Найт замер. В районе дверей, что вели в отсек, происходила некая активность, заставившая его замереть, сканируя пространство. И совсем по человечечуи нахмуриться. Зачем людям сейчас соваться в грузовой — он не понимал. Неужели где-то допустил ошибку?
Отключить все системы да/нет. Да.
Кибер затих, слившись с составляющим трюм грузом, насколько это было возможно. Даже забрался под один из пластиковых чехлов. укрывающих какое-то транспортное средство, и замер, прицепившись к брюху машины.
Дарик прижал палец к сенсору, терпеливо назвал искину номер записи в журнале о проверке груза. И скомандовал включить освещение.
На сей раз грузовой отсек напоминал гараж — такая обстановка была намного приятнее, чем развешенные и расставленные по всему периметру разноформенные грузы. Все вроде бы на своих местах, под надежными крепежами, но ведь просто так техника не будет активность подавать. Дарик включил сканер и стал медленно протискиваться между боков техники и огромных коробок. Эльга поглядела на механика-програмера, усмехнулась и стала двигаться по второму ряду, более бесшумно и ловко одолевая препятствия.
Дарик уткнулся в планшет, внимательнейшим образом отслеживая все параметры и сигналы. Он сконцентрировался на поставленной задаче и при этом почти напрочь игнорировал окружающую среду. Поминутно стукаясь и ударяясь о выступающие углы и невесть как появляющиеся с разных сторон выступающие детали.
Оставив Дареку сканирование, Эльга пробиралась между контейнеров и ящиков в сторону камеры, собираясь снять ее и проверить причину нерабочего состояния. Подтащив пару ящиков, судя по весу с консервами и чем-то полегче, к стене и поставив их один на другой, она вскарабкалась повыше, с видом заправского техника сняла с пояса лазерную отвертку нужного калибра и принялась откручивать заднюю панель.
Обернувшись в какой-то момент на напарника, пилот внезапно сощурилась, сверху заметив нечто, что до этого было не видно с пола.
— Дарик, ты можешь проверить, когда тут кто-то был в последний раз? — С видом персонажа из крутого детективного романа, поинтересовалась девушка, таинственным шепотом.
— Да запросто, — Дарик быстро выкинул новое вирт-окно, и пробежался по записям. — Как груз заправили, тут все типа опечатано. А что?
— А то, что вон там, посмотри, — Эльга указала отверткой на один из контейнеров, — ящик открыт, там пломбировки нету. Оглядев еще раз внимательно отсек, задумалась. — Вот же блин… — девушка покосилась на сломанную камеру. Именно этот участок, если брать в расчет все зоны, и не просматривался. Получается, у них тут заяц? Или кто? Если никто больше не входил. А температура тут не минусовая, и воздух, хоть и затхлый, но грузовой отсек все равно вентилируется. — Ебатьвашумать… — с чувством, довершила логическую цепочку пилот.
Наутро несчастный торговец, с которым Макс поспорил на три гроша, встречал нас у порога лавки. А у двери, у прилавка и даже на улице волновалась толпа людей — навскидку как раз человек сто — и глухо ворчала, выглядывая непонятно что и довольно хлестко высказываясь в адрес жадных торговцев. Конкретные имена пока не назывались, но чувствовалось, что это не за горами…
Увидав нас, почтенный хозяин закрыл глаза и быстро-быстро зашевелил губами, явно молясь местному Меркурию. Накануне вечером в Максе-рекламщике проснулся садист и не просто проснулся, а отправился на переговоры с хозяином гостильни. В результате персонал в полном составе проникся трогательной историей бедного влюбленного, мечтающего сделать любимой и ее не слишком любящим родственникам сюрприз нежданным приездом. И всем, кто в этот вечер являлся с расспросами о «двух молодых людях такой-то и такой-то наружности» было бессердечно отвечено, что да, такие были… но они уже уехали. Подозреваю, что персонал был тронут не столько историей любящих сердец, сколько несколькими довольно звонкими аргументами с цифрой пять на реверсе. Но, так или иначе, дело было сделано — посланцы хозяина лавки поверили в то, что человека, из-за которого его лавку будут всю следующую неделю брать штурмом, в городе больше нет. И выгода упущена.
Подозреваю, что после этого почтеннейший Илми Рани провел не слишком спокойную ночь.
Неудивительно, что сейчас он молится, наверное, всем пяти богам, благодаря их за возвращение потенциального поставщика.
— Здравствуйте, — приветливо улыбнулся так и не заснувший в Максе садист. — Я насчет пуговиц.
Голос он не понижал.
Толпа заволновалась и придвинулась.
Макс притормозил и с интересом уставился на почтенного владельца лавки.
Хозяин открыл глаза, нервно улыбнулся и жалобно признался «почтенным господам», что вот прямо сейчас он никак не может открыть торговлю… товар еще не прибыл… но пусть почтенные не волнуются. Он обязательно прибудет ночью. Почтенные господа ведь не хотят путаницы с товаром? Нужно все подготовить: поставщику заплатить… по его весьма немалой цене. Просто грабительской цене, если честно. Но он на все готов, лишь бы его почтенные и высокоуважаемые покупатели остались довольны!
Вот пусть они сейчас пойдут в… то есть не хотят ли почтеннейшие остай, асмай и мае пока подумать, какие именно одежды они хотят украсить новинками и каких швей удостоить заказом? За кружечкой варенки, за закусками? Вон там, в гостильне, к примеру? Именно там останавливаются, приезжие, которые могут быть в курсе модных новинок…
А завтра пуговицы обязательно будут ждать достойных господ в полном блеске! Кому именно предстоит быть в блеске, господам или несчастным пуговицам, Илми Рани не уточнял.
Словом, Макс и торговец были достойны друг друга!
Особенно ясно это стало видно по тому, как они посмотрели друг на друга. Это надо было видеть!
Стоят два человека по разные стороны прилавка и приветливо друг другу улыбаются. Уважительно улыбаются. Но так, что мирное население в лице Терхо срочно вспомнило про какие-то неотложные дела и собралось эвакуироваться.
Еле притормозить его успел.
А когда пошла торговля, в первые минуты эвакуироваться захотелось мне. Особенно когда после объявления цен на более дорогие изделия торговец пригрозил натравить на Макса сторожу — а то, мол, товар сбывать без торгового знака не разрешается! Это он зря сделал. В ответной речи моего напарника фигурировали разочарованные покупатели, которые категорически не поймут такого поступка глубокоуважаемого остая, и упущенная будущая выгода, и еще… кое-чье… недовольство…
Кого он имел в виду? Блеф, скорее всего. Но интонацией надавил так, что почтенный Илми Рани подозрительно побледнел и сопротивляться перестал. Принял Максовы грабительские цены, печально считал пуговички… первые полминуты. Пока мой напарник не достал первую тряпочку, где в два ряда были аккуратно пришиты серебряные пуговицы с узором черни.
И наступила тишина.
— Это… это что? — лицо Илми Рани приняло почти молитвенное выражение. — Пятеро богов…
— Я вообще-то один, — схамил Макс.
Вот же неугомонная зараза!
Впрочем, торговец не слышал. Дрожащими руками разгладил тряпочку с набором, что-то соображая, и поднял на нас глаза.
— Это те… дорогие? А другие есть?
— Как не быть за разумную цену, — просияло в улыбке его персональное наказание. И выложило на прилавок матовые пуговицы с узором-розочкой из золотой проволоки. — Это подойдет к дамскому наряду… если вы понимаете, о чем я.
Все.
Теперь Илми Рани забыл и о споре, и о своих переживаниях по поводу упущенной прибыли. Торговец охал и ахал на каждую модель, шустро выхватывал тряпочки с самыми дорогими наборами и тут же прятал под прилавок. За приятным занятием мысли о том, как негодяи-приезжие его ограбили, перешли в счастливое предвкушение будущего большого заработка, в глазах зажегся азартный блеск. Он уже не спорил о ценах, а суетливо приказывал работникам тащить и разворачивать ткани, раскладывать на них подходящие пуговки… А когда Макс уступил ему какие-то гроши на нескольких наборах, посоветовал «вот это» положить на белый мех, » вот это» на синий бархат, а три подарил «бонусом» в знак будущих крепких торговых отношений и большого уважения к Илми Рани лично… Да после такого он вообще перешел почти в категорию лучших друзей!
Кроме того, я получила более подробные сведения о том, что уже знала. У него есть маленькая дочь, которую он безумно любит.
Но девочка живет в Париже у деда с бабкой, с отцом видится редко, по особому распоряжению герцогини.
Я всячески изображала равнодушие, но вылавливала каждое слово, как дотошный золотоискатель.
Беседка! По утрам он спускается к беседке.
Я сразу заметила его, но не спешила приблизиться. Я смотрела на него. За прошедшие сутки я стала путать явь и грёзы. Ко мне пришли сомнения. Стало казаться, что ничего не было, что мне приснился занимательный и очень страшный сон, что сон этот — плод моих душевных терзаний и моей фантазии, не в меру игривой и живой.
Я придумала его, вообразила всю эту дикую историю, ибо это сюжет для ночной легенды, для пугающей сказки с участием феи Морганы.
Трезвый рассудок, устойчивый, как тысячевёсельная галера, немедленно подверг всё увиденное пересмотру и многочисленным пробам. Он требовал все больше доказательств, как упрямец Фома, погрузивший пальцы в раны Спасителя.
А если это не он? Если кто-то другой, схожий внешне с моим сном, спустился сюда и манит меня своей похожестью, а того, другого, вовсе не существует?
Но вопреки всем предостережениям рассудка, я знала, что не ошиблась. Это был Геро.
Темноволосый, стройный. Но другой, почти незнакомый. Одет очень просто, без кружев и вышивки. Воротник и манжеты из белоснежного полотна.
Прилежный студент, только что покинувший мрачный чертог университетских читален. Бледен от недоедания и духоты. Ночь его полна раздумий, бесконечных философских мытарств, он и в миг праздности бродит среди фолиантов, обдумывая парадокс или дилемму.
В этой простой одежде он казался таким юным, почти мальчиком. Голова чуть закинута, взгляд обращён вверх, к поврежденной капители. Раз или два, пока я за ним наблюдала, он коснулся потемневшего камня рукой, отводя в сторону рдеющие багрянцем листья, будто пряди с лица возлюбленной.
Я даже испытала некоторую зависть. О чём он думал, разглядывая эти останки? Что видел в этом поврежденном, искалеченном камне? Может быть, он слышал споры учеников Платона? Или сам Аристотель читал лекции в своем лицее?
Он мог вообразить речь Перикла на ступенях храма Афины или хвастливые речи Алкивиада. Он мог вспоминать Вергилия, шептать Эсхила, цитировать Лукреция Кара.
Или ничего не воображать и не вспоминать. А смотреть на этот камень и завидовать его бесчувствию и холодности. Возможно, Геро желал уподобиться этому камню, научиться этой серой телесной невозмутимости и твердости в противостоянии ударам судьбы.
Мои мысли, в отличие от его предполагаемых, в тот миг были более прозаичны. Я думала о том, что он слишком легко одет для такого холодного ноябрьского утра, что не набросил плаща, что ворот его расстегнут и ветер касается его незащищенного горла влажным прозрачным клинком.
Первый порыв — набросить ему на плечи мой собственный плащ, подбитый лисьим мехом, уже согретый моим собственным телом, подойти и сделать это, не дожидаясь вопросов и не давая ответов.
Я сделала шаг. Листья шуршали под ногами, но он не слышал.
Он всё ещё смотрел куда-то вверх, на быструю полупрозрачную стайку облаков. Ветер касался волос, спутанных, ещё диких после сна. Он, вероятно, провел влажной рукой по черным прядям, но не приручил, а только раздразнил шелковистое воинство.
Я уже знала, каковы эти пряди на ощупь, я уже касалась их, перебирала, гладила. Мои пальцы помнили и… тосковали. Я едва не стянула перчатку, но сдержалась, сжала под плащом кулак. И сделала последний шаг. Я не хотела его смущать.
Он никого не ждал, а меня – тем более. Самым разумным было бы так же бесшумно отступить и укрыться за деревьями, не тревожить его. Но соблазн был слишком велик. Увидеть его глаза при дневном свете, погрузиться в их сине-фиолетовый омут…
И тонуть. Тонуть, радостно предвкушая отсутствие дна.
— Доброе утро.
Он вздрогнул всем телом и едва не отскочил. Немое изумление, затем страх.
И всё же где-то очень далеко, под смущением, тревогой, негодованием, затаённая радость…
Как жемчужина под мутной, бурлящей водой. Луч света неловко зацепил её перламутровый бок и заставил сверкнуть. Но лишь на мгновение.
Геро насторожился и смотрел на меня исподлобья, хмурясь, почти осуждающе. Но мне это не мешало. В моей жизни происходило что-то чудесное, щемящее, от чего сердце сладко сжималось. В его глазах плескалось море. Та самая памятная мне синева великой, волнуемой порывами ветра величественной стихии.
Восточные мудрецы говорили, что все мы подобны каплям великого океана, когда-нибудь сольёмся в ручьи, стечём в реки, засверкаем озерами, и все соединимся в едином божественном существе, таком же безграничном и необъятном, как раскинувшееся над головой небо и рокочущий под ним океан.
И синева его глаз служила тому доказательством. Я видела всё, каждую ресницу, черточку, набежавшую тень…
Он был ещё нездоров. На скулах вспыхнул румянец от холода и смущения, но быстро погас. Черты лица заострились, обозначились ещё выразительней и резче. Чуть заметная складочка меж бровей, сгустившиеся сумерки в уголках глаз. На веках усталость и тяжесть бессонницы.
И всё же он рад меня видеть! В этом я уже не сомневаюсь. Моё явление здесь, будто неожиданный подарок, сладость, найденная под подушкой. Радость почти детская.
Хотя ему так хочется выглядеть неприступным. И взрослым. В конце концов, он высокий, сильный, прекрасно сложенный мужчина.
И в то же время ребёнок. Ранимый, застенчивый. Вновь это единство несочетаемого. Удивительное, гармоничное сосуществование двух антитез.
Лёд и пламень, одухотворенная сила и целомудренная чувственность.
Можно сплавить золото и серебро в единый металл, но как соединить Луну и Солнце, грех и святость? В нём, в этом смертном юноше, который стоит здесь, под порывами ветра, заключена великая тайна. Но он об этом не знает, он спрашивает, зачем я сюда явилась!
— Чтобы увидеть вас.
Это правда. Чистая правда! Увидеть его, смотреть на него, убедиться в его существовании на едином со мной отрезке времени!
Но он, в детском невежестве своем, неспособен заподозрить меня в чем-либо подобном. Он опять ничего не понял! Зачем увидеть? Зачем?
И я ответила. Я нарушила все кодексы и своды правил. Я сокрушила многовековые хитросплетения предрассудков. Я опровергла мудрость всех изречений и догм. Я оскорбила и опозорила всех кокеток и светских дам со времен царя Соломона. Или даже раньше.
Я уронила высокое звание дочери Евы, отвергнув все ухищрения и весь опыт нашего пола. Я призналась ему в любви.
И не оговорилась! Не поспешила исправить ошибку. Я повторила! Чтобы он и не думал сомневаться. А потом и того хуже. Я его поцеловала.
Совершила как самое привычное действо. Приподнялась на цепочки и поцеловала. И даже тени стыда и смущения за собой не углядела. Это было так восхитительно естественно и легко. Как вздох, как удар сердца. В этом нет ничего удивительного, я уже прикасалась к нему.
Я помнила тяжесть его головы у себя на коленях, его пылающий лоб под ладонью, чувствовала жилку на виске. Я уже гладила его волосы, мои пальцы касались его трепещущих век. Пытаясь удержать его от падения, я прижималась к нему всем телом, и наши лица оказались так близко, что я коснулась его щеки. Наши руки соединились.
Он уже стал мне близок, и прикоснуться к нему ещё раз уже не представлялось мне чем-то невозможным и непристойным. Нас соединяла некая тайна, только нам ведомая интимность. Это была разделённая боль. Посредством этой боли он стал частью меня.
А разве мне запрещено касаться собственной руки? Или собственных волос? Я поцеловала его в губы и ощутила сладость. Дягиль!
Ах, сладкоежка. Он успел стащить у кухарки кусок пастилы. Или запустил ложку в банку с вареньем.
Я оторвалась от его губ, чтобы вдохнуть. Потому что голова кружилась. Я сумасшедшая! Просто сумасшедшая. Что я делаю?
Я уже не просто целую, я обеими руками глажу его по лицу. Геро так ошеломлён, что затаил дыхание и не смеет пошевелиться.
Сам он не пытался прикоснуться ко мне. Даже наоборот, спрятал руки за спину. И отступив, прижался к цоколю колонны, будто искал защиты. Не от меня. От себя самого.
Он судорожно вздохнул и прижался щекой к моей щеке. Порыв его был мучителен, ибо запретен и опасен. Мне не приходило в голову, что я терзаю его. Он не мог мне ответить, не мог меня обнять. И оттолкнуть меня он тоже не мог.
Он ломал себя, ломал свою многодневную тоску и вековую жажду. И когда силы его уже были на исходе, он прошептал:
— Пожалейте меня, пощадите…
Вот и всё. Пробуждение, внезапное, горькое. Что же я делаю?
Я подвергаю его смертельной опасности. И не только его. Есть ещё маленькая девочка, чья жизнь зависит от капризов ревнивой женщины. Не приведи Господь нас увидят! Я же его убью.
Отступив, я совершила подвиг, подобно Муцию Сцеволе, позволив душе и плоти догорать в раскалённой жаровне.
Геро рванулся от меня прочь. Прочь от великого соблазна, от зыбкой и сладкой мечты. Ему лучше держаться от меня подальше.
Кто я? Мираж, случайная гостья. Я исчезну, а он останется…
Останется в своей тюрьме, без радости, без надежды.
Светящийся барабан более не вращается, я засыпаю. Но темнота, в которой я оказываюсь, слишком кратковременна и хрупка. После видений и воспоминаний – сон. Яркий, мучительный.
Удивительно, но сюжет этого сна совершенно не связан со всеми предшествующими событиями. Будто там, по другую сторону грезы, иная система отсчёта.
Я вижу себя в освещённом доме, где накрыты столы и полно людей. Все одеты очень нарядно. Я тоже из числа гостей, но не вижу знакомых лиц. И дом мне незнаком. Все, кого я встречаю, к кому обращаю взгляд, ко мне безразличны. Я брожу из комнаты в комнату, заглядываю в равнодушные, пустые лица и задаюсь вопросом о собственном здесь присутствии. Как я сюда попала? Зачем я здесь?
Мне не возбраняется сесть за стол, отведать любого из блюд, налить вина, но я этого не делаю. Потому что эти столы и кушанья на них так же призрачны и холодны, как окружающие меня люди. Остается только одно – уйти.
Но едва я покидаю дом, как ужасаюсь ещё больше. Я не помню, как здесь оказалась, и не знаю, куда идти. Я на окраине города, у крепостной стены, на обочине, где мерзлые комья вонзаются, как ножи, в тонкие подошвы. Но я не знаю, какой город окружает эта стена. Я не знаю, куда ведет эта дорога.
Я затеряна в какой-то глуши, в сумерках и полна страхов, как заблудившийся ребенок. Надвигается ночь, а я одна. Мне некуда идти.
Возможно, этот сон — память души, изгнанной из вечного отцовского дома. Когда душа покидает свою предвечную обитель, единый источник, она чувствует себя такой же потерянной и одинокой. Чужие города, чужие лица. И нет ни одного правильного указателя. Куда идти?
Сон обращается в кошмар.
Меня будит Лючия. Выдёргивает из-под грозового неба. Оказывается, я стонала во сне. Вот он, страх быть изгнанной и забытой.
Как успокоительно-привычны эти белёные известью стены, и лицо Лючии с увесистым клювообразным носом. Она моя избавительница.
— Что? – вскидываюсь я.
Но она отрицательно и безмятежно качает головой. Моя простертая к ней рука бессильно падает. Все так же.
Туман и тонкая полоска света. Но это скорее отрадная новость, чем удручающая. Геро всё ещё здесь, со мной. Я буду звать его. Буду звать упорно, до хрипоты.
Я перескажу ему все когда-либо слышанные мною истории, перечитаю все книги и спою все баллады и песни. В конце концов, его это утомит, ибо мой севший голос не будет отличаться мелодичностью, он откроет глаза и потребует тишины.
Ему придется открыть глаза! Иначе я не умолкну. Я буду надоедать ему час за часом, ночь за ночью. Я не позволю ему оставить меня в одиночестве, у той обочины с мерзлыми комьями земли, где я блуждала полночи.
Нет! Я не дам ему уйти.
Резко сажусь на узкой кровати. Лючия уже стоит рядом с кувшином воды и полотенцем. Я стягиваю полотняную рубашку, в которую она меня обрядила.
Влажное полотенце, которое Лючия смочила душистой водой и отжала, избавит от вялости и дремоты. Мне нужен звенящий, обжигающий холод. Он подгоняет, как шпора неумолимого всадника.
Я растираю кожу почти яростно, будто желаю себя за что-то наказать. Лючия искоса наблюдает. В глазах у неё явное осуждение.
Я для неё почти варвар, разрушающий зрелое, природное чудо. Сама она, немолодая, жилистая, с кожей тёмной, как у цыганки, напрочь лишена женственности.
Всё с тем же затаенным осуждением Лючия приносит мне одежду. От своего блестящего, с вышивкой, из сиреневой тафты платья, я отказалась. Вместо него шерстяная юбка и такой же лиф, не по размеру, но это мелочь несущественна.
На ногах полосатые чулки из овечьей шерсти. Повод ужаснуться. Мои чувствительные товарки были бы неприятно удивлены. Им бы на мои деревянные сабо взглянуть!
Один человек, именем Черно́й, был такой славный воин, что не имел равных ни в силе, ни в храбрости, ни в воинском искусстве. И совершал он подвиг за подвигом во имя Добра, и не помышлял о женитьбе, тогда как девы с восхищением смотрели на него.
«Об искушении Злом в любви»
Осада Цитадели затянулась до Долгих ночей, и понятно было, что вот-вот первый легат даст приказ отойти: Черная крепость неприступна, богатые окрестные земли разграблены, того и гляди ударят лютые морозы. Но приказа все не было и не было, ополчение начинало роптать, гвардейцы маялись от безделья, и только наемники помалкивали и подсчитывали золотые лоты, что получат за этот бесславный поход.
