах, смотрел на неё зачарованно. Кажется, даже обращенные к нему слова услышал не сразу. Отвернулся резко.
— Мои глаза не видят соблазна, а уши не слышат искушения. Я пришел сообщить, что ваш собрат готов к дороге. Чем быстрее вы уйдете, тем легче будет ему живым достичь цели вашего пути.
А монахам — продолжать не видеть и не слышать искушения, добавил про себя Акайо. Улыбнулся юноше, встал первым.
— Тогда мы немедленно покидаем вас, ясный брат. Передай нашу благодарность старшим.
— Благодарите предков, которые направляют нас всех.
В саду уже смеркалось, но они не стали отказываться от своих слов. Пара монахов принесла на носилках спящего от лекарств Рюу, велела не давать ему ни еды, ни питья до самого Каминою. Помогли закрепить на паланкине пару фонарей и ушли, словно растворившись в тенях сада.
Акайо подставил плечо под балку, с ним в пару стал Джиро, с утра, кажется, не проронивший ни слова.
Пошли.
***
На рассвете носильщики сменились, но надолго останавливаться не стали. Короткие привалы помогали большинству, а тем, кто не выдерживал темп, помогали Иола и Наоки: недолго несли на спине, давая прийти в себя, оба достаточно сильные, чтобы справляться с таким грузом. Акайо шагал в тягучем трансе, мысли текли самовольно, принимали странные формы… Забывались. На него с каждым шагом все сильней опиралась Таари, наконец он поднял её на руки. Сам почти спящий, шел, слушая её ровное дыхание, и казалось — он несёт весь мир.
— Нужно остановиться, — донесся голос откуда-то очень издалека. — Я осмотрю Рюу и все поспим, хотя бы немного. Даже мы такие переходы не делали, а мы были особой императорской разведкой.
Акайо встряхнулся, посмотрел на Тэкэру. Она хмурилась, разворачивая одеяло, усталое лицо снова, как когда она смахивала кровь с клинка, складывалось в старую маску идеального сына, солдата, разведчика Шоичи. Это само по себе говорило, насколько разумно предложение. Акайо оглянулся, увидел, как растянулась их цепочка, как споткнулся вдалеке Юки. Кивнул, первым сел на землю, осторожно уложил так и не проснувшуюся Таари. Посмотрел на остальных, кто еще мог держать нужную скорость.
— Четыре часа. Если не выдержим, надо будет опять делиться на две группы: одна пойдет вперед, вторая догонит позже.
Согласно кивнул Иола, наклонился, опуская на расстеленное на обочине одеяло Аой. Догнала их Симото, скользнула по всем взглядом, легла, обняв мандолину.
Все засыпали почти мгновенно, казалось, только Акайо достиг того состояния стоящего в дозоре, когда спать не можешь, даже если очень хочется. Заставлять себя не стал, хотя мог. Вместо этого откинулся на высокую обочину, расслабляя тело, медленно выдохнул, освобождая разум. Сидел так, не считая время, смотрел на дорогу, лежащую перед ними, щурился от слишком яркого света. И подскочил, как положено дозорному, когда увидел на горизонте пыль. Толкнул Иолу, рядом мгновенно проснулся Джиро. Глянул вдаль, сказал:
— Патруль, — и вместе с Акайо бросился прикрывать свернувшихся в траве женщин. Шепнул на ухо встрепенувшейся Аой: — Не шевелись, что бы ни случилось, пока мы не снимем одеяло.
Та смотрела непонимающе, её крепко взяла за руку Таари. Кивнула Акайо, помогла накрыть их, не задавая вопросов.
Женщины не могут спать у дороги, тем более в компании множества мужчин, и не могут выглядеть так, как они сейчас. Аой, конечно, переоделась в старое кимоно Симото, но наряд бродячей гейши привлекал не многим меньше внимания, чем окровавленные свадебные одежды.
Кадеты должны были ловить таких бродяжек, и Акайо не был уверен, что кто-нибудь из них сейчас способен убедить верных солдат Империи, что все в порядке. Значит, нужно было сделать так, чтобы им не стали задавать вопросы. Казаться простой группой путешественников, решивших отдохнуть.
Едва успел вспомнить, что простые путешественники ещё склоняют головы перед солдатами. Они шагали мимо, а Акайо смотрел на пожелтевшую от пыли форму, на военные сандалии — к тем, что сделали для них в Эндаалоре, так толком и не привык, хотя они удобно сидели на ноге.
Мимо маршировала его жизнь, а он сидел на обочине дороги и хотелось коснуться руки Таари или хотя бы потереть шею, ещё недавно плотно охваченную черной лентой ошейника. Слишком невозможным казалось в усталом полусне, что он не один из этих солдат, измеряющих окрестности города шагами, зорко следящих за соблюдением законов.
Обратил бы он внимание на путников у дороги? Наверное, да. Может быть, на стоянке нашел бы время, изложил офицеру подмеченные несоответствия — например, что они сидят на самом краю одеял, даже если считать, что спрятавшиеся под ними соответствуют общему духу пейзажа, похожего на застывшее каменистое море.
Если среди кадетов найдется хотя бы один внимательный человек, если офицер выслушает его, им лучше поторопиться.
С другой стороны, на марше нельзя разбивать строй и задавать вопросы, а до ближайшей заставы еще полдня пути, это Акайо помнил хорошо. В монастыре кадеты не могут задавать вопросы, дороги расходятся во много сторон, а они не такие значимые цели, чтобы устраивать облаву. Значит, даже если кто-то обратит внимание на странных путников, они успеют уйти достаточно далеко, чтобы их не сумели найти. Но ночевать лучше будет в стороне от дорог.
Когда пыль, поднятая солдатами, улеглась и Акайо убрал одеяло, накрывавшее Таари, он это и рассказал. Кивнула Тэкэра, подтверждая, указала подбородком на паланкин:
— Нам лучше поспешить. У нас есть время, но не так много, как хотелось бы.
***
Они устали снова, и быстро. Кеншин предложил взяться за руки, чтобы никто не отстал, Симото развернула мандолину перед собой.
— Немного сбавьте шаг, — посоветовала. — Спешка хороша, но дорога слишком длинна, чтобы надеяться её пробежать.
Заиграла, подстраивая перебор струн под их общую скорость. Сегодня её песни были не так печальны, как вчера, наоборот, они дышали легкостью юности, очарованием, почти верой в чудеса и трепетным ожиданием чего-то неизведанного, но несомненно прекрасного. И они помогали идти. Сбросила обувь Таари, ноги тонули в мягкой дорожной пыли, а она торопливо записывала льющиеся рекой стихи. Акайо шагал рядом, нес в руках её сандалии. Улыбался.
Эти песни не уводили в неизвестность, напротив. Они все были этим мигом, и он вдыхал мелодию надежды на лучшее, как воздух.
Он сможет. Они справятся, так или иначе, Таари уже собрала и передала огромное количество материала, Эндаалор больше не станет игнорировать Империю, а Империя уже понемногу начала пользоваться благами Эндаалора — если считать их всех таким благом. Дорогу от моря до гор невозможно проделать в один миг, но, если решиться идти по ней, однажды достигнешь цели.
