Пятеро богов!
Чужаки тоже это поняли.
И не собирались поддаваться. Двое из них, безуспешно опробовав силы на воротах, перенесли свои усилия на стены. Не дураки, понимают, что камень вряд ли защитили столькими Знаками. А ведь была же мысль обезопасить и стенку. Сил — горы, после драконьего нашествия местным вельхо хватило бы искр даже не на гору — на целый горный хребет. Времени не хватило.
Умные, поганцы. Все трое.
Двое, значит, на стену. А третий — бил по башенке.
Над головой грохнуло, снова посыпалась пыль и каменные осколки, пол жутко пополз куда-то влево. Что-то сильно врезало по плечу, хрустнуло и взорвалось болью. Но Эвки успел добраться до края пола и швырнуть активированные Знаки в промелькнувшие в дыму фигуры.
На этот раз никто не перебил чары — летучий золотой узор косо рассек воздух, плеснул прозрачной волной и застыл, будто прихваченный на лету сильным морозом…
Статик. Те-ин, паралич. И Сон.
И на двор снизошла тишина.
Двое чужаков застыли на полдвижения, будто вмерзшие в лед лягушки. Или мошки в драгоценном морском янтаре… третий потерянно оглянулся, не понимая, что делать дальше…
— Аииии! — тут же заполнил тишь восторженный вопль.
— Учитель, вы сила!!!
— Да-да-да-да!
Это старалась молодь. Для них все было понятно: учитель крут, они победили, третий бандит обязательно сдастся, ведь так? И Айне со сторожевиком обязательно поправятся!
Эвки Беригу, правда, от них тоже недалеко ушел. На сколько он был старше-то? На четыре-пять лет? Он тоже поддался эйфории победы.
И для него тоже полной неожиданностью было, когда в проеме разрушенной бойницы — какая уж теперь бойница, в дыру обвалившейся передней стены теперь могла свободно проехать телега — возник еще один силуэт.
Он был смазанный и неясный, странная одежда, пятнистая, в путанице бело-коричневых линий, скрадывала движения и мешала видеть. Эвки успел рассмотреть только веревку у пояса, тянущуюся куда-то вверх, странно огромные глаза — темные, в пол-лица. И руку в светящейся синим перчатке, четкий и короткий замах.
«Это смерть, — понял молодой чародей. — Какая странная…»
Как медленно движется навстречу рука, он совсем замерз на этом морозе… попадет ли он? Возьмет ли смерть простой Знак?
Оцепенение уцелевших защитников нарушила девчонка.
Она… завизжала.
Дикий вопль, бестолковый и дурной, как верещат девчонки при виде мыши или лягушки, не мог напугать всерьез. Но заставил остальных очнуться. А еще к воплю прилагались суматошное движение тощей лапки в следах иголок и хаотично ударившие в страшилище волны сырой неоформленной магии.
Удары снивелировали друг друга. Девчонка сбила призраку прицел. Смерть, свистнув у Эвки над плечом, все же прошла мимо. Боль злобно и как-то очень обидно деранула ухо (как булыжником врезали, Пятеро свидетели!) да чуть царапнула шею. И ушла в стену (там что-то захрустело). А белый призрак пошатнулся на краю провала.
Бесконечно долгое время — долю мгновения — он балансировал на крошащемся камне. Расставил руки в своих странных перчатках, изогнулся и стоял, стоял и не падал. А ребята смотрели на него — измотанные эти коротким боем, раненые, опустошенные, отчаянно надеющиеся, что он, наконец, рухнет, ведь они почти победили… Потом чужак выпрямился. Зло, очень по-человечески искривил губы и обернулся к девчонке…
Злился? Собирался мстить? Или хотел посмеяться? Добить бестолковых щенков, чтобы спокойно, без помех, добить более опытного врага?
Какая разница.
Третий удар не промазал.
Эвки ударил как есть. Из неудобного положения, наощупь, дрожащими пальцами, первым попавшимся Знаком из боевых. Из-под левой ноги с шорохом посыпались камешки, но это уже было неважно. Он чуть-чуть, на полногтя довернул руку и сжал ладонь.
В золото Знака вплелся багрец, стремительно увеличившись, странное золото врезалось в белую жуть, мгновенно оплело его и…
Рев пламени был злым и коротким.
Когда на пол упал пепел, Эвки наконец опустил окончательно отказавшие руки.
До этого у него никогда не получались огненные заклинания…
Странные штуки выдает сознание на грани бреда — подступающая к глазам тьма подбросила Эвки неожиданное видение: две человеческие фигуры верхом на стене.
Рене знала, что зависть — такой же грех, как и гордыня, и потому следовала примеру известной лисицы, пожелавшей отведать винограда. Обесценив чужое благополучие, она пребывала в уверенности, что вот так легко и незамысловато обезвредила свой грех.
Но тоска оставалась, тоска разлагалась, как придушенная котом крыса в подполе, и запах пробивался сквозь половицы и ковры.
Этот юноша, товарищ её сына, с глазами синими, как небо, растревожил её. От неспособности эту тревогу унять, она возненавидела виновника этой тревоги. Сначала пришла неприязнь, а время спустя, когда обнаружился позор дочери, эта неприязнь переросла в поглощающую разум ненависть.
Она выгнала дочь из дома. Указала на дверь недрогнувшей рукой. Блуднице не место в благочестивом доме.
Она верила, что поступает правильно. Господь беспощаден во гневе своём. Господь посылает ангела, дабы испепелить грешников. Агарь с сыном, по велению Сары, была изгнана в пустыню.
Только в самый глухой час ночи ей слышался сдавленный плач дочери…
В полумраке возникал силуэт худенькой, дрожащей от холода девушки с узелком в руках. Мадлен ушла, опозоренная, проклинаемая.
Наннет, вопреки запрету хозяйки, навещала молочную дочь. От неё Рене узнала, что епископ обвенчал её с тем негодяем. А потом и сам негодяй, соблазнитель, осмелился явиться с покаянным письмом от изгнанной дочери.
Рене разорвала письмо и бросила ему в лицо. В прекрасное лицо падшего ангела. Её старший сын Арно был в бешенстве и тоже ушёл из дома.
Рене ничего не слышала о дочери до тех пор, пока в дверь не постучала другая дьяволица, Анастази де Санталь.
То, что она посланница сатаны, угадывалось с первого взгляда. Вся чёрная, как ворона, лицо узкое, злое, в глазах – тёмный огонь. Эта посланница привезла ей ребёнка, внучку. Её дочь Мадлен умерла…
А тот нечестивец был брошен в тюрьму. Посланница с пламенным взором предупредила, что вернётся и убедится, что доставленная девочка жива и окружена заботой.
Рене не усомнилась. Взгляд узких тёмных глаз был страшен. Она испытывала одновременно и отвращение к этому отпрыску блудницы, и торжество мученицы. Господь призвал её!
Призвал спасти этого ребёнка. Если не смогла избавить от греха дочь, если та стала жертвой лукавого, то внучка — её последний шанс на милость Всевышнего.
К сожалению, и сатана не забыл о ней. Вскоре выяснилось, что тот нечестивец, тот филистимлянин, жив!
И не только жив, но и в фаворе у знатной дамы! Рене презрительно усмехнулась. Явил свой истинный лик. Вот он, распутник. И дама-то не простая. Первая принцесса крови. Что же тут удивительного? Это люциферово отродье и святой Деве голову заморочит.
Она пережила новый приступ гнева и – о ужас! – едва ли не ропот. Как Господь мог допустить эту несправедливость?
Погубитель её дочери не бит плетьми, не прикован к позорному столбу, не повешен, не сослан на каторгу, а живёт в неге и роскоши, пользуясь благосклонностью сестры короля!
А Господь молчит и позволяет твориться непотребству! И длится это не день и не два, а три года!
Этот негодяй лишь обретает всё большее влияние, всё большую силу! Он является, как принц — в шелках и бархате, в экипаже с гербами, с лакеями на запятках. На руке его — сапфир красоты и стоимости невиданной.
Этот сапфир мэтр Аджани видел только мельком, но этого взгляда хватило, чтобы погрузить старого золотых дел мастера, знавшего толк в камнях, в глубокую задумчивость.
Её, Рене-Элоизу Аджани, дочь благородных родителей и самую верную дочь церкви, ревностную прихожанку, заставили служить пособницей греха, прибежищем для незаконнорожденного ребёнка. Ей давали деньги на этого ребёнка, жалкие крохи, чтобы она безмолвно несла свой позор.
Ей даже указывали, что она должна делать, как ей следует привечать сатану в своём доме. Она повиновалась.
Истово молилась, взывала к Господу, и освобождение пришло. Нечестивец умер.
Эту весть принесла гусыня Наннет. Размазывала слёзы, оплакивая нечестивца.
Но Рене ликовала. Воля Господа свершилась. Перст божий настиг того, кто нарушил заповеди, кто осквернил невинное тело. Теперь внучка оставалась единственно на её попечении.
Сатана более не имел подручного, кого мог отправить в цитадель благонравия. Рене исполнит свой долг!
Она взялась за дело незамедлительно. Из комнаты девочки исчезли все те дьявольские игрушки, которые дарил ей отец. Рене велела Наннет снести старьёвщику все нарядные платьица, все ленточки и чулки. Отныне девочке предстояло одеваться в самое простое, грубое сукно, есть самую грубую пищу, спать на жёстком тюфяке и беспрестанно молиться, дабы искупить грех своей беспутной матери.
Уж эту душу Рене не упустит! Эту душу она спасёт.
Девчонка оказалась на редкость упрямой и дерзкой. Она мало походила на свою мать. Та отличалась кротостью и терпением. А эта дерзила, убегала и даже дралась.
Обнаружив на столе крошечную миску жидкого супа, где плавала разваренная луковица, Мария (и как посмели назвать плод греха святым именем!) капризно сморщилась, но не заплакала, а принюхалась. Затем перевернула мисочку, расплескав содержимое.
Рене хлестнула её по пальцам. Но девчонка и тут не заплакала. Она только прижала вспухшую ручку ко рту и уставилась на бабку не по-детски горящими глазами.
Рене передернуло. Как она похожа на этого нечестивца, своего отца! Такие же дьявольские глаза. И волосы чёрные, будто перемазаны адской сажей. И самое пугающее – девчонка не боялась.
Она была ещё очень мала, тоненькая шейка, тоненькие ручки и ножки. И столько своеволия! Неужели Рене опоздала? Неужели дьявол уже завладел этим тельцем?
Дьявол хитёр и вездесущ. Она довольно часто виделась с отцом, он бывал здесь, девчонка проводила в том замке целые дни.
Но время есть, она излечит девчонку.
Рене на всю ночь заперла Марию в чулан. Девчонка не просила пощады. Но на утро она вышла из чулана поникшей. Она как будто покорилась, но дьявол ещё сидел в ней крепко.
Рене видела это по её глазам, по тому, как внучка сжимала кулачки и хмурилась. Но ночам она едва слышно плакала и звала отца.
Наннет всё-таки спрятала несколько деревянных фигурок и какой-то рисунок. Рене так и не смогла их найти, но поклялась, что найдёт и бросит в огонь.
Ей даже приходило в голову поиграть в великодушие, чтобы вызвать доверие девочки. Маленькие дети ещё слишком неопытны, их легко обмануть. Рене даже позволила ей одевать чулочки в красную полоску и расшитый серебром передник. Их в дом Аджани доставила та узколицая особа с глазами, пылающими огнём геенны.
Девочка, на удивление, ничуть её не боялась. Она приняла этот дар с той же греховной лёгкостью, с какой Ева приняла в дар яблоко.
Рене готова была окропить вещи святой водой, чтобы изгнать злого духа, но решила повременить. Она не отступит и научит девочку послушанию. Научит голодом и розгой. Как учили послушанию в первых христианских общинах, где истинные праведники, ученики Иисуса, умерщвляли плоть и побивали камнями грех.
Но дьявол вновь явил свою силу. Он воскресил нечестивца, погубителя дочери, искусителя и прелюбодея!
Сатана извлёк его из глубин ада и послал на землю, чтобы тот продолжал искушать и губить. Её бывший зять и в самом деле больше походил на восставшего из могилы. Он было очень бледен и страшно худ.
Где же тот вальяжный щёголь, тот придворный куртизан, одетый в шелка и бархат?
Наннет принесла весть о его смерти. Рене не допускала сомнений в даре Иисуса воскрешать мёртвых, но в их возвращение без участия Спасителя она не верила. Иисус воскресил Лазаря, когда тот пролежал в пещере несколько дней, и воскрес на третий день сам, чтобы нести благую весть, но… чтобы из мёртвых воскрес нечестивец?
О нет, Рене не настолько глупа. Мерзавец не умирал, его вышвырнули. Вышвырнули, как залежалое, изношенное тряпьё!
Он где-то скитался все это время, бродяжничал или разбойничал. Одежонка на нём с чужого плеча, ношенная и стиранная. Уж Рене не обманешь. И сам он будто тень.
А слух в замке пустили о смерти, ибо изгнание фаворита и есть смерть. Кто он теперь? Никто.
Бродяга. И дочь свою требует. Будто право имеет. Вот она и брякнула, что нет девчонки, умерла вслед за грешной матерью. Чтобы не являлся более, и не требовал.
Рене тогда быстро сообразила. Заперла девчонку наверху вместе с Наннет. Эта дурёха наверх кинулась, чтоб девчонку вниз привести, к отцу, к этому дьяволу. Но Рене успела втолкнуть её внутрь и задвинуть засов. А окна забиты накрепко, их не открыть. Рене об этом позаботилась, внучку она не отдаст.
Пусть и похожа на своего отца, и упрямства, своеволия в ней много — она её не отдаст.
Молитвы её были тщетны. Два дня спустя девчонка пропала. Наннет все улицы окрестные обошла, всех расспросила, но маленькая грешница, как сквозь землю провалилась. А может быть и провалилась.
Рене отодвинула уже сверкающий поднос и взялась за следующий, сверкающий так же ослепительно, но по разумению владелицы всё же недостаточно. В доме было по-прежнему тихо. Только наверху скрипнула рассохшаяся половица.
Она перебирала ножи, близко поднося к глазам, чтобы оценить их блеск, когда услышала грохот колёс. Покончив с ножами, она потянулась за серебряной лопаткой для рождественских пирогов, которая с момента выплавки и охлаждения ещё не лишилась своей первозданной чистоты. Но Рене и её намеревалась подвергнуть чистке.
В дверь постучали. Властно и нетерпеливо. Рене в изумлении прислушалась. Никто с таким напором не смел браться за молоток.
Так мог стучать богатый покупатель, но мэтр Аджани уже давно не брал крупных заказов. Он всё больше исполнял обязанности торгового посредника, отправляя полу-обработанные гранаты и топазы в Антверпен. У него бывали заёмщики и кредиторы, но все эти господа избегали огласки и потому не оглашали улицу ни грохотом своих экипажей, ни самоуверенным стуком.
Рене крадучись приблизилась. Дверь была надёжной, из цельного дуба, обитая железом, с заклёпками и засовом. Чтобы выбить эту дверь, разбойникам понадобилась бы пушка.
За дверью фыркали лошади. Позвякивала упряжь. Властный стук повторился. Рене откинула крошечную створку, защищавшую смотровое окошко. Прямо перед дверью она увидела суровое лицо мужчины.
— Откройте именем её высочества.
У Рене затряслись руки.
Смилуйся, Пресвятая Дева!
Не чувствуя пальцев, она отодвинула засов, затем второй. Потянула тяжёлую створку.
Та сразу же ускорила ход, ибо мужчина извне способствовал её быстрейшему движению. Рене едва успела отскочить, как в дом вошли двое вооружённых людей, по виду дворяне, за ними невысокий, похожий на стряпчего человек, а затем в дверях появилась нескладная женщина с бледным, вытянутым лицом.
Вошедшие остановились по двое с каждой стороны, образуя живой коридор.
Из глубины прихожей Рене видела стоявшую на улице карету, огромную, роскошную, с гербами и короной. Эти гербы и корона над ними показались ей знакомыми. Да и лица людей, тех, что вошли, так же смутно проступали в воспоминаниях.
Она уже видела этих людей. Но где? С подножки кареты, опираясь на руку ещё одного, одетого в бархат вооружённого человека, ступила на мостовую женщина.
Она преодолела две ступеньки и чуть задержалась в дверном проёме.
Рене Аджани почувствовала, как по её спине, под плотным, под горло, лифом, пробежал льдистый муравей. Вошедшая уже перешагнула порог и остановилась, привыкая к полумраку.
Это была знатная дама. Очень знатная дама. Она держалась прямо, с величественным презрением. Рене видела овал её гладкого лица, различала белизну драгоценных кружев, матовый отблеск жемчуга, вшитого в её лиф.
