До звезды — шесть астрономических единиц. Я — над южным полюсом. До расчетной точки выхода меньше пяти а.е. Очень неплохо для первого прыжка. Введу поправки, и следующий джамп будет вдвое точнее. Ну, не вдвое, но точнее!
Вспоминаю, что перед джампом получил информ-пакет. Срочный и важный. Вызываю на экран и вдумчиво читаю четыре строчки. «В систему вошел чужак (координаты, вектор скорости). Действуйте по обстоятельствам.»
Такие пироги. С котятами… Судя по вектору скорости после выхода из джампа, чужак направляется сюда. Как я говорил, через Солнечную систему проходит только одна тропинка. И через неделю чужак вынырнет где-то здесь.
Дальше — один из четырёх известных нам маршрутов. Или пятый неизвестный.
И у меня карт-бланш на любые действия. Вопрос: Что делать?
Высчитываю координаты точки, равноудаленной от всех четырёх стартовых позиций. Чужаки предпочитают нырять в звезду по вертикали. Занимают позицию на расстоянии от одной до полутора астрономических единиц (это как между орбитами Марса и Земли) — и вертикально вниз с ускорением в два «g».
Маневр занимает двое суток, плюс время подхода к точке. Обычно чужаки маневрируют с ускорением от ноль восемь до двух с половиной «g». Мы взяли с них пример. Хотя «мячики» и астрономы отследили два корабля, которые прошли весь маршрут с ускорением 14 и 37 «g».
Рассчитываю, сколько времени чужаку нужно на маневры. Ну да, как и прикидывал, шесть-семь суток. Мне до точки — шесть суток. Это если на одном «g». На двух — меньше, но торопиться нет нужды. Вписываюсь идеально.
Я все рассчитал точно. Чужак вынырнул на исходе шестых суток. Сеть «мячиков» тут же засекла его и доложила мне. Даже картинку один из «мячиков» передал — огурец длиной метров двести пятьдесят-триста. Вспомнив годы учебы и теорию контакта, я дал чужому кораблю имя «Прелестная незнакомка».
Через четыре часа стало ясно, что чужак направляется к точке старта под номером три в моём списке. И на дорогу у него уйдёт четыре с половиной дня. У меня же — всего сутки, если на одном «g».
Пересчитываю маневр так, чтоб в точку рандеву прибыть на пару часов раньше чужака. Трое суток пойду в инерционном полете.
Как только начал тормозить, чужак меня засек. Видимо, по джету. Я это понял по тому, как резко он сменил курс. Избегая направлять джет в мою сторону, произвел маневр, чтоб выйти в новую точку старта – намного ниже меня. Всего в девяноста гигаметрах от звезды. То есть, дистанция разгона сократилась вдвое. А чтоб на половине дистанции разогнаться до той же скорости, ускорение надо увеличить почти до четырех «g»… Может, переименовать «Незнакомку» в «Быстроногую Газель»?
Но тут меня начала мучить совесть. Я бы обрадовался, если б из-за какого-то чудака на букву «М» пришлось двое суток на четырех «g» маневрировать? Да я бы помер! Если не от перегрузки, так от переполняющих чувств, для которых слов даже в матерном языке не придумали! Надо как-то извиниться перед «Незнакомкой».
Схема маневра рождается тут же. Ответный шаг. Бессмысленный, но очень дипломатичный. Если «Незнакомка» уступила мне точку старта, я тоже уступлю. Она выбрала позицию ниже, я — выше.
Задаю новую программу автопилоту. С дополнением — ни в коем случае не направлять джет в сторону «Незнакомки».
Через двадцать пять минут спешу поздравить себя с удачей. «Незнакомка» снизила ускорение с трёх с половиной до двух «g». Если учесть расстояния и необходимую точность измерений, это практически мгновенная реакция. Ещё не контакт, но уже взаимопонимание.
Хлопнув себя ладонью по лбу, ввожу поправку в курс. Ухожу с той линии, по которой пойдёт джет «Незнакомки», когда она начнет разгон для погружения в звезду. Если она боится направлять на меня выхлоп, не будем создавать друг другу проблемы. Космачи должны понимать друг друга с полужеста.
А почему я дал чужаку женское имя? Судно — оно. Корабль — он. Баржа, шхуна — некрасиво звучит. Яхта… Бригантина — о! Буду звать этот звёздный огурец бригантиной. Бригантина «Прелестная незнакомка». Пусть так в историю и войдёт. А я войду в историю как безнадежный романтик…
Готовлю отчет, который сброшу «мячикам» после ухода «Незнакомки» из системы. В нем — схема наших маневров с времянкой и моими комментариями.
Мои маневры выглядят несколько ступенчато и угловато — как джентльмена, который спешит раскрыть перед дамой дверь и не оказаться при этом у неё на дороге. Собственно, всю картину можно получить и с «мячиков». В этой системе их плотность высокая. Важна только последняя фраза: «Следую за «Незнакомкой». Да, я решил идти в погоню.
В космосе время измеряется неделями. А самое интересное происходит за минуты, если не за секунды. Или за доли секунд, когда человеческой реакции уже не хватает. Пересечь систему — неделя, две. А взлет-посадка — десять минут. Так и живем — между бездельем и спешкой.
Сейчас – фаза безделья. «Незнакомка» несётся с ускорением к звезде. Её маневры удивительно плавны, перетекают один в другой. Мы пилотируем не так. Мы знаем, чего хотим, куда идём — и выбираем оптимальный маневр. Точно направленные и точно отмеренные импульсы двигателей — вот наш стиль. «Незнакомке» по душе другая манера. Она тоже знает, куда идёт, но оставляет себе запас свободы. Можно чуть правее или чуть левее, чуть быстрее или чуть медленнее.
Она купается в пространстве. Космос для неё — как небо для птицы, так зачем связывать себе крылья? В нужную точку с нужной скоростью она выйдет. А каким путем — так ли это важно? Как говорили древние, все дороги ведут в Рим.
Лирика? А пусть! Тимур много раз повторял, чтоб при встрече с незнакомым я сбрасывал на запись первое впечатление. Без анализа, как есть. Мол, им так легче восстановить картину. Не надо отфильтровывать мои последующие измышлизмы.
Когда «Незнакомка» покинет систему, я займу стартовую точку, сброшу информацию «мячикам» и… Неважно даже, увижу ли её у второй звезды. «Мячики» увидят. Там их много. Возможно, у третьей звезды её тоже будут ждать «мячики». Но с такой же вероятностью — нет. Третьих звезд много. Из той системы, куда мы идём, нам известны пять дорог. И ещё ни разу чужаки не проходили одной дорогой дважды…
Холодилка ревет охрипшим бегемотом. Шкалы — оранжевые, лезут в красное. Экран слепит искристым снегом. Из спикеров гремит «Полет валькирий». Я тоже что-то реву. Вагнер кончится за полсекунды до удара активаторов.
Бах! Бах! Бах!
Круги перед глазами, амортизаторы отыгрываются за три «же», кидают меня вверх, привязные ремни бьют в поддых… Второй раз, кстати. Убью того, кто кресло настраивал.
Радужные круги в глазах постепенно темнеют, начинаю различать окружающую обстановку. Однако, склероз наступает. Ещё в прошлый джамп собирался уменьшить яркость экрана.
Шкалы зеленеют и тускнеют, за спиной стихает вой холодилки. Зажигается запрос на перезарядку баков хладагента. Пресекаю самодеятельность, приказываю выдержать паузу в один час. Пусть корабль сначала остынет.
Корабль уже провел обсервацию. Я вынырнул меньше, чем в двух а.е. от звезды. А должен был — в пяти. Надо уточнить поправки.
Как только пустил в эфир сигнал «Я свой», с «мячиков» обрушилась лавина информации. Кроме полутора тысяч астероидов и малых планет обнаружено прибытие двух кораблей: «Незнакомки» и меня. «Незнакомка» прибыла в систему трое суток назад, вынырнула в семи астрономических единицах от звезды, и движется… Какая удача! Почти ко мне! То есть, я намного ближе к точке старта, где бы она ни была. Галантно уступим даме очередь, заодно узнаем, куда дама спешит.
Выписываю в пространстве невиданный крендель, чтоб «Незнакомка» засекла мой джет. Невероятно! Через два часа «мячики» докладывают, что «Незнакомка» кокетливо повиляла попкой и легла на прежний курс. Что невероятного? Да только то, что лучу света надо без малого два часа, чтоб дойти до неё и вернуться. Она думала над ответом не больше трех минут. Она ждала моего появления! Это КОНТАКТ! Полное взаимопонимание двух пилотов!!!
Я выжат как лимон. Иду переодеваться в сухое. Завтра надо заняться амортизаторами кресла, экраном, изменить циклограмму перезарядки холодилки, пересчитать поправки… Завтра, всё завтра. Сейчас — раздеться и спать.
Надо бы душ принять, но — тоже завтра…
«Незнакомка» выбрала новый, нехоженый маршрут. У третьей звезды не
будет ни одного «мячика». То есть, если я не успею её засечь, никто мне
не поможет… А если засеку — надо же ещё звезду исследовать и обсчитать. Массу, скорость вращения на экваторе и на полюсах, закон нарастания
плотности с глубиной, циркуляцию поверхностных течений.
Без этого нельзя уходить в джамп. Можно вынырнуть у черта на куличках. На изучение звезды по программе два месяца отводится. За такой полёт у америкосов неслабую премию дают. У нас премия не такая внушительная, но ещё медаль – за освоение дальнего космоса. Даст мне «Незнакомка» два месяца на изучение звезды? Угадайте с трех попыток…
А ещё «мячики» надо распределить по орбитам.
Галантно уступив «Незнакомке» стартовую позицию, наблюдаю за её погружением в звезду. Думаете, любуюсь? Как же! Информацию собираю.
Сопоставляю её маневр со скоростью вращения звезды на данной широте, плотностью хромосферы, напряженностью магнитного поля и всем, что могу замерить или вычислить. Потом даю автопилоту курс на точку старта и сверяю полученные данные с нашими таблицами. Трудно согласовать. Я не математик, а тут — интеграл на интеграле.
Ну и плевать! Пошаговый метод ещё никто не отменял. Моделирую погружение «Незнакомки» в звезду. Не этот джамп, а предыдущий. Граничные условия — от точки последнего наблюдения до точки джампа. С шагом в один метр. Вариант за вариантом. Алгоритм за алгоритмом. Я должен понять логику маневра чужака. Если хочу жить…
Почему моделирую предыдущий джамп, когда этот перед глазами? Да потому что о предыдущем знаю на одну цифру больше! Время джампа. Я засек начало маневра, а «мячики» у второй звезды — время финиша. Под эту времянку и подгоняю свою модель.
Холодилка ревет разъярённым носорогом. Из спикеров гремит «Полёт валькирий». Я дирижирую тубом с грейпфрутовым соком и пытаюсь подпевать. Если думаете, что дирижировать при трех «же» так просто, возьмите в руки по кирпичу и сами попробуйте.
Самые наблюдательные уже поняли, что погружаюсь я по нашему графику, по человеческому. С торможением на последнем участке. Да, график чужаков промоделировать не успел. Нужно ещё двое суток непрерывного счета, чтоб согласовать времянку подхода к звезде с возможностями моей лошадки. Слабая у нас холодилка, чтоб купаться в хромосфере как чужаки.
БАХ! БАХ! БАХ!
Экран чернеет, шкалы тускнеют и зеленеют, затихает рёв холодилки за спиной. Я — в двадцати двух с копейками световых годах от Солнца. По прямой меньше, но кто же в космосе по прямой считает?
Торопливо допиваю сок, затыкаю туб и шарю глазами по приборам навигационного комплекса. Трое суток назад в облаке солнечной плазмы где-то здесь вынырнула «Незнакомка». Плазма эта разлетается во все стороны с космическими скоростями. И если очень постараться, можно засечь её следы. Серия приказов — и корабль растопыривает все датчики, превращается в огромное ухо.
Второй способ — оптика. Искать двигающиеся или переменные звезды. Как на заре астрономии годами искали планеты. Засечь этим способом огурец длиной триста метров — только если очень-очень повезет.
Третий способ — засечь джет двигателя «Незнакомки». Он-то мне и помог. Через трое суток, когда я расколол алгоритм погружения в звезду чужаков, адаптировал его под наше железо и уже отчаялся поймать след. А также выпустил половину «мячиков». Размещать их по стандартной сетке орбит не было времени.
Поле… Самая загадочная вещь из «подарков» пришельцев. Повторить легко, понять невозможно. Чем-то напоминает магнитное. В смысле, вихревое.
Опять же, не в бытовом смысле, а научном. То есть, «при перемещении в поле по замкнутому контуру работа не равна нулю». В бытовом смысле поле тоже ОЧЕНЬ вихревое. Неустойчивое. Рассеивается, расплывается. Но это не важно.
Важно другое. Когда частица с ненулевой массой покоя пролетает сквозь поле, скорость частицы чуть-чуть меняется. На фотоны поле не действует. У фотонов массы покоя нет, скорость всегда С. Только частота чуть-чуть меняется. Мягкая гамма превращается в жесткий рентген. Или наоборот — смотря в какую сторону летит этот фотон.
Спрашивается, зачем нужно такое поле, которое через долю секунды рассеивается, и на материю воздействует слабенько-слабенько? Так одна волна поля воздействует слабо, две — вдвое сильнее. А когда волны бегут одна за одной с частотой сотни мегагерц — они даже солнечную плазму отталкивают. Так генераторы поля и работают — создают волны поля, бегущие вдоль корпуса корабля в нужную сторону, с нужной скоростью. Это называется «поле в режиме дельфиньей кожи».
Но при погружении в звезду, конечно, важнее второй режим — расталкивание звездной плазмы с температурой пять — сто тысяч градусов. Чтоб ни один горячий протон не коснулся обшивки корабля. Тут уж частота пульсаций поля поднимается до гигагерцев.
А расстояние между волнами сокращается до считанных миллиметров. Кораблю остаётся нейтрализовать только поток электромагнитного излучения.
Неслабый такой поток — шестьдесят мегаватт на квадратный метр обшивки на поверхности звезды и стремительно растущий с глубиной погружения. Половину корпус зеркалит, а вторую половину переводит в энергию, которая и питает генераторы поля.
К сожалению, ста процентов преобразования энергии достигнуть не удаётся. Поэтому холодилка и ревёт раненым носорогом. Если же она встанет в неподходящий момент… Что ж, запаса холода в корабле хватит секунд на пять-десять. Можно успеть сказать «мяу». Потом начнутся «необратимые изменения обшивки и прилегающего к ней оборудования».
Где ещё на корабле используется поле? Да в двигателях! Если сильно упростить, то двигатель пришельцев — это просто трубка. Рабочее тело попадает в трубку с одного конца, разгоняется полем и выбрасывается в космос с другого конца с субсветовой скоростью.
На практике всё намного сложнее. Собственно, трубки как раз и нет. Точнее, она виртуальная. Цилиндрический канал образуется полем. Ни один конструктивный материал не выдержал бы нагрузок в канале.
В сумме впечатление от наших звёздных кораблей двоякое. Помню, в детстве испытал шок, когда узнал, как работает атомная электростанция. Как паровоз, честное слово! Атомный реактор банально кипятит воду. Пар крутит турбину. Смесь самого передового в науке — атомной энергии, и анахронизма — парового котла. Наши корабли производят схожее впечатление.
Впрочем, в летном училище дали другое сравнение, из области ювелирки. Технологии пришельцев — это рубины, бриллианты, сапфиры. Драгоценные камни, в общем. Шлифованные и граненые по всем правилам. А оправы плотницким топором вырублены. Сделано грубо, топорно… но, почему-то, работает.
— … В до-о-оме, где резной палисад… — мурлыкаю я и поднимаюсь на этаж технологов. Пришел поинтересоваться судьбой микро-мячика. Вот блин!
