Цветочками тут и не пахло, зато веточек — тонких, но удивительно гибких и быстро шевелящихся, — сколько угодно. Найт попытался подсчитать с какой скоростью хранитель обзаводится новыми сучками — и выходило, что свеженькая веточка двухметровой длины отрастает примерно за пол минуты. Брыкаться было бессмысленно — он уже попытался продвинуться назад или вперед, но обратно не пускала одежда, вернее крепежи и ремни комбеза — и чего было не раздеться загодя? А вперед не сильно и хотелось. Единственный шанс на спасение — вытянутые вперед руки: может, получится отбиться или хотя бы намекнуть агрессивной растительности, что ей не рады, и просто так сдаваться на милость корневого пищеварения никто в вентиляции не собирается.
— Найт! — зазвучал в наушнике голос Дарика. — Ты потерпи, я сейчас тоже залезть попробую и за ноги тебя подергаю.
Киборг пожалел, что размеры канала не позволяют хлопнуть ладонью по лбу. Самопожертвенность едко когда приводила к чему-то хорошему, чаще всего гибли оба — особенно если самозванный герой бросался с ножом на плазмомет. Да и в этой ситуации — самым мудрым решением было бы узнать чем можно травануть хранителя и пустить этот газ по каналу, а потом запечатать входное отверстие трубы. А уже по прибытии на место выковыривать труп, дезинфицировать помещения и предъявлять заказчику тело, требуя полагающейся компенсации за сложный груз. Но с этого придурка станется и вправду полезть следом, тогда болтаться в вентиляции они будут уже на пару.
— Лучше кинь петлю на телескопической леске, а потом меня дерни лебедкой, — распорядился Найт.
— Ага, сейчас! — радостно откликнулся Дарик. — Ты там держись! И не уходи никуда.
— Да я и не собираюсь уходить, — Найт вздохнул. — Ко мне и так уже пришли.
Теперь несколько тонких веточек нагло маячили прямо перед глазами. Киборг пытался несколько раз убрать их подальше от лица, но растение оказалось слишком вредным и увертливым. Нервничать и дергаться было уже поздно — стоит хранителю почувствовать хотя бы намек на опасность и в канале будет крутиться не тонкие веточки, а толстенные сучья, диаметром в обхват человеческой руки. А бороться голыми руками против деревца-мутанта как-то не рационально, и дело не в потери энергии и конечностей, а в том, что даже посопротивляться толком не дадут.
Найт замер, обреченно наблюдая как веточки мягко поползли по пальцам, потом легко и не принужденно стали оплетать запястья.
— Ты хорошее, — заговорил Найт мягким, воркующим голосом. Не думая о том, насколько дебильно это может звучать и выглядеть. — Ты такой милый… милое? милая? — если судить по тому с каким энтузиазмом ветки впивались в руки, и разрывали кожу своей прочной острой корой, то некоторые эпитеты пришлись деревцу не по вкусу. — Ладно, ты самое замечательное растение, которое мне приходилось видеть и чувствовать. — Киборг постарался быть максимально искренним, а вдруг хранитель умеет отличать правду и ложь? — Ты очень интересное… слушай, к тебе в мужском роде обращаться или в женском? Как ты себя идентифицируешь?
Кажется, деревце было ошарашено вопросом — веточки прекратили елозить по ладоням и предплечьям киборга и даже как будто обмякли.
— Ты не знаешь? — уточнил Найт. — Но ты понимаешь то, что я говорю? Или просто реагируешь на интонации? Тогда давай попробуем поговорить… о чем-нибудь… — Найт на пару секунд примолк, пытаясь выбрать тему, подходящую для задушевной беседы с деревом. Почему-то сильно хотелось поговорить о фотосинтезе, как бы с намеком на то, что порядочные растения пьют водичку, и жрут солнечный свет, а не плоть живых организмов. — Например, о питании. У меня в сумке сзади консервы и вода, только я застрял — но если я смогу вылезти отсюда целым, то у тебя будет много пищи. — Найт философски вздохнул — если он отсюда не вылезет, то еды у деревца будет еще больше: как ни крути, но из девяноста кило общего веса в пищу хищнику процентов восемьдесят пять точно пригодится, а если дерево еще и кровь пить умеет, и прочие жидкости, то тут пировать можно недельку… хотя все зависит от пищеварительной системы. Найт выругался: что-то не о том задумался, тут бы уцелеть, а не гастроэнтерологией растения заниматься. — Ну так что? Вытащишь, а я тебя покормлю.
Веточки зашевелились активнее и шустро потянулись в едва заметные щели между комбезом киборга и стенками канала — очевидно, пошли исследовать сумку. Понравилось деревцу обещанное угощение или нет — понять было сложно, но сумка несколько раз ощутимо толкнулась в ноги — дерево тянуло изо всех сил, но мощности тонких веточек явно было маловато, чтобы протащить в миллиметровые отверстия большую тяжелую сумку.
— Я же говорил, что меня надо сначала… а-а-а-а-а
Договорить Найт не успел: опробовав на себе захват дерева, причем ветки были всего лишь толщиной в человеческий палец, но запястья сдавило словно они попали в зеонный капкан. Есть такой способ фиксации в тренинговой программе — и если выполнить команду полностью, то можно освободиться, но оставить часть рук в капкане. К боли в запястьях дополнились и ощущения сдираемой кожи— стойкий к воздействию окружающей среды и механическим повреждениям комбез истерся в пыль через три-четыре метра. А дальше по стенкам канала пришлось стирать собственную кожу — Найт как мог поворачивался, чтобы хоть немного облегчить себе движение, но это слабо помогало. Пока деревце тащило по каналу — стесался он так, что тело напоминало сплошную рану. Человек бы умер, не столько от потери кожи и крови, сколько от болевого шока. Но киборг даже сумел подняться на ноги после жесткого падения, благо высота была всего метра три.
— Ты молодец… Ты очень хорошее растение, — Найт даже нашел в себе силы говорить нежно и спокойно. — А теперь я тебя должен угостить… — Веточки услужливо придвинули киборгу сумку. Сверхпрочная ткань порвалась, но консервы выдержали путешествие по вентиляции, только помялись немного. Найт попробовал руками сплющить края одной банки и разочарованно выругался — силы не хватило. Потом на досуге можно будет просмотреть запись перемещения и подсчитать с какой скоростью его протащили и сколько процентов кожи было содрано. А пока что следовало бы как-то договориться с деревцем. — Ты красивый… красивое… да какого ты рода?
Растение покачнулось и замахало ветками, от слишком назойливых Найт уклонился. Но покалечить его дерево явно не планировало, скорее было похоже как будто оно что-то рассказывает, но языка жестов для веток у киборга в арсенале не было.
— Так давай попробуем по-другому, — Найт проверил данные организма. Работоспособности хватит на сорок три минуты, а потом хорошо бы заняться ранами. — Я буду говорить, а ты показывай мне знаками: правильно я предположил или нет?
Узнать ответ Найт не успел — ветки мгновенно оплели его, зафиксировав так крепко, что в легких не осталось даже миллиметра свободного пространства для нового вдоха.
Сцена вторая
На причале, к которому пришвартован водный скутер, спустив ноги в воду сидят Кеша и Мартин. Оба в цветастых пляжных шортах и панамках. У каждого по огромному рожку мороженого.
Мартин: Как ты думаешь, о чем они сейчас говорят?
Кеша (с покровительственной ленцой): Как о чем? О мужиках, конечно.
Мартин: Каких мужиках?
Кеша: Да любых. Человеческие ХХ-особи, если компанией собираются, всегда о мужиках говорят.
Мартин некоторое время обдумывает полученную информацию.
Мартин: А с Кирой они про киборгов говорили.
Кеша (все с той же снисходительностью): Это они в твоем присутствии про киборгов говорили. Знали, что ты подслушиваешь. А без тебя — о мужиках.
Мартин (с благородным негодованием): У моей нет мужика.
Кеша: Зато у Киры есть. Этот, как его, Три минуты, включая душ.
Мартин (обиженно): И ничего не три минуты. Мне Дэн рассказывал. Целых 45. Тед – хороший.
Кеша: Ой да что он понимает, этот твой Дэн. Такой же безмозглый DEX, как и ты. А из тех сорока пяти минут сорок две на уговоры ушли. Что я людей не знаю?
Мартин: А в глаз?
Кеша: Подумать только, какие мы нежные. Не DEX, а ромашка полевая. Это правда жизни, жестянка. И пора бы тебе ее уже усвоить без розовых фильтров. Мамаша твоей Корделии мужика с Новой Земли выписала.
Мартин: Как это «мужика выписала»?
Кеша: А вот так. Сегодня на дне рождения сводить их будет. С целью получения потомства.
Мартин (мрачно): Кто такой?
Кеша: Адвокат по межпланетным делам. Богатый и знаменитый.
Мартин: Ты его видел?
Кеша: Ну видел.
Мартин: И?
Кеша держит паузу. Старательно облизывает мороженое. Делает это с таким подчеркнуто сексуальным подтекстом, что Мартин морщится и отворачивается.
Кеша: Чего морщишься? Это нормальная, естественная сторона жизни. Хочешь, научу?
Мартин: Да пошел ты со своей стороной.
Кеша (заметно оживляясь): Куда?
Мартин: Ах да, я забыл. Ты же многовариантный. Тогда «на»..
Кеша: «В» было бы предпочтительней.
Мартин (выведенный из себя): Да иди ты… (Кеша смотрит на него с веселым ожиданием) Ладно, никуда не ходи. Так что там с мужиком?
Кеша (с неожиданной серьезностью): Козел.
Мартин (недоверчиво): Мутант что ли?
Кеша: Сам ты мутант! Я же сказал — козел.
Мартин: А… почему?
Кеша: Ну ты полный DEX! Ты че не знаешь, что значит козел?
Мартин: Почему не знаю? Знаю. Козел — жвачное парнокопытное животное семейства полорогих с длинной шерстью.
Кеша шумно вздыхает и кусает мороженое.
Кеша: Ну ты тормоз! Козел – это такой человек, мужик, в смысле. Козел – значит придурок, дебил. Вот ты какого-нибудь придурка знаешь?
Мартин: Знаю, в панамке. С подсветкой.
Кеша: Я тоже знаю. В панамке и без мозгов.
Мартин: Сам ты без мозгов!
Пытается залепить Кеше подзатыльник. Кеша уворачивается, но теряет равновесие и летит в воду. Мартин падает следом. Панамки слетают, мороженое достается рыбам. Пару минут киборги самозабвенно топят друг друга. Потом им это надоедает и они вылезают обратно на причал, мокрые и взъерошенные.
Мартин: Ладно, я понял. Козел это вроде как жлоб. Правильно?
Кеша: Ух ты, молодец. Откуда знаешь?
Мартин: «Жанет» объяснила.
Кеша: Умная девочка. Познакомишь?
Мартин (терпеливо): «Жанет» это наш домовой искин.
Кеша (грустно): Вот почему такая несправедливость? Кому-то все, а кому-то – ничего. И хозяйка у него, и домовой искин.
Мартин: А у вас какой?
Кеша (еще печальней): А у нас «Басков» какой-то . Мерзкий тип. Каждый день Шарманку заводит. Бррр…
Мартин: Ты же не брезгливый!
Кеша: Даже у небрезгливости Irien’ов есть предел. На «Баскова» ее не хватает. Эх-х-х…
Мартин: Да ты никак завидуешь!
Кеша: Я не завидую. Я страдаю от несовершенства мира. Вот скажи, зачем тебе такая хозяйка? Ты же DEX безмозглый. Вот если бы у меня была такая, я бы с ней и на кинофестиваль, и на презентацию, и в казино, и в ночной клуб, и на губернаторский бал… Эх, вот это жизнь! (Кеша мечтательно заводит глаза) А вечером я бы ей массаж делал. (Глаза Мартина вспыхивают красным) Массаж ног! А что? Она же на каблуках целый день! А там на ступнях, с внутренней стороны, есть такие зоны… Ладно, ладно, молчу.
Мартин: Кажется, я понял, кто у нас жвачное, парнокопытное из семейства полорогих.
Кеша: Что, уже и помечтать нельзя?
Мартин: Потом помечтаешь. Что с адвокатом делать будем?
Кеша (задумчиво): Есть одна мысль.
Действие третье
На террасе, выходящей на пляж, сидит Мартин. Вид – задумчивый и мрачный. Из коттержа появляется Кеша. Руки в карманах, вид – довольный. Из дома слышны голоса Катрин и Корделии.
Катрин: Ты решила, что ты наденешь?
Корделия: Ну как обычно. Джинсы и блузку.
Катрин: Только не джинсы!
Корделия: Почему?
Катрин: Потому что ты должна быть похожа на женщину!
Корделия: А я не похожа?
Катрин: Нет!
Корделия: Первичные и вторичные половые признаки не просматриваются? Ну пусть угадывают.
Слышен сухой, ритмичный стук. Похоже, что Катрин бьется головой о стену.
Кеша останавливается перед Мартином. Внимательно его оглядывает.
Кеша: Так, понятно. У меня есть мысль, и я ее думаю. Отпусти бедную. Ей и так страшно. Одна в пустой башке.
Мартин не реагирует.
Кеша: Эй? Есть кто дома? Завис что ли? Я у тебя точку Джи искать не буду, не надейся.
Мартин не реагирует.
Кеша: Кто-нибудь знает, где у этого DEX’а кнопка?
Щелкает перед носом Мартина пальцами. Мартин оживает и молниеносно производит захват «подозреваемого».
Кеша (лежа мордой в пол): Охренел, Дексяра! Пусти!
Мартин, помедлив для лучшего воспитательного эффекта, ослабляет хватку. Кеша встает, потирая едва не вывихнутое плечо.
Кеша: Правильно говорят – сила есть, ума не надо. Вот сломаешь меня, кто чинить будет?
Мартин: Сдадим тебя в ОЗК.
Кеша (в ужасе): Только не в ОЗК! Ты знаешь, как они на меня смотрели? Сядут в кружок и смотрят! Будто я на их глазах в сухопутного октопоида мутировал!
Мартин: Ты и есть октопоид.
Кеша: Мне конечностей не хватает.
Мартин: Двух.
Кеша: Почему двух? (Пересчитывает наличествующие конечности) Ну с пятой я еще могу согласиться. А вот шестая…
Мартин: Язык.
Кеша (после некоторого размышления): А почему, собственно, и нет? Да, да! Я такой, универсальный. А ты чего злой? Лохматость повысилась?
Мартин: Я не злой. Я думаю.
Кеша: Маньяк. Поймал бедную мысль и мучает. Завязывай, DEX’ы не по этой части.
Мартин: Слушай, а вдруг это судьба? Вдруг он ей понравится? А мы вмешаемся и все испортим.
Кеша: Кто кому?
Мартин: Ну адвокат Корделии.
Кеша: С чего это?
Мартин: А вдруг в том и состоит великий вселенский замысел? Вдруг они созданы друг для друга и сама вселенная приложила к тому свои длинные, невидимые руки, чтобы они встретились, чтобы две червоточины их судеб сплелись в одну черную дыру?
Кеша от изумления шлепается на песок.
Кеша: Мать нашу «DEX-company», приплыли. Роман Федора Михайловича Достоевского «Идиот». С иллюстрациями.
Мартин (все в том же порыве самоотречения): Мешать соединенью двух сердец я не намерен. Может ли измена любви безмерной положить конец? Любовь не знает убыли и тлена…
Кеша хватается за голову.
Кеша: Не надо, пожалуйста. Только не DEX, читающий Шекспира! Я этого не вынесу.
Мартин: А что такого?
Кеша: Да потому что смешно! Кулер не справляется! Все, DEX, прекращай. Тут дела серьезные, а ты в лирику ударился.
Мартин: Я понимаю, что серьезные. Потому и сомневаюсь. Может нам не стоит вмешиваться? Вдруг он ей… ну понравится. Вдруг она… ему тоже. Вдруг они будут счастливы…
Кеша: Поэтому мы и должны вмешаться! Именно потому что «вдруг он ей понравится»!
Мартин: Почему?
Кеша: Да потому что он уже развел двух таких дур!
Мартин: Как это?
Кеша: Он уже был два раза женат! Два раза развелся и двух своих жен обул!
Мартин: Что сделал? Обул? Они босиком ходили?
Кеша (снова хватаясь за голову): Ну за что мне все это? К фетишизму, фроттеризму, вуайеризу и прочим парафилическим расстройствам еще и это! Обул – это значит нае…, ну то есть, обманул!
Мартин: Как обманул?
Кеша: Перед свадьбой составил брачный контракт так, что при разводе они остались без трусов!
Мартин: Отдали ему трусы? А зачем ему трусы? Их при разводе отдают? Я все-таки никогда не пойму людей.
Кеша: Идиот, это идиоматическое выражение! Ограбил он их, ограбил!
Мартин: Он еще и пират? Он же козел!
Кеша: Козел… пират… Это одно и то же. Кажется, пора ставить второй кулер на процессор! Объясняю еще раз, для тех, кто в транспортировочном модуле. Этот адвокат влюбляет в себя богатых дур, то есть, женщин, женится на них, а потом оставляет без гроша. Он так составляет брачный контракт… Знаешь, что такое брачный контракт?
Мартин: Ну это где записано, когда, кто и с кем должен спать. По каким дням и сколько раз.
Кеша: Точно! Откуда знаешь?
Мартин: «Жанет» объяснила.
Кеша: Опять «Жанет»! Я на нее запал. Так и передай. Правильно объяснила. Но там еще и про деньги. Кто кому за это «спать» платит. Если кто-то спит не с тем, с кем надо, то остается в трусах. То есть, без. Это квалифицируется как «адюльтер». То есть, измена. Я не знаю, на что этот адвокат их подловил, но в суде они ему отдали все!
Мартин: Он и дом наш может забрать? Наш дом? На Геральдике?
Кеша: Да, да, ваш дом. Я сам слышал. Говорил, отберу дом и продам эту говорящую жестянку.
Мартин (голосом Ка-а): Он называл меня жестянкой?!
Кеша: Да, да, и еще земляным червяком!
У Мартина глаза загораются красным. Он смотрит на Кешу. Кеша пятится. Из дома по-прежнему слышны голоса Корделии и Катрин.
Корделия: Ну что опять не так? Это платье!
Катрин: Это не платье! Это… какие-то веревочки.
Корделия: Да что ты понимаешь! Это точная копия платья Шерон Стоун из сцены в полиции. У меня под ним ничего нет…
Катрин: А-а-а-а-а…
Мартин (выходя из боевого режима): Нет, Корделию он не обманет. Она умная.
Кеша (презрительно): Ой только не надо мне втирать про умных женщин. Они умные до определенного момента. До появления на их горизонте штанов. Те две тоже были умные. Одна – писательница, а вторая – депутат законодательного собрания. Обул обеих. Тоже воображали, что все про мужиков знают, и нет такого, кто их бы нае… обул. Нашелся!
Мартин: Корделия не писательница. И не депутат. Она – акула большого бизнеса. К ней сам Бозгурд подкатывал.
Кеша: И чего?
Мартин: Откатился.
Кеша: Ну сравнил. Бозгурд, хотя о покойниках плохо и не говорят, был грубиян и невежа. И вообще в женщинах ничего не понимал. У него не было шансов. Его бы и та писательница отшила. Он Шопэнгауэра не читал. И Стравинского.
Мартин: Кого не читал?
Кеша: Неважно. В общем, адвокат знает, что нужно женщине.
Мартин: Как ты?
Кеша: Даже больше. Я больше по практике, а он еще и теорией владеет.
Мартин: Какой?
Кеша: Есть такая теория, что главная женская эрогенная зона вовсе не там, где ее все ищут.
Мартин: А… где?
Кеша: Так, спросишь у «Жанет». Я не нанимался читать лекции по половому воспитанию всяким DEX’ам.
