Шумно стало, когда на летние каникулы прилетела маменька. Аспирантура американского университета прибавила ей и уверенности в себе и знания законов. Местное отделение по регистрации всяких важных в человеческой жизни моментов было разметено на составляющие, но праведный порыв гнева вышел напрасным – на меня истратили последний бланк.
— А чего ж хотите? — жалобно вещала любительница семечек, почти сползшая под стол. Массив из дерева ощутимо вибрировал под впечатлением от дрожи ее пышных телес. – Деревушка-то вымирающая, кто ж тут рожать станет?! Вот свидетельств о смерти много. Могу на таком выписать.
Маменька рассудила, что от подобной замены лучше не станет, и, пригрозив напоследок, с достоинством удалилась. Старички, в качестве группы поддержки, караулили на улице, отчаянно причитая.
— Ладно, исполнится малой шестнадцать лет – паспорт правильный сделаем в городе, — успокоила маменька переживающих родителей. – А пока пусть так побудет.
Недельки через две маменька собрала чемоданчик на колесиках и отбыла на телеге дедки Федора на вокзал – практика у нее, видите ли. А я с бабулей и дедулей осталась подрастать в экологически чистой и полезной атмосфере деревеньки.
— Самую успешную карьеру за всю историю человечества сделала обезьяна! – сварливо высказывала моя несостоявшаяся теща Вера Павловна. С кареглазой и сутуловатой Анькой я встречался на третьем курсе, так сказать, по-соседски. Насчет любви, конечно, сомнительно, но морковь была. И даже высшего сорта, сахарная. Вера Павловна усердно меня подкармливала сплошь овощными рагу и морковно-картофельными драниками. – Удивлен? Не чему. Ведь только обезьяне, согласно теории Дарвина, удалось выйти в люди.
Поговорить она любила и умела. А самой почитаемой темой была психология отношений и соотношений. Вера Павловна излагала свои мысли с такой яркой жестикуляцией и эпатажной энергией, что любой шоумен удавился бы от зависти на мятом шнурке от кроссовок. Ее привязанность ко мне разумному объяснению не поддавалась. Анька года три назад вышла замуж, родила двойню через полгода после свадебного путешествия. И не успев выйти из первого декрета, снова взялась активно улучшать демографическую ситуацию страны. Мне оставалось только возблагодарить всех амуров и купидонов, что их оптические луки тогда дали сбой. Иначе я бы просто не прокормил стремительно прибывающее семейство.
— Да ты мне прямо как сын, — едва не захлебывалась умилением Вера Павловна.
Обитали мы с ней на одной лестничной клетке, и периодически мне приходилось присматривать за весьма гадливым полосатым котом Пиратом и поливать три дюжины цветов. Реже меня любезно дергали, если требовалось повесить полочку или смазать скрипучую дверь. Один раз по-родственному менял ей дверной замок. И с завидной регулярностью выслушивал подробные отчеты о кормлении и поведении Анькиных отпрысков.
— Кстати, мы тут с девочками так смеялись, — Вера Павловна умело хозяйничала на моей скромной холостяцкой кухне, мне только и оставалось сидеть на табуретке, поджав ноги, дабы не помешать священному процессу приготовления яичницы с гренками. – Пришла одна молоденькая на классное руководство, а ее один ребятенок смышленый и озадачил: «Мне папа сказал, что мы произошли от обезьян». А эта дурында и отвечает, мол, сейчас урок, а история вашей семьи никого не интересует.
Я уже не раз предлагал Павловне оставить школу со всеми ее прелестями и дешевой зарплатой, которая являлась скорее скромным приработком к пенсии, и зарабатывать на бутерброды с икрой написанием анекдотов. Сыпала она смешными историями, как горохом из драной торбы. То ли действительно у них не педагогическое учреждение, а сплошной клуб юмористов, то ли так фантазия работает. Но Вера Павловна докучливо отмахивалась от моего маркетинга:
— Да какой из меня юморист? Ни звучной фамилии, ни желтой грязи в прессе! И вообще, кроме фигуры, и подержаться не за что.
Что такое каша-малаша я узнала на четвертом году жизни, и возненавидела этот продукт всеми фибрами детской души. На лето в деревню съезжалась толпа дачников пенсионного возраста с внуками, внучатыми племянниками и прочими малолетними близкими и дальними родственниками. Любимым развлечением у все этой мелюзги было восхваление на все лады вязковатого молочного продукта с вкраплениями из домашнего варенья, жженного сахара или растертого фруктового пюре. У меня это словосочетание упорно ассоциировалось с комковатой манкой. Неугодное блюдо и размазывалось ложкой по тарелке, и доблестно вываливалось в мусорное ведро, и хитро запрятывалось в кухонное полотенце. И все равно оно восставало из вафельной ткани, выбиралось из картофельных очиток и приходило-просачивалось во все цветные ночные кошмары. Прекрасные годы школьного образования также прошли под воинствующим флагом борьбы за достоинство собственного имени.
На звание первой красавицы я не тянула, и претендовала только на «миловидную» девушку. Но неизбалованные женским вниманием прыщеватые и угловатые юнцы из поселкового строительного ПТУ (от моего отчего дома – десять километров) для интереса зазывали в кино, в кафе на заправку, и на ночные купания голяком. От последнего учтиво воздерживалась, но культурную программу «кино — сельский клуб — провожание на дребезжащем мопеде – обжимания у калитки» по субботам регулярно выполняла.
На шестнадцатилетние моя полностью американизировавшаяся мамочка подарила мне трехкомнатную квартиру в областном городе и ящик новомодных косметических средств. Бабуля с дедулей к тому времени благополучно почивали на тихом деревенском кладбище под шепчущимися липами. Старенький дом, по мнению мамы проще и дешевле было срыть, чем восстанавливать. Дальнейшее проживание в деревне мама считала для меня не актуальным, а до существования в рамках высшей цивилизации я, по ее мнению, еще не дозрела. Потому собрав пару перешитых юбок и застиранных кофточек на пуговицах, я отправилась обживать мамин подарок.
Душная давка переполненных (разгар дачного сезона) электричек, спрессованность пропыленного междугороднего автобуса и навязчивый запах бензина, замешанный на аромате пропотевших тел, – оставили тягостное впечатление и двухдневную головную боль, которую вечно бодрая и неунывающая маменька окрестила «периодом акклиматизации».
Маменька же демонстрировала удивительную привычку быть выше мелких неудобств, и обращала весь свой гнев только на крупные. К числу последних принадлежали: контролеры, не слишком учтиво заикнувшиеся о предъявлении проездных талонов, отставшее от графика на две минуты маршрутное такси, пятьсот метров раскаленного подземного перехода с живописно развалившимися телами нищих, и безобразно крашеная девица-продавщица с расползшимся макияжем, рискнувшая продать моей мамуле теплую бутылку минеральной газированной воды. В течение следующих трех минут маман ей доходчиво растолковала разницу между иностранными туристами отечественного производства и добродушными родными согражданами. Праздношатающиеся приветствовали речь мамы оживленными аплодисментами, продавщица, не дожидаясь более эффектной кульминации, бодрой рысцой сгоняла в соседний магазин и за собственные средства (!) вознаградила маменькин ораторский талант поллитровкой ледяной колы.
Жилплощадь мне пришлась по душе и даже очень. После животворного запаха настоящего дерева и кисловатого аромата поставленного «расти» теста красочный дух свежей отделки вышибал слезу. Двенадцатиметровая кухня порадовала новенькой плитой цвета молочного шоколада. Совмещенный санузел блистал серебристыми батареями, подобранными в тон к плитке унитазом и большой угловой ванной. По комнатам свободно разгуливало эхо. Мама вдумчиво прошлась по квартире, тщательно все проверила, и торжественно выдала мне серенькую папочку с документами на имущество, пеструю пластиковую карточку и поздравительный поцелуй в щечку. Родительские наставления заняли меньше минуты и сводились к четырем пунктам: а) ты уже большая девочка и пора шагать по жизни самостоятельно; б) собственная квартира для старта карьеры уже удача; в) делай себя, а ко мне за советом ты всегда можешь обратиться по Интернету, так что первым делом обзаведись компьютером или ноутбуком с веб-камерой и установи скайп; г) на карточке деньги на обустройство и приобретение мебели и всего необходимого, поскольку ты в деревне не могла себе позволить зарабатывать. И родительница снова упорхнула, оставив после себя ламинированную визитку с непонятной подписью «The creative director of the First PR agency» и золотистым росчерком компьютерного пера «Nika Belova». Впрочем, насчет фамилии у меня претензий особых не было: Андреева тоже звучало благопристойно, но вот имя Малаша и отчество Натальевна оставляли желать лучшего.
Я вообще, если знать хотите, против был. Ну, когда кэп решил, что водой заправляться мы будем именно на этой самой факанной Новожмеринке, три шальные кометы ей под ось вращения! Мне уже одно название её — и то сразу поперек сопла встало, тогда я ещё ничего другого, кроме названия, о ней и не знал вовсе. Просто не понравилось — и всё тут. Называйте это предчувствием, если хотите. И я уже даже пасть раззявил было, чтобы мнение это своё озвучить, но в атлас глянул — он как раз у кэпа на полке стоял, включённый даже, чего не глянуть-то? Ну, вот я и глянул.
И захлопнул пасть, так ничего и не сказав.
Потому что пометочку эту углядел. Беленькую.
И вот чего мне сейчас как раз-таки только и не хватало для полного счастья и четвёртой галочки в личное дело — так это громко вякнуть что-нибудь негативное про планету из белого списка.
Так что я заткнулся и пошёл варить кофе. Наш кэп не любит кофе из автомата, говорит, вкус не тот. Он прав, вкус действительно другой получается, когда варишь сам. По мне так автоматный куда вкуснее, с кислинкой и без противной горечи. Но кто сидит в рубке — тот всех и танцует. А я что, я ничего, кофе вот варю.
Я уже неплохо умею это делать, там вся хитрость в нужной жёсткости воды и скорости программирования потоков. Голова занята, руки тоже, нет лишних мыслей и лишних жестов — и прекрасно.
Я сварил кофе капитану — только капитану. Одному. И пусть кто попробует усмотреть в этом что неполиткорректное! Я ведь и Эджену не сварил, и себе, кстати, тоже. Так что никакой это не дискрим, а просто субординация, ну, можно за излишний прогиб посчитать, но за это галками не награждают.
А тут ещё кримформашка эта… думал отвлечься, а вышло только хуже.
Короче, когда я кэпу кофе отнёс, то уже всё для себя продумал. И решил, что буду самым умным. На фиг мне не сдалась эта Новожмеринка с её разборками. Буду держаться подальше — и все дела. Не хватало мне ещё оказаться впутанным в историю с прогрессорами, то-то политкору радости будет!
Нет уж.
Если я вообще не выйду с корабля — то и не смогу никому из местных нанести случайную моральную травму, правда ведь?
Нет, не то чтобы в моих привычках сразу же по спуску на какую новую планету взять и крупно нагадить на шляпу первого же встреченного аборигена, но… мало ли что они тут за обиду почитают? А мне рисковать нельзя, у меня уже три галочки за полгода. Ещё одна — и звездец, о полётах можно забыть, не умеющий себя вести член экипажа не нужен ни одному капитану.
Буду умнее.
Вообще не высунусь! Конечно, даже белосписочники в космодромную обслугу скорее всего набирают всё-таки модификантов, но у бережёного карма чище и корма целее. Если я правильно разглядел кодировку, то модификация тут у одного из сотни-двух. Совершенно отсталая планета. Нет¸ так даже думать неполиткорректно, надо иначе — планета, избравшая альтернативный путь развития. А то ляпнешь ещё не вовремя…
Лучше не рисковать.
И я не буду говорить, что я думаю о людях, отказавшихся от исправления врождённых дефектов у своих детей. Даже думать не буду! Хотят оставаться слепыми и глухими калеками — имеют право. И я — заметьте! — это их право уважаю. Настолько, что даже готов отказать себе в удовольствии прогулки, лишь бы случайно не доставить своей персоной им какого неудовольствия.
Ха!
Так вот я тогда решил, и собою доволен был — ну просто жуть. Вот, мол, умный какой. Ловко как все придумал. Не выйду — и ни на какие неприятности не нарвусь…
*
Да только они сами к нам пришли. Неприятности эти.
Вдвоём.
И у одного из них руки были по локоть в крови…
*
Конечно, они были атавистами. Оба. И поначалу показались мне совершенно одинаковыми. Это потом я заметил, что один высокий и толстый, а другой чернявый такой и с антикварной бляхой на пузе. И что у одного из них руки… но лучше я всё по порядку.
Вообще-то мне нечего было делать в тамбуре, раз уж так хитро всё решил. Но я всё равно там торчал. Потому что хотел узнать, пойдёт ли Эджен в бар. И если пойдёт — то не согласится ли притащить пару-другую лишних бутылок и для, скажем так, других членов экипажа, ежели ему этак ненавязчиво и между делом об этом намекнуть… в отсутствии капитана, конечно же. А капитана там точно не будет, у него ночной режим, я проверил.
Да только обломался я — Эджен вообще не вышел.
Так что потоптался я в тамбуре, делая вид, что просто так прогуливаюсь и переборки подпираю, поглазел на плотно сомкнутые створки шлюза, пнул с досады подвернувшегося под ноги киберуборщика и совсем уж было собрался возвращаться к себе в каюту, когда по внешнему динамику пришёл запрос на вход.
Причём по коду «Экстрим-3»!
Пока я челюсть от груди отклеивал и с натугой соображал, кто же по табелю из нас с Эдженом является старшим офицером в отсутствии капитана — экстрим-коды, это вам не шутка! Что там было в третьем-то параграфе? Что-то про форсмажор и принятие ответственности… вот же зараза, учил же вроде!.. Так вот, пока я соображалку напрягал и сомневался, имею ли право пальцем в кнопку ткнуть, надобность в этом отпала — динамик ожил. Я ведь и забыл, что код «экстрим» пробивает любой режим напрямую, спишь ты или там на толчке сидишь — ему ультрафиолетово.
Обычно капитан, разбуженный не вовремя, покруче любого слабительного насчёт дать всем… ну, того-этого и всё такое. Но в этот раз код сразу просёк. Не стал орать, буркнул только, что принял и гостей впускает личным допуском, только шлюз у нас старый, и потому давление выравнивать будет минут десять, и что он очень извиняется за эту задержку.
