Игра уже вторую неделю занимала лидирующие позиции не только по скачиваниям демо-версий, но и по продажам. К командному чату в социальных сетях только за последние сутки присоединилось более одиннадцати тысяч человек и это без всякой рекламы. Хотя насчет рекламы продюсер все-таки слегка слукавил — наитивка была: умелый информационный вброс и стал причиной популярности. А кто откажется поиграть в игрушку, где есть шанс получить за победу миллион долларов — именно столько пообещали разработчики лидеру, который быстрее всех дойдет до финала, завоюет артефакт «сердце дракона» и поднимет над Мертвым городом свое знамя.
Гонка за сердцем началась сразу после этой инфы. Игрушка была простая, но с отличной графикой: стрелки двигались убедительно, монстры смотрелись реалистично, ляпов в плане футов не нашли даже многоопытные игроки, сделавшие себе головокружительные рейтинги. Да и все соцсети и чаты пестрели не просто положительными отзывами, а восторженными.
Денис оторвался от экрана нетбука и вопросительно уставился на брата.
— Ну, чего ты тормозишь? Взнос всего сотка баксов, зато есть шанс выиграть лимон баксов! — Андрей был младше на пять лет, и по рейтингу игроков тянул только на четвертую сотню, в то время как Денис давно был в первой. — Мы же можем меняться, чтобы сутками без остановки. Еще Милку позвать можно…
Сестра была средней и тоже неплохо играла, правда специализировалась по сюжеткам и ролевкам, зато вела свой блог, где делала неплохие обзоры на все, включая стрелялки. Да и еще на прошлой неделе заняла позицию в третьей сотне.
— Втроем мы уделаем даже тех, кто сел пару дней назад. Вот смотри, — Андрей открыл общий рейтинг по «Сердцу дракона». — Инфа с официального сайта… выше семнадцатого уровня никого еще нет, а на семнадцатом только тридцать девять игроков. Если сутками да с твоим опытом.. Ну, Деня…
Предложение было. конечно, заманчивым, тем более, что они действительно могут открыть один аккаунт на троих и сменять друг друга. Да и на разные штуки в игрушках они и так потратили куда больше денег, чем сотка.
— Ок, я тогда регистрируюсь, дай паспорт…
Регистрация была быстрой: скан данных, фото с вебки и вот можно заказать ознакомительную прогулку по городу. И получить первичные инструкции.
Графика города была интересной: такое удивительное сочетание современных небоскребов, подпирающих небо, с замками и храмами эпохи ультрабарокко, неоготическими зданиями с высокими заостренными шпилями и с бесконечными домами, сплетающимися друг с другом в причудливые монументальные узоры.
Денис, хотя и отучился на дизайнера и даже неплохо на этом зарабатывал, выдавая на гора весьма креативные идеи, и то удивился и восхитился такому буйству фантазии. Сочетать несочетаемое — это надо уметь.
— Посмотри, е-мое, как стильно завернули…
Андрей уставился в экран.
— Да, круто! Антураж прямо под некроманскую вселенную.
Денис пожал плечами: никаких штучек из некромансеров он не заметил, да там даже белого цвета почти не было, наоборот весь город такой стильный, выдержанный в строгих черных и серых тонах. Мила как раз вернулась с курсов и идею одобрила, и тоже заценила атмосферу игры — сказала, что там действительно все со вкусом и очень ярко. Денис только отмахнулся — он как раз проходил первый уровень и болтовня брата с сестрой немного отвлекала. Задания были несложными: найти пещеру, выполнить квест, познакомиться с лекарем и выполнить его поручение — отрезать когти у спящего дракона, а чтобы дракон покрепче спал надо с ним подружиться и по дружески угостить его сонным зельем. А зелье следует купить у травника, который согласен продать его за бочку маринованного мяса. Бочку можно заслужить честным и добросовестным трудом у трактирщика. Или купить за реальные деньги. Но сумма оказалась отнюдь не мелкой, так что Денис предпочел добывать бочку мяса трудом и только под вечер закончил со всеми делали трактирщика. радостно, в обнимку с новой банкой энергетика побежал вершить бартерные операции.
Дракон от зелья уснул моментально и Денис взял из сундука с инструментами специальные клещи, приладил зажимы к когтям и нажал рычажок. Но вместо ожидаемого негромкого щелчка из наушников донесся оглушительный хруст, а в игре коготь выдрался вместе с частью пальца. И черная кровь так сильно полилась, что затопила низ экрана. В левом уголке мигнул счетчик готовности задания: цифра двадцать сменилась на девятнадцать — и парень не стал останавливаться. До завершения уровня оставалось сделать всего лишь девятнадцать кликов мышкой.
Второй уровень взялся проходить Андрей. Лекарь дал рекомендацию, которую надо было отнести королю эльфов. Но путь лежал через поле битвы, где полегло множество доблестных рыцарей, а черный маг, который не хотел, чтобы депеша была доставлена поднял все убитое войско и преградил путь. Чтобы пройти пришлось искать девственницу, ставить ей капельницу и выцеживать всю кровь до капли, этой кровью умасливать черного мага, чтобы он дал смертельную пыль, от которой зомби распадутся на запчасти… или не распадутся, если маг решит пошутить… Андрей почти до самого утра гонялся за прыткой девственницей, которая даже под капельницей кричала, грозила вызвать полицию и смотрела, когда плакала, такими умоляющими глазами, что спать Андрею хотелось еще сильнее. Но когда Андрей с заветной бутылью добрался до черного мага, то на распятии подвешенной на цепях видел имено ту девственицу, которую резал ради крови.
—— Вот халтурщики, — выругался Андрей. — Не могли еще одного перса прорисовать. Милка, твоя очередь.
— Не угадал, тебе еще миссию заканчивать, — Милка внешне выглядела как коренная фитоняша и звезда блогов зожа вперемешку с прочими модными фитнес направлениями, а на деле зависала у компа сутками и питалась преимущественно пиццей. Зато на работе соблюдала исключительно кофейно-шоколадную диету. — Смотри, задание обновилось.
Андрей прочитал новые условия и поплелся на кухню за свежей порцией энергетика. Теперь надо было не просто пройти поле, сплошь усеянное гниющими остатками порубленных рыцарей, переступая через кашицу из растекшихся мозгов, желеобразной плоти и вонючих потрохов, но еще и на кургане, что вырос вдруг посреди этой помойной ямы с мертвецами, следовало оживить или воссоздать выцеженную девственницу и сложить из кусочков ее тела — целую принцессу. Андрей дважды перечитал задание, даже заглянул в мешок с девственницей — как ее, однако компактно сложили, и вздрогнул — один из вырванных глазиков призывно зачем-то подмигнул.
— Я, конечно не любитель пазлов из раслененнки, но как-нибудь соберу, — на всякий случай пообещал Андрей подмигивающему глазу.
С девственницей не складывалось до самого утра, то ли куски были слишком мелкие, то ли Андрей оказался слабоват по части женской анатомии, но то плечи почему-то оказывались на месте коленных суставов, то голова превращалась в бюст и раздавала указания и комментарии, двигая языком и сосками. Под конец Андрей тупо открыл медицинский атлас и взялся за мозаику уже с научным подходом. Наконец-то тело состыковалось, поднялось, и стало слать воздушные поцелуи — показывая тем самым, что второй уровень пройден.
— Милка, приступай, — Андрей с трудом выбрался из-за компа. — Надеюсь, тебе не придется опять эту девственницу расчленять, а то я с ней заебался в доску.
— Сосунок, — Милка перещелкнула спинку стула под себя, нацепила наушники и включила музыку погромче. Под «жесткач» можно пройти любую игрушку. — Что там надо сделать? Чего?!
На возмущенный вопль сестры примчались оба брата и, узнав задание, пакостно заржали.
— Я не буду соблазнять всю армию дракона, чтобы победить войска принца и наоборот тоже не буду, — плевалась Милка, перебирая мышкой изображения бравых воинов. Все персонажи были какие-то неприглядные и дело даже не в шрамах, а в каких-то мерзких выражениях лиц и в бородах.
— Ну… — Денис полез в подсказки, — можно еще купить армию наемников, но это стоит почти штуку баксов. По доллару за каждого бойца, а покупать меньше не получится, потому что один боец тратится на двух вражеских. А количество вражеской армии у дракона тысяча двести солдат, а у принца восемьсот рыл.
Милка ругалась заковыристо и сплошь геймерскими терминами, очень выразительно описав и само задание, и то что она думает о извращенной фантазии разработчика, и трижды указав места где она видит все три армии и наемников в том числе.
— Ну третий же уровень, — слезно протянул Андрей. — Ты же сможешь?
— Я все могу, — огрызнулась Милка и полезла разбираться с условиями соблазнения двух тысяч горилообразных воинов.
Задача по соблазнению была выполнена только к вечеру, причем Милка выглядела так, словно в реале отдалась целой армии — да и руки у нее почти не двигались, потому что каждого воина из бойцов принца и дракона надо было ткнуть мышкой, определив любимое место: у кого-то это была голова, у другого плечо, у третьего вообще пах, у четвертого колено, у пятого задница. А на каждого давалось только пять попыток угадать место «страсти», и если так ни разу и не попала, то десяток из уже соблазненных снова переходили в стан врага.
— Денис, я больше не могу… — Милка кое как выползла с кресла и просто растянулась рядом со столом на полу. — Дальше без меня… я затрахалась и это не фигурально.
— Ок, — Денис принял вахту. — Чего там еще надо сделать?
***************
— Мой господин, сегодня шестнадцатый день эксперимента, рядом с каменным троном стоял навытяжку черный наездник. — Статистика прохождения человеческими особями уровней показывает, что сострадание и отказ от выполнения задания составил всего лишь одну миллионную процента. Какие будут приказы, мой господин?
— Как обычно, — черный дракон осторожно потянулся и положил когтистую лапу на разорванную грудь. — На двадцатую ночь посылай всадников и пусть они не жалеют огня.
— Будет исполнено, мой господин, — наездник прижал ладонь к сердцу, отдавая честь и быстро вышел. Предстояло много дел, чтобы подготовить вылет армии.
Черный дракон проводил глазами наездника и повернулся к хрустальной шкатулке, где в объятьях ледяной глыбы билось и пульсировало живое человеческое сердце.
— Ты проспорил, человек, люди обречены…
Вторая тонкая трещина в гладкой металлической поверхности. Рене едва вновь не прикрыла голову. Но щипок в плечо избавил от соблазна.
— Говорите, — зашипела фрейлина.
— Он… он… её отец, — забормотала Рене. – Он приходил и требовал её, свою дочь…
Герцогиня и фрейлина обменялись быстрыми взглядами.
— Спятила от страха, — нашла объяснение фрейлина. – Этого не может быть. — И вдруг больно вцепилась в плечо Рене. Пальцы, на вид слабые, мягкие, как белые черви, оказались острыми, как гвозди. – Говори, где девчонка?
Но герцогиня сделала знак.
— Тише, Дельфина, у неё сейчас случится удар, и мы ничего не узнаем.
Служанка убрала руку. Герцогиня обратилась к Рене с неожиданной любезностью.
— Вынуждена признать, милостивая государыня, что вы меня несколько смутили. Я даже в некотором затруднении. Не знаю, принимать ли ваши слова, как подлинное объяснение или как жалкую попытку себя оправдать. Как первое, так и второе это выглядит, как подлинное безумие. Это вынуждает меня усомниться в вашем рассудке.
Рене, ободренная её голосом, торопливо затрясла головой.
— Милости прошу, великодушного прощения за моё косноязычие и немоту, но иного пути, как оправдать себя, как привести доказательства невиновности у меня нет.
— Иного пути! – фыркнула фрейлина и вновь нацелилась в плечо Рене своими червеобразными пальцами. – Иного пути, кроме как самая отвратительная ложь!
— Я не лгу, — взвизгнула Рене. – Господь тому свидетель! Святая Дева Мария и все мученики! Он был здесь. Был. Я сама верила в то, что он мёртв, и благодарила Господа за праведный суд, за отмщение. «Мне отмщение и аз воздам!» Наннет принесла эту весть. И плакала, молилась за нечестивца. А я призывала Господа в свидетели, что моей вины в том нет. Да, я желала ему смерти, но желала справедливого суда, божьей кары. Господь меня услышал, а дьявол грешника воскресил! Воскресил.
На лице герцогини проступило отвращение, но она себя превозмогла, как превозмогает себя человек, подавляя позыв к рвоте. Она слушала.
— Это было в начале апреля, в день святого Иоанна Пресвитера. Он явился сразу после мессы, и в дверь постучал, будто ждали его!
— Вы уверены, что это был он? – быстро спросила герцогиня. Голос её звучал все так же ровно. Без признаков интереса или волнения.
— А кто же ещё? Мне ли не узнать этого… этого филистимлянина, этого подручного сатаны, змеем проникшего в мой дом.
Рене получила чувствительный тычок под рёбра. И задохнулась.
— Как он выглядел? – Глаза герцогини светились уже иначе.
— Как воскресший покойник… Бледный, худой, кожа да кости. И одет с чужого плеча. Видать, с другого мертвеца стащил.
— Он был один? – продолжала принцесса.
Рене поперхнулась. Она помнила, что был кто-то ещё, что бывший зять явился не один, а в сопровождении человека очень сходного по облику с лицедеем.
Но того, второго, Рене помнила смутно, ибо ненавидела лицедеев, ибо полагала их обитателями самых глубинных слоев ада, и не оскверняла взгляд свой даже мимолетным вниманием. Что-то отвратительно пёстрое, непристойное, сверкающее лысиной.
Да, да, тот лицедей был лыс и толст.
— Нет, не один. С ним был… акробат, лицедей, на площади пляшет…
Герцогиня и её фрейлина вновь переглянулись.
— Лицедей?
Этот вопрос был обращён к придворной даме. На лице последней отразилось недоумение и даже растерянность.
— Это возможно?
Это была по-прежнему тяжёлая, смертоносная ртуть, но катилась она уже не к Рене.
Она катилась к фрейлине, которая внезапно сгорбилась, втянула голову в плечи. Ответа она не нашла.
Герцогиня помолчала, дожидаясь ответа, затем обратила вспыхнувший взор к Рене. Произошла неуловимая перемена.
Будто подул освежающий ветер, который погнал ядовитые пары к узкому жерлу колодца, где эти пары развеются.
— Повторите ещё раз, — приказала принцесса. – Когда это произошло?
— На Иоанна Пресвитера, — угодливо подсказала Рене.
— На его лице были шрамы?
Рене испуганно на неё уставилась.
— На его лице были следы оспы?
— Нет. Он был бледен, да. Так выглядят после тяжелой болезни, но шрамов… — Рене вспомнила ненавистное лицо. – Нет, шрамов не было.
Герцогиня вновь смотрела на фрейлину. Лице её непостижимо менялось. Трещины разбегались узором.
Фрейлина ещё выше подняла плечи, подпирая голову.
— Он был болен, очень болен, но не оспой, — глухо произнесла принцесса. Но тут же обратилась к Рене. – Так что же произошло с девочкой? Он забрал её?
Рене внезапно почуяла опасность.
Она чуяла её, как опытная подвальная крыса, среди ароматов плесени и помоев уловившая иной терпкий оттенок.
Ещё мгновение назад её спина готова была распрямиться, освобождаясь от ноши, но тяжесть внезапно удвоилась.
Вспотел лоб. Она облизала пересохшие губы, слова клеились к ним, как кусочки смолы, тянулись и рвались. У неё был шанс солгать. Несколько минут назад, прежде чем с её губ сорвалось роковое признание, она могла бы сказать, что девочка исчезла вместе со своим отцом, канула в ту бездну, откуда он пришёл.
Но она упустила свой шанс. А герцогиня была слишком проницательна. Её зрачки вновь сузились, заострились, сверкали, как два отточенных наконечника.
— Говорите правду, — очень мягко поторопила принцесса. – Не советую вам поддаваться соблазну и лгать.
Она говорила почти ласково, растапливая ртуть и обращая её в обманчивую череду бусин.
— Что вы ему сказали?
— Я… я не хотела, чтобы он забрал мою внучку. – Рене закрыла лицо руками. – Он уже лишил меня дочери. Он увел её из дома, он погубил её, а потом… потом пришёл за внучкой. Даже мой сын… Мой сын покинул меня.
— Что вы ему сказали? – Герцогиня почти шептала.
— Я сказала… я сказала, что девочка умерла.
Клотильда смотрела на жалкую женщину с чувством необъяснимым. Она испытывала отвращение и вместе с тем жалость.
Нечто сходное она пережила в далёком детстве, когда обнаружила в парке Фонтенбло раздавленную лягушку. Этот малопочтенный подвиг совершил кто-то из придворных. Зрелище, породившее нечистое любопытство.
