Рай, по сути, был прекрасным местом, где мы с Шерлоком Холмсом и достопочтенной миссис Хадсон стали совладельцами небольшого двухэтажного коттеджа: практически точной копии лондонской квартиры по адресу Бейкер-стрит 221В.
Пожилая леди пришла в неописуемый восторг, когда перед строем бравых ангелов, больших почитателей сыскного таланта моего друга, нам торжественно вручили три связки новеньких блестящих ключей от нашего (теперь уже окончательно и бесповоротно) постоянного жилища.
Пернатые поклонники постарались на славу: среди привычных вещей то тут, то там мы неожиданно наталкивались на приятные сюрпризы в виде внушительной коллекции великолепных трубок или шкафчика с ячейками, содержащими сто сорок сортов благоухающего табака. На кухне появились столовые приборы из стерлингового серебра и изысканный ворчестерский фарфор. Милые декоративные фигурки, выпущенные мануфактурой «Дерби», и роскошные обюссонские ковры украсили женскую половину дома. Однако подобные находки радовали лишь меня и миссис Хадсон. Холмс, конечно, был признателен, но, в отличие от нас, совершенно несчастен. Никакие материальные блага не могли компенсировать существенный недостаток новой жизни: к великой досаде моего друга расследовать в Раю было нечего. Ангелы не совершали преступлений. Даже самых будничных и заурядных. Совершенно никаких. С точки зрения любого здравомыслящего человека это было замечательно. Но с точки зрения сыщика, когда-то направившего все свои недюжинные умственные способности на поиски разгадок мрачных тайн столетия, такая безоблачная идиллия представлялась сущим адом.
Написав несколько десятков монографий по прикладным наукам, связанным с криминалистикой, и пару статей о татуировках и зубных гравировках, свойственных ангелам, он, в конце концов, не выдержал убаюкивающего ритма местной жизни, поддался скуке и захандрил, впав в состояние меланхоличного созерцания мира, граничащее с депрессией.. Холмс и раньше поднимался с постели поздно, но теперь мог сутками лежать на незаправленной кровати, кутаясь в мятый красный халат, задумчиво изучая сложный рисунок трещин, испещрявших штукатурку потолка, или часами извлекать из скрипки Страдивари душераздирающие звуки, доводившие миссис Хадсон до нервного тика.
Самая совершенная мыслящая «машина» — сломалась.
Единственным развлечением, способным его ненадолго взбодрить, стали регулярные визиты добрейшего ангела Азирафаэля, ценившего не только детективный талант моего друга, но и писательские труды вашего покорного слуги. Иногда, в нарушение правил, запрещавших бывшим смертным покидать границы Рая, он, каким-то образом обнаружив лазейку в охранной системе, забирал нас вниз, безоговорочно поверив честному слову двух джентльменов, что про посещения букинистической лавки в Сохо мы будем молчать как рыбы.
Вероятно, упоминание о данном факте никогда не появилось бы на страницах моих «Записок», над которыми, как вы уже догадались, я продолжил работать, даже пребывая на небесах, если бы не приключившаяся с нами история, некоторым образом связанная с необычным знакомством, состоявшимся именно в этом уютном местечке.
***
Время, проведенное на Земле, пролетало незаметно: мой друг с головою погружался в изучение старинных фолиантов, десятилетиями пылившихся на полках магазина, или запоем читал современные справочники и энциклопедии по естественным наукам. Думаю, ангел, мало интересовавшийся химией, анатомией, логикой и криминалистикой, намеренно пополнял свои обширные книжные запасы этой весьма специфической литературой, проявляя таким образом своеобразную заботу о Холмсе.
Столкнуться с покупателями мы не боялись. Они уходили прочь, увидев на дверях табличку: «Закрыто на учет. Приношу глубокие извинения».
Поэтому представьте мое потрясение и смятение, когда однажды посреди холла букинистической лавки вдруг беззвучно возникла худосочная фигура демона. От неожиданности я потерял дар речи. А когда этот странный медноволосый субъект, затянутый в вызывающе узкие черные джинсы и не менее облегающий черный пиджак, вульгарной походкой подошел к потертому креслу и, бесцеремонно развалившись на нем, с апломбом заявил: «У тебя гос-с-сти? Мог бы и предупредить…» — я автоматически попытался нашарить за отворотом сюртука свой армейский револьвер, с ужасом осознав, что оружие осталось в Раю, и мы совершенно беззащитны перед угрозой, внезапно возникшей на нашем пороге.
— Успокойтесь, Уотсон! — Хрипловатый голос Холмса вывел меня из ступора. — Думаю, ваш револьвер был бы здесь бессилен. Тем более, по моим скромным наблюдениям, перед нами, по-видимому, старинный друг господина Азирафаэля? — заметил он.
— Друг? Да это же демон, Холмс! Вы разве не обратили внимания на его змеиные глаза и татуировку на виске? — воскликнул я, рассматривая адское создание, спокойно крутящее в изящных пальцах дужку очков с темными, практически чернильно-черными стеклами.
— Конечно обратил, — хладнокровно ответил Холмс. — Но еще я обратил внимание, что он совершенно свободно ориентируется в помещении, а значит, приходит сюда не впервые. И самое главное: наш гостеприимный хозяин хоть и удивлен, но абсолютно не обеспокоен его неожиданным вторжением, — закончил он, бросив быстрый взгляд в сторону пухленькой фигуры, вынырнувшей из-за книжных полок.
Как всегда потрясенный дедуктивными способностями Холмса, я, ожидая подтверждения его слов, весьма невежливо уставился на ангела.
— Вы абсолютно правы, сэр, — кивнул мистер Азирафаэль Холмсу и почему-то покраснел. — И я в полном пролете от ваших логических выводов.
Я попытался расшифровать смысл последней фразы, произнесенной ангелом. Он уже не единожды приводил меня в замешательство своими витиеватыми лексическими конструкциями.
— Нужно говорить «в улете», — сверкнул белозубой улыбкой демон. — И почему тебя тянет использовать эти новомодные словечки?
— Мой дорогой, меня поправляешь только ты! — Мистер Азирафаэль обиженно посмотрел на гостя и сложил холеные руки на животе. — Остальным нравится.
— Я — не все, — нагло заявил незваный посетитель. — Остальные просто не хотят тебя расстраивать. — Он легко вскочил с кресла. — И, может, ты нас все же представишь друг другу?
— Ах, господи, конечно! — засуетился, еще больше смущаясь и покрываясь пунцовым румянцем, наш добродушный хозяин. — Это — Энтони Кроули. — Он нервно взмахнул рукою, указывая на вертлявого гостя, нетерпеливо пританцовывающего у кресла. — А это — знаменитый сыщик мистер Шерлок Холмс и его близкий друг и помощник — доктор Джон Уотсон. Я тебе о них много рассказывал. Ты ведь помнишь?
— Ну еще бы. Значит, друг и помощник? Любопытно. — Немигающие золотые глаза впились в Холмса, как будто могли проникнуть в глубь его души. — Действительно, друг. — Демон усмехнулся, поймав ответный пристальный взгляд, затем сделал рукой небрежный жест, словно приподнимая невидимую шляпу, и опять вальяжно растекся по креслу. — Где-то я уже слышал подобную историю, — загадочно закончил он. — А теперь, когда условности соблюдены, предлагаю слегка поднять градус у этой унылой вечеринки и выпить за знакомство. — Он, щелкнув пальцами, материализовал на журнальном столике целую батарею пыльных бутылок односолодового виски и сортового вина «Шатонёф-дю-Пап».
Смысл переглядываний между Холмсом и мистером Кроули ускользнул от меня, а еще немного погодя этот поединок взглядов вообще вылетел из моей головы, так как последующее употребление алкогольных напитков в смертельных для живых людей дозах стерло не только многие границы, но и частично память. У меня, во всяком случае, точно.
— Над’юсь, вас не смущает моя сомнит’льная компания? — спустя несколько часов заплетающимся языком поинтересовался демон.
— Абс’лютно нет, сэр, — любезно ответил уже изрядно захмелевший Холмс. — Предр’ссудки несовместимы с логикой. Особенно, если выпал шанс поговорить с в’сьма интересным оккультным существом.
И, действительно, к моему глубокому удивлению они быстро нашли темы для общения. Ехидный и острый на язык демон оказался достойным оппонентом в жарких спорах, а наличие добрых ностальгических воспоминаний «о той пр’красной эпохе» и многочисленных общих знакомых моментально сблизило их еще больше.
Я с наслаждением наблюдал, как величайший ум викторианской Англии, долгое время находившийся в спячке, буквально расцветал на глазах, столкнувшись с прекрасным собеседником, способным оценить его интеллект и поддержать научные изыскания. А уж в мастерстве подмечать мелкие детали — мистер Кроули ненамного уступал моему другу.
Они живо обменивались мнениями о людях и событиях прошедших лет, описанных мною в небезызвестных читателям рассказах: «Голубой карбункул», «Камень Мазарини», «Скандал в Богемии». И где-то ближе к утру даже выяснили, что с Ирэн Адлер, особой весьма шатких моральных устоев, мистер Кроули многократно пересекался по каким-то своим адским делам. Демон очаровал Холмса (если слово «очаровал» вообще применимо к описанию эмоций, испытываемых такой прагматичной натурой).
Со своей стороны я, безмерно радуясь приподнятому настроению друга, легко простил мистеру Кроули некоторую заносчивость и беспринципные, хотя и меткие, высказывания в адрес некогда знакомых мне дам и джентльменов.
На смену увлекательному вечеру пришла ночь, а затем промозглое лондонское утро.
Когда настало время прощаться, весь выпитый алкоголь — по щелчку пальцев демона — мгновенно выветрился из наших организмов. Домой мы поднимались абсолютно трезвыми, успокоенные его напутственной речью: «Без паники. Уважаемая миссис Хадсон носа не подточит».
Знакомство с мистером Кроули волшебным образом избавило Холмса от продолжительных приступов апатии, к нему вернулся здоровый сон и аппетит. Не будь я уверен, что молитва может навредить адскому созданию, я бы на него помолился.
Прошло несколько лет.
