Груз, который «Космический мозгоед» взял на Церере, не предполагал затруднений ни с доставкой, ни с таможней. Четыре полутонных контейнера с титановыми уголками. Все прозрачно. Все законно. Производитель, компания «NewtonMetalTech», получатель – «Across Engineering», занятая в проекте «Карл Саган».
Этот груз достался «Мозгоеду» в силу неблагоприятно сложившихся обстоятельств, постигших более крупную компанию-перевозчика.
Как объяснил Станиславу представитель «GalaTransUniversal», подошедший к нему в припортовом баре, один из их ролкеров был задержан в космопорту Цереры из-за технической неисправности: энерговод грузовика вышел из строя. Поломка оказалось серьезной и требовала не ремонта, а замены механизма, что, естественно, не могло быть произведено ни в ближайшие сутки, ни даже в ближайшую неделю. По этой причине представитель компании, чтобы не подвести заказчиков, был вынужден обратиться к владельцам небольших транспортников, чьи суда накануне прибыли на планетоид, перенять грузы «GalaTransUniversal. Желающих нашлось немного. У большинства трюмы были уже забиты согласно заключенным контрактам, но «КМ» попал в число тех, для кого пробитый энерговод стал поистине подарком судьбы.
Команда транспортника уже третий день пребывала в унылой праздности. Полтонны консервированной фасоли было последним грузом, взятом «мозгоедами» на Малютке. Станислав надеялся, что следующий контракт удастся заполучить на Церере, но планетоид не принадлежал к числу густонаселенных и перспективных колоний, как его живописали в бизнес-проспектах. Крошечная планетка в системе трупно мерцающего белого карлика, даже не планетка, а ее останки, ободранные раздувшейся в красного гиганта звездой до базальтового скелета. Если у планетки когда-то и была атмосфера, то она была сожрана вместе с поверхностным слоем литосферы. Из-под сгоревшего планетарного эпителия наружу выступила некогда раскаленная до мягности мантия, которая постепенно остыла и затвердела, обратив поверхность космического покойника в один огромный, послеожоговый рубец. Однако вследствии этой катастрофы на поверхности планетоида выступили редкоземельные металлы – лантан и прометий. Что привлекло к планетоиду взгляды крупных горно-добывающих компаний. Эти компании, почуяв прибыль, завезли оборудование, жилые модели для вахтовиков, накрыли временное поселение куполом.
Как еще одна колония-поселение Церера перспектив не имела. Терраформации не подлежала. Только как шахтерская времянка с одним единственным баром и минимаркетом. Именно для этого бара, служащего центром социальной жизни, «КМ» и привез консервированную фасоль. Заказчик честно оплатил дополнительные сутки стоянки. По истечение этих суток капитан должен был принять решение, задержаться еще на двадцать четыре или семьдесят два часа, рассчитывая, что найдется заботливый брат, отец или муж с контейнером подарков для многочисленных родственников, или отправляться на поиски клиентов в более оживленный сектор. И то и другое могло обернуться как прибылью, так и ущербом.
Прибывающие на Цереру ролкеры доставляли громоздкое неразборное оборудование – бурильные установки, комплексы для проходки туннелей, гидравлические насосы, тепловые турбины. Ничего из вышеперечисленного не влезло бы в грузовой отсек старого армейского транспортника. Что же касалось добываемых на Церере редких металлов, то каждый грамм драгоценной руды учитывался, взвешивался и помещался в бронированный контейнер. Когда «сейф» заполнялся, его запечатывали в присутствии представителя компании, чиновника, прибывшего с Земли, главы администрации Цереры и отправлялся на перерабатывающий комбинат на таком же ролкере под охраной полиции или военных. «Космическому мозгоеду» в лучшем случае могла достаться коллекция шахматных фигурок, выточенных из кусков отвальной породы.
Станислав принял решение задержаться еще на шесть часов, рассчитывая разве что на чудо. Если чуда не произойдет, они покинут Цереру и направятся в созвездие Волопаса, к его самой яркой звезде Арктуру, в системе которой расположена торговая орбитальная база. Дэн уже перекинул на капитанский комм подготовленную трассу.
Станислав с Вениамином Игнатьевичем сидели в баре, допивая кофе.
— Да ладно тебе, Стасик, — успокаивал бывшего старшину доктор, — не в первый раз. Не на последние пьем.
— Да, не на последние, — согласился Станислав.
В его сейфе лежала пластиковая карта, дающая доступ к счету в Центральном галактическом банке. Эту карту ему вручила Корделия Трастамара в качестве оплаты за пребывание на борту «Мозгоеда» третьего разумного киборга. Из полученной суммы Станислав еще не потратил ни единицы. Более того, он даже не знал точно, какова эта сумма. Первоначально, когда Корделия прибыла с Кирой и киборгом, речь шла о пятидесяти тысячах с учетом форс-мажорных обстоятельств. После встречи на Короне, откуда Мартин благополучно отбыл со своей хозяйкой, Корделия уведомила Станислава, что к вышеназванной сумме она в обход контракта добавит еще, так как пребывание Мартина на «Космическом мозгоеде», киборга стоимостью в целую «DEX-company», делало из неприметного транспортника ценный приз для авантюристов всех разновидностей. Станислав пытался возражать, что ни одного авантюриста, а тем более, пирата он поблизости не заметил, но Корделия была непреклонна.
— Я слишком многим вам обязана, капитан.
— Стасик, ну что ты в самом деле? – увещевал Вениамин. – Ты будто бы украл эти деньги.
— Не украл, но близок к этому. Будто потребовал с Ланса плату за спасение.
— Во-первых, ты ничего не требовал. Корделия сама предложила, — возразил доктор. – А во-вторых, это честно выполненная работа.
Крайняя щепетильность старого друга его забавляла. Вероятно, немалую роль тут играла ХХ-модификация «работодательницы». Будь на ее месте какой-нибудь киборголюбивый бизнесмен, Станислав и не подумал бы выстраивать это нравственно-этическую дилемму. Расценил бы перевозку киборга как обоюдновыгодную сделку и пустил бы часть полученных денег на премию экипажу. Но брать деньги у женщины! Вениамина так и подмывало выдать сакраментальное «гусары денег не берут», но он благоразумно сдержался, понимая, что Станислава терзает не только половая принадлежность клиентки, а больше та пассивная роль, которую он сыграл в этой истории с «DEX-company».
Он хорошо помнил лицо Станислава, когда «обе поборницы прав разумных киборгов» Корделия и Кира, попрощавшись со своими «половинами», направились через стыковочный узел на «Подругу смерти», и его слова:
— До чего мы дожили… Женщины отправляются на войну, а мужчины в компании с боевыми киборгами в тылу отсиживаются.
Позже, укрывшись в медотсеке, Вениамин заливал угрызения совести Стаса коньяком и с обычным для него рассудительным оптимизмом объяснял, что в той войне, которую вела Корделия Трастамара, от него, старшины Петухова, со всем его боевым опытом и умением стрелять из бластера, толку не будет; что это та самая незримая война, о которой в своей итоговой речи упоминал Ржавый Волк – война в сфере бизнеса, война финансовых интересов, а Корделия в этой войне если и не дослужилась до главнокомандующего, то до генерала – точно. И страдать по поводу того, что бравый космодесантник вынужден выступать в роли тыловой няньки для киборга, есть не более чем глупость, гримаса раненого самолюбия. Я – мужчина, я – воин, я должен быть на передовой. А место женщины у полевой кухни, в крайнем случае, в полевом госпитале. Тед вот тоже страдает по отсутствующему мамонту. Порывался даже лететь с Кирой. «Как она там одна… Да кто ж ее защитит? Ланс и без меня с «Мозгоедом» справится». Теда понять можно. У него тестостерон стимулирует не только бицепсы и трицепсы, но и другие мышечные образования. Но Стас… С его-то жизненным опытом!
— Да понимаю я все! – горячился капитан. – Умом понимаю. В этих финансовых играх я ничего не смыслю. Но там же не только эти… как их… держатели акций, там же еще и такие как Джонсон. Что могут две слабые женщины, пусть они даже умны и решительны, против банды головорезов, наемного убийцы с бластером или заминированного флайера.
И оказался прав – в Корделию действительно стреляли.
После известий о покушении и попытке Мартина активировать последний приказ, пусть то и другое оказались неудачными, Станислав и вовсе забросил карточку Центробанка в самый дальний угол. Он к этим деньгам не прикоснется! Они все равно что… все равно что ворованные. Так друга Веньку и проинформировал. И вообще, деньги — зло.
Доктор покачал головой.
— Стасик, деньги сами по себе не зло. Деньги это средство, инструмент, орудие. Служат они добру или злу, зависит от того, кто этими деньгами пользуется. Вот как этот кухонный нож. Ты можешь им порезать хлеб, а можешь и убить. Как бы ты спас Дэна на Джек-Поте, если бы тебе нечем было заплатить хирургу? Или те 30 тысяч, которые мы получили за поимку Казака? Ты же от них не отказался.
— Ну ты сравнил! – вспылил Станислав. – Это была честно выполненная работа. Поимка злодея. А за освобождение рудокопов с Самородка я бы деньги не взял.
— А за меракийцев? – не смолкал доктор.
— Это был… контракт. Доставка пассажиров. К тому же, экипаж уже два месяца был без зарплаты.
— Вот и тут была доставка пассажира. Взяли его в секторе LH 35-80, а высадили на Короне. Ну задержались в пути, в Магелланово Облако заглянули. Но доставили же!
— Ладно, — хмуро ответил капитан. – Ты как всегда прав. Но тратить эти деньги я намерено только в самом крайнем случае!
И капитан так взглянул на старого друга, будто доктор только что подал заявку на установку джакузи в медотсеке.
— Конечно, конечно, — немедленно согласился Вениамин Игнатьевич, — оставим эти деньги на сгущенку для Дэна, на карандаши для Ланса, ну и на внеплановую починку обоих.
Тем не менее, это хранящиеся в сейфе финансовое НЗ позволило Станиславу чувствовать себя гораздо увереннее при заключении контрактов. Он теперь мог и отказаться, если груз и заказчик вызывали сомнение. Мог позволить себе не пускаться на уловки и уговоры, которые, к стыду своему, успел освоить, и к которым не раз прибегал, уводя выгодный фрахт из-под носа у конкурента. Деньги Корделии приобрели статус приятной и надежной страховки. Этакий «золотой парашют».
Вот и на Церере не было причин паниковать. Будь планетоид более привлекателен климатически и социально, капитан задержался бы и дольше. В конце концов, груз найдется. Но Тед уже продегустировал все доступные в баре сорта пива, Полина уже обследовала все закоулки ангара в поиска живности, Дэн перебрал все варианты трассы до Арктура и принялся строить запасную через МС-31, а Михалыч с тоской перебирал оставшиеся после разборки двигателя детали. И только Ланс пребывал в счастливой творческой безмятежности. Его эта полоса штиля только радовала. Все в безопасности. Все на борту. Никаких подозрительных чужаков и опасных грузов.
Станислав, заглянув с интересом прорицателя в кофейную чашку, решился на последний запрос, обращенный к богу логистики. И бог логистики его услышал.
Едва он пообещал Веньке, что вернется сразу же, как допьет последнюю чашку, как к его столику подошел коренастый мужчина в комбезе с логотипом известной транспортной компании. Логотип Станислав узнал. «GalaTransUniversal», один из гигантов на рынке грузоперевозок. С одной стороны, вроде конкуренты, а с другой, такой мелочовкой, как консервированная фасоль или сосиски для «Друга желудка» вряд ли заинтересуется. «GalaTrans» перевозит нестандартные, крупногабаритные грузы, то, что монтировалось и собиралось в цехах фирмы-производителя и никак не раскладывалось на отдельные удобно перевозимые части. Капитан еще утром заметил у терминала огромный, напоминающий спящего бронтозавра, ролкер узнаваемой формы и расцветки. И этот ролкер так до сих пор у этого терминала и стоит, что было несколько странно.
— Вы Станислав Петухов? – осведомился мужчина.
Вряд ли имело смысл играть в «обознатушки» в этом крошечном оазисе на оплавленном планетарном обломке.
— Да, это я. Чем могу служить?
— Меня зовут Адам Летов. Я супер-карго с грузового судна «Домициан» компании «GalaTransUniversal». Груз возьмете?
— Груз? А как же… Вы же…
— У нас форс-мажор. Энерговод полетел. Застряли здесь на неделю. А сроки горят. Кое-что уже перебросили, самые крупные. Осталось по мелочи. Четыре контейнера титановых уголков.
— А… куда?
Станислав все еще подозревал за этим неожиданным предложением какой-то розыгрыш.
— На Новую Москву. Орбитальная станция «Карл Саган». Слышали?
— Радиотелескоп?
— Он самый. Там все четко по графику. Если транспорт прибывает раньше назначенного времени, то вынужден висеть на орбите и ждать. Если опаздывает, то его место занимают, и опаздавший вынужден выплачивать штраф за срыв поставки. Мы уже не успеваем, а вы, если поднажмете, вполне справитель. Компания, конечно, понесет убытки, но сохранит репутацию. Репутация дороже.
— Да, — согласился Станислав, — репутация дороже.
Когда все формальности были соблюдены и контейнеры обосновались в грузовом отсеке «Космического мозгоеда», Дэн запустил навигаторскую программу. Варианты проложенной им трассы до Арктура ушли в архив.
В пультогостиную заглянула Полина.
— Куда летим? – спросила она, встряхивая еще влажными после душа волосами.
— Не поверишь! – отозвался Тед. – На Новую Москву.
— Ой, это туда, где Мартин?
— Точно! А я как-то сразу не сообразил.
Дэн неожиданно оторвался от вирт-окна и развернул кресло. Лицо – отрешенно-застывшее. Такое лицо навигатора всегда предвещало неприятности. Сработала его знаменитая интуиция.
— Ты чего, Дэнька? – испугалась Полина.
— Правда, рыжий, нормальный же все. Груз взяли.
— Здесь что-то не так, — сказал Дэн, оживая.
— Что?! – спросили одновременно Тед и Полина.
Ланс оторвался от блокнота и тоже уставился на «старшенького». Вид у «котика» был заранее смиренно-обреченный. Так же хорошо все было, тихо. Еще бы сутки такой жизни. Так нет же! Появился груз, а с ним и неприятности.
