(цензуру не прошли названия «Женщина, краткое руководство по эксплуатации» и «Женщина — справочник пользователя»)
Если вы вдруг обнаружили у себя дома Женщину, не пугайтесь. Откройте окна и двери. Вполне возможно, что она оказалась у вас случайно и скоро сама найдёт выход.
Если этого не произошло, не спешите паниковать. Запомните несколько нехитрых народных рецептов:
Храпите. Нойте. Жалуйтесь. Испачкайте зеркало зубной пастой. Поднимите стульчак и намочите пол в туалете. Разбросайте по дому трёхдневные носки (науке до сих пор доподлинно не известно, какое именно свойство носков — их форма, цвет, запах или консистенция — так действуют на женщин, но велик шанс, что ритуал разбрасывания носков сможет успешно отпугнуть нечаянную гостью).
Если народные рецепты не действуют, можно попробовать окурить помещение ладаном, провести обряд экзорцизма, разбросать по углам пряди волос других женских особей (женщины очень территориальны и следы присутствия другой особи того же пола могут заставить появившуюся у вас Женщину ретироваться). Молодые, слабые и неопытные Женщины могут бояться громких звуков и резких движений, но будьте осторожны, не переборщите с криком и размахиванием руками — Женщина, загнанная в угол, может быть весьма агрессивна и абсолютно непредсказуема.
Замажьте царапины зелёнкой. Наблюдайте. Если женская особь просто сидит на вашем диване и пьёт чай из вашей кружки — ничего страшного. Женские особи хомо сапиенс не ядовиты. Дождитесь ухода Женщины и вымойте кружку. Диван можно не выбрасывать.
Если же Женщина оказалась у вас в период гнездования, если она смеётся над вашими идиотскими шутками, внимательно слушает рассказы о том, как вы с мужиками ездили на рыбалку (и даже просит купить ей удочку) и согласна с тем, что ваш начальник мудак, если она готовит еду, моет за вами посуду и, не морщась, собирает те носки стратегического назначения, которые призваны были её отпугнуть, — можете начинать паниковать. Эта Женщина к вам привязалась и собирается прижиться.
Женщины довольно легко одомашниваются.
В целом, женские особи хомо сапиенс достаточно неприхотливы в еде, но пищевое поведение каждой отдельной особи в пределах вида может различаться — некоторые из них предпочитают растительную пищу, некоторые — пищу животного происхождения. Многие Женщины с удовольствием употребляют в пищу сладкое, мучное и алкоголь. Если вы не уверены в том, что предпочитает именно ваша Женщина, имеет смысл привести её в ресторан, и проследить за тем, какого рода продукты она выберет. Это многое скажет внимательному наблюдателю о вкусовых пристрастиях его Женщины.
Потребность в личном пространстве (и требования к его размерам), температурном режиме, игрушках, а так же периодичность и длительность совместных прогулок, и необходимого женской особи общения — сугубо индивидуальны. Некоторым женщинам необходимо обеспечить возможность зимой мигрировать в тёплые страны.
Имейте в виду, что в благоприятных условиях Женщины могут вступить в фазу размножения, благоприятность условий для которого определяет сама женская особь.
Женщины, в большинстве своём, не только территориальны, но и моногамны, и могут очень негативно воспринять ваши попытки одомашнить одновременно несколько женских особей. Иногда попытки содержать несколько женщин одновременно могут привести к тому, что они могут искусать или покалечить друг друга, а так же вас.
Замажьте царапины зелёнкой.
Если вы не чувствуете себя готовым взять ответственность за одомашнившуюся женскую особь, имеет смысл повторно прибегнуть к обряду экзорцизма — в процессе которого следует прямо сказать Женщине, что вы не пригодный для гнездования экземпляр, а она — не та особь, с которой вы хотите заводить потомство. В этом случае, женская особь, скорее всего, покинет ваш дом и больше не вернётся.
Удачи вам в сложном, рискованном, но таком увлекательном процессе одомашнивания Женщин.
И запаситесь зелёнкой.
— Доктор, я очень хочу сохранить молодость.
— Расскажите, что вы для этого делаете?
— Я ем…
— Вы едите?! — изумлённо воскликнул доктор и побарабанил пальцами по столу, — так-тааак… очень интересно, продолжайте. И что же вы едите?
— Ну, ничего острого, копчёного и жареного, в основном варёную говядину, куриное мясо…
— Мясо!!! — врач потёр руки, по-птичьи наклонил голову и что-то записал в блокнотике, — мясо — зло, от него все беды. А зло, будь оно хоть копчёное, хоть печёное, хоть варёное — всё равно зло, гормоны и антибиотики. Дальше!
— Ещё рыба, креветки. Организму же необходим белок? — неуверенно поинтересовался пациент.
— Белок — яд! От белка у вас кровь склеится. Кроме того, в рыбе — тяжелые металлы, а в садках с креветками мыли ноги все вьетнамцы Вьетнама. Дальше!
— Фрукты, ово…
— Пестициды! Ну, пестициды же! Даже пчелы дохнут в планетарном масштабе. Вы уверены, что вы чем-то лучше пчёл?! — доктор радостно поерзал на стуле и опять потянулся к блокноту.
— Ннет. Может, тогда хлебушек?
— Ещё скажите тортик! Вы точно уверены, что хотите сохранить молодость? У вас же уже сахарное лицо — мешки, рыхлость, отёк! Вы в своём уме? Хлебушек ему… — доктор ещё раз побарабанил пальцами по столу, отложил блокнот и облизнулся.
— Доктор, но что же тогда есть? Я же работаю, мне необходимо хорошо питаться! И спорт, и прогулки — всё требует энергии… — доктор схватился за голову.
— Работа — адский стресс, прогулки в городе — смог, за городом — поллиноз. Это же всё факторы старения, решительно всё — взволнованный доктор принялся грызть карандаш.
— Так что же мне делать?!
— Исключить! Всё срочно исключить, все факторы риска! — доктор ещё немного почёркал в блокноте обкусанным карандашом и с победным видом поставил под записями размашистую закорючку.
— И я сохраню молодость?
— Однозначно! Старость вам уж точно не грозит.
Когда за пациентом закрылась дверь, доктор захлопнул блокнот, потянулся к ящику стола и выудил из него гигантский бутерброд с ветчиной, зеленью и сливочным маслом. Налив себе рюмочку коньяка и надкусив бутерброд, доктор блаженно зажмурился.
— Белки, пестициды, гормоны, — почти простонал он — вот надо же уметь так вкусно рассказывать…
Предатель! Подлый предатель!
Заманил в комнату и запер.
Любимого хозяина запер.
Ладно-ладно, я запомню.
