магреспублика Илата, город Илата
14-15 Петуха 606 года Соленого озера
Ольга еще раз прошлась кончиком пальца по губам, придирчиво рассмотрела себя в зеркальце. Вот как так выходит — в баночке помада отвратительно розовая, не дать не взять свиная задница, а на лице смотрится нормально? Чудеса! Коса сильно растрепалась, на макушке торчали прядки. Ольга дернула одну, лизнула ладонь, пригладила. Расплетать это богатство сейчас, расчесывать, плести заново, да еще ж захочется не просто в три пряди, а рыбкой или еще как хитро… Нет уж, обойдутся прохожие и без лишних красот!
К тому же Джейн просила быть на рынке на первом закате. Тут уж не до косы, тут со всех ног бежать пора.
Наемница откинула волосы за спину, сунула зеркальце в кошель и, хлопнув дверью, умчалась из трактира, не забыв по пути запустить еще одной бусиной в хозяина. Выходило дороговато, но комната была слишком удобной, а местные не задавали вопросов, так что оно того стоило.
Обежать трактиры Джейн успела. Не все, конечно, но приличную часть тех, что брал продукты у людей с улицы, а те, где брали у банд, наверняка обойдет Обри. Оставалось только не опоздать на встречу, а то где потом она будет ловить внезапно свалившееся в руки дело?
Когда этот наемник купил контракт, поняла — обязательно надо его заполучить. И вот, все получилось само собой. Еще и работать предстоит с тем же человеком, забавно.
Она вывернула из-за угла, перебежала широкий каменный мост над рекой. Илата в Илате в Илате, у местных совсем нет фантазии — одинаково назвать реку, город и страну! Наверняка была какая-то красивая причина, но Ольга таким не слишком интересовалась. Причины — это скучно, а она хотела жить весело.
Рынок сворачивался, убирали последние товары, запирали сундуки, кто попугливей грузил добро на повозки и увозил на склады. По сравнению с утренней кутерьмой, тишь да гладь.
Девочку и монаха Ольга приметила сразу — они стояли у перил набережной, делили пополам орехи из кожаного мешочка, щелчками запуская скорлупки в воду. Наемник запаздывал…
Или вообще не собирался приходить. Ольга замедлила шаг, оглядываясь. Увидела шагающего к компании паренька, волосы в закатном свете полыхали багровым пламенем. Профиль почти цергийский, а уши топорщатся, как у сородичей самой Ольги. Рейнарец, что ли? Вместо Эдварда?
Ну-ну. Смешно выходит. Обхохочешься.
Она остановилась, закрыла глаза. Высокие сапоги обтягивали ноги, каблуки поднимали пятки над мостовой. Широкие штаны, заправленные в них, ложились складками. Короткий меч на бедре оттягивает ремень, свободную рубашку подпоясывает плетеная лента, завязана туго, узел давит под ребра. Коса за спиной привычной тяжестью, так что подбородок задирается сам. На лице белила и румяна, подводка и помада.
В ответ на привычные ощущения взбурлил внутри источник, вырвался, пробивая камни. Весело же! Дело, важно, люди? Весело!
— Хей, не уходите без меня! Ну да, чуть-чуть опоздала, ну и что?
— Ты кто? — мрачно спросила девчонка. Ольга улыбнулась широко:
— Ольга! Подруга Джейн, ей ехать надо было. Она ж в городе только раз в неделю бывает, такие дела. А я тут, и как раз хотела этим вашим делом заняться. На деньги не претендую, со мной Джейн поделилась. Эй, у вас вроде наемник еще должен быть?
— Я за него, — неловко улыбнулся рейнарец. — Даниэле, мы на набережной встретились, а потом он еще друзей встретил, ну и… Вот. Зато я картофелину нашел! Я уже рассказал Обри, там городские лодки на причале починены, и в одной картошка была.
Ольга цапнула улику, повертела в руке. Посетовала:
— Эх, писателя бы сюда. Допросил бы этот овощ на раз.
— Корнеплод, — поправил Дэниэле.
— Да хоть фрукт! У нас в свидетелях только эта штука, а толку нам от нее. Как от сырой картошки, да.
Оглядела всех, подытожила:
— Но ни у кого знакомых писателей нет, да? Вот сушь. Ну ладно, что там у вас по плану было?
Вместе с Даниэле посмотрела на хмурую Обри. Та переводила взгляд с одного на другую, потом мотнула головой:
— Я на это не подписывалась. Джейн я знала, на Эдварда согласился Ямб. Мне это все ни на полмизинца не нужно, у меня свои дела.
— Эй, а деньги для трущоб? Вроде нужны были, нет? И Ямб все равно просил выяснить про банды.
— Вы понятия не имеете, для чего, — рявкнула девочка. — Передел территорий?! Ха! Никому до нас дела нет, ни богачам, ни приезжим, так и не надо, мы сами разберемся!
Даниэле только моргал непонимающе, монах положил руку девочке на плечо, но она вывернулась, быстро пошла через мост. Ольга догнала, подлаживаясь к скорости.
— Эй, ты чего? Если у тебя беда, так скажи. Может, мы поможем.
— Мертвых воскресите?!
— Нет, — Даниэле догнал тоже, шагал теперь рядом, чуть задыхаясь. — Но поможем за них отомстить. Только скажи, кому.
— С чего вдруг вам мне помогать? — кажется, они ее только сильней разозлили. — Вы меня впервые видите, я вас тоже!
Ольга рассмеялась:
— Ну и что? Хочется, вот и все. Интересно же!
Поняла, что ее сейчас ударят, успела отпрянуть. Подошедший монах сгреб Обри в охапку, подержал, пока та не перестала брыкаться. Ухнул негромко, не то успокаивая, но то так странно пытаясь что-то втолковать.
— Эй, — Ольга окликнула девочку. — Извини. Я тоже теряла близких, просто давно, и с тех пор привыкла над смертью смеяться.
Обри мотнула головой. Сказала глухо:
— Хотите в трущобы идти — ладно. Я пойду тоже. Но помощь мне не нужна.
— Вы, — окликнули их. — Вы кто такие?
Ольга вскинула голову и выругалась сквозь зубы — они остановились за мостом, в нескольких шагах в глубину квартала. Для местных, яро блюдущих свою территорию, это уже было нарушением.
— Сейчас уйдем, — попытался было сказать Даниэле, но Обри сжала кулаки, вышла вперед.
— А вы кто? Это не ваш район!
— Пф, малявка, ты от жизни отстала, — добродушно сообщил крупный рыжий мужик. — Тут работаем мы, мясники. Четыре дня уже как.
Топор у него за поясом вполне годился для рубки не только разделанных туш, но Обри он, похоже, не слишком впечатлил.
— Вам никто не позволял! Это свободный район, наш!
Ольга пожалела, что не зажала девчонке рот и не уволокла к птичьей матери. Впрочем, с этой бешеной сталось бы насквозь руку прокусить и все равно ругаться.
Мужик прищурился на них, словно пытался рассмотреть в сгущающихся сумерках. Сплюнул.
— А ну-ка, малявка, пошли к старшему. Будешь с ним спорить, чьи это улицы.
— Деру, — прошептал было рейнарец, но монах удержал его.
— Поздно, — кивнула Ольга. — Не трусь, все нормально будет. По крайней мере, весело.
Он хохотнул, сильно напомнив Эдварда, Ольга покосилась на него. Смешно будет, если Джейн права. Очень смешно — ей. Но не у всех получается так смеяться.
***
там же
Обри кусала губу, во рту уже появился кровяной привкус. Страшно? Нет! Ей не было страшно. Она злилась так сильно, что ногти втыкались в ладони. Как они смели? Сушь, ладно, она знала, что по району шныряют Крысы, они всегда так делали. Пара зуботычин, и дети Рыжей понимали, что на чужие улицы лучше не соваться. Но Мясники! Это куда серьезней. С ними раньше говорили Макс или Сид. Теперь их нет.
Их провели дворами, как попавшихся воров под конвоем, вывели на Мясницкую, светлую от плошек с жиром. Здесь было чисто, тихо. Самый безопасный район западней реки — если прохожий не забыл заплатить, перейдя через мост.
Обри здесь раньше не была, только слышала. Она была девочкой с Пшеничной, дочкой красной юбки. Она одного из здешних мясников убила. Давно, но говорили, их старший никогда и ничего не забывает.
Хотя Сид же к ним ходил. Выходит, здесь не знали виновников? Или признавали право взять кровь за кровь?
Она не собиралась выяснять.
— Заходите, что ли, — буркнул конвоир.
Над головой скрипела вывеска главы мясницкого общества. Обри с силой толкнула толстую дверь, та неожиданно легко поддалась, распахиваясь, звякнул колокольчик.
— Кого принесло?
Очень высокий, Обри ему в пояс дышала. Кожаный фартук, заляпанные штаны, босые ноги. Даже на пальцах рыжие волосы.
Обри запрокинула голову.
— Нас не принесло, а пригласили. А район от Пшеничной до старой рыночной — наш!
Мясник развернулся неспешно, словно издеваясь. За спиной красовалась разваленная туша свиньи, мясной сок капал с тесака.
— А, Кудряшка, — губ за густой бородой было не разглядеть, но он что, улыбался? — Жаль ваших, хорошие были люди. Но район охранять буду я. Крысы или Циркачи мне под боком не нужны.
— Так их и не будет, если вы сами к ним по нашей земле не придете.
Он думал, если высокий и сильный, то может просто прийти и взять? Так Обри и позволила! Стиснула кулаки еще крепче, подстегивая себя, готовая ответить, но мясник помолчал. Вытащил табуретку из-под стола, сел.
— Кевин.
Обри не сразу поняла, что это он так представился. Нахмурилась.
— Вы мое имя знаете.
— Ты удивишься, девочка, но нет. Тебя, понимаешь ли, не все в городе знают, не того ты полета птица. Даже я не того и это понимаю. А уж твою компанию я и подавно впервые вижу.
Она обернулась, только сейчас вспоминая — ну да, наемники, дело, Ямб. Дернула плечами, назвалась:
— Обри. Это Ястреб, Даниеле.
Посмотрела на светловолосую наемницу. Сушь, она же не помнит ее имя!
— Ольга, — широко улыбнулась та. — Из Зарицы.
— И что вы тут делаете?
— Это наше дело!
— Кудряшка. Обри, — очень мирно начал мясник. — Ты у меня в гостях. Пока. Если хочешь отсюда выйти…
— Я шла по своему району, — голос звенел, но не срывался. — Ваш человек захотел, чтобы я к вам пришла. Кто кому оказал милость?
Табуретка ударилась в стену, разлетелась на части. Обри только сглотнула.
Она бы успела увернуться. Правда?
— Кевин, что у тебя опять, — из-за двери, ведущей в соседнюю комнату, выглянула пышная женщина. — Ой-ей…
— Ты вовремя, — мрачно сообщил возвышающийся над ними мясник. — Скоро их бы уже зашивать пришлось.
— Давай все-так без этого, мне и так работы хватает, — отмахнулась женщина, словно речь шла о том, чья очередь пол мести. — Ты Кудряшка, которая с Сидом ходила?
Обри кивнула. Женщина протянула ей руку:
— Жаннет, лекарка этих героев. Ты одна район не удержишь, если не мы, то Крысы или Циркачи придут. Но у нас было предложение, верно, Кевин?
— Верно, — мясник потряс головой, как собака, пытающася вытрясти воду из ушей. — Так, девочка. К нам от Циркачей какая-то дрянь сочится. Я им запретил торговать у нас, они вроде не нарушают. Но принимают у них, а идут потом к нам.
— Кто идет? — спросил Даниэле.
— Безумцы. Тихие в основном, но все равно радости мало. Некоторых потом отпускает. Других нет. Жаннет, сколько их уже?
— Пятого сегодня мальчики привели, — вздохнула лекарка. — Причем нашего! Что они брали, не говорят, только что было хорошо и еще хочется.
— Вот так. Уберете эту дрянь из моего района — буду за вашим присматривать, пока сами на ноги не встанете.
— Денег ни с кого брать не будете, — поставила условие Обри.
— Было бы что с вас брать, — хмыкнул мясник. — Договорились? Или давай уже сразу ты к нам в банду, чего воду в ступе толочь. Ты дурная, конечно, но это потому что малявка.
— Я дурная, — кивнула Обри. — И в банду не пойду. Мы находим, что продают и убираем это, вы охраняете Пшеничную от других банд и не берете за это охранные ни с кого.
Протянула руку первая, Кевин пожал.
— Отлично. Если кто из моих остановит, скажете “грачи город городят”. Будет значить, что вы свои.
— Грачи город городят. Запомнила. Тихой ночи.
— И тебе удачи.
Вышла. Посмотрела на свои руки.
На ладонях медленно разглаживались полукруглые следы ногтей. Пальцы дрожали.
У нее правда получилось? Их район будет свободен, как раньше?..
Ястреб обнял ее, Обри уткнулась в широкое плечо, судорожно всхлипнула. Получилось. Только если получится еще разобраться с непонятной дрянью, сводящей людей с ума.
Сводящей с ума?
Обри резко отстранилась, вцепилась в запястье монаха.
— Идемте. Мне надо посмотреть на одно место, — мотнула головой, решаясь. — И вам объясню, что здесь происходит. Вовсе никакой не передел, это он теперь только. Потому что у нас никого нет.
— Твою банду убили? — тихо уточнила наемница.
— Да какую банду! — Обри сердито отмахнулась. — Мы сами жили. Просто многих. Слишком многих. Я лучше там буду объяснять. Идемте уже!
***
Южная Империя, город Пэвэти
15 Петуха 606 года Соленого озера
Он должен был начать с площади, и так он и сделал. Вот место, где в последний раз видели беглеца, отсюда он мог направиться куда угодно.
У него было очень много денег. Что он купил на них?
Рынки в столице никогда не пустовали, менялись только лица. Охрана тоже, но сменьщикам могли рассказать о юном светловолосом маге.
Расчет оказался верен.
— Да, конечно! Теперь целая байка будет, — стражник опомнился, стал навытяжку. — Прошлая смена сообщала о похожем по описанию юноше. Он купил трех рабынь: чужеземную женщину и двух девочек из кочевниц.
— Дорого?
— Мне не говорили точно. Торг шел на том помосте.
Сколько у него осталось денег после покупки? Пошли ли эти женщины с ним?
Зачем он это сделал… Не имело значения.
Чужестранка — надежная примета для рабыни. Рагнар потребовал учетные книги, нашел запись о продаже. Девица Мадлен, магерийка, девятнадцать лет. Следом — девицы Чимэг и Ургамал, кочевницы, двенадцать лет.
Цены рядом с записями ясно свидетельствовали — все, или почти все деньги, что были у беглеца, он потратил здесь.
— Куда ушел после этого?
Никто не видел и тратить время на выяснение не стоило.
Стража на стене оказалась куда более ценным источником информации, особенно когда разглядела гвардейскую куртку и приказ.
— Да славится Император! Вы за беглецом? Простите, упустили, эта сушью взятая птица отвлекла.
— Нападала?
— Нет, только кричала. Все, кто рядом был, до сих пор слышат плохо. Маг сразу посреди стены возник и прыгнул вниз, вот между этих зубцов. Художник, чтоб его. Мы стреляли, но попали или нет, точно не скажем.
— Ясно. Да славится Император.
Рагнар шагнул в черную пустоту за стеной. Росчерк пера родил под ногами оперенную спину, но здесь оказалось выше, чем он думал, птица развеялась слишком рано.
Хрустнули кусты, Рагнар встал, отряхнул плащ. Оценил — он не первый сюда упал, иначе в одежду вонзилось бы куда больше колючек. Присмотрелся внимательней, коснулся пальцами темного в ночи пятна, нашел арбалетные болты. Большая часть вонзилась в землю — стреляли сверху, но два лежали отдельно. Древки еще были липкими от крови.
На крутом берегу тоже нашлись следы, похоже, беглец съехал по склону и преодолевал реку вплавь. Рагнар поправил сумку и пошел к причалу в стороне. Постучал в хибару рыбака.
— Да славится Император. Перевезите меня на тот берег.
Сухая старуха, чинившая сеть, встала, удержала за руку молодую помощницу.
— Да славится Император, — уронила сухо, выходя. Быстро отвязала лодку, придержала, давая Рагнару время устроиться на скамье.
Заплатить было нечем, но сейчас он выполнял приказ гвардии. А значит, любой житель Империи должен был помогать ему, ничего не прося взамен.
Старуха высадила его на пологом берегу ничейной земли и размеренно погребла назад. Рагнар смочил лицо и одежду в реке, напился из ладоней. Впереди ждала серая каменистая пустошь, тут и там поросшая колючками, а за ней желтые песчаные барханы, где не жили даже ящерицы. Пустыня была негостеприимна, и чем дальше, тем больше, но он знал ее. Он был уверен, что догонит беглеца, как много раз до того.
Первым ориентиром был колодец. Рагнар полагал, когда-то их выкопали вдоль всей границы пустыни, поэтому любой беглец, где бы ни началась погоня, всегда выходил к колодцу. Однако полагаться на это не следовало.
Творение было похоже на орла лишь в общих чертах, небольшое, но зоркое. Рагнар указал пером направление, зашагал сам — северо-восток, напрямую от реки. Моргнул, привыкая к новому зрению — левый глаз смотрел птицей из поднебесья, правый оставался человеческим. Теперь он мог заметить следы беглеца намного раньше, убедиться, что выбрал верное направление.
Они всегда бежали напрямик, и Рагнар всегда их догонял. Двадцать одно выполненное задание, ни одного провала — в пустыне провал был бы равносилен смерти.
Умирать Рагнар не собирался.
***
там же
Отектей думал, что долго не сможет уснуть. Думал, будет сниться пустыня, жажда, тот проклятый бархан, выскользнувший из-под ног. Пустой колодец, неряшливая перевязка. Одиночество. Как полз назад, беспомощный, словно раздавленная ящерица. Унизительные допросы.
Он провалился в сон, как в ловушку, и в ней была Цитадель. Та, старая, где на огромную крепость приходилось всего два десятка людей. Где он учился взахлеб, всему, и учил сам. Где его не боялись и не жалели, сначала все, потом она одна, которая брала за руки, даже когда Отектей только что смыл с них кровь.
Он проснулся, когда понял, что не может разглядеть ее лица. Церен, восточный род, значит маленький вздернутый нос, высокие скулы, вытянутые к вискам глаза.
Он перестал пытаться вспомнить, поняв, что скорее придумает ее заново, чем вызовет образ в памяти.
Побудка прозвучала очень вовремя, одновременно со звуком рога вошел монах, огляделся. Сикис шагнул ему навстречу.
— Письмо из Цитадели?
— От главы магнадзора Сугар, дочери Эрденэ, — кивнул монах. — Она прислала много голубей в ответ.
Передал кипу писем, откланялся и ушел. Сикис разложил бумаги по своей койке, бросил через плечо:
— Давайте быстрей.
Отектей уже был одет и подошел сразу, Эш присоединилась мигом позже.
— Ух ты, сколько! А почему?
— Потому что ваша Сугар — умная женщина и снимала с писем копии, — Сикис довольно улыбался. — Раскладываем по порядку, делим на трети, каждый читает свою часть.
Отектей развернул первое письмо. Ему досталось самое начало, Текамсех писал декану с вопросом, какая магия может влиять напрямую на тело человека. Ответ казался очевидным — никакая и ни при каких обстоятельствах, но во втором письме Текамсех сообщил, что декан, конечно, увиливает очень красиво, но ему все-таки нужна информация, а танцы он предпочитает в исполнении кого-нибудь помоложе, и приложил очень странный рисунок. Вроде бы человеческое тело, но искаженное, изломанное.
Эш заглянула Отектею через плечо, прикрыла рот ладонью.
— Так нельзя!
— Так еще и невозможно, — мрачно добавил Сикис, присоединяясь. — Он пишет, ребра не пилили, а вывернули. Хотя с другой стороны, писатель ведь любому объекту может приказать изменить форму.
— Любому неживому объекту, — уточнил Отектей. — Живая плоть магии неподвластна, это непреложный закон.
Разгладил лист, присматриваясь, перечитал. Текамсех утверждал, что таким образом людей убивали, а не изменяли мертвые тела. Декан ограничился небольшой запиской о том, что передает письмо девушке, занимающейся изучением истории, а второй ответ уже принадлежал руке Оуюн.
— Вряд ли это было его задание, — задумчиво сказал Сикис. — Это дела канцелярии, а не гвардии. В кабинетах работают они.
— Его команду чуть не убили, — голос у Эш дрожал, похоже, ее слишком впечатлил рисунок. — Конечно, он стал узнавать.
— Мы работаем не для удовлетворения своего любопытства, — отрезал Сикис. — Что у тебя в письмах?
— Оуюн писала, что находила в старых текстах записи о шестом даре, — добросовестно отчиталась Эш. — И они с Текамсехом думали, что это может быть.
— Разве не скульптура? — удивился Сикис.
— У даров нет определенной последовательности, — ответил Отектей, — но их пять. Рисование, поэзия, музыка, писательство, скульптура. Что может быть шестым, я не знаю.
— Это не ваш уровень доступа, — сказали за спиной. Сикис вскочил, поклонился.
— Да славится Император. Мы изучаем переписку пропавшего Текамсеха Пустынника, которого нам приказано найти.
— Вам всем? — короткостриженная женщина с алым поясом сложила руки на груди.
— Мне не ставили ограничений по использованию цитадельских магов, — быстро ответил Сикис.
— А она? — кивок на Эш.
— Из надзора, работает на тех же условиях, что и маг.
Офицер изучила их всех еще раз. Сказала:
— Вы обсуждаете то, что мало кто имеет право знать. Однако это связано с вашим заданием, и это уважительная причина. Вторая комната слева сейчас пуста. Займите ее.
В указанной комнате на столе еще лежали листы бумаги, силуэты птиц, ящериц и змей ясно давали понять, кто жил здесь до них. Эш осторожно сложила рисунки стопкой. Сказала рассудительно:
— Если он сюда не вернется, наверное, лучше забрать, — и спрятала в сухарку.
Отектей полагал, еще меньше надежды случайно встретить Рагнара в процессе работы, но говорить это не стал. Сикису тем более было все равно. Он закрыл за собой дверь, шагнул к столу, бросая на него только что распечатанное письмо.
— Пение. Текамсех написал, что это пение и что он лично слышал его. Если бы мне не поручили его найти, я бы предположил, что его убрала канцелярия. Потому что писать о таком в Цитадель, где письмо вдобавок скопировали…
Хмыкнул, видимо, не находя слов для точного описания своего мнения о подобном.
— Потом они еще переписывались, — Отектей указал на оставшиеся несколько писем.
— Не по делу, — отмахнулся Сикис. — Она с самого начала пыталась его соблазнить, а он игнорировал, даже манера обращений всегда подчеркнуто строгая.
— Она в него просто влюбилась, — запротестовала Эш. — И очень стеснялась!
Сикис фыркнул, сложил письма по порядку.