Он всё ещё помнил, что может не справиться, но сейчас это не было чем-то парализующим. Просто на каждой дороге есть ямы, и нужно смотреть под ноги, чтобы не упасть и расшибиться.
В конце концов, он уже пережил одну свою смерть. И если суметь заново поверить в предков, то можно представить, что тем просто надоело смотреть, как потомки ничего не делают.
Улыбнулся, просыпаясь от того, куда завели его мысли. «Посланные предками», до чего только не додумаешься, когда идёшь так долго без остановки. Хорошо, что, хотя бы не вслух присвоил им всем императорский титул.
Музыка стихла, сменилась шелестом ветвей и ровным ритмом их шагов.
— У меня больше нет песен, — Симото погладила мандолину. — Теперь они все вплетены в дыхание ветра.
Кивнула Таари, догнала паланкин, убрала в простенок свитки. Шевельнулся внутри Рюу, хрипло попросил откинуть плетёнку. Аой шла рядом, стараясь не отставать. Они взялись за руки, оба бледные, одна от страха, другой от потери крови, заговорили едва слышно, впервые с тех пор, как вдвоем умерли друг за друга. Умолкли, глядя в стороны, только остались сцеплены руки, пальцы переплетены так крепко, что кажется — не разорвутся, что бы ни случилось. Придется бежать — будут бежать вдвоем, придется умереть — умрут вдвоем.
Иола, на плече которого снова лежала балка, смотрел на них задумчиво. Качнул головой, перевел взгляд на дорогу. Сказал:
— Еще нё все рассказали о себе. Например, я.
Протянула нож Акайо. Он взял, скользнул пальцами по лезвию, смахивая кровь, вытер об одежду. Вспомнилось — в храм нельзя входить с мечом, а потому в одеждах женщин прячут вот такие короткие кинжалы. Не для защиты, а для того, чтобы если враг нападет на безоружных, женщины смогли сберечь свою честь. Умереть, но не попасть в плен.
Традиция, родившаяся не из-за Эндаалора, который ни разу не заступал проведенной им же границы, а из-за собственной неспособности изловить все разбойничьи шайки. Из-за того, что они вообще появлялись, раз за разом, как бы жестоко ни были казнены предшественники.
— Мы можем пойти к монахам, — тихо посоветовал Тетсуи. — Это недалеко, а они должны лечить всех, кто об этом попросит.
Тэкэра опустилась на колени рядом, развязала пояс Рюу, откинула пропитавшуюся кровью полу куртки. Ощупала рану, поджала губы.
— Не поможет. Без твоей машины у него нет шансов.
— Время?
Тэкэра помедлила, перевернула Рюу на бок, тщательней изучая рану. Сказала:
— Возможно, несколько дней. Есть и пить нельзя. Но я могу ошибаться.
Таари коротко кивнула, обернулась к остальным.
— Рюу в паланкин, Тетсуи, указывай путь. Идите вперед, так быстро, как сможете. Иола, ты с ними и отвечаешь за то, чтобы монахи вам не отказали. Аой, ты за ними не угонишься, идешь с нами. Симото…
— Я иду в храм, — неожиданно сказала та. — Если монахи откажут, я смогу кое-что сделать.
Вместе с Иолой под балку паланкина стал Джиро, пошли так быстро, как только могут идти солдаты. Акайо проводил их взглядом, хмурясь. Он тоже хотел бы отправиться с ними, убедиться, что всё будет в порядке. Но кто-то должен был охранять Таари и Аой. Тихо сказала Тэкэра:
— Я найду дорогу по их следам.
Пошла первой. Акайо подал руку Таари, та оперлась на него.
Здесь весь берег зарос бамбуком, видно было, что кое-где приходилось рубить его, чтобы расширить тропу для паланкина. Они шли молча, Аой стягивала разрезанное на груди кимоно, ежилась. Вздохнула Таари, протянула ей свободную руку.
— Не бойся. Всё будет в порядке.
Та улыбнулась неожиданно светло.
— Я увидела Рюу, значит, всё уже хорошо. Теперь я не думаю, что он покинул меня, знаю, что надеялась не зря. Жалею только, что не пошла против воли родителей ещё дома. Тогда ему не пришлось бы сражаться за меня. И что не узнала его сразу. Просто не могла поверить.
Глубоко вдохнула, улыбнулась снова, явно через силу. Таари все-таки притянула её к себе, шепнула на ухо:
— Плакать можно.
И та разревелась, как маленькая девочка, вцепившись в чужое плечо.
Акайо замер рядом, стараясь оставаться спокойным. Ждал, когда можно будет идти дальше. Думал — какой же силой обладают её слова, если даже впервые увидевшая Таари девушка подчиняется им вот так. Думал — если Маани опоздает, Таари, наверное, вот так же прикажет Аой не умирать. Думал — даже если у Таари получится, сможет ли Аой, отдавшая всю себя ради любви, жить дальше? Она ведь пожертвовала своей семьей ради Рюу, их уважением. Для любого жителя империи это больше, чем отдать жизнь.
Он всё ещё думал об этом, когда они продолжили путь, и впереди показалась стена монастыря. Здесь не было такой длинной лестницы, потому что не было ежедневно приходящих к молитве верующих, путники вошли в распахнутые ворота. Прямо за ними столкнулись с юным послушником, указавшим путь к домику, который отвели им на время, пока монахи помогают раненому.
Паланкин уже стоял на террасе рядом, Таари нырнула под опущенную плетёнку, зашелестела внутренней стеной, закрывающей технику. Аой неуверенно оглянулась на остальных, Акайо кивком указал на домик.
— Ты можешь отдохнуть вместе со всеми.
Она только опустила взгляд, мгновенно покраснев. Хмыкнула Тэкэра, ловко приобняла девушку, увлекая в монастырский сад. Акайо запоздало понял — ну конечно, ведь Аой не то замужняя, не то нет, и в любом случае они для неё чужие мужчины, оставаться с которыми наедине, без мужа и без родителей, запрещено.
Остальные по очереди скрылись за бумажной дверью, остановился на пороге Кеншин, посмотрел вопросительно. Акайо качнул головой, остался стоять возле паланкина. Отстраненно подумал «кажется, я устал». Сам удивился, какой равнодушной и медленной вышла мысль. Конечно, он беспокоился за Рюу и его невесту, которым повезло найти друг друга в последний момент. Конечно, злился на себя, что не научил своих спутников сражаться, и одновременно радовался, помня, что, если бы все сложилось иначе, Ясуо, который на самом деле не был ни в чем виноват, умер бы безвозвратно. Как тогда горевал бы Тетсуи.
Он чувствовал все это, и в то же время — ничего. Так уже было не раз, когда слишком сильные переживания не могли поделить его разум меж собой, в итоге оставляя опустошенным, но почти спокойным.
— Дыра, — шепотом выругалась Таари. Отбросила полог, вылетела из паланкина, как стрела из лука. Акайо, глядя на её лицо, приготовился к мысли о том, что Рюу в самом деле умрёт, но Таари для начала просто схватила его за рукав, оглянулась. — Где Аой?
