Мария почувствовала, как у неё пересохло в горле, и попросила у студентов воды. Один из африканцев достал из рюкзака непочатую бутылочку минералки и протянул следовательнице.
– Может, «кофе-брейк» организовать? – предложил Влад Федорец и подошёл к стоящей на столике у окна кофе-машине. Возле неё на подносе располагались керамические чашки среднего и большого размеров с гербом университета. – Дорогая Мария, какой кофе вы предпочитаете? Чёрный, капучино, латте?
Воронцова хотела ответить, что, в общем-то, она не кофе сюда пришла пить, как на кафедру вошёл презентабельного вида высокий брюнет с тоненькими усиками и бородкой. Под изящными мужскими очками в позолоченной оправе просматривались воспалённые с красными прожилками глаза. Вслед за ним вбежала перепуганная Клара, неустанно что-то тараторя.
– Федорец, что за блядский цирк вы здесь устроили? – скривился вошедший, глядя на заполнивших помещение иностранцев.
– Кларочка убежала, а я же не могу бросить нашу родную кафедру, – Федорец развел руками, держащими чашки. – А то вдруг опять чей-то портфель упадёт, и что-то из него выпадет.
Воронцова обратила внимание, что, услышав последнюю фразу, лаборантка вздрогнула и посмотрела на Федорца ошарашенными глазами. В то же время мужчина с бородкой вообще никак не среагировал. Он протиснулся между студентами к преподавательскому столу и стал перебирать журналы успеваемости.
– Игорь Иванович, может, кофе? – с нарочитой услужливостью предложил «студент-переросток».
– Ты что, в секретари уже заделался, Федорец?
Мужчина с бородкой сердито покосился на Влада с чашками в руках. Встретившись взглядом, новоиспечённый «секретарь» поставил чашки на поднос и поспешил стать рядом с остальными студентами, явно глумясь над вошедшим.
Мужчина уселся за стол, жестом приглашая полицейскую сесть напротив.
– Игорь Иванович Столяров, кандидат технических наук, доцент. – Он протянул руку девушке-следователю.
Руки у него были крайне ухоженные. Воронцова обратила внимание на наличие маникюра, который на мужчине с высшим техническим образованием, возраста выше среднего, смотрелся весьма специфически. А ещё от него очень приятно пахло брендовым мужским одеколоном. Несмотря на шикарный костюм, запах дорогого парфюма, аккуратную стрижку и ухоженные руки – вид у него был крайне задёрганный.
– Клара меня ввела в курс дела о цели вашего прихода, – начал Столяров без всяких расшаркиваний. – Скажу честно. Появлением этой журналистки в АКУ мы, мягко сказать, недовольны. Эта девчонка без разрешения зашла на кафедру, нашла какой-то старый черновик, тут же стала его фотографировать, обвинять профессора в плагиате, толком не разобравшись. Потом мы узнаём, что на неё напали. Профессор Графченко очень болезненно это всё воспринял. Сегодня утром Альберту Эдуардовичу стало плохо, и его внук Денис, тоже наш преподаватель, повёз профессора в больницу.
Влад издал звук, похожий на кряканье Дональда Дака, скорчил рожу и высунул язык. Если бы это был какой-нибудь старый диснеевский мультик, после этой сцены наверняка зазвучал бы оркестр, а на экране возникла надпись: The End. Столяров обернулся и пронзил Федорца негодующим взглядом.
– Так! Ей-богу, ты у меня сейчас доиграешься! – разразился гневом кандидат технических наук и стукнул кулаком по столу. – Сколько моих пар ты уже профилонил в этом семестре? Десять? Официально тебя предупреждаю, при свидетелях: я к сессии ни тебя, ни твоего патлатого дружка-прогульщика не допущу. Будете здесь оба стоять и Квантовую теорию поля рассказывать, начиная от гильбертовых пространств, заканчивая диаграммой Фейнмана и суперсимметрией.
– Думаете, не расскажем? Вдвоём-то? – парировал Федорец.
Остальные студенты почему-то издали тихие смешки и начали шёпотом переговариваться.
– Я сказал что-то смешное? – Столяров с негодованием оглядел присутствующих. – Я не понял, чё все заржали? Думаете, у меня для вас вопросов не найдётся? Почему не на парах, прогульщики?
Мария деликатно покашляла, напоминая о своём присутствии.
– Игорь Иванович, эти ребята были вызваны сюда мной и дают показания. И я вам скажу, они весьма хорошо помогают следствию.
– Ах, да, извините. – Столяров нервно потёр лоб и виски. – Сегодня утро какое-то нервное. Я один на четыре группы. У меня семь пар без перерыва. Две отчитал, ещё пять предстоит. Тяжело не только морально, но и физически.
Доцент налил воды в стакан из стоящего на столе графина и залпом осушил его.
– Ещё этот со своим дружком постоянно доводит. – Жалуясь, он указал рукой на Федорца. – Вот этот вечно пихает свой нос куда только возможно. А тот вообще великим себя возомнил: всё он знает, всё он умеет. На пары вообще не ходит – то шарится по мастерским и лабораториям, то на кафедре отсиживается, засранец.
Мария до конца не понимала, кого имеет в виду этот задёрганный доцент. Но, судя по отдельным фразам, сделала вывод, что речь скорее всего шла о парне, который ещё недавно сидел за компьютером и ловко поймал её, когда она едва не плюхнулась на пол со стула. И который спрашивал, куда можно подать заявление о краже интеллектуальной собственности.
– Вы лучше расскажите, Игорь Иванович, как он вас на лекциях подменял, – вступился за «дружка» Влад Федорец.
– Ну да, было такое, – кивнул Столяров, глядя на Воронцову. – Я сейчас докторскую пишу. И неделю назад мне пришёл срочный вызов из Причерноморского политехнического университета с уже оплаченным авиабилетом, а тут как назло семь пар, и все мои. Ну если на Физику высоких напряжений замену ещё можно найти, то Квантовую теорию поля только я читаю. Иду к Караваеву – объяснить ситуацию, договориться о переносе лекций. А он мне такой: «Езжайте, Игорь Иванович, спокойно в свой ППУ, найдём мы вам замену». Меня там в итоге на два дня задержали. А потом я узнаю, что на эти дни он мне на замену этого патлатого засранца поставил. Единственного из всей группы, кого я собирался с позором не допустить к сессии за непосещение. Сплошные энки в журнале. Правда, когда ни спрошу, всё мне рассказывает, зараза, так, что аж от зубов отскакивает. И тут мне Караваев такую свинью подложил: ставит прогульщика читать мои пары. И ладно бы первокурсникам. А то на втором, третьем и пятом курсе. Вы представляете, как меня унизили? Третьекурсник читает лекции пятикурсникам. И теперь я ему вынужден ставить «отлично» автоматом. На пары не ходит, но знает лучше любого зубрёжника. Подумать только! Я столько лет потратил, чтобы всё это понять, а ему от природы дано!
Мария смотрела на доцента удивлёнными глазами. С одной стороны, ситуация действительно была курьёзная, с другой, она не имела абсолютно никакого отношения к расследуемому ею делу.
– Причём его они слушают, а на моих парах они откровенно плюют в потолок, – обиженно бурчал Столяров.
– Ха. Харизма, – вставил свои «пять копеек» Федорец.
Студенты снова засмеялись. На этот раз ещё громче.
Вдруг пространство разразил вопль Клары. Столяров нервно дёрнулся и посмотрел на лаборантку, сидящую на коленях возле открытой тумбочки.
– Клара, что у вас стряслось? – скривился он.
– Игорь Иванович, это ужас! Пропали заявки на патент! – сокрушалась лаборантка. – Они лежали здесь! Все пять! Я их сама сюда положила утром в эту тумбочку, а сейчас они исчезли!
– Слушайте, ну поищите в другой тумбочке, посмотрите на столе. Зачем сразу ор поднимать? – пожал плечами Столяров.
Клара начала искать дальше, перерывая нижние ящики тумбочки, и вдруг снова охнула от ужаса, увидев в урне для бумаг порванные листы. Она сползла со стула и села на корточки перед урной на полу, доставая из неё куски старых титульных листов от патентов.
– Игорь Иванович, смотрите, какой кошмар! – голос Клары срывался то ли на крик, то ли на плач.
Она протянула разорванные листки Столярову. Тот мельком глянул на обрывки и раздражённо втянул в себя воздух, процедив его сквозь зубы.
– Клар, у меня нет времени на вашу макулатуру. Разбирайтесь сами!
Лаборантка ткнула дрожащим пальцем в Федорца.
– Это всё он. Когда я ушла он остался здесь. Он всё видел!
– В смысле, я был здесь? – Федорец скорчил недопонимающую рожу. – Вообще-то я за студентами выходил. Собирал нашей доблестной служительнице порядка свидетелей. То есть, делал за нашего дорогого завкафедрой, Альберта Эдуардовича, его работу.
– Вы! – Клара ткнула пальцем в Воронцову. – Вы были здесь и всё видели. Кто заходил на кафедру?
Лаборантка практически была готова расплакаться, цеплялась глазами за девушку-следователя. Воронцова испытывала чувство неловкости и замешательства. Ведь всё действительно происходило у неё на глазах. И она прекрасно помнила, как черноволосый парень доставал именно из этой тумбочки пять сброшюрованных комплектов чертежей, поменял в них титульные листы, порвав и выбросив в корзину старые, а потом покинул с ними кафедру, исчезнув в неизвестном направлении.
– Парень какой-то, – пожала плечами Воронцова.
– Длинноволосый? – подхватила Клара.
– Ну, вроде того, – нерешительно кивнула Мария.
– Это он испортил титульные листы? – дрожащим голосом вопрошала лаборантка.
– Не знаю, что и где он там портил. Мне он сказал, что провёл работу над ошибками, – безучастно развела руками следователь. – Кроме того, у него была ваша университетская печать. Я думала, он такой же работник вуза, как и вы.
И тут Воронцова поймала на себе осуждающий взгляд Татьяны Тарасовой – студентки, которая до этого с другими присутствовавшими на кафедре студентами-иностранцами демонстрировала ей возможности киберочков. Таким же взглядом, полным укора и порицания, на неё смотрели Габриэла и Абубакар. А Влад Федорец картинно закатил глаза и изобразил известный жест, закрыв лицо рукой.
Чувство неловкости Воронцовой усилилось. Только теперь уже по отношению к парню, которого она невольно сдала. После слов про печать Клару словно подкинуло.
– То есть, вы – работник правоохранительных органов, всё видели и никак не пресекли?
– А Мария попала под его обаяние, так же как и вы, Кларочка, – язвительно бросил Столяров, бегло просматривая на столе какие-то бумаги и спешно упаковывая их в свой новенький дипломат. – Признавайтесь, Мария, конфетками он вас кормил? Если что – это у него излюбленный приём. Безотказно действует на всех представительниц женского пола.
Воронцова почувствовала, как её щёки начинают гореть от возмущения. Она резко встала со стула, гордо выпрямив спину.
– Вы забываетесь. Я – представитель полиции, а не ваша студентка. И в первую очередь, это вы должны отвечать на мои вопросы, а не я на ваши.
– Да что вы разволновались-то так? – саркастически ухмыльнулся Столяров. – Вы не одна тут такая. Вон наша Кларочка ещё месяц назад его боготворила и практически на руках носила за то, что он принтер починил. А сейчас вопит как кликуша, что патенты пропали.
Клара стояла потупив голову и опустив взгляд.
– Если Федорец у нас просто клоун, то Радич – бомба замедленного действия. – продолжал Столяров. – Они все тут им восхищались. «Ах, какой милый мальчик. Какой умный, какой талантливый». Мол, другие только треплются о сексе, пьют, пошлят и матерятся, а этот такой умный, такой воспитанный, тихий такой. Я им сразу говорил, что в тихом омуте черти водятся. Они мне не верили все, включая Кларочку. В любимчиках у неё ходил. – Доцент обернулся к поникшей лаборантке. – И когда я поднимал вопрос, что он имеет наглость запросто припираться сюда, как к себе домой, вы и все остальные почему-то закрывали на это глаза. «Ах хороший мальчик! Ах чайник починил! Ах проводку переделал, уже не коротит!». Я вам ещё тогда говорил, что его посиделки на кафедре ничем хорошим не закончатся. Были цветочки – теперь пошли ягодки. Кушайте, не обляпайтесь!
– Может, хватит уже монолог Сальери декламировать! – злобно процедил стоящий рядом с другими студентами Федорец. – Все и так знают, что вы его ненавидите.
– Вот вам пожалуйста! Ещё одно подтверждение моих слов, – гневно размахивая руками указал на него доцент. – Голову на отсечение отдаст за своего дружка. Да и эти все тоже. – Он обвёл взглядом остальных студентов. – И пока мы тут все из-за него собачимся, он где-то себе спокойно прохлаждается. И спокойно ставит печати на документах. А может быть, и не только. Правильно, Мария?
– Игорь Иванович, надо принять меры, пока не поздно, – дрожащими губами произносила лаборантка. – Срочно!
Доцент обернулся и посмотрел на неё уставшим взглядом.
– Принимайте, Кларочка, принимайте. Когда я хотел принять – лично вы меня отговаривали, а тут вдруг спохватились? Теперь, если у вас вдруг появились вопросы по НЕМУ, – Столяров указал на пустующее место за компьютером, явно намекая на того, кто недавно здесь сидел, – идите прямо к Караваеву. Это его протеже. Или можете подать на него заявление в полицию, пока доблестная представительница правоохранительных органов здесь.
– Игорь Иванович, вы меня что, одну под танки кидаете? – Клара бросила на доцента обиженный взгляд
– Вы на Кларочку не серчайте. Она у нас женщина импульсивная, – продолжал Столяров, обращаясь уже к Марии. – Если вам нужны все эти оболтусы, – он указал рукой в сторону притихших студентов, – допрашивайте. Я им даже «энку» за прогул ставить не буду. Только, пожалуйста, делайте это без меня.
– Так она и делала это без вас. Вы же сами сюда с Кларочкой прискакали, – нарочито-язвительным тоном сказал Федорец, разведя руками. – Вы кофе-то пейте, а то остынет!
Доцент подошёл к нему вплотную.
– Теперь с тобой поговорим, умник, – пронзал он Федорца своим взглядом. – Коль ты у нас сегодня такой сознательный, что делал за нашего завкафедрой его работу, ты сейчас остаёшься на кафедре и дожидаешься меня. И, не дай Бог, за это время хоть ручка или карандаш отсюда пропадёт! Ясно?
Федорец кивнул, снимая с головы воображаемую шляпу.
Столяров посмотрел сначала на него, потом на часы, и, не найдя что ответить, подхватил журналы успеваемости, учебник по квантовой физике, методички и направился к выходу.
В дверях он практически столкнулся с долговязым парнем двухметрового роста с фотоаппаратом на шее.
– Здравствуйте. Мне нужен Альберт Графченко. Где я могу его найти? – с ходу начал вошедший.
Клара обернула голову в его сторону и охнула от ужаса и возмущения.
– Это он! Преступник! Это он вчера со своей подружкой был здесь, когда она украла у профессора синхронизатор! – Клара в ярости практически набросилась на парня. – Игорь Иванович, его срочно надо задержать!
Стоящий у входа доцент закатил глаза.
– Вы это мне предлагаете делать? – расхохотался он, перебивая неистовый крик лаборантки. – Охрана нам на что? А я пока ещё преподаватель, и в охранники не записывался. Или вон к Марии обращайтесь, она явно уже заскучала.
Столяров осторожно протиснулся между лаборанткой и парнем с фотоаппаратом.
– Простите… – уже в дверях бросил он, по всей видимости, Воронцовой. – Если что, вам Кларочка всё расскажет. А я устал от этого дурдома.
Тем временем Клара втянула долговязого парня на кафедру, начиная осыпать его обвинениями и вопросами о том, куда его подруга дела прибор. Воронцова не могла понять, почему при своём росте и комплекции парень так легко дал себя затащить в помещение кафедры, однако вопросы отпали, когда она ещё раз посмотрела в сторону дверного проёма. Из коридора происходящее снимал на камеру мужчина сорока лет, коротко стриженный, средней комплекции, с ухмылкой на лице. Воронцова его узнала – это был Громов, руководитель интернет-издания «Баррикады», в котором работала потерпевшая Калинкова. Не прерывая съёмку, он сделал шаг назад, пропуская вбегающую на кафедру университетскую охрану (то ли Клара нажала тревожную кнопку, то ли её истошный крик доносился до первого этажа) и продолжил фиксировать, как двое крепких парней в форме пытаются схватить парня с фотоаппаратом, который, в общем-то, и не сопротивляется. К её удивлению, находящиеся на кафедре африканцы начали загораживать парня от охраны, активно обмениваясь между собой репликами не иностранном языке.
Мария была наслышана о знаменитых «громовских провокациях» и, похоже, сейчас ей посчастливилось стать свидетельницей ещё одной. «Хорошо, хоть не участницей», – подумала Мария про себя. Выглядело это как нечто хорошо спланированное. Чтобы не попасть в объектив громовской камеры, она сначала закрыла лицо папкой, но вовремя сообразила, что редактор-провокатор может всё обставить таким образом, будто бы присутствующая в этот момент на кафедре представитель полиции никак не реагировала на происходящее. И тогда ей влетит и от отца, и от вечно пытающихся облить всех грязью журналистов.
Тут Воронцова громко хлопнула папкой по столу.
– Немедленно прекратите! Я – представитель полиции! – жёстко, насколько это было возможно, произнесла следователь. – В противном случае я буду вынуждена вызвать наряды – и все вы поедете в отделение, давать пояснения.
Слегка ошарашенные охранники выпустили парня и теперь стояли, вращая головами и переводя взгляд с лаборантки на женщину-полицейского.
Воспользовавшись замешательством, Громов зашёл на кафедру, засняв сначала общий план, а потом начал снимать странные пульты, один из которых крупным планом демонстрировал Марии Федорец.
– Именно здесь вчера и произошёл вопиющий инцидент с нашей сотрудницей, Вероникой Калинковой, – проговорил на запись он. – И только что работники вуза при свидетелях набросились на фотокора нашего издания Артура Дорогина…
Не успел он это договорить, как весь взмыленный и запыхавшийся, на кафедру вбежал ректор АКУ Семён Караваев.
– Александр Васильевич, мы же с вами договорились, – тяжело дыша, произнёс он. – Выключите, пожалуйста, камеру.
– Именно поэтому сегодня в городское управление полиции поступило заявление от вашего преподавателя, Альберта Графченко, на моих сотрудников? – Громов направил камеру на ректора и саркастически ухмыльнулся, давая всем понять, что правота в сложившейся ситуации на его стороне.
– Я его не уполномочивал! – замотал головой ректор. – Я с ним поговорю, он заберёт заявление. Не надо никаких видеосъёмок.
Воронцова заметила, что на Громова он смотрел с определённой опаской и как будто даже заискивающе.
– Так Графченко же с приступом в больнице, – бросил язвительную реплику Федорец. Громов тут же перевёл камеру на него, студент продолжал: – Нас тут торжественно уведомили, что он чуть ли не коньки отбрасывает.
Тут голос подала лаборантка.
– Семён Семёнович, ваш протеже забрал патенты из этой тумбочки. И у него была с собой печать университета…
– Да замолчите, Клара! Перестаньте уже всем подряд трепаться своим вонючим языком! – практически заорал на неё ректор, взмахивая руками на каждом слове. Та настолько сжалась, что чуть не заползла под стол.
Взгляд у него стал ещё более испуганный.
– Почему же, пусть говорит. – Громов по-прежнему стоял с камерой и не думал её выключать. – Что за протеже, и что за патенты? Те самые, которые сняла Калинкова?
– Эй, народ, у кого-то поп-корн есть? – залихватски бросил Федорец.
Африканские студенты снова искренне заржали. Кто даже хлопнул другого по руке, как обычно делают приятели в жесте «дай пять».
* * *
Дальнейшее разбирательство проходило уже в кабинете у ректора. Это даже больше походило на его очную ставку с Громовым. Мария только успевала задавать вопросы и записывать ответы. Ей удалось выяснить, что задания ехать в АКУ Громов Калинковой не давал, и поехала она туда исключительно по своей инициативе и по приглашению сотрудника вуза, куратора иностранных групп Эллы Магниевой. Что накануне ректор просил Громова не упоминать эту историю и обещал, что претензий к изданию и его работникам у вуза не будет. По словам Громова, издание выполнило свою часть уговора, а вот вуз свою нет. И поскольку история всплыла и грозит его подчинённым проблемой, то теперь проблемы будут и у подчинённых Караваева.
Когда Мария начала спрашивать, что же такого Калинкова уворовала на кафедре, ректор как-то странно разволновался, пытаясь убедить её в том, что никакой особой ценности эта разработка не имеет. Всего-навсего один из демонстрационных пультов, который Графченко постоянно носил с собой в кармане, потому что показывал студентам на лекциях. На что Громов парировал, что из-за этого «всего-навсего» ночью сотрудники ДГБ обшмонали целых три машины, включая ректорскую и его собственную, стращая всех ответственностью за разглашение гостайны. И язвительно спросил у ректора, как часто профессор демонстрирует студентам на лекциях разработки, информация о которых представляет собой гостайну. И что в данном случае происходит со студентами? Они все подписывают подписки о неразглашении?
Потом в кабинет ректора влетела какая-то рыжеволосая женщина бальзаковского возраста, в зелёном костюме и очень ухоженная. Её Мария узнала – это была Агата Мичман, председатель заводского профсоюза, неоднократно проходящая по разным делам то как обвиняемая, то как потерпевшая. Как оказалось, Мичман – тоже преподаватель АКУ. Она слёзно начала просить обоих мужчин помириться и не ссориться из какой-то «паршивой девчонки». Как оказалось, Калинкову она знает и относится к ней крайне негативно, как к наглой охамевшей девчонке. Утверждала, что девочка приходит в мэрию как к себе домой, отвлекая важных людей от работы. А заручившись поддержкой одного из влиятельных чиновников, оборзела так, что уже и ночевать там остаётся.
Характеристика, которую выдала Агата Мичман на «оборзевшую Калинкову» была удивительным образом похожа на характеристику, данную Столяровым длинноволосому парню из АКУ. Особенно, когда Агата Мичман произнесла фразу про «тихий омут, в котором черти водятся» – имея в виду, что Калинкова очень сильно всех подставила своей публикацией в соцсети.
Наконец, заполнив протоколы и дав его на подпись присутствующим, Мария покинула университет. В «бобике» мирно посапывал Сан Саныч. Воронцова открыла переднюю дверцу и уселась на сиденье, собираясь растолкать разомлевшего водителя, как вдруг увидела свой полицейский фонарик, лежащий на бардачке. Тот самый фонарик, который она потеряла на нижних уровнях АКУ, когда пыталась угнаться за ректором. Она взяла его в руки и включила. Поток света был достаточно яркий. Девушка попробовала переключатель режима – тоже в рабочем состоянии. Кроме того, к тросу её фонарика небольшим карабином была прикреплена флешка. Воронцовой даже показалось, что именно эту флешку она видела в руках у патлатого парня на кафедре.
– Саныч! Кто это мне тут и что принёс? – она начала расталкивать водителя. – Проснись, Саныч!
– А, Машка! А я тут вздремнул после бессонной ночи. Прости, дорогая, ничего не видел, – водитель широко зевнул и потянулся. – Куда едем? В РОВД?
В этот момент к ректорской тойоте подошёл тот самый длинноволосый парень, который возился с документами на кафедре и которого Столяров назвал «бомбой замедленного действия». На этот раз за его спиной был довольно вместительный рюкзак. Он пиликнул брелоком от сигнализации, который держал в руках. Тойота издала характерное пиликанье и послышался звук разблокирующихся замков.
Парень уловил на себе взгляд Воронцовой через ветровое стекло «бобика», широко улыбнулся ей и, открыв водительскую дверь, сел за руль ректорского автомобиля. Пока Машка ошарашенно сидела, соображая, звонить ли ректору и уточнять, давал ли он кому-то ключи от своего автомобиля, парень завёл мотор и, демонстративно помахав рукой, выехал из парковки.
– Нет, не в РОВД… А за ним, – скомандовала ошарашенная Машка указывая на удаляющуюся белую тойоту.
Видавший виды милицейский «бобик» Усть-Ингульского РОВД подъехал к главному корпусу Адмиральского Кораблестроительного Университета. Кряхтя и чертыхаясь, водитель Сан Саныч вращал баранку, пытаясь вырулить среди десятка хаотично расставленных иномарок и втиснуться в свободный прямоугольник на парковке.
– Все такие великие, мать его, с дипломами, с регалиями. А тачки расставляют так, что права отбирай через одного! – причитал он с негодованием.
Сидящая рядом Мария Воронцова лишь сочувственно вздохнула, глядя через окно двери автомобиля на величественно возвышающееся здание административного корпуса. По форме оно напоминало большой шестипалубный лайнер, летящий над волнами. На никелированном флагштоке, похожем на мачту, развевался флаг университета – якорь на фоне восходящего солнца, погружённый в бирюзовую воду с бело-синими волнами. На уровне второго этажа здание-корабль словно трапом соединялось длинной галереей (эстакадой) с учебным корпусом – зданием из четырех автономных секций, соединённых между собой общим коридором – «квадратный бублик», как шутя называли его студенты.
Тут Саныч заприметил ещё одну парковку, поменьше, точнее территорию, примыкающую к боковому фасаду главного корпуса и отгороженную увесистой, похожей на якорную, цепью. Она крепилась на небольших столбиках. Здесь же висели таблички, сообщающие о том, что это – стоянка для ректората, и всем прочим ставить здесь машины запрещено. Залихватски хмыкнув, Саныч направил старенький «бобик» на «блатную», как он выразился, парковку и поставил аккурат возле белой «тойоты».
– И пусть только попробуют мне что-то вякнуть, – буркнул он с азартом водилы, перевозившего в свою бытность многих милицейских начальников.
В высоких кожаных сапожках и приталенном твидовом пальто кремового цвета, Мария Воронцова выпрыгнула из автомобиля. Здесь, возле АКУ, было довольно ветрено, и девушка набросила на голову шелковый тёмно-зелёный шарф с восточным орнаментом. Достав из кармана мобильный, она набрала телефон ректора.
– Слушаю, – послышался в трубке нервный голос.
– Семён Семёнович Караваев?
– Да, это я… – голос ещё больше напрягся.
– Я – следователь Усть-Ингульского РОВД Мария Воронцова, и хотела бы с вами пообщаться по поводу вчерашнего инцидента с журналисткой Калинковой. Уделите мне время? Вы ведь в университете?
– Я… нет… в смысле, я не могу… занят… очень. – Фразы были настолько бессвязными, что Воронцова предположила, что застала ответившего врасплох.
– Хорошо. Когда примерно вы освободитесь? – настойчиво продолжала следователь.
– Не знаю. У меня сейчас важная встреча, – ответил ректор, затем в трубке послышались гудки.
Воронцова передёрнула плечами, бросив взгляд на белую «тойоту». Сверившись с базой дорожных служб, она выяснила, что этот автомобиль зарегистрирован на Караваева. Подумав о том, как всё-таки удачно они припарковались, Мария достала из «бобика», в тон к своему пальто, коричневый портфель. С ним в руках она направилась к Адмиральскому кораблестроительному университету. За учебными корпусами располагались университетская подстанция и недостроенный корпус. Они не привлекли внимания Воронцовой. А зря. Подойди Мария хоть немного ближе – ей наверняка бросился бы в глаза след от протекторов ректорской «тойоты» возле подстанции. А если бы вгляделась ещё внимательнее, то заметила бы и следы подошв мужской обуви, идущие вдоль недостроенного корпуса…
На проходной студенты прикладывали пластиковую карточку к специальному сканеру, который считывал данные и пропускал их через вертушку. Мария показала дежурному на входе своё удостоверение и спросила, как ей попасть на кафедру дистанционной электроники.
– Так это вам в учебный корпус надо, – объяснил дежурный. – Сейчас пройдёте через вестибюль до левого коридора – там будет лестница. Дальше поднимаетесь на второй этаж – и по галерее переходите в учебный корпус. Там поднимитесь этажом выше, дойдёте до кабинета 318 – это и будет их кафедра.
* * *
Вестибюль главного корпуса кораблестроительного университета встретил Марию огромными макетами военных кораблей, стоящими под стеклом. Вдоль стен располагались различные стенды, в пространстве между ними находились огромные якоря. Но больше всего поражала своей масштабностью металлическая сфера высотой около двух метров, на ней просматривались очертания океанов и морей, материков и полюсов. Её окружали скульптуры знаменитых исторических личностей и современных судостроителей. Рассматривая металлический земной шар, Воронцова боковым зрением заметила мужчину в светло-сером костюме, быстрым шагом пересекающего вестибюль. Он бы, может, и не привлёк её внимания, если бы, поравнявшись с ней, не прикрыл своё лицо газетой «Судостроитель», после чего ускорил шаг, направляясь в левый коридор, переходящий в галерею. Мария на каблуках обернулась и пошла вслед за ним. Мужчина прибавил шаг.
– Стойте, подождите! – закричала Воронцова и пустилась вдогонку.
Однако мужчина то ли не слышал её криков, то ли не придал им значения. Быстрым шагом он пересёк галерею, связывающую административный и учебный корпуса и остановился. В арочном проёме Воронцова увидела, как он вызывает лифт, стоя при этом в пол-оборота. И тут Мария узнала его: это был ректор АКУ.
– Семён Семёнович, мне надо с вами поговорить! – окликнула она ректора.
Тут подъехавший лифт распахнул свои двери. Мария прибавила темп. Каблуки цокали по каменной плитке, то и дело норовя подломиться, доставив своей хозяйке проблем не только с обувью, но и с растяжением связок. Ректор зашёл в лифт и нажал кнопку, игнорируя просьбу бежавшей за ним полисменши. Двери захлопнулись практически у неё перед носом. Мария достала мобильный, снова набрала номер Караваева, однако в динамике послышалось лишь сообщение сети о том, что абонент находится вне зоны действия сигнала. Единственное, что ей удалось заметить – кнопка, которую нажал ректор, была расположена под единицей.
Расстроенная Воронцова облокотилась о стену, пытаясь отдышаться. В порыве злости она начала энергично долбить по кнопке вызова лифта – и тут почувствовала на себе чужой пристальный взгляд. Девушка резко обернулась, однако сзади никого не было. Лишь камера видеонаблюдения, которая почему-то находилась не над потолком, как обычно монтируют в помещениях, а висела на уровне глаз. Двери лифта резко открылись с шумом, заставив Марию вздрогнуть. Зайдя в кабину, Воронцова осмотрела панель с кнопками. Под единицей действительно располагались ещё четыре кнопки с обозначениями этажей в обратном порядке со знаком минус вначале. Она нажала на кнопку «-1».
Лифт захлопнулся и, трясясь из стороны в сторону, поплыл вниз. Двери распахнулись, на миг озарив пустой коридор, стены которого были отделаны плиткой из полированного камня. Выпустив пассажирку, они захлопнулись, и коридор снова погрузился во мрак. Воронцова наощупь достала из портфеля полицейский фонарик и посветила им в темноту.
Вдоль правой стены располагались металлические двери. На них красовались надписи: «Мастерская электродвигателей», «Мастерская гидравлики»… В конце коридора находился спуск. Массивная лестница уходила вниз ещё на несколько пролётов. С портфелем в левой руке, не выпуская фонарик из правой, девушка осторожно шагнула по ступенькам, рассекая ярким лучом темноту. Надпись на стене говорила, что теперь она находится на уровне «-2». Здесь было несколько дверей. Судя по надписям на них, в этих помещениях испытывали композитные материалы и сплавы.
Девушка спустилась уровнем ниже. Лестничный пролёт выводил в такой же коридор, но только с одной дверью. Воронцова прочитала на табличке: «Лаборатория № 12. Термостойкие и огнеупорные соединения». Над дверью мигали зелёным светом датчики задымления и температуры. «Понять бы, куда именно спустился ректор», – размышляла она.
Тут откуда-то, словно из-под земли, послышался гул и треск. Подпрыгнув от неожиданности, Воронцова отскочила от лестницы, уходящей дальше и вниз. Луч света полицейского фонаря скользнул между проёмами и потерялся где-то в глубине. Воронцовой даже показалось, что она услышала мужские голоса. Девушка спустилась на уровень «-4».
Похоже, здесь находилась ещё одна лаборатория. Дверь, ведущая в неё, была какая-то странная – со скруглёнными углами, толстой металлической обшивкой и заклёпками по периметру. Она плотно прилегала к дверному проёму. Но больше всего удивило Воронцову наличие в её верхней части иллюминатора, который сейчас был закрыт изнутри специальной металлической шторкой, и круглый затвор, похожий на вентиль, вместо обычного замка. Такие двери Мария видела на подводных лодках, когда была на экскурсии, организованной Министерством обороны для студентов Академии внутренних дел. Воронцова запомнила: им тогда говорили, что это – водогазонепроницаемые двери. И сейчас наличие такой двери в какую-то студенческую лабораторию её очень сильно удивило.
«Лаборатория № 13. Испытание лазерных полей», – было выведено краской по металлу. Над дверью также горели два датчика. За ней был слышен отчётливый гул. Внезапно он прервался треском и звуками, напоминающими раскаты грома. Фонарик в руке девушки внезапно погас. Воронцова начала истерично нажимать на кнопку включения, однако результатов это не дало. И тут она услышала звуки, похожие на проворачивание задвижки. Дверь со скрипом распахнулась. Послышались приближающиеся шаги. Девушка отпрянула назад в кромешную тьму коридора.
– Эй, кто здесь? – громко проговорила Воронцова, стараясь придать своему голосу бодрость. – Семён Семёнович, это вы?
Звук шагов стих. Воронцова испытала ощущение пристального взгляда, устремлённого на неё. «Галлюцинация?», – подумала Мария. Но тут её ухо уловило новый звук – ровное человеческое дыхание. Девушка протянула руку вперёд – и коснулась чьего-то лица, точнее носа и губ.
Машка пронзительно закричала и, выронив фонарик, бросилась обратно к лестнице. В потёмках хватаясь то за перила, то за стены, спотыкаясь на ступеньках и ругая свои проклятые каблуки, она, наконец, взобралась на минус первый уровень. Наощупь открыв портфель и достав оттуда мобильный, она начала подсвечивать себе дорогу по коридору, быстро направляясь к лифту с одним желанием – побыстрее покинуть это жуткое место.
У арочного прохода в конце коридора перед лифтом ей перегородил путь какой-то человек. Судя по силуэту, он был достаточно высоким и крепкого телосложения.
– Девушка, если вы снова с таким отчаянием будете жать на кнопку вызова лифта, вы её ухайдокаете, – прозвучал его голос рядом.
– Кто? Я? – одними губами произнесла Воронцова.
– Ну не я же! – с упрёком бросил незнакомец. – Кстати, ваш оглушительный вокал был слышен даже в аудиториях на первом этаже. Позвольте полюбопытствовать, что вас так напугало?
– Мне показалось, что там внизу стоял человек… – сказала Воронцова и запнулась.
– Слушайте, ну увидеть в университете человека, наверное, так же естественно, как и увидеть в морге труп, – с сарказмом констатировал незнакомец.
– Просто там было темно… – попыталась оправдаться девушка.
– Само собой, будет темно, если не включить освещение, – он провёл рукой по стене, нащупал выключатель и нажал на него.
Коридор наполнился мягким белым светом люминесцентных ламп. Стены из полированного камня оказались какого-то розово-сиреневатого цвета и прекрасно сочетались с металлическими дверями мастерских. Даже стало как-то уютно.
Воронцова рассмотрела незнакомца. На вид ему было около тридцати лет. Славянская внешность, русые волосы, глаза с хитрецой, телосложение крепкое, руки жилистые, словно ему часто приходилось поднимать всякие тяжести. Он был облачён в чёрную футболку с зелёной надписью «БЛМП». Поверх неё была накинута джинсовая куртка. Дополняли картину потёртые джинсы и стоптанные кеды.
– Сударыня, как я могу к вам обращаться? – выговорил он с той же лёгкой иронией.
Полисменша дёрнулась, но быстро взяла себя в руки.
– Я следователь Усть-Ингульского райотдела Мария Воронцова. – Она выпрямилась, стараясь придать всему своему виду строгости.
– Честь имею рекомендовать себя – Владислав Федорец собственной персоной, – представился русоволосый, пародируя персонажа советского фильма Голохвастова, – студент третьего курса этого учебного заведения. А для вас, белокурая валькирия, просто Влад.
– Студент? – удивилась Воронцова, ещё раз измерив глазами своего собеседника.
И сделала про себя вывод, что на студента он походил мало. Начиная с отнюдь не юного возраста и заканчивая иронично-глумливой манерой общения, более характерной для электриков, различных монтёров, водителей и сотрудников СТО – всех тех, кто считал девушек типичными «блондинками» вне зависимости от их цвета волос, рода деятельности, интеллектуальных способностей или интересов.
– Вас удивляет мой возраст? – догадался Влад. – Я закончил техникум и семь лет отработал лифтёром. А потом подумал, покумекал – и решил получить высшее образование.
«Теперь понятно, откуда у этого студента такой трепет к лифтам», – заключила Воронцова.
– А разрешите полюбопытствовать, дорогая Мария, – карие глаза Влада пытливо смотрели на неё. – Что вы там внизу так активно искали? Или кого?
– Я расследую дело о нападении на журналистку. По нашей оперативной информации, она вчера была в университете и с ней здесь произошла неприятная история. Поэтому мне был нужен ваш ректор, профессор Графченко или кто-то из его студентов, которые могли бы пролить свет на обстоятельства этого инцидента.
Русоволосый внимательно вгляделся в её лицо, как будто пытаясь понять, только это ли её интересует или что-то ещё, а потом расплылся в полуулыбке.
– Ну, с Караваевым вы только что разминулись, а Графченко на уровни крайне редко спускается. Возраст, знаете ли, комплекция, – Влад хихикнул. – Вообще-то вам на кафедру нужно. Но сегодня он и там вряд ли покажется. Эта история с журналисткой резко загнала его на больничный.
В глазах Воронцовой застыл немой вопрос. Федорец наклонился к её уху, как будто хотел поведать страшную тайну.
– Говорят, журналистка у профессора один особо ценный прибор умыкнула, – вполголоса произнёс он. – Впрочем, вы шли в правильном направлении и там, на уровнях, вполне могли найти кое-кого, кто помог бы вам разобраться в этой истории.
Интуиция подсказывала Воронцовой, что этот ушлый студент-переросток не просто так треплется языком, а конкретно сливает ей нужную информацию. Интересно: уж не на него ли вчера нарвалась Калинкова, когда пошла узнавать про негритянку? Кроме того, на уровнях Машка потеряла отцовский фонарик. А за это от ворчливого папаши можно было и по шее схлопотать, несмотря на то, что ей уже тридцатник.
В свете люминесцентных ламп коридоры и лестничные пролёты уже не казались такими зловещими. Они снова спустились на уровень «-4». Подойдя к Лаборатории № 13, её спутник забарабанил в дверь.
– Эй, чудовище, открывай! Я к тебе красавицу привёл! – заорал он, после чего заговорщически подмигнул Воронцовой.
За дверью не было слышно ни звука. Светодиоды над входом тоже не горели.
– Сбежал, – скорчил расстроенную мину Влад, а затем расхохотался. – Напугали вы его, Мария, своим истошным воплем.
– Что ж, – меланхолично протянула Воронцова, – давайте тогда поищем фонарик. Он выпал у меня из руки где-то здесь.
Студент-переросток медленно прошёлся по коридору, приглядываясь к небольшим тёмным швам между плит. А следовательница села на корточки и начала искать возле порога тринадцатой лаборатории. Пользуясь случаем, она потрогала заклёпки на странной двери и провела рукой по металлу. На бутафорию или имитацию это похоже не было. Более того, металл был достаточно старый, что натолкнуло Воронцову на мысль, что дверь действительно сняли с какого-то корабля или старой подводной лодки.
Не найдя ничего на полу возле лаборатории, Воронцова поднялась и стала более внимательно рассматривать дверь. Её рука потянулась к круглому затвору.
– Он не любит, когда кто-то входит в лабораторию без спроса, тем более в его отсутствие, – резкий голос Владислава Федорца разнёсся по коридору.
– Да дверь необычная, я просто вентиль потрогала, – начала оправдываться Воронцова.
– Ха! Вентиль! – рассмеялся Влад. – Вентили стоят на кранах и трубах. А это – кремальерный запор. А круглая рукоятка, приводящая в движение винт кремальерного механизма, называется маховиком.
Он подошёл ближе.
– Ну, мы осмотрели всё. Остаётся только подняться на кафедру. Авось там кого интересного встретим, – заключил её сопровождающий.
Он изогнул руку в локте – и протянул Воронцовой. В этот раз они не поднимались по лестнице, а прошли до конца коридора, выйдя к лифту. Влад аккуратно надавил на кнопку лифта и тут же отпустил.
– Вот так. Этого движения достаточно, чтобы система среагировала на ваш сигнал, – объяснил он и добродушно улыбнулся, спародировав какого-то комедийного персонажа. – Этот лифт и его составные части уже давно подлежат замене. Министерство никак средств не предоставит.
– Он что, аварийный? – Воронцова всё ещё была напугана.
– Был бы аварийный, если бы я лично не приложил свои усилия к его ремонту. А так просто древний. Поэтому с ним надо бережно и осторожно.
Подъехавший лифт раскрыл перед ними свои двери. Вопреки этикету, Влад вошёл в лифт первым, провёл рукой по панели, посветил фонариком мобильного на решётку вентиляции, потом на днище и только после этого пригласил Марию зайти.
– Можете быть спокойны, всё безопасно. Я лично проверил.
Он дождался, пока Воронцова войдёт внутрь, и нажал на кнопку третьего этажа. Лифт тронулся и поплыл вверх. То ли Воронцовой показалось, то ли кабина стала меньше раскачиваться.
Они вышли на первом этаже, и Влад повёл Марию в холл. С левой стороны располагались лифты, с дверями серебристо-сероватого оттенка, вокруг которых толпились общающиеся между собой кучки студентов с рюкзачками и чемоданчиками, дожидаясь их открытия. Эти лифты были мастерски вмонтированы в стену, покрытую декоративной плиткой, изображавшей корабли средь бушующих волн, и были куда более современные, чем тот, которым сейчас довелось попользоваться ей. Воронцова поняла, что лифтом, на котором она вначале ездила сама, а теперь ещё и с Владом, пользуется ограниченный круг лиц. Во всяком случае, студенты на пары на нём не ездят.
* * *
Как и предполагал Влад, ни профессора, ни его внука на кафедре не оказалось. За компьютером сидела сутулая женщина в очках. Она представилась Кларой Егоровной, лаборанткой. Как только Клара узнала, что зашедшая на кафедру девушка – из полиции, она пробормотала что-то невнятное и, подхватив какую-то красную папку, стремглав выбежала в коридор.
– Карррл у Кларрры укрррал коррраллы, – издевательски бросил вдогонку Влад. – А Клара у Карла… – Он задумался, почесав затылок. – Не помню. Но, короче, тоже что-то там украла.
Федорец дошёл до преподавательского стола и взял один из лежащих на нём журналов учёта успеваемости и посещаемости. Мария прочитала на обложке «G3-DI—IN». Вероятнее всего, номер группы, написанный почему-то латиницей.
Тут на кафедру зашёл невысокий парень с чёрными волосами чуть ниже плеч и чёлкой, закрывающей практически половину его лица. На вошедшем была тёмная кожаная куртка с множеством карманов, из которых торчали различные предметы, начиная от остро заточенных графитных карандашей и отвёртки с индикатором, заканчивая портативным мультиметром. Под курткой виднелась футболка со стилизованным изображением усатого джентльмена, выпускающего из рук молнии.
– Доброе утро, – произнёс вошедший и бесцеремонно уселся за Кларин компьютер.
– И тебе не хворать, – отозвался Влад. – Это Мария, она из полиции, – издевательски добавил он.
– Очень рад, – сухо ответил черноволосый.