В полумраке Рене не могла различить всех подробностей внешности и облачения гостьи, да и в голове мутилось от волнения, но внешность и платье рисовались, как нечто угрожающе-прекрасное.
Дама была одета в тонкий испанский бархат, самый дорогой, тот, что поставляется ко двору, но бархат этот был весь усыпан мелким жемчугом. Дама, сошедшая с подножки небесной колесницы в жалкое жилище, будто набросила на плечи само звёздное небо, подчеркнув бархатную бесконечность перламутровым флёром.
Её волосы, очень светлые, убранные строго и высоко, так же отливали перламутром. В мастерской мэтра Аджани бывали знатные дамы — и совсем молодые и уже перезревшие. Но все они были сродни тому мелкому речному жемчугу, которым белошвейка отделывает нижние юбки.
Та, что стояла сейчас перед Рене, была сравнима с той жемчужиной, которая, по слухам, хранилась в сокровищнице турецкого султана, с жемчужиной величиной с детский кулак.
Рене почти оглохла и ослепла, а дама смотрела на неё с тем величественным безучастием, с каким священный каменный идол взирает на молящегося.
И вдруг спросила, очень ровно и холодно:
— Где ребёнок?
— Почему их Повелителями зовут?
— А они могли всё, что угодно сделать. Летать могли, могли за одну ночь каменный дворец построить. Живых железных рыцарей делали. Своих призраков вместо себя по мелким делам посылали. Говорят, вещи их слушались. Позовёт он, например, стол. И стол к нему сам, как собачка, бежит. Их никто из людей обмануть не мог. Пригласит Повелитель к себе человека, посадит в кресло, сам сядет и спрашивает. И что бы человек ни отвечал, Повелитель сразу правду узнает. Даже если ничего не говорить. А если у человека ноги или руки нет, могли новую вырастить. Возьмут человека к себе в Замок, положат в такое хрустальное корыто, и человек засыпает. А когда просыпается, у него уже новая нога или рука. Вроде бы, одну ночь проспал, выйдет наружу, а уже месяц прошёл. Только, наверно, сказки это.
— Нет, всё, что ты перечислила, можно сделать.
— И ты можешь?
— Наверно, могу. Если мне вся страна помогать будет, лет за триста сделаю. Если не помру раньше.
— Так долго? Я точно раньше помру.
— Это неважно. Главное — начать, столкнуть камень с горы. Потом не остановишь. Люди сами всё изобретут и сделают.
— Ничего себе — не важно! Вы, драконы, по тыще лет живете, вам не важно. А я ста лет не проживу.
— Не обижайся. Я, может, тоже не проживу. Что потом было?
— Потом церкачи объявили, что знания — великая сила, и владеть ими могут только достойнейшие. Забрали все книги в монастыри и открыли при монастырях библиотеки, гимнасии, академии. Установили новые меры. Название старое, а то, чем измерять, новое. Вот, например, миля раньше длинней была. А фунт — легче. А настоящие названия – километр и килограмм. Только с каждым веком гимнасий становилось всё меньше. А лет триста назад ввели патенты для грамотных. Сначала так давали, а потом за деньги, все дороже и дороже.
— Как выглядели Повелители?
— Как люди, только на две головы выше самого высокого человека. А одежда была как железная кожа. В воде не намокала и в огне не горела. Рассказывают, Повелитель из горящего дома ребёнка спас. Вошёл в дом, сунул ребёнка за пазуху, а когда выходил, в подпол провалился. А когда пожар потушили, он вышел и ребёнка живого из-за пазухи достал.
— После того, как Повелители исчезли, их хоть раз видели?
— Слухи много раз возникали. И церкачи каждый раз большой отряд для встречи посылали. Хоть на край света. Но только все это выдумки были. То крестьянин рыцаря без лошади увидел, то самозванец какой.
— Точно их ни разу не было?
— Точно!
— Откуда ты все знаешь?
— Я не могу сказать. Это тайна. Я бы тебе всё сказала, только слово дала.
— Слово надо держать.
— А у тебя от меня тайны есть?
— Вроде, нет.
— Тогда скажи, чего ты в лесу испугался.
Вот кого в дипломаты надо.
— Помнишь, что я у тебя спросил? Какой год. Ты сказала, что двадцатый век от рождества Христова. Так вот, я думал, что идёт пятнадцатый.
— Ты проспал пятьсот лет! И все твои друзья умерли… Бедненький!
— Кстати, о моих друзьях. Что случилось с драконами Повелителей?
— А никто не знает. Повелители ушли, и драконы с ними.
— Так вот все бросили и ушли?
— Да. Даже не сказали, что уходят. Сели на драконов, слетелись в Замок — и нет их.
— Защищайтесь, сэр Дракон!
— Рано ещё, я спать хочу.
— Защищайтесь, или я отрублю вам хвост.
Открываю один глаз. Лира салютует мне двуручным деревянным мечом и принимает боевую стойку. Мой хвост отдаёт салют и тоже встает в позицию. Начинается бой. Хвост явно проигрывает по очкам. Мне приходится встать, чтоб обеспечить ему возможность отступления. Хвост пытается поставить веерную защиту, но получает укол.
Стулья с грохотом летят на пол, мы отшвыриваем их ногами. Неожиданно хвост обегает вокруг меня и нападает на противника с тыла. И получает ещё один укол. Бой идёт до трех уколов, и счёт мне не нравится. Хвост отвлекает противника, а я неожиданно атакую сверху и откусываю метровый кусок меча.
— Сдаетесь, леди Тэрибл? — Лира прижата спиной к стене, острый кончик хвоста нацелен ей в грудь. От двуручного меча остался кусочек меньше кинжала.
— Так нечестно! Вдвоём на одного!
Хвост теперь изображает нечто среднее между пингвином и атакующей коброй. Я смотрю на него, он «смотрит» на меня. Потом отрицательно вертит «головой».
— Он говорит, что ты первая на него напала, — перевожу я. Хвост подтверждающе кивает.
— Смотри, птичка! — Лира указывает на что-то за моей спиной. На такую простую приманку мы не попадемся.
— Честное слово, птичка.
Я снова смотрю на хвост, он на меня.
— Проверь, — говорю я. Хвост внимательно «осматривается» и пожимает «плечами».
— Он говорит, что никогда ещё не видел такой, хитрой, коварной и вероломной леди, — перевожу я. — Но он все простит, если леди даст ему поспать ещё часок.
— Ни за что!
— А полчасика?
— Четверть часа, и мастер Дракон делает мне новый меч!
— Тогда лучше смерть! — Хвост обвивает остаток меча, наносит себе третий укол и падает мёртвым.
Лира молитвенно складывает руки.
— Спи спокойно, храбрый воин. Если тебя нарезать колечками, получится много-много вкусных котлеток. Аминь.
Пора завтракать.
Если так пойдет дальше, я стану толстым, неповоротливым и не смогу летать. Впрочем, нет. Олешки начнут от меня прятаться, да и Лира не даст растолстеть. Где написано, что драконы должны вставать в шесть утра? Вот засну в воздухе, будет авиакатастрофа. А это аргумент! Завтра так ей и скажу.
— Много народа знает, что я живу в Замке?
— Да все!
— Плохо. Могут тебя заметить. Тогда у нас возникнут проблемы.
— Никто не заметит. Люди боятся сюда ходить. И церкачи запрещают ближе, чем на двадцать миль подходить. Шестьсот лет назад Томас Капризный со своими сборщиками подати стал лагерем под Замком. Так земля затряслась, Замок обрушился, в Литмунде половина домов развалилась, а остальные в пожаре сгорели. В горах озеро было, его прорвало, несколько деревень смыло. Шестьсот лет прошло, а церкачи по тем погибшим каждый год молебен служат. Говорят, если кто здесь поселится, беда снова повторится. А это на самом деле из-за Томаса случилось.
— Кто-нибудь из его людей в Замке был?
— Никто не знает. Они почти все утонули.
До Литмунда километров восемьдесят. Если бы здесь что-то взорвалось, остался бы кратер, как на Луне. Могли Повелители установить управление сейсмикой? Могли. Но запрограммировать аппаратуру на землетрясение — это не кнопку нажать. Для этого институт кончить надо.
— Ты сказала, в Литмунде дома рушились. А дальше как?
— До самого побережья. Только в Литмунде сильней всего.
Землетрясение — здесь… Почему бы и нет. Горы — есть. Старые, но ведь горы.
— Нет, Томас Капризный ни в чем не виноват.
— Хорошо. Я боялась, что беду на людей накликаю.
Снеговика я лепил в той долинке. Меньше трех миль от Замка. А Тит Болтун меня увидел. Услышал, что в Замке завелся дракон и пошёл проверять. Зимой. В самый центр запретной зоны. Ай да Тит!
— Кое-кто заходил в долину этой зимой посмотреть на меня.
Встревожилась, задумалась. Правильно. Я бы тоже задумался.
— Дракоша, мне надо в деревню сходить за вещами. А вечером ты мне свой план расскажешь.
Только этого не хватало. Сейчас она пойдёт в деревню, там ей устроят торжественную встречу. А через три дня все собаки на сто миль вокруг будут знать, что леди Тэрибл жива и здорова. Не-ет, пора принимать меры.
— Ты знаешь, что такое конспирация?
— Знаю. Это значит, никто не должен меня видеть. Правильно?
— Правильно…
— Кроме двух-трёх самых надежных друзей!
Ведь на самом деле знает… Всё знает! Откуда? Тайна… Слово дала. Читает перед сном Большую Британскую Энциклопедию и всё знает.
А библиотекарю поклялась никому не говорить. Тсс…
— Кроме одного-двух.
— Согласна! Ты меня подвезёшь?
Начинается…
Жду в условленном месте. Появляется с двумя огромными узлами. Хмурая, заплаканная. На меня пытается не смотреть. Молча забирается, устраивает свои узлы. Взлетаем.
— Что случилось? Церкачи погром устроили? Убили кого?
— Нет. Всё хорошо.
Молчим всю дорогу. Странно это. Так же молча разгружаемся. Явно между нами пробежала какая-то кошка.
— Постой. Сядь и посмотри мне в глаза. Что случилось?
Села верхом на стул, смотрит в пол.
— Не заставляй меня смотреть тебе в глаза. Я не хочу, чтоб ты знал, что я думаю.
— Повтори ещё раз, только помедленней.
— Я не хочу, чтоб ты знал, что я думаю. У меня могут быть свои тайны.
— Ты думаешь, что если я посмотрю тебе в глаза, то прочитаю твои мысли?
— Да.
Вот почему Тит Болтун тогда раскололся. А у Лиры новые тайны завелись. Конфиденциальные. Сказать правду или нет? Друзьям положено говорить. Да ведь всё равно узнает.
— Слушай внимательно. Я читать мысли не умею. Может, другие драконы умеют, а я — нет. Слово дракона. А теперь говори, что случилось.
— Ты сам знаешь. Ты Лючию убил. Не отпирайся, я видела, вся шкура твоими когтями изодрана.
Мда… Убил, чего отпираться. Только шкура была целой.
— Ту, которая лошадь, или ту, которая из кухни не вылазит?
— Сам знаешь, что лошадь! — слезы в два ручья.
Ах, черт! У них ведь кожа, это у меня шкура. И у Лючии. Тит шкуру аккуратно снял. При мне снимал. Значит, потом, для убедительности, порезал. Правильно вообще-то. Я об этом не подумал. Что же он Лире наговорил? Ясно, что. Мою легенду. Как договаривались.
— В следующий раз пойдешь в деревню, скажешь Титу Болтуну, чтоб рассказал тебе правду. Скажешь, я разрешил. Но только тебе. А сейчас забудь о Лючии, у нас есть другие дела.
— Так это не ты убил Лючию?
Сколько надежды в голосе. Массаракш. Что стоит сказать: «Да, не я». Потом слетать в деревню и проинструктировать Тита Болтуна насчет новой легенды. Делов-то на полчаса. Встаю и медленно иду в чулан. В любимый угол.
— Лючию убил я. Сначала сломал ей спину, потом придушил, чтоб не мучилась.
— Зачем?!!
— Не люблю оправдываться. Тит расскажет.
Слушаю, как постепенно затихают всхлипывания.
У пройдохи-магистра из Серого ордена глаза, в отличие от старого жреца, были на месте. И эти глаза заметались, когда, едва войдя в часовню, Ригальдо ринулся к нему:
– Ваше преосвященство, я прошу убежища у святой церкви.
И бухнулся в ноги, подлец.
На нем был черный дублет и бриджи, заправленные в высокие сапоги, потому что сразу же по приезду в замок Исли отпустил его переодеться.
Набившийся в часовню народ, все сплошь мужчины: вестфьордские воины, побратимы, лорды Норфлара, стража – вытянул шеи, недобро запереглядывался. Стояла ужасная духота. Горели сотни свечей, истекая воском, было жарко, между лопатками тек пот.
Магистр посмотрел поверх склоненной спины Ригальдо в глаза Исли и, промокнув лоб, сказал:
– Встаньте, дитя мое. Сейчас мы не в церкви, а в часовне Черного замка. И мне пришлось заново освятить ее после всех бесчинств, которые творились здесь при вашем отце.
Ригальдо вздрогнул и безмолвно уставился на священника. А Исли почти физически ощутил, как худеет его казна. Он обещал святой церкви много, очень много, – и деньги, и некоторые поправки в законах, и земли под строительство нового аббатства. Но все это стоило руки Ригальдо.
И снова был ритуал. Горели свечи, тихо пел хор, а они с Ригальдо стояли друг перед другом. На волосах принца лежал узкий легкий венец, и Исли завидовал, чувствуя, как тяжеленная корона норовит переломить его шейный хребет. Магистр выкинул из речи и «кто отдает эту женщину за этого мужчину», «знаете ли вы, почему эти двое не могут быть вместе». Но когда он мудро произнес «Теперь я объявляю вас вступившими в брак» и запнулся, не в силах разрешить супругам поцеловаться, Исли крепко сжал пальцы Ригальдо и заставил его развернуться к гостям. А потом поднял руки и снял с себя корону, с облегчением тряхнув головой.
– Возлюбленные мои подданные, – твердо сказал он, – в этот день я, Исли из Вестфьорда, беру за себя Ригальдо, урожденного Норфлар, кровь от крови этой земли. Но я не хочу носить корону прежнего короля, красные рубины которой жгут мне руки, а корона моего рода спит на дне великого моря. И поэтому я нарекаю свое королевство новым именем – Вестфлар, и у него будет новый герб и новая корона. Только так мы все наконец будем жить в мире. Преклоните колени.
Ригальдо, чью руку он сжимал, обернулся, глядя на него в изумлении.
«Да, вот так, – сказал ему взглядом Исли. – Новое королевство и новая жизнь, и мы вступим в нее чистые, как женихи в брачных одеждах. Так соседи скорее признают мое право на этот трон, а нам наконец удастся избавиться от теней прошлого».
Треск мороза за окном потонул в шорохе – это дружно опускались на пол вассалы будущего Вестфлара.
*
– За короля Вестфлара!
– За короля!
– И за молодую королеву!..
Ригальдо вздрогнул и метнул гневный взгляд на крикуна. Его рука напрасно зашарила по столешнице – ножа, чтобы резать мясо, принцу-консорту не положили.
Исли потянулся накрыть его кисть своей, но Ригальдо отдернул ладонь, будто обжегшись, и он вздохнул и откинулся на спинку трона. От громких выкриков, хохота, звона посуды и визга флейт болела голова. Чадили факелы, а лучшее вино на вкус казалось кислым, как яблочное пойло.
Он искоса посмотрел на Ригальдо: тот сидел, демонстративно отодвинув от себя блюда, которые не мог есть без ножа, и мрачно вертел в пальцах ложку. Весь в черном, как ворона или чума на пиру. Исли загляделся на его профиль. Ригальдо вдруг повернул голову, поймал взгляд на себе. Его лицо напряглось, он торопливо осушил свой кубок и подставил его слуге: налей еще.
Исли тоже поднял свою чашу, но, в отличие от Ригальдо, едва смочил губы.
Пир длился три часа, а его воины уже обезумели так, словно надирались с рассвета. Слуги, замотавшись бегать в погреб с кувшинами, в конце концов прикатили бочонки в залы. Исли понимал, почему так: после часовни всех охватило долгожданное облегчение, как будто люди не верили, что с этой безумной свадьбой все получится. Антейн, склонившись к уху Исли, доверительно признался, что опасался небесного огня, который испепелит их всех, как закоренелых грешников, включая и магистра. Исли подумал, что Антейн рано радуется: они еще не допили до дна всю чашу грехов, которую сулил сегодняшний вечер.