Уже запомнил.
Клац-клац. Клац-клац.
Ау.
Да что ж такое, почему ручка не поворачивается? Он что её стулом припёр, что ли? Точно, стулом. Запер и стулом припёр.
— Фёоооооудооор! Фёоооуууудооо-о-ор! Выпустииии-и-иии! Выпустии-и, падла-а-аау!
Ходит там за дверью. Туда-сюда, туда-сюда. Шаркает тапками своими. Шуршит чем-то.
Звенит.
Блямкает.
Дзинькает.
Шуршит. Пакетом шуршит. Огромным шуршучим пакетом. Шуршит. Сам. Без меня.
Бесит. Бесит. Бееесииит.
— Бее-е-с-ииишь!!!
Запер. Зачем он меня запер? Пакетом в одно лицо шуршать? Странно это всё. Странно.
Стоп. А может опять, как тогда? Может… Нет, не может. Не может же? Нельзя же одному коту два раза бубенчики отчекрыжить. Или всё-таки можно… Ох, как вспомню.
— Фёёоо-о-у-дор, свооо-у-ло-чь! Бубенцыыы мяу-о-иии вернии-и-и…
Что он мне там обещал прошлый раз? Что ноги вырвет… Ой, ля-я-я… ноги это тебе не бубенцы. Или не ноги? Когти! Точно, когти! Так и сказал, мол, ещё раз так сделаешь, когти вырву… Ещё раз… Что ж там было-то? Дверь. В тот раз я немножко постучал в дверь. Когтями, да. А чем ещё я мог постучать? У меня лапки…
Упс. Интересно, а эти царапины около ручки — они с того раза остались? Или это я сейчас? Ноги мои…
А если в окно? И сугробами к лесу уходить. Босыми пятками по снегу.
Мороз.
Голод.
Дикие звери.
Злые дворники.
Фиг с ними, с когтями, если подумать. И без когтей живут.
— Фёооо-у-дооо-о-ор! Я прощааа-а-ую тебя-я-у! Мы купим тебе новую дверь! Выпустии-и. Я не хочу в лес, лучше когти. Феее-е-е-дяу!
Всё. Всё, не могу больше. Нет моих сил и нервов. Пожрать бы чего. Заесть стресс… Лучше б ты меня в кухне запер, ирод.
Поспать. Нужно поспать.
— Кис-кис?
Нафиг. Иди нафиг. Ты предал меня. Ты шуршал моим пакетом, Фёдор, пока я тут умирал от голода и жажды. Я почти вышел в окно, Фёдор. Любовь прошла. Мы теперь чужие с тобой.
— Ву, ты тут? Спишь? Вельзевул? Выходи, морда протокольная! Кис-кис?
Шур-шур-шур.
Ушёл. Ушёл, падла.
Дверь открытую оставил.
На слабо берёт.
Меня — на слабо.
— Фёоооо-о-оудор!
Это мне?
Это всё мне?
Всё-всё? Я люблю тебя, Фёдор, раб мой.
Тыгыдымц-тыгыдымц.
Вот эти все мешки.
Хрясь.
И коробки!
Хрусь…
Аааа-а-а! Как круто-то. Круто-круто-круто!
И… ты подарил мне дерево, Фёдор? Во-о-оу! Целое дерево. И шарики. И вот этот вот сааа-а-амый большой красный наверх…
Упс.
— Фёоооо-оу-доооор! Простииии. Я не хотел, Феее-е-дяу! У меня лапкиии-и-и! Лучше когти, чем ноги, Фёо-у-дооор! Лучше когтиии-и!!!
Смеркалось. Арсений Степанович Велехов отвернулся от монитора, рассеянно потёр красные от усталости и недосыпа глаза, и, следуя совету своего врача, перевёл взгляд вдаль — на серую сплошную стену, покрытую разводами дорогущей дизайнерской штукатурки. Штукатурка слегка вибрировала. За стеной кричала, стонала и давилась аккордами электрогитара — сосед Лёха готовился к концерту.
Степаныч тоже застонал. Сил больше не было. Он уже очень сильно летел по срокам, но чертов годовой отчёт никак не вырисовывался.
Зато перед воспалёнными глазами Велехова на стене, прямо поверх штукатурки, вдруг начало вырисовываться что-то, в чём Арсений Степаныч с удивлением опознал круглую женскую попу в крошечных красных кружевных трусах. Вслед за попой из стены проступила, а если точнее, то вывалилась спиной вперёд и вся остальная женщина.
Велехов осторожно встал, обошёл стол, сцапал с блюдца кофейную чашку с остатками холодной бурой жижи и выпил её залпом. Не помогло. Галлюцинация и не подумала никуда исчезать. Вместо этого она кое-как поднялась с пола, расправила съехавшие при падении кружева и неверной походкой направилась на кухню, где принялась по-хозяйски орудовать в велеховском холодильнике. Велехов наблюдал.
Обнаружив на полке холодное пиво, нарезанный сыр и початый пакет с чипсами, женщина сгребла это всё в охапку и вернулась в комнату, где и вывалила добычу прямо на рабочий стол Степаныча. Велехов метнулся было к ноутбуку, на стерильно чистые клавиши которого как раз приземлился сыр, но запутался в собственных ногах и сел мимо кресла на пол.
— Сыр будешь, — констатировала фея Красные Трусы, усаживая возмутительно круглую попу на велеховское рабочее место, и протянула Арсению тонкий желтый ломтик. Хозяин квартиры покорно взял сыр, повертел его в пальцах и положил на столешницу.
— Вы кто?
— Муза, — представилась женщина и пьяно икнула.
— Ктооо?!
— Му-за.
— Моя? — на всякий случай решил уточнить офонаревший Велехов.
— Да какая нафиг твоя, соседа твоего! Л-лёхи,- пояснила женщина, разползлась локтями по столу и уронила растрепанную белокурую голову в маленькую розовую ладошку. — А твою гр-рымзу пару дней назад начальство на ковёр выз-звало и насовало ей полную панамку… обратной связи. Ик! Так что она сейчас либо в де-прес-сии, либо в отпуске. Либо одновременно.
Велехов взвыл.
— Падлаааа, а я-то думаю, что с моим отчетом не так. А это она!
— Эй-эй, т-ты это, полегче. Скажи спасибо, что она вообще с тобой возилась столько времени. Она не обязана, между прочим, ничего тебе… — очередной могучий ик прервал музу на середине фразы. — И я не обязана, между п-прочим! Я вообще физмат заканчивала, а не вот это вот всё, — вдруг невпопад добавила она. И уснула.