— Не знаю пока, — ответил навигатор. – Информации недостаточно. Вероятность отказа энерговода ролкера класса CargoXXL равна 5,2%.
— Но все-таки есть, — возразил Тед. – Не бессмертные же они, эти ролкеры.
— У компании «GalaTransUniversal» подобного еще не случалось. Я просмотрел статистику, — продолжал Дэн. – Это одна из самых надежных и преуспевающих компаний, специализирующихся на крупногабаритных грузах.
— Все случается в первый раз, — пожал плечами Тед.
— Думаешь, кто-то хочет, чтобы мы туда летели? – спросила Полина, ежась от странной дрожи, то ли от страха, то ли от восторга.
— Не знаю, — повторил киборг, — информац…
Появился капитан.
— Что с трассой, Денис?
— Почти готова, Станислав Федотович. Четыре станции и все зеленые.
— Тогда чего ждем? Опоздаем, останемся без оплаты. Теодор, тебе не пора за штурвал?
— Есть, капитан!
Убить крысу очень сложно.
Почти также, как в неё попасть.
(«Трактат о тварях земных,
водных и небесных»)
Карета тронулась. Хаскили поехали первыми, а друзья — следом.
Настроение было боевое, и даже какое-то радостное — как у тсецов перед битвой — «вот уж дубинушка потешится, да и рукам в радость!».
Дед своим обществом уже не напрягал. Хотя его выражение лица совершенно не было добродушным:
— Жар, ты неисправим! Объясни, зачем тебе нужна была моя книга?! — Так интересно же очень, о чём читают отшельники, — с громким хохотом ответил ворюга. — К тому же, мне очень понравилось! Вот, давайте процитирую: «Я люблю тебя, — произнес он, пока его тупое копье проникало во влажную путаницу пепельных завитков…» — это же шедевр! Я, как открыл страницу, так оторваться не смог! Даже уши горели!
— Уши горели, потому, что я тебе их надрала, если ты забыл! — посмеиваясь, но пытаясь выглядеть сурово, сказала Рута.
— Ну, да. Но это после того, как я тебе повторить предложил, помнишь: «Я хотел её. Всеми известными мне способами. И ещё несколько способов мы просто обязаны были придумать сами!»…
— Жар, за кражу по вашим законам руку отрубают!
— О, кстати, о руках! МММ! Я столько умного почерпнул! Рута, ты просто обязана послужить на благо отечества и поучаствовать в экспериментах!.. — в этот раз хохотали уже и Рута и дед, а Жар пытался рассмотреть прикушенный язык. Вот, что за женщина — вечно руки распускает! И чем ей так моя челюсть не угодила?
— Детка, а что ты меня всё время бьёшь? Это очень пугающе и волнительно! Я тут как раз прочитал о том, что боль и удовольствие — это вещи возбуждающие. Ты не из тех, кто так полагает? Может, ты влюбилась и, поколачивая меня, заигрываешь?
— Да что ты знаешь о любви?! Хоть раз кого-нибудь любил? Такие, как ты, ни о ком, кроме себя не думают! — вышла из себя девушка.
— Любил. И сейчас люблю. Знаешь, просыпаешься поутру и смотришь, как она точит свой страшный меч, чтобы опять вдоволь погонять тебя вокруг костра. И хорошо, что хоть плашмя лупит! А ты не расстраиваешься, потому, что точно знаешь: рядом с ней становишься лучше. Хочется кинуться в битву, всех порвать, чтобы она обратила на тебя, наконец, своё внимание. Хочется, сказать о любви, но она не принимает всерьёз! Даже книгу осилил, а она не рада!
— То есть, тебя ещё и хвалить, что ты такую пакость читаешь?!
— Почему это пакость? — сказал дед, улучив момент, и, отобрав книжицу из руки Жара. Нежно погладил переплёт, чуть прикрыл глаза и неожиданно проникновенным, почти нежным, голосом сказал: — Детишки! Да что вы понимаете в отношениях! Вся эта романтика, белиберда о вечной любви… у нас в Саврии очень зима холодная… а она всегда стелила мне постель… и согревала меня ночами. Ночи были такими желанным и жаркими, как летний полдень в большой бескрайней степи! Любовь — это не просто щи, каша и уют. Это ещё и польза — чтоб стол зря без дела не стоял! Ох, этот прекрасный стол, сколько всего он пережил! Когда моей старушки не стало, я только его и увёз с собой в скит на память, хоть все детишки и смеялись, как над сумасшедшим. То ещё удовольствие было его на телеге везти!
Жар и Рута серьёзного и душевного откровения почему-то не оценили и практически валялись на полу кареты от хохота!
Это их и спасло! Когда первый арбалетный болт влетел в окно — он впился в стенку всего в паре пальцев от Жарова виска. Рута успела не только пригнуться, но и стащить на пол витающего в воспоминаниях «старичка». Два летучих снаряда просвистели над их головами. Дед охнул! Нападавшие не могли разглядеть результата своей работы из-за лёгкой занавески, снова сомкнувшейся рваными краями на окошке. Поэтому, его вскрик послужил сигналом — нападавшие подлетели с мечами — чтобы добить в случае чего. Но тут же и сами были биты. Двое из пяти сначала получили по горлу, потом пинком отправились обратно. Одного окрутил удавкой Жар. Другой оказался умнее и хотел ещё пострелять — нож Руты вонзился ему в грудь, как раз, когда он почти закончил перезарядку. Пятый поступил умнее всех — он решил угнать карету. Возница слетел мешком в кусты. Коровы беспокойно замычали, получив плетью. Но Мастер «Хорёк» — это не просто должность. Это особая логика, быстрая реакция, необычайная изобретательность! Рута была отличным мастером своего дела! Недаром ей, единственной молодой девушке, уже дали ученика!
Она схватила меч за ножны и со всей силы рукоятью ударила в переднюю стенку кареты — красивые резные доски были тонкими, ажурными, но не прочными — они обвалились прямо на бандита. И пока мужик отряхивался, отвлекаясь от дороги и коров — вор уже скинул его на землю.
— Очень хорошо, ребятки, что мы его взяли живым, — сказал посерьезневший дед, — у меня тут как раз знакомая недалеко живёт. Она — замечательный мастер пыток. За двадцать щепок из него всю душу вытащит. Жар, сворачивай направо!
— Но там же «Курятник»… — опешил вор.
— Да, а почему тебя это вдруг смущает?
***
Господином Горных Дорог назову тебя;
Кто сказал, что холоден снег?
Перевал пройду и порог, перепутие,
Перекрестье каменных рек.
(Мельница. Текст песни «Господин горных дорог»)
Альк стоял и смотрел на Рыску. И что-то сжатое и колющее внутри вдруг ожило и расслабилось — кажется, это было сердце! Он так не хотел видеть её здесь и сейчас — это было очень опасно. Но… вот девушка тут, и, кажется, будто теперь всё уже хорошо. Мужчина даже совсем забыл о том, что держит за талию ненавистную ему «невесту», что сзади в паре шагов его сопровождает никем незамеченный конвой — только дёрнись, и болт из недальнострельного, почти карманного, арбалета — влетит в горло. А второй мужик отправит весточку — убить семью Хаскилей. Альк понимал, что живым ему отсюда не выйти. Не сегодня. А ещё он прекрасно знал, что намного лучше для Аниэлы убийство не только тсарицы и тсаревны Исенары, но и всей его семьи — тогда она будет единственной законной наследницей. В страстную вспыхнувшую любовь кузины, конечно же, не верилось. Она любит чужими руками жар загребать, а потом избавляться от свидетелей. Убивать тсарицу и тсаревну с женихом Альк не собирался — надо было потянуть время.
Хаскиль с облегчением вздохнул, увидев маму, сестру и отца в дальнем углу зала у стола с закусками. Последний, как раз направлялся к нему. Значит, их не смогли убить по дороге! Это радует!
Но Рыска здесь. Смотрит на него широко открытыми глазами. Даже на злость не похоже — скорее на ужас и радость одновременно. Умная девочка! О, мне определенно нравится твой потрясающий золотой блеск в глазах. Может, у тебя выйдет… Я постараюсь не подвести. Хоть и вряд ли мне удастся покинуть сегодня этот дворец…
Азирафаэль был молчаливым ангелом. Во всяком случае, никто на Небесах не мог припомнить, чтобы он кричал. Никогда.
Он не кричал в тот день, когда так и не случился Апокалипсис.
Нет, он кричал, конечно, но так, как кричат обычные люди, не ангелы. Словно был человеком сам, словно вокруг все тоже были просто людьми. Даже на демона — своего демона! — он кричал именно так, чисто по-человечески. Может быть, потому, что за шесть тысяч лет как-то успел привыкнуть кричать на него именно так, чтобы даже случайно не получилось по-настоящему. А потом оказалось, что и на всех четырех Всадников кричать удобнее всего тоже именно так. И именно так только с ними и срабатывает. И разве что со Смертью оно таки не работает, ибо Смерть от начала Вселенной привык к самым разным крикам — и точно так же привык игнорировать их все.
И потом, когда древняя трагедия повторилась уже в виде фарса и дети расправились с непобедимыми Всадниками, а Сатана, посланный куда подальше собственным взбунтовавшимся сыном (и никому это ничего не напоминает, правда же?), провалился обратно в Ад, Азирафаэль тоже не закричал. Только смотрел на залитую бетоном площадку опустевшей авиабазы, просто смотрел, сжав побелевшие губы в нитку, и глаза его были огромными и почти черными. Хотя тогда-то как раз и было бы самое время кричать, потому что фарс оказался не таким уж смешным и Сатана ушел не один.
Он прихватил с собой Кроули.
***
— Они его не убьют! — твердо сказал Адам.
Азирафаэль кивнул и ничего не ответил. Твердости в интонации Адама было куда больше, чем в глазах, но Азирафаэль в глаза ему не смотрел, да и кивнуть было необходимо: Адам топтался рядом и все никак не уходил, а у распахнутой дверцы старенького автомобиля его терпеливо дожидался мистер Янг, настоящий отец — теперь уже окончательно настоящий. И терпение его, и без того далеко не ангельское, грозило вот-вот закончиться.
— Он справится! — сказала Пеппер. — Ставлю молочный зуб, мистер Фелл, что ваш инфернальный друг хотя бы наполовину женщина, а женщины куда лучше приучены выживать. Это заложено в эволюции! Мы бы просто иначе не смогли существовать в этом мире оголтелого мужского шовинизма и патриархального домостроя.
Азирафаэль снова кивнул, сосредоточенно разглядывая ровное бетонное покрытие, на котором не осталось даже царапины. Словно несколько минут назад тут никто вовсе и не прорывался из самых глубин Ада, словно никто тут никогда не стоял, отчаянно щуря желтые глаза и зажав в руке бесполезную монтировку. Кажется, он даже не заметил героической попытки Пеппер его утешить.
Анафема ничего не сказала. И не дала ничего сказать Ньюту, когда тот попытался было сунуться. Впрочем, этого Азирафаэль не заметил тоже. У него была одна мысль, и он думал эту мысль по кругу, упорно и настойчиво, снова и снова. Мысль эта была предельно проста и весьма конкретна: в Аду не так-то легко достать святую воду.
Демон не может вот так вот запросто войти в церковь и зачерпнуть из чаши. Даже Кроули не смог, а уж он-то по этой части был весьма натренирован, за шесть тысяч лет. Но не смог. Придумывал хитрые схемы и строил сложные планы. И другие не смогут. И к священнику с такой просьбой им не так-то легко подойти, не омочивши хотя бы пальцы. Нет. Это далеко не просто, если ты демон. Можно сказать, почти невозможно.
И значит, еще есть время.
Потому что ничто другое Кроули не убьет, а все, что не убивает, делает лишь сильнее, вот и хорошо, вот и не будем думать об этом, которое не убивает, а воду… Святую воду в Аду достать не так-то просто. Это ангел может зайти в любую церковь и зачерпнуть, ангел, да. Демонам намного сложнее. Почти невозможно. И значит…
Он не помнил, как оказался на Небесах, просто вдруг поднял голову и увидел прямо перед собой стену, выкрашенную в голубой цвет. Выкрашенную не слишком аккуратно, с белесыми разводами. Моргнул — и стена отодвинулась, приобрела глубину и прозрачность, стала небом за стеклянной (настоящей!) стеной, бескрайним небом с редкими вкраплениями перистых облаков. Знакомое выгоревшее почти до белизны небо над долиной Гиза, если опустить глаза, то можно увидеть пирамиду Хеопса. Или Хефрена, он вечно их путал, тех фараонов.
Нахмурившись, Азирафаэль отвернулся от стеклянной стены: виды на все чудеса Света его сейчас интересовали менее всего. Куда более его интересовал коридор. Тот Самый Коридор, заканчивающийся Той Самой Дверью в Тот Самый Кабинет.
Нет, он не ждал, что ему откроют — Та Самая Дверь никогда не оказывалась открытой, если тебя не вызывали. Поговаривали даже, что она сродни электронам и вообще не умеет открываться, вечно и неизменно пребывая в одном из состояний — открытости или закрытости, или даже в обоих сразу. Дверь Шредингера.
Но он все равно постучал — рукоятью меча, вышло довольно громко. И удивился — несильно и словно бы издалека: он не помнил, как (а главное, зачем) прихватил с собой меч. И когда меч погас, этого он тоже не помнил, только сейчас лезвие оставалось холодным и тусклым, словно принадлежало самому обычному мечу и понятия не имело ни о каких Войнах с большой буквы «В».
Три гулких удара раскатились под хрустальными сводами Вышних Небес, чем-то напомнив Азирафаэлю колокольный звон церкви Сент-Мэри-ле-Боу. Может быть, тем, что на него в Ист-энде точно так же никто не обращал внимания. Азирафаэль подумал, не стоит ли постучать еще. Решил, что не стоит.
Та, что за этой дверью (если Она там, конечно, есть), всеведуща и всемогуща по определению. Она и без стука знает все. И если Она не хочет изменять состояние двери на открытое — Она этого и не сделает, сколько бы и кто ни стучал. Даже если закричать, Она и тогда не откроет.