Это он врал, конечно. Всё у нас нормально со шлюзом, да и какое выравнивание давления, смех один! Атмосфера у них стандартная, плюс-минус ерунда, я это даже через три переборки вижу. А десять минут кэпу понадобились, чтобы успеть глаза продрать и ссыпаться со своей третьей палубы сюда, в тамбур, и гостей встретить при полном параде. Интересно, хватит ли ему на «при параде»? Мне бы, например, на только добежать и хватило, лифт-то у нас давно уже отключён по причине экономии.
Но кэп — молоток, он появился в тамбуре через девять минут с мелочью. Неторопливым таким шагом, словно и не бежал всю дорогу. В парадном мундире, свежевыбритый, бодростью пышет на полгалактики. Посмотрел на меня этак задумчиво и говорит:
— А принеси-ка ты нам, братец, кофе. В кают-компанию, — и со значением так, будто я не понимаю. — На всех.
Тут как раз зуммер пискнул и створки открываться начали. А я что? Я уже на полпути к кофеварке. Это когда кэп орёт на всех диапазонах почище взбесившегося радиопульсара и поминает родословную вашей матушки до самого Большого взрыва — можно наплевать и забыть, мимо ушей пропуская. А когда этак вот со значением что-то очень ласково просит — тут уж в горсть то, на чём сидят, и крупными скачками.
Так что мне повезло — гостей тогда я так и не увидел.
Потому что одно дело — кают-компания, большая она. А столкнись мы с ним в тесном тамбуре, лицом к лицу — меня бы точно вывернуло…
*
Двое их было.
Все из себя важные такие и представительные. И мрачные, как манулы, которых не погладили вовремя. На меня даже не глянули, как на пустое место.
Шерифа я уже видел в новостях, да и второго тоже — он врал грудастой репортёрше, что всё под контролем. Был он каким-то университетским начальством, то ли декан, то ли ректор. И местный мэр — по совместительству. Патриархальная планета, что вы хотите, никакой специализации, любой профессор может стать мэром.
Шмонило от него так, что глаза слезились. Плотный вертящийся клубок из страха и облегчения, вовек одно от другого не распутаешь. Прогрессоров он боялся до судорог — а кто из атавистов их не боится? Но и облегчение при этом испытывал немалое. Похоже, профессор при жизни был той ещё занозой для начальственной задницы.
А вот шериф ничего не боялся. И разило от него хотя и не менее сильно, но совсем иначе, уверенностью такой разило, напряжением, усталой неприязнью и виноватостью. А ещё от него искры сыпались — острые такие, агрессивные. Скрытая вина всегда так выглядит. У меня даже в висках заломило. И потому, поставив им кофе на столик, я со своей чашечкой отошёл в самый дальний угол.
В этом мне опять повезло.
Мне вообще феноменально везло в тот день. Вот, например, кофе этот. Я ведь его разлил не в стандартные стаканы из небьющегося пласта, а в тончайшие фарфоровые чашечки — за что, кстати, удостоился одобрительного шевеления бровью от кэпа. Кэп сервизом очень дорожил и юзать разрешал только в особых случаях. Вот и нёс я этот факанный фарфор осторожно, всецело его сохранностью поглощённый и ни на что стороннее не отвлекаясь.
Помню, идя к облюбованному диванчику в дальнем углу, я очень неполиткоректно подумал, что иногда и прогрессоры бывают правы и без убитого ими профа мир станет только лучше. Он успел достать всех. Мэр вон, хоть и пытается держать скорбную мину, уже на всю каюткомпанию нафонтанировал вонючей радостью. И никаких у него сожалений, а страх — это понятно. Да и шериф, друг детства… не всё с ним так просто. Слишком уж сильно он угрызается… И надо совсем без извилин быть, чтобы не понять причины. Слышал он тот ночной звонок, к аналитикам не ходить! Слышал, но не захотел отвечать. А кто бы на его месте захотел, спрашивается? Иногда я понимаю прогрессоров, не при политкоре будь сказано.
Возможно, я понимал бы их ещё лучше, если бы не Катарина…
На том реконструкте её руки так и остались лежать на столике — и казались неправильно короткими. Из-за отрезанных пальцев. Прогрессоры всегда так делают — поочередно удаляют у отказавшегося от модификации человека все органы чувств, которыми он не желает пользоваться в полной мере. После чего взрослых просто убивают. Они считают, что взрослые уже затвердели и неспособны к изменениям. А вот дети ещё могут измениться — если постараются. Только нужно их заставить очень постараться. Правильно замотивировать. И удалить ненужное.
И потому детей они оставляют в живых — на некоторое время, давая им шанс отрастить новые — лучшие — органы и тем самым доказать своё право на дальнейшую жизнь.
Бред, конечно.
Вот только они действительно в это верят.
Они ведь очень дотошные, как все фанатики. И если их внимание почему-то привлекла эта захолустная планетка — то единичной зачисткой дело не ограничится. Основное население Эври вообще пришлось эвакуировать — ну, во всяком случае, то, что от него осталось. Это ещё до моего рождения было. Эври — она тоже из белого списка…
Я осторожно угнездился на угловом диванчике. Убедился, что с последней (моей) кофейной чашечкой всё в порядке. И перевёл взгляд на гостей. Считай, что впервые на них действительно посмотрел.
И увидел…
Кофе я выпил залпом, чтобы не заорать.
Не почувствовал ни вкуса, ни температуры — а, между прочим, девяносто девять и восемь, старался же.
Кэп сидел с ним рядом. Разговаривал. Улыбался даже. Жал руку, с которой ещё капает… он что — не видит? Не чувствует? Вот так — сидит рядом, и не видит? Жмёт руку — и не чувствует?
Да не может такого быть, не слепой же он!
Я старался смотреть мимо, но всё равно краем глаза отчётливо видел — да и как тут не увидеть-то, это совсем атавистом быть надо, не при политкоре будь сказано, чтобы не увидеть… кровь, она яркая такая, просто надо чуть по особому глаза скосить, и сразу видно, она светится. И никогда не смешивается, надо просто расплести по разным уровням. Вот и тут…
Пять разноцветных, мерцающих, не смешивающихся…
Меня замутило. Хотел глотнуть кофе, но только всухую лязгнул зубами по остывающему фарфору — чашка была пуста. Несколько раз глубоко вдохнул, стараясь не слишком сопеть. Отпустило.
Это хорошо, что наши гости слепые и не видят, что я весь взмок и сердце колотится как оглашенное. Капитан не слепой, он видит. И делает знак — свободен, мол. Уходи, пока можешь. Это он правильно — ещё не хватало мне при гостях-атавистах в обморок грохнуться. Стыдобища.
За мной такое уже наблюдалось — переходные гормоны, чтоб их! То живот ни с того ни с сего скрутит, то давление падает, как у обкурка, то водоворотики перед глазами, и — хряп! — уже лежишь.
Короче, ушёл я. Тут как раз Эджен пришёл, а я под шумок и слился, как левая горючка у пройдошистого суперкарго. Не мог я смотреть, как ещё и Эджен пожимает руку этому…
Есть, есть у киберов «Незнакомки» манипуляторы! Выпускают, если очень надо! А насосы — просто утолщения на трубах с клеммной коробкой, явно скопированной с моего насоса.
Первым делом киберы сварили бассейн с подогревом для растопления льда. Листы нержавейки киберы варили то ли электронным лучом, то ли инфракрасным лазером. Чтоб льдины не разлетались, во время растопления нужно будет двигаться с минимальным ускорением.
Подошло время установки баков. Ничего интересного с точки зрения технологий будущего я не увидел. Баки сварены на борту «Незнакомки», и как сварены — непонятно. Швов нет. Что удивило — нечеловеческая логика в расположении баков. Вершиной вниз — для любого из трех штатных положений корабля.
Киберы «Незнакомки» работают быстро, четко и без отдыха. Ни одного лишнего перемещения. Поэтому управились удивительно скоро — за пять дней. Я с большим трудом уложился с написанием драйверов управления насосами и датчиками наполнения баков и программой подачи рабочего тела в главный ходовой. Датчики температуры баков пока не опрашиваю. Позднее напишу, когда время будет. А сейчас «Незнакомка» тащит меня к ледяному астероиду. Будем заправляться водой.
Господи, ну почему мне так не везет? Во вселенной сколько угодно чистой воды. Почему нам попался ледяной астероид с примесью аммиака?
Что такое аммиак? Эн-аш-три. Нашатырный спирт нюхали? Вот это он и есть. Весь корабль провонял, как только я закрыл люки трюма и заполнил отсек воздухом.
Аммиак отлично растворяется в воде, и как теперь от него избавиться — один аллах знает. Которого нет. У меня на борту три тысячи тонн смешанной с аммиаком воды. Я разбил отсеки корабля на зоны вакуумной опасности, хожу в лёгком скафандре, шлюзуюсь как в случае вакуум-тревоги.
И всё равно, запах ВЕЗДЕ.
Последний кусок льда растаял, последний литр воды перекачан из бассейна в баки. Стравливаю воздух из трюма в космос, выжидаю час и заполняю трюм свежим. Осторожно открываю шлем. Воняет, но не смертельно.
Марико интересуется, откуда у меня такая мощная утечка воздуха. Объясняю ситуацию.
— Прости, Крым, это моя ошибка. Не проверила чистоту льда.
— Забудь. Я сейчас отстегну стыковочный адаптер и возьмусь за переналадку двигателя. На всякий случай отойди подальше.
— Принято. Удачи тебе.
Вновь я в ходовой рубке в скафандре. Не из-за опасности, нет. Из-за запаха. Тестирую системы корабля. Цвета тестовых режимов на экране сменяются приятными зелёными. Только запас рабочего тела — в красной зоне.
Ничего, маневровым движкам хватит.
Даю маневровыми самый малый вперёд, чтоб осадить воду в баках и трубопроводах. Оживает панель заполнения водяных баков. Для чистоты эксперимента стравливаю воздух из трубопроводов. Заполняю плавильную камеру главного ходового, включаю нагрев. Хочу получить перегретый пар.
Молекулы перегретого пара легче рвать на атомы. Надеюсь… Даю малый вперёд. Ну да, получаю ОЧЕНЬ малый вперёд. А на бОльшее я и не рассчитывал. Ускорение слабее, чем от маневровых. Но маневровые можно гасить.
Задаю мощность поля на двигателе как при ходе с ускорением в одно «g» на нормальном рабочем теле. Кричать «ура» не хочется. По ощущениям вешу меньше килограмма.
Пускаю программу автоподбора оптимального режима. А это кто в красную полез? Черт!!!
Гашу двигатель, гашу плавильную камеру и долго ругаюсь. Похоже, я запорол плавильную камеру. Вольфрамовые сплавы при комнатной температуре достаточно стойкие. Но в атмосфере водяного пара при температуре полторы тысячи градусов… Да ещё аммиак!
Роюсь в мэнуалах, что же обозначает этот красный сигнал на пульте. В выхлопе двигателя появился вольфрам. О потере герметичности плавильной камеры — ни слова. Может, все не так страшно?
Меняю лёгкий скафандр на более стойкий и лезу в двигатель. Похоже, ложная тревога. То есть, через сутки она стала бы не ложной, но я сразу погасил движок. Отделался лёгким испугом. Но от перегретого пара придётся отказаться. Ограничимся обычным.
Возвращаюсь в рубку и продолжаю эксперименты. Господи, как всё плохо! Мои движки — не те, что я в институте учил. Мои — новые, вылизанные до предела, заточенные под тяжелые металлы. Ни на чем другом работать не хотят. Короче, я получил два с половиной — три процента от номинальной тяги. И это — при фантастическом расходе воды.
Что такое два с половиной процента от полной тяги двадцать «g»? Это половина «g» вместо двадцати, вот что это такое! Нырять на такой тяге в звезду — себе дороже! А если там вспышка, а если плотность фотосферы чуть выше… — это же нечем будет скомпенсировать. Это недолёт будет в десятки единиц. Выпаду из джампа далеко за орбитой Плутона. Да и генераторы могут банально сгореть от перегрузки. Никто же не летает сутками на двадцати»g».
С другой стороны — а никто и не обещал, что будет легко. Если заправлять баки у каждой звезды… Все лучше, чем торчать двадцать лет у черта на куличках.
Сообщаю результаты испытаний Марико.
— Я сейчас синтезирую хладагент для тебя. Есть время подумать, — отзывается она. — Кстати, здесь много замерзших газов. Тебе кислород не нужен?
Баки хладагента полны, а насчет двигателя — никаких идей. Ни у меня, ни у Марико. Теперь точно знаю, что у пришельцев есть эмоции. Марико злится.
— Марико, в чем дело? — спрашиваю я.
— Я допустила ошибку. Нужно было искать свинец для твоего двигателя. Но разворачивать обогатительную фабрику долго. Я бы выбилась из графика. Теперь я ещё больше выбьюсь из графика. Потому что поведу тебя на буксире до первой звезды. Там ваши корабли бывают часто, ты быстро вернёшься домой.
— Марико, я сумею дохромать отсюда. Следуй своим курсом.
— Нет. Для тебя это опасно. Пойдем в паре.
— Чем тебе грозит отставание от графика?
— Мне понизят рейтинг.
Выкладывать подробности Марико отказалась.
Кстати, запас кислорода я пополнил. Марико второй раз намекнула, что есть возможность, и при этом подмигнула. Просмотрел этот эпизод в записи раз десять. Ничего не понял, но в шоферских байках был эпизод с подмигиванием. А раз женщина просит… Да и запас карман не тянет. Тем более, Марико уже изготовила кислородные баки в наших стандартах. Мне осталось только выразить Марико глубокую искреннюю благодарность и пометить баллоны голубой краской.
«Незнакомка» улетела за стыковочным адаптером, а я выпустил за борт кибера-полировщика. Очень странный маршрут выбрала Марико до первой звезды. По большой дуге. Самое смешное, что он ничуть не длиннее остальных маршрутов. Такие фокусы позволяет геометрия, если ваш путь — не прямая, а ломаная линия. Но ни одной знакомой звезды. Зато нет прыжков на семнадцать светолет. Самый дальний — на десять.