Он на мгновенье оторвал взгляд от монитора и окинул им Воронцову, после чего снова уставился в экран. Его руки что-то быстро набирали. Длинная чёлка практически закрывала парню левый глаз, хотя ему, похоже, это не доставляло никакого дискомфорта.
– Вот видишь, Машенька, нормальный человек, полиции не боится. – Влад фамильярно закинул руку ей на плечо и, встретившись со строгим взглядом, сделал вид, что поправляет шарфик.
Мария отошла от Влада, который ей в этот момент показался особенно назойливым. Сейчас её куда больше интересовал этот парень с длинной чёлкой. Воронцова придвинула стоящий у стены стул к столу, за которым сидел черноволосый, и, расправив своё пальто, бесцеремонно уселась на него.
– Там, у входа, вешалка есть, – бросил черноволосый и снова погрузился в работу.
Слегка смутившись, Мария привстала, снимая верхнюю одежду. К ней тут же побежал Влад, подхватил пальто и понёс его по направлению к высокой треноге с крючками.
Воронцова придвинулась поближе к парню за компьютером. Пытаясь рассмотреть, что он делает за монитором, Мария коснулась своим плечом его плеча.
– Скажите, вы на кафедре вчера были? – произнесла она.
– И позавчера тоже, – ответил тот, продолжая работать.
На экране светилась надпись:
ЗАЯВЛЕНИЕ НА ВЫДАЧУ ПАТЕНТА НА ИЗОБРЕТЕНИЕ
ЗАЯВИТЕЛЬ: ООО «GARANT-IT»
НАЗВАНИЕ ИЗОБРЕТЕНИЯ: «КВАНТОВАЯ ЛОВУШКА»
АВТОР ИЗОБРЕТЕНИЯ: ГРАФЧЕНКО АЛЬБЕРТ ЭДУАРДОВИЧ
«Надо же. Тот самый документ со страницы журналистки», – отметила про себя Воронцова, тут же вспомнив скандальный пост Калинковой. Заявка на патент, которую выложила в нём журналистка, содержала те же данные.
Парень за компьютером в графе «Заявитель» исправил ООО «GARANT-IT» на «Адмиральский кораблестроительный университет» и начал стирать название, в графе ниже, заменяя его каким-то шифром.
Сзади осторожно стукнула дверь. Мария оглянулась и поняла, что балагур Влад Федорец тихо ретировался, как будто не желая им мешать.
Повисла тишина, нарушаемая лишь равномерным стуком по клавишам. Вскоре послышался звук принтера. Чистый лист вошёл в его барабан и вышел оттуда с напечатанным текстом.
Распечатав несколько таких листов, парень подошёл к стоящему на соседнем столе брошюровщику. Нажав на расположенную сбоку металлическую рукоятку, он пробил отверстия в распечатанных листах.
– Что это вы сейчас делаете? – спросила Мария, которая уже понимала, о чём речь.
– Перфорацию, – ответил тот, доставая из брошюровщика листы с прямоугольными отверстиями. – А если хотите конкретики – провожу работу над ошибками. Изобретение создал один учёный, а приписал его себе другой.
– То есть, это плагиат? – уточнила следователь.
– Именно. Скажите, а вы занимаетесь делами, связанными с воровством интеллектуальной собственности?
– Я не знаю, нам таких заявлений в принципе не поступало… – Воронцова замялась. Было видно, что вопрос застал её врасплох.
– А если поступит? – парень отвлёкся от работы и подошёл к Марии.
– Поступит – будем разбираться. – Воронцова машинально схватила лежащий на столе карандаш и прикусила за конец. – Вас интересует, как этот учёный может подать заявление о воровстве у него интеллектуальной собственности? Для этого он должен подойти в дежурную часть…
– Этого учёного уже давно нет в живых, – перебил парень. – Мне бы хотелось знать, кто по закону ещё имеет право это сделать, кроме него.
Он протянул Воронцовой один из распечатанных листков. Мария глянула на текст.
ЗАЯВЛЕНИЕ НА ВЫДАЧУ ПАТЕНТА НА ИЗОБРЕТЕНИЕ
ЗАЯВИТЕЛЬ: АДМИРАЛЬСКИЙ КОРАБЛЕТРОИТЕЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
НАЗВАНИЕ ИЗОБРЕТЕНИЯ: «КЛ-2»
АВТОР ИЗОБРЕТЕНИЯ: ЛУЧИЧ МИЛОШ РАТИБОРОВИЧ
Воронцова слегка дёрнулась, увидев ещё одну знакомую фамилию.
– Ну, если изобретателя нет в живых, близкие родственники подать могут. – Она приняла серьёзный внимательный вид, вспоминая всё, чему её учили в академии Министерства внутренних дел. – Или, за отсутствием таковых, лица, которые стали непосредственными свидетелями такого воровства. Например, его друзья или коллеги.
– Скажите, а какой формы должно быть это заявление и что оно должно в себе содержать? – Черноволосый достал из кармана куртки остро заточенный карандаш, вытянул из принтера лист и приготовился записывать.
Мария открыла свой кожаный портфель и достала стандартный бланк заявления. Парень подхватил со стола журнал успеваемости какой-то группы и с ногами уселся на широкий подоконник, облокотив спину об откос. Водрузив журнал себе на колени, он положил сверху бланк заявления.
Воронцова поймала себя на том, что проникается какой-то необъяснимой симпатией к этому молодому человеку. Что-то её привлекло и зацепило то ли в его внешности, то ли в манере общения, то ли в том, что это был первый парень, который не пялился на её грудь и другие достоинства фигуры, а говорил по существу, глядя глаза в глаза. Или в его случае – своим правым в её два.
– Слушай, а что у тебя с левым глазом? – наконец не выдержала она.
– Ничего.
Её собеседник приподнял длинную чёлку и теперь смотрел на девушку-следователя двумя глазами. Они у него оказались ярко-синие с расширенными зрачками. Ещё Воронцова заметила, что левая бровь у парня рассечена и заклеена пластырем.
– А что у тебя с бровью? – спросила Мария.
В ответ её собеседник рассмеялся.
– А вот потому я и остриг чёлку, чтобы про бровь не спрашивали. Но вопросов стало больше. Даже со стороны людей, которые впервые меня видят. – Смех у него был довольно звонкий и заразительный.
Из нижнего кармана куртки парень вынул небольшой полиэтиленовый пакетик.
– Лови! – крикнул он с подоконника и запустил в Машку пакетиком.
Воронцова вытянула правую руку и легко поймала на лету пакет с ловкостью, которой бы позавидовала добрая половина девушек-полицейских. В пакетике были небольшие конфетки в белой обёртке с красной надписью «Трешња са кремом». Они оказались желейные с приятным сливочно-вишнёвым вкусом. Здесь таких в продаже Мария не видела. Да и вообще ей сложно было предположить, что парень, с виду двадцати пяти лет, будет таскать у себя в карманах не пачки сигарет, не презервативы, а кулёк с желейными конфетами. Правда, карманов у него было много, и что в них, было известно одному только Богу.
Как-то незаметно они перешли на ты. Мария ела конфетки, покачиваясь на деревянном стуле, а он заполнял бланк заявления, периодически задавая ей вопросы. Их общение больше походило на беседу двух приятелей, занятых совместным делом, чем на разговор следователя с заявителем. Но, несмотря на это, в его манере чувствовалось уважение к ней, как к собеседнику. Даже не к её статусу следователя, а к ней самой. Это и заставило Машку вспомнить весь курс по интеллектуальному праву, чтобы не только грамотно составить вместе с ним «болванку» заявления, но и собрать перечень необходимых документов. Машка и подумать не могла, что эти знания ей когда-то пригодятся.
– И ещё вопрос. Скажи, Маш, если, допустим, я буду подавать заявление, я могу внести пожелание, чтобы к расследованию привлекли именно тебя?
Глаза Марии заискрились, на щеках появился румянец.
– В принципе, такое обычно не прокатывает, поскольку дела у нас распределяются автоматической системой. Но если ты напишешь на имя начальника Усть-Ингульского райотдела, у которого та же фамилия, что и у меня… вполне возможно, что…
Парень снова оторвался от бумаг и выразительно глянул на сидящую перед ним девушку-полицейскую.
В этот момент телефон Марии издал звонок. Позвонил Воронцов.
– Машуль, доць, звоню сказать, чтобы ты не волновалась, – начал разговор он.
– Привет, пап. Как ты? Как там ваша банда? Переловили?
– Переловили… – Воронцов засмеялся. – Знаешь, там с этой бандой занятный курьёз вышел. Слушай, ты случайно не знаешь такую особу – Бэллу Артамонову? А то я с её сестрой знаком, а с ней как-то не приходилось пересекаться.
– Есть такая, в пресс-службе у дэгэбэшников. Пересекаться приходилось, и впечатление пренеприятнейшее. Чуть что – орёт, психует, считает всех вокруг тупыми. Истеричка, в общем. – Машка снова качнулась на стуле.
– Значит, у них это семейное – неумение держать себя в руках, – размышлял Воронцов. – А то мне с её сестричкой доводилось работать. Вроде милейшая девчонка, но чуть что не так – сразу в слёзы. Я говорю: «Тебе, Настюш, надо на фортепьянах играть, вышивать или там букетики всякие составлять, а не этой всей оперативной работой заниматься». А её сестричка, представляешь, нашу Калинкову ищет. Оказывается, журналистка от них сбежала, прихватив с собой ценную разработку.
– Калинкову?
Качаясь, Мария не удержала равновесие и едва не упала вместе со стулом. Она завизжала так, что перепугала отца, услышавшего вопли дочери в динамике.
Однако парень вовремя среагировал – и в считанные мгновения спрыгнул с подоконника и оказался рядом, успев поймать её, не дав грохнуться о пол. Дальше он сделал то, чего Мария никак не ожидала: подхватил стул за ножки и сидение прямо с сидящей на нём Воронцовой и переставил вплотную к стене.
– А? Что? Зачем ты это сделал? – непонимающе воскликнула она.
– В соответствии с техникой безопасности, – улыбнулся тот. – Ну, и плюс ты загораживала тумбочку в которой лежат необходимые мне документы.
Открыв дверцу, он начал перебирать содержимое полки с чертежами.
Достав из ящика пять толстых брошюр альбомного формата, скреплённых толстой пластиковой пружиной, он вернулся за стол, на котором стоял брошюровщик. Разложив перед собой один из экземпляров, он нанизал его на колья брошюровщика и нажал на рычаг, раздвигающий пружину. Как ни в чём не бывало парень стал вынимать из брошюры первые листки, заменяя их напечатанными на принтере.
– Маш, что там случилось? У тебя всё в порядке? – из динамика смартфона доносился взволнованный голос отца.
– Нормально, папа. Чуть не свалилась. – Машка с телефоном в руках выбежала из помещения кафедры в коридор и, захлопнув дверь, начала говорить уже оттуда. – Да тут в АКУ парень такой симпатичный и странный. Представляешь, я чуть не навернулась на стуле. Так он мало того, что меня подхватил, так ещё и вместе со стулом поднял и к стене перенёс. Приколист. И знаешь, с виду такой плюгавый, а силищи! Я семьдесят два кило вешу, как-никак, а он меня, как будто ребёнка.
При всей своей гармоничности и миловидности Мария Воронцова была довольно крупной девочкой: два метра ростом, 48-й размер одежды и четвертый размер груди. Ухажеры (или, как грубо называл их её отец – трахатели) и на руки-то её редко брали. А так, чтобы на руках носить, ещё и со стулом… Больше всего Машку поразило, что данный парень так легко справился с её весом. Ладно бы крепыш какой-то, а по комплекции он и вовсе напоминал подростка.
Она рассказала отцу про то, как от неё сбежал ректор, про подземные уровни учебного корпуса со всякими лабораториями, про которые она и подумать не могла. Рассказала и про самую странную лабораторию с настоящей гермодверью.
– Это какая лаборатория? Тринадцатая, что ль? Вот это тебя занесло. Про Тринадцатую лабораторию АКУ ещё в нашу бытность байки ходили, когда я был малым и плюгавым, как ты сейчас, или даже ещё младше, – рассмеялся отец.
– А что за байки? – удивилась Машка.
– Что там секретное оружие изготовляют, чуть ли не какой-то «луч смерти» создают.
– Какой ещё «луч смерти»? Ты про опыты Теслы, что ли? – в подростковом возрасте Воронцова смотрела много научно-популярных передач, за что её частенько троллил её дружок и ухажёр Олежка, так что словосочетание «луч смерти» было ей знакомо.
– Так, ты мне там давай, работай, не трать время, – раздался в динамике назидательный голос отца. – Это я тебе когда угодно расскажу. А сейчас не забудь, зачем ты туда поехала. У тебя сейчас главное – Калинкова. А походы по лабораториям оставь на потом.
Когда Мария зашла обратно, черноволосый по-прежнему стоял над брошюровщиком, склонив свою патлатую голову. Перед ним лежало четыре сшитых комплекта, он возился с пятым.
Также Воронцова обратила внимание, что на столе появился небольшой футляр цилиндрической формы, в каких обычно хранят печати. Закончив переплёт пятого экземпляра, он раскрыл футляр и достал оттуда круглую печать с автоматической оснасткой. Перевернув обратной стороной лист, который он использовал в качестве черновика, парень сделал пробный оттиск. Подняв лист на свет и скептически покачав головой, он залез в карман своей куртки и вытянул оттуда флакон штемпельной краски. Воронцова ещё больше поразилась. Она даже предположить не могла, что кто-то может таскать у себя в карманах помимо прочего барахла и конфеток штемпельную краску для заправки печатей.
Нажав большим пальцем на основание оснастки, он аккуратно извлёк круглый блок со штемпельной подушкой. Открыв флакон, парень осторожно выдавил несколько капель, равномерно распределив их по всей поверхности подушки, после чего поставил подушку на место и закрыл ёмкость со специфической синей жидкостью, напоминающей чернила. Сделав несколько проб на том же черновике, он, довольный результатом, потянулся за сброшюрованным экземпляром. Откинув лист из тонкого прозрачного пластика, какой часто применяли в качестве обложки, он поставил чёткий оттиск на титульном листе аккурат в месте, отведённом для подписи ректора и печати. То же самое проделал со вторым, третьим и следующими экземплярами.
Мария подошла ближе и стала за спиной, глядя через плечо. Обычно людей такое раздражало, они невольно начинали дёргаться, нервничать, просили отойти или сами меняли положение. Но этот субъект вообще никак не среагировал, словно был один на кафедре. «То ли настолько погружён в себя, то ли у него довольно часто вот так стоят за спиной», – сделала вывод Воронцова.
Воспользовавшись занятостью парня, Мария взяла в руки черновик, внимательно вглядываясь в печать. В центре оттиска располагался герб университета в виде стилизованного якоря. Над ним была расположена курсивная надпись АКУ, а под ним — идентификационный код. Вокруг герба двумя рядами по кругу были написаны название ВУЗа и министерства, к которому он относится.
Закончив с брошюрованием, парень собрал в одну стопку старые титульные листы с фамилией Графченко и фирмой-заявителем ООО «GARANT-IT», после чего разорвал их на четыре части и выбросил в стоящую под столом мусорную корзину. Наконец он обернулся к Марии.
– Работа над ошибками закончена, – гордо и довольно произнёс он.
* * *
В эту минуту дверь кафедры распахнулась, впуская в помещение четырёх темнокожих ребят. Трое из них на вид были лет семнадцати-восемнадцати, хотя возраст африканцев Марии было сложно определить. Голову одного из них украшали дреды, двух других – стандартная пышная африканская шевелюра. Эти трое были одеты в разноцветные футболки и джинсы. Четвёртый на вид казался старше лет на пять. Кроме того, на нём был чёрный деловой костюм, принадлежащий знаменитому бренду мужской одежды. Под пиджаком светилась белоснежная рубашка, контрастирующая как с самим костюмом, так и с лицом владельца. От остальных африканцев его отличала короткая деловая стрижка и то, что он единственный в этой компании носил очки. Очки показались Марии странными, как и то, что они почему-то были приподняты на лоб. Так обычно снимают с глаз солнцезащитные очки, когда заходят в помещение или в тень, чтобы потом так же легко можно было снова натянуть их на глаза. Марии показалось, что к строгому костюму этого парня были бы уместнее тоненькие очки в золотистой оправе, а не те, которые представляли из себя ярко-зелёный пластмассовый каркас, держащий абсолютно плоские стёкла без намёка на линзы. Они были больше похожи на 3-D очки в кинотеатрах.
Оглядев помещение, африканец заметил патлатого парня возле брошюровщика и расплылся в улыбке.
– Здраво! – радостно воскликнул вошедший.
– Здраво, – ответил тот, пряча печать обратно в чехол и запихивая его в один из многочисленных карманов своей бездонной куртки.
Африканец подошёл к столу и что-то спросил на неизвестном Марии языке. Черноволосый кивнул и пододвинулся вправо, пропуская африканца в очках. Тот взял в руки один из переплетённых экземпляров и стал перелистывать, всматриваясь какие-то схемы. Всё это сопровождалось громкими восклицаниями.
Остальные африканцы смотрели на дверь, как будто кого-то ожидая, и говорили на своём языке. Вскоре на кафедру вошла высокая негритянка, облачённая в чёрные кожаные брюки и цветастый джемпер, на который была накинута жёлтая лаковая куртка. Довершали образ жёлтые в тон куртке лаковые ботинки на толстой подошве. Её волосы были собраны в пышный хвост и подвязаны разноцветной лентой, а в ушах блестели серёжки в виде больших колец. За ней, как тень, просочился какой-то азиат, весь в чёрном. Вслед за ними вошли ребята славянской внешности: скромный очкастый белобрысый паренёк и невысокая худая девчонка с длинными косичками. Последним зашёл «студент-переросток» Владислав Федорец.
Прикрыв входную дверь, Влад промаршировал к Марии, имитируя военный строевой шаг. Остановившись напротив неё, он картинно отдал честь, приставив правую руку к воображаемой фуражке.
– Товарищ следователь, разрешите доложить. Отряд свидетелей собран, построен и доставлен для дачи показаний. – Он обернулся на своих товарищей. – В одну шеренгу становись! Смирно!
Ребята смеялись, показушно-демонстративно выполняя его команды.
– Вольно! – рассмеялась Воронцова. – Ну спасибо, товарищ Федорец.
– Разрешите стать в строй? – не выходя из роли, продолжал тот.
– Разрешаю, – продолжала веселиться следователь.
Влад стал в строй и снова отсалютовал, чем вызвал ещё больший смех студентов.
Атмосфера тепла и добродушия, исходящая от ребят, начала заряжать Воронцову, напоминая её будни в школе МВД.
– Они все вчера виделись с журналисткой Калинковой, – пояснил Федорец. – Вот этим троим она задавала вопросы перед лекцией профессора Графченко.
Три африканца улыбнулись Марии широкой белозубой улыбкой.
– Танюха разговаривала с ней возле трибуны, а Коля сидел рядом с ней и её напарником в аудитории, – продолжал Федорец, указывая на девочку с косичками и стоящего возле неё паренька в очках.
Федорец обернулся в сторону африканки и азиата.
– А вот наша несравненная Габриэла и наш верный телохранитель Нарит. Нарит видел журналистку в университете, а Габриэла разговаривала с ней на заводском пустыре.
– А они? – Воронцова кивнула головой в сторону стола, за которым разговаривали африканец в костюме с патлатым парнем.
– Абубакар видел, как журналистка переложила один прибор в свой рюкзак, после чего она отдала рюкзак своему напарнику, который с ним и ретировался. С рюкзаком и прибором, в смысле.
– А он? – Мария спросила тихим голосом, указав на черноволосого. – Кстати, как его зовут?
Влад Федорец изменился в лице, нахмурил брови, стал в позу, картинно водрузив руки на пояс.
– Мария, я чего-то недопонял. Вы двадцать минут были с ним здесь. Неужели этого времени не хватило, чтобы задать пару столь простых вопросов? – говорил он, и в этот момент было сложно понять, то ли говорит он абсолютно серьёзно, даже с неким укором, то ли вновь кого-то пародирует. – Простите за бестактность, дорогуша, но чем вы с ним эти двадцать минут занимались?
Щёки Воронцовой побагровели, губы надулись, она судорожно пыталась найти колкую фразу в ответ.
Тут черноволосый подхватив все пять экземпляров, отошёл от стола с брошюровщиком, направляясь к выходу. Его колкий взгляд пронзил Федорца и заставил потупиться.
– Кончай ломать комедию, Влад. Ну, пригрузил я Марию по своей части. Что дальше?
Не дожидаясь ответа, он открыл дверь и вышел из помещения, оставив Воронцову в полном недоумении, кто он такой и что здесь делал. И главное, почему он носит в кармане своей куртки университетскую печать…
Следователь Усть-Ингульского райотдела полиции, младший лейтенант Мария Воронцова, качалась на старом деревянном стуле, просматривая распечатки публикаций журналистки интернет-издания «Баррикады» Вероники Калинковой. Во рту она держала карандаш, иногда его покусывая и делая им пометки на листках. Это было впервые в её практике, когда она вела дело о нападении без заявления пострадавшей и без наличия пострадавшей в принципе. Отец посоветовал ей рассматривать в качестве основных две версии: нападение с целью ограбления и нападение, связанное с журналисткой деятельностью.
Первую версию Мария вначале и вовсе отбросила: уж она-то как никто другой собаку съела на ограблениях женщин. Во-первых, девушка была одета довольно скромно и дорогих украшений не носила. Во-вторых, если местные «гопники» и грабили пассажиров такси, то, как правило, делали это возле банков, крупных офисов, элитных ресторанов или дорогих ночных клубов, но уж никак не в глухом тупике, ведущем к мелким торговцам и городскому телецентру. Да и зачем, если у них стояла цель ограбить Калинкову, им было делать это при таксисте, и бить ещё и самого таксиста? А если стояла цель напасть на таксиста, то вряд ли бы они первым делом начали избивать его пассажирку.
Так Воронцова стала рассматривать версию нападения, связанную с журналистской деятельностью потерпевшей. Тем более, что за несколько часов до инцидента девушка засветилась сразу в нескольких эпизодах, за которые ей действительно кто-то мог мстить. Например, в первой половине дня Калинкова была на встрече с уполномоченной по защите прав человека и проявила активность в обсуждении драки студентов-африканцев и местных жителей – членов молодёжного бойцовского клуба «Питбуль» (которых её отец, не церемонясь, называл «отморозками»). В ходе встречи прозвучало, что иностранцев выставили виновными с самого начала, без проведения какого-либо объективного расследования. Из публикаций в СМИ Воронцова узнала, что куратор иностранных студентов из АКУ заявила, что полиция нарочно выставила африканских студентоввиновными в конфликте, словно кто-то из высших чинов в силовых структурах имел личною заинтересованность «отмазать» местных радикалов. И когда начальник городского управления полиции Данил Варфоломеевич Пастыко стал открещиваться от обвинений, именно Калинкова показала уполномоченной официальную рассылку их пресс-службы, где говорилось, что в момент драки одна из активных участниц инцидента – Габриэла Н’Тьямба– была пьяна и сама же её спровоцировала. Из ответов на вопросы других журналистов выяснилось, что медосвидетельствования на предмет наличия алкоголя в крови африканки не было.
Примерно через час после встречи с уполномоченной, Вероника Калинкова побывала в АКУ – Адмиральском кораблестроительном университете, и, находясь там, опубликовала у себя на странице пост о присвоении чужих изобретений некоторыми научными сотрудниками университета с целью продажи патентов иностранным фирмам. Позже эта же информация появилась на сайте «Баррикады», где работает журналистка.
Кроме того, Калинкова занималась журналистским расследованием ситуации на Первом судостроительном заводе, в ходе которого выяснила, что международная строительная корпорация «Сити-Индастриал», призванная заниматься модернизацией заводских цехов, на самом деле намеренно их разрушала как якобы не подлежащие восстановлению. Буквально две недели назад на «Баррикадах» вышел резонансный репортаж с кадрами разрушений на заводе, и для того, чтобы их сделать, журналистке надо было на завод как-то проникнуть. И сделано это было, скорее всего, незаконно, минуя охрану завода и сотрудников «Сити-Индастриал».
Воронцова перебрала все возможные версии – и у неё сформировался солидный список тех, у кого были мотивы проучить журналистку.
Лица, совершившие нападение на журналистку, установлены ещё не были. Но по всем признакам были похожи на радикалов, которые орудовали в Адмиральске и время от времени устраивали облавы на своих оппонентов. Мотив избить Калинкову у них был прямой, ведь именно она поставила под сомнение утверждение полиции, что африканские студенты напали на радикалов сами. Озвучивая на встрече свои сомнения, Калинкова (возможно, и сама того не ведая) посеяла отчётливое подозрение, что «отморозков» может покрыватьполиция.
Не менее серьезный мотив был у сотрудников АКУ, которых Калинкова обвинила в краже изобретений, расписав при этом схему и указав конкретные фирмы, которые в ней задействованы. Могли быть затронуты интересы этих фирм. Сами мараться, скорее всего,они бы не стали и наняли бы для этих целей того, кто на такие дела «заточен». И опять круг замкнулся и ниточки вели всё к тем же радикалам, о которых давно ходили слухи, что за сдельную приличную оплату они могли оказать и подобного рода «услугу».
В конце концов, мотивы были и у «Сити-Индастриал», и у нового руководства завода, которое пришло после январского погрома (учинённого, кстати, теми же радикалами). Так что список потенциальных подозреваемых (заказчиков и исполнителей) у Воронцовой получился большой, и допросить ей предстояло широкий круг лиц, самого разного профиля деятельности.
Выбивался из этих всех версий лишь один очень странный момент. Ночью на «Баррикадах» была опубликована запись телефонного разговора, на которой один человек настоятельно просит другого отказать журналистке в госпитализации. Один из собеседников якобы является начмедом Первой городской больницы, куда и привезли Калинкову после нападения, голос же второго участника разговора очень похож на голос первого вице-мэра Владимира Крючкова. И в ходе разговора собеседник называет его по имени — «Владимир Петрович». В публикации утверждалось, что эту запись в редакцию прислал неизвестный.
Воронцова не понимала, зачем первому вице-мэру понадобилось бы настолько озадачиваться какой-то там журналисткой – довольно молодой и далеко не самой известной и влиятельной в Адмиральске, – чтобы лично звонить руководству больницы и требовать её туда не класть. Да и человек такого уровня наверняка поручил бы решение такого щепетильного (и откровенно непорядочного) вопроса кому-нибудь из своих приближённых. Впрочем, Машка допускала, что если человек наделён большой властью и при этом бесцеремонен и самолюбив (а, по слухам, Крючков был именно таким), он вполне мог совершить этот звонок и сам. Как говорится, чтоб уже наверняка. Но опять-таки – неопытная журналистка, отказ в госпитализации… Какой смысл? Зачем?
Машка «перемотала» у себя в голове события до того момента, как на Калинкову напали неизвестные в масках – и тут один из паззлов сложился. Если предположить, что нападавшие каким-то образом связаны с Крючковым, то вполне можно было допустить, что госпитализация Калинковой могла бы им навредить. Госпитализация является доказательством нарушения здоровья. И если человек, ставший жертвой такого нападения, попадает в больницу, все его телесные повреждения, как правило, сразу же и фиксируются. Если всё было именно так, то дело расследовалось бы уже как разбой и покушение на убийство, а это, как говорится, уже совсем другой подход. А раз нет серьёзных травм, не будет и серьёзного расследования. И преступникам можно отделаться грабежом, а при хорошем адвокате — хулиганством.
– Пап, – вздохнув, обратилась к Воронцову Машка. – А может ли быть такое, что эта журналистка каким-то образом насолила Крючкову?
– Чего? – вздёрнул брови Воронцов, оторвавшись от своих раздумий.
Машка включила у себя в телефоне запись – и кабинет наполнился двумя мужскими голосами.
– Здравствуйте, Михаил Анатольевич.
– Здравствуйте, Владимир Петрович.
– Что же вы меня так огорчаете? Так город подставляете…
– В смысле?
– Ну, к вам девушку привезли с Тупика Тральщиков. Авантюристку. Симулянтку. А вы с ней возитесь, в стационар её класть собираетесь…
– Простите, я не совсем понимаю, о ком речь. К нам ведь за сутки полсотни привозят. Я сейчас уточню у дежурного, что там за случай…
– Правда я не уверена, что голос принадлежит ему, – остановив запись размышляла Машка – Да и в самой публикации пишут, что «голос, похожий…».
– Ну, они бы и не утверждали, что это он, – вдумчиво произнёс Воронцов, затягиваясь сигаретой. – Так ведь и на иск нарваться можно. А ну, что там дальше они говорят?
Машка снова нажала кнопку воспроизведения.
– Очень плохо, что вы не знаете, что происходит у вас в больнице. А я прекрасно знаю эту провокаторшу. И хотел бы, чтобы вы адекватно оценивали все те, с позволения сказать, «симптомы», с которыми она к вам обращается и, наверное, ещё неоднократно будет обращаться. Вам рассказать, что она сегодня вытворила в мэрии, какой цирк устроила перед уполномоченной по правам человека? Выгораживала иностранку, которая в пьяном угаре напала на наших ребят из бойцовского клуба. Ещё эта хамка позволила себе оскорбления в адрес начальника городской полиции, чуть ли не соучастником преступлений его выставила. Учинила скандал, опозорила весь наш город! А когда осознала последствия своих действий, так сразу инсценировала нападение на себя. Видите ли, плохо ей. Видите ли, задыхается… Она потом и вас обвинит – скажет, что не так лечили, не так с ней обращались…
– Владимир Петрович, поймите нас правильно: «скорая» приезжает ко всем, и бывают действительно ложные вызовы. Но если бригадой, а потом ещё и сменой в приёмном отделении принято решение о госпитализации пациента, значит, привезли его не просто так, и на это есть показания.
– Да какие показания, о чём вы? Сама надышалась какой-то дрянью, а теперь рассказывает, как её отравить пытались… Вы что, не знаете, как искусно некоторые прохиндеи могут всё обставить? Я за годы своей службы сталкивался с разными провокаторами, и знаю, о чём говорю, уж поверьте. Актёрского мастерства им не занимать. Сейчас она изображает умирающую у вас на койке, а через полчаса начнёт выкладывать в интернет, как плохо вы её здесь лечите… Сегодня в мэрии она повела себя некорректно, бестактно, опозорила весь наш город перед высокими гостями из столицы. А когда осознала последствия своих действий, так давай рассказывать, как на неё напали и как она пострадала за правду.
– Так а мы здесь при чём? Сама она надышалась, не сама… Нам знаете, сколько суицидников привозят, которые сами надышались и наглотались. Наше дело – её откачать, поставить на ноги, а дальшепусть уже полиция разбирается…
Машка снова поставила запись на паузу, раздумывая над тем, что бы это всё могло значить.
– Да нет, это не монтаж. Это как раз Владимир Петрович, – вздохнул Воронцов, усевшись напротив дочки. – Уж я-то помню его интонации.
Воронцов прекрасно знал Владимира Крючкова по делу службы, так как ещё сравнительно недавно тот возглавлял городское управление ДГБ, а потом зачем-то перешёл работать в мэрию.
– Да, Машка, ты права. Чем-то эта пигалица ему насолила, – вдумчиво произнёс начальник Усть-Ингульского райотдела. – Теперь понятно, почему на месте нападения толклись дэгэбисты и не дали нашим ребятам даже с ней пообщаться. Включай дальше…
– Михаил Анатольевич, дорогой. Вы не понимаете меры ВАШЕЙ ответственности. Тем, что вы положите её в больницу, вы посодействуете в легализации её вранья. Дадите повод ей потом утверждать, что раз её госпитализировали, значит, у неё действительно были травмы и она действительно пострадала… Вы бы почитали, какой поклёп она опубликовала на наш вуз, выпускающий лучших специалистов судостроительной отрасли. Такая ересь, что ни какую голову не натянешь!
– Я не знаю, что она пишет. У нас здесь нет времени заниматься этим.
– Правильно! Поэтому занимайтесь тем, чем вы и должны заниматься – приёмом больных. Больница финансируется из городского бюджета. Каждая палата – на вес золота. Лечение у вас должны получать те, кто действительно в этом нуждается. К вам привозят тяжёлых больных, людей с серьёзными травмами. И что же, вместо того, чтобы их лечить, мы будем отнимать у них место ради каких-то симулянток, авантюристок?
На «Баррикадах», помимо виджета с аудиозаписью, была и полная расшифровка этого разговора.
– А ну-ка, распечатай мне это дело, – попросил Воронцов. – Уж больно красноречивые фразочки.
Машка со знанием дела включила принтер (пожалуй, единственный прибор в комнате Воронцова, возраст которого не исчислялся годами), подключила к нему свой гаджет – и со специфическим гудением он начал засасывать листки и выдавать их уже с распечатанным текстом. Воронцов взял распечатки из рук свой дочери и стал тщательно их изучать, затягиваясь сигаретой и «прожёвывая» в своей голове каждую прочитанную фразу.
– Тут бы ещё с врачами пообщаться, – вдумчиво выдала Машка. – Узнать хотя бы, с чем её привезли.
– А по-хорошему, не мешало бы и дело открыть. Сразу по двум статьям: «Лишение медицинской помощи» и «Превышение должностных полномочий», – тут же проявил Воронцов наработанную годами милицейскую хватку. – Как раз на основании этой записи. Чую, что и документы о её поступлении там знатно сфабрикованы.
– Да, но как ты это докажешь, если самой пациентки нет?..
У Машки сформировались ещё две версии, связанные уже с возможной причастностью самого Крючкова – либо журналистка действительно когда-то перешла ему дорогу, и он теперь ей мстит, либо он покрывает нападавших, и эти нападавшие как-то с ним связаны. Была и третья версия – возможно, речь шла не о конкретной журналистке, а обо всём издании – «Баррикады», которое не раз позволяло себе в публикациях колкости в адресгородской власти, в том числе и в адрес Крючкова. Если это так, то он убивал сразу двух зайцев: с одной стороны – мог наказать зарвавшуюся журналистку, именем которой были подписаны последние скандальные материалы, с другой – указать на место и её главному редактору Александру Громову, о котором тоже в последнее время начали ходить слухи, что он суёт в свой нос в дела, куда другие журналисты подчас предпочитают не лезть.
Начальник Усть-Ингульского райотдела полиции Степан Воронцов сидел в своём кресле и наблюдал за взрослой дочерью, которая, качаясь на стуле, изучала материалы нового дела. Отец в этот момент любовался ею, поражаясь, как Машка сейчас похожа на него в молодости. Даже привычка «сосать карандаш», как когда-то шутливо говорили коллеги, была точь-в-точь как у него.
Закончив с распечатками, Воронцова снова достала смартфон и зашла на страницу Калинковой в соцсети и начала листать фотографии. Наивная девчонка с огромными зелёными глазами. Одета скромно, футболки и джинсы, куртки в стиле милитари – прикид без всякого намёка на женственность и волосы ярко-малинового цвета, как вызов. Мария пыталась понять, какое впечатление вызывала эта девушка у уполномоченной, в мэрии, уработников вуза. Она попутно пытаясь понять, за что её мог ненавидеть Крючков. Выглядит она как маргиналка, а такие обычно за словом в карман не полезут и могут иной раз ляпнуть такое, о чём другой человек предпочёл бы смолчать. И не затронь она на встрече с уполномоченной определённые скользкие нюансы, на них, очевидно, никто и не обратил бы внимания. Так что думать, что она молода и никому из влиятельных лиц до неё уж совсем не может быть дела, исходя из этого обстоятельства было бы глупо.
К тому же, при всей нелепости внешнего вида Калинковой, кому-то же из АКУ пришло в голову «слить» именно ей внутреннюю информацию по поводу патентов. При этом, человек должен был быть уверен, что она её правильно подаст и не перекрутит. А значит, либо он в принципе был с ней знаком, либо… этот пост писала не она.
Машка внимательно изучила не только сам пост, но и комментарии под ним. Внушительная их часть содержала оскорбления в адрес автора публикации, сомнение в её умственных способностях и профессиональной компетенции, угрозы пожаловаться в редакцию. Но былии те, кто журналистку защищал. Объединяла их одна особенность – почти у всех были иностранные имена и фамилии, некоторые даже на их экзотических языках, а на аватарках – африканские и азиатские лица. «Местных» защитников журналистки можно было пересчитать по пальцам, и среди них Воронцова выделила Эллу Магниеву (судя по информации и фотографиям на странице – научный сотрудник и преподаватель АКУ), Владислава Федорца (местом работы было указано предприятие «Беларусьлифтмашпроект», о котором Воронцова ранее не слышала, а местом учёбы – всё тот же АКУ) и некоего «Ловца Квантов», который не только вступил в горячую полемику с хейтерами Калинковой, но и выложил в сеть скриншоты каких-то чертежей. Перейдя на страницу «Ловца Квантов», Воронцова увидела на аватаре фото человека в балахоне, держащего в руках тонкий металлический стержень, от верхнего края которого бежали синие молнии. На других фотографиях человек такого же роста и комплекции то проводил опыты в защитном костюме, то что-то варил в сварочной маске. Интуиция подсказывала Воронцовой, что это не «фотошоп» и не картинка, взятая из интернета, а реальное фото автора комментариев. Прочитав несколько постов со страницы Ловца Квантов, Мария сделала предположение, что его стиль изложения очень похож на стилистику того поста, который появился на странице Калинковой под её именем.
Самым верхним постом на странице «Ловца квантов» была карикатура на какого-то седовласого старца с бородой и надпись: «Ворую чужие изобретения». Однако под ним был репост скандального поста со страницы Калинковой, где речь как раз шла о краже изобретений. Репост сопровождался надписью: «Народ, поддержите девчонку. Пострадала из-за меня». Под постом шла масса комментариев с сердечками и плюсиками и комментарии, в которых пользователи выражали готовность помочь и спрашивали, как это сделать. Почти у всех – африканские и азиатские лица на аватарках. Вскоре многие из тех, кто ставил здесь плюсики, засветились в положительных комментариях на странице Калинковой.
«Это что, получается, девчонке вломили из-за этого человека?», – дёрнулась Воронцова. Однако пост был опубликован за пять часов до того, как на Калинкову напали. Появление этого поста никак не могло быть связано с самим нападением. Что означала фраза «пострадала из-за меня», Воронцова не знала. Да и люди, причастные к какому-либо преступлению и даже в нём раскаивающиеся, так открыто у себя на страницах это не выкладывают. Но Мария предположила, что под словом «пострадала» могут подразумеваться комментарии хейтеров, навалившихся на Калинкову. Значит, тот, из-за кого она пострадала, мог иметь какое-то отношение к этому посту, вызвавшему такой шквал негативных комментариев. Либо это тот, кто дал ей эту информацию, либо тот, кто сам же его написал.
Воронцова зашла в раздел «Друзья» и начала анализировать список пользователей. Выяснилось, что все те, кто защищал Калинкову, находятся в друзьях у этого «Ловца Квантов». Воронцова проделала то же самое на странице у Калинковой и сортировала огромный список друзей по хронологии их добавления. Выяснилось, что восемь человек к ней добавились в друзья вчера – как раз в день нападения. Первой высветилась Элла Магниева, второй – Габриэла Н’Тьямба – та самая негритянка, которую выставили зачинщиком пьяной драки с местными радикалами. И ещё несколько человек, имена которых были написаны на каких-то непонятных для неё языках. Но был момент, которых всех этих людей объединял – у всех на странице местом работы или учёбы был указан Адмиральский кораблестроительный университет. Последним в этом списке был всё тот же «Ловец Квантов», но, в отличие от остальных, добавлен он был уже после нападения.
– Пап, мне бы в АКУ съездить, со студентами поговорить, – подала голос Машка, оторвавшись от просмотра страницы Калинковой в соцсети.
Взгляд у неё был не скучающий, какой обычно доводилось видеть её отцу, когда его дочь расследовала очередную «бытовуху». Сейчас в этом взгляде читалась какая-то озадаченность, даже заинтересованность.
– Мотивируй, – Воронцов вытянул из пачки сигарету и закурил, внимательно глядя на дочку.
– Хоть поначалу и кажется, что это какая-то месть фашистов или запугивание со стороны владельца строительной корпорации, на самом деле всё вертится вокруг АКУ, – Мария говорила громко и с придыханием. – Вот смотри. Откуда была избитая негритянка и её компания? Из АКУ. Материал Калинковой о присвоении чужих патентов – тоже был про АКУ. Кроме того, я тут кое-что поискала в интернете: первый цех судостроительного завода, про который она пишет в своих ранних публикациях, изначально должны были передать АКУ для размещения там опытной лаборатории. Ректор озвучивал этот вопрос на депутатских комиссиях и заручился поддержкой местной власти. Но когда всё пошло выше, получил отказ на уровне Министерства Обороны. А потом сюда и вовсе завели эту фирму. И произошло это через месяц после того, как Крючков сменил свою должность, уйдя с многолетнего насиженного места начальника ДГБ первым замом в мэрию.
Воронцов вдыхал табачный дым, внимательно слушая дочку. Машка и раньше любила вот так рассесться на стуле и, покачиваясь туда-сюда, выдвигать гипотезы и делиться своими размышлизмами. Обычно отец за такое её страшно ругал: «У тебя свидетели не опрошены, осмотр места преступления не произведён. Какие нахрен гипотезы?». После чего Машка переставала раскачиваться, принимала позу школьника и, опустив потухшие глаза, кивала головой и шла опрашивать и осматривать, напрочь теряя интерес к делу.
И вот сейчас он открыл рот, чтобы как обычно сказать свою коронную фразу про осмотр места происшествия, но дочка его перебила.
– И да, пап, на Тупик Тральщиков я сейчас не поеду. Там дэгэбэшники всё без меня осмотрели и затоптали. А вот в АКУ я бы съездила и со студентами поговорила. В частности, с той самой негритянкой, на которую наш горотдел повесил пьяную драку. И, если честно, для меня пьющая негритянка выглядит как большая экзотика. Вот если бы травку курила – это другое…
Воронцов слушал и удивлялся. Ему обычно нравился ход мыслей дочери. Но иногда ему казалось, что в своих измышлениях она взлетает «в облака» и пытается искать «высокие мотивы» там, где они достаточно приземлены и носят самый что ни на есть бытовой характер – то, что больше всего ненавидела в любых делах его дочь.
– Для начала родителей опроси, – настаивал отец.
– Родители никуда не денутся, – парировала дочка. – А вот к студентам надо бы по горячим следам. И дело тут не только в негритянке. Меня больше заинтересовал пост про кражу изобретений у неё на странице. Во-первых, сколько она могла пробыть в АКУ? Учитывая встречу с уполномоченной перед этим – максимум полдня. Откуда у неё за такой короткий промежуток времени могло появиться столько информации? Не думаю, что за какие-то несколько часов она выяснила это всё сама. Даже для меня это как минимум несколько днейплотной оперативной работы. А во-вторых, в комментариях за неё заступился один пользователь. Я зашла к нему на страницу и начала читать другие посты. Так вот, пост Калинковой очень похож на его риторику.
– И что же это за человек? Работник вуза?
– Понятия не имею. – Мария снова прикусила карандаш, который держала в руке. – Имя вымышленное. На фотографиях он везде то в балахоне с капюшоном, то в защитном костюме или сварочной маске… Короче, я хочу поговорить в АКУ с этой негритянкой. А ещё у студентов выяснить, что это за загадочный тип прячется под ником «Ловец Квантов».
Мария показала отцу комментарии с чертежами. Степан Воронцов вгляделся в текст, почесал затылок и, бегло глянув на чертежи, в которых он абсолютно ничего не понимал, вернул телефон дочери.
– Машка, а с чего ты взяла, что он вообще имеет к АКУ хоть какое-то отношение?
– Ну, по фотографиям и по постам же видно, что он технарь.
– Слушай, этот технарь может быть с любой точки планеты. Его привязки к АКУ я вообще не вижу.
– А чертежи со штампами АКУ? Откуда бы они взялись у рандомного технаря «с любой точки планеты»? А друзья, треть из которых – студенты АКУ? И плюс его «чистосердечное признание», что именно он подставил Калинкову.