— Тэкэра увела в сад.
— Хорошо. Пошли, расскажу вам, что происходит.
Он постарался сделать вид, что это не она тащит его в дом, а он её сопровождает. Впрочем, вся их маскировка уже давно мало чего стоила.
— Заброска в Каминою, — сказала, едва за ними закрылась дверь. — Там ещё горячие источники и лес рядом.
— Два дня пути, — сразу отозвался Иола. — Если туда и назад — четыре. Он столько не продержится.
Таари отрывисто кивнула, села на пол. Тетсуи протянул ей чашку чая, она взяла, но словно не заметила этого. Акайо опустился рядом, коснулся руки. Таари сжала его пальцы. Сказала, встряхнувшись:
— Когда монахи закончат, положим его в паланкин и пойдём. Было бы лучше оставить здесь меня и Аой, но не выйдет, если я правильно понимаю обычаи.
Акайо вместе с остальными кивнул. Монахи могли позволить женщинам провести в их доме один день, но ни одну ночь. Странный, на самом деле, запрет, не имеющий реального смысла.
Вернулась Тэкэра, ведя за руку Аой. Та выглядела такой растерянной, что даже разрезанное кимоно забывала придерживать. Тут же прикипела взглядом к Таари, потом, с трудом оторвавшись, посмотрела на всех остальных. Наоки улыбнулся ей, и девушка, будто вспомнив, как должна себя вести правильная дочь империи, вспыхнула, опустила голову.
— Ладно тебе, — тут же погладила её по плечу Тэкэра. — Мы тут нарушаем все возможные правила. Глаза отводить тем более не обязательно.
Акайо надеялся, что она всё-таки не ошарашила Аой честным рассказом об Эндаалоре, а придумала какую-нибудь более правдиво звучащую легенду. Однако ни убедиться в том, что у их тайны стало на одного хранителя больше, ни поверить в здравомыслие Тэкэры не успел — в косяк постучали.
— Надежды нет, — спокойно сообщил замерший в дверях монах. — Предки желают видеть вашего собрата, и не позднее, чем через день, он уйдет к ним.
— Сколько времени вы можете дать ему? — первым спросил Иола. Монах неодобрительно качнул головой, но ответил:
— Здесь мы могли бы долго длить его умирание, но не имеем права продлевать муки. В дороге у него будет меньше времени. Вам необходимо достичь места паломничества?
— Да, — быстро ответил Акайо. — Каминою.
— Роща предков, — кивнул монах. — Хорошо. Мы сделаем так, чтобы он дожил до Каминою.
Вышел. Акайо выдохнул вместе со всеми, улыбнулась наконец окаменевшая на время разговора Таари. Тут же зло дернула плечом:
— Продлевать муки… Бред. Почему вы так легко расстаётесь с жизнью?
— Потому что верим, что если умереть хорошо, то после смерти будет лучше, чем теперь, — прошелестело в стороне. Симото, до того молча сидевшая в углу, коснулась мандолины, запрокинула голову, позволив кудрям соскользнуть за спину. — Смерть открывает глаза, не оплакивай меня, брат мой. Я ушла и навеки стала счастливой…
Она пела о смерти, как о возлюбленной, а после, не сделав никакой паузы, о возлюбленной, как о смерти. Акайо слушал, словно завороженный, но все-таки заметил, как Таари щелкнула чем-то в рукаве. Подумал — странно знать, что теперь голос Симото может пережить их всех, записанный и переданный в бесконечные хранилища Эндаалора.
Смолкли струны, прижатые узкой ладонью. Симото легко улыбнулась.
— Поэтому мы не боимся умирать.
Таари только упрямо поджала губы.
— Красивая песня, но плохой ответ. Что будет после смерти в лучшем случае неизвестно — если пытаться быть оптимистичной. Скорее всего — ничего. А пока живешь, можешь многое изменить к лучшему. Если жить, а не просто ждать смерти, как избавления от каторги.
Очень точные и оттого кажущиеся жестокими слова. Но Симото только улыбнулась в ответ.
— Если тебе есть, для чего жить. — Снова коснулась своей мандолины, напела негромко: — Оставим спор, мой друг, мы слишком далеки, и истина твоя верна, но и моя не ложна.
Таари вздернула подбородок, явно несогласная с подходом, но промолчала. Обернулась к остальным.
— Нам долго ждать, если будем сидеть молча, будем беспокоиться. Тетсуи, мы только что были в твоём доме. Расскажи, как ты оказался, — быстрый взгляд на Аой, — так далеко от него.
Фыркнула Тэкэра, приобняла новообретенную подругу за плечи.
— Таари, уже поздно изображать простых путешественников! Аой все знает, так что не стесняйся.
— А мне нечего рассказывать, — Тетсуи опустил голову, смущенный вниманием. — Я просто стал кадетом, потому что был вторым мальчиком в семье, нас обязательно забирают. Хорошо учился, поэтому меня взяли в поход, знаменосцем. Умер там, рядом с генералом, сам… Очень испугался, когда очнулся. Ничего не понимал. Не мог поверить, что у вас живут настолько иначе. Когда меня обсуждали, говорили, что учить слишком долго, плохие способности, и единственное достоинство, что я, — запнулся, отчаянно покраснев. Закончил совсем тихо: — Красивый. Поэтому я оказался среди тех, кого вы купили.
Нахмурился Юки, крепко обнял друга. Заявил:
— Сами они с плохими способностями!
Так по-детски, что Тетсуи даже улыбнулся. Вздохнула Таари:
— В СКЧ за такие разговоры подавать надо. Не совсем их профиль, но всё равно. Если захочешь, когда вернемся, найду тебе нормальных учителей.
Он кивнул поспешно, потом смущенно спрятал лицо.
— Только я не знаю, чему мне учиться.
— Небольшая беда, попробуешь разное и решишь, — помолчала. Добавила: — Если вообще захочешь вернуться. И это ко всем относится. Вы свободны, но, если вернетесь, снова придется стать рабами, моими или чьими захотите. С неквалифицированной работой у нас проблемы, до квалифицированной вы пока не дотягиваете, а, чтобы заплатить за учебу, опять же, придется стать рабами.
Они переглянулись, Акайо молча склонился перед ней. Она хмыкнула:
— С тобой всё понятно.
— С нами тоже, — неожиданно подал голос Кеншин. Объяснил, хмурясь: — Мы пошли сюда не для того, чтобы освободиться. Мы принадлежим тебе. Даже без ошейников, это всё равно так.
— Глупости, — резко ответила Таари. Взмахом руки остановила все возможные споры, сказала мягче: — У вас есть время подумать. Сделайте это, и используйте голову, а не свои дурацкие представления о чести. Я вас не спасала, я просто делала то, что мне было нужно. Вы имеете право делать то, что нужно вам.