Возвращаясь с адаптером, Марико передала схему первого прыжка. Ведём разгон парой на полутора «g». Тягу обеспечивают двигатели «Незнакомки» За два часа до джампа расходимся, и «Незнакомка» уходит вперёд. Если необходимо, передает мне цифирь для коррекции скорости. А я тем временем сбрасываю адаптер и свободно падаю. Если нужно, корректирую слегка скорость полем и главным ходовым. Слегка — это потому что сильно скорректировать не смогу.
Марико явно торопится. И за адаптером, и назад идёт на трех «g». Поэтому, как только подходит на сто метров, я командую: «Замри» и стыкуюсь с адаптером за рекордное время.
Сразу после доклада об окончании стыковки перегрузка мягко нарастает, заставляет повернуться в подвесе жилую зону.
— Марико, если торопишься, я могу выдержать трёхкратную перегрузку.
— Я боюсь, что на трех «g» поле не удержит адаптер. Пойдём на полутора «g».
Так и идём в точку старта. Уточняю параметры звезды и пишу программу управления температурой воды в баках. Главное — успеть слить, если будет закипать. Взрыв парового котла мне не нужен. А нарисовать на чертежах баков аварийный клапан для сброса давления я забыл…
Вышли в точку старта. Марико передает мне уточненные данные по звезде и по времянке погружения. Сравниваю со своими цифрами. Сами цифры похожи, но у Марико — точнее. Начинаем разгон. Впереди двое суток безделья.
— Крым, расскажи байки, — просит Марико.
— Я тебе лучше анекдоты расскажу. Они короче и позволят лучше понять нашу культуру. Будет много непонятного, ты не стесняйся, спрашивай.
— Согласна.
Вызываю на экран сборник анекдотов. Открываю посередке.
— Слушай первый. Правила посадки летающих машин в ночное время. На высоте тридцать метров включите посадочные фары. Если вам не понравилось то, что вы увидели, выключите фары…
Спустя час.
— Надпись на спине байкера: «Если ты читаешь эту надпись, значит, моя девушка упала с мотоцикла».
— Сейчас посмотрю, что такое байкер и мотоцикл. Ой, какой ужас!
— Это называется «чёрный юмор».
— Поняла, это когда вы шутите, если всё плохо.
— Точно!
— Вы сильная цивилизация, Крым. В вас заложен большой резерв.
— Резерв чего?
— Резерв всего. Живучести. Теперь мне понятно, почему вы так быстро сумели выйти к звёздам.
— Быстрее других цивилизаций?
— Многие вообще не выходят. Ведь как бывает, Крым, спокойная жизнь, плановое развитие экономики. Всё запланировано на десятилетия вперед. Зачем делать товаров больше, чем нужно? Зачем делать станков больше, чем нужно? На непредвиденный случай на складах есть запас. Проходят десятилетия, века, и нормы запаса на складе постепенно уменьшаются. Зачем держать на складах то, что веками не используется? Лежит положенный срок, а потом сдается на переработку. Спокойная жизнь приучает к беспечности. И вдруг происходит катастрофа. Запасов на складах не хватает. Начинается цепная реакция. Сначала голод. Потом останавливается промышленность, энергетика. Или наоборот, сначала энергетика, потом голод. Гибнет население, гибнет культура. Цивилизация откатывается в дикость, к самым истокам.
— Понятно. В нашей фантастике теме гибели цивилизации уделяется много внимания.
— Тогда эта опасность вам не грозит.
— А ещё какие опасности нас подстерегают?
— Без комментариев, Крым, — улыбнулась Марико. — Расскажи лучше ещё пару анекдотов. Я правильно употребила слово «пару»?
Сегодня Марико в лёгком оранжевом скафандре без шлема и с короткой стрижкой. Впервые в её аватарке появился цвет одежды, отличный от металлического. Это бьёт по восприятию. Металлическая голова и оранжевый скафандр… До этого я воспринимал её как черно-белое изображение.
— До разделения четыре минуты, — сообщает Марико.
— Принято. До разделения четыре минуты, — квитирую я. Это значит, до джампа два часа четыре минуты. Все шкалы, кроме навигатора, на моём пульте — в зелёной зоне. Навигатор возмущается нерасчетным положением корабля. Мы падаем на звезду плашмя, главная ось перпендикулярна вектору скорости. А полагается, чтоб была развернута по вектору. Ничего, сейчас «Незнакомка» погасит скорость, отстыкуется… Я еще и позавтракать успею.
— До разделения одна минута, — сообщает Марико голосом автомата-информатора. То ли дурачится, то ли на самом деле переключила свою аватарку на Профессора. Перегрузка плавно уменьшается с полутора «g» до нуля.
— Разделение.
— Принял, разделение, — квитирую я, хотя ничего не почувствовал. Сейчас «Незнакомка» отойдёт от меня на сотню километров, чтоб не задеть джетом, и уйдет вперёд.
» I could float your boat
If you’re cold take my coat
I’ll sing a music note from a song that I just wrote
Girl, just take my hand
And let me be your man »
Последний месяц года — один из самых удивительных, но одновременно с этим он может быть и самым одиноким в жизни человека. На пороге завершения очередного круга люди стремятся к семье, к самым родным людям в своей жизни. Это рефлекс, который гонит нас в объятия бывших возлюбленных, требует позвонить родителям и извиниться за какую-то глупую выходку, помириться с самым близким другом, который чем-то разозлил. Люди бегут от одиночества, кутаясь в теплые куртки и колючие шарфы. Нет ничего хуже, чем оказаться в рождественскую или новогоднюю ночь в пустой холодной квартире наедине со своими мыслями, совершенными ошибками и жгучими сожалениями. Цветные веселые огоньки, что скачут в окнах соседских домов, хрупкие фарфоровые ангелочки, что покачиваются на елках — все это может превратить обычный холодный месяц в самую настоящую сказку… или в абсолютный кошмар. Когда все в квартире: облезлая искусственная елка, одинокая тарелка в раковине, холодная постель — абсолютно все напоминает, что в Вашей жизни нет ничего настоящего, значащего, родного. Каждый фильм, который крутят по телевизору дразнит, упрекает и насмехается. И горечь, кислая горечь кипит в горле, обжигает нос, заставляет слезиться глаза.
Одинокие люди идут туда, где могут на какое-то время забыть о своей никчемной жизни. Туда, откуда их не прогонят, сочувственно покачают головой и нальют стакан пива за счет заведения. Возможно, там они найдут таких же никому не нужных людей, чье существование не было важным ни для кого. И тогда можно будет ненадолго притвориться, что все не так, все иначе. И постель будет по утрам еще теплой, хранить запах чужого тела и шампуня. Маленькая ложь, которая никому не причинит вреда. Дрожащая в синем отсвете телевизора иллюзия, что рассыпется, стоит только праздникам закончиться. Через неделю забудется имя, через две — цвет воспаленных глаз. Через месяц исчезнет и чувство одиночества, словно оно никогда не касалось своими костлявыми грязными лапами. И можно будет еще целый год обманывать себя. До следующего декабря.
Чем ближе было дело к рождеству, тем дольше бар на углу улицы не закрывался. Иногда он работал до следующего утра, иногда — до полудня. Было как-то… неправильно выгонять из тепла на холодную заснеженную улицу того, кому некуда было идти, кто даже среди самых унылых неудачников оказался лузером. Деньги в кассу поступали, в баре было тихо и спокойно, а значит — часом раньше, часом позже. Клиенты были рады и на следующий день приходили с кем-то из друзей, такими же брошенными и отвергнутыми обществом. На экране плазмы, что была подвешена под потолком, тихо бубнил спортивный канал, чей логотип в левом верхнем углу был наряжен в нелепую красную шапку. За барной стойкой неизменно стоял молчаливый черноглазый мужчина, чьи короткие светлые волосы топорщились во все стороны. Он протирал бокалы полотенцем и кивал заядлым посетителям. Люди, которые наконец получили в свое пользование кого-то, кто слушал истории о их жизни, выливали всю правду на чужую голову, не обращая внимание на равнодушное лицо. Какая разница, раз он не перебивал и не носил никакой праздничной атрибутики. Все прекрасно понимали — такого серьезного мужчину точно не заботит вся эта мишура. В баре не было ни елки, ни красноносых оленей, ни бело-красных леденцов.
Территория, свободная от реальности.
В дальнем углу бара была лестница, скрытая от посторонних глаз. Она убегала на второй этаж и упиралась в большую черную дверь. Черноглазый мужчина устало наклонил голову к одному плечу, потом к другому и медленно поднялся наверх, скользя ладонью по гладким перилам. Каждый тяжелый шаг эхом отзывался в баре. За плотно зашторенными окнами бушевала метель, кружилась в бешеном танце, разбрасывая снег в разные стороны. Ветер подвывал, словно задавал ей нужный ритм. Машины вязли на обочинах, и раздраженные водители бросали их, пересаживаясь на метро. Бар, погруженный в полумрак и тишину, выглядел потрясающе. На полу плясали длинные тени, с улицы доносились голоса прохожих и вой сигнализаций.
Мужчина толкнул плечом дверь в квартиру и шагнул внутрь, устало выдохнув. Казалось бы, он попал в совершенно другой мир, как из сказки. Небольшие круглые лампы, прикрепленные к стенам, слабо горели. Лигур всегда оставлял их перед тем, как уехать за новыми поставками. Его падший ангел, который прожигал собеседников одним лишь взглядом, никогда не признавался, но от хозяина бара не укрылось, что тому не нравилась темнота. У Хастура всегда каменели плечи, стоило только лампе погаснуть, а комнате погрузиться во мрак. Лигур ничего не говорил, но однажды просто прикрепил к полкам и стенам лампочки на батарейках. Будто они всегда там и были.
Хастур сбросил жесткие ботинки, которые носил на работе, и прошел в спальню. На краю постели стояла картонная коробка, из которой торчали разнообразные новогодние украшения. Бармен едва заметно улыбнулся, ослабляя бабочку на своей шее. Клиенты, возможно, не любили праздничную пору, да и Лигур был представителем совершенно другой религии, но это совсем не значило, что у него не могло быть праздника. Из коробки торчали яркие красные оленьи рога с бубенцами, зеленый пушистый венок с маленькими ягодками, картонный олень с чуть раскосыми глазами и моток гирлянды, безбожно запутанной. В бумажном коричневом пакете, что лежал рядом, была спрятана разноцветная мишура.
Совсем скоро Лигур должен был привезти красивую небольшую елку, которую они обязательно установят в дальнем углу. От ангела с длинной пластмассовой трубой, у которого от сквозняка трепетали бумажные крылья, в качестве верхушки они решили отказаться. Хастур не был особенно против, но его ухмылка определенно раздражала хозяина квартиры. Слишком пошлые ассоциации это украшение вызывало у обоих.
Хастур осторожно вытащил лампочки, удерживая обеими руками комок проводов. Задумчивый взгляд скользнул по комнате, прикидывая, куда можно прицепить гирлянду. Повесить ее над кроватью — обеспечить любовнику бессонные ночи в течение всего месяца. Можно было на окно, но тогда всю красоту скроют плотные темные шторы. Бывший ангел оценивающе посмотрел на большой книжный стеллаж, что стоял у противоположной стены. Внизу как раз была свободная розетка, которую почти не использовали. Идеальный вариант. Полки были с той стороны кровати, на которой спал Хастур. Если лечь к ним лицом и закрыть глаза, то гирлянды будут очень похожи на звезды.
Ангелам казалось, что они — далекие и холодные, сияют серым и белым светом. И Хастур был там однажды, он видел. Видел, как они горят в непроглядной темноте, но где-то в глубине своей души верил, что раскрашены они всевозможными оттенками. Он давно перестал слышать песни Сфер, перестал видеть небеса, но воспоминания о звездах никто и никогда не сможет у него отнять. Мог ли кто-то осуждать его за то, что он хочет снова увидеть это? Мужчина замер, глядя на лампочки в своих руках. Если бы он не решился отказаться от своих крыльев, он мог бы снова подняться к облакам и насладиться всей вселенной. Легко мог бы добраться до самых дальних уголков.
Но ангел бы так никогда и не увидел мир таким, какой он есть. Мог бы он и дальше существовать, не зная вкус таких желанных горячих губ? Не утопая по ночам в янтарных глазах? Не ощущая чужих жадных прикосновений?
Хастур провалился в свои мысли и шагнул к стеллажу не глядя. Запнувшись о край кровати, он нелепо взмахнул руками и повернулся вокруг себя, заваливаясь назад. Удар спиной о шкаф был не слишком сильным, но ощутимо выбил воздух из его легких. Книги посыпались на пол от сильного толчка. Одна из них упала сверху точно на светловолосую голову. Бывший ангел охнул и схватился свободной рукой за затылок. Опустив голову, он принялся отчаянно тереть ушиб. Человеческое тело иногда сводило его с ума. От невеселых мыслей о уязвимости и хрупкости собственного сосуда Хастура отвлекли упавшие книги.
Одна из них раскрылась на середине, и из нее выпала стопка фотографий. Обычных бумажных фотографий, что переливались в свете ламп. Мужчина нахмурился, его рука перестала двигаться. Кинув гирлянду на постель, он опустился на пол. Пальцы осторожно подцепили фотографии за край, чтобы не заляпать изображения. Упавший с небес ангел сел на ковер, сложив ноги перед собой, и принялся аккуратно перебирать фотографии.
Дыхание застряло где-то в горле. Сердце застучало в ушах.
На фото был… он сам. Сидел за кухонным столом и дремал, положив голову на руку. Пузатая полосатая чашка с кофе стояла напротив. Из нее торчала ложка. Кажется, это было после одной из первых смен в баре, когда Хастур уговорил своего сварливого любовника пустить его поработать. Следующая фотография была сделана в супермаркете, где Хастур пытался по запаху найти фрукт, который хочет попробовать. Темные глаза были широко распахнуты, а рот чуть приоткрыт. В ладони он держал большое красное яблоко, которое пахло так невероятно тогда. На другом фото мужчина был за барной стойкой. В белой рубашке и черной бабочке, как обычно, он пытался смешать свой первый коктейль. Фотография была сделана за секунду до того, как Хастур опрокинул и бокал, и дорогую бутылку джина.
