— Какая она красивая! — восхитился Санек, отступая на шаг. — Совсем как в книжке!
Друг склонил голову набок, осмотрел скульптуру от чуть выглядывающих из-под снежной шубки носков снежных сапожек до пушистой снежной шапки (шубку и шапку они специально обрызгали водой из пульверизатора и обсыпали мягким снегом, чтобы было похоже на мех) и педантично уточнил:
— Не совсем. Масштаб шестнадцать к одному.
И не понял, почему Санек засмеялся, но тоже улыбнулся в ответ. Спросил, подумав:
— Теперь она оживет?
Санек вздохнул.
— Нет.
Санек выглядел огорченным, Друг же скорее удивился. А расстроился так, за компанию просто.
— Почему? Мы что-то сделали не так?
— Как ты не понимаешь! Это же просто сказка.
За последний год Санек сильно вырос, пошел в школу и больше не верил в сказки. Особенно после похорон бабушки.
— Это только в сказках неживой человек может стать живым, — сказал Санек и поджал губы. Наверное, тоже вспомнил именно про бабушку. — А в жизни все не так. Если умер, то уже навсегда.
— А если не умирал? — спросил Друг осторожно. Имитация личности имитацией личности, но в школе есть такой предмет, Основы Безопасной Жизни называется. И что на нем проходят, Санек рассказывал. Ничего там хорошего не проходят, во всяком случае, для киборга.
— Это как? — удивился Санек и о бабушке, кажется, забыл. Вот и хорошо.
— Просто никогда не был живым. Как я.
— Скажешь тоже! — фыркнул Санек, окончательно успокаиваясь и засунув руки в карманы, чтобы отогреть: лицо снежной девочке они с Другом плавили ладонями вместе. — Ты живой! И вообще.
— А что такое «живой»?
— Ну… ты теплый!
— Батарея тоже теплая. Она живая?
Смеялся Санек очень заразительно, так и хотелось рассмеяться за компанию. Но забывать об ОБЖ не стоило.
— Слушай, — спросил Санек, уже перестав хихикать, но продолжая улыбаться, — а почему мы твою годовщину не отметили? Мне же тебя осенью подарили, правда?
— Шестого октября.
— Вот! А сейчас уже декабрь! Больше года прошло!
— Год, два месяца и двадцать восемь дней.
— Все-таки ты зануда! — сказал Санек, продолжая улыбаться. Без раздражения сказал, даже с гордостью. — Надо будет обязательно отметить, это ведь тоже праздник. Праздники — это хорошо!
— Приказ принят.
Год и почти три месяца. Два Хеллоуина, два Новых года, обычный и Старый (над концепцией которого Друг немного подзавис), День Независимости, День родителей, День мальчиков, и еще много других праздников, когда Санька привозили в город к отцу, настоящему хозяину Друга, и оставляли под опекой киборга надолго. Иногда до самого вечера. Иногда даже и на ночь. А еще в этом году существовали субботы и воскресенья, тогда Санька отпускали с ночевкой в обязательном порядке.
Хороший год.
— Если я понижу температуру кожных покровов — я перестану быть живым? — спросил Друг через некоторое время, когда окончательно понял, что о бабушке Санек больше не вспомнит.
— Да нет же! Вот глупый! Ты все равно будешь живым, у тебя же течет кровь!
— Я могу пережать сосуды имплантатами, и она не будет течь.
— Ну это же все твой чип! Он тебе просто помогает, вот и все. — Санек вытащил из кармана старенькую флешку, завалявшуюся там с прошлого года. Похмурил светлые бровки, разглядывая ее, и вдруг просиял: — Ну вот представь, что это тоже чип, типа как твой! Если его мне в голову вставить, чтобы он мне помогал, я же не стану от этого менее живым, правда?
— Снегурочка не оживет, потому что у нее нет чипа?
— Да нет же… — Санек вздохнул, поежился, роняя флешку в снег. — Просто мы живем не в сказке, тут такого не бывает. Пошли домой, а? Я замерз.
— Александр, сколько раз тебе говорить, чтобы не выходил гулять без перчаток?! — повторил Друг голосом своего настоящего хозяина. Санек хихикнул (его всегда веселило, когда Друг говорил не своим голосом) и потопал к крыльцу коттеджа. Надо было догнать, не отставая от объекта охраны далее чем на два метра, как предписывала программа. Надо было, да. Но сначала…
Воровато оглянувшись на уже отошедшего почти на три метра Санька (территория под защитой, частный двор, охрана на въезде в поселок, охрана на воротах двора, увеличение критического расстояния допустимо), Друг поднял уроненную им флешку и быстро воткнул ее в голову снежной девочке — глубоко, сразу же затерев снегом, чтобы не видно. У каждого должен быть шанс. Хорошо, что здесь слепая зона у камер. А теперь быстро вернуться к объекту охраны, пока никто не заметил.
Друг обернулся и замер. Потом, подчиняясь программе, сделал четыре шага и остановился снова. Потому что Санек тоже стоял неподвижно на нижней ступеньке крыльца. И смотрел на него, уже не улыбаясь.
— Ну и зачем? — спросил Санек тихо.
Любые слова можно списать на имитацию личности. Несанкционированный приказом поступок — дело совсем другое. Его никакой имитацией личности не прикроешь. И им, конечно же, рассказывают на ОБЖ, что такое сбойнувшие киборги, не подчиняющиеся приказам. Как они опасны, и как они палятся. Уже рассказали.
И как с ними следует поступать. Об этом рассказывают на первом же занятии, еще до знакомства со спичками. Потому что возможность столкнуться со спичками у современного ребенка гораздо ниже…
— Она все равно не оживет, — сказал Санек так же тихо.
Хороший был год. А к хорошему привыкаешь быстро. Расслабляешься. Теряешь осторожность.
Итог закономерен.
Друг улыбнулся криво, палясь по полной — теперь-то уж чего? Пояснил, сам не понимая зачем:
— У каждого должен быть шанс.
Он не надеялся, что Санек поймет. Он ни на что уже не надеялся. Хороший был год.
Жаль, короткий…
— Логично.
Санек помолчал, хмурясь и глядя в сторону. А потом вдруг спросил:
— Ты архивы когда стираешь?
Друг моргнул.
— По пятницам. В полночь.
— Сам?
— Сам. Если, конечно, хозяин не хочет что-нибудь просмотреть.
— Ага…
Санек помолчал еще, а потом решительно приказал:
— Сотрешь сегодня. Вот прямо до этих моих слов и сотрешь. Оставишь только приказ о стирании. Ясно?
— Ясно. Приказ… принят.
— Ну а раз ясно тебе, тогда в дом пошли! — буркнул Санек, по-прежнему глядя в сторону. — И руку дай! А то я совсем тут с тобою замерз, без перчаток-то!
***
P.S.
Когда утром следующего дня они вышли гулять, никакой Снегурочки во дворе не было.
И конечно же, этому было вполне логичное объяснение: ее мог убрать дворник-робот, для которого снежная девочка была просто неучтенным мусором на подведомственной территории, подлежащим утилизации. А следы его гусениц, конечно же, вполне мог прикрыть падавший всю ночь снег. И, конечно же, это было самое логичное предположение, потому что, ну сами подумайте, кто же всерьез верит в сказки?
P.P.S.
А вдруг?
ссылка на автора
На деревянном столе дребезжали, сталкиваясь, глиняные щербатые чашки и миски. На потолке ходуном ходили связки сухих трав. Даже старый сундук в углу подрагивал, готовый сдвинуться с места. Внизу, под полом, гигантские курьи ноги приплясывали, чтобы согреться, оттого вся избушка ходила ходуном.
– А ну, цыть! – зло прикрикнула Яга, топнула ногой.
Избушка замерла. Она чуяла, что хозяйка в скверном настроении, а значит – опаснее мороза и метели.
Яга подышала на затянутое морозным узором оконце, продышала глазок. За окном бесновалась снежная круговерть.
За спиной потянуло холодом: открылась и закрылась дверь. Грохнулась на пол вязанка дров. Зазвенел веселый детский голос:
– Ух, бабушка, ну и морозище на улице! Ветер такой, что сквозь тулуп пробирает. Поленницу нашу замело, я ее еле нашла. Ничего, дров я много натаскала. На всю ночь хватит, хоть она и Поворотная. Сейчас подкину в печку полешек, будет у нас тепло да славно! Заварим сушеную смородину с медком, сядем у печки, ты про старые времена расскажешь… или сказку какую…
– Кому у огня сидеть, – ровным голосом сказала Яга, – а кому по лесу бродить.
– Ты куда-то собралась? – огорчился детский голос.
Яга медленно обернулась. Больше всего ей хотелось сказать: «Да пошутила я, никто никуда не пойдет…»
Василиса, приемыш, ученица сбросила на лавку рукавицы и теперь развязывала узел теплого платка. Белобрысая, синеглазая, румяная с мороза… а улыбка-то, улыбка – и снег растопит…
– Не снимай платок, Васёна, – сурово сказала Яга. – И рукавицы надень.
Улыбка исчезла с лица девочки. Она твердо, как взрослая, взглянула в глаза Яги – а не всякий мог выдержать взор старой колдуньи.
– Выгоняешь меня, бабушка? Аль не угодила чем?
– Не выгоняю. Но моя ученица должна раз в году пройти испытание. Я тут раскинула руны, на огне погадала… Должна ты, Василиса, в Поворотную ночь, самую длинную и темную в году, из дому уйти. Ступай туда, куда ноги несут, не возвращайся до рассвета. Кого по пути встретишь, каждому подарок обещай, да такой, чтоб по нраву пришелся. А через несколько дней, в новогоднюю ночь, должна ты будешь те подарки раздать без обмана.
– Да кого ж я встречу? – растерялась Василиса. – В такую ночь даже зверье по норам да по дуплам спит! Бродит разве что… – Девочка замолчала.
– Разве что злая нечисть, – закончила Яга. – Коли встретишь кого – не говори, что моя ученица. На испытании за спину учителя не прячутся.
– Не скажу, – твердо ответила девочка. – Ты меня уже многому научила, благодарствую.
«Храбрая, – подумала Яга. – Да как же мне ее отпустить… как же…»
А Василиса уже натянула рукавицы.
– Погоди-ка! – Яга схватила с крюка на стене шерстяной, чуть побитый молью шарф, завязала на девочке поверх платка. – Ну… ступай уж с глаз моих…
Василиса поклонилась старой колдунье:
– Коль не вернусь – не поминай лихом, бабушка…
Хлопнула дверь.
Яга заметалась по горнице.
– Дура старая, – шептала она. – Мне-то что, если в лесу заплутает? Мне-то что, если волки съедят? Мне-то что, если под кустом замерзнет? О себе думать надо! Все эти Васёнки-Аленки-Ивашки на одно годятся: на лопату – да в печь!
Слова эти не утешали. Да, старая колдунья никогда лишней добротой не страдала. Но уж очень ей по сердцу пришлась понятливая, старательная, умная ученица.
Наконец старуха не выдержала. Сдернула с полки потемневшее серебряное блюдо. Кинула на него сморщенное осеннее яблоко. Забормотала:
– Ты катись, катись, яблочко, по серебряному блюдечку, покажи мне Василису!
Но на поверхности блюда появились лишь снежные вихри, густые, непроглядные…
* * *
В чаще леса, меж деревьями, метель не так свирепствовала, как на оставшейся за спиной поляне. Василиса шла от дерева к дереву, прикидывая, не переждать ли эту страшную ночь под какой-нибудь елью. Густые ветви укроют от бурана, на ковре из палой хвои можно свернуться калачиком… главное – не заснуть до рассвета…
Нет. Нельзя. Выжить-то она выживет, а вот испытание провалит. Кому она там, под елью, пообещает подарок?
Надо выбираться из лесу. Идти к деревне, да, да! Бабушка не сказала, что всю ночь надо шататься по лесу. «Ступай туда, куда ноги несут…» Вот они и принесут – в деревню, к людям! К теплой печке! В такую ночь самый злой человек не прогонит от своего крыльца ребенка, что постучится в дверь. А уж там, согревшись, она вызнает, о чем мечтают хозяева дома, какой подарок им бы пришелся по душе…
Но это было проще решить, чем сделать. Деревня далеко. Избушка на курьих ножках, чай, не на околице стоит! Дорогу-то Васёна найдет, бабушка уже научила ее простенькому колдовству – как с дороги не сбиться. Надо просто представить перед собой бегущий впереди клубок с протянутой к руке ниткой…
Идти было трудно. Ноги девочки глубоко проваливались в сугробы. Лес подставлял под ноги коряги, окружал колючим заснеженным малинником.
Васёна помнила, что даже спящий лес опасен, поэтому тихо бормотала на ходу обережный заговор:
– Ты, Зимник-дедушка, по сугробам гуляешь, деревья снегом укрываешь… ты и сам меня не тронь, и сыновьям своим не вели меня обижать — Трескуну, Студенцу и старшому, Морозу Зимычу… Ты реки льдом заковывай, а меня тебе не сковать! Ты землю-матушку усыпляй, а меня тебе не усыпить…
Она не произнесла имени самого главного хозяина зимы – злобного Карачуна. Что ему простенькое детское колдовство? Заклинала Васена только его слуг…
Показалось ей или нет, что губы, только что непослушные, застывающие, стали теплее, что лютый холод слегка отступил? Девочка приободрилась и сквозь клубящийся у рта морозный пар снова заговорила, стараясь припомнить всех, кто мог причинить ей зло:
– Ты, лес-батюшка, не губи меня, убереги от лютого зверя, от лихого человека, от стужи злой… Ты, леший, хозяин здешний, не балуй, кругами не води, я как пришла, так и уйду. Ты, медведь-шатун, меня не тронь. Ты, волк-разбойник, стороной прорыскай! Ты, рысь, с ветки на меня не спрыгни, я тебе не заяц, не тетерев… Ты, росомаха…
Тут что-то дернулось под ногой. И из сугроба поднялась во весь рост тварь, которую девочка забыла помянуть в заговоре.
Лихо Одноглазое!
Жуткая длинная фигура, словно составленная из коряг, была увенчана похожей на горшок головой. Во лбу светился единственный глаз, и Васёна поспешно отвела взгляд, чтобы не встретить убийственный взор Лиха. Следила за корявыми тощими ногами. Вот они сделали шаг к девочке. Та быстро пригнулась, исчезла в малиннике.
– Ишь ты! – послышался сверху противный, визгливый голос. – Свежее мясцо само ко мне пришло!
Длинные руки зашарили в кустах, стряхивая с веток снежные шапки.
«В стороне ищет! – удивилась девочка. – Не видит меня Лихо! Вот и славно. Надоест ему меня искать, оно и уйдет… Но… бабушка же сказала: каждому, кого встретишь, подарок посули! Каждому…»
Несколько мгновений Васёна собиралась с духом, а затем сказала громко:
– Не ешь меня, Лихо, а за то я отдарюсь подарочком новогодним!
Костлявые руки метнулись на звук – и замерли.
– Новогодний подарок? – изумился визгливый голос. – Сколько брожу по свету, а подарок мне никто не сулил… да еще новогодний…
Васёна скосила глаза на черные кривые когти, застывшие почти у ее лица. Сказала твердо, почти весело:
– Ты, Лихо, только скажи, чего тебе хочется.
– Тебя сожрать хочется, – честно призналось чудище.
– Коли меня сожрешь, на Новый год без подарочка останешься.
– И верно… Тогда так… спится мне плохо, от каждого треска ветки вскидываюсь… Нет, не то, это вздор. Проворства поубавилось – раньше-то зайцев ловить на бегу удавалось… Нет, и это вздор, у меня и настоящая беда есть. С годами вижу все хуже. Можешь сделать так, чтоб ко мне прежнее зрение вернулось?
– Могу. – Васёна в этот миг могла пожелать чудовищу что угодно. Но всё же помнила, что за свои слова придется отвечать.
– И поклянешься в том Поворотной ночью? – пошевелились у виска Васёны страшные когти.
– Клянусь Поворотной полночью, клянусь зарей вечерней и зарей утренней, клянусь годовым колесом, что подарю тебе, Лихо Одноглазое, подарок, который тебе прежнее зрение вернет. Знаешь перекресток дорог неподалеку от Черного лога? Там еще на опушке ель растет огромная, старая…
– Знаю.
– Приходи туда новогодним вечером, в ранних сумерках. Будет тебе подарок.
Лихо чуть помедлило. Затем сказало негромко:
– Клятву ты правильно сказала. Значит, знаешь, что нарушить ее нельзя… Ладно, живи пока. К перекрестку я приду. Хоть разок да получу подарок…
Медленно вытаскивая длинные ноги из сугробов, чудовище зашагало прочь.
* * *
Снежная бахрома облепила ресницы, мешала глядеть, Васёна раз за разом отряхивала иней с ресниц и упрямо шла вперед. Каждый шаг давался ей тяжело: приходилось вытаскивать ноги в валенках из сугробов. Всё труднее было представить себе бегущий по снегу путеводный клубок. Порой вместо клубка ей представлялся огонь в печи, слышался ворчливый, такой родной голос приемной бабушки. Сейчас ей высшим счастьем казалось сидеть в избушке у печи, пить смородиновый горячий отвар и слушать рассказы Яги…
Споткнулась. Упала лицом в сугроб, с левой руки слетела варежка.
Встрепенувшись, отогнав усталость, девочка принялась искать варежку, но быстро поняла, что в темноте, в глубоком снегу это – безнадежная затея. И пошла дальше, пряча левую ладонь в правый рукав полушубка.
Когда деревья расступились перед Васёной, она не сразу поверила, что и впрямь вышла на дорогу.
Да нет же! Дорога! И впрямь дорога! Теперь как раз и дойти до деревни…
Но идти по дороге оказалось труднее, чем по лесу. Здесь ветру не мешали деревья – и он разогнался, разбежался, завился таким смерчем, что не устояла девочка, плюхнулась в сугроб.
– Ха-ха-ха! – загромыхало над ней. – Живой человек! В лесу! Среди ночи! Вот удача! Вволю наиграюсь! До смерти закружу!
Васёна подняла голову и прищурилась, как Яга учила.
Теперь она видела, как в снежном вихре вокруг нее пляшет, кривляясь, старик в белой рубахе с длинными рукавами. Он извивался и прыгал, а вокруг него вились пустые рукава – в них не было рук.
– Здравствуй, Вихровой-дедушка! – громко, чтобы перекричать ветер, сказала Васёна.
Старик растерялся, остановился. Рукава бессильно повисли. Снежная круговерть вокруг улеглась. Василисе уже не надо было кричать.
– Ишь ты, – протянул старик удивленно, – знаешь, стало быть, имя мое? И не боишься вслух его называть?
– Неужто я тебя этим обидела? Не хочешь, чтоб дедушкой, буду дядюшкой звать.
– Я не про то. Меня люди по имени не величают. Боятся, что услышу да приду. Называют «дедушкой безруким». А еще «крышником» – люблю с домов крыши срывать… Ну что, смелая, попляшем?
– Погоди, Вихровой, напляшешься еще. Ты лучше скажи: что ты еще любишь, кроме как крыши срывать?
– Ну, – призадумался человек-вихрь, – играть люблю, плясать люблю, в печных трубах песни гудеть люблю… – И тут же старик вскинулся с подозрением: – А тебе это зачем надо?
– Хочу тебе новогодний подарочек подарить, чтоб по нраву пришелся. Приходи в вечер пред новым годом, в поздних сумерках, к старой ели, что на опушке у перекрестка растет. Будет тебе подарочек.
– Ишь ты! Который век по свету летаю, а подарочков от людского племени не видал! Хотел я тебя, синеглазая, насмерть заплясать, да не стану. Больно любопытно, что ты мне подаришь!
Вокруг старика завился высокий снежный столб – и унесся вдаль по дороге.
«Даже клятвы с меня не взял, – подумала девочка. – В голове ветер гуляет… Но уж я-то его не обману. Обещала – придется подарок искать».
* * *
Теперь бы встать из сугроба да дальше идти, да сил у Васёны больше не было.
«Сейчас, – сказала она себе, – сейчас встану, только отдохну… совсем чуть-чуть…» И закрыла глаза.
На сколько времени растянулось это «чуть-чуть», девочка так и не поняла. Ей показалось, что ее сразу взяли за плечи сильные мужские руки, вынули из сугроба, поставили на ноги.