Снова замолчал, качнул головой. Акайо лежал, глядя на воду, думал — кто может посчитать эту историю, очень напоминающую жизнь Тэкэры, смешной? И в то же время понимал, зачем Наоки сказал так. Сделать вид, что всё, пережитое тобой, не имеет значения, сбросить прошлое, как старую одежду, и теперь смотреть на него с улыбкой.
Акайо знал, что сам он никогда не сможет сделать что-то подобное, но это не мешало понимать.
— Тогда я решил, что безнадежен. Что, пока я жив, я предаю свою страну. Но у меня все еще не хватало смелости ни самому положить конец своей жалкой жизни, ни признаться в своем грехе братьям и отдать себя на их суд. Я даже больше боялся унижения, чем боли. Так что я ушел. Сам, как прежде в храм, надеясь, что если по ту сторону границы враги, то они не станут разбираться, почему я пришел к ним, и убьют меня. Но, конечно, из этого ничего не вышло.
Тишина опустилась пологом, растворилась в плеске воды и трещании цикад. Продолжил Иола:
— Долго не мог поверить в происходящее. Радоваться тому, как все повернулось, казалось предательством, а ты не хотел предавать Империю.
Наоки кивнул. В темноте их силуэты соединялись, словно на причале лежали рядом два камня, столетия назад соскользнувшие с горы, притершиеся друг к другу, почти слившиеся в одно целое.
— Да. А потом увидел тебя, ещё в бараках. Ты был спокойным. Видно было, что только попал в чужую страну, в другой мир, но не испугался и не разозлился. Даже, казалось, не удивился, а просто принял все, как должное.
Негромкое хмыканье. Голос Иолы:
— Это уже моя история. И она будет не сегодня.
Они легли, обменялись друг с другом пожеланием ясной ночи. В ночные звуки вплелся нежный голос мандолины, встрепенулась Таари, приподнялась на локтях. Спросила:
— Ты будешь петь?
— Нет, — тихо отозвалась Симото. — Сегодня нет. Спи, женщина с чужим именем. Это знание от тебя не уйдёт.
Все-таки доверять этой незнакомке было очень безрассудно. Все их действия были такими, но иначе они не могли. Сам Акайо не мог.
Каждый шаг был риском, но он готов был на этот риск. И остальные, похоже, тоже.
***
Они проснулись до рассвета от тихих разговоров рыбаков, умылись в кадушке у дома, позавтракали с хозяевами. Те уже снаряжали работников, которые должны были подновить мостки, сделать указатель и удобный спуск с холма. В суматохе было бы неудивительно, если бы гости остались незамеченным, но вместо этого их посадили на почетные места, накормили так щедро, как только могли. Акайо снова выполнял роль голоса семьи Оока, и к моменту отправления чувствовал себя придворным императорского дворца, так много пришлось выслушать восхвалений — и ведь обязательно было отвечать на них с тем же изяществом, заменяющим пыл.
Так что в лодку он сел почти оглушенный, взялся за весла, и долгое время просто греб туда, куда указывал Сай. Едва заметил, как река стала шире, а поселения на берегах богаче, и очнулся, лишь когда за спиной в третий раз беспокойно завозился Тетсуи, сбился с ритма. Акайо, едва избежав столкновения весел, полуобернулся, заметил прикушенную губу и одновременно рассеянный и внимательный, словно высматривающий что-то, взгляд. Спросил:
— Что случилось?
Тот вздохнул в ответ. Наклонился ближе, прошептал почти на ухо:
— Скоро моя родная деревня. Я ещё не рассказывал, но мне и нечего, вы… Ты знаешь.
— Тебя там узнают?
— Нет, наверное. Не знаю.
Но не успел Акайо сказать, что тогда они просто не будут сходить на берег, как их проводник протянул руку, указывая на что-то впереди. Коротко уронил:
— Свадьба. Нужно причалить.
По вздоху за спиной догадался — несчастливое совпадение, праздновали именно в поселении, где родился Тетсуи. Можно было бы отказаться от соблюдения традиций, сообщить, что они слишком спешат, но это было даже более подозрительно, чем проезжий юноша, похожий на погибшего солдата.
— Хорошо. Веди.
И, не обращая внимания на нехорошее, ноющее в груди предчувствие, последовал указаниям Сая.
К причалу подошел монах, сопровождающий церемонию, поклонился.
— Ясного дня, путешественники. Не откажитесь одарить всех нас радостью, останьтесь на праздник.
Акайо ответил за всех, пообещал, что для них честью будет увидеть, как два сердца соединятся во славу Императора. Первым сошел на берег.
Особняком держалась немолодая женщина и двое мужчин, у всех на плечах были одинаковые белые ленты, означающие, что они родичи невесты. Жених, облаченный поверх обычной одежды в черную куртку с простыми круглыми нашивками — маленькая семья, без своих гербов — уже стоял на деревенской площади, говорил негромко со стоящим рядом стариком. Судя по почтению, скорее всего, отцом. Акайо подошел к ним, пожелал жениху ясного дня и ясной жизни с будущей женой. Старался быть красноречивым, привлекать внимание только к себе, чувствовал, как за спиной задвигают, прячут меж других Тетсуи.
— Мое имя Юкан Ясуо, — представился юноша. Прижал руку к груди. — В ваших лицах сами предки посетили нас в этот день. Моя невеста также из дальних краев, ей приятно будет видеть иных путников, проделавших столь же далекий путь, и вашу прекрасную невесту, что ещё не встретилась со своим избранным.
В этом читалось предложение присоединиться к стороне невесты, и Акайо последовал ему. Подошел к женщине с белой лентой, обменялся с ней поклонами, стал рядом. Нашел глазами Тетсуи, старательно опускающего лицо, заметил, как задумчиво проводил его глазами старик, но тут же покачал головой, подошел к другим родичам.
Акайо помнил родовое имя своего знаменосца. Юкан, «отважный». Счастливый жених приходился ему старшим братом. К счастью, Тетсуи сейчас мало походил на того кадета, каким он покинул родную деревню, и обвинять гостей в том, что они неведомым образом похитили солдата прямо из павшей армии никому не пришло бы в голову.
— Рюу? — растерянно выдохнул юноша с белой лентой. За спиной длинно и тоскливо выругались, одним этим почти перечеркивая возможность маскировки. Акайо только начал подбирать слова, собираясь рассказать об истощенном, забывшим свое прошлое бродяге, когда из дома вышла невеста. И Рюу, позабыв обо всем, кинулся к ней.
— Что ты себе позволяешь?! — заступил ему дорогу жених. Блеснула тонкая полоса стали под рукоятью меча, Акайо бросился вперед, встал между ними, перехватил запястья.
— Аой, — почти взвыл Рюу, яростно глядя за плечо Акайо. — Ты не смеешь забирать мою невесту!
Где только осталось его смирение.
— Эта девушка свободна и обещана мне, — у Ясуо не было оружия, но держался он с достоинством. — Если ты желаешь оспорить это…
— Я желаю!
Возглас прозвучал, точно гонг, повис над толпой.
— Пред ликом предков, — громко возвестил монах, — безымянный гость и Юкан Ясуо скрестят мечи. Оставшийся в живых возьмет в жены Тайкю Аой.