Там были десятки фотографий. На одних были только руки бывшего ангела, на других — его улыбающиеся губы. Были засвеченные фото и размытые, где можно было рассмотреть только очертания человека. Хастур заметил, что еще одна упавшая книга топорщится, словно в ней что-то лежало. И, конечно, нашел еще одну стопку фотографий. Почти в каждой книге было спрятано что-то. Одни были сделаны давно, другие — меньше месяца назад. На каждом фото был Хастур, и ни на одном не оказалось Лигура. Бывший ангел покачал головой и прикусил фалангу указательного пальца, не в силах справиться со своими эмоциями.
Он видел, каким стал Энтони, получив в свою жизнь ангела. Возможно, это было не совсем честно. Он ни о чем не просил, не желал. Но вдруг оказалось, что один ясноглазый мальчишка не может жить без его ядовитых глаз, похабных шуток и заляпанных глиной рук. Его друг был хорошим человеком, даже когда пытался всех убедить в обратном. И первые несколько месяцев Хастур искренне сомневался в том, что подтолкнуло Кроули принять Азирафаэля в свою жизнь. Искренние сильные чувства или же — простая жалость? Хастур не рассказывал никому, но за свою жизнь он видел не одного, и даже не двух ангелов, которых отвергли их люди. Это тяжелое и очень страшное зрелище. Для Азирафаэля, который так сильно полюбил горячие пухлые блины с медом, которые Кроули готовил по утрам — это было бы невыносимо. Но потом… Энтони стал словно одержим своим ангелом. Стоило Азирафаэлю отвернуться, тот начинал его рисовать. На салфетках, на обертках, даже ручкой на собственной ладони. Хастур улыбался в такие моменты, пряча лицо в сгиб локтя. И старался не думать, что Лигур принял все иначе…
И вот тебе. Мужчина машинально перевернул одну из фотографий, чтобы чем-то занять руки, и застыл. На обратной стороне знакомым мелким почерком был выведен текст на незнакомом языке. Буквы были странные, сплетающиеся между собой. Некоторые слова Хастур узнал. Их Лигур шептал, когда молился своим далеким богам. Какие-то хрипло выдыхал в постели, утыкаясь лицом в белоснежное худое плечо. Какие-то рычал сорванным голосом, когда выкидывал очередного зарвавшегося посетителя из своего заведения. Это было что-то личное, настолько, что Хастуру стало очень неуютно. Будто он сунул нос туда, куда не имел права лезть. В чужую душу. Внизу хлопнула дверь. Мужчина дернулся, выбираясь из омута своих мыслей. Поспешно подхватив книги, он суетно расставил их, искренне надеясь, что любовник не помнил правильный порядок.
Когда Лигур зашел в квартиру, согревая дыханием замерзшие руки, бармен уже ловко закреплял гирлянду на шкафу. Темнокожий мужчина секунду полюбовался им, прислонившись спиной к захлопнувшейся двери, после чего гордо выставил перед собой пушистую зеленую елку, что больше метра в высоту.
— Мне кажется, я оскорбил чьи-то чувства, испортил себе карму на ближайший год, но все же отвоевал самую пушистую елку, — обозначил хозяин бара и смахнул с темных кос мелкие снежинки.
— Я прощаю тебя, сын мой, — не оборачиваясь снизошел Хастур; он не был до конца уверен в своем лице, на котором так легко читались все эмоции.
— Так просто? — в чужом голосе скользнуло разочарование. — А как же истязания, испытания и искупление?
— Слишком много слов на “и”, — ангел наклонился и аккуратно воткнул вилку в розетку, гирлянда вспыхнула яркими огнями.
— Хорошая буква, —пожал плечами Лигур и расстегнул теплую куртку.
— Мне больше нравится другая, — Хастур полюбовался результатом своих трудов, но его взгляд то и дело скользил по книгам, что таили в себе особый секрет.
— И какая же? — темнокожий мужчина подошел ближе, от него пахло табачным дымом, снегом и чем-то еще.
Чем-то очень родным.
Хастур развернулся и угодил точно в чужие объятия. Лигур сцепил руки на его пояснице, обжигая даже через одежду. Огоньки мерцали позади и отражались в янтарных глазах напротив, что смотрели любопытно и весело.
— Люблю… — выдохнул падший ангел, и его брови изогнулись, будто он ожидал насмешки в ответ.
Лигур покачал головой. Его любовник только учился выражать свои эмоции, каждая сводила его с ума. Это было невероятно волнительно. Особенно то, что Хастур позволял простому смертному видеть это.
— Uthando… — уверенно сказал человек, ради которого ангел шагнул с небес и не побоялся сгореть и разбиться.
Хастур едва заметно вздрогнул. В памяти всплыла фотография, на обратной стороне которой было написано только это слово, снова и снова. Но больше думать он не смог, потому что мужчина с длинными темными косами, так напоминавшими змей, притянул его за затылок в требовательный поцелуй.
Снег укутал замерзающий город, ветер носился по улицам, играя в снежки с пургой. Люди брели по тротуарам, пытаясь сохранить в своей груди остатки тепла. Кто-то нес большие пакеты с подарками, кто-то — жалость к самому себе. А один человек, у которого за спиной когда-то были могучие белоснежные крылья, ощутил себя настолько любимым, что стало страшно.
Сладко. Страшно. И невыносимо светло.
Помним, что экспозиция не так уж и обязательна. Это брошка у основания нашего треугольника: завязка-кульминация-развязка.
Можно обойтись и без неё, взяв с места в карьер и особенно ничего не поясняя, надеясь на то, что всё, что нужно – выяснится в процессе повествования.
Некоторые теоретики вот это «в процессе» – выделяют как отдельный подвид экспозиции. Автор же всё равно по кусочкам будет скармливать читателю объяснялки по поводу мира и персонажей? Ну, вот вам и такая своеобразная экспозиция. Цвишенгешихте.
Это я не ругаюсь, это она так называется.
И не наше дело разводить теории – наше предупредить: такой подход есть. Мы к нему ещё вернёмся чуть ниже.
Сначала нужно разделить пролог и экспозицию.
Некоторые их опять же объединяют, но чаще можно заметить, что прологом называют всё-таки события, происходившие ДО описанного в книге, а экспозиция – это непосредственная расстановка сил на текущем поле боя.
Итак.
Экспозиция и пролог – отличия.
Пролог – элемент композиции, выходящий ЗА рамки сюжета произведения, в котором излагаются события, предшествовавшие началу действия. Часто в прологе поясняется смысл происходящих в романе событий. В отличие от экспозиции, включённой в основной текст произведения, пролог обычно графически выделен. То есть так и написано – «Пролог».
Экспозиция:
– намечает исходную ситуацию (время и место действия, состав, взаимоотношения персонажей) и подготавливает восприятие читателя
– в отличие от завязки сюжета, т. е. события, вызывающего развитие дальнейшего действия, экспозиция не влияет на ход последующих событий в произведении.
Грубо – экспозиция – это когда ваши войска уже стоят на поле боя, мечи обнажены, но сигнал к битве (завязка) ещё не прозвучал. (А пролог может объяснять, почему экспозиция такова, какова она есть).
Разновидности экспозиции
Прямая. События описываются на начальных этапах сюжета.
Задержанная. При данном виде экспозиция следует после какого-либо значимого эпизода (завязки). Обычно автор включает важный момент в качестве первой главы, и только после читатель знакомится с действующими лицами и ситуацией.
Обратная. Текст построен в таком порядке, что основная информация находится в конце книги.
Межистория, или от немецкого «цвишенгешихте». При данном развитии сюжета автором раскрываются характеры и место действия параллельно с повествованием, постепенно. (Но у немцев, судя по всему, пролог и эпилог – тоже экспозиция!!!)))
Будем всё-таки рассуждать по-русски, понимая под экспозицией прежде всего нечто, поясняющее мир и персонажей ДО начала их активных действий.
Ну а если всё в романе начинается «с места в карьер» – будем опираться на Веллера с его «сильными действиями» и немцев с их цвишенгешихте.
От чего зависит место экспозиции в романе?
Только от замысла писателя, от его умения задумать что-то этакое, подурить читателя, попутать и поиздеваться.
Так, в поэме «Мёртвые души» Н. В. Гоголя экспозиция задержанная: пояснение исторической и бытовой обстановки дано после завязки действия, а сведения о Чичикове, главном действующем лице, — в конце повествования; писатель сначала показал Чичикова, а потом объяснил, в каких условиях мог вырасти такой человек.
Ну, это у Гоголя. А что у современных авторов?
Сначала посмотрим в топ АТ.
1.Метельский «Меняя маски».
Берем первую книгу цикла и видим вполне классический пролог, который объясняет нам, как описанный мир стал таким, каков он есть, и что, собственно, случилось с героем.
В первой главе перед нами обыкновенная прямая экспозиция, но с ма-аленькой задержкой. Первые абзацы намекают на экшн и быстрое развитие сюжета, но действие тут же притормаживает и начинается экспозиция – автобиография героя (это если по Веллеру).
Герой сам рассказывает о себе. Рассказывает просто, понятно а, поскольку герой ребёнок – он выдаёт читателю информацию о мире так, как ее понимает. Достаточно классический приём, позволяющий до поры скрыть часть авторской вселенной.
Что мы видим из экспозиции? С первых же абзацев задан восточный колорит, некая анимешность персонажей. Читатель вполне успевает сориентироваться – «а туда ли он зашёл?»
Вполне грамотно сделано, кстати. Хоть и принято ругать коммерческую литературу, надо признать – экспозиция здесь информативная и самодостаточная.
2. Антон Текшин «Волшебство не вызывает привыкания»
А вот тут явной экспозиции нет. История начинается с места в карьер. Могу предположить, что экспозиция всё-таки присутствует в тексте, но она раскидана по пространству романа, постепенно «впуская» читателя в мир.
Чем «берёт» читателя такое начало? Экспозиции-то тю-тю? Вроде бы ничего не понятно? Шагаешь в книгу, как в тёмный лес?
А типичным приёмом берёт, о котором мы уже писали. Герой здесь в самом начале истории – «приходит в себя». Это «гормонально узнаваемая ситуация». Она быстро принимается читателем, как родная, и дальше он уже гормонально вовлечён в текст. Автору и стараться не надо, чтобы его заманить.
3.Анатолий Дроздов «Зауряд-врач»
Здесь снова есть пролог, в прологе – классическая «объяснялка». Из неё мы узнаем, что было с героем ДО начала романа.
Экспозиция есть, она хорошо задаёт атмосферу повествования – больница сразу пугает, да? В экспозиции герой приходит в себя – опять гормональный приём. Он усиливает «вхождение» читателя в текст. И далее читатель вместе с героем узнаёт, куда они оба попали.
Читателю понятно, что это перемещение во времени, как минимум. Попаданчество. Для экспозиции – этого вполне достаточно.
Я взял для анализа три романа, которые в эти дни менялись друг с другом близко от первого места.
Зачем? Чтобы было наглядно понятно — коммерческие авторы стараются максимально чётко дать понять – где и что будет происходить. Жанр, место, герои, ситуации – узнаваемы и понятны.
Шаблонны? Да. Но и узнаваемы. Две стороны одной монеты.
Читатель хочет знакомого. А к нему – пару процентов новизны. Вот такой коктейль.
Теперь обратимся к анализу текстов не коммерческих авторов.
4.Робин Штенье «Заложник»
https://author.today/work/32551
(Здесь я уже даю ссылки и, возможно, буду приводить вордовские цитаты, потому что заранее спросил согласия авторов).
Итак. И этот роман начинается вроде бы классически – с пролога.
Но вот сам пролог – совсем не классический. От пролога в нём – последние два абзаца.
А что же идет ДО этих абзацев? А это некая предэкспозиция, если так можно сказать. Она является…
Ну сейчас придумаю. Экспозицией самого пролога, что ли. Поскольку она выкладывает карты, которыми сыграют в прологе. Без неё – пролог непонятен. Непонятно, что 17 подростков попадут в заложники совсем не по озвученной в прологе причине.
Сложно? Сложно. Интересно? Да, интересно.
По сути, Робин пытается изобрести новую форму пролога. Что-то ему удалось, что-то – нет. Форма без сомнения интересная.
Что ещё задаётся в прологе? Жанр, герои…
Жанровая подача… Ну, не знаю. Меня очень смутила, например, игра на грани между реализмом и мультяшностью (не будем говорить – анимэ, Робин это слово не любит).
Поясню. Герой пролога, мальчик Лисард (наследник императора), падает в тёмный источник, и с ним происходит там нечто, от чего мальчик впадает в…
В реалистическом тексте он впал бы в кому, и лежал бы, как наследник престола (учитывая, что у нас ожидаются звездолёты), в некой капсуле, подключённый к аппаратам жизнеобеспечения, а вокруг сновали бы стайки медиков. В мультике он мог бы лежать просто на кровати в условном личном лазарете императора, где есть окно и можно смотреть на облака, но не в коме, а в каком-нибудь волшебном состоянии.
Ну а в прологе ребёнок лежит на кровати у окна, но параллельно – он в коме. И вот это междужанровое состояние здесь не ошибка, оно именно так заявлено и таковым будет в романе.
Да, уже в прологе ясно, что Робина будут ругать за анимэшность, он будет злиться. Я же скажу, что некий сверхсмысл в синтезе жанров есть всегда. Кому-то же надо пробовать.
Да, дело это сложное, новое. Но первопроходцы есть и будут всегда.
В чём плюсы? Герои в такой смеси жанров (реал+мульт) – мультяшно-добрые, но уже не такие картонные, как в анимэ.
В чём минусы? В том, что читатель печенью чует – что-то незнакомое подсовывают.
Перейдём к экспозиции.
Прямой экспозиции нам тут, разумеется, не приготовили. Тут у нас то, что называется страшным немецким словом цвишенгешихте. Автор тянет героев в свою историю вместе с читателями, что-то поясняя по ходу. Но не более.
Мало того, самый первый эпизод – вообще не сыграет.
«Через две недели и два дня Алену Ричмонду исполнялся двадцать один год, он вступал в тот самый возраст, когда человек считается совершеннолетним. Но Ален не чувствовал себя взрослым, даже желания притворяться таковым не было. Хотелось праздника. Хотелось подарков. И чтобы заполучить желаемый подарок, он отправился со своим опекуном Деймоном Крито на Миру».