От этой мысли ему все-таки пришлось опрокинуть в себя полный кубок. Поставив его, Исли услышал крики: «Счастья, любви молодым! И деток побольше, пусть их брак, ха-ха, будет плодовитым!» Кто-то, покачиваясь, поднялся и заявил: «Выбирай корову по рогу, а королевича – по роду!» Тут же посыпались переделанные застольные шутки.
Гуляли в той самой зале, где он прирезал прежнего короля, и кое-кто из присутствующих уже не постеснялся разыграть эту сцену. Два молодых парня боролись на полу, потом один оседлал другого и так лихо стал давить ему на шею объеденной бедренной костью, что Исли подумал: он-таки придушит врага. Но верхний выпрямился, махнул – и по полу под общий смех покатился кочан капусты. На нем был железный обруч, и парень, выпрямившись, гордо этот обруч продемонстрировал. И вдруг, хитро усмехнувшись, сунул в него длинную кость и поводил взад-вперед.
Зала покатилась со смеху.
Ригальдо вспыхнул и отвернулся, но здесь, во главе стола, ему было некуда спрятаться от грубых шуток. Исли знал, что куда бы тот ни посмотрел, увидит одно и тоже: раззявленные рты, непристойные жесты и злые глаза. И если часть пирующих всего лишь пьяно потешалась над принцем, то другая ненавидела вполне трезво и искренне.
Исли не мог позволить себе сейчас жалеть его. На кону было слишком много всего: власть, поддержка его войска, новое королевство. Поэтому он просто сам нарезал мясо и поставил перед Ригальдо тарелку. И сказал:
– Ешьте, вам понадобятся силы. День еще не закончился.
Ригальдо посмотрел на розовые дымящиеся ломти окорока с толстой корочкой, пересыпанные ягодами и перцем, и тихо спросил:
– Вам все это нравится? Вы действительно получаете от всего этого удовольствие?
Он никогда не говорил ему ни «сир», ни «ваше величество», словно до сих пор не смирился с титулом Исли.
«Нет, – мысленно ответил тот, – у меня болит голова, я хочу перевешать музыкантов, я устал следить, чтобы вы не выпрыгнули в окно, и не знаю, куда деваться от накатывающего возбуждения».
– Да, – сказал он, поворачиваясь к Ригальдо. – Вообразите, вы только что свершили месть и получили то, чего так жаждала ваша душа…
– Королевство, – шепотом сказал Ригальдо.
Исли кивнул:
– Именно. Разве вы не чувствовали бы торжества на моем месте?..
– Мне было неплохо и на своем, – задиристо ответил Ригальдо и отпил вина.
Исли покачал головой:
– Да нет же, Ригальдо. Вам было плохо.
Тот опустил глаза и сжал губы.
– Как будто мне сейчас хорошо. Пока вы не пришли, я был наследником. Теперь у меня нет ничего: ни трона, чести, ни свободы…
– Зато у вас есть жизнь, – серьезно сказал Исли. Он вдруг почувствовал странное волнение от того, что они разговаривают – как прежде, как весь тот ни на что не похожий месяц, который он прожил в замке под видом наемника. Шум пира словно отодвинулся, они были вдвоем. Исли даже повернулся боком, чтобы перетянуть на себя все внимание Ригальдо, успев заметить, как нахмурился наблюдающий издалека Финиан.
Может быть, Исли напился и в нем проснулась сентиментальность.
Так или иначе, он обмакнул куриную ножку в подливку и провел черту по тарелке:
– То, что вы сейчас чувствуете – неизбежно. Как говорил один умный человек, «у победы тысяча отцов, но поражение всегда сирота». Однако победа переменчива, я сто раз вам это говорил…
Уголки рта Ригальдо изумленно дрогнули:
– Вы сейчас подбиваете меня к бунту?..
NC-17
Текст содержит сцена сексуального и насильственного характера и может нанести психологическую травму морально неподготовленному читателю.
На крышке громадной золотой табакерки танцевал дьяволенок. Глумливая рожица его выражала абсолютный восторг. Полы зеленого с серебряной искоркой пиджачка подпрыгивали и хлестали танцора по поджарым бедрам. Дьяволенок отплясывал, накалывая сгустившийся воздух на короткие позолоченные рожки. Они тускло поблескивали, их след сливался в замкнутую линию. Чудные кольца табачного дыма на фоне…
Мысль затрепыхалась в сети. Попалась на уловку неловкого ловчего…
…на фоне массивного с изогнутыми подлокотниками дивана? Непонятный диван вынырнул из прошлого. Важное связующее звено или же… Нет, точно важное, жизненно необходимое…
Но музыка набросилась, завертела и утащила. Притаилось в ней еще что-то и открывалось не сразу. Чтобы разобрать присутствие инородного, наносного, нужно было позволить ей течь сквозь несуществующее собственное тело. Как карамельно-янтарный чай через ситечко. Чаинки застревали внутри, и становилось понятно: в мелодии, будто форель в горной реке, резвились слова. Поначалу их сумбур нагонял тоску. Но вскоре им надоело чураться друг друга, и они выстроились в осмысленные ряды.
Ты долго брел и заслужил приют.
Останься, странник, преклони колени…
Переходя в зловещий шепоток, срываясь на пронзительный крик, захлебываясь и обращаясь в многократное эхо.
И обратится мир грехов и смут
В далекий шепот, шорохи и тени.
Дьяволенок продолжал выделывать коленца, пристукивая по золоту серовато-пепельными копытцами.
Мистер Эдвард Хайд Младший проснулся как всегда внезапно. И тут же пожалел об этом: мир явно не обрадовался встрече. Не успел Хайд разлепить веки, как получил чувствительный пинок под зад. Что само по себе точно не являлось свидетельством дружелюбного расположения.
Когда же глаза раскрылись, стало понятно — навредил ему безобидный на вид пол, застланный ковровой дорожкой. Все свидетельствовало в пользу этой гипотезы: Хайд сидел, прислонясь к стене, и потирал крестец. А вокруг — ни души. И значит, бить его было некому — сам упал и приложился о половицы, никто не поспособствовал.
На их счастье! Иначе он бы … а что он-то? Разорвал бы на мелкие клочья? Странно, подобные мысли не распаляли, как прежде. Что-то с ним было явно не так! Никчемный инспектор, с которым он вынужден был делить тело, плохо позаботился об их общем достоянии. И теперь что-то в этом теле — то ли на радость, то ли на беду — неуловимо разладилось.
Возможно, со временем ярость возвратится. Вот тогда уже и кровь, и кишки, и стенания. Ему надо подождать, и непременно шмяк, тыдыщ, хрусь и…
Х-р-р-р-р-ясь! Дверь распахнулась, смачно впечатавшись в стену. В комнату с решительным выражением на личике ворвалась красотка в форме констебля. Ее грудь была накрест перетянута потертыми кожаными ремнями. А по обе стороны от этой литеры «икс» набухли два внушительных бугорка. Ух, аппетитная! И где только скромняга Лестрейд прятал от него такую мамзель? Хотя… кажется, он ее уже видел разок. Констебль… Уэллер, что ли?
— Инспектор?! — выдохнула она возмущенно.
Голос ее соответствовал всему остальному: не высок, не низок, а в самый раз, чтобы услаждать требовательный мужской слух. Не дождавшись ответа, да и не задав толком вопроса, она поинтересовалась:
— Как вы себя чувствуете?!
Хайд оглядел себя. Нормально он чувствовал. Покой и умиротворение паслись в голове, еще и лень страшная, будто набил брюхо сырым мясом. Нет, ему хотелось потрошить, но можно и не сию минуту. И не эту самоуверенную прелестницу. В конце концов, всегда успеется.
— Я в порядке, — буркнул он и не узнал своего голоса по причине его непривычной слабости.
— А почему на полу?!
— Следственные мероприятия, — Хайд попытался скорчить суровую мину а-ля инспектор, но не вышло, губы разъехались в хищную ухмылку.
— Вы уверены, что все хорошо?
На мгновение к нему вернулась былая ярость, но моментально схлынула, оставив лишь толику злости.
— Уверен. Еще раз повторить?!
Уэллер пожала плечами и отошла. Хайд нарочито медленно поднялся, пытаясь как можно быстрее разобраться в происходящем. Инспектор Лестрейд имел в душе изъян, доставшийся от отца. Имя ему — безумец Хайд, так и не пойманный Джек. В отличие от папаши, Лестрейд редко давал выход своему зверю, поэтому тот большую часть времени дремал. И теперь, пробудившись, Хайд не представлял, где очутился и что от него хотят.
— А вы интересный мужчина, — прозвучал томный голосок.
В комнате помимо Уэллер находилась еще одна особа весьма женского пола. Волнистые волосы, многообещающий взгляд, декольте, стремящееся в бесконечность — Хайд сразу узнал типаж. Конечно же, шлюха. Или, как выразился бы правильный Лестрейд, жрица люб… нет, даже он окрестил бы ее шлюхой.
Заметив пристальный взгляд Хайда, девица потупила взор и покраснела.
«Сколько я таких зарезал, сколько перерезал, — с тоской подумал Хайд. — Не женщины, а разменная монета».
Он еще раз оглядел комнату и двинулся к выходу.
— Заходите еще, — проворковала шлюха.
Хайд обернулся, взглянул на девушку и диван. Диван понравился. Шлюха — нет. Уэллер смерила ее слегка презрительным взглядом офицера при исполнении.
— Никуда не уходите, Розалин, — приказала она.
Розалин, значит? Мда, похабная баба. А вот Уэллер — милашка. Накинуться бы, придушить, посмотреть, как будет корчиться. Хайда вдруг пробрала дрожь, и чтобы скрыть ее, он потянулся.
— Хорошо выспался, — сказал он. И правда, не потягиваться же молча.
— Шутник вы, шеф, — отмахнулась Уэллер. — Мы же всю ночь вместе по Лондону бегали за этим ворюгой.
— За каким ворюгой? — осторожно спросил Хайд и понял, что кубок идиота-чемпиона сегодня достается ему.
Но к счастью Уэллер не придала значения его забывчивости:
— Ну да, понятное дело, за двумя, — поправилась она. — Я имею в виду того, который из Тауэра что-то стянул. А про второго, что в музей вломился, просто доложить не успела. Его сцапали уже, в шестом участке держат.
— Угу, сцапали и держат, — хмуро поддакнул Хайд.
Казалось, стены сдавили его, подобно граням сколоченного не по размерам гроба. Душили затянутой до предела петлей, мешали выбраться наружу из-под гнета. Ведь такая оказия! Лестрейд уступил тело, нужно пользоваться ситуацией. Хайда манил Уайтчепел. Давненько же он не бывал там! И теперь все, что нужно сделать — выйти за дверь… да хоть в окно… сквозь стену! Но как можно скорей!
В детстве, читая какие-то стихи или прозу про красоту природы, про ее величие и необыкновенность, обычно хотелось закатить глаза и перелистнуть страницу. Ну, то есть, если по-честному — кто дочитывал описания красот степи или моря? Хотелось действия, где же диалоги, войны, выяснение отношений? Где то, что отзовётся в сердце и пробудит эмоции? «Очередной стих о зиме» — обычно можно было услышать на вопрос, что же сегодня проходили в школе? Это вполне нормально и объяснимо. Дети спешат жить, хватают руками все, что могут, бегут со всех ног навстречу восходящему солнцу. Смотреть по сторонам — какая глупость, только цель, только путь к этой цели.
Когда становишься старше, устаёшь нестись без остановок. Иногда нужно сбиваться на медленный и спокойный шаг, чтобы перевести дыхание, разобраться с тем, что тащишь за собой. И тогда, успокаивая заполошное сердце, можно оглядеться. Вот в такие моменты природа предстаёт во всем своём великолепии. Будь то фьорды, в которых теряется взгляд, или океан, зачаровывающий своим шумом. Может быть, это бескрайняя пустыня, где все настолько рыжее и горячее, что, кажется, можно сгореть заживо. Что бы ни требовала Ваша душа — находится прекрасное, захватывающее дух что-то. И теперь уже стихи о природе не так уж и раздражают, не так ли? Просто поэты видят чуть дальше, чуть глубже и чуть раньше. На то они и люди искусства.
Осень выдалась на удивление тёплой. Солнце, измучившись за лето, лениво ползло по небу, ласковое и тёплое. Оно уже не слепило так сильно и не сжигало кожу, только касалось невесомо короткими лучами и отдергивало их, смущенно прячась за облаками. Будто бы играло в догонялки. Деревья постепенно стали принаряживаться, чтобы покрасоваться перед зимой, перед долгим сном. Листья окрашивались желтым и бордовым цветом, превращая верхушки в потрясающие полотна самого искусного художника — природы. Трава уже тихонько хрустела под ногами, вперемешку с опавшими старыми листьями. Любая прогулка по лесу оборачивалась настоящей симфонией звука: хруст, шелест, глухие стуки падающих веток. Иногда к этому прибавлялся шум дождя — тихий, ненавязчивый.
Высокий юноша подходил к небольшому дому, стоящему посреди осеннего леса. Тропинки были накрыты цветным ковром, поэтому пришлось ступать наугад, переступая самые большие кучи листьев. Окна были темными, но из высокой трубы шёл дым, спутываясь с низкими серыми тучами. Парень медленно поднялся по ступенькам, с каждым шагом медленно выдыхая. Дом дышал тишиной и уютом, которые практически можно было пощупать руками. Подняв руку чтобы постучать, гость едва заметно вздрогнул, когда дверь сама по себе открылась внутрь.
В лицо ударил запах кофе, молока и каких-то трав. Свет исходил только от небольшого бра, висевшего на стене — желтоватый, но очень приятный. На пороге показался хозяин дома. Старые потертые джинсы были завернуты до самых колен, открывая узкие лодыжки. Из-за этого чёрные тапочки смотрелись ещё массивнее и нелепее. На нем была ковбойка в крупную красно-чёрную клетку. Алые волосы были спутаны, где-то торчали маленькие кривые хвостики. Весь этот кошмар он попытался собрать в узел, который так и остался висеть на боку. На руках он держал малышку в цветастом комбинезончике.
—Ребёнок,— поприветствовал гостя Кроули, не мигая глядя на него.
Под желтыми глазами с вертикальными зрачками появились большие мешки от недосыпа. Края век чуть опухли и были заметно воспаленными. Демон не то, чтобы был бледным, скорее он как-то посерел. Приобрёл цвет земли. На левом запястье заметны были маленькие точки незначительных ожогов, которые сойдут через несколько дней. Или нет, если их снова и снова обновлять.
— Дядюшка, — улыбнулся Адам, глядя на сморщившегося от этого обращения демона. — Давно не виделись.
Он прошёл внутрь и опустил свою небольшую сумку около стойки с плащами Азирафаэля. Оказалось, что хитрое солнце заливало дом через окна с другой стороны. Оно высвечивало и картины по стенам — где-то это были действительно красивые репродукции, где-то то, что малевал в детстве сам Адам. Книжные шкафы были до отвала забиты, книги лежали сверху, где-то прямо на полу. Везде находились грязные кружки из-под кофе. Осмелевшие цветы, на которые уже довольно долго никто не повышал голоса, тянули листья к свету, поражая воображение потрясающе насыщенным зелёным оттенком.
— У вас тут уютно, — отметил парень, оглядываясь. — Хорошее место.
— Ага, — зевнул Кроули, громко клацнув острыми зубами. Он прошёл мимо, на мгновение остановился, чтобы невесомо поцеловать парня куда-то в затылок, и устало упал на диван. Вытянув ноги с тихим стоном, демон запрокинул голову на спинку и закрыл глаза. — Спасибо, что приехал.
— А где Азирафаэль? — Адам медленно стянул куртку, чтобы повесить ее на крючок.
Когда эйфория от того, что он, наконец, приехал, схлынула, стали заметны довольно суровые элементы разрушения. Хаос в доме все-таки был ощутимым. То тут, то там валялись детские игрушки — новые и сломанные вперемешку. Пустой шкаф печально распахнул дверцы, пытаясь обвинить хозяев в том, что чистой одежды у них не осталось в принципе. Опустошенные бутылочки перекатывались прямо под ногами, если не смотреть, куда ставишь ногу.
— Пошел в душ… — снова зевнул демон. От этого движения ребёнок на его груди зашевелился капризно, и Кроули принялся тихо покачивать его, мыча что-то себе под нос. — Или есть. Или бросил меня и улетел.
— Он бы так не поступил, — с тихим смешком возразил Адам.
— Я бы улетел, — мечтательно протянул Кроули, которого все сильнее затягивал мягкий тёплый диван и тишина, ставшая практически чуждым им состоянием.
— И ты бы так не сделал тоже, — сам себе сказал парень, проходя вглубь дома, чтобы найти потерявшегося ангела.