Акайо только стиснул зубы, отвернулся. Развязал свой пояс, протянул меч Ясуо. Этого требовала традиция, та же, которая превратила свадьбу в поединок. Он злился, думал — ещё больше внимания просто невозможно было привлечь! — но знал, что сам тоже не смог бы молча смотреть, как Таари выходит за другого.
В центре площади очертили круг, гости и деревенские стали за его пределами, в первом ряду посадили ничего толком не понимающую Аой, к ней наклонился один из ее провожатых, зашептал что-то на ухо. Рюу, немного успокоившись, глубоко поклонился жениху.
— Прости, что прерываю твою свадьбу, Юкан Ясуо. Однако я не отказываюсь от своих слов. Мое сердце принадлежит этой девушке, и я буду драться за неё.
Тот только сдержанно кивнул в ответ.
Одновременно обнажили мечи, шагнули друг к другу. Бой начался.
Простые крестьяне, они не умели сражаться, слепо копируя когда-то увиденные выпады. Редкий звон стали, Акайо сжимал кулаки, глядя на неправильно поставленные блоки, думал — он же мог научить Рюу, мог научить их всех! Почему после нападения разбойников, когда Юки почти погиб из-за неумения сражаться, он не начал их тренировать? Положился на реаниматор Таари, забыл, занятый другим, и вот теперь от итога поединка зависит не только жизнь одного из них, но судьба его возлюбленной.
По толпе гулял шепот возбуждения чужим боем, раздавались одобрительные выкрики, когда Ясуо почти доставал своего противника. Оба взмокли, у обоих была разрезана одежда, виднелись царапины.
Однако стон вырвался у всех, когда вражеский меч по самую рукоять вошел в бок Рюу. Тот вцепился в руки противника, оттолкнул от себя. Покачнулся, упал на колени, зажимая рану. Ясуо замахнулся, намереваясь добить…
— Нет!
Словно белая птица бросилась под занесенный клинок, упала, плача, обагился кровью белый шелк. Ясуо отступил, отводя меч, гримасы ярости, страха, отвращения сменяли друг друга. Сказал холодно:
— Ты предала слово, данное твоим отцом.
— Я люблю его, — хрипло выдохнула девушка. Обернулась, отрываясь от посеревшего от боли, счастливого Рюу. Таари вскрикнула, прикрыла рот руками. Белый шелк на груди девушки был взрезан, открывая не кожу, но рану, страшную, смертельную. Аой нежно улыбнулась своему жениху, прошептала:
— Прости, Ясуо. Я люблю его с детства.
Закрылись темные глаза, она упала, словно срубленное молодое дерево, бездыханной. Акайо сжал запястье дернувшейся вперед Таари. Приподнялся Рюу, осторожно выбрался из-под своей возлюбленной. Поднял на руки ее тело. Спросил, глядя только в прекрасное белое лицо:
— Ты будешь и дальше оспаривать Аой у меня?
Ясуо коротко мотнул головой, вбросил меч в ножны.
— Она клятвопреступница. Я забуду её имя, и напишу её семье, чтобы они сделали так же. Если ты ещё хочешь её — она твоя.
Разошелся круг поединка, люди отворачивались, не желая видеть опозоренных. Рюу тяжело пошел к своим, покачнулся, вперед бросился Джиро, подхватил за локоть, помог удержаться на ногах. Иола принял неподвижное тело, тут же наклонился ниже, прислушался. И побежал к берегу. Таари, плюнув на без того попранные приличия, ринулась за ним.
Когда Акайо, ведший под руку Рюу, добрался вместе с остальными к берегу, Аой уже сидела на песке, неуверенно рассматривая свою грудь. Лодок не было видно, похоже, Сай, увидев, что происходит, предпочел не портить отношения с соседями, и увел их домой.
— Я умерла? — по-детски наивно спросила девушка
Засмеялся, закашлялся Рюу, выбрался из поддерживающих рук, упал на колени перед своей возлюбленной.
— Нет. Нет, Аой, ты жива, — склонился к самой земле, коснулся губами окровавленного подола. — Спасибо за твою любовь.
Обернулся к Таари, поклонился так же низко.
— Моя жизнь принадлежит тебе… Хоть её и немного осталось.
И так, как был, склоненный, завалился набок, потеряв сознание. Аой дрогнувшей рукой коснулась спины распростертого на земле Рюу, затем резко запустила пальцы под высокий воротник своего кимоно. Блеснул в ладони маленький нож, окропился кровью. Акайо хотел было отнять оружие, но девушка только торжественно пообещала:
— Если ты умрешь, я умру вместе с тобой.
Таари покачала головой, сказала твердо:
— Он не умрет. И ты тоже не вздумай, — мягко накрыла дрожащие ладони девушки своими, вытащила из них нож. Добавила уже не для Аой, а для остальных: — Маани обещал портативки, я написала ему, что нужны срочно. Скоро ответит.
Возразил Иола, уверенный, что сможет один нести корзину, даже несмотря на то, что она в два раза тяжелей обычной. Вместе вынули центральную балку, запасным поясом связали стенки, не позволяя им разделяться. Водрузили на спину севшего на корточки Иолы. Все смотрели с беспокойством, пока он поднимался, Акайо готовился в любой момент подхватить корзину, спасая обоих. Хмурилась Таари, явно сомневаясь, что идея спускаться здесь была хорошей, но всё равно давая им возможность решать самим. Акайо был уверен, что сам он не смог бы поднять корзину, сломался, как стрела, ударившая в железо, но Иола пошел вниз уверенно и легко. Следом потянулись остальные, Акайо подал руку Таари — лестница была скользкой. Тихо спросил:
— Что бы сделали с таким склоном в Эндаалоре?
— Лифт, — недовольно фыркнула она, придерживая свободной рукой подол. — Хотя бы просто платформу на лебедке, чтобы спускать груз.
Кивнул, задумавшись. Огляделся, приметил обычные заросли бамбука внизу, из которых можно было сделать опору и площадку, но откуда взять веревку? Вздохнул, отказываясь от этого плана, отложив его на новую полку мысленной библиотеки. Неожиданно подумал: «Что я буду делать после?» Вспомнил, как Лааши был почти уверен, что он не вернётся, и каким абсурдным это тогда казалось. Невозможным.
Теперь думалось — мне очень нужно время. Хотя бы луна, чтобы успеть вернуться сюда и наверняка еще в сотню других таких мест. Чтобы появлялись на склонах лебедки, и даже если император запретит их, объявив покушением на священное достояние предков, можно будет придумать что-то еще.
Это займет намного больше луны.
Сандалия зацепилась за бамбуковый каркас ступени, Акайо едва не потерял равновесие и вылетел из своих мыслей. Внизу уже разминал плечи Иола, паланкин снова собрали, негромко напевала, отрешившись от всего вокруг, Симото. Акайо невольно прислушался, снова ловя незнакомые строчки. Заметил, как Таари торопливо нырнула в паланкин, улыбнулся про себя. Теперь рядом с ними всегда шла часть культуры Кайна, Таари наверняка будет записывать её песни.