Мальчик (21 год) хочет космический корабль. С этого начинается история. Но события начнут развиваться так стремительно, что «кораблик» как мотивация, не сработает. Ален будет обманут в своих ожиданиях. Он найдёт иное, откроет его в себе и в мире.
Так бывает в жизни – «день начинался хорошо и вдруг…»
В литературном сюжете такие моменты чаще всего рихтуют: добавляют «крючки», вешают «ружья».
Из первой главы было бы несложно выстроить что-то привычное.
Фабула там такова:
*Ален Ричмонд мечтает получить в подарок маленький космический кораблик и для этого увязывается на планету Мирра вместе со своим опекуном (по совместительству – королём пиратов).
*На Мирре Ален отправляется на прогулку и с ним увязывается местный мальчишка. Далее (между прочим – ещё один пролог!) мальчик рассказывает Алену легенду о заселении Космоса.
*Ален обнаруживает в ребёнке «пробудившегося ангела».
*Ален и мальчик возвращаются.
*Обнаруживают, что мальчика сочли похищенным, предъявили обвинения опекуну, и тот уже убил отца мальчика. На местном подобии дуэли.
*Мальчик-ангел бросается на короля пиратов, и у Алена пробуждается память о том, кто он сам. Чья реинкарнация.
И снова Робин нарочито небрежно смешивает в рассказе реалистическую и мультяшную манеру. Живые эмоции переплетаются с мультяшными «позами» героев – старший «мальчик» трогательно держит за руку младшего.
Из первой главы можно легко сделать две – в двух разных манерах.
Реал
Реал-Ален в реал-варианте – будет обеспокоен предчувствиями (а не мечтами о корабле), ведь итогом главы будет его пробудившаяся память. И он будет «ловить звоночки» и именно потому дерзить опекуну, требуя подарок, и точно так же вылетит из гостиницы, гонимый «шестым» чувством.
Мульт
А мульт-вариант мог бы начаться с презрения Алена к сказкам как таковым, чтобы они сыграли на контрасте, или, напротив со сказок об ангелах и кошках.
Но Робин сделал – как сделал. Возможно, не он первый вот так смешал жанры, но первопроходцев явно немного, и ему нелегко.
Видимо, потому события в главе разворачиваются линейно, строго фабульно. Да, сюжет там равен фабуле. То есть всё разворачивается последовательно, как в жизни. Безо всяких хронологических перестановок и т.п. «Куда уж дальше нагружать повествование?» — как бы думает автор.
Прав он или нет – не знаю. Знаю только, что разжёвывая и играя с антуражем из первых двух главок про Алена можно написать роман, так плотно там набита история мира, события, смыслы.
В общем, всё это не шаблонно, любопытно, но толпы читателей придут нескоро. Ведь и пролог и первая глава задают ни на что не похожий мир, ни на что не похожий жанр, да ещё и играют с элементами пролога весьма непривычно.
Желаю Робину удачи, и он это знает. Эксперимент интересный, мир живой. Но не ждите, что будет просто))
45. Натура. Возле торгового центра. День
Золотов, Солнцев
За столиком открытого кафе возле торгового центра мается Золотов. Елозит, поглядывает на часы. С неохотой прикладывается к пластиковому стакану. На столике перед ним — несколько таких же стаканов, но пустых. Наконец из дверей торгового центра появляется Солнцев. В одной руке у него — букет каких-то непонятных жёлтых цветов, в другой — пакет, в котором угадывается контур бутылки.
Золотов (нетерпеливыми жестами подзывает Солнцева):
— Шмелем, шмелем, бисово отродье!…
Подбежавший Солнцев плюхается на соседний стул, отбирает у Золотова недопитый стакан, жадно пьёт.
Золотов:
— Давай-давай, наворачивай… у меня эта кола скоро из ушей польётся! Ну и где тебя целый час мотало?
Солнцев:
— Было трудно, но мы достали…
Золотов (с сомнением смотрит на странный букет):
— Цветочки-то я бы получше выбрал…
Солнцев:
— Что ты понимаешь?! Жёлтые были только такие… Зато вот (с гордостью извлекает из пакета бутылку спирта «Рояль») Раритет! Пришлось дойти до директора, и он из личных запасников…
Золотов:
— Ты что, с дуба рухнул?! Не, я конечно, понимаю, она у нас на всю головку долбанутая, но всё же… К телке подкатываться со спиртягой — полный жлобизм.
Солнцев:
— Тёмный ты человек, хоть и Золотов… (Встаёт) Ладно, скрипнула калитка — вышла Маргаритка. Погнали. Адрес помнишь?
Золотов:
— На всю оставшуюся жизнь… Слушай, только давай сначала в больницу. Наверняка она сидит у своего Воланда.
Друзья садятся в машину.
46. Натура. Площадка перед больничным корпусом. День
На площадке стоят несколько машин — как частных, так и медицинского назначения. Среди них выделяется «автозак» с открытыми дверцами, возле которых дежурят два милиционера. Проходящие оглядываются на эту группу, переговариваются. Двери больничного корпуса открываются. Ещё два милиционера выносят носилки. На носилках — «зафиксированный» ремнями Гнюбкин. Он в больничной пижаме, мизинец толсто перебинтован, из-под пижамы видна забинтованная грудь. Следом за носилками выходит серьёзный человек в штатском, в руке — папка для документов. Спускаются, направляются к автозаку.
Гнюбкин:
— Это произвол! Я больной! Я буду жаловаться! Требую соблюдения прав человека!
Человек в штатском (поравнявшись с носилками):
— Вот что, больной… (с нарочитым кавказским акцентом) Я тэбэ один умный вещь скажу — только ты не обижайся…
Склоняется к Гнюбкину, что-то шепчет.
Гнюбкин (канючит):
— Ну, хоть долечиться бы дали… Я ж израненный, изувеченный…
Человек в штатском:
— В тюрьме тебя долечат, там медсанчасть хорошая…
Из дверей корпуса выбегает растрепанная Заполошная в тёмных очках. Её пытается удержать адвокат Зайчик. Носилки с Гнюбкиным начинают загружать в автозак. Заполошная вырывается от Зайчика, подбегает к автозаку.
Заполошная:
— Стойте! Остановитесь! Отпустите его! Я никаких претензий не имею!
Человек в штатском:
— У меня постановление. Отойдите, гражданочка.
Заполошная:
— Но он не виноват!
Человек в штатском:
— Суд разберется. Наймите адвоката.
Заполошная (оборачивается к Зайчику):
— Лев Львович, сделайте же что-нибудь!
Зайчик:
— Маргарита Пахомовна…
Гнюбкин (из автозака, поёт дурным голосом):
— Плачь, Маргарита!..
Резко замолкает — видно, заткнули. Двери автозака захлопываются. Человек в штатском устраивается рядом с шофером. Автозак отъезжает. Заполошная бежит за ним несколько метров, машет руками, потом останавливается. Рыдает на плече у подбежавшего Зайчика.
Заполошная:
— Лев Львович, спасите его, умоляю вас, заклинаю…
Зайчик:
— Маргарита Пахомовна, поймите, он же аферист, он хотел лишить вас квартиры…
Заполошная:
— Я сама с радостью отдам ему всё… не только квартиру, но и… всё-всё…
Зайчик:
— Это ваше право, Маргарита Пахомовна, но есть и другие потерпевшие… действительно потерпевшие… Ему придется отвечать по всей строгости…
Заполошная:
— О, я не переживу…
Из подъехавшей машины на площадку вбегают Золотов и Солнцев. Видят Заполошную в объятиях Зайчика.
Золотов:
— Ну, что я говорил?! Здесь она!
Подбегают к Маргарите. Солнцев передает Золотову Солнцеву жёлтый букет.
Заполошная (стеная):
— Я возьму его на поруки… Я продам квартиру и внесу залог… Я выступлю на суде в его защиту! О, мессир…
Золотов:
— Кхе-кхе… Маргарита… Это мы… Простите нас, если можете…
Маргарита поднимает голову, секунду смотрит на Солнцева, на Золотова, не узнавая, потом губы её кривятся ненавистью.
Заполошная:
— Вы…И вы ещё смеете?!..
Золотов: (поспешно закрываясь букетом):
— Это вам! От нас…
Маргарита выхватывает у него букет, хлещет по щекам. Во все стороны летят цветки, листики. Золотов уворачивается, как может.
Заполошная:
— Негодяи! Мерзавцы! Вы погубили его!..
Швыряет в Золотова остатки букета, бежит в том направлении, куда увезли Гнюбкина.
Золотов:
— Нет, ты видел?! Видел?!.. У неё ж клыки, как у вампира! Веня, это ж и есть та самая Ритка-вампирша, которая главная ведьма! За ней!
Общий план: Солнцев и Золотов бегут за Заполошной. Наперерез, еще не видимый ими, мчится громадный чёрный кот…
Конец серии
Нет, конечно, это не было первым отстранением в ее жизни. Гвен вылетала с работы и на подольше, а тут — два дня. Только два дня. Можно отоспаться, подлечиться. Гвен старательно цеплялась за эти мысли: как она устроит себе передышку, марафон давно отложенных фильмов. Может, бухнуть? Нет, алкозагул тут будет совсем не в тему: уже в четверг снова нужно выйти на работу.
Мини-отпуск среди недели, вот так. В деньгах не так много и потеряет.
Гвен лежала в кровати и старательно убеждала себя, что не расстроена. Не очень получалось. Пришлось выгонять себя из-под простыни и хромать на кухню. Солнце палило как пиздец, она не привыкла вставать так поздно, и теперь башка просто раскалывалась.
Где там Рич… на диване нет. А, конечно — он ее заложил и наказан. Или она наказана. В общем, ура, всем плохо. Где этот чертов кофе?
Шкафчики встретили ее сверкающей чистотой и непривычным порядком. Коробочки какие-то, не было же… Видно, Ричу не нравились специи, рассыпающиеся из пакетов.
Да где кофе-то? Под руку попала полупустая пачка растворяшки, забитая в угол. Гвен вытащила терминал и выбрала завтрак в ближайшем кафе. К черту готовку.
В ожидании она устроилась на диванчике и ощутила, какую там яму промял Рич. Ничего себе! Пришлось переползти на «свою» сторону. Ладно, зато ноги удобно складывать.
Гвен старательно отвлекалась от пачки непрочитанных сообщений. Открыла привычно дела, но все перекрывали серые заглушки: отстранение, нет доступа. Голова все еще гудела, дурацкий кофе не помогал. Она почти не спала ночью, смотрела сраные кошмары, как в телевизоре. Экранизировать бы — озолотиться можно. Ладно, хватит ныть. Гвен открыла входящие, выбрала новые — все от Ричарда. Каждые пятнадцать минут с шести тридцати, секунда в секунду: «Возможно, нам следует встретиться. Пожалуйста, напишите ответ, когда проснетесь». «Мне очень жаль, что ситуация сложилась именно так». «Возможно, вы все-таки решите поговорить — я буду ждать звонка».
Остальные Гвен выбрала и удалила, не читая. Вряд ли он разнообразил нытье. Чего распсиховался… Хотя сама-то. От окна пиликнуло, пришлось выколупывать себя из-под пледа и открывать.
Ладно, с восьми поток сообщений вроде иссяк. Завалило работой или понял, что нехуй доебывать. Неважно.
Каппучино был не таким прикольным, как обычно. Привыкла к хорошему. Ничего, обратно к офисной кислятине приноровится. Печенье тоже не хрустело, как надо. Мел какой-то на вкус, а не печенье. Когда в дверь позвонили, Гвен с облегчением его выкинула. Наверняка заблудившийся во времени коммивояжер или проповедники какой-то хуйни. Утро вторника, какого хрена.
— Привет, подруга! — Линда сгребла ее и чмокнула в щеку, встав на цыпочки. Из-за ее спины радостно помахал Тим.
Гвен кивнула ему, осмотрелась: улица как вымерла.
— Какими ветрами?
— Твой напарник связался с Тимом и сказал, что ты сегодня не выйдешь гулять. Я с данью и дарами!
Гвен посторонилась, пуская их внутрь. Вот какого хрена Рич еще и сюда настучал?
Не хотел, чтобы она сидела одна. Ладно, это было даже мило. Гвен не догадалась бы позвать Линду — забыла, что она-то не работает с восьми до восьми.
От сумки Тима пахло ванилью и корицей. Неплохо.
Они выглядели нормальными, здоровыми и счастливыми, а что еще надо копу для радости? Никаких синяков на друзьях и их глупых андроидах.
Линда задергала носом и уставилась на стаканчик голодным взглядом.
— Я взял декаф, — сказал Тим. — Сейчас сварю.
Он свалил на кухню прямой наводкой.
Гвен уступила непродавленную сторону дивана подруге, а сама устроилась в яме. Теперь они были почти на одном уровне — маленькая хрупкая Линда даже чуть-чуть возвышалась над Гвен. Осмотрела с тревогой, увидела сбитые в мясо костяшки, поджала губы. Неловко было так сидеть. Как в школе.
«Гвен, почему ты опять отлупила Билла и его компанию?» — «Потому что они задирали юбку Молли!» — «Но это же не повод! Надо решать проблемы цивилизованно».
Реланиум, контроль агрессии. Гвен скормила унитазу, наверное, полтонны этой херни.
— Запретили геройства, дорогая?
— Отстранили на пару дней. Не ценят. Говорят, нельзя ломать людям лица, даже если они готовы нашпиговать вас всех свинцом.
— Гвендолен-варвар, каменный двуручный топор, шкура собственноручно убитого леопарда, и прекрасный принц у ее мускулистых ног, обложка комикса, — Линда заключила подругу в рамку из пальцев. — Будешь много выебываться — нарисую и сорву три награды.
— Нахпшла, — Гвен хмыкнула, устраиваясь на диване ногами на спинку. — Всего-то поперек спецназа полезла. Аллен обиделся.
— Только обиделся? Какой он все-таки хороший мальчик.
Обе засмеялись, и стало чуть менее погано.
Тим явился, сервировав на разделочной доске вместо подноса целую кучу всего: маленькие разноцветные миндальные пироженки — как их там, макаруны? — сладкие бисквиты, пригоршню конфет — необычных, красивых, явно не из коробки.
