Не, машины у дачников — это хорошо.
Мы бы и сейчас на машинах поехали, каждый на своей — тут от города двадцать минут езды, но Ленка говорит: нет. Поедем на электричке, как белые люди. Да, Женя? Угу, мрачно басит Женя, владелец газет-пароходов и навороченного кроссовера до кучи, — угу, мол, как белые люди, всё чин-чинарём…
Ага, попробовал бы он чего Ленке вякнуть — хе, раскатала бы по кустам по закоулочкам. Чай, не на дачу собрались такой толпой — на очередное мероприятие. И решили — за нас решили — ехать вместе: видать, чтоб пообщаться в неформальной обстановке. Что за мероприятие и не знал никто толком, только Ленка — так та, ясно дело, молчит, как партизан — сами, мол, увидите. И еще вот та-а-ак улыба-а-ется… зловеще. Вообще-то она нам не Ленка, а Елена… какойтовна, но, так как ею сразу было заявлено, что на мероприятиях никаких отчеств и «пиететов», то так она Ленкой и осталась, невзирая на статус.
Каспер мой вьётся вокруг Маринки, сволочь. Как только я на неё хочу посмотреть — так вижу его рожу. Был такой мультик раньше про Каспера, детское привидение. Так Каспер там — милота-милотой. Мой же — помесь Фредди Крюгера с чудищем Франкенштейна. Так что приходится мне больше под ноги смотреть. Вернее, не так: на Маринку — под ноги, на Маринку — под ноги… Беда. Стою я неудобно, спиной вперёд — из-за этого в окно долго не посмотришь, глаза устают. А Маринка — вон она, через три скамейки. Тоже стоит, покачивается. Того, что я на неё поглядываю, она не замечает. И слава богу.
Полчаса мучений — и вот она, платформа. Высыпали, загалдели, закурили — и организованной толпой куда-то влево и вниз, за Ленкой. В рюкзаках у каждого пожевать, попить, ну и, может, свитерок у кого запасливого на случай похолодания. А может, и зонтики с дождевиками. Это я так гадаю, пока иду: у кого рюкзак тощий, а у кого — эге-гей, небось жратвы на дивизию.
Каспер уже вокруг меня вьётся — то за шкирку холодом пробирает, то в поддых буцкает. Куда идём?.. Что там с нами делать будут, как изгаляться? То, что будут изгаляться — сомнений нет, уж если Ленка нас вместе собрала, да ещё на электричке повезла — это явно не на шашлыки. Главное, чтоб коленки заранее не подгибались, а там прорвемся.
Маринка где-то позади маячит, отстала. Зато Женя наш чешет, как марафонец, впереди всех. У него, небось, спортзал каждый день, бассейн с фитнесом и качалкой и банька под вечер. Мне-то без разницы, я просто так за других радуюсь. Есть к чему стремиться.
Долго идём. Уже и дома кончились, а мы все наяриваем. Растянулись на полкилометра по одному-по двое, в лес свернули. О, господи, это что-то новенькое. Предыдущие мероприятия в цивилизации проводились, в городе. Они у нас растяжками назывались, или стрейчами — на западный манер. Это когда нам свои способности удесятерять приходилось — а без этого стрейча, то есть задания, ни в жисть не выполнить. И все дружно уверены, что светит нам сегодня очередная растяжка. И какой она может оказаться в лесной глуши — это простор воображению. Впрочем, о чем я? Какая глушь в получасе езды от вокзала? Ну, глушь-не глушь, а уже и не город. Лесок — светленький, чистенький, птички поют. Романтика.
На взгорок поднялись, смотрю — пара палаток вдали на полянке краснеются, костерок дымит. И наши там рюкзаки скидывают. Ага, прибыли. Может, и правда на шашлыки зазвали, чем Каспер не шутит…
Дошёл, плюхнулся на травку — вернее, на туристический подпопник, зря я его, что ли, покупал, в рюкзак утрамбовывал, тащил? Сидим, похихикиваем, отстающих дожидаемся. Горло промачиваем, догадки строим. Комаров шлёпаем. Порешили так: Ленка тут дачу купила, а строителей толковых не найти. И мы будем ей избушку строить на курьих ножках. Нет, с инструментами неинтересно. Да, из веточек, как муравьиной матке. Трёхэтажный, не ниже…
Ленка нас не слышит — с какими-то мужиками лясы точит невдалеке, у палаток. Мужики незнакомые, но колоритные. Будто тут уже месяц живут. Но не одичавшие, внешний вид пристойный. Понравились они мне. С такими хоть в тайгу, не пропадешь. А где там наша Мариночка? Эвон, тоже с кем-то плюхнулась под ракитов куст. Начинаю рыться в рюкзаке — где-то у меня тут морсик был… зря его, что ли, волохал…
Минут через десять выяснилось, что у палаток — это наш сегодняшний инструктор с помощниками. Инструктор, значится… мало нам Ленки. А ещё мне их футболки понравились — с падающим дядькой. Каспер тоже вылез посмотреть — заухал, заохал, завертелся штопором. Да я и сам понял, что рано расслабился. Ща нам тут устроят шашлыки. С перчиком.
Инструктор начал рассказывать про сегодняшний день, много чего. Много, да всё ни о чем. В основном, о правилах и технике безопасности, а про саму движуху — ни слова. Точно, инструктор: в аккурат на Ленку похож. Сами, мол, всё увидите. Ну, ясно дело…
Приводят нас к метровому пенёчку. И выясняется, что с этого пенёчка надо падать спиной вперёд остальным на ручки. Ну, тут у меня отлегло… мать честная, во напужали — да над этими падениями только ленивый не ржал. Стало быть, не стрейч у нас сегодня, а развлекушка на природе, детский сад. Ну, я и успокоился. Каспер, похоже, вообще в соседний лес усвистал — не видно его и не слышно, во раздолье.
Попадали мы все как велено — на руки падать всё равно, что на пуховую перину. Кто-то даже заартачился, чем меня весьма озадачил — это что у них за Каспер в головах сидит, если им полметра не пролететь? Понятно, что фишка в доверии, вернее, в его отсутствии — так даже если не поймает никто, лишь копчик отшибёшь, чего тут артачиться?.. Мне-то на задворках сознания вообще глумливые мыслишки лезли: хорошо бы упасть, да так башкой треснуться, чтоб этот треклятый Каспер и вовсе пропал, а то не жизнь, а мучение сплошное… Да где тут треснуться дадут, с такими инструкторами…
Потом пошло-поехало. Какие-то паутины, сетки, клетки, классики, лабиринты — до чего увлекательно, мать честная! Сосны кругом, верёвки, и только давай соображай резче — интересно. И все с каким-то подсмыслом задачки, жизненные.
Проходим мы это всё, соображаем резче, и вот подводят нас к следующей аллегории. Стоят три дерева, и на уровне груди веревки натянуты буквой V. От одного, значит, к двум другим. И красные тряпочки почти на самых концах намотаны.
Вот, говорит инструктор, — новое задание. Забираетесь парой на веревки и каждый по своей доходите до этих красных меток. Приставным шагом. Кто первый?
Ленка вызвалась. Я, мол, знаю, я покажу. И Женя наш тут как тут: а я твоей парой буду. А давай.
Забрались они с приступочка на верёвки, ладошки сомкнули, как первоклассники, и пошли. Шаг, остановка, другой, остановка — быстро добрались. А в конце, у тряпочек, они сами выглядели как буква V, только перевёрнутая. И весьма пологая.
Кто следующий? А я рядом стоял. Я, говорю, следующий. И на Коляна поглядываю, вроде моей комплекции парень. Тот кивает и давай пробираться к приступочку.
Не-ет, смеётся инструктор, — это упражнение гораздо эффективнее, когда мальчик с девочкой идёт. И посмотрел… а кто перед ним стоял? А Маринка стояла собственной персоной да глазками хлопала. На неё и посмотрел. Так та плечами пожала, и улыбнулась. Почему бы и нет, если да? И по мне озорно стрельнула.
Как налетел на меня мой мучитель: бух поддых, цоп за горло… ни вздохнуть, ни охнуть. Только краснею от натуги.