И Черно́й тоже помалкивал: конечно, лучше мерзнуть и голодать в лагере в тысяче локтей от крепостных стен, чем под градом стрел лезть на эти стены, но… не для того он пришел на эту войну, чтобы заработать десяток золотых лотов. Он надеялся, что Черная крепость падет, и тогда ему хватит золота, чтобы сколотить свой легион. Непобедимый. А это независимость, слава и богатство. Его имя уже хорошо знают и в Дерте, и в Рухе, и в Хстове, и будь у него свой легион, он не останется без дела. Черной все время думал, что годы уходят, а он двигается вперед слишком медленно. Ему уже двадцать пять, время течет сквозь пальцы, и никто не знает, сколько ему отмерено, какой бой станет для него последним…
Сумерки накрыли крепостные стены, Черной выставил дозорных и вернулся к костру.
– Капитан, раз жрать нечего, может, хлебным вином погреемся? – спросил веселый молодой капрал.
Черной покачал головой, угрюмо глядя на огонь. Еще один бесконечный вечер, унылый, как эти сумерки, – игра в зерна надоела до тошноты, все байки давно рассказаны, шататься по лагерю нет смысла, рассвет наступит не скоро – а впрочем, с рассветом ничего не изменится.
Когда небо на западе почернело окончательно, к костру явился десяток пьяных гогочущих гвардейцев, надеясь подначками и глупыми шутками вывести наемников из себя, и люди Черного смотрели на них с завистью, готовые вскочить с мест и намять наглецам бока, – хоть какое-то, а развлечение.
– Сидеть, – тихо и коротко рыкнул Черной, не поднимая головы.
Никому не пришло в голову ослушаться, и гвардейцы, поглумившись еще немного, отвалили.
– А что, от кабанчика ничего не осталось? – спросил он как ни в чем не бывало, чувствуя недовольные, а то и угрожающие взгляды со всех сторон.
– Вспомнила бабка, как девкой была! – Веселый капрал хлопнул себя по коленке. – Три дня кабанчика ели, чего от него останется? Пора нового добывать.
Черной обвел взглядом сидевших у костра – лица были кислые и злые. Вылазка за пропитанием лучше, чем драка с гвардейцами. Правда, ближайшие деревеньки давно опустели, ничего, кроме репы, там не осталось, но где-нибудь в трех-четырех лигах на восток стоило поискать неразграбленные поселения. Земли Цитадели богаты, сделка со Злом – выгодное предприятие. Черному было все равно, праведна война или неправедна, он бы с тем же успехом воевал на стороне Цитадели, если бы Черная крепость нуждалась в наемниках. И безропотно жрал бы репу с сухарями, если бы получил приказ неотлучно торчать в лагере. Но отбирать неправедно нажитое добро гораздо приятней, чем любое другое, и чувствовать себя при этом защитником Добра удобней и проще.
– Завтра пораньше утречком и пойдем. За кабанчиком.
Спал Клайд плохо. Из-за отвратительно неудобной кушетки в Хабе или из-за Джека, который носился туда-сюда и шумел дверью — разницы никакой; часы на стене показывали пять утра. Клайд зевнул так широко, что заболела челюсть, поднялся и подошел к терминалу. Тишь да гладь. Крайчек, в отличие от него самого, мирно спал в своей камере, натянув кожанку на голову. Дохлые уивилы, которых они с Энди вчера, а может, и сегодня затаскивали в одну из дальних камер, лежали бессильной грудой, словно жертвы концлагеря. Неприятное зрелище — синие робы уивилов выглядели сейчас формой то ли телефонистов, то ли уборщиков; как будто Большой брат выбрал объектом своего внимания каких-то невинных пролов и ткнул в них пальцем. Классовый геноцид.
Клайд сдвинул показатели камер на второстепенные мониторы и вызвал сводку новостей. Переполох в провинции Хэбей. Правительство США закрыло границы и объявило чрезвычайное положение. Цунами у берегов Ньюфаундленда. Экстремальные шторма. Изменение донного рельефа: нефтяной танкер налетел на скалы там, где их в помине не было. Находились и хорошие новости: одна из крупных повстанческих группировок объединенной Кореи, грозившая доставить и взорвать «грязную» бомбу в районе Сеула, исчезла без следа.
Земля превратилась в площадку для игры. В мозаику или в паззл, сложно сказать. Кто-то без всякой системы вынимал фрагменты поверхности, заменяя их чем-то другим. С неизвестной целью.
А Разлом оставался закрытым и мертвым.
За спиной зашумело, Клайд резко обернулся, но это был всего лишь Джек, появившийся из-за дверей, ведущих в турагентство. Встрепанный, свежий, как огурчик, хотя на его лице, обычно веселом, застыла озабоченность.
— Вот! — Не тратя время на приветствия, Джек вытащил из кармана непонятный прибор, разложил его: выдвинул экран, развернул пульт, — и протянул эту внушительную штуку Клайду. — Биосканер. Каждый раз, когда я буду входить в Хаб, проверяй меня тщательней тщательного. При любой сомнительной ерунде убей меня, выбрось наружу и запечатай Хаб.
Клайд вытаращил глаза. Инопланетный сканер оказался еще и адски тяжелым, и он перехватил его поудобнее.
— Что?..
— Что слышал, — перебил его Джек. — Видишь, тут он включается. Начинай с головы. Ты поймешь, как он работает.
Клайд повернул довольно кустарно приляпанный к пульту рубильник и навел прибор на Джека.
— Почему я, а не Энди? — спросил он, глядя на строку показателей внизу экрана: пульс, температура тела по неизвестной шкале, еще что-то… Поймет он, как же.
Джек солнечно улыбнулся, стоя перед ним наизготовку.
— Я тебе не нравлюсь, — не задумываясь, ответил он, — и ты не станешь колебаться.
Клайд оторвал взгляд от экрана. Джек смотрел прямо ему в глаза и все так же лучезарно улыбался.
— Ты считаешь, что я смогу пристрелить тебя просто так, ага?
Злость нарастала постепенно, исподволь, сочилась по капле, как вода из протекающей трубы. Сканер выдавал новые и новые порции данных под медицинскими картинками костей и внутренностей в разрезе. Строчки ползли торопливо, пытаясь удрать с экрана.
Джек покачал головой.
— Нет. Но Энди точно не сможет.
— Он коп. Его тренировали стрелять в людей.
В ботинках Джека прятались обычные ноги. Наверное, доктор Эдди назвал бы все кости в его ступнях правильно. Клайду было плевать.
Джек перестал улыбаться.
— Мы слишком давно знакомы и работаем вместе. Энди, — с нажимом произнес он, — меня знает. Врачи не могут оперировать друзей и…
Клайд пожал плечами и повернул рубильник сканера. Ничего.
— Окей. Ты чист. Чего мне стоит ожидать, бомбу?
— Бомбу, жучки, что угодно, — быстро ответил Джек. Он ввел комбинацию, и круглая, тяжелая дверь, ведущая в основные помещения Хаба, откатилась в сторону. — Ты видел новости? Это, конечно, не так зрелищно, как говорящие хором дети, но от правительства можно ожидать чего угодно.
Он кивнул, приглашая идти следом, и пошагал по коридору. Проглотив вопрос про кофе, Клайд поспешил за Джеком.
— Что ты знаешь про Комитет? — спросил, не оборачиваясь, Джек.
Клайд нахмурился. Раньше можно было бы спросить мистера Смита, и он рассказал бы гораздо больше, чем стоило ожидать, но после смерти Сары Джейн мистера Смита забрал ЮНИТ; компьютеры же Торчвуда были обычными машинами, без намека на ИИ, даже прогностический модуль, построенный неизвестным компьютерным гением.
Но что-то о Комитете Клайд все-таки слышал. Как минимум вчера.
— Это инопланетная организация, пытающаяся контролировать Землю? — уточнил он и, кажется, попал в цель. Джек кивнул и остановился, повернувшись к Клайду лицом, прямо у лестницы, ведущей в главный зал. Он казался спокойным, но пальцы сжались на поручне перил до белизны крепко.
— Обеспечь запись в конференц-зале и подготовь короткий синопсис по Комитету, — сказал он. — Мы ждем делегацию. Их главному — кофе со сливками и сахаром, остальным подай черный. Они оценят. — Джек коротко рассмеялся и побежал вниз. Зал пустовал: Энди, наверное, спал где-нибудь, в одном из подсобных помещений. Или уехал по делам.
Сладкий кофе со сливками и черный. На сколько человек? Джек не сказал, но эспрессо заварить нетрудно. Сложнее будет с Комитетом… что можно упоминать? Уровень секретности?
Клайд уже собирался спросить об этом склонившегося над модулем Джека, но в тот момент раздался знакомый и тревожащий звук. Нежный стон. Песни несуществующих китов.
Джек вскинулся и завертел головой. Он тоже услышал и, кроме того, наверняка знал, что этот звук означает, в отличие от Клайда.
— Кофе, — сказал он, глядя в сторону. — Один со сливками, и… четыре черных.
Из-под галереи вышел человек в черном костюме. Редкие рыжеватые волосы, широкоплечий. Не тот, который таинственно появился в доме Крайчека и в Хабе ночью, хотя сверху Клайд мог видеть только его макушку.
— Ну привет, — сказал, широко и, кажется, счастливо улыбаясь, Джек. — Решил все-таки познакомить меня с семьей?
В зал вышли, как и стоило догадаться, еще четверо — трое женщин и один парень, тощий и совсем молодой, младше Клайда. Одна из женщин подняла голову, осматриваясь, и Клайд встретился взглядом со старой знакомой.
— Мария! — радостно воскликнул он.
Остальные тоже подняли головы, а Мария помахала ему. Вот, кстати, обувь! Но нет, никаких «лодочек» и узких юбок. На ней были «оксфорды» без каблуков и вполне удобный брючный костюм, черный, как китайская тушь.
— Привет, Клайд! — отозвалась она. — Зови меня «агент Эм», чтобы не нарушать протокол.
Джек бросил на Клайда выразительный взгляд и произнес, обращаясь к незнакомому агенту:
— Тут ведь все свои, правильно?
Вместо ответа агент поправил браслет часов. Его рыжеватые волосы исчезли, голова стала раза в два больше, и по пропорциям агент напоминал теперь персонажей «Алисы», нарисованных Тенниелом. Череп исчез вместе с волосами. Нет, не исчез: открытый мозг охватывали «ребра жесткости», края позвонков торчали из потемневшей кожи на затылке, а там, где у обычных людей находились уши, дрожали толстые щупальца.
Как в плохом аниме, агент превратился в монстра с тентаклями, но Клайд не испугался и даже не особенно удивился. Слишком много всего сразу. Эмоции погасли, как будто включился предохранитель и заблокировал их, чтобы не случилось замыкания. Но агент… Клайд не мог отвести глаз от блестящего, словно лакированного мозга и от щупалец. Вот он, классический инопланетный злодей! Таких, кажется, никто не рисовал. А какое у него лицо? Черепаший клюв, огромные черные глаза? Если агент поднимет голову…
— Клайд! — Джек вывел его из задумчивости. — Кофе. Синопсис можешь не делать. Идемте, я проведу вас в конференц-зал.
Четверо — женщины и злодей — направились за Джеком, парень же подошел к модулю и с интересом уставился в экран. Его длинные светлые дреды казались еще одной версией щупалец. Кто знает, может, под этой личиной тоже скрывался инопланетянин с тентаклями? Клайд, не отрываясь, смотрел на него, и парень поднял голову.
Глаза у него были пронзительно-серые. Светлые. В белых ресницах. Такого цвета трудно добиться без графического редактора, почти невозможно.
Клайд шагнул назад, развернулся и поспешил обратно, к своему посту. Он не мог понять, что именно его так напрягло, и злился на себя еще сильнее. Подумаешь, инопланетяне. Подумаешь, Люди в черном. Доктор Эдди и тот интереснее, чем американские конкуренты. Включив запись в конференц-зале (запись с камер и без того велась постоянно, но так будет выше разрешение плюс появится звук), Клайд подошел к кофемашине. Сливки и сахар; может, подать сливочник отдельно? Черт, как же раздражала необходимость изображать Дживса в этом полном Вустерами подвале! Клайд раздраженно отмерил кофе для эспрессо, вставил шайбу в паз и включил заваривание. Сейчас опять завоняет, куда деваться.
Заварив все-таки латте, Клайд поставил чашки на поднос и отправился в конференц-зал.
— …молчит, — сказал Джек, сидевший во главе стола, хоть и не с той стороны, где обычно, и обернулся на звук открывшейся двери. — Знакомьтесь, это Клайд Лэнгер, наш офис-менеджер и логистик.
Все сидевшие за столом как по команде повернулись к нему. У «злодея», который сидел напротив Джека, не оказалось черепашьего клюва. Носа, кстати, тоже, и глаз был только один. Энди, старательно сдерживая зевоту, устроился на стуле рядом с Джеком. Ага, значит, останется без кофе.
Клайд расставил чашки по столу, стараясь не расплескать, и пошел к выходу. Наверняка его тут не ждали. Все самое интересное предназначалось не ему. Это не беготня за уивилами и не составление маршрутов. И не пицца. Зачем Клайд? Клайд не нужен.
— Останься, — сказал Джек ему в спину. — Совещание общее.
Клайд замер и сел на первый подвернувшийся стул у стены.
— В моем распоряжении есть человек, который может с ним связаться по своим каналам. Не сам, через посредника. — Одноглазый инопланетянин вытащил из лежавшей перед ним папки фотографию и толкнул ее на середину стола. Черно-белую. Джек придвинул ее к себе. Клайд не мог разглядеть, что на ней, хоть и приподнялся, чтобы было лучше видно. Какие-то люди, вроде бы.
— А тебе он не отвечает? — спросил он. — Обижается?
Щупальца на голове инопланетянина дернулись, и тот сухо ответил:
— Не отвечает.
— Думаете, в ситуации может быть виноват наш спонсор? — спросила одна из женщин, светловолосая и миловидная, с очень «американским» маленьким носиком и открытой улыбкой. Черт, неужели и она — монстр с тентаклями? Нет, вряд ли. С ними ведь Мария, она-то настоящая.
Джек пожал плечами.
— Я не могу отвечать за поведение его прошлых воплощений, — сказал инопланетянин. — Но не думаю, что он затеял такое, даже из мести. Он слишком привязан к этому месту и к этой эпохе. Наше экспертное мнение: это энергетические сверхсущности. Стражи, как их еще называют.
Парень в дредах смотрел в потолок, словно вся ситуация казалась ему до смерти унылой. Клайд только сейчас заметил, что он единственный не носил черного костюма. На нем была надета мятая хламида, по цвету точь-в-точь как робы уивилов, и светлые джинсы.
— Мы проводим анализ ситуации и ищем закономерности в подмене, — сказала третья, самая взрослая из женщин, коротко стриженная и бледная. — Но пока не можем найти. Схемы совершенно хаотичны. Наш аналитик считает, что никакой закономерности попросту нет.
— Это совершенно очевидно, — вставил парень с дредами. Видимо, он и был аналитиком. Привилегии специалиста, все такое. Можно без дресс-кода и в кедах.
— Вы просто не умеете мыслить нелинейно, — довольно улыбаясь, сообщил Джек. Кажется, он метил своей колкостью в одноглазого — и попал: тот зашевелил щупальцами и упрямо вздернул острый подбородок. Подбородок! Клайд замер. Это же тот самый агент, которого он уже видел. Наверное, у него целый набор внешностей, на каждый день недели новый. Это совершенно точно можно было вставить в комикс, но, наверное, в другой. Слишком много пассионариев для одного сюжета. Как же Крайчек называл этого агента? Буддистское что-то… Сиддхартха?
— Перебираете все варианты, но здесь нужен не анализ, а синтез. Консерваторы и формалисты, почти как ваши прародители, — добавил Джек, не сводя глаз с… блин, да как же его?
— Эй, полегче! — возмутилась Мария. — Закономерность есть: из всех вариантов в конкретной местности исчезают наименее населенные места.
— Это всего лишь догадки, мистер Харкнесс, — сказала старшая, — и мы не можем доказать, что критерий именно такой.
А ведь Мария права. Клайд переплел пальцы и наклонился вперед. Мария — умница, она почти никогда не ошибалась. Даже в Кардиффе исчезло здание, в котором никого никогда не бывает, закрытое на реконструкцию много лет назад. В Китае, в одной из самых густонаселенных провинций пропал завод — причем ночью, вероятно, в пересменку. Если проверить все… но как проверишь? Это происходило постоянно. Может, в следующий раз исчезнет место, где находится Хаб? Их всего трое… четверо, если считать Крайчека.
— Мы должны выработать общую линию поведения, — мрачно произнес их главный. Его лицо завораживающе походило на человеческое, даже с учетом одного глаза и щупалец. Нет, злодей из него не выйдет, как бы ни хотелось использовать такую классную фактуру. Он искренне переживал, и это было ясно — даже с непривычной мимикой. — Правительство страны, в которой базируется наш главный штаб, закрыло границы, и мы не будем этому препятствовать. Наоборот, мы лоббировали это ограничение. Земля на данный момент закрыта для посещения, и мы рекомендуем вам… — Одноглазый раздвинул тонкие губы в улыбке. — Впрочем, вы и так отстреливаете всех, кто к вам попадает.
— Мне так не хватало твоего сарказма, Гаутама, — парировал Джек и наклонил голову. Выглядело… кокетливо, впрочем, от Джека всего можно ожидать, даже флирта с представителем ЛвЧ.
И точно, его имя Гаутама. Агент Гаутама, инопланетянин с тентаклями? Потрясающая ирония.
Неожиданно вклинился Энди:
— Кого это вы только что упоминали? И почему нам понадобится именно он, а не Доктор?
На лицах гостей застыло одинаково непроницаемое выражение. Только Мария бросила на Клайда быстрый взгляд через плечо и коротко улыбнулась. Клайд подмигнул ей.
Но Джек медленно покачал головой.
— Нет, Доктора звать нельзя. Не имеет смысла. Он опоздает, как минимум. Как максимум… — Он осекся, рассмеялся и хлопнул ладонью по столу. — Что будем делать с ЮНИТ?
— Стоп! — сказал парень в дредах, выпрямился и, медленно повернув голову, уставился на Клайда. — Пока вы тут разбираете чрезвычайно важные проблемы, мне нужно решить совсем небольшую. Ты — тот самый Клайд Лэнгер, который сотрудничал с Сарой Джейн Смит?
Джек одобрительно прикрыл веки. Как будто Клайд ждал его позволения!
— Да, это я, — твердо ответил он.
— Тогда именно ты мне и понадобишься, — продолжил парень и, неловко оттолкнувшись от стола ладонями, встал.
— Иди, — разрешил Джек, но Клайд уже повернулся к нему спиной. Парень вышел следом, прикрыл дверь и остановился, внимательно его разглядывая. На этот раз его взгляд не напрягал так сильно, хотя и казался не слишком… нормальным. Привычным. Странно: в парне не скрывалось ничего сверхъестественного — обычное лицо, симпатичное, но не красивое: пухлые капризные губы, светлые брови, веснушки на прямом носу. Такие лица тоже сложно рисовать — слишком соблазнительно скатиться в банальность.
— Где Зак? — спросил парень, и Клайд растерялся. Зак? Какой еще Зак?..
— Он у вас еще работает? Работал? Судя по временному промежутку, должен, — продолжил парень.
Вот блин! Это же доктор Кости! Его звали Закарией.
— Работает… э-э-э… сейчас его нет. Не знаю, где он, — ответил Клайд.
— Ладно. Значит, я не ошибся периодом.
Клайд поднял брови, но ничего не сказал. Гости из ЛвЧ, один страннее другого.
— И мой прогностический модуль все еще действует! — продолжил парень и неожиданно захихикал тонким голосом. — Я был уверен, что вы сломаете его в первые же месяцы.
— Ты работал на Торчвуд! — воскликнул Клайд. — А теперь переметнулся к ним? Там что, настолько больше платят?
Парень обдал его концентрированным высокомерием. Надменность у него получилась великолепно, невзирая даже на одежду с бору по сосенке.
— Я независимый специалист. Это мой личный выбор. У меня есть свобода выбора, и я ею пользуюсь, — сообщил он.
— Безмерно рад за тебя. Так чего ты хотел вообще?
Парень отбросил упавшие на лицо дреды и, опершись спиной о стену, скрестил руки на груди.
— Сара Джейн Смит использовала ИИ инопланетного происхождения и собаку-робота.
Клайд медленно кивнул. Это был не вопрос.
— ИИ был передан в собственность межправительственной земной организации ЮНИТ.
— Ага.
— Собака-робот. Где теперь находится собака-робот?
Клайд хотел ответить «Не знаю», но осекся. Во взгляде аналитика можно было заморозить индейку. Как в жидком азоте. И выражение его лица… Оно было таким…
Нечеловеческим.
— Сними свою маску, тогда скажу, — буркнул Клайд.
— У меня нет маски, — без улыбки ответил парень. — Это настоящее тело. Настоящее лицо.
— Но ты не человек.
— Конечно, нет.
Клайд выдохнул. Значит, не показалось.
— Зачем тебе К-9?
Инопланетный парень смотрел на него немигающим взглядом.
— Ты можешь сам сделать выводы. Мне незачем объяснять тебе очевидные вещи.
— База данных, — предположил Клайд, не задумываясь. — И, раз уж мы не можем привлекать Доктора… почему, кстати, ваши так против?
— Этот вопрос задает мне человек, работающий в организации, основной целью которой было найти и обезвредить Доктора, — насмешливо отозвался парень, оттолкнулся от стены и встал ровно. — Люди в черном тоже считают Доктора угрозой. Его можно использовать для решения проблем, но некоторые он только усугубит. Например, ту, с которой мы столкнулись. Так ты знаешь, где собака?
Клайд прикусил нижнюю губу, но тут же отпустил, боясь, что это покажется ребячеством. Нет, правда, как он забыл про К-9? Это же идеально! Мистер Смит может дать совет, найти информацию, взломать сеть, но на все это способен и К-9, который, к тому же, мобилен! Ему известно то, чего не знает ни один компьютер на Земле, если не считать парочки инопланетных.
— Я сам заберу К-9 оттуда, где он находится, — твердо ответил Клайд. К-9 был у Люка, когда тот отправился на учебу, наверняка и сейчас при нем, где бы тот ни находился. Люк поймет и поможет, если что. Это был долгожданный повод встретиться, который не выпадал уже десяток лет.
Его собеседник криво усмехнулся и развел руками.
— Ты не сможешь этого сделать, — ответил он. — По моим данным, Люк Смит вернул оригинальную собаку Саре Джейн прямо перед ее смертью. Собака спрятана… кажется, там фигурировала черная дыра?
Раздражение колюче плеснуло в лицо.