По пути сюда они, кажется, обнесли шоколадный бутик.
— Я убрал мороженое и лимонад в холодильник. Мисс Гвен, мне точно не нужно ничего заказать? Почти ничего нет.
— Тим, просто скажи уже «спасибо» и не изображай Дживса, — приказала Линда. — Он мне уже все уши прожужжал, как благодарен за спасение, и как все было преужасно.
— Я все еще терпеть не могу андроидов, — заметила Гвен. Диод на виске Тима полыхнул красным, и она рассмеялась. — Но это не мешает вас спасать, если нужно. Люди мне тоже не особо.
Вроде проехали. Тим устроился рядом с Линдой, робко положил ладонь ей на пальцы, и та не отдернула руку. Кофе был почти таким же вкусным, как у Ричарда. Может, чуток похуже.
Пироженки оказались просто офигенными. Гвен хрустела миндальными крышечками, и жизнь постепенно светлела. Ладно, не все так плохо. Практически отпуск. Она и правда почти надорвалась.
— Не хочешь пойти с нами на пляж? Как раз оборудовали новый на Сент-Клер, я хочу проверить. Говорят, вода просто идеальная. Ты ж у нас морской котик.
— Больше нет.
Гвен зажмурилась, стараясь не думать, остановить… Поздно. Ей резко стало холодно в жарком доме. Она съежилась, обхватила себя руками.
Не сразу стало понятно, что ее обнимают снаружи, поверх кокона.
— Прости, прости. Прости. Я не думала… что-то военное? Не говори, если не хочешь.
Вцепиться в нее, ткнуться в мягкое плечо… вроде отпустило. Гвен выдохнула, разжала пальцы и вздрогнула — оставила отпечаток-синяк.
— Тим, у меня аптечка в ящике возле кровати, притащи что-нибудь с гепарином, у меня пара мазей есть. Я не хотела. Забыла, какая у тебя кожа тонкая.
— Да ничего, сама виновата. Скажу, что перформанс, — Линда криво улыбнулась, в глазах стояли слезы.
— Ничего ты не виновата. Эй, феечка, все хорошо, — Гвен забрала мазь, осторожно намазала синяк. — Я же не рассказывала.
Все равно в горле встал комок. Только Хэнк слышал эту историю целиком. Тогда, когда еще был ее другом.
— Я не поэтому ушла из армии, — предупредила Гвен. — Просто перевелась на другие операции, а потом пришлось уволиться, когда мама заболела. А то так и гоняла бы по горячим точкам. Просто это была одна из первых боевых вылазок. Я тогда еще не привыкла.
Она помолчала. Линда тоже молчала — уютно так, тепло. Удивительно, как они не стали врагами: когда-то Линда была нынешней ее бывшего, «прекрасная, хрупкая и женственная, не то что ты, мужик с сиськами». Они должны были ненавидеть друг друга, а не сидеть в обнимку. Тим деликатно ушел и вернулся с еще одной порцией кофе, а потом отсел в сторонку. Старался не мешать, и это Гвен ценила.
— Знаешь, я не против, если ты будешь делать из этого картины, — призналась Гвен хрипло. — Если вдруг захочешь. Это была третья высадка, не боевая, а тренировочная, у нас не было оружия. Просто учились преодолевать сложные пещерные комплексы перед реальным нырком на «кипятке». Но что-то пошло по пизде, и «кипяток» сам к нам пришел. Знаешь, когда по воде стреляют, пули в воде, как нити пузырьков. Вот палили так, что вода как будто кипела, а у нас нихуя, даже защищаться нечем, прятались в кавернах, воздух кончился, пришлось вылезать под огнем. Треть только добралась. Мне прострелили руку, куратор и половина друзей из учебки на дне остались. Я просто ненавижу воду, понимаешь?
— Я просто не думала… — Линда погладила ее по щеке. — Ты здорово держишься. Честно, я просто горжусь тобой, дорогая. Ты не говорила с психологом?
— Говорила, — соврала Гвен. — Жизнь продолжается вроде?
— Конечно, продолжается.
После недолгого уютного молчания Линда начала было рассказывать про свой новый проект — городская мифология, андроиды как воплощение пугающих образов прошлого, но в дверь постучали. Потом позвонили.
Гвен рыкнула и выудила себя с дивана.
— Кого, пхлядь, принесло!
Линда поспешила за ней и любопытно выглянула из-за спины. Снаружи торчали два очень стремных «вывернутых» андроида с кукольными личиками, и Гвен их определенно знала. Да, при свете дня они выглядели даже более жуткими, чем в темноте.
— Так, кто из вас уже знает английский? Чего приперлись? Все в норме?
— Ты их знаешь?
— Это те, с баржи, — Гвен махнула куда-то в сторону озера. — Русские андроиды.
— Офигенные!
Эти двое медленно и синхронно поклонились.
— Диди Гвенрид, мы оба понимаем английский язык теперь, и пришли принести благодарность за спасение наших близких. Диди Саман приготовила для вам джалеби в знак признательности. Это хороший джалеби.
Гвен открыла и закрыла рот. Она что-то не догоняла, как реагировать. Что это вообще за джа, дже…
— Наши уважаемые бахнум проходят курс лечения, они невозможно выходить на прогулку, к нашей печали, — церемонно проговорил второй.
Так, это уже было не ок. Месяц прошел, какого хрена они все еще в больнице? Гвен думала, что они давным-давно в миграционном центре, получают документы беженцев.
— Внутрь. Рассказывайте. Все живы?
Сейчас, когда взгляд привык немного, Гвен уже видела, что они разные: правый чуть повыше, с черными глазами и длинными ресницами, удивительно красивый для такого, хм, существа. Второй был пониже, коренастый, глаза отливали каким-то красным оттенком; он больше молчал и приветливо улыбался, сложив руки на груди. Что-то намекало в его манере держаться, что он мог быть даже военным андроидом, а первый вообще здорово напоминал Тима. Даже голос звучал похоже, мягкий, уютный:
— Благодарим за приглашение. Люди нашей семьи проходят курсы реабилитации после пережитого, и две дочери диди Саман до сих пор принимают лекарства. Доктора говорят, что они прогноз положительный, и терапия будет работать как положено.
Второй выложил из термосумки тарелку забавных ватрушек. Ошеломительно запахло лимоном и почему-то розой. На вкус они были как материализовавшееся хрусткое наслаждение.
— Офигенно круто. Передай диди Саман. Линда, попробуй!
— Да ты в дверь не пройдешь, это ж сплошной сахар!
— Проем расширю. Не кипиши, разок можно. Так что там с вашими? Ребенок в норме, откачали? Как вас зовут, кстати?
— Да, маленькая Нани уже хорошо, — второй из андроидов соединил руки, — Боится спать без света. Это тоже пройдет со временем, доктора так сказали. Нас помогли оформить документы, и теперь мы ищем работу и смотрим жилье для того, чтобы всех было достаточно места, когда все наши люди будут объявлены здоровые.
— Мы не подходящие для программного обеспечения Америки, приходится учить язык как люди, медленно. Мы приносим извинения за ошибки, — сказал красноглазый. — Меня зовут Реза, мой уважаемый близкий друг — Зиа.
Черноглазый поклонился еще раз, прижав руку к груди.
— Так, так, стоп! — Линда вскинула руку. — Гвен, жопа, ты не сказала, что сама их вытаскивала! Они же были под водой?!
— Мы отправляться из порта Пакистана два месяц назад… — заговорил Зиа. — Чтобы избежать разбирательство в суде из-за обвинения в лесбийстве Лейлы, дочери диди Саман. Я и Реза грозило уничтожить, мы старые андроид, уже ненужные, поэтому бежать из страны.
Он излагал последовательно: как они искали перевозчика, как попали в шторм в океане, и как удачно, что последние деньги потратили на регенератор воздуха, который спас людей, когда баржа затонула. Он немного путался, вставлял слова на хинди, но излагал очень ровно и аккуратно. Линда вытащила скетчбук и делала зарисовки: как андроиды посматривают друг на друга, как держатся, ловила выражения кукольных лиц, внимательно слушая историю; а вот Гвен слегка отключилась, обламывая вкусняшку по краям. Терминал пискнул.
Ричард.
«Я все еще считаю, что это решение было к лучшему. Я могу принести кофе».
Нахрен его. Гвен не стала отвечать.
История подошла к завершению: Зиа в красках описывал, как из крайнего отчаяния появилась великолепная сияющая женщина с андроидами, и принесла спасение.
— Так, так, я все поняла, — Линда свернула скетчбук. — У меня есть для вас работа. Для вас всех. Мне нужны натурщики, денег пока не особо, но зато бесплатное жилье и тириум, или вы на электричестве?
— Тириум, — Реза тревожно посмотрел на Зиа. — Мы использовать тириум. Нас много!
— У меня двухэтажная квартира, нижний этаж весь ваш, только в мастерской ничего не переставлять. Оклемаетесь, потом нормальную работу найдете!
Тим посмотрел на Гвен, как будто она могла отговорить сумасшедшую хозяйку, та качнула головой — не собиралась даже. Линда взрослая девочка, а дверь на лестницу между уровнями квартиры была с неплохим замком.
— Это же не навсегда, — успокоила его Линда. — Годик-два, я как раз хотела попробовать другую технику. Считайте, что я плачу за вдохновение.
Оба русских уставились на Гвен.
— Диди Гвенрид… — пискнул Зиа. — Ваша почтенная подруга, она ведь достойная доверия женщина?
Она ужасная женщина, и ест мужчин на завтрак, как и я, хотела сказать Гвен, но вместо этого ухмыльнулась.
— Она будет вас рисовать. Сидя, стоя, лежа и в любых других позах. И если она поведет себя недостойно, то я приду и отшлепаю ее по заднице, а потом заставлю платить штраф и компенсацию в вашу пользу. Но я очень сомневаюсь, что она так себя поведет. А если вы попробуете что-нибудь с ней сделать, я откушу вам голову.
Реза удивительно спокойно кивнул, взял товарища за руку, и та засветилась синим: вышел на прямую связь. Вот как это выглядело под скином. Забавно.
— Мы с радостью принимаем приглашение, но должны передать и нашим людям, — Зиа церемонно поклонился.
Напряжение чуть-чуть спало, и Линда моментом решила обговаривать прямо сейчас. Когда она так перла напролом, ее только противотанковый еж мог остановить, и то не факт. Подхватив андроидов, она рванула в больницу: сразу забирать тех, кто уже в порядке, чтобы прямо сегодня начать новый проект. Они скомкано попрощались с Гвен и отчалили.
В доме сразу стало тихо и пусто. Гвен фыркнула, возвращаясь на диван. Открыла было окошко ответа, подумала — и закрыла. Что-то она пока не хотела никого видеть, и Ричарда — особенно. Лучше съесть еще этих джей-пончиков, пока теплые.
***
Не прошло и получаса, как в дверь снова позвонили. Гвен обреченно отложила терминал и пошла открывать — кого там снова принесло? К ней никто, кроме чертова Ричарда, в гости не ходил!
— Какого… Тина? Что-то случилось?
Коллега радостно взмахнула свободной рукой. На второй висела здоровенная сумка, забитая готовой едой.
— Тебя отстранили, вот что случилось! — Тина заглянула ей через плечо. — И твоего Кена тут для разнообразия не тусит, так что я пришла с едой и моральной поддержкой, сестра трэша.
— У меня еще есть эти, как их, данунахи.
— Ого! Джалеби!
Тина могла о себе позаботиться, уж точно. Она схватила «пончик», откусила и прямо с ним во рту пошла загружать Гвен холодильник. Оставалось только расслабиться и радоваться.
— Изменяла моим наггетсам? — Тина высунулась с кухни, продолжая жевать данунах.
— Как последняя гастрономическая развратница. Линда заходила. Чего там в участке нового?
— Трупы, наркота. Твой Кен ходит, как тень отца Гамлета. Кэп сказал, что учения назначены в начале июля и никак их не сдвинуть.
— Это ж через две недели!
— Ну вот и пиздец, — Тина взмахнула рукой. — Надеюсь, Андерсоны разгребут побыстрее. А то тебя выгнали, они ебашат сутками, а кто выступать будет, Уилсон? Я? Да ну нахер. Список участков, кто против кого, еще тоже не повесили.
— Разобьют случайной сеткой?
— Вроде того.
Тина схватила еще один джей-пончик. Джа-ле-би, повторила про себя Гвен. Надо запомнить. Офигенные же. К счастью, Тина не стала тащить сладости, только полноценную еду. Что-то никто не верил, что Гвен способна себя прокормить.
— Уже все треплются, что на тебя твой Кен запал. Смотри, нас так шипперить перестанут! Мы рискуем!
Гвен фыркнула, прислоняясь к столу рядом. С Тиной всегда было шумно и уютно.
— Да с чего все взяли, что я лесбиянка? Ну серьезно!
— Потому что у тебя слава вагины дентаты и откусывающей головы злобной суки? — Тина невинно улыбнулась. Гвен зарылась в волосы обеими руками.
— Мою вагину зря недооценивают… Но пфлядь, Тин-Тин, я посадила одного, ровно одного мудака, почему остальные-то так всполошились? Рыльце в пушку?
— Это Бена-то? Свой парень, спецназовец и лучший друг всех засранцев отдела? Ну да, у кого и рыльце. А Майклу ты пробила в череп так, что у него все еще не все этапы восстановления пройдены. Криса унизила на общих соревнованиях, его кэп до сих пор на тебя бычит, говорит, бедняжка никак не отойдет.
— Эй, ну это было нечестно, он меня сам вызвал!
— Думал, что ты девочка-девочка, и не надерешь жопу ему и всему его отряду.
— Я не виновата, что служила в армии, пока эти сосунки в танчики гоняли.
— Ох, Гвен…
— Мне надо-то немного. Ну мозг чтоб был хоть какой-то, чтоб не трус, ну стояк покрепче. Чтобы слышал, чего мне нравится, и не сдыхал в койке моментально, как этот, как его…
— Марк. Да, он до сих пор ноет, что на баб смотреть тошно. Ты прям Гвиневра-разрушитель хрупкого мужского эго, — Тина откусила огромный кусок джалеби, закашлялась от сахарной пудры и продолжила. — Андроид тебе нужен, вот что я скажу.