Сглотнул кое-как, полез на ватных ногах. Рученьки дрожат, сердечко заходится… Ладони у Маринки маленькие, узкие, холодные. Глазища — как два омута. Лицо серьёзное, встревоженное. Черт, небось подумала, что мне страшно. А чего тут бояться? Вздохнул я покрепче, головой тряхнул и на её ноги смотрю. В смысле, синхронно шагать нужно.
Шаг. Другой. Не утерпел, на лицо её смотреть начал. А как она тоже глаза подняла — этот заявился. Скалится, отвороти, мол, зенки, не про твою честь. И пальцами мне в глаза тычет. А я не отворачиваю, моргаю только, как припадочный.
Через метр тормознули мы с ней. Длины рук хватать перестало, чтоб вертикально шагать — теперь, оказывается, нам друг на друга валиться надо. И тоже синхронно. А как я на неё навалюсь-то, рехнулись, что ли? Раздавлю к чёрту, вниз спихну. И ей не по себе. А идти надо: шагай, торопись, очередь ждёт. Качнулись навстречу, взглядом в ноги уткнулись и дальше поскользили. А потом опять давай в гляделки играть. Обвыклись. Причем, поначалу мы попы оттопыривали — неудобно как-то всем весом наваливаться, — а чем дальше шли, тем больше понимали: не- ет, именно всем весом, полностью, по-взрослому.
Какие эти веревки оказались короткие! Как две лебёдушки причалили, разве что шеями не сплелись. Ох ты ж… я так понял, что мне можно уже домой валить. Свой стрейч сегодня отработал по полной программе, шоб я так жил. Ага, разбежался. Как спрыгнули — тоже синхронно, — так она мне в сторонку кивает: пойдём, поболтаем.
У-уу, думаю, вот и очередная растяжечка пришла. А Каспер мне в ухо влетает и давай там орать, в пустой голове: смерть твоя пришла, смерть! Смерть!!!
Отошли мы к сосенке и смотрим, как следующая пара на верёвки лезет.
— Ну и как тебе? — улыбается Маринка. И у меня сердечко сразу: тугудуххх! тугудуххх!
— Э… жуть. Странно, что я тебя… э-мм… не раздавил.
— Сне! Гу! Ро! Чка-а!!!
Что-то забрезжило на грани сознания, заворочалось, ворвалось, разметало дивный сон — грубо, нахраписто… сон поплыл, истончился и исчез без следа.
Через какое-то время я осознала себя проснувшейся, свирепо задрыгала ногой, спихнула с себя пуховый, снежный покров и с протяжным стоном села.
— Сне! Гу! Ро! Чка-а…
Я медленно разлепила глаза и повернула голову. Растрёпанные кудри мои, казалось, пережили буран — визгливый источник непотребства сквозь них я еле разглядела. Чудовищные крики неслись из волшебного зеркала в углу опочивальни — в нём маячила разукрашенная ёлка, егозящие на стульчиках детишки и смущённо перетаптывающийся с ноги на ногу дедушка. И тут уж я проснулась окончательно!
Мор весны, да сколько можно!!! Хорошо, что они меня не видят!
Завьюженной позёмкой я вылетела из постели, кинулась к купели и пустила живую воду во весь напор. Так… что? Кофе? М-м… нет. Сегодня — диетический коктейль. Я кинула колкий взгляд на морозильный комбайн, и тот нехотя заурчал.
— Нет, ребята… давайте позовем очень дружно!!!
У меня заломило виски. Ох, с этим надо что-то делать! Я схватила волшебное ай-зеркальце, и вспорхнула с ним на весы.
— Сне!!! Гу!!! Ро!!! Чкааа!!!! — зазвенело у меня в ушах. Вот злодеи…
В зеркальце показался аристократичный лик старого ворчуна. Он, в свою очередь, подслеповато вглядывался в моё лицо. Да, он тоже меня практически не видел, но по другой причине. Ничего, скоро разглядит… Я пока скосила глаза на заиндевевшее табло весов. Ой-е-е… это ж просто ужас! Где это я так?! Нешто у кикиморы?.. Да мы там, почитай, и не трапезничали…
Ворчун меня, наконец, разглядел. Его безволосые брови взметнулись вверх в изумленном негодовании.
— Шо?!! — вымученно простонал он, — опять?!!
— Кощеюшко… — я затрепетала ресницами, смахивая мгновенно замерзающие слезинки. — Выручай…
— Сударыня! Это решительно исключено!!! Ну сколько можно? Я старый, больной маг — у меня подагра!!! В конце концов, вы меня компрометируете!
Запоздало пришло озарение —это я себе надысь пончик наколдовала, вот что!!! Потому что огорчилась… Какие мне теперь весы…
— Кощеюшко… — я заломила руки и поникла головушкой — взгляд опять упал на треклятые весы, и по щеке скатилась уже настоящая, солёная слеза — щека тут же зачесалась. — Ну в последний-препоследний разочек!
— Невермор!!! Вы мне это каждый год обещаете!!!
— Ну ва-аше бессмертие! На сей раз слово моё твёрдо, как айсберг!
— Охохонюшки… Ну что ты с ней будешь делать…
— О, я таю… сударь, вы — прелесть! — я чмокнула его изображение, сбросила вызов, кинулась к туалетному столику и начала наносить тончайшим слоем амброзию на лицо. Амброзия в сочетании с живой водой выдает потрясающий эффект! Все завидуют!
— Дети! — неслось из-за спины, — я только что узнал, что мою внучку похитил гадкий Кощей Бессмертный!.. расскажи нам, лисичка, как это случилось?..
Ай-зеркальце опять засверкало. Эт-то ещё кто?.. А, подруга…
— Ты представляешь?! — защебетала Кикимора, — что вчерась учудил этот охальник Леший?!
— Угум, — промычала я, так как мне нельзя было шевелить лицом. — Угумумум… — в смысле, рассказывай!
Я зажала ай-зеркальце плечом, взяла коктейль и отправилась к наполненному, пузырящемуся источнику. Пока они занимаются моим освобождением, у меня ещё часик есть.
Нет, но всё же — решено! Это — в последний раз! На следующий год я буду вовремя. Клянусь бородой дедушки!
В одной далекой Вселенной… Нет, не так.
Сначала было слово.
Ммм… тоже нет, слово было позже…
Сначала был Хаос. Был он красив, затеист и безответственен.
Хаос умел и мыслить — ergo существовать, и, одновременно, хотеть всё поменять в своей неустроенной жизни. Дробясь на мириады концептуальных сущностей, он доказывал в жарких спорах с ними-собой бесцельность, регрессивность и деградацию существования собственной действительности, но всякий бессчётный раз оппоненты били его непреклонными сингулярными контраргументами. Бесконечность дробилась, закручивалась, схлопывалась — споры не утихали. Хаос раздражался: собеседники, какими бы умными и интересными они ни были — вконец надоели, захотелось новизны.
И Хаос понял, чего ему недостает. «Да будет Гармония!» — возликовал он, и во Вселенной вдруг очутилась Гармония.
— Что это за бардак!? — ужаснулась она, посмотрев по сторонам.
— Хаос, — обиделся Хаос.
— Ну уж нет! — дерзко заявила новая хозяйка. Существующая действительность вздрогнула в тот момент. Она синхронно и одновременно вздрогнула во всех точках пространства — Хаос впервые тогда пожалел о собственной несдержанности и, заодно, о грядущих переменах в своей жизни. Гармония споро и профессионально распихала всё по местам, отделила гравитационное излучение от вещества, саннигилировала материю с антиматерией, получив тем самым электромагнитное излучение и вообще всерьёз занялась пространством, что-то сердито бормоча себе под нос.
Шло время, Вселенная расширялась и облагораживалась. Приведя мир в более-менее пристойный вид — энтропия Хаоса постоянно что-то портила, сбивала, взрывала — Гармония успокоилась и, приняв позу лотоса, недвижимо зависла в точке сосредоточения Вселенной.
Хаос выдохнул. Он посчитал, что легко отделался. Впрочем, через несколько миллиардов лет ему пришло на ум, что это, в общем-то, его жилплощадь — да и вообще над оппонентами он привык доминировать. Что это она тут…
И Хаос легонько толканул сожительницу в бок. Выведенная из транса Гармония, распахнув прекрасные глаза, стала внимать кто она такая, кому всем обязана и как ей надлежит вести себя в дальнейшем. Ей хватило ума не перечить — ведь если она пойдёт на конфронтацию, новый мир снова канет в хаос и разруху.