Мы регулярно совершали дерзкие вылазки на Землю. Магазинчик ангела, шуточно прозванный Холмсом клубом «Загробный Диоген», стал нашим вторым домом.
Выпивка и разговоры чередовались с ожесточенными сражениями в шахматы или покер.
Мягкий уживчивый характер мистера Азирафаэля был мне гораздо ближе, чем горячий порывистый нрав его лучшего друга, поэтому мы с ангелом частенько просто наблюдали со стороны, неспешно потягивая марочные вина, как сходились не на жизнь, а на смерть за шахматной доской или игральным столом два близких нам существа.
Если шахматные партии проходили в атмосфере напряженной умственной деятельности с переменным успехом, то покер был непредсказуем. Холмс и мистер Кроули блефовали вдохновенно и виртуозно, да и шулерством не брезговали, периодически «ловя» друг друга за руку. Настоящие чудеса безусловно были под запретом: приветствовалась и поощрялась лишь ловкость рук. За этим строго следил милейший Азирафаэль. Иногда мы присоединялись к карточной партии, чтобы немного остудить пыл разошедшихся игроков.
Как-то само собой получилось, что в задней комнате магазинчика постепенно возникла целая химическая лаборатория, где Холмс часами с упоением занимался какими-то жутко вонючими опытами, привлекая к своим экспериментам демона. Мистер Кроули оказался просто кладезем информации о всевозможных органических и синтетических ядах. Единственно, что, несмотря на все старания и хитрости, не сумел вытянуть из него Холмс — ядовит ли укус самого слуги ада, когда он принимает свое истинное обличье. Мистер Кроули избегал прямого ответа с лукавством и изворотливостью настоящего змея.
Зато он охотно делился изобилующими отвратительными подробностями историями о тысячах жестоких способов лишения жизни людей, свидетелем коих ему и ангелу довелось стать за шесть тысяч лет существования Земли. После таких экскурсов в прошлое Холмс, возвращаясь домой, едва успевал записывать и каталогизировать эти затерянные во мраке веков трагические случаи. Монографии по криминалистике текли из-под его пера нескончаемым потоком.
— Мой дорогой Уотсон, — периодически сетовал он, любовно поглаживая корешки тетрадей, полных странных знаков, формул и символов, нацарапанных совершенно нечитаемым почерком, — вы даже не представляете, какой находкой для детектива или полицейского может стать каждая глава этих бесценных трудов. Это был бы величайший прорыв эпохи. Величайший! — И Холмс с фанатичным рвением вновь углублялся в свои записи.
Такие пламенные речи заставляли меня мысленно возвращаться к волнующим сердце воспоминаниям и искренне скучать по временам, когда наши расследования будоражили умы тысяч обывателей Лондона, а иногда и целой Англии. И если тоска о прошлом охватывала даже мою, самую посредственную душу, то каково приходилось гениальному детективу, чей мозг генерировал идеи без отдыха днем и ночью?
Я с печалью осознавал, что Шерлоку было жизненно необходимо поучаствовать в каком-нибудь расследовании. В любом. Хоть в самом маленьком и захудалом. На полтрубки…
И в одно прекрасное утро чудо произошло.
— Он был лучшим из моих творений. Ну, во всяком случае, одним из лучших… — Азирафаэль разглядывал башню (на этот раз — Пизанскую) и не заметил быстрого взгляда, брошенного на него Всевышним при этих словах. Легкого сомнения в Ее голосе он не заметил тоже. — У него было все: воля, мозги, желание спорить с авторитетами, умение творить. Он мог бы встать во главе ангелов, повести за собой, все исправить… Продолжить, изменить, сделать по-своему. Сделать лучше. Он мог бы, он такой, с самого начала таким был. И он бы сумел. Если бы не обиделся и не ушел за Люцифером. Если бы не забыл, кем был раньше. Хорошо, что ему хотя бы очеловечиться удалось, а не как некоторым…
Очеловечиться.
Хорошо, да. Наверное, это действительно хорошо, раз сама Всевышний так говорит. Для всех хорошо. И Азирафаэль может не волноваться: он вовсе не совершил страшной ошибки с той обезболивающей мазью, которую использовал для повязки на глаза… вернее, на те покрытые подсохшей кровью провалы, что раньше были глазами. Смеющимися, ехидными и потрясающе добрыми золотыми глазами с вертикальной стрелкой змеиных зрачков…
Азирафаэль медленно и облегченно выдохнул, стараясь не дать улыбке прорваться на лицо. И снова заработал диафрагмой как поршнем: облегчение облегчением, а о благодати забывать не следовало.
В конце концов, если подходить с точки зрения Всевышней, человек и на самом деле мало чем отличается от змеи.
— Ты говоришь «Исчадье Ада», а я говорю «глупый мальчишка». Маленький обиженный мальчик. Да, злой, да, мстительный, да, умеющий и любящий делать больно. Но всего лишь мальчишка. Так и не сумевший простить ни других, ни себя. А ты называешь его Сатаной и боишься. Может быть, даже ненавидишь. Стоишь, молчишь. Сопишь еще. Чего сопишь-то? Наверняка гадость какую-нибудь думаешь…
Азарафаэль не думал, он дышал и смотрел в окно.
«Тебя больше никто не тронет, мой дорогой, — сказал он вчера Кроули, хотя и не был уверен, что тот слышит. — Никто. Никогда. Я буду рядом, если… если тебе это будет нужно. Просто буду, и все. Всегда. И никто, никогда больше. Слышишь? Я позабочусь об этом».
А для этого надо было дышать и не отвлекаться на пустяки.
— Эй, да ты меня вообще слушаешь? Азирафаэль, Ангел Книжного Магазинчика в восточном Сохо, я к тебе обращаюсь! Ты ангел, ты должен уметь любить, любить самоотверженно и безоглядно, вопреки всему и вся. Люди полагают, что от любви до ненависти один шаг. А что думаешь ты? Умеешь ли ты ненавидеть?
На этот раз ответить пришлось: Господь обращалась напрямую к нему, ожидала ответа и смотрела в упор, позабыв про заоконный пейзаж. Азирафаэль постарался, чтобы его глубокий вдох не выглядел тяжелым вздохом:
— Эта концепция мне знакома. Теоретически. Она часто является основным побудительным мотивом в человеческой литературе и драматургии. Почти так же часто, как и… любовь. Но если любовь есть благо, то ненависть ей противоположна..Не благо.
Кроули бы сказал — отрицательная любовь…
— Ты хочешь сказать, что никогда ни к кому не испытывал ненависти? За все эти годы? Ни разу? Не хотел убить какого-нибудь мерзавца на месте? Уничтожить, чтобы и духу его н6е осталось?!
Азирафаэль отвел взгляд. Конечно же, он хотел, как минимум один раз точно хотел и совсем недавно, и Она это знала. Хотел убить. И, наверное, даже сумел бы убить, спасибо мадам Трейси за ее жесткие принципы, непоколебимые даже перед лицом Апокалипсиса. Потому что убить-то он бы сумел, а вот жить после этого — вряд ли.
Но ненавидел ли он одиннадцатилетнего и (тогда еще) совершенно незнакомого мальчишку, который вот-вот должен был дать команду к началу великой войны между Адом и Раем, той самой войны, в которой погибнет мир — пусть и не так чтобы очень прекрасный и дивный мир, но не такой уж и плохой и ставший привычным и родным за шесть тысяч лет… Ненавидел ли Азирафаэль этого вихрастого мальчишку с упрямым взглядом и конопушками на носу?
Нет. Ненависти не было точно.
Всевышний фыркнула, пробормотала что-то неразборчивое (Азирафаэлю удалось расслышать упоминание чего-то, что хуже воровства, впрочем, это вряд ли относилось к предыдущим словам, поскольку не имело особого смысла). Наверное, Она опять спорила сама с собой и собеседник ей не был нужен. Дышать. Дышать интенсивней, пока не гонит. И думать, что он мог сказать или сделать не так.
Теперь Всевышний снова смотрела в окно. Морщилась, хмурила брови. Тревога Азирафаэля усилилась — меньше всего ему хотелось бы вызвать Ее неудовольствие именно сейчас. Неудовольствие может привести к отмене ежедневных личных докладов. А он пока еще не сумел отыскать другой возможности…
— Вы считаете, что мне необходимо освоить на практике и концепцию отрицательной любви?
Всевышний фыркнула еще раз. Глянула искоса, но вроде без раздражения.
— Я считаю, что тебе пора в свой книжный. Если ты, конечно, не поставил себе целью оказаться первым ангелом, который умрет от передоза благодатью.
Азирафаэль сглотнул. Всевышний что, изволит шутить? От благодати не умирают. Во всяком случае, не ангелы.
— Много ты знаешь об ангелах. Лифт сделаешь сам?
— Да.
— Надо же, как легко создаются традиции. Что ж, не будем нарушать их и завтра. В это же время, Азирафаэль.
На этот раз лифт проявился ближе к столу, и Азирафаэлю пришлось сделать целых три шага. Всевышний смотрела ему вслед с выражением, которое он наверняка счел бы непостижимым.
— Может быть, все и к лучшему, — задумчиво пробормотала Она себе под нос и пожала плечами, словно эта мысль пришла Ей в голову только что и еще неуверенно там себя чувствует.
Азирафаэль этого уже не расслышал.
А если бы и расслышал — выкинул бы из головы, поскольку с его точки зрения это было неважно. Куда более важным, опять же с его точки зрения, было то, что он обещал Кроули быть рядом всегда, а сейчас вовсе не был рядом. Да, он, как и вчера, настроил лифт так, что в книжном магазине его отсутствие займет меньше сотой доли секунды, почти незаметный интервал, да и Кроули до сих пор так и не пришел в сознание. Но… Это почти сотая доля секунды отсутствия крика ангела, поскольку невозможно кричать из такого далека, во всяком случае, кричать эффективно, не оглушая при этом тех, кто окажется ближе. И, что ничуть не менее существенно, это почти сотая доля секунды лжи, ведь он обещал быть рядом всегда, и даже сотые доли секунды отсутствия в этом обещании не подразумевались, а завтра опять придется подниматься сюда и снова лгать…
Что ж, это всего лишь значит, что придется осваивать еще более быстрые способы перемещений. И, возможно, учиться прицельно кричать на большие расстояния.