В спальне царило такое бедствие, что гостиная на его фоне выглядела почти Букингемским дворцом. Одеяла лежали вперемешку на полу, на стульях были развешаны детские комбинезоны, везде валялись цветные погремушки. На столе были свалены тарелки, напоминая о том, что его крестные иногда тоже что-то ели. Раньше, по крайней мере. Из-за двери дальше по коридору был слышен шум воды. Адам подошёл ближе и тихо постучал костяшками пальцев.
— Крестный? — позвал он негромко, чтобы его голос не было слышно из гостиной.
Но ответом ему была абсолютная тишина. Подождав несколько мгновений, юноша толкнул дверь двумя руками. В комнате клубился прозрачный пар от горячей воды, по зеркалу стекали капли, оставляя прозрачные дорожки после себя. Вода из крана текла и исчезала в сливе. Пропажа нашлась там же. Азирафаэль спал, сидя на полу, откинувшись головой на забитую корзину с грязной одеждой. Он смог только снять с себя измятую рубашку и уснул там же, где сидел.
Адам подошёл к нему и присел рядом, не в силах отвести глаз от чужого безмятежного лица. Азирафаэль так редко ни о чем не переживал: ни о Кроули, ни о крестнике, ни о человечестве в целом. Это было таким редким явлением, что парень пару секунд думал, не оставить ли крестного спать. Но посиделки на холодных плитках в таком неудобном положении могли вылиться в довольно неприятные, даже для ангела, последствия. Поэтому он протянул руку и мягко потряс мужчину за плечо.
— Просыпайся, — его голос был мягким и ласковым, совсем таким же, как много лет назад у его заботливого ангела. — Нельзя спать, сидя на полу.
Азирафаэль даже не шевельнулся, только брови чуть дрогнули, когда он услышал родной голос. Адам вздохнул и потряс сильнее.
— Я не смогу тащить тебя.
Ресницы ангела дрогнули, и глаза приоткрылись, пустые и сонные. Адам улыбнулся, наблюдая, как тот щурится от света и пытается заставить затекшее тело двигаться как нужно. Азирафаэль подтянулся на руках и сел ровно, комкая рубашку в руках ещё сильнее.
— Что случилось? — растерянно прошептал он, но с каждой секундой паника все больше нарастала в нем. — Я что, уснул? А как же… Кроули! Я ведь обещал быстро! Я долго спал? Адам?! Откуда ты тут?! Что Кроули сделал?
— Просто позвонил мне, — парень накрыл чужие руки своими, стараясь успокоить нервного крестного. — Выдохни, пожалуйста. Все хорошо.
Азирафаэль еще секунду смотрел перед собой, готовый вскочить и побежать спасать свою семью, но вот его плечи расслабились и он ссутулился устало. Адам аккуратно скользнул рядом, придерживая его рукой за предплечье.
— Здравствуй, дядюшка, — улыбнулся он ещё шире, чем раньше.
— Мой дорогой мальчик, — Азирафаэль ласково коснулся его щеки и растрепал пушистые волосы. — Я так рад тебя видеть.
Глаза ангела слипались так же, как и у Кроули. Он изо всех сил боролся с собой, но усталость наваливалась тёплым ватным одеялом на плечи и заставляла перестать сопротивляться. Поэтому Адам решил не терять время и мягко потянул Азирафаэля, заставляя подняться на ноги. Он сам выключил воду и, уговорив крестного отпустить рубашку, бросил ее в ворох белья. С этим он разберётся позже. Они медленно вернулись обратно в гостиную. Янг помог Азирафаэлю сесть на диван, который чуть прогнулся под ним. Демон вздрогнул от этого и повернулся на них, шипя сквозь зубы. Но увидев любимые черты лица, расслабился и перехватил ребёнка другой рукой.
— Ты хотел сбежать, и Адам поймал тебя у райских врат? — спросил он, заправляя светлые кудрявые пряди за ухо ангела.
— Не говори глупостей, — устало нахмурился ангел, стараясь вложить все свои силы и добавить обвинения в свой тон, но получилось так жалко, что понял даже он. — Я уснул в душе.
— Ты пытался утонуть и развоплотиться, чтобы бросить меня одного? — попробовал догадаться Кроули, привалившись к тёплому боку беглеца и положив голову на его плечо.
Азирафаэль попытался что-то ответить, но вместо слов получилось какое-то приглушенное мычание, потому что он вновь задремал. Демон попытался пихнуть его локтем.
— Не смей уходить от разговора, ангел!.. — но присутствие любимого рядом, сопящий ребенок на груди и ощущение защищённости все-таки победило. — Адам, мы сейчас уснем как последние свиньи…
— Вот и хорошо, — не оценил предупреждения парень, закатывая рукава рубашки и изучая внимательным взглядом поле своего боя. — Я, наконец, выкину все лишнее без скандалов.
— Я тебя съем… — пообещал Кроули, когда крестник подошёл, чтобы укрыть их пледом. — Чуть попозже.
— Обязательно, — послушно согласилась жертва домашнего произвола, любуясь уснувшим ангелом и демоном.
Малышка на руках у Кроули зашевелилась, открывая внимательный глаз. Адам приложил палец к губам, заговорчески подмигивая ей. Девочка секунду смотрела на него, после чего едва заметно улыбнулась.
Так уж и быть, она немного поспит, а то ее папы ещё развоплотятся от истощения. А это абсолютно не входило в ее планы на ближайшие лет десять. А потом посмотрим…
Пашка с мамой и отцом сидели за столом и пили вечерний чай, на этот раз с яблочным пирогом. Яблоки мама принесла настоящие. Прежде чем нарезать яблоко в пирог, она дала его всем подержать и понюхать. Потом каждому отрезала по дольке, а остальное яблоко покрошила в пирог.
Пирог получился ароматным и вкусным. Пашка не заметил как проглотил первый кусок и взял себе второй. Отец ещё только доедал первый – он откусывал понемногу и смаковал. Мама откусила и, кажется, забыла про него – она сидела и любовалась своими мужчинами.
С тех пор как мама, по разрешению ГК, вернулась к отцу, прошло уже две недели. Пашка съездил на старую квартиру, забрал личные вещи и переехал к родителям – в свою детскую. Кровать там поменяли – вместо детской поставили взрослую. Хотели поменять и компьютер, но Пашка попросил родителей по максимуму оставить всё как было. Новую квартиру он решил не покупать, положил деньги на счёт – мало ли на что пригодятся.
Новая работа тоже была в архиве, только теперь ему нужно было устанавливать связи исторических документов: год, когда документ оцифровали, год, когда документ был создан, лица, причастные к созданию документа, лица, упоминающиеся в документе, исторические события, к которым документ имеет отношение, и т. д.
Поначалу Пашка выполнял свою работу чисто механически – прочитывал мельком, расставлял теги… Но потом ему стало интересно вчитываться, потому что перед ним раскрывалась история человечества со всеми трагедиями, ложью, кровью, цинизмом…
Откусывая очередной кусок пирога, Пашка сказал:
– Сегодня обрабатывал документы из Катиного времени – 2017 год, январь месяц. 26 января прямо рядом с Катиным домом авария была. На переходе, пропуская пешеходов, остановились две легковые машины. За ними ехал гружёный бензовоз. Водитель поздно начал тормозить и понял, что из-за гололёда не успевает. И, чтобы уйти от столкновения, свернул на тротуар… Едва не въехал в дом – сантиметры остались. Я помню и тот дом, и этот пешеходный переход… Я потом работать не мог – всё представлял, а вдруг бы бензовоз перевернулся, а вдруг бы там Катя была. Читаю документ и знаю, что без жертв и каких-то особых проблем, и всё-таки не могу… руки трясутся… Пришлось на перерыв уйти раньше времени.
Мама погладила руку сына и сказала:
– Ты действительно любишь эту девушку.
– Да, – согласился Пашка.
Отец с мамой молча переглянулись, и мама с нарочитой лёгкостью спросила:
– Подлить горяченького чаю?
Пашка улыбнулся и кивнул. Его потряхивало. Не так сильно, как на работе, когда он прочитал документ, и всё же довольно ощутимо. Даже захотелось укрыться одеялом или надеть куртку. Так что горячий чай был очень вовремя и к месту.
Некоторое время сидели в тишине, потом отец сказал:
– А у нас на работе ничего такого не происходит. Запустил по электромагистрали жуков – роботов-наладчиков, проверил их работу, занёс данные в журнал… И ничего такого не случается. Ветшает только магистраль. Некоторые кабель-каналы менять нужно. А как их заменишь? Проще новые проложить. А что у тебя на работе, дорогая?
– Лекции начитала. Вчера опробовали их на учениках. Сегодня-завтра в чатах пообсуждаем, потом контрольную точку делать нужно. Всё сложнее найти учеников, которые думают.
– Думающих во все времена было немного, – сказал отец и громко отхлебнул чая.
– Да я понимаю. Но всё кажется, что современные дети совсем уж деградировали, всё меньше и меньше у них возможностей получить нормальное образование. Всё больше и больше обучение походит на передачу данных. А если учесть, что информация есть на накопителях, то всё обучение сводится к тому, чтобы научить ученика, где искать нужную информацию. А вот как научить его работать с этой информацией – вот задача из задач! Совсем думать не хотят…
Пашка слушал маму и папу и вспоминал свой школьный чат. Павлика Морозова и Юру Гагарина. Но только он осознал, что думает о них, тут же переключился на других сочатников. Через некоторое время аккуратно прислушался к чипу – не проснулся ли Пашка кибернетический?
Но нет, в этом времени ИЧ практически не проявлял себя, словно функция слежения была поставлена на низкий уровень сигнала.
Спрашивать у родителей насчёт ИЧ Пашка не решался. Он боялся, что если они узнают, в какую историю он вляпался, то у них будут неприятности. А он только-только обрёл семью. Он больше не был один. И если бы ещё рядом была Катя, то и вовсе был бы самым счастливым человеком на все времена.
Но Кати не было. И возможности попасть в её время тоже. И вызвать её сюда – не представлялось возможным… «Написать бы запрос, как с мамой», – думал иногда Пашка, но понимал, что не выйдет, даже пытаться не стоит.
– О чём задумался, сынок? – прервала его размышления мама, и Пашка осознал, что давно уже сидит, держит пирог в руке и не шевелится.
Вздохнул, отложил пирог и честно признался:
– По Кате скучаю. – Мать с отцом понимающе переглянулись, а Пашка добавил: – Ну почему так? Почему мы с Катей должны быть отдельно. Я хочу, чтоб у нас семья была, детей хочу – сына и дочку!
– Ну на второй вопрос я тебе отвечу, – улыбнулся папа. – Наш мир устроен исходя из целесообразности. ГК рассчитал и решил, что всё, что не функционально, не должно отвлекать человека от его дела. Семья – для рождения детей. Всё, что не служит этому делу, – не функционально.
– Сколько раз, – вмешалась в разговор мама, – в прошлом известные люди писали в своих мемуарах: «Я смог бы гораздо больше, если бы меня не отвлекали…» Вот, теперь не отвлекают… Еда есть, крыша над головой есть, всё есть, и никто не отвлекает. Работа у каждого по его желанию…
Пашка тяжело вздохнул.
– Ну а как вы? Вам же плохо было жить отдельно?
– Зато никаких скандалов, ссор, побоев, сцен, нервотрёпок… – усмехнулся папа.
И было в интонации, с которой он это сказал, что-то, что заставило Пашку спрятать мысли ещё до того, как они появились на свет. Он посмотрел на отца, потом на маму и предложил:
– А давайте сходим вместе куда-нибудь?
– Куда ты хочешь? – спросила мама.
– Ну, не знаю… Я помню детскую площадку и спортивный зал.
– С чего начнём – с детской площадки или со спортивного зала? – спросил папа.
Пашка вдруг почувствовал в себе какого-то чертёнка-хулигана и предложил:
– А давайте на детскую площадку.
– Сейчас, вечером? – спросила мама.
– А что тут такого? – парировал папа.
У входа на детскую площадку пышный разрисованный клоун с шутками и прибаутками вручал всем посетителям яркие колпаки, которые резиночкой крепились за подбородок. Пашка не помнил, были ли у них в детстве такие.
Он взял колпак и внимательно посмотрел на него – колпак был точно такой же, как в баре. Но зачем он тут, среди детей?
Пашка обратил внимание на то, что на площадке, несмотря на позднее время, люди есть и взрослых больше, чем детей. «Родителей двое, а ребёнок один! Вот и получается, что взрослых больше», – понял Пашка, и червячок ещё одной, другой догадки зашевелился в его голове – а что если родители тут общаются не только с детьми, но и между собой, что если Сопротивление…
Привычное движение, и червячок затих – нужно сначала убедиться, действительно ли это такие же колпаки, какие были в баре? Или просто они внешне похожи.
Пашка не спеша надел яркий конус на голову и закрепил резиночкой. Прислушался – ничего не произошло.
– А я не помню таких колпачков, – сказал он родителям. – Это какое-то новшество?
Мама пожала плечами и улыбнулась:
– Всегда были. Просто, видимо, в твоей детской памяти они не зафиксировались.
Папа кивнул в поддержку маминых слов и добавил:
– Колпаки позволяют раскрепоститься и чувствовать себя свободней. Это словно ты в другой мир попадаешь…
– …Где индивидуальный чип гасится, и человек может развивать именно своё человеческое мышление, – как бы продолжил Пашка.
– Так и есть, – подтвердил отец Пашкину догадку.
– Это специально сделано, – сказала мама, – чтобы ребёнок мог развиваться и как человек, не оглядываясь всё время на ИЧ. А то большой соблазн не самому методом разбитых коленок научиться рассчитывать свои силы и расстояния, а запрашивать помощи у ИЧ. Мы же люди, а не придатки машин.
Пашка разулыбался счастливый. Во-первых, он в очередной раз убедился, что ему повезло с родителями. А во-вторых, он нашёл место, где может расслабиться и дать волю своим мыслям и чувствам. Но тут новое сомнение вкралось в его голову:
– А до скольких лет я могу сюда приходить?
– С родителями – хоть до скольких, – улыбнулась мама. – Для родителей ты всегда ребёнок, сколько бы лет тебе не исполнилось.
– Какой я был балбес, что съехал от вас! – прокомментировал Пашка.
Они медленно гуляли по площадке, проходили мимо горок, воздушных подушек, лесенок, лабиринтов, батутов, домиков. Дети бегали, кричали, прыгали, катились… родители стояли поодаль, сидели на скамейках, сами бегали с детьми…
Пашка с мамой и папой сели на скамейку чуть в стороне от всех.
– Я и забыл как тут хорошо, – сказал Пашка.
– Немудрено, – улыбнулся отец.
– И почему я уехал?!
– Подростковый возраст – пора самоопределения, – мама вздохнула. – У тебя какие-то секреты появились.
И Пашка вспомнил: именно тогда он начал активно общаться с Павликом Морозовым и Юрой Гагариным. Они прокомментировали вопрос в тестовом задании, это было смешно. И была в этом комментарии интересная двусмысленность. Большинство одночатников посмеялись и всё, а Пашка начал задавать вопросы. Что за задание и что за двусмысленность, Пашка сейчас уже и не помнил, но хорошо помнил своё удивление, своё открытие, что слова учителя можно понимать по-разному. И мысли о том, что взрослые его не поймут…
Поколебавшись минуту, Пашка рассказал родителям этот случай, стараясь не углубляться.
Мама не очень удивилась и прокомментировала его рассказ:
– Я всегда знала, что ты у нас думающий мальчик.
– Другого у нас и не могло быть, – с гордостью сказал папа и обнял жену и сына.
Вскоре Пашка заметил, что стало как-то тихо – это малышня с родителями потянулись к выходу – детям пора было отдыхать.
Пашка с мамой и папой тоже пошли к выходу. Там точно такой же клоун, что и на входе, собирал колпаки.
***
Катя возвращалась из университета, куда она ездила, чтобы восстановиться. Трамвая семёрки долго не было, и она уже немного промёрзла. Приплясывая на остановке, вспоминала поездки на метро и удивлялась – метро в Барнауле не было. Совсем. Никогда. И не предвиделось. Но воспоминания поездок и станций были такими яркими, словно она ездила и не раз!
«Как так? – думала Катя. – Не может быть, чтобы мне это почудилось!»
Она как-то спросила у брата и он, смеясь, ответил:
– Метро в Барнауле, сестрёнка, это такой странный объект: оно, несомненно, есть, но в природе его не существует.
– Но я ездила на нём и неоднократно! – пробовала возразить Катя.
На что Иван, смеясь, отвечал:
– Само собой! Я тоже ездил!.. В параллельном Барнауле – в столице мира! Там много солнца, улыбающиеся люди и метро – самое лучшее на планете!