— Да, дорогой. Это всё?
— Всё! Теперь отдыхай.
Хаос был доволен. Он довел Вселенную до совершенства и теперь мог спать, сколько ему вздумается: теперь с его выстроенным миром разберётся любой гомункул.
Прежде, чем отбыть в астрал, Гармония решила опять привести в порядок всё то, что испортилось за прошедшее время. Покончив с делами, она устремилась к точке сосредоточения, но там уже похрапывал Хаос, чуть вздрагивая во сне. И новому миру, опять-таки, такое развитие событий было на руку — Гармония вздохнула и присела рядом, пытаясь найти покой, не входя в транс. И у неё получилось.
В течение последующего десятка миллиардов лет они просыпались и по очереди, и вместе, и в дурном расположении духа, и в благоприятном — жизнь текла своим чередом. Вселенная научилась быстренько и погружаться в хаос, и достигать гармонии в зависимости от того, кто в мире хозяин на сегодняшний век. Но усилиями Гармонии мир чаще склонялся к порядку и благоденствию, нежели к глобальным катаклизмам. Хаос был таким неловким — он совершенно не мог пронестись по Вселенной, чего-нибудь при этом не своротив. Гармония уже привыкла минимизировать ущерб от его присутствия в совместном пространстве и не обращала на досадные неприятности большого внимания.
Она занималась благоустройством Вселенной: развешивала светильники, разбивала клумбы и дорожки. Цветникам требовалась определенная температура и какая-никакая мобильная живность — Гармония обеспечила в каждом оазисе и то, и другое. Живность плодилась и размножалась, умнела и совершенствовалась, но порой и погибла подчистую, если Хаос спросонок ронял на клумбу что-то непотребное. Гармония давно привыкла к фортелям такого рода, трудности её не пугали — механизм возрождения жизни на клумбах запускался сам.
Однажды проснувшись и отправившись на очередную проверку, Хаос спросонок споткнулся о газовый гигант, едва не воткнулся астральной головой в одну из своих клумб и обнаружил там снующих туда-сюда зверьков.
— Органика, — презрительно фыркнул Хаос, поковыряв клумбу ногтем. — Терпеть не могу бессмысленности существования! — сказавши это, Хаос размножил свои микроипостаси и влетел ими в только что созданный мозг зверьков.
Гармония ахнула. Конец клумбам, подумала она и, так же размножив свои сущности, тоже попыталась заполнить ими остатки несчастной живности.
— Э, куда? Тут занято! — запротестовал Хаос.
Но Гармония убедила его, что с ней всем будет лучше. Хаос сильно в этом засомневался, но махнул астральной рукой на очередные капризы Гармонии. Благо в мозг зверьков она не лезла, и особых разрушений в их организмах не учиняла.
Зверьки постепенно становились людьми, согласно генеральной линии развития всего сущего. Структурировав своё общество, они научились воевать, обращать пленных в рабов и строить города. У них появилась культура, эстетика и механика. Хаос на их успехи нарадоваться не мог.
Гармония же, как всегда, только мешала. У людей появлялись душевные терзания, чувственность, совесть. Они стали долго ходить вокруг да около, взмахивая ручонками и хватаясь за грудь, вместо того, чтоб как раньше — смело бросаться на выполнение поставленных задач. И Хаосу это наконец надоело.
Вселенная опять тогда чуть не вздрогнула — Хаос бушевал и заикался от бешенства.
— Я — структуризация и порядок! — орал он каждой своей микроипостасью. — Мозг операции! У меня всё чётко и конструктивно! От тебя же одна регрессия и разруха! Бабья нестабильность! Ну что за дура!..
— А люди говорят, что разруха в головах…
— Разумеется!!! Что они ещё могут болтать, пока ты мешаешь всем жить! Убирайся! Убирайся отовсюду и не лезь в планирование жизни! От тебя толку нуль!
И тут уже Гармония почувствовала, что сейчас сама взорвется каждой точкой пространства.
— Ну уж нет! — дерзко возразила она звенящим голосом.
Она выскоблила Хаос из голов тех, до кого смогла дотянуться и с тех пор люди познали покой и уважение к собеседнику. Правда, некоторые несознательные индивидуумы, все еще подвержены деструктивному доминированию над кем бы то ни было вне зависимости от пола.
Но Гармония не опускает руки. Она верит, что мир ещё достигнет совершенства.
Лещинский редко спускался в подвалы замка. Пахло тут не очень, сырость пробирала до костей, да и многочисленные спиральные ступени могли свести с ума кого угодно. Того, что сейчас подвалы облюбовала инквизиция, никто не знал, у борцов с ересью хватало собственных резиденций: Ниса, Познань, Дорухов… Туда и свозили ведьм для казни. До севера страны у отцов-инквизиторов долго не доходили руки, вот он и согласился по просьбе кардинала приютить святых карателей. И, похоже, напрасно. И без того только недавно военный замок перестроили под епископскую резиденцию, а службы проводятся только для избранных, так теперь ещё и в подвалах основалась святая инквизиция. Не-ет, буду просить его высокопреосвященство о лишении нас такой чести. Епископская резиденция не занимается инквизицией, у неё и без ведьм дел хватает…
Войдя в пыточную, Лещинский брезгливо окинул взглядом немногочисленных пленников: одну ведьму горизонтально растянули на веревках, её поясницу высоко вздымал подвижный механизм, выгибая тело дугой. В рот ей лили воду, ведьма вяло булькала. Другая, подвешенная на вывернутых руках, не шевелилась. Видимо, их периодически меняли местами, чтоб кровь не застаивалась. И третьим, растянутым на дыбе, похоже, был тот самый колдун. Они слышали недавно его отдаленные крики, но сейчас он лишь тихо стонал.
К вошедшим приблизился отец-инквизитор, сухонький невзрачный аббат с рыбьими глазами и обожжённым лицом. Низко поклонившись, он озабоченно поджал тонкие губы:
— Ваше преосвященство… виноват… вам помешали крики? Я распоряжусь…
Отец-комендант прервал его жестом.
— Нет, брат. Расскажи его преосвященству про колдуна.
— Про колдуна! — облегчение, разлившееся по лицу инквизитора, покоробило епископа, но он промолчал.
— Сейчас… — аббат метнулся к столу и принялся рыться в свитках. — Вот. Иржи Корбут, при содействии жены-ведьмы и при Божьем попущении, призвал демонов, после чего при их помощи создал машину для порчи скота во всем княжестве. Удои упали на треть, пока мы не нашли злоумышленников. Но жена, демоны и машина исчезли, теперь мы пытаем его для того, чтоб он выдал нам их местоположение. После чего колдун будет придан вашему высокому суду. Наша просьба: отлучение от церкви и аутодафе в силу невиданного масштаба порчи.
Голос инквизитора вначале дрожал от рьяной поспешности, но к концу свитка окреп и стал даже несколько торжественным.
Епископ, дотоле не сводивший глаз с инквизитора, посмотрел на колдуна. Так. Удои, значит. Лето в этом году выдалось поганым, засушливым. Видимо, этого колдун и добивался. За такое и четвертовать мало…
— А что он говорит в свое оправдание?
— Ересь! — взвизгнул инквизитор и в порыве взмаха рук чуть не выронил свиток. — Ересь, ваше преосвященство, я не смею…
— Следствию нужны любые сведения, какими бы бредовыми они ни были, вы понимаете?
Инквизитор засопел. Титаническая внутренняя борьба с сомнениями отразилась на его лице.
— Оправдания, — зло процедил он. — Если бы мы принимали во внимание оправдания еретиков, святую инквизицию следовало бы упразднить. Они ведь все невинны, как ангелы небесные. Этот клянётся, что машину принесли с собой демоны, и что его жена перемещалась с её помощью в прошлое и будущее. Странно, что не на луну! Бред! Это противоречит устройству мира!
Епископ, несмотря на мрачную обстановку, позволил себе улыбнуться:
— Забавные у него оправдания… Спасибо, святой отец. Продолжайте и сообщите нам, когда ведьма будет обнаружена. Именно она меня интересует, вы поняли?
Инквизитор упал на колени и принялся уверять, что всё понял превосходно. Его клятвенные заверения продолжились и после того, как массивная, тяжёлая дверь подвала закрылась за ушедшими. Громкость торжествующего голоса была соизмерима с недавними криками колдуна.