Мартин: Тогда давай просто ей скажем. Так мол и так, там будет козел, который уже обул двух жен.
Кеша: В романе Федора Михайловича рядом с названием твой портрет. На обложке. Ты представляешь, что будет, если мы ее предупредим? Она пошлет всех подальше! И мою хозяйку в первую очередь. Невзирая на общие хромосомы. Устроит скандал и снимет с довольствия. Ты этого хочешь? Чтобы я голодал? Тогда мне одна дорога.
Мартин: В «Матушку Крольчиху»?
Кеша: В сумермаркет! Грузчиком!
Мартин: Я не хочу, чтобы ты голодал. Но это же самое простое решение. Бритва Оккама. Мы ей скажем, а она пусть сама решает, встречаться ей с этим жвачным, полорогим или нет.
Кеша: Ты что не понимаешь? Она не сможет притворяться, что ничего не знает! Она не киборг! Женщины, они вообще слабы на пере… на язык! Всем все сразу станет понятно. И в первую очередь – моей хозяйке! Она же думает, что я…
Мартин: Скромный, невинный, застенчивый?
Кеша: Ну да, я такой и есть. Просто иногда подслушиваю и подглядываю. А что тут такого? Должен же я знать, что эти люди замышляют. Вот я и подслушал. А потом в инфранет залез и все про этого козла… адвоката выяснил. Хочешь сказать, что я неправильно поступил?
Мартин: Правильно. Я бы и сам так сделал. Только я бы Корделию предупредил.
Кеша: Не надо ее предупреждать! Последствия будут непредсказуемыми.
Мартин: А что делать тогда?
Кеша: Надо сделать так, чтобы он сам от нее отказался.
Шла всего-то четвёртая неделя, но он уже начал осваиваться и входить в ритм работы.
По утрам было много дел. Они открывались в десять, как раз, когда офисный планктон выбирался из своих громоздких офисов в поисках утреннего кофе. Треть из них неизменно заворачивала в этот магазинчик. Как уже успел выяснить Тодд, хипстеры любили музыку.
Впрочем, они скорее любили саму концепцию музыки. Причем явно недостаточно для того, чтобы оставлять снаружи свои стаканчики с тройным латте на соевом молоке и без пенки. Тодд ненавидел их всех до единого.
С одиннадцати наступало затишье, и завершалось оно лишь после обеда. В это время в магазин наведывались коллекционеры. Во время затишья Тодд распаковывал новые находки Альфредо. Похоже, что коллекционеры были в курсе: они появлялись сразу по несколько человек, лишь стоило Тодду развернуть последние упаковки. На третий день работы Тодд сообразил, что куда проще оставлять новинки на стойке, а не рассовывать их по витринам. Эту работу он приберегал на вечер — к тому времени новинок становилось куда меньше.
По вечерам было мёртвое время. Тодд не возражал. Он сидел и посматривал на часы. Работая в Перриман Гранд, он тоже большую часть времени смотрел на часы. Здесь он, по крайней мере, мог расслабиться. Альфредо не запрещал Тодду слушать пластинки, лишь бы Тодд обращался с ними аккуратно.
Всё снова приходило в движение после шести, но к тому времени уже являлись Мара или Амир, и, если не было никакой суматохи, он вполне мог отправляться домой. Учитывая всё вышесказанное, это была самая классная работа из всех, что у него были. И уж точно совсем не напряжная. Впрочем, и зарплата была совсем небольшой.
— Слушай, район, конечно, не очень, но всё-таки не кошмарный, да и арендная плата разумная.
Последнее замечание было неспроста. Предприниматели, выкупившие здание Риджли, планировали поднять арендную плату чуть ли не в два раза. Во-первых, он не смог бы продолжать платить за свою квартиру с заработка коридорного. К тому же он любил эту чёртову квартирку — это во-вторых.
— Тут разумная плата за аренду, потому что по всей улице наркопритоны, — заключила Аманда. На фоне слышался какой-то шум. Тодд решил, что Аманда моет посуду. Он так и не сказал ей правду про Дориана. Поэтому она считала, что его бывший домовладелец умер во сне от сердечной недостаточности.
— Здесь всего один наркопритон, — сказал Тодд и прервался, чтобы переложить телефон к другому уху. В три часа дня в магазине не было посетителей, так что Тодд восседал за стойкой, закинув ноги на перевёрнутый деревянный ящик. У него на коленях лежала пластинка с записью Дюка Эллингтона и Джона Колтрейна. Альфредо хотел за неё шестьдесят баксов. С деньгами у Тодда было не очень, но…
— Один наркопритон это уже больше, чем нужно, — отрезала Аманда. И с этим было не поспорить.
— Это ведь на время, — сказал ей Тодд. — Пока я не найду подработку.
В-третьих, деньги заканчивались быстрее, чем он успевал оплатить все счета. Впрочем, Аманде знать об этом было не обязательно. Как и о том, что он во всём себе отказывал.
— А может, тебе найти жильца, чтобы снимать квартиру вместе?
Тодд поразмыслил над тем, чтобы разделить свою квартиру с кем-то другим. О каких-то тарелках, оставленных засыхать в мойке. О какой-то странной, небрежно приготовленной еде в его холодильнике. Что кто-то ещё будет пользоваться его вещами. Конфликты неизбежны.
— Вряд ли я смог бы…
— Тогда можешь вернуться сюда. Тут места хватает.
Он даже не знал, что хуже: мысль о жильце-соседе или мысль о переезде в дом родителей. Тодд понимал, что на самом деле это их с Амандой дом, но это не означало, что ему хотелось бы там жить. Аманда не стала утруждаться заменой старой мебели, так что в гостиной всё ещё стоял тот самый диван, на котором Тодд когда-то лишился девственности.
Он снова подумал, не попросить ли её продать этот дом. Вместе у них могло бы хватить на небольшую квартиру, приличную и не требующую заметных вложений. Вместо этого он сказал:
— Да, я подумаю.
В последовавшей за этим тишине он прямо представил, как она закатила глаза в ответ. Но продолжать этот разговор ему не хотелось — не в этот день — и, когда кто-то приоткрыл дверь магазина, Тодд тихо поблагодарил Аманду и сказал, что ему пора.
— Увидимся вечером, — добавил он. — Тогда и поговорим.
Может, к тому времени у него найдётся идея получше.
У входа в магазин появился жёлтый отблеск, предвещавший появление покупателя. Тодд положил телефон на стойку, и тут же перед ним возникло улыбающееся лицо Дирка Джентли.
— Привет! — казалось, Дирк настолько же сильно рад видеть Тодда, как в день их знакомства. Тодд подавил внезапное желание широко улыбнуться в ответ.
— Вчера вы не заходили, — заметил он, поднимаясь со стула. Дирк сделал большие глаза, и Тодд подумал, что это нечто среднее между смущением и изумлением.
— Вы это заметили, — как ни странно, Дирку это было явно приятно.
— Ну да. Вы же у нас часто бываете.
Он как-то раз спросил Альфредо о Дирке, но тот был больше увлечён прочёсыванием каталога товаров на eBay в поисках старинных пластинок, чем взаимодействием с покупателями, и в итоге Тодд добился от него только лекции о том, как важно дать клиентам почувствовать себя ценными. Кажется, Дирк относился к той категории людей, которым могло бы понравиться это чувство. К тому же у него был неожиданно хороший музыкальный вкус. Иногда Тодд был готов поклясться, что в их коллекциях были бы одни и те же записи.
— Кстати, вот, — сказал Тодд, выкладывая Эллингтона на стойку. — Это сегодня привезли. Я отложил. Подумал, что вам может понравиться.
Ну, это было не совсем так, но шестидесяти баксов у Тодда не было, а Дирк был единственным человеком, кроме Тодда, который мог бы эту пластинку оценить, так что…
— Вы… Вы отложили её специально для меня?
Если подумать, наверное, это выглядело довольно странно. Впрочем, Дирк был не просто постоянным посетителем магазина. Он был единственным, кому было интересно поговорить о музыке, несмотря на то, что иногда это выглядело, будто он повторяет какие-то фразы из давно позабытого разговора.
Но всё же Дирку было интересно, он даже как-то раз спросил Тодда о его футболке с «Мексиканскими похоронами», и с неподдельным вниманием слушал, когда Тодд рассказал ему о своей группе. А ещё Дирк был очаровательным — таким чрезмерным, чуть ли не вызывающим британским очарованием. Странноватым, но очаровательным.
Это было трудно не заметить.
— Всё стоящее в момент разбирают, а мы недавно говорили о джазе, вот я и подумал…
Тот разговор состоялся дня три назад. Кажется, Дирк удивился, что Тодд вспомнил об этом. И кажется, он был тронут, будто раньше никто никогда не пытался сделать для него что-то хорошее. «Добро пожаловать в клуб», — подумал Тодд, но промолчал.
— Если вас она не заинтересовала, я тогда верну её к остальным, я…
— Нет! — эмоционально воскликнул Дирк. — То есть, конечно же, заинтересовала. Очень. Это было очень любезно, Тодд. Сколько я должен?
На один короткий сумасшедший миг Тодд уже готов был отдать пластинку даром. Он отказался от этой идеи, явственно представив, как Альфредо выпроваживает его прочь из магазина. Написать в резюме о том, что за два месяца он был уволен из двух мест, в его планы не входило.
— Шестьдесят, — сказал Тодд. — Хотя, если к концу следующей недели её не купят, наверное, будет дешевле.
Он же вполне мог припрятать эту пластинку под стойкой. Был шанс, что Амир её там не заметит. Хотя вот Мара…
О чём он вообще думает, чёрт возьми? По правде говоря, он уже понятия не имел, что делает. Ну да, наверное, так и бывает с тем, кто потерял работу, квартиру, машину и оказался продавцом пластинок детишкам, которые не отличат долгоиграющую пластинку от сорокапятиминутной, хоть ты им кол на голове теши.
— Шестьдесят — это вполне разумная цена, — сказал Дирк.
Тодда осенило, что он никогда не спрашивал Дирка, на что тот живёт. Он продал ему уже восемь пластинок, и дешёвой ни одну из них было не назвать, а Дирк каждый раз просто доставал пачку наличных, глядя на деньги с таким недоумением, будто он не имел ни малейшего понятия о том, откуда они у него взялись.
Ровно так же было и сегодня.
Он просмотрел пачку, будто бы запутавшись в американских деньгах. Тодд не смог бы сказать, почему, но это зрелище его забавляло.
— Ага, ну вот, — наконец сказал Дирк, протягивая три новенькие двадцатки. Тодд молча принял их.
Тодд мало с кем стремился общаться. Мара была нормальной, когда не ныла о своей неверной девушке. А Амир — довольно классным, если не брать периоды, когда у него сессия. Альфредо Тодд опасался, но его музыкальные познания были столь обширны, что Тодд использовал любую возможность узнать у него что-нибудь новое. А кроме них, у него была только Аманда. И с посетителями магазина он не стремился общаться — даже с постоянными. Только с Дирком, которому, видимо, было интереснее поболтать с Тоддом, чем изучать ассортимент магазина.
А если подумать, то лишь однажды Тодд видел, как Дирк рылся на полках магазина, и это было в день их знакомства.
Дирк явно был не слишком увлечён своей новоприобретённой пластинкой, и вместо этого пристально смотрел на Тодда, будто ожидая ответа на какой-то вопрос, задать который он позабыл. Тодд прокашлялся. В ответ Дирк приподнял бровь.
— Ну… мой папа очень любил джаз, — сказал Тодд, указывая на пластинку Дирка. — Вообще-то именно он привил мне вкус к музыке. И первую гитару мне купил, и вообще.
Тодд никоим образом не относился к тем людям, которые с лёгкостью делятся деталями своей жизни с малознакомыми людьми. А тут он обнаружил, что только что поделился с Дирком довольно личными воспоминаниями. Рассказывать Дирку о чём-то было очень естественным, ни с кем другим он не ощущал такой открытости. Дирк, в свою очередь, ободряюще улыбнулся ему, ожидая продолжения.
— Когда я был маленьким, у отца был такой старый музыкальный центр «Грюндиг». С восьмитрековым проигрывателем. И у отца были все эти пластинки, мы часами слушали их по выходным.
Если бы потом его кто-то спросил, он не смог бы ответить, почему решил поделиться с Дирком рассказом о своём детстве. Впрочем, судя по выражению лица Дирка, ему это странным ничуть не казалось. Может, в Дирке и было дело, решил Тодд. Может, он просто из тех людей, одно присутствие которых побуждает других рассказывать о своей жизни.
А может, это случилось из-за того, насколько невозмутимо держался Дирк, будто бы специально прилагая к этому все усилия, и если бы кто-то ему разрешил, он бы тут же начал трепаться без остановки. Иногда Тодд начинал что-то рассказывать, только чтобы заполнить тишину.
— Тогда было не так-то много пластинок — все уже перешли на компакт-диски, так что найти пластинки было трудно, но папа брал нас с сестрой на барахолку, и всегда там что-нибудь находил. Даже странно, что я раньше не устроился в музыкальный магазин, — заключил Тодд, как будто Дирк спросил его, как он получил эту работу — будто бы именно этот вопрос Дирк забыл задать.
— Ты продолжаешь общаться со своим отцом? — спросил Дирк, и к этому вопросу Тодд совсем не был готов.
В этом вопросе не было ничего необычного, учитывая, о чём они только что говорили, но одно дело просто упомянуть о родителях. А то, о чём спросил Дирк, было совсем о другом, и ответ был длинным, сложным, и пока ещё очень болезненным.
Теперь тот музыкальный центр «Грюндиг» занимает место у Аманды в гараже. Когда Тодд последний раз его видел, он был завален пустыми пивными бутылками.
— Да, я тут ещё несколько новинок положил, взгляните, если хотите, — сказал он, неловко избегая ответа. Выражение лица Дирка тут же изменилось: из растерянного оно стало озабоченным. Чуть помолчав, Дирк кивнул.
— Полагаю, на сегодня хватит. Тогда до завтра? — спросил он. Тодд покачал головой.
— Завтра меня не будет, но я вернусь в понедельник.
Прозвучало так, будто они договариваются о свидании. Дирк широко улыбнулся Тодду.
— Тогда до понедельника. И, Тодд, спасибо тебе.
Показалось, что он вот-вот добавит что-то, но Дирк быстро передумал. Тодд наблюдал за этими переменами, Дирк на мгновение замер в нерешительности, затем вспомнил о приобретённой пластинке, обернулся, чтобы забрать её. Тодд протянул пластинку, с трудом подавив ухмылку. Дирк смущённо улыбнулся.
А потом он ушёл, а Тодд смотрел на то место, где только что стоял Дирк, и сожалел, что понедельник ещё так не скоро.
~*~
— Может, ты ему нравишься? — предположила Аманда. Тодд воздержался от закатывания глаз, но был к этому близок.
— Конечно, я же просто неотразим! — ответил он, даже не пытаясь скрыть сарказм. Аманда тряхнула головой:
— Я, конечно, признаю, что ты иногда настоящий придурок, но это не означает, что ты никому не можешь понравиться.
Свои слова она подчёркивала ударами каблуков об пол, и звук разносился по всей комнате. Её покрытые шрамами руки лежали на стойке, за которой она сидела.
В шесть лет Тодд выбил себе зуб об эту стойку.
Вообще-то он не собирался рассказывать ей о Дирке, но она стала спрашивать про работу, одно цеплялось за другое, и теперь он был вынужден уклоняться от вопросов, отвечать на которые совсем не хотел.
Впрочем, наверное, не стоило ему употреблять слово «привлекательный».
— А когда ты вообще последний раз с кем-то встречался? — спросила Аманда, будто оба они не знали точный ответ. Видимо, она слишком засиделась в одиночестве. Может, как раз самое время продать этот дом.
— Не знаю, давно, — ответил он, принимаясь за следующий кабачок. Аккуратно порезанный на кубики, он скоро оказался в сковородке вместе с остальными. Тодд прямо чувствовал, как Аманда сверлит взглядом его затылок.
Он так и не смог сказать, что не встречался ни с кем с того самого происшествия, которое превратило его жизнь в руины в виде родителей, которые погибли, и сестры, которая заслуживала лучшего, чем жить в постоянной боли.
— Ну я просто к тому, что если бы клёвый британец заявлялся ко мне на работу, чтобы поболтать со мной о том, что мне интересно, то…
— Слушай, давай не будем об этом? Мне не нравится этот британец. И я не нравлюсь ему. Он просто странный, и необычно открытый, и… Не хочу я говорить о нём, понимаешь?
У неё снова было то самое выражение лица. Когда она делала вид, что бесится, но на самом деле ей больно. Тодд поспешил смягчить:
— Прости, я не хотел… — Аманда отмахнулась:
— Я же говорила, что иногда ты полный придурок.
Это одновременно было и прощение, и согласие закрыть эту тему. Если бы он хоть наполовину был хорошим человеком, он бы не воспользовался этим шансом и позволил бы ей высказать очевидное, потому что Тодд, конечно, не мог справиться с этим сам. Вместо этого он слабо улыбнулся, выражая благодарность.
— Ну вот, будет готовиться около часа, — сказал Тодд, махнув рукой в сторону сковороды. — Сыграем?
Это было не лучшее, что он мог сказать, но его утешило, что в ответ на эти слова глаза Аманды зажглись таким же радостным огнём, как бывало в детстве. Иногда он мог бы поклясться, что она специально выбрала барабаны, чтобы играть вместе с Тоддом в гараже. Но с тех пор прошло много лет, и Аманда больше не была надоедливой младшей сестрёнкой, липнущей к Тодду.
Он понял, что за это ему следовало бы принести извинения. Как и за многое-многое другое.
~*~
— Ты купил ещё одну пластинку, — сказала Фара, хотя Дирк не мог понять, как она догадалась об этом, не глядя на него. Он бросил взгляд на пластинку в руках, и потом снова прищурился на Фару.
— Интуиция? — поинтересовался он, проходя в комнату. Его собственные предчувствия теперь были редкими и неясными, вселенная не подавала никаких знаков.
— Скорее, я хорошо тебя знаю, — ответила Фара, поворачиваясь и встречаясь с ним взглядом. Дирк смущённо улыбнулся.
— Ну да, но он отложил её специально для меня, так что я никак не мог…
Взгляд, который бросила на него Фара, ясно говорил, что она не верит ни единому его слову. Впрочем, он и сам не был уверен, что мог бы поступить иначе. Было невыносимо трудно отказать Тодду, когда он смотрел на Дирка так, будто Дирк был его любимым человеком — хотя странно ожидать этого, учитывая, что Тодд познакомился с ним всего четыре недели назад…
Но с другой стороны, их отношения довольно быстро развивались и в первый раз, поэтому…
Дирк очень осторожно добавил новую пластинку к остальным, стопкой лежавшим на стуле возле двери. Кажется, у него подбиралась впечатляющая коллекция. Тодд бы наверняка впечатлился. Ну, его Тодд. Не тот, у которого Дирк покупал пластинки. Хотя технически его Тодд и другой Тодд были одним и тем же человеком, а значит…
Неважно, что это значит. Дирк собирался всё исправить.
— Слушай, — сказала Фара, вставая со своего рабочего места за единственным в комнате столом. Без досок с заметками, шкафов с документами и диваном для размышлений Дирка офис их агентства казался стерильным и безжизненным. — Не мне сомневаться в твоих методах. Это твоё дело, в конце концов. Но мне не удаётся понять, как твоё преследование Тодда поможет нам в решении дела.
— Никакое не преследование! — возмутился Дирк. — Это наблюдение. К тому же, каждый раз, когда я с ним разговариваю, я узнаю о чём-то новом. Если я смогу найти все отличия между этой временной линией и нашей, я смогу всё исправить!