— Раз ты так хорошо знаешь, где К-9, почему сам не заберешь его?
— Потому что собака мне не принадлежит, — просто ответил парень.
Остро захотелось вернуться в мир комиксов и издательств. К черту Торчвуд и все эти подковерные сложности! Но сейчас нужно было решать, что ответить, а этот инопланетный тип вроде бы честен.
В конце концов, Клайду не привыкать общаться с инопланетными гениями. Хотя Люк так сильно не выделывался, конечно, но, может, получится наставить и этого выпендрежника на путь истинный?
— Это в ее доме, — сказал Клайд. — На чердаке. Но я не могу все бросить и поехать прямо сейчас за К-9 в Лондон.
— Проверь. Позвони Джеку. Он разрешит, — с железобетонной уверенностью заявил его собеседник. Он даже пошел по коридору, направляясь, видимо, к выходу, но Клайд не стал за ним идти. Он снял с руки коммуникатор, развернул его и набрал Джека. Действительно, проверить не помешает.
— Алло. Джек? Этот тип с дредами хочет, чтобы я поехал с ним в Лондон. Немедленно. Думаю, это не обсуждается?
Из динамика доносились голоса. Потом послышался вздох.
— Езжай с ним, если он так хочет, — сказал Джек и положил трубку.
Клайд свернул комм на запястье. Парень стоял в конце коридора. Его улыбку можно было бы принять за гримасу, но он честно старался. Наверное, у его расы не было понятия об улыбке. Странно, но гораздо более инопланетно выглядящий Гаутама казался куда человечней.
Клайд не торопясь пошагал вперед.
— Джек разрешил, — бросил он.
— Конечно.
— Ты знаешь, где припаркованы внедорожники?
— Знаю.
— Тогда идем.
До парковки они шли молча. Клайд исподволь разглядывал своего спутника, пытаясь понять, чего от него ожидать. Он походил на клишированного компьютерщика, но выглядел слишком аккуратным для этого типажа. И эмблема на его халате — потому что хламида была именно лабораторным халатом, — казалась очень знакомой. Где-то Клайд ее видел, и совсем недавно. Нет, конечно, сложно не знать витрувианского человека, но…
А еще на руке у инопланетного гения обнаружился такой же браслет-компьютер, как и у Джека. И он открыл джип раньше, чем успел Клайд, сел за руль и завел мотор — с помощью этого прибора.
Клайд забрался на пассажирское сиденье.
— Ты ведь даже не представился. Как мне тебя называть? Агент… какая буква?
Парень посмотрел на Клайда через зеркало заднего вида и ничего не ответил. Он тронулся с места и поехал вперед, медленно, но совершенно неотвратимо набирая скорость. Вырулив с парковки, тяжелый внедорожник взревел и понесся по узкой дороге вдоль залива.
На комм, звякнув, упало сообщение. Писал Джек.
«Не давай ему садиться за руль!»
— Поздно, — пробормотал Клайд, цепляясь за ручку двери. — Что, раньше нельзя было предупредить?
— Каан. Так меня зовут. Пристегнись, — ответил наконец парень.
Им вслед кто-то истошно засигналил.
***
— Я — доктор Дженкинс, это мой ассистент, мистер Лэнгер, — с потрясающим апломбом заявил Каан. Клайд сдержал улыбку. Кого-то, наверное, этот до чертиков высокомерный и плохо социализированный тип раздражал, но ему было только забавно следить за ним.
Человек, который жил сейчас в доме Сары Джейн, мнения Клайда явно не разделял. Он разглядывал Каана с неприкрытым подозрением.
— На чердаке вашего дома могла находиться лаборатория, в которой, по нашим предполагаемым данным, проводились исследования изотопов радиоактивных веществ. Мы представляем Комиссию по борьбе за здоровье нации и собираемся провести ряд замеров, чтобы удостовериться…
— Это все, без сомнения, очень интересно, — не выдержал новый жилец, скривив длинное, лошадиное лицо в гримасе, — но, кажется, вы мне лапшу на уши вешаете!
Он хлопнул дверью. Каан неопределенно пошевелил светлыми бровями.
— Ты хочешь удивиться или нахмуриться? — спросил его Клайд, и Каан сразу нацепил безразличную маску. Тогда Клайд громко, так, чтобы слышал тот тип за дверью, заявил: — Пойдемте, профессор! Думаю, если бы в его доме и была лаборатория с полонием, он уже давным-давно бы сдох, совсем как тот русский.
Каан, может, и не умел показывать, что именно чувствует, но пас поймал моментально.
— Это не доказано, мистер Лэнгер! Этот человек мог подвергнуться радиации в малых дозах и недостаточно долго. Тогда симптомы будут развиваться постепенно: выпадение волос, снижение общего иммунитета, в перспективе — патологический рост клеток…
На клетках жилец не выдержал. Дверь скрипнула, открываясь.
— У меня выпадают волосы, — мрачно сообщил он. — За последний год куча повылезала. Вот, видите? А раньше я был кудрявым… — Он смерил их еще одним подозрительным взглядом, но, смягчившись, шагнул назад, придерживая дверь. — Заходите. Если это недолго, и…
— Недолго. — Каан что-то набрал на своем браслете, из него вырвался золотистый луч, который над его головой вдруг распахнулся, как открытый зонт, и окутал их обоих сиянием. — Защитное поле рассчитано только на двоих! Оставайтесь внизу.
В доме, конечно, все давно выглядело по-другому. Клайд думал, что ощутит ностальгию по этому месту, и действительно почувствовал ее — там, снаружи, — но здесь она незаметно прошла, словно боль, когда ударишься пальцем ноги о что-то твердое. Другие обои, другая мебель, картины, цвета… Каан пошагал по лестнице наверх, и пришлось поторопиться, чтобы не вылететь из светового кокона.
Хозяин смотрел на них снизу вверх перепуганными глазами.
— Что это такое? — шепотом спросил Клайд. На верхней площадке Каан остановился, и ему пришлось вести его дальше, к лестнице на чердак. — Ну, этот луч и остальное.
— Осветительный прибор, — коротко ответил Каан.
Межпланетный фонарик, как он сразу не догадался.
Чердак новый хозяин тоже переделал. Там теперь была музыкальная студия с кучей виниловых пластинок и старым проигрывателем — классная, наверное, но Клайд, мучительно пытаясь вспомнить, как все выглядело здесь прежде, почти не впечатлился.
— Где находится вход во внутреннее пространство с черной дырой? — спросил Каан, выводя Клайда из задумчивости. Где же была та панель? Она напоминала встроенный шкафчик, но теперь на ее месте…
Висела замазанная краской картина! Она не слишком вписывалась в интерьер — наверное, хозяин отчаялся ее снять и попросту закрасил, тоже хороший вариант, — так что, скорее всего, вход находился именно за ней. Но как его открыть?
— Вон там, — сказал Клайд, указывая на картину.
— Открой его!
— А сам почему не откроешь? Боишься? — больше желая подколоть, чем реально опасаясь трогать рамку, спросил Клайд, но Каан, как и стоило догадаться, юмора не понял.
— Страх — естественное чувство, и не стоит его осуждать, — надменно ответил он, — но я не боюсь. Вероятнее всего, ты сможешь разблокировать этот вход, а я нет.
Клайд, хмыкнув, подошел к тому месту, где висела «картина», и, протянув руку, дернул за рамку. Он был совсем не так уверен, что ему это удастся.
Но рамка коротко загудела и, отделившись от стены, открылась.
— А, так я был нужен тебе, только чтобы поработать швейцаром? — спросил Клайд, заглядывая внутрь. Там, купаясь в красноватых лучах окружающего дыру вещества, плавал К-9.
Черт, К-9! Совсем как раньше!
Клайд широко улыбнулся и помахал ему.
— Приветствую, хозяин! — послышался механический голос, К-9 завертел ушами-антеннами и завилял тонким металлическим хвостом.
— Прикажи ему покинуть пространство, — произнес за спиной Каан.
— Окей, К-9, вылезай оттуда, — сказал Клайд.
— Черная дыра снова нестабильна. Хозяйка приказала удерживать равновесие системы…
— Я стабилизирую. Я подготовлен, — вмешался Каан.
Интересно, как он это сделает? Клайд позвал бы сейчас К-9 даже из чистого любопытства.
— Бросай это дело и иди сюда.
— Повинуюсь, хозяин! — ответил К-9 и, снявшись с места, понесся к Клайду, и тот едва успел отпрыгнуть с его пути. К-9 опустился на пол, снова повращал ушами и сказал: — Пространство покинуто. Подтверждаю.
Каан подошел к открытому люку, заглянул внутрь, потом отпрянул и захлопнул его. Клайд даже понять не успел, что он там сделал.
— Все. Дыра теперь стабильна. — Каан уставился на К-9 с нечитаемым выражением. Кажется, это был интерес. — Можно, я взгляну на его схемы?
В Клайде неожиданно проснулась подозрительность.
— Зачем?
— Эту кибернетическую собаку модифицировал Доктор. Это… любопытно. Я не причиню ей вреда. Она разумна.
— Он.
— Пол не имеет значения, — изобразив улыбку, ответил Каан, и только спустя пару секунд Клайд понял, что тот шутит.
— Ха! Окей. К-9, разреши ему посмотреть твои схемы.
— Подтверждаю, — не слишком уверенно ответил тот.
Каан тут же сел, скрестив ноги, рядом с ним, протянул обе руки и быстро нажал что-то на спине. С негромким жужжанием выдвинулись две емкости, заполненные проводами и платами, и Каан с жадностью, словно Скрудж в сундук с деньгами, запустил в них пальцы. Клайд открыл рот, чтобы возмутиться, но тут хлопнула чердачная дверь.
— Так и знал, что это туфта! — возмущенно выкрикнул хозяин дома. — Про радиацию и полоний! Что вы тут делаете? Где это ваше защитное поле?
Фонарик, оказывается, давно погас.
— Сканируем, — строго ответил Каан, поднялся с пола и хлопнул К-9 по спине, уже целой и невредимой. — Но пока не обнаружили никаких остаточных следов радиации. Если вам что-либо покажется странным, сообщайте, но нам кажется, что лаборатория была не здесь. Следуй за мной, К-9. И ты, Лэнгер.
— Слушаюсь, хозяин! — ответил К-9. Клайд, уже не сдерживаясь, рассмеялся и повторил тоненьким голосом:
— Слушаюсь, хозяин!
— Выметайтесь из моего дома! — взревел жилец. — Не хватало еще ворюг в довесок к дурацкому мозаичному армагеддону! Если что-нибудь пропадет, я заявлю…
Но Клайд уже сбегал по лестнице за Кааном.
— Знаешь, а это было весело! — заявил он уже на улице, когда разъяренный хозяин запер за ними дверь и, кажется, начал набирать полицию. — Жаль, что ты больше не работаешь в Торчвуде. Энди унылый трус, а Джек попросту опасен.
Каан, не глядя на него и не сбавляя шага, покачал головой. К-9 плелся за ним как привязанный.
— Твой интеллектуальный уровень слишком низок для того, чтобы поддерживать общение. Моя работа в Торчвуде ничего бы для тебя не изменила.
— Сам дурак, — моментально ответил Клайд. — Зачем ты перепрограммировал К-9? Мог бы просто попросить.
— Ты бы не разрешил. Я просчитал ситуацию.
— К-9! Ты будешь исполнять мои команды?
— Подтверждаю!
Клайд выдохнул. Уже лучше. Он открыл заднюю дверь внедорожника.
— Залезай тогда.
Пока К-9 поднимался на магнитной подушке, Клайд еще раз взглянул на своего неожиданного спутника. Тот стоял неровно, скособочившись, как подросток, у водительской двери.
— Мы еще поглядим, у кого какой уровень, — сказал ему Клайд. — И я от тебя не отлипну теперь. Зачем ты присылал профессору кости? И чьи они вообще?
— Тише едешь… нет, — ответил Каан, — много будешь знать — скоро состаришься. Это правильная поговорка.
Таежная тропа неожиданно вывела к опушке, заросшей кустарником и хвощом, заметенной снегом по крышу. За ней ровная площадка — гладкая скала обрывается пропастью. Надпространстенная граница, упорядоченный Космос — и безумный Хаос. Где-то внизу ревет огненная река Смородина, языки пламени бросают отсветы на легендарный Калинов Мост.
Избушка выныривает из сугробов, четко, как на плацу разворачивается к тайге задом, к мосту передом, замирает.
— Никого нет! Где же Михайлов? — переживает Мишутка.
Михалыч улыбается:
— Замаскировался, видать. Молодец парень, так спрятать стрелковую роту даже я не смог бы. А, вот, видимо, и он.
С небольшого холма на правом фланге быстро спускалась какая-то тень. Только у самого входа в избушку стало ясно, что это медведь в черном бушлате, на лыжах. Короткий стук в дверь — и вот уже перед ротмистром навытяжку стоит офицер в зеленой фуражке, чуть старше Мишутки, но шкура наполовину седая. Козыряет:
— Лейтенант Михайлов! Товарищ штаб-ротмистр, для меня честь служить под вашим началом!
Командир прикладывает ладонь к шлему, прячет улыбку под маской недовольства:
— Отставить, лейтенант. Вольно, садитесь. Доложите обстановку.
Лейтенант устало валится на стул, наливает себе кофе. Не до условностей:
— Товарищ штаб-ротмистр, обстановка полный швах у нас, если честно. На вас одна надежда. Рота вторую неделю сдерживает провокации противника… — залпом выпивает горяченный кофе, морщится: — Да какая рота! Неполный взвод остался, два пулемета исправных, двадцать восемь бойцов всего на ногах держится. Вот наши позиции, — он достал планшет, открыл карту, начал пояснять: — Вот здесь овражек под снегом, вот тут гряда камней…
— Я, лейтенант, тут служил, когда вы еще пешком под стол ходили, — перебивает Михалыч. — Времени мало. Вот смотрите, сейчас пошлете пять команд по два человека отрыть полуокопы для избы здесь, здесь, — он водил по карте когтем, Мишутка параллельно делал пометки на копии карты, загруженной в память избушки, выставлял ярлыки. В бою каждая секунда на счету, отдать команду на перемещение можно будет, просто ткнув в карту.
— Отлично, Иван Михайлович, — лейтенант оттаял и начал немного угловато улыбаться. — А когда подойдут остальные?
— Кто остальные? — удивился командир.
— Ну, ваша рота. Сколько изб вы привели? Десять?
Михалыч грустно покачал головой.
— Восемь? Семь? Тоже неплохо.
Потапыч грустно вздохнул.
— Что, всего один взвод? Четыре? Три?
Мишутка не выдержал, хохотнул со взвизгом.
— Ничего смешного не вижу, корнет! — взвился Михайлов. — Вы что, одну избу всего привели, товарищ штаб-ротмистр?
— Все, чем могу, — коротко бросил тот. — Но вы не расстраивайтесь, лейтенант. Знаете, как называют меня жукоглазы?
— Снежный лев, товарищ штаб-ротмистр.
— А знаете почему?
— Никак нет.
— Так вот, лейтенант, скоро узнаете. А теперь главное — у вас рация исправна?
— К сожалению, нет. Ни раций, ни радистов не осталось.
— Тогда для оперативной связи возьмите радиошлем. У нас как раз один лишний. — И Михалыч выразительно посмотрел на корнета, успевшего надеть летный шлем, надвинуть авиационные очки поверх своих и повязать шарф поверх бушлата. — Наши орлы вон как летают.
Лейтенант молча снял зеленую фуражку, бережно положил ее на печку и покосился на Мишутку. Мишутка лихо козырнул. Лейтенант фыркнул.
— А теперь, товарищи, главное. Через полчаса начнется артобстрел. Ровно с половины двенадцатого до полуночи наши гвардейские ледометы будут утюжить территорию противника. Это даст нам преимущество — и психологическое, и фактическое. Но снарядов мало, снарядов не завезли почти. Поэтому можно будет до рассвета воспользоваться их поддержкой еще только раз. Решение о том, когда и куда — принимаю лично я, если меня не будет — корнет, вы. Если вас не будет — вы, лейтенант. Но между нами, имей ввиду, корнет — если тебя не станет, я тебя на том свете кроссами замордую так, что воскреснешь. Нет у тебя права сегодня погибать, понял-нет?
— Так точно, товарищ командир.
— Отлично. Всем выполнять. Через пятнадцать минут начнется.
Атака гвардейских ледометов страшна даже по нашу сторону надпространственной границы. Тонны льда, разлетаясь на миллиарды блестящих осколков, сметают все — людей, зверей, нелюдей, технику, здания и сооружения. Проваливаясь же через зыбкую границу хаоса и гармонии, они порождают дичайшие завихрения энтропии.
Слушая безумную канонаду, экипаж избушки улыбался: «Так им, сволочам!». Но полчаса пролетели быстро, и тишина резанула перепонки. Полная, абсолютная, потусторонняя тишина.
Предательски мелькнула надежда: «А вдруг не поползут?». Действительно, враг не мог не понять, что его замысел раскрыт, что его ждут, к его встрече готовы. Вдруг, отменят?
Нет.
Из пыльного марева появился на мосту один слизень. Второй. Третий. Расчеты на их спинах готовили камнеметы и кислотные пушки. Только тихое шуршание от моста. Стрелки Михайлова не торопятся, подпускают тварей поближе. Каждый выстрел, каждый ледяной патрон дорог, сектора давно пристреляны.
Вот уже десяток слизней выплыло из приграничного облака. Жукоглазы тоже не спешат открывать огонь, они осторожничают, они ждут, что приграничники раскроют позиции, чтобы бить наверняка. Своих они не жалеют — десятком слизней с экипажами больше, десятком меньше, кто их считает.
Михайлов не дает команды открывать огонь, ждет. Штаб-ротмистр бережно откладывает трубку, спокойно кивает:
— Вжарь им, Мишутка. На полную.
У корнета в голове мелькает наивно-детское: «Ну, понеслась!».
Когти пробегают по клавиатуре, избушка сотрясается. Главный калибр выбрасывает очередь из десяти ледовых болванок, боковые картечницы шпилят шрапнелью. Выползших на мост первыми тварей просто сметает в огненные потоки Смородины, вминает в марево надпространственного барьера, рвет на мелкие куски. Избушка гудит, специальный механизм набирает снег, прессует, восстанавливает боекомплект.
— Уходим влево, — командует Михалыч.
Послушная мишуткиному прикосновению, Матрена поднимается, занимает свежевырытый полуокоп. Вовремя. Со стороны хаоса проливается огненный дождь в попытке сходу накрыть позицию. Не попадают — хорошо, можно будет вернуться.
Снова огонь. Лед против пламени, кислота против серных гранат, заработали пылегазометы на флангах — пока ветер в сторону противника, надо пользоваться преимуществами.
Жукоглазы прут толпой, слизни с расчетами кислометчиков, легкая пехота в хитиновой броне, стрекозы вьются поверх схватки, высматривают позиции, корректируют огонь.
Изба перемещается от одного окопа к другому, ведет огонь «с ходу», она и на левом фланге, и вот — уже на правом, а вот — прикрывает центр.
Михайлов охрипшим голосом орет в шлемофон:
— Вы одни как целый взвод, нет, рота!
Разрыв. Рация молчит.
— Лейтенант! Лейтенант, твою двадцать, отвечай, — горячится Потапыч.
— Лейтенант Михайлов контужен, старший сержант Егоров команду принял, — хрипит шлемофон.
— Жив будет, не помрет, — цедит Михалыч, не отрываясь от экрана. — Мишутка, направо первый, по ходу жарь картечницами, к земле их прибей.
— Есть.
Замолчал пулемет на левом фланге, а через мост ползет и ползет черная хитиновая лента.
— Как же вы так, ребята, — устало шепчет мехвод.
Как бы в ответ — пулемет снова строчит, черная лента огрызается кислотой. Площадка перед мостом зелена от слизи, позиции приграничников черны от разрывов.
На правом фланге пулемет замолчал — и навсегда.
— Плохо. Эй, сержант, бойца в избу срочно. Да хоть какого, одну картечницу снимем, на фланг поставим, иначе хана.
— Лейтенант Михайлов команду принял!
— Живой, брат! Молодец, так держать!
Не понять, кто что кричит, где чьи фразы, команды. Экипаж действует, как единый организм. Как былинный ящер о трех головах.
Слева. Справа. По центру. Справа. По центру. Слева.
Черная лента продолжает змеиться, на площадке перед мостом под шквальным ледовым огнем строят укрепления. Нет возможности снести их. Нужно сдерживать прорыв, не пускать врага вплотную к позициям.
Вторая картечница снята, отправлена на фланг. Какой? Кто его уже разберет, где нужна — туда и отправлена. Мешанина из хитиновой крошки, ледяной шрапнели, покореженного металла, раненных и убитых.
На площадке растет укрепление, почти прикрыт врагами весь мост, первые жукоглазы добегают до окопов, плюются ядовитой слюной. Еще немного, и все.
— Михайлов, прикажи своим затаиться. Как, как — как в берлоге!
— База, база, я Снежный Лев, прием. Огонь на себя. Слышите, вызываю огонь на себя. Немедленно.
Мишутка не успевает еще осознать, что он услышал. Только мысль мелькает: «Света!» — и видится отчетливо, как вживую, спящая жена. А с ней — маленькое чудо — на руках пушистый комочек, доверчиво прильнул к материнской груди, блаженно улыбается. «За них, — успевает подумать корнет. — За них, и за всех остальных».
И небо, еще недавно черное, как смог из печной трубы, раскалывается, расцветает радугой. Тонны льда валятся, валятся, валятся сверху вниз, или снизу вверх, или справа, или слева — отовсюду. Мониторы слепнут, ледяные мембраны окон включают «черный режим» — полная непроницаемость.
Избушка вжимается в землю, мелко дрожит.
— Ничего, ничего, родная, — гладит бревенчатую стену Топтыгин. — Не из таких, четверть в кубе, выбирались. Не такие, корень их в синус, бомбежки выдерживали.
Страшный удар сверху. Стены шатаются, из печи вываливается несколько кирпичей.
Прямое попадание. Еще пара, и избу придется оставлять — даже надежная ледяная броня не может долго сопротивляться таким.
— Матрена, ты как, жива? — хрипит командир. Стряхивает побелку с бушлата.
Изба тихо квохчет.
— Жива, — докладывает Мишутка. — Но одна лапа повреждена серьезно, не знаю, сможет ли ходить.
— Сможет, — чеканит Потапыч. — Сможет, — как будто не командира и напарника, а самого себя и избу стремится уверить.
— Товарищ командир, сколько у нас времени? — лихорадит Мишутка.