– И что это за подснежник на обочине вырос? – сказал веселый, ласковый голос. – Не спи, малышка, в снегу. Можешь не проснуться.
– Я и не спала, – отозвалась Васёна, глядя в лицо юноше – молодому, красивому, в соболиной шубе, крытой бархатом. На золотых кудрях – соболиная шапка, сдвинутая набекрень. И шуба – нараспашку, открывает парчовый кафтан. Похоже, молодцу мороз не страшен, его молодая кровь греет. В поводу парень держал гнедого коня.
– Как тебя зовут, подснежник, и откуда взялась? – спросил парень приветливо.
– Василисой величают. А ты кто таков будешь?
– А меня зови Иваном. Я младший сын царя Дорофея. Поехал вчера на охоту, отбился от свиты да попал в метель. Пропасть бы мне, да наткнулся на заброшенную охотничью хижину, там мы с Гнедком заночевали. А теперь уже светает, надо куда-то выбираться.
– И впрямь светает, – вскинула голову Васёна. – Влево по дороге, царевич, есть постоялый двор. Может, там и свиту свою отыщешь.
– Хорош совет, – откликнулся Иван. – А ты неужто здесь останешься? Надо и тебя – к людям.
Он подхватил девочку, посадил в седло, сам повел коня в поводу. Васёна не спорила, прикидывая, как ей расспросить своего спасителя о подарке.
– Слышь, царевич, – спросила она, чуть покачиваясь в такт неспешной поступи Гнедка, – а чего ты больше всего на свете хочешь?
– Как все, – удивленно отозвался Иван, – счастья.
– Да, – огорчилась Васёна. – Счастье – оно такое… его подарить трудно.
– Подарить? Странные речи ты ведешь, подснежник. А только скажу я тебе, что счастья в подарок мне не надо. Я за своим счастьем готов идти за тридевять земель, драться за него могу… Вот только знать бы – где оно спрятано, счастье-то?
– А вот тут, царевич, я тебе помогу. В новогоднюю ночь, как стемнеет, приходи один на перекресток дорог, где на опушке старая ель растет. Подарю я тебе подарок, укажет он дорогу к счастью.
Сказала – и спрыгнула с седла, ящеркой юркнула в придорожные кусты.
– Эй, куда ты? – крикнул ей вслед Иван.
Снежные шапки, падающие с еловых лап, без слов ответили: в лес убежала его странная находка.
Царевич остановился. Как быть? Ехать дальше? Но разве можно бросить ребенка в лесу, да еще зимой! Пропадет же!
Но… уж больно уверенно держалась девчонка. Словно знает, что делает. Может, не нужен ей защитник?
И тут увидел царевич, как из-за еловых вершин выплыло по светлеющему небу что-то большое… да ступа же! Над краем ступы горбилась фигура с помелом в руках. Показалась – и исчезла, нырнула в ветви, снижаться пошла.
Вот тут царевич встревожился всерьез. Слыхал он про ту, что в ступе по небу летает, помелом погоняет… Вот уж ей-то ребенка точно нельзя отдать!
Парень накинул повод гнедого на ветви придорожного куста и побежал по маленьким следочкам, уводящим в лес.
Бежать пришлось недолго: из-за еловых лап донесся до царевича старушечий голос. И столько было в нем тревоги и заботы, что Иван остановился и стал прислушиваться.
– Цела? Не поморозилась? Покажись-ка!
– Да все хорошо, бабушка. Я только левую рукавичку потеряла.
– Дай-ка руку, разотру… Прыгай в ступу, летим домой.
– Бабушка, мне скорее в город надо, у тамошних мастеров кое-что заказать!
– Будет тебе город, будут мастера, а первее всего будет банька, да с паром, да с веничком березовым, да с отварами травяными… всю простуду выгоним!
Иван усмехнулся и тихо пошел назад к дороге. За странную девчушку он больше не боялся. Никто ее не съест…
* * *
Последний вечер уходящего года выдался тихим и безветренным. Над деревней звенела музыка: легкий морозец словно приглашал людей праздновать на улице, и молодежь с удовольствием валяла друг друга в сугробах и с песнями ходила от дома к дому.
Отзвуки этого веселья долетали до перекрестка, до старой ели, с нижних веток которой только что стряхнули снег девичьи ручки в новых варежках.
Из дупла ели выглянула сова, сказала ворчливым старушечьим голосом:
– Ты зачем, Василиса, на ветви ленты навязала? Люди для своего праздника елки украшают, а на опушке это к чему? Кто на это дерево радоваться будет?
– Дедушка леший порадуется, – бойко откликнулась Васёна. – Зайцы с белками хоровод будут водить. Да и для моих гостей те ленты – знак, что не ошиблись они, пришли куда надо.
– Для твоих гостей… Ты ж мне даже не показала, что ты для них купила! А мне любопытно, на что ты такие деньги потратила!
– Уж прости за траты, бабушка Яга! А только на те подарки не только деньги ушли, но и силы мои. Я мастерам вещицы заказала, а потом над теми вещицами поколдовала…
– Силы-то вернутся, – благодушно отозвалась сова. – Сила – это такое дело: чем чаще ее тратишь, тем быстрее потом возвращается! Вот бы с деньгами так…
И вдруг ухнула тревожно:
– Опусти глаза, Васёнка! Не гляди! Лихо Одноглазое сюда ковыляет! Взглядом не встреться!
– Не гляжу, бабушка, – послушно откликнулась девочка, прислушиваясь к скрипу снега под тяжелыми шагами.
Вот длинные ноги остановились рядом.
– Пришла! – удивилось Лихо. – И не прячется!
– Я же клятву давала!
– И то верно! Ну давай свой подарок. Ежели понравится, может, и не съем тебя…
Девочка сунула руку в лежащий у ее ног полотняный мешочек:
– Вот тебе, лихо одноглазое, чудо мысли человеческой да искусства стеклодувного. Называется – монокль! Придуман в странах заморских, но наши мастера его тоже делают для господ богатых. Носят его вот этак…
Васена приложила монокль в золотой оправе к своему глазу, стараясь не глядеть в сторону чудища.
– Ишь ты, золото! Не поскупилась… Давай сюда!..
Василиса, не поднимая головы, положила монокль в твердую когтистую ладонь.
Ладонь с подарком уплыла вверх – и тут же опушку огласил торжествующий вопль:
– Вижу! Все вижу! Вон там по снегу заячий след… вон там на кусте шиповника ягоды остались… Ну, девчонка, порадовала! А все-таки я тебя съем. Уж больно мне сейчас хорошо, как раз и сожрать бы кого-нибудь…
Сова завозилась в дупле, явно собираясь вылететь.
А Василиса не дрогнула, не бросилась бежать. Стояла спокойно, чего-то ждала.
Голос Лиха замедлился, стал тягучим:
– Съем… да… вот только вздремну маленько, а потом съем. Я теперь кого угодно… никто не уйдет… вот только высплюсь…
Лихо зашагало в лес. Кусты сами расступались, уступая дорогу чудищу.
Василиса звонко рассмеялась.
– Условие ты выполнила, – донесся из дупла голос Яги. – Подарок Лиху пришелся по нраву. А тебя не беспокоит, что с тем моноклем Лихо вдесятеро сильнее стало, вдесятеро больше народу загубит? Мне-то в том печали нет, я сама – злыдня старая, а тебе-то, маленькой, не жаль тех людишек?
– Так я же, бабушка, не один подарок Лиху подарила, а два! Жаловалось оно мне, что спит плохо, на каждый хруст веток вскидывается. Вот я и подарила ему монокль, а на него сонное заклятье начитало. Поглядит Лихо в стеклышко на красоту вокруг – и потянет его в сон. Выспится сладко, пойдет на охоту, посмотрит в монокль…
– И вдругорядь спать заляжет! – развеселилась в дупле Яга. – Хитра ты, ой хитра! Сразу видно – моя ученица!.. Эй, глянь-ка, по дороге снежный смерч летит. Не твой ли Вихровой спешит?
– Он самый, бабушка!
В снеговом столбе притоптывал, корчил рожи, кружился старик в длинной белой рубахе. Пустые рукава то взвивались, то опадали.
– Ого-го, синеглазая! Принесла подарок-то?
– Принесла. Только ты, дедушка, уймись, а то наметешь мне полный мешок снега…
Вихровой остановился, снежинки опустились на дорогу. А Василиса извлекла из мешка детскую вертушку на палочке:
– Ты любишь играть – вот тебе игрушка!
Вертушка была похожа на обычные безделушки, которыми забавляются малыши, но каждая лопасть была обшита маленькими бубенчиками. Васёна слегка подула на игрушку, разноцветные лопасти завертелись – и зазвучала нежная музыка.
– Ух ты! – возрадовался старик и тоже дунул на вертушку – да так, что та вылетела из руки девочки и упорхнула в сугроб.
– Полегче же надо! – отчитала Вихрового Василиса и подняла игрушку из снега. – Не сломалась! Попробуй еще разок, только нежно…
Старик еле заметно задышал на вертушку. Раздалась уже другая мелодия – веселая, плясовая. Вихровой заплясал было на дороге, но тут же опомнился: не поломать бы забавную вещицу!
Васёна отколола от мешка большую булавку, приколола вертушку к правому рукаву. Вихровой нежно дохнул на игрушку. Зазвучал мотив песни «Ох ты, ветер, ветер буйный…» Старик неспешно пошел прочь по дороге в густых сумерках, присмиревшая метель ползла за ним шлейфом поземки.
– Все равно ему скоро эта вещь надоест, – сказала сова, глядя в спину Вихровому. – Ветер, он ветер и есть. Ни к чему не привязывается. Позабавится да бросит.
– Вертушка знает много напевов, – возразила Васёна. – Потом, конечно, бросит, да не сразу. Может, до весны не будет крыши с избенок срывать.
– Может быть, – уступила сова. – Эй, а кто это там скачет, да еще с факелом?
– Не иначе как царевич, бабушка.
– И верно, он… Ох и прост, ох и доверчив! Даже не подумал, что ты его, может, к разбойникам заманиваешь. Сказывали люди: старшие братья твоего царевича иначе и не называют, как Иваном-дураком.
– Сами они дураки! – обиделась Василиса. – Они-то со своим умом весь век за печкой просидят. В беду не попадут, зато и счастья не отыщут.
И выбежала на дорогу, замахала руками:
– Сюда, царевич, сюда! Здесь я!
– Здравствуй, подснежник! – спешиваясь, сказал Иван. – Я из батюшкиных хором с пира тайком удрал, чтоб узнать, где мое счастье прячется!
Василиса склонилась над мешком, достала стрелу:
– Положи ее, царевич, в колчан, да смотри, на тетиву не клади ни на охоте, не в сражении. Береги ее. А как настанет весна-красна, выйди на крыльцо да пусти стрелу куда глаза глядят, а сам следом иди. Куда она упадет, там и счастье свое ищи… А сейчас скачи скорее назад, пока совсем не стемнело. Негоже этой ночью тебе по лесу бродить!..
Когда густой сумрак поглотил вдали огонек факела, сова спросила:
– А чего у тебя, Васёна, мешок вроде не пустой? Ты же все подарки раздала.
Девочка смутилась:
– Так… это… морковь там! Я морковки на веревочках привяжу к нижним веткам елки. Пусть и у зайцев праздник будет!
– Затейница ты… Привязывай скорее да пошли домой. Я печке велела праздничный пирог испечь… Только скажи-ка ты мне вот что. Почему ты велела Ивану дожидаться весны, а не завтра, в радостный день новогодний, с крыльца стрелять?
Возясь озябшими, непослушными пальчиками с веревочкой, Васёна ответила рассеянно:
– Потому что зимой болото подо льдом. И лягушки спят.
– Лягушки-то тут при чем?
Василиса обернулась, гордо задрала носик:
– Ты, бабушка, этой сказки еще не знаешь. Я тебе ее в следующую новогоднюю ночь расскажу!
Жила в старые года на краю света Зима. До чего красива была – слов не хватит описать, но нравом крута и несговорчива. Иной раз лишь глазами зыркнет, а земля льдом покроется, избы напополам трескаются, а гнус амбарный[i] к зерну примерзает.
Мила она была только на всхожем и закатном солнце. В другое время показывала характер. В гладь речную любуется – ледяные торосы нарастут. Песнь зачнёт — ветер звенящий подымется. Белы косыньки расчесывает – вьюга путника закружит, и домой следу не найти.
Стали поморы думать, как Зиму усмирить, и пошли за советом к ведунье Мавре. Говорили про нее, что она уж по краю могилы ходит, потому торопиться надо, чтобы с собой ведунья тайны не унесла.
Поморскую жалобу старуха высмеяла: «Ишь чего удумали! Живите и терпите». Рыбаки всё не отстают, и тогда ведунья сказала: « Замуж надоть Зиму пристроить. Ей уж года давнёхонько пришли. От мущинского корня подобреет, потеплеет». Говорят поморы: «Это ж верная смерть!» А Мавра с ухмылкой отвечает: «Один помрёт, а все спасутся».
Стали поморы совещаться, кому свататься к Зиме идти. Нашелся храбрый карбасник[ii] Захар Афанасьев-сын. Был он румяный и статный, только не пришелся по духу злой красавице. Дохнула лёдным пламенем и превратила его в камень бессловесный, который мурмане сейдом называют. Второй жених поплоше был — Ефим Митриев-сын, но мастеровитый. Принес шубу соболью и сапожки расшитые. Вослед за другом застыл торосом.
Разозлилась Зима на глупых женихов, и настала такая буранная ночь, что полгода длилась без единого просвета. Казарки[iii] в небесах замертво падали, Северная Двина до дна промёрзла. Думают поморы: «Нешто Зима – девка простая? К ней другой подход нужен, её земными радостями не обаять».
Стали искать на Архангельской земле убогого, сирого и блажного. Обошли все селения – нет ни одного. Все статные, к ремеслу пригодные. Другие не выживают в морозном краю.
Наконец, нашли слепого баюнка Митрофана. Жил он одиноко, питался, чем добрые люди угостят, бродил от селения к селению, нигде долго не живал. Смирный был, безответный. Коли погубит его Зима, так и плакать некому о баюнке.
Укутали его поморы в толстую ошкуйную шкуру, усадили на берегу. А у Митрофана были гудок и погудальце, переладец и кантеле. Стал слепой песни играть, сказы петь. Слова его на холоде замерзали и превращались в самоцветные камни.
Зима села рядом с Митрофаном на пушистый сугроб, заслушалась и стала снежную шаль вязать. Нить из сугроба тянула, камешки крючком на неё поддевала. А самоцветы всю округу устлали, падали под ноги Зимы без счета. Украсил слепой белую простынку Северной Двины: алые, синие, зеленые, желтогорячие камешки.
Зима связала шаль снежную, на плечи накинула и молвила: «Всякие ко мне сватались, а полюбила я баюнка слепого. Не за силу, красоту и хитрость, а за голос ласковый, за песни сладкие».
Взмахнула она кончиком шали, разлилась по округе дивная самоцветная заря. Поцеловала Зима Митрофана, побелели от инея его виски, а кудри поседели. Только голубые незрячие глаза увидели то, чего он нам никогда не сказывал.
Сложил слепой баюнок об этой зимней любви песню, до самой старости на кантеле ее играл, и никому не надоедало слушать. Всякий раз небо всполохами исходило, когда звучала поморская песня.
А кто не верит – посмотрите на наше Северное Сияние. Разве такая красота без любви родится?
[i] Гнус амабрный – мыши.
[ii] Карбасник – рыбак, ловящий рыбу на лодке-карбасе.
[iii] Казарка – небольшая уточка, живущая в Арктике.
ссылка на автора
https://litnet.com/ru/irina-solyanaya-u3505058
Это случилось в декабре 1913г., мы тогда как раз стояли в Праге, помнишь, Самюэль? Да, это было 21 декабря, пятница – самый разгар рождественских базаров. Прага вообще очень красивый город, а перед Рождеством так просто сказочный: тысячи огоньков в нарядно убранных витринах, гирлянды и сувенирные палатки на Староместской площади. Даже статуи на Карловом мосту и те как-то приосаниваются и смотрят благосклоннее на толпы прохожих, целыми днями снующих туда-сюда.
«Кассиопея» стояла на Влтаве, а мы с Самюэлем гуляли, где захотим. Он отправился в Вышеград, а я осталась в Старом городе, мне всегда нравились кривые средневековые улочки, в которых, если прислушаться, то можно уловить шаги тех, кто уже давно умер.
Я прибилась к одному дому на Влтавской, где жили мастеровые и студенты. День-деньской они хлопали дверями, бегали туда-сюда, занося холод в помещение. А было как раз холодно, как сейчас – стояли знатные морозы, такие, что деревянные балки по ночам потрескивали от мороза. Воробьи мерзли сотнями, а те, кому повезло, лепились под козырьки крыш, туда, где пар поднимался от человеческого жилья.
Иржи был студентом Масарикова университета и занимал маленькую комнатку на пятом этаже. Ему повезло, потому что печь была обернута большим боком в его комнату, и он мог сэкономить на дровах, поэтому он очень дорожил этой комнатой. Был он очень славный, несмотря на то, что балбес – любил посмеяться и погулять с товарищами, стоило хотя бы какой-то копеечке завестись у него в кармане, как он тут же шел в пивную и немедленно от нее избавлялся. В этом деле все студенты одинаковы.
Он и заметил меня под лестницей, принес к себе и дал поесть того, что у него было. Все беспокоился, что бедненькая кошечка замерзла, и даже сделал мне какое-то подобие гнезда из своей одежды, которое поставил возле печки. Там действительно было очень уютно и мягко, я была ему благодарна.
— Кто там за порогом? Новый год!
— А какой это год? Одна тысяча девятьсот четырнадцатый год!
— Что он нам принесет?
И тут дверь распахнулась. То ли сквозняк был таким сильным, то ли кто-то пошутил, но даже щеколда треснула и разломилась – дверь пролетела до самого конца и треснулась о стену с такой силой, что посыпалась старая штукатурка.
За дверью никого не было. Только тишина и такая непроглядная темнота, что казалось, будто само пространство исчезло в ее проеме. Студенты испуганно притихли, никто не решался встать и закрыть ее.
— Ой, сколько всего хорошего он нам принесет, не унесем, надорвемся… – тихо прошептал Онда, качая головой.
— В коридоре лампа погасла, наверное, фитиль перегорел… – Иржи встал и взялся за ручку двери. Ему было страшно, но он все же выглянул наружу – никого. Страх понемногу рассеивался.
— Я схожу до лампы, поправлю фитиль, а то кто-нибудь пойдет и расшибет себе лоб. Не закрывайте дверь.
Он шагнул в темноту, я – за ним, у меня на душе было неспокойно, и мне не хотелось оставлять его одного. Тем более, что я прекрасно знаю, как плохо люди видят в темноте. Мы прошлись до конца коридора и он нащупал руками старую керосиновую лампу, стекло которой было еще горячим – значит, она погасла совсем недавно. Иржи обмотал руку рубашкой и снял стекло, чтобы поправить фитиль.
Фуф… фуф… свет снова задрожал и вспыхнул, и тут я увидела ее. Могу поклясться чем угодно, но когда мы шли по коридору в темноте, ее там не было – у меня отличное зрение. А тут она словно соткалась из темноты и выступила вперед, Иржи едва лампу не выронил от испуга.
— Ой, простите, барышня, вы меня напугали…
— Извините, я не хотела.
— Я понимаю, но все равно испугался… – он прикрутил стекло на место и посмотрел на девушку, — вы кого-то ждете?
— Я? Да… то есть нет… Я просто зашла погреться, сегодня очень холодно.
— А… может быть, вы присоединитесь к нам? У нас все очень просто, но весело. Мы играем, гадаем, вызываем Пиковую даму, спрашиваем, что ждет нас в будущем году.
Девушка вскинула на него быстрый взгляд. Была она миленькая, со светлыми волосами и чистым кругленьким личиком, говорящим о том, что она, должно быть, из деревни.
— Мне право неловко…
— Пустяки, идемте. Это гораздо лучше, чем стоять в темноте в коридоре! – и он потащил девушку к себе.
Я шла за ними и мучительно думала – где я ее встречала? Ее лицо было и новым, и бесконечно знакомым, как будто мы много раз виделись. Девушка, в свою очередь, иногда смотрела на меня слишком понимающим взглядом, и от этого мне становилось не по себе.
