Что есть конфликт поколений? Это склероз старших и эгоизм младших,
плюс полная вера в то, что дети никогда не повторят родителей.
(Малоизвестный трактат известного саврянского философа)
Совсем я невменяемый, когда я невтебяемый…
(Очень известная цитата знаменитого саврянского
философа. Там же — на полях).
«Я просто тоже тебя очень-очень люблю» — эти слова всё звучали в Рыскиной голове. Больше ни о чем думать не получалось. Отступила летняя прохлада ночи, каменная кладка, всё также обретавшаяся под спиной девушки, уже не казалась холодной, потому, как они жадно целовались, послав прямо к Сашию весь остальной мир! Поцелуй, такой долгожданный, такой требовательный и жадный. Будто они с самой первой встречи только и хотели впиться в губы друг друга, но все откладывали!
Рука саврянина медленно скользнула от её плеча вниз по спине, собирая обильный урожай мурашек, задержалась на бедре, потом ловко приподняла ногу, плотно прижимая к своему телу. Вторая рука уже забиралась под выпущенную из штанов рубашку.
Рыску колотило крупной дрожью. Эти руки, которые с такой ловкостью держали и меч, и косу, и гитару — теперь, не менее ловко, легли на её грудь уже под полотняной завесой. Потревоженный за девичьим поясом, крыс спросонок цапнул Алька за палец. В этот момент будто щелкнуло что-то у неё в голове. Она вырвалась из томительного и страстного плена его губ и объятий, затравленно озираясь по сторонам. Неловкими движениями попыталась оправить рубашку и убрать жадные руки, восстановив более безопасную дистанцию. Хаскиль злым шепотом ругнулся на саврянском, поминая крысиную подлость, и сунул укушенный палец в рот.
— Альк, нам нельзя здесь оставаться. Срочно нужно идти. — Стараясь, чтобы голос звучал как можно более спокойно и убедительно, пролепетала Рыска.
— Это дар тебе говорит? Странно: я ничего не чувствую. А, может, ты замерзла? Пойдем, тебя поскорее надо согреть.
На её плечи снова вернулся мужской камзол, упавший в порыве страсти, уверенная сильная ладонь обжигала девушку даже сквозь его толстый рукав, не давая отбежать или освободиться. Они влюбленной парочкой шмыгнули в кормильню, взлетели наверх по узкой уютной лесенке. За пазухой щекотался крыс, на душе — кошки.
Деревянная дверь закрылась с визгливым скрипом, и хлопнула, напоследок, напомнив Рыске почему-то о крышке собственного гроба. Как бы тактичнее объяснить новоявленному жениху, что по весчанским традициям первая брачная ночь так называется не спроста и бывает именно после заключения брака? У него, конечно, полгода не было женщин… Видимо, для Алька этот срок очень велик, но…
Белокосый, жадно вдыхая воздух, оторвался от её губ, затем бегло поцеловал щеки, лоб и даже макушку, поправил прядь Рыскиных белоснежных волос, заправляя за ухо. И вдруг на пол полетела мужская рубашка. Рыска невольно залюбовалась голой мускулистой грудью: хотелось прижаться, обнять… Но она знала — тронь и обожжешься!
Альк отвернулся, не выдержав такого прямого изучающего взгляда. Он ведь тоже не железный! Рыска, как заколдованная, проследила за его спиной. Очень привлекательной спиной! Все чувства в ней перемешались: даром, (а даром ли?), она чувствовала, что ничего страшного с ней не произойдет, но девичий страх намекал на обратное! Хотелось найти хоть какие-то слова, но все они будто разбежались, оставляя голову только по-рыбьи открывать рот и снова закрывать… Внизу живота разливалась какая-то нетерпеливая нежность, пугавшая девушку едва ли не больше саврянина. Ещё щепочка и растаешь, как масло на сковородке — не соскребут!
Альк по-хозяйски сдвинул две узкие кровати в одну, поправил простыни, взбил подушки, повернулся и с деловым интересом спросил:
— Ты голодная?
— Ннет! — пока ещё девушка… нервно замотала головой.
— Ну, как хочешь. Тогда ложись.
— А, может, не надо? — голос-предатель тоже дрожал. Мужчина оставил глупый вопрос без внимания.
Крыс поднялся на воротник и стал принюхиваться. Он уловил едва различимый оттенок запаха и понял, что хозяйка в ужасе, но не смог разобрать, откуда исходит угроза. Холодный нос ткнулся в её шею, шершавый язычок принялся вылизывать Рыскино ухо. Девушка съежилась и привычным жестом пересадила крыса на подушку.
Альк был с другой стороны кровати и спокойно вешал свои штаны на спинку стула. У Рыски засосало под ложечкой, она еле-еле успела прикрыть глаза рукой, когда саврянин повернулся и, как ни в чем ни бывало, лёг на кровать.
«Хоть одеялом укрылся — вздохнула, с облегчением, Рыска, всё еще думая о том, что ниже спины ей тоже нравится, — впрочем, как бы это одеяло мне помогло?».
Может, у них совершенно другие обычаи? Может, не стоило соглашаться на брак? Да, я, вроде, и не соглашалась! Если что, я просто убегу и замуж не пойду. С ним с ума сойти недолго, вон, уже поседела!
Альк требовательно на неё посмотрел и похлопал рядом с собой.
Как к эшафоту, Рыска двинулась к кровати… Даже глаза закрыла! Села на самый краешек, нащупала одеяло, и, натянув до подбородка, резко плюхнулась, спиной к Альку. Весчанку не в шутку колотило! Сзади жарким наваждением подползли мужские руки, обняли, по-хозяйски подвинули, прижали девушку к мужскому напряженному телу. Рыска дернулась, осознав, что упирается ей в бедро…
— Ну, что же ты какая стеснительная? Совсем замерзла! Так не годится. Надо греться кожа к коже. Саврянин перевернул её, ошеломленную и неподвижную, на спину, растянул шнуровку ворота, потом стащил рубашку за рукава. Ловко избавил от брюк. И устроился как раньше. Его руки уже смирительной рубашкой обнимали девушку, но снова наткнулись на крыса! Рыска второй раз за вечер не решилась спросить, как переводится заковыристая и емкая фраза на саврянском. Но, на всякий случай, сразу её запомнила.
— Альк, мы всё ещё не придумали имя. — Что? Так сразу? — Какая же она у меня хозяйственная — сразу о детях думает. Неужто, сейчас будем заниматься этим вопросом? Вот вам и скромная весчанка!
— Ну, он с самого начала с нами — пригрелся. Должна же я как-то к нему обращаться! Не Альком же младшим звать, в конце концов…
— Ммм! Можешь придумать имя на досуге, если это тебе так важно. Но давай без упоминания всяких противных змей и коровьих кличек, ладно? — чуть расслабился саврянин, мечтательно переворачиваясь на спину и заложив за голову руки. Одеяло нещадно топорщилось горкой посередине, — А то представляю, как ты его ночью позовешь «Милок», и не могу не хохотать!..
— Я думаю, что больше подойдет Алес. Защитник. Ты бы видел, как он ощерился сегодня днем на моих тюремщиков, готовый всех порвать. Или хотя бы понадкусывать!
— Так! Погоди, а ты про что?.. — Про крыса. А ты?
— Дда… Я тоже. Отличное имя. Хорошо, что не Рыжик, как раньше. Хм… А я уж думал… Хотя ладно…
— А что ты думал?
— Хм… Нич-чего… Честное слово! — саврянин решил, что девушку всё же надо согреть и снова обнял, уткнувшись не только носом ей в макушку… Оба сделали вид, что ничего особого не произошло.
— Но, может, у тебя был вариант получше? — Да, для мальчика и для девочки — «сознался» Альк. Пусть лучше думает о нём, как о хорошем муже, чем как о… Ещё и уползет, не согревшись!
«Ничего себе! Вот это я серьёзно попала… — растерялась Рыска, — он уже сейчас собирается приступать к созданию детей?». Сердце в груди, видимо, решило, что оно — воробушек и зачастило.
Прошло с пол-лучины прежде, чем Рыска сообразила, что мерное шумное дыхание за спиной говорит скорее о мирном спокойном сне, нежели о крайней степени мужского возбуждения. Что?! Он уснул?!
Волна негодования разметала по разуму все страхи и остальные случайные мысли. Рыска со всей дури ткнула Алька локтем в бок, угодив прямо в бывшее ранение! Пока белокосый подскочил, пока девушка оправдывалась, обоим всё стало почти понятно.
Сквозь хохот, пополам со стонами и снова хохотом, Альк, наконец, смог внятно ответить: — У меня женщины не было полгода. У тебя мужчин не было никогда. Так неужто, ты думала, что я в какой-то занюханой крысами кормильне решу всё это провернуть? Нет, дорогая моя Рысонька, такое событие нужно как следует обставить. Ну, как минимум, не помешала бы ванна с благовониями и лепестками роз… Но никак не эта, побитая древоедами кровать, которая, два к трём, развалится после первых же активных действий!
— Так значит, просчитывал?! Ах, ты!… — В ухмыляющегося саврянина полетела увесистая подушка. В ответ девушке на макушку приземлилась вторая… Что-то громко хрупнуло, а смеющиеся влюбленные осознали себя уже на полу…
— Ты же говорил, два к трём!
— Это, если бы мы решили на кровати, — подмигнул Альк, — Но ты не надейся: до свадьбы ни-ни! — и шутливо потрепал её по голове.
— Вот еще! — Рыска хотела отвернуться, но опять осознала, что её выставили крайней! В Алька снова полетела подушка. Наглый белокосый добычу больше не отдал, пошмыгивая носом, он так и уснул спиной к ней, отлично согревшейся, ревниво, руками и ногами обнимая как женщину, валик из обеих подушек.
Рыска, приподнявшись на локте, ещё с пол-лучины умиленно наблюдала за ним спящим. Ни одна девица из «курятника», ни одна служанка из кормильни или привлечённая его игрой на гитаре «цыпочка» — не смогли бы увидеть его таким, настоящим и беззащитным, каким она его видит сейчас. Будто личина спала. Сильный, холодный саврянин для неё стал родным и открытым — ему станет больно, если любимая решит его предать. Только близких людей подпускают на длину удара в самое сердце… Но Рыска как раз никогда не захочет его обидеть. Научиться бы самой так открываться. Оказывается, савряне умеют любить… И она, наверное. Да. И она! Интересно, Альк уже был когда-нибудь влюблен?
***
Когда поутру просыпаешься в комнате при кормильне от того, что кто-то выломал дверь… А потом осознаешь, что лежишь без одежды в обнимку с красивейшим обнаженным мужчиной, закинув одну ногу ему на бок… Лицом Альк нашёл у тебя не менее мягкие места, чтобы уткнуться во сне. Твои пальцы вплелись в белые, разметавшиеся по простыне, волосы саврянина. Вы лежите на остатках двух совмещённых сломанных кроватей, среди живописно раскинувшихся предметов одежды, пополам с осколками незадачливого творения плотника… А дверь выломал не просто кто-то, а дед! Дед Алька Хаскиля! Даже не просто путник в отставке, а давно завязавший с мирской жизнью отшельник!!! Хочется провалиться так, чтобы не откопали!
А когда этот БОвар Хаскиль устраивает твоему жениху скандал за совращение тебя, вроде бы необоснованный скандал… Но… А почему так ноет живот, и откуда кровь на простыне?..
Импала ждала их, как верная жена – молча и… и с покупками.
Ну да, они бросили в номере кучу вещей, но и оставшиеся занимали полсиденья – как там помещались дамы?
— Детка, нам пора избавиться от этого хлама. – Винчестер-старший осторожно, двумя пальцами приподнял с сиденья образец номер девяносто семь — детские штанишки с прилепленной на интересном месте выпуклой аппликацией в виде лягушки. Лягушка жизнерадостно квакнула, и Дина перекосило.
— Где тут мусорный бак?
— Зачем?
— Сэм, представь, что мальчик увидит этого квакающего урода на своем… да так можно получить комплекс на всю жизнь!
С тротуара послышался смех, Дин оглянулся – стайка симпатичных девушек переглядываясь, тыкала пальцами в изделие придурочного фабриканта в его руках и покатывалась со смеху. Охотники имеют отменную скорость реакции, выработанную годами сражений, так что творение с лягушкой полетело в мусорный бак со скоростью нападающего вампира…
Ситуацию это правда, не спасло – девушки, продолжая хихикать, упорхнули… Просто супер!
Винчестеры несколько секунд с совершенно одинаковыми гримасами глядели на бутылочки и пакетики, но «камень-ножницы-бумага» решили вопрос, кому снимать номер в мотеле, а кому пристроить «барахлишко» в ближайший приют – без затей взять выбросить детские вещички у братцев просто рука не поднималась. Сэм было предложил уронить их невзначай у какого-нибудь супермаркета, но Дин, драматично закатив глаза, высказался на тему того, что младший брат попросту не понимает, как важен для родителей вовремя купленный памперс… Может, он просто прикалывался, но за это пришлось поплатиться – где-где, а в игре-дележке Дин был предсказуем…
Сэм, подмигнув, «отправил свои ноги путешествовать» к мотелю, на прощание ехидно подбросив адрес местного приюта, а Дин несколько раз обошел машину, поерошил шевелюру, и, наконец достал несколько пакетов и принялся утрамбовывать «хлам».
Над хорошенькой лупоглазой куколкой он притормозил.
Куколка кокетливо хлопала ресничками и жеманно мяукала «мама» и «папа». Дин оглянулся на исчезающую в дверях мотеля фигуру братца, и в зеленых глазах промелькнул бесовский огонек.
Что ж Сэмми, ты значит, любишь сюрпризы? Тебя ждет сюрприз, приятель!
Несколько ловких движений умелых рук, и на губах Дина расцветает ехидная улыбочка…
У приюта Винчестер приостановился: за стеной явно бесновались голодные оборотни, причем сражавшиеся за свой будущий обед со стаей разозленных гарпий. По крайней мере, звуки из распахнутого на втором этаже окна неслись именно такие.
Детки веселились вовсю.
Дин ухмыльнулся: ничего себе работка у учителей – укрощать эту публику. Интересно, поменялся б с ними учитель этих крошек? На кладбище у вампиров по крайней мере, тихо…
— Мистер Джеймисон? Проходите.
Застигнутый врасплох, Дин поздоровался с крупной краснощекой женщиной.
— Я…
— Я вижу, вижу, стоите и смотрите, не решаетесь войти, со всеми бывает…
— Со всеми?
— Ну конечно! Я миссис Сара Бурковиц, ваш будущий директор, и очень рада новому лицу… Руфина, пойди сюда, детка! Вот, это мистер Джеймисон, наш молодой воспитатель, только из колледжа! Покажем ему все, ладно? Будь с ним поласковей, он ведь девственник, так сказать…
— Но мэм! — до сих пор Дину не удавалось вставить ни слова, но слово «девственник», по отношению к нему, это…
— Простите, мистер Джеймисон… можно, просто Рональд? Мы тут сторонники почти семейных отношений… Я просто имела в виду, что вы ведь раньше не работали педагогом, верно?
— И не буду! – за стенкой что-то грохнуло, и вопли усилились – похоже к оборотням и гарпиям присоединился десяток-другой баньши особой воинственности… – Я не Рональд Джеймисон!
— Так это не про вас звонили из мэрии? – взлетели на лоб черные брови директрисы…
— Нет, мэм, — все еще ушибленный «девственником» и почти оглушенный бушующим за стенкой разгулом нечисти, Дин искренне ответил, — Боже упаси…
Несостоявшиеся коллеги рассмеялись.
— Тогда что вас к нам привело, мистер…
— Маузер.
Его подарку искренне обрадовались, хоть младенцев здесь и не было – в этом приюте были дети чуть постарше… Угостили кофе, посочувствовали «бедному мистеру Саровски, не имеющему детей», в знак признательности даже познакомили с парой десятков ходячих кошмариков – воспитанников. Под присмотром. Детки обрадовались новому дяде, радостно растащили кукол, обрушили на него «важнейшие местные новости»
— А у Ника выпало сразу три зуба! – щербатая улыбка Ника сияла всеми веснушками.
— А почему вы маузер? Маузер – это ведь танк? Вы не похожи на танк!
— А Лизи целовалась с крокодилом, вон тем, видите? Голубым, без одной ноги…
— Сочувствую…- других слов у Дина в этот миг не нашлось. Точней, нашлись, но неподходящие — потому что крошка-повествовательница промахнувшись, полила из лейки его ногу…
— А Хелен бросила в аквариум рыбкам змейку, сказала, что это большой червяк, а змейка ведь игрушечная, и она утонула…
— А у вас есть жена?