Клотильда в то время ещё не освоилась с присутствием смерти. Она слышала это слово, но не понимала и не представляла его грозного значения. Она видела лишь раздавленное существо. Погибшее, изуродованное, вдруг ставшее неподвижным и бесформенным, как вымоченная в извести тряпка.
Это существо и прежде не отличалось привлекательностью. Она замечала этих передвигающихся прыжками созданий в сумерках на белых дорожках парка и даже на мраморных ступенях. Эти существа были отвратительны. Влажные, пучеглазые, с прозрачными веками, с тяжелым раздувшимся брюшком.
Клотильда не раз в своей жизни удивлялась странной фантазии Господа. Он, Создатель, при всём своём могуществе, своей созидающей силе, сотворил множество безобразных и бесполезных тварей.
К чему Он поселил в сотворённом мире жуков, слизней, мокриц, блох, шершней, крыс и ещё множество других, а не украсил мир красотой?
Почему все призванные Им населять землю не рождены совершенными? Лягушки, скользкие, бородавчатые жабы, черви, гусеницы — для чего они?
Изначально меченые уродством, они внушают безотчётный страх и через страх становятся жертвами. Они виновны, как может быть виновен горбун, уже родившийся с изъяном.
Они отвратительны и несчастны.
Клотильда смотрела на жалкую женщину. Была ли она, как и та лягушка, изначально рождена в этой коже, с этим горьким, желчным нутром? Она попала под каблук по неосторожности или по причине ущербности разума и уродства души?
Она могла её напугать, заставить выть и ползать у своих ног, но это вразумит её не более, чем трескотня сороки.
Эта женщина хладнокровно обрекла на голод и нищету собственную дочь, отреклась от сына, возненавидела единственную внучку и, вероятно, готова сейчас воззвать к Господу, беззастенчиво требуя справедливости.
«Отче, отче, зачем Ты меня оставил?»
И не усомнится. Невзирая на запах горелого мяса.
К ней вновь пришел соблазн послужить каблуком, но оставалось ещё несколько вопросов.
— Что же произошло дальше? – задала Клотильда один из этих вопросов.
Выцветшие глаза Рене Аджани бесцельно блуждали. Её сухие пальцы вдруг забегали по тугим манжетам, швам, застежкам, подбираясь к горлу.
Шемизетка её платья походила на оборонительный вал. Эти старые ханжи оберегают свою никому ненужную добродетель, как сарацин оберегает свой гарем.
Рене, наконец, нашла требуемый шнурок и потянула. Это был шнурок, стягивающий полотняный, в мелких складках, ворот, скрипящий от крахмала.
«Как бы её удар не хватил… Чуть позже пусть валится с приступом, дьяволу меньше забот».
— Так что же произошло?
— Он… он ушёл.
— Вот так просто взял и ушёл?
— Он поверил. Я сказала, что у него больше… нет дочери. Я хотела её спасти! – вдруг отчаянно выкрикнула Рене, будто её уже тащили крючьями в долину Иосафата на Страшный суд.
— Вы непоколебимы в своем служении Господу, — ответила Клотильда. – Дальше!
— Он… он ушёл, а девчонка… девчонка! Она на второй день сбежала.
— Вы пытались её найти?
Тут старая ханжа вскинула голову.
— Как же не пытались! Нянька все ноги сбила, все окрестности обошла, всех торговок расспросила.
«Нянька, конечно нянька. Сама добрая христианка и пальцем не шевельнула».
Ещё один приступ ярости и тошноты. Это была уже не лягушка, это была мокрица, которую тоже хотелось раздавить.
— А он? Он больше не приходил?
Рене растерянно моргнула. На её веках почти не было ресниц. Веки были тонкие, как бумага, и, казалось, так же шуршали.
«Она даже не понимает, о ком я спрашиваю. Господи, дай мне силы!»
— Ваш бывший зять, Геро, тот, которого вы считали умершим, — почти по слогам произнесла Клотильда.
Имя «Геро» произвело эффект дьявольского ритуала с извлечением младенческой печени и кишок. Рене едва не поползла в угол. Она замотала головой.
— Нет, нет, не было его.
Клотильда встала. Она сама уже чувствовала удушье. Потолок стал ниже, окна уже, стены надвинулись как чудовищные тиски. Ей стало трудно дышать.
К тому же, она слышала гул. Гул очень низкий, исходящий не то с небес, не то из-под земли. Когда, опустив веки, она прислушалась, то обнаружила, что гул вовсе не единороден, а сплетён из великого множества дробных стуков.
Это дребезжали, ударяясь друг о друга, разноцветные костяшки и стеклышки, некогда уложенные терпеливым демиургом в сложный узор. Она уже не раз убеждалась, что окружающий мир вовсе не так надёжен и прочен, что ткань мироздания скорее схожа с паутиной, чем с парусным шёлком, что вера в несокрушимость этого мира, в универсальность его законов скорее пагубна, чем благотворна, что тот верующий, который без оглядки полагается на догмы, скорее обрекает себя на гибель, чем на спасение, ибо отказывает Господу во вмешательстве.
Мир способен меняться. Ей приходилось ощущать внезапную пустоту, когда каменный свод ломался, как весенний лёд, а твердые углы стекали, как восковые огарки, и гул, и дребезжание не застигли её врасплох. Она уже пережила нечто грандиозное, когда приняла решение взять на воспитание осиротевшую девочку. Ту самую девочку, которую так старательно вымарывала из собственного существования.
Она намеревалась не только наблюдать за воспитанием, оплачивая нянек, учителей, портных и придворных дам. Она задалась целью приблизить этого ребёнка к себе настолько, чтобы называть её… дочерью.
Сдвига небесных сфер не случилось. Не было сотрясений под ногами и ни одна звезда не сорвалась с небесного крюка. Удивительней была наступившая тишина.
Будто после продолжительных кровопролитных, многолетних войн она заключила, наконец, мир. Чтобы прийти к этому миру, ей пришлось совершить жертвоприношение.
Непомерная цена будущего мира. Цена, раздутая глупостью и гордыней. Мир, ныне царящий в её душе, она могла бы получить даром.
Но жертвы не было! Не было преступления! Не было убийства! Её только что оправдали.
Вероятно, так чувствует себя осуждённый на эшафоте, уже опустившийся на колени, уже ощутивший холодок стали на шее, когда ему зачитывают указ о помиловании.
Пожалуй, осуждённый не будет столь потрясен. Его страдания — лишь миг.
Её же казнь длилась не одну неделю. Она просыпалась, всходила на эшафот и умирала каждый день, преследуемая десятком палачей, каждый из которых подступал к ней со своим мастерством. Она не осуждённый, она — грешник, извлечённый из ада.
За ней с небес отправили ангела. Ангел в облике добродетельной жужелицы.
Клотильда бросила последний взгляд на Рене Аджани. «Посланница небес» всё ещё стояла на коленях, опустив голову.
Если бы не безумная, обрушившаяся, как черепичная кровля, надежда, вызвавшая своим грохотом блаженную глухоту, Клотильда не отказала бы себе в удовольствии раздавить эту жужелицу.
Герцогиня всё ещё слышала гул. Его не заглушал ни стук колес, ни крики уличных торговцев. Разноцветные кирпичики мироздания всё ещё дробно постукивали друг о друга, жалобно поскрипывали крепёжные гвозди и скобы.
В комнату их провожало человек тридцать рыцарей. Все, как один, молчаливые, здоровенные, в кожаных доспехах, разогревшиеся на пиру; от них разило потом, возбуждением и вином. Вначале, пока память о происшествии внизу была еще сильна, они угрюмо вышагивали спереди и сзади, выполняя наказ Исли не приближаться к принцу, но на лестнице снова тесно окружили новобрачных, так скученно, будто опасались, что по пути в опочивальню те могут исчезнуть. Эти опасения не были лишними: Ригальдо поднимался, крепко сжав губы, то и дело стреляя глазами по сторонам, как затравленный псами волчонок, который скалит зубы, не давая к себе подступиться, потому что знает, что стоит покачнуться – и стая навалится скопом, чтобы кусать и рвать. Была бы возможность – умчался бы прочь; но возможности не было. На одной из ступеней он запнулся, и десяток рук тут же поддержал его в спину. Исли обернулся, смерил напирающую толпу взглядом. Оказалось, что одни смотрят жадно, с непристойным любопытством, другие – с сочувствием, третьи – с отвращением. С такими лицами обычно ведут на виселицу, а не на брачное ложе. Но Исли думал: пусть так. Пусть себе негодуют, злятся, удивляются, завидуют. Больше никакого слепого обожания в этом замке.
Молодой супруг, во всяком случае, его точно не обожал.
Их привели не в восточную башню, где Ригальдо коротал дни в заточении, а в северную, в его личную комнату. Если он и удивился, то виду не подал. Возле двери уже ждали слуги.
Вперед, не поднимая глаз, вышла девушка. Она должна была что-то сказать, но вдруг зарделась и молча бросила горсть зерна и монет под ноги Исли. Другие так же молча последовали ее примеру.
– Вон пошли, дуры, – прошипел Ригальдо. Он отмахнулся от бьющегося о дублет пшена. Перед дверью лежало широкое белое полотнище, символизирующее добрачную чистоту супругов. Ригальдо демонстративно наступил на него сапогом. За спиной Исли послышались неловкие смешки. Он снова оглянулся, приморозил весельчаков взглядом, протянул подскочившему оруженосцу меч и кинжал и, крепко взяв Ригальдо за локоть, ввел его в комнату. Дверь захлопнулась перед чужими носами.
Едва перешагнув порог, Ригальдо вырвал руку и отошел. Они замерли друг напротив друга. Исли огляделся. В покоях принца все было как прежде, разве что стойку с оружием унесли. Здесь было видно, что никто по-настоящему не заботился о Ригальдо: им не оставили ни еды, ни теплой воды, ни чистых полотенец – одуревшие вконец слуги даже не разожгли камин. Холодно было, как в леднике. Горела одна-единственная свеча. Комната за аркой освещалась только холодным звездным светом.
Исли покрутил головой и убедился, что они не одни. С кушетки навстречу им, кланяясь, поднялся маленький смуглый человек.
– Кто это? – нахмурился Ригальдо.
– Лекарь из города, – Исли выдержал его взгляд.
Глаза Ригальдо заметались.
– Зачем?..
Исли подтолкнул его в спину в сторону алькова:
– Иди, он тебе все расскажет.
– Разве он говорит на нашем языке?..
– Покажет на пальцах все, что надо. Иди, ради бога!
Настороженно оглядываясь, Ригальдо скрылся за аркой. Исли потер лоб, расстегнул плащ. Опустился на кушетку, на которой когда-то спал, и прикрыл глаза. Его потряхивало, и холод не имел к этому никакого отношения. В нем будто поднималось темное чувство, замешанное на всех волнениях этой ночи, росло, как закваска в кадке: злость, жалость, гнев, стыд, сочувствие… и возбуждение, и недоброе любопытство. Проклятое платье до сих пор стояло перед глазами, будто околдовало его, да и поганые шутки здорово распалили.
Исли сделалось так жарко, что он огляделся и подумал: если и в соседней комнате для молодых не найдется вина, кто-то за это ответит. Вино было необходимо: Исли не сомневался, что самая трудная часть этой ночи еще впереди. Ригальдо, похоже, смутно представлял, что их ожидает, шутки внизу больше напугали, чем просветили его. Еще до венчания Исли думал, чем сможет ему помочь, и не придумал ничего лучше, чем распорядиться тайно привезти из города лекаря-южанина. К счастью, тот оказался достаточно умен, чтобы молча кивнуть, когда Исли сказал ему на ломаном наречии: «Сможешь подготовить моего жениха к браку?» Про них, про южан, говорили, что в жарких странах случается и не такое.
Похоже, что до Ригальдо наконец что-то дошло, потому что уважаемый лекарь вылетел из покоев пинком, а вслед – принесенные им склянки и трубки.
Две склянки разбились, но самый большой флакон уцелел, завертелся по полу.
Исли подобрал его и, зажав в кулаке, шагнул в соседнюю комнату.
Ригальдо сидел на краю кровати, пунцовый от злости. Свой плащ он сбросил и остался в сапогах и дублете, подобравшийся, напряженный, как видно, готовый продать жизнь подороже. Исли молча бросил флакон на одеяла. Ригальдо взглянул на стекло, как на гадюку, внезапно заползшую к нему на постель.
– Я не стану, – решительно заявил он. – Это гадко, я никогда ничего такого делать не буду. Этот человек… он какой-то ужасный.
– Вы разбили флакон с обезболивающим, глупое вы дитя, – тихо сказал Исли.
– Оно не понадобится, – нахмурился Ригальдо. – Это всего лишь обычай. Давайте просто пересидим здесь эту ночь? Никто же не ждет, что мы будем показывать простыни?..
Исли с печалью посмотрел на него и помотал головой. Ригальдо нахохлился, упрямо сжав губы. Он снова был тем самым капризным и гордым мальчиком, который шатался в одиночестве в окрестностях замка, но не знал настоящего горя, пока Исли его ему не причинил.
И прямо сейчас собирался причинить еще больше.
Дверь приоткрылась, и Ригальдо тут же вскочил с постели.
За стеной смирно кашлянули, и голос брата Константина произнес:
– Ваше величество, я здесь. Можно начинать.
Ригальдо побледнел.
– Зачем здесь серый монах? – спросил он.
Исли не успел ответить. Монах сделал это за него, прошелестев из соседней комнаты:
– Ваше высочество, брак короля должен быть заключен по всем правилам. На совете, на котором решалась ваша судьба, его величество поклялся, что сделает вас супругом. Только тогда трон Нолфара признает его… а вы будете в безопасности. Магистр считает это возможным.
– Но мы обвенчаны перед всеми богами, и новыми, и старыми, – упрямился Ригальдо, наклоняя голову, как молодой бычок. – Какого рожна вам еще надо?
– Брак должен быть консуммирован, – отозвался монах. – Не беспокойтесь, мое присутствие вас не потревожит. Я буду в соседней комнате и по завершению засвидетельствую перед людьми, что все состоялось.
Ригальдо выглядел так, будто его душат.
– У нас нет выбора, – вздохнул Исли. – Иначе они вас разорвут.
Взгляд мальчика метался по стенам спальни.
– Давайте все сделаем быстро, – устало сказал Исли, скидывая плащ.
Ригальдо проследил его падение на пол и сделал шаг назад.
– Тогда почему здесь только монах? – спросил он, отступая за стол. – Почему бы не позвать сюда всю вашу свору? Чтобы они тоже проверили, хорошо ли вспахана нива! Они, по-моему, хотят, вы же их слышали!..
От его слов у Исли закололо в кончиках пальцев. Казалось бы, что ему до поддевок несчастного, униженного мальчишки, слова – все, что тому осталось, чтобы сохранить гордость. Но Исли сегодня уже лишил человека жизни за шутку о том же самом, и, видят боги, все его силы, и душевные, и физические, были на исходе.
Он показал глазами на флакон с маслом:
– Возьми это.
Ригальдо отчаянно замотал головой.
Ладно же. Исли шагнул к столу, на котором стоял высокий кувшин, и доверху наполнил глубокие кубки, расплескав вино – руки дрожали. Потом он так же молча обошел стол. Ригальдо отступал от него, но вскоре стало некуда – его спина уперлась в высокий столбик кровати.
Исли сгреб его за волосы на затылке, приставил кубок к губам и скомандовал:
– Пей!
Ригальдо был вынужден сделал глоток. Он пил неаккуратно, фыркая и захлебываясь. Красное вино текло у него по подбородку, пачкая воротник. Когда кубок опорожнился, Исли приставил к его губам второй. Ригальдо осилил только половину. Глаза у него быстро осоловели, и Исли вспомнил: он же ничего не ел на пиру. Тем лучше. Он отставил кубок и принялся расстегивать пуговицы на дублете мальчика. Внезапно Ригальдо накрыл его руку своей.
– Только я буду сопротивляться, – он сосредоточенно сдвинул брови.
Исли хмыкнул: совсем пьяный.
– Сопротивляйтесь, если это позволит вам сохранить гордость, – серьезно сказал он, справившись с последней пуговицей. Ригальдо дышал на него винными парами. У него был мокрый, перемазанный подбородок, и Исли не выдержал – наклонился к лицу Ригальдо и поцеловал его.
Это было совсем не похоже на поцелуй с женщиной. Твердый, узкий, соленый рот, пушок над верхней губой, острый запах мужчины. Исли сглотнул, обхватил Ригальдо за талию и прижался бедрами, давая ему почувствовать свое возбуждение. Прямой, как палка, член болезненно уперся в завязки штанов.