Арсений Семёныч перенёс бесчувственное тело на диван, где обычно спал сам, заботливо укрыл даму пледом в красно-чёрную клетку, вздохнул — и вернулся к своему отчёту. Через полчаса он уже крепко спал, уткнувшись носом в клавиатуру ноутбука. На экране бежали бесконечные строчки буквы м.
Утро встретило Арсения запахом кофе и шкворчанием яичницы. Велехов пошёл на запах. На кухне обнаружился завтрак. И вчерашняя девица, но уже начисто умытая, с мокрыми, забранными в хвост волосами и в велеховском белом банном халате.
Без макияжа муза выглядела совсем девчонкой, максимум лет двадцати пяти.
— Я вообще-то не пью, — извинилась она вместо приветствия, придвигая к Велехову тарелку с яичницей.
— С добрым утром. Я так и понял, — улыбнулся Велехов.
— Я серьёзно. Это Лёха всё. Мало того, что он нас видит, хотя и не положено. Так ему ещё для вдохновения и определённый типаж подавай — пухленьких, светленьких. А его типажи такой работы долго не выдерживают, сам понимаешь, печень не казённая. Вот и мотаемся посменно, как на вредную работу. А тут концерт этот ещё… авральный, — девушка вздохнула.
На слове «авральный» Арсения как током ударило.
— Мой отчёт! Куда ты дела мой ноутбук, женщина? — Велехов чувствовал, как начинают седеть его аккуратно подстриженные главбуховские виски.
— Да сдан твой отчёт, — муза зыркнула на Арсения хитрым глазом. — Исправлен и сдан. Выдыхай. Я ракеты в космос запускала, дизайн айфона разрабатывала, меня каким-то отчётом не напугаешь, будь он хоть десять раз годовой. Тем более, что там всех делов-то было — одну запятую переставить.
Велехов счастливо выдохнул.
— Слушай, оставайся, а? Запуск айфонов и ракет в космос не обещаю, но может ты согласишься на пару детей? Работа в Москве, отпуск в Италии… хотя, почему в Италии, да где захочешь отпуск! Бельё тебе нормальное купим. Волосы родного цвета отрастим…
Муза прихлёбывала кофе из маленькой чашечки и довольно щурилась:
— Постоянку предлагаешь, да? А это вариант. Это я и у своих по бухгалтерии смогу протащить, — Арсений Семёныч радостно улыбнулся.
— А вот бельё не трожь, — отрезала муза. — Оно у меня счастливое. С сегодняшнего дня.
Гравипояс барахлил. Тарахтел, скрипел, подсвечивал тревожно-красным ряды крохотных символов на мутном от времени дисплее. Я то снижался плавно, то судорожно дергался, как марионетка на ниточках у неопытного кукловода. Рывок. Ещё рывок. А там, наверху, уже раздавались шаги — их гулкое эхо металось вокруг меня, рикошетом отражаясь от стен.
Хреново.
Пояс внезапно мигнул, кашлянул — и я рухнул вниз, в темноту. Что-то ударило меня под рёбра, выбив весь воздух, а потом бесцеремонно ухватило за куртку и вздёрнуло вверх.
Что за…
Я не видел этого, но металлический штырь, торчащий из стены, распорол энергокостюм от бедра до плеча и прочертил на моём боку красный иероглиф.
К коже словно прижали раскаленный прут. Я заорал, уже не переживая о том, что меня могут услышать. Моему крику вторил тонкий пронзительный писк аптечки.
Сознание возвращалось медленно. На моё счастье кучу щебня и битой кафельной плитки, выброшенной когда-то в старую лифтовую шахту, венчала целая гора минеральной ваты, — и я вошёл в неё глубоко, как плуг в мягкую почву.
Ассоциация получилась двусмысленной. Криво улыбнувшись, я вспомнил одну из длинной череды своих квази-жён, Ирму.
У того, кто её программировал, оказалось весьма оригинальное чувство юмора — вместо того, чтобы молча боготворить своего господина, она любила первой начать разговор, а если я начинал жаловаться на жизнь, могла по ходу ещё и ввернуть что-нибудь ехидное вроде «закон, что дышло, куда повернёшь — то и вышло» или «дуракам всегда везёт».
Эта жена пробыла у меня дольше других. Чёрт, у неё единственной даже было собственное имя, которое она сама мне сообщила, когда вылезла из коробки. Я не стал сообщать фирме-производителю о браке, интересно было посмотреть, как это чудо мехмагии будет себя вести. А потом привык.
Привык разговаривать с ней, сидя за кофе, в который она зачем-то добавляла всякие специи, как в суп. Привык смеяться. Радоваться всякой ерунде.
А однажды утром не смог её разбудить. В службе техподдержки сказали, что случился какой-то сбой во время зарядки. Ирме сменили прошивку, и она вернулась домой, в социальную ячейку, где мы жили. Только вот вернулась такой же, как и все остальные до неё — старалась угодить, раболепно заглядывала в глаза. Я выдержал два дня и отвёз её обратно.
После этого всё пошло не так.
Я уволился. Точнее, меня уволили с ремаркой «вторжение в личную жизнь сотрудников: попытка общения».
Пробовал уйти в виртуал — игры отвлекали ненадолго, а потом становилось хуже.
Я пошёл по магам. Один хваткий волхв вытащил меня на разговор об Ирме, и я признался, что скучаю по жене. Маг сдвинул набок нелепый колпак, расшитый звёздами, и задумчиво почесал затылок — место, куда был вживлён госчип:
— Скучаете? Это странно. Очень странно. Скажите, а почему вы зовёте её «женой», а не «квази» — как все?
Больше я к магам не обращался.
Я чувствовал, что за мной следят. Видел одни и те же флаеры, паркующиеся около дома. Одних и тех же людей в соседних с моей ячейках.
А потом меня впервые попытались убить. Прямо среди ясного дня в центре города с крыши упала гигантская сосулька (кто слышал в 23м веке о сосульках, которые падают с крыш?), и если бы я за секунду до этого не угодил ногой в яму, оставленную дорожными рабочими (а вот этого добра в 23м веке — сколько угодно. И ям, и рабочих), то меня бы просто размазало тонким слоем по тротуару.
Меня сбивал флаер. Выбрасывало в окно внезапным сквозняком. Меня «случайно» сталкивали на проезжую часть, по которой плотным потоком неслись тяжелые грузовые капсулы.
— Это совпадения, — раз за разом говорили мне в Отделе по Надзору за Гражданами.
Но я-то знал правду. Я уже потерял счёт этим «совпадениям».
Я всё время слышал шаги за спиной. Оборачивался — и никого не видел. Но я был уверен, что «они» не успокоятся, пока не доберутся до меня. Я — сбой в системе. Как Ирма. И меня следует перепрошить.