— А Маузер, кажется, такая подводная лодка? Или нет? Вы не похожи…- не отставал очкастый ребенок, удивительно похожий на Сэма.
— А Тони покрасил Марту в красный цвет! Сказал, что она индюшка! Не, индейка…
— Маузер – автомат, да? А вы…
— Знаю, я непохож! – Дин сосредоточенно отдирал от рук переводную картинку-наклейку с Баггзом Банни, гордо извещавшую мир о том, что ее носитель – суперзаяц. Наклейку напялила веселенькая девочка-мулатка Хелен, тут же предложив новому другу поцеловаться. С верблюдом. Игрушечным.
Среди детей даже оказался художник, запечатлевший нового знакомого на портрете – кривоногого человека с руками-граблями вполне можно было поместить в папин дневник, как оживший кошмар…
Когда ангельское создание попыталось накормить его печеньем из глины, а пара мальчишек нащупала под курткой пистолет, Дин почувствовал, что пора сматываться…
У него здорово звенело в ушах.
На пороге он столкнулся с невысоким благодушным парнем, каждая черточка которого, казалось, свидетельствовала о спокойном и добром нраве. Вот и Джеймисон…
— Сочувствую вам, мистер «девственник»… – прошептал Винчестер старший, оставляя приют позади…
Он еще улыбался, когда входил в пустой номер мотеля…
Но улыбка исчезла, едва он увидел незанятую кровать, брошенную куртку и клочок бумаги на столе «Позвони по номеру…» Дальше шел ряд цифр…
Сэм!
— Дин? – послышался в трубке чужой уверенный голос.
— Где мой брат? – Винчестер еле сдерживался…Гнев и тревога, страх и волнение – гремучая смесь. И в таком состоянии Дин был способен на что угодно!
— Мы в Хэнсвиле не любим беглецов… И лжецов тоже, Винчестер.
Его имя. Его настоящее имя…
Сэм не назвал бы его, не назвал бы, если только…
— Что вы сделали с моим братом?
— Приезжай – увидишь.
— Что-вы-сделали?! Если вы только посмели его тронуть, ваш паршивый город пожалеет об этом, клянусь! – телефон в стиснувшейся ладони жалобно скрипнул…
— Приезжай. Аллея Буков, дом с решетками…Спеши, парень. У тебя три часа…
Дин скрипнул зубами.
Сильный противник. Уверенный. Ни лишнего слова…
Опасность дохнула в лицо и выскалила клыки.
***!!!
— Кто вы?
— Лишняя информация. Хотя вы все равно с ней никем не поделитесь, парни. Скажем так: я представитель комитета безопасности нашего города. Теренс Уитт.
Местный шериф?! Родственник миссис Бонн? Чееееерт! Дин лихорадочно соображал. Значит, горожане очень боятся раскрытия своего маленького секрета. Убирают свидетелей? Сэм…
— Приятель, я не ловлюсь так легко на удочку. Дайте трубку Сэму.
— А ты наглец!
— Я тронут! Трубку Сэму, иначе фиг я тебе поверю, ублюдок!
Пауза…
Три бесконечные секунды…. Шум крови в ушах. Грохот сердца… Сэм…
— Дин?
— Сэмми! – молодой охотник с силой стиснул телефон. Жив! Жив. Теперь разберемся…
— Дин… – голос Сэма был странным – слишком замедленным, каким-то плывущим… Точно его обкололи наркотиками… – Дин… Осторожно, они знают…
— Что? О чем?
Но Сэм молчал, и в снова в ухо ударил решительный голос чужака, :
— Убедился?
— Три часа, парень. И не вздумай пробовать ваши штучки.
— О чем, черт возьми, вы говорите?
— Три часа. Время пошло.
Перл производит в уме какие-то действия, помогая себе лицом и даже пальцами.
— Там жена… сестра, мать… у мамаши муж… нет, не у мамаши, а у сестры… ага… Понял!
— Слава святому Христофору! Еще немного, и ум твой станет безбрежен, как океан.
— Смейся, смейся. Если я женюсь, то лишь на этой святой женщине, — и он кивает в сторону Лючии, которая тихо сидит в уголке, благоговейно прислушиваясь к разговору – Главное её достоинство в том, что она почти не понимает по-французски.
— Зато ты понимаешь по-итальянски. А если она начнет трещать, ты её не остановишь. К тому же, если ты на ней женишься, Липпо станет твоим родственником и будет называться шурин.
— А шурин это…
— Это брат жены.
— Нет! Шурина не хочу, хочу свояка. И младшую сестру, то есть, жену. Это даже неплохо, есть с кем бутылочку распить. В картишки там, в кости… О чем это я? Ах, да!
Он обращает ко мне строгий взгляд.
— Свояк есть?
— Нет, — торопливо отвечаю я.
Хотя вся его строгость меня уже не пугает.
— Так значит, никого нет?
— Никого.
Перл делает паузу и торжественно провозглашает.
— Это хорошо. Это нам подходит.
И Жанет и я, оба крайне озадачены.
— Это еще почему? – наконец спрашивает она.
— Как это почему? Ты еще… Она еще спрашивает! Потому что у него нет родственников! А что такое родственники? Знаешь? Нет? Родственники — это главная помеха справедливому мироустройству! Вот. Да и какая польза от родственников? Склоки, сплетни, зависть. Попробуй вот, дай родственнику взаймы. Считай, что выбросил деньги в Сену. А если поручишься за родственника? Устроишь его на должность, похлопочешь, а он возьмет, да и пропьет казну, или в карты проиграет. Или того хуже, в изменники поддастся. С кого спрос? А с тебя. Твой же родственник, свояк, деверь, шурин, ты за него хлопотал. Вон, на братца своего взгляни. Сколько вас у него, родственничков? Целый полк! А маеты сколько? А кроме вас еще и кузены, и эти… как их…. дядюшки с тетками, племянники и племянницы, и всем земли, да должности подавай. Все на престол метят. Мать собственная войну затеяла! А ты спрашиваешь «почему»! Да потому! Без родственников спокойней! Это они родственниками называются, пока деньжата есть, а как в беду попадешь, да в долги залезешь…, уууу, первые от тебя и отвернутся. Или наоборот, понабегут это… как его… наследство делить. А потом за наследство друг друга душат, давят, травят, режут. Убийц наемных подсылают… да, и это тоже! Нет, лучше уж одному!
— У меня есть дочь, — робко говорю я.
Перл переводит на Жанет строгий взгляд.
— Это правда?
Она кивает с улыбкой.
— Сколько лет? – вновь обращается он ко мне.
— Пять.
Видимо, этот факт, наличие дочери, сбивает всю его стройную концепцию. Перл задумчиво скребет подбородок.
— Дочь, хм… Пять лет. Ну, это ладно, дочь — это другое дело, это вам не дядюшка с троюродным кузеном. Дети… это все-таки иногда не так уж и плохо, это даже забавно.
— То есть, против дочери ты возражать не будешь? – осведомляется Жанет.
— Против дочери не буду. Дочь дозволяется!
— Ну, спасибо, уважил, отец родной.
Тут появляется Лючия, неся в руках поднос со всевозможной снедью. Перл радостно потирает руки. Липпо что-то бурчит насчет того, что кто-то слишком много ест. Жанет украдкой пожимает мне руку.
Выпив вина и ухватив кусок копченой оленины, Перл пускается в рассуждения о пользе женитьбы. Липпо рассказывает об излечении тучного венецианского купца от обжорства.
А я ловлю себя на мысли, что впервые сижу за столом, как равный, смело отвечаю на вопросы, и чувствую себя так, будто после долгих и невеселых странствий, после потерь и страданий, после тюрьмы и ссылки, вернулся, наконец, домой.
Я уже достаточно окреп, чтобы спуститься в крошечный садик, который примыкает к дому Липпо и скрыт от взглядов прохожих за высокой стеной.
Жанет по этому поводу выдвинула предположение, что этот дом когда-то принадлежал ревнивому мужу, который держал в заточении свою юную жену, дозволяя ей совершать прогулки в этом благоустроенном тюремном дворике.
Небольшой клочок земли посреди мощеных улиц, будто прорезь в крепостной стене, куда по утрам заглядывает солнце.
Люди, сбиваясь в города, покрывают лик земли мертвым камнем, будто желая отгородиться от породившей их матери. В Париже только в особняках знати есть сады. А в бедных кварталах нет и листочка.
Этот маленький садик напоминает мне тот, что прилегал к церкви св. Стефана в Латинском квартале, где Мадлен иногда гуляла с Марией.
Здесь в доме Липпо рос клен, судя по толщине ствола и разлету ветвей, возраста почтенного. Вдоль каменного забора – жимолость, под окнами – кусты сирени, а самый солнечный угол Лючия приспособила для выращивания базилика.
Есть в садике и цветы, но от недостатка солнечной ласки, они как нелюбимые дети, вида болезненного и меланхоличного. И все же для того, кто вернулся из могилы, кто ночи напролет блуждал под ледяными сводами, пересыпая черный пепел, этот карикатурный садик великолепен, и красота его не уступает роскоши Люксембурга.
Я приближаюсь к дереву и касаюсь ладонью бугристого ствола, нахожу взглядом ту ветвь, что находилась на уровне окна. Это на нее я смотрел день за днем со своего ложа, в полубреде, в полудреме.
Я видел ее оголенной, замершей, в терпеливом предчувствии, ожидающей предсказанного часа; затем в бесцветных, полупрозрачных листьях, облепивших ее будто новорожденные бабочки, затем в листьях уже окрепших, налившихся соком, и очень скоро достигших зрелости.
Глядя на нее, я увлеченно взращивал в себе азарт жизни. Я хотел жить. Исступленно, неодолимо.
Вот так же от зимней, безысходной дремоты прорасти к свету, наполнится надеждой, разорвать корку неверия и начать сначала. Шаг за шагом, от младенчества к юности, от невежества к разуму, от зрелости к покою истины. Пройти весь круг, не отворачиваясь и не стыдясь, без страха, с терпеливым упорством и радостным ожиданием.
И чтобы весна повторилась и бросила вызов, а за ней пылающее лето, и щедрая осень, и зима, как замыкающее звено, время отдохновения и покоя.
Жанет спустилась в садик вслед за мной, но осталась стоять у дверей, предоставляя мне без сопровождения сделать первые шаги по траве, без помех оглядеться, тайком справиться с головокружением и обрести равновесие.
От света и ярких красок у меня действительно кружится голова, но я быстро с этим справляюсь. Осознание собственной молодости, вновь обретенной силы, доставляет мне радость.
Я вдыхаю уже разогретый солнцем воздух. В нем растворен запах города, который благоухает не цветами, а лошадиным потом, выделанной кожей, сапожной мастерской и луковым супом. И все же этот воздух восхитителен. Это запах жизни.
Я оглядываюсь и вижу Жанет. Она стоит, прислонившись к дверному косяку, и наблюдает за мной из-под опущенных ресниц. На губах блуждает улыбка, лукавая и одновременно торжествующая.
— Пожалуй, мне лучше уйти — вдруг говорит она.
— Почему?
— Потому что я хочу тебя поцеловать, а делать этого нельзя. Моя тревога сменяется приятным смущением. На щеках – жар неловкого подростка.
— Кто же вам запретит?
— Да есть один. Липпо прозывается, — поясняет Жанет – Он сказал, что ты еще не готов испытывать сильные потрясения, а я должна тебя беречь. Вот я и берегу. Я быстро делаю к ней шаг.
— Но один поцелуй не причинит вреда. Это вовсе не потрясение. Я буду совершенно бесчувственным, обещаю.
— Ну, если только один, — нерешительно говорит Жанет.
Глаза ее хитро поблескивают. Как бы еще колеблясь, борясь со смущением, оглядываясь, она делает маленький шажок, затем стремительно подается вперед и целует меня так же нежно и осторожно, как в то памятное утро в осеннем парке.
На этот раз я не прячу руки за спиной. Да и развалин беседки, за которыми я мог бы укрыться, рядом нет.
— Неужели ваше высочество со мной флиртует?
— Я?! – Жанет делает удивленные глаза – Флиртую? Да Бог с вами, сударь. Мне это даже как-то не к лицу.
— А что же вы делаете?
— Я вас совращаю, — произносит она низким, хрипловатым, волнующим голосом.
— А я вас слышу! – раздается сверху скрипучий голос Липпо.
Жанет тихо смеется, а я жмурюсь от обжигающего счастья.
— Знаешь, — чуть слышно шепчет она, — я обещала Богу построить церковь.
— Какую церковь?
— В благодарность за твое спасение. В тот день, когда ты очнулся, я сидела на лестнице и молилась. Благодарила Господа за то, что ты жив, и твердила, что построю часовню, а потом пообещала церковь. Я бы предложила и собор, но Липпо помешал… Теперь придется строить. Я дала Господу слово. Потому что ты жив. Жив. Ты есть! Господи, какое же это неслыханное счастье! Какое блаженство! И ничего больше не надо. Ибо ничего нет драгоценней жизни. Твоей жизни.
Больше она не произносит ни слова. И я молчу. Мы не совершаем никаких движений, только стоим очень близко.
Слышим дыхание и сердца. Чувствуем присутствие, бесконечное, нерасторжимое единение, по сравнению с которым краткий триумф плоти ничтожен, и втайне пытаемся понять, то ли это потрясение, о которой нас предупреждал вездесущий Липпо.
— Хочешь, мы отправимся туда вместе? – предлагает Жанет в тот день, когда я решаюсь забрать Марию.
Я согласен и в то же время что-то неуловимое, деликатное мешает мне ей ответить. Я был бы несказанно рад разделить с ней миг долгожданной встречи, но с другой стороны, есть необъяснимое препятствие, не то замешательство, не то стыдливость.
Мария, дочь Мадлен, моей жены, моей первой возлюбленной. Девочка часть и следствие моего прошлого, моя воплощенная любовь, моя первая близость и моя окровавленная, растоптанная юность.
Я еще не готов разделить это с Жанет.
Возможно, я еще не достаточно ей доверяю.
Я слишком хорошо помню ревность другой женщины — её сестры. Герцогиня Ангулемская безумно ревновала меня к девочке и мстила за мою привязанность. Она не выносила даже упоминаний о ребенке, уничтожала малейшие знаки ее присутствия.
Если б она могла, она бы стерла саму память о ней во мне самом, приказала бы своему лекарю удалить ту часть моего мозга, в котором хранятся воспоминания. Она превратила бы меня в покорного беспамятного истукана, если бы я выжил после подобной операции.
Этот ужас, холод ее пронизывающего взгляда все еще живет во мне, все еще таится льдинкой в костях, поэтому я медлю с ответом. У меня нет доказательств, что Жанет затаила обиду, взгляд ее светел, на лице ни тени, ни облачка, но все же я чувствую страх, смущенно отвожу глаза.
Если она будет настаивать, я не смогу отказать. Да и как посмею! Нет никаких оснований.
Только не долеченный симптом давно изгнанной хвори. Я молчу и смотрю на Жанет. Господи, что же я делаю!
— Бог мой, как же я забыла! – всплеснув руками, говорит Жанет – Я должна быть в Лувре! Королева Анна назначила мне аудиенцию. И как раз сегодня! Я уже опаздываю. Опаздываю! Как же это неловко! Я покажусь бедняжке оскорбительно невежливой. А ей и так несладко. Затем я заеду к себе, наберу побольше подарков и вернусь. Геро, сердце мое, ты простишь мне мою забывчивость?
Я понимаю не сразу, но смысл ее слов раскрывается, как цветок. Она отпускает меня одного! И не задает вопросов!
— Жанет… ваше высочество… вы…
— Что? – Она с недоумением приподнимает бровь – Я немного занята, но это ничего не значит. Но ты все равно не отправишься туда один. Одного я тебя не отпущу. Я знаю, что ты достаточно окреп, два или три раза поднялся и спустился по этой лестнице, и голова у тебя не кружится, и Липпо согласен, но… считай, что это мой каприз. Перл пойдет с тобой. Это не обсуждается.
Лицо Жанет становится серьезным, даже суровым.
— Даже если мне придется поссориться с тобой. Ты мне очень дорог. И свет меркнет в глазах при одной только мысли, что я могу тебя потерять. Ты мое сокровище. Моя жизнь. Моя душа.