— Минут десять есть, — смотрит на часы штаб-ротмистр. — А ты что это, вспотел что ли?
Спокойно развязывая шарф, корнет шепчет:
— Лучше сорок раз покрыться потом, чем один раз инеем.
Идет к крану, начинает цедить во фляжку. Не удерживается, делает несколько больших глотков.
— Отставить, корнет!
— Я для дела, товарищ командир, — оправдывается Мишутка. Снова удар в стены — но на этот раз не прямое попадание, просто рядом рвануло. — Хочу уродам сюрприз сделать.
Наполнены уже десять фляг, лежат на столе в ряд. Мишутка деловито режет белоснежный шарф на части, каждую заталкивает в горловину фляжки, прикручивает крышкой:
— На крайний случай.
Вот в руках его уже последний кусок шарфа, перед ним последняя фляга. На куске шелка видна вышивка золотом. Вздыхает еще раз:
— На крайний случай.
И как бы в ответ ему снова оглушительный, страшный удар в крышу. Прямое попадание.
Бросается к приборам:
— Матренушка, как ты, хорошая? Жива. Умница.
В ответ в избе светлеет. Ледяные мембраны снова проницаемы, за ними — ад. Черная обугленная поверхность, ни намека на снег. Пусто. Площадка перед мостом пуста, дрожит, переливается марево перехода.
— Михайлов, жив? — кричит в шлемофон Топтыгин.
— Лейтенант Михайлов убит. Сержант Егоров докладывает.
— Егоров, сколько вас осталось? Картечницы целы?
— Пятеро. Одна картечница на левом фланге.
— Двоих на правый фланг, одного к картечнице, сам держи центр, понял-нет?
— Так точно, товарищ штаб-ротмистр! Будем держать.
И опять из пыли и хаоса перехода возникают жукоглазы. На этот раз пускают первыми не слизней, а огромных бронированных многоногов. Неповоротливые, но непробиваемые — приближаются. Сколько их у противника? Насколько удалось истощить его силы? Осталось продержаться всего пару часов.
— Жарь, Мишутка. Главным калибром без остановки, пока всех не изведешь!
Когти летают по клавишам, изба сотрясается от выстрелов.
— Товарищ командир, снега не осталось, боекомплект не восстановим же.
— Покойникам боекомплект не нужен. Переходи к третьему полуокопу, он вроде цел еще.
Избушка медленно встает. Экипаж замирает, Топтыгин шепчет:
— Ну же, родная. Ну же, давай, ты можешь.
В ответ тихое захлебывающееся квохтанье. Медленно, но идет. Не прекращает огня.
Один бронированный многоног валится в Смородину. Второй прямым попаданием вмят в третьего, ядовитая слюна загорается, обоих разносит по всему мосту.
Следом за ними отправляются четвертый, пятый. Сколько же их?
— Боекомплект на исходе, что делать? — кричит корнет.
— Стрелять, — орет в ответ командир. — Продолжать огонь, стрелкам с ними не справиться.
— Михалыч, сзади! — кричит Топтыгин.
— Что сзади?
— Шум, деревья качаются. Может, наши?
— Не может быть. Нашим еще рано.
— Значит, твари в обход прошли? — предполагает мехвод.
— Могли. Ждем, что делать, — и в шлемофон: — Егоров, не спи, пехота пошла.
Застрочили картечницы и автоматы. Пехота в хитиновой броне залегла, из перехода показались еще два многонога.
— Огонь!
— Нечем, командир! Что делать?
— На таран пойдем. Давай полный разогрев включай до красного.
— Есть.
Из тайги, почти за их спинами, доносится надрывный рев. Деревья трещат. На поляну ломится явно что-то гигантское.
— Обошли, — обреченно махает лапой Топтыгин.
— Нет, — радостно вопит Мишутка. — Это снежок. Это Снежок же, смотри.
Точно. Огромные ели ломаются, как спички — и на поляну выходит он, любимец части, Снежок. Выросший до трехметрового роста, заматеревший, покрытый шрамами и следами обморожений — но он, Снежок. Подходит к избушке, ласково гладит ее маленькой передней лапкой. Та в ответ жалобно квохчет.
Грозный рык наполняет поляну, даже тонкое марево перехода вибрирует в такт ему.
Наклонив голову, Снежок гигантскими прыжками бежит на многоногов, те отплевываются. Он уворачивается от плевков, тяжелым хвостом бьет бронированные хитиновые бока. Челюсти с кинжалами зубов клацают, вырывают по два-три пехотинца.
Вот один многоног уже валится в пропасть, второй беспомощно сучит в воздухе чешуйчатыми лапками. Не может перевернуться.
Растекается ядовитая слюна.
— Уходи, Снежок! Уходиии! — кричит в мегафон командир.
Ящер оглядывается, прыгает назад. Взрыв. Бронированную пехоту размазывает по мосту, как тараканов. Гигантское белое пятно пошатывается. Падает. Поднимается.
— Живой! — вздыхает корнет.
— А то! — доволен командир. — Я же говорил, наш ящер. Приграничный. Ну что, жукоглазики, посмотрим теперь, чья возьмет?
И как бы в ответ ему из перехода бросается живой поток. Это не бронированная пехота, не многоноги, не слизни. Это просто черная хитиновая лента, сплошные челюсти, ядовитые жвалы, острые, как стальные ножи, лапы.
— Огонь со всех орудий! — кричит командир. — Держать позиции!
Но позиций больше нет. Есть несколько островков сопротивления. Справа строчит еще картечница, по центру отбивается Егоров, слева трехметроворостой смертью стоит Снежок, рвет на части, кромсает, бьет хвостом.
Враг снова строит укрепления у моста, прицельно стреляет кислотой по избе. Ледяная броня шипит, начинает плавиться.
— Командир, котел поврежден!
— Держать пар, огонь из всех орудий, я сказал!
— Командир, надо уходить, — кричит Мишутка. Из-под очков катятся слезы, собирает фляжки со стола. — надо уходить, командир, сейчас рванет.
— Всем уходить, первым корнет, затем Потапыч, последний я.
— Михалыч, иди, ты там нужнее, — протестует мехвод.
— Я приказал! — рычит штаб-ротмистр, выталкивает наружу Мишутку, затем Потапыча.
В дверях оглядывается — последний взгляд. Да, последний. Снайпер с той стороны четко кладет пулю. Михалыч шатается, падает.
— Твааари!! — орет Топтыгин. Не размонтируя, с немедвежьей силой выдирает последнюю рабочую картечницу из гнезда, переводит в ручной режим:
— За командира, вашу по экспоненте, получите, гады! — Бросается в гущу битвы.
Черный бушлат мешается с черной лентой. Его картечница строчит бешено, без перерыва. Снежок рвет и мечет. Больше островов сопротивления нет. Мишутка щелкает зажигалкой, поджигает первую флягу:
— За командира! — бросает.
Избушка поднимается.
— Командир?
Только громкое квохтанье в ответ. На покалеченных стальных ногах изба бежит к мосту, давит жукоглазов, тонет в черной ленте, тонет насовсем…
Взрыв. Чистая площадка у моста, только обгорелая печь пялится невидящей трубой в розовато-черное небо.
Вторая фляга брошена:
— За Матрену!
— За Светку!
— За Михалыча!
В руках Мишутки последняя фляга. Снежок падает под тяжестью навалившихся черных. Картечница мехвода замолкает. Корнет поджигает последний белый клочок с золотой вышивкой:
— Получите, твари, и от меня лично!
Бросок, взрыв. Все. Дальше только одному врукопашную.
Но что за звуки вдали. Рога?
Да. Трубят рога. По небу движутся тени. По земле приближается гул, рев двигателей, топот стальных лап. Вот уже отчетливо видны в небе олени — легендарная боевая упряжка. Сам его высокопревосходительство генерал Мороз ведет в бой сводный гвардейский батальон.
Но последнее, что видит Мишутка — не избы и не олени, не вспышки разрывов. Последнее — черные жвалы и щупальца. Он падает под натиском.
Шепчет:
— Вжарьте им, ребята. Вжарьте, за нас за всех.
Олени неудержимо мчатся, избы поднимают ветер, ураган ледяной шрапнели сметает жукоглазов в огненные воды реки Смородины. Границы Космоса неприкосновенны. Гармония и порядок еще поборются с энтропией.
Мишутка открывает глаза. Вроде живой.
Поднимается. Ковыляет туда, где тоскливо воет в алеющий рассвет Снежок. Культяпистыми лапками обнимает покореженный дымоход.
На печке у трубы лежит обгоревшая с одной стороны зеленая фуражка лейтенанта Михайлова.
Мишутка срывает с головы нелепый авационный шлем. Надевает фуражку.
Тихо, как будто на неотданный приказ отвечает:
— Есть приступить к охране надпространственной границы. Так точно, товарищ штаб-ротмистр. Не подведу.
Из дневниковых записей пилота Агжея Верена.
Абэсверт, Аннхелл
Солнце ходит по росе,
Кони пьют восход.
День сойдет во всей красе
На зерцало вод.
И умытая трава
Вместе с ребятней
Побежит играть в слова
На песок морской…
На этом месте стишок вероломно обрывался. Забыл. Мы его учили еще в начальной школе.
Почему он мне вообще вспомнился?
Я лежал на спальном мешке, просто передыхая. Спать не собирался, да и заснуть бы все равно не смог.
Я мечтал о смерти.
Если ты скажешь, что никогда не думал о ней так, как я сейчас, ты врешь.
Все думают.
И я думал этой ночью о том, как хорошо и легко было бы просто умереть.
Чтобы не чувствовать усталости, не понимать, что выхода у нас просто нет и быть не может. И чтобы не сожалеть о том, что сделал и что еще сделаю.
Вернее, сожалеть-то можно, есть такая форма лицемерного сожаления о содеянном якобы против воли. Только для этого хорошо бы окаменеть полностью, а не какими-то частями души.
Знаешь, почему писатели так любят начинать романы с описаний природы?
«Утро было туманное и нежное. Цветы поднимали свои мокрые от росы головки. Несмелая птичья трель…» Или наоборот: «Осень грязная, и небо все время ревет…».
Знаешь, отчего они так? Знаешь?
Оттого, что только когда мы смотрим, как дышат в солнечный день листья, целуются бабочки или носятся, размахивая лохматыми ушами, собаки, у нас в головах что-то щелкает, и мы начинаем осознавать, думать и чувствовать одновременно.
Большинство, наверное, принимает этот процесс за вдохновение. Это – еще не оно, это просто включились разом самосознание и чувства, а обалдевшие от изумления мозги начали происходящее осмысливать.
В такой момент ощущаешь себя богом. Тебе кажется, что никто не видел раньше эти травинки, не смятые почему-то ботинками или спальным мешком, все еще живые и такие наивные. Кругом – война, а у тебя под самым носом – травинки… Словно бы ты их сам только что создал. Дурак.
И очень четко понимаешь вдруг, что где-то рядом есть люди, для которых твоя война – чужая. Они брезгливо сморщатся, столкнувшись на улице с солдатом в несвежей форме, и, приглашенные на чинные корпоративные похороны, подальше обойдут заросшую могилу с «армейским крестом».
Твой мир будет для них враждебным и непонятным до тех пор, пока сами они, так или иначе, не споткнутся о те же камни, что и ты, не пойдут под пули, напалм или светочастотные лучи. Какая разница, какое у нас оружие? Война – это всегда война.
А самое смешное, что мы своими смертями уравновешиваем и чаши их весов тоже. Только они все равно нас не вспомнят. Пока ты не на войне – для тебя эта война чужая.
И поэтому войны будут следовать за войнами. Как искупление. Потому что неосознание – это то, почему бывает война.
Не понял?
Не осознавая – мы живем только наполовину. И ум, и чувства умеют обманывать. И мы будем воспринимать сделанное нами как приятное и разумное. Будем жить, любить, набивать брюхо…
А дух уснет. Но даже сквозь сон он станет посылать нам знаки того, что мы творим что-то ужасное, неправильное в самой своей сути.
Голос духа – слабый, временами неслышный, легко залить одурманивающими напитками и заглушить повседневными делами. И начать снимать фильмы про апокалипсис, изобретать защитные системы, вешать новые и новые замки, видеть военную угрозу в каждом шевелении соседа. Оттого, что подсознание наше все это время в ужасе ждет инспекции дремлющего до поры духа. Ждет наказания, понимая, что только мыслями и чувствами жить нельзя, иначе мы просто превратимся в животных.
И наказание последует нам от нас же самих.
И потому ты тоже когда-то окажешься на войне, наказывая самого себя за неумение осознавать через чужую боль и чужой опыт. Пусть даже это будет всего лишь война внутри тебя самого.
А ты знаешь, как это? Думать и чувствовать сразу?
В обычное время внутри нас все очень полярно – мы или психуем, или подсчитываем, занимаемся сексом или делим и умножаем.
Побеждает то одно, то другое. Нам трудно свести в одно даже мысли и чувства.
А ведь есть еще дух. Второе лезвие клинка. До него не достучишься иначе, чем через рубеж души – ее тени и ее страхи.
Так душа не пускает ум к духу.
Между умом и духом – темные земли нашей чувственности. Танати Матум. Тупая грань трехгранного клинка. Вернее – та грань, которая должна быть тупой. Мы – не эйниты, наши чувства еще как ранят.
Я искал в сети, но не нашел клинка, подобного тому, какой оставил мне Абио. У наших «трехгранников» – все грани острые…
– Капитан, вы не спите?
Гарман вошел с разрешения дежурного, но увидев, что я лежу, застыл.
– Не сплю. Что у тебя?
– Да мелочь, вроде. Посты сейчас обходил – боец задремал. Смотрит на меня, глаза открыты, а сам – спит. А окликнул когда – он начал уверять, что не спал. Говорит, словно морок какой-то.
– Морок? – я приподнялся.
И тут же, стряхнув с себя задумчивость, ощутил этот самый морок: словно бы облако распыленного в воздухе сна медленно накрывало нас сверху. Тяжелое, подавляющее волю, облако.
Я на автомате противопоставил этому странному ощущению свою волю и тут же почувствовал, как у морока выросли зубы. Темнота сгустилась.
Гарман, вскрикнув, схватился за грудь и начал оседать на пол. Это потому, что он так близко ко мне?
Я и сам не понял, как у меня это вышло. Сначала пытался сопротивляться все возрастающему давлению, но, увидев, как падает Гарман, рефлекторно раскрылся. Как бы предлагая себя самого. «Брось этого, бери меня. Я не сопротивляюсь». Воли я не утратил. Просто мне стало себя не жалко. И… я не боялся. Был уверен – ничто извне не может погасить мой внутренний свет. Напротив. Я сам был ловушкой. Белой тенью против тени темной. Только осознание белого. Без сопротивления и агрессии.
Миг – и тень накрыла меня.
Но я ее даже не ощутил. Она растаяла, не коснувшись. И сердце мое даже не стукнуло, хотя я не сразу выплыл из какого-то вестибулярного неравновесия в текущее понятие о мире.
Гарман сидел на земле, держась за левую часть груди.
– Что это было, капитан?
– Устали мы все, – сказал я спокойно. – Сколько же можно.
– А я подумал…
– Подумал – и молчи, не пугай никого без необходимости. Пока я живой – справимся и с этим. Понял?
Он автоматически кивнул.
– Ну, вот и хорошо. Разведчиков ко мне. Боюсь, наши «друзья» не собираются спать этой ночью.
«Друзья» и не собирались. Выйдя из палатки, я ощутил еще одну попытку психического «давления», справился с которой точно так же – «раскрыл» на себя. Похоже, мое самоощущение оказалось для нападающего совершенно несъедобным. Он «подавился» и отошел.
Разведчики передали, что фермеры засуетились. Может, они и до того суетились, но наши не замечали.
Пришлось будить бойцов. А поспать бы не мешало всем. День прошел в налетах на повстанцев и их попытках хоть как-то наладить оборону. Пойти на сближение с лордом Михалом мы им не дали. Я полагал: чем дольше мы будем держать фермеров в долине, тем лучше – для столицы.
Неужели ночью фермеры решили-таки двигаться в сторону горла?
Ополчение лорда Михала, по моим расчетам, проявится к утру, если не раньше.
Хотел бы дать бойцам отдохнуть еще пару часов, но у повстанцев – свои планы.
Что ж, похоже, этой ночью все и решится.
Неужели это был с предварительным визитом лорд Михал? И что с Абио?
Я ожидал других попыток психической атаки, но враг затаился.
«Что мы знаем о Хаосе? Не просто о бардаке на своем рабочем столе, а именно о Хаосе с большой буквы?
«Ну, там, значится, все изменяется, оно все такое вредное и неправильное, хаос нужно уничтожать…» — примерно так мне ответило большинство знакомых, которые волей неволей столкнулись с Хаосом.
Но ответ меня не устроил абсолютно. Что есть Порядок? Упорядоченная структура частиц, атомов, молекул, клеток, органов, организмов, природных комплексов? Но даже она не стабильна абсолютно. Есть поговорка – все течет, все меняется. Так вот, всё в Порядковой вселенной изменяется. Но не так быстро, как в Хаосной.
Атомы распадаются, молекулы перестраиваются, клетки появляются и отмирают. Органы болеют и умирают. Организм растет, взрослеет, стареет и тоже умирает. Организм не стабилен абсолютно. Он изменяется. Но все организмы одного вида растут и изменяются примерно одинаково. В Хаосе же все происходит немного по-другому и изменения происходят чаще, быстрее, качественнее и разнообразнее.
Чувствуете куда я клоню? Еще нет? А теперь посмотрите на меня. Разве я не Хаос? Да, самый настоящий. Я могу в минуту сто раз изменить внешность – цвет кожи, волос, глаз, рост, вес, консистенцию, плотность плазмы. Я могу создать внутри себя внутренние органы, не отличимые от органов того или иного существа, и они будут полноценно функционировать. Я могу превращать свое тело в фабрику необходимых веществ – начиная от синтеза крови и заканчивая созданием смертельного вируса. Разве это не Хаос?»
Я улыбаюсь. Слушают, очень внимательно слушают. Сегодня я собрала цвет наших ученых – физиков, химиков, биологов, вирусологов. Пришли маги из Шаалы и несколько оклемавшихся вампиров из Тьяры. Специально им стабильный портал поставила, чтоб в любой момент могли выпрыгнуть оттуда при крупных неприятностях. Пришли все, кому интересно, важно, нужно это знать. Они – моя опора, моя поддержка, те, ради кого я лезу из шкуры. Но если не будут действовать они, не смогу полноценно работать и я. Это – как соединенные сосуды, все взаимосвязано. И сейчас мне важно объяснить им, показать, рассказать, доказать, что Хаос – не самое страшное в жизни. Есть вещи страшнее.
Вон на галерке затесался дражайший наш куратор-демиург. Думает, я его не вижу в этой толпе. А как же, вижу и еще как! Тоже пришел послушать недолекцию. Я сама еще все не изучила, но эту фобию на счет Хаоса надо прекращать. У нас миллион проблем и без нее, а с нею еще больше.
«Ну что ж, раз уже подошли к теме и все немного расслабились, поясню, откуда ж взялись наши Хаосные миры и почему мы здесь все собрались.
Итак, сначала вселенная была Порядковая. Тихо! Не шумим. Кому не интересно, может выйти, иначе всем удалю рты на время лекции. И магам тоже. Дышать носом будете. Значит вселенная была Порядковая и было в ней все ок. Но мы же знаем, что это была не наша вселенная? Это была одна из Порядковых вселенных, где все было хорошо.
Но потом кто-то из Либрисов… да вашу ж дивизию, рты поудаляю… Вот, теперь зашибись. Для тех, кто в танке – Либрисы существуют! Да, господин Тээр на галерке, они существуют. И не надо так рьяно отнекиваться, вы раньше не верили в меня, а вот она я, существую…
Ладно, хватит. Либрис с подсказки кого-то еще или с перепою создал одну планетку… Ну понятно уже, какую… Нашу планетку, где и появилась моя раса. И развился Первозданный Хаос. Сначала Либрису было забавно наблюдать это все, потом слегка тревожно, а потом, когда же остальные граждане демиурги и сверхи спохватились и стали рвать на себе волосы, было уже очень поздно. Хаос в нас стал таким сильным, что не держался в рамках одной вселенной, а потому хлынул в Порядковые вселенные, как вода из дырявого таза…
Порядковые вселенные были слишком просты для Хаоситов. Читай синериан. Существа, их населяющие, слишком слабы. Единственные, кто мог дать хороший отпор – маги и, в частности, некроманты. Простите, мистер Кэалиэн, некромантия, несомненно, очень важная и полезная наука, но вы здесь единственный, кто несет мне угрозу, и я очень благодарна, что вы на моей стороне.
Как известно, плазма при столкновении с неизвестным воздействием вырабатывает иммунитет к нему. Нет, это не маленькие тельца лейкоциты в крови, это совсем другое. Это противодействие и отсутствие реакции на раздражитель. К примеру, я могу сунуть руку в кислоту и для меня это будет не опаснее, чем для вас сунуть руку в воду.
Вернемся к теме. Неуязвимые (почти) существа заполонили большинство вселенных Порядка, сея там Хаос. И наши драгоценные демиурги со сверхами приняли единственный логичный для них закон – об уничтожении всех Хаосных миров, не зависимо от уровня Хаоса в них и силы их обитателей… Во избежание повторения истории с синерианами, раз уж с самим Первозданным Хаосом они ничего поделать не могли.
Мне грустно об этом говорить. Из-за таких как я отморозков страдают абсолютно невинные существа. Да, в очень многих существах Хаоса совсем чуточку, и они не опаснее человека, эльфа, среднестатистического мага или вампира. А потому лишать их жизни кажется мне несколько… негуманным, а может даже и излишне жестоким.
Существа Хаоса опасны только тем, что они… да, меняют сам мир, в котором живут. Пример вы видите перед собой. Семь месяцев назад здесь, где сейчас центр города, огромный научный комплекс и этот зал… не было ничего. Точнее, была голая степь с орызками травы. Могу найти вам первые видеозаписи с заселением Приюта. Съемка качественная, снимали первые ее жители.
Так вот, абсолютно все существа Хаоса изменяют вокруг себя окружающую среду. Вот и вся их опасность. Познакомиться с настоящими Хаоситами желающие могут в свободное время. Они живут на Тьяре, на Заброшенных островах. Таким образом они вернулись почти что в привычную среду обитания, не мешают остальным жителям Тьяры своим Хаосом и не изменяют их.
Я вам все же настоятельно рекомендую не устраивать длительный контакт во избежание заражения Хаосом. Но для науки можно и нужно делать все необходимые вам измерения, исследования и видеозаписи. Все то, что не вредит жизни и здоровью этих ребят, они и так слишком сильно пострадали.