— Информации много, зацепок для нас нет, — подытожил. — Я сдам это канцелярии. Вы вдвоем идите в трактир. Встретимся там и отправимся к его дому.
***
республика Магерия, город Варна
14-15 Петуха 606 года Соленого озера
— Дож Сотни Фриц Ройтер и леди Адельхайд Зальцман!
Она улыбалась и кивала, встречая взгляды знакомых. Некоторые делали удивленные лица, другие сочувственные. Грета улыбнулась и подошла знакомиться с женихом.
— Господин Ройтер, я так рада! Адель много о вас рассказывала.
— Взаимно очень рад. Дож Грета Мейер, я не ошибся? Давно хотел выразить вам восхищение, отвести треть земель под лекарственные растения — это был очень смелый ход. И он, как я понимаю, окупился?
— Ну конечно, окупился, иначе как бы я позволила себе это платье! Адель, как тебе?
— Восхитительно, Грета, чудесно.
Платье в самом деле было прекрасно: серебристо серое, строгих линий, с темным узором вышивки на растительную тему. Пожалуй, даже немного слишком хорошо — затмевать блеском Зару не следовало. Хоть она и была пока лишь новой фавориткой мэра, Адельхайд по сплетням и одному взгляду поняла — эта едва поднявшаяся из цветочниц леди своего не упустит. А хваткость часто сочетается с отменной злопамятностью и мелочностью.
Адельхайд поэтому выбрала одно из любимых платьев прошлого года. С одной стороны, красиво, с другой точно никого не затмишь, а с третьей неплохая насмешка над собой — старой деве старые наряды. Здешнее общество любит такие шутки, когда они не касаются их самих.
Вот только почему Фриц тоже нарядился по прошлогодней моде? Конечно, его ногам облегающие штаны шли куда больше завоевывающих все и вся шаровар на южный манер, но Аде такое совпадение вкусов совершенно не понравилось.
— А вот и мой друг. Адель, позвольте познакомить вас — Аластер Макгауэр Нейл.
— Очень рад знакомству, леди, — триверец старомодно склонился к ее руке. Сухощавый, с немного слишком длинным лицом, светло-рыжий — в Магерии такими волосами могли похвастаться только дети. Флягу с пером он носил открыто, не стесняясь.
— Взаимно, господин Макгауэр.
Ее, конечно, тут же попросили звать его Аластером. Разговор естественно перешел на тяготы путешествия по озеру, маг с приятной насмешкой над собой описывал, как не мог заснуть, пока десять раз не перепроверил дверь и окно каюты, а потом для верности заткнул все возможные щели собственным гардеробом.
— И как, после этого вы сумели заснуть? — Адель, пожалуй, даже могла ему посочувствовать.
— После этого ко мне постучал капитан и сказал, что пора завтракать!
Слушатели, которых вокруг иностранного гостя уже собралось немало, рассмеялись, Аластер улыбался. Добавил:
— Поэтому на следующий день я поступил умней.
— Сразу заткнул рамы своими рубашками? — предположил Фриц.
— Ты слишком хорошо меня знаешь, чтобы угадывать! — притворно возмутился триверец. — Конечно, я так и сделал. Поэтому простите меня за этот костюм — мне пришлось одолжить его у Фрица.
— Увы, — серьезно кивнул тот. — Тебе куда больше идет северная мода, чем наша. Думаю, это естественно — одежда соответствует людям, которые ее придумывают так же, как обработка земли соответствует самой земле.
— О птицы! Леди, я заранее сочувствую вам и преклоняюсь перед вашим терпением — это человек сведет к севу пшеницы и стрижке овец любую шутку.
Адельхайд вежливо спрятала лицо за веером. К счастью, проверить, что она улыбается, а не кривится, было невозможно.
Объявили танцы, Фриц уверенно повел ее к Бальдвину, который даже здесь спорил над какими-то бамагами.
— А, Ройтер! Отлично, теперь у нас есть четверка. Зара, ты ведь знакома с леди Зальцман?
— Еще нет, но рада познакомиться.
Они обменялись реверансами, Адельхайд сделала комплимент прекрасной прическе, выполненной в удивительной, а проще говоря — чрезвычайно странной манере, получила в ответ восхищение смелостью в выборе нарядов.
Ей всегда казалось, что танцевать с людьми, которые злы на тебя, особенно интересно, даже когда это не было запланировано. Впрочем, судя по обрывкам разговоров, слова, которые сама Адель даже не посчитала бы шпилькой, просто слишком удачно сошлись со всеобщим мнением и обилием “комплиментов”, уже выпавших на долю Зары.
Танец действительно удался на славу, и вполне соответствовал высокому званию ведущей четверки, однако после него Адельхайд, воспользовавшись тем, что всем следовало поменяться парами и Фриц наконец отцепился от ее локтя, подошла к Заре.
— Дорогая, вы не могли бы подсказать хороших портных в городе? Вы правы, мне давно пора обновить гардероб и то, что я не планировала выезжать из дома меня совершенно не извиняет.
Живая заинтересованность и еще несколько вопросов в русле разговора позволили сгладить первое впечатление и заодно показали слабое место новой леди Варны — она очень любила учить и помогать. Адель в целом понимала Бальдвина — Зара была уверенной, весьма неглупой, с острыми клыками, которые изящно прятала за улыбкой. А волосы, ну что ж. Если родился с мелкими горскими кудрями, приходится как-то с ними жить.
Прошло еще несколько танцев, Адель позволила Фрицу найти ее, потом снова извинилась, удалившись к подругам. Грета подговорила балмейстера, так что следующий танец оказался чисто женским, и Адельхайд с удовольствием составила тройку с самой Гретой и юной испуганной девицей в розовых илатских кружевах. Зара танцевать отказалась, и, на взгляд Адельхайд, правильно — женские тройки были все-таки весьма вызывающими, а той, кто собиралась ворваться в высший свет за счет мужчины, приходилось быть сдержанной. Объявили тривез — симпатичный простой танец, пришедший из Тривера и разом захвативший все бальные залы.
— Окажете мне честь?
Они с Аластером сказали это одновременно, протягивая друг другу руки. Адельхайд не знала, что именно двигало триверцем — возможно, Фриц подослал друга побеседовать с невестой, но сама она отказываться от намерения потанцевать с ним не стала. Во-первых, тривез с триверцем — это должно быть любопытно. Во-вторых, танцевать парный танец с иностранцем — оказаться в центре внимания публики. В-третьих, она знала все фигуры наизусть, и танец превращался в отличную возможность поговорить без присутствия Фрица. Конечно, тот узнает в общих чертах о разговоре, но вряд ли ему будут пересказывать все, так что Адель надеялась, ее расспросы пройдут незаметно.
Да и расспрашивать не пришлось. Несколько фигур танца, восхищение Аластера тем, как прекрасно у нее получается, и разговор завязался сам.
— Фриц говорил, вы приехали недавно?
— Только вчера! Не спал всю ночь, так что, признаюсь, мечтаю сейчас только о кровати и подушке.
— Снимаете комнату в городе? На Северной всегда пустует несколько симпатичных домов, — принадлежащих лично мэру и сдаваемых за совершенно баснословные деньги, но это уже можно было опустить. Зато престижно, и все до последней монетки шло в казну.
— Я больше люблю гостиницы, — признался Аластер, — но Фриц убедил меня съехать. Теперь делю с ним симпатичную квартиру, всего в нескольких шагах отсюда. Правда, приличный трактир я здесь пока не нашел, может, вы подскажете?
— Конечно!
Она рассказывала об интересных местах Варны и даже улыбалась. Приятно говорить с мужчиной, который не считает, что ты не должна знать о том, где подают лучшие колбаски, и где варят единственное в городе стоящее пиво. Такие жили в трущобах, такие встречались за озером, но среди дожей Адельхайд ни разу не видела никого подобного, а семья, увы, была согласна только на дожа, причем из Сотни.
Впрочем, насколько она помнила правила именования в Тривере, Макгауэр — один из родов-советников королевской четы? Тогда, возможно, Аластер брата бы устроил. На миг Адельхайд всерьез задумалась, не попытаться ли соблазнить триверца — не то чтобы он был ей симпатичен, но по меньшей мере не раздражал, однако столкнулась с тем, что просто не знает, как. Да и слишком они с Фрицем дружили, даже на удивление. Такой не станет вредить будущему семейному счастью.
— Спасибо за танец, Аластер.
— Что вы, спасибо вам, леди! — он задержал ее руку в своей. — Фриц тоже любит этот город. Вы похожи, и я искренне желаю вам счастья вместе.
Адельхайд мило улыбнулась, позволила снова поцеловать себе руку и ушла к окну. Веер в пальцах треснул.
Похожи? Ладно, может быть. Но это не значит, что она собирается мирно обменяться браслетами с этим человеком! Умен? Богат? Их было пятеро, умных и богатых, и еще пять десятков, слава птицам, не получили благословения отца или брата. Они хотели ее купить, сделать залогом сделки, дружбы, приобрести, как картину, которая будет украшать холл.
Ада не желала быть чьим-то товаром. Ни за что.
«Иногда свет в конце тоннеля – это уже адское пламя».
Народная мудрость
В Аду и на земле. Ночь.
Весь день старый демон Пакрополюс в ужасе смотрел в сломанное зеркало. Изображение он сумел кое-как наладить, подкручивая шестерёнки, но пробиться на землю Гласом больше не мог.
Он глазел, страдая и пытаясь понять – что же происходит там, у людей и сущих? Почему ведут они себя хуже взбесившейся слизи, что с шипением лезет ни с того ни с сего из горячих подземных источников? Как же вышло, что нерушимые адские законы оказались не твёрже ломкого туфа? И как Сатана просмотрел всё это беспределие на Земле?
Демон взирал на Ангистерн, глаза его наполнялись красной влагой, высыхали, потом – снова наполнялись… И выхода он не видел. Даже если Алекто найдётся, что делать с этим бесовским стадом?
А ещё этот инкуб. Инкуб (!) во всеувидение объявивший себя Изгоем! И Сатана промолчал!
После этого Пакрополюсу только и оставалось, что наблюдать. Ведь, объявивший себя Изгоем – равен в притязаниях самому Изменчивому!
Инкубу – что. Ангелус Борн отряхнул прах Ада со своих ног, оповестил, что больше не чтит его законов. Таким образом, и законы постепенно переставали иметь над ним власть. Сущие Ада могли, конечно, сладить с бунтовщиком силой… Но кто в Верхнем Аду был равен силой проклятому Борну?
Пакрополюс сидел и смотрел.
Демон не мог покинуть свой пост, ведь это он был главой этой проклятой комиссии по людской морали. Не мог он и спуститься к людям – это означало бы окончательно уронить себя. Ведь что будет с его карьерой, если Борн с позором изгонит его с Земли?
Пакрополюс страдал и даже робко мечтал о лёгкой благородной погибели, которая вполне доступна даже бессмертному, стоит лишь захотеть, когда изображение в зеркале зарябило вдруг.
Старый демон захлопал глазами, полагая, что это они его подводят, потом возликовал было, что контакт наладился…
Но Ярмарочная площадь, явившись на миг, рассыпалась языками теней и пламени, и в зеркале возникло лицо проклятого Борна.
– Ты один? – инкуб вгляделся в красные глаза Пакрополюса. – Давай поговорим как демон с демоном, честно и без увёрток?
Старый демон закивал, ошарашенный внезапным явлением Борна и его странным предложением: честно поговорить с… проклятым?
– Я не спрашиваю, что ты планируешь делать. Варианты твои мне понятны, – продолжал инкуб. – Ты не можешь обратиться за помощью в Нижний Ад, ведь тебя же и объявят виноватым. Ты не можешь рассчитывать на помощь чертей и бесов – им выгодны интриги, тебя же и подставят. А один ты всё равно не сумеешь выловить в Серединных землях всех мелких сущих, что сбежали из Ада. Мне же ты – тем более не противник, у меня своя сила и свои цели. Я устал мерзнуть в вашем предбаннике и не планирую возвращаться. Здесь, у людей, нисколько не хуже. Забудь обо мне, и я присмотрю за Серединным миром так, что Сатана ничего не узнает, и всё пойдёт по-прежнему.
– Но Алекто? – Пакрополюс, сообразив, что Борн понимает случившееся не хуже его самого, перестал скрывать горе и допустил на лицо гримасу скорби.
– Похититель объявится. И в Верхнем Аду наступит порядок. Выберут нового правителя, думаю, опять достаточно глупого, чтобы не мешал демонам развлекаться, чертям торговать, а бесам – вгонять в долги слабых.
– А как же те бесы и черти, которые… Э-э..
– Которые живут в Ангистерне? Много лет они жили там. Проживут и сейчас. Они отвыкли от горения в Аду и захотели покоя. Пусть так. Вы и не заметите малой толики душ, что они съедят. Но новых незваных гостей – я не допущу в земной мир, довольно и этих.
– Но как же мы раньше не замечали, что не все души доходят до нашей кухни?
– А это ты спроси у своего приятеля Анчутуса. Нельзя доверять отчёты чертям да бесам, цифры для них – как воск.
– Ты уверен?
– Я не слепой.
– А э-э… Совет людских магов?
– А что тебе в нём? Съедется, осудит бунтовщиков, разоривших церковь и убивших священника. Назначит выкуп. А нового священника церковь найдёт сама. И всё вернётся на круги своя.
– Ну… – замялся растерявшийся Пакрополюс. – Я подумаю над твоим предложением, изгой.
– Думай, это полезно. Скоро ты сумеешь показать мне свой ответ – делом!
Борн оскалился, зеркало погасло.
И Пакрополюс долго, потея, скакал вокруг него, пока не догадался отключить и включить снова. И понял, что зеркало работает теперь так, как надо! Неужто это Борн не пускал Глас на Землю?
***
Фабиус знал, что найдёт слова для подмастерьев и мелких торговцев, и он нашёл их. Пообещал, что Магистериум выделит четыреста диглей на организацию лагеря для беженцев у реки за городскими воротами. А потом честно поделит беглецов между пятью соседними провинциями, куда людям со скарбом и маленькими детьми по силам дойти до холодов.
Конечно, горожане не знали, откуда Магистериум возьмёт деньги. Не догадывались, что цехам Ангистерна сначала будет предъявлен штраф: и за бунт, и за разграбленную церковь, и за убийство священника. Об этом Фабиус умолчал.
Ему было важно, чтобы горожане поверили ему сейчас, здесь, на этом месте. И они поверили. Люди были убеждены уже во всесильности мага, ведь он появился в Ратуше, минуя осадившую её толпу, неужели не сумеет достать какое-то серебро?
Магистр не грозил и не призывал на головы бунтовщиков магические кары. Он обещал разобраться по справедливости. (Ах, это сладкое слово – справедливость). И ему удалось переломить настрой свободных горожан.
Маг видел, что за время беседы ученики и подмастерья послали за мастерами. И мастера взбунтовавшихся цехов уже протискивались к помосту.
Бандиты шумели – они были недовольны таким поворотом.
Фабиусу казалось, что он видит в толпе упрямые рыльца чертей, сердитые мордочки бесов… И вдруг он и в самом деле увидел, как лица горожан пляшут, искажаются, превращаются в рыла – страшные, смешные, любопытные…
И тут же рядом возник Борн, согрев его замёрзший бок.
«Куда ты пропал?» – спросил, не размыкая губ, маг.
«Искал Барбра. Не нашёл».
«Скверно».
«Скверней не бывает. В Аду настаивают, чтобы мы выдали вызвавшего Алекто».
«Это не Барбр?»
«Он подошёл бы вполне».
Крещёные, завидев демона, стали расталкивать мастеровых, плотно окруживших помост, полезли вверх. Стражники сбрасывали их.
Тогда крещёные начали орать и тянуть к Борну руки. Они уже уверовали, что он – и есть их милостивый бог.
– Пусти нас к нему, маг! – маячили они с того краю помоста, где сидели инкуб и магистр, решив почему-то, что именно Фабиус заправляет тут всем, включая желания Борна.
– Пусти!
– Он обещал, что наши души не сгинут в Аду!
Потом бельмастый забрался на плечи крепкому парню, с лицом так обезображенным шрамами, что на него почти невозможно было смотреть.
– Я здесь, маг! – завопил бельмастый.
Фабиус повернул голову и увидел сразу два лица – одно над другим. Оба были перечёркнуты палачом. Но если лицо бельмастого оставалось при этом похожим на человеческое, тот, у кого он сидел на плечах, был по-звериному страшен.
«Наверное, его лицо так уродливо, что бессмертие души стало для него единственно возможным смыслом», – подумал магистр.
– Почему ты не пускаешь нас к нему, маг? – орал бельмастый. – Я вижу сердцем свет его творения! Дай мне дотронуться до него! Дай!
– Думаешь, это – твой бог? – маг кивнул на демона, чьи глаза от обилия доступной еды разгорались всё ярче.
– Вера в него озарила мои ночи, словно новая звезда на небосклоне! Мы искали его! Шли к нему и нашли его здесь! Пусти нас, маг, и мы расскажем тебе, как поведёт он нас к бессмертию! Он и тебя поведёт! Он любит, прощает и ведёт всех!
– Меня не интересуют ваши суеверия, – нахмурился магистр. – Это дело суда инквизиции Магистериума!
– Горожане поддержат нас, маг! Мы сметём твою власть!
– Горожане поддержат выделение денег на лагерь для беженцев. Бессмертие – бесполезно и эфемерно. Живёшь ты – здесь и сейчас! У тебя нет будущего, раз ты дерзнул бунтовать! Чего ты хотел этим добиться?
– Я хотел бессмертия для всех!
– Убив для начала пару десятков? Чем не угодили тебе добэнцы? Были слишком нищими, чтобы жертвовать на твоё безделье? Чем ты зарабатываешь на жизнь, бродяга? Проповедуя, ты объедаешь таких же голодных!
– Я даю им надежду!
– За их же деньги? Лучше бы они съели лишнюю корку хлеба!
– Люди для тебя – мусор, маг! Ты не можешь понять, что хлеб – это не всё, что им нужно! Их бессмертные души не хотят быть съеденными в Аду!
– Люди – много чего хотят: пива, что делает их слабыми и больными, праздности, что делает их глупыми. Но больше всего они хотят сказок! Этим ты и зарабатываешь на жизнь. Но за обещания бессмертия когда-нибудь в будущем, им полагается кормить тебя сейчас! Я прилюдно провозглашаю тебя стяжателем и обманщиком! Нет у тебя никакого бога!
Фабиус пристально посмотрел бельмастому в глаза, перевёл взгляд на его соратников, на горожан у помоста… Мусор ли он видел? Пустое человеческое мясо, безумное и безглазое?
Цеховые мастера молчали. Молчала и толпа. Деньги – это тепло и хлеб. Бессмертие же очень трудно пощупать. Если оно продаётся, то ещё придёт время его прикупить. Сейчас всех ждала зима.
– Убирайся маг! – закричал снизу один из крещёных.
Бельмастый молчал.
– Ты не веришь в нас! Убирайся! – кричали его единоверцы.
– Да, я не верю в решения отринувших отца нашего, Сатану! – взревел магистр. – Но верю в каждого из вас, кто умеет думать! Раскайтесь в ереси, и я замолвлю за вас слово перед Советом Магистериума!
– Ты не выиграл, маг!
Бельмастый выхватил нож, взмахнул, намереваясь бросить, и остекленел в ужасе: в руке его извивалась серая лесная гадюка.
Он выронил преобразившееся оружие. Змея упала на помост и свилась в кольцо, застыв в оборонительной позе. Парень, на котором сидел бельмастый затрясся и попятился, но его не пустила толпа.
– Что это, маг?! – возопил бельмастый, содрогаясь.
– Это твоя настоящая вера! – громко провозгласил Фабиус.
Фокус со змеёй шёл у него теперь легче лёгкого, он даже почти не шевелил губами, творя заклинание.
Магистр встал, шагнул к краю помоста, обвёл глазами людей и сущих. Их стало гораздо больше, чем час назад, когда он начинал говорить для них. Факелы освещали их лица: злые, растерянные, опьянённые бунтом. И только глаза крещёных светились ужасом, смешанным с надеждой.
Фабиус повернулся к бельмастому, заворожённому танцем змеи на помосте.
– Что бы ты ни говорил нам, но веришь ты в Сатану, а не в своего бога! – безжалостно резал он, вперившись в его обезображенное лицо. – Если бы ты действительно верил, нож твой не обратился бы в змею. Это – моя вера, что по моему слову оружие твоё становится твоей же смертью!
Борн всё это время сидел неподвижно, молча созерцая бельмастого и его крещёных. Хотел ли он понять их? Или просто проголодался?
Фабиус, видя, как безуспешно борется бельмастый со своим страхом, подвёл жестокий итог:
– А как тебе не верить в Сатану? Ты слеп в вере, но страх в тебе знает, что не бог, а демон ожидает тебя после смерти. А где же твой бог? Где он?
Ответом ему было шипение гадюки.
И вдруг так же звучно, как в прошлый раз на этом же помосте, заговорил Борн, обращаясь к бельмастому и его единоверцам:
– ЧТО ТЫ СТРОИШЬ ДЛЯ СВОЕГО МИРА, ЧЕЛОВЕК?
– Я-а строю д-добро, – пробормотал бельмастый, не отрывая глаз от змеи. Рука его дёрнулась, словно он хотел проверить, цел ли привязанный под одеждой кошелёк.
Змея, стоя на хвосте и покачиваясь, всё приближалась к нему. Лесные гадюки не прыгают, это суеверие, но перед бельмастым была магическая гадюка. И она в любой момент могла полететь ему в лицо, как тяжёлый кинжал с залитой свинцом рукояткой.
– ВЫ СТРОИТЕ ДОБРО, – невесело усмехнулся Борн. – МЫ СТРОИМ ДОБРО. ПОТОМ ОДНО ДОБРО СТОЛКНЕТСЯ С ДРУГИМ, И МИР ЗЕМНОЙ ПРЕВРАТИТСЯ В АД?
– Прости нас, – испугался крещёный.
Непонятно было, в чём он раскаивается. В том, что вера его оказалась слаба? В том, что гадюка застыла у самого края помоста?
Змея приковала его взгляд, он не мог видеть Борна, но слышал его звучный, доходящий до самой души, голос.
– КТО ЧАСТО ПРОЩАЕТ – САМ НЕ ЗАСЛУЖИВАЕТ ПРОЩЕНИЯ. ВЫ ХОТЕЛИ ВЕРЫ И СПРАВЕДЛИВОСТИ? – Борн улыбнулся и взмахнул руками. – ПОСМОТРИТЕ ЖЕ НА ТЕХ, КТО СТОИТ РЯДОМ С ВАМИ!
Змея покачнулась… раздулась и лопнула, оставив на помосте кучку пепла!
На площади стало светло, как днём. Свет этот был особенным: он снял личины с чертей и бесов, чтобы их увидели даже самые слабые из людей.
Началась паника. Кто-то кричал, между иными вспыхнула драка. Тут и Фабиус смог хорошенько рассмотреть олюдевших сущих. В основном это были черти – уродливые, коротконогие, с лицами, похожими на свиные морды.