Прошло два дня. У замковых ворот каждое утро появлялся очередной ящик с некой частью двойника епископа. Левую руку Лещинский проигнорировал, а на голову сходил посмотреть. Голову, похоже, отделили от тела иным способом, нежели конечности — шея её, судя по следам, была перетёрта верёвкой, либо чем-то похожим: тупым, гибким и жёстким. Само лицо сердобольные служители прикрыли полотном, но широко раскрытый рот читался весьма явственно. Остальное дополнило буйное воображение епископа. До кровати он снова добирался с помощью отца-настоятеля.
Однако через час произошло радостное событие: дверь зала раскрылась, и в епископские покои вошёл долгожданный пан Ружек, лекарь замка. На его лице странно уживались и искренняя радость от встречи, и озабоченность состоянием епископа. В руках он держал небольшой сверток. Небрежно бросив его на прикроватный столик, лекарь, попутно рассказывая, с какими приключениями он добирался до резиденции, осмотрел пациента.
— Упадок сил, ваше преосвященство, полнейший упадок. Срочно отдыхать! В Бад-Фильбеле, под Франкфуртом, превосходные лечебные источники, искренне рекомендую. А это вам, — расплывшись в улыбке, лекарь пододвинул сверток поближе к кровати. — Я ведь к вам сразу с дороги, мне не терпелось увидеть, как вы воспримете мой скромный подарок.
Лещинский подозревал, что скрывало обёрточное полотно, поэтому руки его дрожали. Лекарские ботинки, оказавшиеся внутри свертка, тоже были неотличимы от тех, что он видел раннее. Отшвырнув их так, что они отлетели к дальней стене, епископ откинулся на подушки и прикрыл глаза. Так. Двойник, значит…
Лекарь, судя по звукам, собрал раскиданные ботинки и молча исчез из комнаты: то ли обидевшись, то ли сообразив, что подарил явно что-то не то. Лещинский был безмерно благодарен ему за безмолвие. Треклятая лекарская обувка, рука с перстнем и распахнутый в пароксизме боли рот стояли перед его глазами, как распятие. Какой ещё, в преисподнюю, двойник?! Нет никакого двойника. Это его руки и ноги! Его собственные. С какими там демонами спелась жена колдуна, что у них за машина — неважно, но они вскоре его поймают, как ни запирайся в самом глухом подвале замка, и начнут кромсать колуном епископские конечности. Будут без малейших сомнений, так как он видел их собственными глазами, трогал и даже резал ножом. Если он казнит еретика, призвавшего демонов, то демоны казнят его, именно на это указывают ящики с их содержимым.
Божье попущение, говорил инквизитор. Это когда Господь знает, что человек нагрешит, но всё равно ничего не делает. Потому что свобода воли человека выше Его власти. А есть ли свобода воли у него, приговорённого к немыслимому четвертованию? А если заглянуть дальше? Не выше ли епископская власть Божьей, если Всевышний не в силах наказать еретика, а он, грешный богохульник, в силах? Либо, на что, видимо, надеются ведьма с демонами, он должен оправдать еретика и не отдавать светским властям для казни. Тогда никто его ничем кромсать не будет.
Тем же вечером отец-инквизитор, трясясь от страха, поведал настоятелю, что колдун ничего не знает, а если пытки продолжить, то до казни не доживёт ни при каких ухищрениях. Через полчаса состоялся суд. Колдуна поддерживали двое монахов, он практически висел у них на руках. А Лещинский подумал о том, что впору поддерживать его, епископа. Дрожь пробирала до костей, колени подгибались.
Но он нашел в себе силы грохнуть молотком о стол:
— Виновен. Отлучить от церкви. Выдать светским властям.
Однако, пан Волек быстро преисполнился важности, как только понял, чего от него ждут. Степенно стянув покрывало с ящика, егерь без лишних колебаний взял отгрызенную ногу и деловито полез ковырять пальцами в драной человеческой плоти. Не обращая внимания на отшатнувшихся клириков, он сосредоточенно осмотрел, обнюхал и обмусолил что велено. Затем поскрёб в затылке и небрежно кинул ногу обратно в ящик.
— Это не зубы, вашество.
— Как не зубы?! — вскинулся библиотекарь. — А что?
— А что угодно. Кайло, колун, цеп — а скорей вам, вашество, надобно военного звать. Нога перебита, а не отгрызена. И били, то есть перебивали, долго.
— Точно не зубы? — епископ настолько ясно представил, как кайлом отшибают ногу у живого человека, что зубы его непроизвольно сжались.
— Да точно, вашество, видите, — пан снова схватил ногу и принялся вертеть так, чтобы всем было видно, — бороздки тут должны быть, бороздки… и от волчьих, и от медвежьих бороздки бывают, а тут нет ни рожна… опять же мясо не разодрано, а… как это… длинненькие такие свисать должны… лохмотьюшки такие… вот здеся… вот жила, видите? Свисать должна…
— Благодарим вас… пан Волек, — чуть побледневший отец-комендант, стрельнув быстрым взглядом на епископа, прервал егеря отторгающим жестом. Пан Волек, в этот момент оттянувший кожу ноги особо далеко, вдруг сник, аккуратно положил конечность в ящик и снова подавленно застыл в ожидании следующих указаний.
— Благодарю, пан Волек, — кивнул епископ. — Вы очень нам помогли.
После ухода егеря все силы прихода были брошены на поиски сведений о лекарском ботинке. Но поиск успехом не увенчался. Зато на следующий день у ворот замка обнаружился новый ящик, неотличимый от вчерашнего. Разогнав безмозглых слепых олухов, которые вообще-то были зрячими нищими, специально посаженными у ворот для обнаружения посыльного, ризничий принес новый ящик в сакристию. Скрипя зубами от бессильной ярости, он послал за столяром, епископом и остальными участниками трагедии, медленно превращающейся в фарс. Скоро можно будет не посылать в лес за дровами, дрова исправно и ежедневно сами будут появляться у замковых ворот. Но этого он не узнает, так как его ушлют в самый дальний и глухой монастырь за нерасторопность при исполнении служебных обязанностей. Завтра он посадит у дверей пана егеря с кучей собак, авось тот поймает злого шутника с большей вероятностью.
Первым в сакристию вошел отец-комендант и сообщил, что его преосвященство отбыл в Гейльсберг, свою епископскую резиденцию. Он собирался поискать интересующие их сведения в более обширных источниках. У ризничего немного отлегло от сердца: стало быть, его не ушлют в монастырь прямо сегодня.
В ящике, как и предполагалось, обнаружилась очередная нога, на сей раз левая. В остальном она мало отличалась от предыдущей.
— Утром чтобы все стояли у ворот, все, кто есть! — велел отец-комендант, впервые в жизни, похоже, повысив голос. — Проследи за этим, брат.
Ризничий склонился в почтительном поклоне. Может и вовсе не ушлют? Завтрашний день покажет.
На следующий день под вечер к замку подкатила карета епископа. Пан Лещинский степенно спустился на бренную землю и направился было в свои покои отдохнуть с дороги, но необычное безлюдье во дворе заронило некие сомнения: единственный бестолковый служка, встретивший епископа у замковых ворот, трясся, как осиновый лист.
— В чём дело? — досадливо осведомился его преосвященство, и служка бухнулся ему в ноги. Выл он при этом так нечленораздельно и невообразимо, что епископ отпихнул дурака с дороги и решительно направился в малую сакристию. Что там у них стряслось?! Епископ терялся в догадках. Однако его проводили в сарай, стоящий на отшибе. И, войдя в сарай, епископ понял, почему: давешние ящики должны были уже ощутимо пованивать, но трупного запаха почему-то не ощущалось.
На приснопамятном табурете стоял уже третий ящик, а подле него, на полу, ещё два. Понятно.
— Я так вижу, что вы всем гарнизоном не можете отловить местного пройдоху, который делает из нас идиотов? — ледяным тоном осведомился епископ. Присутствующие в количестве шести священнослужителей все как один распростерлись ниц и смиренно ждали кары. — Что за цирк вы тут устроили?!
Присутствующие не пошевельнулись. Изумлённый епископ подошёл к ящику и смахнул на пол крышку. В ящике лежала рука. Правая. С таким же измочаленным концом. Отодранная от туловища рука с перстнем епископа на среднем пальце.