Машка передала отцу смартфон, на экране которого был репост Ловца Квантов со страницы Калинковой и слова о том, что пострадала она из-за него.
– Возможно, целью нападавших было не столько «навалять» Калинковой, сколько запугать её информатора, который, судя по всему, имеет непосредственное отношение к Адмиральскому кораблестроительному университету. Это всего лишь одна из версий.
– Ну, остальные версии это не исключает. – Воронцов раздавил докуренную сигарету о пепельницу.
– Я понимаю, – убеждала Мария. – Но как минимум кто-то же слил ей инфу про патенты. И опубликовала она её как раз во время своего нахождения в АКУ. Из чего я делаю вывод, что именно в университете есть некто, кто осведомлён о скрытой деятельности работников вуза и кому было выгодно действовать именно через эту журналистку. – Девушка глубоко вздохнула, откинувшись на спинку стула. – Все события, в которых засветилась журналистка в течение суток перед нападением, связаны с АКУ. И развязывать этот клубок надо именно оттуда.
– Хорошо, – кивнул отец, – съездишь в АКУ. Но сначала – родители.
– Пап, а зачем? Ну приеду я сейчас, такая крутая, к родителям Калинковой – о чём я их буду спрашивать? Знают ли они, что ей отказали в госпитализации? Какими делами она занималась? Родители вряд ли будут в курсе того, что нас интересует. Она и дома-то после работы не была.
– Машка! Ну ты же знаешь стандартную процедуру. Родители, коллеги… Парень, если он у неё есть…
– А что этот парень до того, что мы сейчас расследуем? Что он может сказать?
– Господи, ну самое элементарное! Круг знакомств, круг интересов. С кем общается, кто друзья, где вообще бывает?..
– Она уже взрослый человек, папа! Она, может, и дома не ночует. Они что, всё должны о ней знать?
– Ну и что, что взрослый? Ты у меня тоже взрослая, и тоже часто дома не ночуешь. И тем не менее, от меня ни на шаг. Работаешь в управлении под моим началом. Я про твоих хахалей-трахалей знаю всё, от и до – начиная от того, в каких труселях они с тобой в постель ложатся и заканчивая тем, с какими шлюхами ездят по заграницам. Хотя казалось бы – ты взрослая, самостоятельная, дома не ночуешь, мне ничего не рассказываешь.
Машка круто развернулась и обиженно произнесла:
– Пап, я тебя не понимаю. У нас такое серьёзное дело, столько странных обстоятельств. А ты от меня формальностей хочешь? «С кем дружила, с кем общалась». Вместо того, чтобы начинать этот клубок разматывать оттуда, где он и начал запутываться, я уже провести ряд каких-то формальных допросов.
Отец подошёл к ней ближе и строго посмотрел ей в лицо.
– Вот как раз потому, что это дело настолько запутано, и нужно начинать с основного, – строго сказал он ей. – К родителям она ехать не хочет, а к каким-то студентам, к которым пострадавшая и отношения не имеет, прям рвётся. Откуда ты знаешь – может, родители знают больше, чем кто бы то ни было! А вот если родители тебе скажут, что она общалась с кем-то из АКУ и ты укажешь это в протоколе, тогда у тебя будут все основания ехать в АКУ.
– Да какие основания, пап? – недоумевала дочка. – Перед нападением она была в АКУ, кто-то ей там слил информацию о незаконной деятельности некоторых научных сотрудников… Это что, не прямое основание нанести туда визит?
– Нанесёшь. Но сначала – родители, больница и коллеги этой Калинковой. Всё чётко по этой схеме! – сурово говорил отец, ударяя пальцем о край стола на каждом слове. – И ни к какому Крючкову ты без меня не едешь. Поняла? А то намылишься, уж я-то тебя знаю. Записывай адрес родителей: улица Правды, дом 14, квартира 35.
В этот момент старый рабочий телефон на его столе ожил и стал издавать характерные звуки. Звонили из дежурной части.
– Степан Макарович, у нас тут вооружённое нападение на начальника казначейства в собственной квартире, – раздался голос дежурного в трубке. – Туда уже направлены два наряда, но не мешало бы следственно-оперативную группу.
– Адрес! – Воронцов быстрым движением перевернул страницу блокнота и достал лежащий за правым ухом огрызок карандаша.
– Улица Правды, дом 14, квартира 36.
– Что? – переспросил начальник райотдела.
Воронцов тут же достал мобильный.
– Шукин, готовь группу на выезд. И пусть Алексеев берёт автозак.
Он посмотрел на Машку. Толкать свою дочь на допрос родителей Калинковой, учитывая, что сейчас в соседней квартире происходит вооружённое нападение, он не собирался. Поэтому сделал второй звонок.
– Саныч, готовь бобик, сейчас Машку повезёшь в АКУ…
– Андреев, помоги Щукину в оружейке. Сегодня я поеду с вами. Это ж надо – средь бела дня, на казначейшу…
Мария несколько раз хотела открыть рот, пока отец совершал серию быстрых звонков, ходя из угла в угол.
– Пап, всё в порядке? – во взгляде Марии читалась обеспокоенность.
Воронцов резко остановился напротив неё и потрепал по голове, рассеянно глядя куда-то в потолок.
– Как обычно, Машка. Ограбления, бандиты, гопота… – Он думал о чём-то своём. – Езжай в АКУ, как ты и хотела. Я уже с Санычем договорился, он тебя подвезёт. А мы сегодня по старинке – на автозаке.
Он подошёл к вешалке, снимая свою фуражку.
– Маш, я побежал, захлопнешь дверь, – раздалось уже из коридора.
Столь резкая смена решения отца её удивила, но не так, чтоб совсем. Она этому дала другое объяснение. Сейчас, очевидно, её отец будет занят какой-то стычкой с гопотой. И когда она ему привезёт протокол допроса, ему будет абсолютно некогда его вычитывать. Несмотря на грубость, мужиковатость и порою резкие ответы, со всем, что касалось документов, Воронцов был крайне педантичен. Было несколько вещей, которые, по мнению Воронцова, должны быть выполнены безукоризненно – осмотр места происшествия, а также допрос родных и близких. И сколько Воронцова себя ни помнила, за проколы в оформлении этих документов он чехвостил всех и сразу.
А ещё у него была ещё одна фишка: если его подчинённые чего-то не понимали и начинали откровенно «тупить», в разговоре с ними он легко мог перейти на блатной жаргон. «А на каком языке с тобой говорить, если ты нормального языка, на котором говорят полицейские, не понимаешь. Буду с тобой говорить на языке гопоты». Удивительно, но после такого его подчинённые действительно начинали соображать быстрее. Фраза «Ты чё, в натуре, рамсы попутал?» была одной из его коронных. Молодняк его за это любил и часто пародировал. Многие его «блатные» высказывания стали крылатыми не только в Усть-Ингульском райотделе, но и среди полицейских всего Адмиральска.
* * *
Капитан департамента госбезопасности Кирилл Егоров рассматривал в руках толстую папочку со сметами на оборудование, с ухмылкой глядя на растерянную чиновницу, которая сжимала кулаки от гнева и злости. Эту человеческую эмоцию он особенно любил, когда сильные мира сего испытывали перед их конторой своё бессилие. В эти минуты он торжествовал, ощущая своё могущество и свою власть над их эмоциями. Стоит сейчас сказать пару нужных фраз, как он вгонит эту Верховцеву в лютый страх, а захочет – доведёт до бешенства. Вот только осталось определить, в каком из состояний с ней лучше работать. Интерес вызывала и сама папочка. В ней находились прошения о выделении средств из городского бюджета на капитальный ремонт кровли трёх цехов Первого судостроительного завода. Там же находились сметы и проектная документация.
Если бы речь шла о каком-либо другом объекте, и Стешкину, и Верховцевой можно было бы запросто пришить коррупцию. О любом другом, но только не в хлам убитом первом судостроительном заводе, про который уже по городу начали ходить байки, что работники меняют перегоревшие лампочки за свой счёт, а скоро, глядишь, будут на завод известь и краску приносить, чтобы побелить стены и привести в порядок плинтуса и перила. Не хочет министерство Обороны выделять денег на «допотопный» судостроительный завод, не считает целесообразным, а оно то тут прохудилось, то там пришло в негодность.
Егоров не раз видел, как на митингах в защиту судостроительного завода горожане кидали деньги в своеобразную копилку – шестилитровую пластиковую баклажку с отверстием, прорезанным в крышке, которую приносил бывший начальник заводского профсоюза Николай Архипов, а теперь носит Агата Мичман. И на каждом следующем собрании они давали подробный отчёт о потраченных средствах горожан. Для Егорова, как для жителя города, было вполне неудивительно, что какой-то чиновник высокого ранга, используя своё служебное положение, просит начальника казначейства об услуге – выделении средств на ремонт именно Первого судостроительного. Тем более, речь в документах шла о специальном фонде городского бюджета, в котором к концу года всегда оставались какие-то средства, и их нужно было как-то освоить. Однако понимал Егоров и другое. Делает это Стешкин не только из альтруистических побуждений, но и по личной просьбе своей бывшей любовницы Агаты Мичман. Более того, он обратил внимание, что под всеми документами стоит подпись Семёна Караваева – бывшего директора судостроительного завода, а ныне ректора АКУ. Именно того Караваева, которого ДГБ обыскивало этой ночью и которого подозревает в причастности к истории с прибором.
– Маргарита Геннадьевна, разрешите поинтересоваться, это что такое? – Егоров ткнул пальцем в подпись под ходатайством о выделении средств. – Почему здесь подпись бывшего директора, а не нынешнего?
– Потому что этому вопросу уже несколько лет, – сдерживая свой гнев, объясняла Верховцева. – В момент отправки этого обращения он был полноправным директором. И сейчас его увольнение оспаривается в верховном суде как незаконное.
– А что мешало его рассмотреть уже с участием нынешнего директора?
– Как минимум его постоянное отсутствие на рабочем месте, – жёстким голосом произнесла чиновница. – Его уже много раз приглашали на заседание нашей планово-бюджетной комиссии. Он со своего Причерноморска носа не покажет. Сильный царь! И замы у него же такие же. Вот что значит назначать не местных.
Егоров, не спавший ночь, испытал ощущение дежавю. В какой-то момент ему показалось, что перед ним стоит председатель заводского профсоюза Агата Мичман. Это была полностью её риторика.
Но быстро успокоил себя тем, что начальник казначейства, возможно, сама общалась с руководительницей заводского профсоюза и просто использует её фразы.
«Значит, они в одной упряжке», – подумал Егоров в секундной полупрострации. Проделав над собой усилие, чтобы снова привести себя в чувства, Егоров продолжил.
– Завод у нас в чьей собственности?
– В государственной. Вам ли не знать? – резко ответила Верховцева.
– В таком случае, объясните мне, ЧТО ЭТО ТАКОЕ? – Егоров указал на строчки, где говорилось об источнике средств. – Вы всерьёз собирались рассматривать вопрос о выделении денег на восстановление завода из городского бюджета? – Дэгэбист изобразил удивление. – Вам не кажется, что это попахивает нецелевым использованием средств? Завод – государственный, а деньги – городские…
– А то, что там работают наши люди, жители нашего города, которые налоги платят в городской бюджет, это ничего? И то, что они вынуждены из своего кармана тратить на покупку лампочек и инструмента – по-вашему, тоже нормально? – возмущалась Верховцева. – Может, им ещё и текущие крыши государственного предприятия за свой счёт ремонтировать?
– Про лампочки и инструмент – это вам рабочие так сказали? – усмехнулся Егоров, наслаждаясь состоянием чиновницы. – Убедительно.
– Послушайте, я вас не пойму. В этом ли городе вы живёте? У меня такое чувство, что не в этом. Вы и вправду выступаете против того, чтобы мы отремонтировали наш завод? Мы собирались на это задействовать деньги из специального фонда, которые в конце года, если мы их не используем, мы обязаны будем вернуть государству. – И, повысив голос громогласно произнесла: – Вы совершенно не знаете бюджетного законодательства! Ни малейшего понятия! На кой ляд тогда лезете?!
* * *
В этот момент в квартиру Верховцевой вбежали четверо полицейских. Двое из них держали наизготове винтовки.
– Всем стоять! Руки за голову! – закричал один из ворвавшихся, направляя оружие на находящихся в квартире.
Вслед за вооруженными полицейскими вошёл лысый мужчина в форме полковника.
Оперативники департамента госбезопасности развернулись и направили автоматы на вошедших, чем и вовсе обескуражили начальника Усть-Ингульского райотдела полиции Степана Макаровича Воронцова.
– Э, ребята, поосторожнее. Мы из полиции, – мягко проговорил Воронцов, опуская табельный пистолет и озираясь вокруг.
Вот начальник отдела по борьбе с терроризмом и экстремизмом Кирилл Егоров. Поодаль на диванчике расположился сержант Самокуров. С ним Воронцов несколько раз пересекался по делам, проводимым в рамках совместной антикоррупционной кампании. Рядом с Егоровым стояла какая-то смазливая шатенка в форме лейтенанта, её Воронцов не знал.
– Мы что, с вами по одному адресу работаем? – удивился начальник Усть-Ингульского райотдела.
– На каком основании вы здесь находитесь? Здесь место проведения следственных действий! – тут же заявила бойкая шатенка, глядя на лысого полицейского сверху вниз.
– Это ты мне говоришь? – изумился Воронцов, глядя на девушку в синей форме ДГБ. – Вообще-то, нам на пульт полиции поступило сообщение, что вооруженные люди вторглись в квартиру к начальнику городского казначейства. Так что у нас тут тоже свои следственные действия. Но вы, я смотрю, уже справились. Оперативненько, однако, молодцы. Кого хоть поймали-то?
В этот момент инициативу перехватила Верховцева. Выдернув серую папку из рук у капитана Егорова, пребывающего в легком замешательстве, она отошла с ней за спину Воронцова.
– Это они – мошенники! – Верховцева указала на Егорова и его напарницу. – Они мне ордера не предъявили, своих удостоверений не показали! Ворвались в мою квартиру, размахивая оружием! Сломали дверь в комнату дочери и её мужа! А теперь ещё и ручонки свои немытые тянут к важным финансовым документам!
Слушая Верховцеву, Воронцов менялся в лице. Доставая пачку сигарет из кармана кителя, он перевёл насмешливый взгляд на Егорова и шатенку.
– Что-то я не понял. Кирилл, вы что, и есть та самая «вооруженная банда»? – засмеялся Воронцов. – И что, вправду без ордера? Она же потом всё это обжалует.
– Ордер есть, – нарочито низким голосом произнесла шатенка.
Она открыла свою папку, достала оттуда распечатанный листок, ткнула его перед носом Воронцова и тут же убрала обратно в папку. Эта особа в синей форме дэгэбистов сразу вызвала у Воронцова неприязнь. Мало того, что баба, так ещё и спесью несёт за версту.
– Ты чё мне как фаеру тычешь? Нормально покажи, чтоб я прочитать смог, – пошёл он сразу вразнос. – Давно в органах работаешь? Документы предъявлять не научилась? Распустил вас Дыня, я смотрю. Совсем уже нюх потеряли.
Такого резкого перехода с любезностей на «наезд» девушка в форме явно не ожидала.
– Я не обязана вам ничего давать, – подчеркнуто-пренебрежительно произнесла шатенка. – Вы забываетесь. Я такой же работник органов, как и вы.
– Такой же? – скривился начальник Усть-Ингульского райотдела. – А вы, простите, кто? Что-то раньше среди оперативников я вас не видел. Назовитесь, пожалуйста, девушка.
– Специалист отдела по связям с общественностью управления департамента государственной безопасности, лейтенант Бэлла Артамонова! – обиженно проговорила та.
– Связям с общественностью? – переспросил Воронцов. – А каким боком этот отдел к оперативно-следственной деятельности? – И, обращаясь к стоящему рядом Егорову, поддел уже его: – Кирюш, у вашей пресс-службы появились новые функции? Они у вас уже обыски проводят?
Бэлла с раздражением полезла в папку и достала еще один документ – распоряжение заместителя начальника ДГБ Павла Дыни, которым была произведена замена Анастасии Викторовны Артамоновой на Бэллу Викторовну в связи с резким ухудшением здоровья и необходимостью прохождения курса лечения.
– Мм. Сестричка, значит? Ну, так бы сразу и сказали, что с вас спрос невелик. А то я уж грешным делом подумал, что у вас в управлении сменилась кадровая политика. Внутренние органы заменили наружными, – съязвил Воронцов, бросив лукавый взгляд уже не только на Бэллу, но и на специфического вида барышень, привлечённых к обыску в качестве понятых.
– Вас я бы тоже в причастности к полиции не заподозрила, – решила взбрыкнуть в ответ на колкости Воронцова Бэлла Артамонова, но голос звучал обиженно. – И что за лексикон такой – «фраер», «нюх»?
– А это чтобы вам понятно было. Или вы с таким контингентом уже брезгуете работать? – вновь подколол дэгэбистку начальник райотдела, после чего обратился к Егорову, который стоял неподалёку и не знал, что говорить. – Кирюш, что ж ты, бывший КВНщик, так хреново проводишь работу с подчинёнными? Они ж у тебя вообще юмора не понимают.
Сказав это, Воронцов даже сам не сразу понял, что зацепил из биографии Егорова тот факт, который капитан ДГБ предпочитал спрятать поглубже, а то и вовсе забыть. Окончательно деморализовавшись, Егоров был не в силах вступать с Воронцовым в какой-либо спор. Он вышел из комнаты Верховцевой и направился в комнату архитектора Нилова и его жены.
– А теперь объясняю тебе популярно. Из этой квартиры поступил вызов, что сюда ворвалась группа вооруженных бандитов. Так что здесь я нахожусь на законных основаниях. И я должен убедиться, что основания для вашего здесь нахождения не менее законны, – как ни в чём не бывало продолжал Воронцов, обращаясь уже к Артамоновой. – Так что ты мне, девочка, не дерзи. А выполняй то, что я у тебя прошу. Иначе у меня есть все основания доставить тебя в райотдел, – сразу же, не церемонясь, поставил Артамонову на место Воронцов.
Сгорая от злости, шатенка снова достала из папки документ и протянула его Воронцову.
– Так-так-так. Ордер на проведение следственных действий, – начал читать Воронцов. Но в какой-то момент запнулся и начал оглядываться по сторонам. – Подождите. Это какой номер квартиры?
– 36-й, – сказал ему кто-то из стоящих рядом полицейских.
– А здесь что написано? – Воронцов вновь удивлённо уставился в бумажку и ткнул Артамоновой в то место, где была указана 35-я квартира. – Где ордер на проведение следственных действий в 36-й квартире?
– Будет. На подписи, – закрыто выговорила Бэлла и её щёки начали наливаться густым бордовым оттенком.
– Я не понял. Что значит на подписи? Вы хозяйке квартиры его должны были предъявить перед началом обыска. Ордер является основанием для его проведения. – Воронцов подошёл к ней ещё ближе и смотрел на неё хитрым пронизывающим взглядом. – Вы реально вломились сюда без ордера? Вы чё, совсем уже оборзели?
– Были основания считать, что здесь прячут подозреваемую, – надув губы, процедила Артамонова.
– А почему вы тогда в 37-ю квартиру не вторглись, в 38-ю, 40-ю? В мою квартиру почему не ворвались? С этим же самым ордером. Почему нет? Может быть, я её прячу.
Артамонова надменно отвернулась с высоко задранным носом. Чувствовалось, что ей было крайне неуютно.
В ордере, который показала ему эта шатенка, гонор которой совершенно не соответствовал разуму, Воронцов увидел фамилию Калинковой, но в беседе с этой глупенькой дэгэбисткой намеренно не привлекал внимания к фамилии подозреваемой. То, что дело о нападении на журналистку расследует его дочь, дэгэбисты, по всей видимости, ещё не знали. Но Воронцов уже примерно догадался, что в квартире у Маргариты Верховцевой Егоров и его гоп-компания искали именно её, Калинкову. Почему они её ищут, он знал из ночного разговора с таксистом, который подвозил журналистку к телецентру и которого «сбагрил» ему замначальника управления ДГБ Павел Дыня, когда таксисты начали штурмовать их управление. Непонятно только было, почему они решили, что журналистка может прятаться именно здесь.
– Где Егоров? – спросил Воронцов. – Пошёл в уборную сгорать от стыда?
– Он в соседней комнате. Нилова допрашивает.
– Кого-кого? – Воронцов, казалось, даже не сразу поверил в услышанное.
Он зашёл в комнату, куда перед этим ретировался Егоров. В комнате он увидел, как капитан ДГБ задаёт вопросы бородатому мужчине, стоящему за кульманом, делая при этом вид, что Воронцова не замечает. А со стола, на котором были беспорядочно разбросаны различные художественные предметы, стирает пятна разноцветной краски молодая перепуганная девушка – очевидно, его жена.
Вышел из комнаты Воронцов с расширенными глазами. И тут же растерянно обратился к Бэллочке:
– Вы что, его в чём-то обвиняете?
– Пока ни в чём. Берём пояснения. Пытаемся установить местонахождение подозреваемой.
– То есть, вы вторглись в квартиру начальника казначейства без ордера, чтобы взять у Нилова пояснения? – Воронцов был уже не просто удивлён, а ошарашен.
– Не только у него. Просто он в этот момент оказался в квартире. И повёл себя неадекватно.
Воронцов подошёл к Бэлле, обнял её за шею и вывел в коридор. И там более тихим голосом продолжил:
– Вы чё, с катушек съехали? Вы вообще знаете, кто это?
– С его слов, зять Маргариты Верховцевой.
– Человек Раздольского. Его личный архитектор, – тут же объяснил несмышлёной дэгэбистке начальник Усть-Ингульского райотдела. – Он ему все объекты спроектировал. Рестораны, кафешки, фазенды. Надеюсь, тебе не надо объяснять, кто такой Юрий Раздольский?
– Ну, я знаю. Бизнесмен.
– Не просто бизнесмен, а криминальный авторитет. Или, как о таких говорят, дабы не нарваться на иск и неприятную встречу вечерком под домом – «предприниматель с сомнительным прошлым». А вы мало того что впёрлись в дом к его личному архитектору и его тёще-казначейше с нарушением всех процедур, так ещё и без чётко сформулированных обвинений? Знаете, как это называется на языке криминала? «По беспределу». Вам чё, жить надоело? Захотелось острых ощущений?
– А я ещё удивилась, почему он такой спокойный. – Голос Бэллочки, которая вела себя до этого очень нагло и бесцеремонно, зазвучал теперь куда более взволнованно.
– А кого ему бояться? Вас? Бэллочка, попуститесь. Вы слишком много о себе возомнили. Сейчас он позвонит своему Юрию Алексеевичу, а завтра Дыня будет сношать вас обоих, тебя и Егорова, у себя на ковре, в самых неудобных позах.
Воронцов снова вышел в зал и обратился к Верховцевой, которая как раз прятала спасённую от дэгэбистов папку в кожаный чемоданчик.
– Маргарита Геннадьевна, вы заявление писать будете?
– Конечно, буду! – решительно ответила чиновница. – И не просто подам заявление, а до суда доведу! И взыщу с них и за сломанные двери, и за краски моей дочери, привезённые из Италии, и за испорченный этими красками стол!
Повернувшись к Бэлле, Воронцов лукаво произнёс:
– Так что? Дыне сами доложите, в какую вы задницу влезли? Или мне позвонить?..
Едва мать Калинковой распахнула дверь, квартиру заполнил громкий взволнованный голос какой-то женщины.
– Коля! Лидочка! Вы почему на телефон не отвечаете? Я уже полбутылки валерьянки выпила, никак не могу успокоиться! Представляешь, десять минут назад звонили… Ой!
В квартиру вошла крупная, но не полная, брюнетка пятидесяти лет в атласном бирюзовом халате, расписанном нежными бело-розовыми лотосами. Увидев направленный на неё пистолет, который держал в руке крепкий мужчина, стоящий за спиной Лидочки, женщина застыла.
– А вы кто, простите? – вернув самообладание, поинтересовалась она.
В прихожую вышел капитан Егоров и удивился, услышав знакомый голос.
– Здравствуйте, Маргарита Геннадьевна, – в его голосе звучали нотки лукавства. – Кого-кого, а вас мы точно не ожидали здесь увидеть.
Узнать Маргариту Верховцеву было несложно. Так же, как и Стешкин, она была чиновником и занимала высокую должность – начальник городского казначейства. Только в отличие от Стешкина, который с недавних пор стал для Ники товарищем, Маргарита Геннадьевна приходилась девушке родной тётей – была сестрой её отца.
– Так а что ожидать? По соседству живём ведь… – Верховцева с опаской посмотрела на мужчину с пистолетом.
Женщина аккуратно положила руку на плечо дэгэбисту с оружием, худощавому парню невысокого роста, и плавно начала проводить своей ладонью по его руке.
– Вы бы свою пукалку убрали, товарищ, – сказала она, словно гипнотизируя. – Чай, жилой дом, а не хаза с блат-хатой.
Парень был обескуражен, но применить оружие против чиновницы высокого ранга не решился. Дойдя до кисти, пальцы Маргариты крепко сжали его запястье и силой увели руку вниз.
Егоров и Артамонова переглянулись.
– По соседству, говорите? – вздёрнула бровь Белла Артамонова. – Интересно…
Дэгэбистка кивнула своим коллегам в сторону выхода в тамбур, соединяющий две квартиры – и все направились туда. Как оказалось, прямо в ту квартиру, откуда вышла Маргарита Геннадьевна.
Квартиры в доме 14 по улице Правды обе семьи получили практически одновременно, в 1990-м году, на закате Советского Союза. Геннадий Калинков, отец Николая и Маргариты, снял документальный репортаж про город судостроителей, который был признан лучшим документальным фильмом, показывающим титанический труд советских рабочих. За него Калинков получил государственную премию и трёхкомнатнатную квартиру в новостройке. Его соседом стал Олег Верховцев – главный редактор городской газеты «Адмиральский вестник», редакция которой находилась прямо в здании мэрии. Верховцев сразу обратил внимание на дочь соседа, фигуристую брюнетку. Заметив это, девушка начала строить ему глазки, заходя в подъезд или выходя из лифта.
Как-то они встретились в тамбуре. Рита как раз закрывала входную дверь, собираясь уходить, а только пришедший с работы Олег рылся в своей борсетке в безуспешных поисках ключа от квартиры. Молодая девушка предположила, что ключ завалился за подкладку. С позволения соседа она протянула свою худенькую ручку в открытую борсетку, нашла дыру и спустя пару полминуты торжественно вытащила ключик. Олег открыл дверь своей квартиры и пригласил Риту зайти в гости, на чашку кофе. Вернулась девушка в свою квартиру на следующее утро. За вещами.
А спустя два месяца 37-летний Олег Верховцев пригласил 19-летнюю Риту Калинкову знакомиться со своими родителями, выбрав для этого уютный ресторанчик на берегу реки. Рита вела себя по-взрослому, но на шею возлюбленному не цеплялась. Мама Олега осторожно поинтересовалась, сколько девушке лет, и намекнула на разницу в возрасте с её сыном. На что Рита ответила, что ей скучно с парнями своего возраста, «которые так и не наигрались в машинки», и ей нравятся мужчины постарше. Впрочем, родители Олега догадывались, что в их сыне Риту привлекал не столько возраст, сколько статус – как ни крути, главный редактор городской газеты. Но учитывая, что девушка была из хорошей семьи, училась на финансиста и являлась одной из лучших учениц на курсе, противиться их отношениям они не стали. И даже были рады, что их сын нашёл себе молодую амбициозную студентку, с незаурядным, судя по выбранной специальности, умом, ещё к тому же дочь лауреата государственной премии по журналистике.
Спустя месяц Олег и Рита поженились, и девушка уже официально переехала в соседнюю квартиру к главному редактору. А спустя ещё год Рита Верховцева закончила учёбу и не без помощи мужа получила работу по распределению – должность младшего специалиста в городском казначействе. Почти сразу Верховцева показала себя грамотным и дисциплинированным сотрудником и очень быстро пошла на повышение. А за годы работы и вовсе дослужилась до начальника городского казначейства.
За это время её брак с Верховцевым только окреп. Жена-карьеристка не мотала нервы мужу по поводу поздних приходов, не устраивала ему сцен ревности, видя его на торжественных приёмах в мэрии рядом с молодыми журналистками, поскольку сама находилась в окружении мужчин-чиновников и принимала от них бокалы вина и комплименты.Поговаривали, что иногда супруг Верховцевой позволял себе шалости в бане с представительницами женского пола. Но на все намёки коллег об этом Маргарита отвечала, что это сущая чепуха, и, возмущённо вздёрнув брови, советовала говорящему не собирать городские плетни, а плотнее заняться своей непосредственной работой.
Все эти годы Маргарита Геннадьевна жила достаточно спокойно. Ситуации, когда ей приходилось метаться или повышать голос, происходили разве что на работе. При том, что сама она была довольно эмоциональной, все эти сложности она воспринимала достаточно легко и не принимала близко к сердцу, потому как была убеждена в том, что любая проблема решаема – надо только дать пенделя тем, кто её создал, и «добавить ускорения» тем, кто ленится её решать.
Но теперь она испытывала полное непонимание, переходящее в шок, видя, как дэгэбисты выходят из квартиры Калинковых и направляются ко входной двери её собственной квартиры. Ещё и в момент, когда её муж проходит лечение в санатории, а племянница и вовсе пропала.
Дэгэбисты бесцеремонно прошли внутрь, оставив обалдевшую хозяйку квартиры посреди тамбура.
– Эй, вы что? Вы не имеете права! – закричала вдогонку Маргарита Геннадьевна и погналась за ними.
Зайдя внутрь, Егоров присвистнул. В отличие от скромного убранства Калинковых, четырёхкомнатная квартира начальника казначейства поражала своим великолепием. Современная оргтехника, яркие обои и натяжные потолки со встроенными в них светильниками органично вплетались в античный антураж. Под стенами стояли фигурки ангелочков, купленные в каких-то антикварных магазинах, а стены украшали картины известных художников.
Дверь в одну из комнат была закрыта изнутри. Дэгэбисты начали колотить по ней ногами и прикладами оружия. Замок в деревянной двери с аккуратной резьбой, не видавший подобных сцен, не выдержал такого натиска – и с треском, характерным для ломающейся древесины, дверь распахнулась.
За большим столом с парными угловыми диванчиками застыла девушка с чашкой в руках. На вид ей было лет двадцать пять – двадцать семь. И лишь чёрный полупрозрачный пеньюар, прикрывал её соблазнительное тело – скорее от легкого холода, нежели посторонних глаз.
Посреди комнаты какой-то бородатый мужчина худого телосложения с темно-русыми волосами стоял за кульманом и что-то чертил. Он был настолько сосредоточен на своей работе, что на весь переполох, поднявшийся в его квартире, даже не обращал внимания.
– Руки вверх! – закричали ворвавшиеся в зал особисты.
Мужчина послушно поднял руки, не обронив карандаша, а кульман скатился вниз, прочертив вертикальную линию.
– Зачем же так громко-то? – спросил бородач так, словно это происходило не с ним. –Материальный ущерб кто возмещать будет?
Егоров опешил, пытаясь найти ответ на фразу, которая выбивалась из его шаблона. Инициативу перехватила стоящая возле него Белла Артамонова.
– Где Вероника Калинкова?! – произнесла она своим низким голосом.
– А она здесь должна быть? – флегматично ответил мужчина за кульманом, даже не шелохнувшись.
– Нам надо осмотреть помещение, – поставила перед фактом дэгэбистка.
– Осматривайте, – буркнул бородач и продолжил себе что-то чертить. – Зачем столько шума?
Сотрудники ДГБ начали обшаривать полки в шкафах, рыться в каких-то документах, переворачивать всё вверх дном. Какой-то другой сотрудник начал проверять всё металлодетектором.
Молодой бородатый чертёжник продолжал стоять за кульманом, даже не поворачивая головы в сторону непрошеных гостей, и своим невозмутимым поведением вызывал раздражение и недоумение у капитана Егорова.
– Кто вы такой? – пристально посмотрел на него Егоров.
– Человек, – равнодушно бросил тот.
– Я вижу, что не собака. Здесь вы что делаете?
– Вы не поверите, я здесь живу, – невозмутимо ответил мужчина за кульманом. – А в данный момент работаю.
– Кем вы работаете?
– Архитектором.
– Где вы работаете архитектором?
– На фирме.
– На какой фирме?
– Проектной.
– Что вы сейчас делаете?
– Работаю над проектом.
– Каким проектом?
– Думаете, к вашему вторжению в мой дом это имеет хоть какое-то отношение?
– Вопросы здесь задаю я! – гаркнул на него Егоров. – И прошу давать на них развёрнутые ответы!
– Хорошо, – выдохнул архитектор. – Я, Нилов Роберт Андреевич, 1989 года рождения, выпускник Причерноморской государственной академии искусств по специальности «Архитектура», сейчас работаю над эскизным проектом летней площадки с ротондой для ресторана «Золотая Лагуна», расположенном на побережье Южного Буга, в двадцати двух километрах от города Адмиральска. Заказчиком выступает фирма «Юнона и Авось», владельцем которой является известный предприниматель Юрий Алексеевич Раздольский. Вы ответом удовлетворены?
Егоров сжал кулаки, нервно захватив и выдохнув воздух. После бессонной ночи и череды неудач с поиском прибора, который журналистка Калинкова утащила из вуза, он почувствовал приступ невероятной озлобленности и боялся, что в какой-то момент может не сдержать себя в руках.
– Какова у вас степень родства с этой женщиной? – дэгэбист указал на Маргариту Геннадьевну Верховцеву, которая стояла в дверях, стремясь войти внутрь комнаты, однако путь ей загораживали сотрудники ДГБ.
– Я для неё зять, – всё так же спокойно сказал архитектор, не отрываясь от работы. –Соответственно, она – моя тёща.
– Кем вам приходится Калинкова Вероника Николаевна?
– Никем, – бородач ластиком стирал вспомогательные линии на чертеже и был явно не расположен к разговору.
– Что значит никем?! – Егоров начал выходить из себя.
– Кажется, это называется золовка, – потряс карандашом в воздухе архитектор. – А вообще, я не помню. Я не знаток генеалогической терминологии. Забейте в поисковик. До женитьбы она была для меня совершенно чужой человек. Впрочем, и сейчас я её вижу по самым большим торжествам.
– Что вам известно о её нынешнем местонахождении?
– Нынешнем? – улыбнулся архитектор. – Где она находится сейчас, я не знаю. Где находилась вчера, тоже не знаю. Как не знаю и того, где она будет завтра.
– Почему, когда мы сюда вошли, дверь в эту комнату была закрыта? – сурово спросил Егоров, подойдя к мужчине вплотную.
Тот усмехнулся и обратил на Егорова взгляд, преисполненный даже не иронии, а откровенной насмешки – словно перед этим Егоров сказал что-то совсем уже глупое.
– Хотя бы потому, что это моя квартира, – невозмутимо и спокойно ответил он. – В своей квартире я волен делать что захочу. Тем более, о своём визите вы нас не предупреждали.
– Зачем, находясь в квартире с другими членами семьи, вы закрываете изнутри двери? – членораздельно цедил дэгэбист. – Вы что, здесь что-то прячете?
– Чтобы избежать неловких ситуаций, – пожал плечами тот. – Я здесь нахожусь с женой. Могу быть элементарно не одет. В комнате напротив живёт моя тёща. Что непонятно? Вы же, когда у себя в квартире заходите в туалет, закрываете двери? Ни у кого же не вызывает подозрения, что вы там что-то прячете?
Капитан Егоров был свидетелем разного поведения людей при обысках и допросах. Он разделил их на пять категорий: страусы, хамы, герои, знатоки и пофигисты.
Страусы испытывали перед спецслужбами страх. Они не отвечали на телефонные звонки, не открывали дверь, надеясь, что о них рано или поздно забудут и всё утрясётся само собой. А когда двери их квартир вскрывали сотрудники органов, их охватывал животный ужас. Страусы не могли связно отвечать на поставленные вопросы. Однако разговорить таких было достаточно просто: рассказать им об уголовном деле, по которому они приходят, о статьях, которые им могут инкриминировать (люди боялись даже тогда, когда их привлекали к делу просто в качестве свидетелей), о том, какие последствия это может возыметь для них, их друзей и родственников, а потом объяснить, что всё можно уладить, если сотрудничать со следствием.
Были и те, кто откровенно хамил и дерзил сотрудникам органов, пугая своими связями и жалобами в другие инстанции. Однако «обламывать» таких тоже было довольно просто. Достаточно было «направить подопытного в лабораторию». На сленге Егорова это означало – привезти подозреваемого в управление. Там, после разговоров с дознавателями, хамы теряли былую спесь и становились тише воды и ниже травы. Особенно усиливало эффект усмирения, если о фигуранте сотрудникам органов было известно немножко больше, чем он мог себе представить. И стоило назвать какой-то факт из его биографии (часто весьма безобидный и по сути ничего не означающий) или намекнуть на какое-то пристрастие, которое он мог тщательно скрывать от своих родных (например, игровую зависимость или сексуальную ориентацию) – клиент тут же терял желание спорить с людьми в погонах, начинал перед ними лебезить и готов был рассказать всё что угодно, лишь бы об этом предосудительном, как ему казалось, факте не узнали его друзья и коллеги.
Герои обычно играли в молчанку. Капитану ДГБ очень часто приходилось слышать от них: «Можете меня арестовать, отправить за решётку, я вам всё равно ничего не скажу». Они были готовы пожертвовать собой ради других, и в этом была их слабость. Достаточно было намекнуть, что в случае их молчания и несогласия сотрудничать со следствием пострадают не лично они, а те, кто им дорог, герои сразу начинали колебаться. Оставалось лишь помрачнее расписать перспективу, которая светила дорогому для них человеку – и дело в шляпе. По этой схеме совсем недавно он привлёк к сотрудничеству фотокора интернет-издания «Баррикады» Артура Дорогина.
С четвёртой категорией работать было сложнее. Егоров называл их знатоками. Они хвастались знанием законов, внимательно следили за ходом обыска и укоряли особистов в нарушении процедур. Следственных действий они не боялись, знали свои права, и чтобыработать со знатоками, как раз таки и приходилось вербовать страусов, хамов и героев.
Мужчина за кульманом относился к пятой категории – пофигистов. Их психологии за долгие годы службы Егоров так и не смог понять. У него в квартире обыск, а он продолжает себе спокойно чертить на кульмане – нарисовал одну форму колонны, другую. Затем демонстративно достал большие наушники, старый кассетный плейер, какие уже давно не выпускают, и спрятал свои уши от лишних расспросов.
Но был во всём этом нюанс, который насторожил даже видавшего виды Егорова. Как правило, для любого человека, к какой бы категории он ни принадлежал и насколько невиновным бы себя ни чувствовал, обыск в его квартире – событие не рядовое, значимое. Архитектор же вёл себя так, словно всё, что вокруг сейчас происходит – сущая мелочь, на которую не стоит даже обращать внимание. Обычно так ведут себя те, кто довольно часто сталкивался с обысками и задержаниями, и уже не находят в них для себя ничего интересного. Либо те, у кого была очень хорошая «крыша». «Или больной, или какой-то особенный, – подумал про себя дэгэбист. – Приеду в управу – наведу о нём справки».
* * *
В это время Белла Артамонова прошла к сидящей за столом девушке в чёрном пеньюаре. Та обернула на незваную гостью своё миловидное личико – и дэгэбистка немного опешила. Сходство девушки с фигуранткой дела Вероникой Калинковой было поразительным. Такой же овал лица, форма губ, разрез глаз. Вот только у Калинковой черты лица были угловатые, будто бы на скорую руку вырезаны из дерева, а у сидящей за столом – более нежные и мягкие, словно выточенные из мрамора.
– Ника? – выговорила Белла, глядя на своих коллег.
– Инна, – девушка посмотрела на сотрудницу органов своими ярко-зелёными глазами. Вовзгляде читалось полное непонимание происходящего.
– Кто эта девушка? – недоверчиво спросила Белла у хозяйки квартиры, Маргариты Верховцевой.
– Моя дочь, Нилова Инна Олеговна, в девичестве Верховцева. Что вам от неё нужно?
Верховцева попыталась прорваться в комнату к дочери, однако снова была отстранена сотрудниками органов.
Артамонова подошла к девушке за столом. Судя по выражению лица, та была взволнована, но старалась не подавать виду.
– Инна, разрешите я присяду, – проговорила она, окинув взглядом диванчик.
– Конечно. – Девушка убрала лежащий на сидении деревянный планшет с листком бумаги, прикреплённым к нему биндером.
Бросив беглый взгляд на лист, Белла Артамонова разглядела на нём карандашный рисунок развевающегося флага с надписью «Золотая лагуна». Флаг держала обнажённая русалка. Изображение состояло из линий и было лишено тоновой проработки.
– Работа? – хмыкнула дэгэбистка, указывая на рисунок.
– Да, – кивнула Инна и взяла в руки карандаш. – Хозяин ресторана заказал ротонду, а на её куполе – флюгер с названием. Муж эскизный проект ротонды делает, а я – вот. – Она с гордостью развернула лист, демонстрируя эскиз.
– Скажите, Инна, а кем вам приходится Вероника Калинкова?
– Двоюродной сестрой, – ответила та.
Инна запустила пальцы в волосы и убрала назад крупные локоны, сражая сотрудницу органов ещё большим сходством с Никой.
В этот момент Белла невольно вспомнила свою сестру Настю. Именно таким жестом она убирала волосы с лица. Артамонову охватило чувство неприязни к этой особе.
– Часто ли вы видитесь с сестрой? – продолжала расспрос Белла.
– Ну, раньше почти каждый день виделись, сейчас реже. У меня работа, у неё… – девушка продолжила работу над рисунком, но карандаш в руках предательски дрожал.
– А вчера вы встречались? Или, может быть, созванивались, и она хотела вам что-то рассказать? – задала вопрос дэгэбистка, внимательно наблюдая за мимикой опрашиваемой.
– Нет, мне как-то не до того было, – Инна старательно вырисовывала хвост русалки. – Работы много, да и что нам обсуждать-то? Своими переживаниями она со мной не делится. Впрочем, как и я с ней своими.
На вопросы девушка отвечала спокойно и было абсолютно непохоже, что ей есть что скрывать. Либо это такая удачная маскировка.
– Вы сказали, что раньше с ней виделись каждый день. Что потом стало причиной охлаждения родственных отношений? Ваше замужество? Побоялись, что муж начнёт на неё заглядываться? – голос Беллы звучал с некоторой издёвкой.
Дэгэбистка пыталась нащупать больное место допрашиваемой и надавить на него. Обычно после такого женщины начинали говорить о конкурентке то, что до этого ни в коем случае не хотели озвучивать.
Инна оторвала взгляд от листа бумаги и насмешливо посмотрела на дэгэбистку.
– На кого заглядываться? На Нику? Она ж сущий ребёнок. Как вам такое в голову пришло? – девушка сдвинула брови и отложила в сторону лежащий на коленях деревянный планшет. Он зацепил край пеньюара и потянул его в сторону, обнажая чёрные кружевные трусики.
– Ну, младшие сёстры, они, знаете ли, такие, – слегка стушевалась Белла под взглядом художницы. – Не успеешь отвернуться – а твой мужик уже вовсю на них пялится. А они и рады стараться.
– Чьи младшие сёстры? Уж не ваши ли? – иронично бросила Инна.
Щёки Беллы раскраснелись. Она поднесла руку ко рту, как будто пыталась его зажать. Повисла пауза.
Инна снова положила планшет на колени и, как ни в чём не бывало, принялась дорисовывать обнажённую русалочью грудь, едва прикрываемую прядями длинных распущенных волос.
– Не много ли вы себе позволяете? Учитывая, с кем вы сейчас общаетесь, – выдавила из себя дэгэбистка.
– А кто вы такая? – хмыкнула Инна. – Я вас не знаю. И на общение с вами я не напрашивалась.