Он теперь знал, кто он. Он — пища, которой утоляют голод, жертвенный агнец, чью кровь сцеживают по капле, чтобы принести в дар идолу. И ничего с этим не поделаешь. В устремлённых на неё глазах герцогиня не заметила ни отвращения, ни брезгливости. Он не презирал её, а, скорее, жалел.
Потому что она так же не в силах изменить свою судьбу, как и он свою. Пожалуй, его положение более выигрышное, ибо он от неё независим. Его держат стены и решётки, но сердцем, природой, душой он от неё свободен. А вот она в нём нуждается и страдает от голода. Возможно в благодарность за это безоговорочное принятие, без гнева и осуждения, она приняла решение, которое он так долго ждал.
Свидание с дочерью состоялось.
Клотильда позволила привезти девочку в замок, как и было обещано. Геро ждал во дворе и едва лишь опустили подножку, он подхватил девочку на руки и унёс к себе.
Из окна герцогиня видела жёлтое, как пергамент, застывшее лицо тёщи. Анастази, которая не скрывала неприязни к этой сухопарой женщине, холодным повелительным жестом указала ей на скамью во дворе, где той предстояло ждать.
Ждать этой охранительнице морали предстояло недолго. Каких-то три часа. Это на целый час больше чем то, их первое свидание. Герцогиня позволила себе это великодушие, как дальновидный банкир, который знает, как получить выгодные дивиденды. Для них, Геро и его девчонки, три часа пролетят незаметно, а ей предстоит вновь терзаться ревностью.
Она пожалела, что осталась в замке, а не уехала в Париж. В следующий раз, если она позволит им свидание, она так и сделает, уедет, чтобы не видеть его вспыхнувшее счастьем лицо, его нетерпение, с каким он смотрел на дорогу, его осторожной нежности, когда он прижимал девочку к груди. Видеть это невыносимо.
За ревностью приходит гнев, а с ним бесовские сиюминутные соблазны, и благоразумие сразу истончается под их натиском. Хочется разметать, разрушить, испепелить. Если ей не дано познать счастья, то почему это дано кому-то другому, ничтожному, недостойному?
Она даже испытала некоторое родственное сочувствие к той, худой женщине с недобрым лицом, неподвижно сидевшей на указанной ей скамье. Эта женщина внизу тоже страдает, хотя скрывает свои чувства даже от самой себя. Она точно так же мысленно сетует на это несправедливое мироустройство, в котором на труды и заботы отвечают чёрной неблагодарностью. Та женщина растила свою дочь, утеху старости, ночи не спала, билась с детскими хворями, коликами, сквозняками, царапинами, пелёнками, проводила дни и ночи в думах о будущем, наставляла свою дочь и обучала, взращивала веру и добродетель. Она желала дочери сытого, тёплого благополучия и спасения души в посте и молитве.
А что получила в ответ? Неблагодарность. Чёрную неблагодарность. Дочь нарушила святую заповедь и ушла из дома с первым встречным соблазнителем. Теперь эта христианская мученица заботится о внучке. Она приняла в свой благочестивый дом плод греха, ребёнка неблагодарной, грешной дочери.
Она так же не спит ночами, так же самоотверженно трудится, так же неустанно возносит молитвы, заботится о спасении души и наставляет на путь добродетели. Но эта девчонка уже поражена грехом. Она забывает благочестивую, самоотверженную опекуншу и бросается в объятия нечестивца-отца, того самого соблазнителя, кто когда-то обесчестил её мать.
Ситуация до неприличия схожая. Пусть эта женщина во дворе всего лишь жена торговца с улицы Сен-Дени, а она – принцесса крови. Обе они — жертвы неблагодарности. Обе отвергнуты и обе страдают.
И виновен в этом один и тот же нечестивец.
Герцогиня отошла от окна и взглянула на часы. Скоро отпущенные три часа истекут и всё вернётся на круги своя. Каждая из них, из двух страдалиц, потащит свою добычу в логово.
Интересно, а что означает этот расчерченный им лист флорентийской бумаги? Зачем он написал «Дух» и «Тело»? Для чего предназначался этот неоконченный план? Если это был план…
Вновь подошла к окну, когда услышала детский крик. История повторяется. Девчонка кричит. Старуха Аджани с решительным, палаческим лицом тянет внучку к себе, будто клещами отдирает её пальчики от отцовской одежды. Геро бормочет что-то успокаивающее. Ему как будто удаётся успокоить девочку, уговорить. Он, вероятно, ей что-то наобещал, как это обычно делают ветреные отцы или любовники. А она, как все женщины, пусть даже едва вышедшие из младенческого возраста, в это поверила и замолкла.
Как не поверить ему, такому заботливому и красивому? Его бархатистый голос убаюкивает и обволакивает. Он прирождённый соблазнитель. Но стоило девчонке оказаться в экипаже, как магия его голоса утратила силу. И девочка вновь кричит. Как подстреленный охотником заяц. Так пронзительно, что герцогиня за закрытым окном едва не зажимает уши.
Геро тоже теряет самообладание. Как в первое свидание, он бросается за экипажем. Почти дотягивается до ненавистной родственницы. Та тоже визжит. Но его своевременно хватают, тащат, заламывают руки. Ещё одна отвратительная сцена.
Герцогиня почувствовала тошноту и ярость. Почему это происходит у неё на глазах? Какого черта!
Да, она привыкла к крови, марающей клинки и руки. Она взирает на кровь, на смерть, без дурноты и вскрика. Она не падает в обморок, не отворачивается, даже не меняется в лице. Но это вовсе не значит, что ей нравится на эту кровь смотреть!
Она никогда не присутствует на публичных казнях. Она даже в королевской охоте никогда не принимает участия. Потому, что это глупая, кровавая языческая дикость. Она ненавидит кровь, брызнувшую, пролитую. Она сохраняет величие и спокойствие, её голос звучит ровно, без рыданий и всхлипов, но ей отвратителен людской крик, каким бы этот крик ни был — крик ярости или боли.
Возможно, потому что на её глазах умирал её отец, пронзенный кинжалом Равальяка, а потом умирал его убийца — её заставили смотреть на казнь этого Равальяка, на четвертованное окровавленное тело. Её тошнило, и она слышала, как под балконом ратуши сладострастно, по-звериному, воет толпа.
Ей тогда исполнилось семь лет, и мать посчитала её вполне взрослой, чтобы присутствовать на Гревской площади. Она до сих пор помнит вкус подступающей к горлу желчи и спазмы пустого желудка. Повезло, что в то утро у нее неё было аппетита, и ей не пришлось давиться собственной рвотой.
Она вспоминает этот отвратительный желчный вкус каждый раз, как слышит удары и сдавленные крики, когда человеческие тела возятся, сталкиваются, калеча друг друга, когда выступает и щерится нечто древнее и звериное, что укрыто в людях под тонкой корочкой воспитания и предрассудков.
Карета с благочестивой дамой Аджани покинула замок. А гнев её высочества обрушился на единственного виновника и зачинщика. Геро. Это он виноват. Это он всегда и во всем виноват.
Он — первопричина хаоса и всех бедствий. Неисправимый бунтарь, нарушитель всех законов и правил.
Она шла по коридору в свой кабинет в холодном бешенстве. Хватит! Хватит уступок и великодушия! Довольно идти на поводу у красивого, неблагодарного наглеца. Его следует наказать!
Наказать, как избалованного, дерзкого ребёнка, не желающего внимать голосу разума. Посадить его под замок и лишить всех привилегий. Посадить его на цепь, как дикое животное, и никаких больше свиданий. Никаких уступок. Неблагодарный! Она не сомневалась, что он начнет ей дерзить и, может быть, оскорблять. Она снова хотела его ударить. Причинить ему боль. Сильную, ослепляющую. Вложить в эту направленную боль всю свою ярость. Наказать, как зарвавшегося слугу, как дерзкого раба, как сорвавшегося с цепи пса.
Она вошла в его апартаменты через потайной ход. В спальне никого не было, и она вошла в кабинет, где потрескивал камин и слышался голос лакея, который пытался добиться ответа на какой-то вопрос.
Геро сидел у камина, обхватив колени руками. Любен набросил ему на плечи подбитый мехом плащ, хотя в комнате от огня расходились горячие волны. Заметив хозяйку, лакей поспешно отступил и поклонился. Геро, казалось, ничего не заметил. Только плотнее закутался в плащ. Его била дрожь. Одежда в беспорядке, на скуле царапина. Взгляд невидящий.
И герцогиня как-то внезапно остыла. Она готовилась к схватке, к обмену ударами, когда взгляды скрестятся как заточенные испанские клинки, и посыплются искры. Но обнаружила, что противник уже разбит и сражаться ей не с кем. Геро беззащитен.
Она указала Любену на дверь.
— Подай вина.
Геро не взглянул на неё, только ещё ниже опустил голову. Прячется, пытается защититься. Она уже испытывала нечто похожее на жалость. А за жалостью поднималось желание, щекочущее, терпкое.
Вернулся Любен с вином на серебряном подносе. На подносе два бокала. Но сама герцогиня пить не собиралась. Она сделала знак лакею удалиться. Затем собственноручно налила вина. Это был розовый кларет от королевского поставщика, вино легкое и коварное.
Взяв бокал, она вернулась к неподвижному Геро.
— Выпей.
Она произнесла это слово как можно ласковей. Нет, его нельзя наказывать. Он уже наказан. И хуже она ему не сделает.
Поднесла бокал к самым его губам, сухим и скорбным. Провела рукой по волосам, потом по плечу. Он всё ещё дрожал после перепалки во дворе. Так дрожит едва уцелевший в схватке зверь. В ответ на прикосновение поднял несчастные, какие-то больные глаза. И тихо, безнадёжно попросил:
— Не надо.
— Бедный мой мальчик. Зачем терпеть боль? Выпей, тебе станет легче. Господь послал нам этот волшебный напиток в утешение, дабы мы могли веселить сердца и усмирять разум. Отец наш небесный знает, как мы страдаем на этой земле. Выпей.
Но он ещё окончательно не сдался. Он никогда сразу не сдаётся. Он ещё будет биться, будет сопротивляться, даже вот такой, раздавленный.