И тут дорогой супруг от души шарахнул его кувшином. Исли успел поднять руку, и удар пришелся по плечу, а мальчик, вывернувшись из его объятий, пятился к окну, швыряя в Исли все подряд: какие-то безделицы со стола, книги, кубки. Он бросил и табуретку – промазал, и она врезалась в стену. А следом мальчик попытался перевернуть на Исли стол.
Молитвы о смирении в соседней комнате стали громче, поплыл удушающе-сладкий запах драгоценного мира и розовой воды. Исли озлился на святошу. Они с Ригальдо кружили, пригнувшись, как звери. И, дождавшись, пока мальчик потеряет равновесие, Исли перепрыгнул стол и обрушился на Ригальдо.
Тот сопротивлялся, как и обещал. Он лупил Исли по голове и плечам, пинался и лягался; когда Исли прижал его к полу, он вцепился ему зубами в щеку. Она мгновенно онемела, а потом налилась дергающей болью, Исли почувствовал, как на ней надувается гигантский желвак, и несколько раз ударил Ригальдо по голове. Он бил расчетливо, чтобы не сломать нос. С последним ударом Ригальдо ахнул и обмяк, его глаза закатились. Исли встал на ноги, вздернул мальчишку за пояс и бросил на кровать.
Он раздевал его сам, вклинившись между колен: снял пояс, дублет, сапоги, не справившись с завязками бриджей, просто разорвал их. Когда он потащил штаны с бедер, Ригальдо зашевелился и принялся отползать назад, не понимая, что этим все упрощает. Кинув штаны на пол, Исли оперся коленом на деревянный край кровати. Ригальдо лежал перед ним в одной нижней рубашке, и его согнутые ноги казались белее, чем льняная ткань. Подол рубашки непристойно задрался, приоткрыв жесткую черную поросль в паху, переходящую на бедра и мошонку, ровный юношеский член. Для Исли все это было ново и дико: длинные ноги, покрытые темными волосками, худые голени, твердые колени. Но его собственный, опавший во время драки член радостно дернулся, приветствуя все это, и Исли решил: будь что будет.
Однако то, что обычно отозвалось бы пожаром, дало вялую искру. Полнейшая импотенция гнева. Все в комнате надвинулось на него, нависло, источая угрозу. Невидимый хвост скорпиона вот-вот пронзит черное несчастное сердце. На мгновение Хайд зажмурился и запаниковал, но только на мгновение.
— Сэр?
Хайд открыл глаза. Ему нужно было уединиться. Срочно.
— Милая… — начал было псевдоинспектор, но натолкнулся на жесткий взгляд помощницы. Что характерно, взгляд сопровождался румянцем. Не нравится, когда называют «милой»?
— Уэллер, — поправился Хайд. — Где уборная?
Лицо девушки окаменело, и она ткнула пальцем в сторону лестницы.
— Третий этаж.
Третий так третий. Туалет был просторен и чист, словно в парламенте без лейбористов. Хайд прислонился лбом к стене, стараясь успокоить бешеное сердце, которое так и не пронзил невидимый скорпион.
— Нужно отсюда валить, — сказал Хайд и поразился, как грустно это прозвучало. Неужели он, гроза Уайтчепела, ужас Лондона, бежит, поджав хвост из засраного борделя?! Да, бежит. Потому что здесь с ним творится, не в уборной будет сказано, полное дерьмо!
Безжалостно поправ ногами унитаз, Хайд подтянулся к окошку у потолка. Большое окошко, широкое. Третий этаж — невысоко. Решетки можно выломать. Но хорошо бы он смотрелся: грохот, шум, в уборную вбегают Мьюир и Уэллер… нет, Уэллер бы осталась снаружи. В общем, вбегает Мьюир и орет:
— Хайд! То есть, Лестрейд! Что вы тут затеяли?
— Справляю нужду, сэр.
— Какую, во имя королевы, нужду, Лестрейд?!
— Нужду сломать эти чертовы решетки, сэр.
Да уж…
С печальным вздохом он уже хотел было выйти, но тут его внимание привлек шкаф. Большой прямоугольный шкаф из хорошего дерева. Чего ради его затащили в нужник? Поначалу Хайд и сам не понимал, что такого необычного нашел в нем, пока не учуял тончайший запах смерти.
Дверки не хотели поддаваться, будто кто-то заклинил их. Пощупав, псевдоинспектор обнаружил небольшие клинышки по бокам и один между дверцами.
Осторожно вынув их, Хайд потянул дверцу на себя, и… Внутри шкафа уютно расположилась мертвая женщина. Незабываемое выражение на лице покойной не оставляло сомнений в том, что ее задушили, причем быстро и эффективно — дело рук профессионала. Хотя это бордель, тут не только профессионалы, но и профессионалки.
Одежда не из дешевых, слой пудры на лице — феноменальный. Хватило бы на взвод мимов. Вряд ли клиентка. Скорее, маман. Кто-то убил хозяйку борделя и спрятал ее в шкафу уборной. Хайд прикинул, не позвать ли сюда Уэллер, но, взвесив все «за» и «против», закрыл шкаф и вставил на место клинышки, которые при ближайшем рассмотрении оказались зубцами расчески.
Пускай тетка полежит здесь. Ей уже все равно, а если тело найдут, расследование затянется.
И тут Хайда осенило. Ему вовсе не обязательно искать пропавшего Стокса! Нужно выдать убедительную версию произошедшего. А с трупом хозяйки выходило очень хорошо — на нее можно валить, как на мертвую. А что? Провинилась и сбежала. Клокуорд сказал, что с ней спорил какой-то тип с саквояжем? Надо с ним поговорить, вдруг его можно записать в сообщники?
Хайд повеселел. Наверное, если он прямо сейчас ринется излагать свои бредни, никто не поверит. Значит, надо соблюсти приличия до конца: поговорить с последним свидетелем. А после — финальная часть плана. Рассказать мистеру Мьюиру небылицу, в которую он сможет поверить.
Когда Хайд вернулся в холл, Клокуорд удалился наверх к своему другу Мьюиру, надо думать, допить бутылку шнапса. «Худой господин с саквояжем» пришел в себя, правда, саквояжа при нем не было. Заморыш сидел на краешке дивана и выражал окружающей действительности свое полнейшее неодобрение: старательно хмурился, кривил тонкие губы и слезоточил на яркий свет.
Проигнорировав вопросительный взгляд Уэллер, Хайд кивнул на заморыша:
— Про него что-нибудь известно?
— Да, Элтон Бабкок, мелкий чиновник в адмиралтействе…
Не дослушав, Хайд вальяжно подошел к господину Бабкоку и выпалил:
— А вы зачем сюда пришли?
Тот смутился, проблеяв:
— За тем же, за чем и все.
— Хорошо, — довольно просиял Хайд. — Тогда о чем вы спорили с хозяйкой?
Доходяга смутился еще больше.
— Она… понимаете, я бедный человек. И очень занятой.
— И со здоровьем беда, — поддакнул Хайд.
— И это тоже. В общем, не так уж часто я могу выкроить время и деньги на девушку…
— Почему не снять девку на улице? — перебила его Уэллер, и Хайд поразился ее прагматичности. Молодец, разбирается в вопросе. Сам Хайд тоже не любил борделей.
— Вы не понимаете, — отозвался тощий тип, кусая губы. — Я всегда хожу к одной и той же девушке. Но хозяйка сказала, что сегодня она взяла выходной, хотя я заказывал вечер две недели назад!
— Все с вами ясно, — сказал Хайд.
— Правда? — поразился Бабкок.
— Правда, — кивнул псевдоинспектор. — Вам просто не повезло.
Ему действительно не повезло. Однако в сообщники к хозяйке его не запишешь. Жаль.
— Именно это я и пытался доказать вашим констеблям! — всплеснул руками неудачник. — Но они отказались меня выпускать! Это какой-то кошмар! Музей кошмаров!
Музей кошмаров? Отлично сказано. Если бы Хайд взялся писать свою автобиографию, он бы так ее и назвал. Кстати… Клокуорд тоже упоминал музей, кажется… Хайд задумался. Что там за литеры были на этом… пипидастре? «Бэ Эм»?
— Так, Уэллер, — сказал он. — Я знаю, что здесь произошло. Поднимемся к Мьюиру, пора раскрыть все загадки!
И они поднялись.
Шнапс держался из последних сил, но поражение было неизбежно. Мьюир и Клокуорд с грустью предвкушали скорую победу.
— Думаю, господин Мьюир, — заявил без предисловий Хайд, — вам следует немедленно уехать.
По лицу начальника полиции Хайд понял, что тот мечтает покинуть бордель. И уже давно ждет этих слов. Но долг и здравый рассудок не позволили ему вскочить с места и последовать совету.
— Я вас не понимаю, — промычал он тоскливо.
Хайд оглядел присутствующих и сказал:
— И понимать нечего. Вызывайте экипаж, я знаю, где сейчас ваш драгоценнейший господин Стокс.
Губы Мьюира начали расплываться в блаженной улыбке, но он сдержался, принял серьезный деловой вид и сказал официальным тоном:
— Слушаю.
Ну, поехали.
— Вы, сэр, найдете его в шестом участке, что неподалеку от музея.
Пауза, затем в глазах Мьира блеснула безумная искорка ликования:
— Объяснитесь.
— Как сказал бы один наш знакомый — все элементарно, — Хайд фыркнул. — Это все хозяйка борделя и ее помощники. Не знаю, чего они от него хотели, но не добились.
— Не добились? — изумился Клокуорд.
— Подробнее, — проронил Мьюир. — Доказательства. Где сама хозяйка?
— Испугалась расплаты и сбежала. Сначала набросилась на вашего Стокса, обошла наши патрули и сбежала.
— Надо же, такая обходительная женщина! — поджала губы Уэллер.
Похоже, она не особо поверила своему начальнику. Эх, Лестрейд, Лестрейд, змею пригрел на груди.
— Продолжайте, инспектор, — повысил голос Мьюир.
— Она позвала помощников, среди них был марсианин. Одним словом, шайка.
— Зачем ей это?
— Обыкновенный грабеж, или, может, обиделась. Вы ж знаете, барышни тут все впечатлительные, ранимые. А может, информацию какую выведать хотела.
— Информацию у Стокса? — хмыкнул Клокуорд.
Видя, что ему верят не до конца, Хайд удвоил усилия:
— Одно могу сказать. Стокс ваш — герой. Надо же так спрута по комнате разметать. Просто завидки берут, я б так не смог.
— Но позвольте… Стокс ведь вот такого росточка…
— Да! Вот это молодцы у нас в полиции служат… и это на высших должностях!
Мьиюр принял лесть, не моргнув глазом. Да, такое достигается только высоким рангом и годами тренировок среди лучших льстецов.
— А откуда вы взяли, что его в музей занесло? — спросил он.
— Все совпало. Палочка-то с перышками оттуда. На ней инициалы «Бэ Эм» — Британский музей. Наверное, спрут тоже тамошний. Ваш Стокс понял это и решил разобраться со всем на месте.
— Позвольте, — усомнился Клокуорд, — марсианин взял с собой на дело эту… палочку?
Хайд пожал плечами:
— У них щупалец много, может, просто забыл, что в одном зажат пипидастр.
Никто не переспросил. Вот что значит образованная публика.
— Возможно, вы и правы… — протянул Мьюир неуверенно.
— Да точно, Стокс в участке сидит. Его наши же в музее взяли, ошибочно приняли за грабителя. Все просто.
Мьюира терзали сомнения, это было видно невооруженным глазом. В версии Хайда имелись свои недочеты… да что там, она состояла из одних недочетов. Но… начальнику полиции очень хотелось, чтоб рассказанное было правдой. Это и уничтоженный шнапс решили все.
— Хорошо, — предпринял он последнюю попытку, — а как он туда попал? Без верхней одежды и босой?
— Боюсь, сэр, мы потеряем драгоценное время, сами сказали. Упустим злодеев!
Мьиюр с Клокуордом переглянулись.
— Хорошо, — сказал начальник полиции. — Мы отправляемся сейчас же.
— А я, сэр? — скромно потупил взор Хайд.
— Оставайтесь здесь, Лестрейд, — возбужденно сказал Мьюир. — Ждите хозяйку. Если что, мы вернемся!
Мыслями он уже тряс руку пропавшему дружку, пожинал лавры. Ему наверняка не впервой оставлять за спиной настоящих работяг. Что ж, пусть порадуется. Хайд для себя решил, что в этот раз не станет ограничиваться проститутками. Пора расширить круг интересов. Он с вежливой улыбкой проводил начальника и его приятеля к экипажу, помахал им напоследок рукой.
На улице дышалось легче, рассудительность поежилась, а жажда крови расцвела. Ночь манила Хайда, и он, конечно, поддастся ей, но позже.
Хайд не любил бордели. А вот шлюх — очень даже. Поэтому перед тем как нырнуть в ночь-искуссительницу, следовало навестить их. Передать прощальный привет. А начать с той самой простушки Розалин, она сама приглашала.
Немного постояв, Хайд вернулся в опустевший холл борделя. На столике стоял недопитый кофе, заляпанная газета лежала на полу. Уэллер нигде не было видно, как, впрочем, и Бабкока.
— Уэллер? — позвал Хайд, но никто не откликнулся. Это хорошо. Ушла, видать. Бордель тревожно замер: ни стона, ни скрипа. Что ж, шлюху тоже надо постараться убить тихо. И бескровно. Задушить подушкой, может? Эх, какая трата материала!
Пританцовывая, Хайд зашагал вверх по лестнице. Его будоражила мысль о жертве, которая даже не подозревает, что жить ей осталось всего ничего.
Все в мире подчинено правилу причинно-следственных связей. Без исключения. Ничего не бывает просто так, без предпосылок или без последствий. Когда живешь жизнь, постепенно начинаешь улавливать эти линии, предугадывать события. Люди называют это интуицией. Вернее назвать это опытом, наверное. Когда что-то повторяется много-много раз, маловероятно, что в следующий результат будет другим. Вероятности и все такое. Если запомнить эти связи, то жить станет проще, по крайней мере, нервов и сил будет уходить меньше. Наверное.
Обиднее всего, когда внутренний голос, который ты игнорируешь упрямо и высокомерно, в очередной раз оказывается прав. Голос, который просил подумать ещё или поступить иначе. После, он так мерзко вздыхает где-то в голове и повторяет: «А ведь я предупреждал…». Можно ли и это назвать интуицией? Может быть. Или мы слышим чьё-то предостережение, на которое не обращаем ни малейшего внимания. Ангелы? Вряд ли… Ведь тогда встает вопрос, кто посылает подобного советчика в их головы? Азирафаэль бы хотел это узнать. Посмотреть в глаза. И сказать все, что об этом думает. И ударить. Легонечко.
А ведь он так и знал.
Кинотеатр горел ярким горячим пламенем. Дым столбом поднимался в небеса, образуя грязные серые облака. Во все стороны летели искры и обломки афиш. Люди с криком бежали мимо, закрываясь от них. Ангел только прищурился, глядя вслед. Вдалеке завывали сирены пожарных машин. Азирафаэль посмотрел на небо, невесомо провёл ладонью вверх, и на асфальт упали первые крупные капли дождя. Он становился все сильнее, вступая в бой с пожаром. Огонь шипел раздраженно, но стал менее наглым, забираясь обратно в здание. Ангел вспомнил, что забыл в зрительном зале свой прекрасный чёрный зонт. Совсем новый, с резной деревянной ручкой. Положил под сидение и в спешке совершенно не подумал о нем. Обидно, первый раз ведь взял с собой. Наверное, это ему в наказание за легкомыслие.
Азирафаэль развернулся на каблуках и пошёл вниз по тротуару, огибая людей, бегущих в поисках укрытия. Он поднял высокий воротник и сунул руки в глубокие карманы пальто. Кто ж его дернул предложить так провести вечер? Ведь можно было остаться в магазине и достать самое сладкое красное вино или поехать в квартиру Кроули и до самого утра смотреть чёрно-белые ужастики из его коллекции. Демон бы лениво ходил по кухне, творя поистине удивительное гастрономическое волшебство. А на рассвете можно было бы выйти на балкон и смотреть вдаль, на просыпающееся солнце. Было бы замечательно.
Но нет, Азирафаэлю захотелось сменить обстановку. Сменил, несомненно. И обстановку, и зонт, и интерьер кинотеатра. Главное, чтобы не сменил любовника. Это было бы накладно. Ещё шесть тысяч лет ухаживать за кем-то у него не хватит терпения и выдержки. Следы Бентли, которые он высматривал на мокрой дороге, чуть подсвечивались, словно на солнце. Машина явно петляла туда-сюда, стараясь обогнать медленно ползущие автомобили. Какой нетерпеливый демон все-таки ему достался.