Можно было уходить: закрытая дверь давала ответы на все незаданные вопросы, и ответы эти не подлежали иному истолкованию, хотя и были. конечно же, непостижимы. И то, что они не нравились одному конкретному ангелу — было личной проблемой этого ангела, не более. Господь не меняет своих решений. Она может разве что послать радугу в качестве своеобразного извинения — но уже потом, когда все кончится. И нет никакого смысла стоять перед закрытой дверью. Перед какой другой, возможно, и есть, но не перед этой. Перед этой смысла нет точно. Ни малейшего.
Азирафаэль сел на пол. Прислонился спиной к притолоке.
Он не знал, зачем сидит тут и что хочет высидеть, да и вообще хочет ли хоть чего-нибудь. Он думал о святой воде. Той самой святой воде, что стала навязчивой идеей Кроули задолго до середины девятнадцатого века, когда он осмелился в открытую о ней попросить. Попросить ангела. Пусть и знакомого вот уже шесть тысяч лет, пусть и связанного Соглашением, но все-таки ангела. Не священника, не кого-нибудь постороннего. Ангела.
Значит ли это, что если другим демонам потребуется святая вода, они тоже придут к ангелам? Более чем вероятно. Значит ли это, что ангелы им откажут — точно так же, как когда-то отказал Азирафаэль? А вот это уже вероятно куда менее. Вряд ли кого-то еще из демонов связывает с кем-то из ангелов что-либо кроме шести тысяч лет взаимной вражды. Они не будут сомневаться, и бояться им тоже не за кого.
Но рискнут ли они предоставить такое мощное (пусть и не опасное для них самих) оружие в руки своих изначальных врагов без предварительной консультации с Господом? Найдется ли среди ангелов кто-то настолько смелый или же безрассудный?
Азирафаэль тщательно перебрал кандидатуры. Один раз. Потом другой.И третий — более тщательно. рассматривая со всех сторон и вспоминая малейшие подробности про каждого из возможных кандидатов. И окончетально убедился, что вряд ли.
А значит, сидеть под этой дверью имело смысл.
К тому же все равно ничего другого он сделать не мог. Даже спуститься в Ад у него не получилось, он пробовал, хотя сейчас и помнил об этом достаточно смутно. Но точно пробовал. Сначала просто попытался воспользоваться левым эскалатором — тем самым, по которому всегда уходил к начальству Кроули. Потом, когда не получилось, решил пасть, извергая хулу на Господа и Небеса. Долго и безрезультатно. Самую страшную и непростительную, какую только смог вспомнить он и придумать люди, а за шесть тысяч лет люди успели придумать много чего интересного, а Азирафаэль — прочитать и запомнить. И вопросы, конечно же, самые каверзные, предосудительные, непрощаемые вопросы, за которые раньше навстречу любому ангелу раскрыли бы свои гостеприимные объятья озера расплавленной серы.
Не сработало. Пробовать остальные смертные грехи после того, как не получилось с самым непростительным, он не стал, потому что заподозрил, что и их постигнет та же участь. В конце концов, все они были писаны (и предписаны!) для людей, а не для ангелов.
Оставалось только ждать.
Он и ждал, облокотившись спиной о стену и вытянув ноги поперек коридора. Скользившие мимо ангелы на гироскутерах вынуждены были их объезжать и поглядывали косо, но ему было все равно. Даже если он их и замечал — мельком и краем глаза, почти не осознавая. Он не хотел им мешать, он просто ждал.
Интересно, ждал бы он так же безропотно, если бы знал, что ожидание завершится вот так: изломанной пятипалой кистью, красящей алым по белому?
Несколько минут мы пролежали так, на снегу, молча, не двигаясь и не говоря ни слова. Фокусы хозяев с наркотиками явно обошлись Максу дороже, чем Славке — его колотило, он сжимал кулаки и с силой стискивал зубы, но время от времени все равно слышалось это дробное постукивание… Что же такого намешали в свои свечки здешние отравители, что даже на драконов подействовало?
— Нннне…
— Что?
— Ннне отравители…. — выговорил Макс. — Если ты прав… ну, про хозяина… Он вввведддь про особенное спппрашивал. Кажется… кажется, мы попали в притон для ввввельхо-ттторчков… поэтому они тут такие… ттттренированные…
Маг продолжал звать свою воображаемую возлюбленную, время от времени помогая себе Знаками. Результаты (довольно разнообразные) падали на снег, летали по воздуху, прилипали к стенам, расцветали, полыхали фейерверками, каменели, плавились, хрюкали и зарывались в сугробы, звенели и застывали, шипели и пытались уползти…
Один особо впечатляющий результат влез на крыши и вполне достоверно подражал крику ишака в брачный период, еще парочка дымилась у ворот, надежно отгоняя возможных любопытных. Хотя, на взгляд Славки, любопытных было маловато, и это лишний раз подтверждало нехорошие догадки.
Кажется, мстить хозяевам гостиницы (так и не показавшимся на глаза) за отравление уже не нужно. Терхо сполна отплатил им за их вредительскую деятельность, да еще, похоже, и не на один год вперед. Чтобы выловить все эти «подарочки», понадобится немало времени, а если он еще и подрастут-размножатся…
Широкой ты души человек, Терхо Этку.
Макс был менее оптимистичен.
— Ддда когггда ж он угомонится…
— Наверное, когда наркотик выветрится.
— Наркоман хренов!
Надо же, а ругаться получается без запинки.
— Макс…
— Я не б… — зубы в очередной раз звонко стукнули. — Я не бббоюсь, яс… ясно? Просто ххххолодно.
— Я и не думал… Полушубок дать?
— Н-н-н….
— Понятно. Может, тебе из фляжки глотнуть? Ну, той… с согревающим? Что нам в подарок дали при сделке?
— Н-н…
Вообще-то он прав. Мешать два яда разом — не самое умное решение.
— Ну дай хоть руки разотру…
Началось все именно так. Тыквенная фляжка, оплетенная суровыми нитями, была извлечена их мешка, вскрыта и охотно поделилась своим ароматным содержимым с людьми. Только вот продолжилось неожиданно.
Едва руки Макса и Славки соприкоснулись…
Это не было вспышкой, и на удар тока не походило, просто сознание, уже расшатанное сегодняшними потрясениями, а следовательно, с ослабленной защитой вдруг плавно дрогнуло, потом еще раз…
И стало больше.
Намного больше.
Славка всей кожей ощутил, тот леденящий холод, вымораживающий его-Макса изнутри. Он даже понял, почему это случилось — наркотик на какое-то время нарушил то внутреннее равновесие, контакт Снежного дракона с водой и воздухом. Раньше Макс отчаянно мерз и постоянно кутался, и обретение сфер стало для него настоящим спасением. Энергетические оболочки помимо всего прочего помогли ему правильно распределить тепло, обрести защиту. Сейчас то, что Макс-человек обрел после трансформации в дракона, было разбалансировано, сферы потеряли свою четкую структуру, размылись, и нужно было время, чтобы все это восстановить.
Время…
И еда. Или помощь.
Ему-Максу нужна помощь. А ему Славке? Нет-нет, с ним все хорошо, его стихия проще, и защита проще и эффективней. В вечно бушующем пламени его сфер любой наркотик сгорает быстро… малая вспышка — и все будет в порядке…
А он красивый…
Какая вспышка? Кто красивый?
Кто это подумал? Я-Славка или я-Макс?
Нет. Я-Иррей…
КТО?!
Мне показалось? Я че, все-таки поймал глюк?!
Эта заполошная мысль — я-Макса. Кажется… На миг, на несколько вспышек… секунд? части нашего большого «я» замерли, а потом ожили и забарахтались, как щенята, пытаясь выбраться из путаницы лап и хвостов… смешное, должно быть, зрелище — если смотреть со стороны. Самим участникам такой «свалки» обычно не смешно — они-то пытаются всерьез.
Не спешить. Осторожней.
Кто это сказал?! Глюк?!
Нет…
Обреченное: все-таки надышался.
Утешающе-мягкое: нет. Я-Иррей — есть.
Кто?
Кто ты?
Удивленное, но уже с нотками неуверенности: я… я-крылатый? А… вы? Это ведь единение?
Что?
Кто ты?
Отстраненно-осторожное: странные… не сейчас.
Настойчиво-требовательное, мое, обоих-я: ответь!
И ответное, уступающее давлению: не надо… если Крылатые… если единение — так плохо… не-хочу-делить-боль…
Ответь!
Невидимое третье-я пытается отстраниться, но я (не знаю, который-я, не понятно, кто из нас) настойчиво рвется вперед, вслепую пытается дотянуться этого-третьего-живого, оно теплое и нежно-шелковое на ощупь…
Нет-нет!
А потом шелк оборачивается холодом и железом. Болью.
Она леденит горло, привычно держит в оковах крылья и холодной тяжестью лежит на ногах. Тяжело, тяжело, устала, одиноко, хочу-тепла, хочу-к-своим, рада-что-мне-отозвались, рада-единению, рада-что-свои-что-смогла-объединить-сознание… но сейчас нельзя-надо-позже-не-сейчас-не-сейчас…
И выталкивающий «толчок», правда слабый.
Новая информация позволила сцепленным сознаниям немного успокоиться — или мы уже слегка привыкли? Но среагировали я-мы по-разному.
Девчонка? (я-Макс). В его «высказывании» забавно мешались недоумение и… восторг, будто перед ним воздвиглась как минимум гора пуговиц.
Почему? (я-Славке было интересно, почему наша неизвестная собеседница хочет уйти, ничего не объяснив… и что вообще происходит). Тебе… тебе плохо?
Наше третье-я медлит… Боль в ее ощущениях не гаснет, но как-то отступает, притихает. Словно девушка ее прячет. И снова мягкое «касание», вопрошающее.
Вы ведь драконы?
Что?
Я-вы — кто? Крылатые?
Да.
И не знаете? Сейчас-надо-уйти. Ты-Макс — нарушено-равновесие-сфер, тебе и так плохо, поддержка нужна, тебе нужен сильный контакт, я не смогу-не гожусь-не сильная сейчас… лучше отсоединиться теперь…
Теплое-дрожащее пытается отстраниться, но я-мы не пускаем.
Стой! Стой! Кто ты? Как тебя найти?
Где ты?
Зачем?..
Ничего себе вопросы! Я-мы не сговаривались:
Помочь!
Не-сейчас-долго-говорить-плохо-ослабеешь-еще-хуже.
Тогда скажи быстро.
Что?
Как тебя найти. Ты в кандалах, — я-Макс «говорит» четко и без дрожи. — Тебя где-то держат?
Да…
Люди?
Да.
Маги…
Нет. Они другие…
Где?
Я-не-знаю…
Покажи!
Опрокинутая чаша неба, темная, зеленая кайма каких-то поросших зеленью невысоких гор (или это холмы?), мелькнувшая осыпь, какие-то маловразумительные здания… человеческий силуэт, подсвеченный алым…
Идут.
И нас стало двое.
— Подожди!
Но касание шелка уже ускользало, уходило.
«Единение», чем бы оно ни было, распадалось, перед глазами таяла синева чужого неба и незнакомая зелень дальних гор, и отступала боль. Он снова был один, голова ощущалась пустой и гулкой, без всякого постороннего присутствия. На какой-то миг Славку охватило что-то, похожее на сожаление, это странное единение несло с собой не только присутствие, не только знания, которых у них не было, а у Иррей было. Нет, что-то еще. И ему хотелось бы почувствовать это еще раз.
И помочь ей. Кто бы ни были эти другие, но кандалы на шее? Макс недаром взъярился…
Они даже не успели спросить, сколько она уже так живет? И как снова вступить в это «единение»?
Прохватившая тело дрожь напомнила о реальном положении дел.
Они все еще во дворе. Зимней ночью, в сугробе, прячутся от Терхо. И, кстати, Макс. Ему же было плохо. Тогда. Иррей сказала — ему нужна еда или помощь, и сама она для этой помощи не годится. Славка, похоже, тоже… просто потому, что не знает, как должна эта помощь оказываться — в Стае такому не учили, не знали. Зато еда у него есть. Мясо, сухари, сыр… немного лепешек. В мешке. А где мешок?
Сколько времени прошло? Надо встать. Надо хоть глаза открыть. Ну, давай. Быстрее.
Мокрые ресницы кое-как приоткрылись. Все серое…
Под одежду снова холодными лапами пробрался мороз. Ощущения стремительно возвращались в норму.
Славка обнаружил, что лежит, уткнувшись лицом в снег. Уж подтаявший, но не ставший от этого более приятным. Скорей, наоборот. Хотя любители ледяных компрессов пришли бы в восторг…
Кашель, а также довольно невежливый вопрос в пространство, что за *** вокруг творится, показали, что напарник к таким любителям не относится. Заодно стало ясно, что Макс
а) никуда не делся,
б) замерз и пребывает в чрезвычайно плохом настроении,
в) крайне не одобряет наркотические вещества — любые.
И на закуску: этот ***** (очень нехороший) снег должен *** (удалиться на довольно большое расстояние, правда, своеобразным маршрутом), потому что окончательно **** (очень сильно повлиял на душевное равновесие).
— Славк, какого хрена это было?
Славка улыбнулся.
Ну, зато живой.
Условный рефлекс «Макс-ругается-значит-все-не-так-уж-плохо» снова получил подкрепление. Напарник и впрямь был жив. И почти здоров на вид.
Правда… хм… вид у него… незапланированный.
— Макс? — осторожненько поинтересовался парень. — Ты как? Полегче?
Напарник вздохнул. К счастью, в сторону.
— Терпимо… Блин, голова как чужая… но при этом болит, зараза, как две своих. Встану на ноги — такое устрою здешним нарикам — не обрадуются. М-м…
— Макс…
— Слушай, Слав, — не поднимая головы, глуховато проговорил Воробей, — девчонка эта… ты ведь ее тоже видел? Она не глюк?
Славка закопался в мешке, выискивая сверток с лепешками. Когда голова болит, лучше есть то, что помягче.
— Да нет, это не галлюцинация была. Я так понимаю, она где-то далеко, но при определенных условиях мы можем контактировать — она назвала это «единение».
Напарник оживился:
— А тебе про это самое единение рассказывали? Ну, в Стае?
— Нет. Макс, послушай…
— Про еду даже не говори, — Макс поморщился. — Мне сейчас даже мысль про еду… лучше скажи, где этот?
«Этот» сидел на крылечке. И в данный момент вовсю таращился на нас. Как и немногочисленные местные жители, сбежавшиеся на шум.
— Где и раньше.