— Представляете, мы тут хором скандируем: «Новый год, новый год, что же он нам принесет!», и тут бац! Распахивается дверь, а за ней темно и пусто. У меня аж мурашки по коже побежали. Как вы думаете, что это значит?
Девушка посмотрела на него ясным голубым взглядом и тихонько сказала:
— Там было не пусто, там стояла я.
— Ах да, точно! Так значит, мы счастливчики, и в наступающем году нас ожидают счастливые встречи с очаровательными девушками! Я не могу пожелать ничего лучшего… Тост! Онда, давай тост за прекрасных дам!
Бутылка пошла по кругу, щеки студентов раскраснелись, а девушка все смотрела на них ласково и печально. Она так и не притронулась к вину, предпочитая присесть поближе к печке.
— Не могу поверить, что ты меня не помнишь, — ее рука только что держалась за раскаленную печку, но на своей спине я ощутила ее бесконечный холод. – Мы уже встречались, два раза я приходила за тобой.
Она почесала мне ухо и тут я все поняла!
— Ты за мной? Неужели мне пора? Так скоро?
— Нет, — она покачала головой, — я вообще-то к сапожнику приходила, когда вы на меня в коридоре наткнулись.
Уффф… я выдохнула с облегчением.
— Но почему ты пошла с нами? Разве у тебя нет других дел?
— Вы же сами позвали, вернее, Иржи позвал. А дел у меня столько, что и не вышепчешь. Я ведь тоже иногда гадаю на Рождество, и, представь себе, нынче мне выпало, что в наступающем году у меня будет море работы, буду я трудиться без продыха от зари и до зари. Невиданная доселе работа ждет меня в Новом году.
— Звучит страшновато. Но ты же не тронешь Иржи?
Она не ответила, откинулась назад и прислонилась спиной к печке. Я знала, что ей всегда холодно, но никогда не видела ее такой усталой.
В сентябре Иржи получил повестку, как и Онда, и другие. Он еще не знал, что этот маленький клочок бумаги и есть ответ на его вопрос, который он так настойчиво задавал в новогоднюю ночь. Он был очень расстроен и все переживал, что же будет со мной. Кому нужна какая-то кошка, когда на дворе война…
— Ты не волнуйся, Букля, я оставлю денег пани Стойковой, чтобы она кормила тебя и присматривала за тобой. Война не продлится долго, это к бабке не ходи, и тогда я вернусь и заберу тебя. Мы снова будем жить вдвоем, пока не встретим прекрасную девушку, как и было обещано. Ты же помнишь, в этом году я обязательно ее встречу!
Он ушел утром по Влтавской, худой и нелепый в своей новой форме, а я смотрела ему вслед и понимала, что мне больше нечего здесь делать. Я бы дорого дала, чтобы уметь говорить с ним, но это было выше моих сил.
Иржи погиб в декабре, как раз в годовщину своей первой встречи со смертью. Она сказала мне об этом, когда приходила за мной в третий раз. Глупо, наверное, но я любила его – до сих пор вспоминаю, как он делал мне гнездо, и как мы вместе смотрели в окно и считали падающие снежинки. С тех пор я избегала заходить в Прагу, она мне напоминала о нем.
— И это очень жаль, потому что Прага – потрясающий город. – Самюэль подал голос, когда мадам Букля окончательно умолкла, погрузившись в воспоминания. – Прага не виновата в том, что случилось с Иржи и еще миллионами людей. Сколько мы живем, столько и будем умирать, это закон мироздания. Правда, когда нам кто-то действительно дорог, мы отчаянно пытаемся его изменить, и конечно же, ничего не выходит.
https://sun9-73.userapi.com/impf/A2RyGay1ddz4PBJatWQuzI-8II9VrslpomSWcg/bacA99NR3Uk.jpg?size=500×455&quality=96&sign=88c79f5e39f9befe84d4629b504aa1d3&type=album
ссылка на автора
https://vk.com/autumn_land
Снег, холодный, но не колючий, лепился легко. Сначала играли в снежки, бегали и прыгали по сугробам, но мама, вдруг, предложила слепить снеговика. Нетронутый снег остался только на дальнем конце двора, но его хватило на три больших кома, которые поставили друг на друга. Снеговик получился выше Андрюшки, поэтому лицо ему делала мама – вылепила щеки, брови, углубления для глаз, приделала уши. Снежный человечек получался немного лопоухим, но очень милым. Мама решительно отправила папу за морковкой, красками и зачем-то подробно объяснила, где лежит старое ведерко для песка. Андрюшка даже оглянулся на песочницу, в которой они играли летом. Она была вся засыпана снегом и затоптана разными следами. До песка не добраться, зачем ведерко?
Пока папа ходил домой, мама слепила небольшой ком, второй сделал Андрей – они стали руками. Затем мама нарисовала ярко-синие глаза, красные щеки и губы, приделала нос-морковку. А из ведерка, оказывается, получилась замечательная шляпа! Еще папа принес старый веник, приделал ему длинную ручку и вручил довольному, улыбающемуся снеговику.
Андрей деловито спросил: — А как мы его назовем?
Мама задумалась, а папа уверенно произнес: — Снежок.
Сначала Андрюшке стало обидно, что не он придумал имя. Но тут же понял, что снежному человечку оно подходит просто замечательно! Подняв лопатку, он радостно запрыгал, размахивая ею, как флагом. Папа и мама с двух сторон подхватили сына за руки, и они дружно сплясали вокруг снеговика. Тот удивленно таращил на них свои синие глаза. Еще бы! Откуда знать снеговику этот танец диких туземцев с острова Тумба-Юмба, такой любимый у них в семье…
Тем временам начало темнить, и мама спохватилась: — Мужчины, домой, пора стол накрывать!
Мальчик подбежал к снежному другу и шепнул: Не скучай, Снежок, завтра еще поиграем!
Дверь подъезда плотно закрылась, но снеговик недолго был один. Мимо проходили разные люди, некоторые не замечали фигуру из снега, кто-то отпускал шуточки или просто улыбался, одна девушка с большим букетом, воткнула цветок в руку Снежка и поздравила с наступающим праздником.
Потом народу стало меньше, двор опустел, но ярко освещался окнами, горящими по всему фасаду. Там двигались человеческие фигуры, смутно доносились звуки музыки, затем раздался ритмичный одинаковый звон. И вскоре двор опять заполнился людьми. Снежок с интересом наблюдал, как они зажигали яркие брызжущие огни, смеялись и кричали что-то непонятное, водили хороводы, пили странную шипучую жидкость. А в небе горели и рассыпались мелкими огоньками разноцветные звезды.
Большая веселая компания окружила снеговика, с громким смехом прыгая вокруг. Один из них воткнул ему в руку пустую бутылку, сломав замерзший, но все еще красивый цветок. В рот ткнулась дымящаяся сигарета. Шатающийся человек, не удержав равновесия, обрушился на снежного человека, раскрошив ему руку. Шляпа-ведерко скатилась на дорожку, и с хрустом раскололась под ногами, топающими в такт громкой музыке. Внезапно, на снежное плечо упало что-то горячее: раскаленная петарда прожгла солидную яму в холодном теле. Кто-то выдернул морковку и с радостным криком: «Во, закусь!», с хрустом разгрыз ее. Из большой блестящей бутылки Снежка облили липкой жидкостью, которая оставила оранжевые потеки и почти полностью смыла правый синий глаз.
И, когда двор опустел, снеговик совершенно не походил на прежнего, озорного и доброго новогоднего человечка.
Внезапно сзади внизу стало нестерпимо горячо. Скосив туда уцелевший глаз, он увидел смутную фигуру и размытое теплой желтоватой струей основание своего тела. Снеговик дрогнул и покосился.
…Раннее утро Нового года было сонным и безлюдным. Только собачники, вынужденные своими верными четвероногими друзьями, появлялись на пару минут и быстренько утаскивали упиравшихся собачек обратно, досыпать.
Снеговик грустно размышлял о том, как огорчится Андрюшка, увидев его сегодняшнего. Представлял, как потемнеют и нальются горькими слезами светлые детские глаза. Если б он мог убежать…
Чьи-то легкие шаги замерли около него. Единственным глазом Снежок увидел молодую девушку. Толстая русая коса, выбиваясь из-под голубой шапочки с меховой опушкой, спускалась на полушубок, расшитый серебряными нитями. Белые, заиндевевшие ресницы окаймляли ярко-синие глаза и создавали необычный контраст с румяными щеками. Она внимательно рассматривала жалкие остатки снежной бабы.
— Бедняжка, — в ее голосе звучали жалость и сочувствие. – Подожди, сейчас я тебе помогу. — В руке девушки появилась тонкая прозрачная сосулька, которая засветилась серебристо-голубым светом. Прохладные волны этого сияния охватили снеговика, покачивая и убаюкивая. А девушка в голубом полушубке взмахнула рукой и исчезла в рассветном сумраке первого новогоднего утра.
…Дверь подъезда гулко хлопнула, выпуская радостного мальчишку. Он, сжимая в маленькой ручке леденцовую фигурку на палочке, сразу устремился к снеговику. И остановился в изумлении: его снежный друг совершенно преобразился – вместо старого ведерка красовался яркий блестящий колпачок, метелку из веника сменила маленькая пушистая елочка, на туловище сверкали золотые и серебряные звезды. Морковка носа задорно устремлялась ввысь, рот широко улыбался.
Андрюшка подошел поближе, воткнул в свободную руку Снежка леденец и тихонько произнес:
— Это тебе. От меня. С Новым годом!
https://sun9-78.userapi.com/impg/c857232/v857232801/91eba/MHmxhWZWyF8.jpg?size=1024×739&quality=96&sign=ee4098ad25481f59a23bbfcea52c6ed6&type=album
ссылка на автора
https://vk.com/ipogonina59
Коллекционирование — это не просто увлечение. Это состояние души. Более того, — это судьба. Особенно, если ты дракон или манурм, хотя сравнение с драконами Лорну никогда не нравилось. Крылатые огнедышащие ящерицы-переростки раздражали его склонностью к излишнему эпатажу, неразборчивостью в средствах и бессистемностью в составлении коллекций. О пренебрежительном отношении ко всем остальным разумным видам и говорить не стоило. Так что о вымирании драконов Лорн не жалел нисколько. Впрочем, как и о сокращении числа собственных сородичей. Меньше конкурентов.
Манурмы не отличаются компанейским нравом, однако исключение из правил найдется всегда. С Доном Эйриксоном — исландским змеем, перебравшимся в Англию шестьсот лет назад, Лорн дружил. Они были последними в своем роду на Британских островах, а может, и во всем Старом Свете. А истинному коллекционеру требуется ценитель-соперник, желательно, обитающий не слишком близко, но и не в другой части света. Тем более, что жизнь год за годом становилась, с одной стороны, безопаснее, а с другой — скучнее. В одиночку сам не заметишь, как сойдешь с ума, а в дружеской беседе порой рождаются интересные идеи.
С тех пор, как люди построили ювелирные заводы, золото потеряло для манурмов всю свою притягательность. Оно уже не было редкостью, как и драгоценные камни, которые люди научились изготавливать в промышленных масштабах. Но королевские змеи должны собирать клады — в этом смысл их жизни. Правда, клады бывают разные.
— Нам нужно перейти на что-то принципиально новое. — Дон, заехавший к приятелю в гости, перебирал рекламные проспекты, аккуратными стопками сложенные на столике у камина. — Может, начнем собирать редкие растения? Или животных?
— Редких животных следует держать парами, — резонно возразил Лорн, — чтобы они размножались. А как только они начинают размножаться, сразу перестают быть редкими. У меня и так стадо оленей Давида по парку кочует. Дриады замучили жалобами, что они кору с деревьев объедают. Нет уж, горилл и носорогов я содержать не намерен.
— Можно построить оранжерею, орхидеи разводить.
— Неоригинально. И кто будет за ними ухаживать?
— Дриад можно привлечь.
— Откажутся. Им тропический климат не подходит.
— Вернулись, откуда начали, — Дон начал перелистывать каталог Сотбис, но тут же отбросил. — Нет, археологические находки — это бесперспективно. Как ни старайся, всё равно перещеголять Британский музей невозможно.
— Ха, зуб нарвала! — фыркнул Лорн, ткнув ухоженным ногтем в страницу каталога Друо. — Лет триста назад его бы попытались продать, как рог единорога.
— Вот кто действительно стал редкостью… — Дон задумчиво прищурился. — А неплохая могла бы получиться коллекция.
— Чучела что ли? Не выйдет. Трупы волшебных тварей разлагаются за четверть часа, я проверял. Их даже глотать бессмысленно. Чувствуешь себя потом полным идиотом.
— Хочешь сказать, пустым?
Они засмеялись.
— Редкие насекомые? — без особого энтузиазма предложил Дон, рассматривая рекламу журнала «Чудеса природы». — Интересный у них способ хранения образцов, похоже на магические кристаллы.
— Это эпоксидная смола, — Лорн оживился. — Слушай, а ведь это вариант!
— Для консервации единорога? Много смолы понадобится. И во что их заливать?
— Почему обязательно единорога? Можно начать с мелких фэйри. Закажем пластиковые контейнеры. Их сейчас делают любого размера и формы.
Дон скривился. Он не любил новомодные полимеры, предпочитая стекло, дерево и, особенно, старую добрую глину. Но у Лорна уже загорелись глаза.
— Надо узнать подробности, — он вытащил из-под антикварного телефона блокнот. — Есть у меня один знакомый таксидермист. Полагаю, он не откажется нас проконсультировать.
Последовавший за этим разговор Дон слушал со второго телефона — из холла.
— Для начала необходимо сделать пол для ваших жуков, — увлеченно инструктировал Лорнов знакомец, — иначе образец либо всплывёт, либо утонет. Заливаете дно формочки и ждете, пока подсохнет.
— Долго? — деловито уточнил Лорн.
— Смотря какая смола. Часов пять-шесть. Потом кладёте жука, расправляете, как надо и заливаете, но не целиком, иначе всплывет или скособочится. Прикрываете крышкой и ставите в темное место. На солнце оставлять нельзя, а то смола закипит. Когда затвердеет, заливаете до конца.
— То есть, всего три этапа? А ускорить процесс нельзя?
— Не советую. Испортите всю работу.
— Ясно… — Лорн побарабанил пальцами по корпусу телефона. — А возможно залить кого-нибудь покрупнее? К примеру, ящерицу?
— Можно, если вас не останавливают расходы. Смола, знаете ли, недешёвая. Но в любом случае сначала образец высушивается.
— А если я хочу добиться эффекта, скажем так, остановленной жизни?
— Принцесса в хрустальном гробу? — в трубке хохотнули. — Тогда придется заливать чучело. Могу продать несколько штук. Какие животные вас интересуют?
— Я подумаю. Благодарю за консультацию, — Лорн повесил трубку.
— Заливать нужно живых фэйри, — Дон вернулся в кабинет. — Оглушенных или одурманенных. Тогда есть шанс, что они останутся такими навеки.
— Заодно проверим, поддается ли магия консервации. Ты в деле?
Дон задумчиво надул губы.
— Не знаю… Охотиться на фэйри — та еще морока. И король Неблагого двора будет недоволен.
— Это едва ли, учитывая, что Айвор уже три года как убит. На троне его сестра, а она мне задолжала. Мы просто подождем Безымянный день.
Дон кивнул. В Безымянный день Неблагой двор, по давней традиции, приносит жертвы богине смерти Морриган. Правда, последние сто лет жертвоприношения всё больше напоминали казнь преступников, но сути это не меняло.
— Ладно, — вздохнул Дон, сдаваясь. — Если не придется за ними бегать, я согласен.
***
Осень в этом году выдалась промозглая и хмурая, зато зима пришла редкостная для Сомерсетшира — светлая и хрусткая. Выйдя из машины, Дон с удовольствием потянулся, вдыхая вкусный ночной воздух. Город Гластонбери, расцвеченный праздничными гирляндами, уже затихал. До Рождества осталось три дня, а какая сегодня ночь, люди давно забыли.
Синего BMW поблизости не обнаружилось. Должно быть, Лорн подъехал с другой стороны кладбища, такого старого, что его граница давным-давно стёрлась. Дон покачал головой. Раньше люди умнее были, отделяли мир живых от мира мёртвых. А сейчас что кладбище, что парк для прогулок — никакой разницы. Самоубийственная беспечность — вот как это называется.
Пахло свежей землёй и фэйри. Дон шел не скрываясь, похрустывая заиндевевшими палыми листьями. Он чуял затаившихся поблизости часовых Неблагого двора, но его никто не останавливал.
— Счастливого Йоля! — послышалось с боковой тропинки. Сидящий на покосившемся надгробии Лорн помахал рукой.
— На третью ночь поздравлять не принято, — педантично поправил его Дон и неодобрительно покосился на новые туфли приятеля, сшитые из змеиной кожи. — Ты бы ещё табличку на грудь повесил: «Манурм, он же королевский змей. Прием с полуночи до утра. Приходить со своими дровами и мешком для сокровищ».
— А чего зря добру пропадать? — Лорн полюбовался обновкой. — Можно подумать, ты свои шкуры сжигаешь.
— Нет, я их в сейфе храню. В банковском, — Дон прислушался к едва слышным кладбищенским шорохам. — Где вход?
— Третий поворот налево, седьмой склеп.
Среди облетевших тисов и ясеней мелькали редкие огоньки.
— Да, меняются времена, — пробормотал Дон. — Каких-нибудь триста лет назад здесь было бы не протолкнутся.
Лорн философски пожал плечами.
— Кладбищенская нежить — не то, о чём стоит жалеть. Да и без толпы зимних духов, если подумать, стало спокойнее. Мне и Неблагого двора хватает.
— Ты у них частый гость, как я погляжу.
— Наведываюсь время от времени, — Лорн уверенно толкнул дверь увитого плющом мраморного склепа. Плющ зеленел, несмотря на зиму.
Дверь бесшумно отворилась. Дон услышал далекие голоса, музыку и смех. Неблагой двор веселился. Как всегда. Сиды не менялись, отказываясь подстраиваться под новые правила людского мира, и в результате вымирали. Впрочем, вымирали и те из фэйри, кто, казалось, сумел подстроиться. Должно быть, сам воздух изменился. Дон невольно задумался, сколько осталось жить им с Лорном, но тут же тряхнул головой. Не время и не место для таких вопросов.
Камни ступеней шатались под ногами, со стен осыпалась сухая земля. Шум впереди стал громче. Лорн отдернул пахнущую плесенью портьеру из облезлого бархата. Дон наклонил голову и шагнул вслед за ним в пахнущую волшебством и кровью залу. Большую часть полутемного пространства занимал длинный стол, заставленный блюдами с мясом и фруктами, кувшинами с элем, бутылками, обтянутыми паутиной… На лавках по обеим сторонам сидели, скакали, дрались и обнимались фэйри всех мастей и даже человеческие дети. Под столом жизнь кипела ещё более бурно. Возле королевского трона играли музыканты, но их никто не слушал.
— Лорни, какая радость тебя видеть! — королева Каридвен расцвела улыбкой. — И твоего друга тоже. Присаживайтесь, угощайтесь.
Дон вежливо поклонился, оценивающе рассматривая темноволосую королеву. На своего покойного брата она походила мало. Невысокая, худощавая, с чересчур острыми скулами и раскосыми глазами. Примесь чужой крови налицо, особенно в сравнении с сидящими рядом высокородными сидами — золотоволосыми, стройными, сияющими в полутьме. Как ей удалось заполучить трон?
— Мы ненадолго, — Лорн посмотрел в темный угол, где стояли две большие клетки. Внутри каждой валялись скрюченные тела. — Кари, дорогая, я смотрю, в этот раз у тебя нет недостатка в жертвах. Сможешь выделить мне парочку? Живых и относительно здоровых.
Улыбка Каридвен увяла.
— Зачем они тебе?
— Для одного опыта. Не хочу утомлять тебя скучными подробностями.
Даррен, первый советник королевы, медленно поднялся со своего места справа от трона.
— Не в обычае Неблагого двора выдавать своих подданных. Даже осужденных на казнь.
Лорн его проигнорировал, продолжая смотреть на королеву.
— Мне ведь нет нужды напоминать тебе о небольшом долге, Каридвен?
— Нужды и в самом деле нет, — она небрежно махнула унизанной браслетами рукой. — Этой швали у нас больше, чем нужно. Забирай любых.