Охрана меня не пропускает! Засекретились, засранцы! Ну, вам же хуже!
— Служивый, передай главному, что пришел Крым. Тот самый, который привёз два мячика. Если не пустите, то третий мячик я вам не отдам! Ничего не перепутай, передай слово в слово. Это шифр.
Отворачиваюсь от окошка пропусков, прислоняюсь спиной к стенке и скрещиваю руки на груди. Считаю секунды. Четыре минуты — тишина. На пятой в коридоре раздается конский топот. В предбанник врываются человек десять-пятнадцать. Хватают меня за руки и влекут внутрь. Начальник остаётся утрясать вопрос с пропуском и допуском.
Меня усаживают в кресло. Рядом с локтем на журнальном столике материализуется стакан чая с лимоном.
— Рассказывай, Крым! — на правах старого знакомого требует Эдик. Выясняется, что мои «мячики» они получили, но откуда это чудо, сказать им забыли. Ради секретности, видимо. Из космоса! Но расписки о неразглашении взяли… Поскольку я тоже давал расписку, всю правду говорить не могу, запускаю байку.
— Лечу я, значит, лечу…
Спустя полчаса:
— … активаторы бах-бах-бах — все восемь, как у Степы. Смотрю по сторонам — Солнце снизу, Сатурн справа. Дома!.. Хорошо-то как!
— Погоди, Крым, а третий мячик?
Достаю из кармана теннисный мяч, кладу на блюдечко.
— Кто-то из ваших в физзале забыл. Просили передать…
Ребята в секретность играть не стали, про микро-мячик поведали. Технологи в шоке. Разобрали чужой «мячик» по деталькам. Полная копия нашего. Внешний вид всех деталей точно как в оригинале. Даже заводская маркировка совпадает. Только всё в шестнадцать раз меньше. Химсостав материалов немного отличается. В лучшую сторону, надо сказать. С другой стороны, все технологии «мячика» — наши, земные. Изучать нечего. Разве что электронику в микроисполнении. Но тут специалисты в один голос утверждают, что изучить сможем, повторить — нет… Так что ценность находки нулевая.
Технологи в шоке, зато аналитики в восторге. С достоверностью пятьдесят процентов установили, что чужакам бывает скучно. Утверждают также, что с вероятностью двадцать пять процентов чужакам запрещено вступать с нами в контакт.
С чего они это взяли, я не понял. Показали мне диаграмму дерева вероятностей, ветвистую как баобаб, и долго трындели про правила валидации информационного градиента вероятностных потоков.
Ушел с чувством собственной неполноценности. Но четыре медика не смогли перевести на русский слово «валидация». Пятый перевел, но сломался на информационном градиенте. Я успокоился. Не так зазорно быть придурком в обществе себе подобных.
Да, Гриша-велосипедист соревноваться со мной отказался. «Я что, с дерева упал — с космачом тягаться?» — сказал он.
Всё-таки, поругались с Ларисой. Интеллигентно так, без крика, как воспитанные люди. И это — за день до моего отлёта. Лариса удивительно удачно выбрала время. Хорошо хоть, Зинулёнка дома не было.
Короче, я получил фиктивный развод. То есть, фактический, но юридически нигде не зарегистрированный. Мне было объяснено, что это для моей же пользы. Чтоб развод не испортил анкету и не поломал карьеру. Вот получу «Паганель» — тогда могу оформить развод юридически.
Похоже, у Ларисы окончательно крыша поехала. А может, наоборот… Сейчас, если я не вернусь, пенсия за потерю кормильца пойдет ей. Будет развод — не будет пенсии…
Пока я буду в полете, Лариса с Зинулёнком будут жить у тещи. Когда вернусь — Зинулёнок может жить со мной. Если я попрошу, она, Лариса, тоже может пожить под одной крышей со мной, чтоб не возникало слухов, чего это мы раздельно проживаем. А легенда для всех — она должна заботиться о здоровье матери.
Ну есть мозги у бабы? Кому она жизнь портит? Мне — или себе? И зачем??? Одна надежда на тёщу.
Вадим давно говорил, что моя Лариса — как кабриолет. Со стороны посмотреть — очень красивая. Но без крыши.
Уезжаю в Мигалово в полном раздрае чувств. Если медики не выпустят в космос, будет полный…
Огромный корковистый апельсин с трудом вписывается в пределы экрана. Холодилка чуть слышно гудит потревоженным ульем. Все «термометры» пульта — в зеленых секторах. Икебана! Поэтому я во весь голос ору какую-то детскую чушь:
— Я на солнышке лежу, я на Солнышко гляжу…
Звякает сигнал информационного сообщения. По характерному звуку определяю, что сообщение экстренное и именно мне, а не всему флоту…
— Вот информ-пакет пришел. Как он, гад, меня нашел? – торопливо озираю приборы. Затормозить невозможно. На поверхности Солнца ускорение свободного падения двадцать восемь «g». Отвернуть от звезды уже не успеваю. Даже если дам двадцать «g» по главной оси. Если дам двадцать пять, то с погружением в хромосферу — смогу. Может быть…
Но на двадцати пяти я через пять минут превращусь в бездыханную тушку, которую ни одна бригада реаниматоров не откачает. Хочу я стать бездыханной тушкой? Нет!
Какой из этого вывод? Сообщение может подождать до конца джампа. О чем бы там ни говорилось. Квитирую кратким «принял».
— Только я-а-а всё лежу! И на Солнышко гляжу!!!
От нечего делать запускаю поиск по базам данных, когда и каким кораблям приходилось сталкиваться с перегрузками, превышающими пятнадцать «g»? Что? Триста «же»? Шестидесятые годы двадцатого века??? АМС серии «Венера» и «Луна-16″… Исключить автоматические станции!
Та-ак… Сентябрь 1968-го года, космический корабль «Зонд-5», облёт Луны, посадка по баллистической траектории, перегрузки до двадцати «g», приводнение в Индийском океане. Я же говорил, что двадцать «же» выдержать можно! Стоп, но первыми Луну облетели американцы. Хорошо помню — «Аполлон-8». И было это в декабре шестьдесят восьмого!
Ввожу новый запрос. Корабль «Зонд-5». Экипаж?
Две черепахи… Две советские черепахи в лунной гонке обогнали трёх америкосов на три месяца…
Икая от смеха, уточняю запрос. Экипаж должен быть из человеков. Наконец-то что-то разумное! Экипаж — Лазарев, Макаров, явно человеки. «Союз» без номера, который должен был стать восемнадцатым. Авария при выведении на участке работы третьей ступени ракетоносителя. Аварийная посадка с перегрузкой выше двадцати «же». Если точно, 20.6 «g» Тяжело пришлось парням…
Смотрю на таймер и погружаюсь в историю первых лет космонавтики. Сосредоточиться не удается. Ёрзаю в кресле словно в ожидании приёма у зубного врача. Солнце уже не вмещается в экран. Загораются шкалы джамп-режима. Пока — зелёные. Подо мной океан огня, шесть тысяч градусов, и я ныряю в него вертикально. Как стойкий оловянный солдатик. Звёзды, как я по вам соскучился!
Оглаживаю рукой счастливый галстук. В этот раз он выстиран и выглажен Зинулёнком. Что слегка заметно. Ничего, его ещё надолго хватит.
Мягко нарастает перегрузка. Осталось десять минут. Три «же», десять минут в кресле — ерунда. Даже приятно. Вроде как при деле. В кресле я и шесть «же» полчаса без последствий выдержу.
Гудение холодилки нарастает, шкалы желтеют. Защитное поле наращивает плотность. Неторопливо плывут секунды в счетчике обратного отсчета. Когда вернусь, психологи опять будут в шоке. Вместо выброса адреналина просто радостное возбуждение. Неужели я на самом деле так радуюсь, что расстался с Ларисой?
Настроение портится. Слежу за шкалами. Поле в режиме «дельфиньей кожи». Шкалы жёлтые — норма, норма, норма, норма. Холодилка ревёт хриплым басом. На моей старой лошадке звук был приятней. Ничего, привыкну. Температура медленно лезет в оранжевую зону. Скорость — норма.
Накопители — норма. Хорошо иду.
Холодилка воет простуженным слоном. Генераторы лезут в оранжевую, температура — в красную, зато скорость — тютелька в тютельку. Экран белый и искристый как снег под солнцем.
Бах! Бах! Бах!
Экран чернеет, перегрузка исчезает, ремни на секунду впиваются в тело. А у меня перед глазами радужные круги. Надо отрегулировать яркость экрана, ёлки-палки. А лошадка моя — молодец! В джамп ушла на третьем ударе активаторов.
Вой холодилки затихает. Рубка поворачивается в подвесе, занимая положение для межпланетного полета с ускорением.
Прижимаю рукой галстук, чтоб не плавал перед глазами, осматриваю пульт. Шкалы джамп-режима медленно зеленеют, сереют и гаснут. Зажигается запрос на перезарядку баков хладагента. И одновременно зажигаются шкалы навигационного комплекса. Корабль сам, без подсказки начинает обсервацию.
Умная лошадка!
Почему звёздная гонка не превратилась в повторение лунной, я не понимаю до сих пор. Начиналось очень похоже — кто первый выскочит в космос, не израсходовав ни грамма химического топлива, кто первый сядет на Луну или Марс на машине нового поколения, кто первый обогнет Юпитер и вернётся на Землю на постоянной тяге в 1″g»…
Но на этом гонка резко закончилась. Начался всплеск политической активности. Десятки встреч на высшем уровне, совещания экспертных групп, длящиеся сутками — и при этом минимум выхлопа в прессу. Большая политика творилась тайно, под ковром. А потом началось сотрудничество. Осторожное такое, с оглядкой, с утаиванием мелких секретов, но сотрудничество. Не всех, конечно, а «звёздного клуба».
То есть, России и Америки. На подходе — Китай.
«Мячики»? Наши «мячики» позаимствовали у иноземных форму, размеры, массу и несколько технологий. Хотелось бы больше, но увы… Принцип связи гостей на сегодня так и не распознали. На чем она основана — непонятно.
Электромагнитная отпадает. Установили только, что скорость света для неё предел. Подробностей не знаю.
В общем, наши «мячики» разворачивают антенны и общаются между собой по радио. Просто, надёжно и очень по-земному…
Сижу за пультом, готовлюсь к испытанию активаторов. Все не так! Во-первых, невесомость. Во-вторых, холодилка молчит. Психологов — повесить! Хоть бы фонограмму пустили. Я бы сам пустил, но вся начинка корабля новая, записей джампов в бортжурнале нет. В-третьих, экраны черные, а шкалы приборов даже не зеленые, а серые. Пустые!
Ну да, по всем законам здесь производной ноль быть не должно. Солнце — вот оно, Сатурн — вот, центр галактики — за Солнцем. Но что мы знаем о физике пространства? Научились делать активаторы – слизали конструкцию, и делаем. А вдруг они сработают? Куда меня забросит?
Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! — корабль сотрясается от пулемётной очереди тяжелых ударов. Мурашки по коже, душа в пятках.
Потому что удары идут реже, чем на моей старой лошадке. На малую долю секунды, но реже. Сам так настроил — активаторы-то мощнее. Но к этому привыкнуть надо…
Верчу головой. Солнце на месте, приборы в норме, только шкала заряда активаторов пылает красным. До нуля вычерпал накопители. Знаю, что так и должно быть, но все равно мурашки по коже… Никогда у меня пустых накопителей не было. Ну и ладушки. Отмучился, пора домой. Программа испытаний завершена.
Ложусь на курс, даю два «же» по главной оси и бреду в каюту. Надо будет ещё сверить хронометры, но это позднее.
— Пап, мама задумала страшное, — ошарашивает меня Зинулёнок, как только Лариса уходит в магазин. И тянет из-под кровати чемодан.
— Что в нём? — хриплым голосом спрашиваю я.
— Наши вещи. Она развод задумала…
Бред какой-то… Лариса — и развод… В голове не укладывается! Не потому, что наша семья крепка и дружна. Какие тут могут быть иллюзии? Но Лариса любит быть на первых ролях. А без меня выйдет облом… Ни денег, ни положения. На это Лариса не пойдёт никогда… если не найдёт эквивалентную замену. А о таком Вадим бы меня предупредил.
Это не все знают, но наши внутренние органы не дремлют. Звездоходы — и их семьи — под ненавязчивым наблюдением. Узнал я об этом недавно и случайно. Старик подтвердил. Позвал Вадима, и с меня взяли ещё пару расписок о неразглашении.
Бразилия тоже решила выйти к звёздам. Собирает технологии и информацию всеми доступными способами. В том числе, вербуя пилотов. В большой политике все средства хороши. Теперь я — посвященный. Так что, если б у Ларисы появился мужчина, я узнал бы об этом первым.
— Бред какой-то, — вслух говорю я.
— Мама придет — спроси у неё сам, — Зинулёнок сердито запихивает чемодан обратно под кровать.
— А жить вы где будете?
— У бабушки.
Да, это вариант… Моя уважаемая теща в последний год здоровьем ослабела. А характером — железная женщина. Знаю, жилплощадь завещала Зинулёнку. До её совершеннолетия распорядителем назначила Ларису. Так что технически вариант реален. Может, она Ларисе мозги вправит?
Нет, все равно не укладывается в голове. Нужно знать Ларису.
Моя половинка всегда знала, чего хочет. Известности, славы, денег. И трезво оценивала свои данные. Добиваться самой — мало шансов и слишком хлопотно. Но у женщин всегда есть запасной путь наверх.
Понимала Лариса и вторую прописную истину: чтоб стать генеральшей, выходить замуж надо за лейтенанта. Я и стал тем лейтенантом. А что? Лариса
сказочно красива. А как готовит… Да мне весь курс завидовал! И первые годы всё шло по ларисиному плану. Я стремительно делал карьеру. Так же стремительно росли зарплата и благосостояние семьи. По-существу, все планы Ларисы сбылись.
Но, как часто бывает в жизни, результат оказался далёк от мечты. Да, я заработал имя, мировое признание и широко известен… в узких кругах. До славы эстрадного идола мне — как до неба. Да, в смысле секса мы с Ларисой идеально подходим друг другу. Но на Земле — на Земле, а не дома — я провожу от силы три месяца в году. Чаще — два. А деньги… Деньги волнуют только тогда, когда их не хватает. Как только приход стабильно превышает расход хоть на копейку, нормального человека они перестают интересовать.
Наверно, Лариса на подсознательном уровне осознала всё это — и ищет новую линию жизни. Не по-мужски — взвесив, обдумав и спланировав, а по-женски. Бросаясь из крайности в крайность, методом проб и ошибок. Видимо, скоро начнутся настоящие скандалы. Лариса будет строить повод для развода. А я не знаю, как этому противодействовать. Более того, не знаю даже, нужно ли спасать наш брак.
Только бы это всё не ударило по Зинулёнку…
Поднимаюсь по лестнице к Старику на доклад. Вприпрыжку, через три ступеньки. Почему не на лифте?
Да чтоб медикам досадить. Ноги тренирую. Обещал на велотренажере уделать Гришу-велосипедиста. Ляпнул, что два «g» тренируют ноги лучше любых земных нагрузок, теперь надо отвечать за базар. Гриша выходит из отпуска через неделю, и ещё не знает, что ему медицина доверила честь института.
В длительном поединке мне его не одолеть. Велосипед — это долгое постоянное напряжение. Не готов я к такому. Но игра пойдёт по моим правилам. Устрою ему горный этап. То есть, нагрузку на тренажерах выставим максимальную, как при езде в гору, и если он не сойдёт с дистанции через пятнадцать-двадцать минут — я проиграл…
А с чего бы ему не сойти с дистанции, если сейчас он где-то на Алтае на надувнушке по речке спускается. На надувнушке веслом работают, если какую мышцу и качают, то бицепсы-трицепсы. А я — по лестницам вверх-вниз бегаю. Лучшей имитации горного этапа придумать нельзя… Если победю — пойдёт ещё одна легенда по институту про стальных парней, несокрушимых звездоходов… Ради легенды неделю можно помучиться… Уффф! Вот он — мой этаж.