Молодой маг, сидевший на помосте рядом с Фабиусом, восхищённо присвистнул и всплеснул руками. Мальчишке было весело.
– Жалкое подобие чертей – свиномордые, – прошептал Борн, и лицо его покривилось. – И такие же жалкие бесы… ТИХО! – возвестил он.
Магический холод сковал людей и нелюдей. Они замерли в причудливых позах, а глаза их метались в ужасе.
Демон согнал с лица гримасу недовольства, встал, приблизился к краю помоста, где курилась кучка магического пепла. Локки разомкнул кольцо на его запястье и поднял голову, уставившись на бельмастого.
– Я НЕ ТВОЙ БОГ, ИЗМУЧЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК, – сказал демон. – Я ТВОЙ СУДЬЯ.
Инкуб указал пальцем в центр помоста. Воздух вспучился там, и из Бездны прорезался глаз демонического зеркала.
– Я ПРИШЁЛ ВЕРНУТЬ МИРУ ЗАКОН! – закончил Борн и уставился в зеркало.
Пакрополюс понял, что его видят, захлопал утомлёнными глазами, заозирался.
– Законы Ада нарушены! – запоздало взвыл он.
Голос старого демона сорвался на писк, но Борн вытянул руку, раскрыл ладонь, пошевелил пальцами, и помехи исчезли.
Это было обидно, но изгой и в самом деле был сильным и умелым демоном.
– Это он! Маг! Он нарушил закон Сатаны! – взвизгнул Анчутус, материализуясь рядом с Пакрополюсом.
За его спиной с едва слышным чпоканьем начали один за другим проявляться бесы. Анчутус решил на этот раз явиться с группой поддержки.
Магистр вгляделся в беса. Обвинение мало задело его, а вот в самом рыльце чудилось что-то, уже виденное раньше…
Пакрополюс откашлялся в кулак и продолжал уже вполне басовито и строго:
– Мы знаем, что из Нижнего Ада, в нарушение всех норм сношений между людьми и демонами, была похищена фурия по имени Алекто!
Он выпалил это и замялся. На фоне трёх десятков нечеловеческих морд, обвинение в похищении одной единственной адской особы казалось странным.
– Люди готовы вернуть Алекто в Ад, – кивнул Борн.
Ему надоело вещать, и голос его звучал тише, но всё также проникновенно.
– Мы требуем не только вернуть Алекто, но и наказать похитителя! – Пакрополюс приосанился, выбравшись из болота справедливости на менее зыбкую почву отмщения.
– Человеческого мага! – поддакнул Анчутус.
Фабиус нахмурился. Голос беса тоже показался ему знакомым… Но где он мог слышать его?
– Сначала похитителя нужно найти, – усмехнулся Борн и пристально уставился на Анчутуса.
– Мы, бесы, заявляем протест! – не сдавался тот, хоть от взгляда Борна прямо-таки нагрелся и покраснел. – Похититель известен! Это человеческий маг, что стоит рядом с тобой, инкуб! Я готов свидетельствовать…
Анчутус осёкся – ощутил, как у Пакрополюса задёргалась щека.
Чего может стоить свидетельство беса? Да хоть бы и всего их сонма?
– Не торопись, – покривился Борн, пытаясь скрыть презрение. В былые годы он не снизошёл бы до разговора с бесом, но сейчас – выбора не было. – Сначала я расскажу историю, которая случилась здесь двадцать лет назад.
Пакрополюс важно кивнул. Он просто не знал, что говорить.
Инкуб посмотрел на замерших горожан и тварей и простёр руку над их головами, рассеивая им же созданный свет.
И покрывало истины спало с людей. Лица их вновь стали обычными, перепутались, уравнялись. Люди и сущие замерли, оглядываясь. Они не в силах были осмыслить увиденное и понять, что случилось с ними.
– Слушайте и смотрите! – приказал Борн.
Он подошёл к зеркалу в центре помоста, чтобы его видели все.
– Двенадцать веков назад, жители вашего города уже бунтовали против установленного Сатаной порядка. Да, Договор о том, что Сатана защитит мир людей, но и возьмёт посмертную плату их душами был жесток. Но Изменяющийся один мог спасти тогда живущих на земле. Границы между землёй и Адом пали не по его вине. Сущие готовы были пожрать всех. Сатана предложил единственно возможное спасение. Но жители Ангистерна, убив подписавших Договор магов, предали живых своего мира. Разорвали свою часть цепи. И Сатана, в наказание, открыл путь в Ад прямо в горде, а людей его покарал безумием. И полилась кровь. От заката и до заката не только адские твари пожирали людей, но и горожане убивали друг друга. Братья шли против братьев, дети – против матерей и отцов. И когда снова взошло солнце, магистрам, что весь день и всю ночь спешили сюда, чтобы заменить повешенных, показалось, будто город утонул в крови, так много её текло по улицам. Но погибли не все. И семя предательства, упавшее в Ангистерне, уцелело. Двенадцать веков ожидало оно своего часа, и наконец проросло.
Борн говорил тихо, но ещё тише было на площади:
– Предатель людей, человек по имени Селек Грэ родился здесь, в Ангистрене. Он был таков, что не пожалел собственной души, дабы обрести богатство и власть. Он вступил в преступный сговор с магистром, членом Магического Совета Ахарором Скромным. С помощью мага Селек Грэ дал пожрать свою душу мелкому бесу из Верхнего Ада. И человек умер, а демон в его обличии воцарился в Ангистерне в личинах префекта города и самого страшного его разбойника, называемого Барбр. Так он держал власть над городом днём и ночью. Но созданиям Ада всегда мало достигнутого. Казалось бы, бес прекрасно устроился на земле, но жажда ещё большей власти сжигала его. И тогда он замыслил страшное преступление.
Зеркало затрепетало, и все – и Пакрополюс, и горожане, и твари – увидели в нём две луны над заброшенным кладбищем. А потом узрели воочию, как магистр Ахарор собственными руками, старческими и некрепкими, вкапывает столбы для виселиц на месте древней казни трёх магов. Как подводит старенькую кобылу, чтобы тянуть верёвку, иначе как вешать без помоста? И как ночь за ночью тела магистров одно за другим дёргаются в последней пляске.
Обряд проходил тайно. Ахарор и бес в обличии Барбра – собственноручно казнили незадачливых магов. И вот уже два тела висели, привлекая ворон, а третий пленённый магистр стоял на коленях с петлёй на шее.
В какой-то момент плоское бородавчатое лицо разбойника стало больше зеркала, звуки усилились, и вся площадь услышала, как он зашептал Ахарору:
– Убей мага! Убей! И мы сумеем выдернуть фурию из её огненного мира! Проклятие всех, преступивших закон, защитница мёртвых, она станет вечной карой для мира людей! Сам Сатана отступится от него, и власть наша станет полной!
И тут Фабиус прозрел, где он слышал этот голос!
Магическое зеркало, словно внимая ему, жалобно звякнуло и переключилось с уродливого, усыпанного бородавками лица Барбра, на гладкую мордочку беса.
Анчутус взвизгнул и попятился.
– Вот он, похититель! – закричал Фабиус.
Бес обхватил себя лапками и начал размываться в пространстве, но старый демон схватил его за ухо и не дал сбежать.
Приятели Анчутуса заверещали, вцепились в Пакрополюса. Завязалась потасовка.
Силы были неравны – один демон стоит десятков бесов. Но Анчутус готов был пожертвовать несчастным ухом! Он рванулся изо всех своих бесяцких сил!..
И тут Борн протянул разом удлинившуюся длань. Гигантская тень от неё схватила Анчутуса в его адском мире!
Бес пронзительно завизжал! Зеркало затряслось и пошло трещинами! Воздух на грани двух сред вспыхнул, и запах гари ударил Фабиусу в нос.
Люди на площади в страхе попадали на землю. В Аду бесы – соратники Анчутуса – в бросились вон из зеркальной комнаты, спасаясь от очумевшего стекла, которое отбрасывало колючие, разящие тени. И тогда Пакрополюс, не растерявшись (что ему было терять?) спеленал Анчутуса надёжным заклятьем.
Борн убрал руку, и зеркало перестало дрожать и слоиться. Но зато бес начал мелко трястись, ибо возмездие Ада – это пружина, сокрытая в самой сути его детей.
Виновного, по-настоящему виновного, она разрушает изнутри, разбивает его естество на мельчайшие капли, взбивает в пену.
Анчутус изменился в лице. Он прозрел, что само тело выдаёт его, предощущает скорую расправу. В его чертах отразился ужас, понять который до конца могут только погибающие бессмертные.
– Нет! Я не похищал! Нет! – визжал он, но кто бы ему поверил?
Борн хмыкнул и повернулся к зеркалу спиной. Дело было сделано.
Инкубу пристало сейчас ликовать. Ещё не прозвучало «виновен» Сатаны, а бес уже был полумёртв. И ничто не могло теперь отменить приговора, зародившегося в нём самом.
Фабиус ощутил, как все клетки тела его словно бы сжались в предчувствии чужой агонии, и опустил глаза.
Он не хотел видеть, как будет наказан бес. В конце концов, это не Анчутус сподвиг горожан на бунт. Он всего лишь правил городом двадцать лет. Правил так, что цеха не слали жалоб в Совет Магистериума, а значит, раскармливание нечисти было хорошо для них.
Пакрополюс, весьма удовлетворённый таким явным дрожанием вины в Анчутусе, облизнул губы в предвкушении зрелища отменной казни и окликнул инкуба:
– Эй! А где же Алекто, Изгой?
Выпот бежал по его щекам алыми ручейками. Всё-таки старый демон успел слегка повоевать с бесами.
Борн, не поворачиваясь, хлопнул в ладоши, и на помосте возникла худая чёрная кошка. Испуганная, растерянно озирающаяся.
Фабиусу стало жаль её: кто знает, каково будет фурии в Аду без привычной личины? Может, не стоит её отдавать?
Возразить он не успел. Пакрополюс вгляделся в кошку, кивнул, и Алекто исчезла. А вместе с нею закрылся зеркальный глаз в адский мир. Похищенная вернулась домой, похититель найден, а значит – Земля и Ад обрели почти утерянное равновесие.
– Договор заключён, – прошептал Борн еле слышно.
Фабиус удивлённо покосился на него: почему это – «заключён»? Договор – восстановлен!
Он встал и рявкнул на всю площадь:
– Договор восстановлен!
Но ничего не ощутил в земле и на небесах.
Маг удивлённо обернулся к инкубу. Борн стоял, зябко обхватив руками плечи, лицом к западу, и вглядывался в тёмное небо.
Фабиус обвёл глазами площадь: горожане лежали на камнях, кто без сил, а кто и без жизни. Увиденное выпило многих почти до дна, а кого-то и больше. Иначе и быть не могло. Адский суд – не для земных созданий.
Люди падки до жуткого, но не понимают, что созерцание его разрушает их слабые души. И смертным нельзя быть слишком любопытными к маскам небытия.
В небе, там, куда смотрел инкуб, появилась алое пятно. Но это был не рассвет. Это церковь Ангистерна принимала под свои своды души тех, кто не пережил этой ночи.
– Город заплатил, – прошептал Борн. – К утру в церкви будет новый священник.
Холодный страх подступил к горлу магистра, заставил душу затрепетать, словно пламя свечи на ветру.
Их «общее» с демоном дело было завершено. Что будет теперь? Если придётся сражаться за свою жизнь, то где взять сил, когда площадь покрыта телами поверженных людей, а церковь Его пылает, насыщаясь, словно пиявка.
С кем он готов сражаться? С Борном? С церковью? С самим Сатаной?
Фабиус нашарил на груди магистерский кристалл, сжал его до боли в пальцах и обернулся.
Инкуба рядом не было. Он исчез. Маг остался один, в ночи, среди многих умирающих от страха и боли.
«Неужто Борн пресытился и позабыл обо мне? – подумал он, и сам готовый уже обессиленно рухнуть на затоптанный деревянный настил. – Неужто всё кончилось?»
Мелисса, разумеется, заставила себя ждать. Недолго. Так, чтобы легкое беспокойство не успело перерасти в раздражение средней силы. Что бы там Джет ни думал, а она за дни своего недавнего расследования успела неплохо изучить столичного гостя. Мелисса знала, что он ее дождется. А уж что она умела на отлично, так это играть на струнах настроения окружающих людей.
— Привет!
Ее темно-синий «Рекс» Визирианской сборки был украшен серебристыми росчерками молний. Хорошая машинка. Но «Мустанг» — лучше.
— Привет. Мисс Робсон, вы, как всегда, великолепны.
— Да ладно, Джет. Уж от кого, а от вас я никак не ожидала услышать настолько дежурный комплимент.
— В таком случае, беру его обратно, — хмыкнул он, подавая даме руку. — Идемте, скоро начало.
Небольшой уютный зал был заполнен на две трети. Стоило им занять места, как свет погас, и началось шоу…
Оно началось с того, что зал исчез. Возникла круглая поляна в лесу серебристых стволов и тоненьких вьющихся трав, унизанных росой. В росе дробились лучи солнца, там жила маленькая радуга. На поляну выкатился кубарем некрупный серебристо-голубой медведь, каким-то образом умудрившийся не поломать рудиментарные кожистые крылья. Уселся посреди арены, ухнул, хлопнул по траве массивной лапой. Роса взметнулась, словно была настоящей! Из-за стволов появилась Дана. Одета она была во что-то зеленое, легкое, и напоминала большой рыжий цветок. Вынесла два барабана. Один большой, выпуклый, покрытый странными узорами, навевающими мысли о первобытных племенах и диком шаманстве. Второй — маленький и высокий.
Большой она поставила перед медведем, опустилась в траву, и начала тихонько выбивать ритм на маленьком. Зверь откуда-то из зарослей достал колотушку, и ударил в свой барабан. Низкий густой звук стал фоном тому, что выбивала Дана. На арене-поляне появилось еще одно животное. Размерами и формой тела оно больше всего напоминало леопарда или гепарда. Только еще более поджарое и длиннолапое. Окрас бурый с белыми разводами, а морда темная. Знаменитые мабурские кошки — большая редкость. По некоторым данным они разумнее собак и крыс. К сожалению, в природе уже не встречаются, потому что естественный ареал их обитания, тот самый реликт Мабуры, был почти полностью уничтожен гигантским метеоритом около сорока лет назад. Джет многое мог бы рассказать о родине этих кисок — на Мабуре ему часто приходилось бывать. В той, прежней жизни. Там жила Марта. Странно, он давно перестал вспоминать те времена. Каким образом они нашли лазейку? Как смогли снова подобраться, заставить замирать от того, давнего, уже пережитого бессилия?
Кошка сделала круг и остановилась напротив медведя. Дана перестала барабанить, отложила инструмент в сторону. Гул от низких равномерных ударов заполнил зал. Хлопнула в ладоши. С неба упали огненные шарики разной формы и размера. Упали, но до земли не долетели. Клоунесса подхватила их, начала жонглировать. Некоторые шарики она подавала кошке, и та ловко посылала их обратно, Джету показалось — лбом. Потом шарики один за другим лопнули, кверху заструились ленточки цветного дыма. Артистка вновь подняла ладони, словно для хлопка. Но оказалось, это уже не руки, а крылья. Серебристые сверху, и белоснежные изнутри. От движения крыльев по залу пошел ветер, доказывая зрителям — здесь все по настоящему, никакого обмана. Дана-птица разбежалась и взлетела. К тому моменту исчезла и поляна, и окружающий ее лес. Птица парила в ночной тьме, выхваченная лучом прожектора, а вокруг нее кружились звезды. Птица танцевала в воздухе в такт странной музыке, которая успела сменить мрачноватый ритм медвежьего шаманства…
— Бытовая гравиустановка, — шепнула Мелисса, — в противофазе. Такую используют спасатели на астероидах… а крылья и тело, скорей всего, голограмма.
Представление продолжалось, но Джет уже был вне его, спасибо критическим замечаниям мисс Робсон. Он увидел зал. Люди заворожено следили за полетом, не отвлекались, не переговаривались. Даже Мелисса не отрывала взгляд от танцующей под звездами чудесной птицы, просто старалась делать вид, что происходящее ей не в диковинку…
А потом что-то случилось. Джет уловил это краем глаза. Словно огромная птица в развороте над сценой уронила тяжелую куклу. Уронила, взмахнула крыльями и канула во тьме под потолком…
Зал испуганно выдохнул, уже представив на досках пола неподвижное тело… но тут же раздался облегченный смех. Дана сгруппировалась в воздухе, перевернулась через голову, а через миг уже раскланивалась в свете яркого прожектора.
Выступление продолжилось. Питомцы Даны демонстрировали самые разные умения. Кошка складывала из букв слова, которые ей предлагали зрители. Медведь, который оказался примулянским пилионом, танцевал и показывал трюки с шестом. Красноклювая птица непонятной породы ассистировала, когда Дана показывала фокусы. И все время менялись пейзажи. Сцена то становилась каменистым островом посреди океана, то горной долиной, заросшей мхом. То оазисом в пустыне. Взлетали под потолок пестрые бабочки, планировали к земле золотистые листья. Веселые ритмы сменялись маршами, а те — плавными мелодиями, в которых читался то рокот прибоя, то шум дождя, то шорох листвы под ветром…
Музыка удивительно соответствовала действу. Мелодии были ясными и простым, и вместе с тем Джет, бывший столичный житель, в недавнем прошлом частый гость на презентациях и музыкальных фестивалях, не мог отнести ее ни к одному из известных стилей. Было в ней что-то архаичное. Туземное. Притом, именно здешнее, Рутанское.
Бродяга на сцене так и не появился.
Полтора часа промчались, как пять минут.
Когда загорелся свет, и стало понятно, что пора выходить, Мелисса сказала:
— Могло быть и хуже. Ладно. Мне понадобилось уточнить некоторые детали. Собственно, за этим я вас с собой и позвала.
В коридоре к ним присоединился молодой и симпатичный полицейский, которого Джет рядом с мисс Робсон уже видел. Полицейский спросил: «Не помешаю?» и, не дожидаясь ответа, взял Мелиссу под руку.
В служебную половину их пропустили нехотя и только после того, как агент Интерпола показала значок.
Джет сомневался, что они смогут быстро найти артистку, а зря. Наткнулись на нее, как только зашли за сцену. Вернее, на них.
Дана стояла, уткнувшись носом в плечо андроиду, кажется, плакала. Высокий Бродяга обнимал ее за плечи. Сценка выглядела недвусмысленно…
— Какая гадость, — шепнула Мелисса. — Что, мужиков нормальных мало?
Полицейский хохотнул:
— Интересно, а как у них это получается технически?
— Есть много способов, дружок, — голос девушки звучал многообещающе.
Джет был уверен, что Бродяга все слышал. Андроид расчетливо дал гостям справиться с мимикой, после чего невозмутимо поздоровался.
Дана повернула к ним бледное лицо. Глаза показались Джету огромными, словно нарисованными.
— Как хорошо, что вы здесь… — выдохнула Дана. — Похоже, меня хотели убить…
В огромном неосвещенном пространстве за сценой жили сквозняки и странные шорохи. Мелисса сказала:
— В таком случае, может, пройдем в гримерную? Здесь как-то неуютно. Там все и расскажете. У меня к вам, Дана, кстати, тоже есть несколько вопросов.
— Мне надо зверей отправить на яхту… а потом я в полном вашем распоряжении.
Полицейский за ее спиной закрыл улыбку ладонью.
— Дана. — Мелисса подождала, пока все займут удобные места, и ринулась в атаку. — Мы пока проверяем все версии, ничего нельзя исключать. Вы понимаете?
— Понимаю.
— Возможно, дело касается вашего прошлого… я знаю, что несколько лет назад вы попали в очень опасную переделку…
— Да. Я была на «Хироне», когда его захватили террористы. Но террористов потом уничтожили. Мне кажется, это совсем не относится к делу…
— Но может, не террористы, другие недоброжелатели. Подумайте! Кто-то из прошлого.
Дана поежилась, словно от холода.
— Из прошлого… нет, никто из них не желал мне зла…
— Из них? — улыбка мисс Робсон стала хищной.
Клоунесса покачала головой:
— У меня очень маленький круг общения. Да, вы правы, это из-за «Хирона», наверное. Можно, я не буду рассказывать? Там очень много людей погибло. Знакомые…я всех своих знакомых могу пересчитать по пальцам. И им до меня не должно быть дела. Я же ушла из дому, почти сбежала. Рэм, конечно, вошел в положение и даже помог… на самом деле, я быстрей поверю, что они просто постарались обо мне забыть понадежней, чем, что кому-то пришло в голову лететь сюда, выжидать момент, чтобы убить. Дома это было бы сделать намного проще.
— Может, наследство какое… — подал голос полицейский.
— Ну что вы, я из цирковой семьи. У нас все общее…
— Ладно. Вернемся к сегодняшнему происшествию. У вас есть своя версия того, что могло случиться?
— За час до начала я проверил наше снаряжение, оно было в порядке. — сказал Бродяга. — Оно и сейчас в порядке.
Андроид привычно стоял за спиной у клоунессы. Джету его было отлично видно. Вчерашний разговор все не шел у него из головы. Хотелось сканировать Бродягу еще раз.
— Тогда в чем же дело?
Мелисса склонила голову и исподлобья уставилась на артистку. Должно быть, ей казался такой взгляд гипнотизирующим. Они сидели друг напротив друга, в широких креслах. Только Дана удобно устроилась, забравшись на сиденье с ногами и обхватив колени, а мисс Робсон элегантно закинула ногу на ногу.
— Кто-то изменил настройки перед самым началом шоу. Поставил таймер на отключение гравитационной установки. Упав с максимальной высоты, Дана могла получить серьезные травмы. Вряд ли это привело бы к гибели моей хозяйки, но травмы были бы тяжелыми. Кстати. Пульт стоит в операторской кабине осветителей. Она не запирается. Теоретически это мог сделать любой из зрителей, например, пока мы готовили сцену или перед началом представления.
— А как преступник мог знать, когда именно Дана воспользуется установкой? — Лениво поинтересовался полицейский.
— Там очень простая система. Задаешь, сколько установка должна работать после запуска, и все. Для Даны мы отводили на эту часть программы три минуты. Кто-то изменил на полторы.
— Чистое везение, что высота была такой небольшой, — кивнула Дана. — Простите. Я сначала подумала, что меня хотели убить, но теперь мне кажется, что это не так…
Не маньяк, подумал Джет. Не маньяк, а кто-то сильно обидевшийся на полицию, и желающий ей насолить…
Мелисса спросила:
— Вы так и не вспомнили, кому на Руте можете мешать? Кстати, вот еще информация. Человек, который выпал из окна гримерной после вашего первого выступления… Он не просто так выпал! На крыше здания напротив полицейские нашли энергетическую винтовку, из которой недавно стреляли.
— Такой штукой нельзя убить, — заметил Джет. — Во всяком случае, нельзя убить здорового человека. Это всего лишь усовершенствованная модель бинка.