А ведь они даже половину фильма не посмотрели. Только-только дошли до основного сюжета. Азирафаэль искренне считал, что фильм о животных понравится Кроули. Учитывая его любовь к второсортным мультикам… Поэтому он и повёл любовника на тот, что больше всего ему понравился. Он долго разрывался между двумя вариантами, но все-таки остановился на этом. Как-то последнее время он довольно часто ошибается. Старость, наверное… И устал, конечно. За шесть тысяч лет беготни на работе, скрывая от начальства свою заинтересованность во «враге». Он не железный, ладно? Стресс и все такое.
Конечно, следы привели его к собственному магазину. Бентли стояла, криво припаркованная на противоположной стороне улицы. К утру на лобовом стекле снова будет красоваться штраф. Кроули прилепит его на стену в ванной комнате, где висят уже десятки, если не сотни подобных бумажек. Беспечное истребление запасов древесины на планете. Хоть бы перерабатывать начал что ли, если не складываются отношения с растениями. Если подумать, то с саженцами деревьев демон ещё не пробовал. Стоит предложить? По крайней мере, окрепшие подопечные если что смогут дать сдачи сильными ветками. Или будут кидаться желудями и каштанами. Азирафаэль представил, как просыпается от брошенной хриплым голосом команды: «Ложись, артобстрел!» и падает на пол прямо в своей прекрасной кремовой пижаме. Не вариант.
Двери послушно отворились, ластясь к ладоням хозяина. В магазине было темно и тихо. Часы на стене глухо отсчитывали секунды. На полу обнаружились влажные следы, которые вели прямо к двери в квартиру. Слава Всевышней, Кроули хотя бы добрался домой. Значит перспектива смены объекта любви в ближайшее время не светит. Хоть что-то радует. Азирафаэль запер двери и стянул промокший плащ. Отряхнул от воды и повесил на высокую вешалку рядом с дверью. Следы провели его по магазину, нырнули в коридор и уходили в сторону спальни. Ангел туда не спешил, он зашёл на кухню и щелкнул выключателем чайника. Мягкий синий свет наполнил погружённую во мрак обстановку. Вода начала мелко бурлить. На полках, которые были над холодильником, он всегда хранил неприкосновенный запас. Только на самый крайний случай.
Демоническая истерика занимала вторую строчку списка чрезвычайных событий.
Он вытащил бисквитные пирожные с вишней и пропитанные коньяком. Это был подарок Анафемы, которая только загадочно бросила: «Однажды тебе это очень пригодится». Вот и оказалась права. Заварив горячий чай с запахом шоколада, он взял чашки и коробку со сладостями и направился в спальню. Шторы были задернуты, на полу валялся пиджак и высокие кожаные сапоги. На постели виднелся большой шевелящийся холм, который возвышался прямо посреди. Одеяло было завёрнуто, подушка валялась рядом. Азирафаэль вздохнул.
— Дорогой мой, как ты? — поставив поднос на тумбу, он обошел кровать и аккуратно присел на самый край рядом с этим спящим вулканом.
В ответ он услышал только бормотание вперемешку с шипением. Ангел вздохнул и расстегнул бабочку.
— Если ты попробуешь соединить эти звуки в слова, то я смогу тебе помочь, — ласково предложил он, взглядом находя мелкую щель в идеальной демонической броне. — Кроули, все хорошо. Ты дома.
Ангел осторожно коснулся краев одеяла и потянул их в стороны. Его взгляду открылись и алые волосы, беспорядочно рассыпанные по чужим плечам, и сжатые в тонкую линию губы, и опухшие края век. Кроули смотрел на него так обвиняющее, что Азирафаэль на мгновение почувствовал, будто лично снял этот фильм, чтобы уничтожить чувства демона. Наверное, это был бы самый изощренный план на Небесах. Ужас какой.
— Прости меня, мой дорогой… — ангел осторожно коснулся ладоней, поражаясь тому, какие они холодные. — Ох, Кроули…
Он принялся мягко растирать длинные пальцы и тонкие запястья. Демон молчал, только смотрел на него настороженно. Вертикальные зрачки, казалось бы, стали ещё уже. Самый кончик носа покраснел, потому что Кроули явно постоянно тёр его.
— Ты говорил, — хрипло обвинил его демон, машинально принюхиваясь к запаху чая. — Что мы идём смотреть детский фильм.
— Так и есть, — виновато кивнул Азирафаэль. — Это новый фильм, который сняли для детей. Раньше это был мультик, и…
— Ещё и мультфильм такой есть?! — отшатнулся демон, пытаясь запеленаться в одеяло обратно. — Зачем мы остановили Апокалипсис?
— Дорогой, — осуждающе усмехнулся Азирафаэль, мягко обнимая его за плечи. — Ты расскажешь мне, что тебя так расстроило?..
Кроули напрягся под его руками, обхватывая себя за плечи, но ангел не дал этого сделать, аккуратно перехватывая руку и переплетая с ним пальцы.
— Кроули, это же я…
— Он упал… — тихо отозвался демон. — Муфаса упал вниз, прямо в несущееся стадо…
— Ох… — Азирафаэль прижался лбом к его виску, закрывая глаза. — Я не подумал, прости меня…
— Когда упал я, — дрожь прошла по его худому телу. — Я пришёл в себя и первое, что услышал от стоящих рядом ангелов…
— «Беги», — хором с Кроули шепнул ангел и прижал его к себе ещё крепче, не в силах поделиться всеми эмоциями, что были в его сердце. — Мне очень жаль.
Они сидели молча. Азирафаэль мягко покачивал его из стороны в сторону, перебирал осторожно алые пряди, касался губами острой скулы, змеиной татуировки. Напряжение постепенно покидало чужое тело, но ангел не мог сказать, что успокоился сам. Ему хотелось спросить, кто из братьев гнал Падшего, пугая своими силами и белыми крыльями. Хотелось узнать имена, найти и… Азирафаэль закрыл глаза, удерживая глубоко внутри человеческого тела этот уничтожающий все на своем пути порыв. Иногда излишняя сила и мощь оборачивались против хозяина. Кроули отвлёкся от собственных переживаний, принюхиваясь:
— Тебе не кажется, что пахнет паленым?
— Это… — бурлящая в нем злость подпалила, кажется, несколько белоснежных перьев. — Это от моей одежды, кинотеатр же горел.
— Жалко, — протянул демон. — Там были удобные диваны.
— Ну, а мне всегда не нравились эти ужасные фиолетовые стены, — улыбнулся краешками губ ангел. — Напоминало глаза Габриэля.
— Фу, — сморщился Кроули. Спустя несколько секунд тишины, он вдруг заинтересованно посмотрел на пирожные. — А что… Симба в итоге пересчитает рёбра дядюшке?
— Что? — растерянно повернулся Азирафаэль, не сразу сообразив о чем идёт речь.
— Ну, если Муфаса был Король, то Симба — потерявший власть принц, — задумчиво наклонил голову демон, протягивая руку за чашкой остывшего чая. — А что его мать? И подружка? Они приняли новую власть? Или собрали восстание?
— Я… — Азирафаэль моргал, не успевая за сыпавшимися вопросами.
— Почти как «Игра престолов»! — Кроули расплылся в довольной улыбке. — Сиди тут, я пойду скачаю из интернета пиратскую версию и посмотрим.
Он коротко поцеловал ангела в щеку и спрыгнул с кровати, убегая на поиски спрятанного в недрах книжных шкафов ноутбука. Азирафаэль проводил его взглядом и помассировал пальцами ноющие виски. От крыльев все ещё воняло гарью, но желание обсудить с братьями методы работы никуда не делось. Дождь за окном только-только обрёл настоящую мощь, обливая город водой. Кроули что-то говорил из зала, ругал, кажется, скорость интернета. Потом вспомнил, кто за это в ответе, и грязно выругался. Азирафаэль отхлебнул холодного чая и пошёл на поиски демона.
И строго настрого запретил себе вести любимого Падшего на ремейк «Русалочки». Тему отсутствия ног поднимать не стоило однозначно.
Пашка с родителями взяли за правило всякий раз, когда совпадали выходные, вместе идти гулять на детскую площадку. Они в воротах надевали яркие колпаки, проходили в тихий уголок, садились на скамейку и разговаривали – о жизни, о работе, о мироустройстве. Пашка всякий раз думал, что уж теперь-то он о мире знает всё! Но наступал очередной совместный выходной, и Пашка убеждался, что его знания о мире настолько мизерны, что ему и жизни не хватит, чтобы всё узнать.
Сначала он впитывал всё подряд, потом у него появились любимые темы и нелюбимые. И он всякий раз удивлялся: его родители могли свободно рассуждать хоть о чём. Как-то он спросил у мамы, почему так? Они где-то это всё изучали? На что мама ответила, что если человек умеет думать, наблюдать, анализировать, сопоставлять, то до много дойдёт сам. Но, к сожалению, современные люди всё больше и больше перекладывают решения, обдумывания, анализ на машины, и вот уже мозг начал терять в объёме. Не нужен становится мозг людям, вот и атрофируется, как рудимент. Папа с мамой не согласился. Он сказал, мама всё утрирует и видит в мрачных тонах. Что всегда, во все времена процент думающих людей был невелик. И этот процент не изменился.
Мама ответила, ухмыльнувшись:
– Да, у айсберга всегда над водой девять процентов его объёма. Но девять процентов от тонны и девять процентов от ста килограммов – это разные девять процентов. Мозг людям нужно развивать, даже ГК это понимает.
Пашка удивился:
– Как так понимает? Разве ГК не борется с людьми?
Мама с папой долго смеялись. Потом папа, вытирая слёзы, сказал:
– Я уж думал, что теория всемирного заговора и мирового правительства канула в Лету. Но, видимо, это особенность человека – искать виноватых. Сначала создали богов, потом масонов и мировое правительство…
– Но ведь ГК тоже создали? – не выдержал Пашка.
– Конечно, – согласился отец. – Но функции у ГК другие – помочь людям выжить как биологическому виду.
– Выжить? Но ГК отправил меня в Катино время, чтобы я убил Катю. И он борется с человеческим фактором…
Отец с мамой ничего не ответили. Через некоторое время мама спросила:
– Ты, заметил, что на площадке мало детей.
– Ну заметил. Но мы же вечером приходим?.. И потом, город большой, площадок много…
– Нет, – мама грустно улыбнулась. – На всех площадках детей мало. И в любое время суток… В городе людей стало совсем немного.
– А куда они делись? – спросил Пашка. – ГК ликвидировал?
– Люди перестали размножаться, сынок, – ответил отец.
А мама тихо добавила:
– Дома в городе наполовину пустые, ты знал об этом?
– А зачем тогда их построили?
– Чтобы обеспечить всех жильём. Людям создали лучшие условия для жизни, и они перестали размножаться.
Сказать, что Пашка был обескуражен, – ничего не сказать. Пашка чувствовал себя дураком, клоуном! К тому же дурацкий колпак давил лоб, а резиночка натирала подбородок.
Пашка машинально стащил колпак и уже осознанно повторил:
– Что же делать?
Мама, нелепо выглядящая в пёстром клоунском колпаке, пожала плечами:
– Вообще или лично тебе? – спросила она.
Она с любовью и обожанием смотрела на сына, а он понимал, что окончательно запутался.
«Думающий мальчик, – Пашка усмехнулся. – Может, и думающий, только толку от этого нет никакого. Я не понимаю, что происходит, я не знаю, кому верить, и я не знаю, что делать. Есть только одно, в чём я уверен, – это мои чувства к Кате, но Катя далеко, точнее, давно».
– Так вообще или тебе лично делать? – повторила вопрос мама.
– Лично мне, – ответил Пашка и добавил: – И вообще.
– Лично тебе жениться и делать детишек. А вообще…
И тут Пашка взорвался:
– А может, ну его, человечество? Может, раз оно позволило сделать с собой такое, то и не надо ему существовать? Какой смысл в существовании людей? Мы ж как паразиты, уничтожаем природу. У нас же диких животных не осталось, все чипизированы. И люди, и животные – все чипизированы. У нас же нет жизни, мы не свободны в своих поступках, мы не свободны в своих решениях, мы теперь даже в мыслях своих не свободны! – Голову Пашки пронзила острая боль. И он, схватившись за голову руками, сквозь слёзы добавил: – Вот видите?!
Мама обняла Пашку и надела ему на голову колпак. Папа сочувственно погладил его по плечу и сказал:
– Что поделаешь, сынок? Жить-то нужно! Пока человек жив, он хоть что-то да может. А когда умрёт, то ничего не будет. Нужно, чтоб у человека была какая-то сверхзадача. Без сверхзадачи человеческое существование лишено смысла. Животные рождаются, дают жизнь новым поколениям, потом функция размножения угасает, и наступает смерть. А мы – мы не умираем, пока у нас есть цель: дождаться внуков и правнуков, написать книгу, изменить мир, вернуться в прошлое… Ничего не заканчивается, пока мы сами этого не захотим.
– Поэтому вы жили отдельно, когда я съехал от вас? – сквозь утихающую боль парировал Пашка.
Боль, хоть и была недолгой, но измотала его, и он сидел теперь подавленный и уставший. И понимал, что плохо ему не столько из-за боли как таковой, сколько из-за того, что он не может свободно даже думать, не то что действовать.
Пашка поднял веточку и начал машинально рисовать дом и цветочки рядом.
– Что это? – спросил папа.
Пашка критически осмотрел свой рисунок и ответил с усмешкой:
– Это моя сверхзадача. Маленький домик, такой, как у Катиных родителей, с огородиком. Не такой, как у нас, а отдельный, где живёт только одна семья. И в этом домике мы с Катей. И у нас много детей. Не один, а трое или четверо. Или даже пятеро. Будем размножаться…
– Хорошая сверхзадача, – сказал папа и улыбнулся.
А мама просто с улыбкой потрепала сына по голове.
– Ну что, идём пить чай с черничным пирогом? – устало спросил Пашка и пошёл к выходу с детской площадки.
И чем дальше уходил от рисунка, тем лучше понимал, что он действительно хочет жить вместе с Катей одной семьёй.
Но жить с Катей – это было невозможно! Она в другом времени, и ГК вряд ли отпустит Пашку туда. Но даже если отпустит, освободиться от влияния ГК невозможно. Индивидуальный чип навсегда останется с Пашкой, и навсегда останется опасность, что Пашка-кибернетический возьмёт под контроль Пашку-живого. А значит, жизнь Кати всегда будет под угрозой.
Ночью Пашке снилась Катя. Вот она оборачивается и улыбается ему, вот, раскрасневшаяся от мороза, счастливо смеётся, вот взбегает по лестнице – ступенек касается только носочками, но всё равно раздаётся стук, и эхо в подъезде разносит этот стук по всем этажам…
Но вот уже это не Катины шаги, а киборги ломают дверь, а за дверью Катя. Она сидит и боится – такая маленькая и беззащитная. Пашка подходит к ней и… Чип берёт верх. В Пашкиной руке оказывается пистолет. Пашка поднимает руку и целится в Катю.
Но ведь это не он! Это чип! Это он хочет обнулить Катю! Но Пашка не может ему этого позволить! Пашка в принципе не может позволить, чтобы чип кого-то обнулил. Он скорее обнулит сам чип.
Пашка разрывает себе кожу на затылке и пытается выдернуть чип.
Голова пылает от боли.
Пашка выныривает…
В дверь всё ещё стучат. Пашка выходит в коридор, там уже стоят заспанные и удивлённые папа с мамой.
Папа протягивает руку открыть дверь. У Пашки ноет под сердцем. Он хочет спрятаться, сбежать, но куда можно сбежать и куда спрятаться в Неосибе, когда у тебя в голове чип, который не просто определяет твоё местоположение, но и транслирует это в сеть.
И тем не менее Пашка пятится и возвращается в свою комнату, прикрывает дверь и смотрит в щёлочку.
Отец открывает дверь. На пороге стоят киборги. Четверо входят в квартиру. Один останавливается рядом с мамой, второй – рядом с папой, а двое идут…
В памяти Пашки всплывает Катина квартира и киборги, выбивающие дверь. Пашку захлёстывает волна страха, он кидается к окну, открывает его и вскакивает на подоконник. В лицо ему ударяет холодный воздух. Всякий раз поднимаясь на лифте, Пашка не задумывался, на каком этаже живёт. Десятый и десятый… Но, когда выглядывает в распахнутое окно, понимает, что десятый этаж – это высоко.