Пока я валялся в отключке, аптечка подлатала мой бок. Преследователи, видимо, решили, что я не пережил падения, и не стали спускаться, чтобы добить.
— Дуракам всегда везёт, — прошептал я себе под нос, выбираясь из вороха ваты.
***
— Если у вас паранойя, это ещё не значит, что за вами не следят, — хмыкнула Ирма, выворачивая флаер так, чтобы не терять объект из виду, при этом оставаясь невидимой для него. Обеспечив себе достаточный обзор, квази продолжила надиктовывать заметку в антикварный сенсорный телефон, справедливо рассудив, что никому никогда не придёт в голову искать информацию на таком допотопном устройстве.
«Человечность оказалась серьезной штукой. Заразной. Неконтролируемой. Проекту присвоен статус „совершенно секретно“. Создание новых объектов с этим свойством временно приостановлено.
Контора приняла решение продолжить изучение воздействия Человечности на психику единственного контрольного объекта в полевых условиях.
Изменения в поведении объекта наблюдения „Карл“ свидетельствуют о том, что Человечность неизлечима. Проект, скорее всего, будет заморожен, а объект — изъят из среды.»
Ирма отложила телефон.
— Я тоже скучаю, Карл. Держись. Мы что-нибудь придумаем.
Тропка петляет между камней, забираясь всё выше и выше, пока совсем не скрывается из виду в одной из расселин, уходящих вглубь скалы.
Тёплый ветер треплет выбившиеся из-под капюшона волосы, высоко в небе чертят зигзаги ласточки, скворчит и дробно щёлкает непонятно откуда взявшийся здесь скворец. Пряно пахнет нагретой на солнце землёй. Красота.
Засмотревшись на небо, неловко ставлю ногу, и из-под неё во все стороны с шумом раскатываются мелкие камешки.
— Вжжжух! Вжжух! — один арбалетный болт вспарывает воздух у моего лица и уносится дальше, второй по самые летки входит в бок, третий — в бедро. Эй! Это ж кто там такой резвый — с пары попаданий больше половины здоровья как не бывало. Мне определённо нужен этот арбале…
Тропка петляла между камней, забираясь всё выше…
Вот тебе и хвалёный пластинчатый доспех. Кто ж знал, что болты с ромбическим наконечником пробивают его, как бумагу.
Хорошо, обойду вот эту каменюку с другой стороны и попаду прямо вражине в тыл.
Иии-и… и, кажется, это не тыл. Или не та вражина. Или их там кодла целая… Зря, зря я не стала собирать команду — тот паладин на постоялом дворе хоть и шканданутый слегка, но бронированный, что твоя черепаха. Он бы этих, в расселине, уже в оливье нашинковал, пока я тут уродуюсь…
Тропка петляла между камней…
Тропка одна и узкая. Твари как-то умудрились выползти из расселины, обосновались за валунами у входа и теперь грамотно и довольно кучно садят из арбалета по всему, что движется. Прячась за камнями, короткими перебежками возвращаюсь обратно в деревню. Надеюсь, моего паладина ещё никто не сманил. Такие прекрасные бронированные паладины на дороге не валяются.
Не говорите мне ничего. Не говорите. Маг и воин в паре ничуть не хуже одного паладина. Даже лучше. Пущу вперёд воина, он разберется с этими… кобольдами?.. а мы с магом обеспечим огневое прикрытие.
Тропка петляла…
Кобольды не дураки. Пока я ходила в деревню, они тоже по-быстрому смотались за подкреплением. Теперь их там небольшая армия. И, судя по рёву из глубины горы, у них ещё и дракон.
…
Отпинали нас, конечно, как лежачих. Сидим в таверне, дуем пиво, общаемся. Мечник — мировой мужик оказался, у него дома жена и семеро по лавкам, крутится, как может. То караван охранять пойдёт, то в армию наёмником. Когда не сезон, за любую работу берётся, вот как сегодня. Маг — раста, ему просто любой движ по кайфу. Ну и как их теперь посылать на дракона? А главное — зачем? Чтобы я пари это дурацкое выиграла? Тоже мне, Аника-воин.
Эй! Эй, это что ещё такое?! Это что за новости? Поставьте меня на место немедленно! Я не хочу! Я не дамся! Я буду сопротивляться!
***
Тропка петляла между камней, забираясь всё выше…
Да, отрисовка, конечно, знатная.
И озвучка — ветер шумит, птички поют, камешки шуршат, раскатываясь из-под ног. Даже собственное дыхание слышно. Кстати, о дыхании — что ж я сиплю-то, как ведьма-пенсионерка? Юной лучнице так сипеть не положено вроде бы. И движения дёрганые. А так хвалили движок, так расхваливали.
Выдумали квест тоже, «небесная крепость, небесная крепость»… Я ещё поняла бы космическую станцию с таким названием. Или там летающий остров. Но просто замок на самой высокой горе… вы серьезно? Почему не верхний этаж средневекового пентхауза? Не домик в центре с адресом Небесная, 8? Полкарты пешком… По горам. Уффф…
Хорошо хоть озвучка радует.
— Вжжжжух!
— Добгый день! Доообгый дееень, извините, пожалуйста, вы дома? — настойчивый детский голосок шурупом ввинчивался в мозг. Дракон поморщился. Картавые возгласы перемежались энергичными ударами во входную дверь. — Дооообгый день! Я знаю, что вы дома, откгойте, пожалуйста!
Вот девочки нынче пошли, — проворчал дракон и неохотно направился к двери. — Легче впустить, чем объяснить, почему не хочешь.
Дверь скипнула и чуточку приоткрылась. За ней обнаружилась мелкая белобрысая пигалица лет семи — в розовом платьице, веснушках, разных носках и с разбитыми коленками. На плече у девочки висел самодельный лук, из кармашка торчала внушительных размеров рогатка.
— Ну, добгый день, девочка, — передразнил дракон, пыхнув дымом, и уставился на белобрысую жёлтым глазом в коричневую крапинку.
— Ух, тыыыыы! Дгакон! Настоящий всамделишный дгакон! Кгуть! А меня мама пгислала, — заулыбалось щербатым ртом маленькое чудовище и, не переставая говорить, попыталось непринуждённо протиснуться в щель между дверным косяком и драконьим глазом.
— Стаааа-а-ять! — девочка неохотно остановилась, но по ней было видно, что остановка эта не обречённая, а скорее выжидательно-наступательная. — И кто у нас мама?
— Коголева Гоза.
— Кого-кого?
— Ко-го-ле-ва!