Его преосвященство сглотнул комок, подкативший к горлу, и медленно взял изувеченную конечность левой рукой. Приставил к правой, затрясшейся, как в лихорадке. Руки были неотличимы: тот же шрам на указательном пальце, те же узловатые суставы, та же пергаментная кожа.
Он очнулся на полу. Лоб его покрывала мокрая тряпка, а вокруг суетились священнослужители. Отец-комендант стоял перед ним на коленях и держал миску с водой. Лицо его было мёртвым и серым, как мостовая.
— Это демоны, ваше преосвященство… — залепетал он, заикаясь и всхлипывая. — Демоны… мы все стояли у ворот, но ящик… ящик появился сам по себе, никто его не приносил…
Епископ закрыл глаза. Демоны. Вероятно, весьма вероятно. Он только сейчас заметил, что судорожно сжимает левой рукой правую. Не отгрызенную, а живую правую руку, ещё пока свою. Но уже саднящую в том месте, где заканчивалась та рука, из ящика. Кайлом или колуном её отмаксали? Матерь Божия, сохрани и помилуй, что ж это творится… За что…
Он с кряхтением сел и смахнул нелепую тряпку со лба. Спокойно. Нечистая сила, вернее, противодействие ей — его прямая обязанность. Ещё посмотрим, кто тут кого сведёт с ума.
Он потребовал нож и жестом велел подать ему один из ящиков, стоявших в двух шагах от него. Скинув крышку, епископ, уже не смущаясь, достал ногу, повертел в руке, примеряя, как она должна расти. Тоже правая. Так. Лекарский ботинок долой. Теперь долой свою туфлю. Сравниваем. Опять неотличимо. Та-ак. Втыкаем нож, разрезаем. От большого пальца до щиколотки. Рассматриваем. Обычная мертвая плоть, не муляж.
Так.
Отшвырнув изувеченную конечность, епископ требовательно протянул руки вверх. Пятеро кинулись к нему, чтоб помочь подняться и отвести в покои. Ему нужно было подумать. Что за неотличимый двойник объявился в их землях, откуда он взялся? И что вообще означают эти посылки?
Через четверть часа Лещинский вызвал отца-настоятеля.
— Скажи-ка, брат мой… Нет ли у святой инквизиции подходящей кандидатуры на четвертование в ближайшие дни?
Отец-комендант оторопел и секунду смотрел в никуда округлившимися глазами.
— Вы шутите, ваше преосвященство? Завидую вашей выдержке. Святая Мария, четвертование… ну конечно!
У Лещинского в глазах мелькнула горькая ирония, и святой отец смутился:
— М-мм… но всё же кандидатуры нет, еретиков не четвертуют — кому, как не вам об этом знать. Правда… постойте-ка… колдуна поймали. Два… Святая Мария, три дня назад. Ваше преосвященство, я совсем забыл, я не придал значения… но ему грозит аутодафе!
— В чем его обвиняют?
— Колдовство, — комендант истерически прыснул. — В колдовстве обвиняют, машину сатанинскую выдумал, да я подумал, что брешет инквизитор, прошу прощения… Святая Мария! Я немедленно иду к нему.
— Нет. Вместе пойдём. Помогите-ка, святой отец…
Женщина плакала безутешно, навзрыд. Ничуть не смущаясь обступивших её людей диковинного вида.
Марек, только что вошедший в комнату, хмуро обозрел скудную обитель, саму женщину, стоящую перед ней группу и, напоследок, обеденный стол, единственный в доме. К такой еде он не притронулся бы и в голодном, жутком кошмаре. Алексей оглянулся на скрипнувшую дверь, остальные не пошевелились.
— Чума?
— Инквизиция.
Марек разочарованно вытянул губы. Инквизиция. Теперь понятна безутешность женщины. От чумы они могли спасти, от инквизиции — нет.
Проклятье. Собачьи времена. Какого черта они сюда поперлись? Других времён нет? Но он знал, какого черта. Историки, входящие в их группу, ради своих неведомых нужд могли посетить не только глухое средневековье, но и подвалы инквизиции, и не только в виде экскурсантов. Ф-фанатики науки, зла не хватает…
Алексей, пристально изучавший его лицо, хитро прищурился и приглашающе дёрнул головой вбок. Опять что-то придумал, егоза.
В сарае, где стоял аппарат, Алексей изложил свой план. Некоторое время Марек только хватал ртом воздух, потом так рявкнул на изобретательного идиота, что с ограды сорвались тощие галки.
— А что мы теряем? — Алексей и бровью не повёл.
— Ресурсы мы теряем! Немалые ресурсы! Ты представляешь, сколько времени нужно, чтоб вырастить тело? Плюс подробности: одежда, шрамы… перстни!
— Мы не будем его выращивать, у нас есть скан.
— Скан печатает только неживые объекты!
— А нам и не нужен живой. Вот уж от этого увольте.
— Бред!
— А если получится?
— А если получится, что делать с остальными? Пара ведьм там висели, помнится…
— Если получится спасти одного бедолагу, почему бы не продолжить? В дальнейшем? Я предлагаю всего лишь пугнуть местного дурачка. В любом случае это альтернативка, парадокс исключён. Я перемещаюсь в день суда, капсулирую комнату, снимаю копию, а остальное — дело техники.
— А как отреагируют историки?!
— А мы им не скажем.
Марек скрипнул зубами. В принципе, он ничего не имел против — и время у них было, пока эти будут ковыряться со своими образцами… только почему-то всё его естество протестовало.
— Рубить будешь сам!
Заслышав шаги за спиной, епископ Лещинский отвернулся от окна, за которым под безрадостным серым небом серые деревья вяло раскачивали над заснеженной землей безлистыми заиндевелыми ветвями.
Это был служка — немолодой, сутулый едва ли не до горбатости и вдобавок, как незамедлительно выяснилось, косноязычный. Матерь Божия, неужели кроме таких вот убогих в здешней глуши никого не сыскать? И дернула же его нелёгкая в неурочный час попасться на глаза кардиналу! Впрочем, это всё-таки его епархия, а значит, ему и разбираться с этим странным делом. Все справедливо.
— Ваше прыщенство, — выдавил служка, отдышавшись, словно путь на второй этаж выдавил из него последние жизненные силы. — Привезли. Пожалте… вниз… все ждут.
Епископ молча кивнул и, не дожидаясь, пока это несчастное существо повернётся и отправится в обратный путь, быстро — в пределах подобающей сану степенности — спустился по лестнице в малую сакристию. Там его уже ожидали отец-комендант, ризничий и отец-библиотекарь, а на высоком табурете лежал небольшой, наскоро сколоченный из плохо оструганных сосновых досок ящик.
— Прикажете открывать, ваше преосвященство? — спросил ризничий.
Епископ кивнул. Ризничий сделал приглашающий жест, и мгновенно из сумрака в дальнем углу выступил и в три шага приблизился крепко сколоченный детина в светском одеянии — судя по всему, столяр, то ли замковый, то ли, скорее, приглашенный. Привычным движением он извлек из петли на поясе молоток с гвоздодёром, подцепил шляпку гвоздя, вывернул — тот протестующе скрипнул, затем повторил процедуру ещё несколько раз, снял с ящика крышку и поставил её на пол, прислонив к ножкам табурета.
— Благодарю, — сказал ризничий, и столяр вновь растворился в сумраке.
Епископ с комендантом подошли к ящику первыми, остальные задержались на полшага. Лещинский заглянул внутрь — там на слое опилок лежала человеческая нога в тяжёлом лекарском ботинке. Или не нога? Стопа, что ли? Во всяком случае, она заканчивалась на шесть цалей выше обреза ботинка. И была она не отрублена, а отгрызена, причем епископу не хватило воображения представить, какие для этого понадобились зубы и челюсти.
— Господи Иисусе! — выдохнул отец-библиотекарь. — Последнее упоминание о великанах-людоедах в наших анналах относится к тысяча пятьсот тридцать второму году…
— Оставьте! — прервал его излияния епископ. — Какие ещё великаны? Какие людоеды? Вы когда-нибудь слышали о людоеде, питавшемся сырой человечиной? Нет, друг мой, здесь нечто иное. Совсем иное. Но что?