Ну а теперь, когда вопрос с хаоситами решен и вы уже не боитесь их так, как боялись раньше, я расскажу откуда берутся Хаосные миры. А все оттуда же. Это бывшие миры Порядка без хранителей. Тихо, это правда.
Когда погибает демиург, создавший мир, боги слишком ленивы или тоже погибли, когда сверх не обращает внимания на происходящее в собственной вселенной, бесхозный мир изменяется. И постепенно становится Хаосным. Его обитатели просто приспосабливаются выживать самостоятельно, без помощи и поддержки высшего существа. А единственный способ выжить и приспособиться – быть способным вовремя изменяться.
К примеру, наша Тьяра, которую мы взяли под опеку, через несколько тысячелетий вполне могла стать на путь Хаоса, поскольку местные боги уже сейчас не исполняли своих обязанностей, а создатель мира положил на него огромный… болт. Благо, богов я разогнала, а мир постараемся вместе привести в порядок. К нашим услугам лучшая магия, отборные технологии и их создатели, к нашим услугам вся мощь Хаоса, направленная на восстановление Порядка.
Ага, пафосно звучит, согласна. Только вот без Хаоса не будет Порядка и наоборот. Как без Света нет Тьмы, как без Добра нет Зла. Эти силы нужны обе, чтобы мир держался в равновесии. Если нет Равновесия, во вселенных наступает пришествие пушной лисички.
Теперь по поводу Равновесия. Штука эта сложная, до конца мной так и не понятая. Но я расскажу, что смогу. Равновесие – это равное количество всяких миров. Жить должно всё, даже самые ужасные и странные миры. Миры меча и магии, миры технологии, миры отсталые, на уровне средневековья с копьями и арбалетами, миры с дикарями и дичайшими ритуалами – все они имеют право на существование и ДОЛЖНЫ существовать…
Но некие высшие личности из сверхов решили по-своему. И сейчас Равновесие нарушено и ломается окончательно. Магические миры травятся и подлежат уничтожению похлеще Хаосных. Большинство из вас, уважаемые маги, прекрасно помнят ситуацию в родных мирах и тот способ, которым вы попали на Шаалу. Магов травят руками простых людей и их правителей. Охота на ведьм объявлена во множестве миров. Изничтожают магические расы – эльфов, гномов, демонов, ангелов, драконов, фей, русалок и многих, многих других. Зачастую все эти действа очень кровавы, жестоки и люди истребляют всю расу под корень, не щадя даже маленьких детей.
Очень многих я и мои друзья вытащили из черной пустоты. Кто не знает, что оно такое, расскажу потом. Напомните мне, пожалуйста. Ну так вот, все жители Шаалы помнят всемирное северное сияние, которое могли наблюдать две недели назад. Многих магов я телепатически просила помочь мне поддержать всемирный щит. Благодарю вас еще раз, вы очень помогли!
Так вот причина этого в высших паразитах. Такой паразит, похожий на медузу, был и на Шаале, но при возвращении магии самоуничтожился. Это был тот самый Покровитель, которому поклонялись люди. И такой же паразит пытался присосаться к магическому миру снова, но я отбросила его, и он попал в ваше Солнце. Именно из-за этого и произошла сильнейшая вспышка солнечной активности и понадобилось ставить такой мощный щит. Иначе, боюсь, Шаала была бы потеряна.
Так вот, эти паразиты – слуги сверхов. Они порабощают разум самой слабой, уж извините, расы – людей. А после чужими руками изводят магию, уничтожают магов и представителей других рас, превращая мир в мрачный, унылый и плохо пригодный к жизни. Люди пытаются выйти на уровень технологического мира, но их знаний недостаточно. А если главенство займет еще какая-либо религия, то пиши пропало. Мир надолго погрязнет в дебрях невежества, грязи, лжи и скатится на самое дно. Жизнь в нем будет далеко не сказочная.
К чему я вам все это говорю… Вы жители этих миров. Во всех трех мирах есть магия в том или ином виде. Наши миры постоянно будут подвергаться этой опасности, а значит мы все вместе должны думать, как защитить наши миры от этой вселенской пакости. Времени у вас мало, но оно еще есть. В ресурсах не ограничены, но отчеты о работе мне обязательны. Видеоотчеты, бумажек не надо. Рассматривайте любые идеи, домыслы, теории. Разрабатывайте любые заклинания, аппаратуру, излучатели, ловушки. Сработайте магию и технологию. Мы должны защититься от этой напасти любой ценой.
Спасибо всем, кто меня выслушал, надеюсь мои знания вам окажутся полезными. Если нужна моя помощь в работе – зовите.
Господин Тээр, вы мне нужны позарез. Нам с вами нужно серьезно поговорить на счет Хаосных миров, но наедине. У меня есть теория, как можно их вернуть к Порядку, не уничтожая…»
Лекция закончилась. Я рассказала все, что знала на этот момент. Теперь нужно переговорить с демиургом. Он адекватный, он должен понять. Дал же он разрешение на вынос слабых и не несущих угрозу мирам хаосных существ.
А у меня есть теория. Шаткая, смутная, нестройная, но за не имением лучшего… Что-то мне подсказывает, что скоро мы будем зубами и когтями вырывать каждый магический мир, ведь магию искореняют насильно. И ведь, что самое паршивое, с таких забитых, зачуханных миров сверхам идут все плюшки… И, надеюсь, к тому моменту, Хаос уже не будет казаться абсолютным злом.
Девчонки!
Лина задержала дыхание, когда охрана на входе вдруг оказалась ростом ниже положенного. Девчонки… Мать поставила в оцепление младших!
Она с ума сошла.
— Это чтобы ты не прошла. — Голос Беллы был каким-то совсем уж примороженным. — Ты руку на детей не поднимешь… а они тебя не пропустят. Изменницу…
Это чтобы ты не прошла…
И чтобы дети не видели, что происходит в Пещере.
Преисподняя!
Что ж ты творишь, мама…
Полинка. Ульяна. Наталья. Последние дети клана. Еще малышка Диана, но ее тут нет. Нет… проклятье!
Телепорт перекрыт, Анжелка и Марианна внутри, и время уходит… А на входе дети.
Пламя ада, я не знаю, что делать!
Лёша бы сюда. Как-то же они с Димом взломали эту распроклятую блокировку! Лёш…
— Лина, беги!
Откуда в этом кровавом безумии взялся Лёш? Лина не успела заметить. Зато успела увидеть, как разом три ножа находят цель. Как Лёш падает и на его рубашке расцветают багряно-черные хризантемы. Она видит, как мать вытягивает из него, еще живого, магию… как гаснут его глаза…
Нет. Только не Лёш…
— Стой здесь.
— Куда?!
— Если что — бей сонными дротиками. Есть?
— Ты рехнулась!
— Ага. И давно. Жди.
Она даже не сразу поняла, почему Белла поднесла руку к груди в традиционном знаке почтения.
— Слушаюсь… моя глава.
Лина секунду поразмыслила, постучать по лбу или отмахнуться — нашла время! Но тратить время на это было непозволительной роскошью, и Лина спокойно шагнула из-за скалы на хрусткую каменную щебенку дорожки.
Зря ты так поступила, мама. Или не зря. Давно надо было с этим разобраться…
Контакты с Уровнями? Контакты…
Он закрыл глаза в мучительном размышлении. Кто? Кто мог рассказать об этом Совету Координаторов?
Тело Вадима будто стиснуло мертвой хваткой. Понятно: на него наложили узы. Это мгновенно разбудило альтер эго, и в мозгу сам собой всплыл ответ: Лиз. Огнева-старшая, верная помощница. Точней, неверная. Тогда телепаты, просматривавшие по приказу Повелителя память плененной феникс, доложили, что бывшая глава клана, оказывается, жива-здорова. Более того — шустрая «покойница» знала об отношениях Лины и Алекса, подглядывала за ними и пыталась шантажировать дочь. Тогда Дим испытал лишь брезгливое отвращение, лишний раз убедившись, насколько все-таки отвратные у людишек мысли и поступки. Ради выгоды продадут и предадут кого угодно. Вот хоть лжепокойницу нашу взять. Она сдала свой клан, когда попалась на задании. Почти положила своих «сестер» у эльфийского леса. Бросила остатки, перевалив ответственность на плечи дочери. А потом все равно пыталась вернуть свою власть — хоть над дочерью, раз клан больше не послушает отрекшуюся главу.
Значит, вот оно что… Новая реальность не изменила сущности Лиз. Она по-прежнему готова идти по трупам. Можно же было догадаться и раньше: Лиз никогда не простит дочь, которая вырвалась из-под ее власти, и постарается отомстить «мальчишкам», посмевшим похитить преступницу. Следила?
И выследила… И даже в Своде не побоялась засветиться. И ей поверили.
— Это вам сказала Елизавета Огнева? — Голос спокоен, очень спокоен. Раньше такой ровный тон обещал надвигающуюся грозу, но те, кто сейчас сидит перед ним, даже не подозревают об этом.
Вадим обвел глазами членов Совета. Ожившей статуей застыл суровый Савел — вот уж кто будет непримиримо требовать высшей кары отступнику. А что, кстати, является высшей карой? Полная блокировка сил? Лишение магии на всю оставшуюся жизнь? Неважно.
Нет уж.
Пусть Алекс смог прожить без магии почти три года, и он, Вадим, знает, что это обратимо, но нет, сейчас он не может позволить себя остановить. Сейчас нужно сделать так, чтобы сама мысль о полной блокировке магии не зародилась ни в чьей голове.
Вадим продолжал разглядывать своих судей.
Непроницаемый Даниэль; задумчиво глядящий в одному ему видимые дали Пабло… Светлана смотрит и виновато: «Прости, что так получилось» — и укоризненно: «Как же ты мог». Нинне ободряюще улыбается. Даихи щурит узкие глаза, и по его неподвижному лицу ничего не поймешь.
А вот нахмурил брови отец. Отец… Сволочь Савел, зачем надо было звать отца? Ведь по закону он все равно не имеет права подать голос ни за, ни против родича. О да, общее благо выше личных интересов! Но он не Андрий, и отец не Тарас Бульба, бездна вас побери!
— Какая разница? — Голос Савела, как обычно, сух. — Вадим Соловьев, Совет спрашивает тебя: имел ли ты контакты с Уровнями? И с какой целью?
Заслоняя суровые лица и облачные стены, чужая память подкинула картинку: вот он, недавно потерявший отца, сидит перед очередным «куратором» и отвечает на бесконечные вопросы… Наложение рук. Изматывающие головные боли. Постепенно набирающий силу «холодок».
Вдох. Выдох. Досчитать до десяти. Он спокоен. Он очень спокоен.
И тут все это спокойствие взрывается и летит ко всем демонам, потому что из телепорта на туманный пол вываливается… Лёш. Да не один! Дим узнал Марта с первого взгляда.
Вадим не успел подумать, как среагируют Координаторы на демона в Своде.
Лёшу… вернее, Алексу хватило одного взгляда, чтобы оценить обстановку. Встать рядом с братом плечом к плечу. И вломиться в разговор, будто тараном.
— Добрый вечер. Прошу прощения за опоздание. — Зеленые глаза недобро блестели…
Савел, уже прищурившийся в сторону Марта, тут же сосредоточил свое внимание на непрошеном госте.
— Что здесь происходит? Алексей, мы не вызывали тебя!
И как, интересно, Лёшка вломился сюда без спроса? Это же не общие этажи, это зал Совета…
— А что, в Свод можно только званым? Я думал, это приют Стражей, а не закрытая контора, куда «вход только по пропускам»!
Они застыли, сверля друг друга взглядами, один в кресле Координатора, другой — в центре зала. Пользуясь тем, что все внимание было приковано к братьям Соловьевым, Март осторожно сместился в сторону и назад. С глаз долой — от греха подальше.
Напряженно подался вперед отец…
— Лёш, полегче. — Двигаться Дим не мог, но язык-то у него не отобрали… и можно попробовать этим языком образумить упрямца Лёшку.
— Не лезь, — сквозь зубы ответил тот, не отводя глаз от Координаторов. — Подожди…
«Это то, что я думаю?»
«Ага. Просекли контакте Уровнями».
«Х-хвост демонский!»
«Демона ты с собой зачем приволок?»
«Потом. Подожди…»
Мысленный разговор занял долю секунды, пока Координаторы не опомнились.
Светлана мягко вмешалась:
— Алёша, мы всё понимаем, но…
— Но — что? Страж Светлана, я буду очень благодарен, если вы объясните, какой проступок совершил мой брат. Почему на нем узы?
Координаторы переглянулись: кто-то растерянно, кто-то негодующе, а кто-то одобрительно. В чем-то Вадим их даже понимал. Опытные, мудрые, они все-таки иногда терялись перед вспышками человеческих эмоций. Вот и сейчас…
Юноша, которого они готовы были подставить Уровням в качестве Белого Владыки, оказывается, уже с этими Уровнями вовсю контактирует! И бездна с ними, с сорванными планами, но Страж, имеющий тайные сношения с демонами! Немыслимо…
А самое интересное то, что от братьев Соловьевых раскаянием не веяло, отнюдь. От Лёшки особенно.
Ну, по крайней мере, чудак Пабло смотрел на юношей вполне доброжелательно, да и Даниэль не спешил метать громы и молнии на головы ослушников.
— Вадим обвиняется в том, что в нарушение всех правил Свода и кодекса Стражей вступил в несанкционированные контакты с демонами с Уровней, — наконец проговорила Светлана, поскольку вопрос был адресован именно ей. — Мы должны знать, с какой целью.
— Вот как? — поднял бровь Алекс. — Насколько мне известно, мы только собирались налаживать прочные контакты. И вряд ли бы их санкционировали, несмотря на их крайнюю необходимость!
Члены Совета среагировали по-разному.
— Прямо-таки необходимы? — пробормотал Пабло. — Ну-ну…
— Санкционировать? Вообще-то…
— Хм, любопытно, любопытно… А сей юноша за спиной у Соловьевых — он-то кто? Прелюбопытнейшая аура!
— Вы? — Савел, ухватив главное, так и подался вперед.
Александр Соловьёв, напротив, устало откинулся на спинку стула, прикрыв глаза.
— Да, Страж Савел, именно мы. И если уж хотите судить за это — судите нас обоих!
И тут Дим вышел из ступора. В кои-то веки он был согласен с альтер эго: отвечать за свои поступки следует самому. И если уж его неосторожность привела… Стоп.
Стоп. Новообретенное чувство «беда близко» холодом дохнуло в спину. Лиз. Фениксы. Он беседовал с Анжеликой Жар. С демонами они и впрямь не смогли наладить контактов, не считая нескольких встреч с Магдой и того визита к Долински. И только-только планировали дернуть к себе Дензила и Лёшкиного Бэзила. И еще — Март, но о нем потом. Реальных контактов не было. Значит, молодых фениксов убьют, чтобы не всплыла ложь главы клана.
— Лёш, хватит. Я сам все объясню. А ты беги к Лине. Это срочно! — повысил он голос, видя, что младший брат собрался возражать. — Иначе те, кто уцелел тогда, погибнут первыми. Алекс, ты слышал меня?
Алексу хватило пары секунд, чтобы осмыслить сказанное.
— Лиз! — Последовавшую далее краткую, но на диво замысловатую конструкцию никто не ожидал услышать из уст всегда такого вежливого Лёша.
— Март, пошли!
И, прежде чем Координаторы успели спросить, что здесь делает демон, а сам Март понять, куда он влип и что теперь делать, Алекс подскочил к нему и они вместе растворились в телепорте. А Дим вновь остался наедине с Координаторами. Но теперь-то он знал, что говорить, — своя злость, подстегнутая чужой памятью, кипела и бурлила. Объясняться? Доказывать свою невиновность? Нет уж. Серые глаза блеснули сталью.
— Снимите узы. Я отвечу на ваши вопросы.
Кто последний раз что-то требовал у Совета? Может, отец знает. Сам Вадим про такое не помнит. Но он потребовал. И его послушали.
Он не уловил, кто именно отвечал за его обездвиживание, и не заметил никакого движения, но в следующую секунду сдавивший его тело блок исчез.
Верят? Так сразу?
Дим снова обвел глазами Координаторов. Эх, не помешала бы ему сейчас Лёшкина эмпатия.
— Итак. Вы желали знать, зачем мы искали контакты на Уровнях. Это неправильный вопрос. Нужно было спросить: почему?
— И почему же? — спокойно поинтересовался Даниэль, взмахом руки останавливая собиравшегося что-то сказать Савела.
— Потому, что одним нам не справиться. Вы который год ломаете головы над тайной барьера: кто его установил? Но никто, видимо, не задался вопросом: почему этот барьер был установлен?
— И почему же? — Даниэль, видимо, решил, что лучше всего задавать наводящие вопросы.
— Для решения проблемы с дай-имонами. Барьер простоит самое большее до осени. Потом на Землю хлынет поток не только дай-имонов, но и дайи, темной энергии из мира Дайомос, уничтожившей его…
— О чем ты говоришь?!
— О дайи! Никто не знает точно, откуда она появилась там, но она как вирус. Внедряется в тела и души и перекраивает по-своему. Уже первое поколение заметно темнее незараженных. Третье и четвертое искалечены непоправимо, они не способны ни на что, кроме зла. Даже птицы и животные, зараженные дайи, нападают на всех подряд. Не выдерживает земля, мир начинает разрушаться. Идут мертвые дожди, растворяющие все на своем пути, из-под земли возникают голодные пузыри, в воздухе плывут хищные облака. И так до тех пор, пока не остается никого живого.
Наступила тишина.
Координаторы молчали. Им было немало лет, и при сопряжениях Граней они видели разные миры. Видели и погибшие. И не спешили отмахиваться от страшной правды. Те, кто отмахивается, в Координаторы не идут. И все же поверить в такое сразу было тяжело. И они молчали.
— Они уже здесь. Выискивают мгновенные сбои и прорываются. Пока группами. У нас еще есть время остановить действие дайи, если пробои останутся единичными. Но если они хлынут волной, будет катастрофа.
— Поэтому вы прошли в прошлое? — мягко спросил Пабло. — В ваше время так и случилось?
— Да. Мы построили этот барьер. Мы с Алексом.
— Вы с Алексом? — Это подал голос отец. Александр Соловьев смотрел на первенца, словно впервые видел. Да так оно отчасти и было. — Дим…
— Мы. Те мы, — поверь, пап, я по-прежнему твой сын. Собрали все силы — свои, демонские, даже оборотневые — все, что могли. И прошли в прошлое. Построили. — Он вздохнул — почему-то не хватало воздуха — и медленно проговорил: — Они до сих пор там… в барьере. Остались в нем, растворились навсегда. Только память и осталась…
— Свет всемогущий…
— Как же это…
Как?
Вы правда хотите знать как?
Да так!
…Вампиры готовят что-то гадостное. Дензил второй раз предупреждает — что-то зреет. Да и так было понятно, что без осложнений это дело не обойдется. Вампов до глубины души взбесил указ о возвращении в ряды людей. Если, конечно, поверить, что она у них есть, душа. Ну не хотелось гордым «сынам ночи», «рыцарям крови» и «властителям сумерек» снова жить человеческой жизнью — работать, подчиняясь общим законам, жениться, не мороча головы наивным дурочкам своей особостью, отказаться от подчинения людей, от вкуса крови… Они даже сожгли на костре чучело покойного ученого Стрейзанта, который разработал обряд, обращающий вспять процесс превращения человека в вампира. А теперь, когда указ лишил их выбора, может статься, что чучелами кровососы не ограничатся.
Что это будет — массовая акция? Еще один удар исподтишка?
Два года назад — гибель Тигра и «прах» в постели.
Еще через два месяца — новый бунт в Нидерландах; мол, как так, нами правит убийца. Да мы… да он… Если бы не удалось отвлечь людей контактом с миром аннитов, то неизвестно, во что бы это вылилось. Бунт — это ведь как пожар, охватывает быстро, а гасить трудно. Да и погасишь — только выжженная земля остается.
Еще через полгода — праздник Томатина в Буньоле, перешедший в массовые столкновения демонов и людей. Были жертвы. Если б не Алекс, сколотивший отряд из эмпатов, транслирующих мирные эмоции, если б не быстрые и решительные действия Службы порядка, если б не аннитские демоны из делегации, которые полезли в конфликт и выступили с обращением к обеим сторонам с призывом жить в мире…
А потом — похороны жертв, перед которыми он тоже виноват. Это вечное чувство вины, от которого ни жить, ни дышать, ни работать спокойно… эти глаза матерей, эти лица в гробах!
И еще, и еще: вылазка оборотней, волнения среди лигистов-радикалов, межрасовые стычки, нападения на улицах и налет антигомов на станцию, вылившийся в сокрушительный прорыв сразу из двух миров… Два демонских рода сначала не думали разрушать станцию, просто удрать пытались, эмигрировать (кое-кого собирались судить, и они решили суда не дожидаться). Но когда защитники станции преградили им путь, а ход назад оказался отрезан, антигомы просто подорвали зал, перекорежив аппаратуру и спровоцировав выплеск иномирной жизни. Экологи потом с ума сходили, зачищая территорию, а жертв сколько было! Только среди персонала — восемнадцать трупов и девять тяжелораненых. А среди местных жителей? Больше двухсот человек…
Что ж вас мир никак не берет? Сколько можно…
— Милорд! — Со вспыхнувшего медиашара смотрело встревоженное лицо Дензила. — Милорд, вампиры выступили! Захвачена станция в Одессе! Вампы угрожают открыть пробой в мир Горриныч, если их требования не будут выполнены…
А вечером, когда все кончилось, пришел Лёшка. Посмотрел на стол, где одиноко стояли едва початая бутылка коньяка и полупустой бокал, коротко, невесело присвистнул, присел рядом, глянул в лицо…
— Ты чего это?
— Ничего. Устал.
— Да уж слышу. С таким настроением только вешаться. Руку дай…
— Не надо.
— Дай, дай. Коньяком он вздумал усталость лечить. Видали вы такое? Я-то получше коньяка буду.
— Не надо, оставь. Брось, слышишь?! Не трогай.
— Да что с тобой? Вроде не пил…
— Нет. — Дим покачал головой, и в боку опять что-то болезненно ворохнулось. — Хотел… но это трусость. Да и смысла нет. Пей не пей — ничего не исправишь. Понимаешь, Лёш? Ни-че-го не исправишь!