Под окном идёт карниз, на нём нанесена белая трекинговая полоса. Пашка с колотящимся сердцем ступает на карниз и, цепляясь за едва видимые выступы и неровности, прижавшись к стене, спешит прочь от окна. Он понимает всю безумность и бессмысленность своего поступка, но страх гонит его…
Пашка уже далеко, когда из окна выглядывает киборг. Пашка понимает, что через несколько минут киборг свяжется с ГК, ГК отдаст команду чипу, и его, Пашку, пронзит головная боль, поэтому он отпускает руки и шагает с карниза в пустоту – соскальзывает со стены. О том, что он может разбиться, Пашка не думает. Он вообще ни о чём не думает, он просто действует.
Пока летит вниз, цепляется руками и ногами за стену, чтобы затормозить падение. Когда встречается с асфальтом, ушибается больно, но ничего не ломает. Приземлившись, он откатывается, гася движение.
Покачиваясь, встаёт и как в тумане спешит прочь. В голове по-прежнему нет мыслей. Только страх.
Боль догоняет за поворотом, но Пашка, будучи не в силах остановиться, переставляет ноги, продолжая двигаться.
Он громко стонет, чтобы забить боль, отвлечься. Прохожие реагируют на него по-разному: роботы и андроиды просто проходят мимо, а люди оборачиваются, смотрят сочувственно и… идут дальше.
Но Пашка понимает, что это до определённого времени. Стоит ГК дать команду, и все роботы, андроиды и киборги, да и люди тоже обернутся против него, и тогда у него не останется шансов спастись и спасти Катю. Нужно что-то делать, пока ещё такая возможность существует.
В какой-то момент Пашка понимает, что должен прийти в свою прежнюю квартиру и переодеться в одежду, в которой был в Катином времени, – в этой одежде он станет невидимкой для роботов и андроидов. В ней он сможет что-то предпринять. Только бы она всё ещё была там.
Ещё нужно найти Сопротивление или хотя бы Павлика Морозова. У Сопротивления наверняка есть возможность переправить его, Пашку, к Кате. И ещё у них есть экранирующий колпак, чтобы ГК не читал мысли. Как же это здорово, когда никто не читает твои мысли и когда от мыслей не болит голова.
Боль становится всё сильнее, и Пашка стонет всё сильнее. В глазах у него темно, тошнота подкатывает к горлу, любое движение отдаётся обжигающей, невыносимой болью.
Но Пашка не может не двигаться. Он должен идти, чтобы остаться живым и спасти Катю. И тогда они будут жить в отдельном домике, у них будет много детишек. Около дома будут расти цветы. Катя будет печь черничный пирог и…
Огонь полыхает в голове, выжигая мозг. Пашка стонет совсем громко. Он уже готов расстаться с головой, чтобы выжить, чтобы освободиться от боли, и тут чувствует, как кто-то хватает его за плечо и выдёргивает… обратно в комнату…
Пашка разлепил воспалённые глаза. Рядом с кроватью стояли папа и мама. Папа ласково тряс Пашку за плечо и повторял:
– Сынок, сынок, проснись!
Пашка с недоумением уставился на родителей. Они казались ему не родителями, а кем-то чужим. Единственное, что смущало, до сих пор люди проходили мимо, а папа и мама не проходили, они стояли рядом с кроватью и смотрели на него. Пашка решил, что если закрыть глаза, то они тоже пройдут мимо, – он хотел сейчас только, чтоб его оставили в покое, потому что в голове действительно полыхало.
Вскоре сработал зуммер входной двери – кто-то пришёл.
Пашка понял, что это киборги, и попытался подняться, потянулся к окну, чтобы выпрыгнуть и бежать от них подальше, но папа удержал его за плечо. Пашка хотел возмутиться или хотя бы объяснить, но сил не было.
Потом папа отошёл в сторону, и Пашка увидел робота медицинской службы.
Пашка посмотрел на маму, она плакала и прижимала руки к груди, а робот в это время подключал к Пашке датчики давления, температуры, брал на анализ кровь, устанавливал контакт с чипом.
Установить контакт с чипом получилось не сразу. Робот медицинской службы был старого поколения. Но он тут же связался с ГК и сделал апгрейд программного обеспечения, достаточный для того, чтобы считать медицинские показатели. Несколько минут спустя диагноз был готов: Пашкин биологический мозг отторгает чип.
Чтобы спасти Пашку, нужно было срочно отправить его в лабораторию Time IT Incorporated, о чём робот и сообщил.
Пашка попробовал сказать родителям, что в лабораторию нельзя, но никто его не слушал, робот поставил сильное обезболивающее, и Пашка провалился в небытие.
***
Иван попросил Катю дать ему на время тот кусочек пластмассы, на котором записан вирус для борьбы с ГК. Пообещал, что будет обращаться с ним аккуратно, сказал, что у него есть знакомый программист и его очень заинтересовал код, которым написан вирус.
Катя согласилась дать свою реликвию, но поставила условие, что она поедет с ним и они вместе подумают, может, можно как-то помочь Пашке.
Уже в тот же вечер Катя и Иван с Ириной сидели на квартире у высокого худощавого парня с острыми коленками и длинными тонкими музыкальными пальцами. У него была короткая стрижка и приятная улыбка. Представился он Кате Сергеем.
– Ну и где он? – спросил Сергей.
– Кто? – не поняла Катя.
– Ваш вирус.
Катя достала из кармана кусочек пластика и протянула другу Ивана. Ей было жаль отдавать в чужие руки свою реликвию. Сергей это почувствовал и сказал:
– Я аккуратненько, только одним глазком.
Катя с волнением следила, как Сергей крутит пластмассу в руках, и испуганно ахнула, когда он разломил её пополам, подскочила и протянула руку забрать хотя бы то, что осталось…
Сергей с удивлением глянул на Катю – на её реакцию и, показав ей ребро одной половинки, сказал:
– Это же флешка. Понимаю, что она не такая, к каким мы привыкли, но всё-таки… Ничего страшного. – Он с лёгким щелчком соединил половинки. – Видишь?
Катя кивнула и немного успокоилась. А потом задумчиво сказала:
– Я должна была отдать пластинку Пашке, чтобы его чип считал вирус. Интересно, куда бы Пашка вставлял эту флешку? У него же нет разъёма…
Сергей пожал плечами, покрутил пластинку в руках и ответил:
– Может, какой-то альтернативный способ… сканирование или ещё что-то…
Потом снова разломил пластинку и покрутил в руках половинку с контактами. Взял лежащий рядом ноутбук и воткнул флешку в гнездо. Она нормально вошла в USB-порт, и ноутбук опознал её.
– А можно?.. – спросила Катя и смущённо замолчала.
– Что? – спросил Сергей, набирая на ноутбуке команду.
– А можно сделать так, чтобы вирус сработал в будущем в определённый день?
– Можно, – ответил Сергей. – Можно даже сделать так, чтобы его не нашли до того момента, как он активируется.
– Сделаете?
– Почему нет? – отстранённо ответил Сергей. Он уже погрузился в изучение кода и, казалось, забыл о присутствующих.
Ирина что-то сказала на ушко Ивану, и он поднялся.
– Ну что, я вижу, тут надолго, мы пойдём, наверное, а после забежим, как ты разберёшься.
Из-за ноутбука выглянуло совершенно счастливое лицо. Сергей рассеянно посмотрел на гостей и, задержав взгляд на Кате, сказал:
– Да-да, конечно! Минуточку подождите! Я сейчас скопирую код и заберёте флешку.
Катя облегчённо вздохнула. И так Пашкину одежду, которую она отдала на экспертизу, ей не вернули. У учёных, которые забрали куртку, комбинезон и ботинки на исследования, глаза горели так же, как сейчас у Сергея. Терять ещё одну частичку, связывающую её с Пашкой, Катя не хотела.
Спустя десять минут, которые Ирина вздыхала, а Иван гладил её по руке и уговаривал потерпеть, Сергей протянул Кате «кусочек пластмассы из будущего».
Когда обувались в прихожей, Ирина вдруг застонала и осела, вцепившись в руку Ивана. Сергей с Катей растерялись, а Иван сначала испугался, а потом спросил:
– Началось?
Ирина коротко кивнула.
Иван в первый момент разулыбался, но потом состояние счастья сменилось тревогой, и он принялся дрожащими руками помогать жене обуваться и одеваться, а потом повёл её вниз, к машине, чтобы отвезти в роддом. Катя, конечно же, поехала с ними.
Когда Иван с Катей вышли из больницы, Катя увидела, что брата потряхивает.
– Ты как поедешь? – спросила она.
– Ничего, доеду… Катюха! Я вот-вот стану папой! А ты – тётей! – Иван сгрёб Катю в охапку, поднял её и прокружил.
Катя засмеялась.
– Ты сумасшедший! – сказала она и предложила: – Давай немного просто посидим в машине. Или давай машину оставим и поедем на трамвае? А заберёшь завтра.
– Да нет, я нормальный, – сказал Иван и подпрыгнул как мальчишка.
Вести и из роддома, и от Сергея получили на следующий день почти одновременно. Ирина родила сына. Сергей отправил «посылку в будущее».
***
Когда Пашка очнулся, он лежал на животе на платформе в большом светлом помещении. Платформа стояла рядом с операционным столом, вокруг суетились роботы медицинской службы – готовили стол. Дело в том, что операционные столы для работы с индивидуальными чипами были рассчитаны для младенцев. Апгрейд Пашке проводили в другом месте – то была скорее лаборатория, а не операционная. А тут именно операционная.
Пашка попытался встать, но тут же почувствовал лёгкое давление на плечи:
– Лежите, лежите! – сказал мягкий бархатный голос – человеческий!
Пашка повернул голову и увидел двоих людей в белоснежных комбинезонах, в масках и в перчатках. Один – высокий и худой – стоял у пульта установки с большим количеством манипуляторов и экраном. Второй рядом с Пашкой – на столике перед ним были разложены различные ампулы и флаконы. Он был в очках.
– Не беспокойтесь, – снова произнёс голос, и Пашка понял, что он принадлежит очкарику.
Пашка прислушался к головной боли. Её почти не было, только в ушах шумело. Он попробовал пошевелить рукой и понял, что рука не слушается. Да и всё тело не слушается. Кроме головы.
Пашка испугался, что его парализовало. Но очкарик успокоил:
– Это наркоз. Пока ещё вы можете вертеть головой, но через три минуты и она перестанет двигаться. К тому времени подготовят операционный стол. Сколько уже? – спросил он у напарника.
– Семьдесят пять процентов – ответил тот.
– Да… Через три минуты мы приступим к операции, – сказал очкарик Пашке.
– Какой операции? – прошептал Пашка.
– Удалим чип, – ответил очкарик немного легкомысленно.
Совсем чуть-чуть легкомысленно, но Пашка почувствовал что-то страшное. Несмотря на то что он мечтал думать свободно, без контроля чипа, мысль о том, что индивидуальный чип сейчас вынут из головы, Пашку напугала – он не знал, как жить без чипа.
Пашка вдруг вспомнил Сопротивление и то, как они хотели этот чип, как Пашка переживал, что им не столь важно, выживет ли он или умрёт, как важно заполучить новейшую разработку Time IT Incorporated. А потом пришли киборги, и он увёл их от Кати.
Пашке до безумия захотелось увидеть Катю. Сейчас! Немедленно! Мысленно он готов был раскидать всех киборгов, что встанут у него на пути, но физически не мог пошевелить и пальцем.
Высокий человек, который стоял рядом с установкой, потрогал рычажки. Манипуляторы зашевелились, их движения были мягкими и точными.
Пашка вспомнил свой сон, там тоже была установка с манипуляторами, и она медицинской циркулярной пилой разрушила оболочку Пашки Большого. Здесь внешне была такая же пила, но поменьше размером и не так сильно жужжала.
Очкарик подошёл к Пашке и аккуратно повернул его голову лицам вниз. Лицо очень удобно легло в отверстие с мягкими краями.
Пашка хотел видеть, что происходит, но понял, что мышцы головы теперь ему неподвластны тоже. Но он пока ещё всё видел и слышал.
– Вот сейчас вскроем черепную коробку, – сказал очкарик. – И подключим чип напрямую к ГК, проведём диагностику и узнаем, почему ваш чип отторгается. Да вы не волнуйтесь, медицинские роботы тоже напрямую к ГК будут подсоединены! Вы у нас случай уникальный!
Пашка мысленно усмехнулся: вот он – шанс! Если бы у Пашки был вирус, то сейчас самое лучшее время нанести удар по ГК! Пашку подключат к ГК напрямую, в обход всех защит! Эх, Сопротивление! Такой шанс проморгали!
Но тут Пашку окатило ледяной волной догадки – а что если вирус уже в чипе? Вдруг как-то смогли передать, а он и не знал об этом!.. И сейчас Пашку подключат к ГК, и ГК тоже заразится вирусом. А вслед за ним и медицинские роботы… А он, Пашка, со вскрытой черепной коробкой! И некому будет закончить операцию. Люди-то тоже с чипами, и их чипы тоже откажут…
Пашка хотел закричать, чтобы остановились, что не надо сейчас делать такую операцию, но говорить он теперь уже тоже не мог.
Пол мягко качнулся и сдвинулся в сторону, и Пашка понял, что его покатили к операционному столу, слегка приподняли, перенесли над рамой и опустили на стол. Положили не очень удобно, но…
Звуки замедлились и затихли. Пашка понял, что он теперь и не слышит.
«А может, оно и лучше, что я ничего не слышу и не чувствую? Не так страшно умирать…» – подумал Пашка.
Как только Кроули ступил в эту церковь, Азирафель понял, что добром это не кончится.
Поднявшийся ангел провёл большую часть утра, уставившись в потолок своей спальни, где он заснул, свернувшись калачиком, полностью одетый, поверх покрывала. Когда он, наконец, резко поднялся, то лишь затем, чтобы спуститься вниз и направиться в деревню, не позаботившись о том, чтобы позавтракать или хотя бы расправить помятый пиджак.
Похоже, на улице было настоящее пекло, если по побуревшим листьям и мареву жары можно было о чём-то судить. Кроули наверняка было невыносимо жарко в его чёрном костюме, но он даже не снял пиджака. Вместо этого демон шёл прямо к месту назначения и ни разу не оступился.
Когда Азирафель понял, что местом назначения было не что иное, как деревенское кладбище, ему пришлось встать и несколько раз пройтись туда-сюда по коттеджу, чтобы выпустить внезапный излишек нервной энергии. Он снова взял зеркало и в тревоге опустил взгляд на Кроули, который шел по траве среди надгробий, направляясь к новым могилам.
Он собирался навестить Азирафеля.
В течение долгой минуты Азирафель в волнении стоял посреди коттеджа, держа в одной руке зеркало, а другой потирая щеку. Кроули собирался навестить его.
«Я должен встретиться с ним там».
Мысль была нелепой, Азирафель знал это, но она не давала ему покоя. Он должен встретиться с Кроули там. Он должен встретиться с ним на полпути. Это было меньшее, что он мог сделать.
Приняв решение, Азирафель быстро пошёл к двери коттеджа, взяв зеркало с собой.
Его встретил яркий солнечный свет и благоуханный воздух идеального летнего дня. Азирафель сделал глубокий вдох и вышел из коттеджа, захлопнув за собой дверь. Его взгляд автоматически упал на клумбы по обеим сторонам двери, заселённые множеством пестрых тюльпанов.
Потом взгляд ангела переместился на определённый клочок травы неподалёку. В нем не было ничего, что как-то отличало бы его от остальной лужайки, но Азирафель не мог заставить себя оторвать взгляд. Он помнил ощущение, с которым листья лилий касались его щеки, когда он с тяжестью в груди глядел неотрывно в кристально ясное небо. Но в то же время возник и образ Кроули, который обнимал его. В этом ускользающем воспоминании Азирафель смотрел на них обоих с какой-то удобной точки зрения вне своего тела, глядя на Кроули, прячущего лицо в изгибе шеи Азирафеля и прижимающего его как можно ближе к себе. Азирафель моргнул, смотря на лужайку, и вторичное воспоминание медленно растаяло, исчезнув из его мыслей.
Мгновение спустя Азирафель оправился и пошёл дальше по дороге, поглядывая на ходу в зеркало.
Кроули добрался до его могилы. Он стоял в метре или около того, глядя на незатейливое надгробие и прямоугольный клочок свежевскопанной земли.
Азирафель замедлил шаги, дойдя лишь до конца их подъездной дороги. Некоторое время он просто в ужасе смотрел в зеркало, впившись взглядом в этот прямоугольник. Это был он, похороненный под шестью футами земли. Кроули стоял рядом с непроницаемым лицом.
Азирафель сглотнул. Он должен был встретиться с Кроули на полпути.
Бывший ангел заставил себя зашагать вдоль Сомерсет-Лейн, направляясь в сторону самой деревни, за которой находились маленькая приходская церковь и кладбище.