— Демон! — тихо, но убежденно заявил отец-комендант и поспешно осенил себя крестным знамением. — Козни ведьм! Это их бесовских рук дело. Надо бы добавить пару вопросов отцу-инквизитору — касаемо этой ноги. Сейчас у него есть, кого спросить.
Лещинский молчал. Он разглядывал лекарский ботинок — последнее новшество запада: некий француз, еретик-гугенот недавно весьма прославился на медицинском поприще. Его лигатуры, протезы, корректирующая обувь и прочие изобретения произвели в последнее время настоящий фурор. Даже замковый лекарь давно сватал ему — ему, епископу вармийскому! — эту гугенотскую дрянь, исправляющую стопу. А всего ужасней было то, что он вовсе не прочь поносить эту дрянь, если она хоть на немного снимает боль после долгой ходьбы. «Жалко, что обрубок ноги только один», — хохотнул Нечистый где-то в глубине его головы. Епископ чуть заметно поморщился и тоже перекрестился:
— Вопросы задайте, а на демонов не рассчитывайте. Скажите-ка, святой отец, а где егерь нашей епархии?
— Егерь? Пан Волек? А где ему быть — в соседней деревне живёт. Прикажете послать?
— Прикажу, прикажу… — рассеяно пробормотал епископ. Он подождал, пока комендант даст поручение подскочившему служке и продолжил: — Случалось ли вам, братья, видеть где-либо такую обувь?
Все присутствующие отрицательно помотали головами, и только библиотекарь обмолвился, что слышал о такой от лекаря замка.
— Вот именно, обувь редкая, лекарская. А где наш лекарь?
— Пан Ружек? — вскинулся комендант. — Во Франкфурте лекарь, на консилиуме. По крайней мере, он так сказал. Уже неделю как, и со дня на день приедет.
— На консилиуме. Так. Пока егерь с лекарем не приехали, у нас небольшая пауза. Разузнайте, кто хоть что-то слышал о лекарских ботинках, и мы попробуем найти потерпевшего. Не стоит терять время, начинайте.
Епископ благословил присутствующих и откланялся. Он не видел большого смысла перебирать нелепые варианты и досужие глупости. Его высокопреосвященство любит конкретику, фантазии его не интересуют — вот мы и ищем конкретику. У парадных ворот замка незнамо откуда появился ящик. В ящике нога, на ноге лекарский ботинок и, судя по всему, следы укусов. Об укусах нам поведает егерь — он единственный, кто хоть что-то понимает в следах от зубов, а святые отцы пока займутся ботинком. Моё дело — найти преступника, кем бы он ни был. Великаны, бродившие сто лет назад, и демоны преисподней вряд ли тянут на роль искомого злодея. Или, что вероятней, злодейки.
Епископ не нашагал столько, чтобы у него заболели ноги, но прилечь уже хотелось. Тем не менее, Лещинский прошел в часовню и опустился на колени у алтаря. Всякое достойное дело начинается с молитвы, этим он и собирался заняться со всем возможным тщанием. На молитву времени у него было в достатке.
Видимо, пана Волека помогли доставить в Лидзбарк небесные ангелы, либо бестолковый, но рьяный служка вконец загнал замковых лошадей. И трёх часов не прошло, как епископа позвали в сакристию. У прикрытого полотном ящика собрались всё те же трое служителей и громила-егерь с бородой до пупа. Как он, интересно, пробирается сквозь бурелом? Борода не мешает?
Егерь торопливо поклонился епископу, затем всем присутствующим и испуганно застыл, не зная, можно ли начинать. Его робость так не вязалась с внешностью, что Лещинский кивнул коменданту с неким разочарованием. Если и этот будет нести чушь про великанов, то расследование явно зайдёт в тупик в первый же день, невзирая на молитвы.
Марти Макфлай вылез из машины. Едко зыркнул на уткнувшегося в свой экран Дока, захлопнул дверь и, вздохнув, достал телефон. Он уже видеть не мог ни Дока, ни эту, провонявшую плутонием, колымагу. Исправляешь прошлое, исправляешь — а проблемы всё множатся и множатся!
Так, ладно, надо звонить. Год-то тот? Он глянул на экран наручного… хронометра. Черт бы побрал все эти гаджеты, что правнук Дока изобретёт через полтораста лет. Марти давно уже перестал следить за их названиями. К чему, если после следующего вмешательства все они, возможно, будут называться по-другому? Если они вообще будут…
Мимо пролетела знакомая машина, зазмеилась молниями и исчезла, оставив на газоне две огненные полосы. Марти не удостоил её и взгляда. Это были мы? Или будем мы? Какая разница… так, не отвлекаться. Тридцатый год, да неужели… ну, наконец-то.
Он мысленно набрал номер и по привычке поднес телефон к уху.
— Грифф? Мой сс… я… я не буду продавать эту машину! У неё надо проверить правое переднее колесо! Правое переднее!
Тут трубка презрительно фыркнула, отчего Макфлай окаменел лицом.
— Никто, — проникновенно задышал он в трубку. — Никто и никогда не смеет…
Опять показалась похожая машина, уже едущая навстречу, и Марти даже узнал водителя. Это был старый, дряхлый Бифф, глумливо скалящийся с вызывающим чувством превосходства. Старик высунул в окно оттопыренный средний палец, ухмыльнулся, свернул в проулок и скрылся за поворотом.
Пока Макфлай хлопал глазами, к нему подскочил Док:
—Марти! Ты расстроил сделку?!
Макфлай поднес трубку к уху и услышал короткие гудки. Виновато взглянул на Дока. Тот взвыл.
— Марти!!! Тебе плевать на сына? А на временной континуум? Быстро!!! В машину! Мы должны успеть!..
Когда они вылетели из-за поворота к магазинчику «У Гриффа» и выскочили из машины, их глазам предстал смущенный Макфлай младший. На поясе у него болтался передничек с логотипом магазина. Мистер Стрикленд скептически оглядывал подержанную Теслу, в которую убежденно тыкал пальцем продавец. Подумав, покупатель полез за бумажником.
— Не успели!!! — взвыл Док. — Он сейчас уедет, через двадцать минут едва не разобьётся, угодит в больницу, а твой сын сядет в тюрьму! У Гриффа тут всё куплено!
Тут с небес пародией на фугас просвистело что-то чёрное, шмякнулась о крышу Теслы, пробороздило глубокую борозду и отлетело точнехонько в мистера Стрикленда. Марти с изумлением узнал в этом снаряде кусок паровозной трубы с врезанными хроноускорителями.
Они с Доком синхронно задрали головы, но в небе инверсионным следом лишь истончался черный дымок. Самого паровоза как и не бывало.
— Успели, — буркнул Макфлай старший. — Ну, полетели. Мы должны успеть их перехватить…
Лойт ввалился в прихожую на исходе дня и, замерев, настороженно втянул воздух чуйкой. Запах огорчённой жены заставил непроизвольно сократиться его эхолоты, органы страха и недоверия. Сейчас опять начнёт угрожающе потрясать хваталками, драть за чуйку, эхолоты, и органы доминантного существования. Что за наказание! Но если закрыть гляделки, то ночь вполне спокойно можно пережить.
Он по стеночке пробрался в спальню, и там его, разумеется, ждали. Лойт, мгновенно ощутив запах опасности, вжал мозговой мешок в тело. Но эхолоты остались не востребованы: жена, похоже, лишь беззвучно потрясала хваталками, пытаясь втолковать что-то новенькое. Лойт приоткрыл одну гляделку и, узрев запотевшую бутылку нашатыря в хваталке супруги, растрогался и потерял бдительность. Эхолоты расслабились, и в них тут же влился многоголосый хор. Коммуникационно-речевой посыл ничем не отличался от стандартного:
— У меня хваталки мёрзнут! Шубку хочу! Средство передвижения хочу! Ты когда ремонт закончишь, скотина?! Давай, я тебе бутылку, а ты мне шубку! Или…
Лойт затряс мозговым мешком, захлопнул гляделку и намертво запечатал органы страха и недоверия. Не-не- не, это мы уже проезжали, хватит. Тишина в доме должна быть абсолютной: посторонние шумы неприемлемы ни при каких раскладах!
Он продолжил путь к лежбищу, угнездился, отключил болевые рецепторы и впал в среднесуточную спячку. Ему снилась запотевшая бутылка нашатыря.