— Значит, его, как и вас, Дана, хотели оглушить или покалечить, — кивнула Мелисса. — Или напугать. Дана, вы ничего не хотите нам сказать?
Та медленно покачала головой.
— Там еще был плащ пустынника, — напомнил андроид. — Клановый.
— Это ваш плащ? — Мелисса перевела взгляд на Бродягу.
— Нет.
— Пострадавший ждал Дану в гримерной. Но обслуга зала клянется, что посторонние в служебные помещения не входили, — поделился информацией полицейский. — И уж конечно, не было пустынников. Их бы запомнили.
— Личность погибшего пока не установили. Но вряд ли он из местных, за последние дни никто не обращался в полицию по поводу пропавших людей.
Помолчали. Мелисса использовала паузу, чтобы посмотреть какую-то страничку в сети.
Это видно, когда человек, пусть частично, погружается в виртуальность.
Дана чуть изменила позу, чтобы дотянуться до чашки с кофе. Кофе успел остыть. Мелисса и полицейский выпили его сразу, Джет так и не притронулся.
— У меня к вам, Дана, есть еще несколько вопросов. — Мелисса свернула невидимое окружающим окно и вновь уставилась на Дану взглядом из-под бровей.
— Я слушаю.
— Во-первых, чья была идея устроить гастроли именно на Руте? Может быть, вас сюда кто-то пригласил? Если да, то кто?
Дана кивнула. Отвечала она очень обстоятельно. Стараясь не упустить ни одной детали.
— На Руте мы оказались, можно сказать, случайно. Когда планировали гастроли, из-за изменений в навигационных правилах по ближайшим зонам, нам пришлось выбрать самый неудобный маршрут — через Визиря. Здесь нам проходить таможню, а это априори — очередь в несколько дней. Бродяга лучше объяснит. Он у нас за пилота. Ну, вот. Стали искать, кого в ближайших окрестностях могут заинтересовать услуги бродячего цирка. Связались с администрацией поселений на Руте и Атоме, и отсюда вскоре пришел положительный ответ. Связался со мной, сейчас вспомню…
— Артур Митчелл, — подсказал Бродяга. — Это я принял сигнал.
— Да, он. Мы договорились о двух выступлениях. Потом уже здесь ко мне подошел еще один человек, с предложением о выступлении в зале одного из местных заводов. Я подтверждение пока не дала, он ждет ответа до сегодняшнего вечера. Вот так.
— Предложение придется отклонить, — заметил полицейский.
Дана бледно улыбнулась:
— Я так и сделаю…
Может быть, мир когда-то и был неизменным и продолжительным, но Рик тех времён не помнил. А помнил себя Рик долго – задолго до того, как догадался каждый пройденный перекрёсток вывязывать на поясе новым узлом. Пояс теперь очень длинным сделался, два раза обернуться можно, новый узел на него Рик как раз вчера навязал. И узлов этих на поясе видимо-невидимо, сотни полторы, а то и две наберётся. Рик пытался как-то посчитать, но сбился и бросил.
На его памяти мир никогда не жил дольше трёх недель. И всегда изменялся. На двадцать первый день, в полдень с минутами – Рик вычислил точное время, когда украл свои первые часы. Красть оказалось неприятно, но вовсе не трудно – просто берёшь нужную вещь и ждёшь, пока мир изменится вне очереди. Он всегда меняется вне очереди, если кто-то пытается ударить тебя дубинкой по голове.
В городе мир менялся очень сильно. Менялось всё – дома, их внешний вид и размеры, расположение улиц, менялась одежда горожан и их речь. Рик привык держать в рюкзаке, кроме смены одежды и спальника, ещё и запас еды на первое время – несколько полосок твёрдого сыра и сухари. Не факт, что найдёшь своих ведомых в первый же день после перекрёстка. А найти в изменившемся городе ночлег и еду поначалу не очень-то просто. Но всё-таки ушёл из города Рик не из-за подобных трудностей – надоели постоянные изменения. Слишком часто и слишком заметно. Среди такой толкотни сразу и не угадаешь, ради кого тебя в этот мир забросило. В долине всё понятно – если ты с кем столкнулся, значит, это и есть они. Те самые, которым без тебя не выжить. Вот им и помогай – до следующего перекрёстка. А в городе – поди догадайся. Не всегда же везёт так, как с ма Керри…
В долине мир тоже менялся, никуда от этого не денешься. Но здесь не было суетливых людей и их изменчивых улиц и домов, только горы, сосны и река. А горы – они горы и есть, чего им особо-то меняться? Иногда отличия были столь незначительны и случались так незаметно, что полдень двадцать первого дня проходил мимо, не опознанный, и только ближе к вечеру Рик спохватывался – а ведь мир-то другой! Вот здесь в прежнем лежала очень правильная сосна, на ней было удобно сидеть, разводя вечерний костёр, и на ночь можно было устроиться, прижавшись спиной к стволу и застегнув наглухо спальник. А в этом новом мире нет ни сосны, ни кострища, ни шалаша из наломанных веток – шалаши Рик каждый раз делал добротные, в первый же день. Если, конечно, собирался задержаться в этом мире на положенные три недели. А он задерживался, если было можно и мир не становился совсем уж невыносимым – такое, правда, случалось всё реже и реже, последние семь или даже восемь проходок очень удачные получались, а раньше чуть ли не через раз попадалась вымороженная гадость со снегом и голыми деревьями. Или ледяная грязь внизу и ледяной же дождь сверху, что ничуть не лучше. В городе иногда удавалось прибиться к конюшне или – если очень уж повезёт! – харчевне, и перетерпеть, зная, что это ненадолго и скоро кончится. В долине же Рик просто находил удобное место и делал шаг. Главное – заставить себя первый раз разбить стекло, потом уже намного проще становится.
Когда он уже подбегал к стоянке, на тропинку выскочил Фурс и попытался пристроиться рядом, пришлось перейти на шаг. Фурс хороший кот, но быстро бегать не умеет. Был он весь в репьях, ободранный и довольный донельзя, от предложенной рыбки отказался презрительным подёргиванием хвоста. Фурс был котом самостоятельным, и пропитание предпочитал добывать тоже сам. Рик не возражал, но предложить часть из добытого им, Риком, считал необходимым. Хотя бы просто из вежливости – ведь и сам Фурс время от времени приносит Рику то мышь, то лягушку, то вообще какую-то трудноопознаваемую крылатую тварь с перепонками на лапах и мелкими зубами в длинном и клюве. И ничуть не обижается, когда Рик тактично отвергает угощение.
Но вот молочко…
Рик облизнулся и непроизвольно ускорил шаг, впрочем, на бег так и не перешёл. Молочко они с Фурсом любили одинаково, а у ма Таисик был отличный синтезатор, молочко выдавал просто бесподобное, сладкое, густое, с обязательной пеночкой.
Их Тавио не любил молока, так ма Таисик сказала. Странно, как можно не любить такую вкуснятину? Впрочем, что может трёхлетка понимать, мелкий да глупый.
Запах свежесваренного кофе в лесу чувствуется издалека – наверное, потому что слишком странен такой запах для леса. Улыбка Рика стала шире – где кофе, там и молочко, па Вэл никогда не пьёт чёрный, всегда набулькивает туда полчашки густой белой прелести из кувшинчика, значит, кувшинчик уже стоит на превращённой в стол откидной панели, и даже просить не придётся. Нет, не то чтобы ма Таисик не достала бы молока персонально для Рика, попроси он – просто Рик уже давно старался ни о чём не просить своих ведомых. Ведь это он послан им помогать, а вовсе не наоборот, значит, и просить их о чём-то даже по пустякам получается как-то нечестно.
В этом мире много миров, потому что время дискретно – так говорил па Вел, но Рик и без него это знал. Он давно уже понял, почему изменяется мир. Да и не изменяется он вовсе, если на то пошло, просто миров этих много! И каждый мир – как огромный автобус, едет куда-то по своей дороге. В автобусе этом едут люди и дома, улицы и деревья. Горы, наверное, всё же не едут – они почти одинаковые во всех мирах-автобусах, если и меняются, то совсем чуть. И вот едет такой мир-автобус по своей дороге, и вдруг впереди перекрёсток. А на перекрестке – другой автобус, тоже своей дорогой едет, и другие люди в нём, и деревья немного другие. И вот эти автобусы-миры столкнулись на перекрёстке. Вернее, не то чтобы столкнулись, так, слегка толкнули друг друга боками.
Большинство людей в обоих автобусах вообще ничего не заметило. А кто-то заметил или даже сумел перейти в перпендикулярный мир, двигающийся по другой дороге. Возможно, у него билет такой был, транзитный, с пересадкой. И теперь новый мир увозит его всё дальше и дальше от старого, может быть, до самой конечной станции, может – только до следующего перекрёстка, на котором будет новая пересадка.
А кто-то – не умеет не переходить.
Как Рик, которого каждый перекрёсток принудительно пересаживает в другой мир-автобус, и ничего тут не поделаешь, так у него, очевидно, жизненный билет оформлен. Рик не сразу это понял, поначалу пугался очень. Но потом привык. А когда догадался, зачем его из автобуса в автобус перебрасывает – так и вообще гордиться начал. Помогать тем, кто не может справиться сам – это ли не высшая честь и доблесть? Он – не простой пассажир, пусть даже и транзитный, он – ангел-хранитель, доверенный самурай, рыцарь в сверкающих доспехах… Ну, ладно, ладно, пусть и смешно звучит, если вслух сказать. Но ведь об этом и не надо говорить. Это делать надо – молча, без слов. Как с ма Керри, в коленки которой он вцепился той давней зимой, чуть ли не полпояса назад. У неё тогда как раз умер маленький брат, и она собиралась немножечко полетать, и тут очерёдной перекрёсток подкинул ей Рика – прямо на подоконник шестнадцатого этажа.
Он тогда вцепился ей в коленки, и они оба свалились – повезло ещё, что в комнату. Те, кто нуждались в помощи, всегда оказывались рядом, а он – помогал, чем мог. Сначала – не понимая ещё даже, что именно помогает, а потом – осознав и азартно включившись в игру. Не каждому такое доверят, а ему вот доверили. Как тут не гордиться?
***
На стоянке было тихо, исчезло ставшее уже привычным гудение – поисковый трансер не работал. Только ма Таисик вздыхала и гремела посудой у синтезатора. По звуку казалось – чуть ли не в двух шагах, хотя на самом деле далеко, через всю полянку пройти надо. Рик направился прямиком на звук, огибая трейлер со стороны леса. Шёл он осторожно, услышать раньше времени не должны. Ну, если только совсем не повезёт и кто-нибудь из них сидит лицом в эту сторону. Если же нет – есть неслабая вероятность устроить сюрприз.
Для сюрприза требовалось остановиться и кое-что подготовить. Улыбаясь, Рик стащил рюкзак и, держа его в левой руке, правой достал термоконтейнер. Откинул крышку так, чтобы контейнер стал напоминать приоткрытую раковину. Расправил рыбок – хвостом к хвосту, как букетик. Одной рукой проделать это было неудобно, но он справился, так ни на секунду и не выпустив из левой рюкзачных лямок.
– Хоть бы рюкзак отпустил, горе ты мое! – сказала ма Таисик вчера, подкладывая Рику на тарелку третью котлету и ставя рядом стакан молока. Плетёнка с печеньем уже стояла на заменявшей стол откидной панели. – Ты что – так и спишь с ним, что ли?
Рик покраснел и затолкал котлету в рот целиком, чтобы не отвечать. Пробубнил что-то непонятное, спустил рюкзак под скамейку, зажал босыми ногами.
Конечно же, он и спал с ним! Глупый вопрос.
Он перестал быть ротозеем – после того, как несколько раз оказался в чужом мире-автобусе чуть ли не голышом, без спальника, тента и даже почти без одежды. Поспишь пару раз на голой земле – сразу научишься следить за своими вещами и не выпускать их из рук. Или хотя бы ног. Не то, чтобы он ожидал, что мир вне очереди изменится именно сейчас, но ведь этого никто и никогда не ожидает, правда? Это как та ветка, что ударила в спину три пересадки назад. Он ведь и тогда ничего подобного не ожидал, и до перекрёстка оставалось целых девять дней, чего волноваться-то? Потому и Фурсу разрешал бегать, где придётся.
А потом было упавшее дерево и та ветка. И ужас, потому что мир изменился, а Фурс остался в том, не изменённом. Фурс. Единственный, кого удавалось раз за разом протаскивать с собой в перпендикулярной автобус – главное, просто держать на руках, или в рюкзак засунуть. Но ведь с другими и так не получалось никогда, он пробовал! И с ма Хелен, и с Дансом, и с ма Кэрри. Данс ему поверил, даже сумку собрал. Обе ма не верили, ни Хелен, ни Керри. Хотя какая из Керри ма, сейчас-то он понимает, что она совсем девчонкой было, лет двенадцать-четырнадцать, просто сам он тогда был слишком мал, и все девушки старше десяти казались ему ужасно взрослыми, вот и звал он её тоже ма, уважительно так звал. И ей, наверное, лестно было, потому она и таскалась с ним все три недели, и даже согласилась попробовать, и за руку честно держала, хотя и не верила в перекрёстки.
Они не сумели – ни Данс, ни ма Хелен, ни Керри. После того, как мир изменился, больше никто не держал его за руку. На ма Хелен он, помнится, даже повис, стараясь прижаться плотнее – и всё равно не сработало. Они не сумели.
А вот Фурс – сумел.
Фурс поначалу тоже был ведомым, Рик обернулся на перекрестке – и сразу его увидел, маленького, полудохлого, с перебитой лапой и истошным мявом. Как такого не подобрать? Три недели выхаживал, откармливал и лечил. Возился с ним целыми днями – ведь их так мало было в запасе, этих дней. И на двадцать первый всё никак не мог отпустить, скормил последнюю колбаску и всё гладил, чесал округлившееся пузико, прижимался ухом, слушая довольное мурчание. Он тогда ни о чём таком не думал даже, уверен был, что после перекрёстка руки окажутся пустыми, но сам заранее отпустить не мог. Вот просто не мог – и всё. И держал на руках, и гладил, и прислушивался. И даже не понял сначала, что мир давно уже изменился, а он всё гладит пригревшийся и разомлевший пушистый моторчик. А когда понял, то испугался. Наверное, впервые с тех пор, как начал хоть что-то соображать.
Раньше Рик ничего не боялся. Ну вот совершенно. Потому что твёрдо знал, что ничего страшного с ним случиться не может – мир всегда найдёт возможность измениться так, чтобы это страшное прошло мимо. При этом что-то терялось – но ведь что-то и находилось такое, чего не было раньше. И если не выпускать самого нужного из рук, то находилось всегда несколько больше, чем терялось.
А теперь у него было что терять и за кого бояться.
Фурс его снова нашёл тогда, после ветки уже. Посмотрел с укоризненным презрением – что, мол, вытворяешь-то, вот ещё удовольствие для честного кота за тобою сквозь разбитые окна прыгать! И даже потискать дался, хотя хвостом и дрожал недовольно.
Разбитые окна – это Рик так себе внеочередные изменения объяснял, чтобы понятно было. Можно, мол, не дожидаясь перекрестка разбить стекло и выпрыгнуть из автобуса на ходу. На обычной дороге не сработало бы – и опасно, и глупо. Ну, выпрыгнул, и что делать будешь? Другого автобуса ждать, который неизвестно когда и куда пойдёт? Из мира выпрыгивать куда удобнее – сразу же в другой мир попадаешь, без долгого ожидания на остановках. А в покинутом мире-автобусе остаётся след в виде разбитого окна. Через такую дыру Фурс и сумел пролезть в новый мир – вслед за Риком. А на перекрёстках мир меняется привычно, без битья стёкол, и следа не оставляет. Конечно, можно было бы провести эксперимент, но Рик не хотел рисковать. Что-то ему подсказывало, что перекрёсток – это не выбитое окно, тут и кот может не справиться, даже если захочет.
– Фурсик, кисонька моя, молочка, наверное, хочешь?
Хриплый мяв в ответ подтвердил, что да, таки хочет. Фурс не одобрял любые задержки на пути к вожделенному молоку, и потому уже тёрся об ноги ма Таисик, следя, как та наливает блюдце и нетерпеливо подвякивая: ндя, ндя, пополнее давай, пополнее!
– Где же твой друг, Фурсик? Куда он опять делся? Куда он всё время девается?!
У ма Таисик был странный голос – очень высокий, словно она опять собиралась плакать.
– Перестань! – окрик Вэла прозвучал неожиданно грубо. Ма Таисик вздрогнула и замерла. Замер и Рик – он не хотел появиться в разгар семейной ссоры. Лучше переждать. Вэла он не видел – того загораживал бок трейлера.
– Десять лет… – сказала ма Таисик тихо. – Десять лет… Как же так, Пашенька, ведь так не бывает? Я ботиночки не выбросила, совсем почти неношеные… Ведь только месяц назад… он же маленький, Пашенька…
– Канал, что б его… – голос у Вэла был скорее усталый, чем раздражённый. – Никто до сих пор толком не знает, что тут может быть, а чего нет, в этой драной, мать её, аномалии.
– А если он опять пропал?
– Перестань. Угрозы для жизни тут нет, а дискретность у всех сорвавшихся чёткая, двадцать один день, ещё сутки в запасе. Не волнуйся ты так, сейчас встречать пойду, обуюсь только.
– Я не верю, Пашенька…
– Экспертиза подтвердила. Да ты сама всё раньше всех поняла, с первого дня твердила, что похож…
– Да не похож он совсем! Это я просто так… шутка… глупая.
– Похож-похож, ты теть Люсю вспомни. Таким же галчонком была в его возрасте, откуда потом что взялось. Меня имя с толку сбило. Почему – Рик? С какой вдруг стати?
– Да потому что Рикки-Тикки, вот с какой! – кажется, она всё-таки заплакала. Рик сделал шаг назад, обмирая. Под ногой громко хрустнула ветка.
– Рик?! – ма Таисик резко обернулась. Из-за трейлера выскочил Вэл – неловко, запутавшись в кроссовках, которые как раз зашнуровывал, и чуть не упав.
– Рик!
Рик развернулся и бросился в лес.
– Рик! Постой!! Куда же ты?! Рик!!! Тави!!!
Рик бежал, и ветер бил в лицо, выжимая из глаз слёзы. Это ничего. Это просто ветер. А крики уже почти и не слышно за грохотом крови в ушах. Здесь недалеко есть хороший такой взгорочек, с камнем внизу, если с разбега угодить головой на этот камень, то как раз должно получиться… Близко, не успеют догнать, даже если и попытаются.
Бежать в гору трудно, воздух не хочет проталкиваться сквозь горло. Это ничего, горка невысокая, отдышаться можно будет и потом. На вершине он уже не бежал – шёл, хотя и достаточно быстро. Но останавливаться и оглядываться назад не стал. Так и прыгнул с обрыва, словно просто делая следующий быстрый шаг.
Мир привычно мигнул.
Рик упал на кучу осенних листьев. Поднялся, отряхиваясь. Вытер лицо, оставляя в прошлом мире короткие злые слёзы. Проверил привычно: карманы, рюкзак, Фурс…
Фурс найдёт – окно разбито, след оставлен, захочет – найдёт. А не захочет – вольному воля. И эти, которые… Они тоже найдут. Захотят если. Вот тогда и поговорим. На равных уже. А пока…
А пока его ждёт дело куда более важное – его ведомые. Те, которые не смогут справиться со своими проблемами без него, Рика. Те, для кого он ангел-хранитель и рыцарь-самурай, пусть даже они сами и не подозревают об этом. Он здесь, и, значит, у них всё будет хорошо. Они должны быть где-то рядом, ведь не зря же его выкинуло именно сюда.
Рик огляделся.
Группа была большая – двадцать шесть человек (в том числе пятеро детей) с тремя DEX’ами – и Нина жутко устала собирать их вместо.
В любой группе экскурсантов есть человек, отходящий в сторону – он демонстративно игнорирует экскурсовода и остальных посетителей, говорит по видеофону громче экскурсовода или голографируется со всеми доступными экспонатами. Остальные экскурсанты на него отвлекаются и тоже отходят, в результате к концу экскурсии рядом с экскурсоводом остаётся два или четыре человека, а остальные разбредаются по залу. Только профессиональный экскурсовод с большим опытом работы может держать около себя всю группу все сорок минут экскурсии.
Нина не считала себя профессионалом по части проведения экскурсий и постоянно окликала экскурсантов, а группа всё равно разбредалась, так как дети бегали, а родители пытались их удержать – и потому после трёх попыток собрать всех вокруг себя она отступилась и, когда закончила экскурсию, рядом с ней были только DEX’ы экскурсантов, которым было приказано записать всё, что скажет экскурсовод, а группа разбрелась по залу. Изображавший студента Василий в «гражданской» одежде ловко ловил детей, когда они слишком близко подбегали к витринам с керамикой, и возвращал их родителям.
По поведению DEX’ов, которые не предпринимали ничего, чтобы оградить хозяйских детей от попадания с разбега в витрины, Нина решила, что Василий смог с ними договориться. Или – потом ей подумалось – ни один из этих киборгов не принадлежал родителям этих детей. Глядя на Василия, играющего с детьми, туристы успокоились сами и, не задавая лишних вопросов, попрощались и вышли из зала вместе с детьми и своими киборгами.
После экскурсии Нина сразу полетела домой, не спрашивая, чем занят Златко, но Платон успел взять с собой альбомы с его рисунками. В кафе на празднование свадьбы идти жутко не хотелось – но пришлось. Но сначала велела Владу и Раджу отнести в дом Линды свадебный подарок – оба бочонка мёда, полученные от Пасечника. Волхв сказал, что мёда будет достаточно – и он опять оказался прав.
Гостей в кафе было немного – всего около двух десятков человек вместе с киборгами – но уставшая Нина пошла домой уже через полтора часа, когда позвонил курьер и сообщил о привозе холодильника и микроволновки.
Нина сразу увела с собой Авиэля, которому пора было лететь обратно. Линда на прощание подала Irien’у с собой небольшой торт в коробке и коробку домашнего печенья, он с благодарностью принял подарки – и с Владом улетел обратно.
После лёгкого ужина Нина с Платоном приняли отчёты с островов – и он сразу сел рядом с ней и помогал связываться с островами. Тем временем Радж изучал инструкцию к доставленным холодильнику и микроволновке, которые были размещены в первой киборгской комнате.
И день закончился уже привычным диалогом:
— Спать будешь отдельно!
— Согласен.
***
Неделя школьных каникул пролетела как один день – Нина только успевала выдавать предметы на мероприятия и возвращать эти же предметы через один-два часа обратно, плюс по одной-две экскурсии в день… залы работали и в понедельник. Улетать утром на работу приходилось в полдесятого – с десяти начинались мероприятия, а просветители обычно в последний момент вспоминали, что на интер-актив нужны те или иные игрушки, и Лида с Петей шли в хранилище, Платон составлял акты выдачи и возврата, а Василий уносил предметы, охранял их и приносил обратно.