— Нет, не хочу.
Она подсунула руку под его подбородок и заставила приподнять голову. Сначала рука ощутила сопротивление, затем последовала уступка. Она заглянула в тоскующие глаза.
— Неправда. Ты хочешь. Ты очень хочешь. Тебе очень больно, и ты жаждешь приглушить эту боль. А вино тебе поможет. Оно охладит пылающие в тебе угли. Эти угли у тебя в груди, вместо сердца. И они прожигают тебя насквозь. Тебе даже трудно дышать. Вся кровь твоя там, чтобы залить пожар, но её не хватает, поэтому тебе холодно.
Она коснулась его пальцев. Действительно заледенели, но голова в огне. Лоб пылает.
— Но, если ты выпьешь, пожар в груди утихнет. Ты ощутишь блаженную прохладу. Всё сразу изменится, сгладится, утратит остроту.
Геро подался вперед и отпил вина. Глотнул жадно, чем подтвердил её догадку. Он ищет забвения. Желает пьяного спасительного дурмана.
Она одобрительно кивнула.
— Ещё.
Он сделал следующий глоток и, помедлив в короткой борьбе, выпил до дна.
— Хороший, послушный мальчик, — похвалила его герцогиня и снова погладила его по волосам.
Желание её нарастало и становилось почти нестерпимым. Ей бы тоже не помешал напиток, способный охладить кипящую кровь. Её терзал голод души и тела. Когда эти две составляющие пересекались, результат их трудов затемнял разум.
Это не жалкие потуги тела, которые невежды пытаются выдать за муки сладострастия. Это изначальная, чистая сила, пламя, где происходит слияние разнородных субстанций. В этом пламени уже нет противостояния духа и тела, есть единство. Она вновь поймала себя на нелицеприятном сходстве с ламией. Голодная, пустая, высохшая, она находит себе жертву, возможно, уже подраненную охотником. Раны этой жертвы кровоточат. Кровь горячая, алая, дымится и благоухает!
Кровь — квинтэссенция жизни, спасение и залог бессмертия. Если она напьется этой крови, то будет жить долго, очень долго. Молодость останется без повреждений. Бледная кожа порозовеет, нальётся опаловым живым перламутром, загорятся глаза. Морщинки разгладятся. Жертву надо обмануть, усыпить сладкими речами, и тогда эта жертва позволит беспрепятственно опустошить свои вены. «Все мы друг друга пожираем» — не то с грустью, не то с философской обречённостью подумала герцогиня.
«Мы даже пытаемся сожрать собственного Бога, когда причащаемся в церквях плотью и кровью Христовой. Увы, таков закон жизни. Мир — это большая королевская охота.»
Под действием вина взгляд Геро смягчился. Даже на губах возникает подобие улыбки. Затихла дрожь. Он взглянул на неё с легкой печальной насмешкой, будто спрашивал: «Что же дальше? То, что я думаю, или ты в самом деле пришла мне помочь?».
Герцогиня испытала неловкость под этим взглядом. Да, она хотела помочь. Но она голодна, так голодна, и ей холодно. Только он может её спасти, дать то, что ей не хватает. Это будет что-то вроде кровопускания. Ведь лекарь применяет кровопускание, чтобы облегчить страдания больного, устранить боль и жар. Вот и она, как лекарь, заберёт излишки силы, чтобы душа не металась и не билась от эфирного переизбытка.
— Вот видишь, тебе уже лучше, — сказала она, поглаживая Геро по щеке. – Вино всё равно что лекарство. Ты слишком жесток к себе. Во имя какого бога ты исполняешь свои обеты? Бог не видит и не слышит. Он не оценит твоей жертвы, твоего добродетельного упорства. Разве мало таких примеров? Разве мало тех, кто пострадал ради этого бога? Тех, кто во имя пустых иллюзий обрёк себя на путь лишений и суровой аскезы? Где они? В раю? Мы этого не знаем. О рае нам толкуют священники. Ибо в том способ их заработка. А те, кто ушёл, назад не вернулись и не подтвердили их обещаний. Правда и не опровергли, — поспешно добавила герцогиня, заметив, то бровь Геро чуть заметно протестующе шевельнулась. – Обратных доказательств так же не существует. Но что если этот наш гадкий и жестокий мир единственный? Да, да, единственный, и другого мира не будет. Что, если нам не дано узнать иных наслаждений, кроме тех, что здесь, а мы, в невежестве своем, в добродетельной гордыне, выбрали здесь страдания, одни только страдания? Что тогда? Жизнь — это страдания. Одни только страдания. Но зачем? Во имя чего? Жизнь, как полотно гобелена, соткана из нитей разных цветов. Зачем же выбирать только один цвет? Есть и другие цвета, более яркие, тёплые, зовущие. Если соткать гобелен из нитей одного цвета, он будет некрасив, скучен. Люди придумывают для гобеленов сюжеты. Жизнь хороша в своем разнообразии, в переменчивости и непредсказуемости. В ней много разных вкусов, оттенков, запахов, в ней много удовольствий и радостей. Не отказывай себе в её дарах.
Сегодня очень нехороший день. Мне кажется, что Саныч сходит с ума, и это ужасно, он ведь мой ближайший сосед, его каюта рядом с моею, только вход за поворотом, из параллельного коридора. Мы иногда перестукиваемся, когда лень или усталость мешают сделать несколько шагов. Я сначала радовался такому обстоятельству, тем более, что с другой стороны у меня соседи из офицеров, с ними я стараюсь не общаться, они так до сих пор и не простили, что я временно лишил их общества жён, хотя тогда это и казалось единственно верным решением.
Впрочем, давно бы стоило понять, что нет ничего более постоянного, чем временные меры. Наладить дополнительные очереди системы жизнеобеспечения никак не удаётся – да что там! На это просто нет ни времени, ни сил, починить бы то, что ломается чуть ли не каждый день и чуть ли не на каждом шагу. Не удаётся и набрать скорость, мы ещё даже пояса астероидов не преодолели, хотя по всем расчётам должны уже быть за пределами орбиты Юпитера.
А вот сегодня еще и Саныч…
Я не видел его несколько дней, и уже успел встревожиться. Тем более, что неизвестный шутник прошлой ночью вылил банку какой-то красной гадости прямо перед моей дверью и размазал её, словно шваброй, протянув бурый прерывистый след вдоль всего коридора к лестнице. Я, конечно, ни на секунду не поверил, что это кровь, но всё равно было неприятно и тревожно. Тем более, что у Саныча вот уже несколько дней заперта дверь и на вопросительный стук в переборку ответом служит лишь полное молчание.
Он ввалился ко мне сегодня, грязный и страшный. Выхлебал почти полную бутылку воды, а потом разразился самой длинной речью, которую я от него когда-либо слышал.
– Это твои сволочи виноваты! – кричал он. – Они грызут переборки! Как крысы! Им тесно, понимаешь?! Простора не хватает! Вот и ломают стенки… и плевать им, что в стенках проходят кабели! Они так привыкли, ломать всё, что им дают. Всё равно ведь дадут новенькое, так почему бы не сломать то, что уже дадено? Просто так, потому что за это не убивают.
Он крутанул выпученными глазами и схватил меня за плечо. Лицо его было безумным.
– Так вот, запомни, – сказал он мне почти тихо. – И передай. Я. Буду. За это. Убивать. Так и передай. Понял? Троих уже замочил, и это только начало.
Отпустил моё плечо и вышел.
Конечно, я никому ничего не сказал.
Он совершенно обезумел, но он мой друг, и кому будет лучше, если его запрут в изоляторе?..
Змей кивнул, и вместе с Раджем и Хельги разгрузил багажник флайера окончательно. И перевёл на счет матери-хозяйки двести шестьдесят галактов, полученных им за видеозаписи стада лосей, за чипирование лосей и за проданную рыбу, сказав, что на портативную печь для обжига должно хватить. Удивлённая его решением Нина разрешила Раджу вместе со Змеем выбрать печь по каталогу и заказать доставку.
Пока DEX’ы подключались к инфранету и находили сайты с оборудованием для мастеров-керамистов, Нина позвонила Карине и подала заявление на усыновление Змея, Влада и Миро, и велела Змею скинуть серийные номера всех названных киборгов для оформления паспортных карточек. DEX’ы отчитались о выбранной печи:
— С пятисторонним обжигом можно? Всего сто восемьдесят шесть галактов и сорок галактов доставка на дом сегодня. Ещё на рабочий стол и сушилку деньги останутся. Ведь правда можно?
Нина посмотрела в каталоге на выбранную печь — размеры метр двадцать на метр сорок пять на метр восемьдесят – и одобрила заказ. Надо так надо – хоть и дороговато, но керамика ручной работы ценится у туристов, и им незачем знать, что мастер является киборгом. А потом, может быть, и Платон лепить научится. Змей сразу договорился о доставке курьером, и Нина всё оплатила – и отвела бывшую комнату Ведима киборгам под мастерскую, велев сначала вынести письменный стол, кресла и тренажёры на чердак. Три DEX’а освободили комнату от мебели за четверть часа, оставив только кровать, диван и высокий узкий платяной шкаф у стены.
Через полчаса курьер привёз печь, стол и сушилку, Нина расписалась и перевела ему ещё десять галактов за скорость доставки, и вдохновлённый Радж с помощью Хельги и Платона стали обустраивать мастерскую.
Через пару минут проснулся Родион, узнал от Нины последние новости, и попросил дать доступ к Хельги и Змею. Нина взглянула на Змея, получила согласие, но пригласила Родиона сначала позавтракать. После завтрака Родион и Змей сели в гостиной — Родион включил свой ноутбук, а DEX дал доступ к системе и замер. Программист время от времени что-то спрашивал у киборга, пальцы его летали над вирт-клавиатурой, и ничего не понимающая в тонкостях программирования Нина снова пошла ставить чайник. Платон вернулся на кухню и снова развёл тесто для блинчиков.
Уже через полчаса Родион сказал, какие программы он обновил Змею, а какие поставил. Но не сообщил, что он обнаружил в облаке DEX’а и что по просьбе этого же DEX’а намеревался сделать – чтобы она не испугалась предполагаемых последствий и не вмешалась в их планы.