— Так че ты стоишь? Прячься!
Он поспешно поднял голову — гребень дернулся. И замер.
— Да как бы тебе сказать, напарник… — я легонько хлопнул Макса по массивной бронированной лапе. — Мне кажется, в настоящий момент вопрос пряток немного потерял актуальность.
— Дракоооооончик! — тут же сдал Макса наш временно недееспособный маг. — Покатаешь?
Мучаясь жесточайшей головной болью, Игорь пролежал в медицинском отсеке базы БКоИ всего полдня. После чего, в мрачном настроении заявился в кабинет к Калымову.
Тот принял гостя радушно, пусть и сразу было видно: Вак чем-то серьезно обеспокоен.
— Я возвращаюсь на планету, — без обиняков заявил бывший доктор.
Калымов принялся заваривать кофе, между делом делясь новостями минувшего дня.
— Сейчас там только тебя не хватает. Планета бурлит, как вскипевшая кастрюля. Нам предъявили целый пакет претензий, у Курта серьезные проблемы с местной властью. Но я о другом. Мы нашли Гилоиса. Но добраться до него пока не можем. Саша жива. Здорова. Но… ты только не дергайся. Она завершила трансформацию.
— И?..
— А как ты думаешь?
— Мне надо ее увидеть. Поговорить…
Вак поставил на стол две чашки и не глядя на Игоря, досказал:
— Сейчас местные потребовали контроля за телепортацией. И мы не нашли никаких противоречий в этом требовании. И без того атмосфера раскалена до предела. Так что как только сунешься на планету, о тебе тут же станет известно всем заинтересованным лицам, и очередная смена имени тут не поможет.
— И куда мне? — рассеянно спросил Игорь, — так и сидеть до старости у вас на базе? Я привык заниматься делом, а не…
— Да уж в курсе твоих дел, — хохотнул Калымов. — С виду вроде нормальный человек, а все в какие-то авантюры влипаешь. И других за собой тянешь. Ладно. Есть у меня идея, надеюсь, понравится. Есть такое судно исследовательского класса, принадлежит нам, Первому отделу. Называется «Корунд». Как сейчас принято называть — светяшка. Там формируется новый экипаж. Врач тоже нужен. Пойдешь?
— Заманчивое предложение, — медленно ответил Игорь. — Не вижу, чем я такое счастье заслужил. Однако отказываться не буду. Если, конечно, вы не потребуете взамен чего-то заведомо неисполнимого.
— Например, забыть про историю с Александрой, — понимающе кивнул Калымов, — и в мыслях не было. Но одна просьба все же будет. Ты там… на «Корунде». Не сильно болтай о своих приключениях.
И пояснил, словно Игорь в этом загадочном пояснении что-то мог понять:
— Не хватало еще мне Димыча второй раз из депрессии выводить.
Отправляться на «Корунд» предстояло через четыре дня. А у Игоря все же было ощущение, что Калымов выдумал проблему с переброской, чтобы только удержать его подальше от планеты. На следующее же утро он решил проверить, так ли это.
Оператором на пульте оказался служащий базы, а документы регистрировали действительно представители местной таможни и СПК. Было видно, с каким старанием они относятся к работе.
Но ведь все это еще не означает, что происходящая суета по его душу. Вот же, десятки людей с самого утра спокойно регистрируются, входят в телепортатор и выходят из него, и ничего с ними не происходит. Потратив почти час на наблюдения, Игорь решился. Что он будет делать на планете, представлялось пока смутно. Искать Гилоиса. Как — решим на месте. Главное, чтобы на планету пустили.
Таможенник мрачно посмотрел на Игоря, но документы взял, проверил, и выдал временную визу. Спок тоже ни к чему не придрался, даже голову от терминала не поднял. Приободрившись, Игорь вошел в освободившуюся кабинку. Все нормально.
Однако радовался он рано. Стоило выйти из кабинки, как острое желание спрятаться чуть не загнало его обратно. Нервно оглядев зал, Игорь приметил двух молодых людей. Первый, в длинном пальто, прогуливался вдоль экспресс-синтезаторов, но сразу встретился с доктором глазами, и даже легонько кивнул. Второй стоял у выхода в город.
Да что со мной такое, попытался он себя успокоить, — нормальные парни. Нет в них ничего странного…
Успокоиться не получилось. В зале было много людей. Большинство стояли в очереди на отправку. Именно вдоль этой очереди Игорь и пошел. На всякий случай. С каждым шагом он чувствовал себя все уверенней, хотя подозрения на счет парочки праздно гуляющих лоботрясов только укрепились. Если сразу не начали стрелять…
…то только потому, что вокруг сновало слишком много потенциальных случайных жертв.
Тот, что был в пальто, видимо ждал, когда за спиной у мишени не останется ни одного человека. Вскинул руку. Игорю прямо в глаза скакнул синий зайчик прицела. На голом везении, на рефлексе, когда-то вбитом в тело усиленными тренировками, удалось отпрыгнуть назад. Был ли выстрел? Игорь не слышал. Но он увидел, как нападавший сам, схватившись за голову, падает на пол. Рядом из толпы вынырнула знакомая фигура, и Майкл, а это был он, заметил, пряча в карман бинк:
— Я почему-то был уверен, что ты снова сунешься.
— Там еще один, у выхода, — вместо ответа сообщил Игорь.
— Уже не один. — Майкл в своей неподражаемой манере начал пояснять, при этом проталкиваясь сквозь толпу и увлекая за собой Игоря. — Человек пять на балконе. Двоих в очереди я уже нейтрализовал. Ну, и все выходы, конечно, перекрыты. У нас две минуты, чтобы добраться до телепортатора. Потом его отключат.
Когда он договорил, кабинки, работающие на отправку, были уже перед носом. Позади осталась возмущенно гомонящая очередь. Очередь еще не смекнула, что происходит. Но кто виноват ей уже было ясно. Хорошо, что почти сразу освободилась ближайшая кабинка, не то это приключение бы вышло боком обоим.
Уже на базе Майкл порадовал Игоря:
— Твое счастье, что это была какая-то частная лавочка, а не споки и не безопасность. Ладно, увидимся.
Махнул рукой и ушел.
Чилти жила недалеко от центра, в многоквартирном доме с окнами на кристалл внешнего вокзала.
Комнатка ее оказалась маленькой и уютной, какой и должна быть комната молодой горожанки, проживающей в столице колонии. Кровать, стол, планшет, соединенный с терминалом, несколько пушистых игрушек делят полку с книгами и музыкальными друзами. Шкаф в углу. Вот и все, если не считать персиковых стен и букета искусственных цветов в вазе на столе. У цветов много общего с теми, что украшают наш офис.
— Садись, — пригласила хозяйка. — Пользуйся.
Сажусь. Что же мы будем искать? Опять Калымова? Если он в прошлый раз ни о чем не догадался, то в этот догадается наверняка. Не верю я, что у моего бывшего наставника проблемы с простейшей арифметикой. Впрочем, другого способа узнать что-то об Игоре и о семействе Ламиэни у меня нет. Или я их еще не придумала.
Запрос в пресс-службу Бюро космических исследований ничего не дал, однако попытка связи по закрытому каналу вновь привела меня к знакомой уже вихрастой личности.
— Ой, — сказала личность. — Привет. А дядь Вали нет сейчас рядом. Вообще-то это теперь моя линия, но это так, к сведенью. А его новый код даже я не знаю…
— Жаль. Но может, ты мне и поможешь?
— Как?
— Ты знаешь что-нибудь про Садмаи и Ючи Ламиэни?
— Конечно. Это те, которые с Игорем? Они неделю у нас дома жили. Сейчас в Солнечную улетели, а что?
— А Игорь?
— А его дядь Валя на светяшку пристроил. Там как раз набирали новую команду. Погоди! — вдруг засуетился парень, — а ты случайно не это, как его… перлит?
Оборжаться. Перлит! Хочу быть перлит!
— Правильно говорить пен-рит.
— А я как сказал? Так ты правда пен-рит? Не отключайся! Я тебе письмо перешлю. Только продиктуй код коммуникатора!
Чилти стояла рядом, внимательно вслушиваясь в разговор, и конечно тут же без запинки надиктовала адрес.
Звякнула, сообщая о доставке, почтовая программа.
— Пришло?
— Пришло. Ну, счастливо? Слушай, могу я у тебя попросить? Ты Валентину Александровичу ничего о нашей беседе не говори, ладно?
— Почему?
— Нет, если он напрямую спросит, то скажи, конечно. Но…
— Ладно, чего там. Буду молчать. А ты еще свяжешься?
— Не знаю. Как получится. Я же перлит…
Мы попрощались, и я разомкнула связь. Вот и все ясно, вот и все устроилось. О чем еще можно мечтать?
— Ты письмо будешь смотреть? Или мне оставишь?
Сейчас. Сейчас посмотрю. Интересно, кто автор, Калымов или Игорь?
Письмо состояло из картинки, нарисованной детской рукой: длинная тетя с костылями, это, конечно, я. Маленькая девочка рядом — Ючи. Две мужские фигуры сзади тоже очень сильно напоминали кого-то. К картинке никакого текста не прилагалось, но и так все ясно. Письмо оставила Ючи. Маленькая Ючи не верит в то, что друга можно потерять навсегда. Спасибо, ребенок.
— Что это? — разочаровалась Чилти, которая, наверное, ждала, что перед ней сейчас раскрутится какая-то тайна, а может и драма.
— Детский рисунок. Прощальный привет от улетевших друзей. Вот эта длинная леди — это я.
Через неделю я получила еще один косвенный привет. Дело было так. После смены мы с начальницей по привычке зашли к механикам в каптерку. Застали конец разговора:
— Слышали? Пилтэни сняли! Говорят, за взятки. В правительстве такие чистки — три увольнения за неделю. К чему бы это?
— Да уж, — согласился пожилой мастер, видно, тоже только что сменившийся. — У нас в министрах, как оказалось, один другого краше сидят. Кто не вор, тот извращенец, кто не извращенец — предатель…
— Да ладно, есть и неплохие люди.
— Ну так, слава богу! Есть, кому власть удержать…
Ах, ты, подумала я тогда, а не Игорев ли компромат в дело пущен? А дома удостоверилась, что скорей всего, так и есть. Гилоис ходил мрачный и дерганый. На попытку вежливо порасспросить его о причинах дурного самочувствия, я получила ответ, что социальное министерство расформировывают в связи с неэффективностью его работы, но на самом деле — потому что именно в этом министерстве было выявлено наибольшее количество экономических, должностных и даже уголовных преступлений. Так что неясно, куда катимся и чем все кончится.
А по мне так — ура. Может, эту ущербную пен-рит программу закроют, наконец. Не знаю, может, в ней — спасение населения планеты и корни всеобщего будущего благоденствия, пусть так. Но всем будет лучше, если кто-нибудь вот прямо сейчас найдет эти самые корни в другом месте.
Потянулись дни. Работа, не тяжелая, пустая, но дающая возможность разговаривать с кем-то помимо Гилоиса, меня совершенно не напрягала. В мастерских ко мне скоро привыкли и пальцем показывать перестали. Даже хозяин однажды высказался в том смысле, что посадить меня принимать заказы — это был отличный рекламный ход. Внешне все стало ровно, гладко и обрело даже некоторые черты надежности.
И контору Гилоиса не расформировали, и пособие мне не урезали. В инфосеть я с тех пор не заходила. Искать мне там больше некого. Собственно, зачем искать? Всего сутки мы были знакомы. Мимолетная встреча, одна из многих. Не будь я тогда в столь плачевном состоянии и в столь смятенных чувствах, ничем то знакомство не отличалось бы от десятков иных случайных знакомств. Вот только почему ты упорно снишься мне, Игорь Седых? Из дневной памяти ты подло перебрался в ночную. Нет, иногда снятся и Садмаи и Ючи, но это реже, это иначе.
Вот один из снов: поздние сумерки, темная река. Метель. Мы стоим с тобой на разных берегах. Я тебя вижу, ты меня — не замечаешь. Хоть я и машу руками, и кричу. И тогда я спускаюсь к воде, и захожу в воду, и иду вброд к твоему берегу. Снежинки ложатся на воду вокруг меня и тают. Тают, а я не ощущаю холода. Я даже не ощущаю, что нахожусь в воде, вода отдельно, я — отдельно. И вот, когда я уже на середине темного смолянистого потока, тебе становится меня видно, и ты кричишь: «Сашка, что ты делаешь! Ты же живая!». И тут я становлюсь живой. Вода превращается в жидкий лед, снежинки жалят кожу. Идти далеко, дна не видно. Но самое страшное не это, а то, что на другом берегу тебя больше нет. Эхом унесло, понимаешь?
Я каждое утро, перед тем, как идти на работу, делаю круг по площади у вокзала. Моя прогулка приходится на час, в который прибывают пассажиры. Я никого не жду, нет, я просто ворую у прибывших осколки их возвращения. Я не могу улететь — пока завишу от лекарств Гилоиса, и пока моя память не стабилизировалась. Странная привычка, но мне, странной, много позволено.
Долго думал, с чего начать. Решил, что начну – с чего сам начинал – с Проппа и его работы «Исторические корни волшебной сказки».
https://www.e-reading.club/book.php?book=46789
Инициации там уделено достаточно много места.
Почему инициация так важна для литературных произведений? Почему именно она легла в основу большей части волшебных сказок?
Дело в том, что мы умираемдва раза: первый раз для детства, второй раз – для всего остального. Многие века инициация служила для фиксирования процедуры вот этой смерти в самом себе.
Может быть, те, кому сейчас лет 12-15 поймут меня особенно остро. Ведь, казалось бы – 12-15 лет – ещё детство, живи, радуйся?
Но тогда откуда накатывает такая чернушная депрессия?
А это организм травит себя гормонами, изменяясь под взрослую особь. И лет в 11-12 наступает момент, когда сделать ты можешь уже очень многое, но не понимаешь, зачем тебе это надо. Области мозга под «сделать» уже созрели, под «зачем» — пока ещё нет.
Подросток – это тот же взрослый, но запертый в мозговом размотиваторе.
Он не знает, что ему надо (и надо ли), не понимает, зачем он делает одно или другое. Зачем он сам? Зачем ему весь этот мир?