Он мог сказать и другое. Как усталость стала постоянной и неотступной и прогнать ее уже не получается даже злостью. Как давно не удается уснуть без снотворного. И даже со снотворными подолгу лежишь, глядя в темноту. Как часто и больно сжимают сердце невидимые ладони, когда натыкаешься на очередной ненавидящий взгляд… на очередные развалины, очередную память о своих делах… Днем эмоции удается загнать под контроль, днем все глушит работа… а ночью прошлое берет свое, наваливаясь то бессонницей, то кошмарами, снова и снова возвращая момент, когда мог, мог, должен был поступить иначе, и все же поддался.
И ничего не изменишь. Ничего не исправишь. Хоть подохни.
Но этого не скажешь. Волоки свою ношу и молчи. А переживания свои засунь куда подальше. Права на них у тебя нет и не будет.
А Лёш стоит рядом и молчит. Статуя Командора… И — может, послышалось — рядом прошелестело:
— Исправим…
Дим резко выпрямился — так что бок просто полоснуло болью. И потому вопрос, готовый рванулся с губ, замер… и куда-то поплыла темная комната…
— Это что такое? Дим, ты… Где тебя так?
— На станции. Щит — штука хорошая, но взрыва ему не сдержать. Вот и приложился боком. Подумаешь.
— Ты совсем рехнулся. Дензил, врача, быстро!
И в темноте затихающий шепот:
— Все можно исправить. Дим, мы попробуем… можем попробовать. Держись.
Боль растаяла, и Вадим снова ощутил себя Димом. В зале совещаний перед судом Координаторов.
Значит, вы построгали барьер… Неужели это возможно? Так много энергии! — подал голос кто-то из Стражей.
— Возможно. Тогдабыло возможно. Вместе. Но сейчас мы — и никто на Земле — не сможем восстановить барьер, когда он обрушится. В крайнем случае перезамкнуть на себя. Но это не выход, лишь отсрочка.
— А отсрочка не поможет? — как-то очень спокойно спросил Даниэль, словно что-то проверял.
— А смысл? Что изменится за четыре месяца? Появится новый источник?
— Допустим.
— Серых не удержать обычными средствами. Они впитывают магию, как губка. Нужны или барьеры, или станции. Или их комбинация. Тогда существовали узловые точки — станции, специально построенные, чтобы фиксировать и пресекать любые пробои. Вовремя уничтожать агрессоров.
— Сейчас этих станций нет.
— Нет. Но они должны быть построены раньше, чем падет барьер! Именно поэтому мы с Алексом и решили обратиться за помощью к демонам: вместе мы сумеем построить станции в срок.
— Но это… это же означает выпустить демонов на поверхность! — Пабло смотрел испытующе. — Можем ли мы допустить такое?
— Можем. У нас общий враг. Лучше пропустить часть, которая согласна прилично себя вести, чем драться на два фронта. К тому же не все кланы стремятся наверх. Кто-то неизбежно останется на Уровнях.
— Разумно, — кивнул Даниэль. — Что скажете, коллеги?
Стражи зашумели. Кто-то называл все это бредом, кто-то
просчитывал минусы и плюсы от возможного соседства с демонами, кто-то просто бубнил под нос о молокососах, взявшихся учить старших и опытных. Вадим молча стоял, пережидая всю эту суету.
И — странно, конечно, — ему казалось, что все это как-то не всерьез. Координаторы уже что-то решили. А его позвали, чтобы убедиться. Или передумать.
Наконец все понемногу умокли, и Пабло ободряюще улыбнулся Диму:
— Мальчик мой, ты уверен, что сможешь сплотить кланы вокруг себя?
Уверен? Нет. Быть таким же беспощадным, как альтер эго, он не мог. Придется придумывать что-то другое. Нет, не уверен. Но слишком многое от этого зависит.
— Я должен.
Воцарилось молчание.
— Ну что? — Даниэль вдруг солнечно улыбнулся. — Убедились, коллеги?
— Более чем. Кажется, мы получили много больше, чем рассчитывали…
— Теперь у нас есть надежда.
— Что ж… Да будет так, — наклонил седую голову старик Пабло.
Согласно кивнул Даниэль. Их примеру последовали Нинне (кому, как не ей, было знать, насколько правдивы слова Дима о слабеющем барьере и грозящей всем беде) и Светлана. Но Савел не был бы Савелом, если бы промолчал:
— Кординатор Пабло, я, конечно… — Он собирался сказать «вас весьма уважаю», но был прерван Александром. Тот сказал, пристально глядя на сына:
— Я верю в тебя, Вадим. В вас с Лёшкой, — поправился он.
Папа… отбивающийся от серых… «Дим, домой!»… Димка успевает заметить, как отец падает на траву… Нет. Этого уже не будет. Не допущу.
— Мы верим тебе. Прости нас за это испытание.
Испытание?
Первый нож ткнулся в землю у ног, выбив искры из гранитной щебенки.
— Стоять.
— Нельзя!
— Кому нельзя? — Лина старательно улыбнулась, глядя в суровые детские лица. — Что, и наследнице тоже? Или мать назвала другую пpеeмницу?
Юные фениксы переглянулись.
— И с чего бы это кому-то запрещен ход в пещеру Пламени?
— Не знаем. — Светленькая Полинка сердито нахмурилась. — Но тебе — нельзя. Приказ.
— Изложите подробно.
Лина несколько раз тренировала девчонок на общих сборах, а дисциплина у фениксов была на высоте, поэтому те среагировали моментально:
— Стоять на страже. Никого не пускать. Внутрь не входить.
— А как не пускать?
Самая младшая, Ульяна, ответила, явно кого-то цитируя:
— Всеми средствами.
Ага. А ножи-то по-прежнему на изготовку. А в ход-то пустят не задумываясь. Убить не убьют, но хоть раз да поранят. А подранком она мать не остановит.
— А если, предположим, этот «кто-то» решит сдаться?
Девочки снова переглянулись.
— Ты, что ли, сдаваться, собираешься?
— Ну, предположим.
Время уходит… Нет его. Совсем нет. Ни на какие хитрости нет.
— Не знаю… — начала Полинка.
— Пропустите меня, — попросила-потребовала Лина. — Девочки, бывает в жизни так, что выбирать надо, кому верить. Пропустите. Я должна спасти Марианну и Анжелику. Пожалуйста…
— …замечены в пособничестве и укрывательстве беглой осужденной… в нарушении приказов главы клана… установлено, что именно они, презрев законы чести, тяжело ранили Хранительницу Анну…
Марианна зарычала и рванулась в наручниках. Плевать, что ядовитые шипы! Хоть на миг освободиться, хоть ленту эту липкую с губ сорвать, хоть крикнуть, что это вранье, Анну они не трогали…
Но глава клана уже научилась кое-чему, и девушек держали не только наручники.
— А посему приговариваются голосом главы клана…
— Не приговариваются! — перебил новый голос. Злой и звонкий. — Я требую слова!
— Ты!
Темноволосая девушка, показавшаяся в проеме коридора, машинально отклоняется от свистнувшей пары ножей.
— И тебе привет, мама. То есть, простите, госпожа Приближенная. Только не делай больше так, а то я отвечу. А подраться мы еще успеем.
Еще один нож она перехватывает у груди — кажется, он сам ложится в смуглую руку. Легко подбрасывает на ладони. И демонстративно «растворяет».
Немногочисленные фениксы не шевельнулись, но по пещере пронесся вздох-перешепот. Растворить чужой нож, присвоить его — это не просто жест. Это вызов.
Я считаю себя сильнее. Желаешь получить назад свое оружие — сначала победи.
— Я же говорила: не надо больше так.
— Взять ее!
— Как же… — Галина, ближайшая помощница Лиз, явно была в затруднении. — А поединок…
Нельзя схватить тех, кто вызывает на бой, — еще один из законов.
Лиз скрипнула зубами:
— Хорошо. Мы будем драться! Но тебе не спасти этих предательниц.
Лина нашла взглядом «предательниц» — они были обнаженными привязаны у колонн и густо перевиты веревками. Живы. У Анжелики голова в крови и глаза то и дело закрываются, но лицо цело… Марианна на вид без ран, только синяки, и по горлу, полускрытая волосами, тянется багровая полоса — след от удавки.
У Лиз явно не одна помощница. А ты полезла очертя голову, не разведав как следует. Ничего, разберемся.
— О предательстве не тебе бы говорить… мама. Где Хранительница?
Прошуршало. Сухо треснуло. Затанцевало рыжими языками и расступилось, открывая нишу под названием «Скальный приют» и лежащее в ней тело…
Анна!
Хранительница была жива — она дышала, грудь поднималась и опускалась, но кровь, как второе пламя, заливала правый бок. Посреди багрового островка торчал, как кол, знакомый нож с плоской рукоятью под янтарь. Нож Марианны. Ну конечно, подставлять — так по полной, да, мама? И как только нож раздобыла?
Она думала о ноже, о подставе, о сообщниках… о том, что после поединка она пройдет и поможет Анне — она знает, ее Пламя пропустит — лишь бы задавить, взять под контроль бушующую ярость. Ма-ма… что ж ты делаешь, ма-ма…
— Ранена, — одними губами усмехнулась Лиз. — Твоими сообщницами. Так что…
— Не смей.
Лина сказала это так, что Лиз невольно сбилась. Она еще не слышала у дочери ни такого голоса, ни такого тона — будто водопадом кипящим окатило.
— Ты — глава клана. Не смей… так.
Может, случайно, но слова «беглой изменницы» услышали все — слишком тихо было в пещере, слишком тихо…
— Не смей. Мы фениксы. Мы убиваем, но не лжем. Не предаем. Не клевещем. А судить о нас будут по тебе — по главе. Не смей нас позорить!
Лиз побелела. Никто не смел говорить с ней так..
Она помнила, она всегда помнила, что заняла место у Пламени не совсем законно. Главой должна была стать другая, потому что Лиз нарушила традицию избрания. И это грызло ее все годы правления. Она старалась быть безупречной во всех отношениях, она стала рьяной ревнительницей традиций и законов, она никому не прощала ни малейшего проступка, ведь только помня о своих грехах, люди забывают чужие… она сделала все, чтобы ее дочь стала идеальным фениксом, чтобы никто не упрекнул, не вспомнил…
А сейчас… Как она смеет?!
Ненавижу!
Эта неполнокровка с лицом отца, вечная память о ее, Лиз, слабости; эта девчонка, от которой всегда были одни проблемы — вечное своеволие и непослушание, распроклятая тяга к танцам, демонское упорство… глаза Даниила на смуглом лице. Лиз могла подчинить любую феникс — как же получилось, что собственная дочь все время уходила из ее рук?
И сейчас бросает вызов. Позорит перед кланом. И все слышат!
— Замолчи. Сейчас же. Ты…
— У тебя есть шанс заставить меня замолчать. К бою!
Фениксы провожают их до Круговой пещеры. Только там можно наблюдать за поединком — там вдоль стен есть проемы, похожие на окна из стекла или хрусталя, то ли сделанные кем-то в незапамятные времена, то ли являющиеся природным феноменом.
Под потолком закрепляют четыре факела, зажженных от Пламени.
Пламя будет свидетелем…
К бою! По телу прокатывается горячая волна с холодными вихрями ножей. Сердце не частит, и Феникс внутри по-боевому «топорщит перья», настроенный на драку и победу.
К бою!
Я должна победить, потому что Лиз нельзя оставлять править, нельзя… Потому что еще немного, и клан вымрет…
Я бы простила тебя за мою жизнь, за твою ненависть… я бы и суд, и приговор простила, но Анну тебе — не прощу. И то не прощу, что ты себя убедила, будто бы не бывает слишком высокой цены… будто бы можно идти по трупам, если желание того стоит.
Нельзя так, мама, нельзя.
Нельзя предавать тех, за кого отвечаешь.
К бою!
Первый нож свистит в воздухе еще до конца ритуального поклона. Лина зло усмехнулась. Вот и начали.
И с этого мига остальной мир: фениксы-наблюдатели, серые пришельцы, золотистые металлические листы с невозможной правдой о фениксах — все это отодвинулось в сторону, растаяло… Осталось только Пламя на факелах — неровное, пляшущее, скрадывающее расстояние. И Лиз.
Соперница.
Все теперь неважно, все, только этот бой.
Собраться, феникс! Сосредоточиться! Мягко сдвинуться в сторону, уводя тело от летящей смерти, — ничего, это всего лишь нож. Посмотреть на Пламя… Настроиться. Услышать тот почти неразличимый шорох, с которым замедляется время. Увидеть, как пляшущие в вечном неостановимом танце языки дрогнули, вскинулись… и замерли.
Есть. Плавно, удивительно плавно движутся шафранно-желтые лепестки огня. Медленно-медленно летят по воздуху ало-золотые искры. И брошенный клинок, отрываясь от руки, летит, будто сквозь воду — плавно, мягко.
Бешено горят глаза Лиз.
И тени не успевают за нами!
Шаг, уклон, промельк стали у лица… а Лиз уже совсем близко.
Нож долетает до стены, высекает искры… в стороны разлетаются каменные брызги…
Это последнее, что Лина успевает увидеть. Дальше мир суживается до предела, сконцентрировавшись на одной точке — на Лиз.
Поединок с метанием ножей не для фениксов. Метать клинки можно, если дерешься с чужаком. Но со своими — нет. Слишком велика собственная скорость, слишком медленно в сравнении с фениксами движутся в воздухе ножи…
Так что поединок для фениксов — это ближний бой. И нацелен он не на убийство. Что толку убивать, если твоя соперница через три минуты станет пеплом и воскреснет. Да и слишком мало фениксов, чтоб позволять им убивать друг друга.
Нет, не убивать… Лина снова и снова уворачивается от ножа, отступает, отклоняется. Ловит удар, ставит блок. Стремительно пригибается, выставляя то одну, то другую руку.
Бой в два ножа, и уследить за обоими ох как трудно. Кажется, в руках Лиз мечется безумная рыбья стая — клинки словно вьются у запястий. И сами летят к цели, рвутся с ладоней, бьющими молниями простреливают загустевший упругий воздух.
Скрутка, уход вниз, перекат, атака. Мимо.
Попытка укола, отскок, перемещение… мимо.
Финт, бросок, нож почти достает горло — блок крестом, прижать руку, попробовать… мимо.
Ох! Блок! И клинок — у самого лица. Вывернуться… Больно руку… дьявол, дьявол! Холодок на обнажившейся коже — нож рассек рукав.
Ладно…
Быстрым нырком она обозначает удар в живот, вынуждая Лиз отшатнуться. И едва успевает отклонить голову от удара ногой. Преисподняя! Ну, мама… Снова бьешь без правил. Хотя когда тебя это останавливало. Не со мной, не со мной…
«Дерешься — так всерьез, — сам собой всплыл в памяти суховатый голос матери. — Мы не рыцари, бьешь — так бей, правила к черту. Поняла? Поднимайся, хватит валяться!»
Привычные слова, привычная вспышка злости… и тревоги.
Тренировки, на которых мать побеждала в семидесяти случаях из ста. И нежданное спокойствие, появившееся точно из ниоткуда. Тридцать процентов все равно мои.
А это уже немало.
И глаза словно сами суживаются в расчетливом прищуре. На карте слишком многое, чтобы я позволила себе злиться.
Значит, не рассчитываем на рыцарство? Что ж, ладно. И сама тогда тоже не рассчитывай.
Держись, мама.
Шаг, удар, блок, перекат, удар ногой под колено — оп-па! Полежим, поостынем! Удар в голову… почти получился — но только почти! А ну-ка, лови ответный!
Лина птицей взлетает на ноги, нарочито изящно, совсем не по-бойцовски уклоняется от ножа, свистнувшего у самой стопы. Мимо! Только искры снопом — и сломанный клинок. И бешеные глаза матери. Она все поняла, она все уловила — и осанку, и нарочито танцевальное движение, которым наглая неполнокровка ушла от ее ножа.
Сама хотела не по-рыцарски. Не злись теперь.
— Девчонка…
Лина не отвечает. Разговор во время поединка — нет уж. Это просто еще одно оружие. И в нем всегда побеждала Лиз.
— Ты все равно не победишь. — Мать уже на ногах, но нападать не спешит. Просто кружит рядом, мягко, по-рысьи ступая по неровному полу. — Не станешь главой клана.
Лина горько скривилась. От досады. Да-а. У кого что болит, тот о том и говорит. Да в гробу я видала твое главенство! Не веришь? Конечно, не веришь, потому что не понимаешь, как это — не хотеть власти.
— Тебе не победить. Ты неполнокровка… всего лишь… даже не феникс.
Ах вот как. Долго же ты собиралась мне это сказать. Выбирала момент… Что ж, выбрала. Только сама не понимаешь еще, как ты неправа. Ты не была в Своде, мама, ты не видела листков, написанных на давно мертвом языке. Наверное, и не поверишь, что как раз ты — не истинный феникс.
Ладно. Слова тоже оружие.
— Ты тоже… Елизавета Орешникова.
Мать побелела. Если б не видела, не поверила бы, что вот так, в один миг, с лица хладнокровной Лиз могут уйти все краски.
— Как ты меня назвала?!
— Твоей фамилией, мама. — Лина невольно напряглась, готовясь к броску и отражению атаки, но Лиз была слишком потрясена, чтобы нападать.
— Кто тебе сказал? — В голосе, всегда уверенном, вдруг проскользнула хрипотца. — Анна?
— Это неважно. Я знаю. Этого довольно.
— Ты никому не скажешь.
— Мама, разве в этом дело?! Ты…
— И она… И твои сообщницы. — Лиз уже не слушала и не слышала. — И твоего Стража я ТОЖЕ прикончу. Слышишь?! И его, и этого подонка!
Феникс «зашипел». Лина с усилием сдержала подступившее бешенство. От него пещера показалась багровой, а голос Лиз как-то отдалился, заглох — розовые губы шевелились, но Лина не слышала ни звука. Словно злость разделила их незримой стеной — мать и дочь. Им никогда не понять друг друга.
И пытаться не стоит. Если она, Лина, когда-нибудь поймет Лиз и станет такой же… будьте милосердны, прикончите, потому что она не хочет жить такой…
— Так и будет! Так и будет, ясно? — донесся до сознания ледяной голос.
Звук вернулся. И нормальное зрение — Лина увидела каждую морщинку на сжатых губах матери. И ощутила, как в ее собственном голосе хрустнул лед:
— Победи сначала.
И снова танец под градом ударов, под свист клинков. И снова кипение стали у лица, и вихревой туман вместо стен — при ускорении окружающее смазывается. Снова бьется на факелах Пламя, озаряя хищный блеск ножей и ненавидящие глаза матери. Лина почему-то видела только глаза… только глаза… словно именно в них сконцентрировалась вся угроза и злоба, какие скопились в этой небольшой пещере.
Клинок летит в горло, сблокировать и провести ответный бросок… и фуэте, фуэте, уйти с линии удара. Фуэте, пинок носком сапожка и сразу кабриоль — уйти от удара по ногам. А потом жете. Гранд жете! Лови меня, раз так хочешь убить. Лови! А я вот не буду… И Феникс в ней расправляет крылья, и тело летит, оставляя ненависть где-то внизу…
Прыжок, и нож свистит мимо. В этот миг Лина понимает, что победит. Потому что владеет силой и мастерством не хуже матери. Потому что у нее есть любовь и вера, есть друзья и родные, а у матери лишь подчиненные и сообщники.
И снова удар и блок, и снова смерть мимо. Мимо! Лишь ветерок по щеке…
Еще немного, мама. Ты не можешь быть сильнее. Ты скоро ослабеешь. И я смогу отобрать твои ножи. Ты уже слабеешь. Твои силы, у кого б ты их ни украла, небеспредельны. А взять их тебе больше неоткуда.
Я не хочу тебя убивать. Ты все-таки мама…
Но править тебе больше нельзя.
Раз! В руку ложится чужой клинок. Растворить…
Два! Второй нож.
Три! Гранд жете, и третий клинок, сверкнув алым в свете пламени, рвется из пальцев. Но смиряется и покорно исчезает. Четвертый. Пятый! И пьянящая сила вихрится вокруг, и стоит немалых усилий остановиться… Шесть и семь! Все!
Ну, мама, что будешь делать?
Ты не победишь, понимаешь?
Пещера уже не размыта, они сбросили скорость, и можно различить каждое лицо, прильнувшее к хрусталю с той стороны. Удивленные, радостные, настороженные, изумленные.
Лиз, непобедимая Лиз… проигрывает?
Дьявол! Ад и пламя…
Боль рванула лицо, обожгла ядовитым жаром, и сразу глаза залило алым. Кровь. Ее кровь… Но откуда? Ведь ножей больше не было…
У Лиз такая улыбка! Торжествующая, злая, уродующая лицо хуже раны.
Как больно…
Красное дерево?
Прятала… как подло, мама…
Вдруг в голове зазвучала песня известного барда прошлого века — «Баллада о времени», они ее недавно с Лёшем слушали.
Откуда в пещере взялся Лёш? Откуда рядом с ним Анна? Почему она, недавно лежащая при смерти, твердо стоит на ногах?
Наверное, я умираю и у меня бред. Иначе… иначе почему я вижу, как Пламя прыгает с факелов и окружает Лиз светящимся ореолом? А она кричит и падает…
Мерещится.
Но подхватывающий песню Лёш — он же не мерещится?
— Лина… Лина… — Руки Лёша, перепачканные кровью, дрожащие, отвели с бледного лица темную волну волос. — Лина… Хранительница, рана поверхностная, что происходит?
— Подожди. — Хранительница повелительным жестом подзывает к себе Марта и полуодетую Марианну. — Вы, двое, никого сюда не пускать. Белла, Стефания, проверьте, что с Елизаветой. И смотрите в оба, она все еще опасна. А ты, мальчик, не отпускай ее, грей, удерживай, как умеешь… может, и вытянем.
— Но что с ней? Ведь порез всего лишь…
Анна качает головой:
— Красное дерево. Оно для нас, как осина для вампиров. Если хоть щепка попадает в кровь, начинается реакция. Медленная, но…
— Делать что? — не слишком уважительно перебивает Лёш. — Я знаю, что вы умеете справляться и с красным деревом. Не теряйте времени!
— Даже не буду спрашивать, откуда знаешь, — буркнула немолодая феникс. И ладони ее бережно легли на виски правнучки. — Тише, тише… я ничего не отнимаю. Я только посмотрю. Тише… вот видишь, я даже поделюсь с тобой. Ну-ну…
«С кем она говорит?! — не понял Март. — Ведь девушка без сознания». Но пожилая дама шептала и шептала, обращаясь к кому-то невидимому, не отрывая ладоней от лица раненой, и наконец, выпрямившись, обратилась к Стражу:
— Пошли. Быстро.