Сиды удивленно переглянулись. Даррен прикусил губу, но смолчал. Дон прошел вслед за Лорном к клеткам. Прутья из холодного железа надежно удерживали осужденных и не давали остальным раньше времени их замучить. Дон ностальгически вздохнул, вспоминая золотое время, когда даже сидов можно было остановить простой подковой. А сейчас правильно откованное железо днём с огнём не сыщешь. Но эти решётки выглядели новыми, стало быть, Каридвен нашла в окрестностях кузнеца и каким-то образом доставила холодное железо под холм. Уважение Дона к королеве-полукровке возросло. Он натянул кожаные перчатки и отодвинул засов. Придирчиво изучил бесчувственных пленников.
— Богартов не берем, слишком уродливые. Гоблинов тоже, их на любой свалке найти можно.
— Согласен, — Лорн открыл соседнюю клетку. — А как насчет пикси?
— У него крылья поломаны.
— На тебя не угодишь. А это кто?
— Сложно сказать… — Дон брезгливо отбросил бесчувственного, пахнущего дешевым виски гоблина. Под ним обнаружилось израненное лохматое существо с рожками, как у косули. — Кто-то из лесного народца. Я думал, их уже не осталось.
— Редкость — это хорошо, — Лорн вытащил похожее создание, но с круто закрученными рожками. — Премного тебе благодарны, Каридвен. Кстати, возможно, мне потребуется ещё… расходный материал.
— Обращайся в любое время, дорогой мой! — королева широко улыбнулась, показав острые клыки. — Доброй вам обоим дороги.
Она пощелкала пальцами.
— Эй там, заприте клетки!
Когда занавес за незваными гостями опустился, Даррен склонился к Каридвен.
— Моя королева, как случилось, что ты задолжала манурму?
— В то время я ещё не была королевой. И не предполагала, что он потребует в уплату рабов, — Каридвен побарабанила острыми ногтями по подлокотникам трона. — Проклятье! С этим нужно что-то делать.
— Два змеиных короля в одном графстве — это чересчур, — подал голос Дилан, второй советник королевы. — Как они до сих пор не передрались?
— Дон живет в Глостершире, — ответил Даррен.
— Всё равно близко, — Дилан мечтательно сощурился. — А если попробовать их стравить?
Каридвен тяжело вздохнула.
— Не получится, они не первый век знают друг друга. Как жаль, что среди людей не осталось ни одного настоящего мага. В прежние времена любой алхимик душу бы отдал за шкуру манурма или за кусок его мяса.
— Я как-то ел суп из белого змея, — Дилан причмокнул пухлыми губами. — Вкусно, но бессмысленно. Лечить и понимать язык животных мы и без того умеем.
— Однако от змеиного клада я бы не отказалась, — усмехнулась Каридвен.
— Не стоит начинать войну первыми! — Даррен предостерегающе поднял палец. — Они пережили охоту на ведьм, а многим ли из нас это удалось?
— Предпочитаешь платить дань белобрысой рептилии?! — вскинулся Дилан.
— Отдавать осужденных змею — не худший вид казни. Возможно, это приведет к снижению преступности среди бродяг.
— Предпочитаю казнить сама, — Каридвен вдруг побледнела. — Великий Кром, а ведь Лорн так и не объяснил, зачем они ему! Вдруг он их вылечит? Надо было языки этой падали вырвать!
Дилан кокетливо поправил заплетенные в косы волосы и подался ближе к трону.
— Моя королева, но ведь сила Той Самой Флейты наверняка справится даже с самым могущественным манурмом.
— А кто рискнет на ней сыграть? Ты?
— О нет! — Дилан отшатнулся. — Настолько древняя магия по силам разве что Даррену.
Первый советник одарил его мрачным взглядом.
— Нет, это слишком опасно. Даже если получится уничтожить одного, второй может отомстить.
— Не успеет, если навестить его в ту же ночь, — возразил Дилан. — До Глостершира рукой подать.
— Это если на машине. А я не люблю эти пропахшие бензином чудовища! Внутри них только и думаешь, как бы удержать гламур.
— Только в один конец, Дар, — ласково сказала королева. — Обратно вернешься своим ходом.
Она достала из складок мантии простую деревянную флейту и протянула ему.
— Ты ведь знаешь подходящую мелодию?
Даррен дотронулся до инструмента кончиками пальцев и тут же отдернул руку.
— Нет. Ты не понимаешь, Каридвен! Эта флейта слишком много забирает у музыканта. Я не готов столько отдать.
— Какое возмещение ты хочешь?
Даррен заколебался, что-то мысленно прикидывая.
— Один клад мне.
— Половину!
— Хорошо, но я сам выберу, что взять.
— Договорились, — Каридвен ярко улыбнулась. — Это будет достойный подвиг для завершения Безымянного дня.
«А если вы оба сгорите вместе с проклятой флейтой, это будет идеально», — добавила она про себя. Даррен верно служил её брату, и всем было известно, что он остался при дворе только ради того, чтобы узнать истинную причину смерти Айвора.
Даррен взял флейту, встал и молча поклонился. Наблюдая, как он пробирается между пирующими к выходу из залы, Дилан едва слышно прошептал:
— Что, если он погибнет, а Лорн выживет?
— Ничего страшного, — Каридвен провела кончиками пальцев по его щеке. — Ты ведь не проговоришься, правда? А я скажу Лорну, что Даррен узнал о его роли в убийстве короля и попытался отомстить — на свой страх и риск.
— Восхищен твоим умом, моя королева! — он пылко поцеловал ей руку. — Кстати, когда Даррен вернется, он будет полностью измотан, верно?
— О да… — Каридвен усмехнулась и подняла свой кубок. — А мы приготовим ему угощение.
***
Вонь была настолько резкой, что чесалось в носу. Но если чихнуть, утихшая боль наверняка снова проснётся. А еще дико раздражал гудящий звук, как от застрявшего в щели шмеля. Кунла слышал такое в человеческих домах. Значит, он больше не в подземелье Неблагого двора. Рядом кто-то насвистывал «Зелёные рукава». Старую мелодию, известную только фэйри, а не ту, что украли и испортили люди.
Кунла самую малость приподнял ресницы. Высокий потолок, обшитый светлыми досками, светильники такие яркие, что режут глаза. Слева — большое окно, одна створка приоткрыта. Снаружи темно, значит ночь ещё не закончилась. А лежит он на чём-то твердом, вроде стола. Кунла скосил глаза вправо. Спиной к нему стоял и размешивал в жестяном ведре что-то вонючее высокий человек в черной рубашке с закатанными рукавами. Густые белоснежные волосы падали на расстегнутый ворот неровными прядями. На колдуна не похож — на бледной коже предплечий ни одной татуировки. Да и перевелись колдуны давным-давно. Но откуда он знает правильную мелодию?
Кунла не любил людей, особенно таких — холеных и упитанных. Живёт, небось, сытно и спокойно. Кунла последний раз ел три дня назад, а что такое покой знал только понаслышке. От вони глаза начали слезиться, заболела голова. При этом, как ни странно, тело ощущалось легким и прыгучим. Даже чистым.
Человек перестал свистеть. Кунла тут же закрыл глаза.
— Так, это готово, — произнес приятный голос. Таким рассеянным тоном обычно ведут разговор с самим собой. — В следующий раз надо купить смолу подороже, а то рехнуться можно от запаха. Ну-с, малыш, готов сыграть роль прекрасного принца?
Ответа от него явно не ждали, и Кунла счел за лучшее промолчать.
— Или сначала ветки? — задумчиво пробормотал голос. — Да, пожалуй.
Послышался сухой шелест. Кунла приоткрыл правый глаз. Непонятный человек укладывал две дубовые ветки в прозрачный ящик, по размерам вполне способный вместить средних размеров фэйри.
«Это что, гроб? Как в сказке?! Ну уж нет!» — Кунла сгруппировался и одним прыжком оказался у окна. Дернул раму и прыгнул, даже не посмотрев, что внизу.
— Стой!
Окрик догнал его уже в полете. «Башня!» — сердце оборвалось, но в ту же секунду он влетел прямо в объятья раскидистого дуба. Кунла намертво вцепился в покрытые листьями ветки и повис. «Листья зимой?!» — обдумать это чудо не было времени. Кунла оглянулся на дом. Надо же, какой большой, с двумя башнями. А вот и хозяин — тоже решил из окна вылезти, правда на первом этаже. Как это он так быстро спустился?
Кунла стремительно, по-беличьи, соскочил на землю и кинулся в глубину парка, больше похожего на лес.
— Стой, тебе говорят! — раздалось сзади. — Всё равно поймаю!
Только сейчас Кунла заметил, что на шее у него что-то болтается. Флейта? Неужели Та Самая?! Радость обожгла волной и тут же схлынула. Флейта оказалось новенькой, человеческой работы. Он хотел было сдернуть её, но не стал. Пригодится, даже такая.
Впереди замелькали испуганно разбегающиеся олени.
— Задержите его!
Он что, оленям приказывает? Кунла не удержался от смешка. И тут его левая нога попала в петлю вынырнувшего из-под земли корня. Кунла покатился по земле, взвыв от резкой боли.
— Попался, стервец! — голос преследователя слышался совсем близко.
Кунла вскочил, стиснув зубы, подпрыгнул, ухватился за нависшую ветку огромного ясеня и закинул себя наверх. Не останавливаясь, полез дальше. Нога болела, но по сравнению с тем, что ему пришлось пережить в лапах королевы, это была сущая ерунда.
— Слезай! — потребовали снизу слегка задыхающимся голосом. — А то хуже будет!
— За дурака меня держишь? — Кунла поудобнее устроился на последнем прочном суку. Лезть выше было уже рискованно. — Ты кто такой? Колдун? Ну, так сними меня, если сможешь.
— И сниму! — пообещал незнакомец. — Отдышусь только.
Волосы у него растрепались и ещё больше напоминали гриву. «Как он не мерзнет в одной рубашке? — с тоской подумал Кунла, ёжась на пронзительном ветру. — И в темноте видит, зараза!»
Он присмотрелся к своему преследователю повнимательнее. Крупные, вполне человеческие черты лица, темные брови вразлёт. И большие, цвета желтой яшмы глаза с вертикальными зрачками. Кунла вцепился в дерево так, что кора начала крошиться под пальцами. Белая грива, зеленеющий зимой дуб — всё сходится!
— Ты… манурм?! Этот, как его, Лорн?
— Польщен, что мое имя широко известно среди фэйри, — Лорн принялся не спеша расстегивать рубашку. — В последний раз предлагаю — слезай сам. Обещаю, больно не будет, ты просто уснешь.
— Яи так уже выспался. — Кунла оценил расстояние до соседнего дерева. Пожалуй, можно перепрыгнуть, даже с больной ногой.
— Тогда я тебя укушу, — голос змея изменился, стал опасно-вкрадчивым. — Яд манурма, к твоему сведению, парализует. А ещё это очень болезненно.
— Ты меня сначала достань, пивной бочонок!
Манурм со свистом втянул в себя воздух, резко выдохнул и начал меняться. Кунла внимательно следил за метаморфозом. И когда массивное тело гигантского змея полностью втянулось на дерево, прыгнул.
***
Рогатое существо оказалось женского пола и совсем юное, насколько Дон мог судить. Хотя возраст фэйри не определишь, пока не посмотришь в глаза. Манурм пропустил сквозь пальцы медные кудри, недавно слипшиеся от крови, а теперь собственноручно им вымытые и расчесанные. Что понадобилось Неблагому двору от этой девочки? Её пытали всерьез, не ради развлечения.
Дон потрогал острые отростки рожек. На них должны позвякивать крошечные бубенчики, а в пушистой кисточке на конце хвоста блестеть цветные бусины. И браслеты — золотыми завитками охватывать тонкие руки…
Чутко вздрагивают острые кончики ушей, настороженно смотрят раскосые глаза. Мгновение узнавания — и звенит серебром радостный смех…
Нет, его лесная нимфа Лара была совсем другой. Вся как росчерк птичьего крыла — быстрая, изящная, с текучими темными локонами, перламутровой кожей, зеленоватой, как мох, и такой же мягкой шерсткой на стройных ногах дикой козочки. А у этого существа круглое лицо с пухлыми губами, нос картошкой и золотистая кожа с россыпью веснушек — там, где её можно разглядеть между синяками и коростой. Так почему же он вспомнил те времена, когда в Исландии ещё шумели леса? Люди их вырубили, уничтожили вместе с дриадами и нимфами. И он не сумел уберечь Лару.
Дон смочил клочок ваты в приготовленном целительном эликсире и протёр лицо маленькой фэйри. На ней хорошо бы смотрелся венок из лесных цветов. Но где их взять зимой? Можно, конечно, купить оранжерейные, но это будет уже не то. Или подождать до первоцветов? Хочется, чтобы первый экспонат коллекции стал шедевром, а что эффектного в истощенном теле? Подкормить, вылечить как следует, нарядить майской королевой… И вообще, пусть Лорн первым рискует, а он учтет его ошибки и сделает лучше.
Дон поднял невесомое тело, перенес из лаборатории в кабинет, уложил на кожаный диван и укрыл пледом. Сходил на кухню, вскипятил чайник, залил полную тарелку овсяных хлопьев с ягодами. Что едят британские нимфы, он не знал, но от овсянки ещё никому плохо не было. Подумав, добавил в кашу масло и мед. Вернулся в кабинет и поставил поднос на столик рядом с диваном.
Ноздри круглого носа дрогнули, длинные ресницы поднялись. Дон ждал синевы лесного озера, но глаза у неё оказались болотного цвета с карими крапинками. А взгляд взрослый. Манурм вздохнул с облегчением — невелика радость возиться с ребенком.
— Не бойся, — он улыбнулся. — Ты можешь сесть?
Она моргнула, прислушиваясь к себе. Облизнула губы.
— Cмогу, наверное, — голос звучал хрипловато.
Дон аккуратно приподнял её за плечи, подсунул под спину две подушки. Придвинул стол поближе и сел в соседнее кресло.
— Питайся.
Она недоверчиво посмотрела на него, потом на кашу. Сглотнула и потянулась за ложкой. Тарелка опустела за минуту. Дон прикинул, сколько у него осталось коробок с овсяными хлопьями. Надо будет пополнить запас.
— Пить хочешь?
Она облизала ложку.
— Ага.
Дон усмехнулся и пошел за второй порцией каши и соком. Он сомневался, можно ли оставить фэйри без присмотра, но решил, что в таком состоянии она безопасна. По возвращении обнаружил её на том же месте. На этот раз каша поглощалась медленнее.
— Не ешь лишнего, а то плохо будет, — предупредил Дон, наблюдая, как округляется под пледом тощий живот.
— Нет, мне хорошо, — она причмокнула и взяла кружку. — Это что?
— Грейпфрут, — Дон придвинул ей коробку с соком.
Она изучила картинку.
— На апельсин похож. Я ела однажды апельсины. Их тогда на свалку выбросили, целый ящик, и мы… — она осеклась. В раскосых глазах снова вспыхнуло подозрение. — А ты кто? Ты из Благого двора?
— Я сам по себе и не подчиняюсь дворам.
Она сосредоточенно осмотрела его — от добротных, хотя и не новых домашних туфель до тщательно уложенных белых волос. В глаза всматривалась особенно долго.
— Ты дракон?!
Дон удивился надежде, с которой она задала вопрос. Лично он бы встрече с драконом не обрадовался.
— Нет, хотя почти угадала. Вторая попытка?
— Значит змей, — она нахмурилась. — Я слышала про тебя. Твое имя Лорн, да?
— Дон, — поправил он. — Лорн живет в соседнем графстве.
— А мы где? — она почему-то сильно испугалась.
— В моей усадьбе в Глостершире. — Дон невольно заинтересовался. Что такого важного у неё осталось в Сомерсете? — Кстати, не пора ли представиться? Мое имя ты знаешь, а как называть тебя?
— Айри, — она пожевала губу. — Тебе сокровища нужны, да?
Дон склонил голову набок.
— Допустим. А у тебя их много?
Айри прищурилась.
— У меня есть нечто более ценное — информация. Очень важная для тебя и Лорна. Если ты меня отпустишь, я расскажу.
Дон хмыкнул. А девочка не так проста, как показалось.
— Сначала расскажи, а уж потом я решу, хватит ли этого для выкупа, — он скрестил руки на груди.
— Так не пойдет! — она замотала головой. — Но я клянусь дубом, тёрном и ясенем, солнцем, луной и звездами, что это очень важные сведения, от них зависит жизнь вас обоих.
Дон задумчиво надул губы. Такие клятвы фэйри не нарушают. Айри вполне могла услышать что-то действительно важное. В присутствии осужденных на смерть палачи за языками не следят.
— Ладно, — он поднял правую руку. — Клянусь тем же, что отпущу тебя на свободу, если твоя тайна окажется действительно полезной.
Айри залпом допила сок и торжественно выпрямилась.
— Я знаю, где сейчас Та Самая Флейта.
Дону потребовалось пара секунд, чтобы осознать её слова. Потом он вскочил.
— Где?!
— У королевы Каридвен, — Айри передёрнула плечами. — С прошлой ночи.
Дон замер. Древняя флейта, способная подчинить кого угодно, считалась давно сгинувшей. Если она нашлась, это очень скверно. Едва ли у королевы-полукровки получится справиться с могущественным артефактом, но при её дворе есть чистокровные сиды, способные обуздать древнюю магию. Каридвен явно осталась недовольна требованием Лорна, а это означает, что он в большой опасности.
Дон кинулся к телефону, набрал номер, который знал наизусть. Раздались долгие гудки. Седьмой, восьмой, десятый… «Да где же ты?!»
— Поехали! — Он бросил трубку, схватил Айри в охапку вместе с пледом и бегом бросился к двери.
— Куда? В Гластонбери? А почему так срочно?
— Потому что Каридвен наверняка сообразила, что ты можешь проговориться о флейте. Значит нанесет удар этой же ночью!
Дон истово надеялся, что не опоздает.
***
Нога болела всё сильней. С пятого дерева Кунла сорвался, чудом удержавшись на нижних ветках. Клыки змея лязгнули в паре дюймов от него.
— Ну вс-сё… — манурм шипел и свистел, как перекипевший чайник. — Допрыгалс-ся, с-сукин с-сын! С-сейчас я тебя…
Кунла прижался к дереву и зажмурился. На ещё один прыжок сил уже не было.
— А последнее желание? — пискнул он.
— Обойдешьс-ся! — змей примерился. — Впрочем, давай. Что ты хочешь?
Кунла взялся за флейту.
— Позволь мне сыграть напоследок.
— Не надейс-ся, что с-сумеешь меня зачаровать! — Манурм свернулся кольцами под деревом, не сводя с жертвы глаз.
«А ведь всего пару дней назад я мог бы попытаться, — Кунла вздохнул. — Эх…»
Он поднес флейту к губам. Зазвучала мелодия — темная, тягучая, как смола. Манурм содрогнулся всем телом. Кунла испуганно опустил флейту, но музыка продолжалась.
— Это не я… — он вскинул голову. Кто-то неподалеку играл на Той Самой Флейте.
Манурм содрогнулся ещё раз и медленно, неохотно, словно его тащили на невидимом аркане, пополз за дом — туда, где звучала флейта, и откуда ветер доносил запах дыма. Кунла сжался на своей ветке. Играет кто-то из прихвостней Каридвен, это ясно. Должно быть, королева что-то не поделила со змеем. Самое время бежать, пока они там разбираются. Но что дальше? Убежище разрушено. Каридвен не оставит их в покое. И он должен отомстить за Айри… Кунла вцепился в свои рога и замычал. Он не привык думать так напряженно — планы всегда придумывала Айри. А что, если спасти змея? Долг жизни — это святое. И есть шанс вернуть Флейту!
Кунла слез с дерева и похромал по следу манурма.
— Какой ты горячий, — бормотал он. Там, где прополз змей, иней на земле растаял. — Скоро ещё горячее будешь, гад паршивый! Ни в жизни бы тебя спасать не стал, живодёр!
Он осторожно заглянул за угол дома. На асфальтовой дороге, ведущей к воротам, горело три костра. Магических, сразу видно, почти без дров. Флейтист скрывался за дымом. Судя по смутному силуэту — кто-то из сидов, в длинном, тёмном плаще. Сама королева? Нет, это вряд ли.