Мысль о том, что сам он ничего подобного не знал и спеть не мог, оказалась неожиданно горькой, словно случайно раскушенное семечко.
Мысль о том, что если Таари правда позволит ему остаться здесь на время, стать чем-то вроде духа-хранителя империи, то он наверняка долго не увидит её, была ещё горше.
Две его мечты отказывались соединяться. Да и был ли смысл в этих надеждах? Один, он мало что мог сделать. Одного его наверняка в конце концов поймали бы, осудили, как бродягу, нарушающего законы империи.
Значит, нужно было думать дальше.
За небольшой рощей, где земля становилась все более топкой, и прежде, чем появились мостки, пришлось немало пройти по густой, засасывающей ноги грязи, нашелся причал. Вдоль узкой, заросшей тростником и заилившейся речки теснились на сваях бедные домики, у каждого хотя бы одна лодка. Акайо с молчаливого одобрения остальных подошел к ближайшему, постучал в косяк. Вежливо склонился перед хозяином:
— Ясного дня, господин. Можно ли нанять у вас лодку?
Тот, худой старик в ветхой, но тщательно починенной одежде, обежал их взглядом.
— Больно обилен такой урожай для меня одного. Две лодки вам потребуются, путники. Может, и три.
Назвал цену, маленькую до удивления, Акайо уточнил:
— Нам нужно спуститься как можно ближе к Ясному городу, и назад мы отправимся не скоро. Как вернуть вам лодки?
Старик только кивнул, позвал мальчика, сидевшего с удочкой на причале поодаль.
— Сай отправится с вами и вернет их.
Легким подзатыльником отправил внука в дом, сам, получив деньги, занялся подготовкой лодок. Акайо, помешкав, предложил помощь.
***
Они действительно разделились на три лодки, в середину самой надежной поставили паланкин. Сай, которому можно было дать лет четырнадцать на вид, сел на руль первой, Акайо вместе с остальными взялись за весла. Он смотрел в бронзовую спину болезненно худого, молчаливого подростка, на нищие домики вокруг, на выложенный на причалы безыскусный товар — простенькая посуда, мелкая рыбешка, плетеные игрушки. Оглянулся на Таари, увидел, как она провожает взглядом проплывающие мимо дома, и, кажется, прикрывает рукавом фотоаппарат. Решил — мне надо действовать самому. Окликнул сидевшего на одном таком причале человека, спросил о стоимости рыбы. Тот, кажется, удивился даже больше, чем обрадовался, Сай подвел лодку ближе, Акайо отдал несколько монет, получив взамен намного больше рыбы, чем стоило бы при такой жалкой плате. Передал сушеное ожерелье дальше, сидевший на корме Тетсуи ловко привязал его к рюкзаку.
Хотелось купить здесь всё, просто чтобы у людей исчезло с лиц такое пустое, бессмысленное выражение. Но Акайо понимал — это не поможет, как один сытный обед не спасет нищего от его судьбы. Спросил вместо этого у Сая:
— Вы не выращиваете рис?
Тот кивнул равнодушно.
— Почему?
Пожатие плеч вместо ответа.
— Ваша деревня всегда была рынком? И всегда таким бедным?
Снова кивок. Акайо уже поверил, что более подробного ответа не получит, но мальчик хрипловато отозвался:
— Не всегда, господин. Когда не было обходной дороги, караваны лодок шли от истока Волос Мамору к устью, и у нас меняли товары. Но речка обмелела и сделали дорогу. Караванов больше нет.
— Это было десять лет назад, — удивленно вздохнул с соседней лодки Юки. Мальчик только пожал плечами. Конечно. Для Империи десять лет — это мало. Десяти лет никак не может хватить для того, чтобы поселение, жившее торговлей, хотя бы попыталось что-нибудь изменить.
Хотелось повернуться к Таари, хотелось попросить — теперь, когда ты видишь, как здесь, когда ты передаешь в Эндаалор картины нашей жизни, там же должны согласиться, что нужно что-то делать!
Но Акайо мог представить ответ, даже не задавая вопроса. Внутренняя жизнь империи — дело империи. Не Эндаалор должен менять её. Акайо сам не хотел бы, чтобы все жители его родины стали рабами, а если изменения принесут чужаки, это будет неизбежно. Да, для него самого рабство стало спасением, дало ему любовь и свободу большую, чем он имел прежде, но и стоило это немало.
Но кто тогда и как может изменить Империю? Не император, не его верные подданные, веками хранившие страну неизменной. Значит, они, родившиеся здесь, но научившиеся думать, как эндаалорцы, пользоваться знаниями, искать новые.
И снова — но что может сделать он один?..
Однако они ведь смогли рассказать людям, работающим с ядом, о перчатках и фильтрах. Все хотят жить лучше, если получится придумать, как облегчить тяжелый труд, никто не откажется. Закон может запретить изменения, но можно надеяться, что люди, однажды узнавшие, как можно действовать иначе, будут пробовать подступиться к закону снова и снова, с иных сторон.
Тогда — что именно можно сделать здесь? Река обмелела, сказал Сай. Как это можно изменить?
Он качнулся назад, к Таари, спросил её тихо. Снова налег на весла, глядя в загорелую спину их проводника. Они жили впроголодь, еды не хватало. Здесь невозможно вырастить рис? Странно, кажется, постоянно влажная почва должна подходить. Может быть, можно найти лучшее применение земле? Тростнику? Илу в реке?
Он вдруг подумал, что, возможно, достаточно начать задавать эти вопросы. Ведь здесь всегда мыслили привычкой, Империя считала, что нужно жить, как предки, повторять ритуалы в точности, и больше ничего. Люди здесь не умели видеть мир иначе, традиции заслоняли возможность придумать что-то новое. Акайо, проведший в Эднаалоре всего два месяца, мыслил по-другому. Он пытался осмыслить происходящее, а вместе с осмыслением приходили идеи о том, что можно изменить.
Осталось только понять, с кем нужно поговорить. Где здесь тот опорный камень, тронув который, вызываешь лавину.
— Сай, кто у вас староста?
Мальчик, не оборачиваясь, указал рукой на дом, оставшийся позади. Акайо оглянулся на Таари, взглядом прося разрешения, она чуть заметно кивнула.
— Нам нужно поговорить с ним.
***
Разговор затянулся до вечера, и самым драгоценным стал миг, когда староста, прежде молча слушавший лавину предложений и споров странных путников, несмело предложил поставить указатель у дороги. На громкие голоса пришли соседи, и вскоре Акайо понял, что добился своего. Люди вокруг больше не жили по привычке. Они начали искать свой путь, начали думать, как сделать жизнь деревни лучше.
И хотя из-за этого они потеряли почти целый день, он не чувствовал себя виноватым. Таари тоже смотрела с одобрением, потом окликнула женщину, одну из тех, что подливали чай, спросила, можно ли купить у них кимоно. Не спрашивая цену, отсчитала в ладонь монеты — ровно столько, сколько стоила подобная одежда, но по лицу женщины читалось, сколь невероятной кажется ей предложенная сумма. Передала вещи сидящей рядом Симото. Акайо не слышал их разговор, но был согласен с Таари. Платье гейши-бродяги слишком бросалось в глаза.