И вот теперь, замерзая на остановке, Катя размышляла о том, что если метро не существует, то, может, и всё остальное – плод её богатого воображения?.. Может, и Неосиб не существует? И Пашка?..
Но тут и душа её, и тело возмутились – такого просто не может быть, чтобы Пашки не было!
А метро? Ну что ж, можно жить и без метро.
Наконец трамвай подошёл. Катя отдала кондуктору приготовленные заранее двадцать рублей – плату за проезд, получила чек-билет и протиснулась на заднюю площадку.
Не успела она снова погрузиться в размышления, как её окликнул знакомый голос:
– Катя?
Катя обернулась и увидела Светку.
Она обрадовалась и кинулась к подруге детства.
– Светка! Привет! – закричала Катя.
Ей хотелось обнять подругу, потормошить её, расспросить… Но Светка была холодной и… взрослой.
– Как я соскучилась! – словно бы наткнувшись на стену, сказала Катя и растерянно улыбнулась.
– Ты где была? – строго спросила Светка.
– В университет ездила восстанавливаться…
– Да не сейчас, а с того дня, как твой отец убил Колю.
Светка бросала слова холодно, словно гвозди приколачивала. Катю будто ледяной водой окатили.
– Папа Колю не убивал, – тихо сказала она. – Я была там. Это была трагическая случайность.
– Что же ты тогда на суд не явилась, позволила отца посадить? – ядовито усмехнулась Светка.
Катя совсем сникла. Она и сама переживала, что не смогла помочь отцу и что Коля умер, но Иван успокоил, сказал: что было, то было. Цепляться за прошлое и страдать о том, что мог бы сделать, но не сделал, – не конструктивно. Нужно жить сегодня.
– Я не могла, – ещё тише ответила Катя. – Меня не было тут.
– А где ты была? – Голос Светки был жёстким, ранящим.
Но Катя вдруг разозлилась. С чего она должна отчитываться перед Светкой? Да, они подруги, да, их много связывает. Но семейные проблемы Кати – это проблемы семьи, и она не должна отчитываться за них даже перед лучшей подругой. Поделиться – возможно. Отчитываться – нет!
Катя вздохнула и грустно, но твёрдо ответила:
– Там, где я была, меня уже нет.
Радость от встречи с подругой исчезла, осталось чувство неудобства и дискомфорта.
Многолетняя дружба не позволяла девушкам игнорировать друг друга, но произошедшее сейчас образовало глубокую пропасть между ними.
А ещё появилась обида: что такого сделала Катя, что Светка так с ней разговаривает? Чем она заслужила такой тон?
Можно было, конечно, спросить, но Кате расхотелось разговаривать с подругой. Она заползла в свою ракушку и закрылась от всего мира.
К счастью, любой путь рано или поздно заканчивается. Трамвай поднялся в Гору, и девушки вышли на остановке. Не глядя друг на друга, пропустили трамвай, который поехал дальше по маршруту, и пошли к пешеходному переходу.
Две легковые машины остановились задолго до того, как к пешеходному переходу подошли люди, – дорога была скользкой. Накануне мело, было около нуля, а потом приморозило сразу до минус двадцати четырёх. Что поделаешь – климат резко континентальный.
Те, кто вышел в переднюю дверь, уже ступили на проезжую часть, а Катя со Светкой только-только подошли к пешеходному переходу, как вдруг люди, что уже были на дороге, оскальзываясь, побежали вперёд. А те, что ещё не начали переходить, резко отшатнулись назад.
Катя глянула на дорогу и увидела, как к переходу, не сбавляя скорости, несётся тяжёлый бензовоз. Ей даже показалось, что она слышит, как матерится водитель, пытаясь затормозить и понимая, что гололёд и машина не слушается.
Бензовоз начал поворачивать вправо, чтобы уйти от столкновения со стоящими на переходе легковушками.
Словно в замедленном кино Катя видела, как большая кабина наезжает на знак ограничения скорости, ломает его, в последний момент успевает увернуться от старого тополя и её тащит прямо в окна жилого дома. А цистерна в это время продолжает двигаться прямо. Бензовоз складывается пополам.
Из-за того, что кабина уже развернулась под прямым углом к цистерне и не даёт ей ехать вперёд, куда её тянет инерция, цистерна начинает заваливаться, и Катя понимает, что если цистерна оторвётся, то её вынесет прямо на них со Светкой.
Похоже, что Светка это тоже поняла, потому что девушки, схватившись за руки, отбежали подальше – под призрачную защиту ограждения и знака пешеходного перехода.
Но, к счастью, цистерна не перевернулась.
Машины, которые стояли на пешеходном переходе, отъехали – одна почти сразу же, как стало понятно, что бензовоз не может затормозить, а у второй то ли резина была лысоватой, то ли двигатель заглох, но отъехать она смогла только, когда бензовоз уже остановился, уткнувшись кабиной в стену.
Люди, что отскочили вместе с девушками, теперь обеспокоенно переговаривались:
– Надо идти спасать водителя…
– Водитель жив ли?..
– Не дай бог взорвётся…
Мужики, которые были неподалёку, кинулись к кабине бензовоза.
Катя со Светкой постояли немного и несмело пошли через дорогу. И уже на той стороне заметили, что всё ещё держатся за руки.
Девушки посмотрели друг другу в глаза. И Катя почувствовала, что холод и пропасть между ними исчезли.
– Привет, Катя, – сказала Света. – Ты прости меня, я сильно переживала.
– Привет, Света! – сказала Катя. – И ты прости меня, меня действительно тут не было.
– Как папа?
– Подали на апелляцию, дело вернули на дорасследование.
– Твой папа действительно не виноват в смерти Коли?
– Действительно. Колю отбросило вспышкой. Это трагическая случайность.
– Он любил тебя, ты знаешь?
– Знаю.
– А я любила его.
Светка произнесла эти слова просто и обыденно. Так, словно сказала о чём-то само собой разумеющемся.
Катя с удивлением посмотрела на подругу и увидела в её глазах всю невысказанную боль.
– Прости, я не знала, – прошептала Катя и обняла Светку.
Девушки постояли обнявшись. Потом немного отступили друг от друга.
– Как ты теперь? – спросила Катя.
Светка пожала плечами.
– Живу.
Её глаза были сухими, и от этого сердце Кати больно сжалось.
– Учишься?
– Нет. Не смогла. Без Коли там пусто.
Помолчали немного.
– А я вот хочу восстановиться, – сказала Катя.
– Да, конечно, – согласилась Светка.
– Может, и ты восстановишься?
– Нет, я работаю. Сейчас как раз с работы.
– Где работаешь?
– В магазине женской одежды. Продавцом.
Девушки поговорили ещё. Договорились как-нибудь встретиться, попрощались и разошлись.
Пройти мимо бензовоза по тротуару было невозможно – между стеной и кабиной осталось всего сантиметра два-три.
Водитель был невредим. И мужики, которых собралось уже человек десять, деловито топтались около кабины, заглядывали под днище – оценивали повреждения, решали, как лучше вытащить обратно на дорогу гружёный бензовоз. Кто-то уже откидывал снег – сугроб между проезжей частью и тротуаром был не маленький, благодаря ему бензовоз и не въехал в дом…
Катя, аккуратно обходя цистерну по скользкой проезжей части, думала о том, что в общем-то водителю повезло, да и окружающим тоже. А ещё она думала о том, что Светка не спросила её, Катю, где она была все эти полтора года. В трамвае не считается, а тут не спросила.
Экспертиза, как и ожидалось, установила, что материалы, из которых изготовлены: комбинезон мужской – один, куртка тёплая мужская – одна, ботинки мужские сорок первого размера – одна пара – неизвестны. Технологии, по которым изготовлены вышеназванные предметы, тоже неизвестны. Состав краски, которой нанесены надписи на курке и комбинезоне, установить не удалось, технологию нанесения – тоже.
Бабочку, колпак и кусок пластика с вирусом Катя на экспертизу не отдала. Бабочка неизвестно откуда там взялась. Может, какие-нибудь путешественники во времени принесли, и она вполне себе Катина современница. Вирус слишком важен, чтобы подвергать пластик исследованиям. Ну а колпак… Колпак просто служил хорошим местом для хранения реликвий.
Катя понимала, что шансов попасть в Пашкино время, потом проникнуть в главный офис Time IT Incorporated к Головному Компьютеру и заразить его вирусом не существует. И всё же кусочек пластика с вирусом решила сохранить. А вдруг да и случится чудо?.. Когда Катя советовалась с Иваном, он сказал, что в чудо верить нужно всегда. Иначе жизнь станет невыносимой.
А потом был повторный суд по делу отца. Эксперты, зачитывая результаты исследований, посматривали на Катю с интересом.
Она сидела рядом с мамой и братом и не сводила глаз с папы, который был под охраной на скамье подсудимых, – его на суд привезли из тюрьмы. Больше всего время коснулось именно Дениса Владимировича. И не просто время. Богатое воображение Кати рисовало Беспросветный Мрак, который оставил свой след на отце: во всей его фигуре, в осанке, во взгляде, в мыслях…
Потом судья пригласил Катю дать свидетельские показания.
Она вышла к трибуне.
Её предупредили об ответственности за дачу ложных показаний.
Катя ответила, что осознаёт ответственность.
Судья попросил её вспомнить, что произошло ночью с 14 на 15 февраля 2015 года и накануне.
Катя уже не раз рассказывала об этом: что-то родителям ещё тогда, когда они с Пашкой спасались от киборгов, что-то маме и брату, когда вернулась, адвокату, когда подавали апелляцию. Психиатру на экспертизе…
Сначала Катя рассказала то, что произошло днём и вечером. Не всё, а то, что имеет отношение к делу. Её слова адвокат тут же подтверждал то материалами дела о проникновении в квартиру на ул. Малахова, где проживала гражданка Светлова Екатерина Денисовна, то материалами дела о проникновении в частный дом, расположенный на улице Аванесова, где проживали граждане Светлов Денис Владимирович и Светлова Алла Игоревна. Материалы дела немного расходились со словами Кати, на что она ответила, что не могла тогда говорить о киборгах, её бы приняли за сумасшедшую.
Потом рассказала, как их посреди ночи разбудили замёрзшие Пашка с Колей. Причём Пашка не просто замёрз, а сильно обморозился. Как папа достал водку и заставил их выпить по рюмочке, чтобы согреться, как Пашке сразу же стало плохо, а мама заставила её пойти одеться. Как потом Пашка зашёл на кухню и спросил, верит ли она, Катя, ему. В комнате в это время находились ещё мама, папа и Коля. Потом Пашка обнял Катю, и они переместились в Неосиб.
Единственное, что Катя добавила, это то, что в последний момент видела, как Коля кинулся к ним и его отбросило так, как при сильном ударе током или как при взрыве. И он отлетел и ударился об угол стола. Жив он или нет, тогда Катя не знала, как и не знала, что было дальше. Ведь она в это время оказалась в будущем.
Прежде чем начали задавать вопросы, адвокат зачитал результаты психиатрической экспертизы. Психиатры признали Катю вменяемой.
Катя ждала вопросов о будущем, о том, какое оно, – примерно таких, какие ей задавал Иван, но вопросы были только по делу: «Не употребляла ли Катя запрещённых веществ?», «Не удерживали ли её насильно?», «Как ей удалось вернуться назад?».
Катя отвечала честно – ей нечего было скрывать, подписок о неразглашении того, что ей открылось в будущем, она не давала.
Потом пригласили батюшку и церковного сторожа Васильича, они дали свои показания о том, как нашли Катю и позвонили родным.
Выступали эксперты…
Катя сидела, слушала выступающих и думала о том, что сейчас судят не отца, а её. Сейчас решается вопрос: правду ли она говорит или врёт. В какой-то момент ей самой это стало интересно.
Нет, Катя точно знала, что она не врала, но и доказательств пока, кроме её слов, не было. А тут целый суд…
И суд в конце концов решил, что Катя говорит правду и её можно считать дееспособным свидетелем, а значит, Светлов Денис Владимирович не виновен в смерти Николая Торопова. Произошедшее – трагическая случайность.
В решении суда значилось: Дениса Владимировича из-под стражи освободить в зале суда. Судимость снять.
Сказать, что Светловы были счастливы, – ничего не сказать. Они обнялись, и в помещении, где проходили слушания, словно бы стало светлее.
Когда двинулись к выходу, к Светловым подошли Светка и родители Коли.
– Колю не вернуть, – сказала Колина мама. – Но я рада, что ты не виноват в Колиной смерти. Тяжело было считать тебя… Столько лет знакомы…
– Конечно, не виновен, я сразу говорил! – ответил Денис Владимирович и, освободившись от объятий жены и дочери, развернулся к Колиным родителям. – Я очень сожалею, что всё так произошло. У вас был замечательный сын. Я очень Колю уважал.
Колина мама расплакалась, и муж обнял её, успокаивая.
– Кхм, – сказал Денис Владимирович. – Не сочтите это бестактностью. Приходите сегодня к нам, помянем Колю и… Катя вот вернулась…
– Спасибо за приглашение, – ответил Колин папа. – Но нет… Думаю, ты понимаешь…
– Да, конечно, – согласился Денис Владимирович. – Но знайте, наш дом всегда открыт для вас. Если какая помощь нужна, мы всегда готовы, правда, сынок?
Иван кивнул:
– Конечно!
– Спасибо. – Колин папа пожал руки Ивану и Денису Владимировичу и сказал, обращаясь к жене: – Пойдём?
К выходу Катя шла рядом со Светкой. Шли молча.
На улице Катя махнула в сторону машины и спросила у Светки:
– Ты с нами?
Светка усмехнулась:
– Машина не резиновая. Да и недалеко тут.
Катя с удивлением поглядела на мамину «хонду», словно только сейчас увидела, что да, она не резиновая. На переднее сиденье уже садилась Ирина – с большим животом ей тяжело было ехать на заднем. Катя вспомнила, как мама уговаривала Ирину остаться дома, но та была категорична – сказала, что она тоже Светлова и не может сидеть дома, когда решается судьба Дениса Владимировича.
Светка попрощалась и отправилась вместе с Колиными родителями на автобусную остановку.
Катя проводила её взглядом и села в машину.
Дома, когда все сидели за праздничным столом – вся семья наконец-то в сборе, Денис Владимирович сказал:
– Ты, доча, не сердись, но жить ты теперь будешь с нами. И дело не в том, что мы тебе теперь не доверяем, но Ивану с Ириной та квартира нужнее, сама понимаешь.
Катя понимала. Она бы и сама предложила, просто пока папа был в тюрьме, Иван с Ириной нужны были маме, а теперь тут всем вместе будет тесно.
Азирафель моргнул.
Он стоял на полоске коричневатой травы около их с Кроули коттеджа в Мидфартинге. Он понял, что находится именно там, потому что у него перед глазами была узкая сельская дорога, подступавшая к участку. Листья на плохо подстриженных живых изгородях беззвучно трепетали, когда их задевал неощутимый порыв ветра.
Азирафель снова моргнул.
Бывший ангел задумался, пытаясь осмыслить то, что происходило. Его воспоминания путались, и некоторые области памяти были пугающе пустыми, как часто случалось в последнее время, но события начинали постепенно возвращаться к нему одно за другим.
Он припомнил, что проснулся этим утром с одним-единственным желанием: прополоть цветочные клумбы, как он это делал каждое утро многие годы.
Азирафель мелкими шажками спустился по ступенькам и выбрался из дома довольно легко, но неожиданно удушающий зной накрыл его, будто свинцовым покрывалом. Он полол всего лишь несколько минут, когда усилившаяся жара и утомление стали невыносимы. В груди что-то резко кольнуло, тело онемело, длинные глянцевые листья щекотали его лицо, а затем… ничего.
Нет. Не ничего. Кто-то был там с ним, в самом конце. Кто-то с высокими скулами и темными волосами, кто-то с золотыми змеиными глазами, кто обнимал его и молил не уходить…
Оу.
ВОТ МЫ, НАКОНЕЦ, И ВСТРЕТИЛИСЬ.
Азирафель повернулся и увидел того, кто обращался к нему. Смерть стоял перед коттеджем, рассматривая его как будто с изумлением. По такому лицу было сложно определить.
– Так… значит, это всё? – спросил Азирафель, слыша поражение в своём голосе. Теперь все в его голове сошлось. – Конец пути?
ЧТО ЛЕЖИТ ЗА ГРАНЬЮ – НЕ МОЯ ЗАБОТА, – сказал ему Смерть.
Азирафель тяжело вздохнул и устало отмахнулся от его слов.
– Можешь не трудиться произносить свою обычную речь, – сказал он. – Мы оба знаем, что меня ничего не ждёт на той стороне. У ангелов есть только одна попытка.