Радж только смотрел, как все носятся туда и обратно – и Василий вновь подключил его к музейным камерам в залах, чтобы он мог смотреть на эти мероприятия. Это было интересно, к тому же в качестве призов были сделанные им свистульки – и потому DEX стал квесты записывать, чтобы знать, какие именно свистульки более всего нравятся детям и какие следует лепить. Если будет такая возможность. Василий сообщил об этом Нине, и она попросила Раджа копировать все записи в отдельную папку Кузе, чтобы потом скинуть волхву – может быть, ему что-то подойдёт для воспитания киборгов на островах.
Попадала домой Нина почти в семь вечера – надо было дожидаться возвращения предметов с мероприятий и ставить их на места. Чтобы не сидеть в кабинете впустую, брала на время после работы группы запозднившихся туристов и проводила обзорные экскурсии без заходов в залы – всё-таки плата за экскурсии в нерабочее время двойная.
Когда Нина была в кабинете, Златко не выходил из комнаты отдыха киборгов, чтобы не нарываться на побои – третий уровень не давал права последнего приказа и сама его убить она не могла. Но она могла приказать сделать это любому из своих DEX’ов. Он был благодарен за новую одежду, возможность спать на кровати и возможность смотреть мультфильмы. Но в то же время он боялся Нину Павловну и старался не попадаться ей на глаза. Причину он знал и был уверен, что она зла на него – но она даже не подозревала об этом. Потому как так и не открыла ни один из его альбомов.
Когда он получил первый альбом и карандаши, то начал бездумно отражать на бумаге то, что видел в борделе – побои, пытки, людей с плетями и с алкоголем… при продаже в борделе его отформатировали, но в органической памяти очень многое осталось, и всплывали эти воспоминания совершенно неожиданно и не вовремя… и он рисовал и рисовал избитых киборгов, и людей с кнутами и ножами… сначала рисунки были черно-белые, но в какой-то момент он взял красный карандаш… а когда в альбоме не осталось свободного места, Златко понёс его в утилизатор. Но был схвачен за руку Василием. С DEX’ом воевать бессмысленно – и альбом пришлось отдать.
И Василий, по мнению Златко, совершил совершеннейшее предательство – отдал альбом хозяйке.
Хозяйка за несколько дней никакой реакции не выдала, а он задумался – что же рисовать, чтобы угодить ей? Что ей может понравиться? Спросил Платона по внутренней связи – и получил ответ голосом:
— Что хочешь, то и рисуй. Что видел, с кем встречался… хозяйку свою рисуй. Кошек или собак… или цветы. Или балет… рисуй!
Легко сказать – что хочешь, рисуй! А как решиться сказать, что действительно хочется? А если хочется рисовать лошадей? Или – не рисовать, а шить или вязать? Новая хозяйка – новые запросы, новые приказы… и непонятно, чего от неё ожидать.
Целую неделю он был счастлив! Купивший его человек, оказавшийся режиссёром, приказал всем своим сотрудникам обращаться с двумя Irien’ами, как с людьми – он слышал от знакомых, что известная в прошлом балерина терпеть не может киборгов, а в открытую попросить её поставить танец означало дополнительные расходы. И потому бордельный парень по кличке Золотко получил вполне нормальное имя Златко и фамилию Зорич. И купленной в салоне девчонке серии «Эстер» дали тоже фамилию.
И тогда Златко понял, что судьба дала ему уникальный шанс – надо понравиться этой бывшей балерине, и она может захотеть взять его с собой. Он предугадывал её желания, танцевал с ней… уже на второй день очарованная им женщина провела полноценную репетицию танго. Режиссёр был в восторге – влюбленная пожилая балерина совершенно бесплатно занималась танцами с двумя киборгами и певицей. Чтобы престарелая «звезда» не ревновала Златко к его партнёрше, программист прописал ей такое поведение, что балерина от неё шарахалась. И опять принимала ухаживания Златко.
Неделю он был счастлив! Он думал только о себе – зная, куда его продадут после съёмок и не желая этого, он старался угодить Светлане. Он сопровождал её на прогулках по сосновому лесу и катал на лодке, вместе с ней летал на представления конного театра в ближайший город – именно там он впервые увидел лошадей и влюбился в них. О партнёрше он почти не думал – её собирались оставить в этом пансионате в уплату за проживание всей группы. Хозяин пансионата хорошо относился к своим четверым киборгам – двум DEX’ам и двум Mary – и потому Златко считал, что и с Эстер будут хорошо обращаться.
Серия «Эстер» была признана неудачной, но никого из четырнадцати кибер-девушек при тестировании не убили – клиенты многих закрытых клубов любят истязать именно бракованных, «живых» киборгов, и потому все киборги из партии были выставлены на продажу, причём по полуторной цене. И почти все были проданы в течении недели… кроме одной, которая была отправлена в фирменный салон на Аркадии-3.
Соотношение цены и внешнего вида в первые дни нахождения её в салоне отпугивало даже небедных покупателей – худенькая смуглая девушка Irien лет двадцати на вид и всего сто шестьдесят семь сантиметров ростом, с копной волос до середины спины стоила дороже крутого DEX-7! «Эстер» почти три месяца смотрела на людей в салоне, выбирающих машинку получше, но подешевле, и на людей за стеклом витрины, уже имеющих киборгов – и думала о том, каким будет её хозяин.
Через три месяца менеджер салона уценил «Эстер» на двадцать процентов – и через день её купила солидная пожилая дама в подарок своему внуку на окончание колледжа. Этот внук с компанией друзей развлекался с киборгом неделю – после чего «Эстер» была возвращена в салон, как бракованная, с повреждениями, которых живая девушка не выдержала бы. Её отремонтировали и снова выставили на продажу, но уже за четверть от начальной стоимости – и именно по причине подходящего соотношения стоимости и внешности её и купил режиссёр клипа для съёмок танго и привёз в тихий пансионат, где она должна была включить программу имитации личности (подпрограмма «Уличная танцовщица») и изображать человека.
Наконец-то Эстер могла быть собой и отомстить за то, как с ней обращались – и было всё равно, что это не те люди, которые ею пользовались. Программа это допускала (образ дерзкой полуграмотной уличной плясуньи), да и программист группы немного постарался – и от нахальной девчонки шарахались даже хозяева пансионата… но только до тех пор, пока Златко не сообщил ей, что она после танго останется в пансионате. После того, что она напакостила, оставаться не хотелось. А как быть – она не знала.
Спрашивала у Златко, но он, пять лет проведший в борделе, ничего не мог ей сказать. Их отношения из холодно-неприязненных стали превращаться в прохладно-приятельские. Златко на ночь уходил к Светлане, а Эстер режиссёр на неделю поручил программисту, который старательно изображал её парня, чтобы не переплачивать ещё за одну комнату.
Оставалось только надеяться, что лицо с третьим уровнем управления «Светлана» купит Эстер… или Златко. Или обоих. Но как об этом попросить – не знали ни он, ни она. Но на пятый день знакомства Златко всё же спросил Светлану об её отношении к киборгам, и она ответила:
— Я к ним не отношусь… то есть… нейтрально. Есть у меня две мэрьки, сыты-одеты-обуты, смотрят за квартирой… ходячая мебель. Полезная техника в доме или для охраны. Но не в театре и не на сцене! Никогда не заменит живого актёра бездушная машина! Программа и душа танцовщика несовместимы… разве киборг на сцене сможет показать все эмоции? Да никогда… ты ведь меня понимаешь?..
Оба киборга готовились к танго, репетировали с видимым удовольствием – когда у них особенно хорошо получалось, довольная Светлана угощала их в буфете пирожными и кофе – и ждали дня, когда будет достаточно хорошая погода для съёмки. Златко ждал дня, когда он сможет показать Светлане самое красивое танго на свете — но, когда хозяин приказал ему и Эстер надеть огнеупорные трико под танцевальные костюмы, до жути испугался.
Пара вышла на площадку на берегу моря, зажгли костёр, певица устроилась так, чтобы в кадр попадала и она, и костёр, и танец. Тела киборгов двигались сами – по программе, в виски стучал безумный страх, камера снимала – а Светлана спокойно наблюдала за процессом съемки…
Но, когда загорелось платье Эстер и огонь перекинулся на спину Златко, она резко вскочила и начала орать на всех. Металась и хватала за руки. Опрокинула камеру и не заметила этого… и вряд ли слышала слова оператора. Потом прозвучал приказ упасть в воду и погасить огонь. В воде огонь потух, но волной протащило по каменистому дну, и киборги едва не задохнулись. В результате Светлана всё-таки узнала, что оба танцовщика – киборги, но почему-то не отступилась от них и не бросила, а поскандалила и переругалась со всеми и выкупила и Златко, и Эстер.
Потом был ремонт в столичном офисе DEX-company, куда Светлана перевезла обоих киборгов в криокамерах. Она потратила на них безумную сумму денег, продав часть драгоценностей – и Златко знал об этом. Она очень хотела, чтобы он стал прежним.
Но это было невозможно — теперь она знала, что Златко и Эстер киборги. И её отношение к ним пошатнулось – специалисты DEX-company всячески уверяли её, что обращаться с их продукцией, как с людьми, недопустимо в принципе, и что на это есть инструкция, которую очень полезно время от времени читать, и что кормосмесь намного полезнее обычной еды, и что киборгу всё равно, где спать и что надевать…
В результате — только кормосмесь, костюмы для танцев, коврики на полу огромной комнаты, превращённой в танцзал и первый уровень управления… — и Златко с Эстер стали машинами. Тихими, послушными киборгами.
А их новая хозяйка тихо плакала по ночам от досады – она успела полюбить Златко по-настоящему и разрывалась между пониманием невозможности прежних отношений и совершенно нелепым чувством жалости к нему и нежеланием расстаться. И не знала, что делать — пока от отчаяния не поделилась по секрету с преподавателем хоровой студии Линдой Ковски, которая тоже когда-то имела Irien’а, и с психологом пединститута Кариной Оганесян (но у неё два DEX’а, а это совсем не то, что нужно) – но Линда пригласила их обеих в дом Нины Павловны Сомовой.
Фара и Тодд продолжали неотрывно смотреть на него с одинаковым выражением недоумения на лицах. Дирк переводил взгляд с одного на вторую, ожидая, когда на них снизойдёт понимание. Но оно так и не снисходило, и он понял, что ему придётся разъяснить.
— Дело не в устройстве, — сказал Дирк, показывая на лист бумаги, который Тодд продолжал сжимать в руке. Это изречение не внесло ясности. Дирк попытался скрыть негодование.
Впрочем, ничего удивительного. Как ни очевидна была связь, никто, кроме него, её не замечал. Тодд однажды сказал об этом более лаконично. Все будто жили внутри истории, а Дирк читал о ней книгу. У него было преимущество рассказчика.
— Дело не в самом устройстве, — снова сказал он, забирая из руки Тодда ту страницу. Он указал на рисунок, где было устройство, похожее на трубу, и провёл вдоль длины этой трубы. — Дело в том, кто внутри него.
Фара наконец-то поняла, о чём он, хотя Тодд по-прежнему выглядел безнадёжно запутанным. Дирк догадался, что ему не хватает информации — ведь Дирк не был уверен, что стоит рассказывать ему абсолютно всё. Он ни в чём не обманул Тодда, но и всей правды ему не сказал. Было куда проще прикрывать это своими почти экстрасенсорными способностями. Вселенная явно его ненавидела. Глубоко вдохнув, Дирк принялся объяснять.
— В нашей временной линии были люди, которые могли делать… всякое, — сказал Дирк, отлично понимая, что с этого, наверное, начинать неправильно. И если принять во внимание выражение лица Тодда, то он тоже так считал. Прикусив щёку изнутри, Дирк попробовал снова.
— Для начала скажу, что я тебя не обманывал, — заявил он, и судя по тому, как увеличились глаза Тодда, с этого тоже начинать не стоило. Быстрый взгляд в сторону Фары позволил заключить, что помогать ему она не собирается. Так что он продолжил.
— У меня есть особые способности. Но не совсем. И здесь они не работают. Почему — я не знаю. Но в нашей временной линии у меня уже в раннем детстве случались эти небольшие предчувствия о том, как устроена вселенная. А когда я был чуть постарше, меня привлекли к участию в одной программе. И там были… другие люди. Такие же, как я. Экстрасенсы. Хотя я не экстрасенс. Я что-то такое могу, но это не…
Тодд вовсю таращился на Дирка, будто думал, что у Дирка совсем крыша поехала, будто снова считал, что Дирк сумасшедший. Будто он снова во всём начал сомневаться. Ужаснувшись, что он только сделал хуже, он беспомощно умолк.
— Дирк говорит правду, — сказала Фара, придя ему на помощь. Тодд перевёл взгляд на неё. Дирк выдохнул с облегчением. — Та организация называлась «Чёрное крыло», — продолжила она. — Мы считаем, что через них прошли десятки экстрасенсов, — она слегка улыбнулась Дирку, сожалея о том, что использует это название. — Мы сталкивались с людьми, которые ходят во сне. С людьми, которых невозможно ранить. С людьми, которые питаются психической энергией других экстрасенсов. А Дирк устроен так: у него предчувствия о том, как устроена вселенная, какие в ней есть связи. И используя эти связи, мы расследуем наши дела.
— Да, — подтвердил Дирк, безмерно благодарный Фаре. — Но здесь так не получается. Что бы ни случилось, всё будто зашифровано, мои…
В большинстве случаев он предпочитал смотреть на ситуацию глобально. И это означало раскрыть дело. Но сегодня, под этим взглядом Тодда, Дирк готов был проклинать свой разум. И всё же…
— Так вот что изменилось, — потрясённо сказал он, обращаясь к Фаре. — Мои способности здесь не работают. А у Тодда и Аманды нет парарибулита. А перед тем, как мы пошли в аквариум, позвонила Аманда и сказала, что Роуди пропали.
Фара стояла напротив, и глаза её расширялись от изумления.
— Мы ведь уже предполагали, что парарибулит это что-то вроде подавленной экстрасенсорики. Поэтому Роуди могли высасывать энергию приступов.
Дирк кивнул.
— Именно! И это может означать, что у Захарии Уэбба тоже были особые способности. О! Он умел взаимодействовать с электричеством!
— Так, отлично, — Фара явно была очень воодушевлена. Дирк хотел бы заразиться от неё воодушевлением, но пока Тодд смотрел на него такими глазами, он никак не мог избавиться от смутного чувства тревоги и надвигающейся опасности.
— Я готов спорить, что на NASA тоже работали люди вроде меня, — сказал он несколько запоздало.
— Ясное дело, — сказала Фара, будто удивлённая, что Дирк не понял этого раньше.
— Прошу прощения, — впервые открыл рот Тодд. — Что вообще происходит? — Дирк медленно повернулся к нему.
— Мне не нужно разбираться, как вернуть всё назад. Мне нужно только найти человека, который всё это… — он выразительно взмахнул зажатой в руке бумажкой, будто это само собой должно прояснить всё недостающее. Судя по лицу Тодда, яснее ему не стало. — Прости, я правда не знаю, как ещё это объяснить.
— Нет, ничего, просто я… Вообще ничего не понимаю, — признался Тодд.
Внезапно Дирк понял, что Тодд выглядит не просто удивлённым. Он был напуган. Напуган, встревожен и, может, немного расстроен, потому что всё происходило чересчур быстро для него. Будто он мчится всё ближе к краю пропасти и не может остановиться. У Дирка всё внутри сжалось.
Похоже, и Фара поняла, что происходит. Она кивнула и направилась к окну, где неясные отблески света фонарей с улицы провозглашали наступление ночи. Только теперь Дирк понял, что уже поздний вечер.
— Это всё равно не важно, — сказал Дирк Тодду. — Для нас это ничего не меняет.
— Не в этом… — Тодд замолчал, прищурился, встретившись взглядом с Дирком. К нему будто снова вернулась прежняя подозрительность. — Так ты экстрасенс? — спросил он. У Дирка засосало под ложечкой.
— Не экстрасенс, — сказал он как можно убедительнее. — Я… что-то иное, — объяснять это и в первый раз было довольно сложно, хотя его Тодд к тому времени уже достаточно времени провёл вместе с Дирком, чтобы понять, что именно Дирк делает. Но здесь было иначе. Всё здесь было иначе.
— Я вижу… связи. Вселенная даёт мне отдельные кусочки, а я могу сложить их вместе в цельную картину. Всё равно что собирать мозаику. Но я не знаю, куда поставить отдельные кусочки, пока у меня их мало, не знаю, как эти кусочки должны выглядеть, и совершенно не представляю общую картину, пока не получу много отдельных кусочков. К тому же, я не могу выбирать, какие кусочки получать и в каком порядке. Вселенная просто протаскивает меня по нужному пути и подсовывает мне нужное по мере необходимости. И всё это… довольно запутанно.
— И ты состоял в какой-то организации, где исследовали людей вроде тебя? — Дирк нехотя кивнул.
— Под названием «Чёрное крыло». Они работали под эгидой ФБР. Когда я был маленьким, я некоторое время жил в одном из их отделений. Было…
— Звучит кошмарно, — перебил его Тодд с сердитым выражением лица. Дирк моментально его узнал. С таким же выражением лица его Тодд вломился в «Чёрное крыло», чтобы освободить Дирка.
— Было довольно неприятно, да, — это явно было преуменьшением. Впрочем, Тодду знать об этом было не обязательно. — Так или иначе, это и правда не важно. Нам не нужно исправлять это. Мы можем остаться здесь. Я могу…
Он сбился, глядя, как Тодд проводит рукой по волосам, одновременно и сбитый с толку, и взволнованный. Дирк помолчал, не зная точно, что сказать, не уверенный, помогут ли его слова. Некстати ему пришло в голову, что тот мужчина, которого они видели в аквариуме, наверняка ко всему этому причастен. Дирк не стал произносить этого вслух, но запомнил.
— Ничего. Я понимаю, правда. Просто… наверное, мне нужна пара минут, чтобы справиться с этим.
— Конечно же, — сказал Дирк, готовый предоставить Тодду целую вечность, если это могло помочь.
Тодд кивнул, но уходить не собирался. Вместо этого он повернулся к записям на листах картона. Было темно, и текст было уже не рассмотреть, но как подозревал Дирк, Тодд и так помнил, что написано на картонных листах. Дирк терпеливо ожидал, пытаясь определиться: будет лучше отойти в сторону и оставить Тодда одного, или Тодд хочет, чтобы Дирк был рядом. Сам-то он отчаянно хотел быть рядом с Тоддом. Наконец Тодд повернулся к нему.
— Господи, это просто….
— Сумасшествие? — предложил Дирк. Он ненавидел это слово. Ненавидел то, как на него смотрели, произнося это слово. Но от Тодда он бы принял его с радостью, если бы Тодд пожелал сказать именно это. На удивление, Тодд помотал головой.
— Невероятно. Чувствую себя главным героем какой-то странной повести.
Дирк не сдержал улыбку.
— Думаю, ты был бы великолепным главным героем, — вырвалось у него прежде, чем он успел подумать. Тодд внимательно взглянул на него. Дирк поспешно объяснил. — Я не умею действовать, когда события чересчур обостряются, — сказал он. — В нас целятся из пистолетов, или простреливают мне плечо из арбалетов, или… — он нервно хмыкнул. — Строят смертельные лабиринты, где мы чудом не погибаем, и я теряюсь в таких ситуациях. А вот ты, ты просто великолепен! Вот, что я имел в виду. Ты самый храбрый человек, какого я встречал.
Тодд неотрывно смотрел на Дирка, будто продолжал думать, что это какое-то преувеличение; будто он не мог заставить себя поверить, что он был именно таким, каким его описывал Дирк, даже несмотря на то, что Дирк уже говорил всё это ещё у Тодда в квартире. Дирк был вполне способен это понять. Ведь его Тодду тоже потребовалось некоторое время, чтобы согласиться с этим. К счастью, Дирк не имел ничего против.
— Я… даже не знаю, что на это сказать, — наконец произнёс Тодд, с видом одновременно ошарашенным и неуверенным.
Дирк поразмыслил, не означает ли это, что он сам должен сказать ещё что-то, например, полнее раскрыть достоинства Тодда или же ещё раз предложить оставить всё как есть. Впрочем, ни того, ни другого он не успел, так как телефон Тодда зазвонил, и Тодд дёрнулся от неожиданности. Сообразив, что это за звук, он закатил глаза и вынул телефон из кармана. Несмотря на то, что Дирк видел экран вверх тормашками, он моментально рассмотрел, что это звонила Аманда, а до этого она отправила три сообщения.
— Вот чёрт, — сказал Тодд, хмуро глядя на экран.
— Что, нужно… — Дирк взмахнул руками вместо окончания, позволяя Тодду самому подставить подходящее действие. Тодд кивнул.
— Я должен перезвонить ей. Просто хочу… — он указал на дверь. В груди у Дирка появилось и начало разрастаться чувство, похожее на панику. — Не беспокойся, я не буду ей ничего рассказывать… обо всём этом, — сказал Тодд, явно неправильно поняв причину тревоги Дирка.
— Само собой, — ответил Дирк, хотя всё внутри него кричало никуда не отпускать Тодда. Ему пришлось сильно постараться, чтобы совладать с собственными руками. Тодд приподнял бровь.
— И уходить я тоже не собираюсь, — сказал Тодд, наконец догадавшись, в чём дело. Дирк заставил себя расслабиться, хотя и это потребовало усилий. Этим провести Тодда не получилось, и он красноречиво закатил глаза. Как ни странно, Дирка это почему-то успокоило. Он отступил, пропуская Тодда, тот слегка помедлил и вышел в коридор, сжимая телефон в руке. Дирк подождал с полминуты, и лишь потом обернулся к Фаре.
— Сколько времени ему понадобится? — спросил он. Фара лишь подняла брови вместо ответа.
~*~
— Ну что, как всё прошло? — спросила Аманда, и Тодд едва не выронил телефон от неожиданности.
Ему потребовалась чуть ли не минута, чтобы понять — она имела в виду его визит к агенту недвижимости, а не то, что происходило между ним и Дирком. Господи, неужто это было сегодня? Будто целая вечность прошла. Тодд даже не мог вспомнить, когда в прошлый раз кто-то вот так переворачивал все его представления о мире. Впервые с момента, как Дирк влез к нему через окно, — боже, неужели это было на самом деле? — Тодд подумал, что он близок к истерике.
— А, ты об этом, — сказал Тодд, не представляя, как вместить в слова события последних нескольких часов. Особенно если не объяснять то, что он не может объяснить.
— Что-то ещё случилось? — спросила Аманда, явно понимая, что упускает что-то. Он с лёгкостью мог представить, как она сидит на кровати и прижимает к уху телефон в ожидании его ответа.
— Нет. Ну так… Я… — Тодд прервался, чтобы вдохнуть. Он поразмыслил, не рассказать ли ей всю правду, не важно, что он говорил Дирку — да имеет ли это вообще значение? — но потом покачал головой. Аманде было вовсе не обязательно знать о немыслимых обстоятельствах, целиком менявших их жизнь.