Наутро он обнаружил на себе обильные кристаллизованные осадочные отложения, анализ которых показал содержимое заветной запотевшей бутылки. Так вот в чем секрет таких сладких снов! Непривычно потреблять эдакую сладость через чуйку, но жену надо поблагодарить хоть за это…
Жены, однако же, нигде не наблюдалось. Ни в прихожей, ни в недоремонтированном кухонном погребке. Посреди кухни криво стояла раковина с плитой, а по полу искрились запотевшие осколки всё той же вожделенной тары.
Лойт растерянно потоптался на месте и с предельной осторожностью раскрыл один эхолот. Тихо. Он раскрыл оба органа страха и недоверия, и подрегулировал максимальное восприятие. Гробовая тишина, какое счастье… Хотя… чего-то недостает, какой-то мелочи. Лойт напряг мозговой мешок и понял: шума. Шума за гранью восприятия. Чтобы самого его не было, но он как бы был.
Тут в прихожей раскрылась дверь, и знакомый запах огорчённой жены ударил в чуйку.
— Ты доделал ремонт, скотина?!
Обрадованный Лойт с безмерным облегчением закупорил эхолоты, но, радостно выглянув в коридор, прирос к полу. На него, держа за руку дочь, надвигалась любимая теща. Лойт мгновенно всё понял, миролюбиво поднял хваталки и посеменил заканчивать ремонт.
СТОЛЬКО шума ему абсолютно не надо, не-не-не, это мы уже проезжали.
Теща подмигнула дочке и направилась к лежбищу.
Она любила, когда ей снился шум ремонта, и, если для этого нужно пожить у дочки, она, так и быть, поживет.
Пока не упьётся любимым шумом. Досыта.
Тут над головой спорящих возникло сияние и бессмертные вместе с растерянным человеком уставились на неведомый светящийся силуэт, обернувшийся вскоре вестником, хорошо знакомому Наю.
Лис со вкусом потянулся и смерил бывшего недруга хищным взглядом:
— Что ты тут делаешь, смертный? Тебе давно следовало или поселиться здесь, или улететь к своим хмурым собратьям. Или ты решил помериться с Богами красноречием?
Най молчал, молчали и Илата с Маркусом. В дело вступили вестники Богов, и от них самих, хоть и бессмертных, теперь мало что зависело. Лис покосился вверх, и на землю опустился крылатый конь.
— Садись, человек, лети на свой Архипелаг, и верни отрока родителям. Мы оба знаем, что ты с этим справишься без труда.
Най направился было к пегасу, но дорогу ему вдруг преступил Маркус:
— Нет. Не нужно возвращать нашего сына. Если он захочет, то вернётся сам.
Брови Лиса взметнулись вверх в немом изумлении:
— Ты никак решил оспорить волю Богов, Маркус? А что ты можешь предложить взамен?
— Свою жизнь, — ответил бессмертный.
Видимо, это единственный их ответ, пришло вдруг Наю на ум. Что тут у них еще есть?..
— Да будет так, — скользко улыбнулся вестник, и Маркус вдруг пошатнулся. — Правда, это наказание лишь за то, что ты посмел перечить Богам.
Илата кинулась к оседающему на землю мужу и крепко обхватила его руками, пытаясь удержать. Затем яростно взглянула на ухмыляющегося вестника.
— Иди домой, женщина, и ложись спать, — велел тот. —Утром вы снова начнете новый счастливый день. Как обычно.
У Илаты мелькнуло в глазах недоверие, но вскоре исчезло. Богам и их вестникам она верила свято. Бережно положив мужа на тёмный песок, она понуро удалилась.
— Возврати ребёнка родителям, смертный, — процедил вестник. — Прояви свои умения, как ты и обещал покровительнице.
Най, набычившись, смотрел на тело мужчины недалеко от своих ног. Воскреснет он назавтра или не воскреснет — тайна, доступная лишь Богам. Уж по крайней мере Маркус не мог этого помнить и тем более понимать, коли каждый новый день они тут начинают с нуля. И свое бессмертие он без колебаний обменял на выбор своего сына. То есть, не такие уж они тут безвольные, да? Стыд жёг душу — если бы он сюда не заявился, не взбаламутил парня…
— Я не полечу.
У вестника брови опять поползли вверх. Лик исказился, явив на мгновение старого ехидного прощелыгу.
— И ты туда же? — изумился он. — Маркус-то воскреснет наутро, а ты нет. Не стоит испытывать терпения Богов, смертный.
— А сам съездить не хочешь?
— Воля бессмертных, даже столь юных, свята. Вестники над ней не властны. Только ты можешь уговорить его вернуться.
У Ная на лице появилась упрямая улыбка. Он отрицательно покачал головой. Лис вдруг стал необычайно серьёзен.
— И что ты готов предложить Богам взамен? — вкрадчиво поинтересовался он.
— Свою жизнь, — был ответ. — Я же сам предлагал ему бежать отсюда. Пусть попробует вырасти. Так решил он сам, и отец с ним согласился. Не нам это оспаривать.
— Да будет так, — спокойно кивнул Лис. — Поживешь пока вместо него пару тысячелетий, пока новый дурачок не решит просветить, кто ты есть на этом свете.
И Най почувствовал, что сердце его замедляет бег. Последней его здравой мыслью было, что пара тысячелетий для беспамятного — это немного.
Старый Ойон со внуком спустился к воде — в одной из его лодок валялся сломанный гарпун, и рыбак нёс новое древко, примерить — впору ли…
Среди лодок он увидел ту, которую позавчера дал Наю. Крякнув, он обследовал её на предмет повреждений и, не найдя таковых, поскреб в затылке. Видно, и правда на маяк ездил. Ну и добро.
Внук тем временем не шевелясь смотрел на соседнюю лодку. Дед проследил его взгляд и увидел лежащего в ней мальчика. Он спал, сжавшись калачиком, обнимая здоровенную раковину. Ойон вздрогнул: он что-то похожее видел — давно, чуть ли не в детстве, и прекрасно понял откуда могла взяться такая раковина, непохожая ни на одну из существующих в природе. Он неспешно подошел к лодке, присел и тронул спящего за плечо. Тот заворочался, стукнулся локтем о банку, распахнул глаза и вытаращился на тех, кто его разбудил. В его глазах был такой испуг, что старый Ойон миролюбиво поднял ладони.
— Спокойно, парень, мы тебя не тронем.
Но мальчишка и не думал успокаиваться — он ошарашенно шарил глазами по людям, своей раковине и вообще по всему горизонту. Наконец он пришел в себя и вместо страха в его глазах промелькнуло лукавство.
— Значит, это правда… — прошептал он.
— Что правда? — прищурился дед.
— То, что он рассказывал. Человек. Как его… Най.
— На-ай… — протянул Ойон. — Рассказывал, значит. А нукось пойдём с нами, поснедаем — и там ты уже расскажешь, где встретил этого карася.
— Подожди… — парень умоляюще протянул раковину старику. — Ты можешь сделать так, чтоб в неё можно было дуть?
— Могу, — рассмеялся рыбак.
Эссиль смотрел на странного, доброго деда, на его внука, и в голове его был полнейший восторженный сумбур. Значит, боги всё же содрогнутся от зова его морской раковины. Сейчас он в это верил неколебимо.
А на остров он ещё вернется. Обязательно.
Пацан как ни в чем не бывало подплыл к лодке, уцепился за планшир и вытянул шею, сверкая и обшаривая любопытными глазами внутреннее устройство посудины. Затем взглянул Наю в глаза.
— Здрасте! А ты умеешь копать землю?
Най с трудом пришел в себя, выдавил ответную улыбку и кивнул.
— Умею, парень. Как тебя зовут?
— Эссиль. А там мои друзья, — он махнул рукой в сторону берега. — Давай, кто быстрее?
Не дождавшись ответа, он упёрся ступнями в борт, оттолкнулся и как мельница заработал руками. Наю припомнилось, как он сам был когда-то таким же веселым бездельником, и тяжкие мысли на какое-то время перестали его так нервировать. Он с ухмылкой пересел за вёсла и сделал первый плавный гребок, то и дело оглядываясь за спину, дабы не врезаться в старательного чемпиона по плаванью. Най собирался идти с пацаном ноздря в ноздрю, но как он ни махал вёслами — сначала небрежно, потом и в полную силу — догнать пловца так и не смог. Так-с, понятно. Чудеса тут работают только на местных жителей. Значит, нужно поскорее стать местным. Если это ему всё ещё нужно…
Они быстро доплыли до берега, Най высадился, поболтал с ребятишками, и попросил познакомить Эссиля с его родителями.