Смотрю на часы — до срока пять минут. Можно успеть ещё заход – до чердака, вниз и обратно. Старик спросит: «Ты чего такой мокрый?» А я ему: «Я очень торопился к назначенному сроку». Он заинтересуется, но уточнять не станет.
Всё, верхняя площадка. Дальше некуда — железная лесенка, люк на крышу и амбарный замок. Ноги дрожат и подгибаются. Легкие из груди выскочить хотят. Теперь — вниз неторопливой рысцой. Ноги только какие-то трудноуправляемые… Главное — не споткнуться. Неверно, товарищ звездоход!
Опыт показывает, что споткнуться можно. Главное — не упасть. Ага, первый этаж. Теперь — снова вверх, как в последний решительный! Ско-о-оренько так…
Ноги идти не хотят, тяну себя вверх руками. Мощными рывками за перила. Останавливаюсь на этаж ниже, чтоб отдышаться. Через неделю я должен буду одолеть Гришу, а он ведь за страну выступал… Правда, это уже четыреста какой-то этаж за сегодня, но ведь с перерывами… Четыреста с гаком умножить на три с половиной — мама родная! Полтора километра. Завтра я с кровати не встану. А ещё Зинулёнка с югов встречать…
Этажом выше хлопает дверь, и на площадку, судя по голосам, выходят два человека. Судя по этим голосам, у меня даже есть время отдышаться. Потому что один из них — Старик. Второй — Кузьмич. Видная фигура в нашем муравейнике. В молодые годы сам летал. Не к звёздам, правда. К звёздам тогда ещё не летали. Сейчас — второй после Главного по летсоставу. Однако, я не знал, что они курят.
— … Потому что он всегда возвращается, — продолжает начатый ранее разговор Старик. — Талант у него такой — всегда возвращаться.
Замираю, затаив дыхание. Нехорошо подслушивать, но я не виноват. О ком они, интересно? О Степане?
— … Ты же помнишь, как заводчане его машину расколошматили. Он на больной машине всю полётную программу выполнил, не поморщился. А как обычный пилот сел — весь космос в осколках! А помнишь, как у американцев на «Миссури» главный ходовой в системе Сатурна отказал? Что они сделали? Сели на шлюп и бросили корабль. Он же его на маневровых вытащил! Четыре гравитационных маневра вокруг спутников. Научную программу спас, непрерывный ряд наблюдений не дал порвать.
Вот незадача! Разговор-то обо мне.
— «Паганель» будет флагманом нашего флота, — убеждает Старик. — И я хочу, чтобы он всегда возвращался. Ты понимаешь, ВСЕГДА!
— Я что, безлошадным его оставляю? У него «Ушаков» есть. Пойми меня, капитан флагмана — это лицо космофлота. А он — мальчишка. Бывают пилоты
опытные, бывают рисковые. Но опытных рисковых пилотов не бывает. Ты же его в последнем полете вел. «Прошу разрешения порезвиться» Было? Было! Как хочешь, но я буду настаивать, чтоб «Паганель» отдали Гаркулову.
Понимаю, что я в полной жопе. Ещё понимаю, что Кузьмич о «мячике» не знает. А раз не знает, значит, знать ему не положено. Психологи, гады, доигрались с репликами! Я уже «Паганель» своим считал. Банкет в ресторане, год снабженцем между заводом и Землей мотался… Глупо-то как! Боже мой, как глупо…
Хлопаю дверью, будто только что вышел на площадку и топаю наверх. Показываю Старику часы:
— Я минута в минуту.
— Молодец. Вижу, что торопился, вижу, что успел. Только я сейчас занят. Через час зайди.
— Хорошо, — говорю я и оборачиваюсь к Кузьмичу. — Валерий Кузьмич, поскольку разговор шел обо мне, внесу ясность. Вот Солнце, — рисую пальцем на стене круг. — Вот Сатурн. Здесь, между ними, я должен испытать активаторы. Самые мощные в Системе активаторы. Вас в этой картине ничего не пугает?
Кузьмич морщит лоб, потом кивает.
— Продолжай.
— У меня самые мощные в мире активаторы, — с напором повторяю я. — А в этом районе притяжение Солнца почти уравновешивается притяжением Сатурна. И я боюсь… До дрожи в коленках боюсь словить производную ноль. Потому что фокусирующей массы звезды нет, и вылететь я могу куда угодно!
— Тогда почему вы не доложили по всей форме на Землю? – Кузьмич переходит на официальный тон.
— А что я доложу? Что мне страшно? Мы же не знаем, почему работают активаторы. Мы их слепо скопировали. А вдруг Земля сочтет, что бояться нечего? Получу с Земли клизму скипидара в качестве успокоительного. Или другой вариант. Я не прав, а Земля отнесётся к моим словам очень даже серьёзно. Клизму скипидара получат ребята, которые мой полёт готовили. Мои друзья, между прочим. Что мне делать? Я пускаю в эфир пулю, что хочу порезвиться, и лечу сюда! — тычу пальцем в пустое место стены. – Здесь безопасно! По-любому безопасно!
Кажется, сорвался. Не стоило на Кузьмича голос повышать. Но хоть душу отвёл. Старик пытается испепелить меня взглядом.
— Крым, через час у меня в кабинете.
Надо понимать так, что меня просят удалиться. Склоняю голову, щелкаю каблуками и удаляюсь… Противно. Так убедительно врал, что сам поверил.
Первый испытательный полёт в системе после модернизации «Адмирала Ушакова». Программа простейшая — разогнаться, проверить движки, проверить точность хода атомных часов по пульсарам, затормозить, проверить активаторы. (Должны сработать вхолостую) И — вернуться на Землю. Пять а.е. туда, пять — обратно.
А.е. — астрономическая единица, сто пятьдесят миллионов километров. Пять а.е. — это как до Юпитера слетать. На всё, про всё — пятнадцать дней. Шесть туда, шесть — обратно, три — на замеры и всякое непредвиденное. За день до старта меня вызывает Старик.
— Слушай меня, сынок. Твой испытательный полёт — это липа, прикрытие. Настоящая цель — вернуть на Землю «мячик».
— Есть вернуть на Землю мячик, — играю со Стариком в гляделки и считаю мурашек, которые забегали по спине. Много их…
— Не спросишь, чем этот «мячик» особенный?
— Сами скажете.
— Догадливый ты, — усмехается Старик. — Этот «Мячик» побывал в лапках у чужаков. Пять лет назад корабль чужих снял его с орбиты. А когда ты был в последней дальней — вернул. Наши наблюдатели говорят, что это был тот же самый корабль, и следовал он обратным курсом.
Перевариваю информацию. Насчет наблюдателей — это, скорее, предположение. Что они могут увидеть? Все корабли чужих выглядят похоже.
Или шар, или огурец. Только размерами и отличаются. Через нашу систему проходит всего одна трасса. Почему так, не знаю, но только одна. Справа пришел — налево ушел. Слева пришел — направо ушел. Почему-то маршруты чужих соединяют Солнце всего с двумя звёздами. Хотя до- и после — ветвятся.
Движение по этой трассе редкое и нерегулярное. Раз в полгода — уже много!
— Так вот, — продолжает Старик, — «мячик» вновь появился на орбите, с него идёт обычная информация. Но — что удивительно — на двух частотах. На обычной и на более высокой — слабенький такой сигнальчик.
— А что об этом думают американцы?
— Американцы, надеюсь, не знают. Это наш сектор наблюдения, наш «мячик». О том, что он замолчал после пролета чужаков, мы им сообщили, о том, что вновь заработал — нет. Запроса от них не поступало, надеюсь, они не в курсе. Мы сами обнаружили его появление чисто случайно лишь полгода спустя.
Второй день испытательного полета. Иду с ускорением чуть больше одного «g». От Земли уже далеко, но не так, чтоб десятки минут между вопросом и ответом ждать. Вызываю центр управления полетом.
— Я «Адмирал Ушаков». Вызываю Землю.
— А, Ушак-паша, — отзывается Старик. — Что-то случилось?
— Всё в порядке, всё по графику, — успокаиваю я. — Поэтому и вызываю. Прошу разрешения порезвиться.
— Что значит — порезвиться? — в голосе Старика любопытство пополам с недовольством.
— Порезвиться — это значит погонять корабль на предельных режимах. На максимальных ускорениях. Ну и потренироваться в тонком маневрировании. Эта машина для меня новая, мне надо её почувствовать.
В эфире — тишина. Но если вывести громкость на максимум, можно услышать, как Старик с кем-то советуется.
— Крым, сынок, — вновь выходит в эфир Старик. — У тебя есть программа испытательного полёта. И есть дата возвращения. Не уложишься — я с тебя шкурку спущу. Не выполнишь программу — ещё одну. Поломаешь машину или кому-то дорогу перебежишь — ещё одну. В остальном — ты капитан, и действуй по обстановке.
— Есть действовать по обстановке!!! — радостно квитирую я, врубаю шесть «g» по главной оси и выписываю в пространстве спираль. На самом деле мне вовсе не радостно. Весь этот диалог — отрепетированная заранее туфта. Мы слушаем переговоры америкосов, они — наши.
Программа моего полёта — куда я пойду и что буду делать — опубликована заранее. Её можно сопоставить с координатами «мячиков». Теперь, после разговора со Стариком, программы нет. Куда бы я ни пошел, америкосы будут думать, что я оказался там случайно. Тонкое маневрирование у «мячика» — тренировка. «Мячик» замолчал? Я протаранил его корпусом или сжег джетом двигателя. Ничего, не страшно, это «мячик» русских. Сами разберутся… «Тише, Танечка, не плачь, это был соседский мяч». Впрочем, о том, что на пару минут замолчал русский «мячик», американцы вряд ли узнают. У них своих хватает. Идеальное прикрытие.
Тошно.
В космосе не должно быть ни тайн, ни политики. Космос — он огромен и чист. Нельзя в него с немытыми ногами.
Выхожу в нужный квадрант на день раньше срока — за счет двух «g» вместо одного по плану. День веду программу. На седьмой день беру выходной. Земля не возражает — я иду с опережением, да и на Земле воскресенье.
От Ларисы опять ни одного письма.
«Мячик» я взял руками и поместил в специальный контейнер с очень мягкой упаковкой. Взамен пустил в полет новый «мячик». Удалившись метров на дцать, он расправил антенны и принял вахту. А вернувшись в шлюзовую камеру, я долго вертел трофей и разглядывал через стекло шлема.
На расстоянии нескольких астрономических единиц Солнце не слепит. Светофильтр не нужен. Поэтому стекло шлема прозрачно как слеза. Фары шлема тоже не нужны, шлюзовая ярко освещена, все видно отлично. Но впервые я пожалел, что в комплект инструментов скафандра не входит лупа. Обычная профессорская лупа размером с блюдце, на длинной ручке с накладками из слоновой кости.
Потому что «Мячиков» было два.
Один — наш обычный «мячик» — шар диаметром тридцать два сантиметра. С растопыренными антеннами — почти метр.
Второй — вишенка не более двух сантиметров в диаметре, повисшая на кончике одной антенны. Миниатюрная копия «мячика», тоже растопырившая крошечные антенны.
В космосе завелся Левша.
Чужой «мячик» пытался общаться с миром на частоте в шестнадцать раз выше стандартной. Естественно, ему никто не отвечал. Размеры его тоже отличались в шестнадцать раз. Откуда число шестнадцать? Это степень двойки. Два в четвертой степени. Круглая цифра для всех, кто связан с цифровой техникой.
Я переключился на частоту чужого «мячика» и прогнал серию тестов. Тесты прошли. Чужой «мячик» отзывался на номер большого брата и был полностью функционален. Лесковская блоха, получив подковы на лапки, танцевать перестала, а «мячик» работает. Нам утерли нос…
Что в этом «мячике» невероятного, спросите вы? Простая арифметика — если линейные размеры меньше в 16 раз, то объем и масса — в 4096 раз. Но поразительно не это. «Мячиком» управляет компьютер. Процессор этого компьютера выполнен по 30-нанометровой технологии. То есть, ширина токопроводящих дорожек на кристалле процессора — тридцать нанометров. Или сто двадцать атомов.
Если отмасштабировать в шестнадцать раз – получится семь-восемь атомов. А это уже за пределами разумного. Малейший технологический дефект — и кранты… Да просто заряженная частица попала в проводник — и нет проводника. Чего-чего, а заряженных частиц в космосе хватает.
Сверяюсь с таблицей кодов, надиктовываю сообщение для Земли:
— Парни, машина — прелесть! Конфетка! Вы локти кусать будете, что у вас такой нет. В общем, я в полном восторге! Ждите и завидуйте. Завтра испытываю активаторы — и назад.
Прослушиваю запись. Голос бодро-восторженный. Психологи говорили, что такой у меня и должен быть. Если отсеять шелуху, останется: «Программа выполнена, «мячик» на борту. Ждите сенсационный материал». Конспирация…
Гнать психологов в три шеи. Завтра предстоит испытание активаторов. Не в звезде, а просто в пустоте. Производной «ноль» нет. Но и таких мощных активаторов ещё никто никогда не испытывал. Вдруг меня забросит куда-нибудь к черту на кулички? Недаром же трюмы забиты продуктами — одному на сорок лет хватит…
Короче, мне просто страшно. Психологи должны были это учесть. Ну и черт с ними. Отправляю запись в эфир. Через сорок минут Земля её получит. Может, отменят прогон активаторов? Чтоб не рисковать ценным грузом…
Как бы не так! В ответ — стандартное: «Рад за тебя, Крым. Завершай программу и возвращайся».
Единственный раз с «мячиками» чужаков мы встретились года через четыре после первого визита чужого звездолёта. В систему вошел второй корабль чужаков. Как и первый — со вспышкой. Толстый такой огурец шестисот метров длиной и почти триста в диаметре. И с ходу направился к ближайшей планете — Нептуну. Три дня изучал систему Нептуна, после чего направился к следующей ближайшей планете.
Поскольку Уран и Сатурн находились по другую сторону Солнца, ей оказался Юпитер. На Земле царило возбуждение, готовое перерасти в панику. Несколько успокаивало разумное, предсказуемое поведение корабля-исследователя. По-существу, он повторял программу первого зонда.
Неделю покрутившись среди спутников Юпитера, корабль занялся поясом астероидов. Все сигналы в радио- и оптическом диапазоне игнорировал. Впрочем, не все. Однажды отзеркалил на Землю пятиминутную передачу лазером в оптическом диапазоне. Ученые воспряли духом. Но чужой корабль вновь замолчал.
К Земле чужак приближался осторожно, по сужающейся спирали. И начал исследование с Луны. Это мы так подумали, что его интересует Луна. Потому что он направился к ней. По всем маневрам выходило, что чужак собирается выйти на окололунную орбиту. Но чужак скрылся за Луной… и пропал. Вместо него из-за луны вылетело нечто, больше всего напоминающее на экранах радаров облако металлической пыли. В оптическом диапазоне, кстати, тоже.
И это облако, рассеиваясь в пространстве, с ускорением в двадцать-двадцать пять «g» устремилось к Земле.
Военные наделали бы глупостей, но просто не успели. Слишком быстро всё произошло. Даже население не успели оповестить. Уже через полчаса в атмосферу Земли над крупными городами вошли сотни тысяч, если не миллионы небольших — около тридцати сантиметров в диаметре – исследовательских зондов. Позднее общее количество зондов оценили в пятнадцать-двадцать миллионов. Они опустились как снежинки, как осенние листья, на все материки сразу. Не пропустили ни одного более-менее крупного населенного пункта или объекта.