Подростку плохо. И тем, кто вокруг него – тоже плохо. Ведь в семье вдруг появляется здоровенная размотивированная животина, которая может работать на благо семьи, но не хочет, да ещё и депрессует в придачу, да ещё и лучше взрослых всё знает, да ещё и ничего не делает (продолжите список).
И потому много веков подряд люди проводили особые ритуалы, отрезающее от ребёнка детство.
Смысл этих ритуалов – инсценировать смерть, сломать, согнуть, подчинить размотивированную особь. Вбить в неё нужные устои, рамки, законы. В идеале – пинками вбить. Так, чтобы уже на всю жизнь. А за это подростку дадут какие-нибудь «права», что есть у каждой кошечки и собачки. Право размножаться, например.
Вот как об этом пишет Пропп.
«Что такое посвящение (инициация – прим. К.Б.)? Это — один из институтов, свойственных родовому строю. Обряд этот совершался при наступлении половой зрелости. Этим обрядом юноша вводился в родовое объединение, становился полноправным членом его и приобретал право вступления в брак. Такова социальная функция этого обряда. (…) Предполагалось, что мальчик во время обряда умирал и затем вновь воскресал уже новым человеком. (…) Обряд сопровождался телесными истязаниями и повреждениями (отрубанием пальца, выбиванием некоторых зубов и др.). Другая форма временной смерти выражалась в том, что мальчика символически сжигали, варили, жарили, изрубали на куски и вновь воскрешали.
Зачем это делали? Зачем отрубали пальцы, выбивали зубы (и это ещё далеко не весь список)?
А человек – животина крепкая. Не враз до него и достучишься.
Есть ли научное обоснование таким процедурам над подрастающим поколением? Да, есть.
Мозг
Различные области мозга созревают в разное время.
Мы устроены так, что сначала созревают более древние структуры мозга. А уже затем – более молодые. И понятно, чем область мозга более «человеческая», тем она моложе и позже созреет.
И вот у подростка уже созрела лимбическая (древняя) система мозга, которая отвечает за эмоции и инстинктивные желания. Он уже полноценно умеет хотеть есть, пить и размножаться.
И вот лимбическая система командует: «Хочу есть». Подросток заходит в супермаркет. А там лежит колбаска.
Тут наступает тонкий момент. Лимбическая система УЖЕ требует. Колбаска уже найдена. Колбаску надо… (полный рот слюны).
А вот, что с ней НАДО делать, должна решать самая молодая префронтальная кора головного мозга (лобные доли). А она — незрелая.
Попали, да?
А ведь именно префронтальная кора головного мозга выступает у человека в роли координатора, удерживающего в узде наши основные эмоции и импульсы. Именно она определяет, надо ли сейчас купить колбаску, если деньги родители дали на молоко. И что делать, если денег нет???
Колбаски хочется п-взрослому. А денег нет? И-ии????
А почему нельзя взять с прилавка?
Идёт запрос в префронтальную кору – а она зависает. Комп повис.
Внимание, не хватает оперативной памяти вашего мозга!
Что делать? Вот что вы будете делать? Нельзя взять с прилавка бесплатно? А почему нельзя? Почему эти люди мне не дают взять? Если я голодный? А если спрятать, пока не видят? Куда спрятать?
О-па! А вот эта система созрела. А вот тут у нас всё фурычит. Мы знаем, как выглядит камера! Мы знаем, как незаметно сунуть колбаску в рюкзак!
Значит, это решение? Эй, префронтальная кора? Одобряешь?
Ответа нет.
Меня часто спрашивают, мол, ты чё, в детстве не воровал, что ли, из магазина всякую мелочь?
У нас в посёлке привозили в хозмаг простые карандаши россыпью, ставили в коробках на прилавок. Карандаши были разноцветные и очень прикольные (по тем временам). Воровали их почти все мои друзья. Может даже и не почти, не помню.
Некоторые воровали друг у друга дома. Тоже по мелочи. А уж яблоки у соседа…
Было это, как я сейчас понимаю, в районе 10-11 лет, самые зачатки подросткового возраста. Потом это быстро прошло. Был социализм, и родители стремительно расставили всё по местам в маленьких головах.
Наверное, они же и закладывали детям в головы, что воровать в магазине нельзя, а у государства – можно. Ведь этом возрасте и формируются так называемые общественные «ценности».
Знаете, что страшно? Что если подростков воспитать как-то иначе, чем надо обществу, то большую часть придётся как-то утилизировать. Потому что вы их не перевоспитаете уже никогда.
Где-то годам к 18-ти, может чуть позже (я тут читаю в источниках, что к 18-ти, а по моим собственным наблюдениям, к 19-ти и позже), процесс формирования неведомой зверушки завершится, потом её можно будет только выпилить из общества, через тюрьму, войну или революцию.
Воспитать можно. Подростка.
Взрослого, если он вырос отморозком, только прибить или обложить законами, как загоняемого волка флажками. Какие-то отдельные истории, когда «перевоспитание» взрослого возможно – есть, конечно. Но они именно отдельные.
Ну, вот слышали, например, фразу: «революция пожирает своих детей»? Или «потерянное поколение»? Ну вот это оно и есть.
Фишка ещё в том, что последние годы детство у молодых затягивается. Может, сейчас уже не 18 и 19 заканчивается формирование мозга, а во все 21?
Но суть от этого не меняется. Подростковое время – время накладывания социальной программы. В этой программе созревает и формируется префронтальная кора, мозг учится контролировать свои хотелки. Дальше…
А дальше этот конкретный человек уже принял свою внутреннюю конституцию. Попробуйте достучаться и объяснить, что документы у него – не те.
Ну и для ликбза.
Префронтальная кора (лобные доли мозга)
*Концентрация и произвольное внимание.
*Критическое мышление (оценка действий).
*Социальное поведение (контроль над агрессией и животными инстинктами).
*Мотивация.
*Постановка целей.
*Разработка плана достижения целей.
*Контроль выполнения плана.
Префронтальна кора — наиболее эволюционно молодая область мозга, она особенно чувствительна к тревогам и страхам.
Пишут, будто ученые выявили, что после того как на нейроны префронтальной коры обрушивается волна нейротрансмиттеров и гормонов стресса, связи между ними ослабляются, а генерация нервных импульсов прекращается. В то же время зоны, расположенные в глубине мозга, напротив, начинают все сильнее влиять на наше поведение.По сути, под действием стресса власть над нашими мыслями и эмоциями переходит от префронтальной области — структуры более высокого уровня — к гипоталамусу и еще более архаичным участкам мозга. По мере того как эти древние зоны мозга берут на себя управление, нас начинают охватывать парализующий страх или импульсы, которые обычно подавляются сознанием: неумеренное желание есть, употреблять дурманящие вещества или устроить попойку. Возьмите на заметку))
Вот такие мы разумные. Кто-то генетически лучше держит этот самый контроль, кто-то хуже. Подростки…
Подростки – так ещё зараза. И не только наши, человеческие.
Подростки шимпанзе тоже всегда готовы устроить революцию. Ну сами прикиньте: они уже самцы (!), но ещё не понимают, а на фига взрослые установили какой-то непонятный порядок в стае?
«Межсамцовые взаимоотношения у шимпанзе в социальном плане более пластичны, чем, (…) внутригрупповые конфликты между самками или подростками. Последние, объединяясь в группы, часто нападают на младших и слабых членов сообщества, провоцируя агрессивное поведение».https://goo-gl.su/AkwD
Ещё 70-ых годах знаменитая исследовательница Джейн Гудолл, британский приматолог, этолог и антрополог, наткнулась на мрачные стороны жизни шимпанзе.
«Когда я только начала работу в Гомбе, — позже писала она, — мне казалось, что шимпанзе лучше, чем мы. Но со временем поняла, что это не так. Они могут быть столь же ужасными». Исследовательница впервые наблюдала и описала войны среди шимпанзе. На территории заповедника, кроме клана Казакела в центральной части, за которым велось наблюдение, существовало еще несколько групп шимпанзе. Во время правления Хэмфри часть взрослых самцов отделилась от основной группы и ушла в южную часть Гомбе, Кахаму. Когда вожаком стал Фиган, он повёл против них настоящую войну. Тактика шимпанзе была проста: они выслеживали противников по одиночке, нападали на них, жестоко били, кусали и оставляли умирать от полученных ран».http://antropogenez.ru/article/854/
В общем, те, кто полагает, что человек воюет потому, что он о-го-го какой человечище… узбогойтесь. Человек воюет потому, что он – обезьяна. И обезьяну из человека как раз и пытались вышибить инициацией.
Группа, в которой бесчинствуют битые на голову подростки слабее группы, где этим подросткам ради будущего порядка рубят пальцы, выбивают зубы. Да и сексуального насилия там хватало. Обрезание – тоже пережиток этого же самого, инициации. Даже то, как смачно целовались во времена СССР политики – тоже пережиток инициации. Поцелуем сильный награждает слабого, скрепляя средневековую присягу вассала сеньору. Обряд называется оммаж.
Обряд гоминиума (оммажа) был следующий: сеньор встречал будущего вассала сидя или стоя; вассал преклонял перед ним колено, вкладывал свои руки в его руки и объявлял себя его «человеком» за известный лен; сеньор целовал его в губы, даря «поцелуй мира», и поднимал с колен.
Если непонятно, что он имитирует, я пояснять не буду. Хотя… Можно здесь глянуть). Кое-что там спорно, но про оммаж можно глянуть.
https://scan1707.blogspot.com/2019/05/1-2.html
Сейчас у нас из инициации остался только ЕГЭ. Ну так и подросток изнежился и пошёл слабенький. Хотя… когда к нам Навальный приезжал, в соседней школе подростков запели в спортзале))). Навальный – тот ещё «молодец», но ведь правильно себе ЦА определил, да?)
Ну и понятно, что сначала инициация включала в себя обучение всем самым важным мифам, а потом изменились мифы, и инициация вместе с ними вдвинулась в сказку.
Но подростки-то не изменились. У них всё так же бурлит кровь. И потому они читают с наибольшей охотой те же сказки про инициацию.
Что ЛитРПГ, что попаданчество – это та же сказка про инициацию. Герой уснул/умер/попал в капсулу. Оказался в другом месте. Выживет, пройдёт испытания – станет мужчиной.
Грубо – поколение, лишённое сказок про Иванушку-дурачка, выдумывает их же про попаданца в Наруто.
Куда-то попасть-Испытания-И вот уже ты – крутой.
Зачем читают? А прочел, как другой инициацию прошёл – вроде как и сам чуть-чуть тоже прошёл…
Но чего-то не хватило, да? Берем и ещё читаем! И чтобы вот прямо круто! Чтобы убедить нервную систему, что я это прочёл, а значит – прошёл! Я – взрослый…
Ой, мне 40 лет, а я всё ещё читаю про попаданцев??? А мне негде пройти настоящую инициацию. В армию не взяли, в космонавты – не взяли…
Итак, перейдём к нашему Пути героя по Проппу
Для инициации нам нужно:
1. Герой.
2. Его временное гормональное умопомешательство.
3. Инициация через смерть и попадание в другой мир.
4. Ну и дальше можно у Проппа или в схеме.
Берём любую волшебную сказку.
1. Герой – Иванушка.
2. Гормональное умопомешательство – Дурак.
3. Инициация через смерть и попадание в другой мир – Тридевятое царство, подозрительно похожее на царство мёртвых, где проходят инициационные испытания.
4. Испытания.
Сказки начинаются быстро. Экспозиция (зачин) – короткие.
Жил-был Иван.
Что-то с ним было не так – двое умных, а третий дурак…
И понесла-ась.
Так же пишутся современные тексты «про инициацию». Экспозиция стремительная, приключения однотипные. Герой их преодолевает по определению, потому что так надо. Как и в сказках, испытания часто нелогичные и на вид совершенно идиотские.
Про смерть, как этап инициации, у Проппа:
«Это — так называемая временная смерть. Смерть и воскресение вызывались действиями, изображавшими поглощение, пожирание мальчика чудовищным животным. Он как бы проглатывался этим животным и, пробыв некоторое время в желудке чудовища, возвращался, т. е. выхаркивался или извергался. Для совершения этого обряда иногда выстраивались специальные дома или шалаши, имеющие форму животного, причем дверь представляла собой пасть».«Обратим только особое внимание на то, что посвящаемый якобы шёл на смерть и был вполне убежден, что он умер и воскрес».
Сейчас, при всей суровости испытаний, смерть всё-таки чисто номинальная. Мальчик выдерживает некие испытания и становится мужчиной.
Однако полностью традиция не уходит. Обряды посвящения (инициации) до сих пор распространены даже в цивилизованном мире. Стоит отсечь от общества группу мужчин – армия ли это, тюрьма ли – сразу же там заводятся обряды «вхождения» в новый мир.
Попал в заключение – и тут же надо правильно поздороваться… «Вечер в хату, мужики», да?
И ведь удивительно, как вся эта чушь порабощает взрослых на вид людей. Видимо, вопрос надо ставить так: а взрослых ли?
Смена социального или иного статуса, составляющая основную цель инициационных испытаний, предполагает «выход» из прежнего состояния, отказ от культурных функций, разрушение социальной роли.
В любой волшебной сказке, где герой мужского пола, он сразу куда-то попадает: в Тридевятое царство, в неведомый лес и т.п. И выйдет он оттуда не дураком, а царевичем. Социальную шкурку – долой.
А как же девочки?
Чем хорош Пропп, у него всё ясно и с девочкой-героиней. И всё это хорошо коррелирует с «Золотой ветвью» Фрэзера.
Иногда в сказках «попадают» и мальчики, и девочки.
В сказке о пряничном домике отец уводит в лес обоих детей. Там они находят пряничный домик – и это место инициации.
Так же и в сказке Морозко, отец увозит дочку в лес именно за этим самым. Но дочке уже не грозит быть съеденной, она получает приданое, т.е. момент инициации пересекается с замужеством.
В сказке Гуси-лебеди, девочка уже нарушает запет родителей, убегает играть, забывает про брата. Его уносят гуси-лебеди, и девочка проходит инициацию – идет за ним в царство мертвых. Выдерживает испытания, спасает брата.
Запрет и заточение (Вавара-краса сидит в тереме безвылазно, и на землю ей ступать нельзя) подробно разбирает Фрэзер. Оно уже связано с более поздним обществом, первыми царями, для которых табуирован «выход в свет». И там матриархат.