— Я на Дирка наскочил, — признался он, и кажется, он уже говорил Аманде что-то подобное.
— Ты наткнулся на Дирка? — переспросила Аманда. Тодд закатил глаза.
— Он… живёт через дорогу от того агента недвижимости.
Только сказав вслух, он понял, до чего неправдоподобно это звучит. Как и его недавняя случайная встреча с Дирком возле дома того умершего чувака. Может, Дирк был прав? Может, во вселенной всё связано. Может, им было суждено встретиться?
— Погоди, правда, что ли? — сказала Аманда. — Чувак, это вряд ли совпадение, — Тодд подавил желание истерически рассмеяться.
— Ну должны же люди где-то жить, — сказал он, удержавшись от смешка.
Он переложил телефон от правого уха к левому, и взглянул на ряд тёмных окон третьего этажа. Вывеска суши-бара напротив подсвечивала стёкла синими и красными бликами. С улицы ни Дирка, ни Фару не было видно. Глухой рёв проехавшей машины вернул его к разговору с Амандой.
— Ты где сейчас? — спросила та, явно услышав шум автомобиля. Тодд кашлянул, опасаясь её реакции.
— Я возле… дома Дирка, — признался он.
— Чего? — воскликнула Аманда, и Тодд даже немного отодвинул телефон от уха, опасаясь за барабанную перепонку. Он дождался, когда вопли с того конца линии утихнут, и только тогда вернул телефон к уху. — А зачем ты мне звонишь? — спросила Аманда всё ещё довольно громко.
— Ну потому что ты мне звонила? Трижды. Я волновался, понимаешь? — сказал Тодд, и это объяснение по большей части было верным. Он и правда волновался. И ненавидел пропускать её звонки. Но она его достаточно хорошо знала, и если бы нужно было срочно с ним связаться, то отправила бы сообщение. Но всё-таки сейчас ему было нужно немного отстраниться от всех этих событий, глотнуть свежего воздуха, поговорить с Амандой и обдумать происходящее, ведь если честно, он не был уверен, что совершает правильный выбор.
Да и ему ли делать этот выбор, подумал он, оглядываясь на подсвеченные огнями вывески окна. Хотя Дирк и говорил ему, будто выбор за ним, но ведь если Дирк исправит всё, как он объясняет, то у Аманды появится то заболевание. Стоит ли? Получится ли? Может, лучше рассказать обо всём Аманде, и пусть решает она? Он знал, что она ответила бы. Она бы тут же ухватилась за шанс вернуть родителей. Вернуть свою прежнюю жизнь. Тодд сглотнул, качая головой. Где-то в глубине души он мечтал вообще никогда не знать о том, что Дирк рассказал ему.
Аманда снова приносила извинения, будто бы её звонок помешал свиданию — если бы всё было настолько просто! — и Тодду пришлось перебить её, чтобы она послушала.
— Аманда, всё нормально. Всё в порядке.
— Ну так что же ты продолжаешь болтать со мной? — спросила Аманда, и Тодд так и не знал, что ей ответить. Из бокового проезда появился мопед, его багажник был завален пакетами с покупками. Звук его мотора заглушил слова Аманды.
— Слушай, мне пора, — сказал Тодд. Он не был уверен, что готов вернуться к Дирку и Фаре, но он сам сказал Дирку, что уходить не собирается, да и, если честно, ему не хотелось уходить. Он хотел…
То, чего он хотел, было трудно выразить ясно и понятно. Впрочем, как и всё происходящее в целом.
— Позвоню тебе завтра, ладно? — продолжил Тодд, размышляя, не даёт ли он сейчас обещание, которое не сможет исполнить. Одно дело — теоретизировать об изменении временных линий и о других версиях… себя, и совсем иное — слышать голос Аманды и осознавать, что скоро она перестанет существовать. Или будет существовать, но совершенно другой Амандой. Другой. Дирк сказал, счастливой, и лишь это имело значение. Аманда, которая счастлива, их родители, которые живы, и они с Дирком, которые… Ну, может, на этом как раз заострять внимание не стоило.
Теперь он думал, что звонок Аманде, пожалуй, был ошибкой. Дрожащей рукой он сбросил соединение.
Целую минуту он стоял, сжимая в руке телефон, и неотрывно глядел на экран, будто просмотр профиля Аманды в его телефонной книге мог что-то прояснить. Раздавшееся позади покашливание дало ему понять, что рядом кто-то есть.
Он тут же понял, кто это — да и не мог там быть никто другой — но всё равно вздрогнул. Кляня себя, Тодд обернулся и увидел Дирка, который смущённо стоял около двери подъезда.
— Извини, я…
— Да ничего, — сказал Тодд. Он взмахнул рукой с телефоном. — С Амандой всё нормально. Она просто хотела узнать, как там моя встреча с агентом недвижимости.
Дирк кивнул, его взгляд скользнул вдоль улицы в направлении вывески агента, подсвеченного уличным фонарём.
— Ты рассказал ей?… — Дирк снова посмотрел на него, и Тодда поразило беспокойство, отражавшееся во взгляде Дирка.
— Нет… То есть да, рассказал, что я здесь. Что случайно встретился с тобой, но…
Дирк опять кивнул. Он стоял в тени здания, и выглядел таким смущённым, каким Тодд никогда ещё его не видел. У него внутри всё сжалось при виде Дирка.
— Знаешь, я как раз собирался подняться обратно, — сказал он, не успев себя остановить. Взгляд Дирка, опущенный на тротуар между ними, вновь метнулся к Тодду так быстро, что тот непроизвольно отступил назад.
— Дело не в этом. Я не поэтому… Я и так знал, что ты вернёшься, — сказал Дирк как-то неуверенно. — Ну то есть, не знал, но надеялся. Вообще-то я немного переживал, что ты не придёшь, потому что это всё так… Наверняка тебе очень нелегко, так что я…
Тодд наблюдал за тем, как Дирк сбивчиво пытается высказаться и выглядит всё более смущённым и растерянным. Дирк смотрел на Тодда так, будто видел его впервые, будто он совершенно не мог понять, с чего Тодд улыбается.
А Тодд ничего не мог с собой поделать. Он лишь ещё шире расплылся в улыбке. Он и сам понятия не имел, что вызывает в нём такой восторг. Не было причин. Если рассуждать логически, он должен быть сбит с толку и напуган, может быть, несколько расстроен — именно таким застал бы его Дирк, спустившись вниз. И вот Дирк стоял перед ним, бессвязно лепеча какие-то объяснения, потому что он волновался, что Тодд уйдёт, и хотел, чтобы тот остался.
— Я… ну… — начал Дирк, Тодд слегка усмехнулся, глядя на удивлённое выражение лица Дирка.
— Прости, это просто… ты мне нравишься.
Сказав это вслух, он понял, что это чистая правда. Это была не просто симпатия. Ему искренне нравился Дирк. А если совсем честно, то он мог бы даже признать, что он начинает влюбляться в Дирка. И осознание этого факта упрощало всё происходящее.
— Ой, — сказал Дирк, и от внимания Тодда не укрылось, как на щеках Дирка появились яркие розовые пятна.
Он явно сказал именно то, что нужно было сказать, потому что Дирк двинулся от двери подъезда через тротуар между ними и оказался прямо перед Тоддом. Тодд убрал телефон обратно в карман и шагнул навстречу Дирку. Тот выглядел одновременно встревоженным и благодарным.
— Послушай, я говорил серьёзно. Не обязательно исправлять временную линию. Мы можем остаться. Я знаю, что уже говорил об этом, но…
— А я уже говорил тебе, что нам нужно всё исправить, — подытожил Тодд, глядя, как Дирк переводит дыхание.
— Ты именно этого хочешь? — спросил он с сомнением в голосе. Тодд не понимал, как он мог не замечать этого раньше. Он тщательно обдумал, что сказать.
— Я думаю, что моя сестра сидит дома и ни с кем не видится, вся в шрамах после ожогов третьей степени и с нервным расстройством, из-за которого она иногда снова чувствует, что горит. Я думаю, что мои родители погибли, потому что я перебрал наркоты. Я думаю, что в свои тридцать три я ничего из себя не представляю, моей зарплаты не хватает для оплаты счетов, и я с трудом могу позволить себе съём моей квартиры. Я думаю, что встреча с тобой — это лучшее, что случалось за мою жизнь, а ты говоришь, что мы с тобой друзья, у нас детективное агентство, у моей сестры есть любимая женщина и друзья… — Тодд замолчал, чтобы отдышаться, и всмотрелся в глаза Дирка. — А ещё я думаю о том, что ты ютишься в заброшенном здании. И что Фара, скорее всего, убьёт нас обоих, если мы не попробуем хотя бы проверить твою теорию.
Дирку каким-то образом удалось совладать с лицом, и теперь его выражение было нейтральным, так что Тодд не мог понять, что Дирк думает о его словах. Немаловажным было и то, что по всем этим пунктам принимать решения должен был не Тодд — он это внезапно осознал.
— А чего хочешь ты? — спросил он.
К его удивлению, Дирк растерялся, будто никто до сих пор его о таком не спрашивал, и он был в полной уверенности, что его мнение вообще не имеет значения. Как будто ему никто не предлагал выбор. У Тодда сжалось сердце.
— Я? Вряд ли это важно, — сказал Дирк, и у Тодда отвисла челюсть от удивления. Дирк тут же взмахнул руками. — Ну то есть… Обычно мне не представляется возможность выбора… любого выбора. Типа вселенная просто ведет меня туда, куда нужно. Я давным-давно научился принимать повеления судьбы. Вроде как… не сомневаться в их правильности, не оспаривать. И к тому же, может статься, что мне не под силу это исправить. И никому другому тоже. Может, это решит вселенная. Понимаешь, я вроде бы хочу остаться тут, с тобой, но не факт, что это будет правильный выбор. Ведь ты прав. В другой временной линии Аманда счастливее. Как и Фара. Как и твои родители, наверное. Да и работы у меня тут вообще-то нет, нечем зарабатывать на жизнь. Я тут никто, если уж на то пошло, так что наверное, лучше всё-таки это исправить. Если вообще это можно исправить, конечно.
Дирк замолчал, переводя дыхание. Тодд был потрясён произнесённой Дирком речью. Внезапно он осознал, что другой Тодд, скорее всего, отчаянно влюблён в этого мужчину. И он его вполне понимал, потому что и сам недалеко ушёл. Просто он никогда не встречал никого, похожего на Дирка. Не знал никого настолько открытого. Такого, у которого все чувства прямо на лице написаны, и он их не скрывает. И теперь у Тодда появились невозможные желания. Безрассудные желания. Желания, которые он бы вполне мог осуществить, потому что вся эта ситуация вовсе не была настолько сложной, насколько казалась.
Поэтому он шагнул вперёд, сокращая небольшое оставшееся расстояние между ними, и приподнялся на цыпочках. Он ещё успел заметить, как Дирк шире распахивает глаза, прежде чем скрыться за ресницами Тодда. Он поцеловал Дирка, будто бы он уже вечность мечтал сделать это.
Едва их губы соприкоснулись, Дирк застыл, и на Тодда накатила волна неуверенности, но тут Дирк подался ему навстречу, увлечённо целуя его в ответ и неловко встряхивая руками. Тодд мог лишь догадываться о том, как они смотрятся со стороны, стоящие у тёмного заброшенного здания и освещённые отблесками вывески суши-бара через улицу. Тодд по-прежнему стоял на цыпочках, вытянувшись, а Дирк всё так же не знал, куда девать руки.
Но это всё равно был лучший поцелуй в его жизни, особенно, когда Дирк наконец совладал с руками и обхватил ими Тодда вокруг талии, притягивая его поближе. Теперь Тодд практически висел на Дирке, и если бы тот выпустил его, он бы просто сполз на землю. Впрочем, он ничуть не был против, тем более что секундой позже Дирк склонил голову, чтобы было удобнее как следует целовать Тодда, их губы соприкасались и скользили в поцелуе, и Дирк тихонько стонал в рот Тодда.
А Тодд внезапно заметил, что его руки уже пробрались к груди Дирка и вцепились в его одежду — не в жёлтую куртку, а в вывернутую наизнанку футболку «Мексиканских похорон», надетую под курткой. Внезапно мысль о том, что эта футболка всё это время была на Дирке, показалась ему невероятно смешной, и он не смог удержаться. Смех зародился где-то у него внутри, поднялся вверх, и Тодд фыркнул, из-за чего Дирк нахмурился.
Пожалуй, это было самое очаровательное окончание поцелуя. Тодд отстранился, хихикая, и улыбался всё шире, наблюдая за обескураженным видом Дирка. Его глаза ещё были закрыты, губы слегка припухли, а щёки покраснели. И Тодду снова хотелось зацеловать его.
— Прости, — сказал Тодд с мягкой улыбкой. Дирк медленно открыл глаза. Он выглядел совершенно шокированным.
— В чём дело? — спросил Дирк с таким видом, будто он никак не мог понять, с чего это они не продолжают целоваться. Тодд подступил ещё чуть ближе, выпустил футболку Дирка, разглаживая её. Руки Дирка всё так же оплетали его талию, а ладони лежали на пояснице.
— Поверить не могу, что ты носишь футболку с «Мексиканскими похоронами», а я лишь сейчас это заметил, — объяснил Тодд, припоминая то несметное количество раз, когда он видел Дирка в этой полинялой футболке.
— А, — удивлённо сказал Дирк. — Это же ты мне её дал. А ещё целоваться мы будем?
Он спросил об этом, будто поцелуи были неотъемлемой частью их разговора — впрочем, может, так оно и было — Тодд уж точно не собирался возражать против поцелуев с Дирком, только вот, похоже, Дирк совершенно не понимал, что означала эта футболка.
— По-моему, ты кое-что упускаешь, — сказал Тодд, а его ладони по-прежнему лежали на груди Дирка, впитывая его тепло и ощущая его бешеное сердцебиение. — Такие футболки я дарю только тем, кто мне нравится. Тем, кто особенно меня привлекает.
Дирк понял смысл сказанного, и вытаращил глаза. Тодд говорил ему об этом ещё там, в квартире, держа в руке его телефон и показывая на фотографию — по ней всё было понятно без всяких слов. Дирк долго смотрел на то фото, но Тодд видел, что Дирк тогда ему не поверил. Теперь, опустив руку на бедро Дирка, Тодд пытался понять, поверил ли Дирк на этот раз.
— Если бы я был на его месте, я бы, наверное, расстроился из-за этого, — сказал Тодд, указав на них обоих по очереди рукой, которая всё так же была на груди Дирка. Кажется, Дирка задело это предположение. Его объятие стало ослабевать.
— Ты уверен, что хочешь исправить временную линию? — спросил он. — Мы могли бы просто опять пойти к тебе…
Как ни соблазнительно было это предположение — а оно было весьма соблазнительным! — Тодд заставил себя отпустить Дирка. Дирк сделал то же самое, и Тодд отступил от него, увеличивая расстояние между ними. Кажется, стало намного холоднее, чем когда он говорил по телефону с Амандой.
— И что теперь? — спросил Дирк.
— Наверное, это тебе лучше знать? — ответил Тодд, ведь если Дирк ожидает от него распоряжений, то у них явно серьёзные неприятности.
— Думаю, нам стоит снова сходить в аквариум. Помнишь мужчину, которого мы там видели? Фара отыскала его на записях с камер видеонаблюдения. Она смогла отследить его передвижения, но похоже, что он пытался замести следы. Пожалуй, сейчас нам важнее всего найти его.
— Думаешь, он в этом замешан? — спросил Тодд, немедленно пожалев о сказанном. Понятно же, что замешан! Иначе с чего бы ему убегать?
— Думаю, он в этом… что-то значит, — сказал Дирк. После этих слов он замолчал и прищурился, будто только что ему пришла в голову некая идея.
— Что? — спросил Тодд.
— Мне кажется, ты неправильно понимаешь происходящее. Ты считаешь, что есть два тебя, но на самом деле ты один и тот же. Я в этом уверен. И если у нас ничего не выйдет, и мы не сможем всё исправить, я тебя поцелую. И если у нас всё получится, и мы исправим временную линию, я всё равно поцелую именно тебя. Другими словами, в неком моменте будущего ты будешь поцелован мной, решил на всякий случай тебя предупредить.
После чего Дирк кивнул, как Тодд решил, отчасти себе самому, впрочем, отчасти и Тодду, так как он явно ожидал реакции. Тодд не удержался и улыбнулся.
— Думаю, я смогу с этим смириться, — сказал он, отчаянно желая поцеловать Дирка немедленно. Но такая возможность ему больше не представилась, Дирк снова кивнул, в этот раз явно себе самому, после чего повернулся и направился к двери. Поймав себя на широченной улыбке, Тодд тряхнул головой и последовал за Дирком.
~*~
За семь недель до этого.
Паника мало кому помогает. Она точно никак не улучшает неприятную ситуацию. Лорна Колридж была в этом абсолютно уверена, и всё же, наверное, впервые в жизни, она была на грани паники.
— Что происходит? — спросила она техника. Мелькавшие на экране данные были недоступны для её понимания.
— Не знаю, — ответил техник. Похоже, он был всерьёз напуган.
За укреплённым стеклом пункта управления помещение, в котором был расположен контейнер сенсорной депривации Эмершана, вдруг мигнуло и исчезло. Она лучше всех знала способности Эмершана, мощь его силы. Но это выходило за грани известного ей. Она была в замешательстве.
И помещение — не единственное, что исчезло. Предметы вокруг пропадали. Всё вокруг растворялось. Куда они переносились? Взглянув направо, она увидела техника, который смотрел на свою руку так, будто видел её впервые. В ужасе она поняла, что его рука тоже просвечивает.
— Останови его, отключи! — закричала она, но сделать это было уже некому. Раздался сигнал тревоги, Лорна пристально всмотрелась в мониторы видеонаблюдения, передающие сигналы с камер вокруг помещения. Мужчина и женщина, у женщины пистолет, они передвигаются по одному из коридоров. Да что происходит, чёрт побери? Что он такое делает? Это было неправильно. Не должно было такого случиться. Не должно такого…
На другом конце зелёной лужайки заплакала маленькая девочка. София, вспомнила Лорна, протягивая руки и принимая малышку в объятия. Слёзы ручьями текли по маленькому личику, коленка девочки была зелёной от травы.
— Милая, ничего, ты не поранилась, крови нет, — услышала Лорна свой голос.
— Но больно, мамочка! — возразила София, умная не по годам для своих четырёх. Лорна улыбнулась, ощущая гордость за дочь.
— Я знаю, моя хорошая, знаю, — сказала она, целуя девочку в макушку.
Когда меня вводили в камеру, внезапно на долю секунды вырубилось освещение и включились аварийные системы.
— У нас минута — прошептал мне в спину охранник. — Вы можете остановить войну?
— Да, — не колеблясь, ответил я.
Возможно, это была провокация. Скорей всего это была провокация. Только мне было всё равно.
— Что для этого нужно? — спросил охранник.
— Убить несколько десятков человек. Возможно, пару сотен.
— Это поможет избежать войны?
— Да.
Освещение снова стало нормальным. Охранник впихнул меня в камеру и закрыл дверь.
Странное дело. Я же знал, что это ещё одна попытка манипулировать мною. Заставить сделать то, что нужно кукловодам. Но у меня затеплилась надежда. Возникло дурацкое ощущение, что всё закончится хорошо. Именно так и ломают людей. Сначала дают им надежду, а потом, в момент, когда ты уверишься в своей победе, отбирают всё.
Я знал это.
Но надежда всё равно крепла.
* * *
Их привели в допросную. Парень и девушка двадцати пяти-двадцати семи лет. Ненамного старше Су Джин. Усадили напротив меня и зафиксировали магнитные браслеты, чтобы они не могли сбежать. Гёсснер дала мне пистолет:
— Здесь два патрона. Надеюсь, вы не наделаете глупостей?
Она интересовалась, не пущу ли я себе пулю в лоб. Глупость сделала она. Это была её личная инициатива. Её ставка ва-банк. Она решила, что я блефую. Что я лишь талантливый политик, а не свихнувшийся на мести психопат. Что она меня сломает этим пистолетом. Ну да, ведь каждый земной дипломат проходит в Дипакадемии совершеннейшую школу блефа. Блефа на таком уровне, чтобы даже представители рас, умеющих читать мысли, верили каждому твоему слову.
Я выстрелил в голову девушке. Это тоже навыки психологии. У нас принято считать, что половые различия между мужчиной и женщиной сегодня не существенны. У нас абсолютное равенство полов. А на самом деле женщины более выносливы психологически, легче поддаются психотренингу и в стрессовых ситуациях, как правило, стремятся действовать по внедрённому шаблону.
Мужчины ведут себя гибче.
— Это не я! Мы здесь ни при чём! Я стажёр дипкорпуса! Она тоже стажёр дипкорпуса! Это ошибка!
Я прервал истерику парня пулей в лоб и положил пистолет на стол. Мишель Гёсснер застыла в параличе.
Её план был гениален. Она приводит двух подставных людей, выдавая их за насильников Су Джин. Когда я вдоволь над ними поиздеваюсь, угрожая физической расправой, они будут ползать у меня в ногах, вымаливая прощение и жизнь. Я, видя их искреннее раскаяние, должен буду либо нажать на курок (не факт, что выстрелю в них) либо вообще выкинуть пистолет. И то и другое обязательно меня сломает. Особенно, когда Су Джин покажут кадры, как её мужчина мог убить её насильников и не убил. Может быть, это даже показывали ей в реальном времени. А если я всё-таки выстрелю в них — мне подробно объяснят, что я чудовище, убившее невиновных людей. Опять же, на глазах у моей женщины.
Хорошая психологическая ловушка.
Когда Мишель Гёсснер начала приходить в себя, я добавил ей оптимизма:
— Мне нужны двое настоящих насильников Су Джин. У вас остаётся десять дней.
* * *
Прошло два дня. Меня никто не беспокоил. Больше не было никаких попыток сломать меня психологически. Мне даже не стали показывать Су Джин. Не стали демонстрировать ей в моём присутствии, как я убиваю невиновных людей. По ночам мне не включали записи с её новыми изнасилованиями. Впрочем, возможно, новых изнасилований и не было после моих действий.
Время уходило. Осталось восемь дней до точки принятия решения, и я был уверен, что Земная Федерация обречена. У нас просто не осталось политиков, готовых пойти на уступки перед таким ничтожеством, как я.
А потом снова включилось аварийное освещение в моём блоке. В камеру вошёл охранник, спрашивавший меня о возможности остановить войну.
— У нас пять минут. В чём заключается ваш план?
Да, это была провокация. Последняя попытка меня сломать. Именно так надо было считать. Впрочем, я уже ничего не терял:
— Надо убить несколько десятков человек вместе с их прямыми генетическими потомками. Все убийства должны быть подтверждены. Причём подтверждены без всяких сомнений в том, что это монтаж и фальсификация.