Зонды отличались наглым любопытством. Лезли в жилые дома, магазины, на заводы, в транспорт. Ничего не трогали, ни на кого не нападали. Но и в руки не давались. Уворачивались, выскальзывали из пальцев. Наблюдали…
Утолив любопытство, улетали. Или пытались улететь. Если попадали в ловушку, садились на пол и нагревались до обжигающей температуры, выпуская при этом струйку голубоватого дыма. Как потом выяснилось, внутренности у них при этом спекались в кусок шлака.
Нашествие «мячиков» продолжалось около полутора часов. Где чуть больше, где чуть меньше. После чего «мячики» дружно и организованно убрались на Луну. На обратную сторону Луны. Там погрузились в свой космический огурец и отправились на Солнце.
Думаете, по ним не стреляли? Ещё как стреляли! Из всего, что под руку попадется! От «дружественного огня» — есть такой термин – погибло более шестисот человек. И в тридцать раз больше было ранено.
«Мячики» вели пассивную оборону. Уклонялись от пуль, «качали маятник», затрудняя прицеливание, отводили пули в сторону, на рикошет, эвакуировали или уничтожали на месте «подранков». Самым эффективным оружием оказался старый добрый «Калашников» калибра 7.62 с небольшой дистанции. Отклониться от веера пуль «мячик» не успевал, а отразить несколько пуль полем или корпусом — силёнок не хватало. Правда, хватало времени включить самоликвидатор. Но — не всегда.
После окончания «Нашествия звездной саранчи» на Земле осталось чуть меньше трёх тысяч сравнительно слабо поврежденных «мячиков» и порядка девяноста тысяч «спекшихся». Правительства стран и коллекционеры скупали «трупики» за бешеные деньги. До сих пор скупают. Продав «горелый мячик», можно безбедно жить на Багамах года три. А хорошо сохранившийся освобождает от необходимости работать до конца жизни.
Риск, правда, тоже большой. Мафия не дремлет. Но правительства стран разработали массу безопасных схем выплаты вознаграждения. А за шантаж и вымогательство ввели смертную казнь. Удивительно, но помогло…
Всех технологий из «мячиков» вытащить не смогли. Точнее, до сих пор пытаются. Но генераторы поля и энергии, аккумуляторы поразительной ёмкости и преобразователь тепловой энергии в электрическую раскусили в первые же годы. Откуда взяли технологию активаторов джампа, я не знаю. Сие есть тайна великая, которую лучше не копать. Информацию о производной ноль раскопали уже наши ученые, отследив десяток пролетов гостей через Солнечную систему. Таким образом, у нас в руках оказались ключевые технологии для выхода к звёздам.
Утром Лариса уходит на работу, а я валяюсь в постели до двух часов. Потом беру себя в руки и начинаю адаптироваться к земной тяжести. Если адаптироваться пассивно, нужно целых четырнадцать дней. А если активно, можно управиться всего за две недели. Медики никак не могут этого понять.
Выбираю первый путь. Потому что до бассейна надо ехать. А в бассейне — лестницы вверх, лестницы вниз, в душ, в раздевалку… И на каждой много-много ступенек. Ну его!
Раскрываю чемоданчик, перебираю рисунки. Вроде, все на месте. Достаю тот, который похож на Ларису, и начинаю реставрационные работы. Рисунок долго висел на стенке, запылился, местами потерся, линии размазались. У Зинулёнка есть резинка настоящих художников из сырого каучука, цветом напоминающая янтарь. Она отлично убирает грязь с ватмана.
В детстве родители хотели видеть меня художником. Репетитора нанимали. Так что с техническими приемами я знаком. Мелочи подправить, оттенить — могу. Вот недрогнувшей рукой одной линией контур обозначить — этого мне не дано. Чуть меняю разрез глаз, уголки губ. Теперь на ватмане точно Лариса.
В самый неподходящий момент, когда на столе десяток карандашей разной твёрдости, а я — на кухне, шарю в холодильнике, из школы приходит Зинулёнок.
— Пап, это ты маму нарисовал? Здорово!
Точно. Здорово. Влип я здорово. Честно сказать, что рисовал не я? А КТО? Кто, кроме меня, мог видеть маму В ТАКОМ ВИДЕ? И зарисовать…
Сказать, что эта мадам только похожа на Ларису? А я бы поверил? Вот рисунок, вокруг — орудия преступления. Как наши — 2М, ТМ, так и импортные «кохиноры», бритва, стружки в пепельнице, проба грифелей на бумажке.
А рисовал не я… Кто мне поверит?
— Не трогай, ещё не закончено.
— Пап, а ты мне этот портрет подаришь? Я его на стенку в рамке повешу.
— Я хотел его у себя в корабле на стенку повесить.
— Ну пап… Ну пожалуйста… Ты себе ещё нарисуешь…
Если б я умел…
— Ладно, скопируем, чтоб тебе экземпляр и мне экземпляр.
Зинулёнок уже замеряет линейкой размеры, тащит из-за шкафа рамку. В рамку портрет никак не вписывается. Мелковат. Я тем временем заканчиваю реставрационные работы по углам, там, где кнопки были.
Кладём рисунок в огромную папку и топаем в фотомастерскую. Там наш рисунок прогоняют через сканер размером с праздничный стол. Зинулёнок оттирает мастера от компьютера, начинает умело работать в «фотошопе». Выбирает фон с рисунком холста, колдует с яркостью, контрастностью, прозрачностью, накладывает фон на рисунок. Потом рисунок на фон, опять колдует с настройками прозрачности, размерами холста — и пускает результат на принтер.
Я поражен. То, что вылазит на принтер — это настоящая картина, нарисованная углём на грубом холсте. И она вдвое больше оригинала — как раз под рамку.
Выводим два экземпляра. Зинулёнок на всякий случай скидывает результат на флэшку, а я предупреждаю мастера, что на рисунке — моя жена. И если я где-то увижу… Мастер клянется и божится, что блюдет авторские права, тайну личности и при мне сотрёт все рабочие файлы.
Довольные, возвращаемся домой, выбираем место для гвоздя на стене. За грохотом дрели не слышу, как входит Лариса. Не успеваю предупредить Зинулёнка, и та хвастается картиной в рамке… Что сейчас будет…
Странно. Лариса, кажется, довольна.
— Ах ты мой Врубель!
Не пойму. Вчера это было порнографией. Может, всё дело в рамке?
На следующий день меня поднимает с постели телефонный звонок. Смотрю на часы — полпервого. Смотрю на номер звонящего — Старик. Надо ответить.
— Крым, ноги в руки — и в управление, — говорит Старик. – Машину я за тобой выслал.
— Что случилось?
— Иваненко возвращается.
Слушаю короткие гудки. Потом бросаю трубку и спешно одеваюсь. Когда водитель звонит в дверь, я уже завтракаю — жую холодную сосиску из консервной банки.
Пока несёмся по городу, размышляю. Иваненко ушел в полет четыре с чем-то месяца назад. Полёт за три звезды — это шесть джампов. Плюс программа. Трудно уложиться быстрее, чем в пять-шесть месяцев. Значит, нештатка. Понятно, что нештатка, иначе чего ради меня из отпуска сорвали?
Водитель ничего не знает. Не по чину. А жаль. Вообще-то, в этот полёт должен был идти я. Но мою лошадку заводчане кокнули. Вот и пошел Стёпа Иваненко. Мужик серьёзный, основательный, показного риска не любит, но от неизбежного не прячется. Жена, трое детей — больше ничего о нем не знаю. Мы с ним по фазе не совпадали. Я на земле — он в полете, и наоборот. Корабль — «Адмирал Ушаков», пятнадцать тысяч тонн, десяток рейсов.
— Степан вернулся от первой звезды, — встречает меня Старик.
Ушел в джамп на восьмом импульсе, вынырнул с недолётом. Четыре месяца подгребал к звезде. Решил вернуться, разгрузил трюмы — и опять ушел в джамп только на восьмом импульсе активаторов. Вынырнул опять с недолётом. Будет на Земле только через четыре-пять месяцев.
В рубашке парень родился. Восьмой импульс — это уже в зоне отражения. Его должно было назад отбросить, как Егора. Эффект зеркала. А он всего лишь чуть-чуть недолетел. И так — два раза подряд.
— Какая моя задача?
— Ты — член экспертного совета.
Только этого не хватало.
— … А кого же, если не тебя?! — убеждает Вадим. — Я там не был, я только по системе грузовики водил. Ты у нас авторитет, солнышко наше ясное!
— Я капитан, какой из меня эксперт? Я даже не знаю, что там произошло.
— Никто не знает, в том-то и дело! Степан после первого джампа решил назад повернуть. Ругать его за это, или орден дать?
— Ты что, издеваешься? Капитан должен верить своей интуиции! Иначе зачем он вообще на борту? Жёсткую программу можно и в автопилот забить.
— Это на комиссии и скажешь.
— Степан был прав на сто процентов! И второй джамп это подтвердил. Он спас корабль и привез информацию, — не могу успокоиться я.
— Вот для этого тебя в комиссию и назначили. В моих устах это просто слова. В твоих — неоспоримая истина, понял? Потому, что ты носишь это, — Вадим стучит пальцем по капитанской эмблеме на моем кителе. – Потому, что у тебя авторитет. Ты много раз уходил — и всегда возвращался. Твоё слово имеет вес и у нас, и у американцев… Кстати, об американцах. Через четыре дня у них намечен старт.
— Предупредить надо…
— А что мы им скажем? Стёпа улетел, но решил вернуться?
— Да, скажем что знаем. Не маленькие, пусть сами думают, сейчас лететь, или подождать до выяснения.
Вадим садится составлять документ. Никаких выводов, заключений, только голые факты. И обещание передавать информацию по мере поступления. Ставлю подпись. Вадим убегает за подписью Старика. Три подписи членов комиссии — это не полный состав, но уже внушительно выглядит. Бедные америкосы. Я бы на их месте задержал полёт.
— Пап, Дима говорит, это не габаритно-весовой макет, а самый настоящий «мячик».
Это вместо «Здравствуй, папа». Смотрю на Диму. Где-то я видел этого очкарика… Ах да, двухмачтовые подносы в фонтане ресторана! Беру зонд, взвешиваю на ладони, словно в первый раз увидел.
— Ну да, корпус наверняка от самого настоящего. На таких макетах в кораблях проверяют стеллажи-элеваторы и револьверные пусковые установки, чтоб настоящие «мячики» не поломать. А для чего тебе настоящий «мячик»?
— Для генератора. Если этот генератор в автомобиль вставить, на нем год ездить можно. — Паренёк тащит из ранца потрепанный журнал «Техника — молодежи» и тычет в разворот. На развороте — разрез «мячика»
— Гм-м… — чешу я в затылке. Автомобиль этот генератор не потянет. Слабоват. Но совмещен с аккумулятором на случай пиковых нагрузок. Поэтому взорвать его можно так, что любая авиабомба покраснеет от зависти.
Собственно, поэтому автомобили пока и ездят на бензине. Если б не было одиннадцатого сентября, башен-близнецов, взорванных жилых домов… Да мало ли чего могло не быть! Терроризм — реальная угроза, и давать террористам ручные гранаты в десяток тонн тротилового эквивалента — себе дороже. Вот и ездим как в старину, на бензине…
— Бери карандаш, — говорю я пареньку, — считай! Двенадцать вольт умножить на сто ампер — сколько будет?
— Одна целая, две десятых киловатта.
— Правильно. Меньше двух лошадиных сил. Мопеду хватит, но мотоцикл уже не потянет.
— Но сто ампер… — парнишка чуть не плачет.
— Ампер много, вольт мало. Зинуль, принеси мои инструменты.
Стелю на стол газету, поручаю Диме придерживать «мячик» и часовой отвёрткой отвинчиваю четыре винта, удерживающие лючок. Подковыриваю его отвёрткой, кладу на стол. Дима с Зинулёнком сталкиваются над мячиком лбами.
— Песок…
Высыпаю часть песка на газету. Вспоминаю, что и откуда вынул из «мячика», беру карандаш и, покручивая, погружаю в зонд на полную длину. В фокусники мне надо было идти, а не в космонавты.
— Что показало вскрытие? — спрашиваю у детей.
— Корпус настоящий, а внутри пусто, — сообщает Зинулёнок. Очкарик Дима шмыгает носом, переживая крушение надежд.
— Внутри не пусто, а весовой эквивалент оборудования, — поправляю я, аккуратно ссыпая песок обратно в отверстие и завинчивая лючок. Слюню палец, подбираю несколько песчинок и пробую на язык. — Песок пресный. О чем это говорит?
— Морской был бы соленый, — бурчит Дима.
— Тоже правильно, — соглашаюсь я. — Сухой строительный песок. Будь я экспертизой, определил бы, из какого карьера он взят.
— А толку? — насупился Дима. — Генератора-то там нет!
Когда Дима уходит, Зинулёнок по секрету сообщает мне:
— Пап, он не электромобиль хотел сделать, а ранцевый вертолет. Я уже не знала, что делать. Знаешь, фанатики какие прилипучие!
Четыре месяца комиссии абсолютно нечего делать. Американцы неделю выжидали, потом отправили свой корабль в полёт. Я мотался между Землей и заводом, курировал перестройку корабля. Слово какое — курировал…
Снабженцем работал. Выбивал, проталкивал, согласовывал, утрясал. Старик не шутил, когда говорил, что от старого «Паганеля» один корпус останется.
Наконец «Адмирал Ушаков» подошёл к Земле. Комиссия вновь собралась в полном составе. Корабль сел в Мигалово, и его облепили специалисты.
— Степан подал заявление, — ошарашивает меня Вадим.
— Уходит из пилотов?
— Уходит из дальнобойщиков. Говорит, внутри системы летать готов, но в русскую рулетку больше не играет. Два звоночка от судьбы ему было, третьего ждать не будет. По этому поводу нас Старик вызывает.
— … Я не русский самоубийца, — спокойно, удивительно спокойно втолковывает Степан Старику, когда мы входим. — Мне детей надо на ноги поставить. Как мы летаем? Помолясь да перекрестясь? Вот когда физики объяснят, как джампер работает, я вернусь.
— Не как, а почему, — поправляет Старик. — Конечно, ты прав. Но не летать мы не можем. Америкосы-то летают. Я похлопочу о твоем переводе на ближние линии. Когда вернешься из отпуска, обсудим новое назначение.
Степан выходит из кабинета, стараясь не встречаться с нами глазами. А я чувствую себя побитой собакой. Они оба правы, и Старик, и Степан.
Летать так, как летаем мы — смертельный риск. Поэтому и экипажи из одного человека. И Старик прав. Контакт с чужаками — это прорыв технологий на новый уровень. Как я знаю из полусекретных документов, мечта руководства NASA — даже не контакт. Они мечтают найти заброшенную станцию чужаков где-то у другой звезды. Или мёртвый корабль. Проблем меньше. Технологии есть, но никакого культурного влияния.
— … Ты согласен? — Вадим толкает меня локтем.
— А? Простите, задумался…
— Согласен взять «Адмирала Ушакова»?
— А как же «Паганель»?
Старик с Вадимом улыбаются.
— Не уйдет от тебя «Паганель». Как со стапелей сойдёт, так твоим будет. Сейчас твоё задание — испытать «Ушакова» во всех режимах.
— А разве с восьмым импульсом уже разобрались?
— В первый же день по прилёте, — вздыхает Старик. — Степану мы говорить пока не стали, чтоб не волновался. Медики за ним и так полгода хвостом таскаться будут. Вот почитай.
Беру пачку листов, читаю — и сам себе не верю. В предыдущий полёт на последнем джампе на корабле Степана изменились скорости протекания некоторых атомных процессов. Очень слабо, но изменились. Как следствие, изменилась скорость хода атомных часов. Поэтому, собственно, активаторы раньше времени и срабатывали. Поэтому и выход из прыжка с недолетом.