Азирафель перешёл на бег, достаточно быстрый, чтобы покрыть большое расстояние в короткий срок, но не настолько, чтобы устать раньше, чем доберётся до места.
По пути он поймал себя на том, что переводит взгляд с зеркала в руке на окружающую его местность и обратно. В зеркале Кроули не шевелился и, казалось, не планировал этого делать ещё долгое время, он просто неподвижно стоял у могилы. Мидфартинг же, напротив, представлял новые картины каждый раз, когда Азирафель поднимал голову.
В целом, деревня выглядела именно так, как он ее запомнил. Дома были все такими же опрятными и благопристойными, а магазины и офисы выстроились вдоль главной улицы, как и всегда. Азирафель заметил, что, помимо своей воли, замедлил шаг, проходя по Мидфартингу своих воспоминаний. Небеса действительно знали своё дело.
Приятное тепло солнца на его плечах, по крайней мере, казалось настоящим, и легкий ветерок, проносившийся мимо каждые метров десять, тоже. Пока он шёл, его глаза скользили вдоль знакомых машин и живых изгородей, и он встретил даже нескольких деревенских жителей, которых знал в лицо, но не по имени. И когда он проходил мимо перекрестка с узкой короткой дорожкой, которая привела бы его к банку Уолтера Джеймисона, где Кроули проработал больше десяти лет, Азирафель задумался отрешенно, не заглянуть ли ему в кафе поговорить с Харпером. Или с Бертом в пабе, раз уж на то пошло.
Азирафель попытался сразу прогнать эту мысль: ему нельзя было позволять себе забывать, что на самом деле это не Мидфартинг, несмотря на то, каким осязаемым он был на вид и на ощупь.
Ему резко вспомнилось, каким реальным показался ему Кроули в книжном магазине.
Азирафель снова перевел взгляд на зеркало в своих руках и ускорил шаг. Кроули, стоявший на кладбище, был реален, Азирафель заставил себя об этом вспомнить. Единственное, что было реально в этой воображаемой деревне – это то, что он видел в зеркале. Больше ничего не имело значения.
Азирафель продолжал твердить себе это, идя вдоль деревни, и, наконец, оказался на пологом холме, и стал взбираться по нему к приходской церкви. Гравий хрустел под подошвами его туфель, и где-то пела птица. В зеркале Кроули так и не пошевелился.
Кладбище, раскинувшееся перед ним, выглядело так же как то, что было в зеркале, и Азирафель пошёл по стопам Кроули обходя одно надгробие за другим. Он увидел только две могилы, на которых лежали букеты цветов.
Потом Азирафель сверил пейзаж на заднем плане в зеркале с тем, что он видел перед собой, и, посмотрев мимо рамки, увидел… аккуратную тёмную полоску земли. Шаги Азирафеля стали неуверенными, но он продолжал двигаться вперёд. Он позволил себе опустить зеркало, когда остановился у края полоски, прямо рядом с тем местом, где Кроули стоял на Земле. Поверхность надгробия здесь была гладкой и незапятнанной, но отсутствие дат и имени Азирафеля было единственным отличием.
Долгое время Азирафель просто стоял там и удивленно смотрел вниз на могильный камень. К его воображаемому Мидфартингу даже прилагалась его собственная могила. Где-то здесь крылась ирония, Азирафель был в этом уверен, но он не мог ее найти. Вместо этого он снова перевёл взгляд на Кроули в зеркале. Тот выглядел так, будто был готов заплакать, но в остальном оставался неподвижен.
– Я здесь, мой дорогой, – сказал Азирафель, и произнесённые слова показались совершенно не к месту. – Я прямо тут, рядом с тобой. Я… Я встретил тебя на полпути.
Кроули не ответил, и по здравом размышлении Азирафель понял, что его слова все равно были бессмысленны. Он не встретился с Кроули на полпути, так же как и Кроули не встретился с ним: они были так же далеки друг от друга, как и вчера. Азирафель все ещё был заперт на Небесах, а Кроули все ещё был привязан к Земле, пусть даже узами, которые создал сам.
Азирафель подавил ком в горле. Ему хотелось сказать что-нибудь ещё, поговорить с Кроули и притвориться, что его друг его слышит, но он сомневался, что сможет сказать что-то, от чего ему не станет только хуже потом.
Так что вместо этого он просто стоял там, около своей собственной воображаемой могилы с гладким надгробным камнем, и оставался рядом с Кроули, пока тот горевал.
Кроули не отходил от края могилы часами, ни разу не пошевелился, чтобы размяться, пройтись вокруг или даже подойти ближе к надгробию. Он лишь стоял на одном месте, с искаженным от горя лицом, и смотрел вниз на могилу Азирафеля.
Спустя некоторое время Азирафель со стыдом осознал, что он порядком проголодался. Он сердито отмахнулся от этого чувства: он не имел права есть, не имел права наслаждаться удовольствиями жизни, да и вообще оставлять Кроули.
Он не поступит так с ним. Только не снова.
Зеркало в его руках становилось тяжелым, но Азирафель отказывался опустить его или положить на что-нибудь даже на время.
Было уже далеко за полдень, когда Кроули, наконец, тяжело вздохнул – чуть глубже обычного. Азирафель сначала не заметил, но, когда Кроули тронулся с места, быстро удаляясь от могилы, он заторопился следом.
Было немного странно смотреть, как Кроули прокладывал путь между могил в сторону церкви, в то время как Азирафель шёл с ним в ногу по своему воображаемому кладбищу, стараясь не оступиться. Но в итоге, он добрался до места.
За восемнадцать лет жизни в Мидфартинге Азирафель ни разу не ступил на порог маленькой приходской церкви.
Само по себе это было не так уж и странно – в свете его тогда ещё недавнего Падения у Азирафеля было мало желания искать мудрости своего Отца. Странно было то, что Кроули, который – насколько Азирафель знал – тоже никогда там не бывал, в данный момент открывал дверь и входил в церковь, как к себе домой.
Азирафель помедлил у двери церкви на своих небесах, глядя вниз в зеркало на то, как Кроули входит внутрь. Внутри церковь была относительно просто украшена, как и положено всем протестантским церквям, хотя в апсиде за алтарем помещалась серия чудесных витражных окон.
Кроули прошёл по центральному проходу и после коротких раздумий сел на одну из скамеек в передних рядах.
Азирафель оторвался от зеркала ровно настолько, чтобы подергать за ручку двери церкви перед собой. Она была не заперта, и Азирафель проскользнул внутрь, надеясь, что его воображаемого отца Гилберта нет внутри, и он не доставит хлопот. Он не знал, что будет делать, если надоедливый священник объявится и попросит его уйти: Азирафель был намерен следовать за Кроули, куда бы тот ни пошёл.
Свет, окрашенный в пастельные цвета, струился из верхних окон, наполняя пространство ощущением умиротворенности и божественного присутствия. Или, по крайней мере, иллюзией божественного присутствия.
Азирафель медленно побрел по проходу и опустился на деревянную скамью прямо позади того места, где сидел Кроули. В зеркале Поднявшийся ангел разглядывал витражи. Азирафель провёл пальцем по краешку рамки.
Некоторое время спустя Кроули опустил голову и, к величайшему изумлению Азирафеля, сложил руки. Неужели Кроули собирался молиться? После того как он шесть тысяч лет пробыл демоном, изгнанным и лишенным божьей милости и света, Кроули пришёл в церковь и начал молиться? Изменило ли Кроули то, что он Поднялся, или просто до такого довела его смерть Азирафеля?
Азирафель сглотнул и поднял глаза от зеркала, давая Кроули немного уединения. Он посмотрел на ближнюю сторону нефа, разглядывая пылинки, кружащиеся в воздухе, окрашенном в потрясающие оттенки витражным стеклом. Это было поистине прекрасно.
И, возможно, это было божественно, в том смысле, в котором та же самая церковь на Земле божественной не была. Эта церковь сама находилась на Небесах, и Азирафель, по крайней мере, знал, что Отец, в итоге, не совсем предал их.
Азраил была права, в конце концов: у одного Бога была власть решать, куда отправится бессмертная душа Азирафеля, и Он выбрал рай, а не ад или небытие. Азирафель, что невероятно, все ещё был вполне невредим, и в каком-то смысле Кроули – тоже, хотя Поднявшийся ангел этого пока и не знал. Может, это чего-то да стоило.
В зеркале показалось смутное движение, и Азирафель, опустив глаза, увидел, что Кроули встал и его глаза сверкают. Бывший демон вышел в центральный проход, и его губы шевелились.
Кроули яростно кричал что-то, гнев и горе были ясно видны на его лице, но Азирафель никогда не умел читать по губам, а зеркало, как всегда, молчало. Кроули, однако же, обращался к алтарю, и сердце в груди Азирафеля сжалось, когда он понял, на кого Кроули, должно быть, кричал. На кого он только и мог кричать.
По зеркалу прошла лёгкая рябь, и внезапно прекрасные белые крылья Кроули развернулись у него за спиной. Теперь Кроули кричал что-то другое, сжимая опущенные вдоль тела руки в кулаки. Его глаза покраснели.
Лицо Кроули исказилось: оскалившись, он приблизился на несколько шагов к алтарю, яростно жестикулируя в его сторону. Его перья трепетали. Он был в бешенстве, и даже несмотря на то, что Азирафеля отделял от него слой стекла, само расстояние, план и все стражи и защитники Небес, он ощущал гнев Кроули так явственно, как если бы стоял рядом с ним.
Кроули сделал вдох и слегка обернулся, прежде чем разразился новой тирадой. Азирафель попытался сосредоточиться на его губах, надеясь ухватить одну-две фразы, но Кроули говорил слишком быстро.
Читать жесты демона было проще: какое-то обозначение ширины, кто-то, кого не было здесь, Бог, мы.
Кроули сделал еще один глубокий вдох и ткнул пальцем в сторону стены церкви. Его глаза покраснели еще сильнее, плечи тряслись, и Азирафель резко осознал, что Кроули говорит о нем, показывая на его могилу. Рот Кроули выдал еще одну реплику, но она показалась неуверенной. Он постоянно прерывался, тяжело дышал и, наконец, сделал полшага вперёд и решительно указал на самого себя обеими руками: «меня». И в этот раз Азирафель уловил последнюю фразу, слетевшую с губ Кроули: «Чего ты хочешь от меня?»
Азирафель инстинктивно попытался протянуть руку через зеркало, но его пальцы вновь коснулись лишь стекла.
– Мой дорогой, – сказал он со слабым укором, и голос прозвучал очень громко в пустой церкви.
Кроули вздрогнул, по-видимому, подавив всхлип, и на мгновение Азирафель подумал, что его гнев иссяк – он надеялся, что иссяк.
Его восхитительные белые крылья слегка расслабились, и из-за этого кончик правого крыла задел одну из скамеек. В мгновение ока Кроули развернулся, схватил ведущий край своего крыла и потянул его на себя.
Рот Азирафеля приоткрылся от изумления, а потом он почувствовал, как его сердце перестало биться, когда Кроули с силой дернул раз, другой – и вырвал три прекрасных белых пера с корнем.
Азирафель вскрикнул, и Кроули тоже закричал – рот Поднявшегося ангела приоткрылся, и по щекам потекли слёзы. Его крыло дрожало, капли ярко-алой крови покатились по оставшимся перьям, но Кроули лишь сжал в кулаке те три, что он вырвал, и бросил их на пол церкви перед собой.
– Кроули! – проговорил Азирафель со смесью шока и ужаса, когда Кроули яростно посмотрел на алтарь, дрожа от гнева.
Поднявшийся ангел произнёс что-то, решительно указав на перья, а затем махнув рукой в сторону.
А потом Кроули снова потянулся к своему крылу и обхватил рукой другую пару перьев.
– Нет, – быстро и громко воскликнул Азирафель, как будто его слова могли как-то повлиять на ужас, разворачивающийся перед ним. – Нет-нет, Кроули, не смей…
Кроули вырвал перья.
Азирафель с удвоенной силой вцепился а рамку зеркала. В его воображении разворачивалась сцена – сцена, в которой Кроули безжалостно вырывал все до единого прекрасные перья в каком-то протесте против Бога, пока его крылья не остались голыми, изуродованными и окровавленными, и все это время Азирафель мог лишь смотреть, бесполезный и отрезанный от него.
«Но я же здесь, – подумал Азирафель горестно. – Я на Небесах, Кроули; Он не оставил тебя, не оставил нас – не совсем. И тебе понадобятся эти крылья, понадобятся, чтобы улететь на Небеса, о, Кроули, перестань, пожалуйста…»
Было видно, что Кроули сильно трясло, его правое крыло было испачкано кровью, и он, дрожа, переменил позу и потянулся за другим крылом. Его пальцы обхватили одно из оставшихся маховых, и на этот раз картины, представшие перед мысленным взором Азирафеля, показали ему заброшенный арсенал на Небесах, когда Самкиэль отошёл в сторону, и Азирафель, наконец, увидел Кроули. Прекрасные, угольно-чёрные крылья демона были распластаны во всю ширину и зверски прибиты к стене позади него, а каждое второе маховое было вырвано. Обломанные корни толстых перьев все ещё местами виднелись на костях, и, когда Азирафель дотронулся до крыла Кроули, по телу демона прошла жестокая дрожь, его крыло слабо согнулось и свежая кровь, пузырясь, хлынула вниз по темным пятнам и запекшимся областям…
В зеркале Кроули упал на колени, пальцы вместо махового слабо обхватили одно из кроющих. Его очень сильно трясло, слезы струйками текли по щекам, когда он потянул за перо.
Щеки Азирафеля тоже были мокрыми, и он не заметил, когда это случилось, лишь железной хваткой сжимал зеркало.
Кроули зажмурился и выдернул перо под немыслимым углом. Азирафель буквально наблюдал, как судорога прошла по телу Поднявшегося ангела, когда он бросил перо на пол к остальным и потянулся за новым.
– Пожалуйста, Кроули, перестань, – хрипло прошептал Азирафель зеркалу. – Ты ранишь себя, просто… пожалуйста… – его голос замер в горле.
Пальцы Кроули схватили новую жертву, и Азирафель больше не мог смотреть. Он отвернулся, нечаянно взглянув на то же самое место в своей воображаемой церкви, где Кроули по собственной воле повторял то, что сделали с ним однажды на Небесах.
Азирафель сморгнул слезы и снова посмотрел в зеркало. Кроули ещё не выдернул перо и вместо этого со скорбью на лице нервно проводил пальцем по всей его сияющей длине. Наконец, Кроули убрал руку от крыла и, потянувшись к горсти разбросанных перьев перед собой, схватил верхнее.
Кроули закрыл глаза и сказал что-то. Теперь он казался притихшим, всё желание бороться покинуло его, и Азирафель видел, как прерывисто он дышит после каждой пары фраз. Азирафель разобрал несколько слов: «Пожалуйста… мне они не нужны».
Кроули опустил голову и долгое время просто сидел неподвижно и дрожал, и кровь струилась по его истерзанным крыльям. Пальцы Азирафеля невесомо коснулись изображения Кроули в зеркале, и сердце у него в груди сжалось. Он вспомнил слова Азраил: «Не тебе и не мне подвергать сомнению непостижимую волю нашего Отца», – и задумался, не было ли более уместно сказать их Кроули.
В зеркале Кроули сделал глубокий вдох и с трудом поднялся на ноги. Его крылья слегка расправились, и Азирафель испытал облегчение, когда Кроули убрал магией кровь со своих перьев и спрятал их.
Кроули сказал что-то ещё алтарю, довольно резко, а потом развернулся и пошёл по проходу. Он толкнул дверь и вышел на свет.
Азирафель на мгновение опустил зеркало и, поглядев вверх на витражные окна своей воображаемой церкви, глубоко вздохнул. Разноцветный свет все ещё наполнял пространство той божественной аурой, и мирная атмосфера резко контрастировала с событиями, которые только что здесь произошли. Это казалось безнадежным, но Азирафель произнёс свою собственную короткую молитву, просто на всякий случай.
– Пожалуйста… присмотри за ним. Если ты заботишься обо мне настолько, что послал меня сюда и Поднял его… пожалуйста. Ему… ему нужен…
«Ему нужен я», – беззвучно закончил Азирафель. Он сглотнул и опустил глаза на зеркало на коленях. Кроули снова стоял у его могилы, с горстью белых перьев в ослабевшей руке, и было очень похоже, что ему хотелось лечь в землю вместе с Азирафелем.
Азирафель ещё раз сглотнул и опять посмотрел наверх, на алтарь и сияющие витражные окна. Он собрал каждую крупицу веры, которая у него ещё оставалась, каждую частичку уверенности в божественном, которой когда-то обладал, будучи лишенным сомнений ангелом на заре мира.