Охранник глубоко выдохнул, переваривая услышанное. Секунд десять в нём шла внутренняя борьба. Потом он принял решение.
— Вы можете назвать имена?
— Мне нужно время. Несколько часов и выход в сеть.
— Ясно.
Охранник протянул свой наручный комм:
— Сделайте вид, что спите. Наберите нужную информацию под одеялом. Через четыре часа я принесу ужин. Постарайтесь вернуть его мне незаметно.
Я взял комм, лёг на койку и принялся за работу, даже не дождавшись закрытия двери камеры. В первую очередь я просмотрел новостные ленты. Все они пестрели сообщениями о чудовищно-агрессивных баритах, совершающих самые гнусные злодеяния каждый божий день. А также потоком шли ролики о благородных земных дипломатах, одиннадцать лет назад заключивших мирный договор с этими чудовищами. Ролики о выросшем агрессивном потенциале баритов. О необходимости нести им мир. И призывы к заключению нового соглашения, более справедливо отражающего реалии.
Кто-то пытался заботливо подстелить соломку под любое развитие событий. И я даже знал этих «кто-то» поимённо.
А потом я составил список, в котором были имена людей, подписавших договор с баритами, и имена людей, принимавших с нашей стороны решение о подписании договора. И возле каждого имени сделал пометку «вместе с прямыми генетическими потомками».
Хотите поиграть со мной в психологию, господа? Ещё не наигрались? Ну так играйте.
Через четыре часа я передал охраннику его комм.
Оставалось семь дней.
Просыпаюсь на кровати в комнате хозяина. А самого хозяина рядом нет. Голова не болит, но какая-то тяжелая, как после того вечера с караванщиками. Во рту словно крысы ночевали. На мне — ни тряпочки. Даже ошейника нет.
Что было вчера? Было мокрое дело, затем стало очень больно, потом пришел хозяин… и я проснулась уже здесь.
Осторожно поднимаюсь, иду в ванную, смотрю на себя в зеркало. Чучело! Шерсть на голове дыбом и не приглаживается. Левое ухо завернулось и болит. Прополоскала рот, попила водички, разыскала шальвары и ошейник в тумбочке рядом с кроватью. И пошла выяснять, что со мной было.
В аналитическом центре — никого. В трапезной — никого. В комнатах Марты и Линды — никого. В страшную комнату заглядывать не хочется, но надо.
Ага, Марта уснула в кресле и планшетку на пол уронила. А рядом с томографом появилась кровать. И на ней кто-то лежит со шлемом на голове. Мой хозяин!
— Марта, — опускаюсь на колени рядом с креслом и осторожно тереблю ее за рукав, — что с хозяином?
Марта резко просыпается. Глаза опухшие, заплаканные.
— Ты уже встала? Как голова? Болит?
— Уже не болит, но словно я сама по себе, а голова сама по себе.
— Это нормально, — улыбается Марта и гладит меня по плечу. — Поешь, приведи себя в порядок и опять ложись. Завтра утром будешь как огурчик.
От этой фразы меня чуть не вытошнило.
— Что не так? — обеспокоилась Марта.
— Соленые огурцы, — пробормотала я. — Госпожа говорила, органоле…лептические свойства соленых огурцов… — И зажала рот ладошкой. На всякий случай, пока желудок не успокоится.
— Ох, грехи наши тяжкие… Как ты с одного раза такое слово-то
запомнила? Слушай внимательно: КОМПОТ С РОГАЛИКОМ, — громко и четко произнесла она. — Теперь лучше?
— Госпожа Марта, что с хозяином?
— То же, что с тобой вчера было. Только еще хуже. У тебя боль
доходила до двухсот восьмидесяти единиц. Ты этого не помнишь, ты уже спала. А у него — за триста сорок.
— Он взял себе мою боль?
— Нет, этого мы не умеем. Он, дурак, видно, решил на себе испытать, на что тебя обрек, — Марта всхлипнула, и по щеке скатилась слезинка. — Не обращай внимания, это все нервы. Твой хозяин решил стать самым умным — и сам, своими руками тебя вылечить. Ты три минуты под шлемом просидела, а он — три с половиной часа. В семьдесят раз больше. Теперь вот никакой.
— Мой хозяин ради меня пошел на боль…
— Гордись, какой мужик тебе достался, — улыбнулась сквозь слезы Марта. — И еще хочу тебя предупредить. У нас, на Земле очень строгие правила. За последние два дня мы столько раз их нарушили — пальцев не хватит, чтоб сосчитать. Если Земля узнает, что здесь было — твоему хозяину очень и очень не повезет. Ты меня поняла? Чем меньше там знают, тем лучше для Влада. Но я тебе этого не говорила.
— Стажерка поняла. Но если прямой вопрос…
— Ты стажерка, а не рабыня. Ты местная, наших институтов не кончала. Имеешь право что-то не знать, в чем-то не разбираться. Можешь сослаться на плохое знание языка и позвать кого-то из нас.
— Стажерка поняла. А где все?
— Петр и Линда в городе. Мухтар, наверно, в мастерской. У Линды вчера в городе с кем-то спор вышел. Она уговорила Стаса с Мухтаром ей подыграть. Теперь она где-то бегает, а мужики за нее работают. Ну, иди, поешь, потом я тебе остальное расскажу.
Трусь щекой о ее руку, поднимаясь с пола и выхожу в коридор. Чудные дела в этом доме. Представить сложно, чтоб во Дворце кто-то гнал рыжую… покушать! Но первым делом заглядываю в мастерскую. Мухтар и Стас со стеклянными масками на лицах пристально смотрят на большой гудящий железный сундук.
— Миу, ты уже встала! Голова не болит? — меня осторожно тискают в объятиях, словно я фарфоровая, заглядывают в глаза.
— Прости, если можешь, что так получилось, — Мухтар не знает, куда отвести глаза. — Это моя вина, что тебе было так плохо.
— Хозяин говорил стажерке, что будет больно. Стажерка знала, на что идет. Можно стажерке узнать, что вы делаете?
— Дурью маемся, — сердито буркнул Стас. — драгоценные камни
подделываем вместо того, чтоб настоящие изумруды наштамповать.
Мне на голову надевают стеклянную маску. Только она не стеклянная, потому что очень легкая и не холодит кожу.
— Без защитных очков к станку не подходи, — предупреждает Мухтар. — стружка вылетит, можешь без глаза остаться.
— Станок — это вот это?
— Да. Этот станок называется Универсальный Обрабатывающий Центр, — начал объяснять Мухтар. — Сейчас он алмазным диском режет бутылку из-под шампанского на колечки. Потом колечки нарежет на ромбики. Затем на ромбики нанесет огранку — и получатся стекляшки, очень похожие на драгоценные
камни.
Я нагнулась и посмотрела на алмазный диск. Он был очень тонкий — тоньше листа пергамента. И крутился с бешеной скоростью. Стекло резал так легко, словно бутылка сделана из воска. С боков в диск били две струйки мутной воды.
— Можно стажерке спросить, этот диск, наверно, жутко дорогой. За него полстраны купить можно. А вдруг сломается? Линду не накажут?
— С чего ты взяла, что он дорогой? — удивился Мухтар.
— Но… Он такой большой… Какого размера был алмаз, из которого его выточили?
— А-а… Сам круг не алмазный. Он спрессован из специального
пластика и алмазной пыли. Поэтому так и называется.
Пока говорили, еще два отрезанных колечка скатись в лоток.
— Можно стажерке узнать, для чего это?
— Я же говорю — дурью маемся, — вступил Стас. — Какой-то хлыщ из Дворца сказал Линде, что она не чувствует веса денег. Дети знати не умеют вести дела, их обдирают как липку. Твой Шурртх и Линда поспорили, что она сама кого угодно обдерет. И это обойдется ей дешевле двух бутылок хорошего вина. Дешевле — потому что вино она выпьет. И вот вчера, только мы справились с кризисом, она привела сюда Шурртха и устроила праздник по
случаю победы разума над интеллектом. Мы распили две бутылки шампанского и бутылку коньяка. Шурртх упился в зюзю, хотя коньяка ему не наливали. Кстати, ночевал в твоей комнате. А нам было поставлено на вид, что споили твоего братца. И прощение получим только за полкило фальшивых изумрудов.
Шурртх ночевал в моей комнате! А я не знала?!
— Может стажерка чем-то помочь вам?
Мужчины переглянулись.
— Программировать станок ты не умеешь, так что пока — ничем. Когда закончим огранку, разложишь камни по пакетикам. По пятьдесят штук в пакетик. А пока — смени Марту. Она со вчерашнего дня ничего не ела.
Я поклонилась мужчинам и побежала в столовую. Быстро проглотила кусок жареного со специями мяса, запила фруктовым соком, чтоб погасить пожар во рту. И задумалась, что же приготовить Марте? Вызвала на экран киберкока имена. Буквы незнакомые, но вот имя Мухтара, значит над ним — Марта. Теперь — обеды. Ох, сколько много… Ткнула в пятый сверху, получила салатик, тарелку горячего супа, что-то непонятное на второе и
чашечки с чем-то на сладкое, как здесь говорят. Составила все на поднос, отнесла Марте в страшную комнату.
— Какая ты умница, — похвалила меня Марта. — Но зачем очки надела? На камбузе все цело? Ничего не сгорело, не взорвалось?
Оказывается, я так и хожу в защитной маске. Буду во Дворце — подарю кузнецу. То-то он обрадуется!
— Стажерка ходила в мастерскую. Там Мухтар и Стас работают. Госпожа Марта, ляг, поспи. Я подежурю.
— Дело говоришь, — согласилась Марта, отправляя пустые тарелки в утилизатор. — Слышишь, как диагност попискивает? Если звук изменится, тут же буди меня.
Легла на кушетку, накрылась легким одеялом и мгновенно заснула. Я села в пригретое ее теплом кресло, повертелась — неудобно. Забралась с ногами, свернулась комочком. Хозяин выглядел усталым и изможденным. Черты лица заострились, кожа под глазами потемнела. Лежал абсолютно неподвижно, только грудь мерно приподнималась при дыхании. А я уже второй раз дежурю у его кровати. В прошлый раз он спас отца, в этот — меня. И оба раза сам попал на больничную койку.
Заглянули Мухтар со Стасом. Я показала им знак молчания — ладошка на рот и тут же жест отрицания — ладошка вертикально, ребром. Они поняли, дружно кивнули и тихонько прикрыли дверь. Бесшумно шагая, прошлась по комнате, притушила свет до полумрака, вернулась в пригретое гнездышко на
кресле.
Во Дворце меня очень редко наказывали болью. Оставить без еды, или загрузить работой — это запросто. Но даже плеткой до крови не били. Это не значит, что мне никогда не приходилось сталкиваться с болью. Один раз в прачечной, когда мы не столько работали, сколько шалили и брызгались, рабыня хотела вылить ведро кипятку в общее корыто, но поскользнулась, упала и окатила кипятком ноги мне и еще троим. Я была ближе всех. Даже не
почувствовав еще боли, запрыгнула в это самое корыто. За мной — остальные прачки. Дно не выдержало, провалилось — и вслед за волной кипятка по полу прачечной прокатилась волна теплой мыльной воды.
Говорят, это спасло ноги многим. Говорят, отделались легким испугом. От этого легкого испуга мы, пятеро наиболее пострадавших, ночью спать не могли.
Но даже тогда не было так больно, как вчера. Та прачка не хотела ронять ведро. И вчера никто не желал мне такой боли.
Дверь тихонько приоткрылась, и Стас поманил меня рукой в коридор.
— Позвони Шурртху, успокой его. Он уже три раза тебе звонил,
— сообщил Стас, вкладывая мне в руку рацию. — Его номер 207.
— Спасибо, господин, — с поклоном поблагодарила я Стаса и присела на пятки у полуоткрытой двери. Так, чтоб слышать попискивание белого ящика с зеленоватым экраном. Как Линда учила — этой кнопочкой оживить рацию, потом набрать номер, нажать зеленую кнопочку и поднести к уху. Только услышав
длинные гудки, я удивилась, что рисунки на кнопочках превратились в понятные цифирьки. На секунду отняла рацию от уха и вновь взглянула. Да, были рисунки, стали цифры.
— Я Шурртх, кто хочет говорить со мной? — раздался знакомый голос.
— Я Миу. Шурр, я узнала, что ты вчера был у нас. И даже не поговорил со мной, — зашептала я в трубку. Стас, стоявший рядом и наблюдавший за моими действиями, подмигнул мне, пощекотал за ухом и ушел по своим делам.
— Миу, с тобой все хорошо?
— Сегодня — да. А вчера было хреново. Но все уже прошло.
— Вчера ты спала, и твое дыхание плохо пахло. Женщина с мечами сказала, что тебя нельзя будить. А если я разбужу, то оторвет мне голову и скажет, что так и было. Что у вас вчера случилось? Почему сегодня твой Владыка не посетил Дворец?
— Ой, Шурр, вчера такое было! Ты не поверишь! Представь, словами можно отравиться. Как поганками! Я выучила десять тысяч слов — и мне пополнело. Да так поплохело, что чуть копыта не отбросила. Меня хозяин спас. Но сам тоже отравился.
— Миу, не части. Ты на каком языке сейчас говоришь? Я одно слово из трех понимаю.
На каком языке я говорю? На русском?! — понимание пришло так
неожиданно, что села бы на пол, если б уже не сидела. Повторила Шурру еще раз, следя за языком.
— Удивительно! Кто бы мог подумать, что словами можно отравиться как поганками, — не мог поверить Шурр.
— Десять тысяч слов! — убеждала я его. — За четверть стражи. Даже меньше. Наверно, я не так сказала. Не отравиться, а переесть, понимаешь?
Мозгами переесть. Слишком много и слишком быстро. Если Владыка спросит,
передай, что со мной все хорошо, ладно? Мне пора к хозяину.
— Не переедай так больше, маленькая разбойница. Конец связи.
— Конец связи, могучий серый воин. Не обижай серых дев! — Нажала на кнопочку отбоя и побрела на пригретое место. Можно не притворяться бодрой, а спокойно все обдумать, как ма Рритам учила. «Случилось плохое — сядь, подумай». Никто не хотел мне зла. Никто не ожидал зла. Это — отправная точка, как говорил учитель. Почему же со мной случилось страшное? Наверно, умерла бы, если б не хозяин. Хозяин за меня пострадал. Учитель говорил:
«Если любишь, чужая боль больнее». Марта говорила, его боль больше. Все сходится. Что же это было? Предупреждение?
Осторожно прикасаюсь к руке хозяина. Она не холодная, но прохладная. От манжетки на запястье тянутся шнурки к белому ящику. Обхожу кровать, чтоб не порвать шнурки, ложусь рядом с хозяином. Уткнувшись лбом в плечо, согреваю в ладонях его руку. Слезы беззвучно капают на простынь. Ритмично попискивает белый ящик.
Хозяин, я исправлюсь, мамой клянусь.
Просыпаюсь от изменения звука. Вместо равномерного попискивания — непрерывный «пииии». Пытаюсь вскочить, но рука хозяина зажимает мне рот.
— Тссс! — шепчет мне на ухо. — Не надо будить Марту.
— Но мне велено…
— Я только до туалета. И сразу назад.
Движения у хозяина осторожные, экономные, как у раненого. Журчит вода. Потом хозяин бредет к шкафу с пузырьками на полочках, ищет что-то. Снова журчит вода. Хозяин возвращается, ложится под одеяло, пристегивает шнурок к манжетке. Пугающее «пииии» сменяется знакомым попискиванием.
— Как ты, малышка? Голова не болит?
— С рабыней все хорошо. Рабыня готова служить хозяину.
— Это хорошо, — Хозяин провел рукой по моему боку от подмышки до бедра. — А у меня еще головка бо-бо. Сейчас я съел три таблетки снотворного, скоро усну и просплю полсуток. Когда проснусь, буду здоров как бык. Тогда и поговорим, ладно?
— Рабыня очень испугалась за хозяина, — всхлипнула я.
— Мы все здорово перепугались. Но все уже в прошлом. Хорошо то, что хорошо кончается, правда? Я сейчас засну — и ты постарайся поспать. Когда проснешься, все будет как всегда.
Я помотала головой, покрепче прижалась к боку хозяина и успокоилась. Как всегда уже никогда не будет. Но сейчас — спать.
Так мы и уснули, крепко обнявшись, под мерное попискивание белого ящика.
Просыпаюсь от осторожного потряхивания за плечо.
— Миу, проснись.
— Стажерка слушает, — осторожно поднимаю голову и оглядываюсь.
— Как головка?
— Чуть-чуть не так. Словно накануне вина выпила.
— Это нормально. Расскажи мне, что было пока я спала? Откуда на регистраторе четверть часа клинической смерти?
— Все было спокойно. Один раз хозяин проснулся, сходил в комнату уединенных размышлений и снова лег спать. Сказал, завтра будет здоровый. Это правда?
— Это он так думает. Миу, больше ничего не было? Влад прямо так лег и уснул? — с беспокойством спросила Марта.
— Перед тем, как лечь, подходил к тому шкафчику. А потом сказал, что съел три таблетки снотворного.
— Ох, супермен недоделанный! Сказал, какого?
— Нет, госпожа. Но можно посмотреть.
— Э-э-э… Попробуй!
Я на всякий случай понюхала руку хозяина, соскочила с кровати, открыла шкафчик и неторопливо, на медленном вдохе провела носом вдоль ряда пузырьков и коробочек. Отвернулась, прикрылась ладошками и чихнула!
— Ничего?
— Этот — уверенно ткнула пальцем в тот, который пах сильней других. И еще раз чихнула.
— Молодец! — похвалила меня Марта и погладила по спинке. — Это ему не повредит. Иди покушай, потом я схожу. Только что Линда с Петром из города вернулись.
Я потерлась щекой об ее плечо и поспешила в свою комнату. Быстренько навела порядок, убрала постель. Забежала в ванную, привела в порядок себя, сменила ошейник на самый скромный и заглянула в зеркало. Не лучший вид, но уже не страшилка. Забежала в комнату хозяина и тоже навела порядок. Подстилку, на которой спала в первые ночи, запихала под кровать. И близко,
достать просто, и в глаза не бросается. И поспешила в столовую. Тут мне чуть ребра не поломали. Петр — ладно. Но не знала, что Линда такая сильная! Пока рассказывала, что с хозяином, передо мной поставили тарелку с мясной похлебкой, всунули в руку ложку. Да что же это делается? Это я должна на стол накрывать!
Поели быстро. А потом начался разбор полетов. Оказывается, Линда с Петром только на четверть стражи залетели во Дворец, сообщили, что все живы, хотя не совсем здоровы, и поспешили в город. В Амфитеатр, в котором будет проходить мистерия «День победы». Линда еще вчера договорилась о бронировании ложи рядом с ложей Владыки. И навела шороху, как Петр сказал.
Сначала над ней посмеивались, но она заявила, что в театре разбирается лучше всех их вместе взятых. Что у нее бабушка по материнской линии театром управляла, что она с трех лет за кулисами духом театра дышала.
— Мне этот японский символизм вот где! — рубанула себя ребром ладони по горлу. — Они у меня узнают, что такое система Станиславского!
— Ты расскажи, что вчера было, — подзуживает Петр.
— Да чего рассказывать? Устроила им мастер-класс по Шекспиру. Сразу зауважали.
— Она берет разбитый кувшин с отбитым горлом, — просвещает нас Петр. — Рисует на нем углем глаза, провал носа, зубы. Получается череп. Обводит сцену рукой, говорит: «Это кладбище. Там могильщики роют могилу». Садится на какой-то ящик, держит череп так на отлете: — О, Йорик! Бедный Йорик. Я знала его, Горрацио!» А потом добила бедных монологом Гамлета
«Быть или не быть?» И все — с черепом в руке. Теперь она у них высший авторитет. В рот смотрят. Вся сцена в лесах — завтра занавес вешать будут. Кстати, половина артистов — наши знакомые. Те самые рабы, что с караваном шли. Будут в массовках играть. О Миу расспрашивали.
Я даже ушки поджала. Не могли рабы первыми с Петром заговорить. Значит, сам с ними решил побеседовать. Римм, капитан — и с чужими рабами. Не могу привыкнуть.
— Хорошо, играть ты их обучишь, — улыбнулся Стас. — А цель?
— А-а… Э-э… А разве этого мало? — удивилась Линда.
— Не мало. Но можно больше. Можешь начать продвигать идеи свободы, равенства и братства. Для начала — помирить местных с рыжими. Я следил за репетицией, вроде, сюжет позволяет. Главное там есть — обе стороны показаны честно, без дураков. Слегка поиграть с акцентами, дать прочувствовать дымку истории, прошедшее с войны время…
— Стас, поможешь? — глаза у Линды загорелись, щеки порозовели.
— Подумаю. Обеспечь меня материалами по истории и хрониками.
— Если Владыка разрешит Миу поработать в библиотеке Дворца, она сможет отсканировать нужные книги, — подсказал Мухтар.
— Миу просто так туда не пустят. Но если Шурртх приведет ее с собой, поговорит с архивариусом, а потом посадит выполнять якобы порученную ему работу… Может получиться, — внес предложение Стас. — Миу, что думаешь?
Я всего несколько раз была в библиотеке. Полы мыла, пыль убирала. Там столько книг и свитков!
— Стажерка сделает все, что дОлжно. Только бестолковая стажерка не знает, что такое «отсканировать».
— Научим! Это просто, — обрадовалась Линда. — Отсканировать книгу — это значит подвесить над столом видеокамеру, положить на стол книгу и перелистать, чтоб камера увидела каждую страницу. Ничего сложного.
— Когда стажерка должна это сделать?
— Чем быстрее — тем лучше. Осталось всего пятнадцать дней. Лучше, если завтра начнешь.
— Но хозяин…
— Шеф завтра утром будет в норме, я с ним договорюсь. А ты поговори с папой и Шурртхом.
— Подводим итоги, — Стас зачем-то поднял руки кверху. — Миу берет на себя историю. Я — сценарий. Линда — режиссуру, сценическое движение и речь. Петр, поможешь местным с занавесом, задником и декорациями. Мухтар, постарайся разобраться на месте с акустикой. Ну и вообще, со звуковым оформлением. Музыка, шумовые эффекты. Насчет света надо подумать. Вопросы?
— Завтра появятся, — улыбнулся Петр и подмигнул мне.
— Тогда разбор полетов закончен.
Я вскочила и побежала делиться новостями с Мартой. Но, оказывается, она все видела и слышала. Перед ней на экране до сих пор виднелась столовая, по которой ползали, сметая пыль и подбирая крошки, две «божьи коровки». Они полезные, но боятся людей, и, как только входишь в комнату, прячутся в норку. Один раз я, чтоб их рассмотреть, быстро пробежала комнату и закрыла подушкой норку. Но оказалось, что норок две, в разных концах комнаты. И они спрятались в другую.
— Миу, подежурь стражу, а я поем и приведу себя в порядок,
— попросила Марта.