Почему техники сразу не засекли? Да потому что на релятивистских скоростях время не является той печкой, от которой плясать можно. Скорость хода времени зависит от скорости полёта. К этому все привыкли. Вернулся в порт приписки, синхронизировал часы с эталонными — и вся недолга.
— Я приказал все продукты, всю воду и расходуемые материалы с «Ушакова» сбросить на Солнце, — говорит Старик. — Активаторы заменят на те, которые твоему «Паганелю» предназначались. Вся командная электроника встанет новая. Ну как, доволен?
Прикидываю, что же это получается? Активаторы от тридцатитысячника ставят на пятнадцатитысячник. У меня будет двойной запас мощности. Самый безопасный корабль. А «Паганель» остался без активаторов… И без электроники. Задержка на полгода, не меньше. Не возьму «Ушакова» — так и останусь капитаном без корабля…
— Согласен.
— Как с тобой легко, Крым, — улыбается Старик. А меня начинают грызть сомнения. Не сглупил ли?
За весь полет от Ларисы ни одного письма. Правда, что происходит дома, я знаю. Общаемся с Зинулёнком через день на интернет-форуме. У меня там ник Галс, и считается, что я моряк. Зинулёнок носит звучный ник Рында. Возраста в интернете нет, поэтому многие завсегдатаи форума думают, что мы будущая семейная пара. Пусть их… Но почему молчит Лариса?
Весь обратный полет тоскую по консервированным ананасам колечками. На Лагранж заходить не стал, сразу повёл связку на завод. Попутно узнал, что у диспетчеров я прохожу как «Пи-квадрат» (Паганель-Прометей).
Стыковка предстоит тяжёлая. Стыковочный узел на «Паганеле», а все маневровые движки — на буксире. Я подлетел ближе к Солнцу, тросы нагреваются сильнее, в них появилась слабина. Температурное расширение, ети его… Сцепка раскачивается при малейшем маневре. Но на сутки раньше вернусь домой.
Вчера заглушил ходовой, вышел в космос и повесил на «Паганель» девять видеокамер. Надеюсь, углы обзора выбрал правильно. Подхожу на двести метров к причальной стенке и говорю заводчанам, чтоб убрались куда подальше и не нервировали меня часа два.
— Крым, тебе точно буксиры не нужны? — в третий раз вопрошает диспетчер.
— Митя, я иду на мягкой сцепке. Твои буксиры мне все тросы оборвут. Только хуже будет.
— Извини, всё понял. Молчу.
Начинаю с того, что проверяю управляемость связки. Отвратительно… Все движки позади центра масс. В свободном полёте это неважно, но у причальной стенки убийственно.
На удалении метров сорок обрывается один трос. И сносит две видеокамеры. Ничего, та, что нацелена на стыковочный узел, цела. Уменьшаю скорость сближения до сантиметра в секунду. Из-за отсутствия маневровых движков на «Паганеле» каждая коррекция превращается в пятиимпульсный маневр с паузами. Я мокрый как мышь. И это удовольствие длится целый час.
Стыковочные узлы соприкоснулись. Так мягко, что я даже не почувствовал. И не знаю, произошла сцепка, или нет. Чтоб узнать, надо идти на «Паганель». Или подождать. Выбираю последнее. Отстегиваюсь от кресла, плыву в каюту переодеваться в сухое. Парадное. Замечаю, что не мешало бы побриться. Не гармонирует недельная щетина с парадным мундиром.
Когда убираю бритву в футляр, слышу голоса за переборкой. Гости явились…
— Парни! я его нашел!!!
— Две минуты, ребята, и я ваш! — вновь достаю из футляра бритву и вожу по чисто выбритому подбородку. Вижу в зеркале десяток довольных рож за спиной.
— Ну, эстет, — комментирует кто-то. — Учитесь, мартышки, у звёздных рейнджеров!
— Вот и всё! — разворачиваюсь к парням. Меня хлопают по спине и влекут по коридорам через «Паганель» в «карусель» жилой зоны завода.
Силу тяжести в «карусели» заменяет центробежка. Не всю, а только одну треть, как на Марсе. Но и то — вдвое больше, чем на Луне, например.
В конференц-зале накрыт банкетный стол. Сухой закон временно отменяется. Звучат тосты. За меня, за новый заказ, за милых дам, за родную планету, за тех, кто на вахте и на гауптвахте. Потом сбиваюсь. Народ разбивается на группы по интересам, над столом стоит ровный гул голосов.
— … Мы сделаем тебе машину в луч-чем виде, это я тебе говоррю, — объясняет мне сосед справа. — Заводские — все! — тебя оч-чень уважают. И я тебе уважжаю. Когда мы тебе машину разбили, комиссии наехали, ты против заводских слова плохого не сказал! Ты не думай, мы это помним!
— За производную ноль! — поднимаю я стопарь, чтоб сменить тему. Выпить не успеваю.
Ко мне через зал пробивается диспетчер Митя и сообщает, что челнок на Землю отчаливает через двадцать минут. Спешу на «Прометей», торопливо собираю вещи. Через четыре часа я буду в Мигалово, через шесть — дома.
Из космопорта звоню Зинулёнку, что прыжки из засады отменяются: к хилятикам невесомости нужно относиться бережно и с пониманием. Зинулёнок это понимает, Лариса понимать отказывается. Поэтому в постели я — лошадь, она — всадница. Амазонка дикая, необъезженная.
Утром болят все кости. Вадим присылает машину, тащусь в нашу контору. Рапорты, медосмотр и прочая тягомотина… Оказывается, я летал без одного дня три месяца. Поэтому квартальной премии сдельщику за качество мне не видать. Нет также надбавки за удалённость, за риск. Есть маленькая премия за аварийную ситуацию самой низкой категории. Которая полностью съедается вычетом за опоздание. И под конец — выговор с занесением от медиков за нарушение физического режима. Тимур прикрыл бы меня, но он в отпуске…
Вадим в ярости.
— Идиотов надо учить! — рычит он. — Идём к связистам!
— Может, ну их? Я бы прилег.
Вадим опять рычит, тащит меня чуть ли не за шкирку, оформляет заказ на срочную связь, и я сорок минут расписываю главному инженеру завода, что, где и как надо чинить на «Прометее». Под конец главинж переключает связь в приватный режим и честно спрашивает:
— Крым, какого (би-ип) ты мне эту туфту гонишь? Что случилось?
— На нас наехало начальство, — отвечает за меня Вадим. – Хотят на парня повесить всех собак и срыв сроков впридачу.
— Так сроки сорвали марсианцы.
— Марсианцы — не их ведомство. Им нужен свой, местный козел отпущения.
— Понятно, — кивает главинж. — Если что — звони, поможем.
Начинаю что-то понимать. Вадим отмечает в табеле сегодняшний день как рабочий, по графе «консультация РвКП», и квартальная премия у меня в кармане.
— Подвези до дома.
— Забудь о доме, — рычит Вадим и тащит меня в свой кабинет. Запирает дверь на ключ. Я тем временем располагаюсь на диване в горизонтальном положении. Вадим пододвигает к дивану стул, кладет на стул включенный ноут.
— Рапорт на моё имя. Занеси в файл список всех работ, которые ты провёл на буксире. Даже самых мелких. Если помнишь, укажи время на ремонт. Не выйдешь отсюда, пока не закончишь. Дураков надо учить!
Надеюсь, последнее — не ко мне. Связываюсь с архивом, скачиваю файл бортжурнала «Прометея» и, поминутно сверяясь с журналом, начинаю титанический труд. Задумываюсь насчет времени очистки агрегатного отсека от смазки. Шесть человек работали двенадцать часов. В конце концов так и пишу: 6 х 12. Получается, как будто я весь простой у Марса чистил трюм по шесть часов в день.
— А обратный путь? — интересуется Вадим.
— На обратном я занимался «Паганелем».
— Так и пиши!!! Ты же слышал, заводчане тебя поддержат.
Так и пишу — работы по очистке трюмов «Паганеля». Вадим распечатывает список, карандашиком рядом с каждым пунктом ставит трудозатраты. Долго что-то пересчитывает, зачеркивает, исправляет…
— По нормативам получается, что ты работал по двадцать часов в сутки, — наконец, объявляет он. На сон, еду и все остальное – четыре часа. Даже Наполеон спал больше!
Заносит окончательную цифирь в компьютер, распечатывает и несётся к начальству. Как в последний, решительный. Я переворачиваюсь на другой бок и засыпаю… Хороший диван у Вадима. Мягкий, широкий, только чуть коротковат.
Когда просыпаюсь, не сразу понимаю, где я. На мне одеяло, приглушенно, по-домашнему бубнят голоса. Переворачиваюсь на другой бок и вижу мирную картину.
Початая (и уже почти пустая) бутылка коньяка, Старик и Вадим ведут беседу «за жизнь».
— Тяжёлый выдался рейс? — спрашивает Старик, видя, что я проснулся. И сам себе отвечает:
— Вижу, тяжёлый. Пока ты спал, мы здесь навели порядок. Выговора у тебя нет, а есть благодарность. Зато есть выговор у медиков. За формализм и отсутствие учета факторов реального полета.
— Был совет экспертов, — поясняет Вадим. — Все пришли к выводу, что не будь тебя на борту, ликвидировать аварию было бы некому, и буксир с баржей перехватили бы аж за поясом астероидов. Опоздание с доставкой груза на полгода, внеплановый рейс танкера к Марсу и прочие расходы. Так что ты сегодня в героях ходишь.
Я чуть не прослезился. Упоминать, что аварию вызвало моё желание стенку вымыть, было бы верхом бестактности. Подсел к столу, хватанул оставленные мне полстакана коньяка и поискал взглядом закуску.
— Кончилась, — пояснил Старик. — Пока ты спал, мы все подъели. Вот на, запей. — И налил мне в стакан минералки.
Коньяк и газированная минералка на пустой желудок — это как мешком по голове. Понимаю, что ноги меня слушаться не будут. Язык — тоже. Лучше сесть поустойчивее и слушать старших.
— … Ты тогда, наверно, ещё в школу ходил, — продолжает рассказ Старик. — А героя нашего ещё и в проекте не было. Сначала была вспышка. Астрономы решили, что столкнулись два астероида. Но спектр вспышки удивлял. Астрономы обнаружили на месте вспышки небесное тело метров триста длиной. Решили перенацелить на это тело один из зондов для исследования комет. Сейчас это было бы просто. А в то время — все через облёт Юпитера. Другого пути выйти из плоскости эклиптики не было. Три года до Юпитера, четыре года до астероида… Время любого полета годами исчислялось. Но, пока мировая общественность уламывала хозяев зонда подарить им аппарат, астероид начал маневрировать. Сперва заинтересовался Сатурном. Потом — Юпитером. Потолкался в поясе астероидов и направился к Марсу. Здесь его впервые удалось заснять. А он впервые встретил объект нашей цивилизации. Взял для исследования один из мёртвых спутников с марсианской орбиты. Потом была маленькая паника, когда он направился к Земле. Но корабль пришельцев обогнул Землю на расстоянии четырёх миллионов километров, после чего нырнул в Солнце. Сейчас-то мы знаем, а тогда опять была паника. С чего бы пришельцы пошли на самоубийство?
Перебивать старшего по чину моветон. Поэтому покорно, в очередной раз, выслушиваю предания старины глубокой и, попутно, медленно трезвею.
— … Лар, почему ты мне не писала?
Лариса поворачивается ко мне. На лице так и читается сердитое: «Начинается!»
— Когда ты уходишь к звёздам, ты для меня умер. Или хочешь, чтоб я ночей не спала, поседела к сорока годам?!
— Лар, не заводись, а? Я же в этот раз недалеко ходил. Внутри системы, ни одного джампа…
— Хочешь сказать, безопасно, как на автобусе прокатиться? А это что? — хватает с серванта квиток-распечатку с моей зарплатой и тычет в графу «Премия за спасение корабля и груза». — Это что, я спрашиваю? Такие деньги за просто так дают? Я у Зины спрашивала, ты на два дня опоздал. А мог бы совсем не вернуться!
— Знаешь, как мне скучно было без твоих писем.
— Знаю! — сказала — как отрезала. — Заглянула в твой чемоданчик с порнографией.
Только этого не доставало до полного счастья.
— Это искусство! Эротическая графика.
— Искусство — это у Рубенса. У тебя — порнографика!
Сажусь на стул верхом.
— А какая разница?
— Чтоб искусство рисовать, надо сперва имя заработать.
Иду в сортир обдумывать эту мудрую мысль. Иногда моя ненаглядная глупа до гениальности. Хочется проверить содержимое чемоданчика, но только не при ней. Иначе — скандал на неделю.
В первую минуту испытываю только злость. Во вторую становится страшно. Где-то рядом со мной в темноте плавают десять литров крутого кипятка. Контакт с ним не обещает ничего хорошего. Он впитается в одежду, растечется по мне…
Чувствую себя чёрной кошкой в тёмной комнате, которую кто-то очень хочет найти. Лихорадочно просчитываю варианты. Вода остывает. Но это долго.
Ведро наверняка взлетело. Если долетит до потолка или переборки, вода размажется по стенкам и остынет. Значит, с каждой минутой опасность уменьшается. А вероятность столкновения увеличивается… Куда податься бедному пилоту?
У меня есть тряпка. Ей можно бросить в ведро. Знать бы, где оно? У меня есть футболка, штаны и кроссовки с липучками. Их тоже можно бросить. Если попаду тряпкой в ведро, весь кипяток выплеснется крупными каплями размером с апельсин. Это лучше — или хуже?
Слышу слабый «звяк» ведра. Нервы не выдерживают, запускаю на звук смятую в комок тряпку. Промахиваюсь, но по законам небесной механики сам лечу, вращаясь в другую сторону. Слабо ударяюсь обо что-то затылком. Вычисляю, что если буду активно двигаться, точно поймаю черную кошку.
Или черная кошка — это я? Если поймаю — буду вареным раком. Красным! Вареный рак против черной кошки…
Шарю в пространстве руками, цепляюсь за какую-то коробку и сворачиваюсь в позу эмбриона, коленки к ушам. Чтоб поменьше места занимать.
Считаю секунды, минуты. На третьей минуте что-то тёплое, влажное скользнуло по локтю. Тряпка вернулась. На пятнадцатой решаю, что опасность миновала.
Пора искать выход. Ощупываю предмет, за который держусь. Видимо, это плафон освещения. Значит, я на потолке, выход или в пяти метрах справа, или на аналогичном расстоянии слева. Наше дело правое, бросаю себя вправо. Угадал!
Открываю люк. В коридоре светят красные плафоны. Хорошо! Первым делом куплю на Земле маленький фонарик-жужжалку с механическим приводом, чтоб от батареек не зависеть — и никогда с ним не расстанусь!
Обесточиваю агрегатный отсек, вскрываю пол. Масло разъело изоляцию проводов, а вода устроила замыкание. В общем, все ясно. Маслопровод подтекает несильно, но давным-давно. А техники регулярно пополняют емкости.
И никто не подумал, куда же смазка уходит…
Столовой ложкой собираю загустевшую смазку в большой полиэтиленовый пакет, обматываю провода изолентой, докладываю об аварии на Землю. Получаю в ответ стандартное: «Действуйте по обстановке». Описываю в журнале состояния оборудования течь в маслопроводе, указание на необходимость очистить пространство под фальшполом от машинного масла. И указание о необходимости замены электропроводки в связи с разрушением изоляции.
Рутина…
И ни одного письма от Ларисы…
Моюсь в тесной душевой кабинке и размышляю, как причудливо распределились чужие технологии в пространстве. Чем выше, тем их больше. Постепенно опускаются вниз.