Змей давно хотел помочь киборгам из клуба, где его использовали в качестве тренажера и из которого его выкупил Фома — но сначала он не доверял хозяйке и другим людям, потом не хотел никого из них подставлять. И долго думал, как спасти киборгов и при этом не навредить своим людям – и ничего не мог придумать. Родион обещал помочь, но для этого ему нужен был доступ к файлам Змея, в его облако и возможность вступить в контакт хотя бы с одним киборгом из находящихся в клубе. Змей сообщил серийные номера двоих DEX’ов и с помощью Родиона вышел с ними на связь. На удивление, оба оказались живы, но один из них уже лежал около утилизатора, и потому нужно было действовать очень быстро – и поэтому Родион спешно отключился от Змея, попрощался и исчез.
Он успел – на этом DEX’е решил потренироваться ещё один «спортсмен», и еле живого киборга вернули в зал и приказали стоять и не двигаться. Родион предложил за киборга тысячу, владелец клуба рассмеялся ему в лицо (DEX годился только в утиль и более двухсот галактов за него не ожидалось) – пришлось добавить ещё шестьсот галактов, и киборг был выкуплен.
После того, как и Родион, и Змей улетели, Нина сама отвезла Хельги в офис ОЗРК и познакомила с сотрудниками. Хельги от Карины получил значок ОЗРК на комбинезон, по шоколадке от Эвы и от Светланы — и в паре с Гией остался охранять помещения с очень довольным выражением на лице.
***
Отчётный концерт за первое полугодие, состоявшийся в воскресенье семнадцатого января в ДШИ, плавно превратился в благотворительный, так как Светлана Кирилловна уговорила директора и преподавателей половину вырученных средств перечислить на счёт ОЗРК.
Бывшей балерине никогда ещё не приходилось столько говорить! Но она чувствовала себя великолепно – быть в центре внимания для неё было привычно и управлять толпой поклонников она умела виртуозно. А уж управиться с одним директором и десятком преподавателей было делом всего полутора часов!
На волне истерии многие люди старались избавляться от киборгов за бесценок, другие люди на той же волне истерии наживались, скупая по дешевке киборгов для перепродажи. Чтобы предотвратить хотя бы часть этих перепродаж и выкупить ставших ненужными киборгов, Карина и Светлана выступали по местному головидению и участвовали во всяческих говорильных передачах в СМИ и инфранете. На всех каналах была шумиха и журналисты пользовались любым случаем, чтобы заявить о себе.
Денег на выкуп киборгов нужно было не просто много, а очень много – и тут Светлана проявила неслыханный энтузиазм. Карину это несколько пугало, но зная, что без поддержки энтузиазм живет всего три дня, гасить желание Светланы Кирилловны действовать она не решилась – а вдруг она более не захочет помогать? Известные люди непредсказуемы, а заслуженная артистка Федерации, не имевшая возможности выступать несколько лет, просто оживала на сцене перед публикой – и её совершенно не смущало, что она выступала в защиту киборгов, которых прежде явно не любила, и что выступать приходилось с речами и в прямом эфире, что для неё было непривычно.
В течение первых десяти дней после краха «DEX-company» Светлана была везде и всюду – в Центре культуры и в школах, летала по сельским клубам и деревням, слетала в курортную зону планеты и в Заполярье. Сначала её сопровождала только Эстер. Потом Карина стала отправлять с ней Леона — и Светлана летала уже с двумя киборгами. Результат не заставил себя ждать – счёт ОЗРК медленно, но неуклонно стал пополняться, и денег хватило на выкуп ещё одной мэрьки, которую Светлана поселила в своей квартире до полного излечения.
Светлана посетила и театр в Янтарном, из которого когда-то гордо ушла. И нашла-таки сценариста и композитора, согласившихся поставить спектакль силами танцевальной и хоровой студий ДШИ (подростки пятнадцати — семнадцати лет) и пенсионерского клуба. Сначала Светлана хотела сделать спектакль по жизни Златко, но, поняв, что основными актёрами и зрителями будут подростки, показывать на сцене бордель не решилась. Но через три дня поделилась сомнениями с Ниной – и та предложила ей на выбор историю любого из своих DEX’ов. Но показывать ужасы войны и спортклуба на сцене было тоже как-то не очень хорошо. Остановились на истории Триши и Лизы – но Нина все же сочла нужным спросить их согласия на постановку. Триша обещал подумать.
Клуб «Золотой возраст» под руководством той же Светланы Кирилловны чрезвычайно активно занялся оздоровлением — в качестве доступного средства была выбрана так называемая «скандинавская ходьба» с лыжными палками. Пенсионерки парами или тройками ходили по городу и смотрели, как кто обращается с киборгами, нет ли выброшенных или выгнанных из дома киборгов – за неделю обнаружили двоих DEX’ов, и тут же сообщили об этом Карине и Родиону, и они оба вылетали на обе находки. Но чаще всего просто снимали на видеофоны, как люди на улицах и в парках обращаются с киборгами, и выкладывали снимки в инфранет.
А потом, гордые вкладом в дело спасения киборгов, звонили всем подругам и знакомым, рассказывая о своих подвигах – и количество найденных и спасённых киборгов в их рассказах увеличивалось с каждым новым слушателем и уже через три дня перевалило за полсотни.
***
Для связи с волонтёрами и другими отделениями ОЗРК в соцсетях Родион создал группы и блоги, но для ведения их нужно быть постоянно на связи. Решение нашлось неожиданно и просто – уже двадцатого января программист заметил неумелые попытки взлома своей страницы, прошел по следу взломщика и обнаружил Эстер, самостоятельно пытающуюся научиться программированию.
Вот ей и было поручено быть на связи постоянно и вести блог и группу, но при этом сообщать новости людям и выкладывать новости с ведома Карины и Нины. Светлана, как хозяйка Эстер, возражать не стала, и в качестве благодарности приняла от программиста киборга DEX-6, выкупленного им «совершенно случайно!» очень дёшево в спортклубе, как телохранителя. Довольны были все – Родион стал обучать Эстер программированию, Светлана получила для сопровождения и постоянной охраны парня-DEX’а, а этот DEX, получивший имя Бернард, был счастлив, что его не бьют, лечат и вволю кормят.
***
Уже к двадцатому января в инфранете появилось множество стихов и песен на тему защиты и спасения киборгов – это мгновенно стало модным. Практически все так называемые «звёзды» эстрады и рок-группы спели о своей неземной «любви» к киборгам, а некоторые вывели своих киборгов на сцену вместе с собой. С такой же силой возрастало движение антидексистов, уничтожающих киборгов всех линеек и моделей без разбора. На их митингах выступали в основном те же «звёзды» эстрады и рока, что и на концертах защитников киборгов.
Активизировались религиозные движения и секты – даже те, о которых практически все забыли, включились во всеобщую истерию. Одни доказывали, что искусственно выращенные организмы с процессором и имплантами должны производиться по-прежнему, другие с такой же горячностью орали за полное уничтожение всех филиалов и лабораторий опозорившейся «DEX-company», а также всех поголовно уже произведённых киборгов.
Нина позвонила волхву, спрашивая, кто такие «Дети Рода», и он ответил:
— Очень вероятно, что секта. Понимаешь, мы принимаем киборгов как равных себе, как людей, считая, что в них могут быть души наших родных. Но это когда киборг уже создан, и когда он уже есть. Само производство киборгов есть форма рабства, а рабовладение мы не признаём и не приемлем. Потому некоторые волхвы ведут своих сородичей против создания новых кибер-рабов… и временами настолько круто. Мы против создания новых киборгов… но уже созданных принимаем и воспитываем.
***
К двадцать второму января совет директоров «DEX-company» был уничтожен – кто не физически, тот морально и финансово. Филиалы, салоны и лаборатории громили и сжигали не только антидексисты, но и молодёжь, которым было всё равно, кого и что громить, и что сжигать. Акции «DEX-company» стали стоить дешевле бумаги, на которой они отпечатаны.
Борис на волне шумихи скупил столько акций, сколько смог. Он метался по всему сектору галактики, скупая – где угрозами, где уговорами, а где и шантажом — и тем самым спасая от погромов ценнейшее оборудование и генетические матрицы для производства киборгов.
В результате за десять дней он смог фактически приватизировать свой филиал, захватить оборудование филиалов на ближайших астероидах и лайнерах, — при этом преобразованный в частную фирму по ремонту киборгов филиал не только сохранил основных сотрудников, но и расширил своё влияние. Теперь фирма по ремонту киборгов имела три офиса с операционными на планете, генетическую лабораторию с тремя десятками генетических матриц, два десятка инкубаторов и увеличившуюся втрое лабораторию на спутнике.
Для того, чтобы выкупить максимальное количество акций, Борис взял огромный кредит в банке – но дело того стоило. Он смог нанять ещё сотрудников на все офисы и лаборатории – но теперь проверял их намного тщательнее, чем раньше. Он уже знал о судьбе Кости (сбежал он с планеты вместе с женой и «семёркой», бросив квартиру и все вещи в ней, отец Гэлы Андреевны «семёрку» принял, но такому зятю не обрадовался совершенно, при этом разрешив работать садовником в своём поместье, чему совершенно не обрадовался Костя), и знал, что и многие на планете это знают. И потому предупреждал всех кандидатов на работу в его фирме, к чему приводят кражи киборгов.
Ловцы и ликвидаторы остались те же, но изменились условия трудовых договоров – киборгов после поимки и лабораторного изучения велено было везти в офис киборго-защитников с видеозаписью поимки. А при лабораторном обследовании и при операциях киборгам в обязательном порядке стали вводить обезболивающее. Борис не видел смысла переводить лекарства – но и скандалить с ОЗРК не считал нужным.
Лиц с уголовным прошлым Борис на работу не брал принципиально, помня свой договор с тремя бандитами, изнасиловавшими когда-то Нину. Он тогда хотел, чтобы они её только слегка напугали, а он бы её красиво спас – но вышло всё совсем иначе. С тех пор людям с преступными наклонностями он не доверял.