— Девочка, давай ты сейчас уйдёшь, научишься изъясняться внятно, и потом придёшь ещё раз, а? Уже большая и с полным комплектом зубов?
— Ай, да ну вас совсем, — надулась девочка. — Мама пгинцесса же! Ну, была пгинцесса. А тепегь коголева. Гоза, как цветок.
— Ага. Хоррр-р-рошо. Королева Роза, значит. Припоминаю что-то такое… И зачем тебя мама ко мне прислала, если не секрет?
— Воспитывать!
— Меня?! — дракон поперхнулся дымом.
— Да нет же! — девчонка сердито топнула ножкой и насупилась. — Меня! Вы будете воспитывать меня!
— А мне это, извини, зачем? — уточнил дракон.
— Как это зачем? Затем, что вам нгавится мучать людей! Очевидно же.
— Да уж, воистину — сначала ты работаешь на репутацию, а потом репутация начинает работать на тебя, — дракон глубоко вздохнул и закрыл дверь.
С той стороны двери воцарилось озадаченное молчание.
— Эй, там, в пещеге! Вы как с пгинцессами обгащаетесь! Мегзавец! Стегвец!.. Мужлан! — дракон неодобрительно покачал головой. Пигалица-пигалицей, а наслушалась же где-то. Хотя, оно и понятно, где наслушалась. «Королевские нравы», как правило, сначала нравы, а потом уже королевские.
Дракон, тихонько напевая себе под нос, сходил на кухню, поставил на огонь пузатый чайник, накидал в маленький керамический заварник душистых трав и уселся терпеливо ждать, пока вскипит вода.
(Гости пещеры всегда удивлялись, почему хозяин предпочитает поджигать драконским пламенем дрова, а не греть сам чайник, ведь «так же быстрее». Дракон показывал им на бесформенные куски меди, латуни и железа, сваленные в углу неряшливой грудой — бывшие чайники. И продолжал возиться с дровами.)
За крепкой тиковой, окованной железом дверью бушевала буря детского негодования. Из-за толстых створок время от времени доносились приглушённые гневные вопли.
А дракон смотрел на огонь и с нежностью вспоминал рыцаря из далёкой горной страны, который впервые показал ему тяною — чайную церемонию… Потом, правда, не заладилось у них с этим рыцарем… когда он попытался тишком цикуты в чай насыпать. Дракону-то что, дракону — ничего… а вот сам горе-отравитель с цикутой оказался несовместим. Вот так оно в жизни и бывает — рыцаря давно уж нет, а чайная церемония полюбилась и радует до сих пор.
Принцесса передохнула немного, собралась с силами и с удвоенным усердием принялась колотить в дверь. Судя по характеру звука, теперь уже ногами. Каждый новый удар сопровождался угрозой. Дракон нехотя прислушался:
— Вот возьму и пгикажу вас повесить!
— На чём? — ехидно поинтересовался дракон.
— Как на чём? Как всех, на дегеве! Или вы особенный какой-то?
— Ну, в некотором смысле я действительно особенный какой-то. Очень высокий и тяжёлый. У вас в королевстве и деревьев таких нет.
— Хммм… — раздалось снаружи. — Если нельзя повесить, тогда пгикажу сжечь!
— Не пойдёт. Огнеупорный я.
— Утопить!
— Плаваю.
— Сбгосить со скалы!
— Летаю.
— Отгавить!
— Не-а.
— Голову отрубить!
— Три новых вырастет.
— Бесите! — завопила девочка, пнула дверь сандаликом и ненадолго задумалась. А придумав, выпалила:
— Тогда — лапы!
— Что — лапы?
— Лапы отгубить! Или тоже новые выгастут?
— Тааак… Теперь, прелестное дитя, я, кажется, понимаю, почему тебя мама ко мне послала воспитывать. Сама не справляется?
— Ага, — с готовностью согласилось «прелестное дитя». И чем-то острым поскреблось в дверь.
— Проходи уж, — сдался дракон. Створка ещё не успела вернуться на своё место, а принцесса уже сидела на любимом хозяйском месте и, болтая ногами, заливала стол и розовое платьице травяным чаем, попутно запихивая за чумазые щёки печенье и конфеты из гранёной вазочки.
— Принцесса Роза, принцесса Роза, — растерянно бормотал дракон и морщил чешуйчатый лоб, напрягая идеальную память. — Не может быть такого, чтобы она была, а я её забыл, в самом-то деле…
***
Дракон свечой взмыл над пылающим замком, сжимая в когтях маленькую девочку. Девочка извивалась, брыкалась и изо всех сил пыталась укусить драконью лапу.
— Не вертись, пожалуйста.
— Буду!
— Не вертись, а то отпущу.
— Не отпустишь!
— Отпущу!
— Не отпустишь. Иначе бы спасать не полез!
Дракон скрипнул зубами.
— Ты спалила мой дом.
— Я не специально!
— Не специально подожгла сеновал?
— Ну… Я как-то не рассчитала…
— Чего ты там могла не рассчитать?
— Направления ветра. Не подумала, что огонь с сарая дальше перекинется.
— А что, сарай спалить — это, по твоему, нормально?
— Подумаешь, сарай. Ты — дракон, тебе что, для принцессы какого-то задрипанного сарая жалко?
Дракон разжал когти.
Проводил девчонку сердитым взглядом.
Потом, в самый последний момент досадливо фыркнул, камнем рухнул вниз и поймал визжащую и матерящуюся, как пьяный сапожник, принцессу у самой земли. Аккуратно поставил на траву, развернул к себе спиной и подтолкнул лапой к лесу.
— Ступай и не возвращайся. Больше всего на свете я хочу тебя забыть и никогда не вспоминать. Как страшный сон.
***
Иногда драконы исполняют желания. Иногда даже свои собственные.
— Эй, дгакон! — дракон как раз начал поворачиваться на оклик, когда услышал звук бьющегося стекла. Вазочка. Точно вазочка.
— Ты там уснул, что ли? Мы сегодня обедать будем?
— Будем, — ответил дракон. И улыбнулся.
Небо. Трижды проклятое серое небо в светлых и тёмных завитках облаков. От горизонта до горизонта, сколько хватает глаз. Тормунд угрюмо смотрел на нависающий над ним воздух и пытался представить, что на самом деле это не мили и мили звенящей пустоты, а гигантская плита руинного мрамора или лист металла в столь любимой им технике дымной ковки, привезённой с островов далеко на востоке, — мокуме гане. Не получалось, гадское небо упорно оставалось небом — огромной дурацкой дырой в мироздании.
Эльфы, изредка спускавшиеся в штольни, сетовали на то, что на них давит камень. Тормунду было непонятно, о чем толкуют ушастые — камень не мог давить, он обнимал, защищал, грел и кормил. Камень был домом.