— Слушаюсь, госпожа, — ответила я с легким поклоном. Марта вышла, а я глубоко задумалась. Не первый день с иноземцами живу, научилась интонации различать. Это была именно просьба, а не приказание. Приказание положено выполнять. А просьба — что-то необязательное. Больше всего рабыни боятся таких просьб-приказов. Отвлечешься на просьбу, не выполнишь основную работу — тебе же и попадет. Поэтому отвечать надо так, чтоб
просьба стала приказом. «Как прикажет господин».
Понюхала дыхание хозяина. Чистое, здоровое дыхание. И руки пахнут как обычно. Шурр говорил, мое дыхание плохо пахло. Значит, хозяин поправляется.
Спряталась в ванной, приоткрыла дверь, чтоб слышать попискивание приборов, и позвонила Шурртху. В восторженных словах начала рассказывать, что мне поручил на завтра Стас.
— Не сейчас, — тихо сказал Шурртх и отключился. Только в этот момент до меня дошло, что он мог быть не один. Обозвала себя бестолковой сороконожкой и позвонила папе.
— Позволено ли будет бестолковой рабыне обеспокоить Владыку? — начала по всем правилам, даже поклонилась.
— Говори, рыжая, — чуть сердито ответил он. И я поняла, что
позвонила не вовремя.
— У бестолковой рабыни много слов для ушей Владыки. Но они могут подождать до завтра.
— Твой хозяин жив?
— Да, господин. Сейчас спит, завтра будет здоров.
— Остальное — после, — веско произнес папа и тоже отключился.
Вот и поговорили.
Только хотела юркнуть к хозяину под одеяло, вернулась Марта.
Отозвала меня в уголок, мы сели перед экраном компьютера, и Марта начала задавать вопросы. Совсем простые — как переводится то или иное слово. То с нашего на русский, то наоборот. Я ни разу не ошиблась, и Марта осталась очень довольна. Сказала, что я выучила те самые десять тысяч слов. Теперь у меня есть база, и дальше все пойдет намного проще.
Потом Марта проверила все приборы, что стоят рядом с кроватью хозяина, сказала, что все хорошо и я могу идти спать в свою комнату.
Я тут же скинула шальвары с тапочками и юркнула под одеяло к хозяину.
— Моя комната там, где мой хозяин!
Марта улыбнулась, покачала головой, но ничего не сказала. И тоже легла спать на свою кушетку. Но мы еще целую стражу разговаривали.
— Марта, а Линда выиграет спор у Шурртха? Ну, тот, насчет двух
сосудов вина и драгоценных камней?
— Проиграет. Только никому об этом не говори. Пусть сами решают.
— Но… стажерка не понимает…
— У нас есть поговорка: «За морем телушка — полушка. Да рубль
перевоз». Две бутылки, которые Линда решила разрезать на стразы, у нас, на Земле почти ничего не стоят. Но где мы, и где Земля? Ты просто не представляешь, из какой дали мы их привезли. Если б ты шла пешком круглые сутки, тебе десяти жизней не хватило бы даже на половину этого пути. Представляешь, какая здесь редкость — Советское шампанское в зеленой бутылке? Его было всего две бутылки на всю планету. Будь оно даже уксусом, любой коллекционер за бутылку правую руку отдаст. Так что за целые бутылки Линда получила бы золота намного больше, чем получит за горсть поддельных
изумрудов.
Я хихикнула и согласилась, что такое лучше не говорить ни Линде, ни Шурртху.
Некоторые соображения о повести А. и Б. Стругацких «Отель „У погибшего альпиниста“»
Эти странные пришельцы
Одна из причин популярности повести братьев Стругацких «Отель «У погибшего альпиниста» — это необычные, особенно для своего времени, пришельцы. Пришельцы из космоса (времени, других измерений и т. д.) — это всегда сила. Добрая, злая, нейтральная… Господин же Мозес и его соратники наивны и слабы. («Примерно полтора месяца назад он попал в лапы к гангстерам. Они его шантажировали и держали на мушке. Ему еле-еле удалось вырваться и бежать сюда». с. 176) Так, во всяком случае, на первый взгляд. Приглядевшись, замечаешь разительнейшие черты этой слабости.
«/…/ Господин Мозес, у которого были достаточно веские основания скрывать от официальных лиц не только свои истинные занятия, но самый факт своего существования…» (с. 184)
Интересно, как можно, будучи миллионером, скрывать «факт своего существования»? В принципе?
Господин Мозес пытается уговорить инспектора Глебски отдать ему очень важный чемодан. Инспектор задает нейтральный вопрос: «Что вам нужно?»). Ответ:
«— Какие вам ещё нужны доказательства? /…/ Вы губите нас. Все это понимают. Все кроме вас. Что вам от нас нужно?» (с. 180)
И далее: «Что вам ещё нужно? (с. 180) /…/ Нет! Нет! Всё совсем не так. (с. 182) /…/ Ну неужели вы не понимаете… (там же)»
То есть впадает в истерику. Господин Мозес как будто только что сообразил, что исследование неизвестного и возможно опасного мира может закончиться его гибелью. Наивный… (Кстати, если действительно «все, кроме тупоголового инспектора, всё понимают», то это же великое открытие. Планета готова к контакту! Да за такую весть, по-моему, и жизни не жалко. Радоваться вам надо, господин Мозес, а не огорчаться.)
А в чем причина этой истерики? Во-первых, Луарвик болен, ранен, почти умирает. Мозес умоляет: «Отпустите хотя бы Луарвика. (с. 181) /…/ Пусть по крайней мере хоть он спасётся… (с. 182) /…/ Я боюсь за Луарвика. (с. 183)» А что, собственно, случилось? Луарвик же пострадал при взрыве станции пришельцев. Глебски этот взрыв слышал:
«В этот самый момент пол дрогнул под моими ногами, жалобно задребезжали стекла, и я услышал отдалённый мощный грохот». (с. 67)
По идее, господин Мозес тоже слышал этот «мощный грохот». Ну и почему сразу не помог несчастному Луарвику, за которого так беспокоился? Ведь неизвестно, где больше пострадал Луарвик: при взрыве или во время тяжелейшего перехода от станции до отеля:
«Дверь отворилась, и к нашим ногам медленно сползло облепленное снегом тело. /…/ Облепленный снегом человек застонал и вытянулся. Глаза его были закрыты, длинный нос побелел». (с. 71-72)
Во-вторых, пришельцы «без Олафа /…/ совершенно беспомощны, а Олаф выключен, и вы не даете нам аккумулятор» (с. 182). Я всё понимаю, но, господин Мозес, Олаф выключен больше половины суток, а вы только сейчас о нём сказали. Почему же вы за это время не попытались добыть злосчастный аккумулятор (силой, хитростью или просто уговорить)?
Пока всё это касается практически только одного пришельца. Теперь же рассмотрим технику этих самых пришельцев. Станции взрываются при работе в штатном режиме (ведь строились они, кажется, именно для того, чтобы принимать и отправлять корабли), прекращение подачи энергии автоматически отключает всех роботов, причем они даже сигнала об отсутствии энергии (как бесперебойник) не подают, у двух роботов «принципиально разные» аккумуляторы, у Луарвика скафандр повреждён (неужели запасного не нашлось) и не приспособлен для зимы, да и лексикон убог. Впридачу в момент работы станции её робот-смотритель (тот же Олаф Андварафорс) оказывается почему-то далеко от неё. (Кстати, он вообще уходил?)
Иными словами, пришельцы не просто слабы, но на удивление наивны, инфантильны и не приспособлены к иным, нежели тепличным, условиям и тем более к исследованию неизвестных планет.
Однако всё о слабости, наивности, инфантильности и т. д. пришельцев в повести Стругацких известно лишь со слов самих пришельцев и неожиданно всплывают факты совершенно другого рода.
Как уже известно, Мозес «полтора месяца назад попал в лапы гангстерам» (с. 176). Далее «Чемпион исчез с горизонта. Впрочем, всего на месяц.» (с. 184). То есть, чистое время общения господина Мозеса с гангстерами длилось две недели. За это время Мозес:
1) «Сработал /…/ всего два дела, но зато дела были для простого человека ну никак не подъёмные, и сработал он их чисто, красиво…» (с. 167)
И как «сработал». Его робот, «госпожа Мозес», сначала «сейф в две тонны весом выворотила и несла по карнизу» (с. 168), а затем ухватила «броневик с золотом под днище» и «перевернула эту махину набок» (с. 169). Не скажешь даже, что Чемпион всё разработал, а господин Мозес — простой исполнитель. Откуда Чемпиону знать о роботах и их возможностях?
2) Далее господин Мозес «еле-еле вырвался» от гангстеров. Посчитаем. За указанные две недели было подготовлено и произошло два ограбления и какое-то время Мозес жил в отеле «У погибшего альпиниста». То есть наш пришелец еле-еле вырвался максимум за неделю.
3) Еще господина Мозеса «непрерывно держали на мушке». Например, как указано в повести, Хинкус («опасный гангстер, маньяк и садист» (с. 50), он же «настоящий ганмен в лучших чикагских традициях» (с. 165)). И этот самый гангстер и ганмен менее чем за сутки был нейтрализован без видимых усилий.
4) Но опять речь об одном Мозесе, да ещё о его взаимоотношениях с гангстерами, в которых я, разумеется, профан. Переходим к несчастному Луарвику. Луарвик Л. Луарвик идёт от станции до отеля (явно отстоящих друг от друга на весьма большом расстоянии, дабы каждый второй лыжник-альпинист не натыкался на загадочный объект, причём, возможно, станция находится в горах, с которых ещё надо спуститься) незнакомой дорогой, ночью, по снегу, в совершенно неподходящем костюме. И сколько времени идёт? Вспомним. Взрыв был в «десять часов две минуты» (стр. 67), тело Олафа нашли в «ноль часов двадцать четыре минуты» (стр. 79), минус время от появления Луарвика до обнаружения «тела» Андварафорса (то есть события почти всей седьмой главы повести). Получается около двух часов. Всего-навсего.
Причем эти сведения, в отличие от предыдущих, получены не от пришельцев, а от более или менее беспристрастных свидетелей.
Не кажется ли, что пришельцы в повести Стругацких не так уж наивны и слабы, как хотят выглядеть?
И, более того, что в отеле они всех мистифицируют?
Проверим.
Вот один из самых ярких эпизодов повести. «Жуткая гонка на лыжах через снежную равнину», которая и двадцать лет спустя видится Глебски, когда «при простуде» у него «поднимается температура» (с. 195).
«Впереди мчалась госпожа Мозес с гигантским черным сундуком под мышкой, а на плечах её грузно восседал сам старый Мозес. Правее и чуть отставая, ровным финским шагом несся Олаф с Луарвиком на спине. Билась по ветру широкая юбка госпожи Мозес, вился пустой рукав Луарвика, и старый Мозес, не останавливаясь ни на секунду, страшно и яростно работал многохвостовой плетью. Они мчались быстро, сверхъестественно быстро…» (стр. 190)
Превосходно, правда? Однако проверим алгеброй гармонию.
С чего всё начиналось? Господин Мозес кричит «с нечеловеческой силой»: «Прощайте, люди! До встречи! До настоящей встречи!» (с. 189) И дальше, очевидно, «жуткая гонка». Практически одновременно Глебски встаёт, подходит к лестнице, поднимается. Инспектор ранен, каждый шаг отдаётся болью («На лестнице, на первых же ступеньках, мне стало дурно, и я вцепился в перила» (там же.), иными словами, еле движется, и путь до своего номера и дальше до крыши займёт у него минуты три, не меньше. Пришельцы же мчатся «быстро, сверхъестественно быстро», то есть километра два за это время явно пробегут. Спрашивается, каким же отличным зрением обладает Глебски, который за два километра видит, что Мозес «грузно восседает», Олаф идёт «ровным финским шагом», а у Луарвика «вьётся пустой рукав»?
А затем прилетает вертолёт, и…
«А потом вертолёт повис над неподвижными телами и медленно опустился /…/. Снег закрутился вихрем от его винтов, сверкающая белая туча горбом встала на фоне сизых отвесных скал». (с. 190)
Итак, вертолёт снижается, но не садится. С него, очевидно, прыгают на землю люди Чемпиона, три-четыре человека («не меньше трех» (с. 172).
Прикинем, сколько времени эти люди по пояс в снегу, с запорошенными глазами и, главное, не спеша (ибо спешить некуда) будут грузить на вертолёт (хорошо, пусть даже грузовой) четырёх «людей» плюс сундук («Он привёз с собой четырех носильщиков, и бедняги измучились, затаскивая сундук в дом». (с. 126))? По-моему, на всё про всё минут двадцать.
И что же за это время происходит в отеле?
«Снова послышался злобный треск пулемёта, и Алек сел на корточки, закрыв глаза ладонями, а Симонэ всё рыдал, всё кричал мне: «Добился! Добился своего, дубина, убийца!..»
Вертолёт так же медленно поднялся из снежной тучи…» (с. 190-191)
Всё. Вспомним, что описание примерно же тех двадцати минут, прошедших от появления Луарвика до обнаружения «трупа» Олафа, заняло у авторов семь страниц. И что, Симонэ столько времени монотонно повторял одно и то же? Не верится. Герои застыли и простояли невесть сколько? Про это ни слова. И, кстати, почему гангстеры-победители не полетели сразу же к отелю: Хинкусу помочь и свидетелей убрать на всякий случай?..
Короче говоря, эта красивая и действительно запоминающаяся сцена похожа именно на театральное действо со снежным вихрем в роли занавеса.
Пришельцы просто морочат всем голову!
Но почему? С какой целью?
Впрочем, целей своих Мозес в общем-то не скрывает. («Я исследовал возможности контакта. Я его готовил» (с. 186)). То есть в том числе не мог не исследовать реакцию различных людей на факт контакта. И именно такое «театральное действо» прекрасно вписывается в данное исследование.
Итак, как же люди, по мнению господина Мозеса, готовы к контакту?
И с кем, собственно, контактировал господин Мозес? И тут вспоминается: Чемпион среди гангстеров.
Черная пустота расщедрилась прямо неимоверно. Я уж не знаю, что происходит в иных мирах и почему там так активно дохнет народ… но в пустоте нас снова ждали эльфы. Причем в очень поганом состоянии. Мне иногда кажется, что пустота нарочно нам подкидывает тех, кто уже согласен абсолютно на все, лишь бы выжить.
Не успели мы вытаскать и обустроить эльфов, как меня потянуло в морозильник. Там обреталось что-то синенькое и явно жаждущее жизни. Синеньким оказался сапфировый дракон. И пока я изумленно таращилась на такое чудо-юдо (напоминаю, они как бы вымерли, а что осталось в подчинении у золотых, то уже по большей части полукровки и всяческие смески), сие чудо-юдо попыталось меня грызнуть. Впрочем, не преуспело — тело среагировало раньше, чем я додумалась до чего-то путного.
Кстати говоря, попытка укуса для драконов естественна. Это как обычная реакция на опасность, так и в некотором смысле способ взаимодействия. Если взять для примера тех же животных, можно заметить, что они при общении обнюхивают друг друга. Конечно, и драконы, и все прочие давно уже отошли от своих животных прообразов, но тем не менее, многие подсознательные действия и рефлексы остались. По крайней мере, мне легче воспринимать такие жесты как рефлексы, чем думать о том, что сие диво-дивное пытается меня то ли сожрать, то ли получить плазму.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что дракон — девочка, просто сильно обскубленная и качественно укокошенная. А еще в морозильнике пустоты отыскалась зеленая дракоша, уже более оформленная, ее с парнем не спутать. Изумрудная, не нефритовая. И учитывая, что изумрудные тоже как бы вымерли, а имеющийся у нас «клан» состоит из вылупившихся мелких и клонов, созданных из Ирма… появление изумрудной дракошки в пустоте было дичайшей странностью.
И не успела я подобрать этих дракошек, как пришлось забежать еще и в жарильню. Там, как в анекдоте прямо, отыскался на этот раз… рубиновый дракон. Парень. Я забрала этих ребят и задумчиво потерла тыковку — это как понимать то? Совпадения перестают быть случайными, когда становятся закономерностью. Ладно, допустим, где-то во вселенной обитала забытая всеми богами сапфировая дракошка. Допустим, где-то уцелела изумрудная, что вообще странно, ну ладно. Ирм же как-то выжил. Допустим, что и рубиновый паренек тоже где-то прятался, пока не помер.
Но как так вышло, что все эти ребята попали в черную пустоту практически одновременно, это раз, и два — они все противоположного пола от уже имеющихся у нас редких драконов. Ирм изумрудный, где-то есть сапфировые и есть одна-единственная рубиновая дракошка в Академии. Совпадение? Чет я уже сомневаюсь.
Что-то мне кажется, или наше пакостное мироздание в компании со студентом желает разводить вымерших драконов? Впрочем, говорить этого я ребятам не стала, просто отвела подкормиться-подлечиться и отправила выбирать себе место под солнцем. Если им сказать о планомерном разведении, еще чего доброго сбегут куда-то к чертовой матери или убьются заново. Я бы сбежала, помнится, это не слишком приятный процесс, да и чувствовать себя подопытным кроликом довольно мерзко. А потому пусть все идет своим чередом. Даже если эти драконы найдут себе в пару совершенно иных существ или создадут собственные гнезда с эльфами, ангелами и демонами — это их выбор. Может, либрис просто пожалел и откопал их всех безо всякого левого умысла, а я тут уже тайные заговоры жидомассонов-рептилоидов разгадываю. Но студент на дурака не похож, а зная нашу тенденцию вытаскивать все разное, странное и в больших количествах… не буду загадывать. Как будет, так и будет.
Еще одной странностью стал померший сверх, едва не растворившийся в черной пустоте. Я вытащила его за воротник уже разваливающегося плаща и отнесла нашей тентаклиевой красотке на лечение. Увы, исцелять сверхов в таком состоянии у меня еще кишка тонка. Резерв-то есть, а ума не хватает. Поддерживать могу, умею, практикую, а вот лечить… увольте. Да и казалось неправильным лезть туда, куда не звали и есть более толковые специалисты.
Сверх был черным. То есть, у нас будет еще одна смертушка, пусть и постарше Лоторна. Сам он выглядел достаточно паршиво, чтобы его можно было культурно описывать. Знаете, как тает туман? Вот нечто подобное. Расплывающиеся черные косы, почти исчезнувший край плаща, опять же черного, чересчур бледная кожа, качественные синяки под глазами а-ля панда обыкновенная… Что тут еще сказать? В целом, браться за такого себе дороже. Уж не знаю, что там не поделили черные сверхи, но вряд ли бы такого достаточно мощного парня завалили без предательского удара в спину.
Насыщенный день потихоньку успокаивался. Я оставила нового сверха на попечении целителей и пошла домой. А дома, глядя на кашеварящего Шеврина, даже умилилась. До тех пор, пока мой взгляд не остановился на чужой блондинистой голове, слишком яркой для братцев-золотых и Шиэс. Обладатель ярко-желтой, цыплячьего цвета шевелюры сидел за общим столом и, как и все семейство, лопал поджаренные Шеврином блины.
— Извините, я что, опять?.. — растерянно киваю на новенького. Было у меня дело, позавчера приснились мне эльфы, одного как-то нечаянно с собой и вытащила, спросонку внимания не обратила, ушла. А потом прихожу домой, а дома кавардак — Шеат во сне по привычке укусил близлежащую пятку и вместо чешуи или плазмы натолкнулся на вполне живую плоть. Эльфу, ясное дело, отгрызание собственных конечностей не понравилось, и он влупил по дракону первым, что попалось под руку — изобретенным какой-то доброй душой «романтишным» светильником в виде подсвечника для магических огоньков. Шеату сие тоже не пришлось по вкусу, но он не пострадал.
А кстати говоря, сегодняшние эльфийки и некоторые эльфы здорово напоминали того самого спасенного… надо подумать. Может это вообще все добро из одного мира привалило?
— Нет, это я достал, — усмехнулся Шеврин и сунул мне в руки тарелку с блинчиками, скрученными в рулеты с разнообразной начинкой. — Солнечный дракон. Поест и придумаем, куда его приставить…
— Фух… — я откусила блинчик, с облегчением выдыхая. Ура-ура, я никого в несознанке не вытащила и в семействе не прописала. Жить можно.
— На вот, с шоколадом попробуй, — подозрительно добрый дракон смерти в смешном полосатом переднике казался какой-то иллюзией. Нет, ну в самом деле… что-то в этом мире откровенно перевернулось.
— Спасибо, — уже падая на свой стул, я поделилась блинами с Шиэс, заинтересованно принюхивавшейся к моей тарелке. То, что на ее тарелке лежали точно такие же блины, не в счет. Между прочим, всемирно известный факт — с чужой тарелки вкуснее. И мы обменялись блинами для разнообразия.
А уже поздно вечером, когда я почти уснула, то ли приснилось, то ли приглючилось нечто странное.
В сером колышущемся мареве замерла темная фигура, скрытая плотным черным плащом.
— Вам дракон не нужен? — странно тихим, вкрадчивым голосом спросил незнакомец, отодвигаясь на шаг. За ним маячила вторая, чуть более светлая фигура.
Я поморщилась — драконов у меня… уже сбилась со счету. Но и бросать на произвол судьбы очередного несчастного… ну как-то совсем уже.
— А давайте! — махнув рукой, смотрю на приближающуюся светлую фигурку. Марево неохотно выпускает ее из цепких объятий. Передо мной стоит невысокий паренек, судя по полосатым волосам — прядь желтая, прядь зеленая — гибрид чего-то с чем-то. Может даже и с изумрудными драконами, поскольку в этой серости определить точный оттенок зелени в его волосах не удается.
Худенькое личико казалось совсем уж юным, впрочем, у драконов это ничего не означает.
— Хорош, верно? — фигура в плаще колыхается, будто смеется. Но в голосе вовсе не слышно смеха, голос холодный и равнодушный.
— Очень хорош. Что за него хотите? — главное, чтобы не услуги. Я терпеть не могу быть должна кому-то что-то. Лучше расплатиться золотом или кристаллами, чем услугами. А то за тощего мальчишку-полукровку потом придется упахиваться как за полновесного золотого дракона, если и не больше.
— Розовый кристалл, — неимоверно радует меня незнакомец.
— Отлично, — в моей ладони прорастает и напитывается силой запрошенный кристалл. Это не так уж и дорого, да и сомневаюсь, что дракон имеет какую-то особую ценность, но… не бросать же? Продадут потом какому-нибудь извращенцу и кирдык парню.
— Великолепно, благодарю, — кристалл воспаряет над моей протянутой ладонью и улетает в серую мглу, теряясь из виду. А потом мощный толчок отправляет ко мне дракона, оказавшегося даже на ощупь костлявым и чересчур тощим. Холодный нос упирается мне в щеку.
— Эй, малыш, да все нормально. Не надкушу… — я проваливаюсь в глубокий сон, чтобы наутро обнаружить купленного дракона, закутанного по самый нос в кучу разнообразных одежек в обнимку с Шиэсой, явно что-то перепутавшей во сне. Гребаная магия, ни днем, ни ночью покоя нет!