Источники энергии уже начали на аэробусы ставить. Но как ставят!!! Плакать хочется! Упаковывают каждый в громоздкую трёхтонную неразборную конструкцию. Которую без автогена не вырезать из десятитонного двигателя. Это чтоб нехорошие люди утащить не смогли. И из движка ядреную бомбу не сделали.
Ну да, по сравнению с керосиновыми реактивными двигателями эти – шаг вперёд. Но наши корабли летают в атмосфере, используя поле в режиме «дельфиньей кожи». Другими словами, захватывая полем огромные массы воздуха и отбрасывая его в нужном направлении.
Первые ракеты-керосинки тратили тридцать килограммов топлива на килограмм полезного груза на орбите. Мы выныриваем из атмосферы на второй космической, не израсходовав ни грамма рабочего тела. Но базы космических кораблей окружены тройным кольцом охраны. Быстрее долететь с Луны до Земли, чем пройти за проходную Плесецка или Мигалово.
У американцев — то же самое, но с местным колоритом. В смысле, людей не видишь, только глазки телекамер, сканеры сетчатки, отпечатков пальцев, голос с потолка, холодные лапы манипуляторов да коридор из металлических клетушек с выдвигающимися из стен толстенными металлическими дверьми. Сами корабли сразу после посадки заводят в бетонные катакомбы со стенами пятиметровой толщины.
Больше всего чужих технологий в «мячиках». Но работают «мячики» у чужих звёзд.
Когда-то давным-давно братья Стругацкие написали книгу. «Пикник на обочине». О мимолетном контакте двух цивилизаций. Там проникновение чужих технологий в жизнь шло быстрее. У нас же — «человечество будет разделено на две неравные части» — тоже фраза из них. Земное человечество живет по-старому, космическое все активнее использует в быту подарки сверху. Такие дела…
Выхожу из душа и задумчиво смотрю на ведро с тряпкой за прозрачной
створкой шкафчика. Кто-то размышлял о высоких технологиях…
«Паганель» когда-то был зародышем орбитальной станции Марса. Центробежка создавала слабенькую силу тяжести, чтоб вещи не разлетались. Постепенно орбитальная разрасталась. В ход шло всё — списанные корабли и буксиры, пустые контейнеры и цистерны. Любая железяка находила здесь своё место. Другой настолько уродливой конструкции нет во всей системе. Почему-то местные этим гордятся.
Сейчас вращение орбитальной остановлено, техники вырезают из неё «Паганель». Это сложно. Какие-то отсеки приходится вырезать и отводить в сторону, какие-то разгерметизировать. Кого-то из жильцов уплотнить, кого-то лишать рабочего помещения. То и дело звучит сирена вакуум-тревоги…
В общем, недовольных полно, и даже в туалет народ ходит в гермокостюмах.
Удивительно, но заявление, что я привез пятьдесят ТЖМ-ов (типовых жилых модулей) не улучшает настроение. Умники тут же начинают считать жилой объём «Паганеля» и жилых модулей. У модулей объём больше… Всё равно не то! «Паганель» лучше.
Наконец «Паганель» отделяют от конструкции и отводят в сторону. А я начинаю сомневаться в целесообразности затеи. К корпусу приварено и привинчено множество угловатых кронштейнов. В толстых броневых плитах прорезаны люки. И не все даже герметизированы. Слезно прошу монтажников герметизировать корпус. Делюсь индийским чаем, консервированными ананасами из НЗ и мешком собранной в агрегатном отсеке смазки.
Меня ругают за то, что хотел её за борт выбросить. На «Прометей» поднимается бригада старателей, вооруженная скребками и столовыми ложками. Оказывается, смазка здесь в цене. Местные умельцы во что-то её перерабатывают.
«Паганель» герметизируют и наддувают воздухом.
Пора собираться в обратный путь. Буксир упирается носом в «Паганель» и притягивается множеством стальных тросов. Крепление полужёсткое, корабли слегка покачиваются друг относительно друга, поэтому манёвры придётся делать на минимальных ускорениях. Но жить можно…
Пора домой. И так опоздал на двое суток с прибытием, да на три недели с отправлением. Правда, с отправлением — по вине монтажников. Но за счет скорости отыграть смогу только неделю. Прощай, премия за экономию рабочего тела. Заводчане ругаться будут…
А от Ларисы ни одного письма.
Протягиваю между кораблями гофрированный герморукав и тяжёлые – с руку толщиной — кабели энергопитания. Всю обратную дорогу буду обживать корабль. Может, рано, ведь предстоит полная перепланировка. Но не могу удержаться — это МОЯ машина. Отныне наши жизни связаны.
Трюмы корабля разделены переборками на каюты курсантов. На сто мальчишек в среднем приходятся две девчонки. Из тех, которые ошибки природы. Тайсона во втором раунде уложат, невинно похлопают глазками и скажут: «А он первый начал!»
В общем, в каютах полно наскальной живописи самого разного качества. Гениальные петроглифы фотографирую или отклеиваю от стенки для своего музея, если их можно отделить от стенки. Ибо настоящее искусство всегда прекрасно! Один рисунок — вылитая Лариса. Повешу у себя в рубке.
Живопись среднего качества оставляю заводским монтажникам, посредственность безжалостно уничтожаю. Ибо нефиг! Мой корабль – не выставка порнографии.
Рубка «Паганеля» в отличном состоянии. Лучше, чем в отличном. Навигационное оборудование самое новое. Не сразу замечаю, что это всё — тренажёры и имитаторы. Зато на контрольном пульте такой богатый выбор нештатных ситуаций, что можно любого курсанта до инфаркта довести. Не понимаю одного: Зачем курсантов тащить на орбиту Марса? Почему не мучить бедных на земной орбите? Впрочем, это к психологам.
На стенке туалета установлен отполированный сотнями рук до блеска штурвальчик, которому здесь не место. Над ним в окошечке надпись на двух языках: «При пожаре повернуть до упора». Заглядываю в соседнюю кабинку — только четыре болта в переборку уходят. Никаких трубопроводов и вентилей. Странно… Опускаю забрало гермокостюма, возвращаюсь к штурвальчику и поворачиваю до упора. Надпись в окошечке уползает вправо, её сменяет другая: «Не сейчас, дурак, а при пожаре!»
— За-асранцы! — говорю я вслух. И возвращаю штурвальчик в исходное положение. Этой хохме сто лет в обед, а я попался… Старею?
Гости выбрали интересное время для первого визита в систему. Мы уже замусорили дохлыми спутниками геостационарную орбиту, наследили на Луне, сфотографировали с близкого расстояния все планеты и их спутники и даже вывели десяток беспилотников за пределы Солнечной системы. Любой водитель, любой турист или грибник с помощью системы спутниковой навигации определял свои координаты с точностью до метра. Но всё-таки, это были робкие шаги. Потому что за килограмм груза на орбите мы платили непомерную цену — тридцать килограммов на стартовом столе.
Для освоения Солнечной системы нам не хватало двух вещей: Источника энергии и поля. Для выхода к звездам — ещё знания о производной ноль. Впрочем, знаний и сейчас ненамного больше. Есть умение использовать и много-много теорий.
Ползучий эмпиризм, как называют это мудрые и лысые. Плюс огромное желание приникнуть к источнику чужих технологий. Начавшаяся звездная гонка оставила позади как первую лунную гонку шестидесятых годов двадцатого века, так и вторую лунную двадцатых годов двадцать первого. Да какое там — если перевести курсы валют к современному — бюджеты холодной войны покраснели бы от зависти. При этом произносится огромное количество пустых слов о международном сотрудничестве, но в звёздном клубе всего две державы. Угадайте, какие. Хотя в ближайшее время ожидается пополнение.
Китайцы раскололи все базовые технологии и получили необходимую информацию об их грамотном использовании от участников звездного клуба. Скажете, сотрудничество? Ну да, газеты так и говорят. На самом деле – неприкрытый шантаж. Китайцы пригрозили раскрыть технологии всему миру, если не получат сопутствующей информации.
Впрочем, грызня идёт внизу, на планете. В высоких политических кругах. Нам, чернорабочим космоса, не до этого. И на нашем уровне на самом деле царит взаимовыручка и взаимопомощь.
Сигнал о получении почты. Нет, не от Ларисы. Земля предупреждает о маневре разворота. Лёгкий холодок пробегает по спине — не раскусили ли меня психологи? Тимур — он зубоскал, но дело знает. На всякий случай квитирую нейтральным «Принял».
Разворот — это как экватор на море. Половина дистанции. Шел с ускорением, теперь пойду с торможением. Обычно для разворота гасят главный ходовой, отрабатывают маневровыми разворот на сто восемьдесят и вновь врубают ходовой. Десять минут невесомости. Почти. Слабенькая центробежка плюс два импульса боковых маневровых.
Но у меня полужесткая сцепка и три десятка натянутых как струны тросов. Поэтому боковыми маневровыми отрабатывать не буду. Просто отклоняю на четверть градуса вектор тяги главного ходового. (Небольшая раскачка все-таки возникла.) Через пару минут привожу вектор тяги к оси и даже гашу раскачку.
Корабль плавно, почти неощутимо разворачивается. До того плавно, что маневр занимает полтора часа. Таким же порядком гашу вращение, провожу обсервацию, задаю коррекцию курса и складываю ладони на животе. Ни один трос не лопнул и не дал слабины. Но я, говоря нашим языком, сошел с траектории. Новая тоже ведёт на Землю, но она новая. Вопрос, как быстро на это среагирует Земля?
Ага! Не прошло и получаса… Читаю: «Крым, ты на границе коридора». Так мягко пожурить мог только один диспетчер. На душе становится тепло.
«Шмидт, я тоже по тебе соскучился. Выполнил «мягкий» разворот. Прибуду вовремя», — отбиваю квитанцию.
На третью неделю культурная программа, составленная Ларисой, подходит к концу. И это хорошо. Потому что отели я не люблю. Жить надо или дома, или в палатке. Но в палатке — не сезон. Третьяковки, Эрмитажи и прочие достопримечательности кончились, а музей железнодорожного транспорта в Питере Ларису не заинтересовал. Аквапарки, крэзипарки, всякие лэнды оставляем на выходные, когда к нам присоединяется Зинулёнок.
Но на пейнтбол мы с Зинулёнком маму не берём. Пробовали — в самый неподходящий момент она начинает выяснять, кто командир. Зато из нас двоих получилась хорошая команда. Я даже слегка научился «качать маятник».
И сумел принять три капсулы с краской на приклад. Прикрываться оружием правила не запрещают. А как мы, прикрывая друг друга, шли по центру полигона…
— … Так-то, витязь на распутье, пора выбирать направление.
— Есть выбирать! — звонко рапортую я, вскидывая руку к виску. Генерал исподлобья смотрит на меня, усмехается в усы и перекладывает на столе бумаги.
— Первая дорога — в мусорщики. Собирать по всем орбитам мёртвые спутники и их обломки.
Кажется, я рано хохмить начал.
— Вторая, — продолжает генерал, — как всегда, в академию. Обучать молодёжь. И третья… Ты слышал про «Паганель»?
Ещё бы! Кто про него не слышал?! Первый корабль, вернувшийся в систему. Огромный по тем временам — двадцать пять тысяч тонн. Крупный даже по современным меркам. Создан как пилотируемый, но первый и последний полет совершивший в беспилотном режиме. Почему так? Да потому что движки были вынесены на пилонах за пределы корпуса.
Маленьких мы тогда не умели делать, добивались нужной мощности размерами. Уникальный корабль… для своего времени. Первый, имеющий современные обводы гантельки. Кстати, это от него пошла мода на четыре киля. На них пилоны двигателей крепились.
Выносить движки за пределы корпуса всё же нельзя. Площадь поверхности резко увеличилась, и в первый же джамп холодилка израсходовала три четверти хладагента. Поэтому на обратной дороге после того, как корабль лёг на курс, движки были «сняты с довольствия» — и вернулись в систему раскаленными глыбами сплавленного металла. Но сам корабль джамп пережил. Его перехватили над эклиптикой на расстоянии восьми астрономических единиц от Солнца и перегнали на орбиту Марса.
Долгие годы он служил орбитальной базой. Легендарный корабль…
— Принято решение восстановить «Паганель». По-существу, от него только корпус да название останутся. Вся машинерия, вся электроника будут заменены. Но готовый корпус на год сократит срок создания корабля.
— А… Я тут причем?
— Нужно перегнать корабль на завод. Кто-то из нашего ведомства должен курировать переоснащение корабля. И, я слышал, ты безлошадным остался?
Лихорадочно прокручиваю в мозгу варианты. Корпус старый. Но с огромным запасом прочности — тогда мало знали и не скупились на надёжность. К тому же, всего два джампа. Переделка корабля – это полтора-два года, не меньше. Но ребята, которые ждут корабли, не будут на меня в обиде.
Мохнатый пожмет лапу и скажет: «Я уж думал, ты мою машину прямо со стапеля угонишь». А Пьеро не удержится: «На что ему легковушка, если лимузин предлагают?» И в чем-то будет прав. «Невский проспект» пятнадцать тысяч тонн, а «Паганель» после перестройки на двадцать семь потянет. Опять же, дома часто бывать буду…
— На щите, или под щитом? — интересуется Вадим уже в машине.
— Старик наш — кремень! — отзываюсь я. — Камень на распутье. «Налево пойдёшь, направо пойдёшь…»
— И куда ты пойдёшь?
— На Марс.
— Пешком? — усмехается Вадим.
— На буксире. Старик подарил мне «Паганель» и большой напильник. После обработки напильником корабль будет мой.
— Оп-па! — Вадим поражен. — Слышал я об этом проекте, но думал, чистый трёп в курилке. Едем ко мне, это надо отметить.
И тут я допускаю стратегическую ошибку.
— Ларису надо бы пригласить.
— Надо — так надо, — легко соглашается Вадим, усугубляя мою небрежность. Паркуется у тротуара и раскрывает ноут. Через минуту звонит директору Ларисиной фирмы.
— Здравствуйте, говорит генерал-лейтенант Калмыков, космические войска. У вас работает некая Крымова Лариса Дмитриевна. По первой специальности — дизайнер-эргономист интерфейсов систем управления. Вы не могли бы уступить её нам на день-другой. Скажем, по обмену опытом… Хорошо, высылаю за ней машину. Благодарю за содействие.
Из проходной Лариса выходит как королева. Вадим, изображая шофера, открывает ей дверцу.
— Что на этот раз? — холодно интересуется она. — Опять короткая командировка?
— Не угадали, — улыбается Вадим. — Крым, колись.
— Я — капитан «Паганеля»! — колюсь я.
— Господи, а я Зину с уроков сорвала.
И тут до Ларисы доходит, что это ПОВОД!!! Наши скромные планы междусобойчика отвергаются с негодованием. Лариса с дикой энергией берётся за организацию банкета. В сложных случаях изображает из себя секретаршу Вадима. Заказывается зал в ресторане, берутся напрокат драгоценности и платье, обзваниваются родные и знакомые… Выбрав момент, предупреждаю Вадима, что надо разбавить это болото нашими. Иначе мы пропадем. И, чтоб показать пример, звоню Тимуру.
Как ни странно, банкет прошел весело. Тимура единогласно выбрали тамадой. Было поднято много тостов, выпито много вина, сказано много тёплых слов. Большинство гостей слышали о «Паганеле» только краем уха и искренне считали моё назначение повышением. А кто знал — не разубеждали их в этом. Видимо, сами начали сомневаться. Ведь просто так банкеты не устраивают.
Зинулёнку я объяснил ситуацию с капремонтом корабля и попросил провести ликбез среди гостей. Но она встретила какого-то паренька своего возраста — и на этом ликбез кончился. Знаю только, что время они провели интересно, а в фонтане ресторана (в общем зале) плавали двухмачтовые парусные корабли из подносов. (Мачты — из вилок, паруса — из салфеток, вымпел из листа салата, подробности — у Зинулёнка.)