В сознании Беллы эта фраза почему-то прозвучала голосом Настеньки. Дэгэбистка старалась выглядеть уверенно, но именно в этот момент удержать равновесие ей почему-то было сложнее всего. Её лицо скривилось в неприятной гримасе.
Художница снова подняла голову и разразилась смехом.
– Расслабьтесь, госпожа следователь, или кто вы там? Ваше лицо словно в узел завязали. – Инна не скрывала издевательской улыбки. – И не собиралась я вас оскорблять. Это юмор у меня такой. Специфический.
Белла приложила руки к горящим щекам и начала жадно заглатывать воздух.
– Юмор, значит? У нас всё управление на ушах стоит! Похищен важный прибор. Ваша сестричка его выкрала из университета и куда-то заныкала. Возможно, к вам! – голос Беллы срывался от волнения. – Это была уникальная разработка, имеющая стратегическое назначение. А вам, значит, смешно…
Белла поднялась с дивана и направилась в коридор.
– Позовите сюда понятых, – требовательно произнесла она стоящему в дверях сотруднику.
* * *
Уже через минуту к входной двери подошли две девушки – блондинка и брюнетка. Короткая юбка брюнетки постоянно лезла вверх и девушка изо всех сил тянула её вниз в безуспешных попытках прикрыть колени. Однако вход в квартиру им перегородила Верховцева, став в проёме и обхватив руками дверную коробку.
Маргарита Верховцева брезгливо посмотрела на девушек, потом перевела пронизывающий взгляд на дэгэбистку.
– Я не поняла, зачем вы этих тащите ко мне в квартиру? – недовольно процедила чиновница, сделав акцент на слове «этих». – Что вы собрались делать?
На помощь Артамоновой подоспел Егоров, который начал объяснять про необходимость присутствия понятых во время таких следственных действий, как обыск.
– Это – понятые? Вы в каком борделе их нашли? – едва сдерживалась Маргарита Геннадьевна. – И кстати, коль уж вы говорите про обыск, ордер у вас есть? Я могу с ним ознакомиться?
– Сейчас всё будет, – кивнула Белла Артамонова и начала кого-то набирать в смартфоне.
Она начала отходить в сторону – видимо, чтобы скрыть свой разговор от ушей жильцов квартиры. Но Маргарита Верховцева пошла за ней. Приблизившись, она схватила Артамонову за плечо и резко развернула к себе.
– Что значит будет? – выпалила она, сгорая от негодования. – Вы что, задним числом ордерсобрались делать?
Белла горделиво увернулась от её рук и пошла в обратную сторону. Верховцева направилась за ней, намереваясь услышать вразумительный ответ, но та упорно делала вид, что её не замечает.
Она пригласила девушек-понятых пройти за ней к высокому изящному шкафчику, ручки которого отливали хромированным блеском. Дэгэбистка начала вытягивать с полок папки с листами бумаги, бросая их на стоящий рядом стол. Туда же полетели кисти, палитры, коробка акриловых красок. Инна увидела, как по столешнице из калёного стекла растекались разноцветные струйки, и решительно подошла к столу, хватая опрокинутую коробку.
– Стоять! – закричала Белла. – Руки от стола брать! Здесь идут следственные действия!
У Маргариты Верховцевой начали сдавать нервы. Потуже запахнув свой бирюзовый халат с лотосами, она подошла к Белле.
– Значит, так. Слушайте меня, девушка! – со злобой в голосе начала она.
– Я вам не девушка. А сотрудник департамента государственной безопасности, лейтенант Артамонова Белла Викторовна. Фамилия, стало быть, вам знакомая, – сквозь зубы процедила дэгэбистка, продолжая вываливать на стол альбомы с эскизами и коробки с художественными принадлежностями.
– Да мне плевать, кто ты там и какие у тебя звания, – продолжала Верховцева, покрываясь багровыми пятнами. – Ордер на обыск в моей квартире ты мне не предъявила. И удостоверение своё не показывала. Или вы сейчас же прекратите этот беспредел, или я звоню в полицию и говорю, что в мою квартиру вторглись неизвестные с оружием и крушат здесь всё вокруг. Кажется, это тянет на разбой!
– Как вы сказали? Разбой? – истерично расхохоталась Белла. – Мальчики, вы слышали? У них это, оказывается, разбой! Ох, насмешили. Давно я так не смеялась.
Она достала из верхней полки ещё одну большую папку и раскрыв её увидела портрет – до боли знакомой и неблагонадёжной, по меркам ДГБ личности, представляющей угрозу государственной безопасности – судостроительницы Агаты Мичман.
– Понятые, вы это видели? – Белла развернула лист.
На нём был изображён акварельный портрет рыжеволосой женщины в зелёном жакете. Её волосы были уложены в аккуратную причёску, а на лице читался лёгкий макияж. В руках женщина держала макет фрегата с алыми парусами. Портрет не скрывал почтенный возраст изображённой на нём особы, но отдавал каким-то очаровательным романтизмом. Художнику здорово удалось передать то, с каким трепетом рыжеволосая смотрит на кораблик.
– Мда… Ассоль уже не та, – с ехидством произнёс Егоров.
– Нилова, это вы рисовали? – Белла подлетела к Инне, выставив перед её лицом лист и тыкая пальцем прямо в лоб нарисованной.
– Да, я, – гордо ответила художница, развернув плечи.
– Кто изображён на этом листе?
– Вам ли не знать, товарищ следователь? – съязвила Инна. – Это известный в городе человек.
– Снова шутить изволите? Не понимаете всей серьёзности ситуации? – Белла сцепила зубы, едва сдерживаясь. – Вы у меня повесткой будете приглашены в управление. И там вам будет не до шуточек.
Пересмотрев полки и шкафчики, Белла дала знак компьютерщику по фамилии Самокуров включить стоящий на том же столе ноутбук, в который была вставлена блестящая флешка.
Компьютерщик плюхнулся на диванчик – и его пальцы забегали по клавиатуре. Спустя семь минут он обратил внимание Егорова и Артамоновой на папку «Проекты», находящуюся на диске D. Внутри неё была папка «АКУ» и там, среди грамот и дипломов с логотипами университета, был макет баннера, информирующей о предстоящей международной конференции. Сверху располагалась информация о дате конференции, в левом нижнем углу расположилась фотография ректора в окружении улыбающихся студентов, с правой стороны был изображён ряд устройств, производимых в университете, одно из них по внешнему виду очень напоминало прибор КЛ-2, который как раз и искали сотрудники ДГБ.
– Это оно? – не поверила своим глазам Белла Артамонова.
Она попросила Самокурова увеличить это фрагмент и с ноутбуком в руках подошла к художнице.
– Нилова, откуда у вас эта фотография?
– На флэшке была. Ректор АКУ передал материалы для баннера.
– На этой? – Белла ткнула пальцем в позолоченную флешку, вставленную в ноутбук.
– Угу… – Инна зевнула, дотянулась до чашки и лениво потянула тёплый кофе. – Там много разной ерунды, но эта, как по мне, самая симпатичная.
Артамонова и Самокуров начали рыться в папках на флешке, открывая файл за файлом. Их удивление и восторг нарастали.
В это время Егоров подозвал девушек-понятых и вместе с ними прошёл в комнату Маргариты Верховцевой. Сотрудники ДГБ один за другим начали открывать ящики стола, выкладывая кремы, маски, наборы косметики. Потом достали из комода и поставили на стол шкатулку с драгоценностями.
Внимание Егорова привлекла папка, лежащая на столе. А точнее, прикреплённая к ней небольшая записка на маленьком листике белой бумаги.
«Риточка, дорогая, посмотри, пожалуйста, это надо на понедельник», – было написано на листке. Внизу стояла подпись, которая была Егорову знакома. Это была подпись начальника управления земельных ресурсов Ивана Стешкина.
Капитан ДГБ приблизился к папке.
– Это – внутренняя документация! Служебная! Не смейте туда лазить! – потребовала Верховцева.
– «Риточка, дорогая» – это «служебная документация»? – покосился на неё Егоров, обратив внимание на явную фамильярность Стешкина к той, кому была адресована надпись на листе.
– Служебная документация внутри! А это – записка мне от Стешкина как своей коллеге. Разницу чувствуете? – попыталась объяснить она Егорову тоном, каким говорит обычно директор или завуч школы, когда к нему приводят непослушного ребёнка.
– Почему он вас так называет? Что за обращение такое в стенах мэрии – «Риточка»?
– А как он меня должен называть? Петенькой? – раздражённо отвечала чиновница.
– А ваш муж в курсе ваших неуставных отношений? – спросила вошедшая в комнату Белла Артамонова.
– Господи, да что вы несёте?! Каких ещё неуставных отношений?! – схватилась за голову начальник казначейства. – Мы много лет работаем вместе!
Между тем, Егорова в этот момент заботили другие вопросы.
– Что же это вам такое срочное надо на понедельник? – сказал он и, не дожидаясь ответа, потянулся за папкой.
Однако проворная чиновница выхватила её практически из-под носа.
– Вы глухой, что ли?! – прокричала «Риточка» так, как не кричала, наверное, даже в общении с подчинёнными. – Я вам ясно сказала, что это внутренняя документация! Лезть в неё вам никто не разрешал!
С папкой в руках она попыталась выйти из комнаты, однако дорогу ей преградили сотрудники органов, а уже порядком разозлённый Егоров вырвал ношу прямо из рук.
– Это… Это что ещё такое?! – щёки Верховцевой раскраснелись.
Она попыталась забрать папку, однако сотрудник ДГБ, стоявший рядом с Егоровым, не дал это сделать. Тогда Верховцева достала мобильный и демонстративно начала набирать номер. Дэгэбист попытался вырвать его у неё из рук, однако женщина размашисто заехала ему рукой по лицу. От удара тот опешил.
– Да вы вообще знаете, что за такое бывает?! Вы сесть хотите?!
– Это ты у меня сядешь, наглец! – закричала женщина. – Ручонки свои он протягивать ко мне будет!
– Вы только что ударили сотрудника ДГБ при исполнении!
– А мне почём знать, кто вы такие?! На лбу у вас это не написано! Вы мне ни ордера, ни удостоверений не предъявили! Для меня вы – преступники, которые вторглись в мою квартиру!
В этот момент женщина ещё раз набрала номер и на том конце связи ответили.
– Алло, полиция? Говорит Верховцева Маргарита Геннадьевна, начальник городского казначейства, – подчёркнуто громко начала она. – Люди с оружием вторглись ко мне в квартиру, ломают двери, перерывают всё вверх дном. Только что с применением силы у меня забрали папку папку с важными финансовыми документами. Есть риск, что они могут быть похищены. Адрес: улица Правды, дом 14, квартира 36. Срочно приезжайте.
Николай Калинков стоял посреди комнаты, сжимая в руках медицинскую карту своей дочери. В квартире находились трое сотрудников департамента госбезопасности в тёмно-синей форме. Один из дэгэбистов, парень двадцати четырёх лет с погонами сержанта, держал в руках видеокамеру. Среди вошедших была одна девушка – изящная шатенка со строгим каре, которую один из мужчин назвал Белла.
– А где лекарства? – несмело спросила хозяйка квартиры, бледная женщина со светлыми волосами, наспех сколотыми заколкой.
Белла насмешливо посмотрела на женщину, потом перевела взгляд на хозяина квартиры в зелёном махровом халате, небрежно наброшенном поверх пижамы.
Дэгэбист распахнул дверь и пригласил в квартиру двух молодых девиц. Судя по слегка растёкшемуся макияжу, налакированным, но уже слегка растрёпанным причёскам и ощутимому запаху перегара, зажёванному ментоловой резинкой, напрашивался вывод, что девчонки возвращались домой из ночного клуба, но были перехвачены сотрудниками департамента госбезопасности.
Одна из девиц, молодая розовощёкая брюнетка в распахнутой куртке, обтягивающем топе с глубоким вырезом и едва прикрывающей бёдра мини-юбке, посмотрела на хозяина квартиры.
– Ой, Николай Геннадьевич, здравствуйте. – Её щёки покраснели, и она со всей силы начала оттягивать вниз свою юбку.
– Бубенцова? – вздёрнул брови Калинков.
Он узнал этих девушек. Обе были его студентками со второго курса, у которых он не только вёл занятия, но и был куратором группы. Калинков понимал, что никому, и уж тем более ему, эти девушки звонить не собирались, так как это были далеко не первые пары, которые они безбожно прогуливали. Закадычные подруги, Бубенцова и Прохорова, приехали в Адмиральск из села Заречное, и в городе были больше настроены «отрываться», нежели получать знания. С большей вероятностью их действительно можно было встретить где-нибудь в клубе, чем в университете. И теперь ему оставалось только догадываться, случайно их выбрали в качестве понятых или эта была такая издёвка над ним.
Положив медкарту дочери на стол, Николай Калинков попытался плотнее завязать халат, который то и дело распахивался.
– А мы с подружкой в общагу шли, а тут навстречу они, – девушка в мини-юбке показала на сотрудников департамента госбезопасности. – Спрашивают, где наркотики. Мы говорим: «Какие наркотики?». Фонариком в лицо начали светить, проверять документы, сумки… В общем, за закладчиц нас приняли. Ну и говорят, что раз наркотиков нет, понятыми у нас будете.
– Мы уже собирались звонить, сообщать, что на лекцию опоздаем, – вступила её подруга, блондинка в белом корсете и торчащей в разные стороны юбке из тёмно-красного фатина, – а вы тут.
Она издала сдавленный смешок и опустила глаза. Брюнетка ткнула её локтем и приложила палец к губам.
Старший группы, представившийся капитаном ДГБ Кириллом Егоровым, дал знак сержанту, чтобы тот включил камеру, а сам в этот момент достал из чёрной папки какой-то документ, напечатанный на двух листах бумаги. Сверху в центральной части титульного листа красовался государственный герб Причерномории. Под ним крупным шрифтом большими буквами было напечатано «Департамент государственной безопасности», слово «Ордер» и другие формулировки, разглядеть которые было сложнее из-за более мелкого шрифта. Егоровдождался, пока сотрудник с камерой встанет напротив него и хозяина квартиры, и начал зачитывать документ.
– В рамках дела, возбуждённого по статье 525 Уголовного кодекса Причерномории «Разглашение информации, представляющей государственную тайну», с целью выявления материалов, составляющих государственную тайну: чертежей, пояснительных записок к ним, схем, других документов, содержащих упоминание о материалах, составляющих государственную тайну, в печатном виде и на электронных носителях, – провести обыск в помещении, расположенном по адресу: город Адмиральск, улица Правды, дом 14, квартира 35, в которой проживает гражданка Причерномории Калинкова Вероника Николаевна, 17.08. 2002 года рождения.
У мамы Вероники от услышанного подкосились ноги, и она едва удержала равновесие, хватаясь за письменный стол.
– Извините, – прервал Николай Калинков. Он подхватил жену за руку и усадил на диван.
– Обыск в присутствии понятых проводят сотрудники департамента госбезопасности начальник отдела по борьбе с терроризмом и экстремизмом Егоров Кирилл Александрович, главный специалист отдела компьютерных и информационных технологий Самокуров Валерий Владимирович, специалист отдела по связям с общественностью Артамонова Белла Викторовна, – зачитывал сотрудник ДГБ.
Женщина на диване закашлялась и схватилась за сердце. Николай Калинков взял со стола пустой стакан и бросился на кухню. Ему тут же преградили дорогу двое сотрудников ДГБ.
– Куда? – строго, не меняя выражения лица, вымолвил один из них.
– Господи, да что ж такое? – взволнованно пролепетал отец Ники. – Уже и воды из чайника набрать нельзя?
– В нашем присутствии, – вступил в диалог второй. – От нас – ни на шаг. Во всяком случае, пока идут процессуальные действия.
Вслед за Калинковым на кухню прошёл сержант с камерой, как будто опасаясь, что вместе с водой мужчина подмешает жене какие-то препараты. Под пристальным взглядом дэгэбистов Николай открыл деревянный шкафчик, служивший домашней аптечкой.
Добавив в воду сердечных капель, он поднёс стакан жене. Та дрожащей рукой взялась за край и чуть не выронила, расплескав часть содержимого на свою цветастую ночную сорочку. Придерживая стакан рукой, Калинков помог жене принять лекарство, после чего погладил по плечу и взял её левую руку в свои ладони. Девчонки-понятые растерянно прислонились к стене и испуганно переглядывались.
Шатенка со строгим каре в форме лейтенанта ДГБ стояла возле капитана и с ухмылкой наблюдала за этой сценой.
– Где ваша дочь? – требовательно спросила она.
– Я не знаю, – растерянно ответил отец Вероники.
– Вы только что с ней общались, – настаивала незваная гостья.
В это время сотрудники ДГБ бесцеремонно шарили по квартире. Они осматривали комнаты, заглядывали в шкафы и под диваны – вероятно, рассчитывая на то, что где-то в них прячется Вероника.
– Дома она не появлялась? – задал вопрос капитан Егоров.
– Нет.
– И ничего не брала, не заносила и не оставляла?
– Да нет же! – ещё более раздражённо ответил отец. – Если не появлялась, как она могла что-то забрать или оставить?
Дэгэбист, который сразу же после появления в квартире Калинковых вырвал у Никиного отца телефон, продолжал держать аппарат в своих руках и рылся в его памяти, проверяя сообщения и журнал вызовов. Через пару секунд его лицо исказила гримаса недоумения, и он передал телефон капитану Егорову, что-то ему при этом шепнув.
– Что это? – спросила Егоров, открыв последнюю переписку. – Вы отправляли дочери какие-то документы?
– Нет. С её телефона звонил другой человек.
– Что за человек?
– Я не знаю. Какая-то женщина. Сказала, что Ника в больнице и нужны данные её медкарты.
– В какой больнице?
– Говорю же вам, не знаю, – снова пожал плечами Никин отец. – Говорила, что Нике отказали в госпитализации в первой горбольнице и её повезли в какую-то другую. Частную, что ли.
Никин отец был явно не рад такому общению, хотя внешне выглядел абсолютно спокойно. Егоров задержал на его лице пристальный тяжёлый взгляд, после чего набрал на телефоне отца номер Ники и приложил телефон к уху. Однако вместо гудков раздалось автоматическое «Абонент недоступен». Лицо капитана ДГБ исказила гримаса.
– Как эта женщина вам представилась? – продолжал он.
– Сказала, что она – её лечащий врач.
– Вы с этим врачом знакомы?
– Нет. Первый раз с ней общался. – Николая Калинкова всё больше раздражал этот диалог.
– Тогда откуда вы знаете, что она врач? – Егоров пронизывал взглядом отца Ники. – Вам дали пообщаться с дочерью?
– Нет! Потому что в момент разговора ваш сотрудник вырвал у меня телефон! И что это за больница, кто этот человек и где наша дочь, мы теперь не знаем! – не сдержался Калинков.
Наблюдавшая за этой сценой шатенка в форме лукаво ухмыльнулась, с насмешкой глядя на вышедшего из себя хозяина квартиры.
Егоров взял со стола медицинскую карту Вероники Калинковой и бегло пролистал страницы, сверяя с фотографиями, отправленными по мобильному телефону. В это время двое мужчин уже лазили по Никиному письменному столу, перерывая её личные вещи.
Закончив осмотр медкарты, Егоров снова приступил к расспросу. Теперь он подошёл к дивану, где по-прежнему сидела мать Вероники, и уселся рядом.
– Скажите, как вас зовут? – спросил он у бледной женщины, нервно сжимающей пустой стакан.
– Лидия, – сдавленно ответила та.
– Поймите, Лидия, мы не меньше вашего переживаем за девочку. Её наверняка использовали втёмную. Вот ваш муж говорит, что звонила какая-то женщина, сказала, что врач. А как вы можете быть уверены в том, что она та, за кого себя выдаёт?
– Вдруг это жулики, шарлатаны, мошенники? – бойко ввязалась в разговор шатенка по имени Белла. – Вдруг ваша дочь похищена, и завтра эти люди потребуют с вас выкуп? А вы ещё медкарту вашей дочери им отправляете. Как вы можете быть уверены, что эти данные не будут использованы против неё и против вас?
Глядя на эту цинично-нагловатую шатенку, которая то и дело пыталась выпятить себя на передний план, Егоров поймал себя на мысли, что ему намного проще и комфортнее работать с Настей. Да, она была слишком мягкой и иногда даже жалела подозреваемых. Но благодаря этому именно у неё и получалось пробивать их на откровенные диалоги. Насте удавалось расположить к себе человека таким образом, что он сам начинал ей добровольно всё рассказывать. А вот с её старшей сестрой, Беллой Артамоновой, такого не выходило. Амбициозная сотрудница всё время тянула одеяло на себя, пыталась выглядеть жёсткой, пугающей, словно стремилась быть похожей на героиню западного боевика, и это приводило к эффекту обратному – вместо того, чтобы раскрыться и дать сотрудникам ДГБ интересующую их информацию, опрашиваемые, наоборот, закрывались от них непробиваемой стеной и разговорить их после неосторожных Беллочкиных реплик было уже сложнее.
– Мошенники? – переспросила Лидия. – Так они с нас денег не требовали. Только данные медкарты.
– Вы понимаете, у нас дочь пропала! – Голос Никиного отца, всегда довольно мягкого, в этот момент зазвучал гораздо жёстче. – Сначала мы узнаём, что её избила банда неизвестных. Хотим приехать в больницу, но оказывается, что ей отказали в госпитализации, и её уже там нет. А вы вместо того, чтобы искать тех, кто на неё напал, приходите с обыском к нам, её родителям! Более того, вы даже не дали пообщаться с человеком, который звонил с Никиного телефона и наверняка располагал информацией о ней! Если они – мошенники, то кто тогда вы?! Вас интересуют какие-то идиотские чертежи, а их – её здоровье! И кто бы ни были, эти люди, им я доверяю больше, чем вам. Потому что, в отличие от вас, они хотя бы дали понять, что пытаются что-то сделать для нашей дочери, а не врываются к нам в квартиру, как вы, с обвинениями. И не насмехаются над нашей бедой.
– Господи, да кто насмехается? – скривилась Белла Артамонова.
– Вы! – выпалил Калинков, ткнув в неё пальцем. – И вам даже не хватает такта скрыть свою придурошную улыбочку!
– Тогда пишите заявление, что у вас пропала дочь. Или мы объявляем её в розыск, – демонстративно-обиженно произнесла дэгэбистка, после чего села на стул и открыла свою папку.
– В розыск вы её объявите, если мы не подадим заявление, правильно? – осторожно поинтересовался отец. – А как кого вы будете её разыскивать? Не совсем понимаю вашего «или».
– Как преступницу, – прямо ответила та, роясь в бумагах в своей папке и направив на отца свой строгий взгляд.
– Что значит, как преступницу? – возмутился отец.
Егоров поднял взгляд на шатенку и снова повернул голову в сторону матери Калинковой.
– Мы бы и рады искать её как пропавшую, тем более после нападения на неё неизвестными ей наверняка будет присвоен ещё и статус потерпевшей. Но ваша дочь совершила ряд противозаконных действий.
– Да что вы такое говорите?.. Да она… Она законопослушный человек! Она вообще неспособна… – От волнения и растерянности голос Никиной мамы дрожал.
– Как оказалось, очень даже способна! – громогласно перебила её Белла Артамонова.
Капитан Егоров сделал ей упреждающий знак рукой и начал перечислять родителям Калинковой действия их дочери, которые и привлекли к ней внимание сотрудников ДГБ.
– Она опубликовала на своей странице пост, в котором раскрыла информацию, содержащую государственную тайну.
– Какую ещё тайну?! Она что, работала в каких-то структурах, имела доступ?.. Ничего не понимаю! – замотал головой Николай Калинков.
– Тогда это, по-вашему, что? – Капитан ДГБ достал из папки сложенный вчетверо листок с распечаткой поста Вероники Калинковой и ткнул в него пальцем. – Вы же не будете отрицать, что это – аккаунт вашей дочери?
Отец взял в руки листок и пробежался по тексту. Возмущение Калинкова сменилось удивлением. Будучи преподавателем журналистики в Адмиральском государственном гуманитарном университете, он читал предметы в том числе и на курсе у своей дочери. Проверял её работы, вёл разбор первых Никиных публикаций, напечатанных ею на практике в издании «Баррикады», куда она потом и устроилась работать. Николай прекрасно знал слог и манеру своей дочери. Писала она достаточно эмоционально и немного наивно. Но эта наивность перекрывалась фактажом, который приводила девушка в своих материалах. К тому же она была одной из немногих, кто уделял внимание подробному описанию локаций, действующих лиц и предметов. Яркий пример был на сдаче жилого дома по программе «Доступное жильё». Её коллеги в основном ограничились общими данными и прикреплёнными фотографиями, искренне не понимая, зачем в материале про открытие здания указывать цвет, в который оно покрашено, или описывать находящиеся рядом клумбы. Но, тем не менее, именно Никин материал оказался самым читаемым и цитируемым. Его перепечатали даже столичные издания.
В тексте, распечатку которого он держал в руках, большое внимание было уделено описанию некоего прибора, лазера, использующего в своей основе принцип «квантовой ловушки». Шло такое же детальное описание процесса «рождения» сверхмощного луча, создаваемого потоком квантов, проходящих через «квантовую ловушку». Из текстового описания этой ловушки Калинков понял, что речь идёт о какой-то особой форме зеркальной поверхности, используемой в приборе. В тексте он встретил словосочетание «спиральное зеркало», однако речь шла не о моноспирали, а описывалась совсем другая конструкция, по внешнему виду напоминающая спирали ДНК. Однако, несмотря на всю образность и детализацию, текст был явно не Никиного авторства. Слишком чётко, слишком выверено и полностью безэмоционально.
– Да это вообще не её стиль! – замотал головой Николай Калинков. – Она так не пишет и никогда не писала! Абсолютно не её манера!
– И тем не менее, это появилось у неё на странице. А потом было перепечатано сайтом «Баррикады», на котором она работает. И массой других изданий, в том числе иностранных, – последнюю фразу Егоров буквально цедил сквозь зубы.
Отец в недоумении почесал затылок.
– Я не знаю… Но это не соответствует не только стилю, но и уровню её образования. Здесь явно писал технарь. Текст нашпигован терминами и техническими характеристиками. Ника и слов таких не знает.
– Ну да, ну да, – произнёс Егоров, ещё раз глянув на листок с текстом. – Хотите сказать, что кто-то получил доступ к аккаунту вашей дочери и написал от её имени?
– Ещё скажите, взломал, – издевательски ухмыльнулась Белла Артамонова. – Обычно так все и говорят.
Егоров ещё раз направил на Артамонову свой взгляд. Отцу Вероники он показался особенно сердитым, угрюмым. Складывалось впечатление, что он не очень доволен участием этой девушки в следственных действиях. Словно она ему только мешала и он хотел заткнуть ей рот.
– У вас есть версии, кому ваша дочь могла давать свой телефон и кто мог иметь доступ к её аккаунту? – сосредоточенно спросил Егоров.
– Я не знаю, – почесал затылок Никин отец. – Она работает с разными с людьми, и в редакции, и в мэрии… Она много где бывает, со многими общается.
– Кстати, про мэрию. Как вы думаете, Стешкин Иван Митрофанович мог ей помочь с написанием этого текста? – с ехидной полуулыбкой спросил капитан ДГБ.
– Стешкин? – изумился Калинков. – Так он ведь госслужащий. Он-то тут при чём?
– Ну, как при чём? Вы же сами пришли к выводу, что текст писал технарь. А Стешкин до прихода в мэрию работал в КБ «Ингульское» и имел отношение ко многим разработкам. В том числе и к той, о которой идёт речь в данном посте, – информировал Егоров, наблюдая за реакцией отца Ники.
– Так а моя дочь здесь при чём? – недоумевал Калинков.
– А ваша дочь вынесла из университета прибор, который является важнейшей научной разработкой. Где этот прибор, в каком он состоянии и в чьих руках сейчас, неизвестно. Есть сведения, что она это сделала по заданию Стешкина.
– Что за бред? Какое ещё «задание Стешкина»? – нахмурил брови отец Ники.
– Зачем в рабочее время она пошла в университет? – продолжал сыпать вопросами сотрудник спецслужбы. – Насколько нам известно, её непосредственный начальник, Александр Васильевич Громов, ей такого задания не давал. А покинув университет, она направилась зачем-то снова в мэрию, причём конкретно в кабинет к Стешкину. Это тоже происходило в её рабочее время, но без согласования с её главным редактором. Вы допускаете, что отношения вашей дочери со Стешкиным могли выходить за рамки рабочих?
– Почему вы спрашиваете об этом у меня? – недоумевал отец Калинковой. – Она взрослый человек и вправе сама формировать для себя свой круг общения и проводить время с теми, кто ей интересен.
– Ваша дочь, Вероника Калинкова, неоднократно приходила в мэрию во время обеденного перерыва и после окончания рабочего дня. А 16 сентября она вошла в здание мэрии около шести часов вечера, направилась в кабинет Стешкина и покинула его только утром, перед началом рабочего дня. Это подтверждают сотрудники охраны, дежурившие в те сутки. Это у них такое общение по интересам?
Калинков от возмущения аж начал задыхаться. Мысль о том, что его двадцатилетняя дочь, которая толком и с парнями-то не встречалась, остаётся ночевать у шестидесятилетнего мужчины, ещё и занимающего столь высокий пост, приводила его в состояние шока. На неё это совсем не было похоже. С другой стороны, он понимал, что если Ника уже вступила в эти отношения, то запрещать ей что-либо будет чистейшей глупостью. Если у неё с этим человеком всё серьёзно – она просто переедет жить к нему, и он в состоянии будет её обеспечить. Если же нет, то и проблемы делать не стоит.
Калинков помнил, как в него самого неоднократно влюблялись молодые студентки, и некоторые были готовы даже предложить себя отнюдь не ради оценок. Однако такая «любовь» достаточно быстро проходила, и уже спустя пару месяцев эти же девчата уже встречались с парнями своего возраста. Мог ли Стешкин воспользоваться наивностью и неопытностью его дочери, Калинков не знал. В любом случае, это следовало обсуждатьотдельно с ней и с ним, но уж никак не с капитаном ДГБ и его подчинёнными.
Да и стоит ли сразу приписывать этим отношениям сексуальный или любовный подтекст? Мало ли, с какой целью она могла остаться на ночь в мэрии. Калинков прекрасно помнил, как и сам оставался на ночь с нерадивыми студентками, которые за день до сдачи дипломной или курсовой вспоминали, что им её нужно сделать. Яркий пример – Бубенцова и Прохорова, которые стоят сейчас перед ним в своих «вечерних» нарядах, вместо того, чтобы идти на пары или отсыпаться у себя в общежитии. По логике, которой руководствовался капитан ДГБ, Калинков неоднократно вступал с ними в отношения, так как вместе проводил с ними ночь на кафедре.
В то же время Калинков понимал, что ничего не сможет противопоставить капитану ДГБ в его догадках, потому что в последнее время он мало общался с дочерью. Приходил уставший после работы и, наспех перекусив, шёл к себе в спальню и либо плюхался на диван с пультом от телевизора, либо садился составлять конспекты новых лекций. Когда возвращалась Ника, он чаще всего уже спал, а его жена сидела в зале у другого телевизора и не отрывала глаз от экрана, где шёл очередной сериал. Поэтому девочка располагалась на кухне, где её ждал разогретый ужин и заваренный чай. Вечера она проводила в одиночестве, сидя с ноутбуком за большим кухонным столом. С кем она общалась в этот момент и о чём, он не знал. И он допускал, что в какие-то дни она действительно могла не приходить домой, и он об этом мог даже не знать.
– Да что вы такое говорите?! – с возмущением отреагировала на слова дэгэбиста мать Калинковой, начав приподниматься с дивана.
– Я озвучиваю факты! Я же не говорю, что она с ним спала! – попытался осадить её Егоров.
– Но вы на это намекаете! – пошла в наступление женщина. – Причём безосновательно и бестактно! А мне, между прочим, в тот вечер звонил её начальник и сказал, что Ника вместе со своим товарищем Артуром Дорогиным идут к Стешкину работать над каким-то интервьюи просил не беспокоиться, если они задержатся там допоздна.
— С Дорогиным, говорите? – хмыкнул Егоров. – А вас не настораживает, что он их отправил брать интервью на ночь глядя, когда в мэрии кроме охраны и самого Стешкина никого уже не было? Над каким таким интервью всю ночь они там работали?
И, приблизившись с Лидии Калинковой, начал говорить уже более тихо:
– К вашему сведению, именно Артуру Дорогину Ника и передала прибор, который похитила из университета. А до этого они оба незаконно проникли на кафедру. И то, что это могло происходить по заданию Стешкина, ваши слова только подтверждают! – зловеще говорил Егоров, и в этот момент был крайне доволен собой.
– В общем, у вас есть два варианта, – раздался над ухом Никиной матери голос шатенки с каре. – Либо вы пишете заявление, что у вас пропала дочь, и тогда, если мы её находим, она добровольно возвращает прибор. В таком случае, если она идёт на сотрудничество со следствием, у неё появляется возможность избежать уголовной ответственности как соучастницы данного преступления. Либо мы подаём её в розыск как подозреваемую в совершении преступления, но тогда выйти сухой из воды ей не удастся.
Дэгэбистка достала из папки листок и ручку – и уже через минуту заплаканная мама Вероники сидела за столом и писала то, что ей диктовала Белла Артамонова.
– Обязательно напишите, – дэгэбистка посмотрела на часы, – что в 07:25 вам звонила с телефона дочери неизвестная особа, представилась её врачом и потребовала переслать еймедицинские документы вашей дочери, но при этом каких-либо данных, которые могли бы еёидентифицировать, не назвала. И укажите, что последний раз её видели с Иваном Митрофановичем Стешкиным.
– Это ещё зачем? – вновь возмутился отец.
Мать тоже остановилась и посмотрела на девушку со строгим каре.
– Я такого писать не буду, – добавила она с недоумением.
Егоров вздохнул, бросив тяжёлый взгляд то на отца, то на мать Калинковой, и снова полез в свою папку, доставая ещё какие-то распечатки. На одной из них была Калинкова, идущая по коридору какого-то здания. Судя по углу, с которого была сделана фотография, это был стоп-кадр записи камеры видеонаблюдения.
– Это ваша дочь? – переспросил дэгэбист.
– Да, – удивлённо ответил отец, не понимая, к чему тот клонит.
Затем он показал родителям другую распечатку, при виде которой мать ахнула и приложила ладони ко рту. Калинкова стоит полураздетая в каком-то помещении, рядом женщина в форме охранника. В углу была дата и время. По всей видимости, это был кадр с камеры видеонаблюдения.
– О Боже! Какой кошмар! – запричитала мать Калинковой, закрыв рот руками.
– Это когда такое было? – ужаснулся отец.
– За несколько часов до того, как вашу дочь избили. Это пункт охраны Адмиральской мэрии, там вашу дочь досматривали. Как видите, раздели практически догола. А вот этот человек, – дэгэбист указал на фотографию Стешкина, – стоял рядом. Её досматривали по его указанию. Перед тем, как на неё напали, она проинформировала этого человека о своём местонахождении. Это подтвердил осмотр сообщений в её телефоне, который был произведён полицейскими в месте, где на неё было совершено нападение. Поэтому вы должны написать, что последнее, что вам о ней известно – это то, что она встречалась с Иваном Митрофановичем Стешкиным, и что в ходе их последней встречи в Адмиральской мэрии он пытался у неё что-то найти.
– Но откуда мне это должно быть известно? – спросила вдруг мать.
– Вам только что показали распечатку с камер в мэрии.
– Да, но из этих распечаток я не вижу, что досмотр проводился по указанию именно этого человека, – поддержал позицию жены отец. – Он просто стоит, смотрит на вещи…
– Вероятно, пытается найти среди них прибор, который она похитила по его заданию, а потом почему-то передумала отдавать и спрятала в своём рюкзаке, который предусмотрительно отдала своему коллеге Артуру Дорогину.
Отец пристально разглядывал снимки. Отбросив эмоции, он обратил внимание, что Нику досматривала сотрудница охраны мэрии, а Стешкин просто при этом присутствовал. Досмотр проходил в специально отведённом помещении, на снимке было видно, что на столе разложены какие-то вещи, и, судя по повороту голову Стешкина, именно они являются объектом его внимания. Кроме того, такие досмотры нередко проводились в аэропортах, если присутствовал риск, что человек может носить с собой запрещённый предмет. Процедура как процедура, неприятная, конечно, может быть даже унизительная, но не противоречащая ни действующему законодательству, ни нормам.
– А откуда нам знать, что эти снимки не поддельные? Я их первый раз вижу, нам об этом Ника ничего не говорила. Откуда я знаю, что это было именно в тот день и именно при встрече со Стешкиным? Как и то, о чём он ей рассказывал накануне.
– Я вам это говорю.
– А я вам говорю, что я об этом знаю только с ваших слов, – настаивал отец Вероники. – И вас я первый раз вижу. Почему я должен вам верить? Вы ни свет ни заря ворвались к нам в квартиру, солгав, что принесли лекарства для Ники, сразу же выхватили у меня из рук мой личный телефон, читали мои переписки… Я очень сомневаюсь в законности ваших действий. И то, что Нику обыскивал Стешкин, и что она ему что-то писала, мы знаем только с ваших слов. Заявление жена сейчас подпишет. Но того, что вы говорите, в нём не будет.
В разговор вмешалась Белла, явно разнервничавшись.
– Вы что, его выгораживаете? Думаете, он такой хороший? Если бы он хорошо относился к вашей дочери и желал ей добра, – дэгэбистка вновь ткнула пальцем на фотографию с раздетой Калинковой, – этого бы не было.
– Ещё раз повторяю: она нам об этом ничего не говорила, – парировал отец Калинковой. – Мы можем написать заявление только о том, что у нас пропала дочь. И только то, что мы наверняка знаем, иначе любая недостоверная информация будет приравниваться к даче ложных показаний. И вы, как сотрудник органов, не хуже меня знаете, что это такое и к чему это может привести.
В этот момент все дёрнулись от звука дверного звонка. Присутствующие в квартире напряглись и насторожились.
– Вы кого-то ждёте? – Дэгэбистка повернула лицо в сторону отца Калинковой. Раздавшийся звонок её почему-то очень напугал.
– Нет, – ответил тот в растерянности. – И это не Ника. Она обычно так не звонит.
– Я открою, – сказала мать журналистки.
Двое дэгэбистов направились вслед за ней, но спрятались за ближними углами. Один из них достал пистолет.
За окнами военного госпиталя начинало сереть. Уже можно было вычленить взглядом чеканные контуры монолитных зданий, переплетённые силуэтами деревьев, словно декоративным кружевом. Вдали отсвечивала металлическим блеском река, растворяя в дрожащей воде остатки ночи.
Настя Артамонова сидела на койке, воспалёнными глазами глядя в окно, озябшими ладонями она обнимала кружку с дымящимся розовым чаем. В белой медицинской сорочке, с распущенными золотистыми волосами, струящимися по плечам и спине, в этот момент она казалась такой хрупкой и беззащитной, что совсем не походила на сотрудницу департамента госбезопасности, которая вчера так цинично и хладнокровно обыскивала журналистку Калинкову, заглядывая ей чуть ли не под нижнее бельё. Сейчас в Насте не было ни того пафоса, ни лоска, ни гонора. Из двадцатипятилетней девушки она превратилась в зажатого, подавленного подростка, не понимающего, где он находится, и видящего вокруг источники агрессии.
Перед ней на кровати лежал развёрнутый альбом. С открытого листа смотрел карандашный портрет человека в балахоне, нижнюю часть лица закрывала медицинская маска. Злобный взгляд с прищуром словно впивался в зрителя, а несколько торчащих из-под капюшона прядей волос придавали ему сходство с героями фильмов ужасов. И даже медицинская маска на этом лице смотрелась как-то зловеще.
Открылась дверь – и в палату вошла стройная шатенка с идеально уложенным каре. Форма сотрудницы ДГБ с погонами лейтенанта сидела как влитая на её точёной фигуре,словно была сшита на заказ. Шатенка дошла койки, уселась на стоящий рядом стул и положила черный кожаный портфель на тумбочку, дожидаясь ответной реакции.
Настя продолжала созерцать пейзаж за окном, словно в прострации.
– И долго ты будешь сидеть на приколе? – раздался низкий, нетипичный для девушки голос вошедшей.
Настя вздрогнула, выйдя из оцепенения, и обернулась.
– А?.. Прости, Белла. Ты так тихо вошла, что я даже не заметила.
– А что ты вообще замечаешь? – пренебрежительно бросила Белла.
– Рассвет красивый… – отрешённо протянула Настя, глядя в окно.
Шатенка закатила глаза и буркнула что-то грубое себе под нос. Она готова была схватить Настю за грудки и привести в чувство, однако в портфеле настойчиво зазвенел мобильный.Потянувшись за портфелем, она случайно смахнула лежащий на тумбочке пенал. Находящиеся в нём кисточки, графитные карандаши, резинки и точилки рассыпались по полу. Но визитёршу, похоже, это вообще не смутило.
– Да, Павел Лаврентьевич. Я в госпитале у Насти, – начала шатенка, поднеся телефон к губам. Её голос приобрёл приторную сладость и учтивость.
– Как она, Беллочка? – поинтересовался собеседник на том конце.
Бросив преисполненный брезгливости и надменного снисхождения взгляд на девушку в белой сорочке, ползающую на карачках и собирающую по полу свои художественные принадлежности, Белла произнесла:
– Если честно, не очень. Её лечащий врач говорит про рецидив на фоне пережитого стресса и как следствие – панические атаки. В остальное я даже вникать не стала, мне сейчас совсем не до этого, – шатенка тут же заговорила милым вкрадчивым голоском. – Думаю, что она не сможет в ближайшее время приступить к своим обязанностям.
– Печально, – вздохнул говоривший на том конце. – А что у вас по диверсанту?
.
Девушка в форме замялась и, прикрыв рукой микрофон, толкнула Настю, сидящую на корточках на полу и раскладывающую кисти и карандаши в пенал обратно по отсекам.
– По диверсанту что-то есть?
– Я тут это… нарисовала его лицо, – сдавленно ответила Настя. Она дотянулась до лежащего на кровати альбома и протянула его Белле.
Шатенка хмыкнула. С листа на неё смотрел человек в капюшоне, видны были только глаза, переносица и верхняя часть носа, остальную часть лица закрывала медицинская маска.
– И это всё, что ты смогла запомнить? – в её голосе читались нотки упрёка.
– Бел, но я правда его лица не видела.
– Не видела или не разглядела? – снова упрекнула Настю посетительница.
– Так он в маске был. А потом всё лицо мазутом измазал, – оправдывалась Настя.
Шатенка стиснула зубы и злобно промычала.
Собеседник на том конце демонстративно закашлял, напоминая о своём присутствии.
– Павел Лаврентьевич, простите, ради Бога, уважаемый, — взволнованно сладким голоском произнесла Белла. – Настюша сейчас не в том состоянии. Сами понимаете – стресс после пережитого. Так что нападавшего придётся искать без каких-либо чётких примет.
Сфотографировав портрет диверсанта на мобильный, Белла отправила изображение в рабочий чат, а потом демонстративно включила на громкую связь, чтобы Настя всё слышала.
– Мда… Не густо… – разочарованно протянул голос на том конце провода. – Я, конечно, распоряжусь распечатать фоторобот и бросить в сводки. Но толку от такого портрета как с козла молока.
– Теряешь квалификацию, сестрёнка, – бросила Белла в адрес Насти, на этот раз даже не думая прикрывать микрофон ради приличия.
Услышав это, Настя, по-прежнему сидящая на полу, обхватила свои хрупкие плечи руками и протяжно завыла.
– Что случилось? – голос в телефоне был явно обеспокоен.
– Уймись, полоумная. Перед шефом неудобно, – Белла зло зашипела на Настю, и снова приблизив аппарат к губам, произнесла: – Павел Лаврентьевич, на неё очень негативно повлияла вся эта история и ей нужно время, чтобы восстановиться. А откладывать оперативные действия ради одного человека – себе дороже выйдет.