Выражается матриархат не в правлении женщин (это бред), а в наследовании по женской линии.
Принцесса засиделась незамужем только потому, что царь – регент при малолетней принцессе, он только правит. Наследник и царство получит тот, кто женится на принцессе. Это она – наследует царство за матерью.
Понятно, что царю царство отдавать не хочется. Потому и придумываются коварные испытания.
То есть женская инициация вскоре из сказок уходит, да оно и понятно. И в сказках есть отголосок того, что женщина, родившая ребенка, уже инициирована не людьми, а высшими силами. И она приобретает сакральный доступ к миру другим путём. А вот мужчинам всё ещё надо инициироваться, чтобы доказать своё право быть взрослыми.
Грубо, если вернуться к подросткам, взбесившуюся девочку-подростка можно пораньше выдать замуж, и проблема снята.
Вывод 1
Как только появляется институт брака – необходимость в женской инициации отпадает. Женщину-подростка можно просто спихнуть замуж. Потому основная женская тема для удовлетворения вашей «внутренней богини» – это любовный роман.
Потому, пока герой «на героине», героиня сидит в башне, потом ее похищает кощей, и герой топает её спасать.
А в топанье героя спасать – опять темный лес и все признаки отголосков инициации. Через смерть.
Если не вспомнили, почему через смерть, вспоминайте сейчас.
Темный лес.
Истоптал 7 пар сапог.
Русским духом пахнет и т.п..
Всё это легко объяснить, зная, что герой не лесу, а в царстве мёртвых.
Потому акцент на обуви. До сих пор все помнят, что мертвецу нужна особая обувь, хотя все уже забыли – зачем. А путь-то долгий. Семь пар железных сапог сносишь, семь железных посохов изломаешь.
Русский дух – от героя пахнет живым, он, скорее, шаман, спустившийся в царство мертвых, чем труп.
«Напои и накорми, потом в баньке попарь» — ритуальная еда на похоронах и обмывание покойника.
Далее Баба Яга с костяной ногой, Кощей… Царство мёртвых – оно такое))
Вывод 2
Эмоциональное чтение для вашего «внутреннего подростка» – инициация. Герой, его сомнения в себе, попадание в иной мир и испытания, которые он пройдёт, нахватав ништяков.
Понятно, что есть куча любителей другой литературы, но другая – это уже для людей взрослых, и там много тем и жанров, их так просто в рамки «Пути героя» не вогнать.
Но мы всё-таки почитаем и Кэмпбелла, и Воглера.
И вот среди прислуги Даулингов начинается сущий ад, о котором хозяева даже не подозревают. Этакий локальный апокалипсис на территории одного поместья. Вся прислуга сходит с ума по садовнику! Останется ли он верен своей старой любви? Или падет, поддавшись искушению? Бедная Мэри страдает молча и с достоинством, как и подобает истинной англичанке. Только рассказывает своему воспитаннику страшные сказки про адские пытки, котлы и чертей с вилами, которые ожидают после смерти похотливых прелюбодеев.
А потом умирает лакей, и поначалу никто даже и не думает, что это убийство. Сомнения возникли уже потом, когда задушили горничную. Эту часть я собираюсь дать от лица полицейских, уже набросал черновик, так что тут герои теряются в догадках точно так же, как и читатели. А вот дальше… Мне бы хотелось все же узнать, кто там оказался убийцей и почему, и что там за сложности, в которые я не поверю? Ты же так тогда и не рассказал, заявил только, что убийца схвачен, а остальное все сложно, а потом навалился тот скандал с исчезнувшей ракетной шахтой и было не до того. Но теперь-то уже можно, да? Понимаешь, я пока писал общую историю, которую можно повернуть и так, и этак, а сейчас как раз оказался на развилке – дальше сюжет может пойти по двум линиям в зависимости от того, кто же на самом деле оказался убийцей. Ну так в чем же там было дело?
Холмс кашлянул, словно бы прочищая горло (или оттягивая время),бросил на Ватсона быстрый странный взгляд.
— Джон… — начал он осторожно. – Понимаешь, все, что ты мне сейчас рассказал…
— Да знаю я! – досадливо отмахнулся Ватсон. – Это все исключительно плод моей литературной фантазии и ничего более. Просто даже фантазиям лучше опираться хотя бы на маленькую, но правду. Так кто же там был убийцей? И почему? И что с лакеем – его тоже убили каким-то загадочным образом? Не то чтобы я обещал, что буду точно следовать правде жизни, но хотелось бы все-таки ее знать. А потом уже решать, следовать или нет, а если и следовать – то насколько.
Ватсон уставился на своего компаньона в радостном ожидании, не замечая, что тот выглядит несколько… ну, если бы это был не Холмс, можно было бы сказать, что смущенным.
— Видишь ли… — осторожно протянул Холмс. – Там действительно все оказалось несколько… сложнее, чем можно было изначально предположить. И были задействованы силы такого порядка, что… Понимаешь, это даже не уровень высшей секретности, это скорее уровень «сжечь перед прочтением». А кстати! – поспешил он схватиться за показавшуюся ему более удачной тему. — Что это за две линии, про которые ты говорил?
— Да так… Чистые фантазии! – замялся Ватсон, но не надо было быть великим детективом, чтобы понять, как ему хочется этими фантазиями поделиться.
Холмс хмыкнул и решительно приказал:
— Рассказывай!
— Ой, ну ладно, — не стал дальше отнекиваться Ватсон. — Изначально я опирался на твои слова, что самые подозрительные там няня и садовник и убил наверняка кто-то из них. Или даже они оба в сговоре. Но… Понимаешь, тут какое дело, Шерлок… Больше-то у меня не было никакой информации, и мне пришлось додумывать и… фантазировать. А уж если начинаешь применять фантазию, то можно же не ограничиваться реализмом, правда? И вот я начал задавать вопросы. Поначалу самому себе, конечно.
Что, если няня действительно не просто некрасивая старая дева, тощая злобная мегера, похожая на змею и лишенная всяческих женских округлостей, любящая черное кожаное белье и хлысты? Что, если она настоящая фем-фаталь? Истинное исчадие ада, демон-суккуб, высохшая от нечеловеческих страстей и съедавшей ее злобы? И она влюблена. Только представь себе: влюбленная женщина с такими… нет, не женщина: демоница! Обладающая инфернальными способностями, страшная во всех смыслах этого слова и готовая на все! Женщина, от которой семья юного садовника пыталась его уберечь совершенно обоснованно. Если это на самом деле так, то все просто, понимаешь?
Горничные и лакеи (да и не только они, если уж на то пошло) могут сколько угодно пытаться подкатить к ее любовнику, но им ничего не обломится. А если и обломится — им же хуже. Все драки среди прислуги — до первой и последней встречи с милой няней. При этом у няни всегда алиби! И вот тут можно очень красиво сыграть, если вдруг подозрение полиции падет на садовника.
— На этого садовника ничего не может упасть без его ведома, — буркнул Холмс. Но буркнул так тихо, что Ватсон его не расслышал.
— И вот они его заподозрили, вызвали для предварительного допроса и уже собираются сменить задержание на полноценный арест: ведь у садовника нет алиби! — воодушевленно продолжал Ватсон. — Очень подозрительный молодой человек, постоянно путается в показаниях и не может сообщить, где и с кем проводил ночи. А он, конечно же, не может потому, что не хочет дискредитировать любимую женщину! И вот его допрашивают и уже собираются засадить и осудить. Драма! Думаю, когда буду писать, тут мне следует оборвать главу.
Понятное дело, что никто столь милого садовника не засудит: няня этого, конечно же, не позволит! Такого и обычная женщина не позволила бы, пришла бы в полицию и обеспечила любимому алиби, если бы не нашла других способов. Но ведь мы помним, что наша няня не простая любящая женщина, в ее распоряжении огромные силы! И она не замедлит их применить!
Почти полвека назад муниципалитет принял решение о сохранении местных руин в качестве национального памятника, единственного в своём роде – тогда как раз развернулся строительный бум и подобные отвратительные наследия прошлого повсеместно шли под бульдозер. Нашему научному городку не повезло – или же наоборот, повезло просто неслыханно, если смотреть с моей точки зрения. Как бы там ни было, трущобы именно нашего городишки были признаны самым классическим и первозданным вариантом типичного гетто, достойным для сохранения. Ободранные стены с остатками обоев внутри и граффити снаружи тщательно покрыли мономолекулярным слоем вечного пластика и закрепили стасис-полем, препятствуя дальнейшему разрушению.
Разумеется, местных отсюда эвакуировали, предоставив им вполне комфортабельное жильё. Великолепные надувные домики, я сам жил в таком, пока был студентом, и первые два года уже с Люсиль, на берег выбрались только после рождения Тима. Наводные жилища очень удобны и самодостаточны, а к лёгкой качке быстро привыкаешь, многим она даже нравится. У нас всё-таки не море, а озеро, и больших волн не бывает.
Новая гроздь таких домиков и была создана специально с учётом стандартных привычек и потребностей быдла, но то ли психологи-разработчики в чём-то просчитались, то ли наши быдловане оказались какими-то нестандартными. Как бы там ни было, но домики им не понравились. Ещё до окончания консервации то одно, то другое семейство пыталось вернуться в привычное место обитания, не обращая внимания ни на какие уговоры или убеждения. Когда же особо опасные процедуры закончились и охрану убрали, свершился массовый обратный исход переселённых. Буквально в течение пары ночей памятные руины были заново обжиты прежними обитателями. Так и получилось, что к моменту торжественного открытия наш Мемориал оказался куда более реалистичным и достоверным, чем задумывалось его создателями.
Власти отнесли это обстоятельство к разряду положительных – ну вроде как одним ключом завернули сразу две гайки. И действительно, теперь уже трудно представить Мемориал без быдла и создаваемой им неповторимой культурной среды.
Вот и сейчас – руины красиво подсвечены неверным дрожащим пламенем разведённых у стен костров. Некоторые горят странно, разноцветным искристым огнём с длинными трескучими выплесками – от таких стараюсь держаться подальше. Наверняка в них жгут раздобытый где-то пластик, хотя о вреде подобного мы не устаём твердить постоянно, при каждом удобном и неудобном случае, лишь бы слушали. И в ежедневно раздаваемые гуманитарные стандарт-наборы топливные брикеты входят в достаточном количестве. Но живой огонь горючего пластика – тоже часть местной культуры. И не самая худшая её часть – по крайней мере, уже лет сорок на подобных ядовитых кострах больше не жарят еду, а раньше ведь такое практиковалось здесь повсеместно. Не удивительно, что они такие низенькие, так часто болеют и так мало живут…
Ничего, ничего, с этим мы тоже справимся когда-нибудь.
Главное – начало положено…
магреспублика Илата, город Илата
15 Петуха 606 года Соленого озера
Уговора ходить в монастырь со своим лицом не было, но Роксан, поразмыслив, все же не стал задерживаться, меняя маску. В убежище, рассыпающийся домик на Крыльях, все-таки зашел, но только взял всегда готовую сумку у входа, оглядел закрепленные на стенах рисунки.
Хелен была прекрасной художницей, работала в графике, имитируя магические рисунки, но в ней не было ни капли дара. Обычно она появлялась в городе в конце месяца, сразу с кипой набросков с разных концов Приозерья, или хотя бы с родными Илатскими степями и лесами.
Возможно, в этот раз она приедет раньше.
Сумка дисгармонировала с костюмом, светлую коричневую кожу с черными туфлями он никогда бы не стал носить. Не совершенно безобразно, но могли заметить и спросить, поэтому Роксан предпочел не проходить напрямик мимо дворца и через район каналов, а обогнуть их с запада. Держался главных улиц, несмотря на полдень — в Илате и под обоими солнцами можно было наткнуться на бандитов. Он бы с ними, несомненно, справился, но ни терять время, ни привлекать внимание не хотелось.
Кто-то тоже пользовался масками. Само по себе не удивительно: талант достаточно ценный и в то же время сравнительно простой для освоения, и, например, в рядах тайной службы Роксан был далеко не единственным мастером. Но чтобы подобный специалист, явно высококлассный, был связан с бандитами? Любопытно, ведь даже у О’Флаэрти говорили, что кто-то заходил, Джейн тогда запомнила, но не обратила серьезного внимания. Его тоже хотели ограбить?
К нему залез Сид, о котором говорила Обри. И, судя по всему, тем же способом залезли на кухню О’Германов. Почему только на кухню? С подобной живой отмычкой они могли украсть и куда более ценные вещи, чем десяток куриных тушек. Что именно перечислял Гомер? Мука, картошка, кизил, сахар, индюшки. Было что-то еще? Три круга сыра, конечно. Мед. Молоко… Впрочем нет, кринку не украли, а разбили. Почему именно кринку? Ольгино словечко.
Что-то из всего этого перечисления наверняка важно. Или было что-то другое, замаскированное кражей еды. У О’Хили цель грабежа еще загадочней. Обошли весь дом, забрались в комнаты-памятники детям, но ничего не взяли. Зачем тогда это потребовалось?
Он сбился с шага, догадавшись. Ускорился, огибая стену монастыря, толкнул тяжелую створку. Едва не споткнулся о курицу.
— Ох, простите, господин!
Молодой монах, гнавшийся за птицей, сумел затормозить, а вот перья, налипшие на его сутану — нет. Роксан отряхнул одежду, уточнил:
— Голубь на месте?
— Ага. Только если вы снова за перьями, их еще не подготовили!
— Что значит “снова”?
Он ожидал, что перья окажутся украдены или что здесь скажут, что приходила сама леди Грейс. Но при чем здесь он?
— Ну как же, — растерялся юный Петух. — Вы три недели назад заказывали набор перьев, фамильных. Я лично выбирал и обрабатывал каждое.
— Ясно. Учетные книги по перьям у Голубя?
— Ну да, у него все записи… А что-то не так?
Роксан не стал отвечать, прошел по дорожке к главному зданию. В приемной сидел знакомый старый монах.
— Молодой господин О’Тул, — голос у него тоже напоминал голубиное курлыканье. — Надеюсь, ваш отец в порядке.
— В полном. Мне нужны учетные книги перьев и списки подкидышей примерно двенадцати-четырнадцатилетней давности. Главное — был ли у кого-нибудь магический дар?
— Что вы, откуда!
— Не было или никто не проверял?
— Мы подобное не проверяем, конечно…
— Ясно. Несите списки.