Взгляд Азирафеля привлекла его собственная рука, которой он взмахнул перед глазами, и он удивленно замер.
Он захлопал на неё глазами, а затем оглядел себя.
– Я снова молод! – воскликнул он в радостном изумлении. Затем помедлил и осмотрел себя повторно. – Ну, моложе, чем был.
НЕ СОВСЕМ, – сказал Смерть. – ПРОСТО ТАК ПРЕДСТАВЛЯЕТ ТЕБЯ ЗДЕСЬ ТВОЁ ПОДСОЗНАНИЕ.
Азирафель нахмурился, слегка сникнув.
– Логично, пожалуй.
Он все равно автоматически ощупал себя, чувствуя внезапное острое нежелание покидать даже память об этом воплощении, несмотря на то, что его не будет в живых и некому будет по этому телу скучать.
ТЫ ГОТОВ ИДТИ? МНЕ НУЖНО СОБЛЮДАТЬ ГРАФИК.
– Да-да, – ответил Азирафель. – Я знаю, что ты просто делаешь свою работу. Я не доставлю… хлопот… – он умолк.
Мысли Азирафеля вернулись к Кроули и к выражению его лица, когда он притянул Азирафеля к себе и сказал: «Всего лишь твой лучший друг, ангел».
Азирафель закусил губу с тяжелым чувством вины, захлестнувшим его до самого края. Он беспокойно перевёл взгляд на Смерть и собрался с духом.
– Можно мне увидеть его? – спросил он. – Совсем… ненадолго? Прежде чем я уйду.
Смерть задумался. Или, по крайней мере, предположительно, он задумался. Было трудно сказать.
– Считай это последним желанием умирающего, – добавил Азирафель, стараясь, чтобы его голос не звучал с таким отчаянием. – Кому я расскажу? Просто… пожалуйста. Всего на минуточку. Это очень много для меня значит.
Смерть поднял костлявую руку и взялся большим и указательным пальцами за одну из складок своего чёрного переливающегося облачения. Он развернул руку, отбросив мерцающую ткань в сторону, а затем отступил назад и отвернулся, открыв позади себя две фигуры на потемневшей траве, прижавшиеся друг к другу.
Азирафель задумался с внезапной резкой болью, с чего он решил, что это было хорошей идеей. Он же знал, где сейчас Кроули: знал, что он не спит спокойно в своей постели и не слоняется по кухне, заваривая чай. Он знал это.
Кроули сидел на траве, как, разумеется, и должно было быть, сжимая неподвижное тело Азирафеля в объятиях. Голова Азирафеля была повёрнута в сторону и покоилась у Кроули на плече, к счастью вне поля зрения. Кроули обхватил Азирафеля руками и уткнулся лицом в изгиб шеи бывшего ангела. И, как это ни удивительно, он плакал. Азирафель подумал, что это был самый горький звук, который он когда-либо слышал.
Прежде чем он успел полностью что-либо из этого осознать, он непроизвольно сделал несколько неровных шагов навстречу демону.
Когда он приблизился, Кроули всхлипнул, судорожно вздохнул и повернул голову, будто почувствовав его присутствие.
Взгляд Азирафеля тут же привлекло лицо Кроули, на мгновение появившееся на виду. Змеиные глаза демона уже покраснели, и слезы текли по щекам. Азирафель завороженно смотрел, как Кроули закрыл глаза и прижался лицом к неподвижному Азирафелю, как будто желая, чтобы прикосновение вернуло его.
Азирафель непроизвольно поднес руку к своей щеке, как будто ощутив тепло мокрой от слез кожи Кроули.
Ноги Азирафеля подкосились, и он споткнулся и упал на колени рядом с Кроули. Демон жалобно всхлипнул и ещё крепче обхватил Азирафеля, проведя рукой по его спине и запустив пальцы в пряди волос у него на загривке.
Ещё несколько слезинок скатились по щекам из его закрытых глаз, и Азирафель автоматически протянул руку вперёд, почувствовав острую необходимость стереть их.
Костяшки пальцев, однако, прошли прямо сквозь Кроули, и Азирафелю пришлось напомнить себе, что его на самом деле здесь нет.
Кроули издал короткий тихий всхлип, от которого сердце кровью обливалось, и с удвоенной силой вцепился в Азирафеля. По его щекам снова потекли слёзы.
Бывший ангел глядел на своего друга, не в силах сказать ни слова, и вдруг понял, что никогда прежде не видел, как Кроули плачет.
А потом он вспомнил, почему.
– Нет, – Азирафель побелел. Он заставил себя подняться и на нетвердых ногах шагнул назад, отходя от неосязаемого Кроули и своей собственной безжизненной фигуры. Он резко развернулся к Смерти.
– Он… Он Пал? До человека, я имею в виду?
Азирафель почувствовал, как от осознания такой несправедливости у него самого на глазах выступили слезы. После всего – после побега с Небес, Падения, после того как он чуть не потерял Кроули, прожил человеческую жизнь и, наконец, встретил неизбежный финал – после того как он вложил все силы в то, чтобы спасти жизнь Кроули, демон все равно должен был умереть?
НЕТ, – сказал Смерть рассудительно. ВООБЩЕ-ТО КАК РАЗ НАОБОРОТ.
Он взял костяными пальцами другую переливающуюся складку, слегка повернул ее, и воздух внезапно заполнился белыми перьями.
Азирафель в изумлении отступил на шаг назад. Крылья Кроули были расправлены у него за спиной, гладкие белые маховые, наполовину поднятые, наполняли воздух трепещущим мерцанием.
Они были… прекрасны.
Азирафель всегда считал, что крылья Кроули восхитительны, и этому способствовало то, что демон всегда так тщательно за ними ухаживал, но это было… нечто совершенно иное.
Азирафель заметил, что шагнул вперёд и, подняв руку, провёл пальцами по бесплотным перьям, любуясь переливающимся мерцанием красок и блеском звездного света. Он почувствовал знакомый укол тоски по своим потерянным крыльям.
– Он… Поднялся?
ДА.
Азирафель опустил руку, рассматривая ослепительные белые крылья своего друга.
Он замер, когда увидел зияющие дыры между первостепенными маховыми – явственное напоминание о том, что сделали Небеса. Кроули так и не полинял с тех пор. Эта мысль никогда не приходила Азирафелю в голову, пока он был смертным, и сейчас он об этом пожалел.
Процесс линьки требовал больших затрат энергии и был довольно болезненным в лучшем случае, и откровенно опасным – в худшем. Из-за этого, его обычно проходили в относительной безопасности на Небесах или в Аду, но теперь для Кроули такой возможности не было. Азирафель с радостью позаботился бы о нем во время процесса, но теперь было слишком поздно.
Мысль о том, что Кроули придётся линять в одиночку, больно кольнула Азирафеля в сердце. Неужели Кроули недостаточно доверял ему? Как человеку? Как другу? Или это просто выпало у него из головы, так же как и у Азирафеля?
ПОРА ИДТИ, – сказал Смерть у него за спиной.
Азирафель кивнул, не тронувшись с места.
Перед ним Кроули снова отчаянно, надрывно всхлипнул и притянул то, что осталось от Азирафеля ближе. Его эфирные крылья дрогнули и одним струящимся движением скользнули по тому месту, где неосязаемый Азирафель стоял вместе со Смертью.
Ослепительные крылья Кроули обернулись вокруг него и фигуры, которую он обнимал, скрывая ее из виду в каскаде белых перьев.
Азирафель проглотил ком в горле. Он все ещё чувствовал, что Смерть стоит позади него, и знал, что скоро надо будет уходить.
Азирафель заставил себя шагнуть вперёд, сокращая расстояние между собой и Кроули. Он нагнулся над его вздрагивающим телом, желая сказать последние слова демону… ангелу… Кроули, который был ему дороже, чем сама жизнь.
Азирафель открыл рот, чтобы сказать что-нибудь – хоть что-то – и не находя ничего.
Наконец, он решился положить руку как можно ближе к неосязаемому плечу Кроули и тихо проговорил:
– Береги себя, мой дорогой, – губы Азирафеля дрогнули, когда он попытался и не смог обхватить плечо Кроули покрепче. – Прости меня.
Потом, – поскольку Азирафель через несколько коротких секунд должен был исчезнуть, и ему хотелось сделать это хотя бы один раз перед концом – он нагнулся и легко и нежно поцеловал Кроули в неосязаемую, залитую слезами щеку.
Он выпрямился и вытер глаза. Вспомнив, с грустной нежностью, как Кроули всегда ценил шутки там, где шуткам не было места, Азирафель повторил свои же собственные слова из времен давней войны и ненамеренного развоплощения:
– Не падай духом.
Голос Азирафеля надломился на последнем слове, он отвернулся, прежде чем смог остановиться, и заставил себя пойти назад к костлявой фигуре у себя за спиной.
– Спасибо тебе, – дрожащим голосом сказал падший ангел Смерти. Он сглотнул. – Я готов.
Азирафель повернулся, позволив себе бросить один последний взгляд на мерцающие белые крылья Кроули. Уголок его рта приподнялся в улыбке.
– Снова ангел, – мягко сказал он сам себе. – После стольких лет.
И ЭТО ДАЖЕ НЕ САМОЕ ЛУЧШЕЕ, – сказал Смерть доверительно, протянув руку, чтобы коснуться плеча Азирафеля. БОЛЬШОЙ ПАРЕНЬ НЕ ХОТЕЛ БЫ, ЧТОБЫ Я ТЕБЕ РАССКАЗЫВАЛ, НО СТРОГО МЕЖДУ НАМИ: ОН НЕ ПРОСТО АНГЕЛ. ОН…
~~***~~
Азирафель был в хорошем месте.
Бывший ангел резко выпрямился, уронив на пол чашку с чаем, стоявшую на подлокотнике кресла.
Азирафель моргнул и удивленно огляделся по сторонам.
Он сидел в подсобке своего лондонского книжного магазина, и это само по себе было странно. После Апокалипсиса-Которого-Не-Было, Адам восстановил сгоревший магазин ангела, но он не понимал, что книжные магазинчики Сохо строились с потайными задними комнатками, и потому не включил такую в новую модель. С тех пор Азирафель и Кроули перебазировались в комнату наверху, чтобы… чтобы…
Кроули.
…Строго между нами, он не просто ангел. Он…
Сияющие белые перья всплыли в памяти Азирафеля, огромные крылья, в которых не было каждого второго махового пера, и Кроули…
…Не просто ангел.
Там было какое-то воспоминание, но оно ускользало, как сон, и чем больше Азирафель боролся за него, тем легче оно его избегало.
Кроули – ангел?
Раздался громкий хлопок и звон колокольчика.
Азирафель снова вздрогнул и повернул голову к открытой двери подсобки.
– Ангел?
Голос принадлежал Кроули и доносился из самого магазина. Это было логично: демон никогда не трудился стучать.
Последние неясные мысли растаяли в голове Азирафеля, и он встал, заметив, что у него на коленях все это время лежала книга. Он озадаченно переложил ее на кресло и вышел в главный зал.
Кроули шел к нему через весь книжный магазин, по пути поднимая руку, чтобы воткнуть солнечные очки во взъерошенные волосы.
– Вот ты где, ангел. Могу я соблазнить тебя поездкой в Сент-Джеймс?
Демон улыбнулся ему, и Азирафель почувствовал, как что-то внутри него потеплело, будто он ступил в лужицу солнечного света в летний день.
– Конечно… – начал ангел, собираясь закончить предложение словами «старый ты змей», совсем как он это делал на протяжении тысячелетий, но голос подвел его. Что-то было не так.
Кроули поднял бровь, глядя на него, но Азирафель не смог сформулировать свои мысли словами. Он лишь смотрел на Кроули.
Демон выглядел в точности так, как Азирафель его помнил – весь из изящных линий, в безупречном костюме. Его змеиные глаза были того же золотого оттенка, что и всегда, но теперь вокруг них разбегались легкие лучики веселых морщинок – и в уголках его губ тоже. На его лице не было ни следа тревог или стресса, хотя, разумеется, для них и не было причин. Он был… идеален. Прекрасен.
– Ты идешь, ангел? – спросил Кроули, потому что Азирафель продолжал, не отрываясь, смотреть на него.
Ангел оправился.
– Да, конечно… дорогой мой.
Когда он так и не пошевелился, Кроули подошел и схватил его за запястье. Азирафель вздрогнул от прикосновения, но демон лишь закатил глаза и потащил Азирафеля из магазина.
Бентли стояла снаружи, солнечный свет сиял на ее гладкой поверхности.
Кроули обошёл автомобиль спереди и влез на сиденье водителя. Азирафель медленно открыл переднюю дверцу, его пальцы ненадолго задержались на серебристой хромированной ручке. Затем он распахнул дверь полностью и опустился на знакомое кожаное сиденье. Он едва успел захлопнуть дверь, прежде чем рычаг переключения передач сам собой дернулся вперёд, и Бентли выехала на дорогу.
Азирафель вцепился в дверь, как он обычно это делал, но Кроули нарушил лишь одно маленькое правило дорожного движения. Ангел не боялся за свою жизнь даже слегка.
Когда Бентли спокойно свернула на Оксфорд-Стрит, идя со скоростью всего лишь тридцать миль в час и с лёгкостью объезжая пешеходов, Кроули потянулся к магнитофону и сунул в него кассету, которую достал из одного из своих карманов.
– Брамс, Концерт номер 5, – сообщил ему демон, когда Бентли сознательно встроилась в поток машин уже на развязке.
– “This thing…called love…” – запел Фредди. – “I just…can’t handle it…” *
Азирафель глянул на демона, но Кроули не сменил песню, он даже не возражал, когда дальше заиграла “You’re My Best Friend”.
Это была, вероятно, самая приятная поездка в Бентли, которую помнил Азирафель.
_________________
[*«Эта штука… под названием любовь… «Я просто… не справляюсь с ней…»]
_________________
Когда демон, наконец, припарковался, Азирафелю было почти жаль расставаться со старинной машиной.
Сент-Джеймс Парк тоже был таким же, каким ангел его помнил, и по дороге к краю воды Кроули сотворил буханку хлеба, разломил ее надвое и протянул большую часть ему.
Что-то на задворках сознания все еще не давало Азирафелю покоя, что-то срочное и гнетущее, но он не мог разобраться, что же это было такое.
– Думаю, с цветами у меня теперь все схвачено, – сказал Кроули, сбив Азирафеля с мысли.
– Прости, что?
– Цветы. Там, у меня в квартире. Я их так долго запугивал, думаю, может быть, основательная передышка сработает. Дам им как следует задуматься, что я на самом деле замышляю.
– Хм, – согласился Азирафель, кое-что пришло ему в голову, о чем он всегда с любопытством думал, но никогда прежде не трудился спрашивать. – Что ты раньше делал с теми, которые выбрасывал?
Кроули показал на рядок разномастных растений неподалеку, которых Азирафель прежде никогда не замечал и которые росли прямо вдоль края тропинки, по которой они шли.
– Что, ты думал, они тут случайно вот так выросли?
Азирафель моргнул и посмотрел на демона.
– О, дорогой мой, это так заботливо.
Кроули пожал плечами и снова опустил очки на нос.
– Ты меня знаешь: я вредный, а не жестокий.
Азирафель нахмурился:
– Да…
«И все же это совсем на тебя не похоже, – тревожно подумал он. – Следовать правилам дорожного движения, заботиться о растениях…»
Хотя постойте. Был один раз, Азирафель был в этом уверен, когда Кроули все-таки следовал правилам. Они вроде бы отправились в путешествие, ехали в какое-то очень важное место…
– Ты посмотри на этих уток! – прервал его мысль Кроули, подталкивая Азирафеля в плечо.
Ангел поднял голову и кивнул, на самом деле не глядя.
Что-то здесь было глубоко неправильно, но Азирафель просто никак не мог понять, что. Ощущение того, что нужно спешить, вернулось. Что-то ужасное происходило где-то, он был в этом уверен, и он был всему виной…
– Давай просто расслабимся и насладимся этим днём, ангел, – сказал Кроули, подведя Азирафеля к скамейке и почти что заставив его сесть.
– Да, – ответил Азирафель по-прежнему рассеянно. На сердце у него лежал какой-то камень, и было не похоже, что его удастся сбросить в обозримом будущем.
Кроули начал кидаться кусочками хлеба в уток, пуская их на дно, но Азирафель сидел, уставившись на воду.
Она была такой прозрачной и чистой, и, кстати говоря, таким же был и сам парк. Нигде никакого мусора. И так мало людей. А небо… на нем не было ни облачка.