Поскольку Борис смог скупить оборудование для своей уже фирмы гораздо более современное, чем то, что у него было ранее, то он отжалел новосозданному ОЗРК старый сканер, складной операционный стол и набор инструментов для срочных операций, пять портативных блокаторов и пять «чистых» (незарегистрированных в полиции) жетонов, и дал понять, что в случае необходимости он готов принять на ремонт любой сложности любого киборга из ОЗРК.
***
Десять дней отпуска Нины промчались, как один день – она металась между домом, офисом ОЗРК и островами. Несколько раз свозила на острова Родиона, пока от него не перестали шарахаться – всё-таки он прошел стажировку в «DEX-company» и что от него ожидать, было неведомо.
Родион вместе с Боголепом поставил на учёт всех киборгов жителей посёлка турбазы и заповедника, живущих в посёлке, познакомился с Владом, Вороном и Авиэлем – и получил возможность скачать их файлы в свой ноутбук. Влад новому программисту «обрадовался» меньше всех – но хозяйке отказать не посмел, и доступ в облако дал тоже.
Макс
Этот идиотский мир когда-нибудь меня попросту доконает. Да что ж тут все так и норовят меня чем-то травануть?! Бандиты, которым потребовался карманный маг, Ритха, которой остро занадобились «средства побега» и она своей инициацией превратила нас в комбинацию тарана с личным транспортом… И теперь эти еще!
Сроду наркотики не пробовал и не собирался! И крепче снотворных даже не продавал ничего никому! Оно мне надо, так себе век укорачивать? Наркотики дело такое, что по-любому линию жизни укоротят. Сам потребляешь — сам и убиваешься, другим толкаешь — так рано или поздно найдутся те, кому твоя карма не понравится, и придут ее просветлять оптимально скорым способом…
А здешние, видать, этот закон еще не открыли…
Мать твою, что ж так хреново-то? В смысле — почему мне одному?
Терхо в кайфе, Славке хоть бы что, а я опять слабак выхожу?
Похоже, что так.
Холод не уходил, наоборот, он будто набирал льда, причем живого и злого, и точно жрал меня изнутри, цепляя то одну сферу, то обе сразу. Цапал когтями, рвал и путал «нитки узора», все ходило ходуном, и Славку я еле слышал…
…Когда появилась девчонка, все стало… по-другому. Я не знаю, какой ее видел Славка. Мы как-то… не знаю… мы будто стали кем-то одним, большим и целым… почти… и это было до чертиков странно и почему-то знакомо, словно такое уже было. И еще было странное ощущение, что чего-то не хватает…. Словно в цветном наборе не хватает карандашей, или в узоре каких-то линий, завитков. Не знаю, как объяснить. Но не об этом сейчас.
Она была…
Мне опять не хватает слов.
Она была. До сих пор я считал, что самые красивые цветы на свете — снежники. Она была снежником. И белой лилией на зелени мха. Узорами инея на темном зеркальном стекле… И кипенно-белой кувшинкой на широком темном листе. Славка видел ее как-то иначе, он говорил спокойно, даже злился на что-то… а я даже не могу вспомнить, что за бред я нес. Она была такая…
А эта железка на ее шее — у меня в глазах потемнело, как увидел. Даже холод пропал — такая ярость прокатилась внутри. Я зверски хотел сейчас же, вот прямо теперь же добраться до этих сволочей с цепями-кандалами и засунуть их гадские железки им… ну куда получится! Ага, и туда тоже! Перед глазами полыхали белые вспышки. Не помню, когда я в последний раз так бесился.
Действительно, сферы вразнос пошли…
Поаккуратней, Воробей, стопора, чтоб тебя-психа лечить, тут нет.
А она даже отказывалась говорить нам, где ее держат. Мы со Славкой кое-как выжали из этого «единения» картинку местности, но и все. Ни названия, ни примерных координат. Ищи как хочешь. Мне бы еще немного времени, ну хоть чуть-чуть — я бы попробовал хоть по сторонам света определиться… да хоть континент бы узнать! Но она уже испуганно — да, испуганно, страх я ни с чем не перепутаю! — выталкивала нас прочь…
И все кончилось.
И сжигающий меня холод, и наше странное объединение, и пляска сфер. Осталась только дикая усталость. И зима, раскрашенная в серое и белое. Безрадостное и бесконечное. Ведь ее на самом деле нет. Это всего лишь глюк… Зеленых драконов, драконов жизни не осталось, их всех истребили в проклятые Времена Безумия, и нет моей белой кувшинки на прохладном листе…
Ненавижу наркотики.
Я врал. Я пробовал. Один раз. И видел…
Это было лето и пляж. И мама. То единственное лето, когда мы смогли выбраться на море. Мы целую неделю строили замки из песка, следили за чайками и южными бабочками. И это было такое счастье… Только вот просыпаться и понимать, что на самом деле ничего этого нет, оказалось так жутко! А этот «продавец счастья» еще и стоял рядом и ждал благодарностей. Я тогда нарвался на скандал и драку — неблагодарным оказался, словом. Побили меня, конечно. Но почему-то именно после драки стало легче…
Будь оно все проклято.
Руки — когда я успел приподняться — тут же подломились, и я опять рухнул в сугроб. По горящему лицу опять ударил подтаявший снег, тело стянуло прежнем ознобе, и несколько секунд я мог только материться, не получая от этого никакой радости. И мечтать, как малость приду в себя и пойду бить морды здешним хозяевам. Глядишь, опять легче станет. Славка заворочался как раз вовремя.
Спросить-не спросить?
Она не глюк! Это в самом деле было! К черту хреновое самочувствие! К дьяволу то, что голова от снега не желала отрываться и воображала себя сейфом Гарри Поттера (в смысле, тяжеленной железкой с грудой золота внутри)! И слабость тоже к черту! Какая там слабость! Я готов был воспарить над этим паршивым поселочком, над горами и долинами, готов был простить Терхо и даже наркоторговцев, кто знает, может, если б не они, это единение бы и не получилось.
Надо бы потом узнать, что они в свои свечки намешали…
Хм… а что это с моим напарником?
Я тупо уставился на снег и Славку, который почему-то резко стал меньше. В налетевшей эйфории я не уловил, что снег вообще-то куда дальше от лица, чем раньше. А трактир заметно съежился. Куда там! Мозги были переполнены белой кувшинкой и соображать в этих условиях могли примерно так же, как розовый пони в сочетании с коноплей.
И я не понял, какого черта Славка вскочил на ноги, напрочь демаскируя наше укрытие. Тем более, что к психованному магу, весело пританцовывающему на крыльце, стали присоединяться другие зрители, местные. И они выглядели далеко не мирно и счастливо. Вилы, к примеру, обычно не берут, собираясь на мирную беседу к соседу. И, если мы случайно не попали на какой-то неизвестный праздник вилоношения или обряд посадки сельскохозяйственного инвентаря во имя поклонения местной богине, то наличие этого инвентаря наводит на не самые хорошие мысли. И хорошо бы эти мысли додумать где-нибудь подальше отсюда.
Вместе с напарником и…
И тут напарничек повел себя странно… Ни с того ни с сего он принял пафосную позу, картинно отставил руку и с довольно заметным надрывом провозгласил:
— Хозяин!
Причем обращался к нашему неадекватному магу!
Я офонарел. Колдун наш, похоже, тоже. Хотя по нему поди пойми. Группа вилоносцев (навскидку человек пятнадцать) настороженно замерла.
— Великий и могущественный вельхо! — продолжал надрываться Славка. — Способный создать дракона по слову своему!
Что он несет?!
Хотя… я прицельно глянул на призадумавшихся вилоносцев и оскалил зубы в подобии улыбки. А пусть несет. В конце концов, вряд ли мы первые, кто на местные свечки выдал нетипичную реакцию. И если им предлагалось лекарство в виде вил, то вряд ли гости эту реакцию пережили. А мы, между прочим, даже не маги… Славка на вид пацан, я вообще дракон. А вельхо наш не в себе. Кто мешает местным жителям тихонечко пришибить проезжих путников, а свалить все на «злобного дракона»? А что? Даже если приедет какой-нибудь местный следователь, то что он увидит? Трупы разговаривать не умеют, дракона, если он останется жив и не улетит, слушать все равно никто не будет. Да и не факт, что у запасливых жителей поселка не найдется в загашниках что-нибудь драконоубойное. У таких по хатам и подвалам если пошарить, найти можно все, даже танк припрятанный. Мой хомяк по сравнению с ихними — мелочь пузатая. У жителей таких вот сел-поселочков хомяки наследственные, поколениями бережливости воспитанные-тренированные. Попадется дракон и даст слабинку — и дракона тоже хозяйственно приватизируют и разберут за милую душу. Поделят, распихают по банкам, и опять — все в дом, все в подвальчик, полежит, запас карман не тянет…
А еще сельчане, поверьте, умеют макароны развешивать на органы слуха! Так, мол, и так, прилетал дракон, приезжих загрыз, крыши вон разнес (сами и разберут, если надо), амбар сжег и вообще вел себя нехорошо, дайте компенсацию бедненьким пострадавшим, а? Еще и денежку сшибут!
А тут получается иной расклад. Если верить Славке, то маг такой крутой, что может создать дракона… а значит, связываться с таким типом себе дороже. Ага?
Молодец, напарничек!
Моя школа!
— О великий чароплет! — продолжил между тем упорный Славка. — Ты же не сердишься на этих людей, которые пришли посмотреть на тебя?
— Мммм? — «великий» наморщил лоб.
— Они никогда еще не видели такого могущественного вельхо! И такого доброго!
Маг приосанился. Зрители запереглядывались. Кажется, они уже не были уверены, за чем именно сюда пришли.
— И твоего послушного дракона!
— Ик! — подтвердил великий хозяин послушного дракона.
— Макс, ты долго статую изображать собираешься? — прошипел сквозь зубы напарник. — Я один работать должен?
— А? А-а…
Я поспешно принялся отыгрывать ручного питомца: медленно согнул шею и опустил голову, изображая что-то вроде овчарки перед хозяином. К счастью, наш неадекватный друг уже успокоился и сейчас просто смотрел на меня счастливыми глазами, не пытаясь сотворить ничего убойного.
Славка перевел дух. Сельчане вроде тоже. Вилы стали как-то стыдливо прятаться. Но коварный напарник с ними еще не закончил:
— Ты же не будешь их убивать, хозяин драконов?!