Говоря это, он приблизился к Фаре, которая приколотила к дальней стене лист белого картона как альтернативу маркерной доске, от которой Фаре пришлось отказаться. На ней была таблица в два столбика:
Одинаково | Отличается
Взяв ручку, Дирк вписал «неприятно говорить о родителях» в столбик «Отличается»». Фара подошла, читая через его плечо написанное.
— Я покажу тебе одну важную вещь, — сказала она, и Дирка встревожил её слишком серьёзный тон. Он отложил ручку на стол и последовал за Фарой к её ноутбуку, на экране которого было открыто бесчисленное количество вкладок.
— Это из газеты? — спросил Дирк, наклоняясь поближе и почти ощущая себя настоящим детективом.
Да, это явно была статья из газеты, хотя совсем не такая, которую он мог ожидать. Дирк перечитал её дважды. И потом ещё третий раз, чтобы уж наверняка. Он взглянул на Фару, отчасти надеясь на объяснение, которое помогло бы ему как-то справиться с болью. Но выражение её лица лишь подтверждало прочитанное.
Статья была напечатана десять лет назад.
— Это же было примерно тогда, когда распалась группа Тодда? — спросил Дирк. Он смутно припоминал, что нынешний Тодд о чём-то таком упоминал, и эту же историю Дирк определённо слышал от своего Тодда.
— И тогда же, когда у Аманды появились первые симптомы, — добавила Фара.
Дирк снова взглянул на лист картона на стене.
— И ты всё так же ничего не нашла про парарибулит?
— Пока ничего, — подтвердила Фара.
По мнению Дирка, это было довольно странно. Если бы только он мог разобраться, как именно всё это связано. Но всё-таки новая информация была полезной, так что Дирк подошёл к картонному листу и написал в колонке «Отличается»:
«Родители погибли в автокатастрофе в 2007 году, Аманда пострадала».
— Мы выясним, Фара, — сказал он. — Мы вернём Тодда и Аманду, — он повернулся к ней, впервые за долгое время чувствуя себя уверенно. — Мы всё исправим.
Она бы мстила! Мстила расчётливо и жестоко. Трудно даже вообразить, как причудливую, извращённую форму приняла бы её месть.
Она бы нанесла удар по тому, что ему дорого – по жене и ребёнку. Она бы заставила их страдать, лишила бы крова над головой, обрекла бы на скитания, а может быть, на смерть. Она могла бы дойти до того, что разлучила бы новорождённое дитя с матерью и заставила бы непокорного отца вечно пребывать в поисках. И старшую девочку она бы обрекла на сиротство.
Одному Богу известно, что бы она сотворила, оскорблённая в своей женской прихоти. Она не думала об этом прежде, ибо отрицала саму возможность отказа, как некий миф.
Но этот юный книжник просчитал эту фабулу сразу. Или мог просчитать, если принять в расчёт то, что сказала Анастази. Если он пришёл только потому, что у него не было…
Проклятие! Чёрт! Чёрт! Там, в библиотеке, отвечая на её ласки, он думал не о ней, не о белом, гладком, холёном теле, и даже не о выгоде и богатстве.
Он думал о своей жене!
Думал о том, что эта знатная капризная женщина, будучи отвергнутой, может причинить боль тем, кого он любил, может разрушить их жизнь, вот почему он должен подыграть ей, исполнить её каприз. Он продавал себя во имя их спокойствия.
Нет, черт возьми, нет, мужчины не способны на подобные порывы! Они поражены, отравлены похотью. Да, они могут из корыстных, практических побуждений заботиться о своих детях, как о наследниках, но собственное наслаждение у них всегда первично. И этот мальчишка слеплен и того же теста. Он скорее всего оправдывал прелюбодеяние своим долгом, своей мнимой заботой о жене и дочери, а сам сгорал от нетерпения, от неудовлетворённого тщеславия, от сладострастной тоски. Он желал её — и в этом не было никаких сомнений.
Что ж, пусть так, она готова принять эту неутешительную версию.
Но по сути — это досадное открытие ничего не меняет. Каковы бы ни были его мотивы — её мотив остается неизменным. Она его желает — и она его получит.
Ей вновь предстояло занимать себя весь день. С утра на свидание не приглашают. Утро может служить интерлюдией, когда основное действие, что разворачивается в полумраке алькова, замирает.
Накануне вечером она приняла участие в эпизоде первом, с наступлением дня ход пьесы замедлился. Но в отличии от дня предшествующего этот был заполнен событиями, мелкими, но занимательными. Ей сразу удалось занять своё воображение. Клотильда вспомнила, что он совсем близко, почти в досягаемости, под тем же утренним солнцем.
Пока он был внизу, в застенке, он был как будто в другом мире, за прозрачной, сумеречной стеной. Будто не существовал в телесной ипостаси, а был ещё неоформившейся тенью. Теперь он покинул свой непроявленный мир.
После завтрака ему позволили выйти в парк, в сопровождении плечистого парня из лакеев, которого выбрала Анастази для охраны и службы.
С первого взгляда герцогиня не узнала стройного, темноволосого мужчину и приятно удивилась, что в её замке пребывает столь привлекательный и таинственный гость. Но едва её мысль пришла к завершению, как незнакомец чуть полуобернулся, подставляя лицо солнцу, и тут же обрел имя.
Герцогиня улыбнулась. Её посетило давно забытое чувство почти детской радости, когда томительное ожидание вознаграждается подарком.
Как же он красив! Как молод! Чудесное преображение. Тот скрытый под грязью и тиной шедевр вновь извлечён на свет, вновь открыт взору, ухожен и желанен. Вид у него слегка болезненный, и ступает он неуверенно, озирается вокруг с настороженностью, видно, что чувствует себя пленником, но всё же грациозен и отрешён. Подбородок горделиво вздернут, и в нём упрямство и скрытая благородная сила.
Во что это его одели? Камзол изыскан, но с чужого плеча. Анастази позаимствовала одежду у кого-то из ближних дворян.
Нет, этот красивый мальчик не будет одеваться в чьи-то обноски. Такой бриллиант требует достойной оправы. К тому же, шелка и бархат — одно из проверенных средств покорения и развращения.
Почему бы ей не заняться этим немедленно? Одевать, одаривать свою красивую живую игрушку. Клотильда послала за своим портным, которого через час доставили из Парижа, и дала распоряжение снять точные мерки со своего не то гостя, не то пленника. Хотела остаться у себя до окончания процедуры, но не смогла устоять перед искушением. Если она останется, то придётся довольствоваться игрой воображения или несколькими словами мэтра Симона.
В парке он был слишком далеко, её могла обмануть игра света и тени. А ей необходимо знать точно, какой он. Случилась ли с ним благоприятная для неё перемена или он по-прежнему неколебим и опасен.
Геро не ожидал её прихода. Вероятно, был предупрежден, что встретится со своей несостоявшейся жертвой и одновременно вкрадчивым палачом только с наступлением сумерек, и потому был растерян и даже испуган. Но совладал с собой. Было заметно, что он внутренне к чему-то готовится, что он напряжён и взволнован до крайности, что всё происходящее для него, как и прежде — враждебные замыслы.
Портной со своим измерительным шнурком едва касался его, вежливо просил повернуться или согнуть руку, чтобы запечатлеть в цифрах расстояние от запястья до локтя. Но лицо Геро было болезненно-застывшим, а взгляд поминутно обращался то к ней, стоявшей в стороне и не пытавшейся к нему приблизиться, то к незнакомому человеку, который перекладывал в цифры тайны его тела, то к освещённому окну с безнадёжно темнеющей решёткой, то вовсе рассеивался в неизбывной тоске.
Они не обменялись ни словом. Только эта игра взглядов. Она смотрела без смущения, не отрываясь, с лёгкой улыбкой, как смотрит хозяин на своё приобретение. А Геро отвечал ей исподтишка, с плохо скрываемой неприязнью.
Это напоминало поединок. Он время от времени наносил провоцирующий удар, будто искал слабое место в обороне стянутого в кольцо войска, а она с безмятежностью победителя отражала эти удары.
Он ещё далёк от того, чтобы принять свою участь и смириться. Он ещё — как только что изловленный дикий и прекрасный зверь, будет грызть и расшатывать свою клетку, пока не поймёт, что стальные прутья только ломают ему зубы и обдирают в кровь рот, что покорность будет вознаграждена вкусным дымящимся куском мяса и тёплой мягкой подстилкой, а упрямство и строптивость обернутся горящими на коже рубцами.
Но он это непременно поймёт. Он всё же человек, а не зверь. И одарён всеми преимуществами и недостатками адамовой породы.
Когда все мерки были сняты, она покинула его комнату так же безмолвно, как и вошла, отчего Геро был явно слегка озадачен. Это неплохо. Пусть потерзается догадками. Чем больше сил он затратит на всевозможные гипотезы и страхи, тем податливей он станет. Ибо она пока не обозначила достаточно ясно своей конечной цели, ещё не отменила приговор окончательно. И у него остался ощутимый простор для грустных фантазий.
В то же время ей хотелось покончить с его страхами как можно скорее. Она не хотела, чтобы он страдал. Она сказала правду, когда отвечала на вопрос Анастази. Она хотела сделать его счастливым с самого начала, как осознала его привлекательность и своё влечение к нему, она руководствовалась только этим — чтобы видеть его охваченным восторгом и радостью, окрылённым открывшимся ему новым будущим, азартом и честолюбием.
Он заслуживал перемен в судьбе, ибо был не только красив, но и одарён интеллектуально, а возможно, и поэтически.
Такая глубина чувств, такая страсть и неукротимость бывают только у истинных сынов Аполлона, у воспитанников муз. Он, скорей всего, ещё не открыл в себе таланта, полагая это занятие за непозволительную роскошь, но она, избавив его от забот о хлебе насущном, поможет ему развить свой талант, раскрепостить и возвеличить разум.
Ему нужно только это как можно быстрее понять, и принять себя другого, обновлённого.
Ужин она приказала накрыть в малой гостиной её личных апартаментов, куда допускались только самые близкие и доверенные.
Туда мог быть допущен её любовник, если бы на то время он у неё был.
Но герцогиня давно порвала все частные связи, и больше года в её апартаментах не накрывали стол для интимного ужина. Всех прочих гостей — знатных, политически выгодных, нежеланных и незваных — она принимала в парадной гостиной, роскошной и холодной комнате, безликой и пугающей, как всякая парадная приёмная.
Но Геро не должен был чувствовать себя угнетённым и подавленным. Напротив, он должен почувствовать себя избранным, допущенным в священный альков. Это сразу же придаст ему уверенности, он осознает милость божества, свое отличие от прочих земных тварей. И сам ужин будет великолепен. На стол будет подано то, что подают королю. Вряд ли он пробовал нечто подобное в своей жизни, да и вряд ли он ел когда-либо досыта.
Его уже кормили достаточно изысканно накануне, но ел он на удивление мало, довольствовался блюдами самыми простыми, будто и не сидел на хлебе и воде почти две недели. Но это — всё ещё проявление упрямства. Гордыня не позволяет ему так быстро сдаться. Пытается оставаться добродетельным в собственных глазах. Бедный мальчик.
К себе она тоже отнеслась с особым вниманием. Нужно добавить утончённости и кокетства. Она не должна казаться такой же грозной и непреклонной, подобно Фемиде, в кого играла накануне. Тогда она взвешивала его вину на своих божественных весах и решала, жить ему или умереть. Теперь она могла позволить себе обратиться в Цирцею.
Клотильда сменила свой излюбленный вдовий антураж, чёрный бархат с серебром, на жемчужно-серый матово блистающий шёлк, который, гармонируя с прядями таких же шелковисто-мерцающих волос, окутывал её стройную фигуру таинственным влекущим сиянием.
Шею она почти вызывающе открыла, подчеркнув её хрупкость кружевной паутинкой воротника. Несколько каплевидных бриллиантов, соединённых в крошечную гирлянду, стекали искристым ручейком в атласную впадину на её груди.
При дворе она никогда не позволяла себе быть настолько откровенной. Ей отчего-то не доставляли удовольствия рыщущие взгляды мужчин. Эти маслянистые взгляды распалённых сатиров ей не льстили, а вызывали гадливость, будто по груди и плечам полз огромный слизень, оставляя влажный и липкий след. Она предпочитала, чтобы на неё смотрели почтительно, с желанием, растворённым в обожании и восторге, с поэтической печалью и неутолимой тоской.
Она надеялась, что так на неё взглянет он, этот застенчивый юноша, узрев, наконец, эту величественную красоту так близко.
Его так же усердно готовили к этой встрече. Геро был почти неузнаваем. Она смотрела на него в новом воплощении и не верила своим глазам. С трудом находила сходство не только с тем жалким, измученным существом, которое лицезрела чуть больше суток назад, но и с тем цветущим, приветливым студентом, который явился к ней с потёртым бюваром.
Перед ней был кто-то другой, смутно сохранивший прежние, узнаваемые черты, но преображённый не только внешне, но и изменившийся изнутри, в других качествах и категориях. Почему его назвали безродным? Почему уличили в низком происхождении?
Правильней было бы признать его происхождение неразгаданным, ибо родители его неизвестны. Геро сирота, подкидыш. По наведенным ею справкам первые годы своей жизни он провёл в приюте, с таким же безродными, безымянными сиротами.
Однако, сиротство вовсе не означает низость крови. Достаточно взглянуть на форму его рук и ног. Он сложен слишком изящно и гармонично для простолюдина. У сыновей лавочников не бывает такой горделивой посадки головы, такого разлёта бровей и такого лба.
Чтобы добиться всех этих скульптурных сочетаний, сочленений и сопряжений и создать, в конце концов, столь совершенное существо, природе понадобился бы уходящий в глубокую древность ряд благородных и утончённых предков.
Жаль, что нет тому никаких доказательств. Только предположения. Этот мальчик был во младенчестве или потерян, или украден. Он так же мог быть плодом греха. Ошибка благородной матери или страсть высокопоставленного отца. Во всяком случае она, принцесса королевской крови, нисколько не унизит себя, не осквернит прикосновением к недостойному, если насладится этим прекрасным телом.
В своих фантазиях ей позволено сделать из него кого угодно: принца Богемии, наследника Неаполитанского королевства, последнего представителя династии Трастамара или незаконнорожденного сына божественного Юпитера.
А у того олимпийского распутника было немало внебрачных детей.
Что сталось с его прекрасными руками поэта и музыканта? На них одевали оковы, их стягивали ремнями и верёвками.
Когда он вошёл, всё такой же настороженный, скованный волнением, Клотильда поманила его к себе. Она хотела, чтобы Геро преодолел своё смущение как можно быстрее. Но его взгляд вовсе не затуманен возникшей неловкостью, напротив, этот взгляд пронзительно ясен. Он как будто прикидывал что-то, примерялся. Такой взгляд бывает у волка перед прыжком.
Едва переступив порог, он смотрел на безупречно убранный, освещённый двумя витыми свечами стол. Казалось, что стол напугал его или вызвал отвращением.
Геро поспешно отвернулся. И смотрел уже только неё — на свою не то спасительницу, не то палача. На короткий миг ей стало страшно, между лопаток что-то кольнуло. Он свободен и вновь полон сил, их разделяет несколько шагов. В комнате лакей. Но успеет ли этот увалень остановить атакующего волка?
Страх подтолкнул её сердце, заставил кровь бежать быстрее, огибая замкнутый круг в её теле, растапливая образовавшийся за последние несколько дней привычный ледок.
Этот страх был как горстка пороха, подброшенная в костёр, который уже погибал за железной заслонкой здравого смысла. Это было и волнующе, и опасно. Взметнувшееся пламя могло обжечь руку и даже опалить волосы, но могло и согреть.
Поэтому Клотильда не шевельнулась, не подала знака лакею и не отвела взгляд.
«В ту ночь… поставив искусственный палец на стол, словно свечку, я, не смыкая глаз, думал об этой «подделке», более похожей на настоящий палец, чем настоящий».
К. Абэ, «Чужое лицо»
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.
Год 1203 от заключения Договора.
Провинция Ангон, город Ангистерн.
5 день.
Фабиус бросил повод слуге, едва не бегом преодолел утоптанный двор, взлетел по парадной лестнице, перепрыгивая ступени, ворвался в обеденный зал, распахнув тяжёлые створки дверей.
Замер на пороге.
Мэтр Грэ был потрясён быстрым и неожиданным явлением мага. Он выронил круглый овсяный хлебец, поднял в защитном жесте жёлтые сухие ладони.
Фабиус мрачно огляделся и только потом зашагал к столу.
В зале не было ни одного слуги, даже мальчишки, чтобы отрезать пирог или налить вина, но за поздним ужином префект восседал не один. Рядом с ним утопал в огромном дубовом кресле старый маг: магистр Ангистерна, действующий член магического совета Бецен Ахарор по прозвищу Скромный. Худощавый седой старик в синем шитом серебром камзоле.
Он сразу поднялся навстречу Фабиусу:
– Как ты сумел прорваться сюда? Дом окружён чернью. Это не просто бунтовщики – толпу возглавляют крещёные… Мы волновались… – начал Ахарор, запинаясь и обильно жестикулируя.
Магистр нахмурился вместо ответа, увернулся от объятий, уселся напротив мэтра Грэ и подвинул к себе окорок, запечённый под толстым слоем ржаного теста. Он понял, что зверски, просто нестерпимо голоден!
Ахарор картинно развёл руками, не пригодившимися для приветствия. То ли он так и не распознал в Фабиусе давнишнюю крысу, то ли фигляр – стало его вторым именем.
Префект сидел неестественно прямо, утопив взгляд в тарелке с куриным суфле. Так и не надкушенный круглый овсяный хлебец, словно выпученный глаз, таращился в потолок.
Овёс и куриная размазня. Лёгкая стариковская пища…
Фабиус остро ощутил, как хочется префекту вина: крепкого, не разбавленного. Тот даже пошевелил пальцами и покосился на кубок.
Фабиус тоже посмотрел на кубок, на другой, третий… Злость полыхнула в нём: кубки на столе были те самые, серебряные, с печатями драконов. Интересно, его тут держат за идиота?
– Ты воистину сильный маг, Фабиус, – Ахарор всё ещё пытался завести разговор.
Магистр кивнул, налил вина, осушил гербовый подставной кубок, поморщился, налил ещё, отрезал от запеченного окорока огромный кусок и набросился на него, как на врага.
Метр Грэ поднял глаза и буквально остекленел от вида магистра, поедающего мясо с аккуратной жадностью огня. Надо было прожить фабиусовские сто шестьдесят шесть, чтобы даже жрать научиться с изяществом.
Ахарор же, как завороженный, следил за кубком. Вот рука Фабиуса подносит кубок к губам, вот – наливает из кувшина вино…
Префект и магистр Ахарор словно бы ждали чего-то. Чего?
Фабиус поставил кубок, оторвался от мяса и уставился префекту в лицо. Он не мог видеть, как вино в кубке вскипело зелёной магической пеной.
Мэтр Грэ опустил глаза. Фабиус взял кубок, поднёс к губам… И швырнул его на пол!
Ахарор вскрикнул, выхватил кинжал. Тонкий, словно иголка. Из тех, что любят не бойцы, а убийцы. Префект же, напротив, обмяк в кресле, словно был не человеком, а перчаточной куклой, и кто-то выдернул из неё руку.
Фабиус поднялся из-за стола, и Ахарор заступил ему дорогу.
– Прочь! – возвысил голос магистр, заставив старика отшатнуться.
– Аттэйфейт! – раздалось вдруг звонкое, вызвав панику у дремавших под крышей голубей.
Магистр обернулся.
Из глубины зала, а, может быть, прямо из стены, украшенной гобеленами с фруктами и вином, шла высокая женщина в синем платье, волочащемся за ней, будто хвост. Волосы и брови её были черны, как вороново крыло, голова – высоко поднята.