У меня щеки горят, я готов провалиться сквозь землю от смущения, но в груди огненный шар радости. Я больше не одинок. Не одинок.
— Ты согласен? – тихо спрашивает она.
Я молча киваю.
— Перл, — строго произносит Жанет – Поди сюда, бездельник.
Перл со вздохом отрывается от сливового пирога и вытирает ладонь о связку ярко-розовых лент на груди.
— Чего изволите, госпожа скопидомка?
— Отправишься с Геро на улицу Сен-Дени.
— Это я что ж, вроде как, дуэнья? Донья Эстефания при особе королевы Анны? Тогда давай прибавку к жалованью. Блюсти честь и невинность дело трудное. Предупреждаю, я на кошелек слабый, могу и подношение принять, и записку передать… А если еще и бутылочку кларета разлива этак года шестьсот пятнадцатого, тут за честь я вовсе ручаться не могу, а что касается невинности… Кстати, а чью невинность я должен охранять? Его или от него?
Жанет морщится.
— Перл, это уже слишком!
— Да понял я, понял. Уже и пошутить нельзя!
Перл поворачивается ко мне и подмигивает.
— Ну что, сынок, поглядим на городских красоток? Ты не бойся, глазей, сколько душе угодно, я вот этой, — Перл делает пренебрежительный жест в сторону Жанет — ничего не скажу.
— А я вот этому — Жанет тычет в него пальцем — жалованье не выплачу. И никаких прибавок!
Перл обиженно сопит.
— Скряга!
— Дурак!
Шут грозно поправляет перевязь с длинной шпагой и кулаком сдвигает шляпу на лоб.
— Пойдем отсюда, сынок. Нас здесь не ценят, не любят и жалованье не платят.
Когда я уже делаю шаг на мостовую, слегка волнуясь от давно забытых звуков, запахов и действий, я слышу обрывок фразы Жанет. Голос совсем другой, голос королевской дочери.
— … головой отвечаешь…
И голос Перла с той же серьезностью.
— Я дурак по должности, а не по сути. Сам знаю.
Как странно чувствовать себя оберегаемым! Совсем недавно Любен точно так же не спускал с меня глаз.
Но это другое, я был узником. Меня холили как породистого жеребца в стойле, кормили отборным зерном и до блеска начищали шкуру. Но оберегаемым я себя не чувствовал.
Я был дорог не жизнью своей, не человеческой уязвимостью, а той целью, которой служил. И та забота, что меня окружала, больше напоминала тюремный надзор в сочетании с услугами хорошего механика, следящего за исправностью механизма. Я функционирую, я здоров, волосы блестят, кожа гладкая, а все прочее, неосязаемое, невидимое, в сферу знаний мастера не входит. Там шестеренки не смажешь и не подкрутишь.
А сейчас во мне объявилась непонятная прежде ценность. Очевидно, кроме видимого, обозначенного и одобренного тщеславием, во мне есть нечто такое, о чем я не подозревал.
Вернее, имел смутные догадки.
Отец Мартин пытался объяснить мне. Рассказывал о вечном и преходящем, о суетном и божественном, о душе, частице Господа, Его вздохе, Его устремленной с небес надежде, той искре, которой человек по-настоящему ценен. А все прочее – тлен и гордыня.
Но я был слишком юн и неопытен, чтобы понять. Взгляды скользят поверх моего поношенного плаща, потертой куртки и дырявых башмаков с презрительным равнодушием, я для них прозрачен, и какое им дело до божественной искры, что прячется где-то под штопанным, грошовым полотном?
Позже некоторая ценность обнаружилась в моем теле. Оно вдруг оказалось пригодным к продаже и за него дали хорошую цену.
Программа заглючила в третий раз в том же самом месте. Я выматерился прямо в экран ноута, точнее в глазок телекамеры, поблескивающий над монитором. А что?! У себя дома — имею право. Если будут смотреть запись — пусть знают, что я сильно огорчён неудачей в моей трудовой деятельности. Ну что за программа — капризная… Ничего, разберусь, не таких уламывали. А игра должна получиться клеевая. Что там творит этот спятивший кибер… Пипл любит игры со спятившими киберами. По жизни эти железки постепенно выжимают живых людей с нормальных рабочих мест, так хоть в игре можно отвести душу.
Ну, не идёт сегодня дело — и чёрт с ним. Мне предстояло решить весьма важный вопрос — получение места в ближайшем гараже.
Я неспеша шёл по знакомой улочке к зданию дирекции. Неожиданно рядом со мной остановился дешёвый «Ниссан». Симпатичная брюнетка лет двадцати со стрижкой каре, приоткрыв дверцу, заискивающе смотрела мне в глаза.
— Вы не подскажете, как проехать на улицу Медведева? У меня навигатор заглючил, а я заблудилась… — проворковала она ангельским голосом.
— Сейчас поедете прямо, потом на втором перекрёстке налево… а чёрт, там сейчас копают, лучше на третьем перекрёстке налево… — начал я объяснять.
— Ой, не так быстро, я не запомню… А что у меня случилось с комуником?
Я как-то незаметно для себя занырнул в приоткрытую дверь и уселся на переднее сидение. Возможно, на это меня вдохновил коммуникатор девушки с зависшей системой навигации, которым она махала у меня перед носом, держа сначала на вытянутой, а потом — на согнутой руке.
— А давайте, я посмотрю вашу игрушку, может, реанимируем её…- начал я и осёкся.
Дверь машины плавно закрылась. Девушка желает уединиться со мной? Намечается романчик? В свои тридцать пять я не утратил интереса к любовным приключениям.
— Девушка, а как вас зовут? — решил я развить успех.
— Меня зовут — инспектор ОПРа, Татьяна Галкина.
Опаньки! Обломчик романчика… Вот и по мою душу пришли. Лёгкое покалывание под ГРАБом — гражданским браслетом не позволяло усомниться в полномочиях персоны, находящейся рядом со мной.
Помахав у меня перед носом расфуфыренным удостоверением с кучей голографических печатей, девушка подождала, пока я переварю вся обрушившуюся на меня информацию, и перешла к делу.
— Вам предлагается участвовать в акции по пресечению коррупции. Весь необходимый реквизит будет вам выдан, а потом изъят. Ваш отказ повлечёт ограничение ваших гражданских прав в соответствии со статьями…
Про статьи я слушал невнимательно. В общих чертах я знал — о чём речь. При отказе я лишался права занимать должности в госучреждениях, дотаций к пенсии и ещё получал много мелких, но противных проблем. ОПР — опора президента — загадочная каста чиновников, ворвавшихся в жизнь страны три года назад. Они постепенно занимали ключевые посты — судей, сотрудников служб собственной безопасности силовых ведомств, операторов детекторов лжи и систем мониторинга, чиновников, определяющих движение финансовых потоков, выдающих разрешения и налагающих запреты, некоторые работали под прикрытием среди населения, организовывали антикоррупционные рейды — провоцировали взяточничество с последующим наказанием виновных. Их воспитывали в специальных интернатах, при полном отрыве от социальной реальности. Народ расшифровывал аббревиатуру ОПР по-разному. Одни настороженно — опричники, другие презрительно — опарыши. Известно одно: опровцы беспредела не допускают, действуют строго по закону, любят делать гражданам предложения, от которых невозможно отказаться.
Закончив общеобразовательную часть, девушка перешла к сути вопроса.
— У вас сегодня назначена встреча с заместителем директора Галиной Степановной Водченко для решения вопроса о предоставлении вам гаража во дворе дома №31. Она вам намекала на сложность данной проблемы. Вы должны при встрече дать ей взятку мечеными купюрами. Вы согласны оказать содействие антикоррупционному комитету?
— Согласен, — мрачно ответил я. В конце концов, та грымза могла быть и посговорчивей.
— Сейчас я установлю вам телекамеру, — сообщила девушка, роясь в сумочке.
— А вы что — слушали меня? — поинтересовался я источником осведомлённости.
— Мы её слушали, — ответила девушка, внедряя на мой галстук симпатичную заколку.
— А почему я?
— А почему не вы? Вот эти купюры положите вместе с документами, давайте, лучше я сама положу. А теперь подпишите уведомление, что вы предупреждены об ответственности за сознательное препятствование проведению операции.
Выйдя из машины, я двинулся на рандеву с Галиной Степановной. Она знает меня уже лет пять, с тех пор как я стал счастливым обладателем «Фортуны». Сегодня мне предстоит её подставить… А, может быть, она не возьмёт? В принципе, её судьба зависит от неё самой.
Когда в кабинете я передал Галине Степановне конверт, она скособочилась влево, закрывая извлечённое содержимое конверта от телекамеры, установленной справа от неё в кабинете. Затем, бросив конверт в ящик стола, дама потянулась за бланками и печатями.
Выдав мне вожделенное разрешение, Галина Степановна посчитала нашу встречу завершённой — и ошиблась. Через двадцать секунд в кабинет влетела Татьяна Галкина и приступила к занудной процедуре «оформления факта незаконного получения денежных средств». Минут через десять подтянулся какой-то мент. Галина Степановна смотрела на меня как кобра из террариума, и тихо прошипела: «Ну, от вас, Сергей Павлович, я не ожидала…». А я чего — должен с опровцами конфликтовать из-за неё?
Когда Татьяна снимала с моего галстука заколку, я поинтересовался у неё перспективами получения гаража.
— А всё будет, как положено по закону, — сообщила инспектор.
— Мне гараж реально нужен, а денег на коммерческий нет, — пожаловался я на судьбу.
— Нужно больше работать, — посоветовала Татьяна. — Вы же квалифицированный компьютерщик, а занимаетесь какой-то фигнёй, игрушками.
— Ну, раз вы так хорошо обо всём осведомлены, то, наверно знаете, что фирма, где я защитой занимался — лопнула с треском три месяца назад — конкуренция.
— Могу предложить подработку, — неожиданно сообщила Татьяна.
— Интересно, с этого места — поподробней.
— Сейчас в десятом колледже — аттестация по защите и доступу в сетях. Нам нужны специалисты, способные проверить знания курсантов. Только вы должны сами подготовить вопросы в соответствии с программой обучения и реальной практикой. Нам нужна объективная оценка знаний, применимых в реальных условиях. Обычно всё мероприятие занимает семь-девять дней, плата пять тысяч.
— Юаней?
— Ну не рублей же. Если интересно — я дам телефон проректора, договоритесь о деталях. Я этот колледж кончала, курирую процесс контроля качества обучения.
А я думал — это не мой день. Ишь, как всё вывернулось.
Через два дня сдав шефу отлаженную игру и взяв десять дней за свой счёт, я отправился в десятый колледж. Предварительно, конечно, пообщался с проректором. За мной прислали небольшой форд.
Интернат был расположен на территории военного городка в двадцати километрах от Москвы. На контрольном пункте молодой китаец считал мои данные с ГРАБа, сверил со списком приглашённых и поднял шлагбаум. Вот не думал, что азиаты уже подключились к охране закрытых объектов!
Интернаты защищались не хуже атомных электростанций. Так повелось с тридцать первого года, когда на нашу планету обрушилась эпидемия болезни Лестера. Откуда этот вирус взялся — осталось великой тайной. То ли у военных биологов что-то убежало, то ли у вольной природы что-то смутировало. Я больше склоняюсь к первой версии — уж очень быстро сварганили и сыворотку и вакцину. В мире заболели десятки миллионов, в России — три миллиона. Если в семье заболевал один — очень быстро заразу подцепляли все. Смертность достигала 90% — это среди взрослого населения. А среди детей — гораздо меньше, то есть чем моложе — тем больше шансов выжить. У трёхлетних смертности практически не было, у десятилетних — около 2%.В инете мелькало мнение, что это как-то связано с половым созреванием. После первой волны эпидемии оказались сиротами около восьмисот тысяч детей. Старшим — лет двенадцать, младшие — младенцы. И каждый из них оставался вирусоносителем, опасным для окружающих. Как организовать уход за детьми — было неясно. Решено было расселить их в закрытые населённые пункты. Нашлись две тысячи врачей, готовых заниматься поддержанием здоровья выздоровевших, естественно, соблюдая технику безопасности. Внутренним войскам приказали обнести поселения заборами, колючей проволокой и обеспечить охрану. Но кто-то должен был заниматься воспитанием и всяческим обслуживанием детей внутри. Опасность заразиться при контакте была вполне реальной, сыворотка уже была, а вакцины ещё не было. Волонтёров набралось человек триста.
Вот тут и вылезла на сцену новая секта «Паломников Шамбалы». Я в инете познакомился с этим учением. Чудовищный винегрет из осколков христианства, ислама и буддизма, приправленный некоторыми здравыми суждениями. Если отбросить шелуху, идея следующая. Человек должен жить правильно: соблюдать все законы, не врать, не стремиться к роскоши — такова воля Творца. Цель жизни — не нарушить эти заповеди. Кто смог — реинкарнируется в Шамбале — стране богов, кто не смог — идёт после смерти на следующий круг. Остальное человечество безумно, его надо наставлять на путь истинный, наказывать за грехи. Секта предложила сорок тысяч своих адептов в качестве обслуживающего персонала, но потребовала права знакомить детей со своим учением. Смерти сектанты не боялись, у них понятие смерти было заменено на трансформацию — смену физической оболочки. После двухнедельных переговоров Мустафы — лидера «паломников» с Орловым — помощником президента по национальной безопасности в то время, договорились запустить сектантов к детям, но дополнить учение уточнением — наместник Творца на Земле — законный Президент, а уже потом — Мустафа.
Сектанты выполняли функции, требующие непосредственного контакта с детьми — воспитателей, учителей, уборщиков, поваров, официантов, санитаров. Ремонтными работами занимались военнослужащие, разгуливавшие по территории интернатов в костюмах химзащиты. После появления вакцины в интернатах начали работать гражданские лица.
Я заканчивал обустраиваться в выделенном мне гостиничном номере, когда раздался звонок моего коммуникатора. Татьяна поинтересовалась, есть ли у меня проблемы и предложила встретиться перед гостевой столовой. По дороге я с интересом разглядывал снующих по территории детей и ловил странные обрывки разговоров: «Куда Петька делся — трансформировался, что ли?», «…Ленка на тренинге облажалась, подставила троих, по жизни за такое — попрут мимо Шамбалы…», «… Васька при спуске не по инструкции сработал — западло это…». Одежда не радовала разнообразием, но пять разных фасонов я насчитал.
Рядом с Татьяной стоял мужчина лет сорока, представленный мне как Вадим, преподававший в колледже психологию. Девушка заверила меня, что психолог сможет ознакомить меня с распорядком жизни в интернате, устроит экскурсию и ответит на все мои вопросы, а сама упорхнула на какую-то таинственную медитацию.
При прогулке по этажам колледжа я обратил внимание на образцовый порядок во всём. Не было ни обёрток от конфет на этажах младших групп, ни бычков и пустых пивных банок — на старших. Я тормознул около расписания и полюбопытствовал, чему учат воспитанников. Некоторые предметы меня поразили: «Массовые стереотипы», «Методы суицида», «Этика великой истины». На этом фоне уже не вызывали удивления «Актёрское мастерство» и «Психокоррекция». Немалое внимание уделялось изучению российских законов и технических средств контроля людей.
Мне предстояло проверить знания полусотни учащихся старших классов. Проректор предупредил меня, что не следует пытаться беседовать с курсантами на темы, не связанные с моей специализацией.
На следующий день я приступил к приёму экзаменов. Курсанты демонстрировали навыки взлома защищённых файлов, и разрабатывали методы защиты от потенциальных хакерских атак. Около часа дня в расписании экзаменов нарисовалось окно, и я спустился в столовую пообедать.
В столовой я столкнулся с Вадимом, уже стоявшим с подносом на раздаче. Я взял томатный сок, борщ и бифштекс с добавлением натурального мяса. Вадим — какой-то салат, щи, японское блюдо из риса и яблоко. Он долго выбирал яблоко с червоточиной, объяснив, что — червяк не дурак, в химию не полезет.
Когда мы уселись за стол, я начал задавать переполнявшие меня вопросы.
— А почему интернат китайцы охраняют?
— Китайцы надёжнее, с ними договориться трудно.
— Но почему китайцы заинтересованы в выпуске опровцев?
— Мы достали всех — и китайцев, и американцев. Они хотят вести дела в России, им нужна предсказуемость бизнеса. А у нас, что было в начале века — то одна группировка у руля, то другая, реальная жизнь совершенно отвязана от законов.