Манурм уже прополз через первый костер. Огонь под ним гас, угли разлетелись искрами в разные стороны. «Чтобы одолеть манурма, — как вживую услышал Кунла голос деда, — надо разжечь три больших костра и заставить змея проползти через них. В третьем костре он превратится в пепел. Однако надо соблюдать осторожность, иначе змей в предсмертных корчах утащит в костер своего убийцу».
А может, не вмешиваться? Может, они оба сгорят? Ага, и Флейта тоже! Кунла переступил с ноги на ногу. Боли он сейчас не чувствовал. Манурм прополз через второй костер. Снова взметнулся сноп искр. Музыка звучала, не сбиваясь на ни долю секунды. Кунла с силой дернул себя за правое ухо, как частенько делал дедушка, прижал флейту к дрожащим губам и дунул. Резкий, душераздирающий звук разорвал тягучую мелодию. Манурм вскинул голову и зашипел. Кунла продолжал выдувать дикие, разрушающие очарование звуки. Тот, кто играл на Той Самой Флейте, запнулся, сфальшивил всего раз, но этого оказалось достаточно. Манурм извернулся, огибая последний костер, и сделал выпад. Музыка захлебнулась. Огонь погас, словно в костер вылили ведро воды. Из-за клубов дыма раздался чей-то крик и тут же оборвался.
— Флейту не трогай! — Кунла вслепую кинулся вперед, закашлялся, споткнулся обо что-то и упал. Раздался страшный звук треснувшего сухого дерева. — Нет!
Он не сразу понял, что сломалась новая флейта. Острый обломок воткнулся ему в грудь. Кунла смахнул его и слепо зашарил вокруг. Ведь может такое случится, что Та Самая Флейта сама вернется к нему! Ведь бывают же чудеса!
И тут его скрутило и вывернуло — желчью, больше ничего в желудке не было. Крошечные раскаленные ножи впились во внутренности. Кунла ткнулся лбом в горячую золу, закусил подвернувшуюся головешку. Уголь захрустел на зубах, обжёг язык. «Никогда не колдуй на тощий живот….» — прав был дедушка!
***
Дон выжимал из мотора всё, что только возможно. Джип летел по шоссе со скоростью сто двадцать пять миль в час. Любая выбоина могла стать роковой. На заднем сиденье Айри сжалась в комок, с головой закутавшись в плед.
— Если они убили Лорна, я их двор в Преисподнюю отправлю! — прошипел Дон.
— А ты можешь?
Он не ответил, сосредоточившись на дороге — впереди ждал довольно крутой поворот. Айри задумалась. Её друзьям срочно требуется надёжное убежище и сильный защитник. И кажется, она нашла неплохой вариант.
Айри рискнула высунуться. Как раз в этот момент мимо промелькнул дорожный знак — совсем близко от окна. Она взвизгнула и накрыла голову кожаной подушкой. Да, вариант может стать неплохим, если они не разобьются на этой тяжеленной колеснице!
***
— Вот ты где!
Кунлу обхватили сильные руки и вытащили из дыма.
— Прекрати пинаться, дурень, не трону я тебя!
Лорн сыто рыгнул. Он снова был в человеческом обличье. Перемазанный в золе, со стоящими дыбом волосами, в криво наброшенном на плечи темно-синем плаще, словно сшитом из куска ночного неба.
— Флейта… где? — простонал Кунла.
— У меня. Но тебе я её не отдам.
— Я же тебя спас!
— От долга жизни я не отказываюсь, — удерживая Кунлу на руках, Лорн вернулся к тому месту, где сбросил свою одежду. — Сейчас я тебя отпущу, только не убегай.
«Я и ползти-то не смогу…» — Кунла скорчился, прижавшись к дереву. Резь во внутренностях не прекращалась, и нога опять разболелась. Он заскулил — слабо, как смертельно раненный щенок.
— Что, совсем плохо? — Лорн перестал одеваться и присел перед Кунлой. Пробежался чуткими пальцами по животу, по распухшему суставу ноги. — Удивительно, и как ты со своими копытами умудряешься лазить по деревьям?
— Я-то?.. — Кунла недоверчиво прислушался к себе. Боль стремительно стихала, только в желудке сосало от голода. — А что такого? Козы тоже могут — и по деревьям, и по скалам… А у кого ты научился лечить?
— Прирождённый дар, — Лорн отряхнул ладони. — Засчитаем в счет моего долга. Кроме того, можешь рассчитывать на мою защиту.
— И одно желание!
— Договорились, но про Флейту даже не заикайся.
— Но она моя — по праву!
— Неужели? — Манурм натянул брюки и обулся. — А ты не слишком молод для хранителя такого мощного артефакта?
— Меня не спрашивали, — Кунла отвернулся и мазнул ладонями по глазам. — Дедушка умер, а я последний в роду.
— Тебя как зовут, последний герой? — Лорн набросил ему на плечи свою рубашку.
— Кунла.
— Но ведь это не имя?
— Теперь имя, — Кунла горделиво приосанился.
— Ладно, пошли в дом, — Лорн застегнул трофейный плащ и вытряс из волос золу. — Поговорим, обсудим, что я могу для тебя сделать.
— Для начала — накормить, — пробурчал Кунла, неохотно следуя за ним. — А кто это был?
— Советник королевы, Даррен.
Кунла злорадно ухмыльнулся. Ещё бы Дилана прикончить… Нет, не стоит тратить долг манурма на месть. Есть более важные желания.
— Кухня там, — Лорн махнул рукой налево от входной двери, — ешь, что найдёшь, не стесняйся. Я сейчас восстановлю защиту на воротах, приму душ и вернусь.
Когда он через полчаса появился на кухне, Кунла сидел за столом, поочередно откусывая от яблока и сандвича с сыром и ветчиной. Перед ним валялись пять огрызков, кучка мандариновых косточек и два пустых пакета из-под молока.
— Смотри, не лопни, — Лорн открыл холодильник и присвистнул. — Однако…
— Ты сам сказал, что можно съесть всё, что найду. — Кунла проглотил последний кусок и с сожалением посмотрел на холодильник.
— Хватит с тебя, — Лорн включил чайник, достал из шкафчика жестяную банку с чаем и пачку бисквитов. — Рассказывай, как Та Самая Флейта оказалась в вашем роду.
— Она всегда у нас была, — Кунла собрал огрызки, сунул в рот и с хрустом прожевал. — У каждого рода фэйри есть своё сокровище. У нас — Флейта. Только она очень капризная и не всегда откликается. Дедушка за всю жизнь три раза на ней играл, у него сил мало было. А я только однажды попробовал, когда сиды нас нашли.
— Кого это — вас? — Лорн поставил на стол чашку с душистым травяным чаем и уселся напротив Кунлы. — Ты же сказал, что остался один?
— Они такие же, как я, последние, — Кунла посчитал по пальцам. — Семеро… Нет, теперь уже шестеро, считая меня. Мы под мостом жили — пэк, лепрекон, брауни, баньши и кайт-ши.
— Разве кайт-ши тоже вымерли? — Лорн недоверчиво поднял бровь.
— Чистокровные — да, — Кунла вздохнул. — Когда в Шотландии охоту на ведьм устроили, всех чёрных котов перебили. Винни сначала на остров Мэн сбежал, но ему там не понравилось. Мы отовсюду собрались — кто из Шотландии, кто из Ирландии. В Англии сытнее и спокойнее, только надо следить за Неблагим двором.
— Не уследили? — уточнил Лорн. У Неблагого двора было семь резиденций, и с места на место они переезжали каждые семь лет.
— Мы хотели уйти, — Кунла шмыгнул носом, — но Винни заболел. Мы под мостом прятались, нас тролль защищал, и всё хорошо было. А потом мост чинить стали, тролль ослабел, пришли сиды и убили его. Я пытался играть, но у меня плохо получилось. Остальные сбежали, а я не успел.
У Лорна загорелись глаза. Последние чистокровные фэйри с их артефактами! Вот это редкость!
— И что было дальше?
— Меня схватили, — Кунла передернул плечами. — Допытывались, как обращаться с Флейтой и где остальные прячутся.
— А ты знаешь, где они сейчас?
— К счастью, нет, — Кунла подпер отяжелевшую голову кулаками. От непривычной сытости он опьянел. — Про запасное убежище только Айри знала. Она увела всех наших, а потом… Не надо было ей возвращаться!
Он посмотрел в окно. Полночь давно миновала, значит Айри больше нет в живых.
— Королева её поймала?
— Да, — сипло выдавил Кунла и не выдержал, заплакал. — Айри была последней из рода Кернунна…
— Дитя лесного бога? — Лорн нахмурился, вспоминая. — Она кудрявая и с рожками?
— Ты её видел?! — Кунла вскочил, судорожно глотая слезы. — Ну почему ты не забрал её тоже!
— Потому что её выбрал Дон, другой манурм, — Лорн внимательно смотрел на него. — А знаешь, скорее всего, она ещё жива. Смола медленно затвердевает, к тому же Дон сначала постарается привести твою Айри в порядок.
— Спаси её! — Кунла подскочил к нему, схватил за плечи и попытался встряхнуть. — Ты мне должен! Мне больше ничего не надо, только спаси её!
— Я понял, не кричи, — манурм со стоном поднялся, запахнул шелковый черный халат на похудевшем животе. Зря он проглотил сида. Как там Дон сказал — чувствуешь себя пустым дураком? Вот именно.
Лорн вышел в холл, поднял трубку телефона. Страшно подумать, сколько с него сдерет Дон за эту фэйри.
Кунла выбежал следом и, затаив дыхание, слушал длинные гудки в трубке.
— Странно, — Лорн с досадой дернул бровью. — Обычно он отвечает на звонки, даже если чем-то занят.
— А он далеко живёт? — Кунла готов был бежать куда угодно, лишь бы вернуть Айри.
— Не слишком. — Лорн положил трубку. — Поехали.
***
Ночь уже была на исходе, когда две машины встретились на пустынной дороге. Синий BMW затормозил сразу, чёрный джип промчался мимо, развернулся на полном ходу и съехал на обочину. Хлопнули дверцы.
— О боги, Лорн, ты жив! — Дон так сжал приятеля в объятьях, что тот крякнул. — А я уже думал, что приеду на твое пепелище!
— Хорошо, что мы не разминулись, а то бы тебя удар хватил! — засмеялся Лорн. — Пепелище действительно имеется, но…
Его слова заглушил радостный визг. Айри и Кунле потребовалась несколько секунд, чтобы выбраться из автомобилей, и теперь они кружились, крепко обнявшись. Лорн фыркнул.
— Два пугала.
Айри завернулась в плед на шотландский манер. Кунла плащом завязал на себе рубашку Лорна.
— И как это понимать? — Дон недобро прищурился.
Лорн отогнал от себя видение финансового краха и начал рассказывать. Дон слушал, недовольно косясь на Айри, которая что-то горячо шептала Кунле.
— И ты хочешь устроить у себя что-то вроде заповедника для фэйри? Ты с ума сошёл?
— Подумай, какие у них могут быть сокровища! Это же древние артефакты! Я с ними в порошок сотру Неблагой двор! Будут знать, как покушаться на манурмов!
— А ты уверен, что хранители этих артефактов согласятся у тебя жить?
— Лучше я, чем Неблагой двор. И Айри сумеет их уговорить. — По дороге Лорн уже обсудил этот вопрос с Кунлой. — Уступи её мне, Дон Эйриксон. Назначь цену сам.
— Нет, — твердо ответил Дон. — И даже не пытайся торговаться.
— Ты обещал, что спасешь Айри! — взвыл Кунла, ткнув в Лорна пальцем. — Учти, без неё ты никого из наших не найдёшь!
— Дон, неужели ты тоже хочешь устроить заповедник? — Лорн удивленно поднял брови. Он прекрасно знал, как ценит более старый змей тишину и покой.
— Почему бы и нет? Ты был очень убедителен в своих доводах.
Айри молча переводила взгляд с одного манурма на другого и вдруг лукаво улыбнулась.
— Прекрасная идея. Два заповедника — это в два раза лучше, чем один.
Кунла надулся.
— Он тебя хотел в смолу закатать, а ты ему поддакиваешь?!
— Не уверена, что он действительно этого хотел. К тому же, он дал клятву, что освободит меня.
— Я помню, — кивнул Дон. — Но полагаю, что защита для вас важнее свободы?
— Так это будет заповедник или тюрьма?! — вскинулся Кунла.
— Разумеется заповедник, — сказал Лорн. — Некоторые ограничения, конечно, ввести придётся, иначе мы не сможем гарантировать вашу безопасность. Но о тюрьме, в любом случае, речи не идет. Вы получите защиту, а мы…
— Головную боль, — Дон вздохнул. — Сколько вас всего?
— Семеро, — буркнул Кунла. — Айри, ну зачем ты согласилась остаться с ним? Мы могли жить все вместе, как раньше!
— Без меня ты скорее повзрослеешь, — она взлохматила ему волосы. — Но семеро — это маловато для двух заповедников. К счастью, я знаю, где прячутся ещё четверо таких же, как мы.
— Они все взрослые? — настороженно уточнил Дон.
— Почти, — Айри широко улыбнулась. — Им больше ста лет.
— Каждому или всем вместе?
Она замялась.
— Ясно, — он строго погрозил ей пальцем. — Смолу я выкидывать не буду. Контейнеры тоже. И Лорну не советую. Намек ясен?
— Конечно! — хором ответили Айри и Кунла. — Всё будет в полном порядке!
Манурмы переглянулись. У обоих имелись веские основания не верить этому обещанию. Но одно не вызвало сомнений — в их жизни больше не будет места скуке.
ссылка на автора
https://vk.com/club49941337
Новый год – не дешевый праздник, но стоит своих затрат.
Договорились, что Дед Мороз придет прямо после полуночи. Я выбрала из опций «Козлик Йоулупукки», «Санта» и «Дед Мороз» третью. Белая курчавая борода и глаза с огоньками. Из опций о подарках ткнула в «волшебный сюрприз».
Домашних, конечно, предупредила. Близнецы переглянулись с недоверием. Муж сразу полез в коммуникатор, чтобы проверить историю событий и маршрутов Деда Мороза и удивленно поднял на меня глаза:
—Ну, дела! Три миллиарда заказов за прошлый год. В этом году уже три с половиной миллиарда. И только семь «печалей» в профиле.
— А за что? — спросили хором близнецы.
— Написали, что подарок опоздал.
—Лучше поздно, чем никогда, — пробормотала прабабушка.
— И как он справляется со всем один?— развела я руками.
***
В новогоднюю ночь мы включили голограмму нарядной елки, съели по полторы таблетки быстрого насыщения (праздник – не повод забывать о здоровом питании!), сняли перчатки и соединили руки для ощущения сопричастности к преодолению нового временного рубежа. Мы едва успели протереть ладони дезинфектором, как по коммуникатору прозвучали любимые звуки боя курантов. Почти сразу в дверь постучал Дед Мороз. Румяный, в красном кафтане с белым кушаком, словно сошедший со старинной открытки, он появился на пороге с шутками, прибаутками и стихами. Дети выдавили вежливые улыбки, муж изобразил радушие. Прабабушка из кресла удивленно смотрела из-под старомодных очков.
«А теперь пришла пора чудес! Вы готовы к исполнению желаний?». Тут Дед Мороз достал из большого мешка два круизных билета на дирижабли. Мы с мужем и мечтать о таком не могли: воздухоплавание только стало входить в моду, и очередь на них была невероятная! Близнецы получили новые вариаторы метаболизма. Прежние, от непрерывной эксплуатации в школе, пришли в полную негодность!
Прабабушка недоверчиво ждала своей очереди. Близнецы посмеивались, зная, что в мешок не поместятся ни новый экзоскелет для прогулок, ни недельный запас горного воздуха для омоложения.
Дед Мороз покопался в мешке. Прабабушка ахнула и расцвела, когда поняла, что же он подарил. Мы же наблюдали за ней в полном недоумении: плоская шапка с приклеенными блестками, пластиковая имитация человека и стопка сшитых листков бумаги.
— Ты же об этом мечтала в 1972 году, Олечка?
— Да, да! — радостно закивала прабабушка, — мы с Васькой мастерили кокошник, а он не получился, хотя мы раскрошили и наклеили на картон разбитую елочную игрушку. Я выглядела так несуразно… И эта кукла – главный приз за лучший костюм — досталась Светке! А книжку сказок Андерсена подарили Ваське, а не мне, потому что он закончил четверть без единой четверки!
«Мечты должны сбываться! Помнишь, Олечка, ты сама сказала; «Лучше поздно, чем никогда…» Так что надеюсь — без печали?»
ссылка на автора
https://litnet.com/ru/irina-solyanaya-u3505058
Дворничиха Бадмаева выдохнула, пытаясь рассмотреть, какую форму примет облачко пара. Но оно скукожилось и втянулось в серую тьму, как и сотни других выдохов, сделанных ей за сегодняшнюю ночь.
— Не спится? — сзади неслышно нарисовался бомж Валера. Бадмаева едва не подпрыгнула на полметра, и с трудом сдержала рвущееся матерное слово.
— Чтоб тебя, Валера… Не надоело?
— Неа, — сощерился бомж, — прикольно же.
Дураком жил, дураком помер, и ничего не поменялось. Но хоть согласился помочь, и на том спасибо. Она, ангел Коля, да околевший пять лет назад Валера — вот и весь их дозор.
Сегодня такая ночь, что спать нельзя. Жадная, безглазая, жаждущая захапать себе все без остатка, выпить свет и тепло до самого донышка. Она приползла со стороны Мясокомбината, навалилась брюхом на город, придавила и поерзала, чтобы погасить лишние фонари и окна. Декабрьская стынь и бесконечная тьма — больше ничего в мире не было.
Но это только кажется, Бадмаева знала, что под прикрытием тишины творится недоброе.
Скоро, совсем скоро задрожит земля, зазвенит в ухе высоковольтным проводом, а потом заклубится туман и покажется вдали Дикая Охота. Без единого звука будет она приближаться, беснуясь, чтобы поглотить каждого, нечаянно оказавшегося на пути.
Бадмаева уже не первый год дежурила в самую длинную ночь. Стояла, со страхом разглядывая в приближающемся мареве синие ментовские мигалки, кумачовые знамена, кресты и хоругви. Бесы ехали на BMW и Мерседесах, трещали на вздутых животах рясы и дизайнерские костюмы, белели в непроглядной тьме белесые, мертвые зрачки. Смотрели и грозили посиневшими, разбухшими пальцами с золотыми перстнями, обходя стороной ее шестнадцатиэтажку.
— Мы вернемссся, вернемссся…
Каждый год становилось их больше. И Бадмаева понимала, что тонкая, с вечера прокопанная в снегу канавка их не остановит. Страшный год пришел, ночь в нем длинная, тянется аж с самой весны.
И тут заскрипели тормоза, далекие клубы тумана исчезли за ярким сполохом фар. Одна машина, другая, третья — полный двор понаехало, да все черные, длинные, как катафалки. Хлопнув дверью, вышел из первой приземистый мужик в длинном черном пальто, и направился прямо к Бадмаевой.
— Здорово, Бибиянур Салахтиновна, — тянет крупную ладонь, да не пожмешь ее. Тусклый свет фонаря просвечивает сквозь пальцы, сквозь дорогое пальто и малиновый пиджак под ним.
— Здравствуй, Тяпа.
Бадмаева старается не смотреть ему в лицо — там, чуть повыше глаза, небольшая багровая дыра. Вроде и видела уже, а все равно неприятно.
— Что это вы к нам?
— Так ночь сегодня выдалась неспокойная, — Тяпа кивнул вперед, туда, где продолжал клубиться и расти туман. — Много их. Не удержитесь.
— Виктор Петрович, — подскочил к Тяпе симпатичный высокий парень в кожанке, — мы готовы, я пацанов расставил.
— Спасибо, Сережа, вы там не зевайте. — он достал из внутреннего кармана пальто пачку «Парламента», закурил, и Бадмаева даже почувствовала знакомый сигаретный запах.
— Никогда бы не подумала, что мы тут с вами стоять будем, свой дом защищать.
— Ночь слишком длинная, Бибиянур Салахтиновна. Слишком. Сколько лет уже длится. Вы родились, я родился, все ночь была. Рассветет иногда, помажет небо светленьким, а потом опять ночь. И все же будет день, вот мамой клянусь… — Тяпа рассмеялся, — обязательно будет. Ибо ни одна ночь не длится вечно.