– Не торопись, смертный! – голос тёк переливчато, звонко, с родничками эха и глубокими глухими спадами. Она говорила, не открывая рот.
Магистр чуть поклонился и, словно бы ненароком, сделал шаг к дверям.
Женщина улыбнулась одними губами и произнесла всё так же изнутри себя:
– Я бы на твоём месте не спешила покидать этот гостеприимный дом. Глядишь, проживёшь на пару минут дольше? Что ты забыл в Аду? Ты же много лет бегаешь от него, человечек?
– Боюсь, я не поклонник таких горячих женщин, – нервно усмехнулся Фабиус, прикидывая, сумеет ли отыграть ещё шаг.
Женщина остановилась.
– Если не пробовал – зачем хулить?
Она коснулась ворота платья, медленно повела руками вниз – по груди, по талии, к бёдрам. Платье потекло, стало истончаться под её пальцами, словно морок. Показались высокие груди, остренькие и задорно торчащие вверх. Магическая синяя ткань чуть задержалась на сосках, но вот обнажились и они.
Фабиус не отрывал от женщины глаз. Она была прекрасна, но маг слишком хорошо знал, кого он видит перед собой.
Чары боролись в нём со здравым смыслом. Тело захлёстывали горячие волны похоти, а он охлаждал себя, представляя ледяные вершины Гарденских гор, где едва не замёрз, пытаясь убить химеру. А после полз через перевал, оставляя длинный кровавый след на снегу. Останавливался, баюкал скрюченную почерневшую руку, в которую, умирая, вцепилась тварь, и снова полз.
Химера сдохла, но и в нём навсегда застыло её последнее дыхание – след адской сущности нежити, иная, нездешняя сила.
Неизвестно, что победило бы – морок или власть сознания Фабиуса, – но вмешался старенький маг. Пологая, что всё внимание магистра Ренгского приковано к демонице, Ахарор взметнул кисть, чтобы бросить кинжал…
Он обманулся! Узкое лезвие тут же обратилось в его руке в змею, а Фабиус кинулся к дверям!
Фурия, однако, оказалась быстрее. Она растаяла и вновь собралась в женскую фигуру, преграждая магистру путь к отступлению.
Фабиус остановился, нащупал на поясе нож с серебряной рукоятью. Этот нож не раз выручал его раньше. Но что он мог против твари из самых глубин Ада?
– Какая жирная, нагулянная душ-ша, – зашипела фурия, уже не скрывая своей сути.
Она раскрыла рот, где все зубы были слиты в две острые подковообразные пластины. Лицо её из прекрасного – сразу стало уродливым, а спина изогнулась так, словно в ней вообще не было костей.
– Ну, иди же сюда… Маг!
В это слово фурия вложила всю доступную ей иронию. Она бы управилась с десятком таких «магов».
Не заключи Сатана Договор со смертными, глубинные твари Ада разделались бы с жителями земли за пару десятков лет – вот что было написано на её лице. Они сожрали бы всех, до последнего, до самого маленького и глупого человечка!
Фабиус видел, что фурия свободна в своём желании крови. Она вела себя, как призванная на землю. А, значит, имела право творить то, что считала разумным. Вот только в её понятие о разумности люди не входили совсем.
– Ну же? – тварь поманила Фабиуса. – Иди же ко мне? Мы немного поиграем с тобой!
Магистр до боли сжал почти бесполезное оружие.
– Очень, – кивнула фурия. – Очень мало шансов, что ты сумеешь даже поцарапать меня.
Она протянула руку, разом удлинившуюся и преодолевшую те несколько метров, что отдаляли её от мага. Фабиус уже видел перед лицом агонию испаряющегося от жара адской твари воздуха…
– Стой, Алекто! – раздался странный текучий голос. Такой, словно обладатель его ещё не до конца проявился в этом мире.
А потом воздух справа от Фабиуса сгустился, возникли очертания нагого человеческого тела, налились плотью, и магистр, покосившись, увидел голую мужскую фигуру.
Маг инстинктивно подался назад и в сторону, оставляя нечаянного гостя между собой и фурией. И лишь затем взялся разглядывать пришельца.
Судя по безупречной внешности, это был инкуб. Однако красив он оказался совсем иначе, чем привык к этому Фабиус: так бывает красиво мощное и страшное.
Человекоподобное тело инкуба дышало такой огромной силой, будто сама Бездна явилась в его облике в дом префекта. Тонкая плёнка испарений, возникающая обычно вокруг сущностей Ада, попавших в человеческий мир, совершенно не искажала его контуров. Она даже не успевала особенно всколыхнуть воздух. Этот инкуб хорошо знал порог своего могущества и выносливости и контролировал глубину погружения в мир людей.
Потрясённого Фабиуса осенило, что он и не видел раньше взрослого зрелого инкуба. В его магические ловушки попадались лишь глупые юнцы. Этот инкуб, пожалуй, испепелил бы пентаграмму, шагни он в столь нелепый капкан.
Фурия ещё и узнала гостя. Она раздражённо стукнула по полу хвостом платья, превратившимся на миг в шипастый змеиный хвост, но с неудовольствием откачнулась от намеченной жертвы.
– Тебе-то ш-ш-то тут надо? – огрызнулась она.
– Тебя это беспокоит? Ты хочешь поговорить об этом, Алекто? – инкуб шутил, глаза его – черные, с алой искрой в центре зрачка, – весело блестели.
Магистр Фабиус понял, что демон буквально суёт ему в руки оружие, демонстративно называя фурию по имени. Зная имя, маг мог сплести хоть какое-то заклинание защиты.
Фабиус выровнял дыхание, и знакомые слова зашевелились на его губах.
Заметив это, Фурия зашипела и выпустила когти.
– Ой! – весело сказал инкуб – Что, вот так прямо сейчас и кинешься? И даже меня не спросишь?
– Да кто ты такой, чтобы я спрашивала тебя? – по-бабьи завизжала Алекто. – Да будь ты хоть самим правителем в своей холодной дыре!..
– Зачем – правителем? – удивился инкуб. – Я – изгой.
Алекто, уже готовая к прыжку, буквально «села на хвост», едва удержав равновесие. Зрачки её расширились. Неужели она – испугалась?
Фабиус закончил шептать защитное заклинание и непонимающе смотрел то на фурию, то на демона. Изгой? Это так страшно?
Инкуб скривил губы в усмешке, нарисовал указательным пальцем овал… И тяжёлый стол, за которым восседал то ли потерявший сознание, то ли внезапно почивший в Сатане префект, подпрыгнул вместе с человеком и со всеми пустыми креслами, развернулся в воздухе и приземлился между демоном, Фабиусом и отшатнувшейся фурией.
– Циркач! – презрительно фыркнула она.
– Как хочешь, – пожал плечами демон. – А я, пожалуй, хлебну вина, прежде чем изложу тебе, в каком болоте ты оказалась милостью своей жадности.
Он обвёл глазами стол.
– О, да тут есть отравленные кубки? Прекрасно. Никогда не пил из таких!
Инкуб уселся напротив префекта и кивком указал магистру, что предпочёл бы и его видеть сидячим.
Тот попытался совладать с ногами, не очень-то желавшими слушаться – безуспешно. Конечности не желали двигаться, будто он опять отморозил их!
Этикет никогда не был слабым местом магистра, и двусмысленность ситуации привела его в бешенство. Он пересилил себя, сделал неуверенный шаг к столу, оступился на ровном месте и… услыхал стон.
Кривясь от боли в гадко хрустнувшем колене, Фабиус обвёл глазами зал: префект продолжал присутствовать в текущем мире весьма формально, изображая мешок с пшеном, а маг, Ахарор Скромный…
Магистр оттолкнул его заклинанием, превратил кинжал в гадюку. Такое лёгкое и простое колдовство. Где же он?
Фабиус ещё раз окинул взглядом присутствующих, отметив, что фурия не скрывает уродливого оскала на женской мордашке, а инкуб преувеличенно сильно погружён в дегустацию вина – то нюхает его, то льёт себе на ладонь…
И тут стон раздался снова, магистр оглянулся и увидел старого мага лежащим у самых дверей.
Ахарор агонизировал на полу, борясь со змеиным ядом. Он не сумел справиться даже с фантомной гадюкой. Старый маг давно потерял волю к жизни.
Фабиус бесстрашно повернулся спиной к демонам – чего бояться, если всё равно беспомощен перед тварями такого ранга – и похромал к старику, распростёртому у порога. Склонился над ним.
Маг стал уже бледен, глаза запали. Жить ему, скорее всего, оставались считанные мгновенья.
– Зачем? – одними губами спросил магистр.
– Я… Писал тебе поначалу… – прошелестел Ахарор. – Я хотел… чтобы ты приехал в этот… Ад. Сначала хотел. Но ты ехал слишком долго… – умирающий закашлялся, и в уголках его губ выступила пена. – Прости меня. Я не сумел остаться собой. Я предал нашу дружбу, пусть, и не большую совсем. Ты помнишь? – он с надеждой заглянул в глаза Фабиуса. – Помнишь, как мы пережидали бурю? Как ты делился со мною последним хлебом? Поверь, я больше не мог… Я…
Голос старого мага прервался.
Виски Фабиуса сжала боль. Как же он мог забыть?
Это было сто тридцать лет назад, в холодной зимней степи. В буран, который застал будущего магистра по дороге в столицу Серединных земель, Вирну.
Обучение тогда было принято разбивать на тиры, длящиеся по два с половиной месяца. Были летняя и зимняя тира. Остальное время студенты должны были проводить с семьёй, вести домашние дела. Или учиться быть в одиночестве, как Фабиус.
И вот, после долгих каникул, продлившихся с января по февраль, Фабиус отправился на толстом мохнатом коньке к месту учёбы, решил срезать путь через степь и был захвачен врасплох внезапной снежной бурей.
Ахарор же был тогда ещё совершенным мальчишкой, лет, может быть, семи. Его-то что понесло в одиночку пешком да по холодной зимней дороге?
Но Фабиус не особенно вник тогда в судьбу спасённого по случаю мальчугана. Он так и не узнал, почему юного ученика отправили в столицу одного (денег не хватило или любви?) Почему башмаки его так мало походили на зимние, а плащ светил пролысинами в волчьем меху.
Не до школяра было Фабиусу: даже его, очень приличного магического умения, едва хватило тогда, чтобы построить малую крепость из снега, укрывшую их от бури вместе с коньком.
Он свалился без сил и даже не запомнил толком, как маленький Ахарор хныкал, обнимая его и пытаясь согреться.
Чтобы малец не мешал спать, Фабиус скормил ему весь свой хлеб.
Утром буран закончился, ударил сильный мороз. Снега вокруг нанесло по пояс. Фабиус понимал, что им проще отсидеться в импровизированной крепости, чем отправиться в путь и замёрзнуть, прежде чем добредут до твёрдого наста, протаптывая по очереди дорогу.
И они сидели, согревая друг друга, до полудня. Колдовского огня Фабиус не зажигал, боясь совершенно обессилеть.
Неудачливым путникам повезло: утром на их поиски были посланы студенты, из тех, что уже успели прибыть к месту учёбы. Они издалека приметили огромный сугроб, протоптали к нему тропу, нашли сонных от холода путников. Фабиуса напоили укрепляющим эликсиром, и он сумел добрести до тракта, таща за собой обессилевшую лошадку, а пацанёнка кто-то завернул в меховой плащ и взвалил на спину.
Фабиус ещё по дороге забыл про нечаянного товарища. Что ему было до приблудившегося мальца? Учился Ахарор в низшей школе при библиотеке, а Фабиус готовился стать магистром, и его наставником был тогда сам Грабус Извирский.
В Вирне нечаянные попутчики больше не встретились. А когда Фабиус спустя сто лет приехал первый раз в Ангистерн, он просто не узнал в белобородом старике давнишнего хнычущего мальчишку.
Но только Фабиусу, уже единожды спасшему от нежданной беды, смог довериться старый маг. Он писал, пряча боль и ужас за гладкими фразами. Но их не прочли как должно.
Фабиус опустился перед стариком на колени, сжал его руку. Ахарора поздно было спасать: воля умирающего истаяла, он сам не хотел больше жить.
Инкуб морщился, слушая неэстетичное хрипение старого мага. Потом раскрыл ладонь, и тело Ахарора обмякло, подёрнулось дрожанием отходящей души.
Лицо фурии исказилось от гнева. Она и сама была не против полакомиться, но спорить с демоном не решилась. Не стоило этого делать и Фабиусу.
Магистр сложил умершему руки крестом – знаком, отрицающим земной мир, – тоскливо посмотрел в чуть приоткрытые двери на лестницу, вытер холодный липкий пот и хотел уже подниматься с колен, но вспомнил про магистерский амулет Ахарора.
Что же с ним стало? Бывает, амулеты магистров истощаются и умирают вместе с хозяевами, но если камень жив – его нужно передать Магистериуму.
Фабиус сунул руку под камзол Ахарора, но не нащупал амулета. Расстегнул для верности камзол и рубашку, провёл ладонью по ещё тёплой груди… Камня не было.
Значит, в трактире старый маг сказал правду – спасал тварей, что поймал в ловушку Фабиус, там и сжёг свой камень. Потратил последние силы.
Он не был соперником Фабиусу, когда пришёл в обеденный зал. Он хотел умереть от руки того, кого когда-то любил. Чтобы хотя бы тело его нашло успокоение.
Алекто тем временем, шипя и надувая горло, всё-таки заняла противоположную от демона сторону стола.
Маг встал с колен и понял, что ноги слушаются его уже гораздо лучше. Он дотащился до кресла, отодвинул его подальше от инкуба, но остался на одной стороне с ним: соседство с фурией пугало ещё больше. Порадовался, что успел съесть кусок мяса, теперь еда не полезла бы в горло.
Умостившись за столом, Фабиус стал исподтишка разглядывать префекта – жив ли? Префект сидел, уронив голову на грудь. Полуоткрытые глаза закатились. Тело его, закутанное в тёплый плащ, безвольно обвисло в кресле. Похоже, душа покинула префекта. Несчастный фигляр «мэтр Грэ» не выдержал свалившихся на него испытаний. Не дотянул до виселицы. Можно ли считать, что судьба была милосердна к нему? Ведь душа так и этак пошла бы в котлы Сатаны?
Маг закрыл было лицо ладонью, но спохватился, убрал руку, пошарил по столу, ухватил кубок, стиснул. Смешно, но отравленный кубок стал ему, наконец, полезен – скрывал дрожь в пальцах.
Инкуб казался единственным, кого происходящее устраивало и развлекало. Он ковырял двузубой вилкой пирог со свининой, не без удовольствия пил вино.
Демон предложил кубок и фурии, и даже Фабиусу. Фурия захохотала визгливо, а маг покачал головой. Он был в ужасе от своего положения. Его горло сейчас просто не пропустило бы внутрь вино, оно и воздух-то пропускало с трудом.
Магистр сидел в такой жуткой компании, что не поверил бы никому, рассказавшему о подобном. Фурия, демон… Рядом труп Ахарора и останки префекта. И ничего, что можно было бы использовать, как оружие.
Он перебирал многочисленные заклинания. Листал в памяти самые чёрные книги из столичной библиотеки Магистериума. Тщетно!
Инкуб, словно услышав мысли человека, повернулся и рассмеялся ему в лицо.
Фабиуса затошнило, в голове стало гулко, как в пустой библиотеке. Он сам не понял, почему не потерял сознания. Может, потому, что демон быстро отвёл взгляд и стал изучать труп мэтра Грэ.
– Непорядок, – констатировал он. – Но забавный.
Фурия оскалилась, не желая поддерживать разговор.
Фабиус тем более не считал нужным открывать рот. Ослабевший и почти беспомощный, он понимал сейчас, что ощущает ягнёнок в компании волчицы и волка.
Магистр чуял жар демонов, видел, как земной воздух колеблется, соприкасаясь с их телами. Но умереть, не увидев Дамиена в последний раз, он не мог! И молил Сатану, чтобы тот дал ему время похоронить сына, как должно. Тогда пусть придёт и смерть.
Обеденная зала тоже была не рада этой странной компании. Свечи начали разом чадить, свет постепенно мутнел, тени сгущались.
Демон пил вино, закусывая то пирогом, то окороком, Фурия скалилась и лупила по полу хвостом.
– Хватит жрать! – взревела она, наконец.
Инкуб обернулся к ней, тостонул бокалом:
– Леди?
– Зачем ты припёрся сюда мешать мне?
– Мешать? Ты должна быть мне благодарна. Я пришёл спасти тебя.
– Ты?
Фурия оттолкнула хвостом кресло и вспрыгнула на стол. На женщину она походила уже весьма отдалённо: руки превратились в тощие костистые лапы с длинными когтями, лицо вытянулось, ещё напоминая человеческое, но и кошачье – тоже.
– Я творила тут, что хотела! Люди имели глупость вызвать меня!..
Демон перебил:
– Враньё не украшает тебя, Алекто. Тем более – неумелое. Не вижу здесь тех, кто сумел бы тебя вызвать. А вот посулить мягкотелые умеют. Небось, поддалась на их уговоры? Решила заправлять Серединным миром? Сатана забросил свою игрушку, тёплое место пустым не бывает и всё такое?..
Фурия зашипела, совершенно преображаясь в крылатую кошку с острым зубастым клювом, торчащим прямо между грудей.
Инкуб хмыкнул.
– Узнаю тебя. Всё так же глупа, всё с той же синюшной кожей. Да успокойся ты!
Демон плеснул в фурию вином из кубка и рассмеялся, глядя, как неловко отряхивает она когтистыми лапами пылающие янтарём капли.
– Я прекрасно вижу, как ты попала сюда.
– Ты не можешь этого знать!
– Никакому человеческому магу не под силу пробить своей волей адские земли на всю их глубину. Ты хочешь сказать, что этот дохлый старикашка, не сумевший справиться с иллюзией змеи, был так велик? И это он призвал тебя?!
Фурия отряхнулась, сбрасывая с тела последние шипящие капли, и женщиной стекла в кресло.
– То-то же, – усмехнулся инкуб. – Весь Ад бурлит, красавица. Тебя считают похищенной. И скачешь ты тут потому, что один дряхлый идиот никак не может активировать магическое стекло. Как только ему это удастся, Око Сатаны обратится на Серединный мир, и твоя история рассыплется, словно свежий прах.
Фурия провела изящным пальчиком по столешнице, рисуя каплями вина какую-то фигуру.
– Не выйдет, – покачал головой инкуб. – Я не единственный свидетель того, что ты здесь. Уже Глас Его ударил в Первом круге, и Правитель Якубус превратился в золотой слиток. Нарушение договора есть нарушение договора. В Первом круге Ада – беспорядки и безвластие. А может статься, и бунт. И виноватого найдут. Хоть демона, хоть смертного. И покарают. Я – твоя последняя на…
Он замолчал на полуслове, поднял глаза к потолку. Мгновение спустя там соткалось из воздуха белое голубиное перо и, медленно кружась, опустилось на столешницу перед Фабиусом.
– Что это? – нахмурился демон, и магистра обжёг уже сам изменившийся тон его голоса – словно воздух вскипел в горле.
– Это письмо, – тихо сказал маг, борясь с подступающим кашлем. – Мне.
Инкуб хмыкнул, оценив его усилия, и покачал головой.
– Мне нужно быть сдержаннее, или ты недолго сможешь радовать меня беседой, смертный…
Демон невесело усмехнулся, осторожно, за кончик, взял со стола пёрышко, подбросил вверх и стал наблюдать, как оно планирует.
Фабиус мысленно повторял заклинание для лечения кашля, стараясь не шевелить губами. Слова связывались плохо и никак не хотели действовать. Для внутренней речи требовалась сосредоточенность, а маг в это же время исподтишка следил за инкубом.
Наблюдение было делом неожиданно приятным. Когда демон не смотрел на мага, тот ощущал и иную его силу – силу красоты совершенного тела. Впрочем, она никак не помогала сущему разгадать секрет голубиного пера.