– Вот и помогите, Беллочка, на правах старшей сестры. Я распоряжусь, чтобы дело передали вам. А за нами не заржавеет. Вам – премию, Настюше – путёвку в наш санаторий, деду – поклон и что-нибудь из солнечной Армении. Он ведь по-прежнему уважает хороший коньяк?
– Само собой, Павел Лаврентьевич, – промурлыкала Белла, расплываясь в улыбке.
Закончив телефонный разговор, она перевела взгляд на дрожащую и рыдающую Настю, и в её взгляде одновременно читались жалость и презрение.
– Могла бы и сдержаться. Чтоб хотя бы перед Дыней семью не позорить, – с издевательской полуухмылкой говорила Белла.
Однако та никак не прореагировала на реплику и продолжала глотать собственные слёзы.
– Всё слышала? Дыня дал распоряжение оформить тебе больничный, а дело о приборе из АКУ передать мне, – деловито сообщила Белла, засовывая смартфон обратно в портфель. – Поэтому допрос профессора Графенко и его внука, а также обыск в квартире у Калинковой, будет проходить под моим руководством.
– А как же я?.. Это же была моя спецоперация… – губы Насти задрожали.
– А ты, Настенька, поедешь в санаторий. Так что отдыхай и наслаждайся рассветами.
Небрежно бросив альбом с фотороботом диверсанта на койку, Белла достала из портфеля косметичку и, вынув оттуда тюбик, подошла к больничному зеркальцу и начала равнять помаду на губах – видимо, предвкушая расследование столь резонансного дела и чувствуя в нём свою важность.
– Значит, я полгода отпахала, а ты теперь придёшь на всё готовое? – выпалила Настя, вытирая опухшие от слёз глаза.
Собрав в кулак остаток воли, она встала с пола и положила пенал обратно на тумбочку.
Белла развернулась и глянула на Настю так, словно была готова испепелить её глазами.
– Что значит «на готовое»? – недовольно фыркнула она, пряча помаду обратно в косметичку. – Меня подняли среди ночи, и сейчас я буду выполнять работу, которой должна была заниматься ты. Так что хамить мне, дорогуша, не надо. Ты даже представить себе не можешь, сколько нам ещё предстоит сделать. – Белла начала загибать пальцы на руках. – Установить местонахождение Калинковой, задержать её для проведения следственных действий, провести обыск по месту её жительства и допросить членов её семьи. Приехать с обыском по месту жительства Графченко, провести обыск на кафедре АКУ, допросить других работников, доказать факт сотрудничества Графченко с представителем «Интерлоджик», найти настоящего изобретателя, вступить с ним в контакт…
– Так это ты мой план пересказываешь! Ещё и так тупо! – перебила Настя, в глазах которой блестели застывшие слёзы. – Значит, упрятала меня сюда, а себе – все сливки?
Не в силах сдержаться, шатенка перешла на крик.
– Опомнись! Приди в себя, придурошная! – кричала Белла так громко, что её голос разносился по этажу. – Кто тебя сюда упрятал? Ты истерику закатила в туалете больницы, закрылась в кабинке и кричала, что все заодно с диверсантом! Вела себя как полный неадекват!
Настя бессильно прислонилась к стене, глядя в окно и выхватывая глазами желанный рассвет, словно ища в этой глубокой, освещаемой утренним солнцем пучине, поддержку и спасение. Однако Белла подошла к панорамным окнам, из которых струился утренний свет, в котором так сейчас хотела раствориться Настя, и издевательски добавила:
– Надеюсь, створки здесь хорошо закрыты. А то шагнёшь на тот свет, как твоя мамаша. У тебя тоже, я погляжу, суицидальные замашки.
Настя подняла на Беллу расширенные глаза, в которых читались обида и ненависть.
– Что? Что ты сказала? – возмущённо произнесла она. После чего резко подскочила к сестричке и начала размашисто наносить ей пощёчины.
– Не смей так говорить про мою мать! – в ярости кричала Настя. – Ты и пальца её не стоишь!
Уворачиваясь от ударов, которых она явно не ожидала, Белла упала на прикроватную тумбочку, схватила оттуда большую чашку, из которой пила Настя, и выплеснула на сеструостатки розового чая. По белой больничной сорочке, которая была на Насте, начали растекаться капли буро-розового оттенка.
Ошарашенными, ничего не понимающими глазами Настя смотрела на пятна, расплывающиеся по одежде, снова начиная выть от ужаса.
– Кровь… Это кро-о-овь… Он убил их…
Белла снова брезгливо глянула на сестричку и закатила глаза.
– Удивляюсь, как такую припадочную держат без смирительной рубашки, – прорычала Белла, водя руками по горящим таким же красным цветом щекам, дерзко отхлёстанным Настей, словно была готова увидеть на них кровь. – Ох, как тебя здесь жалеют, берегут. Отдельную палату ей, окна панорамные с рассветом… Клетка тебе нужна! И вольер глубокий!
Тут дверь с шумом распахнулась, заставив Беллу дрогнуть. Но вместо медсестры посреди палаты появился косматый дед в засаленной фуфайке. С ловкостью и прытью, не характерной для стариков, он добрался до койки, схватилстаршую сестру за ворот мундира и развернул её лицо на себя.
– Что ж ты, сучка, делаешь? – цедил он сквозь зубы. – Твою сестру с таким трудом привели в состояние равновесия. И ты решила опять её довести, паразитка?
– Так а что я? Я ничего! – оправдывалась Белла, пытаясь высвободиться от цепких пальцев старика. – Она пятна чая приняла за кровь!
– Видел я по камерам, как эти пятна там появились! – продолжая держать старшую сестру за ворот мундира, старикбесцеремонно поволок её к выходу.
– Да она сама на меня набросилась! – кричала Белла уже в коридоре. – Я пришла с ней нормально пообщаться, как с сестрой, а она…
– А после чего она на тебя набросилась, рассказать не хочешь? – шипел на неё старик. – Хорошо сидит форма? Погоны не жмут?
– Причём здесь мои погоны? – испугалась шатенка.
– Глупая, да? Не понимаешь? – продолжал её отчитывать дед в фуфайке. – А ты знаешь, что такое неуставные отношения? Знаешь, что за такое в армии делают? Будет моя воля – я лично покажу твоему начальнику, а заодно и деду, как ты общаешься со своей сестрёнкой. А теперь марш отсюда, пока я тебе задницу не надрал!
– Портфель! Там мой портфель! – Белла выкручивалась и рвалась обратно.
Старик круто развернулся, дошёл до Настиной палаты, схватил чёрный портфель и швырнул его прямо в лицо Белле.
– И чтобы духу твоего здесь не было, дрянь! – разгневанно прокричал он на весь коридор.
На этаж вбежали двое мужчин в военной форме. Белла просочилась меж них и быстро побежала вниз по лестнице.
– Кто её сюда впустил? – выпалил дед практически в ярости.
– Так она удостоверение показала, – суетливо начал объясняться один из парней, разводя руками. – И сказала, что здесь её сестра, она хочет её проведать. Я сверился с данными – действительно, фамилия общая.
– Запомнили эту дуру? – зубоскалил старик, обращаясь к военным. – Так вот: не пускать сюда ни под каким предлогом! Какими бы корочками она ни светила.
Старик вернулся в палату и подошёл к кровати, на которой, скрутившись в три погибели, сдавленно рыдала Настя. Она сжимала себя руками за плечи и изо всех сил пыталась отогнать страшные образы из прошлого.
***
Насте 14 лет, она учится в Далласе, куда поехала по программе обмена, как одна из лучших школьниц города, лауреат премии «Надежда Адмиральска». Тогда ей завидовали многие, а её мать – известная адмиральская художница Майя Ветрова – не могла сдержать чувство гордости, глядя на дочку. Настя помнила, как в аэропорту мама стояла, крепко обнимая её, гладя струящиеся волосы, и в её глазах стояли слёзы, прямо как сейчас в Настиных. А потом был салон «Боинга» и восхитительно-щемящее чувство, когда самолёт взял разгон и оторвал шасси от земли. Словно гигантский сокол, он поднялся к облакам и устремился вдаль – в пламенеющее зарево заката. Настина мама стояла на стоянке аэропорта и наблюдала за самолётом, который уносил её дочь на далёкий континент – в новую и прекрасную, как ей тогда казалось, жизнь, о которой многие могут только мечтать.
Командир экипажа периодически выходил в эфир, сообщая, на какой высоте они летят, какая температура воздуха за бортом и сколько времени остаётся до окончания полёта. Но больше всего в память Насти, которую так и переполняли эмоции и впечатления, врезались слова командира: «А сейчас мы пролетаем над Атлантическим океаном». Самого океана сквозь толщу облаков Настя не видела, так как они летели на огромной высоте. Но именно в этот момент она ощутила, насколько маленьким был этот огромный «Боинг» по сравнению с величественным, бескрайним океаном, который простирался на тысячи километров под ними. Тут самолёт очень сильно затрясло – они вошли в зону турбулентности. Тогда Настя вдруг поняла, насколько хрупка и ничтожна человеческая жизнь в этих бескрайних просторах вселенной.
Когда Настя представляла себе эту поездку заранее, она предвкушала восторг, которым будет охвачена, как только сойдёт с трапа и ступит на землю свободной, великой и такой манящей Америки. Однако с трапа они так и не сошли. Выйдя из люка самолёта, они очутились в огромном рукаве шлюза, который вёл их сразу в один из терминалов международного аэропорта Даллас/Форт-Уэрт. Оказавшись в веренице толкающихся пассажиров, держащих при себе ручную кладь, общающихся на разных языках и озирающихся по сторонам, словно в поисках кого-то или чего-то, Настя ощутила себя в вестибюле причерноморского метро в самый разгар часа пик. Перед ней мелькали вывески с разными названиями, временем, знаками. И тут вдруг её ухватила бойкая американка с широкой белозубой улыбкой, в растрёпанных джинсовых шортах, которые когда-то, вероятно, были штанами, и бейсболке, небрежно натянутой на пышные волосы. В левой руке у этой женщины Настя заметила табличку со своими именем и фамилией, написанными на латинице. Нэнси, как представилась ей встречающая, уволокла причерноморскую девочку за собой, объяснив, что отвезёт её в приёмную семью, где она теперь будет жить во время своей учёбы.
Так Настя оказалась в доме Уилсонов. Отец семейства, Эндрю Уилсон, был из семьи потомственных фермеров, его жена Херит имела индейские корни, а её прабабушка была дочерью вождя племени. В семье Уилсонов было трое детей. Старший сын Дэйв был одного возраста с Настей и учился в том же классе, куда должны были определить и её.
Потом была экскурсия по Далласу, прекрасная школа с передовым мультимедийным оборудованием, знакомство с новыми одноклассниками.
Настя, обладающая не только яркой внешностью, но и звонким голосом, тут же была приглашена в школьную рок-группу “Flash in the Night”, и каждый день после учёбы пропадала в гараже Дэйва Уилсона, где они репетировали. А после репетиций, когда все расходились по домам, Настя и Дэйв оставались целоваться в том же гараже до тех пор, пока небесный купол не потемнеет и на нём не засверкают звёзды.
По дороге домой Дэйв показывал ей созвездия и говорил, чтоего предки-индейцы считали небо твёрдым и верили в то, что в нём существуют порталы в другие миры. Парень с воодушевлением рассказывал, что эти порталы можно заметить благодаря ярко-синему свету, исходящему от них –это и есть точки перехода. Настя завороженно слушала Дэйва, представляя, как они летят по этим порталам, держась за руки. Вместе с Дэйвом ей было хорошо и уютно, и они уже строили планы на будущее.
Но потомственного индейца не восхищали прелести оседлой жизни в «бетонных коробках», как он называл современные города, утыканные однотипными многоэтажками, и он мечтал купить трейлер и колесить по прериям Техаса, выступая то там, то здесь со своей группой. Настя тоже хотела связать свою жизнь с путешествиями, и выбирала художественный колледж с возможностью дистанционного обучения.
Однако этим планам не суждено было сбыться. Холодным ноябрьским утром в здание школы ворвался маньяк. Он расстрелял охранников на входе, чернокожую уборщицу в коридоре и ринулся в учебные классы. Настя отчётливо помнила звуки стрельбы и истерические крики детей. У них как раз была физкультура. Дэйв успел затолкнуть её в шкафчик для переодевания и бросился на приближающегося маньяка. Настя услышала выстрелы, а когда выглянула через круглые перфорированные отверстия в шкафчике – увидела, что её возлюбленный неподвижно лежит на полу и под нимрастекается лужа крови…
Мама Насти видела этот ужас по телевидению, находясь в своей квартире в Адмиральске. Женщина испытала потрясение, слушая новости о возрастающем количестве жертв в той школе, где как раз училась её дочка, и не имея возможности с ней связаться. Современная художница, прославившаяся серией своих мистических картин и, как было известно всей тусовке художников Адмиральска, вызывавшая эти необычные образы в том числе и путём употребления психотропных препаратов, женщина и в этот раз потянулась за спасительными таблеточками. Глотая таблетки одну за другой, пытаясь подавить чувство беспомощности и бессилия, она начала звонить в аэропорт Причерномории и бронировать билет на ближайший рейс до Далласа. Слава Богу, обращаться в посольство за оформлением визы ей не пришлось, так как два месяца назад она уже летала к дочке в Даллас, и срок той визы ещё не истёк.
За руль своего авто Майя села, находясь в состоянии крайнего волнения и под действием принятых препаратов. Ей нужно было за пять часов проехать несколько сот километров до столицы. Она гнала к аэропорту, игнорируя все знаки и светофоры и более чем в два раза превышая допустимую скорость.
По дороге она неоднократно звонила в посольство США в Причерномории, но там давали сухие, сдержанные, слишком общие ответы и просили дождаться официальной информации.
Когда до столицы оставалось ещё сорок километров, а регистрация на рейс уже шла полным ходом, Майя подъезжала к железнодорожному переезду, перед которым тянулась длинная вереница из автомобилей. Шлагбаум был опущен, раздавался звонкий предупредительный сигнал, а с левой стороны уже виднелся огромный вагонный состав. Ждать, пока он проедет, означало потерять массу времени, которого у Майи и так было в обрез. Она обогнула череду машин, выстроившихся перед железной дорогой, и выехала на железнодорожное полотно.
– Самоубийца, – кричали ей ошарашенные водители.
Никто из них даже не предполагал, что её целью бедной женщины было успеть добраться до аэропорта Причерноморска, где ею уже был забронирован последний билет на ближайший самолёт до Далласа. Следующего рейса пришлось бы ждать сутки или добираться с пересадками, что в сложившейся ситуации было недопустимо.
Майя на своём авто попыталась проскочить между шлагбаумом и домиком станционного смотрителя. Раздался душераздирающий скрежет и треск – острый конец шлагбаума прошёлся по боковой панели автомобиля со стороны водительского сиденья, оставив по всей его длине глубокую вмятину.
Машина оказалась за пределами той части, где было бетонное покрытие автодороги, и скакала по рельсам, словно мячик. Майя проскочила через первую колею, вторую. Но она не учла, что на противоположной стороне шлагбаум открывался в обратную сторону. Она попыталась развернуть машину на тридцать градусов, но та застряла колесом между рельсами. Слева уже вовсю раздавался гудок поезда. Он ехал как раз по этой колее, где застряла Майя. Она попыталась сдать назад, но упёрлась колесом в другую колею.
– Девушка, что вы делаете? Выйдите из машины! – закричал ей какой-то мужчина перед шлагбаумом.
К ней подбежал человек из домика смотрителя. Майя судорожно вцепилась в руль автомобиля.
– Нет, я не могу выйти из машины! – замотала она головой. –Мне надо ехать! У меня рейс!
– Куда? На тот свет?
– Разблокируйте дверь! – доносился голос водителя, стоящего перед шлагбаумом с обратной стороны.
Смотритель помчался в свой домик и выскочил оттуда,вооружившись ломом.
В это время подбежавший к машине на рельсах водительначал дёргать ручку с внешней стороны, но дверь не поддавалась. Он пытался вразумить Майю, которая вместо того, чтобы выйти из авто, продолжала держать баранку и переключать скорости. Протянув руку в полуоткрытое окно, мужчина дотянулся до кнопки разблокировки дверей, но из-за того, что несколько секунд назад по автомобилю прошёлся край шлагбаума, её просто заклинило.
Локомотив приближался, оглушая пространство тревожными гудками. Подоспевший железнодорожник разбил ломом лобовое стекло, водитель же пытался вытащить через него находившуюся в салоне Майю. Однако ту плотно удерживали ремни безопасности, которые она так и не решилась отстегнуть. На женщину падали крошки разбитого стекла, и она всё чётче и чётче видела перед собой тепловоз, несущийся к ней на огромной скорости. Но продолжала крепко держаться за руль и лихорадочно вращать его в разные стороны, словно верила в то, что машина сейчас сдвинется с рельсов и она продолжит путь в аэропорт, где ещё успеет занять своё место на борту самолёта.
Пока водитель, наполовину влезший в салон, пытался отстегнуть ремень и вытянуть Майю, железнодорожник отбросил лом, выбежал на рельсы и в панике замахал руками, сигнализируя машинисту, чтобы тот затормозил.
Колёса поезда прекратили вращаться, из-под них забили искры. Но инерция тяжёлого вагонного состава, перед этим набравшего скорость, была такова, что он проехал ещё несколько десятков метров и протянул впереди себя машину, в которой находилась Майя.
Мужчину, который к этому моменту залез в разбитое окно почти по пояс и пытался освободить женщину от ремня безопасности, отбросило в сторону. Машина скатилась в кювет, несколько раз перевернулась и врезалась в дерево.
Авто было всмятку, тело женщины-водителя зажало между её конструкциями. Но деблокировать её тело из покорёженной машины прибывшим на место происшествия спасателям пришлось уже без особой спешки – медики к тому моменту уже констатировали её смерть.
Когда следователи проводили досмотр транспортного средства, по всему салону были разбросаны таблетки димедрола, пакетики с мефедроном и другими наркотическими веществами. При проведении судебно-медицинской экспертизы следы этих веществ были обнаружены и в крови Майи Ветровой.
Точку в расследовании причин её смерти поставило изучениезаписей камеры видеорегистратора. На них было зафиксировано не только то, с какой огромной скоростью она неслась по трассам Причерномории, но и сумасшедшие манёвры, которые она при этом совершала, игнорируя все знаки, сигналы светофоров и других участников дорожного движения. Вместе с тем, на записях были слышны её причитания в салоне:
– Боже, это всё из-за меня! Лучше бы я умерла! Лучше бы я вместо тебя погибла! Я должна быть с тобой! Это я должна умереть, не ты!..
Следствие так и решило, что Майя Ветрова, наглотавшись таблеток, не выдержала того, что произошло с её дочерью, и свела таким образом счёты с жизнью…
Более двух недель после произошедшего Настя пробыла в психиатрической клинике. Не успев отойти от убийства возлюбленного, девушка узнала о смерти матери. Она впала в депрессию и прострацию. Никого не замечала, ни с кем не разговаривала. И только когда солнце едва показывалось на горизонте – подходила к окну встречать рассвет, как это обычно делала её мать – художница Майя Ветрова. «Мама, родная мамочка…», – шептала Настя, и глаза наполнялись слезами…
Молодая и дерзкая адмиральская художница Майя Ветрова, похожая на Афродиту с картины Сандро Ботичелли, покоряла адмиральских мужчин своей невероятной красотой и женственностью. Не устоял и майор ДГБ Виктор Артамонов. Про его роман с темпераментной художницей знало не только всё ДГБ, но и законная жена – Сталинтина Артамонова. Развода Виктору она не дала, но и порвать с молодой зазнобой не требовала. А когда Майя забеременела и Виктор настаивал на аборте, Сталинтина сама пришла к Майе, сказала, что в курсе её отношений с мужем и ничего против ребёнка не имеет. С нею была и мама Виктора, Капитолина, которая заявила, что они зажиточные и щедрые люди, и наследства вполне хватит не только их законной дочери, но и Майиному ребёнку, если он родится. В качестве примера привела Сталинтину – девочку, которую они с мужем взяли из детдома. А спустя пару лет родился Виктор. Манерным вкрадчивым голосом Капитолина рассказывала, как её сын практически не расставался со своей приёмной сестрой. Вместе росли, вместе учились, потом поженились.
«Так я знала, что у него будет жена, а у неё муж из хорошей семьи!», – заверила она. А потом ещё долго убеждала Майю, что их дети обязательно подружатся.
Когда Майя, как считала следствие, покончила с собой, именно Капитолина Артамонова настояла, чтобы Настю забрали из «американской психушки» и вернули на родину. Потом были полгода реабилитации в НИИ экспериментальной медицины и генетики, куда Капитолина пристроила внучку по знакомству. С ней работали лучшие специалисты, одним из которых была Бабенко Наталья Петровна, в прошлом – военный врач, а ныне сотрудник НИИ. Ей часто приходилось оказывать помощь раненым прямо на поле боя. Почти каждый день кто-то умирал у неё на глазах. Именно ей удалось заставить Настю примириться со смертью двух самых близких людей и жить дальше. По личной просьбе Капитолины лечение Насти носило название «Психологическая реабилитация после потери близких». История с психиатрической клиникой была скрыта.
Но периодически у Насти случались нервные срывы, и она была частым пациентом Бабенко. Поэтому все, кто знал историю Насти, в том, что произошло с ней сейчас, не находили ничего нового и удивительного. «Мало того, что будучи такой юной пострадала в массовом расстреле школьников, так ещё и дочь самоубийцы», – шептались о ней друзья и знакомые.
***
Присев рядом с Настей на койку, старик провёл шершавой ладонью по её золотистым волосам.
– Настюш, всё в порядке, ты в безопасности. Это всего лишь чай, – успокаивал он её. И, пробуя губами розовые пятна на её белой сорочке, продолжил: – Видишь, чай. Как ты думаешь, дядя Гриша вкус чая от вкуса крови отличить может?
По лицу Насти пробежала слабая улыбка.
И, обращаясь к военным, стоящим перед ними с явным чувством вины из-за допущенного в Настиной палате ЧП, старик сказал:
– Говорил же я вам: сделайте травяной чай. А вы что заварили? Суданскую розу, мать его. Ромашку надо заваривать, а не это ваше грёбаное каркадэ. Вот она и среагировала, потому что цвет такой, на кровь похож. Надо ж думать, что вы ей приносите.
Он снова погладил девушку по голове, прижимая к себе.
– Дедушка Гриша, мне теперь вообще работать не дадут, да? Все меня будут считать сумасшедшей? – горько рыдая, говорила Настя. – Белла мне тоже не верит! Говорит, я кукухой поехала, пытаюсь оправдать свой провал. А это было! Я это действительно видела! Боже, какой ужас!
Она продолжала реветь, закрыв лицо руками.
– Настенька, я понимаю, что то, что ты видела сегодня ночью, в твоём сознании наложилось на то, что ты видела в детстве. Но он ведь не хотел тебя убивать, правильно? И коллег твоих из спецназа не хотел убивать. Он их всего лишь оглушил. Вырубил, чтобы сбежать, – успокаивал рыдающую девушку Григорий. – Так что то, что произошло сегодня, и то, что тебе пришлось пережить в детстве – это два совершенно разных случая. Тогда на вас напал маньяк с автоматом, и это действительно был ужас. А это – просто диверсант какой-то. Даже не убийца. Он всё тщательно спланировал, обдумал. И не ставил своей целью кого-то из вас убить.
– Да не в этом дело! Они в него стреляли на поражение, а ему хоть бы что. Прямо призрак какой-то! Боевыми стреляли, не холостыми! Он их потом вырубил из этого… Что это было, что? Какое-то устройство, похожее на степлер, а оттуда прямо шаровая молния вылетела! Я видела! Это было на моих глазах! Это не человек, это дьявол какой-то!.. Боже, мне никто не верит! Я действительно сошла с ума! – сказала Настя и ещё больше расплакалась.
— На степлер? – от услышанного у Григория зашевелились волос на голове.
В отличие от Насти, он не раз видел в работе этот «степлер» –одну из секретных разработок позднего СССР. Устройство носило название «генератор облачных электроразрядов» ибыло разработано для спецназа в качестве универсального оружия против террористов. Но главной его особенностью было то, что оно было сделано из сплава, который не могла обнаружить ни одна рамка. Главным разработчиком был югославский конструктор Милош Лучич. Чертежи и техдокументация были надёжно спрятаны, а опытные образцы хранились в сейфах. Мысль о том, что разработкой завладел какой-то диверсант и применил в отношении сотрудников спецназа, внушала ему ужас. Но он делал над собой усилие и взял себя в руки.
– Настюш, не переживай, – продолжал успокаивать Григорий, гладя Настю по голове. – Не все же вещи, кажущиеся невероятными, можно объяснять только мистикой. Возможно, ты столкнулась с какой-то новой технологией. Я не думаю, что ты прям призрака встретила.
– Его нет на камерах! Белла сказала, что смотрели записи со всех камер в округе – его нигде нет! Он исчез отовсюду!
– Слушай, ну другие же его видели. Кирилл, твой начальник, его видел, спецназовцы его видели. Не могли же все одновременно сойти с ума. Значит, это было по-настоящему. А то, что нет на камерах… ну, может быть, какой-то сбой. Или тоже какая-то спланированная акция. Потом вы это дело расследуете, и всё станет явным.
Григорий говорил спокойно, пытаясь проанализировать то, что ему поведала только что Настя. Однако внутри у него всё кипело. Мысль о том, что секретная разработка, которая так и не вышла в серийное производство и о которой знали лишь те, кто принимал участие в её проектировании и изготовлении, каким-то образом оказалась в руках диверсанта, и он уже смог применить это устройство в деле – на сотрудниках спецназа. И оно показало свою эффективность – ему удалось их оглушить, не причинив значительного вреда их здоровью, и успешно скрыться. А неуязвимость от пуль, которыми в него стреляли, но при этом они не оказывали на него поражающего действия, говорило о применении другой секретной разработки позднего СССР – бронежилета нового поколения с вмонтированным в него так называемым «энергощитом».
Всё это не укладывалось в голове дяди Гриши, и он ловил себя на мысли, что лучше бы и сам сошёл с ума, чем всё это оказалось правдой.
Не меняя весёленького тона, Григорий вновь обратился к находившимся в палате военным:
– Ребят, у нас есть какой-то сарафан цветной. В самом деле, чего вы её в белое одели? Она у нас что, невеста? Или покойница в морге?
Один из них принёс другую больничную рубашку, более пёстрой расцветки.
– Вот и славненько, – похвалил старик. – Давай, Настюх, раздевайся. Дедушка отвернётся. Он не по молоденьким девочкам.
Настя, не особо стесняясь, стянула с себя белую сорочку, заляпанную розовым чаем, и надела новую, цветастую, которую ей теперь принесли.
– Ребята ваши из спецназа живы, здоровы. Сейчас обоих видел в столовой, уплетают за обе щеки! – старик и сам,шутя, ущипнул девушку за щёку. – Так что, Настенька, всё у нас с тобой хорошо…
Настенька приподнялась на кровати, поднимая на старика заплаканное лицо с припухшим носиком и красными глазками.
– Нет, дядя Гриша. Не хорошо! У меня дело забрали! Я ей этого так просто не спущу! Мне срочно нужна Наталья Петровна!
История Адмиральской городской больницы №3 была во многом схожа с историей телецентра. Раньше она называлась «железнодорожной» и была на хорошем счету. После распада СССР многие специализированные медицинские учреждения были вынуждены влачить жалкое существование. Народ, обеднев, практически не ездил, средств от выручки билетов, как и дотаций из бюджета, не хватало на покрытие первоочередных нужд, не говоря уже о проведении ремонтов зданий вокзалов и обновлении подвижного состава. Вокзалам и автостанциям пришлось сокращать свои расходы, а значительную часть помещений (которые не на что было даже отапливать) – сдать в аренду. Железнодорожная больница оказалась на грани закрытия, и жителей Адмиральска, работавших на железной дороге, постепенно готовили к тому, что лечиться они теперь будут в обычных больницах, так как профильной их больнице осталось недолго.
Однако у железнодорожной больницы была отличная инфраструктура, специалисты и возможности, которых не имело ни одно другое учреждение здравоохранения города. И когда перед властями всерьёз встал вопрос ликвидации ж/д-больницы, было предложено сделать её специализированной для всех транспортных предприятий, увеличив тем самым её финансирование и сохранив как учреждение. Впоследствии, когда грянула медреформа и все специализированные медучреждения перевели с государственного довольства на «частное партнёрство», предприятиям Адмиральска, имевшим отношение к транспортному обслуживанию, было предложено заключить договор с этой больницей на лечение своих сотрудников. Там они проходили профилактические осмотры, консультировались у врачей, получали справки и направления. А если травмы были серьёзные или болезнь давала сильные осложнения – там же проходили лечение и реабилитацию. В больнице был ряд тренажёров для опорно-двигательной системы и работали хорошие реабилитологи. Позже больницу реорганизовали: в одном крыле лечили железнодорожников, другое выделили для работников общественного транспорта – как муниципального, так и частного. По всем документам учреждение проходило как санаторно-профилактическое. А среди адмиральцев прочно закрепилось название «транспортная больница» – как такая, в которой лечат транспортников.
***
Было около пяти часов утра, когда челюстно-лицевой хирург Адмиральской городской больницы № 3 Николай Протасов вышел из кабинета травматологии, где он только что сделал перевязку путевому обходчику и, оглядев пустой коридор, широко зевнул. До конца его смены оставалось каких-то два часа. Возможно, ему повезёт, и остаток времени он будет заполнять медкарты и пить жасминовый чай со своей супругой Людочкой – проводницей пассажирских составов.
В прошлом году Протасовы отпраздновали серебряную свадьбу, но чувства Николая к жене остались такими же, как и двадцать пять лет назад, когда он, будучи интерном, проходящим практику в железнодорожной больнице, впервые встретил молоденькую проводницу. Она тогда приходила в больницу как слушатель практического курса по оказанию первой медицинской помощи пассажирам. Воронцов тоже посещал эти курсы, но не столько для того, чтобы их послушать (всё, что там рассказывали, он слышал во время учёбы в медицинском училище и прекрасно это всё уже знал), а чтобы ещё раз увидеться с Людой, которая так запала ему в душу. Как он говорил потом друзьям, уже даже спустя многие годы, она была именно той женщиной, с которой он был готов провести всё отпущенное ему на этой земле время.
Однако времени, которое они могли провести вместе, выдавалось не так уж и много. Из-за плотного графика супруги чаще виделись на работе друг у друга, чем у себя дома, как и было в эти сутки.
Полчаса назад фирменный поезд «Бугские зори», следовавший из Причерноморска в Адмиральск, прибыл на сортировочную. Людмила Протасова привела вагон в порядок и сдала смену. И вот сейчас, купив в круглосуточном привокзальном супермаркете салатов на развес и курочку гриль в киоске «У Вахаба», она примчалась на работу к мужу, в железнодорожную больницу, чтобы дождаться конца его смены и вместе пойти домой.
Закончив заполнять медкарты, Николай Протасов сгрёб их в стопку и убрал на подоконник. Стол, за которым он обычно вёл приём, был аккуратно накрыт белой клеёнкой, по которой расползлись узором синие паровозики с вагончиками. Возле стола тут же завозилась Людочка, разделывая курицу гриль и раскладывая аппетитные кусочки по двум пластиковым тарелкам.
Набирая воды в электрочайник, Николай с аппетитом посматривал то на курочку в тарелке, то на любимую жену. Взгляд Протасова скользнул по её каштановым локонам, поверх которых был кокетливо наброшен головной убор проводницы. Его карие глаза встретились с ярко-синими глазами Людочки, цвет которых контрастно подчёркивал макияж – стрелки, прорисованные чёрной подводкой на верхних веках. Нежные алые губы женщины расплылись в полуулыбке. Ополоснув свои нежные ручки водой, она присела на кушетку, положив ногу на ногу. Форменная тёмно-синяя юбка задралась, приоткрывая изящные коленки. Несмотря на свои сорок пять, женщина выглядела очень молодо и обладала прекрасной фигурой. Наслаждаясь, как муж пожирает её взглядом, Людочка расстегнула верхнюю пуговичку элегантного тёмно-синего жакета с логотипом Причерноморских железных дорог. Отставив чайник, Николай подошёл к двери и провернул с внутренней стороны ключ. Затем присел на кушетку к жене и, притянув её к себе, поцеловал в носик.
В этот момент из коридора раздались нервные мужские голоса, прерываемые голосом медсестры Варечки: «Так вам с такими травмами в скорую надо! У нас оборудование не то!». Однако, судя по возмущённым репликам, пришедших это не устроило. Голоса стали громче, послышались шаги, перемежаемые стуком во все двери.
Николай на секунду застыл, опасливо глядя на дверь, из-за которой доносились подозрительные голоса, затем встал с кушетки, открыл замок и вышел в коридор.
Протасов увидел, как полноватый пятидесятилетний мужчина в полицейской форме с полковничьими погонами барабанит кулаками в двери кабинетов. Кроме него в коридоре находились ещё двое полицейских. Они с двух сторон поддерживали парня, съёжившегося в три погибели, сидящего на стуле. Парень держал в руке пластиковый стаканчик, куда периодически сплёвывал кровь.
Зайдя обратно, Протасов дал знак жене, чтобы накрыла их нескромную трапезу газеткой. Сделав это, она надела белый халат, который висел на вешалке у входа, после чего хирург снова вышел в коридор.
В этот момент полковник пререкался с медсестрой Варечкой на посту.
– Да вы поймите, тут и рентген нужен, и УЗИ, и к травматологу, а у нас сейчас только хирург. Вам бы в скорую, – доказывала Варечка, однако в её голосе звучали нотки дрожи.
– Вы врач, чтобы это определять? – перебил её полковник. – Судя по форме и бэйджу – нет. А я хочу говорить с врачом.
– Ну, я врач. Что за шум? – подал голос Протасов, подходя к полицейскому.
– Его избили. Разбили челюсть, сломали нос! – он указал на парня с окровавленным лицом, которого придерживали двое полицейских. – А вот она, – полковник с укором ткнул пальцем в медсестру, – отсылает нас в скорую. Видимо, как все женщины, боится крови и не хочет иметь с ним дела. А ему срочно нужна помощь!
– Ну, не в коридоре же, – устало вымолвил Протасов, которого уже раздражал тон и манеры ночного визитёра.
– Так ведите в свой кабинет! – приказным тоном потребовал полицейский и для убедительности раскрыл перед хирургом своё удостоверение.
Протасов прочитал:
«Министерство Внутренних Дел Причерномории
Адмиральское городское управление полиции
Усть-Ингульский районный отдел
Начальник отдела – Воронцов Степан Макарович».
Николай вернулся в свой кабинет, где его ждала супруга в белом медицинском халате. Следом вошёл полковник Воронцов и двое полицейских, которые завели пострадавшего парня.
Усадив бедолагу в специальное кресло, напоминающее стоматологическое, хирург включил расположенный сверху прожектор и принялся за осмотр. Внезапно Протасов оторвался от работы.
– Людочка, там у меня в верхнем ящике стола фонарик. Тащи его сюда.
Женщина метнулась к столу и спустя несколько секунд вернулась с фонариком. Теперь она хорошо рассмотрела пострадавшего. Правую часть его лица заливала обширная гематома, нос был свёрнут в сторону, верхняя губа рассечена в двух местах, а нижняя разбита.
– Ой-ой-ой, где же это вас так угораздило? – запричитала Людочка, пока Протасов ощупывал лицо пациента, часть которого превратилась в сплошную гематому.
Побитый мужчина стонал и сдавленно вскрикивал, давая понять, что любое прикосновение к лицу вызывает у него сильную боль.
Осмотрев потерпевшего, Протасов диагностировал у него два сколотых зуба, рваную рану губы, внутреннее рассечение скулы. Но куда серьёзнее была сломанная носовая перегородка и развивающийся отёк носоглотки с кровотечением.
Тянуть с операцией было нельзя, поэтому Протасов тут же позвал двух медсестёр. Одна из них повезла пострадавшего в рентгенкабинет на каталке, за ними двинулись двое полицейских. Вторая медсестра заполнила бумаги и вышла готовить операционную. Сделав запись в журнале, хирург вышел следом.
В кабинете остались полковник Воронцов и Людмила Протасова.
Полковник потянулся за пачкой сигарет и достал зажигалку.
– Здесь не курят, – осадила его Людочка.
«Сучка», – пробубнил себе под нос Воронцов.
Однако у женщины был достаточно острый слух, чтобы услышать. Она смерила полковника насмешливым взглядом.
– Когда я буду у ВАС в отделении, – она сделал акцент на слове «вас», – правила диктовать будете вы. А сейчас – будьте любезны.
Воронцов хотел было огрызнуться на женщину в халате, но она посмотрела на него так выразительно, что полковник тут же одёрнул себя и мрачно засопел.
Всю свою сознательную жизнь Воронцов относился к женщинам как к неполноценным, по сравнению с мужчинами, существам. Он был убежден, что все без исключения представительницы слабого пола болтливы, суетливы, не в меру любопытны, расточительны и падки на передок. Это были основные причины, по которым он развёлся с женой. По иронии судьбы, их общая дочь Маша вобрала в себя все те качества, которые Воронцов так не мог терпеть в женщинах.
И вот сейчас полковнику нанесли удар по самолюбию: он был осажен женщиной. Хотя что такого она сказала? Попросила не курить в кабинете хирурга. Вполне вразумительная и допустимая просьба.
Полковник вдруг вспомнил один эпизод двухлетней давности, имевший место во время обыска мелкого чиновника, который проводила следственно-оперативная группа из его райотдела. В тот день на улице было слякотно. Воронцов вошёл в жилище подозреваемого, не снимая обуви. Расхаживая по комнатам, он испытывал удовольствие от того, что его грязные ботинки оставляют следы болотно-коричневой жижи на новеньком ковровом покрытии представителя власти.
Допрашивая на кухне жену чиновника, которая держала на руках грудного ребёнка, он без зазрения совести закурил, смахивая пепел в белую фарфоровую чашечку с нарисованным на ней медвежонком. Перепуганная женщина сглотнула, но не сказала ему ни слова. И только когда малыш потянулся к чашечке рукой, Воронцов вдруг сообразил, что из неё поят грудничка. И тут ему стало как-то не по себе. Стыдно, что ли…
Сейчас полковник поймал себя на мысли, что за последние пятнадцать лет, после развода с женой, он сильно распоясался.
Пока он размышлял, Людочка грациозно продефилировала мимо него к шкафу, на полках которого хранилась всякая медлитература, и, встав на цыпочки, стала перебирать журналы на самой верхней полке. Воронцов почувствовал напряжение в области паха – ощущение, довольно знакомое ему в бурной юности, но за последние лет семь уже порядком подзабытое.
«А смазливая сучка, – подумал он. – Какая задница, какие ноги!».
Женщина в халате достала свежий номер периодического вестника «Современная генетика» и снова, продефилировав прямо перед носом полковника, как ни в чём не бывало уселась на кушетку. Воронцов решил не смотреть в сторону Людочки, которую его обострившееся за эти пару минут воображение практически раздевало догола. Он постарался хоть как-то взять себя в руки и переключил внимание на циферблат своих наручных часов, наблюдая за оборотами секундной стрелки.
– Пять утра, – звонко произнесла сидящая на кушетке и рассмеялась. – Так и будете истуканом стоять, полковник? Присаживайтесь, чай ноги не казённые.
Женщина в халате улыбнулась и провела рукой по свободной части кушетки.
Пытаясь побороть подступившее чувство неловкости и волнения, Воронцов умостил своё тучное тело рядом с Людочкой.
Он случайно коснулся её плеча и тут же весь сжался, пробормотав извинения, что ещё больше рассмешило сидящую рядом.
– Полковник, я не кусаюсь, – игриво произнесла она и забросила ногу на ногу, отчего белый халат полез вверх, демонстрируя нижнюю часть бедра.
Полковник наклонил корпус вперёд и скрестил руки на коленях, чтобы прикрыть ещё более напрягшийся пах. А Людочка, как будто бы ничего не замечая, открыла журнал и погрузилась в чтение.
Краем глаза полковник взглянул на страницу журнала, который с таким упоением читала понравившаяся ему женщина. «Открыт ген, отвечающий за копирование информации из нейронов головного мозга», – гласило название публикации. Под ним располагалось фото светловолосого голубоглазого юноши с улыбкой Гагарина демонстрирующего компьютерную модель молекулы ДНК. Публикация, которая шла на весь разворот, содержала несколько схем и ещё две фотографии. Тем не менее, намётанный взгляд полицейского уловил, что женщина не спускала глаз именно с этой фотографии.
– Простите, Людмила, – выдавил он, проводя рукой под носом. – А кто этот белобрысый пацан на фото?
– Молодой и перспективный учёный Сергей Протасов, – с гордостью произнесла женщина и провела рукой по фотографии улыбающегося блондина.
Людочка продолжала разглядывать фотографию учёного, и её глаза словно искрились от восхищения. Воронцов искренне не понимал, что она, женщина в соку и полном расцвете сил, нашла в этом белобрысом. Впервые за много лет в нём взыграла ревность. Почему вообще зрелые прекрасные женщины обращают внимание на таких вот прыщавых юнцов?
Полковник ещё раз посмотрел на грамоты, которыми был увешан кабинет больницы, сопоставляя фамилию на грамотах с той, которую только что назвала ему Людочка. И небрежно ткнул пальцем с обломанным ногтем прямо в фотографию улыбающегося юноши.
– Это – сын нашего хирурга, что ли?
– Да, это сын Николая Петровича, – с гордостью подтвердила женщина и отодвинула журнал в сторону, освобождая фотографию молодого учёного от пальца полицейского, который в этот момент ей показался особенно грязным.
– Типичный папенькин сынок, – с сарказмом бросил Воронцов. – Бьюсь об заклад, что это батя ему всю научную работу написал, пока он гулял да молодым девкам улыбался.
Воронцов язвительно ухмыльнулся, сделав акцент на слове «молодым».
– Ну, знаете! – Людмила захлопнула журнал и встала с кушетки. – Понятия не имею, что вы там себе надумали, но если мальчик – сын медработника, это вовсе не значит, что он сам из себя как медик ничего не представляет!
Теперь глаза Людмилы метали молнии, испепеляя сидящего на кушетке полицейского.
– Да что вы говорите? – передразнил Воронцов. – Всем известно, что на детях умных, так сказать, родителей (не хочу говорить «гениев») природа отдыхает. Вот взять хотя бы мою заразу, Машку. Папка нарадоваться не мог, когда она играла в Шерлока Холмса, а потом пошла учиться на полицейского. И что? Вы думаете, из неё вышло что-то толковое? Безалаберная, необязательная! За что бы ни взялась – всё бросает на полпути. Работала бы в другом отделе – уже давно пинком под зад бы вытурили. А так она у меня под крылышком. Так я за ней все хвосты и подчищаю!
Выдав эту тираду, Воронцов глубоко вздохнул и потянулся за сигаретами, но вовремя себя одёрнул. Людочка окинула его взглядом, полным сочувствия, и снова присела рядом. Её изящная рука с французским маникюром легла на грубую руку полковника, обветренную с потрескавшейся кожей.
– Как вас по имени-отчеству, полковник? – поинтересовалась она.
Вместо ответа раздосадованный Воронцов раскрыл удостоверение.
– Понимаете, Степан Макарович, – очень вежливо продолжила Людочка. – Мы хотим, чтобы дети были нашей копией, обладая не только внешним сходством, но и нашими знаниями, навыками, да что там говорить – нашим опытом. К сожалению, это возможно лишь при определённых условиях, которые возникают не так часто. Однако это можно простимулировать искусственно. Чем, собственно, и занимается Сергей Протасов. А отец у него – хирург. И, уж поверьте, научную работу он ему точно не писал. Ни эту, ни какую-либо другую…
Воронцову показалось, что женщина сейчас как будто перед ним оправдывается, и он пытался понять, зачем. Неужто он нажал на больную мозоль?