Ночевать остались здесь же, легли под открытым небом на причале. Река плескала под ними, наверху сияли звезды, никогда не бывшие такими яркими в Эндаалоре. Акайо расстелил свое одеяло у самого края, лег почти счастливый. Сели рядом Иола и Наоки, второй, дождавшись, пока погаснет огонек в доме, оглянулся к остальным. Сказал:
— Моя очередь рассказывать. Я давно обещал.
И отвернулся снова к воде. Помолчал, наконец, начал негромко:
— Я был послушником в храме, как и Рюу. Пошел туда сам, потому что надеялся, что близость к предкам меня исправит. Мне было одиннадцать лет, когда я понял, что я не такой, как все, — опустил голову, словно пряча взгляд, хотя видеть его могла разве что река. Придвинулся ближе Иола, широкая рука легла на такие же широкие плечи. Наоки прижался к нему на миг, но отстранился, вздохнул, продолжая:
— Я тогда уже много раз слышал о семье. О любви. О том, что страсть должна подчиняться долгу, что влюбляться нужно в назначенную тебе невесту. Хотя бы в равную по рангу девушку. Хотя бы в девушку выше тебя, чтобы служить ей, или в девушку ниже, чтобы дать ей место при себе. Но всегда — в девушку. А я уже тогда понимал, что мне больше нравится сын наших соседей, мальчик чуть старше меня. Его звали Мэзэо, «исправленный человек», это само по себе казалось мне знаком. Я ведь всегда был религиозным. Верил в предков, в то, что они придут, а такие, как я, мешают наступлению золотого века Империи. Я мог или убить себя, или исправиться. И я, по нашим меркам, оказался трусом. Не решился взять отцовский нож, вместо этого всего лишь ушел в храм, постарался забыть того, кого полюбил — и преуспел в этом. Но исправить себя не смог. Невозможно было даже мыться со всеми, не выдавая себя, я всегда держал глаза опущенными, чтобы не видеть других послушников…
На дне скользили крупные камни, между ними взметались облачка ила, оседали на ногах щекотными крупицами. У водопада этот лёгкий текучий покров давно размыло водой, камни обкатывало до гладкости, потом ломало и они вновь скалились острыми краями. Один такой впился в ногу, Акайо охнул, пошатнулся, выпустил пальцы Таари. Не упал, но она надавила на плечи, предлагая опуститься на колени. Скользнул в её руках кусок мыла, Акайо потянулся было за ним, но Таари только шлепнула его по пальцам.
Жесткая ветошь под её уверенными движениями выцвела из черного в серый, прошлась по его груди, стирая вместе с пылью и потом напряжение. Таари наклонялась над ним, тянула за руки, прикосновением требуя повернуться. Он закрыл глаза, слушая шум водопада и леса, плеск воды вокруг них. На макушку полилась набранная в горсть вода, невесомой шапкой легла пена. Тонкие пальцы прошлись от затылка вверх, Акайо чуть запрокинул голову, наслаждаясь лаской.
В темноте он чувствовал каждое движение — как она переступала с ноги на ногу, обходила его вокруг, отбрасывала собственные падающие на лицо пряди.
Она коснулась его подбородка, потянула, движением приказывая встать. Велела:
— Не открывай глаза.
Толкнула в грудь, заставляя сделать шаг назад. Поддержала за локоть, когда он поскользнулся на камнях, положила узкую ладонь на горло, чуть сжала. Он улыбнулся. Хотел сказать «я люблю тебя», хотел сказать «я твой». Хотел…
Задохнулся в потоке воды, невольно открыл глаза, перехватил её запястье.
— Руки, — резко одернула Таари.
Он замер. Не сумев разжать пальцы, продолжал цепляться за неё, как утопающий, но не пытался вырваться. Смотрел сквозь заливающую лицо воду, как она улыбается, разевал рот, пытаясь глотнуть воздуха, чувствовал себя рыбой на суше — безголосой, беспомощной в чуждой, смертельной стихии.
И не выдержал, дернулся вперед, вырвался из водопада. Закашлялся, упал на колени, вздрагивая.
Таари склонилась над ним, погладила по голове. Обхватила лицо ладонями.
— Не бойся. Я не дам тебе утонуть.
Он кивнул. Он ни на миг не сомневался в ней, просто…
Просто что? Он, бывший генералом Ясной империи, отдавший свою жизнь во имя долга, боится? Он — и не может побороть страх смерти?
Стыд заставил отвести глаза. Встать навытяжку, сказать тихо:
— Прости меня. Я готов.
Таари смотрела, чуть склонив голову набок. Шагнула ближе, тело к телу, обхватила его затылок, притянула к себе… И поцеловала в щеку, нежно, словно прикосновение бабочки. Шепнула:
— Ты ничего не должен, Акайо. Я просто предлагаю игру. Ты можешь отказаться.
— Я не хочу отказываться, — быстро отозвался он. — Я не боялся раньше и не хочу бояться сейчас.
Она тихо засмеялась, дыхание щекотало ухо.
— Бояться смерти — правильно. Это значит, тебе есть зачем жить. Но не надо бояться меня. Я никогда не позволю тебе умереть, Акайо.
Он кивнул. Сглотнул. Попросил, теперь искренне:
— Пожалуйста, сыграй со мной. Я хочу. Я боюсь, но я хочу попробовать.
Она улыбнулась, довольно и хищно, как могла бы улыбаться тигрица. Отодвинулась. Велела:
— Руки за спину.
Одна её ладонь легла на плечо, вторая, снова, на горло. Лёгкий толчок — и он стоит под потоками воды. Сначала спокойно, глядя в лицо Таари, впившись пальцами в собственные локти. Потом — судорожно открыв рот и едва удерживаясь от того, чтобы вдохнуть воду. Потом перед глазами начало темнеть. Он чувствовал, как дрожит горло в её руке, как он всё-таки вдыхает воду пополам с воздухом, как дёргается в захлебывающихся вздохах грудь. И как вдруг стало легко. Как запрокинулась безвольно голова, как закатились глаза, повисли вдоль тела руки. Он не падал только потому что она держала — и в то же время оставался в сознании. Воздуха хватало, чтобы не умирать, но не хватало, чтобы бояться. Он сглотнул, захрипел, выгибаясь, чувствуя, как прошивают его иглы острого наслаждения. Словно в самом деле — последние в жизни.
Он вдруг понял, что уже не стоит в водопаде, а лежит на боку, вытащенный на берег. Тело всё ещё колотила дрожь, скорее приятная, чем нет. Таари сидела рядом и выполаскивала пену из своих волос. Оглянулась на него, спросила:
— Пришел в себя?
Он кивнул. Медленно подполз к ней, припал губами к полускрытой водой ноге. Она брызнула ему в лицо пеной с пальцев и тут же обняла так крепко, что он догадался:
— Ты испугалась?
— Глупый, — тихо отозвалась она. — Конечно. Ты же совсем не умеешь контролировать своё состояние. Хорошо, что я чувствовала пульс, и, как только заметила, что ты начал проваливаться, вытащила.