– Сдаюсь, – выдохнул он. – Я чувствую очень слабую магию, но не могу подобрать к ней ключик. Активируй его… – он покосился на Фабиуса и хмыкнул. – Маг.
Фабиус не удержался и кашлянул. Но потом всё-таки произнёс чётко:
– Vale et me amare perge!
Перышко ткнулось острым концом в столешницу и побежало по ней, оставляя ровные светящиеся буквы:
«В городе бунт. В Гейриковых ямах отпущенники спаивают стражу. Шепчутся, что бунтовщики готовы ломать тюремные ворота и выпускать душегубов. Пока я прислуживал пьяному лейтенанту, тот хвастал, что в ямах есть темница с костями трёх настоящих магов. Обещал за деньги показать мне её. Но я и без денег вижу, что живых вы здесь не сыщете».
Перо зависло, покачалось и вывело подпись: «Саймон». После чего всё написанное погасло.
– Кто эти трое? – спросил инкуб.
– Три мага. Верные слуги Магистериума. Борца с… – горло у Фабиуса сдавило. – …С нечистью. Я полагаю, что их не смогли заставить вызвать из бездны адскую тварь. А старый Ахарор – давно растерял свою силу.
– Я вижу, что ты готов свидетельствовать против фурии, смертный? – глаза демона вспыхнули, но смотрел он на Алекто, не желая, видимо, подвергать мага мукам свыше необходимого.
Фурии тоже приходилось несладко. Она обняла руками грудь, сжалась в кресле.
– Да, – сказал Фабиус и закашлялся.
– Тогда выпей вина, – приказал демон. – Твои слабые заклинания только истощают тебя. Можешь пить прямо из кувшина. Не бойся, смертный. Я не убью тебя, пока ты мне полезен.
Сергей прилетел, когда школьные каникулы уже закончились – утром восьмого ноября. Встречать его не пришлось – уже сам знал, на чём и как попасть в город. И на этот раз он был без киборга.
Но на несколько дней напросился-таки к Нине в дом – и это несмотря на сообщение Нины, что в её доме теперь живёт Irien.
— …у моего друга тоже Irien дома живёт и дом содержит… только девушка. Дим её купил по объявлению, она секретарь и бухгалтер кружка по спасению киборгов… Вы не думайте, он её не использует по специализации… у него жена есть…
— Я и не думаю, — ответила Нина. – Платон тоже только дом содержит и бухучёт ведёт. Но вообще-то… он ещё и шапки вяжет на продажу. И свитера тоже вяжет. Если ты согласен разместиться во второй киборгской комнате… или на диване… то оставайся.
— Спасибо! Я ненадолго… тем же транспортником хочу обратно, а у них всего три дня здесь… на выгрузку и погрузку… а то если на круизнике возвращаться, то три пересадки до нас и дольше намного. Город уже знаю. К ночи вернусь.
Перед обедом Нине позвонила Карина – оказалось, что Сергей после прогулки по городу первым делом отправился к ней узнать о работе её кружка, но у неё были ещё две лекции, и потому она сначала отправила гостя в волонтёрский штаб при пединституте, а оттуда — в музей. По пути Сергей зашёл в офис DEX-company – пообщаться с Лёней и узнать новости – и в кабинет к Нине пришёл уже почти в полчетвёртого, уставший и довольный.
На удивлённый взгляд Нины он ответил:
— У нас начальником офиса DEX-company поставили какого-то Константина Сорокина… он с отличием и досрочно курсы повышения закончил, и его к нам перевели. И вроде бы он до этих курсов здесь работал, в этом городе… вот зашёл в здешний офис спросить, что за спец такой… меня туда пригласили программистом, вот и решил узнать здесь… его помнят, как лучшего специалиста месяца… и отчётность у него всегда была на высоте.
— Работал… тестировщиком… и ты знаешь, как? – и Нина, показав ему на стул, предложила сесть, затем отправила обеих мэрек в хранилище, вызвала в кабинет Василия, и уже после этого пригласила Райво. Тот сослался на срочный вызов к просветителям и необходимость ставить программы по чаепитию двум купленным по случаю дешевизны беушным мэрькам.
И Нина пригласила его зайти вечером домой, желательно вместе с Линдой. Раз уж пригласила их, то сразу позвонила и Карине с таким же приглашением. Подумав пару минут, позвонила Лёне и Фоме.
Сергей повторил вопрос, Нина стала отвечать… воспоминания об обнаружении в запертом подвале школы трёх замученных киборгов были мало приятными – но это была первая встреча с Костичкой (именно так называли его в офисе) – «Костичка» в свободное от основной работы время «обучал» тестированию школьников на школьных же киборгах.
Чуть живых киборгов полиция отправила на проверку в офис, где они попали к нему же… мэрька умерла, а два DEX’а чудом остались живы – их подарили Песоцкой школе. И Нина их даже недавно видела в деревне – их имена Кот и Лиса…
— …а остальное вечером дома. Чтобы это не казалось выдумкой… но могу сказать сразу. Костя попался на кражах киборгов, и его просто убрали из местного филиала, чтоб не портить отчётность и репутацию судебным разбирательством… послали на курсы. Получается, с повышением даже… Давай так… я позвала гостей на полседьмого, приди вовремя, они тебе всё расскажут и про Костю, и про кружок…
Сергей согласился – информация лишней не будет – и до вечера снова пошёл в город. Надо было позвонить Диму и рассказать новости – если «Костичка» и у них продолжит красть киборгов, то лучше сразу принять меры и подумать, как обезопасить для начала своих – и сделать это так, чтобы Нина Павловна об этом звонке не узнала.
Странно так! – и почему друг Дим не хочет, чтобы он звонил ему при ней? Съест она его, что ли? Истинная причина этого Сергею даже в голову не приходила! – он не знал, что Дим – её сын, считающийся пропавшим без вести. Но просьбу его всё же выполнял исправно и звонил (а чаще – писал сообщения) другу только из городских парков – причём так, чтобы быть в зоне доступности Инфранета, но подальше от людей.
Но… будут гости и будет серьёзный разговор, и надо как-то этот разговор записать. Подключиться к искину тайно не получится – приглашён Райво, а он в этом разбирается. Да и надо быть в курсе того, что на островах делается… вот если бы сам же не проболтался, что знает про коллекцию и модуль, Декабря бы не заподозрили, и он продолжал бы ежедневно присылать информацию! А теперь у него и программа блокирована, и за ним самим полный контроль – он если и присылает сообщения через два дня на третий, то… очень похоже, что сообщения эти старательно отредактированы и на видеозаписях только самые нейтральные и не нужные кадры.
А друг Дим просил, чтобы было видно всё, что происходит и в доме этой Нины Павловны, и там, где она работает и куда она ходит и летает… и особенно интересно было узнать и понаблюдать за жизнью киборгов на островах. Да… сам сглупил и Декабря подставил… не везти же его обратно! И… что делать?
Купить, что ли, кибера подешевле, сделать записи на него, а потом подарить ей и пусть этот новый кибер информацию собирает и присылает? А примет ли она такой подарок? И… где здесь можно купить кибера подешевле?
Сергей сам не заметил, как в раздумьях пришёл на окраину города в противоположном конце от посёлка, где жила Нина Павловна. Времени много, уже давно стемнело и зажглись фонари уличного освещения. И полетел крупными хлопьями снег.
Он пересчитал деньги – не хватит и на доходягу… пришлось снова звонить Диму… потом пришлось спрашивать у местных, где можно купить киборга подешевле – и ему указали на комиссионный магазин через дорогу от парка.
Сергей успел к самому закрытию:
— Нет ли беушной мэрьки на продажу?
Менеджер в зале удивлённо уставилась на него – и махнула рукой в сторону, где у стенки стояла одетая в старый комбинезон, но босая и бритая наголо девушка со шрамами на лице:
— Только эта… киборгов редко сдают сюда… мы не салон и не офис филиала… на окраине народ небогатый живёт. Полторы тысячи… извини, дешевле не могу. Но это Irien… не мэрька… только что привели… исправна.
И Сергей купил её.
Уже выведя покупку из салона, он понял, что девушка слишком легко одета для ноября, и потому пришлось сначала вести её в первый попавшийся магазин и покупать ей одежду поприличнее и обувь. А ещё – дешёвый чёрный парик и платок. И две банки кормосмеси.
Пришлось снова тратить деньги на звонок Диму – и он прислал ещё триста галактов. Не хотелось думать, где он достал деньги так скоро.
Сергей вызвал таксофлайер и полетел с покупкой к дому Нины.
***
После ухода Сергея из кабинета Нина позвонила Платону и велела приготовить лёгкий ужин (салаты, рыба, тортик и чай) на шесть человек с четырьмя или пятью киборгами – гости придут не столько есть, сколько поговорить.
Через полчаса позвонил взволнованный Фома:
— Прийти не смогу… Илону увезли в родильное… только что! Алия с ней в отдельной палате. Знаю, что рано… но ведь двойня же! Почти вся её родня уже летит сюда… и куда только я их размещать буду… просто ума не приложу… вечером не приду, не до этого. Буду с женой! Сейчас метнусь домой, а потом сразу к ней…
Нина поздравила будущего отца и отключилась. Фоме сейчас явно не до её проблем – жена важнее.
***
В полседьмого, как и было обговорено, в доме Нины собрались её друзья – но основного гостя ещё не было. Платон сервировал стол на десятерых, привыкнув, что хозяйка сажает киборгов за один стол с людьми, но пришедшая первой Карина сказала Нине:
— Стоит понаблюдать за гостем. Ведь не за информацией же о Косте он прилетел… я думаю, будет лучше, если при Сергее киборги будут вести себя… как киборги. Возможно, он станет дексистом… а, может, и откажется от вакансии. В любом случае, надо сначала поточнее узнать, что конкретно ему нужно.
Нина согласилась – и Платону пришлось убрать со стола лишние тарелки. Киборги будут есть на кухне – пока этот гость в доме.
С Кариной пришли Леон и Лариса, Райво и Линда пришли с Валерой (и Mary сразу отправился на кухню помогать Платону), Лёня пришёл с Оскаром и сразу оставил его в прихожей и лишь с разрешения Нины отправил его на кухню.
Фома позвонил только, чтобы попросить Нину и Линду дать Валеру в помощь Тимофею:
— …тёща прилетает с попутным транспортником уже завтра в полдень! Это просто что-то с чем-то… на свадьбе она была намного спокойнее… чем на сеансе видеосвязи! И надо бы в доме порядок навести, Алия в палате с Илоной, Фёдор со мной… Тимофею одному столько не сделать… блин! Тёща золото! Но я ещё не настолько знаю венгерский… а она всё время говорит…
После такого монолога Валеру пришлось отпустить с Фомой – но Линда приказала Mary к ночи вернуться в дом.
По просьбе Линды Нина позвонила Авиэлю, и они несколько долгих минут просто смотрели друг на друга – бывшая хозяйка не знала, что сказать, а её бывший киборг не смел заговорить первым. Наконец, он сказал:
— Я теперь озерной эльф… правда, похож?
— Похож… у нас с Райво свадьба на Новый год… мы перенесли попозже, чтобы его братья успели прилететь… мы будем тебя ждать. Надеюсь, Нина тебя отпустит на день…
***
Сергей пришёл почти в полвосьмого, привёл высокую девушку в мешковатом платье, кроссовках и куртке – Платон сразу прислал хозяйке сообщение на видеофон, что это киборг той же линейки, что и он сам:
«Вот никак бы не подумал, что элитную модель можно довести до такого состояния… ей три года и восемь месяцев, кличка Ирма, на голове парик, нуждается в срочном ремонте… множество переломов, может справиться сама, но накормить следовало бы. И полный покой дней десять.»
— Вечер добрый! Сергей, только тебя ждём. Передай мне права управления на Ирму, Платон её покормит.
Парень изумлённо уставился на неё, и пришлось объяснять, что она знает это от Платона. Сергей успокоился, дал Нине второй уровень, и она тут же попросила Ларису накормить девушку, дать ей при необходимости лекарство, помочь вымыться и подобрать бельё и одежду из имеющихся запасов, а его самого пригласила за стол.
В гостиной продолжался начатый разговор об отношениях с киборгами – насколько они машины и смогут ли они существовать самостоятельно? – причём говорили и люди, сидящие за столом, и киборги, сидящие на диване. Лёня гостя не дождался и вскоре ушёл вместе с Оскаром.
С появлением Сергея киборги переместились на кухню, а люди переключились на него. По столу скакал Кузя в розовых бантиках – но интересовалась им только Карина, пытаясь всё-таки понять, какого пола кото-пони.
— Вечер добрый! Вот… случайно купил… — словно оправдываясь перед всеми, сказал Сергей.
— Молодец… — за всех ответил Райво. — Irien тоже киборг и тоже нуждается в спасении. С собой заберёшь? Или тоже следить оставишь?
— В деревню бы отправил… или в модуль… если можно. У неё столько переломов… что лечить и лечить…
— Хорошо… завтра как раз пятница… у меня вроде как короткий день… — Нина посмотрела расписание экскурсий в открытом Кузей файле, — можем слетать в Орлово… или сразу на острова? Ты же знаешь уже про… коллекцию… хорошо, что никому более не сообщил… или планы другие на завтра?
И Сергею пришлось рассказывать, что именно он знает, и для чего ему эта информация:
— …я никому не скажу, что у вас столько… бракованных киборгов! Мы у себя думаем так же сделать, потому и прилетел, чтобы самому всё увидеть… у нас тоже кружок и тоже волонтёры. И тоже киборги рыбу ловят… а вот чем их ещё занять, пока думаем. Кружева вязать… так не все их купят…
Говорили почти до полуночи – постепенно киборги сели за один стол с людьми. Нина заказала с доставкой ещё один торт – и он был поделен между киборгами поровну. Ирме кусок отнесла Лариса.
Самостоятельно отчёты с островов Платон принимал впервые.
Договорились, что с утра Сергей пойдёт к Карине в пединститут, после обеда зайдёт к Райво, а вечером с Ниной полетит на острова. На этом и расстались.
Ирму Нина разместила на диване в гостиной и разрешила брать любую еду без ограничений.
***
За оставшиеся два дня Сергей побывал с Ниной на всех островах, побеседовал с волхвом, осмотрел модули, встретился с Ратмиром и с Декабрём – и сразу же оставил на медпункте в Орлово Ирму, передав Искре на неё права управления на время лечения.
— А потом… куда определите, там и пусть живёт… — сказал Сергей и попросил взамен только возможность получать ежедневно новости о жизни киборгов на островах по видеосвязи или пакетами файлом.
Нина была не против – на этом и договорились.
***
В музее произошли перемены – двенадцатого ноября зам по науке решилась и ушла всё-таки на пенсию. И в этот же день объявили эту должность вакантной, и вывесили на сайте музея объявление о конкурсе.
Нина подумала: «Может, стоило бы попробовать занять место, образование и опыт работы есть. А оно мне надо? И без этого хлопот хватает.» — и не стала заявлять о себе директору.
Тони ждал его в коридоре, вертясь чуть ли не под самой дверью приёмной.
— Сильно влетело?
Физиономия у него была до того потешно-сочувственная, что Рик поневоле расправил плечи и выпятил подбородок, как-то само собой получилось.
— Па-адумаешь! И не такое бывало. Пошли уж, чего тут объективы мозолить.
Тогда, под самой дверью, он ничего не сказал. Значит, заранее все обдумал, пусть даже и глубоко на подсознанке. Потому что не сказал ведь — там, где могли услышать, зафиксировать, принять меры. Значит, уже тогда все решил, и решил всерьез, а не понарошку и чисто напоказ, и теперь нечего врать самому себе.
Сказал он только во внутреннем дворике, где был уверен в отсутствии прослушки.
— Свалю я отсюда, Тоник, вот что.
И только сказав это вслух и увидев, как вытягивается обычно круглое лицо младшего сопрайдника, окончательно понял, что это и в самом деле выход. Единственный. Заторопился, боясь, что Тони заподозрит истинную причину и сделает какую-нибудь глупость, он ведь совсем не дурак (вернее, как раз дурак, но умный):
— Достало все, понимаешь! Грымза эта, нудит и нудит, и когда у ее цацки батарейка сдохнет, все никак не дождемся! У хороших людей сплошь и рядом снулые, а у этой хоть бы хны! Правду ей подавай! Да пошла она со своей правдой! Тесты, типа завалил, зачеты не сдал, драки-прогулы… Да нафига мне зачеты эти? Па-адумаешь, фифа! Я ведь не хочу на ее место, так зачем мне все эти психологии-истории? Лишняя трата времени! Зачем они программеру? Да и вообще… Меня вообще кто-нибудь спрашивал, хочу ли я программировать системы строительного оборудования? Может, я пилотом быть хочу! Или штурманом…
Тони, похоже, отнесся ко всей этой пустопородной болтовне серьезно — хмурил бровки, что-то прикидывая. Протянул неуверенно:
— Но ты же сам знаешь, у нас нет своих кораблей. А значит, и обслуги…
Рик слегка сбавил обороты.
— Да не, ясен шурф, какие пилоты… это я так, левака дал, конечно. Но почему — программер? И почему — обязательно на стройку?
— Так ведь тесты же…
— Тесты! Постоянные тесты. Вот это-то и надоело. Что они знают, эти тесты? Не, Тоник, не отговаривай, я твердо решил. Главное, пролезть на какой-нибудь корабль, чтобы летел подальше, а там уж возвращаться из-за меня они точно не станут, даже когда обнаружат. Я, может, куда счастливее вас всех окажусь! Завербуюсь грузчиком или даже помощником программера на какой-нибудь тур-шип, мир посмотрю. Или на какую-нибудь не очень грязную шахту. Ненадолго. А че? Ненадолго ведь! Там главное — предохраняться не забывать. И свалить вовремя, пока фона не налипло. Ну так я же не дурак!
Слышала бы его мама… Но Тони — мальчик домашний, он поверит. Наверное, мама Тони была очень счастливая и не говорила сыну, что верить не всегда нужно даже учебным прогам.
— А может, не надо? Может, обойдется? — Тони часто-часто заморгал. Рик ослепительно улыбнулся, делая вид, что не заметил:
— Да не, надо! — И, поколебавшись, добавил самый убедительный для Тони аргумент: — Нигде не может быть хуже, чем здесь.
И в этот раз он почти не врал. Во всяком случае, в той части, что уходить было действительно надо. Факт. И — немедленно…
Нет, в угрозу сослать его на лунные рудники Рик верил слабо. Можно даже сказать — совсем не верил. Норматив по отсеву некондиции интернатом выполнен еще ранней весной, так с чего бы это Директрисе прогибаться под чужое начальство? Она ведь не дура и отлично понимает — раз прогнешься, другой раз прогнешься, и все, разогнуться уже не дадут. Да и не так уж много штрафных очков Рик в последнем семестре наловил, у других куда поболее будет — в разы! И ничего.
Ну да, конечно, про свою невиновность сегодня он глупость скосячил, ясен шурф. Но если бы за каждую не ко времени ляпнутую глупость ссылали на рудники, на Сильвии народу бы вообще не осталось! Не сошлют. Пугают просто.
Скорее всего, Директриса еще какое-то время будет размахивать этой угрозой, может быть, даже устроит показательную порку. Может быть, даже отоварит по полной, штрафных баллов понакидает. Но вряд ли приведет в исполнение что-то из разряда самых крутых мер. Если, конечно, не нарываться. И в то же время не проявить слабину.