– Ему нужен кто-нибудь. Кто… кто заботился бы о нем. Если Ты вообще ещё остался Богом любви, которым когда-то был…
«Пошли его ко мне, – хотелось сказать Азирафелю. – Дай ему знать, что я здесь».
Вместо этого он сказал:
– Сделай так… чтобы он не был один. Не дай ему… рвать себя на части из-за меня.
Азирафель уронил взгляд от витража к скамейке перед собой, где так недавно и так далеко сидел Кроули и тоже молился.
– Просто… позаботься о нем, – закончил Азирафель. – Это все, о чем я прошу.
Азирафель вспомнил о своих мокрых щеках и вытер их тыльной стороной ладони. Шмыгнув носом, он поднялся и пошёл вдоль нефа назад к двери.
Оказавшись снаружи, в расслабляющем тепле воображаемого дня, Азирафель остановился и снова опустил взгляд на зеркало. К его удивлению, оно больше не показывало Кроули. Вместо этого в нем отражался не кто иной, как отец Гилберт.
Священник стоял у двери церкви, меньше чем в метре от того места, где Азирафель сейчас удивленно смотрел в зеркало.
Отец Гилберт протянул руку и похлопал каменную стену церкви, чуть ли не с нежностью. Он сказал что-то ее видавшей виды поверхности. Его слова были так же не слышны, как прежде – слова Кроули. Потом священник повернул голову, и… это было невероятно, но показалось, что он смотрит через зеркало прямо на Азирафеля.
Священник постучал пальцами по каменной стене, и одарил Азирафеля – или, точнее, пространство на Земле, где сейчас был Азирафель – слабой доброй улыбкой.
А потом он подмигнул.
Азирафель уставился на него потрясённо, но в этот миг картинка в зеркале пошла рябью и, прояснившись, показала Кроули, который уже шёл вниз по дороге, поспешно покидая кладбище и прижимая тыльную сторону одной ладони ко рту.
Азирафель не знал, что это сейчас произошло с отцом Гилбертом, но, возможно, это были какие-то странные помехи в заклинании зеркала. Кто-то другой, должно быть, стоял на Земле около церкви, где Азирафель стоял на Небесах, и с ним-то отец Гилберт и говорил. Да, наверняка дело было в этом.
Бывший ангел снова посмотрел вниз в зеркало, чувствуя, как его интерес к этому вопросу иссякает. Кроули проходил через очень короткий участок дороги с горсткой офисов Мидфартинга вдоль неё и, хотя люди останавливались и пытались заговорить с ним, он лишь ускорял шаг, опустив голову,
Азирафель снова поднял голову и холодно оглядел кладбище. А потом тоже медленно пошёл вниз по склону.
~~***~~
Азирафелю нужно было выпить.
Вот, что он решил, когда направился к пабу, отклонившись от дороги, по которой шёл в зеркале Кроули. Его более не заботило, что паб или даже напитки в нем были воображаемыми: его устроил бы любой алкоголь, который можно достать.
Паб был ободряюще знакомым, тяжелая дверь оказалась твёрдой на ощупь, когда он толкнул ее при входе. Была ещё середина дня: слишком поздно для толпы обедающих и слишком рано для тех, кто возвращался с работы. Это место отличалось всё тем же противоречивым сочетанием пыли старины и до блеска отполированного тёмного дерева, что и тогда, когда Азирафель впервые ступил через порог восемнадцать лет назад.
Несмотря на время, несколько человек сидели за столиками и за стойкой, большинство из них, похоже, были семьёй отдыхающих. По телевизору в углу шёл футбол в беззвучном режиме, но это, должно быть, был матч сборных, потому что никто не обращал на него внимания.
Азирафель прошёл мимо них к барной стойке и с облегчением увидел Берта, который разбирал столовые приборы около одного из ее краев.
Бармен поднял голову, когда Азирафель подошёл ближе, и широко ему улыбнулся.
– Зирафель! Чего тебе плеснуть?
– Чего-нибудь крепкого, – коротко ответил Азирафель, скользнув на один из табуретов.
Лицо Берта стало взволнованным, когда он получше рассмотрел Падшего ангела.
– Скажи, ты в порядке? Ты как будто немножко…
– Я в норме, – перебил Азирафель, но потом спохватился, тяжело вздохнув. – Прости.
Он потёр переносицу.
– Ты уверен? – спросил Берт.
Азирафель искоса глянул на зеркало у себя на коленях, а потом опустил его на полированную поверхность, стеклом вниз. Он положил локти на стойку рядом с ним и провёл обеими ладонями по закрытым глазам, запустив пальцы в волосы.
– Да. Просто… Мне нужно выпить.
Это, видимо, хотя бы подтолкнуло Берта: он отошёл вглубь бара и, немного поразмыслив, выбрал одну из стеклянных бутылок, выстроившихся вдоль стены позади него.
Азирафель продолжал тереть глаза, пока перед ними не замелькали калейдоскопом серые завитки, и тогда уронил руки на стойку. Он все ещё видел, как Кроули вырывает перья, все ещё видел, как его друг падает на пол с искалеченными крыльями и отчаянно, безнадёжно умоляет их давно отсутствующего отца.
Берт вернулся, поставил перед ним стакан и наполнил его янтарной жидкостью из бутылки.
– Я могу что-нибудь сделать? – спросил бармен, пытаясь заглянуть Азирафелю в глаза.
Азирафель позволил ему это, и Берт казался совершенно серьёзным, на его лице было выражение полной искренности. Он понимал, что бармен просто хотел помочь. Берт всегда хотел помочь.
Бывший ангел натянуто и вымученно улыбнулся ему и откинулся на стуле.
– Боюсь, что нет. Может быть, когда-то ты и мог… но, боюсь, ты не то чтобы настоящий.
Азирафель поднял стакан и попробовал его содержимое – односолодовый скотч, и очень хороший, к тому же.
Берта, казалось, ничуть не потревожили слова Азирафеля. Он уперся ладонями в край стойки.
– Это не значит, что я не могу помочь, – заметил он. Он некоторое время поразмыслил. – Может быть, я и не могу помочь ему, но я точно могу помочь тебе.
Было совершенно ясно, о ком говорил Берт. Он был лишь проекцией подсознания Азирафеля, в конце концов.
Уголок губ Азирафеля приподнялся, и он сделал большой глоток виски – алкоголь заструился вниз по горлу тепло и остро. Он, безусловно, был похож на настоящий виски, но в каком-то неопределимом измерении он как будто недотягивал – недостаточно полный вкус что ли. Когда Азирафель опустил стакан, Берт так и не пошевелился и все еще смотрел на него искренне, с готовностью помочь.
Азирафель отрешенно задумался: поддерживал ли его Берт, потому что Азирафелю в нем это нравилось, или же потому что Небеса встроили в систему меры безопасности, чтобы души умерших оставались счастливыми?
– Итак, теперь ты можешь его видеть, но чем тебе это поможет? – мягко спросил Берт, кивнув на зеркало, лежавшее стеклом вниз на стойке. Азирафель поборол желание незаметно прикрыть его локтем.
– Ты здесь, – продолжал Берт. – А он там. Это печально, но боюсь, так уж обстоят дела.
– Так обстоят дела сейчас, – поправил Азирафель. Он уронил взгляд на скотч и равнодушно слегка покрутил его в стакане. – Он поймет, что случилось, где я нахожусь.
Берт поднял брови, но ничего не сказал.
– Он догадается об этом и прилетит на Небеса, – продолжал Азирафель, хотя его голос мог бы звучать более убежденно. – Ему может понадобиться какое-то время, но он догадается. Так всегда бывает. Он умнее, чем кажется.
Азирафель запоздало осознал бессмысленность последнего предложения, но поразмыслил, что оно, возможно, все равно было верным – у него была плохая привычка недооценивать демона.
– Возможно, – допустил Берт. – Но сколько времени потребуется? Дни? Недели? Годы?
У Азирафеля встал в горле ком при мысли о возможности последнего варианта, и он откинулся на стуле, пряча свою печаль за очередным глотком скотча.
– Кроули теперь ангел, – заявил он таким уверенным голосом, каким только смог. – Он не сделал бы его ангелом, если бы у Него не было планов отправить его на Небеса.
Азирафель крепче сжал стакан и снова опустил глаза.
– Возможно… возможно, ему даже потребуется развоплотиться сначала, а потом, когда он окажется здесь, картинка для него сложится. Может быть, понадобится какое-то время, но… он придет. Я знаю, что он придет, – Азирафель сглотнул. – Он должен.
В уголках глаз Азирафеля защипало, но он шмыгнул носом и сказал себе, что это все скотч.
Лицо Берта смягчилось.
– Вообще-то, не должен, – сказал он с добротой. – Пусть сейчас он скорбит по тебе, но как долго это будет продолжаться? Он забудет тебя рано или поздно, и потом, с чего бы ему хотеть проводить время на Небесах? Разве ты не помнишь, что они сделали с ним здесь? Он не захочет оставаться и близко к Небесам дольше, чем будет необходимо. И ты знаешь, как сильно он любит Землю. Почему ты думаешь, что он захочет отказаться от всего этого, чтобы остаться здесь с тобой?
В глазах защипало сильнее, и Азирафель раздраженно потер их тыльной стороной ладони.
– Я думал, ты собирался помогать, – пробормотал он. – Пытаться меня подбодрить или вроде того.
– Я и помогаю, – с нажимом сказал он. – И ты это знаешь.
Он положил ладонь на зеркало, и на этот раз Азирафель все-таки пододвинулся к нему, ревностно обхватив рукой его серебряную рамку. Берт побарабанил пальцами по коричневой картонке с задней стороны.
– Это только принесет тебе больше горя, – сказал он. – Так было до сих пор, и так и продолжится дальше. Брось это и наслаждайся своим раем, вот все, что я хочу сказать, – Берт убрал руку и начал что-то перекладывать под барной стойкой. – Питать ложные надежды означает лишь обречь себя на еще большие страдания в будущем. Ты просто несешься навстречу разочарованию.
Азирафель не отрывал взгляда от янтарных глубин скотча.
– И в глубине души ты знаешь, что я прав, – продолжал Берт тем же самым открытым, искренним тоном. – В противном случае я бы просто подавал напитки, – Берт наклонился над скотчем Азирафеля, как бы подчеркивая свои слова.
Азирафель сделал глубокий вдох, заставив себя ослабить мертвую хватку, которой он сжимал рамку зеркала. Он знал, что бармен прав, и его это бесило. Но хотя Берт мог сколько угодно называть эти небеса раем, это не отменяло того, что они все больше и больше казались клеткой.
Бармен вздохнул и поставил бутылку. Он заговорил мягко.
– Послушай, мы оба знаем, что это не может закончиться иначе как трагедией, так зачем же идти дальше по этому пути? Тебе до него не дотянуться, так и перестань тянуться к нему.
Пальцы Азирафеля машинально сжались на рамке зеркала.
Берт снова взял бутылку и вернул ее на полку.
– Я здесь, чтобы помочь, вот и все, но это правда не приведет тебя к счастью…
– Нет, – перебил его Азирафель, глядя вниз на зеркало. Кое-что пришло ему в голову.
Берт замолк.
– Прости?
Азирафель посмотрел на него, и его голос окреп.
– Нет, он не недостижим. Ты только погляди на зеркало, – он постучал пальцами по его задней стороне, охваченный внезапным откровением. – Я сделал его, используя настоящее заклинание из книги из собрания, которое я ценил так высоко, что Небеса взяли себе за труд воссоздать его для меня, страницу за страницей, – Азирафель снова указал на зеркало, возбуждение пронизывало его по мере того как он осознавал смысл того, что говорил. – Я могу творить настоящее волшебство, у меня есть доступ к настоящим заклинаниям и знания ангела. Я на Небесах. Я знаю, где я нахожусь, знаю, где находится Кроули, и знаю, как попасть отсюда туда, – Азирафель встал, сгреб зеркало со стола и сунул его под мышку. – Я не просто какая-то обычная душа почившего человека, и я отказываюсь сидеть здесь и терпеть, что со мной обращаются, как с ними. Я некогда был Херувимом Господним и Началом – не так давно. Я был ученым до того, как ученых придумали; я беседовал со всеми величайшими философами и знатоками человеческой истории, и будь я проклят, если не смогу найти выхода.
Берт удивленно захлопал на него глазами.
– Кроули думает, что меня не стало, – сказал Азирафель, с трудом заставляя язык произнести эту фразу. – Но я здесь. И если ему трудно догадаться об этом самому, тогда мне просто придется найти какой-то способ сказать ему.
9. Смотритель
Сидя на тонкой ветви высоко над миром, Гикси улыбался, позволяя вечному ветру уносить прочь остатки сновидческого наваждения, которое он надеялся не испытать больше никогда в жизни.
Чуть поодаль возносился на немыслимую высоту облачный столб орбитальной Ветви, призрачно сияющий в свете лун и мириад искусственных светлячков, рассеянных Древомиром в пустоте космоса в неистовом стремлении расселить жизнь так далеко за пределами Диаколы, как это только возможно.
Внизу серебрились горы и долины Великого Древа, по которым бесчисленными цепочками огней ползли во всех направлениях живые поезда.
Съеденный им совсем недавно мозг ящерки насытил его сознание информацией о злокозненном замысле чужаков, вознамерившихся поработить или просто уничтожить управляющий Древомиром сверхразум. Провезенный ими на поверхность планеты модифицированный генетический материал позволял изменять нужным врагу образом живые формы Диаколы — так, как был изменен древний товарный вагон, долгие годы служивший домом бывшему Сновидцу, отошедшему от дел и скрывшегося в пустыни крохотного полустанка в надежде, что проклятие слияния с всесведущим разумом не коснётся его больше никогда в жизни.
Гикси почувствовал, как за его спиной возник тот, кто за неимением собственного имени отзывался на имя Джонатан. Оборачиваться смотрителю было невмоготу. Он страшно устал.
— Бальзавр, — сказали у него за спиной. — Все-таки это был бальзавр. Тот, что пониже. Это их флот сейчас уходит прочь от барьера. Мы предполагали это.
Гикси кивнул. Он понятия не имел, кто такие бальзавры и что их военному флоту было нужно в мирной системе Диаколы, а теперь, когда всё закончилось, не имел и намерения всё это выяснять — так же, как и то, какой режим какого из обитаемых миров представляет спасший ситуацию чужак у него за спиной.
С него было довольно и того, свидетелем чему он стал. Теперь до конца жизни он может за кружку пива и порцию жаркого рассказывать жуткие истории о том, как превращённый техномагией врагов вагон напал на ночной поезд из Лекорейси, обратив в бегство его пассажиров и экипаж, и нарастил свое тело его изменёнными вагонами. Как превратился в сущего монстра знаменитый экспресс «Алая Стрела» и попытался прорваться во внутренние туннели Ветви, проломив огромную дыру в путях. Как появившийся из ниоткуда в последний момент «Джонатан» прострелил по огромной дыре в груди каждого из врагов и подчинил себе взбесившийся состав, впрыснув ему нейтрализатор, отчего бывшая гордость Древомира, самый известный поезд Галактики, рассыпался в чёрную пыль, которую унёс прочь поднявшийся к ночи ветер…
— Что им было нужно? — спросили за спиной. — Хотели впрыснуть мутаген в транспортную систему? Или пробиться к самому Первому Стволу? Как они хотели нейтрализовать вашего оригамиста… или как вы называете меж собой разум вашего мира?
Гикси вяло пожал покатыми плечами, и чужак отстал от него.
Можно попытаться убить целый мир, отравить его, заставить его чахнуть и страдать долгие, долгие годы — но невозможно уничтожить или искалечить того, чей разум состоит из сновидений миллиардов населяющих его существ, разумных и нет, живых и не вполне, чьи мысли текут в такт перестуку миллионов вагонных колес, чьи резервные копии парят в пустоте за пределами сросшейся с Древом планеты…
А имя…
Не все ли равно, как именовать того, кто, живя в снах, наяву управляет всем миром?
Расслабляюсь. Существо, заслышав знакомый голос, переходит на лёгкую рысь и утыкается носом в Лирину ладошку. Не такой уж он и маленький, этот Бычок. В холке сантиметров на пятнадцать выше Лючии. Но очень непропорционально сложен. Как бульдог по сравнению с овчаркой.
Странно всё-таки, почему меня никто не боится?
— Бычок, иди домой, — терпеливо внушает Лира.
Бычок готов на всё что угодно, только не это. Лира вскакивает на него и неторопливой рысцой дважды объезжает вокруг меня. Неохотно слезает.