Тем временем Людочка продолжала:
– В своих исследованиях он основывался на теории, выдвинутой одной учёной. Вот она на фото. Выступает на конференции по случаю 50-летия адмиральского «медина».
Людмила снова развернула перед ним журнал. Черноволосая девушка с бледным лицом, стоящая за трибуной, указывала рукой на экран проектора, демонстрируя какие-то схемы. Судя по всему, фото было старое, ибо сейчас ни таких экранов, ни проекторов Воронцов не видел даже в сельских домах культуры. На другой фотографии эта же девушка была запечатлена в полный рост в длинном черном платье, обтягивающем её фигуру и живот с признаками беременности. Её густые волосы были заплетены в тугую косу, спускающуюся ниже пояса, а к груди она прижимала то ли книгу, то ли довольно громоздкий ярко-оранжевый блокнот. Взгляд у девушки на этой фотографии был злобно-насмешливый и никак не сочетался с умиротворённостью, присущей представительницам прекрасного пола в период беременности. За плечо её держал парень такого же роста, как она, черноволосый, в чёрной водолазке и джинсах. Взгляд парня – наоборот, был добродушный и открытый. Его лицо показалось Воронцову до боли знакомым. Вроде как он его видел раньше, причём давно. Воронцов пытался вспомнить, где и когда.
– А вы не в курсе, когда было сделано это фото? – немного растеряно промямлил он.
– Так. Ммммм… Сейчас постараюсь вспомнить, – потянула Людочка. – «Медину» было пятьдесят лет, кажется, в девяносто восьмом году…
Вроде как он видел мужчину с фотографии вживую. На допросе, причём в качестве подозреваемого. Причём этот допрос он вёл сам. Воронцов вспомнил, как тогда его поразило это открытое дружелюбное лицо и простодушный взгляд. И эту женщину с косой он вроде как тоже видел живьём. Он точно помнил её взгляд, преисполненный насмешки и сарказма.
– Полковник, с вами всё в порядке? – обеспокоенная Людочка затеребила его руку.
Но Воронцов настолько погрузился в свои мысли, что даже не сразу почувствовал это.
***
Дверь кабинета хирурга распахнулась, заставив вздрогнуть сидящих на кушетке. Вошла и медсестра Варечка, толкая перед собой каталку с пострадавшим. Она бросила любопытный взгляд на Людочку, рука которой лежала поверх руки полковника полиции и, передёрнув плечами, хмыкнула. За ней проследовали двое полицейских – Сомов и Левицкий. Следом вошёл хирург, сосредоточенно рассматривая рентгеновские снимки прямо на ходу.
Подойдя к кушетке, он положил руку на плечо жене.
– Милая, я ещё часа четыре буду занят как минимум. Наверное, уже не жди меня. Беги домой и проследи, чтобы Серёга опять не убежал в свой НИИ, как следует не позавтракав.
Людочка убрала свою ладонь с руки Воронцова и приподняла взгляд на мужа.
– Нет уж, милый, я побуду здесь. А Серёга как-нибудь сам с завтраком разберётся. Чай, не папенькин сынок.
Говоря эту фразу, Людмила Протасова ехидно посмотрела на полковника, который в этот момент был готов провалиться сквозь землю. Это ж надо было дойти до такого идиотизма, чтобы начать клеиться к жене хирурга, ещё и напоследок приревновав её к собственному сыну. Воронцов чувствовал, что краснеет, как рак, а на лысине полковника предательски выступил пот.
– Я, пожалуй, пойду. Дела, знаете ли… много дел, – неуклюже вставая, произнёс он, стараясь придать своему дрожащему от неловкости и стыда голосу хотя бы видимую уверенность.
Из внутреннего кармана кителя он вытянул слегка помятую визитку.
– Вот мой номер, док. Сообщите мне, когда закончите операцию. – Он протянул её хирургу и пулей выскочил из кабинета, оставив своих подчинённых, Сомова и Левицкого, в крайнем недоумении.
Выйдя на крыльцо, Воронцов наконец достал из пачки сигарету, и, прикурив, довольно затянулся. Он готов был стремглав бежать отсюда прочь. Но одна мысль не давала ему покоя. Кто был тот темноволосый парень на фотографии, который стоял рядом с беременной женщиной? Он явно этого парня допрашивал, и именно как подозреваемого.
Воронцов пытался вспомнить детали того допроса. Свою вину парень не отрицал. Простодушно и открыто смотрел на молодого следователя Воронцова. Но что это было за дело, Воронцов нынешний не мог вспомнить в упор, как не мог вспомнить и имя парня. В памяти отложилось только, что оно было странное.
Может быть, расспросить жену Протасова? Она ведь знала учёную с фотографии, которую этот парень держал за руку. Они наверняка могут быть знакомы. Кем-то он работал. Конструктором, что ли…
Сейчас Воронцов пытался вспомнить хотя бы протокол, который тогда заполнял. Он даже закрыл глаза, пытаясь представить и выскрести из памяти рукописные листки протокола. Но вместо этого ему представлялись изящные женские ноги, закинутые одна на другую так, что внутренняя часть бедра была видна через задранный халатик.
– Озабоченный придурок! – процедил сквозь зубы Воронцов, раздавив сигаретный бычок об урну, и спустился по бетонным ступенькам.
– Вы это сейчас про кого, полковник? – услышал он позади себя кокетливый женский голос и обернулся.
Выпустив облако белого пара изо рта, ему лучезарно улыбалась Людмила Протасова с электронной сигаретой в руках. Она стояла на крыльце, словно античная скульптура на постаменте. Сейчас она была в темно-синем приталенном жакете и облегающей юбке, под которой ещё сильнее читались её красивые формы.
– А я думал, медработники не дымят, – полковник запнулся, глядя на эту потрясающую женщину. – По крайней мере столь очаровательные, как вы.
– Ну, во-первых, не дымят, а парят. Как паровозы. А во-вторых, я имею очень косвенное отношение к медработникам и очень прямое к паровозам, – подмигнула ему Людочка.
Только сейчас Воронцов разглядел логотип причерноморских железных дорог на форменном жакете проводницы. Жакете, на котором его воспалённое воображение расстёгивало металлические пуговицы одну за другой.
«Ах, какая женщина!», – думал про себя полковник.
И он искренне не понимал, что сейчас толкнуло Людочку оставить мужа и выйти к нему.
Он снова провёл рукой под носом туда-сюда, елозя по коже над верхней губой.
– А зря вы сбрили усы. Они вам больше шли, – бросила Людочка и снова приставила к губам электронную сигарету.
Очень долгое время Воронцов действительно носил усы. У его пса была очень выразительная морда и добрый, проницательный взгляд – прямо как у хозяина. Что касается усов, то у обоих они были обращены дугой вниз, что также придавало им невероятную схожесть. Коллеги часто шутили на этот счёт, говоря, что какой хозяин, такая у него и собака. После того, как Джек умер, Воронцов не мог смотреть на себя в зеркало. Любой, даже бегло брошенный взгляд на себя со стороны напоминал ему о друге. В конце концов, не выдержав этой моральной пытки, он сбрил усы.
– А откуда вы знаете, что они у меня были? – ещё более удивлённо произнёс Воронцов.
– Есть такая наука – биомеханика. Исследует природу и статику движений человека.
Людочка снова поднесла электронную сигарету к губам. Её глаза в этот момент были прикрыты, а лицо словно обращено куда-то вверх. Воронцову даже показалось, что она действительно парит.
– А движения говорят о человеке очень многое, – спокойным голосом продолжала Людочка. – Ваше постоянное движение с поглаживанием верхней губы и пространства под носом говорит о том, что долгое время у вас там были усы. Привычка, явно присущая вам много лет, отвыкать от которой вы будете долго.
Она грациозно спустилась по ступенькам, звонко цокая каблучками.
– А во-вторых, я вас помню с усами. Вы были у нас в депо около года назад, когда расследовали случай с поджогом вагона.
– Поджог! – вдруг воскликнул Воронцов. – Людочка, милая!
В памяти наконец чётко и ясно всплыл ещё один, тридцатилетней давности, поджог, в котором фигурантом был парень, которого Воронцов недавно видел на фотографии. Он схватил ошарашенную проводницу за плечи и крепко прижал к себе. От неожиданности та чуть не выронила свой курительный гаджет.
– Конечно же, поджог! Как я мог забыть! – то ли причитал, то ли ликовал он. – Это именно тот эпизод! С тем парнем!
– Какой эпизод? С каким парнем? – недоумевала Людмила.
– Парень на фотографии рядом с вашей учёной. Я его вспомнил! Я тогда вёл дело о поджоге КБ «Ингульское». На меня его спихнули, как на молодого следователя. Никто не хотел мараться. Главным обвиняемым был иностранец – югославский конструктор, работавший в том же КБ. Тогда у меня на допросе он полностью признал свою вину и сказал, что устроил пожар на собственном месте работы нарочно, чтобы их разработки не достались Военному Альянсу, который через подставную фирму на тот момент уже заключил договор о покупке зданий и сооружений КБ, а также всей имеющейся проектной документации.
Людмила Протасова слушала его, широко раскрыв рот.
– Я спросил, понимал ли он, что ему грозит за его преступление, и зачитывал статьи Уголовного Кодекса, по которым он может быть привлечён к ответственности. А он перебил меня и сказал, что есть закон, а есть справедливость. И что он поступил по справедливости, а теперь готов за это понести наказание по закону.
– Закон или справедливость? – сосредоточенно протянула Протасова, и словно даже чего-то испугалась. – Я не раз слышала эту фразу от дяди…
– И вы знаете, что я тогда сделал, Людочка? – продолжал взахлёб рассказывать Воронцов, метаясь из стороны в сторону и не находя себе места. – Я его тогда пожалел. Я вдруг понял, что могу поступить либо по закону, либо по справедливости. Не смотрите на меня так, я был молодым, идейным, можно сказать, идеалистом. Я всё выставил, как служебную халатность, как будто он просто заснул на дежурстве и не вовремя среагировал на сигнал датчиков задымления. Я его отпустил – и он исчез в тот же вечер. Я не дал ему подписку о невыезде, хотя должен был, за что потом часами стоял на ковре у руководства. Но я знал, что поступил по справедливости! Вот только имя его не помню. Чудное оно у него было какое-то…
Людмила Протасова слушала его крайне внимательно, не перебивая.
– Людочка, а эта женщина рядом с ним, учёная, на основе трудов которой ваш сын проводит свои эксперименты, она ему кто? Жена? – практически взмолился полковник. – Пытаюсь вспомнить тот злосчастный протокол. На мой вопрос он ответил, что женат… Напомните, как зовут эту вашу учёную из журнала? Пожалуйста, Людочка. Вы же наверняка её знаете.
– Драгана Джурич, – ответила Протасова почему-то очень грустным голосом.
– Да! Точно! – заликовал Воронцов. – Именно так он её и назвал!
К горлу Людмилы подступил ком, а глаза наполнились слезами.
– Людочка, что с вами? – Изумлённый полковник стал шарить по карманам в поисках носового платка, а потом вспомнил, что отдал его таксисту с переломанным носом.
– Всё в порядке, Степан Макарович, – Людмила стряхнула слёзы и попыталась улыбнуться.
Полковник пребывал в крайнем недоумении. Неужели он опять сказал что-то не то?
– Людочка, я сделал так, что у него тогда даже судимости не было. Я поступил по справедливости… А вы не в курсе, кого она ему родила – пацана или девчонку?
– Идите, полковник. У нас с вами свои дети. Вас ваша Машка ждёт, а меня мой Серёга…
Она снова вспорхнула вверх по крыльцу и, открыв массивную деревянную дверь, скрылась в коридоре.
***
Воронцов стоял у крыльца приёмного покоя. Идти домой не хотелось. Машка давно выросла и жила у своего очередного молодого человека, так что, в отличие от Людочки, дома его никто не ждал.
Вызвонив своих подчинённых, он приказал спускаться, а сам походкой вразвалочку прошёлся до своего милицейского бобика. Водитель дремал внутри, облокотившись головой о руль. Растолкав уснувшего Саныча, Воронцов плюхнуться на переднее сиденье.
Спустя минуту из здания больницы вышел широко зевающий Сомов. Вслед за ним плёлся мрачно-сосредоточенный Левицкий. Как оказалось, у него разрядился мобильный, а свою зарядку он не взял. Воронцов развёз их по домам, а сам направился обратно в отделение. Поприветствовав дежурных, он не стал подниматься к себе в кабинет, а направился в помещение штаба, состоящее из нескольких комнат. В одной из них находился служебный архив.
Без пятнадцати шесть. В штабе в это время было пусто. Воронцов открыл громоздкий шкаф, стоящий здесь ещё с семидесятых годов прошлого века. За эти годы отсюда выносили и меняли массу мебели: столы, стулья, стеллажи… А он всё стоит. Ни одна ножка не покосилась, ни одна петля не погнулась. Лишь тёмные борозды на толстом слое советской полировки говорили о не очень бережном отношении к казённому хранилищу документации.
Здесь хранились дела от 1991 до 2000 года. На одной из верхних полок Воронцов стал разглядывать дела 1998-1999 года. Убив полчаса времени, изрядно вывазюкавшись в пыли и паутине, Воронцов наконец вытянул увесистую картонную папку с наклеенным сверху листом, отпечатанным на пишущей машинке. Внизу под машинописным текстом каллиграфическим почерком было выведено «КБ «Ингульское».
– Хм, оно, – радостно хмыкнул Воронцов, и про себя возликовал, что память его не подводит.
С папкой в руках Воронцов вышел из помещения штаба и поднялся к себе в кабинет.
Здесь он плюхнулся на потёртое кожаное кресло, включил настольную лампу и мельком бросил взгляд на вмонтированные в неё часы и погрузился в чтение.
«23 января 1999 года Лучич Милош Ратиборович 1970 года рождения, старший конструктор КБ «Ингульское», находясь на рабочем месте, заснул во время дежурства, тем самым совершив действия, попадающие под статью УК Причерномории «Служебная халатность». В результате данный гражданин не обратил внимания на показания датчиков задымления и не услышал пожарной сигнализации, что можно квалифицировать как отягчающие обстоятельства, попадающие под часть 2 статьи – такие, которые повлекли значительный материальный ущерб и/или уничтожение материально-технической базы».
Дальше шли протокол допроса подозреваемого, опроса свидетелей, объяснения Милоша Лучича на рукописных листах. Здесь же хранилась его фотография. Сходство с парнем на фото, держащим за плечо учёную, было практически стопроцентным. Но Воронцов привык доверять только фактам и всё перепроверять. Перелистывая страницы дела, он дошёл до анкетных данных подозреваемого.
Лучич Милош Ратиборович
27 июня 1970 года рождения,
г. Нови-Сад Южно-Бачского округа,
Социалистический автономный край Воеводина,
Социалистическая Федеративная республика Югославия,
гражданин Сербии, паспорт: серия, номер
получил вид на жительство в Причерноморской ССР 28 июня 1988 года,
прописан по адресу: г. Адмиральск, ул. Дружбы Народов, д. 9 кв. 77
женат, жена – Джурич Драгана Джорджевна, 27 ноября, 1972 года рождения,
село Паратунка Елизовского района Камчатского края (Дальний Восток)
свидетельство о браке выдано ЗАГСом Паратунского сельского поселения Елизовского района Камчатского края.
Читая заполненные анкетные данные, Воронцов аж скривился, удивляясь, как тогда в далёком 1999-м у него вообще приняли документацию с подобными корявыми формулировками.
Но главное он узнал: парень, дело которого он вёл на заре своей работы в полиции, действительно оказался мужем учёной, публикацию о которой ему сегодня показала жена хирурга. А значит, есть ещё порох в пороховницах, и рано ему на пенсию.
Однако, что делать с этой информацией и какова её ценность сейчас, Воронцов не представлял. Полковник широко зевнул и глянул на часы, вмонтированные в лампу: шесть часов двадцать минут. В его распоряжении было полтора часа, чтобы хоть немного вздремнуть. Воронцов уже собирался относить папку обратно в архив, как вдруг вспомнил, что дело это у него тогда отобрали. Причём отобрали после того, как он переквалифицировал статью «Поджог» в «Служебную халатность». Не став подавлять любопытство, он снова открыл пресловутую папку и, листая пожелтевшие от времени страницы, стал восстанавливать у себя в голове хронологию тех событий.
Изначально уголовное дело возбудили 23 января 1999 года по статье «Поджог». 1 марта Воронцовым оно было переквалифицировано в «Служебную халатность». Из дальнейших материалов следовало, что 3 марта 1999 года, статью переквалифицировали обратно и снова расследовали по статье «Поджог». Тогда же, 3 марта, главный подозреваемый Милош Лучич, покинувший на тот момент территорию Причерномории, был подан в международный розыск.
Из материалов дела следовало, что сомнению была подвергнута экспертиза, которая указывала на возгорание по причине короткого замыкания проводки. В отчёте прокуратуры говорилось, что основанием для этого стало то, что одним из экспертов был небезызвестный Иван Митрофанович Стешкин – друг и коллега подозреваемого. Кроме того подчёркивалось, что Милош Лучич был прописан именно на квартире у Ивана Стешкина. Была назначена вторая экспертиза, которая, однако, тоже следов поджога не обнаружила.
29 апреля 1999 года уголовное дело было закрыто в связи со смертью подозреваемого. В отчёте следователя указывалось, что Милош Лучич погиб 6 апреля 1999 года. Он погиб у себя на родине в результате бомбардировки ТВ ретранслятора на Фрушка-Гора, город Нови-Сад, Сербия.
В том же отчёте говорилось, что 7 апреля в районе детского дома города Нови-Сад было найдено женское тело с именным медальоном на шее. Дальше шло подробное описание останков и даже прилагались цветные фото. Местами обугленное, посечённое снарядами тело. Фотографий было несколько. Общий план. Отдельно лицо, точнее – сплошная кровавая масса вместо него. Грудь с торчащим осколком и медальон на шее. Отдельно – сама капсула медальона с именем «Драгана Ђурић» на сербском. Голова сзади. Волосы опалены и обожжены, однако на фото можно было разглядеть фрагменты длиннющей чёрной косы, частично сожженной. И обожженная коса с волосами кое-где слипшимися от крови крупным планом на отдельном фото.
Воронцов, обладающий крепкими нервами и за годы службы изрядно огрубевший, вдруг почувствовал, как к его горлу подпирает комок. Он закрыл рот, чтобы купировать подкатывающий приступ тошноты. Дочитав до конца отчёт, полковник помрачнел и понял, почему тогда заплакала Людочка.
Ещё больше его выворачивало от мысли, что не пожалей он тогда этого учёного, дай ему срок по полной, закрой в СИЗО – и парень не драпанул бы к себе на родину, где даже месяца не прошло, как началось это ужасное месиво. Да и жена его осталась бы здесь, носила бы ему передачки, родила бы ему ребенка и, в конце концов, дождалась бы из мест лишения свободы…
После фотографий шла пояснительная записка следователя, что цифровые снимки предоставлены сотрудниками Военного Альянса и направлены Министерству Внутренних Дел Причерномории через электронную почту. Тут Воронцов подумал, какое же всё-таки счастье, что у него тогда забрали это дело. Что не знал он всех этих подробностей и все эти годы считал себя умным и справедливым полицейским. Знай он тогда, как обернулась его «справедливость», однозначно бросил бы всё и ушёл из полиции. А так и дел вон сколько раскрыл, и до полковника дослужился, и стал начальником Усть-Ингульского райотдела.
Воронцов снова начал елозить по коже между носом и губой – там, где ещё полгода назад у него росли густые дугообразные усы, так делавшие его похожим на его верного пса и друга (возможно, самого преданного из всех, кто у него когда-либо был) – Джека. Он снова нервно закурил, делая глубокие затяжки и выдыхая объёмные, словно тучи, клубы дыма. Мысль о том, что своей «справедливостью» он загубил две человеческих жизни, или даже три, если считать неродившегося ребёнка, теперь не давала Воронцову покоя. Что теперь о нём подумает Людочка?..
Перед глазами появилась белая мутная пелена. Воронцов послюнил кончики пальцев и провёл ими по своим воспалённым от бессонной ночи глазам. Не помогло. Часы показывали шесть тридцать три. А значит, в его распоряжении есть целый час и двадцать семь минут. Закрыв злосчастную папку, он опустил на неё уставшую лысую голову, зевнул и закрыл глаза…
Обычно начальник Усть-Ингульского РОВД ложился поздно, вставал рано и спал практически без снов. Однако сейчас ему снился невероятно яркий и приятный сон. Он шёл по Адмиральскому парку под руку с Людочкой, вдыхая пьянящий аромат цветов акаций. Возле него наматывал круги молодой резвый пёс – копия Джека. Людочка строила ему глазки и смеялась. Чуть впереди них шли, держась за руки, парень и девушка и вели по обе стороны двух черноволосых мальчишек одинакового роста в одинаковой одежде.
– Серёга! – позвала Людочка.
Парень обернулся – и Воронцов узнал улыбающегося белобрысого юношу с фотографии в журнале «Современная генетика». Обернулась и девушка – и тут полковника аж подкинуло во сне – это была его родная дочь Машка. Но больше всего эмоциональное волнение он испытал, когда увидел лица мальчишек – черноволосых, глазастых, похожих друг на друга как две капли воды. Но что его ещё больше ввергло в ужас, так это то, что они были одно лицо с погибшим сербским инженером.
Ему захотелось закричать, но он боялся испугать близнецов. Воронцов почувствовал во сне, как вспотела его лысина. Машинально он провёл рукой под носом – и почувствовал густую щетину усов под пальцами.
– Всё в порядке, Стёп? – Людочка дотронулась до его руки.
Он хотел спросить, что это за дети и почему их держат за руки её сын и его дочь, но слова застряли в горле.
– Стёпа, ты можешь хотя бы сейчас не думать о работе?! – с укором произнесла Людочка. Потом обратилась к остальным: – Никуда не расходиться, сейчас Ника будет нас фотографировать!
И тут Воронцов увидел стоящую за своей спиной девушку с малиновыми волосами и фотоаппаратом. Ту самую журналистку, на которую напали этим вечером и которую его подчинённым не дали допросить сотрудники ДГБ. Черноволосые близнецы побежали к ней. И тут Воронцов заметил сидящую на скамейке мужскую фигуру в длинном чёрном плаще с капюшоном. Он внимательно следил за журналисткой с малиновыми волосами, достающей фотоаппарат. Когда к ней подбежали мальчишки, он встал со скамейки и начал медленно приближаться к ним. Чуя опасность от человека в балахоне, Воронцов освободился от руки Людочки и медленно пошёл навстречу. Подходя, он начал щупать себя, проверяя наличие табельного оружия. К удивлению и радости, оно оказалось, как всегда, в кобуре на поясе. Человек в балахоне приблизился и протянул Воронцову руку. Такой внушающей ужас руки полковник ещё не видел. Ладонь практически без кожи: обожжённая изрубцованная мышечная ткань и торчащие кости суставов фаланг пальцев. Вместо приветствия Воронцов наставил на него табельное оружие и почувствовал в руке сильный тремор.
– Степан Макарович, вы как всегда начеку! – рассмеялся человек в балахоне.
Свободной рукой Воронцов схватился за край его капюшона и потянул назад. Перед ним предстало изуродованное лицо, посечённое осколками. Волосяной покров на голове практически отсутствовал. Лоб, теменная область и виски были покрыты страшными ожогами, как будто давними, зарубцевавшимися. Лишь кое-где на уцелевшей части скальпа, словно камыши на реке, через месиво обожжённой кожи прорастали длинные чёрные волосы. Его изуродованное тело чем-то напоминало останки обожжённого тела учёной. Этот не то урод, не то живой мертвец смотрел на Воронцова, держащего перед его лицом табельное оружие, с ухмылкой и сарказмом. Пытаясь унять дрожь в руке, Воронцов нащупал пальцем курок. И тут кто-то со всей силы сзади схватил его за плечи.
Воронцов вздрогнул и… проснулся.
– Папа, приди в себя наконец! – услышал он обеспокоенный голос Машки, которая со всей силы теребила его за плечи.
Светловолосая дылда с тревогой смотрела на Воронцова. Её серые глаза, окаймлённые наращенными ресницами, выражали обеспокоенность.
– А? Машка? Всё в порядке, доця, просто сон страшный приснился, – выдохнул Воронцов и погладил дочку по голове с длинной выбеленной шевелюрой.
Машка передёрнула плечами и провела рукой по своим бровям, точнее тому месту, где они должны были быть. Около двух лет назад она сделала татуаж бровей, губ и сосков. Зачем это нужно было делать акцент на сосках с четвёртым размером груди, на которой едва сходилась милицейская форма, оставалось загадкой для тех, кто видел её обнажённой. Машка была красивая. Несмотря на то, что красота эта была большей частью заслугой косметических салонов, а не матери-природы, всё это было симпатично, гармонично и невероятно ей шло.
Часы на лампе показывали без пяти минут семь утра.
– Ты опять дома не ночевала? – догадался Воронцов.
Девушка виновато опустила голову.
– Опять с прокурорским балбесом кувыркалась? – осуждающе глянул отец на помятую юбку и небольшую стрелку на колготках.
– Пап, он не балбес, а начальник отдела автоматизации, – парировала дочка.
– Это единственное, что тебя в моих словах смутило? – с укором посмотрел на дочь полковник. – Значит, кувыркалась!
Воронцов выдохнул. Спорить с дочерью сейчас его разум отказывался. Да и тридцатник уже. Вольна делать, что хочет. Но обидно отцу было. Совсем недавно «балбес» пришёл к Машке после работы. Они уединились в кабинете. Широко распахнув дверь, Воронцов увидел, как балбес облокотив его Машеньку о письменный стол, был занят с ней небезызвестным процессом.
Сердце отца сжалось. Он вдруг представил рядом с Машей сына Людочки и подумал, что его сон не такой уж кошмарный. Глядя сейчас на неё, он искренне не понимал, почему ей нравятся всякие гуляки и балбесы, а не молодые, подающие надежды учёные.
А Машка тем временем обняла отца и стала целовать его в лысину на голове, приговаривая: «Ну папа, ну не злись».
На глаза Воронцову снова попались фотографии пострадавшей журналистки.
– Маш, я тут одно дело хочу тебе поручить. Не в плане моей личной просьбы, а в плане служебной обязанности, – начал он, собирая распечатки в кучу. – Дело о нападении на журналистку Калинкову. Хочу на тебя его расписать. Для начала надо поехать к ней на работу в редакцию, опросить коллег, узнать, с чем они связывают нападение.
Он стал давать указания. Машка слушала его в пол-уха. Найдя у папы на столе невесть откуда взявшееся яблоко, она протянула к нему руку, вытерла о форменную юбку и с наслаждением вонзила в него свои белые зубки.
– Ну, с чем они это связывают, они уже опубликовали на сайте. Можно взять распечатку и приложить к протоколу. – Она положила откусанное яблоко на стол и полезла за смартфоном в нагрудный карман. – Давай лучше я сразу домой к Калинковой поеду. И в те места, где она тусовалась в последнее время. В АКУ, например.
Воронцов был сражён. Каким образом его дочь оказалась в курсе этого дела? Однако оказалось, что о нападении на журналистку вчера весь вечер гудели соцсети, а то, как полицейским препятствовали сотрудники ДГБ – не дали им пообщаться с журналисткой и взять у неё показания, после чего она и вовсе исчезла – обсуждали в их служебном чате в мессенджере. Этот чат был и на телефоне у Воронцова, но заходил он туда крайне редко и никогда его подробно не просматривал.
Перед лицом у Воронцова Маша пролистала этот чат. Там были и ссылки на публикации из «Баррикад», где подробно описывался инцидент и всё, что ему предшествовало. Вела одна из ссылок и на страницу Калинковой в соцсети – точнее, на тот её пост, который вызвал такой резонанс и через несколько часов после публикации которого на неё напали. Тут же была и ссылка на видео МТК «Фарватер», записанное на кафедре инженерной электроники в Адмиральком Кораблестроительном Университете.
Наблюдая, как ловко дочка водит пальцами по экрану, Воронцов подумал, как же всё-таки он отстал от жизни. Вон молодое поколение как лихо орудует с этими агрегатами. А он только и может, что барана в фуражке на кого-то поставить…
– Ты спрашиваешь, с чем связывают это нападение её коллеги. Вот, – Маша ткнула пальчиком с гелевым ноготком на ссылку, выданную мессенджером. – «Вероника Калинкова озвучила факт кражи интеллектуальной собственности в Адмиральском Кораблестроительном Университете. В качестве примера она привела изобретение «квантовой ловушки» неким профессором Графченко, хотя истинным её изобретателем является югославский конструктор Милош Лучич», — зачитывала она фрагмент публикации.
– Кто-кто-кто является? – Воронцов так качнулся, что чуть не упал со своего кресла.
– Вот он, – Машка пожала печами и указала отцу на экран смартфона, где посреди чертежей и схем со старой фотографии улыбалась простодушная физиономия югославского конструктора.
Воронцов не мог поверить, что его старое дело почти тридцатилетней давности именно сейчас обрастает новыми подробностями.
В предрассветной мгле чернел мрачный силуэт приземистого здания отдела полиции Усть-Ингульского района. Тусклый навесной фонарь освещал крыльцо. Во всём здании горело только два окна. Первое – окно дежурной части, расположенной справа от входа. Можно было даже разглядеть силуэты полицейских. Один стоял у открытой форточки с сигаретой в руке, другой подошёл к подоконнику и включил стоящий на нём электрочайник.
Второе светящееся окно располагалось этажом выше. Начальник Усть-Ингульского райотдела, полковник Воронцов Степан Макарович, находился у себя. Тучный лысый мужчина пятидесяти восьми лет с круглым загорелым лицом и невероятно добрыми печальными глазами, сидел за изрядно поцарапанным письменным столом, равнодушно разглядывая стоящую напротив настольную лампу с вмонтированными в неё электронными часами. Справа от лампы стояла фотография улыбчивой круглолицей девочки в сползающей на уши милицейской фуражке, из-под которой смешно торчали косички. На руках девочка держала щенка немецкой овчарки. В правом нижнем углу аккуратным детским почерком было выведено: «Маша Воронцова, 12 лет. Джек, 3 месяца».
Четыре часа ночи. Или утра. Идти домой смысла уже не было, да и никто не ждал его там. Его верный пёс Джек умер полгода назад. Немецкая овчарка, взятая ещё щенком из питомника, была, пожалуй, единственным существом, которая искренне и преданно любила Воронцова. Они прожили бок о бок семнадцать лет. Заводить нового щенка начальнику РОВД не хотелось – слишком много мороки, да и его Джека он точно не заменит.
– Степан Макарович, так что с делом о нападении на журналистку? Заводить или не заводить? – голос рядом вывел его из прострации.
– Что значит «заводить или не заводить»? – полковник отвлёкся от созерцания лампы и посмотрел на стоящего у входа сержанта. – Вызов был, осмотр места преступления произведён, есть двое пострадавших. Что вообще за вопросы, Сомов?
Тот помялся и почесал затылок.
– Мы с Левицким приехали в больницу, чтобы взять заявление у этой Калинковой. А там ДГБ. Говорят, езжайте отсюда, мы сами, она проходит у нас по делу.
– Что значит «езжайте»? – Воронцов засопел. – Она может у них хоть по пяти делам проходить. А дело о нападении – в нашей компетенции. Вы с самой Калинковой говорили?
– Так не дали же, – развёл руками Сомов. – Вообще сказали, что нападение на неё было инсценировано, чтобы скрыть факт кражи ею какой-то военной разработки.
Воронцов нахмурил брови и потянулся к лежащей сбоку стопке бумаг, там же были распечатанные на принтере фотографии с места происшествия. Девушка с внушительным синяком, выпученными глазами и душераздирающим взглядом.
– И это они называют инсценировкой? – он развернул фотографию перед Сомовым, ткнув в неё пальцем. – А что с таксистом? Объяснения взяли? Направление на судмедэкспертизу выдали?
Сержант ещё больше стушевался.
– Его Левицкий должен был допрашивать, пока я проводил осмотр места происшествия, а тут эти из ДГБ. Тоже за пояснениями. Усадили к себе в машину – и видай как знали.
– Пидорасы, – скривился Воронцов.
Тут лежащий на столе мобильный телефон разразился громким звонком. На экране высветилось «Старый Мудак» и рисованная морда барана в фуражке с пучком травы во рту. Потянувшись за аппаратом, полковник случайно смахнул стоящую на краю металлическую пепельницу в форме перевёрнутой милицейской фуражки. Она глухо ударилась о пол, рассыпав по старому паркету пепел и окурки.
Чертыхаясь, Воронцов поднял пепельницу, водрузив её на прежнее место на столе.
– Слушаю, – раздражённо проговорил он, отвечая на звонок «Старого Мудака», который продолжал упорно названивать, несмотря на позднее время.
– Макарыч, извини, что так рано, но сам понимаешь – служба, – раздался хриплый баритон на том конце.
– Эпизод с любезностями пройден. Дальше? – не желал церемониться Воронцов.
– Ты никак на посту? – продолжал звонивший.
– Допустим.
Воронцов нащупал в левом кармане кителя измятую пачку сигарет, а из правого вытянул зажигалку. Положив мобильный на стол и включив динамик, полковник прикурил сигарету и смачно затянулся дымом.
– Тут твои ребята были в больнице, хотели поговорить с журналисткой, на которую напали. К сожалению, сейчас это не представляется возможным. – Говорящий сделал паузу. – А вот таксист, который её подвозил, находится у нас. Можете забирать.
– Забирать? – Воронцов выпустил изо рта клубок дыма и сбил пепел сигареты – А не твои ли ребята полезли поперёк моих, чтобы его забрать? Ты мне сразу скажи, в чём подвох.
– Ну что ты? Какой подвох? – изображал предельную миролюбивость звонивший. – Мы в принципе уже его опросили, всё, что нужно узнали, теперь он ваш. Единственное – вы бы могли за ним подъехать группой и желательно со спецтранспортом?
– Лаврентич, ты часом не обалдел? Какой транспорт? Тут до вас пару шагов вразвалочку! – изумился полковник, однако абонент уже отключился.
Воронцов подошёл к окну, раздвинул пальцами слегка погнутые жалюзи и глянул на здание департамента госбезопасности, находящееся в квартале от Усть-Ингульского райотдела. На удивление, стоянка возле ДГБ была заполнена легковыми автомобилями.
Грубо выругавшись, Воронцов раздавил окурок о пепельницу и направился к выходу из кабинета. Со стоящей у двери вешалки он снял свою фуражку и водрузил её на голову. Сержант продолжал стоять на пороге.
– Дверь не загораживай, – начальник отделения строго посмотрел на подчинённого. – Иди Сан Санычу помогай — готовьте наш «бобик» на выезд.
Сомов быстро ретировался, а Воронцов окинул взглядом кабинет. Настольная лампа освещала золотистым светом разложенные на столе бумаги. Начальник отдела сгрёб их в одну кучу, собираясь закинуть в верхний ящик стола. Среди них лежали фотографии с места происшествия. Для них Воронцов решил выделить картонную папку.
Он снова пересмотрел снимки. На одной из них было запечатлено лицо журналистки крупным планом — с гематомами на скуле и подбородке, кровоподтёком на губе. Но больше всего Воронцова поразил её взгляд. Огромные глаза, в которых читались полное непонимание происходящего, ужас и мольба о помощи. Этот взгляд преследовал начальника Усть-Ингульского отдела полиции уже полгода. Именно таким взглядом смотрел на Воронцова его умирающий пёс Джек.
***
Спустя пять минут полковник Воронцов, младший лейтенант Левицкий, сержант Сомов и водитель Сан Саныч в стареньком милицейском «бобике» подъехали к управлению ДГБ. Припарковаться было негде: здание департамента госбезопасности и все подъезды к нему окружали автомобили различных марок и моделей, которые объединяло одно — наличие на крыше кузова светящихся шашек такси.
Водитель милицейского бобика выматерился по поводу того, что нет возможности поставить машину, и, высадив своих пассажиров, направил старенький автомобиль к единственному свободному прямоугольнику, находящемуся через дорогу, из которого только что выехала легковушка.
У входа толпились более тридцати мужчин, они пытались прорваться внутрь здания ДГБ. Их сдерживали два охранника на входе, ещё несколько человек стояли за дверью, готовые в случае необходимости блокировать проходную изнутри. Сотрудник ДГБ с погонами майора требовал у собравшихся разойтись немедленно и угрожал статьями Уголовного кодекса.
– Выпустите нашего человека! Сколько можно? Шесть часов его держите! – долетали до Воронцова слова таксистов.
Особо отчаянные пытались прорваться внутрь, остальные вступали в перепалку с охраной.
Воронцов и его подчинённые хотели направиться прямо к разгневанной толпе, однако молодой парень в форме ДГБ остановил их и пригласил проследовать за ним. Дэгэбист завёл полицейских во внутренний двор.
У старых кованых ворот их ждал немного сгорбленный и слегка располневший мужчина высокого роста. На вид ему было лет шестьдесят. Когда-то он, видимо, обладал хорошей выправкой и крепким телосложением, но в последние годы заметно одряхлел. О статусе встречающего говорила добротно сшитая форма с полковничьими погонами.
Прибывшие полицейские его знали – это был заместитель директора Департамента госбезопасности полковник Павел Лаврентьевич Дыня. Он сделал несколько шагов навстречу Воронцову и протянул руку для приветствия. Тот демонстративно провел своей правой рукой под носом, вытирая воображаемые сопли, и протянул в ответ.
– Макарыч, благодарю за оперативность, – полковник Дыня сделал вид, что не заметил пренебрежительного жеста. – Вы со спецтранспортом?
– Допустим, – холодно произнёс Воронцов и снова полез за сигаретами. – Объясни, на кой ляд тебе понадобился мой спецтранспорт? Неужто в ДГБ проблема со своим?
– Долгая история, – выдохнул полковник и махнул рукой. – Подгоняйте транспорт под ворота. Сейчас мы вам погрузим вашего таксиста.
– Хм. С каким это пор он стал «нашим»? – удивился начальник Усть-Ингульского райотдела полиции.
Воронцов связался с водителем и велел подъехать к воротам. Тут послышался гул клаксонов нескольких десятков автомобилей. До стоящих у ворот донеслись выкрики, в которых можно было различить даже отдельные фразы: «Вы там совсем оборзели? Отпустите его, козлы!».
– Ой, как тут всё интересно! – воскликнул Воронцов. – Это кино я, пожалуй, посмотрю.
Он обогнул угол здания ДГБ и вышел к его главному фасаду.
Пятеро таксистов попытались прорваться внутрь, требуя, чтобы отпустили их товарища. Им преградили путь охранники на проходной. К таксистам, штурмующим проходную, присоединилось ещё семеро отчаянных парней.
Спустя полминуты из здания выбежали десять человек в шлемах и массивных бронежилетах. В руках они держали щиты и дубинки.
– О, смотрите, «космонавтов» подогнали! – выкрикнул молодой таксист, указывая на спецназовцев в экипировке.
«Космонавты» вычислили в толпе «штурмовиков» трёх зачинщиков, тут же повалили их на землю и начали крутить им руки. Другие штурмующие в стороне не остались и пытались освобождать своих коллег, вступая со спецназовцами едва ли не в рукопашную. Но силы были неравны – спецназовцы тут же налетели на них, схватили под руки и поволокли вовнутрь здания.
– Да какие вы, нах, космонавты? Ублюдочные гоблины! – заорали оставшиеся, однако слегка отступили.
Полковник ДГБ Дыня стоял с озадаченным лицом, прикидывая, как об этом докладывать генерал-майору Соболеву. Воронцов, напротив, был бодр и весел. Хоть с Дыней они были и в равных чинах, начальник Усть-Ингульского РОВД был сам себе хозяин. Руководителем над ним, которому он подчинялся непосредственно, был только начальник городского управления внутренних дел – Данил Варфоломеевич Пастыко. Да и тот редко спрашивал с Воронцова, отдавая должное его более чем тридцатилетнему опыту. Хотя, как поговаривали давние сотрудники Адмиральского УВД, многие из которых были уже на пенсии, Пастыко не хотел лишний раз связываться с Воронцовым, поскольку тот был остр на язык, обладал хорошей памятью и знал о своём руководителе гораздо больше, чем кто бы то ни было.
– Колись, Лаврентич, что ж ты такого наворотил, что столько «шашечников» тебя штурмовать-то вздумали? – Воронцов хмыкнул и прислушался к выкрикам таксистов, в которых было всё меньше и меньше цензурного.
– А вот вы уедете – и мы разберёмся, – рот дэгэбиста скривился в ухмылке.
И тут самодовольное лицо полковника Дыни в одно мгновение перекосила гримаса. Раздались звуки разбитого стекла. Куском тротуарной плитки разгневанные таксисты разбили окно на проходной.
Второй булыжник полетел в витражное окно фасада здания. Разноцветные стекла посыпались прямо на людей в экипировке и беснующуюся толпу. Какой-то парень схватился за голову, другому осколок витражного стекла рассёк плечо. Стоящий рядом спецназовец смотрел на свою окровавленную кисть.
– Да ёкалэмэнэ, тут раненные!
– У кого близко аптечка? – раздалось по толпе.
– Вызывайте скорую!
Воронцов вынул сигарету изо рта и двинулся к толпе, всем своим видом выражая готовность вмешаться, однако Дыня схватил его за плечо.
– Макарыч, увозите таксиста от греха, с этими мы сами справимся, – практически взмолился дэгэбист.
– А не проще его сейчас отпустить, тем более что вы его уже допросили? – колко смотрел полковник полиции на полковника ДГБ.
Тот отрицательно покачал головой.
– А завтра весь город будет знать, что можно вот так прийти под ДГБ, разбить пару стёкол – и тебе выдадут любого задержанного…
– Ну, как знаешь… – хмыкнул Воронцов.
Он ещё раз глянул на толпу. Теперь уже никто не штурмовал проходную. Все столпились вокруг четырёх пострадавших. Проезжавшая мимо байкерша остановила свою хонду-круизёр с аэрографией чёрной пантеры на корпусе. Она раздвинула зевак и подошла к пострадавшим. На ней была мотоциклетная куртка, черная водолазка и кожаные брюки. Из-под серой банданы торчали длинные красные патлы. Выхватив у кого-то из таксистов бутылку с этиловым спиртом и сняв со своей головы бандану, она обмотала ею свою кисть руки и принялась вытягивать осколки из плеча одного пострадавшего и ладони другого. Не жалея спирта, байкерша обильно залила порезы, после чего туго перевязала протянутым ей бинтом.
***
Через пару минут к тыльному фасаду ДГБ подъехал «бобик» и стал аккуратно заезжать задним ходом прямо впритык к кованым воротам. В этот момент ворота распахнулись и двое дэгэбистов вывели парня с побитым лицом. Он закашлялся и сплюнул кровью на тротуарную плитку.
– Это как понимать? – Воронцов аж поперхнулся дымом от увиденного.
– Представь себе, этот таксист наотрез отказался работать с нашими сотрудниками, и просил, чтобы им занялась полиция, – объяснял полковник Дыня.
Парень снова закашлялся и приложил к губе пропитанный кровью носовой платок.
– Ваша работа? – Воронцов кивнул в сторону таксиста с разбитым лицом, намекая на происхождение его ран и кровоподтёков.
– Что ты? – Дыня рассмеялся. – Он – жертва нападавших, как и журналистка.
Начальник Усть-Ингульского райотдела подошёл к стоящему возле бобика в окружении сотрудников ДГБ таксисту. Оказывается, у парня была не только рассечена губа, но и, похоже, сломан нос.
– Знатно тебя отметелили, – вздохнул Воронцов, оглядывая побитую физиономию таксиста. – Тут говорят, ты сильно в полицию хотел?
Таксист кивнул и, кисло сморщившись, чихнул кровавыми соплями, забрызгав полковничий китель. Парень пробормотал невнятные извинения, однако его перебила какофония из автомобильных сигнализаций, заглушаемая гулом клаксонов. Подъехал эвакуатор и начал грузить машины такси, стоящие на парковке. К нему тут же подбежали владельцы авто и самые отчаянные таксисты. Толпа у проходной начала рассасываться, основные действия сместились к эвакуатору на парковке. Внимание толпы было переключено на них. Полковник ДГБ подозвал своих людей и стал давать им какие-то распоряжения. Закончив, он снова обернулся к коллегам из полиции.