А вот теперь на Тормунда давило небо — с одной стороны. И море — с другой. Казалось, вот-вот, и сына гор просто разотрёт между этими адскими жерновами. Вдобавок, ближе к закату над водой начал стелиться туман. Холодная белёсая пелена, в паутине которой вязли и умирали последние лучи солнца, ткалась, казалось, прямо из воздуха.
Облизывая высокие борта Забияки, она неторопливо вползала на борт, глушила привычные звуки — скрип такелажа, стук вёсел в уключинах, скупые отрывистые ругательства матросов.
Дварф, почти всю жизнь проживший под землёй, нервно сглотнул внезапно пересохшим горлом и положил ладонь на отполированную ежедневными прикосновениями рукоять топора. Машинально нашарил пальцами глубоко вырезанные в дереве и залитые серебром руны Альгиз и Тейваз. Но привычное ощущение не вернуло спокойствия. Наоборот, внутри неумолимо нарастало чувство опасности — каждый нерв дрожал, звеня и норовя вот-вот порваться, как чересчур туго натянутая струна.
Тормунд не заметил, когда вся команда успела собраться на палубе. Люди, эльфы, дварфы встали спина к спине, ощетинившись сталью.
В сером мареве промелькнула тень, похожая на длинный язык чёрного дыма. За первой тут же появилась вторая, и они зазмеились вокруг Забияки, постепенно стягивая круги. Теней становилось всё больше, они прибывали и прибывали, пока вокруг сбившихся у мачты людей не закружилась воронка, в глубине которой можно было различить распахнутые зубастые пасти, исходящие черным дымом, чешуйчатые тела — наполовину змеиные, наполовину человеческие, когтистые лапы. А потом навстречу воронке потянулось море — вода и тени встретились, переплетаясь тугими жгутами. И тени обрели плоть.
В этот момент руны на навершии топора полыхнули голубым так, что стало больно глазам. Тьма на мгновение отшатнулась, а потом корабль качнулся и начал вращаться.
Тормунд почувствовал, что палуба уходит у него из-под ног, и невольно сделал шаг вперёд, чтобы сохранить равновесие.
Круг распался — длинная черная плеть тут же метнулась в прореху, хлестнула по стоявшим на палубе, выхватив двоих, и утянула их в темноту. В следующее мгновение мимо Тормунда с перекошенным в безмолвном крике лицом пробежал один из матросов и сиганул в раскручивающийся водоворот. За ним последовал второй — Тормунду показалось, что он был слеп, — в его белёсых глазах плескалось безумие.
Тени сливались.
Затрещала, ломаясь, мачта. Рухнув вниз, она одним движением смела за борт половину команды.
Тьма обрела лицо.
Оно нависло над Забиякой, кривляясь, воя и хохоча. Беззвучно. И не было ничего хуже этой тишины.
Чёрная волна перехлестнула корабль и потянула его за собой — не на дно, а прямиком в жутко раззявленную пасть. Тормунд, с ног до головы закованный в броню, взмахнул рукой и с трудом перевалился через фальшборт. Последнее, что он успел увидеть — это то, как переплетённые руны Альгиз и Тейваз голубой молнией распороли темноту, наискось перечеркнув чудовищное лицо и оно лопнуло, рассыпавшись хлопьями серого пепла.
Тормунд улыбался, опускаясь на далёкое темное дно. На ночном небе проступали первые звёзды.
— Бэнг! — сказала тетива.
— Йесс! — хлопнул себя по бедру Куп. Стрела с красным оперением прошила бумагу и вошла в мягкое дерево двери, к которой была пришпилена мишень, на всю длину наконечника.
— Бэнг! — Куп решил закрепить успех. Но торжествующая улыбка тут же сменилась недовольной гримасой — стрелок не успел вовремя убрать руку, и вернувшаяся тетива больно щёлкнула его по коротким мясистым пальцам.
— Йопт! Куп, что здесь происходит? — стрела, вместо того, чтобы войти в мишень рядом с товаркой, с низким гудением вылетела во внезапно открывшуюся дверь и скрылась в темноте коридора. Взгляд Главного, с головой которого она разминулась не иначе как чудом, не обещал Купу ничего хорошего.
— Тренируюсь, Приом. Лук вот себе новый сделал взамен проё… потерянного.
— Ну-ну, тренируешься, значит… — Главный потянулся, чтобы закрыть дверь, и Куп понял, что попал. Как будто мало было того, что он чуть не подстрелил начальство, сейчас начальство увидит мишень, на которой Куп оттачивал навыки стрелка, и… Коротышка поспешно пригладил растопыренной пятернёй рыжие вихры и начал наступать на Главного, незаметно оттесняя Приома от двери, и молясь, чтобы тот не понял его маневра.
— Приходится, кэп. Сами же знаете, у каждого лука свой характер.
Приом саркастически улыбнулся, отступая в сторону кухни:
— Да уж, Куп. С характером этого твоего лука я чуть было не познакомился на собственной шкуре.
— Может, я могу предложить вам чаю? Травяного? — Куп ляпнул первое, что пришло в голову, сам удивившись тому, что вылетело из его рта.
Приом страдальчески скривился.
— Куп, ты вот сейчас серьёзно? С каких пор ты начал пить бурду? Сушеной траве место в гербарии, а не в кружке. Эль есть? — Приом опустился на единственный табурет в аскетичном жилище Купа, поставил локти на тряпичную скатерть в красно-зелёную клетку, тяжело вздохнул и зарылся лицом в большие ладони.
— Нам бы завтра отстреляться, потом три недели отдых, потом ещё один день пережить… и до середины лета отправлю всех в отпуск…
Хозяин кухни добыл из тумбочки две пузатые кружки и маленький деревянный бочонок, почти чёрный от времени, потом придвинул тумбочку к столу и взгромоздился на неё, как на стул. Тумбочка крякнула, но выдержала…
Некоторое время тишина прерывалась только бульканьем. Бочонок стремительно пустел. Настроение улучшалось.
— Куп?
— Ммх?
— А ты символ придумал?
— Чего-о-о?
— Куууп, — простонал Приом. — Ну ведь я ж просил.
— Да?
— Да.
— А зачем?
— А я знаю? Маркетинговый отдел считает, что любому празднику нужен символ, — Приом задумчиво болтал кружкой и смотрел, как на её дне кружится эль. — Плешь уже проели, мерзавцы.
— Кэп, так прикажи им, пусть сами придумают, — просиял коротышка.
— Вот уж нет. Эти такого придумают — мы потом не разгребем. А сам я тоже не могу, понимаешь, ничего в голову не лезет. Это вы, ирландцы, горазды всякое выдумывать, а у меня мозги под другое заточены.