Помолчала, зарывшись носом в его мокрые волосы. Спросила:
— Ты помнишь, как тебе было?
— Очень хорошо, — уверенно ответил он.
И это было правдой. В её руках, в потоках воды он не думал, не боялся, не беспокоился…
«Не был» — подумал Акайо и вздрогнул от этой мысли. Этого ему хочется? Исчезнуть, раствориться в хоть и любимой, но чужой воле? Ответил себе — да. На миг показалось, что с самого начала хотел именно этого, едва ли не с той минуты, когда очнулся в больнице, но он одернул себя. Этого не могло быть. Этого не должно было быть.
Таари встала, выскользнув из его объятий. Отжала волосы, начала одеваться, тоже, видимо, думая о своем. В ночной темноте казалось, что кожа её светится, как луна, тело скользило в полосатой тени тростников, такое красивое и изящное, что перехватывало дыхание.
Он обожал её. Боготворил её. Он падал в этот восторг, как в море, оглушенный, слепой, желающий лишь остаться навеки в его глубине.
Таари оглянулась. Спросила негромко:
— Что с тобой?
Он покачал головой, не умея объяснить. Любые слова были бы слишком похожи на глупое обвинение — ты так прекрасна, что я мечтаю в тебе утонуть. Но это ведь не её забота. Море всегда остается морем, научиться плавать — дело ныряльщика.
***
Звук храмового гонга выдернул его из сна, больше похожего на больное забытье, чем на отдых. Тяжелый гул уже затихал, а он смотрел в синее небо, пустой, как суп бедняка, сваренный из обрезков бамбука и щепоти риса. Слышно было, как собрали пиалы, понесли мыть к ручью вместе с котелком. Рюу спросил:
— Кто сегодня в храм? Я точно пойду, мы же ещё не спешим?
Таари отказалась, а Акайо неожиданно для себя встал, кивнул:
— Я с тобой.
Вышел на лестницу вместе с Рюу, Кеншином и Наоки, сделал первый шаг вверх по ступеням. Молитва предкам не шла на ум, вместо неё отчетливо и горько вставали вопросы.
Кто он? Зачем он живет?
Старые ответы погибли в крепости, оказавшейся лабораторией, а новых так и не родилось. Не считать же ответом это чуть приугасшее чувство, желание быть рядом с Таари? Он ведь думал когда-то, что похож на имперскую жену, которым правила предписывали быть не столько человеком, сколько частью супруга.
Нужна ли Таари такая часть? Хочет ли он жить только ради того, чтобы быть рядом с ней?
Нет. Даже если окажется, что ей подходит человек, не существующий за пределами отношений, он не хочет быть таким.
Но для чего ему жить? Что можно сделать своим смыслом?
Храм приближался, рядом шли люди, традиционная одежда сливалась в единый поток. Кажется, в Эндаалоре у каждого своя цель — что-то доказать, выяснить… Интересно, что было смыслом жизни у Лааши. Жалко, теперь не спросишь.
Лестница кончилась, а ответ не появился. Акайо отодвинулся от входа, замер в углу, потерянный. Мимо прошел монах, Акайо подавил желание поймать его за рукав. Спрашивать здесь о смысле жизни — все равно что расписаться в предательстве. В Ясной империи жили, чтобы служить, каждый был шестерёнкой в огромном механизме. Другого ответа не могло быть.
Подошел Кеншин, остановился рядом, не глядя в лицо. Спросил:
— Идём обратно? Не хочу слушать легенду.
Акайо кивнул. Сейчас он почти злился на себя за то, что поднялся сюда, очевидно ведь было, что в храме он ответа не найдет. Ответы на такие вопросы всегда таятся внутри собственного сердца. Спросил вдруг:
— Почему ты не пошел в деревню? Даже если бы тебя узнали…
— Потому что не хотел вспоминать, — резко бросил Кеншин. Посмотрел внимательно, уточнил неожиданно спокойно: — Что ты на самом деле хочешь спросить? Как я смог жить после этого?
Акайо кивнул с облегчением. Кеншин поджал губы, уставился под потолок храма. Сказал:
— Захотелось. Знаешь, просто жить — уже очень хорошо.
Отошел, начал спускаться вниз по бесконечной лестнице. Акайо смотрел ему вслед, вспоминая — да, он прав. Только недавно слова «просто жить» отвечали на все вопросы. Но сейчас хотелось большего. Ворочался в груди затолканный в дальний угол свиток, разворачивалась измятая бумага.
«Я хочу изменить Империю. Мы уже это делаем — и мы можем больше». Акайо досадливо отбросил настырную мысль, но она ускользала, словно лепесток на ветру, вилась вокруг заманчивым отблеском фейерверка. Говорила — подними голову. Попробуй. Поверь.
За спиной начали стягиваться на проповедь люди, Акайо, не желая слушать, вышел к лестнице. Медленно пошел вниз.
В конце концов, поиск смысла тоже может быть смыслом. Поверить в то, что его смысл недостижимей звезд, было намного сложней.
***
На стоянке Наоки, спустившийся сразу после Акайо, предложил:
— Давайте наймём лодку? Если за деревней свернуть направо, то можно выйти к Волосам Мамору, мосткам через болота. За ними будет река, по ней можно быстро спуститься почти к самой столице.
Иола стоял рядом, молчанием поддерживая предложение, и Таари только кивнула:
— Вы знаете дорогу лучше меня. Нам нужно в конце концов подойти к столице, а как мы это сделаем — не важно.
Сборы не заняли много времени, Акайо подставил плечо под балку паланкина, впереди взялся Рюу, почему-то ненавидевший быть вторым. Таари предложила Симото сесть в корзину, та покачала головой.
— Я живу, пока мои ноги измеряют мой путь, как звук живет лишь пока дрожит струна.
Поэтичный, ничего не объясняющий отказ.
Настаивать и переспрашивать никто не стал, тем более что женщина и правда пошла наравне с остальными, ничуть не замедляя их. Акайо заметил, как с подозрением, едва ли не со злостью смотрит на неё Джиро, задумался о причинах. Они могли говорить вчера, после тренировочного боя, когда сам Акайо купался… Тонул в водопаде.
Мысли снова вернулись к смыслу жизни. Вместе с сердцем стучало в груди — Империя, его дом, несовершенный, но такой дорогой ему. Помочь, сделать лучше.
Мечте было все равно, как он это сделает, мертвец, раб, почти что чужак.
Он медленно выдохнул, сосредоточившись на дороге. Решил внимательней смотреть вокруг и продолжать думать. Сдался самому себе, согласился — ладно, я правда этого хочу. Еще не знаю как, но хочу.
Стало легче.
***
Волосы Мамору начинались даже не как мостки, а как крутая лестница, наполовину вырубленная в земле, наполовину покрытая бамбуковым скелетом подпорок. Пройти по такому с паланкином было невозможно, во всяком случае, не с сидящей внутри Таари. Она как раз вышла, покачала головой, изучив склон.
— Мы здесь не спустимся.