Эпицентр событий сместился – самые ярые митингующие оставили проходную в покое и продолжили «войну» с эвакуатором. Кто-то запрыгнул на борт и пытался открыть кабину, чтобы выволочь оттуда водителя, другие стали перед автомобилем живым щитом и схватились за него руками, преграждая ему путь. Третьи запрыгнули на кузов и пытались снять с колёс крепления и открытый подъёмник, чтобы спустить по нему свои машины.
Около двадцати «космонавтов» ломанув к ним, достав дубинки, и с криками: «Руки за голову! На землю!» принялись винтить участников потасовки.
– Благодарю за содействие, Степан Макарович, – полковник ДГБ Дыня учтиво пожал руку Воронцову и кивнул его подчинённым. – Ну, вы езжайте, а с этими мы разберёмся.
«Разберёшься, как же. Знаю, как ты разбираешься», – подумал про себя Воронцов.
В милицейский бобик таксист залез с трудом. Ноги бедолаги подкашивались.
Усадив парня между Сомовым и Левицким, Воронцов запрыгнул на переднее сидение. Обернувшись, он глянул на таксиста.
– Слушай, объясни мне, если можешь говорить. Всё это хулиганьё с шашечками такси – твои кореша?
– Мои, – подтвердил таксист и закашлялся.
– А чего они, собственно, сюда съехались? Только из-за того, что тебя повезли на допрос?
– Не только, – замотал головой таксист. – Дело в том, что в ДГБ хотели, чтобы я дал показания под протокол о том, что видел, как пассажирка, которую я вёз, прежде чем на нас напали, переписывалась с каким-то чиновником в мэрии, – начал объяснять он.
– Что за пассажирка? – уточнил Воронцов. – Журналистка Калинкова?
– Да, та самая, – подтвердил таксист и снова закашлялся. – Я им объяснял, что, во-первых, мне проблемы с мэрией не нужны. А во-вторых, я не мог этого видеть, поскольку вёл автомобиль и следил за дорогой.
– С этого момента поподробнее. – Воронцов стал ещё более серьёзным. Он пристально смотрел на пострадавшего и слушал очень внимательно. – То есть, они тебя заставляли дать ложные показания?
– Да я сам дурак. Я ещё возле телецентра сказал их сотрудникам, что она во время поездки клацала в телефоне, возможно с кем-то переписывалась. Они и ухватились за эту фразу. А потом, уже у них в управлении, начали меня прессовать – мол, если вы видели, что она с кем-то переписывалась, то наверняка заметили, с кем и о чём. А как я мог это видеть, если я сидел за рулём и управлял машиной?
Таксист всё время кашлял и вытирал рот и нос, из которого сочилась красная жижа. Воронцов достал из кармана своего старого, но добротного пиджака чистый носовой платок и протянул его таксисту.
– Ещё спрашивали, видел ли я при ней какой-то прибор, – добавил таксист, вытирая подборок и распухший нос. – Я говорю, что кроме телефона я у неё ничего не видел. А они продолжают допытывать: «А держала ли она ещё что-то кроме мобильного телефона? Может, она в рюкзак за чем-то лезла, что-то доставала, перекладывала». Я говорю: «Поймите, я каждый день по двадцать-тридцать человек по городу перевожу. Меня не интересует, кто из них что держит, что откуда достаёт и что куда перекладывает». «А не показалось ли вам, что она вела себя как-то странно? Будто от кого-то скрывалась или пыталась что-то спрятать?».
– А почему они решили, что она должна была как-то странно себя вести или что-то от кого-то прятать? – пытался сопоставить факты Воронцов. – Откуда вообще к этой журналистке у них такой интерес? Они её в чём-то подозревают?
Таксист обречённо вздохнул и пожал плечами.
– Как они объяснили, у этой девушки находилась какая-то важная, ценная разработка, которую она накануне похитила и ехала, чтобы передать заказчику. И заказчик должен был её где-то ждать. Возможно, нападение было организовано потому, что заказчик не захотел с ней расплатиться. И начали мне описывать какого-то человека и спрашивать, не попадался ли он мне на глаза незадолго до нападения или после него.
– И как они его вам описывали? – в задумчивости поинтересовался Воронцов.
– Мужчина, лет шестидесяти, в пиджаке. Интеллигентная внешность, типичный инженер… Я им ещё раз объясняю: «Я никого не видел. Если кто-то подобный даже рядом стоял или проходил, я бы просто не обратил на него внимания, поскольку задачи присматриваться к людям в момент, когда я веду машину, у меня нет». А они: «Ну, вы же, не доезжая до телецентра, остановились. Вы же выходили из машины, осматривали местность. Наверняка могли кого-то заметить». Я говорю, что я остановился, потому что путь мне преграждал дорожный знак, которого раньше никогда там не было. Я остановился и подошёл к знаку, чтобы понять, стоит мне его объезжать или высадить пассажирку здесь, на месте, так как дальше проезда нет. Дальше я услышал посторонние звуки и увидел, как несколько парней в чёрных масках вытаскивают девушку из машины и пшикают ей в лицо из баллончика. Я подбежал, чтобы дать сигнал тревоги – меня сбили с ног и стали избивать.
Таксист ухватился за голову и начал часто и прерывисто дышать – видимо, вспоминая всё то, что с ним происходило.
– Эээ, приятель, совсем хреново? – Воронцов дотянулся до таксиста и потрепал его за плечо.
Левицкий протянул таксисту открытую бутылку с водой. Сделав пару крупных глотков, таксист продолжил.
– Далее в ДГБ меня снова начали спрашивать, видел ли я, как она кому-то звонит или отвечает на чей-то звонок. Я говорю: «Нет. Видел только, как она набирает что-то у себя в телефоне». «Она с кем-то перезванивалась?». «Нет. Только переписывалась». «А с кем? Вы разглядели фамилию или номер контакта?». «Во-первых, это не моего ума дело. Во-вторых, как вы себе это представляете? То есть я вместо того, чтоб вести машину и смотреть на дорогу, должен заглядывать в её телефон и смотреть, с кем она там переписывается?». «Ну вы же не могли не видеть? Она же рядом с вами сидела?». «Во-первых, она сидела на заднем сидении. Во-вторых, я уже объяснил, что я не мог этого видеть по той причине, что я держал руль и следил за дорогой». «Она вам не говорила, что она едет к кому-то на встречу?». «Нет. Она просто села в машину и просто назвала адрес». Потом показывают мне какой-то листик и говорят: вот распечатка её сообщений. Она связывалась с каким-то человеком. Он просил написать, где она сейчас находится, и журналистка ответила, что едет к телецентру. Я говорю: «Так если у вас есть эта распечатка, какое тогда имеет значение, видел я это или нет?».
Таксист на секунду прервался, чтобы снова отпить воды из бутылки.
– Они мне ничего на это не ответили. Начали спрашивать: «А кто владеет информацией о том, по какому маршруту двигается ваша машина?». Я объяснил, что у нас стоят GPS-трекеры и программа «Такси», все заказы и маршруты передвижения в ней фиксируются и отслеживаются. «А кто имеет доступ к вашей программе?». «Ну, начальник мой имеет, руководитель таксослужбы. Диспетчеры имеют – чтобы видеть, где я нахожусь». «А представители городской власти могут иметь к ней доступ?». Я говорю: ну, её же кто-то разрабатывал, утверждал, согласовывал. Наверное, кто-то имеет – в управлении транспорта или ещё где-то. Меня начали спрашивать, в каких я отношениях с представителями городской власти, кого я из них знаю, выходил ли кто-то из них ко мне на связь, предлагал ли деньги в обмен на информацию или какие-то услуги. Я тогда не выдержал: «Вы сейчас меня допрашиваете как потерпевшего, или пытаетесь сделать меня соучастником какого-то преступления, к которому я не имею вообще никакого отношения и о котором даже не знаю?». Мне начали объяснять: «Вы поймите, что вы оказались свидетелем какой-то опасной сделки, и то, что с вами произошло, может быть её последствием. Если вы нам всё расскажете, это поможет раскрыть и инцидент с нападением». Потом напечатали протокол и дали мне его на подпись. Я подписал первый лист, где были мои анкетные данные, второй. А потом смотрю… у меня глаза на лоб полезли, – эмоционально говорил таксист, не находя слов от возмущения. – Там было написано то, чего я вообще не говорил!
– И что же в этом протоколе было написано?
– Что журналистка, сидя в салоне моего авто, переписывалась с каким-то Стешкиным, который работает в должности начальника управления земельных ресурсов… Что он, как представитель власти, имеет доступ к нашей программе «Такси», которая фиксирует все наши передвижения. И что журналистка была с рюкзаком и писала ему, куда она сейчас направляется…
– Чего-чего? Стешкин? – переспросил, ещё больше удивившись, начальник Усть-Ингульского райотдела полиции. По его реакции было видно, что с этим человеком он если уж не дружил, то по крайней мере хорошо его знал. – А он к этой истории имеет какое отношение?
– Да в том-то и дело, что я не знаю! Я даже не знаю, кто он такой. А в протоколе мало того, что было написано его имя и отчество, так ещё и указана его должность. Я прям опешил от такой наглости! Говорю им: «Ребята, подождите. Я вам такого не говорил. Мне что, проблем с мэрией не хватало? Оно мне надо, чтобы мой хозяин с ними поссорился и нам ещё проверок нагнали?». «Вы поймите, мы хотим установить истину». «Да какую к чёрту истину, когда вы мне пытаетесь приписать то, чего я не говорил, чего не видел и не знаю?». «Ну вы же видели распечатку с её сообщениями». «Распечатку я видел. Ту, которую вы сами мне показали. Но того, как она ему это всё писала, я не видел». «Ну вы же сказали, что кто-то из представителей власти имеет доступ к вашей программе». «Вы мне задали вопрос: МОЖЕТ ли иметь кто-то доступ? Я ответил: теоретически может. Я просто это предположил. Я не утверждал это! И тем более не называл конкретные фамилии». А они прям тычут мне место, где я должен свою подпись поставить, и твердят – мол, это сущая формальность, мы уже провели необходимые следственные действия, это уже доказанный факт. «Так если этот факт у вас и так доказан, зачем вам нужна моя подпись? И если он ВАМИ доказан, почему Я должен под этим подписываться?»…
– А как начался сам штурм? – поинтересовался Воронцов. – Почему ваши товарищи решили, что вас надо вызволять?
– Дело в том, что дэгэбисты, как только меня сюда привезли, сразу изъяли мой телефон. Куда-то его носили, что-то там с него то ли копировали, то ли проверяли, – продолжал таксист. – А в это время под управлением ДГБ находились мои товарищи – ждали, когда меня выпустят, чтобы отвезти в больницу. И в соседнем кабинете этот телефон всё время звонил. В конце концов, в кабинет зашёл какой-то их сотрудник, очень раздражённый, и пожаловался, что на этот телефон всё время кто-то звонит, и идут сообщения в чат таксистов и в мессенджер. Мои коллеги переживают и интересуются, всё ли со мной в порядке, потому что меня нет уже два часа. Телефон был не при мне и я, естественно, ответить им не мог. Дэгэбисты начали ходить из кабинета в кабинет, выглядывать в окно, и по их разговорам я так понял, что под управлением уже начинаются беспорядки – собрались ребята, обеспокоенные тем, что я не выхожу на связь, и уже начали пререкаться с охраной на входе, требуя, чтобы к ним кто-то вышел и рассказал о моём состоянии. Тогда мне дали мой телефон и сказали: «Позвоните своим товарищам, пусть успокоятся». Я позвонил одному из товарищей, который звонил и писал мне в мессенджер. Они спросил: «Чего тебя так долго держат? Мы же тебя в больницу хотим отвезти». Я сказал, что мне подсовывают на подпись какую-то липу и выпускать не хотят. А мне уже реально становилось плохо. Потом я услышал звуки клаксонов, голоса под окнами, и понял, что они съезжаются и готовы брать управление штурмом. В этот момент какой-то дэгэбист вырвал у меня телефон и грубо ответил моему товарищу, что со мной всё нормально, я даю показания и скоро освобожусь, и чтобы они немедленно покинули площадку перед входом в управление, если не хотят проблем. Но товарищи мои, таксисты, тоже ведь не пальцем деланные. Они понимают, что если у кого-то из нас возникают проблемы, то это может коснуться всех. И мой товарищ по телефону ему так и заявил – что если через полчаса меня не отпустят или не отвезут в больницу, под управлением будет весь наш таксопарк, и если понадобится, перекроем магистральную улицу. А с утра здесь будут журналисты, правозащитники и депутаты горсовета, «это я вам как член профсоюза работников транспорта говорю». В итоге следак отключился, а начальник его начал мне претензии предъявлять: «Посмотрите, какую нервозную обстановку вы создаёте. Призываете к неподчинению, провоцируете открытый конфликт. Ваши товарищи уже собираются брать управление штурмом, улицы перекрывать, вызывать депутатов, прессу, нагнетать обстановку. Даром вам это не пройдёт. Поэтому подпишите протокол – и будете свободны. Либо у вас будут большие неприятности». Я разозлился: «Я, что ли, провоцирую? Это вы меня здесь держите, не даёте моим товарищам отвезти меня в больницу, ещё и липу какую-то суёте мне на подпись. Неприятностями мне угрожаете? Если здесь со мной что-то случится, неприятности будут у вас!». Я тогда дэгэбистам сказал, что если дело о нападении расследует полиция, то общаться я буду с полицией. А дело о приборе пусть расследуют без меня – мне об этом ничего не известно.
Таксист снова чихнул. Брызги крови и соплей разлетелись во все стороны, зацепив находящихся в салоне «бобика».
– Саныч, езжай уже! – скомандовал Воронцов.
– Куда? В отделение? – переспросил водитель, взявшись за руль.
«А действительно, куда? – задумался Воронцов, снова взглянув на толпу, которая хоть и приутихла, но расходиться явно не собиралась. – Если к нам в отдел – эти оголтелые тут же припрутся отсюда туда, это как пить дать. В здании, двадцать лет не видавшем ремонта, нам только разбитых окон и выломанных дверей не хватало…».
Он внимательно посмотрел на таксиста. Носовая перегородка парня неестественным образом выезжала влево, а правую часть его лица заливала обширная гематома. И, казалось, за время его общения с ним она стала ещё больше и приняла какой-то совсем уж нездоровый оттенок. Внутренний голос даже не говорил, а орал полковнику, что этого парня надо срочно везти в больницу.
– Не, Сан Саныч. Ему в больничку надо. Глянь, какой у него ужасный вид, – прикинул полковник.
И пока водитель заводил машину, Воронцов начал догадываться, почему полковник Дыня, обычно очень хладнокровный и не заморачивающийся насчёт соблюдения прав и свобод всех тех, кого к нему привозят, вдруг прислушался к таксисту и решился отдать его полицейским. И «спихнуть» не кому-нибудь, а в Усть-Ингульское РОВД, находящееся в двух шагах отсюда. Было понятно, что если таксиста повезут в райотдел полиции, то оставшаяся толпа, ещё более разозлённая ситуацией с эвакуатором и их задержанными товарищами, будет штурмовать уже не управление ДГБ, а Усть-Ингульское РОВД. И депутаты, правозащитники и журналисты, которыми пригрозил дэгэбистам «представитель профсоюза работников транспорта», с утра приедут уже туда. А если у них и возникнут вопросы к управлению ДГБ, Дыня только разведёт руками и скажет: «Мы готовы были этого таксиста выпустить, но приехала полиция и забрала его к себе на допрос».
«Подставить, значит, меня решил, тварь?», – неприязненно подумал Воронцов.
– Так что, куда едем? В первую городскую? – уточнил водитель.
Таксист на заднем сидении замотал головой и пальцами показал цифру «три».
– В третью, транспортную, – прохрипел он. – У нас с ними договор.
Устав зябнуть в своём прокуренном вагончике, Игнатий Бобров – бывший телеоператор, а ныне охранник Адмиральского городского телецентра – вышел подышать свежим воздухом. Он дежурил на посту, где находились материальные ворота и второй въезд в телецентр. Бобров знал, что этой ночью напали на журналистку прямо у главных ворот телецентра и что там по-прежнему работают полицейские, дэгэбисты и ещё невесть какие ведомства. Однако здесь, у материальных ворот, всё было спокойно, как и обычно. Часть помещений с этой стороны арендовала типография. Именно в этот момент ворота были открыты, у въезда стоял небольшой грузовик и несколько человек заносили в него пачки с только что отпечатанной полиграфической продукцией. Рядом располагались гаражи, старые склады и пункты приёма стеклотары и макулатуры. Район здесь и днём был глухой, а ночью и вовсе замирал.
Вдруг в тишине предрассветной ночи раздался рёв мотора, из-за гаражей на полном ходу в открытый въезд влетел вишнёвый «Москвич» с вмятиной на левом крыле, затормозив буквально в паре метров от охранника. Отойдя от секундного оцепенения, Бобров подошёл к автомобилю и грозно постучал кулаком в окно водительской двери.
– Куда ты прёшь, козёл? В какой шараге права покупал? – выругался он на водителя. – Дуй отсюда, пока я полицию не вызвал.
Тут дверь со стороны водителя открылась и из салона лихо выпрыгнул молодой черноволосый парень в кожаной куртке, по виду кавказец.
– Да хоть дэгэбэ визивай, мне пасрат! – специфично высказался водитель. – Я тебе тваю сатрудницу привёз, еле убижяля толька щто!
Он открыл заднюю дверцу автомобиля, выпуская Алютину. Следом вылез Потапов, вытаскивая треногу штатива из салона и вешая на плечо камеру в чехле.
– Миха? – удивлённо глянул на Потапова бывший оператор, а ныне сторож телецентра. – А чего вы отсюда заехали?
Поскольку со стороны материальных ворот находились помещения, сдаваемые в аренду, сотрудники телецентра этим въездом практически не пользовались.
Потапов развёл руками, собираясь что-то ответить, но его перебил кавказец, который снова прыгнул в свой автомобиль и включил мотор.
– А типерь закривай, – приказал таксист. – Плотно закрывай! И никаво не пускай. Кроме миня. Пасматрель на миня? Запомниль? Будещ знать, каво пускать. Миня можьна, других – нельзя!
Слегка продрогнув от утреннего холода, Бобров был не слишком расположен к новым знакомствам, тем более с такими странными личностями. Он посмотрел то на Потапова, то на таксиста и пожал плечами.
– Будет пропуск – пропущу. Но это через директора, – развёл руками охранник.
Из типографии тем временем выносили последние пачки тиража. Водитель грузовика расписался в журнале у охранника и спустя пару минут покинул территорию телецентра.
Лихой таксист тоже завёл мотор и, приоткрыв окно, направил воздушный поцелуй в сторону журналистки.
Вдруг Алютина сообразила, что в этой сумятице она даже не заплатила ему за проезд. И почему-то он про это не вспомнил. Журналистка начала шарить в сумочке, но нашла только крупную купюру.
– Мих, помельче что-то есть? – обратилась она к оператору.
Тот начал шарить по карманам. А таксист на своём «Москвиче», ни минуты не медля, уже покидал территорию телецентра. Алютина, которая не любила оставаться в долгу, выбежала за ним, махая вслед отъезжающей машине. Увидев бегущую журналистку в водительское зеркало, кавказец затормозил и сдал назад. Остановив машину рядом с журналисткой, кавказец посмотрел на неё через открытое окно своей водительской двери.
– Дарагая, щто слючилось? – его лицо изображало искреннее удивление.
– А я всё думала, что фраза «подкатить к девушке» употребляется только в переносном значении, – ухмыльнувшись выдала Алютина.
– Да я мащину вожу раньше, чем в садик хажю! – начал бахвалиться парень. – Ты мне номерочек оставь, а я тибе пазваню. Покатаю и на ужин приглашу!
Алютина не нашлась что ответить на пассаж молодого кавказца, а лишь протянула ему крупную купюру.
– Ой, ну ты прямо в самое сердце! Я думал, знакомиться захатела, – на лице водителя читалось разочарование.
Алютина настойчиво протянула купюру.
– Слющий, да убери ты эти сваи капейки! С миня не убудет. Я за ночь па четыре таких зарабатываю! – отмахнулся таксист. – А то, щто я вёз такой красивий дэвущка, мне выше любого дахода. Давай лючще на чашечку кофе как-нибудь пайдём. Знаю я адин атличный заведений, там кофе – пальчики аближещ! Пазвани – не пажялеещ. Ха-ха!
Кавказец сунул ей в руку листик, на котором не было ни имени, ни фирмы, только номер телефона и слово «Такси». Затем запрыгнул в свой видавший виды «Москвич» и на всех парах направил его к старым гаражам.
Алютина стояла, наблюдая за удаляющимся автомобилем, пока тот не скрылся за поворотом, словно его здесь и не было.
– Лихо ездит. Как у него ещё права не отобрали? Если, конечно, они у него при себе, – усмехнулся охранник и на всякий случай закрыл ворота.
Потапов наконец запрятал в чехол аппаратуру, а Бобров зашёл в свой в вагончик и вышел оттуда со связкой ключей.
– Идёмте, я вас через эваковыход на всякий случай проведу. А то у входа всю ночь снуют туда-сюда, то полиция, то вообще какие-то левые, – объяснил охранник.
* * *
Спустя пару минут Алютина и Потапов шли по коридорам телецентра, переваривая всё то, что с ними только что происходило.
– Слушай, я первый раз такого таксиста вижу, – растерянно говорила Алютина. – Денег не взял, номер свой оставил …
– Да вообще он как-то странно себя вёл. Телефон посоветовал выключить, про дэгэбистов словно знал… – пожимая плечами, рассуждал Потапов. – А дай-ка мне эту бумажечку с номером. На всякий случай проверю.
Алютина снова полезла в сумку, и нечаянно с кем-то столкнулась. Она вскрикнула от неожиданности, да так, что аж задрожали стёкла в стеллажах.
– Юль, да ты чего? – послышался в темноте коридора знакомый голос.
Алютина дотянулась до выключателя – и холл, ведущий в монтажную и студию выпуска новостей, наполнился мягким золотисто-розовым светом. Она увидела стоящего рядом стройного мужчину лет тридцати – тридцати пяти. На нём была чёрная кожаная куртка, стилизованная под лётную, графитные джинсы со светлым принтом, изображающим чередование ретро-камер с аббревиатурой «TV» и кожаными вставками в тон куртке, а на ногах блестели начищенные мотоциклетные ботинки с хромированными пряжками и заклёпками. Дополняла образ причёска – чёрные волосы, приподнятые вверх очками-гогглами, как обручем, и будто случайно оставленный за левым ухом карандаш.
Это был её коллега – телеведущий Герман Галактионов, известный под псевдонимом Галактион Коридоров. Он специализировался на развлекательных и политических телешоу, самым рейтинговым из которых была его авторская программа «Коридоры». В ней он освещал конфликты власти и жителей города, вёл журналистские расследования. Темой его передач были и незаконные увольнения с работы, и экономия на детском питании в учреждениях образования, и замена качественных материалов наиболее дешёвыми при проведении ремонтов в бюджетных учреждениях.
Изначально программа называлась «Конфликт интересов». Вместе с командой он выводил на чистую воду нечистых на руку чиновников, раскрывал махинации при проведении тендеров и детали всевозможных не совсем законных схем. Вторая часть каждого выпуска была посвящена походам к чиновникам и прочим власть имущим, у которых он брал объяснения по ситуации, показанной в первой части выпуска. Фраза Галактионова: «А теперь мы с вами в коридорах власти», которая неизменно звучала во второй части каждого выпуска, в Адмиральске практически сразу же стала крылатой и вошла в будничный обиход местных жителей. Даже программу между собой называли «Коридоры» и телезрители, и съёмочная группа. Так, часто можно было услышать: «А нашу проблему в «Коридорах» показывали» или «Пойду, посмотрю «Коридоры». Название «Конфликт интересов» не прижилось, и так как у программы с лёгкой руки адмиральцев появилось второе, неофициальное название, вскоре оно стало официальным.
Галактионов охотно общался с людьми, его нередко можно было встретить и на рынке, и в общественном транспорте. Адмиральцы его обычно узнавали: «Смотри, Галактион с «Коридоров» в троллейбус садится» или подходили к нему прямо на улице: «Это же вы Галактионов с «Коридоров», а у нас тут проблема…», — и начинали рассказывать во всех красках.
Один раз Галактионов снимал сюжет про то, как в детских садах сливочное масло, закупаемое по высокой цене, начали заменять непонятной субстанцией, имеющей признаки маргарина, и брал комментарии у самых активных мамочек. На руках у одной из женщин сидела трёхлетняя дочурка, которая, узнав его, показала своей маленькой ручонкой и радостно воскликнула: «Галактион Коридоров!». И поскольку малышка сказала это во время прямого эфира, прозвище пошло в народ. Телеведущему это понравилось. Так с лёгкой руки ребёнка за Германом и закрепился псевдоним – Галактион Коридоров.
Молодому и креативному журналисту хватало энергии, чтобы совмещать сразу две ипостаси – спецкора Германа Галактионова и эпатажного телеведущего Галактиона Коридорова. Он снимал сюжеты, которые показывали в новостных выпусках, отбирая самые резонансные для своего шоу. Телеведущий получил репутацию человека, любящего острые и скандальные темы, хотя сам он не раз признавался, что ему куда больше нравится снимать сюжеты на судостроительных заводах, электростанциях, аэродроме и разных промышленных предприятиях.
Романтик в душе и любитель научной фантастики, он мечтал создать телешоу о науке и технологиях. Концепция была давно продумана и описана, её распечатанный образец лежал в зелёной папке. Оставаясь у себя в гримёрке, Галактионов не раз перелистывал страницы с текстом и различными схемами, откидывался на спинку кресла, закрывал глаза и представлял, как он ведёт программу своей мечты.
А вот Соколов, директор НТК «Фарватер», на горячие планы Галактионова реагировал весьма холодно. Аргументация была довольно банальной: «А кто это всё будет смотреть, тем более по ТВ. Молодёжь в интернете зависает, а старшее поколение это всё и так знает, им тем более будет неинтересно…». Соколов приводил в пример похожие программы на государственных телеканалах, которые не обеспечивали высокого рейтинга. И, несмотря на все доводы Галактионова, что он предлагает абсолютно новый и концептуально другой проект, который будет знакомить телезрителя не только с глобальными открытиями, но и рассказывать о принципах работы предприятий, расположенных в регионе, директор смотрел на затею скептически: «Ну какие технологии ты им покажешь? Ну, заснимешь ты испытания газотурбинного двигателя – раз, ну фрезеровщика за станком – два, ну инженера за компьютером – три, а дальше?». И тогда Галактионов открыл ту самую зелёную папку, показывая перечень уже имеющихся тем. Были там и ежегодно проводимые соревнования беспилотников, и новые разработки университета кораблестроения – материалы, применяемые в аэрокосмической отрасли, и обучаемые нейросети. «Ну, хорошо, я не против – сдался, наконец, Соколов. – Ищи финансирование. Студией тебя обеспечим, эфирное время предоставим».
Но даже если бы телеведущий изыскал средства или нашёл спонсора, это бы ситуацию не решило. В отличие от Соколова, Галактионов видел ещё одну проблему: его собственный имидж. Так уж вышло, что его воспринимали исключительно как «скандального» журналиста и телеведущего. Кто поверит, что человек, который вчера показывал просроченные консервы и подделки известных брендов, теперь всерьёз говорит о беспроводной передаче энергии и обучаемых нейросетях, гравитационных волнах или лазерах нового поколения? Не спасал положение даже внешний вид Галактионова, выдающий в нём ярого приверженца стимпанка.
В какой-то момент Галактионов понял, что для успеха проекта ему как воздух нужен напарник. Человек, прекрасно разбирающийся в науке и современных технологиях, который вместе с ним подбирал бы сюжеты, при этом он должен был обладать презентабельной внешностью и уверенно держаться перед телекамерой. Именно он и должен был чертить схемы, описывать механику процессов, работать с демонстрационными стендами, в то время как Галактионов, в свойственной ему манере, озвучивал бы сенсационные факты. Но такого человека не находилось, и заветная зелёная папка продолжала пылиться на полке в гримёрной, лишь иногда просматриваемая своим создателем.
– Юль, всё нормально? – произнёс Галактионов, прикасаясь к плечу рыжеволосой коллеги.
– Да после того, что было в больнице, я уже от всего шарахаюсь, – перевела дыхание Алютина, глядя на телеведущего.
– А что было в больнице? – поинтересовался Галактионов, пристально глядя на журналистку. – На тебе лица нет. И зная тебя, это точно не из-за кассеты, которую отобрали дэгэбисты.
Алютина подошла ближе, словно боялась, что её кто-то услышит, и тихо призналась, что спёрла телефон, который должен был пройти у дэгэбистов как вещдок.
Галактионов приложил палец к губам и тоже огляделся по сторонам. После чего пригласил жестом Алютину и Потапова пройти в монтажёрскую. Они расположившись на уютном оранжевом диванчике, и телеведущий на всякий случай включил музыку.
«I was born, born at the wrong time…», – разнеслось из динамиков.
– Теперь рассказывай, Юль. Я весь во внимании, – Галактионов расстегнул кожаную куртку и присел на диван.
– Там парень был с телефоном. Сначала он возле Калинковой крутился, я даже подумала, что её знакомый. А потом дэгэбисты его к стенке приставили, стали обыскивать, нашли жетон «Питбуля» и этот телефон. – Алютина достала из сумочки смартфон в камуфляжном чехле. – Там был ряд записей, в том числе и с нападением на неё.
– А ну, Юлях, дай сюда эту штучку. – Галактионов потянулся за смартфоном.
Он просмотрел записи, которые уже видел в редакционном чате, и остановился на последней – той, где спецназ скрутил девяностолетнего старика. Внимательно пересмотрел её два раза, сравнивая с записью нападения на Калинкову и несколькими другими.
– Странно-странно, – проговаривал он. – А ну, Мишаня, глянь своим операторским глазом. У меня ощущение, что запись с дедом сделал другой человек. Абсолютно иной подход к постановке кадра и выбору ракурса.
Оператор взял в руки мобильный, просмотрев сначала запись со стариком и сравнив с остальными записями, а телеведущий стал колдовать над кофе-машиной и вскоре поднёс коллегам две чашки, от которых исходил приятный запах.
– Ну да, – подтвердил Потапов. – Записи с нападениями выполнялись вроде бы впопыхах, дрожащей рукой, с резкой сменой планов. Словно человек снимает, но боится. А последняя сделана мастерски, ровно выставленной рукой. Хотя казалось бы – снимает дэгэбистов, должен как нигде трястить… Этот ведь тот, который уложил спецназовцев, снимал? А, Юль? – оператор повернул голову к журналистке.
Та задумалась.
– Ну да, он. Меня ещё удивил такой диссонанс – вначале так бездарно подставился с этими записями, а потом так ловко скрылся от спецназовцев. И с телефоном этим – как будто специально их дразнил, чтобы отобрали.
Галактионов нахмурил лоб, просматривая смартфон. Его лицо становилось всё мрачнее и сосредоточеннее.
— Скажи, Юль, а ты сообщения не читала? Вот эти, – он показывал коллеге экран.
Max Imus: Есть задание. Сучка сильно зарвалась. Надо перевоспитать.
Alone Wolf: без проблем. Кто?
Max Imus: (вложение фото1, фото 2). Сегодня вечером едет на Тупик тральщиков (телецентр). Ориентировочно в 19:00.
Alone Wolf: что нужно делать?
Max Imus: Проучить, чтобы больше не совала свой нос в чужие дела. Но больше меня интересует её рюкзак и его содержимое.
Alone Wolf: поговорил с пацанами — они в деле. Спрашивают есть ли особые пожелания.
Max Imus: Мне нужен рюкзак и то, что внутри.
Alone Wolf: Понял. Будет сделано.
Max Imus: Она выехала на такси. Будьте готовы.
Alone Wolf: Мы на месте.
Max Imus: Как дела
Alone Wolf: готово! (вложение видеозапись)
Max Imus: Где рюкзак?
Alone Wolf: Демон забрал.
Max Imus: ЧТО??? Ты не вдуплился? Мне нужен рюкзак!
Alone Wolf: спокуха! Демон завтра принесёт. Сегодня слишком палевно.
Max Imus: Слышь ты придурок! Живо ласты в руки, рюкзак в зубы и ко мне.
Max Imus: Придурок, ты куда заныкался? Гони рюкзак с содержимым.
Max Imus: Ты че творишь? Ты кого игноришь? Урою, гнида.
На фотографиях, которые прислал некто Max Imus была та самая Вероника Калинкова — журналистка, на которую напали вечером у телецентра. А видеозапись, отправленная пользователем Alone Wolf содержала момент нападения.
Глаза Алютиной ещё больше округлились. Она нервно сглатывала, читая переписку – живое доказательство того, что нападение на Калинкову было заказным.
Галактионов сделал скриншоты переписки, которые перебросил себе на телефон и в редакционный чат, а затем попросил Потапова снять на камеру телефон, на котором пролистывал диалог.
– Что же такого было у неё в рюкзаке, чтобы ради этого готовить нападение? – задавался вопросом телеведущий.
– Вероятно, прибор, который она стащила в университете практически на моих глазах, — предположила Алютина.
Галактионов шумно выдохнул и рассмеялся.
– Ну девки, ну журналюги! Ты – телефон, Калинкова прибор. Ну и методы добывания информации у вас.
Алютина рассказала про совместный поход в университет и ситуацию, которая произошла на кафедре дистанционной электроники. И про то, как ДГБ в поисках данного прибора обыскали и Калинкову с её шефом, и ректора АКУ Караваева, и даже чиновника из мэрии – Стешкина. Галактионов слушал её очень внимательно, делая пометки в свой блокнот.
– Странно, что этот прибор, который наши доблестные дэгэбисты причислили к военным разработкам, профессор хранил не в сейфе, как полагается, а у себя в кармане.
– Может, он настолько секретный, что он даже сейфу доверить его не может? – умехнулся Потапов, который возился с камерой, но слышал, о чём общались Алютина и Галактионов.
– Может быть, и так, – оценил шутку оператора телеведущий, который сам славился иронией. – Но мне больше кажется, что речь не столько в секретности, сколько в законности изготовления этого прибора. Если бы у них было разрешение на изготовление в соответствии со всеми правилами и процедурой, не думаю, что профессор додумался бы носить его у себя в кармане. Пожалуй, я завтра нанесу визит в АКУ и поговорю с ректором и профессором.
Галактионов начал задавать другие вопросы, видела ли Алютина, как выглядела эта «секретная разработка», что ещё говорили сотрудники ДГБ, какие именно чертежи искали в автомобиле ректора и Стешкина. В глазах телеведущего появился азарт. Наконец-то ему попалась тема, связанная с технологиями. Да ещё и с секретными военными разработками в его родном городе.
— А как тебе показалось, дэгэбисты при обыске нашли то, что искали, или не нашли? – Галактионов пытливо смотрел на Алютину.
***
Растущий месяц давно скрылся за горизонт, но небо уже посветлело, словно в непроглядные чернила щедро плеснули густого молока. В сумерках уже можно было различить силуэты корпусов Адмиральского кораблестроительного университета, темными прямоугольниками вырисовывающиеся на сером. По пыльной дороге с разбитым асфальтом, ведущей от лодочной станции, к университету неторопливо, словно крадучись, двигалась белая «Тойота». Шурша хорошо отлаженным мотором, она проехала мимо главного корпуса, проигнорировала пустую в этот час парковку и, обогнув темное здание котельной, остановилась возле университетской подстанции. Некоторое время ничего не происходило, словно приехавший прислушивался и раздумывал, и только спустя минуту из машины, озираясь по сторонам, вышел человек. Убедившись, что вокруг ни души, он вытянул из своего авто черную кожаную папку и вместе с ней прошёл к недостроенному корпусу, заглядывая в гулкие зияющие дыры оконных проемов.
– Ты здесь? – закричал он и пошёл вдоль кирпичных стен, хрустя каменной крошкой.
Однако в стоящей вокруг тишине он слышал только режущий звук собственных шагов и своё нервное участившееся дыхание.
Закладывая петли вокруг строительного мусора и брошенных заборов, человек обошел недостроенный корпус и вернулся к университетской подстанции.
– Смотри! Любуйся! – показал он папку в руке. – Это всё по твоей милости! Вот только что мне с этим делать?
Если бы этот монолог услышал какой-нибудь университетский сторож, он бы наверняка узнал по голосу ректора заведения Караваева, то есть собственное начальство. И искренне удивился бы, не понимая, что делает оно посреди ночи у недостроенного корпуса, разговаривая с подстанцией. Возможно, даже заподозрил бы бедолагу в употреблении запрещённых препаратов. Но, к его счастью, оба сторожа находились в главном корпусе, где, приняв на ночь грядущую по кружке чайку с пирожками, дремали, разложив ватники на столах под мониторами наблюдения. В полудреме завидев хорошо знакомую белую тойоту, мужчины продолжили дремать дальше.
Ректор снова вернулся к своей «Тойоте» и, усевшись в водительское кресло, долго размышлял, что ему делать дальше. Потом включил свет в кабине и стал тщательно вычитывать протокол осмотра своего авто. В ходе обыска у него было изъято пять флэшек, на которых работники департамента госбезопасности, вероятно, рассчитывали найти интересующую их информацию. Караваев даже представил, какое разочарование ждёт доблестных сотрудников ДГБ, когда на трёх изъятых флэшках они увидят видеопрезентации вуза на русском, английском и китайском языках, на четвертой – болванки кадровых приказов об отпусках и командировках, а на пятой – установочные версии различных чертёжных программ.
Особое внимание в протоколе было уделено запискам на клочках бумаги и нескольким блокнотам, которые тоже изъяли. Но и за это ректор не переживал. Прочитав полностью протокол досмотра, он остановился на пункте под номером 26 – перечне из шести фамилий, написанном размашистым почерком в несколько строк.
«Курсовые работы по дистанционной электронике студентов второго курса Лукаш М., Белоглазовой С., Радича Н., Старовойтова Д., Дворницкой Т., Федорца В.»
Дочитав пункт до конца, ректор вздохнул с облегчением: как же всё-таки хорошо иметь дело с непрофессионалами. Главного-то они и не заметили, хоть и перерыли в «Тойоте» практически всё – разве что в бензобак не лезли. Удивительно, почему досматривающие его автомобиль сотрудники ДГБ даже не поинтересовались, ЧТО в машине у ректора делают работы второкурсников, хотя вопрос интересный. Но и ответ у него был готов: подвозил преподавателя, вероятно, он забыл. По сути, из этих шести работ Караваеву была нужна только одна, которая и включала в себя то, ради чего и был устроен весь этот обыск.
Рот Караваева издал язвительный смешок. Он даже подумал, как хорошо, что в Причерноморской академии ДГБ не изучают физику. Если бы сотрудники, проводившие досмотр его машины, хотя бы немного её знали, они бы догадались, что одна из работ как раз и содержала все практические наработки, описывающие функции того самого прибора, который они искали. На заднем сидении в ворохе разбросанных бумаг он отыскал те самые курсовые работы. Сейчас он их вернёт на кафедру, а папку с протоколом спрячет. Пусть, если что, заново досматривают.
Со стороны магистрали послышался вой сирен. Он приближался с нарастающей силой. Ректор одной рукой схватился за руль, а второй пытался включить зажигание, но звук начал слабеть и удаляться. Караваев понимал, что в момент, когда он нагло забирал все эти протоколы с капотов машин во дворе Первой городской больницы и увозил их в салоне своей «Тойоты», его снимали камеры наружного наблюдения. Но понимал и другое: ОН наверняка уже всё подчистил. На записях ничего не осталось. Ректор не надеялся – он знал, что ТОТ всё сделает правильно. По-другому и быть не могло. Так что беспокоиться по поводу ворованных протоколов у ректора АКУ не было повода. И всё-таки по спине предательски пробежали капли холодного пота.
Закрыв пресловутую папку, он взялся за руль и, проехав с десяток метров, остановился возле небольшого строения, напоминающего бытовку. За дверью, судя по надписи, находился склад хозинвентаря. Остаётся достать ключ. Сколько себя ни помнил Караваев, тот всегда висел на загнутом гвоздике, вбитом в наличник оконной рамы. Ректор подошёл к маленькому запылённому окну, и, протянув руку сквозь слой паутины, нащупал металлический предмет с зубцами и полез открывать старый видавший виды замок.
У стены стояли высокие мётлы, несколько граблей и деревянные черенки от лопат, сапок и прочего инвентаря. Здесь же, на деревянных стеллажах, стояли банки с краской, растворители и лежали стопкой кювезы. В коробках, судя по надписям, были расфасованы кисти и валики. Караваев прошёл чуть вглубь и вперёд – и резко одёрнул правую ногу, что-то больно укололо его и впилось в кожу чуть ниже лодыжки.
Подсветив фонарём, он обнаружил под стеллажами плохо смотанный моток колючей проволоки. За ним стояла какая-то коробка. Раскрыв её, ректор увидел насадки от граблей. В коробке они лежали кое-как – новенькие, блестящие, будто только с завода, и старые, покрытые ржавчиной, с кривыми зубьями. Изрядно испачкав руки и манжеты пальто ржавчиной, чертыхаясь по поводу разорванных колючкой брюк, ректор высыпал содержимое коробки на пол, невольно подумав о том, что стоило бы дать нагоняй завхозу за ненадлежащее содержание материалов и инструментов. Впрочем, может оно сейчас и к лучшему?
«Какой дурак сюда ещё полезет?.. Ну, кроме меня», – подумал Караваев, укладывая на дно коробки злосчастную папку, а сверху прикрывая её старой газеткой. Осталось вернуть насадки. Ректор уложил вниз самые старые и ржавые инструменты, которые проще было отнести к перечню металлолома, чем инвентаря, а сверху на них – вполне приличные и годные для работы экземпляры.
– Остаётся надеяться, что никто не угодит на старые грабли, – сыронизировал он, поглубже задвигая коробку…
Спустя пару минут белая «Тойота» зажгла фары и, покинув территорию университета, направилась к мосту.
Капитан ДГБ Егоров стоял во дворе больницы в минутном ступоре и был не в состоянии отдавать какие-либо указания. Он не мог поверить, что телевизионщикам удалось уйти из-под носа департамента госбезопасности, ещё и захватив с собой важный вещдок – телефон. Он был готов бросить всё и погнаться за машиной, в которой уехала съёмочная группа, если бы не исчезли протоколы обыска автомобилей лиц, которые могли быть причастны к похищению секретного прибора и разглашению связанной с ним гостайны.
– Что делать? – донёсся до его ушей голос растерянного специалиста IT Самокурова, на глазах которого телевизионщики стащили злосчастный телефон.
Егоров отреагировал на это весьма раздражённо.
– Что делать? Ты ещё спрашиваешь у меня, что делать? – практически вопил он на айтишника, приглушая голос только лишь потому, что неподалёку находились Громов со Стешкиным. – Ты упустил эту дуру с вещдоком! А теперь ко мне за указаниями?!
Достав мобильный, капитан ДГБ связался с группой полиции, работающей на телецентре, и дал ориентировку на легковушку, в которой скрылись телевизионщики. После он сделал звонок дежурившим там же сотрудникам ДГБ, дав задание идти на проходную телецентра, и как только появятся Алютина и Потапов, задержать их как лиц, причастных к краже вещдока.
* * *
Отечественная легковушка, в которой телевизионщики Юлия Алютина и Михаил Потапов спасались от преследования, была мало похожа на такси. Машина цвета спелой вишни, с внушительной вмятиной на левом крыле и следами сварки на средней и задней стойках кузова, скорее отпугивала возможных пассажиров и внушала опасение сотрудникам дорожных служб.
Вишнёвая легковушка мчалась по улице Пограничной, игнорируя светофоры и ограничители скорости. Алютина то и дело оглядывалась назад, опасаясь, что из какого-нибудь перекрёстка за ними выскочит машина ДГБ или полиции.