Стало тихо-тихо. Только потрескивала на крыше под снегом тлеющая солома.
— Э-э…
— Они сейчас уйдут! И не будут тебе мешать, о великий! Согласен?
— Апчхи!
И сельчан сдуло как ветром.
Немного позже, когда мы уже уносили крылья из негостеприимного поселка (что подумали поселковые жители по поводу того, что призванных драконов стало два, я не знаю и знать не хочу), я решил задать Славке вопрос.
К этому времени маг уже был насильно протрезвлен с помощью массы холодной воды и тихо страдал от похмелья на Славкиной спине, наши вещи — собраны (если честно, к ним примешалось чуток чужих, но Славка не заметил, я же был не в том состоянии, чтобы драться с монстром-внутренним хомяком), а лично я усилиями напарника накормлен всем что можно и нельзя. Может, потому и летел тяжеловато. Все-таки если Славка за что-то берется, то делает это со всей ответственностью. И если сказано «накормить», жертве увернуться без шансов. Я даже гречневую кашу съел, которую с детсада ненавижу… Зато и крыльями сейчас махал вполне себе бодро, без попыток рухнуть с небес. На душе было тепло. Мы выпутались, все здоровы (почти), ничего не потеряли, а даже кое-что прихватили…
И я знаю, что где-то есть она.
Моя кувшинка на зеленом листе. И я обязательно ее найду…
Летели мы недалеко. Все-таки тут земли людей, а не Драконьи горы, особо наглеть не стоит.
— Слав, а с чего ты так резко взялся записывать нашего непутевого друга в мои хозяева?
— Ну почему я непутевый? — жалобно влез маг. После поливания водой в зимний период он был высушен от и до, но все равно мерз. К тому же у него нещадно болела голова, за которую он на всякий случай держался обеими руками. Боялся, что оторвется и улетит, что ли? — Каждый мог так попасть…
— Мог — каждый, а попал — ты! — нравоучительно рыкнул я. — Наркоман-недоучка!
— Доучка я…
— Ученый. Лауреат… н-нобелевский… наркотик не узнал, обалдуй. По шее бы тебе выдать за такой косяк.
— Только не по шее… — простонал маг и засунулся обратно в кокон из одеял, наших полушубков и чьей-то шкуры.
— Спи уже, несчастье. Слав, так что?
Напарник вздохнул:
— Да вот подумал над тем, что ты сказал, и расклад не понравился. Наркопритон так просто не возникает, верно? У него должна быть постоянная клиентура. И, если эти типы так напрактиковались в обслуживании вельхо, то эти вельхо должны у них бывать довольно часто. Так, может быть, поблизости что-то такое вельховское есть? Школа? Приют для личинок? Что-то вроде местного НИИ?
— Уловил. И?
— И им совсем ни к чему знать про драконий оборот в человека… Лучше подать дело так, что дракона вызвали.
— Голова!
В оставленном поселке между тем кипели страсти:
— Какие компенсации? — возмущенно махал руками кругленький толстенький вельхо. — На каком основании компенсации?
Небольшая толпа селян (вежливо отложивших вилы в сторонку) загомонила:
— Так вашмилость господин вельхо.
— Разор у нас, сталбыть…
— Дракон энтот крыши снес, сеновал общинный подпалил, дом-от чуть не пожег! Трактирщика пожгло…
Натруженные руки мужиков (а попробуйте за половину большой минуты разметать крыши так, чтоб на дракона похоже было!) крепко сжимали шапки. «Пожженный» трактирщик (основательно замотавший физиономию в тряпицы) старательно постанывал. Рядом на всякий случай топталась бабка Фике, пятый год страдавшая поясницей (а вдруг и ей бесплатное лечение перепадет?). Сено хозяйственные обитатели поселка, можно сказать, от сердца оторвали — аж пять охапок спалили — чтоб было что предъявить в «притензии».
— И что? За драконьи налеты платит корона!
Толпа заволновалась. Вилы на всякий случай подтащили поближе — нажива грозила уплыть!
— Э-э, господин хороший!
— Чего корона-то?
— Дракон ваш, вам и ответ держать!
— Вы вызвали, вы и платите!
— Ишь, надумали!
Поднятый в черном полушубке что-то зашептал. Выслушав должностное лицо, вельхо возмущенно подпрыгнул:
— Что значит — здесь был дракон?! Как он может быть нашим? Вы вообще понимаете, что и кому вы говорите?! Да вы!
— Погодите, — холодный голос еще одного вельхо отчего-то заставил всех умолкнуть. — Можно еще раз про драконов?
Бродяга действительно его уже ждал. Когда андроид забрался на соседнее сиденье, Джет поделился с ним своими догадками:
— В картине не хватает многих кусков, но теперь хотя бы ясно, что поиск следует начать с ближайших кочевий. Выясним, что за человек навещал Дану и погиб, выпав из окна гримерки, почти наверняка сможем выяснить и его связи. Думаю, под таким соусом мы вполне можем подать инспектору наш сегодняшний выезд в пустыню.
— Пожалуй.
— Тогда я сейчас с ним поговорю…
Джет вышел в сеть и дождался, пока инспектор ответит на вызов.
Инспектор узнал Джета, поздоровался. И даже поинтересовался, как у него самочувствие после бессонной ночи. Без ехидства поинтересовался. Как у товарища по несчастью.
Джет ответил:
— Хорошо. Я вот по какому поводу вас беспокою: решил посетить ближайшее кочевье. Собираюсь показать пустынникам тот плащ, который нашли у Даны в гримерной. И еще мне понадобится снаряжение для прогулки в пустыню. Мне и Бродяге.
— Мне не нужно, — напомнил Бродяга. — Меня делали для куда более тяжелых условий эксплуатации.
Джет посмотрел на его рабочий комбинезон и поверил.
— Вам понадобится оружие, — решил инспектор. — Судя по событиям минувшей ночи, сейчас соваться в пустыню с пустыми руками может быть опасно.
— Разумеется.
— В таком случае, подъезжайте к служебному входу офиса.
Джет отключился, и увидел, как андроид вытащил из кармана миниатюрную «Мэрилин-бету», оснащенную разрядником и лазером. Серебристый сороказарядный пистолетик выглядел ухоженной игрушкой.
— Ты же по идее не можешь стрелять в людей?
— Разве? — поднял бровь Бродяга. — Впрочем, стрелять в людей я и не собирался.
Осталось предположить, что похитителей Даны андроид к роду людскому не относит.
Джет сказал:
— Что-то ты мутишь, Бродяга. Может, ты никакой не андроид?
— А кто же я? Нет. Самый обычный антропоморф третьего поколения по классификации компании-разработчика. Могу продиктовать регистрационный код. Правда, он двадцатичетырехзначный. Хозяйка у меня необычная, это да.
Джет вспомнил объяснения Даны о законах роботехники в адаптированном для реальной жизни варианте, и почему-то это его совершенно не успокоило.
Кар подкатил к служебному входу офиса полиции. Там их уже ждали.
Инспектор передал Джету желтый плащ. Тот мягко зашуршал под пальцами. Знали кхорби какой-то секрет, который делал их вариант одежки для пустыни более надежным, чем продукция местной фабрики снаряжения.
Коллеги инспектора приготовили для господина наблюдателя целый арсенал. От лучемета до связки акустических бомбочек. Были также беззвучные, и страшные по производимым повреждениям гравитационные гранаты, несколько упаковок патронов к огнестрельному оружию, съемные блоки для импульсной винтовки, сама винтовка и много чего еще. Вот только содержалось все это абы как. Оружие не терпит небрежного обращения, и на взгляд Джета, половину из принесенного арсенала можно было смело утилизировать.
На прощание Джет спросил, не знает ли инспектор кого-нибудь в городе, кто был бы в хороших отношениях с пустынниками.
Инспектор поправил:
— Они называют себя «Народ кхорби». Есть такой человечек. Михаэль Стоун. Дом у него здесь, на Аллее колючек, однако он по полгода проводит в пустыне. Но вчера я его в городе видел, так что есть шанс. Возможно, он еще не успел покинуть Руту…
Стоун оказался мужиком мрачным и подозрительным. Первое, что он сделал, увидев у своего крыльца незнакомцев, потребовал предъявить документы. Джет сунул в декодер у входа свою личную карточку, но Стоун мрачно потребовал подтверждения полномочий. Пришлось доставать еще и удостоверение наблюдателя. Только после этого дверь нехотя отворилась. Хозяин, которому было далеко за пятьдесят, хмуро оглядел гостей, потом принялся снова придирчиво рассматривать документы Джета и техпаспорт андроида.
В конце концов, что-то решив для себя, он все-таки пригласил их в дом.
Квартира оказалась маленькой и неухоженной. Михаэль Стоун жил бобылем. В глаза бросилась импульсная винтовка, стоящая у стены. Без чехла. Джету подумалось, что стоит она здесь отнюдь не для красоты.
Стоун поинтересовался, чем может служить представителю власти.
Джет рассказал. Разумеется, в двух словах. Разумеется, опуская подробности.
Хозяин по ходу рассказа только кивал.
— Спохватились! — заметил он в результате, с изрядной долей ехидства в голосе. — Конечно, стоило кому-то из городских нарваться на пулю, сразу завертелись, как маххо на углях! А что в пустыне творится, им дела нет! И когда эти недобитки стали ставить условия кочевьям — хоть бы что. И когда они себе по всей пустыне базы ставили — всем насрать… Нет, сейчас уже поздно, ничего не изменишь. Их слишком много…
— Спокойней, господин Стоун. Мне всего лишь надо найти похищенную девушку.
Стоун заржал.
— Девушку… похищенную… да ее уже, вашу девушку, надо в песках искать… зарытой поглубже…
— Дана жива, — заметил Бродяга. — Она где-то в тридцати километрах отсюда. На западе. Точнее сказать не могу.
Стоун посерьезнел. Спросил:
— Кто похитил — знаете?
— Эндрю Нилсон, гид. Но это как раз его убили на выезде из города.
— Понятно. Значит, не знаете. А ведь сколько раз говорил я нашим полицейским… доиграетесь! Пустыня еще себя покажет!
— Не отвлекайтесь!