Парень мгновенно сгреб раненую на руки, прижал к себе и исчез вместе с Хранительницей. А Март остался у входа в хрустальную пещеру, пытаясь понять, как он во все это влип и что, глубокочтимые господа, теперь со всем этим делать.
Сначала его узнаёт Страж, ни разу в жизни его не видевший, затем в ходе милой беседы с братом мифического Белого Владыки их заносит в Свод Небес… Дичь какая-то. Как демон мог оказаться в Своде и, самое интересное, уйти оттуда целым и невредимым? А теперь, изволите видеть, еще и фениксы! Да за один взгляд на свою пещеру это дикое племя готово растерзать на месте, а тут…
Март вспомнил, что они ворвались не куда-нибудь, а именно в пещеру Пламени, и мысленно вздохнул. Десять минут назад это было. Он видел, как Пламя рванулось им навстречу гудящей стеной, яростной и жаркой. Март успел только глаза закрыть. И поэтому не сразу уловил, когда дикий жар отступил, отхлынул. Успел только поймать взглядом странную, невозможную картинку — огонь, как живой, расступается перед Стражем, открывая скальную нишу и тело женщины на каменной плите… И перед мысленным взором Марта снова прокручивается недавняя сцена.
— Сними девушек, — на ходу бросает ему Страж, шагая в коридор с огненными стенками.
Девушек? Март только головой покачал. Страж не устает его поражать. Пещера фениксов, причем абсолютно пустая (нонсенс!), живое Пламя, демон за спиной (вот откуда он знает, что я не захочу его убить?), а его волнуют девушки! Где он, кстати, их узрел?
О! Вот где.
Девушки висели на стене, оплетенные и опутанные так, что даже их нагота в глаза не бросалась. Почти не бросалась. Март мимолетно посетовал на фениксов, додумавшихся прикреплять пленниц так, что видишь в первую очередь не лицо… совсем не лицо… и потянулся к веревкам.
— Мм! — отчаянно возопила девушка.
Что это она? Тоже не доверяет демонам? Ну-ка, ну-ка…
Март аккуратно отклеил с ее губ пленку.
— Что?.. — начал он.
Но пленнице фениксов было не до его расовой принадлежности.
— Сначала наручники! — выдохнула рыжая красавица. — Веревки потом. Осторожно, чтоб ни щепки… нельзя… лучше сними их с цепи вместе со мной, а потом…
Что — потом, Март не расслышал, но насчет того, чтобы снять наручники, — это пожалуйста.
За его спиной послышался стон, потом изумленное восклицание:
— Ты?
— Я. А кого вы ждали увидеть?
— Лизу, — вымолвил с усилием женский голос. — Лизу… Она… Пламя защитило меня, не дало ей подойти… никому… Где Лиза?
— Сам очень хочу знать! Сейчас спросим… вставайте… осторожно. Как вы себя чувствуете?
— Что ты мне дал?
— Регенератор. Новое лекарство…
— Но как тебя пропустило Пламя?
О чем там дальше говорили раненая и Страж, Март не слышал. Как раз в этот миг он разрезал последнюю веревку, и рыжая пленница упала ему на руки, будто тяжелый мешок. По лицу скользнули, засыпали глаза душистые волосы…
Март пошатнулся, инстинктивно прижимая ее к себе, удерживая равновесие. И наткнулся на сердитый шепот:
— Пусти! Анжелку сними, ей хуже. И в огонь.
— Что? — не понял Март. В следующий миг он едва не порезался о собственный нож — рыжая пленница, высвободившись из его рук, бросилась в Пламя, бесстрашно сунув в него руки вместе с наручниками…
Март с усилием вернулся в настоящее — к пещере со странными факелами, к неподвижно простертому телу женщины. К огненному взгляду рыжей девушки — теперь он знал, что ее зовут Марианна.
Кстати, она почему-то отвела глаза. И обратилась к соплеменнице:
— Белла, что?
— Я не понимаю. Лиз не ранена, она… она будто пустая. Даже искры не чувствую. Марианна, — темные глаза потрясение всмотрелись в бледное лицо беспамятной женщины… — Она… она…
— У Елизаветы отобрали Феникса, — сухо сказала светловолосая женщина постарше. — Пламя отняло. За недостойное поведение. А я полагала, что это сказки…
Пламя смыкается над ее лицом, как вода.
Такое спокойное лицо, такое ясное. Сразу и не поверишь…
Лина, Лина.
Одна подлость, одна щепка — и ты могла исчезнуть. Снова. Только не это!
Пламя точно кипит вокруг ее тела — одежда, заколки, амулет рассыпаются искрами, бесследно сгорая в этом странном огне. Пока не остается только тело — розово-золотое от жара, одетое в пламенные блики. Оно будто светится изнутри. Словно пламя перелилось в кровь, словно она купается в нем, как в свете.
И проклятая щепка в нем тоже сгорит бесследно. Должна сгореть. Должна. Должна. Должна!
А огненный вихрь кипит и кипит, и вихрятся искры, укрывая ее от чужих взглядов. До того момента, как она оживет. Разомкнет ресницы, оглянется по сторонам, увидит его.
— Готово, — шепчет рядом голос. — Просыпается.
Она и правда похожа на спящую. Огненная девушка…
Вот шевельнулась рука, провела по лицу, задержалась на лбу, там, где была рана. Вот гибкая фигурка поднимается из огня…
И Анна отводит взгляд от обнявшейся, прикипевшей друг к другу пары. Она, опытная и пожившая женщина, знала и любовь и расставание, и все же в этот миг она завидует своей правнучке.
Внимательно слушая Савела (тот предлагал припрячь к разведке на Уровнях нейтральников — мол, сами выражали желание помочь), Дим осторожно, в полкасания тронул связь с Лёшкой. Незаметно тронул… чтоб не отвлечь, если у Лёшки проблемы. Тот явно был занят, но касание почуял и отозвался. Не словами, а так, импульсом-картинкой. Все хорошо, мол. Дим уловил блестящие глаза Лины (ага, успела к своим на помощь), чьи-то взволнованные голоса, Марианну, почему-то с тем самым демоном едва ли не под руку… неподалеку Анжелика, живая и здоровая, только не совсем одетая отчего-то. Раньше Дим не видел ее в таком виде. Но все целые…
Значит, и правда все хорошо, как говорит братец. Обошлось.
«Все нормально. А сам-то как?» — спохватывается Лёш.
«Тоже. Расскажу потом».
И Дим отключает связь, на прощанье полюбовавшись этой искристой жар-птицей — Пламенем.
— Все согласны? — заключает Савел.
— Нейтральников на переговоры? Я против. — Даихи едва заметно качает головой. — Это люди без «гири»… без чести. Они будут думать не о поручении — о себе. Как привыкли. Нельзя положиться.
— И я против. — Александр задумчиво рассматривает голограммы членов Ложи. — Верховные из Ложи не принимают всерьез условия, если они идут не от равных. Говорить нужно нам.
— Демоны равны нам? Александр!
— Перед этой бедой мы союзники. Справиться можем только вместе, а значит, не время мериться главенством. Работать надо.
— А потом нас ударят в спину…
— Может быть.
Доверенные Стражи молчат. Не так просто послать в преисподнюю тысячелетние законы. Они уже все решили, и выхода иного нет. Но даже твердо решившийся на прыжок в ледяную воду человек, бывает, медлит перед последним шагом.
— Хорошо. На переговоры пойдем сами. Сегодня шлем весточку. Пусть думают.
Весточку — Ложе? Нет… Нет, Ложе нельзя предоставлять права на раздумье. Только видимость этого права. Демоны и впрямь слишком много внимания уделяют схваткам за главенство.
— Подождите, — Дим чуть подался вперед. — Не надо ничего слать. К Ложе уже есть подход.
За сотни, даже тысячи лет пещера фениксов повидала всякое: и первое обустройство, когда юные фениксы пытались выжить во взбесившемся мире, и первые советы, и то, как отбивались первые вторжения, и как вчерашние неопытные девчонки постепенно, путем проб и ошибок вырабатывали правила общей жизни. Как потом правила закреплялись, превращаясь в законы и ритуалы.
Всякое бывало.
Рождение детей, проводы погибших, выборы новых глав.
Танцы у Пламени, ритуалы посвящения, церемонии отречения и изгнания… К Пламени приходили новые Хранительницы, и новые записи заносились в свитки, а потом в книги. А после уходили и они.
Со временем пещера стала слишком просторной для уменьшившегося клана, и все реже звучали в ней детские голоса. И не раз думала последняя Хранительница, что не так с их дорогой.
Но даже она не ждала такого… Сейчас в пещере кипели и бурлили страсти.
— Чужие у Пламени…
— Что с Елизаветой?
— Не знаю, но так ей и надо! Использовать в поединке красное дерево без предупреждения — это знаешь ли…
— А как Лина выжила, если это красное дерево? Только не рассказывайте сказки о Пламени.
— Сказки?!
— Преисподняя, где Хранительница?! Нам что, предстоит избирать Хранительницу? У нее ведь даже наследницы нет!
— Нам предстоит избирать главу, судя по всему.
— Как?!
— Сказка постаралась, Глафира. Та самая сказка. Посмотри на Лиз. Внимательно…
Фениксов можно было понять. Слишком уж дико смотрелись в пещере абсолютно незнакомый демон (это у фениксов, которые рассматривали демонов лишь как заказ… в крайнем случае, как заказчиков), знакомые, но зато ославленные преступницами Марианна и Анжелика, пустое место Хранительницы, и что круче всего, Стефания, охраняющая главу клана. Причем как-то странно охраняющая… Лицо у Лиз пустое, глаза дикие. И аура… ну не бывает же такого, сестры. Пламя, которое все воспринимали просто как символ клана, оказывается, может не только наделять Фениксом — может и отнимать, если что-то ему не понравится.
Пламя разумно?
Масло в огонь страстей подливали слухи о присутствии в пещере изгнанницы Лины и ранении Хранительницы, а также о ее стремительном выздоровлении и шатающемся где-то в пределах пещеры Страже! Явление народу Стража еще месяц назад казалось немыслимым.
— Дочери Пламени! — Анна, казалось, появилась в пещере прямо из огня. — Фениксы! — Мгновенная наэлектризованная тишина — и дрогнувший голос: — Девочки мои…
— Девочки… — отдалось в тишине пещеры.
Девочки…
— Мне выпало сегодня сказать вам тяжелые вещи. — Анна замолчала и медленно, отвечая на каждый взгляд, обвела глазами лица фениксов. — Ибо молчать дальше будет преступлением. Глава клана, приближенная Елизавета отрешена от звания и лишена Феникса.
Шафранно-золотой язык пламени выстрелил за ее спиной, взметнулся к потолку и распался на целое облако цветных сполохов. По рядам фениксов прошел тихий слитный вздох, потом быстрый перешепот. Пламя не просто присутствовало на совете, оно отзывалось. Преисподняя… Что происходит?
Галина, ближайшая помощница бывшей главы, вскочила… и села на место, сжав кулаки. Еще две, как бы невзначай севшие неподалеку от скованной Лиз, не двинулись с места. Выжидают?
Угрюмо молчат ревнительницы традиций — группировка Глафиры. Быстро, вполглаза переглянулись птенцы Марианны. Эти молодые, быстрые, им сорваться ничего не стоит. Спокойно замерла рядом с Лизой Стефания. Ее соратницы сегодня не сидят вместе, а рассредоточились по пещере, как бы невзначай заблокировав выход. Тоже готовятся.
Анна опускает глаза.
Что стало с нами, фениксы? Что с нами стало? Группировки. Интриги. Нарушение законов. Вот к чему приводит ложь. Вот во что превратила клан Лизавета, разделяя, чтобы властвовать. Вот чему ты не помешала, Хранительница. Не она первая, так было уже… но прошлого не изменишь. А этому не помешала ты.
Исправляй.
— И это справедливо. — Анна не могла позволить себе ни дрожи в голосе, ни слез — не время. Ах, Лизонька… — Ибо Лизавета своими действиями ведет клан к гибели. Сегодня вы изберете новую главу. Но прежде чем вы это сделаете, я хочу, чтобы здесь, у Пламени, наконец прозвучала правда. Кто мы и для чего наделены даром… Лина.
Лина, вопреки уговору, не выступает из Пламени. Просто выходит из специальной ниши. И одета она вызывающе. Где она это взяла — алая блузка, цветок в волосах, яркий шарф? Ведь в пещере этого не было, а переноситься — не то состояние пока. А выражение лица, а решимость… Да, это вызов. Лина, Лина. Может, не время пробовать на прочность устои, показывать свою непохожесть? Я знаю, как ты устала, девочка, но если сейчас кто-то из фениксов подаст голос…
Но фениксы молчат. Конечно… Победившая в поединке имеет право на уважение, даже если явится к Пламени в пигмейской травяной юбке и с кольцом демонов Саирит в носу.
Она ведь все-таки победила главу клана. Лиз не смогла удержать свое оружие, потому и решилась на подлость. Лина победила, доказала, что феникс, доказала, что права. И кстати, доказала еще и то, что защищает своих.
— Позор! — Галина все-таки не выдерживает: преступница, как посмела!
Что-то недовольно ворчит Глафира, перешептывается молодежь, что-то ободряющее выкрикивает Анжелика, но Лина ничего не отвечает. И похоже, не замечает. Она смотрит туда, где полыхают ненавистью голубые глаза. Смотрит несколько секунд.
А потом негромкий голос начинает рассказывать про занесенный из-за Грани огонек и эксперимент «Феникс»…
Совет закончился раздачей поручений: Савелу — мобилизовать Стражей, Даниэлю — ускорить выпуск пополнения, Александру — прозондировать почву для переговоров, Нинне — прощупать варианты подключения людей. Пусть пророки поразмыслят… Светлане и Даихи тоже работы хватало. Сам Дим, хоть и чувствовал себя вымотанным, как марафонец, пробежавший дистанцию с армейской выкладкой, вызвался пообщаться «с источником из демонской среды» на предмет уязвимых точек членов Ложи (грубо говоря, компромата). Савел поднял брови, но ничего не сказал. Даихи только кивнул. Понятно. Честь честью, но время поджимает.
— Юноша, погодите. — Мягкий голос Пабло догнал Вадима уже на попытке перенестись.
— Что? — Дим, уже прикинувший мысленно список дел на вечер, с досадой прервал телепорт и обернулся к Координатору.
Больше никого не было — зал почти мгновенно опустел, все отправились по своим поручениям. Даже отец исчез вместе с Савелом, на ходу что-то доказывая…
— Прости, что задерживаю, — Пабло извиняюще улыбнулся, — но у меня один вопрос.
— Да?
— Это касается твоего Яна, демона из клана Долински… Видишь ли, Долински-старший тесно связан с Асииром, одним из глав Ложи.
— Да? — Дим выжидательно замолк. Не знаешь, что говорить, говори мало. Жди, когда сами скажут, чего надо. Пабло ободряюще улыбнулся:
— Не кажется ли тебе, что вместо сложной комбинации с обращением в Ложу по поводу вторжения членов клана в ваш дом можно применить гораздо более простую и действенную. А именно: вернуть этого юношу в семью. А в благодарность Долински-старший организует тебе подход к своему покровителю. Быстро и легко. И куда выше шансы на успех.
Что он такое говорит?! Вадим ощутил, как кровь бросилась ему в лицо. Вернуть юношу в семью, вот как! На алтарь. Быстро и легко… выше шансы. Шансы… Далеко же заходит ваше «время торопит», Координатор Пабло…
«Контроль, Дим.
Это мой подданный, которому я обещал защиту.
Контроль». — Голос альтер эго, уже не раз выручавший сегодня, был настойчив.
Хорошо же…
— Я не считаю этот вариант приемлемым, — весьма спокойно и почти буднично выговорил его собственный голос. — Ни с какой стороны. Начинать переговоры с предательства тех, кто тебе доверился, — не лучшая стратегия. Предательства, знаете ли, похожи на бумеранг: они имеют такую нехорошую привычку — возвращаться и в самый неподходящий момент бить по тем, кто запустил.
— Ты так думаешь?
— Да. — Вадим усмехнулся и небрежным жестом сощелкнул с рукава невидимую пылинку. — И кроме того, я не думаю, что Ложа позитивно оценит нашу готовность разменивать ее подопечных, как шахматные пешки. Скорее всего, вместо помощи им захочется потребовать у нас что-нибудь еще… или кого-нибудь, чтобы проверить, как далеко мы готовы зайти ради их сотрудничества.
— Любопытно… — Пабло, казалось, совершенно не обескуражила отповедь юноши. Координатор смотрел со всегдашней рассеянностью, и, похоже, слушал больше музыку сфер, чем собеседника. — Весьма любопытно…
— Мне тоже. — Голос Вадима заледенел. — Мне крайне любопытно, что именно я должен разъяснять члену Совета Координаторов, какие поступки недопустимы в переговорах с демонами, а заодно и напоминать о законах гостеприимства!
— Действительно, недопустимо, — все так же невнимательно проговорил Пабло, и его черные глаза вдруг стали очень серьезными, утратив всю обычную рассеянную мягкость. — Ты очень повзрослел, Вадим. Научился действовать не только силой и эмоциями, но и подбирать аргументы по собеседнику. Что ж, думаю, Даниэль прав. Ведущую роль в переговорах следует поручить тебе… Белый Владыка. Теперь справишься.
Так это еще одна проверка? Вадим зло сощурился — это уж слишком. Он сознавал необходимость и неизбежность таких проверочек, но все же, все же… д-демон!
— Ну-ну, не сердись, — миролюбиво сказал Координатор. — Еще год назад мы бы все сделали незаметно и необидно. Время торопит. Вадим… еще одна просьба. Мягко говоря, необычная. Мне бы хотелось поговорить с другим тобой.
— ?!
— С твоим альтер эго. Это совершенно необходимо…
Пещера напоминала торнадо — неуправляемые вихри эмоций, бешеное клокотание страстей, спонтанность реакций.
— Ложь!
— Не может быть…
— Преисподняя, неужели правда?
— Это правда? Правда? Нам можно не убивать?
— Немыслимо…
Правда может быть неприятной. Замечали когда-нибудь? Анна невесело улыбнулась. Наверное, так и надо, девочка. Ложь убивает…
— Без убийств жить можно, — устало говорит она. — Наверняка все вы думали не раз, как живут отреченные, полукровки… Наверняка хоть раз у каждой бывало, что сила приходит порой неизвестно откуда. Так?
Неожиданная настороженная тишина. Неверящие глаза Беллы. Да, девочка. Это правда.
Кивает своим мыслям Стефания… Догадывалась?
— Да, так бывает… Пройдешь по улице, поймаешь чей-то восхищенный взгляд — и капелька силы прибавится. Капелька незаметна, она слишком мала. А если ты танцуешь, поешь, спортом занимаешься — тогда, бывает, и отнимать ничего не надо. Энергия приходит сама.
— Это правда, — прошелестел чей-то тихий голос. Динка, самая юная из посвященных. Широко раскрытые глаза переполнены удивления. — Это, честно, правда! Я недавно… ну, я в цирке… гимнасткой… с подружкой… я почувствовала… Это правда!
— Особенно у вас, молодое поколение. Чем старше, тем больше тело привыкает к подпитке силовым методом. Перестает откликаться на рассеянную энергию — ему только концентрированную подавай.
— Не может быть!
— Но если так…
— Хранительница, что же вы молчали?
— Это…
— Хранители издавна приносят клятву молчать и не разглашать эту информацию без согласия главы клана. Почему-то ни одна из трех глав, которых пережила Анна, так своего согласия и не дали. И Лизавета, Лиза…
— Да будь они прокляты, ваши клятвы! — ненавидящим взглядом обожгла ее Мария. Ее единственная дочь погибла именно при «питании». — Мы могли… Пламя, мы могли… Преисподняя, моя девочка…
— Держи себя в руках, Мари.
— Да к демонам!
— Хранительница, можно узнать? — Голос Стефании, как прохладный дождь, очень вовремя остудил страсти. — Почему вы сказали об этом сейчас? Вы молчали столько лет. Что изменилось?
Что изменилось? Да все изменилось. С того момента, когда в пещеру вошел седой чужак с зелеными глазами и сказал, что клан мой вымрет. С разговора у Пламени, когда я поняла, что Лизавета способна на все. С той минуты, как Пламя показало мне, что будет, когда серолицые пришельцы войдут в наш мир.
— Дай-имоны.
Слово прозвучало, как отдаленный грохот обвала. Вроде бы не громко и не особо страшно, но все живое мгновенно настораживается… а через несколько секунд докатывается ударная волна.
— Они готовят массовое вторжение. И только от нас зависит, вымрем мы или поможем их остановить.
— Что за бред? — Галина вскочила на ноги. — Кого мы слушаем, сестры? Выжившую из ума старуху и осужденную преступницу! Вымрем… Что за нелепость?! Какое вымирание?!
Анна вдруг ощутила усталость. Безмерную усталость и неуверенность. А получится ли? Слишком разрозненны они сейчас, слишком подозрительно глядят друг на друга, слишком растеряны и смущены правдой, — но все же, все же…
— Я объясню! — хлестнул голос Лины. Она все еще стояла у колонны, и потемневшие глаза ее полыхали. — Значит, бред? Значит, не вымираем? Хорошо. Сколько в настоящее время эльфов в Канаде?
— При чем здесь, дьявол их забери, эльфы?
— Сколько?!
— Ну… полторы тысячи, не считая…
— А когда их занесло сюда из-за Грани, в их чертовом лесе жило лишь девяносто восемь «сокланников». Сколько на Земле невидимок? Более восьмисот! А это племя вообще начиналось с пяти пар. А нас перед первым Пламенем было сто двенадцать! Сто двенадцать! И сколько осталось? Нет, ты не опускай глаза, ты считай. Ну, считай! И ты говоришь, не вымираем? Посчитай, сколько у нас детей, посчитай, скольких подруг мы теряем на заказах! Считай, если совести хватит!
Галина молчала.
— А теперь подумай, что от нас останется после нашествия дай-имонов.
Тишина почти осязаемая накрыла пещеру. Только привычно потрескивало Пламя. С оранжевых языков сыпались нарядные рыжие искры.
Наконец послышался шорох, и в первом ряду тяжело поднялась Глафира.
— Что ж, кажется, это знак, — проговорила она. — Посмотри мне в глаза, Лина, и скажи, что все это правда.
Шаг. Глаза в глаза. Тишина.
— Это правда.
— Я тебе верю, — и, обернувшись, глухо уронила: — Катерина, твое слово?
— Верю.
— Стефания, твое слово?