Он вспомнил другой ясный день, когда он сидел на скамейке рядом с Кроули, и демон был необычайно тихим, когда Азирафель, цепляясь за его руку, указывал на каких-то милых утят.
– Ну же, ангел, разве ты не хочешь покормить уток? Посмотри на этих бедняжек – они же без тебя умрут с голоду.
Азирафель моргнул и посмотрел на демона. У него появилось внезапное смутное ощущение, что этот Кроули почему-то был не его Кроули.
Ангел вгляделся в лицо своего друга, но не заметил никаких странностей. Каждый сантиметр лица Кроули был таким, каким должен был быть, и оно было таким успокаивающе знакомым.
Прежде чем Азирафель успел осознать, что делает, он протянул руку и нежно провёл костяшками пальцев по щеке демона, завороженно глядя на него.
Без предупреждения серия картин пронеслась перед глазами Азирафеля, каждая из них – совершенно реальная и осязаемая, они всплывали в памяти, будто утки, которых демон только что утопил.
Кусочек хлеба выпал из ослабевшей руки Азирафеля на траву и укатился под скамейку.
Он видел Кроули, но тот был едва в сознании, а его прекрасные чёрные крылья были пригвождены к стене позади него. Эти чудовища…
Кроули лежал без чувств у него на руках, и Азирафель чувствовал, как его дыхание слабеет, крылья демона были распростерты у него за спиной на листах пластика, окровавленные и истерзанные…
Азирафель в отчаянии распахнул дверь коттеджа, и вопреки всякой логике, за ней стоял Кроули и держал что-то, пахнущее как завтрак…
Демон снова заснул у него на плече, и Азирафель прикончил бутылку сам, радуясь, что провёл ещё одно Рождество в такой чудесной компании…
Кроули сидел на полу в окружении обломков старинных часов, думая, что Азирафелю они важнее, чем он…
Демон кричал и тряс его, а Азирафель хотел только вспомнить, кто же этот «мой дорогой», о ком он с такой любовью писал в чёрных тонких дневниках…
Кроули умолял его раскаяться, вкладывая ему в руки веревку и говоря, что он этого хочет…
Кроули сидел на высушенной солнцем траве, с искаженным от горя лицом, и слезы катились у него по щекам…
«Всего лишь твой лучший друг, ангел».
И тогда Азирафель вспомнил все.
– Давай сходим в Ритц, – предложил Кроули, вставая и бросая остатки хлеба уткам.
Азирафель, все ещё осознавая увиденное, поднял невидящий взгляд на демона.
– Ну же, это будет грандиозно, – сказал Кроули, мягко потянув его за руку. – У них точно есть кремовые пирожные и те маленькие сэндвичи с огурцом, которые ты обожаешь…
Азирафель моргнул и внимательно посмотрел на демона. Он снова вгляделся в него, а затем в место, где он находился. И все стало ясно.
Ему правда не следовало так уж удивляться.
– Ангел…
– Не называй меня так, – Азирафель встал, сбросив руку Кроули. Он снова посмотрел вокруг, оглядывая парк. – Они хорошо постарались, надо отдать им должное, – пробормотал бывший ангел, критическим взглядом изучая дерево скамейки. – Я никогда раньше не видел систему изнутри.
– О чем это ты? – спросил Кроули… нет, Не-Кроули.
Азирафель отмахнулся от его слов и пошёл в направлении, откуда они пришли.
– Погоди, ангел…
– Я сказал, не зови меня так, – огрызнулся Азирафель, уже уходя прочь.
Не-Кроули поспешил нагнать его и пошёл с ним в ногу рядом.
– Что не так?
– Ты знаешь, что, – проворчал Азирафель, отказываясь даже взглянуть на самозванца. Как он мог предположить – хоть на секунду – что это настоящий Кроули, его Кроули?
– Знаю что? – с невинным видом спросил Не-Кроули.
– Ты знаешь, потому что я знаю, – сказал Азирафель, заметив Бентли и устремляясь к ней. – А ты просто… просто проекция моего подсознания. Фрагмент моего воображения.
Не-Кроули очень правдоподобно фыркнул.
– Я? Фрагмент твоего воображения? Ангел, ты не смог бы придумать такого, как я.
– В этом ты прав, – сказал Азирафель, украдкой виновато взглянув на Не-Кроули. – Ты слишком милый. Ты ведёшь себя совсем не так, как он.
– Что, тебе не нравится, что я с тобой хорошо обращаюсь? – спросил Не-Кроули обиженно.
Азирафель вздохнул и остановился рядом с Бентли.
– Я… Не в этом дело, – сказал он. – Просто… я не хочу, чтобы ты был таким, каким я хочу, чтобы ты был. Я хочу, чтобы ты был тем, кем ты хочешь быть. Ты нравился… ты нравишься мне, не потому что ты поступаешь по-моему. Ты нравишься мне, потому что поступаешь по-своему.
Не-Кроули обдумал это.
– В этом нет ни грамма логики, ангел.
Азирафель нахмурился в ответ.
– Это совершенно логично, – рявкнул он. – И прекрати меня так называть.
– Эй, – возразил Не-Кроули, поднимая руки в знак капитуляции. – Если я лишь проекция твоего подсознания или что там, то, очевидно, твоему подсознанию это нравится.
– Садись в машину и поезжай.
Не-Кроули усмехнулся, и минуту спустя они уже мчались вниз по Мэллу, направляясь обратно в Сохо.
Когда магнитофон заиграл “You’re My Best Friend” с того места, где остановился, Азирафель сам протянул руку и выключил его.
Не-Кроули поднял брови, но ничего не сказал.
Вскоре демон уже припарковал Бентли на ее обычном месте около магазина, и Азирафель выскочил из машины даже раньше, чем она остановилась.
Бывший ангел был уже посреди магазина к тому моменту, когда Не-Кроули догнал его, звякнув колокольчиком на входе.
– Я считаю, нам обоим просто надо немного успокоиться, – сказал демон, но Азирафель проигнорировал его.
Ангел обвёл взглядом книги в ближайшем шкафу и с облегчением обнаружил, что они принадлежат его изначальной коллекции, а не той, что оставил ему Адам после Апокалипсиса-Которого-Не-Было.
Азирафель мгновение поразмыслил, а затем прошёл между двумя рядами шкафов. Не-Кроули последовал за ним.
– Ну и что, если я на самом деле не он? – спросил демон, когда Азирафель повернулся и начал копаться в книгах, ища одну необходимую. – Какая разница?
– Я тебе уже говорил, – фыркнул Азирафель. – Эти просто не одно и то же.
Пальцы ангела нашли книгу, которую он искал, и вытащили ее. Он поглядел на неё некоторое время, а затем сунул под мышку и пошёл дальше по проходу.
– Но тебе до него не добраться, – заметил Кроули, упорно следуя за ним по проходу. Азирафель остановился, чтобы найти другую книгу, и демон спокойно оперся о полку. – Пусть тебе это и не нравится, но ты здесь застрял. Ты мертв.
Азирафель прервал свои поиски, чтобы мрачно глянуть на самозванца.
– Ты думаешь, я не знаю?
– Как я и сказал, – повторил Кроули. – Застрял.
– Не совсем, – сказал Азирафель, доставая книгу, и нахмурился, бросив взгляд на потрескавшуюся кожаную обложку. Он раскрыл книгу.
– Что, ты знаешь, как вырваться из рая? Собираешься пролезть мимо Иофиила и спуститься вниз на Землю по божественной веревке? Удачи тебе с этим.
– Не обязательно, – пробормотал Азирафель, только отчасти слушая и изучая глазами таблицу на странице с оглавлением. Он открыл следующий разворот.
– Так что ты тогда пытаешься сделать? Ты не сможешь поговорить с ним. Не сможешь до него добраться. Ты заперт в этой реальности, в этом… маленьком кусочке рая.
– А ты думаешь, я не удивлён? – спросил Азирафель, захлопнув книгу и сунув ее обратно на полку. Он помедлил, все ещё держась одной рукой за кожаный корешок книги, раздумывая над смыслом слов демона. – Кто мог подумать, что у меня появится бессмертная душа после Падения? И почему… почему рай?
Не-Кроули пожал плечами, все ещё опираясь о книжный шкаф.
– Если ты не знаешь, откуда же мне знать?
Азирафель нахмурился, глядя на него. Затем он снова повернулся к полкам, достал ещё один том и вытер пыль с обложки. Он добавил его к другой книге, которую прижимал к себе и продолжил идти по проходу.
– Я просто хочу сказать, – снова подало голос воспоминание Азирафеля о Кроули, когда бывший ангел вернулся в центр магазина и уронил книги на столик, которого почти точно там раньше не было. – Ты ничего не можешь для него сделать. Так зачем подвергать себя ещё большей боли, пытаясь выполнить невозможное? Просто забудь о нем и останься со мной.
Азирафель проигнорировал его и сел за стол. Он притянул к себе ближайшую книгу и раскрыл ее.
– Ну и что же ты делаешь? – спросил Не-Кроули, который для фрагмента воображения был невероятно приставучим.
– Ищу заклинание, – пробормотал бывший ангел, листая книгу. – Я читал о таком году где-то… ох, в 1672? 73?
– Боже праведный, он даже чертов год помнит, – провозгласил Не-Кроули, не обращаясь ни к кому конкретно, потом подтянулся и уселся на краешке стола.
– И где-то около двести тридцатой страницы, думается мне, – мягко сказал Азирафель.
Не-Кроули застонал, и это знакомая реакция заставила бывшего ангела слегка улыбнуться. Пусть он и не мог представить Кроули в совершенстве, но он все-таки знал демона ужасно хорошо.
– А, вот оно, – сказал Азирафель мгновение спустя, постучав пальцем по соответствующей странице. – Двести двадцать шестая, – добавил он самодовольно.
Демон наклонил голову, заглядывая Азирафелю через плечо.
– И что это заклинание делает?
– Строго говоря, это чары гадания на шаре, – признал бывший ангел, изучая подробности заклинания и рассматривая сигил – символ, четко напечатанный на соседней странице. – И оно создано, чтобы показывать отдельные места на Земле, но я думаю, после небольших уговоров и смогу убедить его настроиться на человека… – Азирафель замолк, погрузившись в текст.
– Хммм, – пробормотал Кроули. Демон, заскучав, стал постукивать пальцами по столу.
– Мне нужно зеркало, – заявил Азирафель, как только закончил читать. – Или, вообще-то что угодно отражающее предметы, но зеркало, вероятно, сработает лучше всего, – он поднял глаза на демона. – Где мне его достать?
Кроули пожал плечами.
– Откуда мне знать? Это же твой рай.
– Мой рай, – повторил Азирафель. – Да.
Ему в голову пришла идея, и он взволнованно посмотрел на Кроули.
– Этот отдел никогда не был моим, но каждой человеческой душе выделен кусочек Рая, верно? Это как бы такие изолированные боксы, которые разум людей заполняет тем, чем захочет. Чтобы ты не проводил вечность, таращась в пустую стену.
– Значит, просто представь, что у тебя есть зеркало, – предложил Кроули.
Азирафель прищурился на него.
– Это не то же самое, что творить или призывать вещи на Земле, – сказал он. – Мои силы ко мне не вернулись. Индивидуальные небеса созданы так, чтобы живущая там душа была счастлива, а не так, чтобы исполнялась любая ее прихоть.
– Ну, разве ты не был бы счастливее, если бы у тебя было зеркало?
Азирафель нахмурился.
Тук-тук.
Азирафель поднял голову и посмотрел на дверь книжного магазина, но звук доносился не оттуда.
– Что это было? – спросил Азирафель. Звук был подозрительно похож на стук в дверь.
Кроули пожал плечами и спрыгнул с края стола. Звук раздался вновь, на этот раз совершенно точно из задней части магазина.
Азирафель встал и, обойдя стол, направился к источнику шума, заметив на ходу дверь в задней стене, которой определенно не было в его настоящем книжном магазине в Сохо.
Бывший ангел подошёл к ней с опаской, Кроули следовал в двух шагах от него. Азирафель неуверенно толкнул дверь и очутился в их с Кроули коттедже в Мидфартинге.
Азирафель моргнул.
Снова послышался стук, и чей-то голос позвал:
– Эй? Есть кто-нибудь дома?
Азирафель по инерции пошёл вперёд, пересёк гостиную и открыл входную дверь.
– А, мистер Зирафель! – поприветствовал его почтальон Оскар, державший в одной руке коробку. – Вам посылка.
– Э-э, – пробормотал Азирафель, неловко принимая посылку, которую Оскар сунул ему в руки.
– Скажите, у вас все хорошо? Вы как будто немножко бледный.
Бывший ангел захлопал глазами, глядя на почтальона, но тот казался искренним. Воображение Азирафеля, по-видимому, проделало достойную работу, создавая и Оскара тоже – аккуратно подстриженные усы и все такое.
– Все очень хорошо, благодарю, – пробормотал Азирафель и захлопнул дверь у него перед носом, говоря себе, что почтальон не более реален, чем тот Кроули, что в данный момент разлёгся на диване.
– На что поспорим, что там зеркало? – спросил демон, закинув ногу на ногу и с наслаждением вытянувшись.
Азирафель что-то пробурчал себе под нос и опустил посылку на обеденный стол.
– И подумать только: похоже, у тебя здесь и книжный магазин, и коттедж, – прокомментировал Кроули. – Неплохо.
Азирафель проигнорировал его и вместо ответа пошёл на кухню за ножом для резки картона. Когда он вытащил его из кружки на столешнице, то почувствовал острый укол знакомых воспоминаний.
Они с Кроули столько раз готовили в этой кухне. Азирафелю это было необходимо, конечно, так как теперь его смертное тело этого требовало… но Кроули – нет. Он делал это единственно для того, чтобы Азирафель мог почувствовать себя здесь как дома.
– Эй, ангел, – донёсся голос Не-Кроули из другой комнаты. – Как думаешь, можно напиться на Небесах? Потому что клянусь, я был бы гораздо счастливее, если бы выпил какого-нибудь первоклассного вина вот прямо сейчас…
Азирафель снова вошёл в гостиную, и его взгляд сам собой упал на ряд книжных полок, окружавших камин. Он опустил глаза на очаг и замер от нахлынувших воспоминаний. Пальцы, державшие нож, ослабели.
Сначала он увидел чёрного дрозда, который упал в дымоход, крича и пытаясь хлопать крыльями, которые по всей длине охватило пламя. Воспоминание о дневниках всплыло следом, когда Азирафель, испуганный и не понимающий, бросал невозможные книги в огонь, не в состоянии связать написанную его рукой исповедь с пугающей пустотой сознания.
Тогда взгляд бывшего ангела неизбежно скользнул выше, вдоль коллекции книг и остановился на ровном ряду тонких чёрных дневников. Они все ещё были там.
– Дневники… – выдохнул Азирафель, чувство вины обрушилась на него будто лавиной, когда весь смысл его поступка, наконец, стал ему ясен. Он сжал нож так, что тот врезался в руку, но он этого не замечал.
Он сжёг дневники, уничтожил их в минуту слабости. И это после того, как он посвятил столько времени, чтобы написать их для Кроули и чтобы отразить в них хоть каплю тех чувств, что он испытывал к демону, который был его лучшим и единственным другом на протяжении шести тысяч лет. Дневники должны были стать его последним прощальным подарком Кроули, тем, что поможет демону помнить о нем, если он этого захочет. И вместо этого Азирафель сжёг их.
– О, боже, – Азирафель прикрыл рукой рот, и его слегка замутило. Он вспомнил реакцию Кроули, и то, как демон тряс его, требуя сказать, что он с ними сделал, не в состоянии прийти к очевидному выводу из того, что он видел вокруг себя, не в состоянии поверить, что Азирафель предал его. Когда Кроули, наконец, перестал сопротивляться и привлёк Азирафеля к себе, обессиленно обняв его, бывший ангел почувствовал, что это было как никогда незаслуженно. – Кроули…
Он не заметил толком, когда другой Кроули подошёл к нему и с нежностью положил руку ему на локоть.
– Я знаю, что ты не хотел.
Азирафель в ужасе посмотрел на демона. Кроули казался искренним, и бывшему ангелу отчаянно хотелось поверить ему, поверить, что Кроули простил ему эту чудовищную обиду.
– Забудь об этом, – призвал его демон. – Это уже не важно. Ты прожил долгую жизнь, вынес больше, чем нужно, боли и страданий. Отпусти это. Ты исполнил свою роль, и это твоя награда. Этот рай. Ты имеешь право им насладиться.
Азирафель сглотнул, просто впитывая глазами образ своего друга, стоящего перед ним. Он в самом деле был так похож на настоящего Кроули, и Азирафель полагал, что, возможно, когда-нибудь он смог бы забыть разницу. Он мог бы остаться здесь, в этом странном двойственном мире из его магазина и их коттеджа и продолжать жить с демоном, как будто ничего и не случилось. Никто не осудил бы его.