— А вы давно здесь?
— С самого начала, я с первыми волонтёрами пришёл, по убеждениям, а до того в судебной психиатрии работал, — похвастался Вадим стажем.
— А браслет всё равно носите?
— Таков закон, исключений здесь не делают ни для кого.
Приступив к дегустации бифштекса, я задал, казалось, риторический вопрос.
— У вас тоже «окно»?
— Нет, у меня контрольную пишут.
— Ну, так надо же следить, чтобы не списывали, — поделился я опытом преподавательской работы.
— Что вы, Сергей, здесь не списывают, списывание — противозаконно, грех, мешает установить истинную глубину знаний. Да и система наблюдения в классах всё фиксирует.
— Я удивляюсь, как можно так воспитать детей?
— Так смотря как воспитывать. Система ценностей человека закладывается с детства. Вот вы взяли бифштекс с натуральным мясом. А вот вы не задумывались — чьёэто мясо?
— Ну, не знаю, говядина, наверное…
— А вдруг собачье, кошачье или… человечье?
От таких вариантов меню меня слегка замутило.
— Вы хотите сказать, что здесь потребляют в пищу…
— Да нет, конечно, ешьте спокойно. Но какова была ваша реакция на такую информацию? А почему? Ведь человеческое мясо — весьма вкусно, так мне знакомые людоеды говорили. Дело в том, что вас с детства учили — это есть нельзя, совсем нельзя, категорически нельзя. А здесь детей учат — нельзя нарушать закон. Им читают сказки, специально для них написанные, показывают специально сделанные мультики, в которых плохие герои нарушают закон, а хорошие — строго выполняют и получают за это счастье. Предложение нарушить закон для здешних воспитанников — то же, что для вас — поучаствовать в людоедстве.
— Ну, все родители говорят детям, что надо слушаться, что врать нехорошо.
— Да, но при этом сами сплошь нарушают законы и врут, и дети видят — можно нарушать. Сектанты, занимавшиеся воспитанием детей в первые годы — фанатики своей религии, её догм, они выполняли законы. И дети — прониклись идеей преклонения перед законом.
— Понятно.
— Да ничего вам не понятно. Если бы всё было так просто. Вы задумывались — почему коррупция в нашем обществе была столь неистребима?
— Потому, что на важнейшие посты пролезают всякие сволочи, — бодро отрапортовал я.
— Сволочи — говорите? Вот вы — честный человек?
— Вроде — да.
— Представьте, что вы решаете какие-то важные вопросы — земельные участки распределяете или лицензии выдаёте. И вот к вам приходит симпатичный человек и очень просит пойти ему навстречу и слегка нарушить закон, чтобы обеспечить его фирме некоторые преимущества. А уж он обязательно отблагодарит. От вас не требуют, чтобы вы рубили кого-то топором. Вас просто просят переместить какой-то документ из одной папки в другую, изменить дату получения этого документа — пустяки. И всё — можно провести отпуск на Канарах. Вы были на Канарах?
— Нет, дороговато.
— А хочется?
— Не отказался бы.
— Но, предположим, вы очень честный человек и отказались от предложения упомянутого соблазнителя. Но на следующий день к вам приходит, или подходит на улице несимпатичный человек и объясняет, что если вы откажетесь помочь, то у вас будут большие проблемы — с законом или со здоровьем. И не только у вас, но и у ваших близких, у тех, кто вам дорог. Если вы смелый человек и отказываетесь, то у вас в столе находят наркотики и заводят дело. Или хулиганы нападают на близких вам людей, или на вас. Редкий человек со стандартной системой ценностей выдержит такой прессинг. И вы перекладываете документ и едете на Канары. И в следующий раз — опять. И вы становитесь частью системы. А если через пару лет кто-то из ваших коллег заартачится (так иногда бывает с новенькими) и откажется участвовать в привычных для вас манипуляциях, то вы удивитесь, возмутитесь и сами попросите своих… более решительных коллег призвать к порядку этого баламута. Коррупционная система очень устойчива, так как имеет способность к самовоспроизводству.
— А почему ваши ОПРовцы способны ломать эту систему?
— Тут дело в специфической системе ценностей, внедрённой в их сознание. Во-первых, они не боятся смерти, смерти для них не существует, есть только переселение души — трансформация. Кстати, никто не доказал, что реинкарнации нет. Это очень важно, так как человек, боящийся смерти — уязвим, его можно запугать. Вы обратили внимание, в какие игры они играют, какими видами спорта занимаются? Современный футбол, хоккей, пентбол, скалолазанье. Командные игры с повышенным риском. Личность — винтик, служащий цели команды. Они никого не любят, кроме Президента, причём имея в виду статус, а не личность. Их нельзя запугать, угрожая близким — у них нет близких. Классы перетасовывают, не давая установиться устойчивым дружеским связям. Классическая система человеческих ценностей для них чужда. А фанатическая преданность закону исключает подозрения в умышленных преступлениях.
— Просто зомби какие-то получаются.
— Можно и так интерпретировать. Важна ещё аскетичность. Они не интересуются роскошью.
— Это я готов понять. Но аскетичность подвергается испытанию со стороны социума. Человеку свойственно стремление повышать свой социальный статус. Я в детстве не очень стремился быть лучше других, но потом встретил симпатичную девушку — и начал «надувать щёки», чтобы привлечь девушку — подарки надо делать подороже… За деньгами гонялся как заведённый, хакерством не брезговал… бестолку, правда, девчонка всё равно ушла.
— В корень смотрите. Основной подсознательной причиной, побуждающих людей возвышать свой социальный статус и демонстрировать доминантность, является как раз стремление привлечь внимание потенциального сексуального партнёра. У воспитанников интерната сексуальное влечение подавляется — и воспитанием, и некоторыми пищевыми добавками. Поощряется самоудовлетворение — этому тоже учат — да-да. Человек, который борется за чьё-то внимание, обязательно заинтересуется возможностью выделиться богатством. У здешних воспитанников и друзей-то нет — в нашем понимании. Они все — члены одной команды, неважно: кто из какого интерната и из какого класса.
— Но ведь оказавшись в реальном мире, они видят, что все живут не так, как они.
— Им объясняют, что во внешнем мире живут ненормальные. Эти ненормальные — низшие существа, заблудшие души, их надо останавливать, перевоспитывать.
— Ну, неужели они жертвуют своими жизнями ради низших существ?
— А разве пастухи не защищают от волков вверенное им стадо? И потом — они же не умирают, а просто меняют телесную оболочку, причём, при правильной жизни — на лучшую оболочку.
— То есть цель жизни для них — устранить из нашей жизни правовой нигилизм?
— Именно так.
— Но неужели никто из них не срывался, попав в реальный социум, ведь соблазнов — масса.
— Было несколько срывов в первых выпусках, у них в памяти сидело что-то из предыдущей жизни, то есть до интерната. Среди тех, кто попал сюда до семи лет — сбоев не было. Всех выпускников тестируют на детекторе лжи, причём на современном, с томографией мозга. Тех, которые вызывают сомнения, ставят на менее ответственные должности и контролируют дополнительно.
— В инете висят байки, что внедрение опровцев на должности не всегда проходит гладко…
— Да, конечно. Их ведь сначала в Туле высадили, и начали они рушить отработанные схемы с чёрными потоками. Ведь достаточно в цепочку из полудюжины звеньев подсадить такого ангелочка — и цепочка перестаёт работать. К ним подкатывались — дескать, давай договоримся по-людски. А им ничего не нужно — только закон. Стали запугивать — не боятся. Нескольких покалечили, кое-кого убили. На место выбывших прислали новых. Нашли двух исполнителей, одного заказчика. Казнь провели по самым зловещим традициям средневековья. Запись экзекуции в лагерях показывали — там урки в обморок падали. В среде криминалитета цена за убийство опровца за миллион юаней зашкалила. Тогда, кстати, ввели статью, по которой за нападение на ОПРовца — пятнадцать лет. Сейчас уже десяток крупных городов охватили «опровским десантом» и на местах серьёзного противодействия нет — известно, что бесполезно.
— А зачем их суициду учат?
— Затем и учат… Если покалечат так, что жить невмоготу — чтобы уйти смогли, трансформироваться.
— А про Хабаровск — правду пишут?
— Я не знаю, что вы читали про Хабаровск, там много пурги нагнали, чтоб народ не слишком нервничал, но сейчас всё рассекречивают понемногу. Бойня там была, погибли несколько сотен. С китайцами потом договорились. Военное положение вводили — не хотел криминалитет уходить, но выбили. Там впервые опровский спецназ работал. Есть такие мальчики, их в специальных колледжах готовят, там идеология иная. Но Хабаровск — это ещё что… В Казани опровский спецназ вёл бои с местными ментами. Сейчас воспитанников наших стараются в слишком горячие регионы не совать — не время ещё. Но за Москву уже взялись, а раз взялись — сделают.
— Думаете — хватит силёнок на всю Россию?
— Постепенно хватит. Нам ещё девять выпусков сделать предстоит. Народ у нас в массе не такой уж сволочной — традиции поганые. Приходится ломать вековую традицию правового нигилизма. Но в Туле сейчас взятки давать уже никто и не пытается. А предприниматели туда потянулись, раза в два бюджет подняли за три года. Сейчас опровцев оттуда частично снимают, в Москву перебрасывают, а на их место — из обычного социума берут, ну, естественно прослушка, детектор лжи — это обязательно. Но люди из социума попадают уже в очищенную среду. Главное — в государственной системе появились люди, которым можно доверять, люди, действующие только по закону. Тот, кто считает, что его чморят не по делу — знает, куда обратиться за помощью.
— Вы, я вижу, хорошо осведомлены о нюансах нашей внутренней политики. А то, что в инете про Президента висит — правда?
— Правда то, что в начале эпидемии сын у него погиб на Алтае. То есть его с болезнью Лестера в больницу привезли, а сыворотки там не оказалось. А на Алтай сыворотка была послана, целая фура. Орлов тогда пытался концы найти, но самих концов так и не нашёл. Установили только, что охрана фуры была сменена по приказу полковника ФСБ, которого потом в штате не оказалось. Фуру со свинченным маячком глонассовским нашли таки в Китае наши желтолицые друзья, но ни на одной нашей таможне следов пересечения границы не было. Орлов тогда на рожон не полез, а затаился, как видно. Говорят, на поминках сына клялся «сломать хребет этой гидре», имея в виду коррупцию. А тут его как раз из замминистров в помощники президента перевели. А уже потом, в тридцать шестом, когда его попросили «кресло посторожить» — развернулся и детишек этих продвигать стал, в тридцать девятом как раз первый выпуск был. В сорок втором настало время кресло освобождать — а он ни в какую. Пошёл сам на выборы. Народ за него проголосовал, наши люди любят, когда с коррупцией борются. Вы же знаете — сколько покушений на него было.
— Я слыхал про два.
— Ну, это громкие, со взрывами и стрельбой. А ещё несколько тихих было.
— А, правда, что он симулировал неизлечимую болезнь, чтобы в «преемники» попасть в тридцать шестом?
— А это никто точно не знает, я лично сомневаюсь…
— А то, что какие-то колдуны его обработали?
— Ну, уж это полная пурга…
— У меня таков ощущение, что по всем актуальным вопросам кто-то нарочно нагоняет дезу в инет…
— Так оно и есть. Запретить народу обмениваться информацией мы не можем, а запустить несколько смачных «уток» — легко. Ну, ладно, пора мне идти — работы принимать.
Вадим ушёл, а я ещё долго переваривал обрушившуюся на меня информацию. Конечно, кое-какие зёрна информации доносились до меня и раньше, но они были окутаны густой шелухой вымыслов, порой весьма красочных и противоречащих друг другу. А после беседы в моей башке сформировалась весьма цельная картина текущего преобразования общества. Действительно, покореженная психика опровцев позволяет им быть идеальными чиновниками, что оказалось совершенно не по силам нормальным людям. Но что считать нормой?
На следующий день я заглянул в кабинет Татьяны. Девушка сидела уткнувшись в экран монитора и барабанила по клавишам.
— Вы заняты? — осторожно спросил я.
— Если у вас ко мне дело — могу уделить вам несколько минут, — доброжелательно, но без признаков восторга ответила она.
— А чем вы сейчас занимаетесь?
— Просматриваю переговоры граждан, занимающихся коррупционноопасной деятельностью.
Ну и терминология у этих опровцев.
— А что вы делаете в свободное время, вечером, например?
— Время посвящается самосовершенствованию и познанию ключевых законов мира. Часть времени расходуется на тренинги. Так у вас какой вопрос?
— Хотел узнать, как вы живёте.
— Идеология нашей жизни изложена на нашем сайте… Дать вам ссылку?
Они действительно какие-то зомби-фанатики. Я отказался от мысли развить знакомство и распрощался с Татьяной.
В предпоследний день моей экзаменаторской деятельности меня вызвал проректор.
— Как вы находите подготовку наших курсантов, Сергей Павлович?
— Нормально — в целом. Только вот многокомпонентные ретровирусы плоховато знают, это впрочем, неудивительно, это ж новинка, всего год назад развелись они…
— А вы не могли бы прочитать курс лекций по ретровирусам этим в следующем семестре?
— Ездить к вам далековато… А оплата какая?
— Так можете продолжать жить здесь. С оплатой не обидим.
— Я подумаю.
— И ещё… Тут надо нам одну базу данных прочесать, наша ударная группа не справляется — не по зубам орешек. Не посодействуете?
— Это — хакнуть, что ли?
— Грубо говоря — да…
— А как же закон?
— Так была же поправка к Конституции. Государство имеет право знать всё о своих подданных. У законопослушного гражданина не может быть секретов от государства, — торжественно, как с трибуны, провозгласил проректор. — Естественно, госчиновники, получающие доступ к конфиденциальной информации должны быть идеально честными, а мы именно таких и готовим.
Я попросил сутки на размышление, мне хотелось обсудить это предложение с Татьяной, так круто поменявшей мою судьбу.
Я направился к зданию, где располагались жилища и кабинеты опровцев. Девушки в кабинете не было. Её место за столом занимал молодой человек лет двадцати.
— Мне бы Татьяну повидать, — смущённо проговорил я.
— Её нет. Могу я чем-то помочь?
— Да я по личному… — начал я и осёкся. С чего я взял, что вопросы моего трудоустройства являются личным делом Татьяны?
— Так по какому вопросу вы хотели поговорить? — молодой человек удивлённо вскинул брови.
— Мне тут предлагают подольше поработать, хотел посоветоваться — справлюсь ли?
— Представьтесь, пожалуйста…
— Сергей Павлович Тихонов, — назвался я, протягивая руку с браслетом.
— А я — инспектор ОПРа — Станислав Глушков. Да, я вижу ваши данные в базе «круг общения». Предложение выполнить взлом базы «Каверна», сложность задачи — 67 баллов. Вы, судя по резюме, хороший специалист, полагаю, справитесь, — уверенно заявил юноша, оторвав глаза от монитора.
— А Татьяна — где она?
— Не имею информации. Её возврат не ожидается. Возможно, переведена куда-то, возможно трансформировалась. Вам не всё равно?
Меня передёрнуло. Мне не всё равно!
— То есть, возможно, её нет в живых?
— Возможно, её ожидает смена биологической оболочки. Она работала на оперативной работе, в маргинальной… ну, в общем, в среде не инициированных людей. Там случаются опасности. Но насильственная трансформация — очень редкое явление, поскольку за это строго… наказывают…
Я понял, что взаимопонимания со Станиславом у меня не получится и решил навести справки через Вадима. Психолог, выслушав мои путанные речи, обещал прояснить ситуацию.
На следующий день Вадим пригласил меня для беседы.
— Татьяна ушла с личными вещами, то есть прекращение работы здесь не было для неё внезапным. Если бы её убили или она тяжело заболела, то вещи забрали бы сотрудники патронажной службы, — объяснил психолог.
— А связаться с ней можно?
— А зачем? Опровцев нарочно перебрасывают с места на место, чтобы они не обрастали социальными связями, поскольку связанный человек — уязвим, на него можно надавить. Я же всё это объяснял недавно, и вы всё понимали, пока это не коснулось лично вас.
Да, конечно — служение великой цели превыше всего. Кто я для опровцев — заблудший агнец, карабкающийся на путь истинный. Если разобраться, они нас действительно толкают на путь истинный, к нормальной организации общества.