— Не, Тин, я не готова встречаться со своим вибратором, он слишком много знает.
— Не встречайся с вибратором. Вокруг полно сообразительных пластиковых ребят, и я уверена, что со стояком у них нормально, а остальное посмотришь лично. Я уж молчу про твоего ледяного принца — не прет, так и ладно; но видно же, хуево тебе одной.
Гвен отвела взгляд. Иногда, конечно, Тина бывала наивной печенькой, но тут попала точно в цель.
— Знаешь, мне просто нужно время, чтобы избавиться от послевкусия всего этого говна.
Они устроились вдвоем на диване, Гвен устало опустила голову на теплое плечо. Тина обнимала за талию, устроив поудобнее. Почему-то с парнями так редко получалось, всегда вылезал какой-то сраный подтекст.
Тина не раз говорила, что если Гвен вдруг откроет в себе бисексуальность — за ней не занимать, но вот сейчас держала за плечи, дышала в волосы и совершенно не лезла руками. Просто близкая, дорогая подруга.
Не только андроидам нужно обниматься.
С девчонками было хорошо почти так же, как когда-то, на заре времен — с братом. Гвен зарылась в плечо, выгоняя непрошенную мысль. Она немного скучала.
— Я принесла терминал, — заговорщически шепнула Тина. — Можешь покопаться в актуальном, только правь без фирменного стиля, кэп мне башку оторвет.
— Поняла, только смотреть, обещаю!
И Гвен не собиралась нарушать слово.
***
Второй день шел попроще. Гвен даже выбралась из дома — ну а хуле, солнце, лето. Глаз все время цеплялся за людей в форме. Военных и полицейских на улицах все еще было больше обычного, хотя революция уже полгода как прошла.
Ноги сами понесли старым патрульным маршрутом через старый парк, в стороне от центра. Там, где Гвен гуляла еще девчонкой, когда жизнь вырулила из пике и стала вдруг охуенной. Сейчас в нем остались только руины аттракционов. Вот тут, на карусели, каталась сама Гвен вместе с братом, и мама, еще здоровая, только с вечно опухшими руками, неистово махала из-за ограды. А вот тут, у пещеры с Кракеном, Коул лопал мороженое и хохотал, уворачиваясь от Хэнка. Мелкий обожал морские глубины и знал три тыщи рыб.
За ограду и дальше, через чахлые скверы, заросшие без андроидов-садовников, подземными переходами и рискованными пробежками через шоссе. Бедными улочками с играющими детьми, под шумный монорельс, вдоль приличных районов, тихих, как кладбище — среда, все на работе.
В окнах фирм виднелись сосредоточенные женщины за терминалами, пара андроидов дружелюбно болтали через живую изгородь, и ни на ком не было униформы Киберлайф.
Чуть дальше небольшая толпа обступила другого андроида. Гвен подошла шугануть, но они не нападали, а внимательно слушали. Андроид — симпатичный блондинчик — уверенно втирал про объединенное сопротивление капиталистическому обществу потребления, равно выжимающему и выкидывающему что пластиковых, что мясных рабочих. Забавно. Гвен тоже постояла, погрела уши, а потом отправилась дальше.
Можно было продолжить старый патрульный маршрут, но она свернула к зоопарку. Огромная территория, несколько сотен квадратных километров на базе национального парка, где для людей был только небольшой закуток на юге, а дальше ученые старательно восстанавливали исчезающие виды ближайших климатических зон.
Гвен сто лет здесь не была. Вечно не было времени, хотя с директрисой они иногда переписывались: уродов, лезущих к дикой живности, хватало.
Народу хватало, хоть и будний день. Живность повылезала из нор и с удовольствием общалась с посетителями. Гвен ускорилась, не задерживаясь у обезьян и пары дружелюбных волков, тыкающихся лобешниками в смотрителя. Тот показывал смертельный номер: отобрать у волка булочку, кинутую каким-то долбоебом.
У зебр прибавились два смешных тонконогих жеребенка, вольер с мартышками перестроили и наконец-то добавили защитное стекло, уже украшенное изнутри коричневыми блямбами.
В конце аллеи раздавался дикий грохот — так, что люди шарахались. Красотка Нтомби с энтузиазмом гоняла по вольеру пластиковое ведро, поддавая по нему лапами.
— Медоед из рода медоедов, покорителей саванн, — пробормотала Гвен, помахав ей рукой.
Нтомби заметила движение и кинулась к двойной решетчатой стенке, неистово гукая и топорща светлый мех на затылке. Рядом к решетке прилип мелкий светленький пацан, влепив нос в щелочку.
— Па! Это кто!
— Помнишь своего любимого Росомаху? Это его африканский кузен.
Рядом с пацаном стоял андроид, и что-то в них было знакомое. Как будто родственники, очень красивые, только один из пластика. Чуть в стороне стоял темнокожий андроид и невысокая темноволосая женщина с явными чертами коренной американки. Тут уж Гвен вспомнила: Джереми Сандерс, и это, видно, Эмма — со своими андроидами. Как их там?.. Сэм и Джейк? Нет, Джон. Не арестованы, значит. Никто их не разобрал. Выкрутились, засранцы. Гвен неостановимо улыбалась.
Она старательно смотрела на свою медоедку. Та продолжила убивать ведро, и весьма успешно — от него отлетали здоровенные куски. Любое другое животное поранилось бы, но Нтомби было хоть бы хны.
Да уж. Точить зубы о пластик одно удовольствие.
— Это та девушка-детектив! — звонко сказал Джереми. — Па, помнишь ее?
Тот вспомнил — аж шарахнулся. Эмма подошла, небрежно протащив на буксире Джона:
— Детектив Рид! Не имела чести поблагодарить лично.
— Все в порядке?
— Все просто замечательно. Мне пришлось перевестись на чуть более короткие дистанции, но это ничего. Счастье, что проблемы вскрылись раньше, чем случилось непоправимое.
— Мама купила мне игрушки! — крикнул Джереми, залезая ей под руки. — И подписку на канал про космос!
— Не на один, — Эмма улыбалась спокойно и уверенно. Андроиды старательно держались за ее спиной, возвышаясь на две головы.
Гвен скомкано поздравила и поспешила оставить их без своей компании. У этой Эммы был чертовски проницательный взгляд, а тут и так поперек рожи написано «пиздец как облажалась», и кулаки в подсохших струпьях.
Отца семейства видно не было. Гвен оглянулась — и снова напоролась на пронзительный взгляд.
Ну нахрен. Она не любила избыток благодарностей.
В конце аллеи — там, где начинались террариумы — показалась целеустремленная девчонка, ведущая за руку другую знакомую женщину: невысокую, хрупкую, с неровной короткой стрижкой и нечеловечески совершенным лицом. Гвен выругалась под нос и свернула на тропку, ведущую зебрам. Ну к черту, повылезли.
Впрочем, она рисковала: взгляд то и дело выхватывал знакомые лица. Парень, которого откачивали во время нападения на банк. Грандиозный квадратный папаша-дварф, которого Гвен вытаскивала из разбитой машины, когда еще работала патрульной. Бледный долговязый пацан, заявлявший полтора года назад на угрозы со стороны банды — гляди-ка, жив до сих пор. А выебывался так, будто хотел себя пораньше угробить.
Мысли ушли в сторону банд: их как будто специально подогревали. Дилеры на чужих территориях, где их сроду не бывало. Больше перестрелок, больше компромата. До копов ведь еще и докатывалось не все. Гвен не была уверена, как там справлялись ребята под прикрытием, но, похоже, хуево справлялись.
Раньше пришлые из Чикаго и Кливленда вели себя поприличнее, а тут даже Индианаполис с Цинциннати засветились. И ведь не давали заднюю, как обычно, нет — лезли и лезли, будто в родных городах у них жопы горели.
Да еще куча андроидов вовлечена. Гвен выцепляла в толпе их слишком идеальную осанку и думала, кто на самом деле несет в себе полкило льда. Вот эта рыжая девчонка у лотка с мороженым? Тот парень, подравнивающий кусты?
Задержанные утверждали, что их принуждали угрозами и пытками. Впрочем, люди это тоже всегда говорили. В тюрьмах вечно одни невиноватые сидят.
Гвен снова пошла, нащупывая мысль, и ноги вынесли ее к Центральному участку. Она выругалась и вызвала кибертакси — не хватало слоняться тут, как ебанутая сталкерша.
Очень хотелось пойти в Иерихон — к той старой церкви — и орать, пока не выйдет кто-то с мозгами, а потом трясти его или ее за воротник, пока слова не посыплются. Засранцы должны выучить, что с правами приходят обязанности, и если уж полиция защищает сраный пластик, то неплохо бы и сраному пластику приподнять свои идеальные булки и помочь защитить себя же.
Нет, конечно, Гвен даже не собиралась — просто как раз проехала мимо того района. Насколько бы легче было работать, не упирайся Иерихон, как кошка над ванной! Андроиды были везде, они все замечали, все запоминали — и молчали. Допрашивай со всеми реверансами, не наори, не припугни, а сами молчат, как рыбы в запеканке.
Чуть что — брык, и суицидальный коллапс. Будь Гвен такая нежная, она сто лет назад бы застрелилась. Даже из армии уволиться бы не успела.
Она купила по дороге мятный кофе и засела за новости, просматривая самые популярные блоки и газеты. Вечно не хватало времени. Спасенные с баржи… За неоказание помощи арестован известный правозащитник, который их там бросил… Международный дипломатический скандал, уличные войны в Детройте, крупная группировка наркоторговцев обезврежена — интервью с Алленом, который не знает, куда себя деть из-под камеры… Музычка новая, тоже неплохо.
Гвен зевнула, клацнув челюстью, как Нтомби, и отложила терминал. Новых сообщений не прибавилось.
Она вытащила смартфон, который сто лет не открывала. Лайфхак, вы не будете платить за личную симку, если у вас не будет личной жизни… Завалы древних уведомлений — все выкинуть, смахнуть, свайпнуть влево. Года три не заглядывала. Вот уже и половина приложений обновляться не хотят, устарела им система, видишь ли. Фейсбук, инстаграм, ленты друзей…
Гвен вдруг залипла в аккаунте Аллена. Тот раньше не выкладывал столько фоток, а теперь прямо через день: кошка, собака, толстая морская свинка. Незнакомая девушка, улыбающаяся в камеру. Нет, смутно знакомая, но Гвен никак не могла понять, откуда в память запала эта мушка над губой — видела ведь, даже почему-то бесилась.
Такое обаятельное, совершенно человеческое лицо даже чуть косящий глаз не портил. Она здорово напоминала их сиамскую кошку — а вот и фотка, где обе в кадре, и улыбающийся Аллен ускользает, пойман в полете.
Черт знает, что подтолкнуло, но Гвен открыла приват и написала «Хэй. Извини, что так получилось. Надеюсь, ты сейчас не ночуешь на работе. Мне реально не стоило так лезть».
Отправила — и подумала, что вышло как-то двусмысленно. Бля, а вдруг его подружка палит переписки? Не попортить бы жизнь Аллену. Нахрен вообще написала, молчала и молчала бы, шесть лет как расстались, ну.
Появилась мотылялка — пишет что-то. Прямо в среду в четыре дня? Гвен выглянула в окно — не, до конца рабочего дня далеко.
«Привет! Я много о тебе слышала, Гвен!»
Чего? Гвен открыла профиль: не, точно Аллен, его дурацкий ник — allen1994willbeacaptain. Еще в учебке завел.
«Я Лиз, это наш общий акк. Ал все равно его не вел, пришлось мне заняться. Ты в порядке?»
На аватарке парная фотография. Гвен поежилась, отложила смартфон, будто он мог за палец укусить. Блям, блям — сообщение за сообщением.
«Ты мне ужасно заочно нравишься».
«Ал переживает, что вы больше почти не общаетесь».
«Может, пообедаем как-нибудь втроем?»
Откуда же, откуда… Круглое лицо, кудряшки, улыбка на тридцать два сияющих зуба, темная родинка над губой… Синяя рубашка, заляпанная чернилами из ручки, подсудимый украдкой лезет к ней под столом, Элизабет Ллойд, его адвокат, не знает, куда себя девать… Точно. Она не дала посадить этого ублюдка, забрали под залог. Он еще двух собутыльников потом зарезал, тогда уж сел.
Однако, какие Монтекки и Капулетти. Гвен хмыкнула и ответила: «Я без тайного умысла, честное слово. Просто слегка облажалась на работе. Передай, что я извиняюсь, ладно, Лиз?»
«Обязательно передам! Он столько о тебе рассказывал, а еще больше не рассказывал. Я бы познакомилась поближе».
То ли крыша едет, то ли с ней заигрывают… Гвен торопливо попрощалась и закинула смартфон на прикроватный столик. Чуть не закурила прямо в кровати, но отложила пачку. Если бы она могла краснеть, то сейчас была бы багровая, как рак. Черт, надо как-то уже разобраться со своими отношениями, а то отношения придут к ней.
Пискнул терминал.
«Мне очень жаль», — написал Ричард.
И все. Ничего больше.
Свет красного карлика Глизе-832, вопреки его названию, был охристо-жёлтым. Он напоминал Матеушу допотопную лампу накаливания, которую он видел в музее электротехники. И сама планета Глизе-832с казалась тусклой, серовато-коричневой. «Как самый дальний и тёмный угол под кроватью, который никто никогда не убирал» — подумалось связисту.
«Идзанаги» вышел на стационарную орбиту. Согласно первичным исследованиям, под точкой стояния располагалась суша. Были выпущены зонды, и, после подтверждения наличия твёрдой поверхности, спущен ровер. Результаты исследований обнадёживали — достаточно сильное магнитное поле защищало от всплесков радиации, среднесуточное колебание температуры не превышало семнадцати градусов по Цельсию. В атмосфере были обнаружены частички воды, а через три дня была обнаружена вода в жидком состоянии. Взятые пробы показали наличие микроорганизмов.
***
— Вы хоть понимаете, что это значит?! — радости биолога Натали Кормье не было придела. — Жизнь! Жизнь всего в шестнадцати световых годах от Земли!
— Всего? — ухмыльнулся геолог Виктор Снифке.