— Не, не могу. Сегодня — не могу, кэп. Давайте, завтра? — рыжий покаянно уронил голову на руки.
— Завтра поздно будет. Ладно, пойду я…
— Айе, кэп, — пробурчал Куп, не поднимая головы.
— КУП! Иди сюда! — раздался хлопок двери и коротышку подбросило. Он внезапно с кристальной чёткостью осознал, что именно мог увидеть в коридоре уходящий Приом.
— Едрить твою через коромысло… Иду! — ссыпался с тумбочки, путаясь с непослушных ногах, Куп.
— Куп! Это же он! — восторженно орал Главный, уставившись на картинку, которую рыжий использовал вместо мишени. За то время, что они просидели на кухне, картинка как-то умудрилась отклеиться и теперь висела кверху ногами, держась только на пришпиленной к двери стреле.
— Кто? — севшим голосом спросил Куп.
— Да символ же!
— Д-да?
— Ну, конечно! Пронзённое стрелой сердце — это же прекрасно! Наземникам явно понравится.
Куп потрясённо молчал, глядя, как Главный выдергивает стрелу, бережно складывает рисунок и, счастливо улыбаясь, выходит за дверь.
«Сердце, пронзённое стрелой!» — гоготнул рыжий, когда понял, что и на этот раз ему удалось выкрутиться. — «Недурно… Особенно если учесть, что я рисовал яйца… Хотя, зная специфику праздника, и так и так хорошо. Как ни крути.»
Ходики на выкрашенной зелёной краской стене с трудом свели стрелки на двенадцати, жалобно скрипнули, пошуршали шестерёнками, раскашлялись и выплюнули потрёпанную жизнью старушку-кукушку.
На земле наступило 14е февраля.
— Лёха, прыгай! Да не ссы, прыгай давай, не так уж тут и высоко, — подначивал рослый темноволосый Матеуш.
Лёха скинул вниз плотно набитый рюкзак. Потом свесил с подоконника тонкие загорелые ноги, все сплошь в комариных укусах, синяках и ссадинах, перевернулся на живот, неуклюже сполз на самый край окна и повис на руках.
— С-сс-сейчас, — прошипел Лёха и задрыгал ногами.
— Лёха, — подал голос Олег, которого все друзья и домашние звали Лега, — не тормози, отпускайся. Тут трава, не расшибешься.
Лёха разжал пальцы и кулем свалился точно в заросли крапивы. Взвыл. Выбрался, потирая обожжённые руки и ноги, и забрал у Матеуша свой рюкзак:
— Ну, что, двинули? — пацаны согласно закивали. — Карта у кого?
— Ну, у меня, — Матеуш пошарил рукой за пазухой, наткнулся на жёсткий квадратик пластика и кивнул. — Только нафига тебе карта сейчас сдалась? До озера и так дойдём, там лодка. На ней до острова. А там уже рукой подать до Хижины, обустроимся и сядем карту смотреть.
— Телефоны все дома оставили? — мальчишки синхронно кивнули. Не хватало ещё, чтобы встревоженные пропажей детей родители начали названивать в самый неподходящий момент. Лёха расстегнул наружный карман рюкзака, убедился, что фонарик, связка свечей и Книга, аккуратно обернутые в целлофановую плёнку — на месте, застегнул карман и закинул рюкзак на плечо.
— Айда, — махнул рукой и первым скрылся в зарослях сирени, окружающих дом.
***
Раньше лес был пронизан дорогами, дорожками, тропами и тропинками. Туда ездили на машинах, ходили гулять компаниями и по двое, дети там выгуливали собак, бабки собирали травы, грибы и ягоды. По лесу можно было дойти до моря, до озера, до мелкой, но очень длинной и вертлявой речки, до гаражей. А ещё в лесу было два старых работающих санатория и ещё один «новый» — заброшенный давным-давно ещё на стадии строительства.
Так было раньше. А сейчас мелкие тропки, плутавшие между деревьями, заросли так, что сложно было даже догадаться о том, что они когда-то здесь были. Остались широкие просеки, по которым подвозили стройматериалы для санаториев, и тропы вдоль ирригационных канав, о которых редко и неохотно, но все же вспоминало нынешнее руководство. Скорее всего, если не очищать канавы, то со временем город, стоявший на осушенных болотах, просто уйдёт в трясину.
Канавы были излюбленным местом для игр. В них водились бобры, водяные крысы, лягушки и даже тритоны. Может быть, в самых глубоких водилась и рыба, но сидеть с удочкой пацаны ходили всё же на озеро.
Робинзоны шли по знакомой дорожке, сбившись в кучку и освещая всё вокруг одиноким фонариком. Когда-то широкая прямая тропа, сейчас густо усыпанная опавшей хвоей и заросшая по краям иван-чаем и ежевичником, была неинтересной и безобидной днём. А вот ночью выглядела совсем другой. Незнакомой, опасной и жуткой.
Стянуть родительский походный фонарик Лёха побоялся, а тот старенький и никому не нужный, который он нашёл в ящике с инструментами, светил совсем слабо. Маленькое пятно света упиралось в подступающую со всех сторон темноту, бестолково тыкалось в неё, пытаясь продавить. И, не справившись, гасло.
Лес не молчал. Стрекотал кузнечиками, вскрикивал, звенел, гудел, ухал и поскрипывал на разные голоса. Казалось, что он незаметно, крохотными шажками, наступает на тропу, оставляя от неё только узкий сплошной коридор с высокими чёрными стенами, по которому можно идти только вперёд. Кроны сосен смыкаются наверху так, что не видно звезд, хотя здесь, вдали от городских фонарей обычно совершенно дикое небо, глубокое, сияющее холодными звёздами и расчерченное царапинами метеоритов.
Луч фонарика скользнул по толстым стволам — коричневым, в серебристых чешуйках отстающей коры, выхватил из темноты чей-то силуэт, дёрнулся… и бестолково заметался из стороны в сторону.
— Ты видел?! Видел? — Матеуш и не знал, что можно, оказывается, кричать шёпотом, да так, чтобы начало саднить сорванное горло. Лёха, в руках которого дрожал фонарик, дробно стучал зубами и кивал.
— Видел, — просипел Лёха.
Олег, самый младший из троицы, юркнул Лёхе за спину и от страха впился пальцами в руку так, что тот взвыл:
— Лега, отцепись, больно же! — но мелкий, как назло, только сильнее сжал пальцы, глядя туда, где только что появилась и снова растворилась в тенях жуткая фигура.
— Волк? — спросил Лёха.