Я согласился взломать базу данных «Каверна» и соглашусь взламывать другие базы. И каждый день я прихожу в класс, где рассказываю подросткам как взламывать чужие базы и как защищать свою. И смотрю в серьёзные глаза этих детей, которые лишены нормальной (в моём понимании) человеческой жизни. Лишены для того, чтобы мы научились жить по-человечески.
Варево в печи одуряюще пахло, от тепла все тело набилось приятной сонной тяжестью, и Велена лишь зыркала желтыми глазами по сторонам. Смотрела на кота, обиженно глядящего на закрытый сундук. Просматривала на летающих по улице пташек и носящуюся туда-сюда хозяйку. Дома и то негде было так полежать…
Дом ведьмы был небольшим, но уютным, заставленным под хозяйку. Крохотная, почти никакая прихожка, большая комната с печью, объединяющая кухню, столовую и лабораторию алхимика, позади был занавешенный проход в какую-то другую комнату, быть может, спальню хозяйки. Все вещи в доме были строго расставлены по своим местам, чтобы не глядя взять все, что нужно, сразу, не задумываясь и не рыская в поисках нужной вещи. У печи — трое ухватов различного калибра для больших, средних и малых горшков, небольшая горка загодя заготовленных дров, чуть отставленная заслонка.
На столе — досточки для резки, миски стопкой, деревянный ящичек для ложек, небольшая фигуристая подставка для ножей в виде вычурного пенька с опятами. Под столом притаился добротный деревянный же ящик. На подоконнике цвел сиреневыми небольшими цветками какой-то одомашненный кустик. Рядом с ним выстроились в ряд глиняные баночки с мазями и притирками. Под окном мутно и загадочно блестела толстая стеклянная бутыль с чем-то коричневым и подозрительным…
Сама ведьма молча и споро нарезала овощи и вбрасывала их в кипящий в печи горшок, то и дело вынимая и засовывая его обратно. Такой способ готовки был необычен, чаще всего хозяйки всем скопом забрасывали овощи и мясо в горшок, а потом томили, пока не разварится.
— Простите, Марья, я могу вам чем-то помочь? — следовательница сама удивилась, что почти засыпая рискнула подать голос. На самом деле ей было неловко, что чужой человек взялся за ее лечение. И хотелось хоть чем-то отплатить за подобное человеческое отношение.
— Пока ничем. Я вас вылечу… а вы… найдите то, что пугает лешего и уничтожьте, если сможете. Мне плевать на людей, по большему счету они ничего для меня не значат, — ведьма, наконец, оставила в покое горшок с супом и принялась нарезать испеченный вчера хлеб большими ломтями. — Но леший и водяной мои… можно сказать, друзья. Так что можете считать, что мною движет чисто меркантильный интерес. Я помогаю вам, вы помогаете лесу и лесным обитателям. Потом мы все расходимся и живем долго и счастливо без всяких опасностей…
— Очень честно с вашей стороны. Поверьте, как только мне удастся узнать причину беспорядков, я пошлю в городское управление отчёт и получу право на полевую работу, — женщина коснулась лежащего рядом с ней длинного меча. — А уж это дело я знаю.
— Благодарю, — кивнула ведьма и отправилась в погреб за медом, поскольку имевшиеся в доме запасы подходили к концу, а сам мед был признанным лекарством от многих болезней. Да и отвары с чаями гонять вприкуску было намного вкуснее.
— Ой, простите, я совсем забыла, мне ещё деревенские сказали, чтоб я захватила к вам с собой кое-каких продуктов, — спохватилась гостья, с видимой неохотой привстала на печи, пытаясь дотянуться до большого заплечного мешка, раздутого от накопленной в деревне снеди. Мешок стоял у ножки стола в нескольких шагах от печи, и дотянуться до него было делом не реальным. — Там молоко, мед, масло, яйца, сметана, сливки, творог и курица… Я совсем забыла про курицу, — в шоке прошептала женщина, спускаясь-таки с печи, чтобы хоть выгрузить продукты на стол. А она ещё удивлялась, чего этот котище с таким интересом сумку обнюхивал!
— Значит, скоро ждать Марфу, — ухмыльнулась вернувшаяся ведьма, глядя на выставляемое изобилие. Поставила рядом со столом большой бочонок с медом. — Самая активная бабенка в деревне. От мужика скоро один скелет останется, а она все его зельями пичкает… А курицу, кстати, испечем на ужин, заодно и Вовчика покормим… И тебе, проглот окаянный, достанется.
Отпихнутый от курицы кот злобно зашипел.
— А что не так с вашей Марфой? — с любопытством осведомилась Велена, вновь присаживаясь на печке, прижимая к груди мешочек с песком и провожая кота смешливо улыбкой.
— Иногда мне кажется, что она не человек, — хмыкнула ведьма, процеживая через тряпицу второй отвар. — Мужа затрахала уже до полусмерти, вот что. Говорю ей, говорю, что мужикам столько нельзя этой настойки, сердце не выдержит… А она знай покупает и подливает… Скоро будут поминки в деревне…
Марья с неприязнью покосилась на бутыль под окном и тяжело вздохнула. Она не слишком хорошо понимала человеческую жажду секса и похоть. Будучи не особо привлекательной в физическом плане, женщина привыкла к одиночеству и покою. Да и кому вообще могла приглянуться ведьма? Простоватое лицо деревенской девки, косо обрезанные темно-русые волосы, коричневая, очень приметная родинка в правом уголке рта, фигура без изысков, вечно скрытая в куче бесформенной одежды… Да, эта женщина не была покорительницей сердец.
Нет, мужчины в жизни Марьи появлялись регулярно, но… Большая их часть являлась жителями деревни, нуждающимися в лекарстве от похмелья. Ещё местные любили баловаться ведьминскими настойками, после которых и лечились с похмелья. Часть мужчин была странствующими рыцарями, а проще — искателями приключений на свою задницу. Эти субъекты являлись к ней либо лечить ранения, полученные в лесу, либо в попытках избавиться от богомерзкой ведьмы. В последнем случае уже роптали деревенские. Своя ведьма — это слишком удобно, чтобы лишаться такого удовольствия. Сами они могли и покричать, и проклинать, и даже устраивать склоки с ведьмой, но чужим — зась.
Ну и ещё немалая часть мужчин приходила по деликатному вопросу — за настоечкой «чтобы стояло». За этим же появлялись и некоторые женщины, в том числе и любвеобильная Марфа. В остальном же ведьма не была никому интересна.
— А вы дайте ей что-то безобидное! — хмыкнула гостья, следя за метаниями ведьмы. — Например, качественное слабительное, а начнёт ругаться, скажите, мол — заездили вы организм! Ещё немного и недержание всего начнётся! — с усмешкой предложила Велена, вспомнив городских ведьм, пока те не разбежались от царских законов.
— Попробую… Просто… — Марья ловко вынула с помощью ухвата горшок со сварившимся супом и водрузила его на стол. — Случись что с мужиком — буду я виновата. Вот не выдержит сердце, загнется человек, а женушка растрезвонит на весь белый свет, мол, ведьма окаянная отравила. Ведь никому не будет дела, что жена сама мужу зелья подливала для потенции… Или снотворными баловалась, или еще чем. Если помогло средство, то боги спасли, а если навредило — ведьма прокляла…
Женщина приоткрыла крышку и выпустила в комнату пар вместе с нежным запахом овощного супа. Достала миски и ложки, ловко разлила суп одинаковыми порциями, подвинула одну из мисок гостье. Отдельно плеснула в небольшую мисочку и отставила — для Тишки. Остынет, потом отнесет суп и коту. Впрочем, Тишка, скорее всего, предпочтет дождаться вечерней дойки и насладиться козьим молоком. Или поймает себе какую-нибудь пичугу, что было делом обычным.
— Кушайте, — ведьма подала Велене большой кусок хлеба и деревянную ложку. Сама же вынула из печи последний горшочек с отваром и процедила в большую кружку, которую тоже отдала гостье. Себе же заварила обыкновенный чай из мяты, для успокоения и чтобы собраться с мыслями. Подумать надо было о многом.
— Спасибо, — тихо, но искренне поблагодарила следовательница, думая о том, что люди, они везде твари неблагодарные. — Знаете, а ведь можно просто оказаться ей эти травы продавать. Но она чего доброго пойдет к какому-то шарлатану, а то и сама попытается их собрать, — грустно посетовала она, зачерпывая себе резной деревянной ложкой ароматного варева. Оказалось действительно вкусно. Самой Велене с ее работой, готовить было некогда. Достаточно было того, что приходилось таскать с собой на работу палатку. И есть либо печеную в углях картошку, либо любое достаточно питательное варево — научиться готовить у нее попросту не было времени. Заурчал желудок. Он давно толком не питался…
— На здоровье, — Марья задумчиво поковыряла ложкой суп. Есть особо не хотелось, но не есть при гостье… еще подумает, отравить решила. Человеческая голова — тайна. Порою в этих головах мелькают такие мысли… ой-ей. Со вздохом женщина принялась за еду. По правде говоря, ей давно следовало заняться своими травами, уже хорошенько высохшими на чердаке, но… и домашняя работа не ждет. Вот поедят — нужно помыть посуду, потом переодеть слегка вспотевшую гостью, потом наварить новых отваров, докинуть корма курам, забрать домой и подоить козу… От списка дел голова пошла кругом. Марья хмуро зыркнула в окно на переваливающее за полдень солнце и подумала, что едва ли успеет закопаться на чердаке, пополняя свои истаявшие за зиму запасы.
— Я могу вам чем-то помочь? — осведомилась Велена, заметив слишком суетливые, напряжённые взгляды и жесты. Ясно же, что она пришла крайне не вовремя. Да, безусловно, на миг возникла параноидальная мысль, что пропажи людей дело рук ведьмы… А с другой стороны, женщина прекрасно понимала, что это бред.
— Второй раз спрашиваете… — ведьма подняла взгляд на гостью и покачала головой. — Пока ничем. Травы вы мне точно не разберете, коза моя вас забодает. Она мужиков здоровых гоняет почем зря. Так что лежите, лечитесь, пейте вот, — Марья подсунула Велене кружку поближе, — а я буду разбираться со своим хозяйством.
Вообще, с козой была история знатная. Козу эту, белую худую Машку, вывел в лес один из деревенских. Тогда еще совсем юная козочка уже отличалась мерзким характером и редкостной злопамятностью. Бодалась, лягалась, кусалась и не подпускала к себе никого, будто была не деревенской козой, а породистым царским жеребцом… Вот мужик и решил скормить ее волкам, раз толку никакого. А Марья подобрала. Жалко было животинку, да и опять-таки, молоко в хозяйстве не помешает. Основная же беда с козою была тогда, когда приходило время вести ее на случку. Тут уже приходилось исхитряться всеми мыслимыми и немыслимыми способами. А так… заботы почти никакой — привяжи на полянке к дереву длинной веревкой и забери вечером. От волков боевая Машка отбиться может, от людей тоже. Лешему животинка не мешала, наоборот, привечал он ее…
В ответ на такие слова, гостья лишь тихо хмыкнула в тарелку, чудом ничего не расплескав. Да уж, работа в деревенской местности всегда имела свою прелесть.
Так уж вышло, что ее в родном управлении не шибко любили. И тому, что ее после не самого лёгкого заболевания никто не хотел отпускать на больничный, не то что в оздоровительный санаторий, была причина. Простая такая. Но Велена очень не хотела думать о ней сейчас. Она вообще думать не хотела. Было тепло, вкусно, сытно и ее не пытались сожрать, прикончить или унизить вот прямо на месте. Находясь в стенах родной гильдии, она вовсе не была так уверена. И это было бы почти забавно, не будь так грустно.
Оставив гостью за столом предаваться размышлениям, Марья быстро помыла курицу, натерла ее чесноком и загодя заготовленной смесью из трав и сметаны, закинула на большой противень и сунула в печь. Курица испечется, пока она сделает все остальные домашние дела. Собрав в большой таз всю грязную посуду, ведьма отправилась во двор к колодцу. Первым делом женщина сыпнула курам зерна из заранее припасенного мешка. А потом уже набрала воды из колодца и залила ею грязную посуду. Метнулась в дом, насыпала полную миску супа, добавила несколько старых куриных косточек для запаха и подала волкодлаку. Зверь поначалу понюхал сомнительное угощение, дождался, пока ведьма отойдет и всем видом покажет, что не претендует на его еду, и только потом осторожно лизнул остывший суп.
Велена в это время, доев, неспешно принялась копаться в своей дорожной сумке.
Нет, конечно, можно было обследовать дом первой подозреваемой. Но ведьма на своей территории, будет знать даже если Велена просто коснется к её посуде, не говоря уже о дверях погреба. Потому женщина просто копалась в сумке. А после заползла на печку и принялась с магическим пером и спецлистами, писать отчёт. Пока речь в нем касалась лишь показаний деревенских…
После кормежки всех и вся, ведьма наконец взялась за посуду. Она усердно терла тряпицей бедные тарелки, пока они не начинали блестеть. И только уже собиралась сменить воду и ополоснуть их, как в ворота постучали.
— Кого там нелегкая несет? — рявкнула Марья, приподнимаясь с корточек и оправляя свои шаровары.
— О! Видишь, зверюга какая, а по-человечьи разговаривает! — всхлипнул мужской голос. — Верно я тебе говорю, обратилась наша ведьма в тварь окаянную…
— Что за бред, уважаемые? — ведьма подошла к калитке и отперла ее. От сквозившей в заборе дыры отпрянуло две головы — мужская и женская. Женская явно принадлежала любвеобильной Марфе, а мужская — ее соседу Демьяну, любителю залить за воротник.
— Ой, прости, Марья, бес попутал! — всхлипнула Марфа, заламывая руки и попутно зыркая по ведьминому двору взглядом опытной сплетницы. — Думали, ты в зверя страшного превратилась!
Следовательница, прекрасно слышавшая в окно сей концерт, лишь тихо хрюкнула, едва не уронив с печки меч. Впрочем, продолжать отчётности это не помешало.
Ведьма пожала плечами. Спутать ее с волкодлаком мог только тупой или дурной. В данном случае было два в одном. Дурная тетка с длинным языком и не менее языкастый алкаш… Марфа поняла, что не пробьет ведьму своими причитаниями и сразу перешла к делу:
— Гостинцы мои дошли до тебя? Не сожрала ли стремная девка?
— Дошли, дошли… благодарствую. Сейчас принесу настой… — ведьма прикрыла калитку на случай, если любопытные гости сунутся во двор. Воровать там было нечего особо, а вот вызвать вполне закономерное возмущение волкодлака деревенские могли.
Велена, услышав о себе любимой, мстительно добавила в графу с показаниями и слухами: «Есть подозрение, что некая Марфа стремится залюбить своего мужа до смерти с помощью колдовских травок.»
Марья быстро смоталась в дом, прихватила загодя припасенный пузырек и нацедила в него настойки. Поморщилась при мысли о том, что так человека вгоняет в гроб. Весьма неплохого человека, по сравнению с остальными… Но отбросила эту глупую мысль и пошла обратно. Какое ей дело до всего этого? В любом случае ославят или выдумают какую-то дрянную сплетню про нее. Одной больше, одной меньше…
— Ты это… не переусердствуй, — сказала Марья, подавая Марфе пузырек. — От него сердце ведь слабеет у мужчин. И вообще, давай я тебе глиняный слеплю, какой хочешь. Сама руководить будешь! Обожгу, и будешь баловаться, когда душа пожелает. Пожалей мужика, не доводи до гибели…
Любвеобильная тетка покраснела, сунула пузырек за пазуху и, пробурчав что-то невразумительное на счет развратных ведьм, ретировалась вон. Оставшийся мужичок протянул Марье баклагу.
— Ну ты… это самое… сама знаешь, чегой лить-то… — смущенный такими разговорами Демьян потер лысину, лоснившуюся под теплым весенним солнцем, и отвернулся.
— Знаю, сейчас будет, — ведьма снова возвратилась в дом и пробурчала: — Чего было сразу не дать, я бы уже обоим сразу налила… Могла бы и перепутать на радость Марфиного мужика…
Сплавив блудную бабу и бравого алкаша, Марья посчитала в ладони украдкой сунутые Демьяном монетки. Не густо, но если особо не тратиться, то можно будет подкопить и на следующей неделе съездить в город за кой-какими продуктами… Но это потом, а пока ее ждет посуда и позабытая в лесу коза.