Он ткнул пальцем в приближающихся бесов:
— Они тоже это чуют, потому и бесятся.
Бадмаева прислушалась к наступившей тишине и поняла, что дом не спит. Они все были с ней, прислушивались к шорохам, тревожно всматривались в темноту, боялись и вздрагивали.
Ибо страшно надвигающееся.
Но ни одна ночь не длится вечно.
https://sun9-9.userapi.com/impg/uHjQAodJ6ew614frJOiVE—WxRQVElS6LiU5uQ/l6vfyXfICwQ.jpg?size=512×341&quality=96&sign=f0bf4e5f017bb2932bdbca932c40ec0a&type=album
Тонкие белые пальцы стремительно метались над столешницей из горного хрусталя, разноцветные льдинки входили в пазы с лёгким перестуком. Витраж рос на глазах. Иногда на него с потолка падала прозрачная капля.
И застывала.
— Он ушёл?
— Да, моя Королева… — Керелинг почтительно склонил голову. — Но он вернётся. Так было, так будет…
Пальцы заметались быстрее, дробное стаккато льдинок лишь подчеркнуло ледяную неподвижность лица, прекрасного и юного. Молодая — слишком молодая! — Королева чуть склонила голову, и Керелингу на миг показалось, что лёд её прозрачных глаз дал трещину — но нет, белое лицо оставалось бесстрастным.
— Он не вернётся.
Керелинг позволил себе лёгкую усмешку — Королева была юна и многого не понимала. Она и Королевой-то стала совсем недавно, почти случайно, никто не ожидал. Не мог ожидать. Так получилось. Но теперь она — Королева, и слово её — закон. Что там слово! Желание. Мимолётный каприз. А Керелинг опытен. Он сумеет успокоить и уберечь, пусть даже для этого иногда и приходится объяснять очевидное.
— Он возвращался уже дважды. Они всегда возвращаются. Стоит лишь подождать. А это совсем нетрудно — для Королевы. Он вернётся.
— Не в этот раз. Я сама выжгла ростки шипоцвета в его крови. Он больше не выживет здесь. Он даже дороги сюда больше найти не сможет…
— Жаль, — Керелинг пожал плечами без особого сожаления. Значит, не показалось, и на белых пальцах действительно темнеют следы ожогов. — Он был неплохим в своём роде. Активный такой. Я даже боялся, что у нас закончатся принцессы. Мог бы вполне ещё раз. Или даже два…
Кусочек мозаики упал со стола и покатился по полу. Королева не подняла головы.
— Трёх вполне достаточно.
Керелинг опять пожал плечами, но ничего не сказал. Это был её выбор и право, выбор и право Королевы, пусть даже и очень юной. Как и тогда, три раза назад, когда этот странный кай умирал в её саду, добрую половину которого он всё-таки умудрился разворотить своим изломанным кораблём, к тому времени уже окончательно мёртвым.
Он явился незваным и неподготовленным, он был чужим этому миру, и сок шипоцвета не пел в его крови, оберегая, ведя и завораживая. Он очень скоро умер бы, даже рук марать не пришлось — энергия утекала из его повреждённого скафандра, как снежная пыль сквозь пальцы. И Керелинг уже обдумывал, в какой уголок сада поместить его замёрзшее тело в качестве ещё одного украшения, пусть и не совсем трофея… Но право и выбор Королевы всё изменили.
— Я ведь не для этого тогда… просто он умирал… Я не хотела, чтобы — так…
Керелинга пробрала внезапная дрожь. Перехватило дыханье.
Она, конечно же, слишком юна, слишком неопытна, и это многое объясняло, но не настолько же… Она что — пытается оправдаться? И перед кем — перед ним?
Королева??!
— Пусть лучше — так. Пусть… живёт. А мы найдём кого-нибудь… другого. Правда, Керелинг?
— Как будет угодно моей Королеве… — Керелинг снова склонился в глубоком поклоне, в привычном ритуале пряча непривычное замешательство.
— Мы обязательно найдём… Так будет лучше.
На почти законченный витраж снова упала капля.
С потолка.
Королевы не плачут, даже самые юные…
из «Легенды о Юной Королеве и её Первом Керелинге»
Девочка шла хорошо. Быстро так шла, красиво — Керелинг даже залюбовался, глядя, как длинная тень скользит за ней по белой равнине. Натыкаясь на неровности льда, тень ломалась и дёргалась, словно живая. Тяжёлый глайдер девочка оставила ещё у границы паковых льдов — над полюсами этой планеты электроника дохла быстро и надёжно. Оленя пришлось бросить у первой гряды, лезть в торосы он отказался категорически — жалобно верещал, тряс лобастой башкой и упирался всеми шестью лапами, выпучивая глазки на стебельках и нервно сворачивая хоботок. Правильный был олень, хорошо обученный. Вингельд, надо отдать ему должное, умеет делать проводку на высоком уровне — и зверя правильного подобрал, и про лыжи не забыл. Девочка не опоздает.
Вторую гряду она прошла, почти не сбавив хода, плазмобой дважды чавкнул, подсвеченные изнутри торосы засияли гирляндой праздничных фонариков — и вот тебе готовый тоннель на ту сторону. И снова скольжение по белой равнине.
Керелинг нахмурился.
— Ей не хватит заряда, если и дальше будет так неэкономно…
— Хватит! — Скильт разулыбался и пояснил, не отрывая глаз от следящего кристалла. — Она нашла три кармана. А-8, Б-14 и… Е-9
Теперь ясно, почему Скильт довольный такой — один-два кармана-захоронки на линиях А или Б находили практически все девочки, третий — редко, тем более не на основной трассе, а на боковом ответвлении Е. Это надо постараться, чтобы так провести.
— Мастерская работа.
Лицо Скильта позеленело от удовольствия, уши сложились, но он тут же принял вид как можно более серьёзный и независимый. И спросил озабоченно:
— Как думаешь, к восходу Второй Луны дойдёт?
— Раньше. — Керелингу даже не надо было смотреть на экран, чтобы ответить. Лишний вопрос. Она хорошо идёт.
Осталось совсем немного. Скоро всё будет позади, кончится безумное напряжение последних дней. И будет большой праздник — самый главный праздник уходящего века, праздник, которого так долго ждали.
Ещё совсем немного подождать — и эта девочка избавит Королеву от очередного кая…
***
Королева умеет всё.
В её саду самые вкусные льдынки и самые прекрасные гальдэоусы, никому больше из клана таких не вырастить, как ни старайся. В её саду снег белее и лёд прозрачней. И даже зеркальный шипоцвет цветёт у неё в саду, а все знают, какой он капризный и как трудно ему угодить.
Королева умеет всё. В том числе и дарить красоту прикосновением, а поцелуем — бессмертие. Её безукоризненно белая кожа и ослепительно снежные волосы никогда не меняют оттенка, а глаза темны, холодны и прозрачны, словно весенний лёд на глубокой реке.
Королева умеет всё. Даже летать в междумирье, и не просто летать — поднимать за собою других, тех, чьи глаза способны увидеть и оценить красоту такого полёта, но чьих сил не хватает, чтобы летать одним, без опоры на её незримые крылья.
Королева умеет всё.
Вот только изгонять каев она не умеет. Да и не королевское это дело, на то у каждой Королевы есть свой Керелинг.
***
Королевский сад прекрасен в любое время и при любом освещении — на то он и королевский. Даже днём, когда безжалостное солнце пытается уничтожить его хрупкую красоту. Зря пытается. Это ведь сад Королевы, а что против Королевы какое-то там солнце? Его лучи разбиваются вдребезги о тонкие льдинки ветвей, режутся острыми гранями прозрачных арок и беспомощно бьются в ловушке кристаллической паутины, осыпая всё вокруг сверкающей пылью.
Днём Королевский сад ослепителен, на него нельзя долго смотреть, если не хочешь потерять зрение. Но самому Керелингу этот сад больше нравился на закате одной из лун, вот как сейчас. День Керелинг вообще не любил, и хорошо, что он бывает так редко.
Но даже в Королевском саду повседневные дела и заботы не отпускали Керелинга. Он шёл, не столько наслаждаясь, сколько подмечая, удостоверяясь и планируя. Вот, к примеру, оплавленный ледяной комок — всё, что осталось от беседки у поворота к ажурной горке. Напомнить Скильту, чтобы его ребята восстановили её — девочка не церемонилась, плавила всё подряд по пути и рядом. А Королеве нравилась та беседка.
Выстрел из плазмобоя хорош высокой скоростью испускаемого заряда. Шарики перегретой плазмы крохотные, а скорость их такова, что распространиться в стороны энергия почти не успевает, и потому в этот раз сад мало пострадал, есть чем гордиться. Лишь обрезало кроны деревьев вдоль дорожки, спалив серебристое кружево веток до самых стволов. Правда, покрытию самой дорожки повезло куда меньше. Ледяные плитки под ногами оплавлены, от бывшей мозаичной структуры и следа не осталось. Да ещё и непривычно гладкие они теперь, почти скользкие. Впрочем, это как раз пока убирать не стоит, а местами неплохо бы ещё и подплавить, пригодится для намеченного на завтра праздника. Пусть молодежь развлекается.
Завтра будет праздник, танцы на льду мёртвого озера, промороженного до самого дна, песни и состязания в ловкости — например, кто быстрее залезет на дерево, не потревожив на нём ни одной снежинки? Завтра откроют окно между мирами, и самые достойные юноши будут стрелять в него иглами зеркального шипоцвета. И испорченная дорожка завтра окажется как нельзя кстати, дополнительное украшение праздника, лишняя игровая площадка. На ней можно устроить катания на дальность. А вот беседку всё же надо бы успеть поправить…
Керелинг шёл по краю дорожки легко, почти не оставляя следов, и рассматривал то, что осталось от ледяной мозаики. Ничего не осталось — во всяком случае, там, где прошла девочка. Впрочем… В расплескавшихся у ног разноцветных и совершенно лишённых внутренней логики цветных переливах что-то есть. Может быть, Королеве понравится, и она сохранит этот странноватый узор не только на время праздника. Как сохранила зеркальную горку, прошитую сотней узких извилистых туннельчиков — у позапрошлой девочки оказалось странное оружие, и чувство юмора не менее странное. Зеркальную горку теперь называют Ажурной, и она — одно из главных украшений сада.
В царстве острых граней и прямых линий проплавленная дорожка с текучим разноцветным узором смотрелась чужеродно, но от этого не менее завораживающе. Словно непокорный стебель цветка, не желающий подчиняться законам симметрии — кажется, в одном из прошлых миров были такие. И венчалась она тоже своеобразным цветком с неровными лепестками — проплавленной дырой в ледяной стене дворца.
Силовую защиту с наиболее ценных участков сада уже сняли, и Керелинг свернул направо, не доходя до дворцовой стены — он шёл не сюда, просто сделал крюк, чтобы оценить нанесённый ущерб. Оценил и остался доволен. Зря предусмотрители беспокоились, ущерб не слишком велик, да и дорожка красивая получилась. Позже можно будет поставить вопрос и об эксперименте с четырьмя карманами. Но об этом мы подумаем позже…
Стоило отойти от оплавленного участка на несколько шагов, и первая же задетая ветка осыпала серебристой пыльцой — льдынки цвели, и все самые важные эльфийские проблемы им были до пестика.
А вот на деревьях у пострадавшей дорожки пыльца спеклась, покрыв уцелевшие веточки тонким панцирем, глянцевым и прозрачным, с весёлыми искорками. Тоже красиво, но как-то печально. Оставлять, скорее всего, не стоит. Единичное дерево будет смотреться жалко, а если сохранить всю дорожку целиком, вместе с деревьями вдоль неё… красиво, кто спорит, только вот не много ли чести обычной девочке с горячей кровью и плазмобоем наперевес? Впрочем, плазмобой себя оправдал, достойное оружие. Аккуратное. Пожалуй, стоит именно его подсунуть и следующей, а то мало ли что она с собою притащить догадается?
В глубине сада за дворцом мозаика была в полном порядке. И деревья с полупрозрачными стволами и пушистым кружевом веток. И ледяные скульптуры под ними. Галерея трофеев — это место всегда защищали особо. Вряд ли ещё у какой Королевы наберётся столько, и Керелинг по праву мог гордиться — больше половины скульптур стоят здесь только благодаря его усилиям и расторопности. Это ведь именно он сумел правильно и вовремя организовать их эвакуацию, когда Королева бросала клич: «Мы улетаем». Уже четыре раза, между прочим.
Королева была умна и всегда точно знала, когда пора улетать. Вот только больше её ничего не заботило. Будет новый мир, будет новая жизнь, а, значит, и новые трофеи, остальное всё мелочи и не стоит внимания. Но на то и есть у каждой Королевы личный Керелинг, чтобы подумать о мелочах. И он не намерен был ничего оставлять наглым захватчицам. Не их это трофеи. Сами пусть добывают.
Открывала галерею массивная фигура в меховом плаще, в переохлаждённый лёд были искусно вплавлены соцветия льдынок, и от этого плащ казался на самом деле пушистым и даже слегка шевелящимся на ветру. Заросшее до глаз густым волосом лицо слегка смазано — то ли следы времени, то ли так он и выглядел, теперь уже не узнать. Это было задолго до Керелинга, он ведь не первый Керелинг у своей Королевы. Не первый и, скорее всего, не последний, но об этом не стоит думать. Мысли — они не всегда просто мысли, они иногда притягивают из других миров разную ненужную пакость, уж кому это и знать, как не Керелингу? Куда безопаснее рассматривать трофеи и думать только о них.
Почти все ледяные фигуры стояли в ряд, как бойцы на параде. Дань уважения и тонкая насмешка в одном кристалле — из ряда выбивались лишь те, с которыми пришлось повозиться.
Вот, например, как с этим…
Керелинг усмехнулся и удовлетворенно дёрнул кисточками на ушах, рассматривая скульптуру своего отца — распластавшегося по ледяной глыбе, напряженного, застывшего в вечной готовности к броску. Отцом Керелинг гордился — тот прочно вошёл в легенды клана, доставив прежнему Керелингу немало головной боли. Четыре раза его уводили, и четыре раза он возвращался — замёрзший, израненный, полудохлый, ведь для каев никаких промежуточных станций поддержки и карманов не предусмотрено, а пятьдесят градусов ниже точки замерзания воды — это многовато даже для эльфа. Если, конечно, эльф не из Ледяного Клана.
Отец Керелинга был эльфом, но эльфом городским. Кажется, тёмным. И почему-то считал, что это даёт ему преимущество. Поначалу так и выходило, целых четыре раза. А на пятый предшественник нынешнего Керелинга догадался использовать девочку.
Керелинг зацепился взглядом за маленькую фигурку, сидевшую на большом ледяном кубе спиной к дорожке, и содрогнулся. Это был один из самых ужасных каев, им до сих пор пугают молодёжь тёмными послезакатными часами. И этого кая Керелинг помнил очень хорошо, поскольку это был его первый кай.
Капризный, эгоистичный и глупый. Всё, ему предоставленное, принимал как должное, даже ни разу не поблагодарил, и, разумеется, ничего не хотел давать взамен. Самовлюблённый и эгоистичный маленький уродец. Конечно же, он не хотел покидать дворца Королевы — а кто из каев захочет, пока сок шипоцвета течёт вместо крови по венам, оберегая, дурманя и завораживая? Для того и нужны девочки с горячей кровью, потому и отбирают сейчас при финальном контроле в каи лишь тех, у кого такие девочки есть. Лишний повод для нынешнего Керелинга гордиться отцом — поправку об обязательном наличии девочки внесли в правила как раз благодаря ему.
Но девочка этого кая оказалась под стать своему дружку. «Кай умер и больше не вернётся!» — сказала она себе, и продолжала жить, словно ничего не случилось. Пришлось серьёзно, хотя и очень локально, вмешиваться в биологию её мира, задействовав сначала геномодифицированные цветы, а потом и птиц, поскольку цветам эта ленивая дура верить не захотела. Станции поддержки — они тоже как раз для неё изначально организованы были, её всю дорогу приходилось буквально тащить за шиворот, сдавая с рук на руки и пресекая ежеминутные попытки повернуть обратно с полдороги, потому что, мол, путь слишком сложный и всё равно ничего не получится. А времени на поиск другой девочки уже не оставалось, слишком они тогда затянули, и росток шипоцвета в сердце кая не просто прижился — он побеги пустил. Ещё чуть — и было бы поздно, никакими слезами и никакой кровью не вытравишь, даже горячей.
Позже, когда всё обошлось и паника отступила, Керелинг гадал, была ли та девочка так уж глупа и нерешительна на самом деле — или просто знала истинную цену своему каю, потому и не спешила забирать обратно такое сокровище?
Как бы то ни было, случившееся послужило хорошим уроком. Больше Керелинг никогда не тянул до последнего. А станции поддержки сделал постоянными, позже добавив к ним и наполненные полезными штучками карманы-захоронки, расположив их по наиболее вероятным маршрутам…
Керелинг шёл по дорожке всё медленнее и медленнее. Когда до арки в небольшой павильон оставалось не более трёх шагов, он и вовсе остановился.
Павильончик выглядел ажурным ледяным фонариком или резной шкатулкой со светлячками внутри. Маленький и изящный, он ничем не напоминал монументальную величавость дворца. Дворец — он для кая и праздников, а здесь Королева жила. И восхитительный запах её кружил голову, легко проникая сквозь ажурные стены.
— Всё ли в порядке, моя Королева? — спросил Керелинг негромко, — Ты сыта?
— Да, мой Керелинг. Входи.
Ритуальный вопрос — и не менее ритуальный ответ. Голос спокойный и удовлетворённый. И — да, кажется, — сытый голос.
Керелинг осторожно поклонился и не менее осторожно вошёл, гадая — сумеет ли он вовремя понять и отпрыгнуть, если вдруг когда-нибудь сказанная Королевой ритуальная фраза окажется ложью.
Королева сидела за столом-фонариком — прозрачная столешница из горного хрусталя толщиной в полтора-два локтя была пустотелой, и внутри неё роились мелкие световые бабочки. Очень удобно, когда собираешь витраж, а Королева занималась именно этим. Двигались только пальцы — метались над столом, длинные острые ногти выбивали стремительную дробь, сдвигая разноцветные льдинки, узор на глазах рос и ширился. Белое лицо прекрасно, как всегда, и, как всегда, неподвижно, улыбка безупречна, в прозрачных глазах мелькают разноцветные отблески, волосы подняты вверх и заморожены над безукоризненностью белоснежного лба причёской-короной так, что даже ушей не видно. Она вся была такой — застывшей и стремительной одновременно. Керелинг всегда восхищался своей Королевой. Но иногда предпочитал бы восхищаться ею издалека.
Королева была огромна — даже сейчас, когда она сидела, Керелингу приходилось смотреть на неё снизу вверх.
— Как результаты, моя Королева?
— Прекрасно. — Острый серебристый язычок быстро облизнул белые губы, улыбка стала чуть более довольной.
— Слепок для галереи трофеев готов?
— Конечно. Можешь забрать.
Слепок так себе. Рядовой. Ну так ведь и в кае нынешнем нет ничего особенного. Его корабль — другое дело, изящный такой был кораблик, жаль, что сильно разбит и в украшения сада никак не годится. И название красивое — «Синяя чайка». А в самом же кае — ничего примечательного. Обычный мужчина, три ноги, шесть рук, капитанские нашивки на кителе. Рядовой трофей, ничуть не хуже, но и не лучше прочих.
Вживую Керелинг его не видел — как и всех прочих каев. Это слишком опасно, общаться с каями безнаказанно может лишь Королева, да и то только через одну из Принцесс, ещё не обретших разум. А с ними так легко ошибиться, с Принцессами. Подготовишь слишком много — и сам не заметишь, как одна из них успеет обрести ненужное, захочет власти и жизни, вступит за них в бой и обязательно победит — молодые всегда побеждают. И не успеешь ты оглянуться, как окажешься под властью новой Королевы. Ведь далеко не все старые Королевы умеют вовремя осознать опасность и кинуть клич «Мы улетаем!», они и летать-то в большинстве своём давно разучились. Молодые же Королевы прожорливы и агрессивны, Керелинги при них долго не живут. Нет, это очень опасно — когда Принцесс слишком много. Только ведь если и наоборот, тоже ничего хорошего. Принцесс слишком мало или кай попадётся активный, ритуальная фраза окажется ложью — и вот уже у прежней Королевы новый Керелинг…
Но сейчас всё нормально — в стену вмуровано только двенадцать уже начавших закукливаться фигур, а подготовлено было шестнадцать Принцесс. Королева действительно сыта. Можно расслабиться.