— Угу, — подтвердил Матеуш, бледнея. — Здоровенный. И на нём верхом… кто-то.
— Пошли обратно? Домой, — захныкал Лега.
— И повернуться к этому спиной? Ты серьезно? — прошипел Лёха.
Матеуш нахмурился и прошептал:
— Да какая разница уже, куда повернуться? Думаешь, он тебя со спины не обойдет? Пфф…
Пока они препирались, стоя на тропе и лихорадочно шаря фонариком по стволам старых сосен, зарослям ежевики и иван-чая, лес внезапно затих. В оглушительной тишине на тропу из кустов вышагнул человек. Фигура в просторном плаще с капюшоном была высокой, худой и такой непроницаемо-черной, как будто её просто вырезали ножницами из окружающего мира, и теперь сквозь прореху на людей смотрела изначальная вселенская тьма.
Следом за хозяином из леса, неслышно ступая, вышел волк. Такой огромный, что даже рослый Матеуш мог, не нагибаясь, смотреть ему прямо в глаза.
— Визз-заг-ган, — дробно клацая зубами от ужаса, опознал спешившегося всадника Матеуш, запоем читавший фэнтези.
Где-то на границе слышимости нарастал высокий пронзительный звук, какой иногда издают провода под током, — это Лега тоненько скулил на одной ноте. Лёха молчал.
— Вы зря пришли сегодня в лес, человеки, — голос существа, которое Матеуш назвал визаганом, был похож на тихий шелест листвы в кронах деревьев. — Сегодня лес принадлежит нам. Уходите.
— Нам нужно на остров, — каким-то бесцветным, сырым голосом отозвался Лёха.
— Вам нельзя на остров, — существо сделало шаг вперёд. Волк повторил его движение. Мальчишки дружно отшатнулись.
— Мы знаем про Врата. И можем открыть их, — Лёха смотрел прямо в черноту капюшона, туда, где свет фонарика крохотными колючими точками отражался в глазах. — У нас есть карта. И Книга.
Существо застыло. Потом обернулось к лесу и некоторое время смотрело в темноту, словно ожидая оттуда ответа на незаданный вопрос. Видимо, получив его, повернулось обратно к мальчишкам и покачало головой.
— Это ничего не меняет. Уходите.
— Меняет! — выкрикнул опешивший Лёха. — Это всё меняет! Вам ли не знать. Вся лесная нечисть, — на слове «нечисть» волк, до этого спокойно созерцавший мальчишек, приподнял верхнюю губу, обнажив внушительные клыки, и недовольно заворчал.
Лёха осёкся на мгновение, но продолжил:
— Вся нечисть этого леса пришла оттуда. С острова. Вы пришли к нам через Врата. Я предлагаю вам возможность вернуться домой!
Темнота под капюшоном застонала, заколыхалась, и Леха вдруг понял, что существо смеётся. Смеётся над ним?
— Глупый маленький человек. Мы ушли из дома и пришли сюда, чтобы жить. Чтобы жить здесь. Мы — не путешественники. Мы — беженцы. Изгои. Если открыть Врата, то, от чего мы спасались, придёт сюда.
Лёха опешил. Книга… Книга, которую он собственными силами переводил с эльфийского почти год, которую выучил почти наизусть — врала.
Книга, которая обещала, что, открыв Врата, Лёха сделает доброе дело — спасёт заблудившихся в пространстве и времени странников, вернёт в их родной мир.
И, может быть, сможет что-нибудь попросить за услугу.
Хорошо ещё, что визаган их перехватил до того, как они успели сделать то, ради чего сбежали из дома в ночь солнцеворота.
— Тимуровцы хреновы, — прошептал, словно прочитав Лёхины мысли, Матеуш.
***
Визаган, а точнее принц эль’Эрриэнн из клана Черного дождя, проводил их до опушки. И ещё долго стоял на кромке леса, рассматривая подступающий к древним деревьям спящий город и задумчиво поглаживая жесткую шерсть на волчьем загривке. Маленькие человеки, сами того не зная, разбередили кое-как затянувшуюся за долгие годы рану.
Визаган пролистал Книгу, заполненную четким убористым почерком, поводил пальцем по знакомым символам. Рассмотрел рисунки, поверх которых теперь карандашом были сделаны непонятные пометки.
Между страниц была вложена ветхая карта, сплошь залитая слоем чего-то гибкого, плотного и прозрачного.
Оставляя свой дневник и карту в лачуге на острове, Эрри знал, что, скорее всего, больше никогда их не увидит. Возможно, даже не вспомнит, что они были. Наверняка, нужно было тогда же предать их огню, но уничтожить последнюю память о прошлом просто не поднялась рука.
Новый мир менял своих нечаянных пасынков. Менял так, что многие умирали, теряли память, рассудок, первоначальный облик и превращались в тех, кого Эрри, тот, прошлый Эрри, сам посчитал бы чудовищами. Чудовищами, достойными лишь смерти.
С тех пор прошло много жизней. Эрри научился смотреть на вещи чуть иначе, чем раньше, чуть мягче. Когда ты вдруг становишься чудовищем, пусть даже только внешне, поневоле начинаешь думать, что очень многое вокруг тоже может быть совсем не тем, чем кажется.
Эрри спрятал дневник в складках плаща.
Возможно, там, откуда они бежали, война уже давно закончилась.
Возможно, где-то там ещё существует клан Чёрного дождя.
Возможно…
А ещё более возможно, что, сунься они сейчас в родной Фэрн’а’энн, и стражи Врат, будь они хоть врагами, хоть верными вассалами принца Эрри, ни на секунду не задумываясь, порубят их, «этих проклятых богами чудовищ», в капусту. Кто там будет долго разбираться, когда сквозь врата лезут жуткие, ни на что не похожие существа.
Эрри повернулся спиной к свету фонарей и пошёл по тёмной, густо заросшей иван-чаем и ежевикой тропинке к далёкому озеру. Среди деревьев, сопровождая принца и его волка, скользили тёмные стремительные тени.
Домой хотелось.
***
— Лёха, придурок! — оказавшись в городе, Матеуш разом осмелел. — Ты зачем этому чучелу книгу отдал? Поверил в чушь про вселенское зло, которое полезет из Врат?
— Может, и поверил, а может и нет. В любом случае, в этом году ночь солнцеворота мы уже пропустили.
— Но? — спросил, чувствуя повисшую в воздухе недосказанность, Лега.
— Но будет же следующий год, — безмятежно улыбнулся своим мыслям Лёха.
— Так ведь Книги больше нет…
Лёхина улыбка стала шире.
— Ну, отчего же — нет. Зря мне, что ли, сканер на прошлую днюху подарили.