— Верю… — Светловолосая феникс улыбается самыми кончиками губ. — И считаю, что самое время поставить вопрос об избрании новой Приближенной.
— Согласна.
— И я.
— И мы.
— Я тоже.
— Мм… — Лиз очнулась и дернулась в своих узах, пытаясь хоть губы высвободить. — Мм!
— Что ж, новым временам — новую главу… Мой голос тоже за тебя, Лина. Дерзай.
И вихрится Пламя, приветствуя новую Приближенную.
А некий зеленоглазый Страж обессиленно прислоняется к стене в своей нише…
Домой Дим добрался только поздно ночью. Пользуясь новообретенными силами, он «посмотрел» квартиру. Все спали. Кроме… кхм… кроме Лёша с его фениксом. Дим быстро отключил «зерцание».
И увидел Иринку. Она замерла у стола с тарелкой в руках — не то поставить хотела, не то убрать…. Нежная, в простеньком сарафанчике, домашняя, с облачком золотых волос.. Она так и шагнула ему навстречу вместе с этой несчастной тарелкой, потянулась обнять, спохватилась, отставила, едва не уронив.
Иришка, Снежка моя…
— А я тут тебе приготовила… Мы то есть. Мы с твоей мамой. Она у тебя хорошая… она сказала, ты ее любишь…
— Маму?
— Нет… в смысле, да, но она сказала про рыбу. Мы ее запекли. Будешь?
Дим смотрел на нее не отрываясь. Мама, рыба, тарелки… все равно. Главное, что она его ждала. Что надела сережку. И вообще. Снежка…
— Дим, ты так устал?
— Что? — очнулся тот.
— Я говорю, ты устал? — Волшебная рука погладила по щеке, и вся накопившаяся усталось вместе с демонами, переговорами и неукротимыми проверяльщиками из Совета Координаторов отодвинулась куда-то в далекие дали… — Ты меня слышишь? Я спрашивала, ты правда любишь рыбу, запеченную в…
— Снежка, — перебил Вадим, почти задохнувшись от нежности. — Снежка, что ты говоришь такое? Я тебя люблю, а не какую-то рыбу. Понимаешь?
Иришка подняла глаза… На тонком лице расцвела такая улыбка! Та, самая «извечно-женская», с которой, наверное, все истинные дочери Евы обращаются к нему, единственному и неповторимому. И нежная, и лукаво-дразнящая, и таинственная. И смущенная…
— Понимаю. Знаешь, Лёш мне сказал, что он сегодня «всю эмпатию угрохал в пещере фениксов», так что ночью не почует даже пляски русалок. Вот…
Он проснулся от тревоги. Рассвет вихрился туманом за окнами, дышал свежестью.
Тихо. В чем дело?
В комнате никого. Связь… порядок, Лёш в норме. Что… преисподняя, нет! Где-то далеко, на грани «восприимчивости» затлели угольки.
Серые.
— Потапыч, коленвал проверял?
— Проверял. Я же, Михалыч, всю ходовую раза три разобрал-собрал так и разэтак, тудой-сюдой через это самое, — и Потапыч показал кривыми заросшими бурой шерстью лапами как именно он разбирал и собирал. — Тут не в ходовой, мне кажется, дело.
— Неужто котел накрылся? — Михалыч сдвинул на лоб очки-консервы, с хрустом почесал щетинистый подбородок.
— Если бы котел, налево его три раза, — Потапыч сплюнул тягучую от копоти и табака слюну. — Думаю, тут в мозгах все дело. Центральную систему проверять надо, а стрелка-наладчика эльфы носят по льдистой наледи вдоль и поперек. Где Мишутка, ты в курсе?
Михалыч вместо ответа скинул ватник и с ворчанием начал устраиваться на циновке у печки.
— Эй, командир, ты чего залег десять раз посохом через елку? Если жукоглазы попрут, а у нас изба не на ходу и экипаж неполный — что делать будем? Командир, ну але, ты что — в спячку собрался? Не спать! — и Потапыч для убедительности ткнул пару раз командирский бок разводным ключом.
Заходили ходуном бревенчатые стены от надсадного рева, посыпался снег с десятиметровых красавиц-елей, спряталась за тучи серебряная Луна. Тьма укрыла тайгу — только дежурный огонек на сторожевой избушке мигал неверным светом.
— Механик-водитель Топтыгин, смир-р-р-р-но! За неуважение к командиру — двадцать отжиманий. Пр-р-р-р-р-иступить немедленно.
Сопя и кряхтя, мехвод опустился на четыре лапы и начал отжиматься. К пятому разу его одышка была слышна за бревенчатыми стенами, к десятому — летящие вдалеке по своим делам вороны нервно вздрагивали и озирались на звуки тяжелого дыхания. После двадцатого — упал и замер. Только кончик бурого хвостика беззащитно подрагивал над огромной мохнатой тушей.
— Что, Топтыгин, тяжко приходится? Форму держать надо, форму. А то р-р-р-р-распустились тут без меня. Скоро в избу помещаться перестанешь.
— Но, Михалыч, — механик тяжело дышал, маленькие глазки жалобно блестели. — Ну пропадем же, надо Мишутку срочно искать, так его и этак.
— Отставить панику. Его дело молодое, придет. Если бы ты мне раньше сказал, что по его части незадача — не отпустил бы. А теперь чего, подождем, — Михалыч потянулся с громким хрустом, зевнул и взял со стола алюминиевую кружку с кофе. — Боевое дежурство у нас послезавтра, авось справимся.
— Ох, смотри, командир. Если что — я предупреждал…
Механик еще недовольно звенел ключами, когда в таежной тиши послышался хруст снега, усиленный ледяными мембранами окон. Дверь распахнулась — и в клубах плотного, как простокваша, пара ввалилась темная фигура в летном шлеме, кожаной тужурке и длинном белом шарфе.
— Ох и морозяка же на улице! — лихо выдохнул ввалившийся и потряс головой.
— Корнет, почему внешний вид опять не по уставу? — накинулся на новую жертву Михалыч.
— Но товарищ штаб-ротмистр… — корнет разом потерял лихость, сдвинул на лоб авиационные стекла — под ними оказались круглые очки в тонкой металлической оправе. Мордочка его становилась грустной, молодецкий задор в глазах сменялся тихой служебной тоской. — Но мои однокурсники все летают, работают с финистами, кондорами, альбатросами — а я из-за этих тупых лекарей должен ковыряться в куриных мозгах этой развалины!
Мишутка поправил очки, с досады пнул бревенчатую стену, избушка ответила недовольным квохтаньем.
— Отставить жалобы, корнет. Тебе сколько раз было сказано, что здесь летунов нет, не было и не надо? Пусть другие себе летают, а мы крепко стоим лапами на земле, — командир ударил тяжелой лапой по неструганым доскам столешницы, кружка с кофе опрокинулась и, весело позвякивая, покатилась в угол. — На земле, которую, прошу заметить, мы охраняем. Значит так, корнет Тотопкин. За неуставный внешний вид объявляю строгий выговор и требую немедленно привести обмундирование в соответствие. За неуважение к командиру и товарищам по экипажу в отпуск пойдете осенью, в самую распуту. А уж за избушку нашу…
— Да ладно, Михалыч, ну остынь уже, — вмешался механик. — Что ты бросаешься на всех, как тигра лютая. Может, тебе поспать? Приляг на денек, мы с Мишуткой прикроем, он как раз пока разберется — что ж она, хорошая, идти-то не хочет.
Штаб-ротмистр медленно и тяжело прошелся по комнате. Подобрал убежавшую кружку и налил до краев крепчайший кофе из термоса. Запахнул форменный бушлат на тельнике. Отрезал:
— Я уже спал на этой неделе. Хватит пока.
— Ты бы посерьезнее на раз, Михалыч. Сколько ты уже в спячке не был, лево на право?
— Сколько надо, столько и не был, — буркнул командир, отхлебывая пол-кружки за раз. — Ты, Потапыч, у меня досвистишься. С завтрашнего дня утро начинаешь с кросса полторы версты в полной выкладке.
Мишутка не удержался — хихикнул в кулак, представив грузного мехвода в полной выкладке, его скачки через таежные сугробы в колючей предутренней тьме. И тут же поперхнулся, услышав:
— А ты, корнет, если избушка к завтрему не пойдет сама, лично в постромки впряжешься и будешь первым ездовым медведем в приграничье. Понял-нет?
— Чего уж не понять, товарищ штаб-ротмистр, — вздохнул Мишутка. — Есть.
— И первым делом перед ней извинишься. Она, может, звезд с неба и не хватает — но дело знает. И, было дело, меня раненого из окружения вытащила. Две недели без корма и управления сама шла, сама от жукоглазов отстреливалась, сама дорогу искала. — Михалыч нежно погладил гладкие округлые бревна, избушка заурчала. Внутри стало светлее, печка как будто по-доброму подмигнула языками пламени.
— Ну неправ был, неправ, — заворчал корнет. Он комкал летный шлем, неловко переступал косыми лапами. Бочком подошел к печке, прижался щекой к теплому боку. — прости, Матрена. Всю жизнь, с детства о небе мечтал — а сегодня на звезды смотрел всю дорогу… — печка пощелкивала дровами, в трубе завыл ветер. Свет мигнул, как бы говоря: «Ладно, чего уж там. Проехали.»
— Вот и славно, — хлопнул лапами Потапыч. И безо всякого перехода спросил: — А что у нас на ужин сегодня?
— Пирожки горя-я-я-чие, с повидлой, с капустой, с мясным фаршем, со всякой требухо-о-о-ой, — затянула печка.
— Понятно, — разочарованно протянул мехвод. — Стандартный рацион. Неужто для праздничка ничем не порадуешь?
— А что, уже новолетие? — подозрительно уточнила печь, заполошно закудахтала: — Али я обсчиталася? Михайла Потапыч, новолетие уже сегодня, а я опростоволосилася?
— Уже, Матренушка, уже, — подтвердил мехвод.
— Несомненно, — припечатал командир.
— Ох соколики мои родные, ох медведушки косматенькие, а я-то дурочка старая, обсчиталася… Правильно Мишутка, сыночек, меня обругал давеча мозгами куриными, — запричитала избушка. — Сейчас сообразим зайчатинки, варенье у меня малиновое в третьем отсеке еще литра три осталось, меду было пол-бочонка.
— Ты, Матрена, не темни, — прорычал командир и улыбнулся, — давай, признавайся, есть еще?
— А на дежурство? — строго спросила изба.
— А когда нам это мешало? — парировал Мишутка. — Выдавай уже, тетя Матрена. Не томи.
— Ох, проказники, кран откройте да набирайте: что же с вами делать-то?
— Накормить, напоить, да спать уложить, — хохотнул корнет.
— Не спать! — рявкнул командир. — На нас, шатунах, все приграничье держится. Но по первым двум пунктам возражений нет, праздник надо отметить. Эх, что есть в печи — все на стол мечи.
Пока подходили в печи лакомства, Потапыч тщательно убрал со шкуры потеки смазки и угольную копоть. Засаленный комбез сменился бушлатом с тремя шевронами на рукавах. Мишутка под строгим командирским взглядом тоже надел форму — но не удержался, вокруг шеи все равно намотал длинный шелковый шарф ослепительной белизны.
Командир лишь махнул лапой. Набил трубку, затеплил от уголька. Густой ароматный дым поплыл к сизому потолку.
— Мишань, ты бы покопался пока в ячейках ЧПУ. Надо же узнать, почему мы без задних ног третий день сидим. Потапыч вон говорит, с ходовой все чисто.
— Да копался я, Иван Михайлович. Я уж и так и этак, со словами, как говорится, и без слов. Хоть тресни, нейдет, проклятая.
— Я все слышу, — прокудахтала избушка.
— А раз слышишь, ответь, тетя Матрена. Ну по-человечески просто скажи, что не так?
— Не могу сказать, касатик. Вот хотела бы, а не могу. Держит что-то. Ох, ноженьки не несут никуда с этого самого места. Как пришли сюда позавчера, с патрулирования возвращались, так и нейдут. Как будто жду чего-то, а чего — сама в толк не возьму.
— Сидим, растудыть посередке двадцать, сидим, ждем, — топнул Потапыч. — А чего ждем? Второй раз за три года на том же, пятое на девятое с половиной по черепу, месте.
Командир хлопнул себя лапой по лбу:
— Так вот оно что! То-то я смотрю, места знакомые. Матрена, ты, что ли, Снежка ждешь-поджидаешь?
Печка вздохнула:
— Ох, милаи… наверное, его, сердечного. Жду-пожду, а чего жду, и сама не знаю.
История эта случилась, на третий день после того, как выпускник летной Академии Тотопкин прибыл к месту службы. Возвращаясь из дозора, сделали привал на заснеженной поляне среди елей и сосен. Такая же колючая, неуютная тьма окружала избушку, снег в дежурных огоньках искрился недобрыми вспышками — а сверху иглами нависали холодные равнодушные звезды.
Изба мирно паслась, разгребала четырехпалыми стальными лапами рыхлые сугробы. Мишутка только начинал осваиваться с управлением, постоянно получал нагоняи от Михалыча — и не сразу заметил, что мерное квохтанье сменилось каким-то истеричным кудахтаньем.
Выскочив за порог, экипаж увидел, как какой-то округлый предмет, похожий на обтесанную глыбу льда, скрылся под бревнами. Изба потопталась в снегу, села прямо в сугроб — и никакие понукания не могли согнать ее с места.
— Не могу, касатики. Вот что хотите со мной делайте, не могу, — отвечала она на все вопросы.
Таинственным предметом оказалось огромное яйцо, мраморно-белое, с темными прожилками.
— Понятно, — протянул Потапыч, откладывая лопату. — У ней с неделю как, три на двадцать, кладку забрали в инкубатор. Вот она себе и нашла замену.
— И что теперь делать? — поправил непривычные еще очки Мишутка.
— Ты, корнет, у нас спец по мозгам — тебе и думать, — отечески проворчал командир. — Тягач сюда точно никто не погонит, да и не пройдет он. Придется самим. Не бросать же ее здесь.
Михалыч связался с командованием, доложил — и получил три дня сроку на устранение. Но на попытки подкопаться к яйцу избушка реагировала агрессивно, шипела печкой, разбрасывала угли. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы корнет не придумал поднять температуру в котлах до красного уровня.
— Умно, — похвалил командир. — Или к концу третьего дня у нас будет неведома зверушка, или шикарный омлет. Из двух зол лично я бы предпочел омлет, — и он плотоядно облизнулся.
Матрена обиделась. Три дня экипаж сидел на пригоревшем ржаном хлебе — но к концу третьего своенравная наседка начала мелко подрагивать. Потом встала с насиженного места и отошла на пару шагов. В ее квохтанье появились ликующие нотки.
— Есть контакт! — предположил Мишутка — и в одном тельнике прыгнул за порог.
В снегу на проталине, среди мраморных обломков яйца и начавшей пробиваться зеленой травки копошилось небольшое белое существо с нелепо-короткими передними лапками и массивным хвостом. Ящерица — не ящерица, дракон — не дракон, кенгуру — не кенгуру. Детеныш жалобно пищал, пытался подняться.
Корнет улыбнулся и протянул лапу, чтобы помочь. Хорошо, что рефлексы в норме — успел отдернуть и долго оторопело смотрел на загадочное существо. Со стороны избушки донесся веселый гогот: старшие товарищи оценили юмор ситуации.
— Ты одеяло на него накинь, так его тридцать, — подбодрил механик. — Или ватник.
— А лучше и одеяло и ватник, — серьезно предложил Михалыч. — Замерзнет же животина. Маленький. Жалко.
— Да вы что, товарищ штаб-ротмистр! — опешил Мишутка. — Он же нас ночью загрызет. Совсем дикий, видите же.
— Дикий, — подтвердил командир. — Но симпатичный. Берем, я сказал.
Командир сказал — делать нечего, пришлось брать. Конечно, и одеяло и ватник были порваны в мелкие лоскуты: зубки у белого ящера оказались мощными и острыми, как обоюдоострая бритва.
К вечеру, прибыв в расположение части, мехвод и стрелок-наладчик походили на бурые елки — такой густой слой зеленки покрывал раны и островки вырванного «с корнем» меха. А Михалыч только курил вечную свою трубку — и в лукавых глазах теплилась улыбка.
Избушка же сменила гнев на милость. Из печки один за другим появлялись деликатесы, о существовании которых в поваренной программе никто и не подозревал: окорока, печеная оленина, бараньи отбивные, почки-соте, творожная запеканка с нежнейшим сырным кремом и даже фруктовое желе.
Конечно, экипаж понимал, что перепадает им от щедрот не просто так, и малыш целый день чавкал в углу на теплой подстилке у печи, грелся. От первоначальной дикости его не осталось и следа — в тепле, холе и неге он стал ласковым, как котенок.
За это да за ослепительную белизну глянцевой шкуры назвали его Снежок. Был он любимцем не только экипажа — вся часть носила неведомому зверю гостинцы. Весной отдали в школу дрессировки. Вместе с приграничными хасками Снежок овладевал премудростями, грыз гранит науки — и закончил первым в выпуске.
К августу ящер вымахал до половины медвежьего роста, а по осени затосковал. Брать с собой на задания его стало уже невозможно, в боевой избушке каждый квадрат площади ценен и учтен — а однажды, вернувшись из дозора, экипаж не нашел его.
— Ушел в тайгу, — разводили лапами сослуживцы. — Остановить? Да как его остановишь — зубы-то отрастил, видали какие? С палец длиной.
— Но пропадет, налево пополам, в тайге животина! — убивался Потапыч. — Замерзнет зимой, сбоку чет на нечет!
— Ничего, — утешал командир. — Это наш ящер, приграничный. Под избой самоходной родился, у боевой печи выкормлен. Не пропадет.
Утешать-то он утешал, но именная трость со свинцовым набалдашником, которую Снежок так любил носить за ним в долгих лесных прогулках, с тех пор куда-то запропала. Михалыч очень ей дорожил — подарок от ректора к годовщине выпуска — но на неловкий мишуткин вопрос бросил коротко: «Потерял», — и посмотрел так, что вопросов больше не оказалось.
И вот, они стоят на месте, где было найдено то самое яйцо.
— Может, взять лопату да поковырять в сугробах? — задумчиво спросил Мишутка.
— Брось, корнет! Ерунда. Два раза в одну воронку не падает.
— Ну тогда я просто не знаю, что делать, — стрелок-наладчик снял очки, подышал на них, сосредоточенно потер о шерсть на запястье. — Просто не знаю!
— Что делать, что делать, тудыть на землю об пол, — передразнил Потапыч. — Старый год провожать, вот что. Накрыто давно, выдыхается.
— Старый год не грех проводить, — уселся за стол командир. — Мишань, я что-то накинулся на тебя сразу, ты уж прости старика. Самое главное забыл спросить. Как супруга-то? Дозвонился? Можно поздравить?
— Никак нет, — загрустил корнет. — Зря только топал через тайгу к расположению.
— Не соединили?
— Соединить-то соединили, а толку? Ничего не известно, очень затяжные роды.
— Ну, чтобы все хорошо было, — выдохнул первый тост Михалыч.
Чокнулись, глухо звякнули кружки. Выпили залпом.
— На здоровье, касатики. И тебе Мишутка, чтоб сынок здоровый был, сильный.
Корнет замялся, закашлялся — и за этим кашлем не сразу услышали зуммер вызова.
Иван Потапыч поднялся с ворчанием: «Кого еще на ночь новогоднюю глядя несет?»
Но уже через мгновение вытянулся в струнку:
— Слушаю, товарищ командующий!
Минуты две он стоял, периодически повторяя: «Так точно, товарищ командующий!», «Да, товарищ командующий!», и «Вас понял, товарищ командующий».
Потом рявкнул во всю мощь медвежьих легких:
— Есть держаться, товарищ командующий! Даю отбой.
В медведе, который повернулся к экипажу, уже не было ни искры вялости, сонной ленцы и покровительственного тона. Подтянутый, сосредоточенный офицер, глаза блестят, все движения точны и быстры:
— Экипаж гвардейской избы, мы немедленно приступаем к выполнению боевого задания. Топтыгин, слушай мою команду: самый полный вперед, курс на Калинов мост, через пятнадцать минут надо быть там.
— Товарищ командир, но изба же не на ходу!
— Поставь на ход. Матрена, брось дурить! Это приказ, выполнять!
Мишутка метнулся к приборам, быстро пробежал когтистыми пальцами по клавишам, улыбнулся:
— Есть контакт, товарищ командир. Топтыгин, от винта!
Топтыгин уже сидел у рычагов. Через миг избушка подскочила и, вздымая снежные водовороты, неслась к цели. Неимоверно шатало, но медведи были привычны к тряске. Перед тем, как по уставу на период боевых действий Мишутка отключил голосовой модуль, они услышали:
— Что же я, не понимаю, приказ есть приказ, что уж тама…
Михалыч продолжал:
— Итак, довожу обстановку: сейчас двадцать три часа две минуты. По данным разведки ровно в полночь в районе Калинова Моста жукоглазы попытаются прорвать Периметр и, форсировав реку Смородину, создать плацдарм хаоса на территории Космоса. Хотят воспользоваться тем, что главком в этом году для выполнения ежегодных обязанностей и обеспечения безопасности доставки подарков принял решение занять силы, свободные от несения боевого дежурства по охране надпространственной границы в боевом охранении. Были сигналы о возможных провокациях. Сейчас поздно их возвращать, они уже в пути — да и полностью исключать нападения на конвой с подарками нельзя. Остальные подразделения и экипажи выполняют задачи по охране надпространственной границы — или находятся слишком далеко от предполагаемого места прорыва. У моста заняла позицию стрелковая рота лейтенанта Михайлова, он поступает в наше распоряжение. Наша задача — остановить и локализовать прорыв, не допустить образования плацдарма и продержаться до подхода основных сил. То есть, до рассвета. Вопросы есть?
— Так точно! — Мишутка озабоченно чесал в затылке, — а командование в курсе, что нас здесь не рота, а одна избушка всего, и то случайно оказалась?
— В курсе, — штаб-ротмистр четкими движениями проверял боекомплекты картечниц, систему наведения основного калибра и приборы слежения. — Но что это меняет? Кроме нас, товарищи, некому. Приказано держаться. И мы, черт возьми, будем держаться!
Командирский кулак тяжело упал на стол, среди остатков пиршества.
— Да, Мишань — тебе личное послание от Старика. Все хорошо. Сын родился. Супруга жива, здорова. Спит. — Командир улыбнулся: — Поздравляю. Есть время придумать имя пацану, а?
— Точно так, товарищ командир, — смутился Мишутка, — время есть.