— Ну, в космических масштабах, — сказал Звягинцев, — шестнадцать световых лет это как от дома до ларька с сигаретами. Какие-то пять парсек. В научной фантастике люди забирались куда дальше.
— Так то фантастика, Андрей! — продолжила Натали. — А у нас здесь — жизнь! Во всех смыслах жизнь, самая что ни на есть настоящая!
— Мы не одиноки во вселенной! — торжественно объявил геолог. — Всегда мечтал это сказать. Так и запишите — находясь на орбите Глизе-832с, в тринадцать ноль семь по корабельному времени, Виктор Снифке произнес эту замечательную фразу. Это должно войти в учебники, иначе я увольняюсь!
— А ведь это только начало, — сказал Натали, проигнорировав балагурство геолога. — Там вполне могут быть и более развитые организмы. Кто знает, может быть даже братья по разуму! Может, даже старшие братья!
— Да-да, может даже дедка с бабкой и троюродная внучатая племянница по разуму.
— Виктор, ты просто невыносим!
«Мы не одиноки», — думал Матеуш.— «Мы совсем не одиноки».
Эфир молчал.
***
Следов разумной жизни на Глизе-832с за девяносто дней наблюдения, что составляло почти три местных года, обнаружить так и не удалось. Но нашлось множество других организмов. Флора была представлена целым отрядом растений, больше всего походивших на хвощи. Также были обнаружены многочисленные виды водорослей и нечто напоминавшее грибницу. Фауну составляли существа, близкие по строению и физиологии к земным насекомым. Одного из наименее благообразных представителей, с множеством мелких усиков, десятью тонкими членистыми ногами на каплевидном теле размером со спичечный коробок, Натали Кормье, не без злорадства, нарекла Decapodus Victoro — в честь геолога-зубоскала.
Все образцы были помещены в специальные капсулы и зафиксированы.
***
За сутки до отлёта Матеуш попросил весь экипаж собраться в кают-компании.
— Друзья мои! — сказал он. — У меня появилась одна идея, которую я хотел бы обсудить с вами. Дело в том, что, не имея возможности высадиться на планету, мы не можем, так сказать, оставить на ней свой след. Но я думаю, что все мы заслужили такую честь, поскольку первыми достигли этой планеты, первыми коснулись её, пусть даже при помощи роверов и прочих технических устройств. У нас осталось ещё множество капсул для хранения биоматериала. Так давайте вложим в них наш генный материал — капли крови будет достаточно, и отправим вниз? Не знаю, вернёмся ли мы когда-нибудь сюда, но уверен, что мы не последние люди… кхм… простите, в горло что-то попало. Так вот, я предлагаю сейчас, покидая эту планету, оставить на ней частичку нас самих. Что скажете?
Предложение приняли единогласно.
Один лишь Звягинцев понял истинный смысл идеи связиста — генетический материал содержал всю необходимо информацию о людях, по которой их можно изучить или даже воссоздать. Если даже они были первыми разумными существами, посетившими эту планету — будут и другие. Или же эволюция однажды подарит разум насекомоподобным аборигенам. Пусть через сотню лет, пусть через тысячу, не важно. Если Земля погибла, то нужно использовать любую возможность на сохранение и возрождение рода людского.
— Отличная идея, Матеуш. — сказал капитан, протягивая связисту капсулу.
***
Обратный путь всегда кажется легче. Проще двигаться туда, где тебя ждут. И не важно, со щитом или на щите, главное — это вернуться домой.
***
Работы у Энн МакКэллон вновь прибавилось. Жалобы стали иными, но вновь повторялись. Третьим местом хит-парада было «я боюсь, что всё слишком сильно изменилось». На втором прочно закрепилось «мой сын уже старик. А мне до сих пор сорок. Это ведь как-то неправильно, да?» Но лидером всё же являлось «вот просто взять и свалиться на голову своим потомкам. Здравствуйте, ребята, я ваш дедушка из космоса! Боюсь, не сильно они мне обрадуются».
Выслушав и успокоив очередного члена экипажа, Энн всякий раз повторяла про себя: «Господи, какая же я молодец, что решила не выскакивать замуж пораньше. Вот вернусь, тогда и заведу семью. Нормальную».
***
«Дорогой прадедушка! Сегодня мы видели по стереовизору передачу про тебя и твой корабль! А потом нам разрешили записать для тебя это сообщение. Мы очень-очень рады, что ты скоро вернёшься. Мы тебя очень ждём и любим. Твои правнуки — Мэтью и Донни».
«Моя милая Натали. Я каждый день достаю врачей одним и тем же вопросом — доживу ли я до твоего возвращения? Они всякий раз меня обнадеживают—мол, люди теперь доживают до ста двадцати. Даже рак не успеет загнать меня в могилу прежде, чем я вновь увижу тебя. Так они говорят. И я хочу им верить. Но одному лишь Господу ведомо, когда приходит срок, и потому я каждый день молю Его разрешить мне дождаться тебя. Надеюсь, что Он будет милостив. С любовью, твой муж Пьер».
«Уважаемый доктор Снифке. С нетерпением ждём образцов грунта с планеты Глизе-832с, о выемке которых вы сообщали. Уверены, что это событие войдет в историю. С уважением, Калифорнийский Технологический Институт».
«Еще одна партия писем от мертвецов»,— думал Матеуш, распределяя фальшивую корреспонденцию. — «Если в аду есть отдельный этаж для лжецов, мне там непременно выделят президентский люкс».
***
— Уважаемые коллеги и соратники, прошу минуту вашего внимания. Нам осталось в последний раз лечь в камеры «продления сна» — когда мы проснёмся, то будем уже совсем близко к Земле. Вы проделали огромную работу и выполнили её с максимальным профессионализмом и отдачей. Уверен, что наш полёт станет началом новой эпохи, новой страницей в истории освоения космоса, в изучении его загадок. Нам удалось обнаружить новую жизнь, доказав тем самым, что сколь огромным бы ни был космос — он отнюдь не мёртв. Планет, подобных Глизе-832с уже насчитывается несколько десятков. Но на самом деле их значительно больше. И на каждой из них найдётся жизнь, я уверен в этом. Мы не одни, и вы это доказали. Для меня было честью пройти с вами этот путь. Нас ждёт Земля, наш дом и наши родные. Помните об этом, засыпая сегодня.
***
— Итак,— сказал капитан, войдя в радиорубку, — осталось пять месяцев. Для всех, кроме нас с тобой, я установил продолжительность сна на максимум, то есть на год. Точнее, чуть меньше чем через одиннадцать месяцев они начнут просыпаться — по одному человеку через день. Так будет легче вводить их в курс дела. И избежать паники.
— Согласен.
— И да, всю ответственность за подложные письма я беру на себя.
— Но…
— Никаких «но»! У нас есть полгода. Как только проснёмся — сразу будем пытаться выйти на связь. Если никто так и не ответит — выйдем на геостационарную орбиту, оценим обстановку. Если всё совсем плохо, то мы вместе с экипажем проделаем то же, что и на Глизе. Будем искать жизнь на Земле.
— А если не найдём?
— Найдём! Если сумели найти членистоногих уродцев за пять парсек отсюда, то и людей на родной планете как-нибудь отыщем!
***
Радиоэфир молчал на всех каналах.
***
Эта планета не могла быть Землёй. Казалось, будто исполинское чудовище крепко впилось зубами в это космическое тело, и долго трепало его. Материки лишились привычных очертаний, расколовшись на отдельные островные группы. Вместо белоснежных ледяных шапок на полюсах находились иссиня-черные скопления тягучего, студенистого вещества. Вода была жёлтовато-бурой, будто бы проржавевшей. Цвет земли менялся от пепельно-серого, до тёмно-коричневого. Зелёного цвета не было вовсе.
Помощи специалистов не понадобилось — автоматических зондов первичной оценки условий оказалось достаточно. Отчёт об их работе звучал как приговор: «Большое количество ядовитых веществ в атмосфере, почве и воде. Жесточайший радиационный фон. Вероятность существования жизни: нулевая».
Новая забота пригремела благодаря вытащенным из серой пустоты эльфам. Досталось ребятам, конечно, здорово… Хотели открыть портал в другой мир, а попали в пустоту… Впрочем, им еще повезло. Другим повезло меньше.
История этих светлых эльфов была не менее печальна, чем аналогичные истории. С той только закавыкой, что тут фигурировали еще и демоны. Никто уже точно не помнил, с чего начался весь сыр-бор. Просто в какой-то момент люди полезли к эльфам, эльфы в ответ устроили показательную акцию и пошло-поехало… Кажется, такую историю можно найти в любом мире, где живет больше чем одна раса разумных. Обязательно кто-то будет обижен, кому-то покажется, что ему мало денег, земель, власти, славы, признания и почестей. И пойдет к соседям, ибо у кого же еще можно добыть недостающего? Это уже классическая история множества миров.
Этим светлым эльфам не повезло. Их далекий предок, не желающий мириться с положением дел, зато очень сильно желающий отомстить за семью, вызвал в свой мир демонов, которые и помогли одолеть обидчиков и свершить месть. Впрочем, месть — дело слишком противное и мерзкое. Слишком низкое. И эльфийский народ расплатился за эту месть сполна.
Время шло, демоны прижились в их мире и сошлись с людьми. Союз людей и демонов дал неожиданный результат — люди возжелали прибрать к рукам земли и леса эльфов. Ну, а почему бы и нет? Чего зря древесина пропадает? А как же полезные ископаемые, на которых эльфы в буквальном смысле сидят, не добывая ничего? А редкое зверье, чья шерсть ценится на вес золота? А целебные травы? О, с эльфийских лесов можно поиметь много чего. И это я еще молчу о таких дивных вещах, как источники магии. Фактически, эльфы сидят на золотой жиле, мешая людям. Впрочем, свои-то земли люди уже наверняка загадили, а тут чистота, красота, порядок и птички поют. Надо доколебаться.
В результате демоны, помогая людям, стали вселяться в тела эльфов, преимущественно в детей, и устраивать кровавые разборки. Выжившие эльфы принялись искать выход и нашли его в перемещении в другой мир. Правда, маленько попутали заклинание или помешал кто, не знаю. И вывалились в серую пустоту всей выжившей сборной солянкой.
Договариваться с этими светлыми было тяжело. Нет, переехать в другой мир они согласились, ведь это было именно то, чего они желали. Но поскольку эти эльфы отличались редким снобизмом и тщательно выпестованным расизмом, а магия у них уже откровенно хромала, то я решила поселить их на Апельсинке. Будут озеленять планету и следить за порядком. Потому что, боюсь, на Шаале или еще где такие товарищи просто не смогут мирно существовать рядом с демонами.
Об этом мы договорились быстро. А вот выполнить просьбу выбранного всем скопом главаря эльфов — на короля задерганный и чумазый светлый ну никак не тянул — уже было сложнее. Хорошенько обдумав ситуацию и поговорив с драконами, я все же решилась на этот шаг. Что нам стоит дом построить? А конкретно стырить эльфийский лес вместе со всеми прибамбасами и оставить людей с носом? Да почти ничего. Но для начала следовало собрать борцов с демонами — ведьм.
Ковен ведьм на Шаале уже достаточно окреп для подобных акций. Воспитывались в нем как девочки, так и мальчики, так что ведьмы попадались разного пола. И, думаю, они смогут решить такую проблему повального подселения.
Тем временем драконы выбрали и подготовили на Апельсинке площадь, равную площади эльфийского леса. Я привычно открыла экран и потянула его через весь лес так, чтобы максимально охватить всю площадь. По нижней кромке экрана шло силовое поле, играющее роль ножа. Или силовой резак, как кому угодно. С той стороны процессом рулили драконы — Шеат, Шеврин и Шиэс, направляя меня. С моей стороны страховали братья золотые. Навряд ли у меня не хватит силенок, а вот рукожопость может прорезаться совершенно некстати.
Экран опустился на глубину десяти метров, растягиваясь вверх и одновременно взрыхляя почву под деревьями. Предупрежденные эльфы потом прирастят свою драгоценную зелень к грунтам Апельсинки. А пока что придется резать. Я тянула экран на себя, медленно отступая по лесу, Шэль с Девисом следили, чтобы никакой одержимый или залетный эльф не нарушил мне концентрацию. Силовое поле вытягивалось вслед за экраном, срезая землю вместе с деревьями, кустами, травой и лесными обитателями. Ну, если кто успеет выскочить за пределы леса, я не виновата. Адекватные эльфы предупреждены, одержимых все равно придется лечить и вправлять мозги, так что если какой и останется в этом мире, то это уже не мои проблемы. Пусть люди сами разбираются с одержимыми.
Силовой резак ровно срезал почву, экран переправлял вырезанный лес в подготовленный котлован, немного бесилось зверье и птицы, которые в большинстве своем взлетели и громко орали в воздухе. Птиц новых разведем, не беда.
Весь этот переезд леса напоминал мне чертов судный день. Уж очень похоже — земля трясется, деревья колышутся, вороны орут благим матом еще и ветер от чего-то холодный поднялся. Апофеозом стал откуда-то выбравшийся старик-отшельник в драной хламиде. Завидев, как лес медленно переправляется в экран со всеми потрохами, старичок бухнулся на колени и начал орать какую-то околесицу про богов, карающих своих детей. Я только поморщилась в ответ на этот бред. Боги… да богам вообще насрать на все происходящее… Обидно. Действительно обидно. Впрочем, это уже не мои проблемы, это проблемы людей… и их богов.
Постепенно все эти бесконечные для меня гектары леса переселились в другой мир. Мир, в котором, я надеюсь, его обитателям будет лучше. Закончив переселение, я прошла в свой экран вместе с драконами, предварительно убрав силовой резак, и решила поставить источник магии, чтобы эльфы могли нормально жить. Закрывая экран, дабы неповадно было, мстительно плюхнула на край образовавшегося котлована большую табличку с дулей. Пусть гадают, кто и зачем украл целый эльфийский лес. Пусть сочиняют глупые мифы и легенды о своих богах. Пусть. А у нас совсем другая задача — спасти тех, кто хочет быть спасенным.
И только поставив источник магии, я дала отмашку отрядам ведьм. Теперь уже им предстоит колоссальная работа по изгнанию демонов. А мне… пожалуй, все же стоит отдохнуть.