Феромоны кружили голову.
Двенадцать куколок. Даже если из каждой вылупится всего по три малька — всё равно очень неплохое прибавление клану. Но три — это минимум, Принцессы были хорошие, упитанные, можно смело рассчитывать на четырёх от каждой. А то и на пять.
— Спасибо, моя Королева. Я пришлю за трофеем.
Завтра откроют окно между мирами. И сотни юношей выстрелят иглами шипоцвета — в небо, в молоко, в непрозрачный туман междумирья. Никому неизвестно, сколько они будут лететь, эти зеркальные и тонкие до невидимости иглы-семена, зачарованные на живое. Никому неизвестно, куда они попадут, если попадут вообще. Большинство поразит неразумную цель — и не прорастёт. Но какой-то части должно повезти. Так всегда было. Так всегда будет.
И проклюнется росток, и сок шипоцвета проникнет в кровь, и человеку захочется странного — или не человеку, но какая разница, всё равно ведь захочется. И будет мерещиться ему даже наяву серебристая паутина ветвей на фоне чёрного неба, прозрачные острые шпили и льдистые купола. И глаза цвета весеннего льда, обманчивого и ненадежного.
И будет новый брачный полёт Королевы в поисках нового кая. И будут новые дети, прибавление и гордость клана Ледяных Эльфов.
Так было.
Так будет.
ссылка на автора
https://author.today/u/fannni
Щенок был белоснежный, с такими рыжими ушами, что они казались красными. Он возился в грязи возле тростниковой подстилки, на которой лежала ощенившаяся ночью Дина.
— Что же ты? — упрекнул собаку Мартин, подсовывая щенка к двум собратьям. — Он ведь голодный.
Дина слабо махнула хвостом. Она часто дышала, в уголках глаз запеклись бурые корочки.
— Попить ей надо, — мать плеснула в миску парного молока. Выпрямилась, потирая поясницу, и замерла, разглядывая третьего щенка.
— Красивый, правда? — Мартин пальцем погладил шелковистую белую мордочку. — Смотри, у него глаза открылись!
— Иванова ночь! — мать стянула у горла вязаную шаль. Начинающийся день обещал быть тёплым, но её сотрясала дрожь. — Опять…
Она закашлялась — сухо, надрывно, зажимая рот ладонью. Согнувшись, вышла из хлева. Мартин беспомощно посмотрел ей вслед. Дина заскулила. Мартин окунул палец в молоко, поднес к её носу. Собака вздохнула и закрыла глаза. Два серых щенка пищали, тыкаясь незрячими мордочками в тощие соски. Белый щенок приподнялся на дрожащих передних лапках, ухватил палец Мартина и принялся сосать.
Бриджит стояла, прислонившись к нагретой стене хлева. Подойник она поставила на землю, чтобы не расплескать молоко. Проклятый кашель, всё нутро отбил до крови. Что будет с Мартином, когда она умрет? Соседи и так на него косятся, а теперь ещё этот щенок…
— Мама! — из двери выглянул Мартин. Одной рукой он вытирал слезы, другой — скрюченной — неловко прижимал к себе белого щенка. — Дина умерла…
Бриджит подняла глаза на своего единственного сына. Худой, кривобокий, голова едва держится на тощенькой шее. Не ребенок — надломленный стебель чертополоха.
— Дина была уже старая, сынок, — она сглотнула солоноватую слюну. — А щенки?
— Они не пьют козье молоко. Только этот, — Мартин погладил белого малыша. — Я его с пальца покормил, но у него задние лапки не шевелятся. Отчего это, мама?
«Что вам нужно от меня? — бессильно подумала Бриджит. — За что вы меня мучаете? Ведь двадцать лет прошло!»
Каким жарким было то лето. С душными, грозовыми ночами. На холме в разрушенном форте фэйри отцветала бузина. Все дети знали — кто встанет под куст бузины на Иванову ночь, тот увидит короля Добрых соседей. Бриджит поспорила с соседским Патриком, кто из них не струсит пойти туда ночью. Патрика вовремя поймала мать. Бриджит отыскали только утром — спящую на склоне холма.
Родители потом год следили за ней. Бриджит на всю жизнь запомнила взгляды исподтишка — испуганные, недоверчивые. Теперь люди так же смотрят на её сына. Неужели она чем-то обидела Добрых соседей? Сколько лет она задает вопросы в пустоту. Никто ей не отвечает — ни Бог, ни Они.
— Что ж, — Бриджит вздохнула, — бери щенка в дом. Бог даст, вылечим.
***
Лопаты с чавканьем поддевают сырую землю, бросают на дерн, уложенный на крышку гроба. Середина декабря, а снега ещё ни разу не было. Мартин переступил окоченевшими ногами. Из старых башмаков он вырос, а новые мама купить не успела. Мартин мазнул ладонью по щекам, стирая холодные капли. Он не плакал. Ночью Финн лизал ему лицо горячим языком и слизал все слезы. Теперь Мартин прятал от серого света сухие глаза. Мамина шаль, которой он укрылся с головой, напиталась моросью, отяжелела. Мартин хотел домой, к горящему в очаге торфу, к запаху парного молока, свежесрезанного тростника и вереска. К теплу свернувшегося на их общей постели Финна.
Имя сказочного героя выбрал для щенка Мартин. Чтобы вырос сильным и смелым. Все лето Финн пролежал в старой люльке, плетеной из ивовых прутьев. При виде Мартина поднимал лобастую голову, смешно топорщил рыжие уши. Почти не скулил, даже когда
Мартин брал его задние лапы, разминал, гладил, как научила мама, прикладывал влажные листья щавеля. Клал на пол, заставляя понемногу ползать.
На третий месяц щенок сам вылез из люльки и с тех пор ни на шаг не отходил от Мартина. Мама тогда заулыбалась, и даже, вроде, поздоровело ей.
Священник всё читал молитвы. Тяжелая ладонь опустилась на плечо мальчика, нажала, заставляя опуститься на колени. Штаны тут же напитались холодной водой. Теперь долго сохнуть будут. А ведь огонь в их хижине сегодня не разводили. И тростник на полу не меняли. А коз ещё вчера увела к себе соседка…
Наконец служба закончилась. Могилу засыпали доверху. Ноги Мартина застыли до бедер, колени ломило. Чтобы встать, пришлось оттолкнуться здоровой рукой от земли. Шаль упала. Марнин чувствовал на себе любопытные взгляды соседей, пока брел за дедом по размокшей дороге. Пэт Боланд приехал затемно и сказал, что они уедут сразу после похорон.
Мартин смутно помнил своего отца. Дэвид Боланд умер, когда мальчику было пять лет. В памяти остались сильные руки, колючая щетина, веселый смех, стук молотка. Отец любил насвистывать во время работы, и Мартин пытался ему подражать, но губы не слушались.
Пэт и Нора Боланд — отец и мать Дэвида — жили на хуторе возле городка Клонмелл. Мартин с мамой ни разу у них не были. Только однажды Мартин видел деда и бабку, когда они приехали на похороны сына.
— Пошевеливайся.
Пэт даже не зашел в хижину. Узелок с тремя рубашками и теплыми штанами Мартина уже лежал в телеге. Серая лошадь нервно косила глазом на белого рослого щенка с огненно-рыжими ушами. На кладбище Финн не пошел, остался лежать на пороге хижины. А теперь радостно прыгал вокруг Мартина.
— Он с тобой, значит? — Пэт тяжело глянул на щенка.
Мартин молча кивнул. Финн навострил уши, посматривая то на хозяина, то на чужого человека в пропахшей дымом куртке. На скулах Пэта заходили желваки.
— Ладно, — буркнул он. — Поехали.
***
Конь бежал ровной рысью. Деревня осталась далеко позади, а Мартин всё оборачивался. Он любил их с матерью хижину. Любил огород с тремя корявыми яблонями и грядками, которые старательно пропалывал. Любил луговину за домом, где паслись козы. Там каждое лето цвела наперстянка. Умные козы не ели высокие стебли с пурпурными цветами.
Кто теперь будет жить в их хижине? Или придут люди с ломами и разрушат её? Пока мама была здорова, она вязала красивые шали, лучше всех в деревне, и продавала в городе. Им хватало на аренду жилья. Мартин тихонько шмыгнул носом. От тряски у него заболела голова, ныли пальцы и колени, как всегда в холодную сырость. Финн легко бежал рядом с телегой, его радовала прогулка. Глядя на него, никто бы не поверил, что в первые три месяца жизни этот щенок ползал, волоча за собой задние лапы. Время от времени Финн весело подпрыгивал и тыкался головой в колени Мартина. Пэт глухо молчал, изредка потряхивая вожжами. К обеду у Мартина забурчал живот. Пэт достал сверток с ломтями хлеба, намазанного маслом. Сунул два куска Мартину и внимательно, с непонятным ожиданием смотрел, как мальчик ест. Потом отвернулся. Тогда Мартин тихонько бросил половину куска Финну. Тот поймал на лету и проглотил. Мартин бережно собрал крошки и отправил в рот. Хотел заговорить с дедом, но не мог придумать, что сказать. Так — в давящем молчании — они и добрались до хутора.
Дом оказался большим и многолюдным. Кроме хозяина с хозяйкой здесь жили две рыжеволосые служанки — чуть постарше Мартина — и овдовевшая сестра Пэта.
Нора Боланд, высокая крепкая женщина с седыми волосами, скрученными в тугой узел, встретила мужа и внука у двери. Скрестив на груди руки, окинула неловко спрыгнувшего с телеги Мартина внимательным взглядом серых глаз и брезгливо поджала губы.
— Спать будешь в общей комнате. Собаку в дом не заводи, иначе обоих в конюшню выставлю.
Она повернулась и вошла в дом. Мартин похлопал Финна по спине.
— Сиди здесь. Я скоро приду.
Финн обиженно посмотрел на него, отошел подальше от двери и лёг на пожухлую траву, положив длинную морду на лапы. Мартин вздохнул и вошел в дом. Общая комната поразила его размерами — шагов десять в длину — и огромным очагом с железной решеткой. «В таком можно корову целиком зажарить, — подумал Мартин. — Как у великанов в сказке».
Девчонки-служанки проскочили мимо него с пустыми ведрами. Он спиной почувствовал их взгляды. Нора нетерпеливо махнула рукой.
— Отойди от двери, не путайся у людей под ногами. Спать будешь здесь, — она кивнула на раскладную лавку. — Тюфяк и одеяло вечером дам. Вши есть?
— Нет, — Мартин покраснел от обиды. Мама каждую неделю мыла ему голову, пока не слегла. А потом он и сам научился справляться одной рукой.
— Нахлебников нам не надо, — Пэт обошла Мартина, не касаясь даже краем юбки. — Будешь делать, что скажу. А пса привяжи, чтобы кур не пугал.
Привязать Финна?!
— Он не трогает кур! — горячо заговорил Мартин. — И не кусается! Не надо его привязывать.
— Ты у меня поспорь ещё! — Нора качнулась к нему. Узловатые пальцы сжались в кулаки. — Тебе молчать надо и молиться — день и ночь. За мать свою, что горит сейчас в огне чистилища! За отца, которого ты… — она замолчала и отвернулась.
Мартин прикусил губу. Его мама на небе! И он вовсе не забыл отца. Или бабка хотела сказать что-то другое?
***
— Сколько ему? — Джон О`Донохью, ближайший сосед Пэта Боланда, затянулся трубкой.
— Девять уже, — Пэт сплюнул в очаг. — Ест, словно голодной травы нанюхался, а всё не впрок. Кожа да кости.
— Так-так, — Джон быстро глянул на Дэна Гейни. Прославленный на всю округу знахарь пока что не вмешивался в разговор, неспешно потягивая из бутылки потин.
— И давно это с ним?
— С четырех лет, — Пэт взял у Дэна бутылку и сделал добрый глоток. — Дэвид говорил, заболел мальчонка сильно, в жару лежал, бредил. Бриджит травами его поила. И вроде оклемался он, а потом ни с того, ни сего всю левую сторону скрючило. Нога ещё ничего, прихрамывает только, а рукой совсем не двигает, и левый глаз косит.
— А пес его? — Джон подался вперед, жадно ловя каждое слово.
— Сам же видел, — Пэт вернул Дэну бутылку. — Белый он, по грязи бегает, а все чистый. Морда тонкая, уши красные. Только у Добрых соседей такие собаки.
Они посмотрели на Дэна. Знахарь выдержал паузу, основательно затягиваясь трубкой. Выдохнул дым, откашлялся.
— Верно говоришь, — голос его звучал сухо и надтреснуто. — Из-под холма этот щенок. Вырастет с доброго теленка ростом, начнет на кур охотиться, а там и за коз возьмется, и за коров. Подменыш он.
— Как же это?! — Джон поперхнулся потинем. — Слышал я о детях-подменышах, но чтобы пес…
— А так уж, — Дэн усмехнулся. — Коли родится под холмом увечный щенок, Они его людям подбрасывают. Корова-то не боится его?
— Вроде нет, а доиться меньше стала, — Пэт оглянулся на дверь. — Всё одно к одному. Как думаешь, сам-то мальчишка — человек или тоже… подменыш?
— Может и так, — Гейни со значением покачал головой. — Слышал я про его мать, что якшалась она с Добрыми соседям.
— Верно, — Пэт наклонился ближе. — Уж старуха моя предупреждала Дэвида, а он смеялся
только. Ни во что не верил. И священника к мальчишке звать отказался. А вскорости и умер, хотя здоровый был. Ну, тут уж слухи пошли, что подменыша Бриджит растит, и он, стало быть, от мужа-то её избавился. А в этом году, видать, самой черед пришел. А может, и не умерла она, может забрали ее Добрые соседи.
Мужчины помолчали, посасывая трубки. Пэт сутулился на табурете, стиснув мозолистые пальцы.
— Неладно у нас, Дэн. Коровы по всей округе доиться перестали. Может, этот пес проклятый молоко у них ворует? Каждую ночь сбегает, как ни привязывай. Того и гляди, соседи с жалобами явятся. Январь на дворе, а всё дождь и дождь. Служанки кашлять начали. Старуха моя слегла. Неужто, она следующая будет? А мы эту тварь кормим!
***
Мартин отнес в конюшню ведро с вареной репой и рубленым кормовым дроком. Помогая себе коленом, высыпал в кормушку. Серая благодарно фыркнула. Мартин поставил ведро и сел в углу на кучу соломы. Финн тут же свернулся у него под боком. Возвращаться в дом, где у очага пили трое мужчин, не хотелось. Гости пугали Мартина, особенно тощий коротышка, с цепким, колючим взглядом. Не зря Финн на него зарычал.
Мартин уткнулся в белый мех. От щенка пахло сухим вереском и кровью.
— Опять на зайцев охотился?
Финн виновато заскулил и лизнул его в щеку. Мартин вздохнул. Однажды он слышал, как кричит смертельно раненный заяц — совсем по-дитячьи. Но пусть уж лучше Финн ловит зайцев, чем кур.
— Не любят они нас, — прошептал он в рыжее ухо. — Ну, ничего. Переживем зиму, а по теплу уйдем бродяжничать. Я милостыню просить буду, ты — охотиться. Ягоды пойдут, грибы. Прокормимся как-нибудь.
О жизни нищих Мартин знал мало. В город его мама не брала, а в деревню попрошайки забредали редко. Правда был один — горбун по имени Джек. Он появился прошлой осенью — насквозь промокший и грязный, в обносках из дерюги и с рваным мешком на голове. Джек просил хлеб в обмен на песни. Голос у него оказался на удивление чистый и красивый. Бриджит впустила его в дом, дала хлеба и кружку молока. Они вместе пели весь вечер, и нищий остался ночевать. Мартину он понравился — Джек вовсе не обращал внимания на его уродство. Дождавшись, пока мать выйдет к козам, Мартин торопливо, сбиваясь и глотая слова, рассказал гостю сказку про горбуна, которого излечили фэйри.
— Предлагаешь мне спеть у холма Добрых соседей? — Джек улыбнулся — по-доброму, но невесело. — Прошли те времена, когда холмы открывались каждую ночь, сынок. Теперь Дамы и Господа лишь изредка выезжают на охоту. Оно и к лучшему, по-правде говоря.
Он погладил Мартина по голове.
— Красивая у тебя мама, и ты на неё похож. Берегите друг друга. А если случится тебе повстречать Добрых соседей, накрепко запомни — никогда Их ни о чем не проси. И не бери у них золото.
Эх, найти бы Джека, вместе с ним бродяжничать не страшно. Мартин лег, укрыв Финна краем маминой шали. Завтра последний день года. Мама всегда пекла вкусный новогодний хлеб. Они садились рядышком, отламывали по-очереди куски от ковриги, макали в молоко… Если еда падала на пол, мать никогда её не подбирала — оставляла фэйри. А Мартин отщипывал немножко от упавшего куска — на удачу. Где та удача? Почему всё плохо, если они жили правильно? Мартин, как наяву, услышал тихий голос матери:
Будь счастливым, милый мальчик,
И здоровым будь.
Мать, почившую в могиле,
Не забудь….
Раньше он не понимал, какая это страшная колыбельная. Лучше бы маму и вправду забрали Добрые соседи, как шептались старухи, которые приходили обмывать тело. Но Финн в тот день спокойно лежал на пороге, а уж он-то подал бы знак. Мартин тихо заплакал. Надо возвращаться в чужой дом, к недобрым взглядам, миске с остывшей картошкой и черствой горбушке. К молчанию. Даже служанки с ним не разговаривают, делают вид, что его вовсе нет. Вот и ладно. Если уйдет, никто искать не станет. И ничего он из этого дома не возьмет, даже старые башмаки деда. Всё равно они велики, приходится веревками приматывать к ногам.
— Всё будет хорошо, — прошептал Мартин и вытер слезы о шерсть Финна. — Правда-правда.
Щенок поднял голову, прислушиваясь. Но не к словам мальчика. Он тихо взвизгнул, втягивая ноздрями залетевший в щели ветер, и вскочил. Длинные лапы напряглись. Мартин обхватил щенка за шею. Финн беспокоил его с начала зимы. Мартин замечал, что люди смотрят на щенка с подозрением, хватаются за первое попавшееся под руку железо, когда он пробегает мимо. Мартин и сам не сомневался, что Финн — волшебный пес. Может, Добрые соседи не бросили его, а потеряли и теперь ищут? Или уже нашли. Где пропадает Финн по ночам, с кем?
— Не убегай от меня! — Мартин вцепился в ошейник, сплетенный матерью из тонких кожаных шнурков. — Пожалуйста. Или забери с собой.
Финн посмотрел ему прямо в глаза. Пару раз вильнул хвостом, опустил уши, вздохнул и лег, вытянув лапы.
— Они не возьмут меня, да? — Мартин подставил скрюченные пальцы под горячий язык. Когда Финн лизал его руку, ноющая боль в суставах немного отступала. — Кому я такой нужен, даже петь не умею.
***
— Великоват мальчишка-то, — Дэн Гейни выбил трубку. — Не младенец в люльке, так что яичной скорлупой не обойдемся. Тут и травы потребуются, и огонь. Твердо ли ты решил от него избавиться, Пэт?
Боланд вскинул на него потемневшие глаза.
— Тверже некуда. Когда?
— Завтра, — Дэн решительно хлопнул себя по коленям. — Я приду, как стемнеет. В канун новогодья Добрые соседи из-под холмов выходят, переселяются на новые места. Вот мы и вернем Им подменыша.
— Потребуется чего?
— Что нужно, я принесу. А ты пригласи с утра священника, пусть мессу прочтет.
Пэт понимающе кивнул.
— А ты Джон? Втроем-то сподручнее будет.
Джон вздрогнул, отвел зачарованный взгляд от висящей на крючке кочерги и нервно облизнул губы. Скрипнула дверь, в дом бочком вошел Мартин. Не поднимая глаз, сбросил грязные башмаки и похромал к дальнему концу стола. В доме тепло, а он жмется, словно на юру. Из-под женской шали торчат скрюченные, иссохшие пальцы, похожие на птичью лапу. Джон передернулся.