— Домой, Бычок, домой, — поворачивает коня в нужном направлении и шлёпает ладошкой.
— Полетели скорей, а то он никогда не уйдёт.
— Это и есть тот знаменитый жеребчик рыцарских кровей?
— Не надо смеяться. Он некрасивый, зато умный и сильный как мамонт.
Чуть не забываю, что надо махать крыльями. Точнее, забываю, но вовремя спохватываюсь. Теряем где-то метров пятнадцать высоты.
— Откуда ты знаешь о мамонтах?
— Папа возил в Литмунд смотреть.
— На чучело? — во мне ещё теплится какая-то надежда.
— Почему — чучело? Они живые. Только едят очень много. Крестьянам не прокормить.
Ну и что? Ничего удивительного. Подумаешь, мамонт. Тут каждая собака видела живых мамонтов. Подойдёт, посмотрит — мамонт. Ножку на него поднимет и дальше идёт. Пещерные люди на них каждый день охотились, вот! Вымерли, правда. Как мамонты.
В том мире, который помню, мамонты вымерли. От сырости. Тундростепь превратилась в тундру. Вроде бы, Гольфстрим виноват. Не туда потёк. Значит, здесь, в этом мире, течёт куда полагается. Куда, интересно?
— Вот тебе практическое задание: ты должна мне рассказать, что думают церкачи насчёт тебя. И оценить, хорошо это для нас, или плохо.
— Они думают, что ты меня съел. И Лючию. Для меня это хорошо, а для тебя плохо. Если дракон будет людей есть, на него будут охотиться. Тогда и мне плохо будет. Я правильно все рассказала?
— Совсем неправильно. Мелко думаешь. А вот Тит в глубину смотрит. Угадай с трех раз, кто слух пустил, что ты к Замку ходила?
— Тит? Не может быть! Он же… Говори, зачем?
Вопрос в лоб.
— Подумай, почему я никого не трогал, а вас с Лючией загрыз?
— Потому что мы к Замку ходили? Значит, они будут думать, что к Замку ходить нельзя? Но ведь они всегда так говорили.
— Правильно. Говорили. Чтоб кто-нибудь случайно в Замке знаний не нахватался. Но сами в это никогда не верили. А теперь вдруг появился дракон, который никого к Замку не подпускает. Ни людей, ни зверей. А тех, кто ходил к Замку, разыскивает и убивает. Странно, непонятно, но их планы этот дракон никоим образом не нарушает. А где-то, как-то даже способствует… Скоро о том, что ты на Лючии ездила колдовать к Замку, в каждой церкви говорить будут.
Лира по моей методике заново перебирает и переосмысливает все факты. Я — тоже. Вроде, нигде проколов нет. Крепкая легенда. Странная, страшная, непонятная, но с внутренней логикой. Ай да Тит.
— А зачем они дерево спилили?
— Какое? У болота? На нем следы моих когтей.
— Получается, теперь сюда ни один церкач не сунется, и это всё из-за слуха, который Тит пустил. Несколько слов, и все церкачи будут делать то, что нам надо? Значит, церкачами можно как лошадью управлять?..
— Ну, не все так просто. Тит ещё Лючинину шкуру догадался изрезать. Я на болоте об этом не подумал. Но главное ты поняла правильно.
Лира поражена и восхищена. Так и ходит до вечера, восхищенно пришибленная.
В стене появляется дыра. Ещё два полета за камнями, и в дыру уже проходит моя голова. Или Лира. Зажигаем факел и Лира освещает зал. Дворец!
Каменные стены закрыты декоративными панелями, потолок в тёмных и светлых квадратах. Светильники, наверно. Мебели нет. Осматриваю перегородку.
Если с моей стороны кто-то сделал её гладкой, то та сторона не обработана вовсе. Просто навалили крупных камней и расплавили до консистенции густой сметаны. Сделано простенько и надежно. Снизу толщина стены метра три, во всю длину прохода, сверху — полтора. Хорошо, что я не знал этого четыре дня назад.
Однако, температура плавления гранита — градусов девятьсот. Базальта — еще сотни на три-четыре выше. В закрытом помещении устраивать такое пекло — зачем? Намного проще залить бетоном. Или врезать железные ворота. Видимо, мне проще, а им всё равно.
Они же — Повелители. А проход через кладовку вообще не закрыт. Ничего не понимаю.
Пока Лира осматривает зал, делаю несколько рейсов за булыжниками. К обеду уже могу пролезть в дыру. Или не могу? Буду теперь неделю изображать Винни-Пуха в гостях у Кролика. Пока не похудею. Нет, всё-таки пролез.
На стене зала, в метре от пола — вещь, которая может быть только одним: выключателем света. Осторожно нажимаю. Потом щёлкаю несколько раз.
Чудес не бывает, свет не загорается. Объясняю Лире, что это такое, и почему я такой огорчённый. Она бежит вокруг зала и щелкает остальными выключателями. Оказывается, рядом с каждым проходом свой выключатель.
Это логично. И все не работают. Это тоже логично. За тысячу лет батарейки сели, и фонарики не горят. Мораль: уходя гасите свет.
— Коша, смотри, что я нашла! План Замка!
И тут её факел гаснет. Если я ещё что-то различаю, то Лира не видит ничего. Отрываю от стены лист пластика с планом и веду Лиру к дыре. Здесь светлее, но читать невозможно. Лира забирает себе план и бежит на балкон. Протискиваюсь в дыру. Сажусь за Лирой и через её плечо изучаю находку.
План выполнен в изометрической проекции, чрезвычайно наглядно и понятно. Не было никакой гранитной лестницы с мраморными статуями. Не было каменных львов. А была банальная шахта грузового лифта. Десять на двадцать пять метров.
Если это лифт для драконов, то я ростом не вышел. И вела шахта не вниз, а вверх, на вершину скалы. Ну да, повелители же с неба спустились, на драконах летали. Вот круглый зал, чулан, мастерская, прихожая. Этот длинный зал стал балконом, а под ним и над ним — ещё несколько помещений, соединенных шахтой лифта.
После того, как раскололась гора, от этих помещений ничего не осталось. Зато осталась вся часть замка справа от круглого зала. Помещения не такие внушительные, как длинный зал, но по суммарному объему превосходят мои апартаменты раз в тридцать. Повелители любили жить на широкую ногу.
Сумею ли я когда-нибудь расшифровать эти надписи? Хотя, почему — нет? Вот это — бассейн. И ёжику понятно. Одну расшифровал.
Узнать бы, как звучало это слово.
— Коша, а что такое — ангар? — Лира тычет пальцем в длинный зал.
— Такое большое помещение для хранения крупной техники. А с чего ты взяла, что это ангар?
— Так вот же здесь написано.
Чего-то я не понимаю, только чего?
— Лира, ты умеешь читать по-повелительски?
Теперь чего-то не понимает Лира.
— Ту… тут по-нашему написано. Вот смотри: ан-гар. Коша, а ты вправду читать не умеешь?
— Я думал, что умею. Хорошо читаю на двух языках и со скрипом ещё на трёх. Но такие буквы в первый раз вижу.
Непонимание достигло апогея. Лира утверждает, что буквы во всем мире одинаковые. Языки разные, а буквы — они и в Африке буквы. Кстати, что такое Африка, Лира не знает. Но так Тит говорит.
Рисую на полу греческий алфавит, латинский, кириллицу. В ответ Лира рисует свой. Ничего общего. Несколько случайных совпадений по написанию, но звучат по-разному.
В Лирином алфавите тридцать две буквы. Многие имеют модификатор, который изменяет произношение. Типа с-ц. Прихожу к выводу, что это алфавит Повелителей. Ладно, завтра в школу, а сегодня пусть Лира работает переводчиком. Тыкаю пальцем в название зала, а Лира читает.
Итак, мы лишились энергоцентрали, ангара, трех гаражей различного назначения, транспортного вокзала (это в центре скалы!), ремонтного зала и каких-то помещений, связанных с системой жизнеобеспечения. В общем, силовое хозяйство и громыхающая техника.
Зато имеем спортивный комплекс, учебный комплекс, жилую зону, информационную централь (?), аналитический центр (?), склады, инженерную базу (?) и малую энергоцентраль.
Спрашивается: где жили драконы?
Меня охватывает лихорадочное возбуждение. Лечу вниз за очередным
булыжником, обкалываю острые края дыры, снова лечу вниз, на этот раз за факелами. Лира уже наготове. Факелов надолго не хватит. Пролезаем в дыру и, сверяясь с планом, несёмся к складам.
Огромные тёмные помещения, наполовину заполненные многоярусные стеллажи. Инженерная база. Станки, испытательные стенды, мостовые краны, пульты управления, экраны компьютеров.
Подбираю для себя ломик — стальную болванку трёхметровой длины, сантиметров пятнадцать диаметром. Теперь – малая энергоцентраль. Вот пультовая.
— Коша, тут кто-то живет…
— Здесь не живут. Отсюда управляли электростанцией.
— Смотри, здесь пыли нет.
На самом деле нет. В коридоре есть, везде есть, а тут нет.
— Наверно, дверь была герметично закрыта.
Изучаю пульт управления. Особенно изучать нечего. Штук двадцать переключателей и пять компьютерных мониторов с клавиатурами. На экранах слой пыли. Интересно, на полу нет, а на экранах есть. Нажимаю наугад несколько клавиш. Некоторые западают, одна отваливается. В остальном — никакой реакции.
— А-а-а!!! Там!!! — крик резанул по ушам, заметался гулким эхом по помещению. От неожиданности подпрыгиваю, чешуя на спине встаёт дыбом. Лира, бледная как смерть, указывает на стену. Часть стены со скрипом отъезжает в сторону, открывая проход. Потом в механизме что-то заедает, дверь перекашивается и с грохотом падает на пол.
Поднимаю для удара ломик. За дверью блестит объективами маленький, толстенький кибер.
— Лира, не двигайся, это кибер.
Кибер наклонил голову, просканировал упавшую дверь, объехал и направился к Лире. Поудобнее перехватываю ломик и передвигаюсь вправо, чтоб удобней было бить. Кибер остановился в двух метрах от Лиры и захрипел. Замолчал, снова захрипел. Лира замерла в неудобной позе.
Вокруг неё расползается по полу тёмная лужица. Проходят длинные секунды. Полная тишина, только факел потрескивает. Наконец, кибер разворачивается и едет к пульту. На всякий случай отхожу подальше. Осматриваю пол. Там, где я стоял, сухо.
Кибер выдвинул из корпуса манипуляторы и занялся клавиатурой, которую я трогал.
Новые потеряшки появились неожиданно. В последнее время черная пустота притихла, выдавая ежедневную «порцию» в десяток-другой битых эльфов или подобных существ, что являлось достаточной нормой неверующих в магических мирах. Эсперов сверхи уже не громили, мировых паразитов толково уничтожали демиурги и подтянувшиеся драконы, что не давало так капитально дохнуть жителям магических миров. Так что относительное затишье стало признаком вполне мирной жизни.
И вот опять. Я присоединилась к прочухавшим катастрофу раньше золотым и стала помогать вытаскивать совсем уж битых существ. Что меня сильно смущало — существа были разных рас, пола, внешности, но больше было маленьких девочек. Где-то завелся межмировой маньяк-педофил? В одном мире просто не может существовать столько национальностей и рас, сколько завалилось в пустоту.
Пострадавших мы сразу отправляли в Приют, поскольку нигде больше им не окажут качественную помощь. Хотя по началу терялись — в какие отделения их отправлять, поскольку они все были и биты, и резаны, и обожжены чем-то вроде кислоты. И все это как-то… художественно, что ли? Вот, например, юная эльфийка с вырезанным лиственным узором на животе. Раны прижгли, чтобы она не истекла кровью, но выглядит это… Была бы я маньяком, сказала бы, что красиво. Но я не маньяк, а потому рисунки эти были страшными. На ком-то были эдакие кровавые татуировки в виде зверей, на ком-то цветы. Смотрелось жутко и хотелось отловить этого хирурга-художника и провести парочку сеансов рисования на нем самом.
Апогеем стало возвращение домой и обнаружение там еще одной пострадавшей, с которой, собственно, все и началось. Первой мои драконы вытащили… себе подобную. Маленькая кровавая дракошка ревела, размазывая слезы на груди у Ольчика. Я опустила руки, даже не зная, что с этим делать. Не умею я утешать.
Сверх слегка приподнял на спине девчонки испачканную рубашку и показал вырезанную тем же способом розу. Зарубцевавшуюся уже и от того еще более страшное. Мать вашу, это чем надо было резать, чтобы разрезать шкуру дракона? Ребенка, конечно, но ведь высшего дракона, не просто ящерицы из пустыни.
Красноволосая девочка продолжала хлюпать носом, пачкая слезами и соплями зеленую рубашку сверха. Вот ведь, угораздило же…
— От нее отказались родители, — грустно проговорил Ольт, поглаживая девчонку по растрепанным волосам.
— Ы-гы… — всхлипнула малявка и еще сильнее вжалась в сверха. Ну и как это понимать? Драконы, отказавшиеся от собственного ребенка? Да они ж трясутся над своими детьми… Хотя… Вон серебрушка бегает у нас, так что не совсем трясутся. Скорее, просто заботятся. Но… как же так?
— Это был маг. Надеюсь, его больше нет. Простой архимагистр-человек похищал маленьких и слабых необычных девочек, — Ольчик приподнял мелкую и поудобнее усадил себе на колени. — Похищал, проводил эксперименты, издевался как хотел. Вот и допохищался, что украл эту вот красоту…
Растрепанную зареванную кровавую сейчас вряд ли можно было назвать красавицей, колоритности добавляли еще испачканные чем-то черным ладошки, размазывающие грязь и слезы по лицу и по сверху. Но ему виднее.
— Сволочь такая… — не сдержалась я. Ничего, драконьи дети-пережрожденцы слышали намного более изощренные маты, так что ругаться при детях можно.
— И не говори. Этот подонок пробудил в малышке драконью ярость, хотя ей всего двадцать лет… — я протянула Ольту платок и тот принялся спокойно и сосредоточенно вытирать затихающую дракошку. — Обычно это происходит не ранее тысячи лет или около того, в зависимости от жизненных обстоятельств… Но чтоб в двадцать… такого я еще не слышал.
— В общем, — Ольчик дотер дракошку и та даже оказалась миловидной и розовоглазой, — надеюсь, он там сдох, поскольку если выжил… Он будет умирать долго. А все те, кого вы вытаскивали, умерли как раз из-за ее драконьей ярости.
— Я не хотела их… — снова заревела мелкая, — я хотела убить только его…
— Ну и хрен с ним. А родители-то чего отказались? Нормальная девочка, шрамы сойдут со временем, захочет — так и вовсе в регенераторе подлечим, за несколько часов не останется и следа.
— Это позор… — сверх снова погладил зашедшуюся в слезах мелочь. — Для них она следствие их позора.
— Однако… — действительно, где были ее родители, когда малявку похищали? Почему два взрослых кровавых дракона не пришли и не отлупили одного! человеческого! мага? Да для них это как мне сплюнуть. Почему они ничего не сделали для спасения дочери? Почему не позвали клан на помощь, если уж боялись не справиться сами? Одни вопросы, блин.
А теперь так запросто взяли и отказались от ребенка, который стал их позором. И ладно бы это были тупые бронированные динозавры с мозгом, размером с грецкий орех. Но это ведь высшие драконы, которых многие низшие расы воспринимают как богов! Это, едрить их, творители миров, мощные магические создания, лупящие сверхов, создателей вселенных. И они зассали начистить рожу всего лишь сраному человечку? Не понимаю. Совсем не понимаю я этого. Похить кто-то наших мелких, пусть даже не в целях издевательств, так с него блинчик сделают через пять минут.
Вон у меня моих эльфов хотели стырить. На драконов и сверхов, видимо, кишка тонка. И что? Вмешался Шеврин и всех вернул назад. Тырили Хэля — приперся Ольт и устроил тем драконам-идиотам сладкую жизнь. И я нашла ту дракошку, которая пыталась украсть эльфов. Поговорила, решили этот вопрос мирно и приняли разгромленный отряд драконов-отступников, отправили обживаться, кажется, на Кэрлэн, в магический мир. Она всего лишь хотела иметь какой-то рычаг давления на меня, не представляя, что такие вопросы можно решить обыкновенным диалогом. И ведь решили же. Тогда почему вопрос с похищением ребенка не смогли решить кровавые драконы? Загадка.
Впрочем, это все лирика. На деле мы имеем еще одного никому не нужного дракона, которому нужен уход, забота и нормальная семья… И, кажется, придется провести еще один семейный ритуал. Хватит им болтаться абы как. Дети должны жить в семье, пусть и такой корявой, как наша.