Тут главное — соблюсти баланс и лишний раз не провоцировать. Сделать вид, что испуган до судорог, но все равно не сдаешься. И ни в коем случае не показывать, что раскусил ее игру — иначе она действительно может сослать, просто назло, чтобы доказать тебе, насколько ты ошибался. Да и самой себе заодно. Если же правильно пугаться, шарахаться, бледнеть и психовать, делать вид, что готов на крайности и все такое — то через некоторое время она и сама отступит и притворится, что забыла о своей главной угрозе. И правдивых объяснений требовать не станет, зачем ей лишние неприятности? А показательная порка — ерунда, почти и не больно. Нет, больно, конечно. Но не так чтобы совсем уж невтерпеж.
Только вот Тони…
Слишком честный, слишком правильный, слишком предсказуемый. Пока его удалось убедить сидеть тихо и не рыпаться, потому что де индивидуальная шалость — это простое хулиганство. Не более. А вот ежели уже вдвоем — оно сразу куда серьезнее квалифицируется. Предварительный сговор и преступные намерения налицо.
Пока Тони считает, что, высунувшись, лишь ухудшит положение Рика, он высовываться и не станет. Но это пока. Когда же до него дойдут слухи о высказанной Директрисой угрозе…
Не надо ходить к аналитикам, чтобы понять — молчать он не станет. Сразу же побежит признаваться и тянуть вину на себя. Всю вину, целиком и полностью.
И самое ужасное, что это будет правдой. Чья была идея? Его. Исполнение чье? Его же. Чей наладонник настроен на музейного крота? Чьего отца они хотели найти? Вирусы кто писал?
Всыплют по полной. Но даже не это страшно, хотя для домашнего мальчика показательная порка — очень и очень. Но куда страшнее штрафные баллы и понижение рейтинга. Директриса его терпеть не может, то-то обрадуется, что получила полную возможность на крутые санкции, сам предоставил.
И никакой стипендии…
А этого допустить нельзя никак. Рик и без стипендии не пропадет, а если Тони лишить статуса и возможности работать на хорошую компанию — он не выживет. Он умница, да, но он совершенно домашний мальчик, он не умеет выживать. Не научился. И не надо ему учиться этому. Стипендия для него — как спасательный круг для неумеющего плавать.
А значит, надо уходить — и срочно, пока Директриса не успела никому ничего рассказать. Хорошо, что амулеты сродни Директрисиному — редкость, у Тони простая бусина, она и алармит-то через раз. Хорошо, что Тони так и остался домашним мальчиком, доверчивым и наивным, верящим, что друзья говорят ему только правду.
Рик, конечно же, не собирался уходить насовсем. Ха! Что он, дурак, что ли? Вот так, за здорово живешь, выкинуть единственный шанс на хорошую работу и медицинскую страховку с гарантированным долгим сном? Долбите штрек в другом месте!
Он просто собирался показать Директрисе свою готовность на подобные крайние меры. И все. Ответить блефом на блеф. Ей ведь тоже не очень-то охота терять перспективного чигранта с качественными генами, такой товар на отвале не валяется, во всяком случае долго, мигом другие подберут и к делу пристроят. Шахта, ха!
Но блефовать следовало всерьез, а это значило не просто уйти, а уйти и продержаться непойманным определенное время, достаточное для того, чтобы Директриса осознала — он не шутит.
Проступок серьезный, да. Но гены у него хорошие, и основные тесты он никогда не заваливал, так, только побочные, которые не особо и важны. А значит, наказывать после поимки будут без необратимостей. Штрафов накидают, эт понятно. Может быть, даже оставят на второй год и заставят заново пройти весь аттестационный комплекс. Скверно и противно. Но не смертельно. Главное, про Тони к тому времени все благополучно забудут.
Статус, правда… хм.
Будут ржать, если поймают слишком быстро. «Рик? Эт который? Тот самый, что подался в бега, но был пойман на пороге и с позором доставлен обратно за ухо?»
Значит, быть пойманным на пороге отпадает. Значит, надо продержаться подольше.
«Тот самый Рик, который трое суток водил за нос весь городской патруль» — звучит уже куда лучше. Хотя… Три дня — маловато. Смеяться уже не будут, но и уважать вроде как особо не за что. Подумаешь, три дня! Пять — уже достойнее. Но тоже не айс. А вот декада — это уже ого-го. И звучит солидно.
Значит, следует продержаться непойманным на улицах Эзры не менее пяти дней, а в идеале — полную декаду. Сложновато. Но вовсе не невыполнимо.
В пятилетнем возрасте, помнится, он как-то сбежал от мамы на целые сутки. Сильно обиделся за некупленный аэротанк и решил уйти навсегда.
Ему тогда повезло — большую часть разразившегося после его пропажи переполоха он благополучно проспал на свалке, в кабине старого харвестера — там были мягкие сиденья и не дуло. Он тогда ничего не знал ни о джипес-функции чипов-идентификаторов, ни о том, что обшивка кабины надежно эти самые чипы экранирует. А мама ничего не знала о том, что он вместе со всей соседской ребятней постоянно бегал играть на окраинную свалку, куда, разумеется, лазать им всем категорически запрещалось.
Свалка считалась надежно закрытой от проникновения, и потому искали его где угодно, но только не на ней. А Рик, всласть наревевшись от проявленной к нему несправедливости и дохрустев прихваченные из дома чипсы в качестве утешения, крепко заснул и проспал более двенадцати часов.
Проснувшись он, вдруг понял, что аэротанка не очень-то и хочет. Куда сильнее хотелось пить. Но возвращаться домой было нельзя, это он знал точно, а потому пошел прочь из города. Он почему-то был твердо уверен, что за городом обязательно будет река, большая и синяя, как на картинках.
Поймали его в двух километрах от кордона, на трассе. К тому времени по всем ориентировкам он проходил уже мертвым, поскольку сигнал не отслеживался более десяти часов, потому на вновь появившийся сразу и не отреагировали.
А танк ему мама потом все-таки купила. И это внушало определенный оптимизм в нынешней ситуации — ведь если что-то сработало один раз, то почему бы не сработать и снова?
Сутки — достаточный срок для пятилетки. Если ввести коррелирующую поправку на возраст и отсутствие родственных связей, то семи-восьми дней Директрисе как раз должно хватить, чтобы прочувствовать всю серьезность его намерений и сделаться более покладистой. Нам ведь многого и не надо. Рик не собирался сжигать за собой никаких мостов, никому не хамил напоследок, даже за вещами не зашел, а из настенной аптечки в холле первого этажа прихватил только упаковку экстрим-рациона и жидкий бинт. Лето в самом разгаре, ночи теплые, удачно совпало.
Тони рвался проводить «хотя бы до шлюза!», но Рик эти поползновения пресек — незачем. Попрощался тут же, в холле. Обниматься Тони не полез, и то хорошо. Только носом шмыгал и губы дул. Вот и младше-то всего на год, а ребенок-ребенком! А в самый последний момент вдруг сунул Рику странную карточку — вроде бы интернатскую, но очень уж потертую и с отломанным маячковым углом:
— Вот, держи. Тебе пригодится.
— Что это? — Рик вертел пластиковый прямоугольник между пальцами. Следилки вроде нет, но кто его знает. — Откуда?
— Это старая, я из списанных тиснул, ее ни в одной базе нет. Я туда сдублировал квишку охранницы, в музее еще. Как чувствовал, что может пригодиться! — Тони просиял гордостью и счастьем от возможности оказаться полезным, но тут же снова нахмурился, тревожно и виновато: — Там раза на два пообедать точно есть, а потом она может еще чего подкинуть, мало ли. Она ведь не знает о дублежке. Не, ну потом догадается, конечно, когда увидит, что бонусы куда-то пропадают, но на первое время тебе будет хоть что-то. Блокировку я снял, маячок затер, данные вписал почти твои, но чуток залевачил, чтобы не светить.
Рика так и подмывало треснуть этого идиота прямо по довольной роже. Маячок он затер! Да заинтересуйся кто этой странной квишкой — и полный завал! Объясняй потом до посинения, что не вертлюг — все равно раскрутят и жужжать заставят.
Но ругаться сейчас было бы пустопородной тратой времени — квишка у Рика, Тони с ней больше никто не поймает. Если повезет — не поймают и Рика. А если не повезет — то эта несчастная сдублированная квишка будет самым последним, о чем ему следует беспокоиться.
God, keep my head above water
Don’t let me drown, it gets harder
I’ll meet you there at the altar
As I fall down to my knees
Давным-давно, когда Мир был еще совсем молодым, в далекой стране, скрытой высокими горами и густыми лесами, была долина. Легенды гласили, что задолго до появления человечества, с неба упал ангел. Он падал долго, сгорая в полете. Перья из его опаленных крыльев врезались в землю, и на тех местах появились реки. Ангел упал, и от страшного удара образовалась долина. Старики говорили, что несчастный Воин неба раскинул руки в стороны, перевернувшись на спину из последних сил, и его горячая кровь превратилась в озеро. Непроходимые леса выросли там, где распластались сломанные обгоревшие крылья. Долина была скрыта от людского глаза каменной грядой. Проход знали лишь жители поселений, что спрятались в ней. Забрести вот так, со стороны, было практически невозможно.
Путь лежал через темные проемы в скалах, где было сыро и холодно. Вода капала со стен, капли оглушительно разбивались о каменный пол. Эхо разносилось по всем катакомбам, что тянулись далеко вниз. Лужи под ногами хлюпали, а ботинки то и дело соскальзывали с выступов. Многие, кто хотел найти эту прекрасную долину, бросали свою затею и возвращались восвояси, промокшие насквозь, с ободранными руками и рваной одеждой. Но если бы они сделали еще один шаг, потерпели немного, решились… То их взгляду открылся бы настоящий райский сад. Было ли это последнее чудо разбившегося ангела, но небо над долиной практически всегда было невероятно синим и высоким. Даже когда ливень обрушивался на густые леса, сквозь тучи пробивалось солнце. Весной деревья очень рано украшали свои ветви зелеными почками и начинали цвести. А зимой… Зима дарила людям высокие снежные сугробы, которые превращались в настоящие шапки для деревьев. Белое одеяло укрывало долину, укутывая, словно зима была заботливой матушкой. Большое озеро, которое летом превращалось для детей в бушующее море — о, сколько на нем развернулось сражений между пиратами — покрывалось прозрачным сияющим льдом. Тропинки к нему протаптывали всей толпой, прыгая в белоснежный сугроб с разбега. Зимой над долиной особенно громко разносился детский смех.
Походы на озеро и к речке — были одним из основных развлечений для детворы. Снеговики довольно быстро заполонили дворы и наскучили. На опушке леса возвышались большие снежные крепости, где восседали по утрам серьезные короли, а к обеду они отправлялись красть прекрасных дев. Для чего — этого короли понятия не имели, но красть надо было, иначе храбрые рыцари не могли появиться с деревянным мечом наперевес, дабы спасти угнетенных. Ребята возвращались домой в мокрой одежде, коленки и руки покрывали темные синяки. Матери тяжело вздыхали и садились зашивать рваные штаны и шапки. Но на следующий день походы за принцессами повторялись вновь. Эта забава тоже довольно скоро надоела — каждый успел побывать и королем, и рыцарем, все истории были рассказаны.
Следующей остановкой стало озеро.
Что может быть веселее, чем носиться по замерзшей воде на тонких металлических лезвиях, обгонять друг друга и толкаться? А если разбежаться и упасть на живот, то можно проехать далеко-далеко, задрав руки и ноги. Кто прокатится дальше всех — тот на целый день становится главным в орущей ораве. Отличное поощрение, ради него многие побились о лед и носами, и подбородками, некоторые даже затылками. Особенно людно на речке становилось днем. Это провоцировало и драки, и смертельные обиды, и слезы. Поэтому некоторые умники предпочитали ходить на озеро утром, когда солнце только-только выползало на небо, раздвигая пухлые серые тучи. Особенно если ты самый старший в семье, и особенно — если у тебя двое младших.
Энтони казалось, что он едва-едва положил голову на подушку и закрыл глаза, как что-то тяжелое приземлилось ему на спину. Чьи-то руки уперлись в плечи и ощутимо тряхнули спящего парня. Тот раздосадовано застонал и повернул голову, чтобы наткнуться на внимательный взгляд черных глаз. У мальчика перед ним были светлые, почти белые волосы, которые топорщились в разные стороны, словно иглы у ежа. Он был полностью одет, включая и зеленую шапку с помпоном, которая была связана в форме лягушки, и длинный шарф. Мальчик смотрел укоризненно и с обидой, сложив на груди руки.
— Вставай! — раздался над головой хриплый голос сестры, и она еще раз тряхнула Энтони. — Ты обещал нам пойти на озеро!
— М-м-м… — выдохнул парень и попытался засунуть голову под подушку.
— Ты обещал, — сурово сказал брат и засунул нос обратно в шарф.
— Да встаю я, встаю… — хрипло выдохнул Энтони и скинул младшую сестру со спины.
Девочка ловко соскользнула и оказалась рядом с мальчиком. Они тут же взялись за руки и прижались друг к другу плечами. Полли и Хастур были близнецами. Две пары черных глаз, короткие жесткие волосы, цветом похожие на первый снег, низкие голоса. Они были словно две капли воды и старались никогда не разделяться надолго. Если посреди ночи зайти к ним в комнату, то можно было увидеть одну пустую постель, а на второй, свернувшись клубком, спали бы брат с сестрой. Они Энтони любили, он очень старался быть старшим братом, изо всех сил, но связь между ними была иной, совершенно другой. Он туда лезть не хотел, и не пытался. Отступил на шаг, позволяя им узнавать эту жизнь на пару. Старался только оказаться рядом, если вдруг понадобится.
Энтони сел и зарылся пальцами в волосы на затылке, пропуская короткие красные пряди между ними. Широко зевнув, он клацнул зубами и потряс головой, сбрасывая липкую паутину сна. За окном валил снег, снежинки кружились вокруг друг друга, оседали на стеклах. Мороз нарисовал на них узоры, словно зашифровал тайные послания. В доме пахло горячими блинами, которые приготовила мать на завтрак. В животе заурчало от предвкушения. Окончательно проснувшись, Энтони широко улыбнулся, в янтарных глазах отразилось солнце.
— Ну-ка брысь! — рявкнул он весело и дернулся вперед, чтобы поймать кого-то из близнецов, но те, коротко вскрикнув, бросились прочь из его комнаты. — Догоню и съем!
По дому еще долго разносился его наигранно разъяренный крик и смех младших детей.
После завтрака они втроем отправились на озеро. Близнецы гордо вышагивали впереди, прижимая к груди свои коньки, а свободными руками держались друг за друга. Энтони шел следом, сунув руки в карманы теплого полушубка. Огненно-рыжие волосы трепал ветер, но парень упорно игнорировал шапки. Ему безумно нравилось это ощущение. Слишком сильно, чтобы отказаться. На щеки и лоб опускались маленькие снежинки и тут же таяли, обжигая ледяными каплями. Снег под ногами хрустел, завораживая. Хотелось специально медленно наступать, чтобы подольше насладиться этим звуком.
Очень скоро они вышли к озеру. Лед блестел под солнечными лучами, искры разбегались от середины к берегам. Белая поземка скользила по нему, ветер вскидывал ее вверх. У озера было прохладнее, руки тут же заледенели, нос защипало даже изнутри. Близнецы радостно вскрикнули и побежали к кривой, покосившейся скамейке, чтобы побыстрее натянуть лезвия на свои сапоги. На секунду Энтони показалось, что он увидел движение за деревьями, словно кто-то прятался там. Но разглядеть ничего не успел, потому что младшие уже звали его, махали руками и подпрыгивали от нетерпения.
— Только чур — не убегать далеко, — сделал суровое лицо старший брат и опустился на свободное место, чтобы переобуться. — Иначе пойдем домой.
— Ты это слышал? — вдруг обернулась Полли и прищурила глаза.
— Что? — Энтони поднял голову и глянул на нее.
— Будто… Что-то трещит.
— Это деревья, — расслабился тот и поправил штанину, чтобы она не загребала снег. — Трещат от холода и ломаются. Не бойся.
Полли хмыкнула и отвернулась, показывая всем своим видом, что думает о таком глупом предположении. Парень поднялся на ноги и потрепал сестру по голове, в который раз поражаясь, какие же у нее жесткие волосы. Девочка скинула его руку и подошла к Хастуру. Энтони тоже потянулся к нему.
— Ну что, пойдем?
Он первый ступил на лед, уверенно и твердо. Под лезвием тихо заскрипело, за спиной осталась длинная царапина. Сделав небольшой круг, Энтони подъехал к берегу и кивнул младшим, позволяя выйти на лед. Полли оказалась на озере первая, нелепо взмахнула руками с непривычки, но быстро обрела равновесие. Коньки ловко скользили, вырисовывая узоры на прозрачном льду. Хастур запнулся о сугроб носком ботинка и оступился, падая на колени. Шапка упала с его головы и чуть проехала вперед.
— Эй-эй, — Энтони подъехал ближе, чтобы помочь брату подняться. — Аккуратнее.
Подцепив мальчика под локоть, он легко вздернул его на ноги и перенес через сугроб. Поставив на ноги, еще секунду подержал, чтобы убедиться, что Хастур не упадет снова. Поискав взглядом шапку, он приблизился к ней и наклонился, чтобы поднять, но испуганный вскрик отвлек его внимание. Энтони выпрямился и обернулся резко, чтобы немедленно отыскать угрозу для своих младших. Взгляд внимательных янтарных глаз метался по лесной опушке и поверхности озера, выискивая, возможно, того, кто следил за ними из-за деревьев.
Но наткнулся на бледную сестру, которая замерла в неудобной позе, широко разведя руки в стороны. Хастур стоял недалеко, переминаясь с одной ноги на другую, выбивая изо льда мелкую крошку.
Громкий треск прошелся по всему озеру, под ногами задрожало. Полли снова вскрикнула и попыталась сделать шаг, но носок конька едва не ушел под воду. Длинная трещина прошла от места, где она стояла, к берегу. У Энтони в груди что-то оборвалось. Он бросился вперед, едва успевая перебирать ногами. Оказавшись почти рядом, он остановился и протянул сестре руку.
— Спокойно, не двигайся… — его губы дрожали, но он все же пытался говорить уверенно и твердо. — Полли, замри. Я рядом, все хорошо.
— Кроули… — сестра называла его по второму имени очень редко, только когда очень волновалась или была до смерти напугана.
— Тише… — Энтони сделал неуверенный шаг вперед, треск снова оглушил их.
Полли вся сжалась, по ее лицу потекли горячие слезы. Лед под ее ногами покачивался, готовый вот-вот провалиться. Старший брат машинально облизнул губы, собираясь с мыслями.
— Полли… — позвал сестру Хастур, которого от необдуманного поступка удерживала только сильная рука Энтони.
— Послушай меня, — серьезно попросил старший, но испуганный взгляд девочки не мог сфокусироваться на нем. — Полли, послушай меня!
Окрик Энтони заставил Полли прийти в себя, она только сжала губы в тонкую линию, чтобы хоть как-то сдержать слезы.
— Когда я скажу, прыгай, — уверенно сказал Энтони. — Прыгай ко мне. Ты же самая лучшая прыгунья из всех, кого я знаю. Как можно сильнее прыгай.
— Но я… — Полли испуганно замотала головой.
— Ты мне веришь? — глаза старшего брата потемнели от напряжения, но его лицо выражало уверенность. — Полли, ты мне доверяешь?
Девочка секунду помолчала, после чего шмыгнула носом и сглотнула.
— Да.
— Хастур, отойди назад, — Энтони аккуратно толкнул брата за спину.
Парень напряг ноги, чуть присаживаясь, чтобы успеть поймать сестру. Его пальцы мелко дрожали, поэтому руки пришлось сжать в кулаки. Тряхнув головой, он сделал небольшой шаг вперед, который тут же отозвался треском. Лед задрожал под ногами, с деревьев сорвалась стая птиц, что с громким криком метнулись в разные стороны.
— Давай! — закричал Энтони и дернулся вперед, хватая младшую сестру за протянутую руку.