— Приду, — сказал он.
***
В хозяйской спальне надрывно кашляла Нора, уже три дня не встававшая с постели. Утром к ней поднимался священник. От молитвенного речитатива Мартину стало тоскливо и страшно, как в тот день, когда умерла мать.
Когда священник ушёл, Пэт долго о чем-то толковал с женой и сестрой. В общую комнату спустился мрачный. Служанки старались не попадать на глаза хозяину и даже кашляли бесшумно, зажимая рты передниками. Пэт бесцельно прошелся от стены до стены, потом
вышел во двор и вернулся ещё мрачнее.
— Опять твой пес сбежал! — он бросил Мартину веревку. — Как вернется, привяжи покрепче.
Девчонки шушукались, поглядывая то на Мартина, то на тростниковый крест святой Бригитты, укрепленный над притолокой. У Сары, тихой и бесцветной сестры Пэта, всё валилось из рук. Она то принималась драить стол, то хваталась за метлу, хотя пол и так был чисто выметен. Картошка разварилась, молоко горчило, очаг вдруг начал дымить. Против обыкновения, Мартину не поручали никакой работы. Сидеть без дела было неловко, и он потихоньку ускользнул в конюшню. Серая встретила его неласково, не взяла корочку и даже чуть не укусила. Лошадь нервно перебирала ногами и фыркала на прибежавшего Финна.
— Где ты был? — Мартин сунул ему в пасть кусочек хлеба. Щенок играючи сжал его пальцы зубами. — Ох, Финни, мне опять велели тебя привязать. Не обижайся, ладно?
Финн весело чихнул, вскинулся на задние лапы, чуть не опрокинув Мартина. Потом обнюхал веревку и принялся теребить. Мартин не слишком старался затянуть узел. Тот, кто умеет бегать наперегонки с ветром, не должен сидеть на привязи.
От дома послышался голос Сары — она звала Мартина. Финн насторожил уши. Когда мальчик встал, ухватил его за подол куртки.
— Ну, что ты, пусти, — Мартин погладил щенка. — Я приду попозже, принесу свежего хлебца.
На улице подморозило, небо очистилось, показались яркие звезды. Мартин вдохнул морозный, колючий воздух, поежился и вошеё в дом. Сара уже испекла новогодний хлеб, все отломили по кусочку. Мартин свой только понюхал и спрятал в карман. Остальные посмотрели так, словно он что-то украл. Пэт поднялся, кулаками опираясь о столешницу. И тут во дворе завыл Финн — заунывно, протяжно, как взрослый пес.
— Спаси нас Господь! — Сара перекрестилась. — Ведь это он к покойнику…
— Проклятый ублюдок! — Пэт схватил кочергу и выскочил на двор, хлопнув дверью.
Мартин захромал следом. Босые ноги обожгло морозом. Финн выл, не переставая, запрокинув узкую морду к луне. В конюшне бесилась лошадь. Пэт, оскальзываясь на подмерзшей грязи, широко шагал к щенку, размахивая кочергой.
— Не бейте его! Финн, замолчи! — Мартин заспешил, нога подвернулась, он упал, разбив коленями ледок на луже.
— Да заткнись ты, дерьмоед! — Пэт замахнулся.
Финн отпрыгнул, вой сменился рычанием. Пэт ударил ещё раз. От углового камня конюшни полетели искры. И тут Финн кинулся на него. Белоснежная шкура щенка светилась в темноте, в глазах плясали зеленые болотные огни. Пэт закричал и завалился на спину.
— Финн!
Щенок отскочил от Пэта и попятился к Мартину, рыча и вздыбив на загривке шерсть. За ним тянулась целая веревка — должно быть, узел развязался.
На дороге, ведущей к дому, послышался стук башмаков и голос Джона О`Донохью.
— Пэт! Что у тебя творится?
— Чертова тварь! — Пэт поднялся, зажимая правую руку. — Чтоб ты сдох, паскуда!
— Беги! — Мартин оттолкнул щенка. — Беги, Финн!
Во двор вбежал Дэн Гейни, размахивая пучком каких-то веток. Что-то мелкое полетело в сторону щенка. Пэт подобрал кочергу и тоже кинул в него. Финн завизжал и помчался прочь. Знахарь победно погрозил ему вслед.
— Не любят Они рябину, — он повернулся к Пэту. — Как ты?
— Паршиво! — Пэт сосал руку, сплевывая кровь. — Чуть до кости не прокусил.
— Перевязать надо.
Сердце у Мартина колотилось так, что он почти ничего не слышал. Рябина — это от фэйри. Значит Финн и правда из-под холма! А что, если он больше не вернется?
— Сбежал твой пес? — коренастый здоровяк О`Донохью навис над Мартином. — И тебе пора убираться к своим.
***
Финн мчался со всех лап. Шкуру жгло в тех местах, куда попали ягоды злого дерева, на боку вспух уродливый рубец. Плохие люди, плохой дом! Больше он туда не вернется.
Внезапно щенок затормозил, закрутился на месте. А как же мальчик? Нельзя его бросать. Он единственный из них добрый, он свой!
Финн сел на поджатый хвост и заскулил. Что же делать? У людей огонь, железо и злое дерево. Одному с ними не справиться! Финн понюхал ветер, вскочил и напрямик, не разбирая дороги, побежал к заросшему боярышником холму. Веревка путалась в вереске, цепляла на себя колючки. Пришлось задержаться — перегрызть обузу.
На холме Финн отдышался, высунув язык. Луна светила, набирая силу, и щедро делилась ею с белым щенком. Финн запрыгнул на полуразрушенную каменную стену древнего форта, вскинул морду и залаял — протяжно, с подвыванием. Никто не учил щенка этому зову, но его отголоски с недавних пор он слышал каждую ночь. И каждый раз замирал, насторожив уши, чуть слышно поскуливая, но не решаясь ответить. Финн и сейчас боялся. Если его не признают — порвут на части. Но больше никто не сможет помочь Мартину.
Финн передохнул и позвал снова. Ни одна домашняя собака в округе не посмела подать голос, но и желанного ответа он не получил. Финн залаял в третий раз — отчаянно напрягая горло. И услышал, как где-то далеко, у самых звезд, откликнулась Дикая свора.
***
— Пей, ублюдок!
От кружки поднимался вонючий пар, после второго глотка Мартина вывернуло горьким варевом — прямо под ноги Пэту.
— Что, не по нутру мое снадобье? — Дэн недобро прищурился.
Джон, крепко державший Мартина за плечи, кивнул со знанием дела.
— Не человек он, коли не смог третий раз глотнуть. Верный признак.
— Разденьте его.
С Мартина сорвали рубашку и штаны. Опрокинули на лавку. Задыхаясь от стыда, он отвернулся к стене, чтобы не видеть притаившихся на лестнице служанок. Девчонки смотрели на происходящее с приоткрытыми ртами.
Гейни с оттяжкой хлестнул его пучком рябиновых веток, ещё раз и ещё.
— Говори, человек ты или фэйри?
— Я человек!
Однажды Мартин усомнился в этом — когда деревенские дети задразнили его подменышем. Мама тогда поставила его перед собой, вытерла фартуком слезы и поклялась всеми святыми, что он — её сын.
— Я человек! — отчаянно повторил Мартин. Сказать иначе — значит отказаться от матери. Предать её. Нет, пусть лучше запорют до крови.
— Врешь! — Пэт схватил кочергу левой рукой. Правая была замотана тряпкой.
— Погоди! — Джон отобрал кочергу, раньше, чем Пэт ткнул ею в горящие угли очага. — Давай сначала так проверим. Добрые соседи холодного железа не любят.
Он прижал конец кочерги к лицу Мартина. Тот напрягся и даже перестал дышать, чтобы случайно не вздрогнуть.
— Не доказательство это, — Гейни поморщился, изучая тощее, искривленное тело мальчика. — С подменышами по-разному бывает, а этот долго с людьми прожил, привык к железу. Но огонь — крайнее средство. Придержите его.
Мужчины прижали Мартина к лавке. Дэн разжал ему зубы и принялся тонкой струйкой вливал в рот отвар.
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа скажи, ты Мартин Боланд, сын Дэвида Боланда?
Он повторил вопрос трижды.
— Да, да… — бормотал Мартин.
У него кружилась голова. «Наперстянка… В отваре наперстянка!» Малышом Мартин как-то сунул в рот красивый цветок, похожий на колпачок фэйри. Перепуганная мать так сильно
его отшлепала, что он накрепко запомнил вкус ядовитой травы. Нельзя оставлять в желудке отраву! Но если его вырвет, дед убедится, что он подменыш. Мартин зажмурился и глубоко задышал, удерживая рвоту.
— Подождем, — Дэн повернулся к Пэту. — А ты пока принеси ночной горшок. Набери в него куриного навоза и сам помочись.
«Я Мартин! Я сын Давида Боланда!» — кричал про себя Мартин. Но челюсти свело судорогой так, что заскрипели зубы.
Джон отшагнул от лавки, когда тело мальчика выгнулось, забилось выброшенной из воды рыбой. От очага тянуло теплом, но Мартин дрожал, трясся, словно его голого выбросили на мороз.
— Может, хватит? — неуверенно сказал Джон. — Пусть сперва оклемается.
— Я свое дело знаю, — отрезал Дэн. — Ишь, вертится, гаденыш, как уж под вилами! Давай, Пэт, плесни на него как следует.
На грудь Мартина полилась теплая, густая жидкость. Одурманенный наперстянкой, он уже не почуял запах, но оставленные прутьями царапины защипало, и Мартин захрипел.
— Если ты человек, назови каждого из живущий в этом доме! — приказал Гейни. — Говори!
Мартин едва заметно шевельнул губами.
— Не сдается, — Дэн Гейни почесал затылок. — Коли так, тащите его в очаг.
С лестницы послышались испуганные женские возгласы.
— Подержите над углями, — пояснил Гейни. — Этого должно хватить.
Пэт сжал запястья мальчика, Джон взял его за ноги. Мартин задергался, замотал головой, разбрызгивая хлынувшую-таки рвоту. Джон выругался, Дэн шикнул на него.
— Крепче держите! Отвечай, фэйри ты или человек?
Мартину стало жарко, спину опалило. Панический, животный страх вытолкнул его на поверхность из темной, немой глубины. Голова Мартина запрокинулась, легкие, как пух, волосы коснулись углей и вспыхнули.
— Да! Да-а-а! Мамочка-а!
— Хватит! Не могу я больше! — Джон выдернул Мартина из очага, оттолкнул Пэта, вылил на мальчика воду из котелка, в котором мыли посуду.
Пэт угрюмо молчал, опустив голову. Дэн Гейни выжидательно смотрел на него.
— Неужто, мы ошиблись? — пробормотал Пэт.
Наверху закричала Сара. Мужчины разом вздрогнули.
— Пэт! — оттолкнув служанок, Сара сбежала с лестницы. Бледное лицо опухло, глаза красные. — Ох, Пэт… Твоя Нора умерла!
Боланд пошатнулся. Джон торопливо придвинул ему табурет. Пэт прижал кулаки к вискам и застонал, раскачиваясь взад-вперед.
— Так вот по кому выл этот чертов пес!
— Зря мы это затеяли, — Джон неловко пригладил встопорщенные волосы. — Слышал я, что если с подменышем плохо обращаться, Добрые соседи мстят за него.
— Да это он, гаденыш, её извел! Как нашего Дэвида! — Пэт поднялся. Все отвели глаза, не решаясь смотреть на его перекошенное гневом и болью лицо. — Будь я проклят, если оставлю бездушную тварь в своем доме! Разведите огонь!
Девчонки дружно заревели.
— А если Они… всех нас изведут?!
— Есть другой способ, — вмешался Гейни. — Сара, возьми лопату. Пэт, вы с Джоном держите подменыша так, чтобы он сидел на лопате, ясно? Трижды высуньте его за дверь, но сами не выходите!
Гейни зачерпнул пригоршню золы, рассыпал тонкой линией у порога и распахнул дверь. В душную полутьму ворвался свежий ветер и лунный свет. Сара вцепилась в длинную ручку деревянной лопаты. Пэт и Джон придерживали безвольно обвисшего Мартина. Дэн достал из своей сумки зеленые листья наперстянки.
— Рот ему откройте, — он выжал три капли сока на язык Мартину. Наклоняя ему голову,
покапал в уши и тщательно отер руки тряпкой.
— Если ты фэйри, убирайся прочь! — крикнул он.
Ледяной ветер пролетел по комнате, раздув угли в очаге. Служанки, подобрав подолы, кинулись вверх по лестнице. Закусив губу, Сара подалась вперед, дрожащими руками ещё раз высовывая лопату за порог.
— Если ты фэйри, убирайся прочь!
Гейни почудился далекий вой. Он сунул руки в карманы, сжал кованый гвоздь и уголек, прихваченный из кузницы.
— Если ты фэйри…
Внезапно налетевший шквал смял его слова. Снежная крупа хлестнула по глазам, ослепила. Сара бросила лопату, пригнулась, закрываясь фартуком. Джон и Пэт выронили Мартина.
— Все в дом!
Гейни вцепился в дверь, но ветер рвал её из рук. Дом содрогался от ржания, топота копыт и лая. Прямо над крышей пропел охотничий рог. Из снежной круговерти вылетали огромные белоснежные псы с пламенеющими ушами.
— Помогите! — одеревеневшими от стужи пальцами Гейни пытался справиться с дверью.
Джона, Пэта и Сару окружила снежная пелена. Они вслепую шарили вокруг, не находя друг друга. Косяки двери куда-то исчезли. Пэт споткнулся о Мартина, пинком отбросил его, и тут острые зубы вцепились в ногу. Рядом завопил Джон. Визг Сары резанул по ушам и захлебнулся.
Снова пропел рог. Ударили о ледяной наст неподкованные копыта. Гейни забормотал заговор против фэйри — древний, полузабытый за ненадобностью. Дверь наконец-то поддалась. Он захлопнул её, локтем задвинул засов.
— Пэт, Джон, вы здесь? Сара?
За дверью засмеялись. Детский голос позвал:
— Выходи, Дэн Гейни. Потанцуй с нами!
Знахарь сполз по стене, прижимая к груди отмороженные руки. Дикая охота… Во всей Ирландии их сто лет никто не видел! Почему именно ему так не повезло?!
В щель под дверью заметало снег, он таял и растекался красными струйками. Пахло свежими потрохами.
***
Пятеро белоснежных псов с красными ушами — последние остатки когда-то многочисленной своры — давно не охотились на людей. Им запрещали. Но сегодня особая ночь. Рогатый бог приказал поймать тех, кто не запер двери, кто забыл правила, кто решился поднять руку на щенка Дикой охоты!
Псы ликовали. Вот она — добыча, самая сладкая из всех. Первым делом вырвать лица, чтобы не раздражали чуткие уши своими криками. А потом терзать живое мясо, ломать, словно хворост, белые ребра, рвать сухожилия, разбрызгивая красные кляксы на белый снег. И наконец вонзить клыки в ещё трепещущее сердце.
Между огромных псов мелькнул щенок. Финн схватил валяющегося в стороне Мартина за руку, потянул, упираясь задними лапами. Старая сука обернулась, рыкнула на него, аккуратно подхватила мальчика и забросила себе на спину. Финн побежал следом за ней — туда, где нетерпеливо пританцовывали, вдыхая запах крови, тонконогие кони с гривами цвета тумана.
Один из всадников — сплошные ломаные линии и путаница блестящих лент — качнулся в седле.
— Мой господин, в доме ещё остались люди. Позволь, я выманю их.
— Да-да, позволь, Тис их позовет! — захлопала в ладоши девочка с серой, как зимняя кора, кожей и зелеными волосами, в которых поблескивали белые ягоды. — Пусть они танцуют — босиком на снегу, пока не сотрут ноги до колен. Как раньше!
— Нет, Омела, — предводитель Дикой охоты качнул рогатой головой. — Пусть они живут и
рассказывают истории об этой ночи. Люди забыли, кого им следует почитать и бояться. Теперь вспомнят. И когда мы вернемся, они встретят нас, как должно.
Омела надулась.
— Это еще когда-а будет…
— Господин мой, Цернунн, — закутанная в многочисленные покрывала женщина сняла со спины подбежавшей собаки Мартина, — это не подменыш. Щенок со слишком громким для него именем ошибся.
Она опустила мальчика на землю. Финн жалобно заскулил и принялся его вылизывать.
— Меня это не удивляет, Ольха, — спокойно сказал Рогатый бог. — Но я хочу знать, как щенок моей Уны попал к людям?
Тис, шелестя лентами, слез с лошади. Опустился на колено, покаянно склонив голову.
— Признаю свою ошибку, повелитель. Щенок родился увечным, я не думал, что он сможет бегать.
— За ошибки следует платить, — Цернунн щелкнул пальцами. — Верни ребенка к жизни и спроси, что он хочет за щенка.
— А не проще ли добить это грязное человеческое отродье?
Старая сука, усевшаяся неподалеку от своего обретенного сына, пристально посмотрела на фэйри и глухо заворчала. Цернунн снисходительно усмехнулся.
— Не усугубляй свою ошибку, дитя мое.
— Молю о прощении, владыка! — Тис вскинул узкие ладони с длинными пальцами-шипами.
Он присел возле Мартина, брезгливо сморщил нос и трижды вонзил в перепачканное тело кончики пальцев. Глаза мальчика широко распахнулись. Финн взвизгнул, его язык заработал еще яростнее — очищая и согревая.
— Ты слышишь меня, дитя человека?
Мартин заморгал. Измученный мозг отказывался воспринимать сигналы от глаз и ушей. Тени, пестрые ленты, высокие, переливчатые голоса… Совсем рядом кто-то узколицый и золотоглазый. Неужели это фэйри?!
— Слышу…
— Ты выходил щенка с красными ушами, — Тис улыбнулся. Блеснули треугольные зубы. — Это большая удача. Но теперь ему пора вернуться к нам. Иначе, рано или поздно, твои сородичи убьют его, понимаешь?
Мартин сглотнул. После рвоты и крика горло саднило.
— Да.
— Хорошо. Щенок принадлежит тебе по долгу жизни, и ты дал ему имя. Он твой. Но мы готовы его выкупить. Назови свою цену, и ты получишь всё, что захочешь — здоровье, красоту, деньги.
Фейри выжидающе замолчал. Золотые глаза мерцали предвкушением.
«Если случится тебе повстречать Добрых соседей, накрепко запомни — никогда Их ни о чем не проси и не бери у них золото…»
— Он не продается, — прошептал Мартин, снова сглотнул и продолжил уже громче: — Он мой друг. Если захочет, пусть идет с вами.
Фэйри с сухим треском всплеснул руками. Обвивающие его ленты из кожи змей заплясали на ветру.
— Мой повелитель, этот мальчишка — безумец!
— Напротив, — земля дрогнула, и Мартина накрыла рогатая тень. — Он — редкость в своем роде, а я ценю редкости. Ты достойно ответил, дитя человека. И за это я исполню любое твое желание. Слышишь? Любое.
Мартин зачарованно смотрел на ветвистые рога. Это ведь грех — принять подарок от хозяина Дикой охоты… Или нет?
— Верни мне маму.
— Не могу, — Цернунн развёл руками. — Есть порядок вещей, который нельзя нарушать. Пожелай что-нибудь другое.
Финн нетерпеливо ткнул Мартина в щеку. Щенок не понимал, о чем тут думать, весь всё просто.
«Будь счастливым, милый мальчик…» — прошептал в голове Мартина мамин голос.
— Я хочу… — он сморгнул слезы. — Я хочу быть счастливым.
***
Полная луна редко светит в щель между старым и новым годом. Но когда приходит такая ночь, возможно всё.
Дикая охота мчится по небу, торопясь вернуться на свою половину мира, пока не пришло утро. За кавалькадой бегут сытые, довольные псы с красными ушами. Старая Уна время от времени оглядывается, проверяя, не отстают ли от них двое щенков.
Мартин спотыкается, путаясь в четырех лапах, взвизгивает от страха, что сейчас упадет с такой высотищи. Но Финн рядом — подбадривает, весело кусая за ухо, подставляет плечо. И вот уже они вместе мчатся наравне со взрослыми псами. И Мартин счастлив — как может быть счастлив лишь щенок на своей первой охоте.
ссылка на автора
https://vk.com/club49941337