Черной, промучившись ночь, к утру понемногу начал соображать. Избушку освещал открытый очаг, и тонкая жердь подпирала притвор в крыше для выхода дыма. Девка сидела на скамейке, опираясь на ухват, и дремала, покачиваясь в такт дыханию, пока голова ее не ухнула вниз, – она встрепенулась, тряхнула головой по-собачьи и вскочила на ноги.
– Ой, чуть не заснула… Ты есть-то хочешь, добрый молодец? – Она оглянулась к Черному.
– Не очень, – ответил он.
– А я тебе кашку сварила, с молочком и с маслицем. Не хочешь – так я сама всю съем.
– Ешь.
Она была курносой, широколицей, безбровой, с веснушками – просто девка, каких сотни по деревням Млчаны.
– Ну уж нет. – Улыбалась она широко-широко, показывая крупные ровные зубы. – Я бы лучше так молока выпила и возиться бы не стала.
Боль сидела в глубине ран, готовая вцепиться в тело с новой силой, и страшно было подумать о том, чтобы шевельнуться.
– Ты давай-ка рот открывай пошире, а то ложка у меня большая – для жадных.
Черной бывал ранен не раз и не два, но впервые так тяжело, что не мог сам есть. А девка улыбалась и шутила, вытирая ему рот рушником.
– Да ты не бойся, у меня дедка старый был – три года лежал, только глазами моргал. Мне все привычно.
В Кине, случалось, лечили раненых, чтобы потом предать мучительной принародной казни, но то в Кине… На землях Черной крепости никто не станет так долго возиться. И уж молока и масла не предложит точно.
Не вдова, не перестарок, чтобы на первого встречного кидаться, да и хлопот опять же не оберешься. Может, замуж хочет? Так ведь у Черного на лбу не написано, что он не женат. А может, ей денег надо? Одно из двух: или замуж хочет, или на щедрую плату надеется.
– Если жив буду, я тебе заплачу́. У меня есть деньги.
– Чего? – Она засмеялась, но быстро посерьезнела. – Глупый ты. С дружка твоего, полегче раненного, живьем кожу сняли. Я сперва думала удавить тебя потихоньку, пока не догадались, что ты живой. А потом-то поняла, что от домов тебя в снегу не видно. Ладно, думаю, пусть живет человек, жалко мне, что ли?
– Откуда у вас лучников столько? – не то спросил, не то посетовал на судьбу Черной.
– Так ватага Синего Снегиря. Они с осени у нас на постое – то придут, то уйдут. Место глухое, а до вашего лагеря недалеко.
С детства слыхал Черной, будто на этих землях что ни мужик, то разбойник, – за два месяца под стенами Цитадели он в этом убедился. И о Синем Снегире слышал тоже, и о ватаге его в полсотни человек.
– Из моих… ни один не ушел?
– Двое ушли. И с собаками не догнали. Тебя тоже искали, если ты и есть капитан Черной.
Ночь, темные трущобы, отсветы Пекла. Отец Маккензи бежит, прижимая к груди сверток, его преследуют моро-волки. Настигают, сбивают с ног — оскаленные пасти, рычание. Отбирают сверток, разворачивают — это младенец. Маккензи пытается отобрать ребенка у волков, его снова снова сбивают с ног, смеются, ловко перебрасывают ребенка друг другу, ребенок кричит. Убегают в сторону Пекла. Маккензи выкрикивает им вслед проклятья, плачет. Молится, перебирая четки.
***
смена кадра
***
Радоновые бассейны Парадиза (гламурного Пекла). Уоллис Симпсон застегивает белый халатик с рубиновыми пуговками, с многозначительной улыбкой говорит мужчине в клетчатом костюме:
— Надеюсь, когда-нибудь мы все-таки придем к согласию, сэр Джон. И тогда вы узнаете, насколько Германия умеет быть благодарной.
Мужчина уходит, не отвечая. Лицо у него непреклонное и скептическое. После его ухода . Уоллис перестает улыбаться, ругается по-немецки, достает мобильный телеграф. Отбивает:
— Рыбка сорвалась. Спускайте собак.
***
смена кадра
***
Дом-музей Шерлока Холмса на Бейкер-стрит 221-Б.
Гид, группа туристов, ходят, смотрят.
Экскурсовод рассказывает о делах знаменитого сыщика, об авторе не менее знаменитых «Записок» и его неусыпной и постоянной преданной службе Короне в самых различных областях, — вот, например, и сейчас он работает над биологическим аналогом кейворита.
Вскользь — об ужасах Мировой войны и Нашествия с Марса. С напором на то, что в наше мирное просвещенное время таких ужасов, конечно же, нет и в помине, все это прошлое, леди и джентльмены, грубое и жуткое прошлое, и как же хорошо, что оно осталось исключительно в прошлом.
***
смена кадра — перебивками
***
Полицейские осматривают растерзанный труп мужчины в клетчатом костюме, слышат далекий собачий вой. Находят документы. Один говорит другому:
— Дело серьезное, он важная шишка. Придется подключать Скотленд-Ярд
***
смена кадра
***
Музей на Бейкер-стрит.
Мисс Джейн заговаривает с мисс Хадсон, та с апломбом говорит о мужском шовинизме:
— Имена суть закрепощение женщин! Мужчины вообще шовинисты даже в мелочах, мой папочка, например, наградил меня таким кошмарным имечком, что лучше вообще никакого! Двадцать лет с ним промучилась, и все, хватит, теперь я свободная современная женщина и меняю имена по нескольку раз в день!
Восковая фигура Холмса с трубкой в кресле, портрет Ватсона в военной форме на фоне боевого треножника, дагеррограф от иностранной газеты делает общий снимок туристов на фоне экспонатов.
***
смена кадра
***
Майкрофт навытяжку (собеседник за кадром):
— Да, Ваше Величество, конечно, Ваше Величество, никакой огласки, мы задействуем лучшие кадры.
***
смена кадра
***
Бейкерстрит, комната Холмса.
Холмс сидит в кресле, в той же позе, что и его манекен внизу, в музее. Он так же неподвижен и поначалу тоже кажется манекеном. Фоном издалека — приглушенный голос экскурсовода. На столе — газета «С пылу-с жару», кричащая передовица о зверствах оборотня «Сэр Джон Баскервиль растерзан на пороге собственного дома». На газете стоит домашний телеграфный аппарат. Начинает стучать, выдает длинную ленту. Холмс поворачивает голову, улыбается хищно:
— Ну наконец-то!
***
смена кадра
***
Музей на Бейкер-стрит.
Мисс Хадсон провожает туристов, Джейн остается.
Мисс Хадсон (громко, обращаясь наверх):
— Можете выходить, они ушли. Завтрак будет через пять минут и лучше бы вам поторопиться, я не буду греть два раза! (фыркает) Мужчины!
Ватсон осторожно выходит, на первом этаже видит Джейн. Замирает:
— Вы заблудились? Дверь там.
Мисс Джейн улыбается приветливо, но решительно:
— Нет, я задержалась специально, воспользовавшись благородным предложением вашего секретаря. Кажется, у меня важное дело к вашему другу.
***
смена кадра
***
Спальня в дворцовом флигеле.
Уоллис Симпсон и принц Эдвард, она в пеньюаре, он в парадной форме, собирается на слушанья в парламент. Говорит, поправляя воротничок перед зеркалом:
— Слышала ужасную новость, дорогая?
— Да, я читала утренние газеты, какой кошмар, бедный сэр Джон, я разговаривала с ним только вчера, кто бы мог подумать
Принц сосредоточенно хмурится, рассматривая прыщик на верхней губе, и Уоллис позволяет себе быструю досадливо-удовлетворенную улыбку.
— Эти твари совсем потеряли страх! — говорит принц Эдвард, убедившись, что прыщик не так уж и заметен.
— Полагаешь, дорогой, что это были моро?
Уоллис делает большие глаза, словно бы сомневаясь. Принц Эдвард не разделяет ее сомнений.
— Конечно! Кто же еще? Мы сами расплодили этих тварей у себя под боком, вот теперь и пожинаем плоды, я давно это предсказывал.
— Ну, тогда они совершили большую ошибку, убив своего самого ярого защитника.
Принц Эдвард презрительно пожимает плечами
— Безмозглые твари, чего от них еще ждать!
— Зато теперь у твоего законопроекта нет реальных противников в парламенте. Иди и дерись как лев!
Принц Эдвард морщится, ему явно неприятно такое сравнение.
— Я буду драться как человек. Ибо только человек создан по образу и подобию самим творцом! И это звучит гордо.
Эдвард уходит. Заходит Картрайт — со спины, просто молодой офицер, неузнаваемый. Уоллис (в пространство с улыбкой):
— Бедные волки. Знаешь, мне их даже немножечко жаль. Но кого-то же надо отдать на закланье толпе, так пусть лучше это будут они. В конце концов, такова изначальная роль всех животных, кем бы они себя ни воображали. Вы согласны со мной?
Картрайт молча щелкает каблуками, вытягивается по стойке смирно.
— Отрадно, молодой человек, очень отрадно. Впрочем, волки — не ваше дело. Для вас у меня будет особое задание.
***
смена кадра
***
Бейкер-стрит.
Завтрак приготовлен Джейн, Холмс хвалит, мисс Хадсон возмущается (женщины — не кухонные рабыни!)
Ватсон:
— Холмс, я слышал, вам кто-то стучал? Что-то важное? У нас новое дело?
— Да, но Майкрофт поставил всего два восклицательных знака. А значит, он не придет раньше окончания парламентских слушаний и у нас есть время спокойно позавтракать и разобраться с делом нашей очаровательной гостьи. Ведь не думаете же вы, что она нанесла нам визит в столь неурочное время лишь для того, чтобы приготовить этот восхитительный омлет. Мисс Джейн, мы все внимание!
Мисс Джейн:
— Верите ли вы в проклятия, мистер Холмс?
— Нет. Но я верю в зло, которые одни люди могут причинить другим. В том числе и словами.
— Рада это слышать. Я тоже не верю. Но с недавних пор вокруг меня начали твориться странные вещи…
— И они заставили вас ранним утром бежать из уютного сельского дома, где вы пытались забыть печальные обстоятельства, при которых покинули Лондон около полугода назад, недоучившись. Сразу после похорон жениха.
— А что вы ещё можете обо мне сказать?
— Не слишком много. Вы любите возиться в саду и с некоторых пор избегаете шумных компаний. Вы долгое время жили в Лондоне, были студенткой, но получить диплом не успели. Хотя и сейчас не оставляете своих занятий, но вряд ли помышляете о возобновлении обучения. У ваших соседей много детей, которых вы балуете. А ещё у вас случилось что-то настолько серьёзное, что вы уехали в Лондон, бросив любимую кошку и соседских детей, которых баловали.
Джейн восхищена, Холмс красуется, Ватсон улыбается с довольной гордостью (да, он такой, мой знаменитый друг!), мисс Хадсон закатывает глаза и фыркает.
Джейн спокойно:
— Мисси умерла, а детям больше не разрешают со мной играть. А как вы догадались?
— Платье, цвет лица, выговор, сумочка, перчатки, фантики от конфет и следы траурного крепа на шляпке.
***
смена кадра
***
«Утром я проснулась в ужасном настроении. Всю ночь снилась какая-то бешеная блондинистая баба, громко вопящая нечто вроде: «Шеат мой! Теперь я избавлюсь от тебя навсегда!»
Я пыталась не придавать этому значения, но… Пропало кольцо. То самое кольцо, подаренное Шеатом еще в самом начале наших странных отношений. Рука без крупного камня казалась мелкой и худой. А еще внутри бурлило что-то такое… Страшное и невероятно сильное.
Я боялась этого чувства. Каждый раз, когда оно появлялось, у меня случались приступы и провалы в памяти. А потом оказывалось, что под властью камня безумия я творила такое, о чем нормальное разумное существо не помыслит никогда! И сейчас я ощущала это преддверие безумия. Сильное, много сильнее, чем обычно. Провал грозил быть долгим, какой-нибудь мир – уничтоженным.
До обеда я металась до дому как тигр в клетке. Сломала несколько стульев. Запиналась о быльца кровати. Почему-то отрастила хвост. Чувство злости и раздражения все росло и ширилось. Я с ужасом ожидала продолжения.
Покинуть дом не получалось. Телепорт почему-то не открывался. Дверь не поддавалась на уговоры, магический замок перестал признавать во мне хозяйку дома, раздраженно мигая красными переливами. Шеата дома не было. Казалось, еще немного, и я разнесу к чертям здесь все. Накопленная непонятно как энергия требовала выхода, при чем здесь и сейчас. Каждая секунда промедления только оттягивала взрыв. Но он все равно грянул…
Шеат вернулся лишь вечером. Отметил странности замка, мое бешенство и попытался меня запихать в подвал. Увы, это ему не удалось, он лишь разозлил меня еще больше. Красная пелена застила глаза…
Я помню, как толкнула его. Как в ответ получила мощный удар уже покрывшейся чешуей рукой по лицу. От этого я свалилась на пол и несколько секунд тупо лежала так, пытаясь восстановить восприятие и попытаться понять, что же спровоцировало обычно спокойного и даже флегматичного дракона на этот поступок…
Но понять не смогла. Внутри разгорался пожар. Мысли метались как тараканы в сковородке. «меня ударили!», «мне посмели причинить вред!», «на мое тело покусился тот, кто обещал меня оберегать всегда!» И ярость хлынула…
Я поднялась. Сейчас для меня не существовало Шеата. Сейчас была только я и мой враг, посмевший меня ударить. Предать меня, предать свои обещания. Я двинулась вперед. Безумие хлестало сквозь каждую клетку. Ненависть, злоба, раздражение слились в единый поток мощи…
Шеат отходил от меня шаг за шагом, как будто уводя куда-то. Я наступала, отбросив абсолютно все мысли. Наконец, дракон был зажат в углу рядом с кроватью. Он смотрел не на меня, а как будто куда-то в сторону, будто видел или чувствовал что-то такое, что мне не было доступно. Смотрел с таким обреченным видом, словно уже все для себя решил. А затем тихо и молча опустился на колени.
Мой озверин вылился наружу. Я схватила нож, валяющийся на прикроватной тумбочке. Это комната Шеата, здесь много оружия. Почему не выпустила когти, не знаю. В тот момент меня переклинило и происходящее казалось чем-то далеким. Чем-то таким, что делает кто-то другой, а не я.
Лезвие ножа прошлось по еще целой и гладкой коже дракона. Нежная, белая кожа… ммм… От всколыхнувшегося возбуждения не осталось и следа, оно исчезло, полностью поглощенное злобой. И нож нанес первый разрез…»
Дальнейшее я помню. Возможно даже слишком хорошо. И не хочу вспоминать еще раз. Эти самые всепрощающие глаза великомученика, мою злобу и красную пелену перед глазами. Возможно, я что-то говорила, возможно, он отвечал. Это не важно. Я знаю, кто это сделал. И знаю, зачем. Это все, чего я добивалась от своей памяти.
Таким образом разрушили не одну «неправильную» пару между моральным уродом и праведным существом. Пары были разного пола, разных рас, разного возраста. Но большинство закончили одинаково – один погиб, а второй… Второй участник этой драмы отправлялся в тюрьму для особо опасных существ. На закрытую планету, выбраться из которой подчас невозможно, не сбросив свои прегрешения или не восстановив связь с собой прошлым.
Я теперь примерно знаю, кто именно «заказал» именно нашу пару. Та самая блондинистая дракоша из рода золотых, у которой были свои претензии к Шеату. Вот только ты просчиталась, дорогуша. Ты моими руками уничтожила его, наслав на нас пелену безумия. В дополнение к моему камешку – отличная вещь. То, что сносит крышу сразу и надолго. Смертельно. Ты лишила меня тела, взбудоражив наш совет и заставив принять крайнюю меру – заключение в закрытом мире-тюрьме. Ты отобрала у меня все.
А еще сверхи, с которыми спелась эта мадам. Такие же жестокие и беспринципные существа. Те, кому я и Шеат очень сильно насолили, каждый по-своему насрав в тапки. Я – регулярными убийствами, и Шеат – регулярными спасениями.
Так вот, я не спешу. Времени у меня полно. Тело я восстановила. Силенок прибавляю с каждым разом все больше и больше. Новые способности и возможности открывают передо мной новые двери. С каждым днем я все сильнее и сильнее. И, не смотря на это, каждый день я учусь. У простых смертных, у биоников, у эльфов, у демонов, у ангелов, у иных рас, у тех же сверхов…
Учиться быть доброй и держать себя в руках трудно. Учиться контролировать свои растущие силы труднее. Учиться решать конфликты без помощи оружия, унижая и издеваясь над противником гуманными методами – вообще искусство. У меня впереди тысячи лет, чтобы научиться всему этому. Правильно говорилось в одной мудрой книжке – убивать не тяжело, тяжело остановить занесенную руку и не убить врага.