Темноволосых мальчиков, к счастью, в монастырь подбрасывали не слишком часто, нашлось всего четыре кандидата.
— Расскажите мне о них, — велел Роксан. Старик подслеповато сощурился, наклонился над листом, разбирая, куда ему показывают.
— Этот стал Голубем, могу его позвать, если нужно…
— Не нужно. Этот?
Двое отсеялись — один умер, второй остался в монастыре. Еще один вырос и якобы отправился странствовать. А четвертый сбежал.
— Когда?
— Давно уже, четыре года назад. Витаму всего десять было, но он всегда отличался живым умом. Дружил с ребятами старше себя, особенно с Хильдой. Вместе и сбежали.
— Кто такая?
— Мне кажется, — Голубь осторожно опустился на стул, потер глаза. — Мне кажется, вы знаете это лучше меня.
Роксан коротко кивнул, принимая ответ. Уточнил:
— Рыжая девушка с серыми глазами.
— Или рыжая новорожденная в весьма дорогом покрывале.
— Если у вас столь прекрасная память, — вышло скорее шипение, — скажите мне, кто принес Витама?
Голубь отвечать не спешил. Опять потер глаза, развернул список к Роксану.
— Это было в 592 году. В Совете, простите за откровенность, снова начался разброд, зато леди Дара прочно заняла кресло главы, хотя и тяжело болела. Думаю, ее полугодовое отсутствие никого не удивляло. В конце концов, когда Илата потерял главу Совета, леди Дара потеряла…
— Мать, — оборвал излишне долгую лекцию Роксан. — Леди Киарнет О’Доннел, я знаю, Тривер хотел обезглавить совет, но план провалился. Что с того?
Голубь посмотрел на него очень внимательно. Роксан еще раз перебрал факты — год, Дара единогласно занимает место главы, хотя даже не присутствует на Совете…
А. Ну конечно, О’Доннелы как раз славятся сильным музыкальным даром. Кто был отцом, еще следует уточнить, но для начала убедиться, что теория с перьями верна.
***
там же
Обри рассказывали, когда-то здесь был рынок. Давно, даже мама его не застала, и с тех пор широкую улицу сто раз успели застроить маленькими домиками и еще сто раз эти домики успели рассыпаться. Проезд остался, даже широкий, для телеги с запасом хватит, но только безумец станет заезжать в город воротами, выходящими на Старую рыночную. Стражи здесь и в помине не было, а мзду, которую брали за проезд циркачи, вполне можно было считать грабежом. Это если днем. Дурак, сунувшийся сюда ночью, отправлялся прямиком к птицам. Здесь очень не любили чужаков.
Вот и сейчас возле задней стены монастыря, бывшего границей квартала, ошивался типчик размером едва ли не с какую-нибудь халупку. Булава у него на поясе казалась погремушкой.
Обри осторожно выглянула из-за угла, разглядывая улицу. Между вкривь и вкось стоящими домиками виднелись проходы, но Обри была уверена — заблудиться там раз плюнуть. Будешь еще аукать, чтобы нашли и помогли выбраться.
Потянул за плечо Ястреб, коснулся своей груди, указал за угол, потом ткнул в Обри и ладонью изобразил плывущую рыбку.
— Нет! — ей совсем не нравилась идея разделяться. — Давай в мой квартал вернемся и с середины района попробуем зайти.
Небо уже совсем посветлело, наверное, взошло второе солнце, но из узких переулков было не разглядеть. Каменные стены кончились, вот мазанка гончара, а за ней выход к циркачам. Дома здесь стояли совсем близко, Обри надеялась, Ястреб сможет протиснуться сквозь щель.
Выглянула первой, огляделась. Никого. Наверху тоже должно быть пусто, иначе, Ястреб обещал, их предупредит птица.
Раньше Обри ничего не имела против соседей. Живут как могут, грабят только богатых, девчонки из их квартала тоже в мастерской работали. Говорили, циркачи берут деньги за защиту, но правда защищают, никаких проблем. Когда-то действительно балаганом были, и сейчас иногда развлекают своих всякими фокусами. Кого-то из банды даже с детьми просили сидеть — дядю Падди, что ли? Говорили, он играет на дудочке.
Это он научил мага, что ли? Но там же перо нужно, а не дудка! И вообще что за глупости с балаганом — сколько Обри себя помнила, они бандитами были! Брендан, старый главарь, был даже более сердитым, чем старший мясник.
Когда Обри была совсем малявкой, она однажды случайно зашла в их район. Многие бандиты детей просто выпроваживали и все, а этот нравоучения полдня читал и выпорол еще за то, что плохо слушала. Помер — и слава птицам. Обри слышала, они какую-то телегу грабили, где охрана оказалась шустрей, чем циркачи, так что вообще все честно, как нормальный человек умер.
Вот только сейчас она вряд ли так легко отделается. И Ястреб еще, ему-то зачем в мышеловку лезть?
Оглянулась сказать монаху, чтобы подождал где-нибудь подальше, но тот приложил палец к губам. Помахал рукой — иди, мол.
Ладно. Если Сид у них, они за ним следить должны. Значит, какой-нибудь из двухэтажных домиков, или хотя бы с чердаком большим. И чтобы наверху окон не было открытых. Подвалов-то посреди улицы не накопаешь, чтобы там пленников держать.
Приметила пару подходящих, подкралась к ближайшему, прислушалась, заглянула в окно.
Не то, склад какой-то, сплошь пустые мешки.
Проверить второй дом не успела.
— Опа. Это что у нас за цыпочка?
Обри вскинула голову, не собираясь отступать перед неожиданно выскользнувшим из-за дома мужиком. Сушь, он тише кота ходит! Еще и с мечом. Вот дрянь.
— Я пришла торговаться. У вас есть то, что мне нужно, а у меня — дары.
— Пфе, деньги, — он отмахнулся так презрительно, словно триверским королем был! — Какие дары у такой шмакодявки могут быть? Лучшая доильщица Илаты?
Она оскалилась, вытащила из кошелька пару монет, швырнула в лоб мужику. Тот поймал одну, вторая все-таки попала и отлетела, зазвенела по брусчатке.
— А ну-ка, — он попытался ухватить ее за плечо, Обри увернулась.
— У меня еще один такой же кошелек есть. Спрятан, ты сам не найдешь.
— Ты мне найдешь, девка, — пообещал мужик. Ястреб сунул Обри себе за спину, издал жутковатый низкий звук, словно труба загудела.
— Чед, какой суши? — раздалось откуда-то из-за домов.
— Тут чужие! — отозвался мужик, увернувшись от кулака Ястреба.
Сушь!
Обри юркнула в переулок — они договаривались, Ястреб сейчас то же самое сделать должен. Покружила между белесыми, выцветшими под солнцем стенами, прислушиваясь к голосам. Вроде оторвалась, теперь главное выбраться.
Как она и боялась, это оказалось совсем не легко. Тем более когда тебя все ищут, ходят, перекликаются. Крадутся, чтоб их птицы!
Обри едва успела юркнуть в завешенный тряпкой проем, чтобы ее не заметили. Вздохнула, начала оглядываться…
— Замри.
Как-то стало понятно, что нужно слушаться. Нельзя не. Можно делать только то, что скажут.
Ее развернули, осмотрели. Приказали:
— Дыши.
Обри жадно вдохнула. Теперь получилось сосредоточиться, подумать — а почему она слушается?
“Потому что иначе невозможно”.
Стало жутко. Обри смерила взглядом задумавшегося человека — только глазами, даже головой шевельнуть было нельзя. Высокий. Волосы темные, но уже седеют целыми прядями. Подстрижены странно, на макушке длинные, а к затылку короче. Выбрит гладко, только маленькая бородка клинышком, которую он поглаживает двумя пальцами. Морда от этого еще длинней становилась, породистая, как у господ, хотя одежда простая. Ну, не совсем, скорее как у очень серьезных менестрелей.
Кто он такой, птицы возьми? Маг? А перо где спрятал? В рукав не влезло бы, узкие слишком!
— Иди на улицу и попадись кому-нибудь из банды циркачей. Ненавязчиво, все должно быть естественно. О том, что заходила в этот дом и обо всем, что здесь происходило — забудь.
Обри моргнула, стоя на пороге домика. Так, сейчас ее не заметили, хорошо. А вот уже и край ее района! Сейчас направо, прямо и сразу…
— О, а вот и наша верткая птичка!
Обри вцепилась зубами в обхватившие ее руки, но ловец был не один. От тяжелой оплеухи потемнело в глазах, брыкающиеся ноги тоже поймали, обмотали чем-то.
— Ого, какая горячая!
— Смотри, как бы она тебя не сожгла, — сердито отозвался мужчина поменьше. Видать, стрелок, а не драчун. — Держи крепче, я свяжу.
В рот сунули веревку, словно упряжь козе, скрутили. Мужик — тот самый, на которого она налетела в самом начале — вскинул Обри на плечо, похлопал по заднице. Она яростно дернулась, чуть не свалившись.
— Хороша козочка, надо объездить. Робби, как насчет на двоих?
— Сдурел вообще? Хильда ездилку оторвет за любую девчонку! Тащи к тем двоим, пусть полежат вместе, пока Витам не вернется.
Тем двоим? Обри даже брыкаться перестала. Кто там? Они Ястреба поймали?! Но даже если правда поймали, то второй…
Этот дом стоял с северной стороны улицы, где начинался мирный квартал, она бы и не подумала здесь посмотреть. Заскрипела лестница, Обри охнула, когда ее сбросили на пол. Попыталась перевернуться, осмотреться. Рядом правда Ястреб, сушь, хорошо, не убили. А птица где?
— Мы с тобой еще поиграем, красотка, — пообещал мужик. Оглянулся к кому-то, приказал: — Этих двоих не слушай. И следи за ними.
Обри извернулась — сушь, ее спеленали, как гусеницу! — смогла закинуть голову на колено мирно лежащего Ястреба. Задохнулась.
Она была права. Права! Только…
Что тогда значили слова циркача?
***
королевство Цергия, приграничная пустыня
16 Петуха 606 года Соленого озера
Цепочка следов то исчезала, слизанная ветром, то появлялась вновь. Рагнар полностью сосредоточился на этих темных отпечатках — ступня чуть меньше его, соответствующая росту беглеца, промежуток между следами тоже. Идет уверенно, но шаг левой немного короче, вероятно, из-за раны. Когда беглец долго брел по изменчивому гребню дюны, и следы надолго прерывались, приходилось рисовать птиц, а затем снова можно было идти по залитому холодным звездным светом песку, глядя только себе под ноги и думая только о том, что видит.
Рагнар делал это так упорно и поднимал голову так редко, что когда снова пришлось оглядываться, вздрогнул, невольно отступил на шаг. Нога поехала по песку, Рагнар с трудом вернул потерянное равновесие.
— Как? — вырвался вопрос.
Он снова стоял перед обелиском, от которого начал путь на закате. Черная стрела на фоне усыпанного звездами неба, белое полотнище полоскалось на ветру, яркое, словно впитавшее свет. На него было больно смотреть.
Рагнар моргнул, отворачиваясь. Оглянулся, ища цепочку следов, но налетевший порыв ветра взметнул песок, запорошил лицо, заставляя прикрыть глаза рукой. Словно толкая в спину — посмотри. Убедись, что это не сон.
Что весь день ты в самом деле шел зря.
— Мы оба шли зря, — дополнил мысль словами. Почему Эрик пошел кругом?
Из-за раны. Из-за короткого шага левой ноги, если он не следил постоянно за звездами, легко мог потерять направление. А Рагнар просто шел по его следам. Верно?
Нет. Он чувствовал, что простое объяснение не подходит, на нем все не заканчивается. Сделать настолько идеальный круг, когда все время ищешь более простые пути, поднимаясь по пологим бокам дюн, идя по их вершинам не напрямик, а чтобы не пришлось скатывать с крутого склона? Ерунда!
И все же это случилось. Вот он, обелиск.
Или не он?
Рагнар спустился к каменному основанию, огляделся. Увы, за ночь следы стоянки исчезли, а рисунки, высеченные на камне, он не запоминал. Он вообще едва заметил их вчера, сконцентрировавшись на цели.
Схватил воздух по боевой привычке, заметив, что к нему что-то летит. Разжал кулак.
Еще один рисунок, как тот, что принесло у колодца. Распахнувшая крыла птица, нарисованная знакомой рукой, но манера иная, Эрик никогда раньше так не рисовал.
Рагнар еще раз посмотрел на обелиск, коснулся пальцами, прослеживая едва видимые в темноте линии. Сравнил с эскизом, убеждаясь в правильности идеи — ученик решил скопировать изображенных в камне существ.
Значит, он потерял время. Разрыв должен был сократиться, об этом говорили и явственно видимые следы, по которым шел Рагнар.
Говорили бы, если бы он не знал, что как минимум начал идти по следу спустя шесть часов после того, как его оставили.
— Стоянка, — прошептал. — Я не видел следов стоянки. Он шел весь день?
Очевидно, да, иначе он бы заметил.
Так же, как очевидно, что невозможно выйти на одно и то же место, путешествуя по огромной пустыне.
Зачем Эрик копировал рисунки? Даже он не стал бы просто так терять время, он должен понимать, что от этого зависит его жизнь!
— Я совершаю ошибку, — сказал тихо. Сел на песок, достал из сумки несколько листов и кусок графита. Присмотрелся к обелиску, замерил длиной пальца пропорции первого попавшегося на глаза существа, больше всего напоминающего большую тонконогую козу со странно длинной шеей. Отчеркнул крайние точки, обозначил пропорции.
Рагнар рисовал, а за его спиной всходило первое солнце.
***
республика Магерия, город Варна
16 Петуха 606 года Соленого озера
— Бедный мальчик!
После церемонии погребения ахали многие дамы: в традиционной одежде, открывающей торс, Аластер был весьма эффектен.
— Грета, тише. Ему все-таки было сорок семь, — Адель воспользовалась случаем присесть на свободный стул рядом с подругой. Ноги гудели от беготни: даже сейчас она должна была ходить между столами, лично проверяя, все ли в порядке и указывая замершим в углах шатра служанкам, где нужно что-то добавить.
Увы, правильный птичий стол требовал от хозяйки редкой стойкости.