Лариса знакомила гостей, сияла улыбкой и взятыми напрокат драгоценностями. Я почему-то должен был танцевать со всеми девушками, которых она ко мне подводила, узнал много интересного по выездке лошадей и повадкам охотничьих собак в городских условиях. Клятвенно пообещал кому-то взять в следующий полёт канарейку для контроля качества воздуха и лететь к Солнцу только ночью. Заодно узнал, как просто, имея обычный смартфон, завести счет в швейцарском банке. (Теперь у меня есть счет, и на нем — сто евриков! Как снять их со счета, я не знаю.)
Под конец Вадим связался с нашими транспортниками, и у входа в ресторан выстроились десять легкобронированных уфазиков. Линейка одинаковых машин камуфляжной окраски выглядела очень внушительно, даже у меня вызывала легкий трепет и уважение.
Уфазик не очень комфортабелен внутри, но гости были в восторге. Их ещё никогда не развозили по домам на пуленепробиваемых внедорожниках.
А на следующий день мы с Вадимом были вызваны на ковер и получили по клизме скипидара с патефонными иголками. С занесением и удержанием. Шурочка, секретарша Старика, оглянувшись на дверь, показала утреннюю бесплатную газету «Метро-ном» — местную сплетницу. Вчерашний сабантуйчик был описан доброжелательно, с юмором, подколками, но точно. Включая причину торжества, персоналии, парусники в фонтане (фото) и развоз гостей спецтехникой.
— Мне непонятны только две вещи, — произнес Вадим. — Как эти щелкопёры успели вставить статью в номер? И каким образом газетёнка попала в руки Старику?
Через неделю собираю чемоданчик. Иду на Марс за «Паганелем». Лариса держится хорошо. Только спросила:
— Когда тебя ждать?
— Когда меня ждать? — переадресую вопрос Зинулёнку. — Вводная: Иду на буксире тяжелого класса «Прометей».
Зинулёнок уже за компом. На экране — расположение планет. В окне — данные по «Прометею».
— Один идешь? Без пассажиров?
— Один.
— Через полтора месяца.
— Ты не дослушала. Туда веду баржу-контейнеровоз массой тридцать тысяч тонн.
— У-у… Тогда только через два.
— Не пойму, — вздыхает Лариса. — К звёздам уходишь на три месяца. А на какой-то Марс смотаться — целых два.
— Буксир — посудинка маленькая, слабенькая. Опять же, экономия рабочего тела. Обычно он вообще без людей ходит. Три месяца туда, три обратно. Да не волнуйся ты! На Марс сходить — это абсолютно безопасно. Детские потягушки. Хочешь, я тебе каждый день e-mail-ы слать буду?
— У тебя что, интернет на буксире будет?
— Будет, но своеобразный. В реальном времени работать не смогу, время ответа очень большое. Поэтому, когда щелкаю по ссылке, скачивается весь сайт. Я его получаю минут через десять-двадцать. И работаю автономно. Пока не натыкаюсь на следующую внешнюю ссылку. В общем, работать можно, но занудно.
Сажусь за комп, проверяю финансовые дела нашего семейства. После достопямятного банкета с драгоценностями напрокат и удержаниями за спецтехнику от полётных почти ничего не осталось. Перевожу выплату ближайших зарплат на ларисину кредитку. Кажется, всё. Можно идти…
Чуть не забываю счастливый галстук.
«Прометей» обычно ходит как беспилотник. Но «Паганель» не имеет узлов жёсткой сцепки с буксиром. В те времена подобных буксиров не было. Поэтому на случай нештаток на борту буду я.
Что «Прометей» годами ходил без пилота, понимаю сразу, как только поднимаюсь на борт. Воздух плохой. Воняет машинным маслом и хладагентом. Гудят с подвыванием вентиляторы, противно дребезжит что-то в насосе.
При попытке включить свет в машинном отделении выбивает автомат. Короче, работает только то, что важно для беспилотного полета.
Всю первую неделю привожу машину в порядок. Кидаю по временной схеме проводку освещения, устраняю течи в системе охлаждения, выясняю, где что-то подтекает, меняю прокладки и уплотнители. Стравливаю воздух за борт, наполняю помещение свежим, с запахом соснового леса. Утечка намного выше нормы, поэтому наддуваю до полутора атмосфер. Когда подойду к Марсу, будет ровно атмосфера. Под конец берусь за тряпку и швабру, провожу влажную уборку агрегатного отсека. Постоянное ускорение хоть и слабенькое, но позволяет нормально отжимать тряпку в ведро.
А в агрегатном отсеке ещё тот свинарник! Именно здесь года три назад протёк маслопровод, идущий к силовым гироскопам системы ориентации. Как я понимаю, капля отработанного масла размером с ведро образовалась, пока буксир шел без ускорения. А потом эта капля раздробилась о переборку во время маневрирования — и из одной капли получились тысячи…
Они уютно расселись на потолках и стенах, загустели, впитали пыль, растворили под собой краску и никак не хотят смываться. Если взять их растворителем, краску тоже смою, воздух опять испорчу…
Приходится по старинке – макаю тряпку в обжигающе горячую воду и сурукаю, пока на месте кляксы не заблестит металл переборки. Вода парит, воздух влажный как в русской бане. О чём это говорит?
С одной стороны — о том, что температура кипения при полутора атмосферах выше ста градусов. А с другой… Что система вентиляции в агрегатном отсеке приказала долго жить. Ну да, конечно!
Капельки масла засосало в фильтры, они растеклись, впитались, и фильтры перестали пропускать воздух. Хочется сделать что-то нехорошее с техниками, готовившими «Прометей» в полёт.
Вспоминаю тибетские учения, призывающие к терпению и созерцанию.
Вытаскиваю двумя пальцами за уголок тряпку из ведра с кипятком, пришлёпываю на переборку, накрыв сразу десяток клякс. Терпеливо поскуливая, постоянно меняя пальцы, стараюсь удержать её на переборке, пока хоть чуть-чуть не остынет. Созерцаю, как вода неторопливым ручейком стекает на пол и исчезает в щелке на стыке металлических листов.
Кстати, потом придется её откачивать. Корабль такое место, где любая потерянная вещь рано или поздно находится. Но это обычно не радует.
Тряпка остыла, переборка нагрелась. С силой тру стену, сдирая грязь и краску. На обратном пути покрашу всё вокруг в ярко желтый, канареечный цвет. Из вредности! Чтоб любая грязь в глаза бросалась.
Где-то под полом раздаётся характерный звук электрической искры. Громко щелкает автомат у входа, и помещение погружается в темноту. На секунду загораются тусклые красные плафоны аварийного освещения. Второй громкий щелчок автомата — и они тоже гаснут. Плавно уменьшается тяга двигателей — это автопилот, почувствовав нештатку, переводит машину в инерционный полет. Наступает невесомость. Не успев схватиться за что-нибудь, всплываю над полом.
Пока набираем высоту, Вадим достает из «дипломата» ноутбук. Узнаю подробности. На фотографиях наши корабли больше всего похожи на гантель. Два шара, соединенные цилиндрической ручкой. Лишь пропорции нарушены.
Диаметр ручки всего на двадцать процентов меньше диаметра шаров. На одном шаре моей гантельки с одной стороны кратер, а с другой… Словно кто-то молотком ударил. Причем, острым концом.
— Один человек погиб и один ранен. Лишился ноги выше колена, — комментирует Вадим. — Повреждена причальная стенка, и внутренние помещения завода потеряли герметичность.
Причальная стенка сделана из литого лунного базальта, армированного железом. В то время это был самый дешёвый строительный материал. Достаточно хорошо держит сжатие, но плохо — изгиб. Если стенка треснула, на самостоятельные орбиты вышло множество базальтовых обломков, которые представляют опасность. Их надо отлавливать, а это морока на месяцы…
— Комиссия будет искать виновных. Что скажешь?
— Если это, — тычу пальцем в кратер на экране, — третий блок маневровых, виноваты заводчане.
— А если нет?
— Или никто, или, опять же, они. Корабль я сдал им. В дефектной ведомости всего два пункта — подозрение на потерю жёсткости каркаса и подозрение на неисправность третьего блока маневровых.
Пользоваться мобильниками в самолете запрещено. Поэтому Вадим подключает ноутбук к гнезду сети на спинке впередистоящего кресла и входит в интернет. Через пять минут узнаём, что взорвался действительно третий блок маневровых.
— Что у нас есть по защите?
— Дефектная ведомость, — загибаю пальцы я, — переговоры с Лагранжем во время швартовки. Там звучит фраза «больной швартуется». Если есть видеозапись швартовки — совсем хорошо.
— У них все есть. Положено хранить три года.
— Еще узнай у Шмидта, предлагали ли они заводчанам буксир. Это уже не для нашей, это для их защиты. Да и вообще, я сдал им корабль с рук на руки. От Лагранжа они отошли нормально. Всё! За корабль отвечают они.
Пару минут Вадим стучит по клавишам, потом выключает ноут и разворачивается ко мне.
— Так что с этим третьим маневровым?
— Не знаю. После второго джампа я вручную разворачивал корабль. Шевельнул джойстик, а движок не сработал. Ну я и отключил его до конца полёта.
— Что значит — не сработал?
— Ну, на развороте корабля движки включаются парами. Должны были сработать третий и пятый. Тогда корабль разворачивается вокруг игрек. А если включается только пятый, корабль разворачивает, но не так быстро. И ещё пошла закрутка вдоль главной оси. Я это почувствовал. Прервал маневр, подумал и отключил весь третий пакет до конца полёта.
— А тесты, диагностика?
— Диагностика показывала, всё в норме. Но я-то почувствовал…
— Ясно, — говорит Вадим и перекладывает ноутбук мне на колени.
— Запиши всё, что сейчас сказал. Рапорт на мое имя. Против нас у заводчан только одно: Почему ты пригнал машину на Лагранж, а не сразу на завод?
— Потому что неисправности мелкие, а учёные с Лагранжа просили побыстрей передать им научную инфу, — предлагаю я легенду. Вадим морщится.
— Не было там учёных. Спросят — скажешь, я просил тебя как можно быстрее доставить данные с «мячиков». Не спросят — молчи. Не заостряй внимание.
Тошно… Сижу, молчу, изображаю свадебного генерала. Вадим кричит, спорит, обвиняет. Заводчане отбиваются, но в этом нет смысла. Сто процентов вины на их пилоте. От буксира отказался, снял блокировку и погубил мою лошадку. И жалко парня, и убить хочется. Пока молчит — жалко. Как рот откроет — так бы и придушил! Чтоб генофонд не портил. Кадавр!
Сразу после швартовки я влез в скафандр и пошел смотреть, что стало с моей лошадкой. Говорят, в конструкции наших кораблей очень многое взято с атомных подводных лодок. Ну, там, внешний корпус, прочный корпус… Не верьте. Где вы видели у подлодки четыре киля?
Второй киль моего корабля пробил базальтовую причальную стенку и сам сдвинулся с места. На него пришлась вся масса корабля — двадцать тысяч тонн. Вру. Двадцать тысяч — это на старте. На финише, без груза, с полупустыми баками — двенадцать тысяч.
Всё равно много! Одни шпангоуты киль погнул, другие сорвал. Лонжероны пошли дугой. Я видел, как рабочие наваривали на сорванные шпангоуты титановые косынки. Вдобавок ко всему, это смещение центра тяжести.
— Я больше не поведу этот корабль в звезду, — сказал я Вадиму при всех. — Каркас потерял жёсткость.
Друг другу пилоты верят. Олдридж, пилот от западников, меня слышал — и передаст своим. Теперь ни один пилот не погонит мою лошадку к звёздам. Может, её будут использовать как грузовик на внутрисистемных линиях, а может, переделают в беспилотник. Но я побоялся бы войти на ней даже в атмосферу Земли.
— … В дефектной ведомости не было явного указания на неисправность маневровых двигателей, — отбивается кто-то из заводчан. — Только подозрение.
— Сейчас у вас есть уверенность, что движки были неисправны? — тут же наседает на него Вадим.
— Сейчас есть.
— Движки были неисправны, а система тестирования сообщала, что они исправны. ВАША система тестирования! Так?
— Да, поэтому наш пилот и снял блокировку.
— Вот этим и отличаются наши пилоты! Наш, несмотря на тесты, распознал нештатку и привел больную машину на базу. Через два джампа и четырнадцать светолет. Ваш сумел раскурочить её у заводской стенки! Возомнил себя асом!!! Мол, разбирается в корабле лучше звёздного следопыта!
Я в разборки не вмешиваюсь. Противно. Кратко и точно отвечаю на вопросы, если спрашивают, и жду, когда же кончится эта бадяга. Взрослые люди, а собачатся. Всё же ясно… Записи, признания, черные ящики – все факты налицо. О чем можно спорить?
— Ты что себе позволяешь? Хочешь ребёнка угробить? — первое, что слышу от Ларисы. Это вместо «здравствуй, милый!» Укоризненно смотрю на Зинулёнка.
— Мама угостила кофем того придурка, что машину пригнал, — сообщает Зинулёнок. — Он наврал с три короба, а мама всему верит.
— Ларис, не бери в голову. У меня реакция — во! Для меня двести — что для другого — шестьдесят по городу. Я же не зря в космонавты попал. Хочешь — проверь. Дай мне пощечину.
Лариса не знает, что в молодости я занимался боксом. Легко уклоняюсь от первых четырёх, но неожиданно получаю коленом между ног, расслабляюсь и пропускаю две увесистые оплеухи справа и слева. Довольная Лариса, излучая спиной гордое презрение, шествует на кухню.
— Пап, тебе больно?
— Ничего, Зинок, — хриплю я в позе застигнутой врасплох голой девушки. — Ради мира в семье надо идти на жертвы.
Ковыляю на кухню мириться, но Лариса, оказывается, только на взлёт пошла…
— Опять будешь мне лапшу на уши вешать, что короткие командировки самые безопасные?
— Ларис, не надо. И так тошно…
— Тошно ему. А мне не тошно, мне страшно! Вчера в Мигалово опять «Черный тюльпан» сел! Думаешь, мы не знаем, что значит груз двести? Безопасная командировка! Хохмят ещё — семь раз улетел, шесть раз вернулся. А мы вам кто? Светка кто? Жена, или вдова при живом муже? Зина говорит, её Егор только через тринадцать лет до звезды доползёт.
Возразить нечего. Девять лет назад Егору не повезло. Он пропустил производную ноль. Ушел в джамп на последнем, четвертом разряде активаторов, уже в зоне отражения. Накопителей тогда хватало всего на четыре разряда.
Знали мы мало, вычислять производную ноль почти не умели, поэтому промежутки между разрядами брали огромные. О том, что Егор жив, узнали восемь лет спустя, когда пришел его SOS. К счастью для него, это был первый джамп, баки рабочего тела ещё полны, а до ближайшей звезды не так и далеко — всего около двадцати двух лет ходу. Когда он до неё доползет, мы вышлем спасательный корабль. Современный, мощный, надёжный.
— Ларис, у нас впереди много спокойных месяцев, — пытаюсь обнять её и чмокнуть в носик. Неожиданно она замолкает — будто вспомнила что-то.
… Вытаскиваю из-за спины рюкзак.
— Угадай, что здесь?
— Папа, неужели то, что я думаю!?
— Оно самое.
— Папка!!! — Зинулёнок бросается мне на шею. В очередной раз убеждаюсь, что дети растут. И тяжелеют… Зинулёнок вытаскивает из рюкзака «мячик», восторженно вертит в руках, осматривает и обнюхивает со всех сторон. Неожиданно улыбка исчезает, уголки губ опускаются…
— Так он ненастоящий…
— Самый что ни на есть настоящий. Только не в комплекте. Уж извини, батарейку и самоликвидатор пришлось вынуть.