Его Кроули отсутствовал и был недостижимым, но этот мог бы дать ему прощение и дружбу. И он был прав, в конце концов: ангел заслужил передышку. Кто-то явно решил, что его человеческой душе место, скорее, на Небесах, чем в Аду, и разве это не означало, что он заслужил этот маленький рай?
Азирафель посмотрел в золотые змеиные глаза Кроули и подумал, что жизнь здесь вместе с Кроули поистине была бы лучшим способом провести вечность.
Потом он сглотнул и отвёл глаза. Может быть, кто-то и решил, что он заслуживал Рая, а не Ада, но Азирафель не был уверен, что он с этим согласен. Он вспомнил последние несколько лет своей жизни смертного и то, как он вёл себя, как плохо обращался с Кроули и как не замечал его. Он вспомнил плохо скрываемые всхлипы демона и его грустное молчание, но также и то, как он упорно оставался рядом с Азирафелем, пройдя с ним через все, и ни разу не попросил взамен ничего, кроме того, чтобы Азирафель продолжал жить. Он до сих пор почти чувствовал руки демона, державшие его, когда жизнь покидала его среди лилий, все ещё видел чистый ужас отчаяния в его золотых глазах.
Азирафель резко развернулся, отстранившись от утешения поддельного Кроули, и решительно пошёл назад к обеденному столу. Подавив всхлип, он разрезал клейкую ленту на коробке. Он раскрыл ее и вытащил маленькое прямоугольное зеркало из упаковочной пленки. Оно было чуть меньше листа бумаги и вставлено в серебристую рамку.
Азирафель поставил его на стол и снова пошел в кухню за маркером. Кроули стоял у стола, когда он вернулся, критически осматривая зеркало.
– Не очень-то красивое.
– Оно не для тебя, – ответил Азирафель, более резко, чем сам того хотел, и, выхватив зеркало у него из рук, пошёл через новую дверь обратно в книжный магазин.
– Какие мы нервные, а?
Азирафель проигнорировал его, поставив зеркало на столе рядом с открытой книгой, и начал перерисовывать сигил на поверхность стекла.
Кроули снова взобрался на уголок стола, не обращая внимания на холодное обращение Азирафеля.
– Знаешь, ты не обязан это делать, – заметил он. – Он никогда не узнает. Он думает, что ты умер. По-настоящему умер, в смысле.
– Это не имеет значения, – выдавил Азирафель, осторожно изменяя одну из рун в сигиле, чтобы он включал «человек» рядом со знаком «место».
– Тебе может не понравиться то, что ты увидишь, – предостерёг Кроули, когда Азирафель закончил с сигилом и прочитал несколько слов из книги. Чёрная надпись на зеркале ярко засветилась и исчезла из виду, оставив лишь гладкую поверхность стекла.
Демон положил руку на запястье Азирафеля, и бывший ангел встретился с ним взглядом. Прикосновение руки Кроули к коже было тёплым и очень реальным.
– Тебе точно не понравится то, что ты увидишь, – поправился демон. – Поверь мне.
Чувствуя, как его раздражение испаряется, – он никогда не мог долго злиться на Кроули, даже на воображаемого Кроули – Азирафель слабо улыбнулся ему. Он тяжело вздохнул.
– Я это знаю. Я просто… Даже если я не в силах помочь ему, я не могу его оставить. Одного. Вот так.
Кроули кивнул, но его рука осталась лежать на запястье Азирафеля.
– Неужели это место так ужасно? – спросил демон. – Неужели я такая плохая замена?
– Я вижу разницу, если ты об этом, – признал бывший ангел. – Но потом, опять же, я-то знаю, как работает система. И это место… – Азирафель оглядел точную копию книжного магазина, который он потерял на Земле. – Оно чудесно, но я всегда предпочёл бы ему Кроули.
Демон улыбнулся ему слабо и печально.
Азирафель снова повернулся к зеркалу. Если заклинание сработало, ему оставалось только сказать, что он хочет увидеть. «Кроули» было немного расплывчато, так что он надеялся, что более конкретное имя подойдёт.
Бывший ангел открыл рот, но ладонь Кроули скользнула выше по его руке, остановившись у локтя.
– Подожди, – сказал он.
Азирафель обернулся на него: демон кусал нижнюю губу с видом легкого отчаяния. Он встретился взглядом с бывшим ангелом, подняв глаза. Они светились искренностью.
– Азирафель… ангел… Я люблю тебя.
Азирафель почувствовал, как грустная улыбка тронула уголок его рта, когда он поглядел в прекрасные золотые глаза демона.
– Я знаю, мой дорогой, – сказал он нежно. – Но Кроули никогда бы этого не сказал.
Он повернулся к зеркалу.
– Покажи мне Змея Эдема.
Рядом с ним воображаемый Кроули растаял, а гораздо более реальный, но в то же время совершенно недостижимый Кроули появился в зеркале.
В ожидании завершения обработки результатов всесистемного поиска, происходившей без участия его сознания, оригамист вновь блаженствовал в пульсирующем в такт перестуку миллионов вагонных колес потоке лиственно-зелёных снов.
В какой-то момент он почувствовал прикосновение крошечного сознания одного из своих старых знакомцев к собственному сознанию — ощущение сродни робкому стуку в дверь. Он опознал вопрошающего как одного из Сновидцев, чьи сознания, одурманенные экстрактом мозгового вещества одного из бесчисленных видов ящериц, населяющих Кроны Древомира, вторгались порой в его собственные сны, привнося в них изрядную сумятицу, но неизменно забавляя скучающий большую часть своего бесконечного века надразум. Порой из хаоса их видений случалось вычленить весьма любопытную информацию — как случилось и на этот раз.
Оригамист с сожалением вынырнул из умиротворяющего течения снов.
Ситуация начинала проясняться.
Теперь с изрядной долей уверенности он мог предсказать направление атаки эмиссаров терпеливо ожидающего за границами системы молчаливого флота.
Лекорейси. Узловая станция близ самого сердца Древомира. Городок на Ветви Первого Ствола.
Оригамист позволил себе насладиться эмоциональным призраком снисходительной улыбки.
Что ж… Удар в сердце далеко не всегда даёт ожидаемый результат.
Он надеялся, что лазутчики будут немало удивлены — вне зависимости от того, какую именно каверзу они замыслили.
Дав вопрошающему ненавязчивый совет, в котором Сновидец столь нуждался, Оригамист с интересом принялся следить за дальнейшим развитием событий.
Предложение Шеата немного застало меня врасплох. Я как раз работала испорченным телефоном, передавая от одних переселенцев другим на Апельсинке все то, что они по каким-то причинам предпочитали сообщать «через начальство». Эдакая прокладка между людьми, чтобы они не погрызлись. С одной стороны, хорошо, а с другой… Висеть полдня с коммом у рта тоже не весело. Еще и выслушивать всякие жалобы типа: «Они кирпичи не туда отвезли, а везти обратно не хотят» и тд.
Дракон вальяжно подошел, поигрывая парой наручников и ткнул кнопку выключения. Я подняла глаза от потемневшего экранчика и недоуменно уставилась на серебряного. Стоп… наручники? У него проснулась тяга к ролевым играм?
— Ты мне не поможешь? — и ласково-просительная улыбка немного смущающегося существа… Однако… чем тут помочь? Разве что отправить за полицейской формой… — Мне нужно немного расслабиться…
— Интересный способ релакса ты выбрал, — я кивнула на звякающий металл, попутно рассматривая Шеата. Надо же, сегодня их светлейшество нарядились аж в черные штаны, впрочем, не изменяя любимой белой рубашке.
— Это для меня, — дракон слегка потупился. Я потерла нос, задумавшись. Нет, конечно, я знаю, что мы тут все поехали крышей в той или иной степени… Вот, пожалуйста, Шеатовы заморочки уже выскочили наружу. Неужто бедняга решил вспомнить прошлое и весь тот садизм? Или его торкнуло на почве мазохизма из прошлой жизни. Вполне может быть… Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша…
— Ладно, попробую помочь. Только я это… бить тебя не буду, и не проси, — поднимаюсь и иду за обрадованным драконом.
— Нет, что ты! Бить не нужно, только небольшое… превосходство… Немного строгости.
— За строгостью — к Шеврину, — отмахнулась я, входя в какую-то свободную комнату. А дракон не промах, видимо готовился уже давно. Организовал все для себя.
Комната была удивительно пустой. Обычно жилые комнаты забиты барахлом своих жильцов. Драконы — страшные плюшкины, собирающие все, что только можно собирать и трясущиеся над своими коллекциями похлеще, чем над детьми. Детей вон нам отдают, а хоть кто-то видел, чтобы дракон отдал свою коллекцию? То-то же.
В центре светлой комнаты располагалась кровать. Ну еще бы, даже резные быльца на месте. Рядом с нею — тумбочка, в углу вешалка. Все. Так даже не интересно. Ни шкафа, ни стола с тумбочками. Вот заходи сразу и располагайся на кровати, других вариантов никто не предлагает.
— Шеврин меня прибьет, чтоб не мучился, — грустно ответил Шеат и плюхнулся на кровать, стаскивая рубашку. — Вот, приковывай, — подал руки, полностью вручая мне всего себя.
— Да что ж тебя так заклинило… — я осторожно касаюсь теплых запястий. Неужели степень доверия настолько высока? Он не боится меня? Не боится, что сорвусь, вспомнив былое? Не боится воссоздать своими руками того монстра? А я боюсь. И не хочу снова превращаться в ополоумевшую скотину. Так что нет, релакс будет именно релаксом, без всяких.
Поправляю ему подушку, ласково толкаю дракона на спину, придерживая голову, чтобы не ударился о железную спинку.
— Наручники из чего? Порвать сможешь? Если меня срочно куда-то вызовут, и я исчезну, не лежи, расковывайся, — я осторожно прикрепляла его правую руку к спинке кровати, все еще сомневаясь. Смотреть на тонкое запястье с узором вен, покорно замершее в железном обруче было… непривычно.
— Обычное железо и ткань… — Шеат задрал голову, рассматривая меня. — Все понял, порвать смогу. На крайний случай смогу убраться отсюда вместе с кроватью.
— Дурашка, — я щелкнула пальцем по тонкому носу и взялась за левую руку. Было непривычно и как-то… неудобно. Как будто раньше сидела на муравейнике и меня все устраивало, а потом встала, осознала, как без него прекрасно жить, и вдруг надо сесть опять. Садишься и вспоминаешь, что вообще-то муравьи кусаются довольно больно, но надо же, блин…
Замочек щелкнул и Шеат откинулся на подушку, подвешенный за руки. Почти… распятый. Смотрелось это немного дико. Я помотала головой, отгоняя призраки крови и боли, маячившие над белокожей фигуркой с доверчивыми глазами.
— Что? — он снова смотрит, как бог. Странное сереброволосое божество, распятое на кровати. Пока еще без крови, без боли, без мученического выражения лица. И этого не будет. Я так решила и точка.
— Ничего. Ты просто напомнил… кое-что… нехорошее.
Нет, никаких мучений. Никогда. Хватит, намучились, наиздевались над собой и друг над другом. Хочет полежать прикованный — пожалуйста. Но не более того. Я отогнала дурацкие мысли и достала из экрана поднос с конфетами. Настоящими шоколадными, а не той туфтой, которую федералы толкают под видом конфет и шоколада. Готовим их сами, только закупаем какао-бобы, поскольку наши деревья еще не выросли, не смотря на старания эльфов. Всем нужно время…
Этот шоколад следовало держать в прохладном месте, поскольку в руках и в теплом помещении он таял. При чем достаточно быстро, что было гарантом качества. А то знаю я «шоколад», который может и месяц лежать в теплом помещении и ничего ему не сделается. Фигня фигней, но люди почему-то продают втридорога, называя эту коричневую баланду шоколадом.
Маленькие прямоугольнички медленно устраиваются на теле дракона. Они достаточно прохладны, чтобы вызвать дискомфорт, но и довольно быстро нагреваются, так что не раздражают и не мешают. Шеат дернулся, когда парочка конфет улеглась на его соски. Вот кстати вопрос — на хрена драконам соски, если они вылупляются из яиц, а мелкие ящерки вполне так зубасты и способны оттяпать человеку палец? Впрочем, природа штука интересная…
Смотрелось это довольно красиво — прямоугольные темные конфеты на белоснежной коже — на уже выпуклых мышцах груди, на кубиках пресса. Накачал, однако… Я завороженно уставилась на дракона, любуясь эдакой композицией. Даже есть жалко. Готовая эротическая фотография получается. Но оставлять такой компромат на память я не буду. Кто-то другой, может, и сохранил бы, но не я. Лучше запомнить, налюбоваться вдоволь и все разрушить, чем через тысячу лет сидеть с фейспалмом с фоткой в руке и думать, какая же я была дура.
— Это не доминирование, — улыбнулся Шеат. — Но мне нравится.
— Я рада, — беру конфету с его груди и осторожно подаю дракону. Порозовевшие губы сомкнулись на сладости, серебряный прикрыл глаза. Правильно, балдей, пока есть возможность. Юркий язык слизал конфету, оставив мне только крохотный кусочек в пальцах. С мармеладом внутри, надо же. Я принюхалась — с ананасовым. Значит, Шеату тем более зайдет.
— Еще, пожалуйста, — с мольбой распахнулись зеленые глаза. Красив, зараза! Я сдержала вздох и сунула ему вторую конфету. Ну и кто кем командует? Хитрый драконий план, однако. Заманить женщину, притвориться беспомощным, покушать с рук и побалдеть.
Постепенно были съедены все конфеты. Парочку я успела отхватить, как раз те, которые были на сосках… Розовые ареолы дрожали, когда я подхватывала сладости губами, стирала языком капли тающего шоколада… Дракон впервые дернулся, порываясь то ли освободиться, то ли перелечь поудобнее. Все равно ничего не вышло и ему пришлось терпеть экзекуцию до конца.
Я нежно массажировала руки дракона, поскольку от длительного приподнятого положения они наверняка затекли. Шеат тихонько балдел, облизываясь после конфет. Вот поди угадай — то ли вкус понравился, то ли язык рекламирует. Язык у него нормальный, это у Шеврина раздвоенный. Что не мешает черному вполне нормально есть, пить и язвить. Вот уж язва адреналиновая…
— Достаточно на сегодня?
Шеат кивнул, продолжая балдеть с закрытыми глазами. Левые наручники легко отстегнулись, с правыми пришлось повозиться. Снова разминка рук. Я проводила пальцами по нежной коже, рассматривая узоры на ладонях и сеточку вен, струящихся по запястьям. Какой-то он… не тянет на грозного дракона, совсем не тянет. Тонкие кисти, нежная кожа, весь такой прозрачный, хрупкий… Драконы такие хрупкие, хоть и сильные.
Поддавшись порыву, я коснулась губами его ладони — теплая кожа, пахнет теми же конфетами или, скорее, ананасом. И ногти аккуратные. Вот за что уважаю драконов — они себя содержат в чистоте, если могут.
Шеат удивленно коснулся моей головы и провел рукой по волосам. Я отпустила его ладонь.
— Все совсем не так… — дракон слабо улыбнулся, стараясь справиться с рубашкой одной рукой. Я смотрела на него, присев на краешек кровати.
— А что ты ожидал? Бить я тебя не буду, уже это говорила. Как-то иначе мучить тоже не с руки. Не хочу быть той сволочью. Извини…
— Нет, ничего, — он мотнул головой, собрал выбившиеся из косы волосы и заколол шпилькой. — Просто все стало так… нежно, ласково… Я… отвык.
Он растерянно смотрит на меня, не скрывая всего себя. Распахивая душу, свои нереализованные желания, страхи, волнения, переживания. Меня затягивает в водоворот чужих чувств, но это быстро проходит и все возвращается на свои места.
— Не бойся. Я постараюсь не быть такой, как… тогда.
Я сделаю все, чтобы ему было хорошо, но и чтобы не бередить свои кошмары. Тонкий баланс на грани иногда изнуряет, но иначе нельзя. Слишком много дури в головах, которую нужно лечить. Два скрытых мазохиста не уживутся, значит нужно решить этот вопрос, пока Шеат не перешел грань между легким релаксом и полным подчинением. И важно не сорваться самой. Это хорошо, что я боюсь стать прошлым монстром. Что боюсь причинить ему боль. Одно дело ночью нечаянно косу прищемить локтем и совсем другое — осознанно ударить, унизить, опустить.
Как по команде взвыл комм, принимая сразу кучу сообщений и звонков. Вот и кончился релакс у обоих. Пора приниматься за работу.