— Он так рассказывал про свое путешествие, что мне казалось, не больше тридцати, — вздохнула Грета с потрясающей смесью искренности и лицемерия. — Только вчера мы танцевали, а сегодня хороним его. Как жестока жизнь!
— Не “жизнь”, дож Мейер, отнюдь, — Фриц остановился рядом. Он мог бы сидеть за большим столом, но вместо этого бродил тенью среди гостей. Немного помогал со служанками, но в основном выслушивал соболезнования, которые иначе изливали Адельхайд. — Вполне конкретные убийцы.
Грета ахнула, прижимая пальцы к губам. Адель оглянулась, посмотрела на жениха внимательно:
— Так его убили? Вы писали весьма обтекаемо…
— Я писал так, потому что знаю наше общество, — Фриц заговорил громче, перекрывая дамские причитания и разговоры. — Вы не пришли бы, если бы я написал, что Аластера убили. Здесь приемлют лишь приличную смерть, пришедшую от времени или болезни. Яд еще позволителен высшему свету, но от жертв кинжалов и перьев отворачиваются.
— Мы все видели тело, Ройтер, — встал Бальдвин. — Кинжалы здесь ни при чем, значит, ты утверждаешь, его убили магией? Это серьезное заявление!
— Я знаю. Я не обвиняю вас или ваш город, — он даже поклонился в знак уважения. Собрал гостей обманом, а теперь произносит речи, ну-ну. — Однако должен предупредить, что буду искать убийцу и надеюсь на помощь.
— Можно просто позволить страже делать ее работу, — заметила Зара.
Адель сдержала улыбку, Фриц усмехнулся открыто.
— Увы, первая леди Варны. Я желаю видеть убийцу Аластера на виселице, и знаю, что для этого должен потрудиться сам.
Вероятно, он все-таки имел в виду финансирование наемников, но, конечно, уточнение прозвучало бы менее героично. Бальдвин кивнул, церемония вернулась в прежнее русло, но, конечно, не вполне. Обычно птичьи столы длились до тех пор, пока виден Вороний глаз, но гости постепенно исчезали из шатра. Традиция не прощаться после погребения была всем на руку.
Всем, кроме Адельхайд, которая осталась на рассвете с Фрицем вдвоем. Последними ушли Бальдвин с Зарой, Грета сбежала еще раньше, сказав, что не может так часто не спать всю ночь. Адель старательно посочувствовала.
Третья ночь подряд. У нее уже даже не слипались глаза, просто сильно болела голова и иногда казалось, что из памяти выпадают отдельные моменты. Пока нужно было играть роль хозяйки, было проще, а сейчас, когда даже Фриц вышел подышать свежим воздухом, хотелось сесть и уснуть.
Но было нельзя.
Адельхайд вышла из шатра, прищурилась на встающее солнце и, к счастью далекую, дымку над озером. Фриц сидел прямо на земле, смотрел на север, где недавно померк Вороний глаз.
— Проводите меня домой?
— Конечно, — он быстро поднялся, предложил ей руку. Адель слышала, как за спиной начинают переговариваться рабочие. Все-таки иногда от дорогих трактиров есть польза — достаточно заплатить, согласовать меню, объяснить свои пожелания, и тебе привезут не только еду с напитками, но и шатер на случай дождя, а после соберут все без твоего участия.
— Прошу прощения, — жених был бледен. — Вы очень много сделали для меня, а я еще даже не поблагодарил.
— Я не могла оставить вас в такой тяжелой ситуации одного, Фриц.
Он не нравился ей ни на полмизинца. Это он был виноват в смерти триверца, во всей этой беготне, и он собирался отправить Аду на виселицу, хоть и не знал еще, что говорит о ней. И все же сейчас, глядя на него, она почти готова была ему посочувствовать.
Адель приезжала на наемной повозке, а вот у Фрица оказалась своя. Сонный кучер запряг пасшихся на лугу коз, направил повозку в город. Адельхайд поежилась от холодного озерного ветра, с беспокойством посмотрела на улицы. Нет, тумана не было. Разве что на набережной, но туда ей, к счастью, не нужно.
У дома творилось птицы знают что: стайкой сбились служанки, толпились зеваки, которых аккуратно оттесняла стража.
— Что происходит? Где Ферстнер?
Адель встала в повозке, высматривая хозяина дома. К ней тут же устремились служанки.
— Леди, такой ужас!
— Простите, леди Зальцман…
— Хозяин сам пошел посмотреть, а там!..
Адель прижала пальцу ко лбу, потребовала:
— Пусть рассказывает одна!
Женщины переглянулись, выступила вперед девушка, отвечавшая за квартиру Адельхайд.
— Простите, леди. В дом залезли бандиты. Хозяин как раз приехал проверить, что у жильцов все в порядке, услышал шум… С ним сейчас лекарь.
Фриц сжал ее запястье.
— Если бы вы были дома…
— Вероятно, они бы тогда не полезли в квартиру. Стража, я живу здесь. Я могу попасть к себе?
Одетые в зеленую форму юноши переглянулись, один побежал внутрь. Адельхайд ждала, сидя в повозке. Фриц говорил, что бандиты совершенно распоясались, она кивала, едва слушая.
Почему в ее стройные, точно выверенные планы всегда вкрадываются люди? То Аластер, то вот излишне бдительный Курт Ферстнер. Если он погибнет, будет очень неудобно.
Хотя проехать в этот раз надо всего шесть миль, добираться приходится долго. Солнце клонится к закату, потянулись домой работяги с заводов — те, кто отработал первую смену. На улицах тесно. Гляжу в окно, от души завидуя людям, которые ведут обычные машины. Едут себе, ни о чём не волнуются, кто-то бейсбольный матч по радио слушает, кто-то бургер жуёт. Один я мучаюсь, жду, пока меня угробит эта коробка на колёсах…
А может, всё это цепь совпадений? Ну, заглючил комп «маттео», и что, Коллари ведь даже из гаража не выехал, даже не завёл мотор. «БД» ведь заточен на спасение водителя от аварии. В дороге. Но тут — гараж, дом, по умолчанию безопасное место. Бинго! «Аста» помогает хозяину на трассе, так её научили инженеры. При нештатной ситуации в гараже программы сбоят. Вот и всё объяснение. Что же касается бедняги Рамона — тут тоже явный глюк, водитель покинул транспортное средство, «тиара» не могла снимать его медицинские показатели и просто не знала, что хозяин гибнет.
Да, но почему она поехала и не остановилась, даже когда Рамон стал кричать? Не видела его внешними камерами? А как же полицейский коптер, который снимал весь этот кошмар — с ним-то она не могла не связаться?
— Конечный пункт, — говорит Бетси так неожиданно, что я вздрагиваю. — Бостонский бульвар, семнадцать ноль шесть.
Машина подъезжает к огромному кирпичному особняку с полукруглым балконом и колоннами, становится точно перед почтовым ящиком, глушит двигатель и вдруг добавляет вкрадчиво:
— Будьте осторожны, мистер Пикарт.
— А?! — Мысли куда-то пропадают. Бежать! Хватаюсь за ручку двери. Дверь не открывается. Дергаю сильней, наваливаюсь весом, пластик трещит…
— Своими действиями вы препятствуете разблокировке центрального замка, — невозмутимо сообщает Бетси. — Пожалуйста, отпустите рукоять. Нагрузка критическая, вы можете сломать деталь.
Опомнившись, разжимаю пальцы. Замок щёлкает.
— Теперь можно открыть дверь, — говорит Бетси. Голос её звучит почти обиженно. Мигом вылезаю наружу. Ладони у меня опять потные, и сердце — бух-бух в глотке. Надо сосчитать до десяти. Миссисипи раз, Миссисипи два…
— Что ты там про осторожность сказала? — Голос предательски дрожит. — Объясни-ка.
— Вы направляетесь в здание, где, по словам мистера Войцеха, находится тяжелобольная женщина, — отвечает Бетси. — Она может быть заразна. Будьте осторожны и избегайте с ней непосредственного контакта, мистер Пикарт.
— А-а, — говорю я. — Ага. Ну, о’кей.
С силой вдыхаю пропахший выхлопными газами воздух, резко выдыхаю и иду к особняку, чувствуя, как асфальтовая дорожка колышется под ногами. Сохраняй спокойствие и работай, Фрэнк. Нажимаю кнопку звонка. Открывает седенький детского роста старичок в строгом, застёгнутом на две пуговицы костюме.
— Привет! — говорю я, с трудом собрав лицо в дежурную улыбку. — «Эксцентрик моторз», настройщик. Эм-м… Мистер Холкс, если не ошибаюсь?
— Задержались вы, — укоризненно блеет старичок. — Идёмте, провожу.
Спускаемся в гараж. Семья большая, дом большой, гараж тоже немаленький. Две машины стоят бок о бок: здоровенный, как памятник, «хаммер эйч пять» и надменно-элегантный «бьюик-сенчури». За «бьюиком» — пустое место, туда бы как раз влезла ещё одна тачка. Должно быть, кто-то на ней уехал.
— Мисс Сьюзен, это настройщик пришёл! — кричит старичок.
— Спасибо, Джо! — Стекло «хаммера» ползет вниз, из салона машет узкая девичья ладошка. Подхожу, исподтишка размазывая пот по шее.
— Привет, — говорю в окно. — Франклин Пикарт, техник.
— Я уж думала, сегодня не приедете, — спокойно отвечает мисс Холкс. У неё большие глаза цвета калифорнийского неба и кудрявая волна чёрных волос.
— Прошу прощения, — мямлю я.
— Да ничего, — говорит мисс Холкс. — Спешить-то мне уже некуда.
Она берётся за ручку над дверью, с какой-то неуклюжей легкостью подтягивается, чтобы сесть повыше, и только теперь, вглядевшись в полумрак внутри салона, я замечаю, что у неё нет ног. В зашитых штанинах хлопковых шортов скрываются обрубки бёдер длиной не больше фута.
— Садитесь, — приглашает девушка. — Так неудобно разговаривать.
Обхожу бесконечно огромный капот «хаммера», открываю дверь с пассажирской стороны. Внутри машина полностью оборудована для безногого водителя. Второго ряда сидений нет — там громоздится инвалидная коляска. Из приборной панели торчат дополнительные рукояти. Задняя дверь почти вся скрыта за хитрым техническим приспособлением: наверное, выдвижной пандус, чтобы спускать коляску наземь. Сажусь рядом с девушкой. Впрочем, «рядом» — понятие условное, между нами кожух раздаточной коробки шириной в пол-ярда. Мисс Холкс тычет пальцем в темный экран:
— Глазной датчик сломался.
Включаю панель. В систему вшита специальная программа, чтобы взглядом листать пункты меню. Активируется, когда водитель смотрит на дисплей. Для инвалидов — в самый раз, у них обе руки постоянно заняты. Датчик, конечно, не сломался, нет там никакого датчика, только камера и следящая утилита для распознавания движений глаз. Настройка сбилась, вот и всё. Запускаю калибровку, прошу:
— Посмотрите на красную точку.
Точка прыгает по экрану, мисс Холкс следит за ней из-под припухших век. Калибровка заканчивается, предлагаю опробовать устройство в деле. Мисс Холкс, часто смаргивая, пролистывает вкладки, раскрывает списки. Кивает:
— Вроде порядок. Спасибо, приятного вам дня.
Можно идти, но что-то не даёт мне покоя, словно голос в голове шепчет: «Спроси, спроси». Почему нет, собственно? Не слишком вежливо получится — всё-таки прайвеси. Ну да ладно.
— Как это случилось?
Мисс Холкс чуть пожимает плечами.
— Вышла из «Уолмарта», — безразлично произносит она. — Несла пакеты. Подошла к машине… не к этой, у меня тогда была другая. «Ройбуш».
Мне становится тоскливо и жутко. Да, конечно, кто бы сомневался. «Аста-ройбуш». Прошлогодняя модель, очень удачная, сверхпопулярная, типично «женская», пять вариантов расцветки. Интел-модель. Чёрт. Чёрт.
— …сказала: «Багажник открой». Багажник открылся. Я стала класть пакеты. Сзади ещё машина стояла, чья-то. Близко стояла, на стоянке вообще… тесно было. Семь вечера, все с работы едут.
Она замолкает, глядя на обрубки ног. Думаю, раньше она была высокой, не ниже шести футов.
— Я туда втиснулась, между… моей машиной и той, другой. Ещё, помню, думала — ну вот, бампер грязный, джинсы запачкала, — качает головой. — Джинсы…
Снова молчит. Жду, пока она заговорит, но девушка только беззвучно шевелит губами. Руки её движутся непрерывно, трут запястья, кожа чуть шелестит, и на указательном пальце надето тоненькое золотое колечко.
— Мисс Холкс, — зову я.
— Да… Да. А потом она поехала назад.
— Кто?
— Машина, — мисс Холкс смотрит на меня, улыбаясь абсолютно сумасшедшей улыбкой. — Моя машина поехала назад. Завелась. Сама. И дала задний ход. Джо… — она разводит трясущиеся руки, — Джо подбежал, он меня… он меня оттащил, но…
Убийства. Массовые убийства, вот что это такое.
— Я могу осмотреть ваш автомобиль?
— Зачем осматривать? — У неё дрожат губы. — Мы её продали. Что вы там хотели увидеть?
Воздуха не хватает. Как душно в этом проклятом «хаммере».
— Видите ли, у меня есть основания полагать, что бортовые компьютеры интел-моделей…
— Я не хотела «асту»! — громко говорит мисс Холкс. — Мне её отец подарил. Цвет дурацкий, весь дизайн убогий. Думала отдать сестре. А когда услышала, что её можно обменять, сразу позвонила в вашу контору. Мне сказали: приезжайте в любой момент. Собралась ехать на следующий день. А теперь…
Она всхлипывает и закрывает глаза.
— Мисс Холкс, — начинаю я, но она перебивает:
— А теперь я хочу новые ноги!
— Мисс Холкс…
— Новые ноги! — кричит она. — Пусть мне сделают новые ноги! Новые ноги!!
Она сжимает кулаки и принимается визжать, зажмурившись и суча культями. Двери с обеих сторон распахиваются, внутрь заглядывает старичок Джо, кто-то грубо хватает меня за плечо и вытаскивает из салона. Пятясь, я отхожу от раскачивающегося джипа, натыкаюсь задницей на «бьюик», огибаю его и поднимаюсь по лестнице в холл.