Секунд через десять перед компанией опустилась стая пегасов — именно в таком количестве, чтоб хватило всем, кроме Ная с мальчиком.
— Вы же купаться хотели! — рассмеялся Эссиль, наблюдая, как рассаживаются на коней друзья. Те растерянно поулыбались и улетели куда-то вправо, вскоре скрывшись из глаз. Най недоуменно смотрел им вслед. Что это с ними? Будь он в их шкуре, так угнездился в лодку и отправился бы путешествовать. Пегасов на изображениях Острова он насмотрелся немерено, а вот лодки не видел ни одной. Впрочем, летать наверняка им интересней, нежели плавать — а здесь, насколько он был наслышан, каждый делал, что хотел.
Они пошли пешком — идти было недалеко, а Най попросил показать, как тут живут местные люди. Когда пляж опустел, лодка, небрежно вытянутая на берег, стала пропадать. Вскоре от неё не осталась и следа, в том числе и глубокой борозды на песке. Затем плавно начал оседать и песчаный замок.
Отец Эссиля, Маркус, встретил гостя приветливо и повёл его туда, где стояли пустые дома. Мальчик, доведя Ная до дома, опять куда-то усвистал, и сыщик без обиняков смог разузнать у его отца, что тут творится со временем. Вернее, не смог — Маркус совершенно не понимал задаваемых ему вопросов. Какие картины, какие двести лет, вы о чем? Если хотите остаться на острове — живите, а не хотите — отправляйтесь восвояси. Жизнь тут прекрасная и безбедная, свежий воздух, море… Будто забота о собственном здоровье беспокоила Ная в первую очередь.
Когда они шли обратно, у нового островитянина по позвоночнику снова пополз липкий холодок. Теперь возникла перед глазами картина «Друзья». Равно как и доселе, узнавались то там, то сям остальные полотна с панорамами острова. Най с неизбежностью сумасшествия увидел ту же группу детей, с Эссилем; те же пальмы на заднем плане; те же постройки вдалеке. Сыщик только сейчас начал понимать, куда попал: островитяне, похоже, из века в век проживали один и тот же день — и именно этим объяснялось их бессмертие.
Дети не росли, взрослые — не старели. Они и понятия не имели, что такое «вчера» и «завтра». Что такое смена времён года или даже погоды. У каждого из них был счастливейший день в их жизни, и именно его они проживали из века в век. А у Ная… у него ведь была ещё какая-то жизнь. Другая… Пришлось напрячь память — контора, работа, заказы… О, покровительница! что тут творится с памятью? Остров так манил его когда-то, а теперь кроме острова он почти ничего уже и не помнит — лишь тени прошлого, никчемные и пустые. Остров всё же околдовал его — Най с трудом сосредоточился и поймал себя на мысли: с первой минуты на этом проклятом острове его тянет растянуться на тёплом песке и задремать, забыться в уютной неге умиротворения. Стать добрым, великодушным и безотказным. Мечта достигнута, не нужно больше никуда спешить, создавать, бороться. Впереди — сладкое, ощутимое счастье. Вечное и ежесекундное.
Волевым усилием он сбросил липкую патоку расслабленности — что делать? Бежать? А зачем? Разве не для этого он сюда стремился? Что его держит в Архипелаге? Память? На что она ему? Да, он человек действия — так можно и не сомневаться, что действия ему тут обеспечат ровно столько, сколько и нужно для полного удовлетворения. Бежать… Ради чего?.. Мысли вязли в гибельном песке умиротворённой, покойной нирваны. Зачем возвращаться, зачем?.. Что ему там, среди людей?..
И вдруг он понял. Додумался, вспомнил. Чтобы не потерять себя, вот зачем. Терять себя он не хотел, и ради этого мог помучиться неудовлетворенностью. Жаждой хлеба насущного и нередко ускользающей из-под носа Фортуной. Мольбам покровительнице и страхом, что в этот раз его не услышат. Вечным бегом по кругу вдоль стремнины, и неизбежно — к смерти. Он рано сюда пришел, вот что. Сюда нужно приходить умирать, а не жить.
Он вымученно улыбнулся и потрепал по вихрам подбежавшего Эссиля:
— Не, ребята, я поселюсь у вас, но не сегодня. Мне пора назад.
— Как скажешь, благородный Най, — ответил Маркус, удивлённо подняв брови. — Мне странно это слышать, обычно люди с удовольствием остаются жить здесь, среди нас. Но мы не смеем тебя задерживать. Я осмелюсь лишь предложить тебе разделить с нами скромную трапезу. На это у тебя есть время?
— Есть, Маркус. Конечно, я не откажу тебе. На обратный путь мне понадобятся силы. Но как я попаду обратно?
— Любой пегас с лёгкостью донесёт тебя куда пожелаешь. Пойдём, сегодня ты наш гость.
Они пошли обратно к дому. Эссиль снова упорхнул к друзьям, и отец его разъяснил, что голодным его сын тут точно не останется, пусть добрый Най не беспокоится. Маркус заинтересовался причинами скорого отъезда, и Най с охотой решил разъяснить гостеприимному хозяину что тут к чему. Начать он решил с описания своей жизни на Архипелаге — это, как он полагал, также заставит его самого не забыть за вялотекущей беседой и то, ради чего он решил вернуться.
Дома они встретили Илату, мать Эссиля, и проговорили почти до вечера. Непринужденный поначалу разговор перерос в бесконечный диспут — даже поняв всю бесцельность своей жизни, хозяева убеждали гостя, что только так и стоит жить. Трудиться — и тут же получать плоды своего труда. Мечтать — и обретать недостижимое, любить — и быть любимыми. Разве не для счастья живет любой человек? Не для удовольствия, не для удовлетворения своих потребностей?
Най в конце концов убедился — беспамятным людям не понять, что получение недостижимого тем слаще, чем дольше длятся попытки этого достичь. Не понять, что такое преодоление жизненных обстоятельств, разочарований; что такое рост и взросление собственного ребенка; Най испугался потерять себя, достигшего каких-то важных результатов, а для островитян достижение результатов являлось не целью, а приятным побочным эффектом самого существования. Под конец, озлобившись, он гаркнул так, что хозяева опешили:
— Да поймите же вы наконец, добрые и великодушные бессмертные — вы знаете, как устроена жизнь, а сын ваш — не знает, так как ещё не вырос! Любой ребёнок мечтает повзрослеть, а ему даже такое понятие неизвестно! Он переглядывается с девчонкой и не понимает в чём дело! И даже если поймёт — наутро он всё забудет, как и вы все, тут существующие!!!
Хозяева, побледнев, смотрели не на говорившего, а ему за спину. Най оглянулся. В дверном проеме стоял Эссиль, а в глазах его сиял нехороший блеск. В руках мальчик сжимал огромную раковину, обвитую водорослями.
Эссиль в гробовой тишине подошел к смутившемуся Наю и тихо спросил:
— Ты можешь взять меня с собой?
Такого упрямого человеческого лица Най не видел ни на одной картине. Да и не мог видеть. Он угрюмо скосил взгляд на его родителей, и увидел, как Илата твёрдо покачала головой. Най опустил голову.
— Иди спать Эссиль, — мягко обронила мать. — Наш гость сам не понимает, как и для чего мы живём. Я утром объясню тебе, если захочешь.
В этот момент Най понял, что никогда сюда не вернётся. Среди этих людей ему места нет. Он слышал, как Эссиль вздохнул и отправился вон из комнаты.
— Твой пегас готов, — поднялся Маркус. — Пойдём, я провожу тебя, чужеземец.
Най на ватных ногах поднялся и побрел вслед за хозяином. Постепенно он приободрился — гори оно всё черным пламенем, у него есть своя жизнь, и жить её нужно там, среди людей. А бессмертные пусть существуют здесь так, как привыкли. Они непробиваемы. Но вот пацана Наю было жалко.
Их догнала Илата и с криком набросилась на Ная. Оказалось, Эссиль исчез. И он, и его верный Аркун. И даже его огромная раковина. Маркус принялся успокаивать жену и заверять, что их сыну ничего не грозит, где бы тот не находился. Боги его любят и не оставят одного.