Она оказалась почему-то тяжелее, чем он думал. Вес Полли потянул его вперед, грозя обречь на гибель обоих ребят. Но он ведь был старшим, он был главным. Он должен следить и опекать. Должен помогать. Это была его основная и самая главная обязанность. Так всегда говорили ему родители. Как он мог подвести их? Как он мог подвести Полли и Хастура?
Это придало ему сил, чтобы дернуть сестру на себя, перетягивая с опасной поверхности. Развернувшись на месте, он оттолкнул ее. Девочка сделала несколько шагов по инерции назад, оступилась и, вскрикнув, упала на попу. Хастур бросился к ней, чтобы убедиться, что близняшка цела и невредима. Но стоило ему сделать первый шаг, лед снова затрещал. Разлом коварно подобрался к Энтони со спины.
Полли смотрела в глаза старшему брату одну долгую секунду, после чего он, не издав ни звука, исчез подо льдом. Они услышали только всплеск воды. После чего наступила тишина.
Ледяная вода обожгла его, выбила весь воздух из легких. Тело заболело, будто его очень долго били ногами. Глаза заболели, и ему пришлось их зажмурить. Непроглядная темнота окружила его. Энтони начал шарить руками по сторонам, чтобы найти край льда и выбраться на поверхность. но пальцы уперлись в толстую корку. Ни о разломе, ни о трещине не было даже намека. Он вслепую скользил по обратной стороне замерзшей поверхности, воздух короткими порциями вырывался изо рта. Ноги начало сводить от холода. Сквозь толщу воды он слышал голоса брата и сестры, которые звали его, кричали что-то. Но сделать он ничего не мог. Не хватало сил. Вода утягивала его вниз, в темноту, к самому дну. Энтони побарахтался еще, чисто из упрямства, но умом он понимал, что проиграл. Что его младшие теперь останутся одни, без присмотра.
Было обидно умирать… так.
Когда сознание практически померкло, а страха и боли не осталось, что-то теплое и нежное коснулось его щеки. Яркий свет ослеплял даже сквозь зажмуренные веки. Если это была смерть, то она не такая уж и страшная. Сойдет. Но умереть ему почему-то не давали. Резкий рывок заставил вздрогнуть, запястье заныло от цепкой хватки чьих-то пальцев. Холодный ветер неожиданно ударил в лицо, вода струями потекла с его одежды. Под спиной оказалась твердая земля. Он хватал кислород ртом и захлебывался. Вода вытекала из носа. Волосы неприятно прилипли к шее и лицу. Снег падал на щеки и казался теплым, по сравнению с водой из озера.
— Дорогой мой мальчик, проснись.
Незнакомый голос, в котором слышался перезвон колокольчиков, был ласковым. Чужие пальцы аккуратно провели по его лбу, убирая волосы, по вискам, снимая стучащую в голове боль. Энтони хотел открыть глаза и посмотреть, но у него никак не выходило. Крупная дрожь била его изнутри. На то, чтобы дышать, уходили все силы. Но тот, кто вытащил его из озера, не хотел войти в положение и оставить несчастного юношу в покое. Он придвинулся ближе, Энтони ощутил теплое невесомое дыхание на своем лице.
— Просыпайся скорее… — шепнул незнакомец, после чего его чуть влажные губы коснулись закрытых век едва не утонувшего человека.
Глаза безбожно защипало. Но вместе с этим Энтони понял, что согрелся, что ему больше не холодно. Дышать стало намного легче, из груди пропала режущая боль. Ресницы затрепетали, после чего парень медленно открыл глаза, чтобы увидеть над собой далекое синее небо.
— Зачем ты купался в озере зимой? — спросил кто-то очень удивленно. — Это же опасно.
Энтони сел, игнорируя легкое головокружение. Весь мир стал будто… четче, ярче. Он видел каждую снежинку, видел дрожащие на ветру колючки у елки, видел плывущие вдали тучи. И удивительное создание, что замерло перед ним в растерянности.
Это определенно был не человек. Слишком синими были широко распахнутые глаза, слишком добрыми. Белоснежное пальто было покрыто снегом, как и волосы, что забавно завивались на концах прядей. Они были почти одного цвета с Полли и Хастуром, но более… серебристые. Они сверкали на солнце не хуже льда. Маленькие снежинки закручивались вокруг незнакомца, стелились ему под ноги, норовили опуститься на плечи.
— Спасибо… — очень хрипло выдавил из себя Энтони, не в силах перестать пялиться.
— Нельзя тонуть перед Рождеством, — покачал головой его спаситель. — Это плохой тон, дорогой мой мальчик.
— Меня зовут Энтони, — вырвалось у него раньше, чем он сообразил, с кем имеет дело.
Брови существа удивленно изогнулись. Оно приблизилось, рассматривая храброго парня перед собой. Несмотря на улыбку, глаза его оставались серьезными и строгими.
— Обычно, никто не называет своего имени… — Энтони не мог понять, злится его спаситель или просто растерялся.
— Ты спас мне жизнь, — как само собой разумеющееся ответил он. — Фейри тоже обычно не спасают людей.
— Я — Азирафаэль, — снова улыбнулся он, словно такой ответ его устроил.
— Что ты сделал с моими глазами? — задал самый интересующий его вопрос парень, касаясь края век холодными пальцами.
— Рождественский подарок, — Азирафаэль сиял, и это была не игра света и не отблеск от снега — он сиял изнутри, как могли только фейри.
Вдали послышались крики людей. Они звали Энтони по имени. В этом гуле отчетливо был слышен детский плач. Полли и Хастур, видимо, добежали домой и позвали родителей. Никто не выбирался обычно из плена ледяного озера. Но какая мать могла так легко принять, что ее сын утонул?
Азирафаэль посмотрел в сторону поселения.
— Тебе пора идти, — в его звонком голосе отчетливо проскользнула грусть. — Тебя ищут.
— А как же ты? — Энтони покосился на фейри, который спрятал свои руки за спиной.
— А я, — он посмотрел на заснеженные верхушки деревьев, на высокие сугробы. — Уже дома.
Он помялся пару мгновений, но все же решился.
— Не мог бы ты не говорить никому, что здесь кто-то живет? Меня вполне устраивает эта тишина.
Парень согласно кивнул и поднялся на ноги, все еще не до конца веря, что выжил. Азирафаэль стоял на месте, покачиваясь с пятки на носок. Босые ноги на фоне снега смотрелись сюрреалистично. Во вьющихся волосах, которые на ощупь, наверняка, были невероятно мягкими, сверкал снег. На нежных щеках фейри — румянец.
Энтони никогда их не встречал, только слышал сказки и рассказы. Все они описывали фейри как жестоких и злых созданий, которые стремились грубо разыграть человека, заманить его в свое царство или обмануть. Нельзя было называть им свои имена, нельзя было разговаривать. Но… Этот фейри был каким-то другим, он отличался ото всех рассказов и слухов. И Энтони было интересно. Очень.
А еще он не мог перестать видеть грусть в чужих глазах.
— А можно… я к тебе еще приду? Один.
На лице Азирафаэля отразилась такая гамма эмоций, что парень на секунду ощутил, будто снова оказался в воде — он не мог дышать. Фейри сделал к нему шаг, после чего осекся и снова отступил. Снежное покрывало металось вслед на ним, словно невидимый плащ.
— А ты хочешь? Но зачем… У меня нет никаких сокровищ… — он расстроенно опустил взгляд. — Мне нечего тебе подарить.
— Мне не надо! — Энтони так поспешно это крикнул и дернулся, что Азирафаэль вскинул перед собой руки в защитном жесте, и тому пришлось отступить. — Мне ничего не надо. Просто я никогда не видел… фейри.
— Тогда… приходи, — Азирафаэль улыбнулся искренне, за его спиной радостно заметались снежинки. — Я буду тебя ждать.
Голоса людей послышались совсем рядом. Энтони развернулся и побежал прочь, чтобы не дать им забрести в эту часть опушки. Но отбежав на несколько шагов, он обернулся и помахал рукой.
— Я приду завтра! Сюда же! Жди меня, Ангел! — громко закричал он, любуясь чужой невероятной улыбкой.
Зимнее солнце отразилось в желтых глазах с вертикальными узкими зрачками. А стоило человеку отвернуться, за спиной его спасителя замерцали широкие крылья. “Но ведь у фейри тоже есть крылья” — скажете Вы. И будете совершенно правы.
Будете так чертовски правы.
Кухня сияла чистотой. Лив с удовольствием огляделась, потуже подвязала передник, заправила под чепчик непослушную прядку и принялась разворачивать кульки, свёртки и свёрточки, которые горкой высились на столе. Она здесь уже почти три месяца, и дом преобразился. Прежняя служанка явно была грязнулей. Хозяин — учёный-алхимик — сутки напролёт пропадал в своей лаборатории и не особо обращал внимание на то, что творится вокруг. И предшественница Лив вовсю этим пользовалась. Дом буквально погряз в грязи и пыли.
Девушка подтянула рукава и, плеснув в миску тёплой воды, принялась тщательно перемывать овощи. Хозяин не ест мясо, и она каждый день придумывала новое кушанье из овощей и круп. Господин Рихард не привередлив, но ей так хотелось угодить его непритязательному вкусу.
Сочная помидорка жалобно пискнула, когда острый ножик сделал первый надрез. Почти прозрачная кожица обнажила сочащуюся соком мякоть. Лив провела тыльной стороной кисти по носу и довольно улыбнулась. Господин Рихард только и обращает внимание на свои мензурки и старинные рукописи, будто до остального ему и дела нет. Даже если бы весь дом рухнул, но осталась его лаборатория, он бы не заметил утраты. А как он трясётся над своими рукописями. В первые дни она было попыталась убраться в кабинете, но господин страшно накричал и выставил её за дверь, велев никогда больше не появляться в святая святых.
Вскоре блестящая кастрюлька, заполненная алой мякотью, побулькивала на огне. Лив всыпала в неё щепотку соли и, перемешав содержимое, накрыла крышкой. Пришёл черед картофеля. Тоненькая кожура ленточкой падала на стол, нож порхал в воздухе, подобно бабочке. Девушка на мгновение остановилась и погрузилась в воспоминания. В день, когда она пришла в дом учёного, она тоже видела бабочку. Первую, летнюю. И настроение у неё было прекрасное, и песенка мурлыкалась весёлая. Господин алхимик сел за свою первую при новой служанке трапезу улыбаясь. Он вертел в руках голубой кристалл, а когда заметил, что она смотрит, демонстративно опустил его в бокал с вином. Потом в тарелку с луковым супом.
— Милочка, это волшебный кристалл, — произнёс он тогда суровым тоном. — Если бы он поменял цвет, я тотчас бы узнал, что вы решили отравить меня или усыпить. Эта вещица распознает все яды. Так что имейте в виду…
Сказав это, господин Рихард взглянул на побледневшее лицо служанки и наигранно нахмурил брови, но в его глазах плясали озорные искорки. Как же Лив хотелось снова увидеть эти искорки в глазах хозяина.
Тоненькие кружочки картофеля смешались с оранжевыми морковными и отправились в кастрюльку. Упругая луковица неохотно расставалась с шелухой и отомстила обидчице, выкатив из её глаз две слезинки. Лив шмыгнула носом. В тот день она тоже всё время шмыгала носом, подавая на стол. Хозяин обидел её недоверием. Впрочем, как же иначе? Такой умный серьёзный человек просто обязан быть осторожным. Наверное, его учёные занятия очень важны и даже секретны. И враги у известного алхимика тоже, несомненно, есть. Так что всё правильно. И всё же было обидно. До слёз.
Горка мелко нашинкованного лука скрылась в алой булькающей мякоти. Служанка ловко распотрошила пучки петрушки и укропа, оторвала стебли, связала их ниткой и опустила в рагу. Нож снова запорхал в воздухе. Бледно-зелёные кабачки и тёмно-лиловые баклажаны были нарезаны аккуратными кружочками и ждали своего часа. Лив открыла крышку, с удовольствием принюхалась и отправила внутрь несколько зубчиков чеснока, потом аккуратно выложила поверх бурлящей массы кабачки и баклажаны, чуть посолила и щедро залила оливковым маслом.
Убрав на столе и протерев пол, Лив снова открыла крышку кастрюльки, посыпала содержимое мелко нарезанными листьями петрушки, перемешала, достала из кармана передника маленький флакончик и капнула в рагу ровно три капли. Тяжёлый аромат сандала повис в воздухе. Служанка провела пробочкой по запястьям, за ушами и по ложбинке между грудей, плотно закрыла и спрятала пузырёк, прикрыла кастрюлю крышкой и распахнула окно. Ничего, до обеда ещё есть время, кухня проветрится, и господин алхимик ничего не заподозрит.
Смесь в сосуде зашипела и запенилась, после чего повалил пар. В следующий миг хрупкое стекло разлетелось осколками по комнате. Остатки смеси забрызгали пол.
— Гермеса Трисмегиста! Снова ошибся, — из своего укрытия вылез человек средних лет и с сожалением посмотрел на плоды неудавшегося опыта. Рука непроизвольно стала теребить аккуратно подстриженную бороду. Она смотрелась нелепо, но позволяла скрыть испещрявшие лицо морщинки.
Рихард Штейн медленно подошёл к столу, осторожно обходя всё ещё шипящую на полу жижу. Огромный дубовый стол весь был заставлен сосудами, мензурками, капсулями, капельницами и прочими алхимическими инструментами. На счастье, они оказались не повреждены. Но что толку! Он бился уже третий год над разгадкой секрета Пэн Цзу, но результата как не было, так и нет. А до этого он пять лет пытался получить легендарный «Золотой эликсир», и это — не считая десяти лет безуспешных поисков «Красной тинктуры».
Впрочем, не всё так плохо. В то время, как его собратья-алхимики продолжают искать секрет бессмертия в экспериментах с жидким серебром, киноварью, оловом, золотом и серой, он уже давно ищет разгадку процесса Великого Делания в другом.
Вот только есть ли эта разгадка? Может, стоит бросить поиски и переключиться с Внутренней Алхимии на Внешнюю? Она не принесёт ему славы и не даст вожделенного бессмертия, но позволит существенно улучшить финансовое положение.
Рихард провёл рукой по коротко стриженным чёрным волосам. Это была неплохая идея. Ведь он уже не так молод. Ему скоро будет сорок, а что он имеет? Конечно, не бедствует, и даже может позволить себе редкие и дорогие ингредиенты, но богатства про запас так и не нажил.
Стряхнув с мантии пыль, алхимик задумчиво посмотрел на висевший над столом список. Маленькие пылинки облачком повисли в воздухе. Не прошло и минуты, как Рихард начал чихать.
— Да уж, — алхимик оглядел кабинет и вздохнул. Его карие глаза потускнели. Вокруг царило жуткое запустение. — Надо будет всё же позволить Лив здесь убраться.
Лив… Рихард потер нос и усмехнулся. Молодая служанка всегда заботлива и приветлива с ним. А он вечно недоволен и даже порой груб. Девчонка молча терпит, ни разу слова поперёк не сказала. Лишь изредка он слышал, как по ночам она тихо плачет в своей комнате.
— Апчхи! — гадкая пыль и не думала отступать.
Рихард отошёл от стола с мензурками и фильтрами и направился к письменному. По пути он остановился возле полки с книгами и свитками и долго изучал её содержимое. Чего здесь только не было: «Физика и мистика» Болоса, «Изумрудная скрижаль», авторство которой приписывалось самому Гермесу Трисмегисту, труды Ибн Сины, Аристотеля, Джабира ибн Хайяны и Ар-Рази. Копии, конечно же. Некоторые тексты Рихард переписал своей рукой. Оригинальные трактаты «Зеркало алхимии» и «О тайнах природы и искусства и о ничтожестве магии» францисканца Роджера Бэкона и многое-многое другое. Большинство из рукописей были полезны в его опытах, но не могли дать главного. Они не могли раскрыть секрета бессмертия.
Шальная мысль пронеслась в мозгу учёного. Взгляд невольно упал на печь в углу кабинета, в которой всё ещё горело не так давно разведённое пламя. Как же захотелось сгрести в охапку все манускрипты и фолианты и бросить в огонь.
— Нужно всё проверить, — пробормотал алхимик и уселся за стол, заваленный листами с переводами «Золотого эликсира» и «Баопу-цзы» Гэ Хуна. Его переводами. «Оригинал» последней вещи лежал тут же. Он купил её у одного перса, отдав целое состояние. Книжица в кожаном переплёте с вытравленным символом «Инь и Янь» на обложке. Разумеется, эта книженция не была оригиналом. Но в подлинности копии Рихард не сомневался. С момента покупки этой проклятой книги его жизнь резко изменилась, и вот уже три злополучных года он бьётся над текстами, но каждый раз суть проклятых иероглифов ускользает от него. Вот и сейчас он снова где-то ошибся. Но где? Тысяча смыслов было скрыто лишь в одной закорючке.
Усталые глаза снова стали изучать черновики. В руках учёного появилось перо, и он принялся быстро чёркать и править, сверяясь с книгой, открытой на странице, где был изображён бородатый китаец, сидящий в позе лотоса. В его руках был зажат камень — «философское яйцо». Символ бессмертия и проклятие каждого алхимика. Вокруг азиата плясали чёртовы иероглифы, над переводом которых ученый бился уже месяц.
Наконец Рихард выпрямился и зевнул. Заработался же он сегодня, впрочем, как и вчера, и позавчера. Отложил перо и потянулся. Ещё раз посмотрел на лежащую перед ним книгу и поправил выехавший из стопки лист. Эта старинная рукопись оказалась такой занимательной. Она досталась учёному совершенно случайно. Когда десять лет назад он покупал древний трактат тибетских алхимиков, этот листок оказался вложенным в него. Рука неожиданно для учёного выхватила из стопки тот самый лист. Рихард даже не обратил бы на него внимания, если бы тот не выпал из книги. И вот теперь уже десятый день, параллельно со своими изысканиями, он занимался изучением ещё и загадочного листка. Автор рассуждал о вещах вполне обыденных, но настолько нетривиально, что даже перевод с китайского не скрадывал цветистости и высокопарности речи. Повествование завершалось описанием некого рецепта. Вот только о рецепте чего шла речь, Рихард так и не смог понять. Ему не удавалось правильно перевести название. Некий эликсир, который дарует…что? Вот тут-то и была загвоздка. Иероглиф, как и в случае с иероглифом в книги даосистского алхимика, мог быть переведено по-разному. И все равно смысл оставался тёмным.
Внезапно Рихарда осенило. Он подвинул к себе «Баопу-цзы» и… Он не ошибся. Иероглиф был одним и тем же. Руки учёного затряслись. Неужели ему повезло? Великий Гермес, как же он мог раньше этого не заметить! Это же… рецепт эликсира бессмертия! Того самого… Переводить заумные мысли Гэ Хуна больше не требовалось. Перед ученым лежал не занудный трактат, а инструкция, пусть и написанная высокопарным стилем. Ничего лишнего, только ингредиенты и последовательность действий. Невероятно…
Так хотелось приняться за новый опыт, но в этот момент до алхимика донёсся приятный аромат. Рихард вздохнул и принюхался. От лужи всё ещё исходил мерзкий запах, но и он не мог перебить запах пищи. Прислушавшись, учёный понял, что не ошибся. Из кухни доносились шорохи, постукивание, звяканье. Лив готовит обед и наводит порядок. Служанка так усердствует, что ему первое время было даже страшновато. Она ничего себе, миленькая, вот только глупа до безобразия. Рихард усмехнулся, вспоминая, как в первый же день обманул её. Конечно, его кристалл, действующий наподобие лакмуса, может помочь определить наличие яда, но не снотворного же.