Прощать своих врагов я не собираюсь. Я еще не дошла до той степени милосердия и веры в карму. Но и просто поножовщиной они не отделаются. Я придумаю им что-нибудь такое же зверски изощренное и жестокое, как и они мне. Заставлю потерять все то, что им дорого и любимо. Даже у драконов есть больные места. Даже сверха можно убить. Уважаемые высшие не представляют, какую свинью подложили себе сами.
Позволь они Шеату найти лекарство от безумия для меня, все закончилось бы совсем не так… Но увы, они выбрали этот путь и эту линию Судьбы. И мы все вместе её пройдем. Те, кто сотворил меня как чудовище, и те, кто приложил руку, чтобы сделать из меня ЧЕЛОВЕКА.
Примечания:
Итак, последний кусочек встал на место. По правде говоря, он лежал записанным уже давно, другие картинки прилетали позже. Но этот кусочек так органично подходит к концовке, что я решила его оставить на закуску. Поскольку уже довольно долго ничего из воспоминаний мне не показывают, то я решила завершить этот текст. Ну, такой уж перфекционизм, подбешивают меня незаконченные тексты.
Если что-то из этой оперы появится еще — закину уже в новый рассказ, чтоб не портить здесь концовку.
P.S. Лечение от камня безумия одно — смерть. Либо носителя камня, либо того, кто пытается вылечить этого носителя. Другого выхода нет и не будет, но герои тогда еще верили и пытались его найти. Сейчас уже знают, что только смерть может убрать эту гадость.
Солнце, одно из двух — красный карлик, — спелым яблоком упало за горизонт, и на небе наконец выступили звезды. Их было немного, так всегда в сателлитных галактиках, но зрелище все равно оставалось красивым.
Фиолетовый в свете солнца песок сейчас поголубел и казался светлее воды — иссиня-черной, непроницаемой и блестящей. В ней отражалась лежащая на ребре галактика Млечный путь — отражалась и одновременно тонула, а может, просто пробовала воду, макнув в нее спиральный рукав.
Сек стащил туфли, носки и сел прямо на песок, скрестив ноги. Ночи на этой планете короткие, три часа сорок семь минут, а сутки длятся двадцать.
— Что я должен здесь увидеть? — спросил Каан. Сек оглянулся: он стоял в дверях ТАРДИС, опираясь спиной о простенок и скрестив руки на груди в совершенно человеческой защитной позе. Вероятно, он опасался мести. Тогда зачем согласился отправиться вместе с Секом на эту планету? Логика Каана ускользала от него, и это раздражало даже сильнее, чем неудовольствие на лице бывшего… Сек крепче сжал губы. Он не мог подобрать нужное слово. Соплеменника? Они и сейчас соплеменники, если подумать. Коллеги? Это просто глупо. Подчиненного, наверное, будет правильным словом.
— Галактику. Смотри. Это красиво, — ответил он.
— Я видел тысячи галактик раньше. Ты тоже. Это не новая информация, — сказал Каан.
Гнев и ненависть — как взрывная волна. Так и ищут лазейку, чтобы вырваться наружу и сокрушить все на своем пути. Ищут повод. Поводов Каан давал предостаточно, но Сек проглотил нарастающее раздражение и сказал:
— Новое прочтение старой информации. Иди сюда.
Каан оттолкнулся от простенка и подошел ближе.
— Сними обувь и сядь.
— Стоя гораздо удобнее, — бросил Каан.
Это была уже не лазейка, а целая брешь. Зияющий пролом.
— Сними обувь и сядь! — рявкнул Сек.
— Слушаюсь, — пробормотал Каан, вздрогнув, деревянно согнулся и начал стаскивать кеды.
Раскаяние совсем не похоже на взрывную волну. Оно скорее как масло, проникающее в любую щель, медленно, но неотвратимо, особенно при гравитации вращения. Едкое и липкое масло. Не ототрешь, если попадет на ткань.
Сек промолчал. С раскаянием он тоже умел бороться. Когда-то давно он учился определять, какие эмоции испытывает, на что они похожи. Потом — справляться с ними. Следующим шагом будет умение имитировать нужные эмоции, как это делают люди и таймлорды. Слишком похоже на искажение истины, но зато целесообразно. Можно этим не пользоваться, хотя уметь — надо.
Каан сел, подобрав полы халата, и пошевелил пальцами ног в песке.
— Тактильные ощущения. Я понял, зачем ты приказал мне разуться. Это приятно. Необычно.
— Я просил, а не приказывал, — ответил Сек.
Каан криво улыбнулся.
— Ты сам меня вынудил, — продолжил Сек и замолчал, поняв, что это слишком, и пора остановиться. С Кааном всегда было сложно. И раньше тоже. Он всегда сомневался. Выдвигал разгромные доводы. Это полезное умение, всегда нужен объективный критик, но теперь об объективности можно было забыть навсегда. Простить предательство нетрудно, труднее не вспоминать о нем каждый раз, когда видишь виновника.
Или жертву. Каан, кажется, тоже вспоминал об этом при каждой встрече. Мстительное удовлетворение, которое при мысли об этом ощутил Сек, было очень приятным.
— Извини, — сказал Каан. Он взял песок в руку, пересыпал из ладони в ладонь, ловя голубоватые струйки.
— За что? За то, что не разулся сразу?
— За то, что не разулся. За остальное тоже. Ты ведь это хотел услышать? — Каан не смотрел на него. Он продолжал пересыпать в ладонях песок. — Я был неправ. Я ошибся. Смертельно. Непростительно. Непростительная ошибка. Я расплатился за нее, но могу и извиниться. Это несложно. Могу еще раз. Столько, сколько нужно.
Признание собственной неправоты требует огромного мужества. Сек не был уверен, что у него хватит.
— Ты поступил, как поступил бы любой из нас на твоем месте, — выдавил он и опустил голову. Все же хватило. Оставалось надеяться, что этого будет достаточно.
— Ты — еретик и безумец, — сказал Каан. Он отряхнул руки о халат и дернул уголками губ, имитируя улыбку. — Ты усомнился в самом главном, в основе всего нашего существования. Но ты был прав. Я это признал. Мы в Малом Магеллановом облаке?
— В Большом.
— А! Я не следил за тем, как ты вводишь координаты.
Сек мог бы поклясться, что Каан нагло врет ему в лицо. Он за всем следил. Его ужасно интересовала ТАРДИС — до ревности, до отторжения, до нежелания брать его с собой или оставлять одного в консольной. ТАРДИС боялась Каана даже сильнее, чем ненавидела Джека. Сек ощущал ее страх, как свой собственный, холодом в груди. Дрожью в пальцах.
— Посмотри на небо. Это красиво, — сказал он.
— Приказываешь? — усмехнулся Каан.
— Нет.
— То есть, я могу и не смотреть? Я не имею понятия об эстетических критериях красоты, если не считать эффективности и целесообразности. И параметров золотого сечения, но у меня нет сейчас настроек визора, чтобы я их туда внес.
— У меня тоже нет, — сердито ответил Сек, — но я же вижу. Даже одним глазом. Для того, чтобы понимать красоту, не требуется ни бинокулярного зрения, ни технических приспособлений.
Каан вздохнул, пошевелил ногами, отгребая песок от себя.
— Требуется что-то другое, чего у меня нет.
— Твое тело более совершенно и продумано, чем мое.
— Я не имел в виду тело, — поморщился Каан. — Твоя… смелость. Широта взглядов. Легкость в принятии решений. Умение отказаться от старого, если оно неэффективно. Твой ум.
— Ты пытаешься сделать мне комплимент? — удивился Сек.
— Комплимент переводится с языка земной народности как «то, чего нет». Я говорю то, что есть. Нет, не пытаюсь и не делаю. — Каан приподнялся, сел по-другому, поджав ноги, и не отрываясь уставился в небо. Секу показалось, что он напрягся — то ли неудобно сидел, то ли ноги замерзли, но тут Каан снова заговорил: — У тебя получается даже то, что я считаю совершенно неприемлемым. Физический контакт. Сексуальный контакт.
Сек моргнул и не дал щупальцам вздрогнуть.
— Это естественно. Я знал, что после трансформации у меня появятся эти желания и потребности и не видел нужды с ними бороться, — сказал он. Неловкость еще хуже раскаяния. Она была даже не маслом — газом с сильным запахом. Но зато ее гораздо проще скрыть.
— Естественность! — бросил Каан. — Естественность для настолько разумного существа сложнее поведения, смоделированного искусственно. Ты умеешь чувствовать привязанность, я знаю. Любовь. Не знаю, как у тебя получается.
Если Каану хотелось услышать рецепт умения влюбляться, Сек ничем не мог помочь. Оно получалось само собой, иногда даже когда не стоило. Чувства конфликтовали с разумом и всегда одерживали победу. Степень разгромности победы была прямо пропорциональна сопротивлению этому чувству.
— Это гормоны. Не стоит тебе рассказывать о железах внутренней секреции, ты и сам о них знаешь.
— Я разработал несколько моделей виртуальной реальности для удовлетворения таких потребностей моего тела, но гормоны отвечают только за сиюминутное, — ответил Каан. Он лег на песок, подперев голову рукой, отбросил волосы с лица. — А у тебя получается долго. Сколько лет насчитывает твое текущее чувство?
Какое вообще Каану дело до его чувств? Сек все-таки дернул щупальцами, не сдержавшись, и недовольно пожал плечами.
— Это не должно тебя волновать.
— Мне надо интегрироваться в социум. Я знаю, что это Джек Харкнесс, и что между вами все продолжается уже давно. Хоть вы и скрываете. Я все знаю, — Каан хихикнул, но его улыбка тут же сменилась гримасой.
— Тогда не задавай вопросов, если знаешь на них ответы! — воскликнул Сек.
— Извини.
Сек тяжело вздохнул. Он зачерпнул горсть песка и аккуратно высыпал ее, чтобы получилась горка: так выходило быстрее успокоиться. Песок щекотал кожу. Хотелось пойти искупаться — местные простейшие все равно не могли повредить их телам из-за другой химической структуры, — но бросать Каана одного не стоило. Сек сам его сюда привел. А еще дверь ТАРДИС открыта. Кто знает, что Каану придет в голову сделать, пока никто не видит.
— Ничего. Все в порядке. Это действительно случилось давно. Еще когда я путешествовал с Мортимусом.
— Он тебе понравился?
— Сначала нет, потом — да. Я считал, что это неправильно. Но пересмотрел свою точку зрения. В природе такое тоже существует, значит, это нормально.
— Нормально, — повторил Каан медленно.
— Да. Нет разницы, какого пола твой партнер, если он другого вида.
Каан вдруг приподнялся на локте, его глаза блеснули в полутьме.
— Я хочу, чтобы ты помог мне решить одну… проблему, — сказал он напряженно.
Сек, почувствовав подвох, и сам напрягся. Дезинтегратор в кобуре подмышкой вдруг резко потяжелел.
— Зависит от того, какая проблема, — ответил он.
— Я могу переносить только прикосновения тех, кому доверяю, и кого считаю равным себе, — начал Каан. Его губы дернулись, искривились, как будто он не знал, что делать с лицом и зачем вообще нужны его выражения. — Я доверяю тебе. Считаю равным. Поцелуй меня. Пожалуйста.
Сек сделал глубокий вдох, пытаясь унять сердцебиение и мечущиеся щупальца. Не имело смысла задавать вопросы «Почему я» и «Зачем тебе это», хотя задать хотелось — чтобы потянуть время. Отказать ему? Но это глупо. Выполнение просьбы не требует никаких усилий, просто коснуться губами губ, без интимности, лишь бы Каан понял принцип и ощущения при этом. Это опыт, а где еще его получить?
— Это единственная проблема? — спросил Сек.
Каан хмыкнул.
— Нет. Но я не стану просить о другом. В данный момент меня интересует только одно.
— Хорошо, — ответил Сек, сдерживая облегченный вздох, хотя Каан мог и солгать без всякого труда, лишь бы получить, что хочет. Но даже если он лжет, ничего не изменится. — Закрой глаза.
— Почему? — тут же спросил Каан.
— Так удобнее.
— Я хотел бы все видеть.
— Твое дело, — ответил Сек, придвинулся ближе и, зажмурив глаз, поцеловал Каана. Странный вышел поцелуй — какой-то… деловой. Экспериментальный. Не такой, каким, по идее, должен быть первый опыт в подобном, если судить по образцам в человеческой культуре. Сек отстранился. Каан коснулся кончиком пальцев губ, потом посмотрел на руку, словно на ней мог остаться след.
— Давай попробуем еще! — воскликнул он со знакомым и одновременно непривычным энтузиазмом. — Я не могу понять, нравится мне это или нет.
— Нет, — ответил Сек.
Радость на лице Каана погасла, как лампа после щелчка выключателя.
— Почему?
— Я не испытываю к тебе никаких чувств. Это бессмысленно.
— Не понимаю. Ты можешь целовать только тех, к кому испытываешь сильную привязанность? Это не так. Дело во мне? Я тебе неприятен?
Наверное, стоило разозлиться, приказать Каану замолчать, но злость почему-то не пришла. И раскаяние. Даже неловкость решила, что ее присутствие не требуется. Сек пожал плечами.
— Это субъективно и добровольно. Не могу объяснить. В конце концов, в человеческой психике я разбираюсь на том же уровне, что и ты.
Кажется, Каан тоже ждал взрыва, но, не дождавшись, выпрямился и сел, пристально глядя Секу в лицо.
— Больше всего сейчас я хотел бы тебя ударить, — сказал он ровным голосом.
— Ударь, — ответил Сек. Это было нестрашной угрозой: быстроты его реакции хватит, чтобы парировать удар, а потом, так можно согнать злость. Им обоим.
— Не могу.
Сек удивленно пошевелил щупальцами. Он помнил, что Каан говорил об этом, но не считал, что все настолько серьезно, чтобы не пройти со временем.
— Не могу, совсем! — добавил Каан, и, понизив голос, повторил: — Совсем.
Гнев догнал Сека запоздало и без причины, и он, едва разжимая губы, произнес:
— Я тебе не психолог и не тренажер. Разбирайся сам со своими проблемами!
Психолог! Сек вскочил на ноги. У него вдруг возникла одна идея — возможно, безумная и обреченная на провал, но все же это могло решить много проблем разом — если бы получилось. Песок, забравшийся под штанину, щекотно потек по ноге.
— Вставай. Мы возвращаемся.
— Но я еще не понял, в чем красота падающей галактики, — сказал Каан. Да и вряд ли сможет понять. Он вытащил из кармана что-то маленькое, круглое и, кажется, оранжевое, аккуратно положил на песок.
— Что это? — спросил Сек.
Сейчас Каан ответит: «Бомба», придется бежать к дверям изо всех сил — и не успеть.
— Фишка из казино, — ответил Каан. — У людей есть дурацкий обычай: оставлять деньги в тех местах, куда они хотят вернуться. Забавно, правда?
Сек посмотрел на него сверху вниз, но промолчал. Идея, конечно, сумасбродная, да и напарник откажется, но вдруг выйдет? Потом он протянул Каану руку, и тот после недолгого колебания взялся за нее.
Его ладонь была до странного холодной, как у таймлорда.
Остаток дня я провел в полудреме, просыпаясь иногда, когда стучал кто-то из медиков, и убеждая себя не реагировать на них, как на врагов. Подсознание поддавалось уговорам с трудом.
Дьюп вернулся часов в семь вечера. Времени на разговоры не нашлось – до Бриште на самой зверской скорости четыре часа лету.
Хотел подумать в шлюпке, но снова задремал. За мной прилетал Дерен, и будить он меня даже не подумал, пока не сели.
У ребят все было, в общем-то, в порядке. Гарман справлялся, и менять я его не стал.
Наших раненых он из долины забрал. С дисциплиной тоже было терпимо.
Велел ему связаться с Келли и втихую вернуть заложников, пока про них никто не вспомнил. А потом выдвигаться в столицу, чтобы под руками у меня были.
Зашел посмотреть на Абио. В сознание, по словам медика, он почти не приходил. Я вызвал Н»ьиго, и тот предложил забрать Абио на Грану. Я согласился. Мог бы увести грантса и в госпиталь, но не был уверен, что ему там помогут.