– Дэвющка, щто ты так дыщищ тяжельо, словна тибя целий полк изнасиляваль? – вдруг выдал таксист с характерным кавказским акцентом.
Водителю на вид можно было дать от силы шестнадцать-восемнадцать лет, несмотря на пробивающуюся на щеках щетину и подчёркнуто грубоватый голос.
– Да. Изнасиловал. Не в буквальном смысле, и не полк. Но изнасиловал, – пытаясь побороть одышку, говорила Алютина.
– Слющяй, успакойся. Папить тибе дать, щто ли?
Не сбавляя оборотов, таксист достал из боковой двери термос с каким-то питьём и протянул его Алютиной.
– Что это? – спросила она, не решаясь открыть крышку.
– Атвар трав. Па рицепту маего прапрадеда! – с гордостью произнёс кавказец. – Ну, и ещё кое-щто, для сил и настроения. Сама пей, и друга сваего угощай.
Алютина с Потаповыми настороженно переглянулись. Юлия не знала, что сюда добавили «для сил и настроения», но её настолько мучила жажда, что она уже готова была забыть про все свои страхи. Она открыла крышку и отпила содержимое прямо из ёмкости.
Сделав пару глотков, журналистка сразу же почувствовала какой-то прилив сил, словно это был не отвар трав, а крепкий чай. Или кофе с подмешанным в него алкоголем.
– Дай-ка и мне, – тут же оживился Потапов, и Юля протянула ему крышку с налитой в неё непонятной жидкостью.
Жидкость оказалась на удивление вкусной и бодрящей. Потапов довольно ухнул, протёр губы и стал складывать телескопические ножки штатива, который так и втащил в салон легковушки, чтобы не терять времени.
Они пересекли трамвайные рельсы и выехали на Суворовское кольцо. Алютина с опаской посмотрела в заднее окно.
– Нэ валнуйся, нэ даганяет никто, – словно прочитав её мысли, вдруг выдал таксист. – Как привянут, так и атвянут. Я б за такой красивий дэвущка и сам би пагнался. Ха-ха!
Этим пассажем таксист точь-в-точь напомнил ей Вахаба, с которым волею судьбы они пересеклись в больнице. Тот тоже всё время говорил о красивых девушках и рекламировал свои куры-гриль. Не из одной ли они компашки? Или, может, это национальная кавказская черта и все горцы чуть не с детсадовского возраста указывают женщинам на их красоту? Алютина аж усмехнулась от пришедшей в голову мысли.
Но откуда таксисту было знать, что за ними кто-то должен гнаться? Журналистку это насторожило. Впрочем, он не мог не видеть скопление машин полиции и ДГБ во дворе больницы, и не мог не заметить, в какой спешке она и Потапов заскочили к нему в салон и как на это отреагировали оставшиеся во дворе «стражи порядка». Но тогда зачем он их к себе взял?
– Они гонятся не потому, что я красивая, – продолжая оглядываться, сказала Алютина. И собрав всю свою злость, добавила: – А за телефоном, который я у них умыкнула.
Потапов аж вжал голову в плечи и медленно повернулся, дав Алютиной знак головой, чтобы та не болтала лишнего.
– Да пхадумаещь! Щто, прямо из-за телефона за табой гнацца? Прям, фсэ сили задэйствовать, патаму щто ты его украла? А-ха-ха! Ну отдащ им потом, скажещ, щто просто лежяль на падаконнике. Ты его взяла, щтоби никто другой нэ забраль. Суматоха была, никто нэ занимался тэлэфоном. Кто угодно мог взять и в карман паляжить!
В другой ситуации, находясь в адекватном состоянии и при холодном уме, Алютина бы задумалась о том, откуда этот молодой человек с залихватским кавказским акцентом мог знать, что телефон лежал именно на подоконнике. Но в тот момент ей было просто не до этого. Да и учитывая, насколько в приёмном покое было шумно, таксист мог просто зайти и посмотреть на всё, что там творилось.
– Телефоны сваи толька выключите, – вдруг добавил таксист.
– Что? Зачем? – опешила Юлия.
– Как это зачэм? – возмутился таксист, словно удивлялся, как можно не понимать таких очевидных вещей. – Ты едещ, а телефон падаёт сигналь. По телефону тибя вычислят, как пить дать! Телефон атключи и достань батарэйку. Тогда никто не паймёт, где ти. Я тоже свой телефон выключиль. Из техники – только мой щустрий мащина и мой умный голова!
Алютина не знала, откуда у таксиста такие познания и как ей на это реагировать. Они снова переглянулись с Потаповым. Хотя совет, который дал этот подозрительный таксист-кавказец, был как никогда кстати. Журналистка и оператор отключили телефоны, которые были у них при себе.
Мчал он быстро, пренебрегая правилами дорожного движения. Пару раз проехал по тротуарам и несколько кварталов по дороге, где двигаться можно было только в противоположном направлении. Благо дело, была поздняя ночь, и на улицах лишь кое-где сновали компании людей да одинокие пешеходы. Алютина поймала себя на мысли, что если бы ей не надо было бежать, она бы в жизни к такому стрёмному таксисту не села.
К удивлению телевизионщиков, молодой таксист вывернул автомобиль не на Тупик Тральщиков, а заехал на стоянку расположенного рядом супермаркета, которая находилась на возвышенности. С неё вид на проезд к телецентру открывался как на ладони.
Тупик Тральщиков, вопреки обыкновению, не пустовал. На проезде, где по-прежнему стоял принесённый молодчиками дорожный знак, ходили какие-то люди в спецодежде с фонариками и что-то исследовали. Рядом находилась машина полиции, экспертного бюро, за ними несколько машин ещё каких-то ведомств. Родные места, которые Алютина пересекала каждый день по дороге на работу и с работы, теперь показались ей особенно зловещими.
– Так жутко теперь идти через это место. Этим вечером здесь на мою коллегу напали, – сказала Алютина, ощутив мурашки по коже.
Таксист достал откуда-то из-под сидения увесистый предмет, похожий на сумку или чехол с ремнём, извлёк то, что находилось внутри, и приложил к глазам. Присмотревшись, Алютина удивилась: это был бинокль. Несколько секунд таксист что-то высматривал на площадке телецентра, потом начал разглядывать силуэты у ворот и внутри проходной. Внезапно он отбросил бинокль на соседнее сиденье и сдал назад так резко, что Алютина завалилась практически на Потапова. Затем вдруг кавказец начал выворачивать руль, направляя легковушку в близлежащий двор, и снова дал по газам. У Алютиной сжалось сердце.
– А, что вы делаете? Мы уже приехали! – с негодованием отозвалась телевизионщица. – Нам пройти тут осталось пять шагов!
– Спакойна сиди и не рыпайся. Знаю, щто делаю, – заявил ей таксист, отчего у неё всё похолодело внутри.
Он поехал какими-то окольными путями мимо городского стадиона, старинной обсерватории. Далее шли дворы четырёх- и пятиэтажек, примыкающие к огромной телевышке.
– Куда вы нас везёте! Остановите немедленно! – практически кричала Алютина.
– Женщин – такой харощий, красивий саздание. Но щто ж ви так кричать-то любите? – запричитал кавказец.
Несмотря на внешнее спокойствие, оператор Потапов тоже испытывал страх. Глядя на стрёмного таксиста, он вспомнил о методах работы дэгэбистов и подумал: уж не их ли это агент?
В какой-то момент оператор пожалел, что они с Алютиной послушались кавказца и отключили все мобильные, вытащив из них аккумуляторы. «Какая ловкая манипуляция!», – подумал Потапов. Ведь случись с ними что-то сейчас, они даже сообщить никуда не смогут.
Не размениваясь на слова, оператор начал дёргать ручку двери авто, словно и впрямь готовился выпрыгнуть на ходу из машины. Однако дверь была заблокирована изнутри. Функция автоматической блокировки всех дверей обычно присутствует в иномарках. Но было крайне удивительно видеть её здесь, в этой далеко не новой машине отечественного автопрома.
От явной безысходности Потапов схватил треногу своей камеры, собираясь долбануть ею то ли по стеклу легковушки, то ли в голову охамевшему водителю. Заметив манёвр оператора через зеркало заднего вида, таксист затормозил так резко, что Потапов вместе со своей треногой въехал в переднее кресло.
– Дарагой, ты щто, совсем дурак? Ты кого этой щтукой убивать сабрался? Миня? – начал «воспитывать» Потапова кавказец, развернувшись к нему с водительского сиденья. – Ты прыгать сабралься? К воротам работы сваей бижять хатель, да? И как ты думаещ, добижяль бы? Какие мащины стоят там, видель?
Он сделал красноречивый жест в сторону сияющей красными огнями телевышки.
– Там не толька ващи друзья. Там и ващи враги!
***
А в это время на парковке возле главного корпуса Первой горбольницы капитан ДГБ Егоров продолжал распекать своих подчинённых.
– Из-под вашего носа уволокли бумаги! Куда вы смотрели? – отчитывал он стоящих с виноватыми лицами сотрудников. — Сейчас будете заново всё переписывать!
Он позвал всех специалистов, которые были задействованы в досмотре машин Громова, Караваева и Стешкина, и приказал им провести повторный осмотр. Главреда «Баррикад» снова подвели к его автомобилю и сотрудники приступили к повторному осмотру, заново заполняя бумаги.
– Ребят, вы чего? Вам заняться больше нечем? – возмутился Громов. – Вы уже всё осмотрели, и ничего не нашли. Более того, машины Караваева уже нет.
– Нам надо всё зафиксировать, провести протокол осмотра. Должна быть соблюдена процедура, – с нарочитой серьёзностью говорил Егоров, возможно даже догадываясь, насколько смешно и беспомощно он выглядел в этот момент.
– Хорошо, нас вы ещё раз досмотрите, – усмехнулся главред. – А с Караваевым делать что будете?
– А с Караваевым мы разберёмся отдельно. К нему выедет группа. Заодно и узнаем, почему он самолично покинул… – Егоров осёкся, поскольку в кармане у него зазвонил мобильный.
– Самолично покинул ЧТО? Место преступления? – издевательски проговаривал Громов.
– Место проведения следственных действий, – Егоров или не понял громовского сарказма, или был занят мыслями о том, кому же посреди ночи понадобилось ему звонить.
– А позвонить Караваеву и спросить напрямую, слабо?
Но Егоров эти слова уже не слышал. Он, наконец, достал из кармана мобильный и отошёл в сторону. Тем не менее, до ушей главреда «Баррикад», натренированных годами несения журналисткой службы, донеслись слова, которые проговаривал в трубку Егоров.
– Что?.. В «транспортную» больницу? Прикрыть ребят? А что там?.. Ситуация вышла из-под контроля? Ничего себе! Да, Владимир Петрович, да. Скоро буду. У нас тут, правда, тоже возникли сложности, но… Хорошо. Задачу понял.
Тут к Егорову подбежали двое молодых сотрудников. Вид у них был озадаченный.
– Чиновник закрылся изнутри в салоне своего авто, – в растерянности доложили они.
– Что значит закрылся? – отодвинул динамик Егоров, потом произнёс в трубку: – Извините, я вам позже перезвоню. Маленькие накладочки.
Раздражённый Егоров подошёл к чёрной волге, в которой как ни в чём не бывало сидел чиновник, закладывая разбросанные дэгэбистами бумаги обратно в свой кожаный чемоданчик. Егоров постучал в лобовое стекло.
– Э, вы что сейчас делаете?
– Что делаю, что делаю? – передразнил его изнутри чиновник. – Бардак убираю, который вы после себя оставили.
– Немедленно покиньте автомобиль и предъявите его для досмотра!
– Какого досмотра? Час назад вы его уже досматривали. Или мне показалось? Вроде крыша у меня ещё не настолько поехала.
Стешкин уложил бумаги в чемодан и с ухмылкой посмотрел на Егорова, держась одной рукой за руль, а второй вставляя ключ в замок зажигания.
– Я не понял. Вы куда собрались? – практически закричал Егоров. – Я… я вас не отпускал…
– А я что, отпрашиваться должен? – язвительно посмотрел на Егорова Стешкин. – Если я задержан, предъявите мне документы. А нет, так до свидания! – громко через стекло заявил чиновник.
Егоров вцепился в ручку, пытаясь рывком открыть дверь, но Стешкин заблокировал её изнутри.
В этот момент машина завелась и тронулась с места. Егоров отскочил и успел схватиться руками за капот. Это был один из методов работы силовиков: любое движение автомобиля вперёд могло расцениваться как попытка наезда на сотрудника органов. Но наезжать на Егорова Стешкин не собирался. Он сдал назад, зацепив колесом больничную клумбу, и плавно вывернул к воротам.
– Боря! Боря! Он пытается уехать! – начал кричать Егоров, рассчитывая на помощь крепыша Решко.
Однако тот стоял в стороне, докуривал самокрутку, сплёвывая кусочки табака с языка, и даже не думал вмешиваться. Взгляд, которым он смотрел на Егорова, растерянно мечущегося по площадке, был недобрым и насмешливым.
– Боря! Это как понимать?! – воскликнул подбежавший Егоров, глядя на коллегу ошарашенными от удивления глазами.
– А что я должен был делать? Под авто, как ты, бросаться? Или по колёсам стрелять?
– Ты что, не понимаешь? Мы его упустили!
Тот выпустил изо рта облако табачного дыма – и пространство озарил огонёк от непотушенного окурка, который Решко закинул то ли в урну, то ли на газон.
– Слушай, Кирюш, тебе не кажется, что ты сейчас хернёй маешься? – выдал Решко. – Повторный досмотр, новые протоколы… К Караваеву кого-то направлять собрался…
– А что ты предлагаешь, Борис? Отчитываться как потом будем? Я хочу, чтобы была соблюдена хоть какая-то процеду… – начал объяснять ему Егоров. Но Решко его схватил за плечо и поволок, как мальчишку, вглубь больничного парка – подальше от чужих ушей.
– Ты вообще понимаешь, что произошло? – цедил ему на ухо здоровяк Решко. – У тебя двух пацанов уложили! ДВУХ НАШИХ ЛЮДЕЙ! А ты вместо того, чтобы пустить все силы на поиски урода, который это сделал, устраиваешь здесь какой-то цирк!
– Ты помнишь, зачем мы сюда приехали и какую операцию должны были выполнить?
– И как? Выполнили? – «бил» его словами «мордой об асфальт» Решко. – Как ты будешь отчитываться о её выполнении? Протоколами досмотра, которые заполнишь вторично, поскольку первые варианты ты проебал?
– Ты слова-то подбирай! – зашипел Егоров.
– А ты не баба, чтобы я слова подбирал! – тут же нашёлся с ответом Решко. – Давай называть вещи своими именами: операцию эту ты проебал. Калинкову с этим проклятым прибором ты проебал. Телефон с записями, которые могли бы раскрыть твои висяки, ты проебал. Ты ВСЁ сегодня проебал! И вместо того, чтобы взяться за главное и найти этого ублюдка, у которого, кстати, и были те самые записи, ты хватаешься за какую-то мелочёвку – досмотр, бумаги… Это ты так отчитываться собрался? Да Соболев в первую очередь спросит, что было сделано, какие меры были предприняты для того, чтобы разыскать нападавшего! А ты что творишь?!
У Егорова от этих слов ходили желваки по скулам, но что ответить Решко, он не знал.
– А телевизионщики? Что это вообще было, Кирюш? Какого хера ты приказал отобрать у них камеру? До того, пока у них не выдрали кассету с их эксклюзивами, им этот сраный телефон и нахрен был не нужен. А так конечно: снимали-снимали, эфир горит, а материала нет. А тут такой подарок судьбы на подоконнике!
– А ты хотел, чтобы завтра весь город обсуждал эпизод с Настей? И гудел о том, что у нас в управлении работают такие сотрудники?
– Боялся за Настеньку? Так завтра весь город будет обсуждать, как мы скрутили почти столетнего деда, ветерана ВОВ! А вдруг на днях он окочурится? Как теперь это будет обставлено?.. Да, Егоров, – качал головой Решко. – Я думал, ты за эти два года подрос, умнее стал, что ли. А как был раздолбаем, так и остался. Как тогда ты всё проебал, с тем камнем, так и сейчас проёбываешь. Только теперь уже с записями. Надо же, какая ирония!
Решко сознательно бил Егорова в самое больное место. В прошлом спецназовец, на первый взгляд грубый и не церемонящийся, он не привык усложнять и играть многоходовки. Но зато умел так задеть за живое, что коллеги старались лишний раз не вступать с ним в перепалки. Себе дороже выйдет.
– Что-то совсем у тебя память короткая, Борис, – обиженно выдал Егоров. – Ты же видел, сколько я тогда отпахал, чтобы установить виновных.
– И толку? Где сейчас эти виновные? Сегодня у тебя даже запись появилась, которую ты мог бы приобщить к делу и которая помогла бы тебе это дело раскрыть. И что? Где она теперь? А где всплывёт? Давай угадаю: в эфире телеканала «Фарватер», с язвительными комментариями о бездеятельности сотрудников ДГБ. И всем будет понятно, почему у нас годами дела нераскрытые лежат. Да потому что мы неспособны их раскрыть! Да, Кирюша? Это я сейчас о тебе. А потом это подхватят другие каналы, сайты, соцсети. – Он смотрел на Егорова практически в упор. – Завтра об этом будет гудеть весь город, а послезавтра – вся страна!..
– Ты мне как кто это говоришь? Как дуболом, всю жизнь занимающийся одними задержаниями? Ты что, знаешь, как ведутся дела? Ты же и дня следователем не работал! – срываясь на ор парировал Егоров.
– Да видел я, как ты его вёл! Лучше б не видел!.. У тебя же все материалы были на руках, Кирюша. И что ты, дал им ход? Хотя мог бы, мог бы и в прокуратуру написать, и на полиграфе всех подозреваемых проверить. Я ещё тогда тебе это предлагал. А кого ты слушал? Крючкова? Я помню, как Крючков тебя тогда расхолаживал: «Ой, ну этого недостаточно. Надо бы ещё покопать. Должны быть неопровержимые доказательства, а у вас всё на предположениях», – Решко скорчил рожу, изображая мимику и голос их бывшего шефа.
– Ты же знаешь, что не было камер видеонаблюдения, – оправдывался Егоров, чувствуя, как лицо покрывается каплями пота.
– А как работали в 90-х без этих камер? А в 80-х, 70-х? Не было ни мобильных, ни компьютеров, ни вышек! Свидетелей часто, и то не было. Только следы и улики. И преступления как-то раскрывали, и преступников находили. А сейчас – «не можем привлечь, потому что нет записей с камер». Ты сам-то в это веришь? Ты знал, кто это сделал! У тебя же список целый был с их именами! – с ненавистью цедил Решко. Он вытянул перед лицом Егорова левую ладонь, изображая листок бумаги, и начал тыкать в него пальцем правой руки, словно указывая на фамилии в воображаемом списке. – Ты всё это мог. Только ты слушал своего шефа.
– Слушай, Боря! – возмутился Егоров. – Что ты меня как первоклассника отчитываешь? А ты его не слушал, когда он твоим начальником был?
– Знаешь что, Кирюша? – чеканил слова Решко. – Когда он был моим начальником, я его слушал. Когда он перестал быть моим начальником, я его перестал слушать. Теперь он для меня просто чиновник из мэрии, такой же, как и тот, который только что умотал от тебя на своей волге. Так что давай, Кирюша, дуй к своему хозяину, беги к его ноге! И выполняй его команды, как ручной пёс!
– Что ты несёшь?
– А куда ты сейчас собрался ехать, Кирюша? Каких ребят прикрывать? – задал Решко вопрос в лоб. – Кто тебе звонил и сказал туда ехать? Как всегда – Владимир Петрович?
Егоров от услышанного аж побледнел. Такого вопроса он никак не ожидал.
– Ты хотя бы рот прикрывай, когда получаешь от него указания. А то палишься на каждом шагу. Тьфу! – процедил Решко и брезгливо сплюнул.
– Транспортную больницу сейчас штурмуют таксисты. МНЕ ПРОСТО ПЕРЕДАЛИ ИНФОРМАЦИЮ, – оправдывался перед коллегой Егоров, уже не особо надеясь на его понимание и благосклонность. – Присутствовать там мы обязаны хотя бы как силовики, а не потому что кто-то кому-то сказал. И ты, Борис, в том числе!
– Кому я обязан? Приказа ехать в «транспортную» я не получал! – развёл руками Решко, не скрывая ноток презрения в голосе. И, приблизившись вплотную к Егорову, добавил: – А ты Кирюш, подумай, почему Крючков тебя всегда втравливает во всякое говно. Втравливает конкретно тебя, а расхлёбывать потом всем нам. Тому ли ты служишь, Кирюша?
Здоровяк отпустил своего коллегу и развернулся, направляясь к чёрному минивэну со спецномерами. Рядом курили трое оставшихся спецназовцев.
– Ребят, докуриваем и на выезд, – дал команду Решко и подошёл к кофейному автомату, установленному у стены одного из корпусов недалеко от парковки.
– Какой выезд? Ты куда собрался? – догнал его Егоров.
– Туда, куда в первую очередь должен был поехать ты и любой нормальный дэгэбист. Я уже направил группу захвата в офис к «Питбулям» и в квартиру, где живёт этот Карпенко. – Здоровяк протянул руку, доставая выданный автоматом напиток, и вдохнул запах крепкого кофе.
– Что? Ты как посмел? Не согласовав со мной?! – теряя самообладание пропыхтел Егоров.
– С кем? С тобой? Так ты сейчас в неадеквате, – проговаривал Решко, прихлёбывая кофе из картонного стаканчика. – Ты неспособен принимать здравые взвешенные решения. К тому же я не обязан с тобой ничего согласовывать. Мы в разных отделах и я тебе напрямую не подчиняюсь. Так что мои ребятки уже на подъездах к спортклубу, где тренируются «Питбули». И я сейчас поеду к ним. Потому что я, в отличие от тебя, Кирюша, довожу дела до конца. Напали на моих людей, и я из гроба достану того, кто это сделал.
Егоров зверем смотрел на Решко и постепенно доставал из кармана телефон. Залпом осушив стакан, здоровяк тут же схватил его за грудки и прижал к автомату, выверенным приёмом скрутив руку с телефоном.
– Ты кому звонить собрался, гад? Хозяину? Только попробуй! Если ты доложишь Крючкову, что я еду трясти радикалов, я тебя урою, гнида. Понял? – прошипел разъярённый Решко, ещё сильнее сдавив Егорову руку. – И пусть это будет для тебя проверкой. Учти, Кирюш, стоит мне только узнать, что «питбулей» кто-то предупредил, я лично подам рапорт Соболеву, что ТЫ у нас – стукачок, который всех сливает и работает на две конторки сразу.
– Боря, ты не понял! У нас есть договорённость! – стонал от боли Егоров.
– Они по договорённости наших людей валят? Ты в своём уме? НАШИХ ЛЮДЕЙ, ЕГОРОВ! А ты мне сейчас говоришь про какие-то договорённости!!!
Пренебрежительно оттолкнув Егорова, он направился к минивэну, в салоне которого уже сидели трое спецназовцев.
– Боря, постой! – кричал ему вслед Егоров.
– Да пошёл ты! Кретин! – бросил ему, удаляясь, Решко.
Он сел за руль и направил минивэн к выезду из больницы.
Егоров выматерился и со злостью ударил кулаком по кофейному автомату. Он отдавал себе отчёт, что после бессонной ночи и проваленной операции и впрямь находится в неадеквате.
Несколько раз он глубоко вздохнул, пытаясь себя успокоить и приводя свои мысли в порядок. В его голове царил хаос, словно кто-то провёл там обыск. Не особо слыша даже собственный голос, он подошёл к Самокурову и поручил ему проверить по камерам видеонаблюдения, куда делась журналистка. Пока что это была самая трезвая мысль, которую выдал его воспалённый мозг.
Затем достал телефон и набрал номер дэгэбиста, дежурившего на телецентре.
– Алютину и Потапова задержали? – нервным голосом спросил Егоров и резко переменился в лице. – Как нет? Они и не подъезжали?.. Тогда свяжитесь со штабом, раздобудьте их домашние адреса и к обоим высылайте группы. И есть ещё один фигурант – начальник городского управления земельных ресурсов, Стешкин Иван Митрофанович. Группу к нему на адрес. Сейчас же!
«Поиграть ты со мной решил?», – бросил Егоров в пространство, вспоминая язвительную ухмылку чиновника из салона закрытого авто. «Никуда ты от меня не денешься, Иван Митрофанович, дежурный по городу хренов!», – практически прохрипел сотрудник департамента госбезопасности.
***
Однако Стешкин никуда и не думал деваться. На своей волге он проехал буквально несколько сотен метров – к расположенному рядом с больницей ночному клубу – и припарковал её во внутреннем дворе. Выйдя из авто, захватив с собой свой верный кожаный чемоданчик с ноутбуком, он зашёл вовнутрь клуба через чёрный вход, предъявив охраннику своё удостоверение. Пересёк зал, из которого гремела музыка, и подошёл к администратору.
– Здравствуйте. Желаете развлечься? – учтиво смотрел на него сотрудник клуба. – У нас широкий ассортимент услуг. Кальян, спиртное, девочки…
Стешкин покачал головой.
– Мальчики? – вроде как в шутливой форме добавил администратор.
– Спасибо, но мальчиков этой ночью мне хватило. Развлёкся по полной, – подмигнул ему Стешкин. – А сейчас я хочу поработать.
– Отдельный зал? – предложил администратор.
– Да. И где-нибудь подальше, чтобы поменьше людей и потише музыка.
– Тогда рекомендую вам «Мальдивы». Он сейчас как раз свободен.
Спустя минуту, Стешкин сидел в уютном зале с плетёными диванами, окруженными живыми пальмами и журчащими фонтанчиками, в которых плескались золотые рыбки. Ночной клуб содержал несколько таких залов – «Мальдивы», «Венеция», «Париж», «Чикаго»… Это был отдельный элитный корпус, куда часто приезжали бизнесмены, депутаты и чиновники для проведения переговоров и неформальных деловых встреч. Внутри не было камер наблюдения, а подходы к этому месту тщательно охранялись. Таковы были правила заведения.
Смазливая официантка в коротеньком чёрном платье поставила на стол из отполированного камня графин с клюквенным морсом и фруктовое ассорти «Тропические грёзы» – комплимент от шеф-повара заведения.
Расплатившись по счёту и оставив щедрые чаевые, Стешкин попросил его не беспокоить. Как только официантка ушла, он достал из кожаного портфеля небольшой детектор и стал водить им вдоль стен, чтобы убедиться, что прослушки и видеонаблюдения здесь действительно нет.
Стешкин даже улыбнулся, представив себе заголовок в какой-нибудь газете: «Чиновник Адмиральской мэрии сбежал от сотрудников ДГБ на «Мальдивы». Но это был всего лишь кабинет в одном из ночных клубов города. В котором действительно можно было на время отрезать себя от внешнего мира.
Включив ноутбук и вставив модем, он кликнул на иконку со стилизованным электронным глазом. На мониторе показалась анимированная заставка:
Городская объединённая система видеонаблюдения «ИНТЕЛВИЗОР»
Перед Стешкиным открылась карта города, а в боковом меню появился список с наименованиями улиц и проспектов. В длинном перечне объектов он выбрал «Адмиральская городская больница № 1». На экране отобразилось множество мелких квадратиков, внутри которых двигались транспортные средства и люди – изображения с камер видеонаблюдения.
Стешкин нажал на клавиатуре комбинацию клавиш. Слева появилось окошко для логина и пароля. После ввода данных, под каждым квадратиком камеры открылось дополнительное меню с различными опциями. Чиновник выбрал камеры, в поле зрения которых попал его выезжающий из больничного парка автомобиль, и завозился с бегунками временных отрезков. Выделив фрагменты записи, на которых в кадр попала его волга, он задал команду «Удаление временного отрезка» и стёр данные из системы.
Достав из кармана пиджака мобильный, он провёл пальцем по экрану, ища в списке установленных приложений WIND-@-ROSE. Внешне ничем не отличающаяся от приложений, показывающих прогноз погоды, по факту WIND-@-ROSE, или «Роза ветров», служила для изменения геолокации объекта на электронных картах. Созданная в стенах Адмиральского кораблестроительного университета, она являлась частью электронного оснащения военных кораблей и использовалась для обмана вражеских систем слежения. Сигналы, подаваемые и получаемые объектом, проходили через так называемый «мнимый контур» – электронную проекцию объекта в пространстве, в соответствии с точками, заданными оператором или рандомно выбранными системой. В результате, на экранах была видна проецируемая геолокация, а его истинное местоположение и траектория оставалась невидимыми для электронных систем. Дополненная программой интерактивного видеомонтажа, «Роза ветров» могла обмануть даже камеры, установленные на спутниках.
Отметив маркером свою волгу, Стешкин через «Розу Ветров» переместил её виртуальную проекцию на территорию старой городской автобазы, куда отгоняли списанные автомобили бюджетных структур и коммунальных ведомств. Автомеханики утверждали, что договорившись с охраной, можно купить вполне сносное «железо на колёсах» по цене металлолома. Списанные иномарки разбирали практически слёту, а вот отечественные экземпляры десятками лет находились в гаражах и просто под навесами, в надежде, что какой-нибудь любитель или киностудия обратит на них внимание. Стешкин лично видел на автобазе более двух десятков списанных волг той же серии, что и у него. Так что даже если кто-то из правоохранителей и попытался бы его разыскать по геолокации, то потратил бы немало времени, обходя все волги, расположенные на базе.
Теперь в его распоряжении было хотя бы пару часов, чтобы разобраться в ситуации. Стешкин отложил смартфон и стал просматривать записи из приёмного покоя, начиная с момента, где Калинкову доставили на носилках. Вот её завозят в процедурную, а вот вывозят на коляске, отказав в госпитализации. Он видит на записях себя, сидящего рядом с Никой. Вот она тычет своими пальчиками в монитор его ноутбука, того самого, с которым он сейчас сидит. Обычно Стешкин не отличался излишней сентиментальностью. Сейчас же он зачем-то коснулся рукой монитора в том месте, где прикасалась Ника, и глубоко вздохнул.
— Бедная моя девочка. Во что же я тебя втравил, – с сожалением произнёс он.
Вот на экране показался силуэт Громова. Он что-то говорил Нике, затем достал из своей борсетки и сунул ей в руки какой-то чехол. Стешкин аж встрепенулся. Он увеличил запись на весь экран. Выходит, чехол с прибором был у Громова, а перед обыском он успел сориентироваться и передать его Калинковой. Но ведь её тоже обыскивали! Тогда почему ничего не нашли? Ответ на этот вопрос содержали следующие записи. Вот парень в балахоне, который спустя время уложит двух спецназовцев, подсаживается к Нике. На записи видно, как она передаёт ему чехол. Её ведут обыскивать в процедурную. Вот она выходит обратно, держа в руках куртку. Сворачивает валиком и кладёт рядом. Парень в балахоне незаметно вынимает из-за спины чехол и аккуратно просовывает его в свёрнутую куртку, возится, видимо пытаясь впихнуть в карман.
Рефлекторно проведя по сенсору, Стешкин удалил фрагменты видеозаписей Ники с Громовым и Ники с незнакомым субъектом. Кто же он? Если один из радикалов, то почему помогает Нике?
Но то, что чиновник увидел дальше, повергло его в ужас. Парень достал из кармана предмет, похожий на авторучку, и снял колпачок. Под ним оказалась игла. Стешкин отключил быструю прокрутку и с замиранием сердца следил за журналисткой. Спустя секунду он вогнал эту иглу Нике в плечо. На мгновенье сердце у Стешкина ушло куда-то в пятки, а лицо покрылось лёгкой испариной. Но судя по дальнейшей записи, ничего ужасного с Никой не произошло. Вздрогнув от неожиданности, спустя пару секунд она продолжала вести разговор с неизвестным как ни в чём не бывало. Он даже продемонстрировал ей шприц. Стешкин поставил на паузу и увеличил фрагмент видео. Разрешение камеры позволяло разглядеть шприц и иглу. На шприце была мелкая надпись, но разглядеть её возможности камеры не позволяли. Размышляя, удалять данный фрагмент безвозвратно или сохранить у себя на ноутбуке, Стешкин переключил на другую камеру.
Больничная парковка. Автомобиль Караваева. На капоте придавленные папкой бумаги, вероятно с протоколами досмотра. Опасливо озираясь, Караваев спокойно подходит к авто. Он убирает с капота бумаги, кладет их в папочку и с нею в руках дёргается между автомобилями Громова и Стешкина, не решаясь положить её на капот ни тому, ни другому. Наконец, открывает своё авто, закидывает её на сиденье и, воровато оглядываясь, садится за руль. На секунду мелькнул чёрный экран с моргающим глазом и на экране появилась надпись «Замена фрагмента.» и следом за ней другая: «Фрагмент интегрирован». Это произошло в считанные секунды. Чиновник снова проиграл запись. Вот Караваев подходит к своему автомобилю, оглядывается, садится за руль и уезжает с парковки. Вроде всё на месте. И тут Стешкин сообразил: бумаги. Их нет ни в руках ректора, ни на капоте его машины, вроде как никогда и не было. Стешкин протянул временной бегунок назад. Вот сотрудники ДГБ заполняют протоколы, а в следующем кадре бегут на крик. На видео отсутствует момент с бумагами, оставленными на капоте. Фрагмент, который до этого он видел собственными глазами.
– Что за чертовщина? – проговорил Стешкин.
Он начал просматривать видео с других камер. В обозрение одной из них попал маленький силуэт девушки с малиновыми волосами, на которой была защитная куртка. Чиновник обратил внимание, что девушка плотно прижимает руку левому карману. Силуэт промелькнул возле стены морга и потерялся в густой траве. Показались её преследователи, которые обыскали территорию. Им кто-то открыл дверь в здание, они с ним пообщались, потом начали удаляться. Как только Калинкова поднялась с земли, камера снова показала закрытый глаз, а спустя несколько секунд изображение восстановилось, но Калинковой уже не было.
«Кто-то старательно зачищает следы, – объяснил для себя чиновник всё то, что разворачивалось сейчас у него перед глазами. – А ведь я предупреждал, что система хлипкая, этим всё и закончится.»
Стешкин вспомнил, как полгода назад, будучи начальником отдела автоматизации, на аппаратном совещании в мэрии говорил о недостатках системы видеонаблюдения «Интелвизор», которую городу пытались навязать европейской программе реформирования системы безопастности. На совещании присутствовал мэр, первый зам, начальник городского управления полиции и начальники профильных управлений.
Сидя за овальным столом в малом зале Адмиральской мэрии и доказывая преимущества отечественной системы «Сигма», разработанной в АКУ, Стешкин пытался достучаться до присутствующих.
– Любой рукастый хакер, приложив усилия, сможет сгенерировать пароль и влезть в систему, – твердил Стешкин.
– Ну, влезет в систему, и что? – смеялся Крючков. – Денег не скачает, слежку не установит.
– Он сможет с лёгкостью добавить или удалить записи, – заверил Стешкин.
Крючков лишь приложил ладонь к лицу, изобразив известный жест.
– Я ещё понимаю удалить, там преступник, вор какой-то, но добавить… – он демонстративно рассмеялся.
За столом послышались ехидные смешки.
– Про добавить – это интересно, – улыбнулся мэр города, Леонид Колокольцев. – Однако не будем прерывать доклад начальника отдела автоматизации. Иван Митрофанович, продолжайте.
– Я предлагаю вернуться к предложению Адмиральского кораблестроительного университета и рассмотреть разработанную ими «Сигму», как имеющую более широкий охват и более надёжную защиту, – продолжал Стешкин.
– Я не против, – кивнул мэр. – Всё-таки наш вуз, наши специалисты. Надо бы поддержать.
– А я против, – встал из-за стола начальник городского управления полиции Данил Пастыко. – У нас уже подписан договор с нашими европейскими партнёрами на поставку нам их оборудования. В договоре уже предусмотрена скидка на комплектующие. Второй раз, если мы им сегодня откажем, нам её уже не предоставят.
– Насколько мне известно, комплектующие за свой счёт ставил университет, и с ними город не до конца расплатился, – парировал Стешкин.
– Они запросили космическую сумму, – перебил Крючков. – Какие-то кнопки и мотки проводов столько не стоят.
– Хочу отметить, что каждая камера оснащена микропроцессором, и система способна анализировать и распознавать лица, автономера и отдельные предметы, если в этом будет необходимость, – невозмутимо продолжал Стешкин.
Мэр с интересом прислушался.
– Иван Митрофанович, вы никак фантастики начинались, – всё тем же насмешливым тоном продолжал Крючков. – Проект подписан и выносится на сессию. А если вы, как начальник отдела автоматизации, не доверяете данной системе видеонаблюдения, можем включить вас в двустороннюю комиссию, которая будет работать над устранением недостатков и увеличением эффективности. А ребята в университете пусть свои камеры с процессорами возле кампуса поставят. А то только и делают, что жалуются: то на них напали, то их общежития лозунгами обрисовали… Вот пусть о своей безопасности и позаботятся.
Присутствующие с этим предложением согласились.
Тогда Стешкин вышел с этого совещания, как в воду опущенный. Обычно ему удавалось с помощью логики и аргументации переубеждать депутатский корпус и членов исполкома. Здесь же, было ощущение, что присутствующие на совещании просто не вникли в то, что он говорил. Весьма удручённый, он вернулся к себе в кабинет. В тот же день с ним связалась завкафедрой нейросетей и робототехники Адмиральского кораблестроительного университета Элла Магниева и попросила найти время и возможность подъехать в университет. Она поблагодарила его за попытку отстоять разработки АКУ в области систем видеонаблюдения и хищно улыбнувшись добавила, что, возможно, скоро у городской власти появится наглядный пример, после которого они задумаются над несовершенством выбранной системы. Тогда же в благодарность она и подарила ему программу с чудным, как показалось Стешкину, названием «Зеркало».
– Попробуйте, Иван Митрофанович. Вам понравится, – интригующе заверяла она, открывая ему доступ по ссылке на закрытое облачное хранилище.
На экране смартфона появился новый значок – рука, держащая зеркало. При запуске программы экран смартфона чиновника превратился в зеркало – передавалось изображение с селфи-камеры с виртуальной коррекцией искажений.
– На первый взгляд просто зеркало. Не правда ли? – обворожительно улыбнулась Магниева.
Стешкин кивнул.
– Позвольте, – она взяла в руки его смартфон. Пару секунд она посмотрела на своё отражение, поправив короткую чёлку.
Стешкин с интересом наблюдал за её движениями
– Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду покажи! – проговорила Магниева, проведя рукой по экрану вниз и вверх, рисуя размашистую галочку.
Зеркальная поверхность исчезла и на экране возникла рисованная анимация, словно взятая из учебника физики. На белом фоне прочертилась жирная горизонтальная линия. До неё долетела пущенная под наклоном черная стрелка, отразилась и улетела обратно. Экран рабочего стола мобильного вернулся в прежнее состояние. Только в правом верхнем углу отобразился значок в виде латинской буквы V. После этого по экрану побежал отчёт – какие-то данные и цифры с указанием времени и координат.
– За этот месяц пять раз пытались определить ваше местоположение с помощью вашего телефона. – объясняла Магниева, указывая пальцем на данные в отчёте. – Теперь вы сможете от них запросто закрыться «зеркалом». Данная программа содержит в своей основе принцип радиоловушки, то есть меняет местами вычисляемого и вычислителя. В результате такого зеркального пеленга программа определяет местоположение звонящего, а не того, кого он пытается разыскать. Это вам подарок от разработчика, который пожелал остаться неизвестным.
Стешкин поблагодарил завкафедрой и передал поклон неизвестному разработчику, заверив, что он – человек публичный и прятаться ему не от кого.
– Это прекрасно, что сейчас вам ни от кого не нужно скрываться, – хищно улыбнулась Магниева. – Но как знать, как знать. Ситуации меняются. Всё когда-то бывает в первый раз.
Вспоминая этот разговор, Стешкин снова потянулся за мобильным, и на экранчике с эмблемами приложений нашёл квадратик с нарисованной рукой, держащей зеркало. В открывшемся виртуальном зеркале чиновник увидел свой нахмуренный лоб и покрасневшие и воспалённые глаза. Он провёл пальцем по отражению, рисуя галочку через весь экран. Проиграла анимация со стрелочками, изображающим падающий и отражённый луч, а в правом верхнем углу экрана снова появился значок V. Отложив смартфон, Стешкин спешно начал просматривать изображение с других камер, пытаясь хоть что-то сохранить на ноутбук, и хотя бы для себя восстановить картину произошедшего в больнице.
Вот спецназ прижимает к стенке парня в балахоне – того самого, который вогнал шприц с непонятным веществом в в плечо Калинковой. Они извлекают вещи из его карманов и раскладывают на подоконнике. А вот и тот самый пресловутый шприц. Сотрудники ДГБ приводят понятых, среди них совсем глубокий старик, еле стоящий на ногах. Им начинают демонстрировать видео на телефоне, изъятом у человека в балахоне. В какой-то момент дед хватает свою клюку и пытается ею ударить парня, тот ловко уворачивается. Стешкин снова видит себя, Громова и Караваева. И вот тут он обратил внимание, что человек в балахоне отвлёкся на приход их троицы и пропустил удар. Чиновник видит, как он сам оказывает медицинскую помощь парню, как того уводят умываться…
Проигрывание записи продолжается. Тот же подоконник. Крупная женщина в белом халате поверх чёрного комбинезона с медицинской раскладкой в руках забирает лежащий в пакетике шприц.
– Наташа! – аж вскрикнул Стешкин.
Внезапно на чёрном экране снова появилось изображение с закрытым глазом и надписью «Сигнал отсутствует». Закрытый глаз сменился моргающим. И одна за другой по экрану снова пробежали две надписи: «Замена фрагмента», «Фрагмент интегрирован». Спустя несколько секунд изображение появилось, однако ни шприца на подоконнике, ни крупной женщины в халате поверх комбинезона на ней не было. Просто подоконник, сидящие на кушетках пациенты, и снующие между ними медсёстры.
В этот момент мобильный Стешкина издал звонкий сигнал и на экране появилась анимированная рука с зеркалом, под анимацией засветилась надпись «Попытка отражена». Коснувшись пальцами экрана, Стешкин увидел сообщение, содержащее данные с геолокацией звонящего и использованным для этого номером телефона. «Ах, вот ты какая, радиоловушка!», – ухмыльнулся он. Но времени изучить занятное приложение и разобраться, кто же его мог таким образом разыскивать, у чиновника не было.
Стешкин снова подвинул к себе ноутбук и перевёл курсор на камеру, которая со стороны улицы захватывала в поле обзора окно туалетной уборной. Из него выпрыгнул человек в балахоне с каким-то предметом в руках. Он в считанные секунды перелез через забор, добежал до трансформаторной будки и запросто открыл её, извлекая оттуда рюкзак.
Из рюкзака парень достал кусок материи и бутылку с каким-то раствором. Обильно смочив тряпку в растворе, начал протирать лицо. Сняв балахон, человек ловко скрутил его и сунул в рюкзак, а оттуда извлёк спортивную куртку со светоотражающими полосками и надел на себя. Из другого отделения рюкзака он достал скейт, бросил его на проезжую часть, и, ловко запрыгнув на доску, оттолкнулся. Скейт начал разгоняться, набирая скорость, при этом его наездник демонстрировал чудеса балансировки. Стешкин довольно часто видел ребят, катающихся по городу но электросамокатах и гироскутерах. Но электроскейт он лицезрел впервые.
Силуэт скейтера уменьшился до размера точки и потерялся. Стешкин переключился на камеру автомобильной магистрали, стараясь рассмотреть скейтера поближе. Однако проезжая под камерой, парень поднял правую руку, сжатую в кулак, из которого демонстративно высунул третий палец. В его левой руке Стешкин едва успел разглядеть что-то похожее на пульт. В этот момент запись прервалась и посреди чёрного экрана с закрытым глазом показалась всё та же надпись «Сигнал отсутствует»…