Разворачивает «мячик» и тычет пальцем в гравировку: «Габаритно-весовой макет».
— А-а, это… Один знакомый сделал. А ты что, хочешь, чтоб меня таможня прихватила? Кстати, запомни эту легенду. Для всех — даже для мамы. Особенно для мамы — это макет. Внутри — песок.
— А на самом деле?
— На самом деле — и песок тоже. Я насыпал сколько влезло вместо самоликвидатора и источника энергии. Но ещё там дофига ненаших технологий. Так что меня могут взять за… Гммм… Одно место очень больно. Итак, что у тебя в руках?
— Габаритно-весовой макет малого автономного кассетного зонда! — бойко рапортует Зинулёнок. — Пап, а его никому показать нельзя?
— Наоборот, сделай подставку — и пусть у тебя на столе стоит. Только гравировкой кверху, чтоб все видели. Ты Конан-Дойля читала? Прятать нужно на самом видном месте.
— Па, а если в него батарейку вставить, он заработает?
— Ага. И очень скоро на улице завоют сирены, к тебе придут люди в форме и начнут задавать вопросы. Кой-какие антенны я отключил, но на близком расстоянии сигнал в эфире засекут и без антенн.
Отключал антенны я по-простому, кусачками. Но это уже — тссс… Конечно, держать «мячик» дома — серьёзное должностное преступление. Именно поэтому никто и не поверит, что он настоящий. К тому же, если быть точным, он в нерабочем состоянии. Сдох через полторы минуты после активации. А чтоб вытащить из него технологии, развивающимся странам потребуется лет тридцать упорной работы. Так что потуги первого отдела я считаю здоровой должностной паранойей.
Но выглядит «мячик» шикарно. Тёмные полусферы объективов звёздной ориентации, утопленные в корпус сложенные антенны, цилиндрические индукторы поля ориентации и стабилизации по бокам и чуть выступающие люки перископической системы наблюдения. Всё крошечное, аккуратное, блестящее полированным металлом, загадочно-сложное…
Весит это чудо техники меньше пяти кило, стоит как хороший автомобиль ручной сборки. Но заводы клепают их сотнями тысяч, а мы развозим — за раз по пять тысяч тонн — и засеиваем ими окрестности ближайших звёзд.
Собственно, в этом и состоит наша работа…
В квартире свет погашен и тишина… Заглядываю в комнаты, бреду на кухню.
— Замри! Не двигайся!
Встаю поустойчивей, замираю. Шарю глазами, ищу признаки движения. Ага, в тёмном окне отражается отблеск оптики над кухонным пеналом. Когда отблеск приходит в движение, резко разворачиваюсь и подхватываю Зинулёнка подмышки.
Ух ты, тяжёлая! — с трудом удерживаю на вытянутых руках, но нас разворачивает, правый тапок Зинулёнка проходит в опасной близости над поверхностью стола, сметая что-то стеклянное…
— Щас нам от мамы попадёт! — громким шепотом сообщает Зинулёнок.
— Давай спрячемся под стол?
— Давай!
Спрятаться не успеваем, загорается свет. В дверях, прислонившись к косяку, скрестив руки на груди, стоит Лариса.
— А вот и мы! — притворно радостным голосом поясняю я. Зинулёнок сдвигает на лоб очки ночного видения. А я оцениваю ситуацию.
Стол накрыт по-праздничному. Почти… По диагонали прошлось что-то тяжёлое, сбитое нами. Видимо, кувшинчик морса. Потому что морса на столе много, но самого кувшинчика нет. Тапок Зинулёнка соединяет мостом салат оливье и селедку под шубой.
Лариса молчит. Странно. Наконец она отклеивается от косяка, подходит к столу, двумя пальцами брезгливо поднимает тапок. Опускаю Зинулёнка на пол.
— А знаешь, откуда пошла пословица «лаптем щи хлебали»? – пускаю я пробный шар.
— Быстро тряпку, веник и совок, — командует Лариса, протягивая Зинулёнку трофей. — И приведи стол в порядок. Можешь не торопиться, всё остыло ещё вчера.
Влечёт меня за руку в спальню. Чувствую себя пятнадцатилетним пацаном, получившим неожиданный подарок. Кажется, что тут необычного? Жена соскучилась по мужу.
Но надо знать Ларису. Если не считать мелкой шпильки насчет вчерашнего обеда, Лариса ведет себя идеально. К чему бы это?
В самый неподходящий момент мой мобильник начинает завывать мартовским котом. Мяу-яу-яу-яу, мяяяу-яу-яу-яу.
Таким звуком он отзывается только на звонки начальства.
— Ааа-аа, ааа-аа! Не бери! Ааа-аа… — стонет подо мной Лариса.
Стараюсь не обращать на мобильник внимания, но незаметно подстраиваюсь под его ритм. Кончаем одновременно. В смысле, Лариса, я и мобильник.
Пару минут лежим в изнеможении, потом целую Ларису и смотрю, кто звонил. Вадим. С чего бы? Набираю его номер.
— Вадим, ты знаешь, который час?
— По моим расчетам ты должен был только-только до дома добраться. Не вешай мне байки, что уже спишь.
Лариса выхватывает у меня трубку:
— Здравствуйте, Вадим. Он в постели, но не спит. — Отдает трубку мне.
— Лариса, это вы? Лариса, простите меня великодушно, — слышу смущенный голос Вадима.
— Говори, в чем дело.
— Крым, у психологов какие-то вопросы к тебе. Зайди к ним завтра с утра, хорошо?
— Хорошо, зайду. — Даю отбой и укоризненно смотрю на Ларису.
— У тебя здорово получалось в ритме мяу-мяу, — холодно сообщает она.
В дверь стучится Зинулёнок.
— Пап, мам, если вы закончили, пора за стол.
— Большая у нас дочка. Совсем взрослой стала. Всё понимает.
— Зачем ты её в космос тянешь? Разве ей там место?
— Я не тяну. Она уже большая, сама выбирает. — Разговор старый как заезженная пластинка. Были такие, ещё до компакт-дисков.
— Ладно, проехали, — неожиданно соглашается Лариса. Что-то новое в наших отношениях…
Из психологов меня курирует Тимур. Молодой парень, года на четыре моложе меня. Гуру из себя не строит, но отличный рассказчик. И великолепно готовит плов.
— Привет! Что за проблемы? — вызов не нравится, навевает тревогу, поэтому я решил вести себя как самурай: атаковать.
— А-а, Крым, садись. Хочешь растворимый кофе? У меня черный и три в одном. Тебе какой? — сделал вид, что обрадовался, Тимур.
А может, на самом деле обрадовался. После трёх месяцев одиночки я как-то неадекватно оцениваю эмоции окружающих. Слишком контрастно, что ли? Подмечаю мельчайшие детали. Люди кажутся мне актёрами, которые безжалостно переигрывают.
— Давай три в одном, — располагаюсь с комфортом в его вращающемся кресле.
Пока пьём, в комнату просачиваются три парня и две девушки. Делают вид, что заняты своими делами. Ну что ж, слушайте байки дальнего космоса.
— Почто вызвал-то?
— Это не я, это они, — Тимур показывает глазами на потолок. – Люди в белых халатах.
— Я их боюсь, — серьёзно говорю я. — Они звери. Один раз в детстве зашел к зубному — знаешь, что они со мной сделали? Зуб выдрали! Было очень больно. Ну так в чем дело?
— У тебя аномальная реакция перед последним джампом. Вот смотри, — перегнувшись через меня, Тимур елозит поинтом по экрану компа, вызывает кучу графиков. — Это пульс, это частота дыхания, это потоотделение, это энцефалограмма. Ну и так далее. Сначала всё шло как всегда. Чем ближе джамп, тем больше ты волновался. Но вдруг ты абсолютно успокоился. Такого никогда ни у кого не было. Объясни.
— Добавь времянку маневров корабля, чтоб я сориентировался.
Тимур колдует над компом, и на экране появляются ещё два графика: с акселерометра и джамп-активаторов. Теперь всё понятно. Вспоминаю, что вышел из рубки поесть и забыл о джампе. Такого на самом деле никогда не было…
Но публика этого не узнает. Склероз не лучшая болезнь для звёздного следопыта. С восхищением рассматриваю графики и толкаю Тимура локтем:
— Ты смотри, полный самоконтроль! Алмазные нервы, железная воля. Ай да я!!! Хорошие у вас приборы.
— Как тебе это удалось?
— Вспомнил одну древнюю тибетскую методику. Показать?
— Покажи! — ловится Тимур на подначку. Зрители забыли про свои дела, ушки торчком, взгляды, естественно, на мне. Встаю, сплетаю пальцы плетёнкой, вытягиваю руки вперед, закрываю глаза и мычу сквозь сомкнутые губы:
— Мммммм.
— И что?
— И всё. Я спокоен, абсолютно спокоен. Видишь графики? — указываю на экран. — Мычать, вообще-то, не обязательно. Но так проще сосредоточиться. Знаешь, перед второй мировой был такой летчик-испытатель Амет-Хан Султан. Говорят, это он к нам методику занёс.
Байка рождается легко и свободно. Недаром у меня заслуженная слава историка-любителя двадцатого века. Тимур поражен, а я продолжаю комментировать, водя поинтом по графикам.
— Вот здесь я пообедал. Вымыл посуду и за полторы минуты до маневра вернулся в рубку. Здесь началось торможение на трех «g».
— А здесь ты волноваться начал…
— У меня температура в красное полезла, — перебиваю я. — А здесь корпус резонанс поймал. Мне сразу стало не до тибетских методик. Когда ныряешь в звезду, а корпус собирается развалиться, нормальные люди должны испытывать легкое волнение. Я даже что-то вслух сказал.
Глаза девушек сияют.
— Расскажите… — просит одна, но её перебивает телефонный звонок.
Тимур снимает трубку, но через секунду протягивает мне.
— Тебя, начальство.
Беру трубку и получаю выговор за то, что оставил мобильник дома. Вообще-то, у меня в кармане другой мобильник, но он для своих. Начальству о нём знать не нужно. Вежливо посылаю Вадима к черту, напоминаю, что у меня послеполётный отпуск.
И тут слышу, что моя лошадка взорвалась при швартовке в заводском доке. Док поврежден, имеются жертвы. Начато следствие, и я должен дать показания.
Возвращаюсь домой за чемоданчиком. Лариса на кухне, готовит что-то сложное и вкусное на обед. Она всегда берет отпуск, когда я из полёта. Зинулёнок в школе.
— Ларис, я улетаю. Меня вызывают наверх.
— Так быстро?
— Ненадолго, недели на две.
— Знаю я твои две недели. Поесть успеешь?
Смотрю на часы. До самолета три часа. Минус полтора на дорогу, минус полчаса на регистрацию…
— Успею.
Собираю вещи и слышу, как Лариса говорит в трубку:
— Зина, если хочешь успеть попрощаться с отцом, спеши домой.
— Зачем ребёнка пугаешь? Я же сказал, всего на две недели лечу.
— Знаю я твои две недели. Короткие командировки — они самые опасные. Опять кого-то спасать?
— Никого спасать не надо. Моя машина в заводском доке взорвалась. Безлошадным я остался.
— Слава богу! Хоть ночью с криком просыпаться не буду. Да о чем я? Тебе новую дадут. Другому бы не дали, а тебе — дадут! — заводит сама себя Лариса, расставляя тарелки и постепенно переходя на крик. Обнимаю её сзади за плечи и получаю острым локтём в живот.
— Опять забыл на диктофон записать, как ты ругаешься, — шепчу ей в ухо. — Вот улечу далеко-далеко, за три звезды, соскучаюсь, включу запись — и сразу себя дома почувствую.
Опять получаю локтём в живот. Но уже без злобы.
— Когда ты так накачался? Весь локоть об тебя отшибла. Иди руки мой.
Не успеваем приступить к первому, как врывается Зинулёнок. Ещё из-за двери слышу:
— Пап, чего так быстро? Тебе даже трюмы не успели загрузить.
— Я недалеко и ненадолго! — кричу в ответ. — Ближе, чем до Луны.
— На завод, значит? — с ходу вычисляет Зинуленок. — А здесь ни одного корабля… С Плесецка летишь?
— Ага.
— А я с математики убежала. Прямо с контрольной.
— А я без машины остался. Взорвалась прямо у заводской стенки.
Зинулёнок морщит лоб, потом расплывается в улыбке:
— Значит, ты целый год дома будешь?
— Вряд ли больше девяти месяцев.
— Но «Невский Проспект» только через год закончат. А «Стерегущий» ещё позднее.
— Это наши. А про мерикосов ты забыла. «Вирджиния» через неделю на ходовые выходит, а через семь месяцев — «Колорадо».
— Так тебе мерикосы свой корабль и отдадут! У них своих пилотов море!
— Может, хватит?! — рявкает Лариса. С удивлением смотрим на неё и послушно замолкаем. Пару минут слышно только бряканье ложек о тарелки.
— Пап, я тебя до аэропорта провожу, а? — просит Зинулёнок.
На выезде из города застреваем в пробке. Поэтому за городом заклиниваю зубочисткой клаксон и вдавливаю педаль газа в пол. Под вой клаксона и визг резины на ста пятидесяти выписываю змейку по всем четырём полосам шоссе. Зинулёнок блокирует дверцы и покрепче вцепляется в ремень безопасности. Из поворота на аэропорт выхожу на двух колёсах.
Здесь движение слабее. Увеличиваю скорость сначала до ста восьмидесяти, а потом до двухсот двадцати. Жму на тормоза метров за двести от главного входа, а в последнюю секунду из лихости тяну ручник. Машину разворачивает на сто восемьдесят. Моя дверца теперь со стороны тротуара.
Народ шарахается в стороны, но доблестные гибддшники и охрана аэропорта — ко мне.
— Я космонавт Крымов. В космосе авария. Отгоните мою машину домой, — сую ключи зажигания ближайшему. — Дорогу Зина покажет.
Парнишка вытягивается по стойке «смирно», отдает честь и расплывается в улыбке. По глазам вижу, что узнал и хочет взять автограф. Увидев такое, двое охранников теряются, но третий командует:
— Коля, Миша, проконтролируйте и помогите товарищу!
И мы втроем рысью несёмся к стеклянной двери. Клаксон за спиной смолкает. На бегу оглядываюсь — Зинулёнок перочинным ножиком копается в руле. Бежим к стойке регистрации дальних рейсов. Охранники вежливо оттирают пассажиров, предъявляю паспорт, узнаю, какое место мне забронировано.
Без досмотра прохожу контроль, пожимаю руки Коле и Мише, по рукаву-гармошке топаю на борт самолета. До окончания посадки две с половиной минуты. Хороший старшОй у Коли с Мишей. С полуслова разобрался в ситуации, оказал содействие… У них это называется «взял ситуацию под контроль».
На моём месте у окна сидит Вадим. Сидит — и держит у уха милицейскую рацию. Кивает мне на соседнее кресло.
— Ты превысил скорость в два раза. Нехорошо.
— В пробку попал.
Вадим увеличивает громкость рации, чтоб я тоже мог слышать. Ребята пробивают по базам номер моей машины. Машина действительно моя, в угнанных не числится, и у меня действительно есть дочь Зина. Ещё узнаю свой домашний адрес и номера обоих мобильников.
Кто-то обсуждает, как проверить, была ли авария в космосе. Кто-то предлагает отогнать машину на штрафную стоянку. Зинулёнок против. Вадим усмехается и подносит микрофон ко рту.
— Говорит генерал-лейтенант Калмыков, космические войска. Информацию подтверждаю, авария имела место. Космонавт Крымов следует в Плесецк, в настоящее время находится на борту самолета. Он выражает вам искреннюю благодарность за понимание и содействие. Конец связи.
Самолет уже выруливает на взлётную.