Нужно было торопиться назад, у Колина своих дел невпроворот.
Что творилось в эти дни в столице – я не знал, но, пока летели, нас не обстреливали. Значит, и здесь бунт вчерне подавлен. Оставалось самое грязное – разгрести трупы, не допустить эпидемий и голода. Это как раз и свалилось сейчас на Дьюпа.
Назад я летел с другим, выспавшимся и отдохнувшим пилотом. Да и я уже мог думать.
Смотрел карты, вызывал на видео то, что пролетали. В основном малые города не очень пострадали. Только столица. И в долине мы наворотили не так уж много. Конечно, великого урожая не будет, но не смертельно.
В общем, вернувшись в госпиталь под утро, я планировал просто сменить Дьюпа.
Но в боксе, где лежала Влана, меня ждали четверо.
Дьюп сидел на «моем» месте, на кушетке, справа от головы Вланы. Рядом на стуле маялся, упершись локтями в колени и положив голову на сплетенные руки, Мерис. Цвет лица у него лучше не стал, а небритость вылезла капитально.
Мерис что делал у Вланы – понятно. Но что тут делали лорд Джастин и комкрыла? Инспектор бы еще Душку привез!
– Привет, ходячая инфекция! – сказал я наигранно весело.
Комкрыла оглядел меня с прищуром и обернулся к лорду Джастину:
– Может, передадите его мне на недельку, я его хотя бы хамить отучу?
– Горбатого могила исправит, Дайего, – усмехнулся лорд Джастин. – Да и я уже привык к такому. Не хватать будет чего-то. Садись, «герой».
«Герой» – это уже мне, с аккуратной такой усмешкой.
Я оглянулся – лишних сидячих мест не наблюдалось. Молча принес из коридора стул и сел рядом с Вланой, с другой стороны кушетки, напротив Дьюпа.
Дьюп смотрел на девушку задумчиво, даже мягко. Я его таким ни разу не видел.
– Извини, что мы не нашли другого места, – очень серьезно и официально начал лорд Джастин. – Но я опасаюсь, что все спецоновские помещения в городе прослушиваются, а разговор у нас не для чужих ушей.
Ну-ну. Еще, говорят, удобно в фамильном склепе, сразу после церемонии погребения.
– Ну что ж, все, кого я хотел видеть, здесь. Начнем.
Лорд Джастин встал. Говорить он любил расхаживая, как я уже понял.
– Не всегда запланированными путями, но мы своего добились, – объявил он. – Командующий кораблями Экзотики, эрцог Локьё – человек слова, а в мирах Экзотики держать слово все еще модно. Наше дело сейчас – не допустить провокаций, пока флот экзотианцев не отойдет на оговоренные позиции. Это – от двух недель до месяца. Генерал Абэлис, – инспектор вежливо наклонил голову в сторону комкрыла, – если у вас есть какие-то опасения, мы хотим их услышать.
– Фактор риска у нас один, и вы его знаете, – генерал говорил максимально обтекаемо. На грунте ему было неуютно, и в отсутствие «прослушки» он, кажется, не очень верил. (Хотя бокс они проверяли тут без меня, скорее всего.) – Но сейчас этот «фактор» помчался с докладом к начальству. Думаю, раньше, чем через месяц, он не вернется. В случае если я ошибаюсь… Можно будет отдать его на растерзание здесь присутствующему капитану, он его живьем съест и не подавится. Особенно если узнает, что заминированная капитанская шлюпка – маленький подарок ему от нашего общего друга.
Я, видимо, изменился в лице.
– Не нужно так шутить, Дайего, – поднял голову Дьюп.
– Я не шучу, Колин. Агжей, – обратился комкрыла ко мне, – что вы сделали с Лекусом? Я знал его как довольно пустого и заносчивого молодого человека. Однако он связался со мной вчера и рассказал жуткую историю.
– Лекус тут ни при чем, – покачал головой я. – Он все время болтался со мной в долине.
– И тем не менее, не торопитесь с выводами, а послушайте. Как известно, орбитальная связь с кораблями прекратилась в тот самый день, когда вы высадились под Бриште. Рейд-лейтенант Лекус, однако, человек достаточно богатый, и не полученные им сообщения шифровались, архивировались и хранились в корабельной сети «Прыгающего». Когда связь заработала, он эти сообщения получил и переслал мне, чтобы я мог быть объективным. В двух «письмах» фон Айвин настоятельно рекомендует ему «заняться» капитанской шлюпкой.
– И что? Во-первых, «письма» опоздали, – сказал я спокойно. Я долго наблюдал за рейд-лейтенантом, и мне не верилось, что он на такое способен. – Во-вторых, заминировать мою шлюпку – еще куда ни шло, но он не больной и прекрасно понимал, что вторая шлюпка останется под Бриште.
– Вы его еще и защищаете, Агжей? Что же все-таки между вами было? – Комкрыла пристально посмотрел на меня, но я удерживал на лице недоумевающее выражение.
– Я защищаю всех моих бойцов, генерал. Должность у меня такая.
– Забавно… Лекус вас как огня боится, но очень просил сообщить, что размышлял над этими посланиями и пришел к выводу, что, не сумев связаться с ним, генерис нашел другого человека для этой грязной работы. Причем человека, который его обманул, заминировав не ту шлюпку. Следовательно, тип этот не из ваших бойцов, а находился все эти дни в Бриште. Таким образом, круг подозреваемых сужается до тех двух сотен бойцов спецона, которые оставались с капитаном Лагаль, и людей, так или иначе вхожих в штаб спецона в Бриште.
– Это вам Лекус рассказал? – спросил я, вспоминая то недолгое время нашей стоянки перед горлом Белой долины. Похоже, действительно как-то так и было. Мы пошли в долину, прихватив с собой наши самодельные «помехи связи», и генерис впоследствии вполне мог связаться с кем-то в Бриште.
– Да, сам я не имел информации для таких выводов.
– Так или иначе, – сказал лорд Джастин, – компромат на фон Айвина у нас есть. Даже если лейтенант Лекус откажется заявлять что-либо официально, у нас есть записи сообщений со всей необходимой кодировкой? Я правильно понял?
– Да, мой лорд.
– Адам, Дайего, наедине – только Адам. Да и вы теперь уже не самый молодой в нашей холостяцкой компании.
Я видел, что лорду Джастину удалось-таки смутить генерала. Однако тот тряхнул головой и продолжал.
– Возможно, Лекус и не откажется от своих слов, он несколько изменился.
– А попробуйте поговорить с ним с глазу на глаз, Дайего, – предложил лорд Джастин. – Думаю, фон Айвин обращался к лейтенанту неспроста. Или – не в первый раз.
– Я с ним поговорю, – сказал Дьюп.
Он сказал это тихо, но комкрыла вздрогнул.
– Извините, Дайего, я не хотел, – Дьюп скользнул взглядом по лицу Вланы. – И с фон Айвином мне давно пора познакомиться. Он знал старого лорда, и вряд ли будет опасаться встречи со мной. Напротив, его заинтересует, отчего это верный союзник перекинулся вдруг на имперскую сторону.
– Надо будет подержать Душку – только свистни, – предложил я. И пояснил. – Душка – это Клэбэ фон Айвин. Так же будет называться его набитое соломой чучело.
Комкрыла фыркнул.
Дьюп покачал головой.
– Нет, чучело мы из него делать не будем. Этого мерзавца мы, по крайней мере, знаем и действия его прогнозируем. Но «поговорить» с ним не мешает.
– Знаю я ваши «разговоры», – усмехнулся Дайего. – По мне лучше с живого кожу снимать.
– Это вы с Колином мало общались, – «успокоил» его лорд Джастин.
– Тогда с Лекусом – только при мне. Это все-таки мой боец, – сказал я. – Мои завтра будут в столице. А вот в Бриште я лучше слетаю сам. Я еще достаточно злой, и злости у меня хватит больше, чем на какие-то две сотни бойцов. Да и опыта надо набираться.
– С девочкой есть одна проблема, – сказал Дьюп. – Не знаю, справятся ли наши медики, но эйнитские – справились бы. Я достаточно наблюдал, чтобы это предположить. Но эйнитского храма на Аннхелле больше нет.
– Этого не может быть! – удивился лорд Джастин.
Дьюп встретился с ним глазами:
– Если раньше такого не было, это не означает, что этого не может быть никогда.
– Стоп, – сказал я. – До этого момента я все понимал, и мне это нравилось. Чего не может быть?
– Эйниты никогда не поддерживали какую-то из сторон и не вмешивались в реально происходящее, – пояснил лорд Джастин. – По крайней мере, я об этом не слышал.
– Все когда-то бывает в первый раз, – сказал Дьюп. – Вчера ночью я попросил Виллима рассказать мне, чем вы занимались тут без меня, и отметил очень много несостыковок. Особенно с эйнитами. Хотя раньше они действительно не вступали в игру на чьей-либо стороне.
– Ты думаешь, на чьей?
– Не знаю. Предвидеть, как ты помнишь, я не умею. И не уверен, что ваше предвидение точно. Агжей несколько раз едва не погиб. Возможно, его пытались убить. Но возможно и другое. Что эйниты видят гораздо дальше, чем мы можем предположить. Храма на Аннхелле больше нет. И это мне не нравится.
Дьюп покачал головой, и я понял, что ему тоже тяжело вступать на зыбкую почву идей, которые мы понимаем пока лишь намеками.
– Виллим, что ты молчишь? Ты больше нашего имел дело с эйнитами? – спросил лорд Джастин. – Бросай уже издеваться над собой! Какая нам от этого польза?
Мерис поднял голову, и взгляд его заскользил, не касаясь наших лиц.
– Я не знаю, – выдавил он. И хотел снова уйти от нас туда, где был, но я зацепил его. Все-таки он меня раздражал.
– Генерал Мерис, я хочу знать, кого я похоронил вместо Колина!
Мерис намеревался огрызнуться, но посмотрел на Дьюпа и, сжав зубы, уставился в стену.
Однако никто не собирался помогать ему объясняться со мной.
– Андроида ты похоронил, – выдавил генерал, сквозь зубы. – Мы его долго готовили, красавчика, а тут вдруг случай подвернулся.
– А зачем ты мне тогда отдал дневник? – спросил я о том, к чему мои мысли уже несколько раз сами собой сползали сегодня.
– Какой дневник? – удивился Дьюп.
– Тетрадь, которую ты оставил в сейфе, – огрызнулся Мерис, помрачнев еще больше. – Я думал, он догадается, когда дочитает. Поймет, что ты уехал совсем в другое место, а не в то, куда мы тебя тут «отправили». Я же не предполагал, что он такой тупой.
– Я не дочитал, – сказал я. – Мне все время мешало что-то. Возможно, дневники, действительно, нельзя читать при живых… Колин, я должен вернуть тебе тетрадь.
– Пусть остается у тебя, – покачал головой Дьюп. – Положи в сейф. Рано или поздно этот мир все равно от меня избавится. А если мне нужно будет что-то сказать, я просто начну новую. Виллим, обними Анджея, и чтобы я больше об этой истории не слышал. Мы сделали то, что сделали. Были бы другими, сделали бы иначе. Ну?
Мерис встал первым. Дьюп был его непосредственным начальником, а генерал так и не научился не подчиняться приказам. Но и я отчего-то больше не мог на него злиться.
От Мериса пахло застарелым табачным дымом, он оказался даже более худощавым, чем выглядел – под кителем прощупывалась основательная защита. Кости и провода…
– Как я понял, на какое-то время Колин остается «лордом Михалом», – вернул нас на землю лорд Джастин. – На какое?
– Пока у отца борода не отрастет. Я бы не хотел закончить жизнь «лордом», – усмехнулся Дьюп. И кивнул нам обоим: «Сели и забыли». – Я был вынужден лишить его этого сокровища, чтобы он так в глаза не бросался. Надеюсь, постепенно и в голове у него прояснится. Пока отец опасности для нас не представляет. Твой человек, Анджей, сделал с ним что-то, чего я не понимаю, каким-то образом «разрядил» на себя. Он живой?
Я кивнул.
– Хорошо, – подвел итог лорд Джастин. – Значит, дальнейшую линию поведения мы обсудим, когда корабли Локьё отойдут к прежним рубежам. Тогда каждый из нас, я полагаю, определится с мнением, какие дыры нужно затыкать здесь и куда двигаться дальше. Виллим, твоей вселенской скорби отвожу два дня. Девушку надо лечить, а не впадать в коллективную кому. Нас много, что-нибудь да придумаем.
Комкрыла поднялся с явным облегчением:
– В следующий раз жду всех у себя.
– Годится, – кивнул лорд Джастин.
Мерис тоже встал. Не знаю, улучшилось ли у него настроение, но взгляд, кажется, стал более осмысленным. Я тоже считал, что прежде, чем хоронить Влану, нужно сначала подумать головой и поработать руками.
Мы прощались в дверях. Они уходили, а я оставался.
– Я тоже останусь, – сказал Дьюп. – Нам с Анджеем нужно поговорить.
– А спать тебе не нужно? – обернулся в дверях лорд Джастин.
– Нам нужно поговорить, – повторил Дьюп тоном, не допускающим возражений, и сердце у меня остановилось.
– Хорошо, – я сел на освободившуюся кушетку и взял Влану за руку.
Колин закрыл дверь. Похоже, история повторялась. Как там? Первый раз, как трагедия, второй – как фарс? Только бы не свихнуться уже ото всех этих «фарсов»…
Дьюп молчал, но я молчать уже не мог.
– Ты хочешь сказать, что тебе опять нужно нестись куда-то сломя голову? – спросил я тихо, стараясь не выпускать эмоции из грудной клетки, где они метались и прыгали на ребра, как на решетку. – Прямо сейчас?
– Прости меня, – сказал Дьюп. – Я не должен был так поступать. Ты сам имел право выбрать, лететь со мной или остаться.
Я смотрел и не понимал, что он хочет этим сказать.
– Я поступил, как…
Взгляд Дьюпа был тяжелым, но спокойным. Нет, похоже, на этот раз мой друг никуда не собирался. Надолго ли?
– Что в нашей профессии бывает долгим? – повел он плечами.
– Колин, я не хочу больше воевать. Я устал. Я не могу..! – и замолчал. Разве можно так орать, когда рядом Вланка.
– Понимаю, – сказал он. – Я тоже иногда не могу. Но я умею воевать. И ты умеешь. Так или иначе, но с войной в этой части сектора мы справились. Хочешь сказать, что сможешь сидеть на планете, читая в сети, как попусту гибнут те, кто не умеет?
Я покачал головой.
– Значит – это пройдет. Не до конца, но…
Я кивнул через силу.
– Я найду эйнитов, – пообещал Дьюп. – Лучше них в этом никто не разбирается. Ее мозг реагирует, просто мы с тобой ничего не умеем.
– Ты писал, что… Я прочел это, извини. Что у тебя тоже мог быть ребенок?
– Мог. Чем черт не шутит. Вот заодно и узнаю.
– Слушай, а что такое, в конце концов, этот «черт»?
– Черт? – Дьюп задумался. – Скорее всего, какое-то земное божество. Очень древнее. Время от времени – люди меняют богов, и превращают имена старых в ругательства. Вот и черт, наверное, такой полузабытый бог. Мы очень многое забываем, Анджей. Так много, что сразу и не поймешь, «какие раны скрывает снег. Но весна рано или поздно приходит. И… – он улыбнулся. – Мы – вспоминаем».
Смешно, но этот отрывок из старинной экзотианской баллады я тоже помнил.
«Течет темная река времени. Мы входим в нее и теряем друг друга. Гладь воды безразлична, как наши мысли. Но чувства – сродни течению темной реки. И мы все равно обретаем больше, чем было потеряно».
Иногда мне говорят те, кто знает меня плохо: тебе повезло, у тебя есть друзья. Если бы они знали, какой ценой мне эти друзья достались.
Ну, вот и все, пожалуй.
Эту историю ты не прочтешь в дэпах, там написано по-другому. Вот потому я и решил набросать кое-что для памяти. Иногда это бывает полезно – узнать, что было на самом деле. Вдруг хотя бы тогда случившееся не повторится. Сколько же можно нам ходить по кругу из собственных идиотских поступков.
Впрочем – пути каждый выбирает сам. И ты тоже когда-нибудь выберешь. Как и я свои – выбрал.
Капитан Агжей Верен
Аннхелл, 2 273 год от Начала колонизации