Рихард потянул носом, и тотчас же в животе требовательно заурчало. Заработался он. Пора и подкрепиться. С сожалением взглянув на разложенные на столе бумаги, алхимик поднялся, поправил мантию и вышел из кабинета. Дверь, по привычке, запер, а ключ повесил на шею. Не хватало только, чтобы глупая девчонка сунула нос в его бумаги и всё там перепутала. Конечно, она ничего не поймёт ни в книге, ни в его записях, но бережёного Бог бережёт.
Белоснежная скатерть, серебряная посуда, хрустящая салфетка в серебряном кольце. Лив поправила бокал и отступила, любуясь столом. Конечно, в обеденном зале всё смотрелось бы куда наряднее и торжественнее, но хозяин сразу заявил, что предпочитает трапезничать в кухне. Она оглянулась, услышав шаги за дверью, торопливо одёрнула передник, снова заправила под чепчик непослушную прядку и отошла к плите.
Господин Рихард вошел, как всегда, хмурый и погруженный в свои мысли. Он рассеянно кивнул служанке и сел за стол. Лив тотчас же налила в бокал розового вина, поставила перед ним тарелку с рагу и хлебницу, заполненную крупными ломтями серого хлеба (как раз такой, который нравился хозяину: хрустящая корочка и упругий мякиш). Она отступила на шаг и, затаив дыхание, смотрела, как обожжённые опытами длинные пальцы ломают серый ломоть. Сердце замерло от горькой нежности. Никогда, никогда, несмотря на все её ухищрения, не взглянет на неё господин Рихард. Он считает её глупой поломойкой и кухаркой. И прав, конечно. Кто она — и кто он? Вот и сейчас, поглощает рагу, почти не жуя, а сам думает о чём-то своем, наверное, очень важном.
Рихард действительно почти не чувствовал вкуса еды. Мысль о том, что он в одном шаге от славы, богатства, бессмертия, снова завладела им. Так, сейчас он доест — и обратно в кабинет. Внимательно перечтёт свои записи, ещё раз сверится с оригиналом, нет ли ошибки, и …
Что-то неуловимо изменилось. Воздух вокруг алхимика сгустился, стал плотным, сладким, горячим. Пальцы, держащие ложку, задрожали. Он с трудом проглотил тающие во рту овощи и поднял взгляд.
Высокая девушка в мешковатом платье, которое, впрочем, совершенно не скрадывало её стройную фигуру, смотрела на него, покусывая полные губы. Её щеки горели нежным румянцем, беленькие ручки, обнажённые до локтей, теребили завязки чепчика, из-под которого так наивно выглядывала каштановая прядка. Рихард, как заворожённый, глядел на ямочки у локтей, на тонкие пальчики, выдающие волнение хозяйки, а потом встретился с ласковым взглядом серых глаз.
Горячая волна пробежала по его телу, заполняя каждую клеточку. Невольные слёзы затуманили взор. Он медленно отложил ложку, нетерпеливо отбросил в сторону салфетку и поднялся, оказавшись, к собственному удивлению, одного роста с Лив.
«Красавица… Милая… нежная… И как я раньше этого не замечал…Глупец… Слепец… Дурак…Счастье вот оно, в шаге от тебя, лишь протяни руку… Я был так увлечён, что едва не упустил его… Едва не прошёл мимо… Ещё не поздно… Мысли путаются… Конечно же, не поздно… Она… Богиня — прекрасная богиня. Она смотрит на меня… О великий Гермес, я тону в озёрах её глаз… Немыслимо… Но что, если она отвергнет меня… Я был так груб с ней. Я… Она… «, — он качнул головой, отгоняя мысли, и шагнул к девушке.
Свеча почти догорела. Неверный свет дрожащего пламени выхватывал из темноты лежащего на разорённой постели обнажённого мужчину. Он спал, его грудь мерно вздымалась, на полуоткрытых губах блуждала улыбка. Лив, обняв руками колени, затаила дыхание. Рихард… её хозяин… её возлюбленный. Он оказался таким пылким и страстным. Куда делись его холодность, мрачность, грубость? Девушка провела ладонью по груди, на которой сияли красные отметины, и вздохнула. Скоро рассвет. Наступит новый день, а изменится ли что-то в её жизни? То, что произошло этой ночью, не настоящее. Морок. Это всё волшебное масло, которое ей удалось перекупить у одной из редких посетительниц хозяина. Рихард проснётся и будет недоумевать, какая злая сила бросила его в объятья служанки. Конечно, масло ещё есть. И Лив может воспользоваться им ещё и ещё…Но надо ли ей это? И что будет, когда любимый догадается, что причина кроется в созданном им же снадобье, а не в чувствах?
Девушка закрыла глаза. Перед внутренним взором замелькали картины прошедшей ночи. Рихард… он был нежен, ласков… а потом вдруг стал нетерпеливым и требовательным… Она подчинялась его напору, его желаниям и была счастлива… так счастлива, что ей хотелось умереть, лишь бы это счастье не кончалось…
Мужчина шевельнулся, его пальцы бессознательно сжали прицепленный к цепочке ключ. Губы шевельнулись, и Лив наклонилась ниже, прислушиваясь.
— Бессмертие… оно есть… я буду бессмертным… книга… всего один иероглиф… всего один опыт… слава… богатство… бессмертие… — этот бессвязный шепот наполнил сердце Лив отчаянием.
Господин алхимик даже во сне не думает о ней. Он учёный, ему важны только его опыты, его иероглифы. А она? Что теперь будет с ней?
Лив протянула руку, осторожно высвободила из пальцев Рихарда ключ, отцепила его от цепочки и встала. В кабинете хозяина служанка была только однажды, больше её туда не допускали. Но сейчас она вполне может туда зайти.
Накинув сорочку и подхватив свечу, Лив быстро пробежала, едва касаясь босыми ногами пола, по длинному коридору и отперла дверь кабинета.
Морща нос, она вошла в тёмную комнату и огляделась, высоко подняв свечу. Здесь ничего не изменилось с того дня, когда хозяин выгнал её, приказав не совать нос в его святая святых. Девушка передёрнула плечами, вспомнив его грозный голос, и на цыпочках приблизилась к столу, заваленному листами исписанной бумаги. Прямо сверху лежал пожелтевший листок. Странный пузатый человечек равнодушно глядел на Лив глазами-щелочками, прижимая к животу остроконечное яйцо. Вокруг него вились маленькие значки, похожие на червячков. Это и есть иероглифы? Девушка поставила подсвечник и наклонилась ниже. Рихард бормотал что-то о последнем иероглифе… он самый важный, наверное? Только который из них последний? Наверное, вот этот, справа, похожий на готовую взлететь бабочку.
Лив оглядела стол, взяла перо, обмакнула его в чернильницу и резким движением начертала закорючку. Бабочка превратилась в жука. Пальцы, сжимающие перо, дрогнули, и чёрная капля соскользнула с кончика, но Лив успела подставить ладонь и перевела дыхание. Что же она творит?
Но ответа на этот вопрос у неё не было. Она осторожно положила перо, взяла свечу, ещё раз глянула на дело своих рук (узкие глаза-щелочки осуждающе блеснули) и быстро вышла из кабинета.
Как только приборы засекают её удаление, я сбрасываю стыковочный адаптер и отхожу в другую сторону. Чтоб не встретиться ненароком с этой тысячетонной железякой в самый неподходящий момент. Приглаживаю рукой счастливый галстук, ориентирую корабль по вектору скорости.
Удаление — двадцать гигаметров, до джампа час пятьдесят, и я снова иду в звезду! Вчера сбросил копию бортжурнала на «мячики». Последний раз. Потому что «мячиков» больше нет.
Чуть слышно гудит холодилка, все шкалы — в зелёной зоне. Единственное, что не так — невесомость. Но так даже экзотичней. Я иду домой! Час сорок пять до первого джампа. Психологи с ума сойдут. Вместо адреналина в крови — чистая радость.
Шкалы желтеют. Напряженность поля, температура обшивки, мощность генераторов — норма-норма-норма. Скорость чуть больше, оранжевая. Так и должно быть. Затормозить легче, чем разогнаться. Холодилка воет. Скоро будет реветь. Защитное поле? В режиме «дельфиньей кожи». Тормозит корабль, чтоб скорость вошла в жёлтую зону
Скорость — норма. А температура обшивки — оранжевая. Холодилка ревет басом. Накопители? Сто процентов, зелёная зона. Активаторы? Готовы к работе.
— Крым, хорошо идёшь, — приходит сообщение от Марико. Да, у меня на борту устройство связи на технологиях пришельцев. Увы, снабжено самоликвидатором. Спечётся в кусок шлака после заключительного джампа к первой звезде.
Холодилка ревёт голодным медведем. Температура обшивки из оранжевой переходит в красную. Генераторы лезут в оранжевую — это из-за «дельфиньей кожи». Я торможусь полем, а не двигателями.
— Девять, восемь, семь, шесть!!! — реву в полный голос, сжимая подлокотники кресел. — Пять, четыре, три, два, один…
Экран слепит ослепительно белым.
Бах! Бах! Бах!
Экран чернеет. В глазах — звездочки и цветные пятна. Галстук всплывает вопросительным знаком — невесомость.
— Ноль…
— Как самочувствие? — интересуется Марико через восемь минут после джампа. О чем это говорит? Правильно! Между нами всего семьдесят гигаметров. Меньше половины астрономической единицы. До звезды около шести а.е. Мы попали именно туда, куда хотели.
— Самочувствие отличное. И у меня, и у корабля, — отзываюсь я, прокладывая курс к точке старта. — А у тебя?
Ответ придет через восемь минут. Есть время слетать на кухню и кинуть что-нибудь в рот.
— У нас с Профессором тоже отличное. Иди в точку старта, а я поищу железо для адаптера.
Дальше идет цифирь для автопилота. Похожа на мою, но чуть точнее.
— Принято. Иду в точку старта, — квитирую я и врубаю главный ходовой на вполсилы от максимума, чтоб генераторы не спалить. То есть, на четверть «g». Всё идет по плану, и наш радиообмен — лишь подтверждение этого факта. Чай уже заварился, можно позавтракать.
За завтраком опрокинул на себя стакан горячего чая. Пока он падал, я отлетел на три метра — это вместо того, чтоб подхватить стакан и собрать им струю плеснувшего кипятка. Реакция сработала, а голова подумать не успела.
Когда вытирал пол, в голову забрела интересная мысль. Из-за меня Марико понизят рейтинг. Не знаю, что это такое, но перед этим будут разборки. Если мой SOS был подан за пределами карантинной зоны, то сейчас мы лезем в самый центр карантина. Должны быть очень веские основания, чтоб оправдать этот поступок. Например, смертельно больной корабль.
Притвориться больным я могу. Вопрос, нужно ли это Марико? Как бы поговорить с ней в привате?
— Крым, радуйся! Кажется, я нашла железо. Точно скажу завтра, — приходит сообщение от Марико.
Бах! Бах! Бах!
— Крым, ты живой? — приходит через пару минут сообщение от Марико.
— Хромоногий и кривой! — весело отзываюсь я. — Марико, не теряй времени на меня. Иди своим курсом. Я и не из таких переделок выпутывался. Вообще без главного ходового ходил.
— Это как?
— Гравитационным маневром вокруг спутников и планет. А сейчас у меня всего-навсего тяга главного ходового ослабла. Марико, не напрашивайся на неприятности, не лезь в зону карантина. Следуй своим курсом. У меня ещё есть пара тузов в рукаве!
— Блефуешь, хвастунишка, — улыбается Марико. — Иди в точку старта, а я — за адаптером.
Да, адаптеры у нас одноразовые. И с этим ничего не поделать. У следующей звезды придется ещё баки водой заполнять. Полностью, а не на сорок пять процентов, как в первый раз.
— Крым, ты героическая личность, — сообщает мне Марико через шесть дней, подруливая с новеньким адаптером. — Мы с Профессором составили твоё досье из периодики, которую ты слил мне на борт. Профессор её всю просканировал, извлекая факты, относящиеся к тебе. Ты слишком любишь рисковать, Крым. Так нельзя летать. Если я брошу тебя здесь, а ты свернешь себе шею, твоя смерть будет на моей совести. Я правильно применила это выражение?
— Правильно. Марико, ты можешь отключить регистраторы? Чтоб сказанное мной знали только я и ты?
— Нет, Крым. Мы так не делаем.
— Странно. У нас капитан имеет право на всё. Как бы там ни было, ты лучшая девушка из всех, которых я встречал в космосе. Хотел бы познакомить тебя со своей дочерью. Вы нашли бы общий язык.
Марико хихикнула.
— Крым, не желай невозможного. И по вашему летоисчислению я гожусь тебе в бабушки.
Скачем от звезды к звезде с невиданной скоростью. И это – несмотря на изготовление нового адаптера у каждой звезды. Лишь один раз Марико задержалась на двое суток, изучая нестандартную звездочку. Облетела её, на близком расстоянии полюбовалась на оба полюса.
— Что не так с этой звездой? — поинтересовался я.
— Слишком быстро вращается. Сильные глубинные турбулентные потоки в районе сорок пятого градуса широты.
— А, ревущие сороковые… — усмехнулся я.
— Ты уже имел с такими дело?
— Я — нет. Другие — имели. У нас на исследование звезды два месяца уходит. А ты за два дня управилась.
— Опыт и большая база данных по звёздам на борту.
Сегодня у Марико волосы до лопаток, строгое черное платье, наушники в ушах и музыкальный плеер на груди. Марико каждый день меняет что-то в аватарке. Вчера была велосипедисткой в обтягивающем спортивном костюме. Каталась на велосипеде по аллеям и лесным дорожкам. Даже один раз упала.
— Упс, — сказала она поднимаясь, и лес исчез, сменившись рубкой корабля. Велосипед превратился в кресло. Такие чудеса возможны только в виртуальной реальности.
— Крым, как ты проводишь свободное время?
— Свободное время? Свободное время… А, свободное время!!! — дурачусь я.
— Я неверно применила термин?
— Нет, все верно. Просто сейчас у меня его совсем нет. Недавно думал, что впереди будет двадцать лет свободного времени, но ты поймала мой SOS и вернулась. А я собирался выращивать цветы, заниматься живописью. Ладно, выйду на пенсию и займусь.
Чуть заметная пауза. Видно, Профессор объясняет Марико, что такое пенсия.
— Ты художник?
— Нет, талантом не вышел. Реставрирую чужие забытые наброски и
незаконченные вещи.
Мы с Марико отлично понимаем друг друга. Она говорит, что стала фанаткой нашей цивилизации. А я, наверно, слегка в неё влюбился. Понимаю, что это полная чушь. Не знаю даже, как Марико выглядит. Тем более – в космической форме, которой она сама стесняется. Но — родство душ…
Я так и не придумал способа общаться с Марико напрямую, не оставляя следов в компьютерах «Незнакомки». А то, что её полёт будет изучаться буквально по секундам, она подтвердила. Совесть грызет под ложечкой голодным хорьком.
Бах! Бах! Бах!
Первая звезда. Конечная точка нашего совместного полета. Отсюда «Незнакомка» повернёт назад. Уйдет к своей неведомой цели. А я останусь…
Приходит запрос от ближайшего «мячика». До него всего полтора гигаметра. По космическим меркам — совсем рядом. Корабль отзывается, и на него обрушивается лавина информации. Минуту спустя оживает связь с «Незнакомкой».
— Крым, ты в порядке? — интересуется Марико.
— В полном. А ты?
— Тогда пришло время серьёзно поговорить, — игнорируя мой вопрос, продолжает Марико. — У твоего корабля есть запас хода и ресурс жизнеобеспечения. Сюда часто заходят ваши корабли, и очень скоро ты будешь дома. Спасательная операция завершена.
— Уже прощаешься?
— Крым, зачем ты сел мне на хвост и тащился до полного исчерпания ресурса? — Голос спокойный, и в нём стальные нотки. Такого от Марико я ещё не слышал.
Зачем? Правильный вопрос. Если б я сам мог на него ответить… Может, потому что за час до джампа получил от Старика карт-бланш на любые действия? Или потому что от меня ушла Лариса? «Почему» и «зачем» – разные вопросы.
— Марико, я расскажу тебе притчу. Представь огромную жаркую песчаную пустыню. Где-то в глубине пустыни располагается оазис. Небольшое озерцо пресной воды. Вокруг озерца живут бедуины.
Однажды мимо оазиса пронесся джип. Даже не остановился. Поднял облако пыли и скрылся среди барханов. Потом — ещё один, и ещё… Они проносились мимо по каким-то своим таинственным делам, даже не снижая скорости. Но среди бедуинов давно ходили легенды, что где-то за краем пустыни лежат огромные озёра голубой, чистой воды. Вокруг этих озёр зеленеют леса, на берегах стоят города невиданной красы. В этих городах живут красивые, счастливые люди.
И вот какой-то бедуин привязал канистру воды к багажнику самодельного велосипеда и поехал по следам джипа. Ехал три дня – пока следы не затерялись в песках, а канистра опустела наполовину. Тогда бедуин развернул велосипед и вернулся в оазис. Но мимо оазиса промчался ещё один джип, и другой бедуин оседлал велосипед. Он тоже вернулся ни с чем.
Шло время. Велосипеды у бедуинов становились всё лучше, и они всё дальше уезжали в пустыню по следам джипов. Но по-прежнему, голубые озёра прятались где-то за горизонтом. И тут одному балбесу удалось сесть на хвост джипу. Он продержался за джипом десять дней — пока в его канистре не закончилась вода. Такая печальная история.
— А что было дальше?
— Что было дальше, ты знаешь. Джип остановился, из него вышла девушка с прекрасной фигурой, но закрытым покрывалом лицом. Она дала бедуину бутылку газированной воды, прицепила тросом велосипед к джипу и отбуксировала к оазису. Молодой бедуин остался живой и здоровый, но так и не увидел голубых озер и прекрасных городов.
— Бедуин хочет издали посмотреть на прекрасные города, или он хочет переехать жить в этот город? Чтоб жить в городе, нужно знать законы, по которым живет город. И вода в бескрайних голубых озёрах может оказаться горько-солёной.
— Все так, Марико. Но бедуины этого пока не знают. Сначала они должны увидеть, потрогать и понять.
— Бедуин на своем самодельном велосипеде хочет пересечь скоростную автотрассу — и устраивает аварию. Гибнет сам, гибнут люди. Хорошо ли это?
— А что делать бедуину?
— Это зависит от того, что он хочет. Если он хочет один уехать в далёкий город, может оставить велосипед на дороге и пересесть в джип. Но это будет дорога в один конец. Профессия у него есть — водитель. В городе его подучат, дадут грузовичок. Он сможет заниматься любимым делом, приносить пользу обществу и изучать быт и повадки горожан.
— Это возможно?
— Почему — нет? Одиночный случай погоды не делает. Тем более, без активного партнера он скоро вымрет от старости. Совсем другое дело, если бедуин захочет перевезти в город весь свой род. В этом случае горожане будут против. Они не желают появления толпы дикарей на улицах города.
— Что, никакого выхода?
— Почему же? Выход есть. Жители оазиса могут послать коллективную просьбу включить их в число горожан. Город рассмотрит эту просьбу и пришлет в оазис строителей, учителей, врачей и прочих специалистов во главе с директором колхоза.
— Какого колхоза?
— Того самого, который будет организован в оазисе. Должен же кто-то управлять построением светлого будущего.
— А почему колхозом не могут управлять старейшины бедуинов?
— Крым, старейшины управляли оазисом много-много поколений. Если б они знали, как построить светлое будущее, они бы давно его построили. Нет, до окончания обучения бедуинов колхозом будут управлять пришлые горожане.
— А после окончания обучения?
— К этому времени оазис превратится в маленький город. Бедуины забудут, что когда-то жили в шатрах и ездили на велосипедах. Жизнь горожанина станет для них привычной и естественной. И она не будет отличаться от жизни в любом другом городе.