— Значит, так. Вероятней всего, это те, кто контролирует территории, прилегающие к городу. Эти ублюдки совсем страх потеряли… Главный в банде — Саймон Хейн. Не знаю уж, настоящее ли это имя… собрал вокруг себя недобитков армии захвата, здешних отморозков тоже под себя подгреб. Торгует потихоньку через подставных лиц, организовал перевалочную базу для контрабандистов, но осторожничает, шакала. Поскольку полиция в сторону пустыни не смотрит, он активно вмешивается в жизнь кхорби. Людей своих не сдерживает, и те в кочевьях что хотят, то и творят. Причем, чем дальше, тем больше. Похоже, народ кхорби целенаправленно натравливают на горожан. Я сам видел оружие в кочевьях, и это отнюдь не копья с костяными наконечниками. Полиция, конечно, ни ухом, ни рылом… меня пустынники уже почти не слушают. Короче, зреет тут такой гнойный нарыв, что если ничего не сделать, получим вторую Ильо. Только боюсь, время уже упущено.
— Я понял. Спасибо за информацию. Первое, что я собираюсь сделать, это все же посетить ближайшие кочевья. Мне нужен ваш совет.
— Понятно, что совет. Что же еще? Самое главное, у кхорби железом сразу не трясите. Назовите погонщику мое имя, скажите, что старые знакомые. Может, тогда сначала выслушают, а уж потом будут убивать. Я не шучу.
Стоун проводил их до ворот, и уже отвернувшись, пробормотал:
— Девушку похищенную… надо же, «похищенную»…
Через четверть часа «Мустанг» вылетел за городские ворота. Бродяга исполнял роль штурмана — он знал направление «хотя бы приблизительно».
В кабине стало жарко, несмотря на кондиционеры. В остальном кар оправдал ожидания Джета — по песчаному бездорожью он шел ровно и мягко. Вскоре город исчез из виду. Впереди замаячила гряда невысоких скал, превращенных выветриванием в причудливые статуи.
Джет следил за дорогой и одновременно пытался соединить воедино всю новую информацию. По всему выходило, что нарыв, о котором говорил старый Стоун, уже созрел, и вот-вот лопнет. И размеренный покой провинциальной жизни Руты на самом деле — фикция. Видимость, обреченная на пустоту. Почему так, он не смог бы внятно объяснить, но каждое новое событие, происходящее в Руте и окрестностях, слишком уж ладно укладывалось в общий ряд. Каждое в отдельности оно вызывало смутное беспокойство. Все вместе они легли на душу Джета нешуточной тревогой: что-то готовилось. И господин Дага мог поклясться чем угодно, что добром это «что-то» не кончится.
Джет спросил:
— Ты же бывал раньше на этой планете. Можешь что-нибудь рассказать про кхорби?
— Я уже рассказывал. Дело было во время войны. Тогда мою память корректировали несколько раз, так что сведенья могут быть неточными. Что же касается не прямых данных… Джет, напоминаю: Дана создавала мою индивидуальность на готовом материале — слепке памяти некого Стаса Гнедина. Парень он был образованный, и военная карьера, насколько я понимаю, привлекала его лишь как дань семейной традиции. Его отец был адмиралом, командовал четвертым флотом Солнечной. Дед тоже был военным. А Стасу всегда нравилась история, он в юности интересовался культурой кхорби. Кое-что из его знаний и умений перепало и мне. Еще ему нравилось что-нибудь мастерить. Делать руками. И… нет. Это к делу не относится. Кстати, офицером он все-таки стал. Если бы он тогда не погиб, сейчас ему было бы около тридцати пяти.
— Кстати, о причинах похищения Даны. Других вариантов быть не может? Я про их цель. Телепортатор-то зачем бандитам?
— Согласен, версия фантастическая — кто-то должен не просто помнить те события. Он должен был участвовать в них. Он должен был знать мой серийный и кодовый номер, помнить его, догадываться, что слепок памяти все еще не стерт… и должен был быть уверен, что мы сюда прилетим.
Джет остановил кар в тени одной из скал.
— Куда дальше?
— Направление то же. Дана больше на связь не выходила. Кстати, Джет, взгляните вправо… ничего не видите?
— Флаги какие-то. Может, уже кочевье?
Джет на всякий случай вызвал инспектора, хотя предпочел бы консультироваться со Стоуном.
— Западное направление? Это с большой вероятностью караван погонщика Меас-саа. Большое племя, около ста человек. Это их обычный маршрут. Настроены к нам нейтрально, иногда привозят сувениры на продажу. Хотите начать с них? Что же, почему нет. Они, кажется, сотрудничают с одной из турфирм. Точно сейчас сказать не могу, но что-то такое вспоминается.
— Понятно. А ты как думаешь? — повернулся Джет к андроиду.
Тот молча переложил «Мэрилин-бету» в карман под правую руку.
— И все-таки, никакой ты не андроид, Бродяга, — подвел итог Джет.
— Я не буду стрелять в людей. Я вообще не собираюсь стрелять. — Невозмутимо ответил тот.
— Тогда пошли. Подожди только, я плащ накину…
«Плащ пустынника», выданный инспектором Гусом, был произведен на местной фабрике. Внешняя его сторона блестела, как алюминиевая фольга, оттого путешествующий в нем человек в ясную погоду отсвечивал издалека. И еще никому пока не удалось использовать отражающую способность ткани для маскировки.
Плащ этот плащом только зовется. На самом деле это такой мини-скафандр, оснащенный системой охлаждения, запасом воды и медикаментов. Джет попрыгал на месте, прилаживая все приспособления и снаряжение. Кажется, можно идти.
Бродяга невозмутимо вышагивал рядом в своем комбинезоне. Даже рукава не закатал.
— И что, совсем не жарко? — полюбопытствовал Джет.
— Что мне будет? Нет, не жарко.
— А меня в пот бросает от одного твоего вида.
Бродяга хитро подмигнул, и дотронулся до руки недоверчивого господина Даги.
От ладони андроида веяло прохладой. Живой холодильник!.. Не живой, поправил себя Джет. Это робот. Просто робот. Почему я об этом всегда забываю? Нет, Дана не права. Робот должен вести себя, как робот. Быть послушным слугой, исполнять приказы и молчать, когда не спрашивают. А дружить надо с людьми. И влюбляться — в людей! И то, что Бродяга — только похож на человека, это не честно, не справедливо. И в первую очередь по отношению к нему самому.
«Убежала? Убежала ведь?»
Полуденное солнце резануло глаза, отозвалось болью во всём теле. Даже веки тяжело до конца разнять, а руки и ноги будто телегой переехало. И в ушах шум… Ан нет, не шум. Разговоры тихие, и рыдает кто-то.
Яр сморгнул слепящую пелену с глаз, поднялся на ноющих локтях. Как это он во дворе оказался? Видать, выволок кто… А вокруг половина деревни собралась. Нехорошо Яру сделалось. Уж точно не набежало бы столько народу из-за побитого кузнеца.
— … морды-то все в крови.
И рыдание. Тётка Беляночки в голос воет.
Какие морды?..
Весь туман из головы Яра вышибло разом. Рывком поднялся, забыв, что ноги не держат, бросился к тётке:
— Где? Инн где?
А та только пуще в слёзы. Глотает их, за горло себя держит, будто вот-вот захлебнётся горем. Только сын её старший ответил:
— Нет Инн. В лес от собак побежала, да так и не вернулась. Зато собаки вернулись… А морды все в крови. Княжич забрал их и уехал.
Яр слушал, да не слышал. Будто не про Беляночку это всё. Не бывает такого. Не с живыми, не с любимыми.
А слёзы у тётки Инн настоящие…
Да нет же. Вот она, убегала из избы, тоненькая, беленькая. Поди, в лесу схоронилась, а лес её любит, не даст обидеть.
«и морды все в крови»…
— Нашли? — Яр и сам не заметил, что трясёт брата Беляночки за плечи. Да так вцепился, что на парне того и гляди рубаха лопнет. — Инн нашли?
— Да кто ж теперь в лес пойдёт?
— Я пойду.
— Яр, всем нам горько, а тебе — горше всех. Но в лесу кровь пролилась. Если бы ещё помочь можно было как…
Что он несёт? Будто Белянку уже отпели, будто… Что же за люди такие? Сколько Яр без памяти провалялся, а пойти искать Инн и не подумали.
Никто Яра не остановил, не начал увещевать, когда он бросился к лесу. Верно прочли в его лице, что зашибёт любого, кто попробует не пустить. Только сам лес и мог помешать.
Яр упрямо шагал к грозным соснам, стерёгшим лесную чащу. Что ему сейчас духи, что их запугивания, когда где-то там Беляночка? Пусть загубят, пусть убьют, хоть до скончания веков пусть мучают, только сначала он свою девочку из леса вынесет.
Как много лет назад…
Только кругом теперь не мягкие сугробы по колено, а мох, жгущий глаза ядовитой зеленью. И студёный ветер не лезет в рукава и за ворот. Но уж лучше бы так, чем затхлый стоячий воздух, будто Яр шагнул не в лес, а в древний склеп. Ворона перед самым носом пролетела, мол, не ждут тебя здесь, кузнец, убирайся вон, пока цел.
Яр вскинул лицо к сосновым макушкам, бросил с вызовом:
— Где она?
Деревья качнулись, будто усмехнулись. Да и не ждал Яр, что лес ему станет помогать. Сам кинулся в чащу — сердце приведёт! Уже раз привело… И что же он, дурак, счастью противился? Пусть и не тогда, когда Инн малышкой несмышлёной просила пожениться, но потом-то? Будто чувств своих не понимал. Сам же себя обманул, запутал. А ведь тогда ничего бы этого не случилось. Не искал бы её, то ли живую, то ли мёртвую.
Вдруг Яр заметил, что словно бы не сам идёт, а лес его направляет. Тут деревья сгрудятся, не давая пройти, а там разойдутся, дорогу уступая. Больно уж услужливо, больно напоказ. Жара десятка кузниц не хватило бы, чтобы отогнать холод, пробравшийся в сердце. И не идти нельзя. Лес как издевается… Зачем ведёт, куда?
А потом увидел, куда.
На рыжей хвое лежал снег, а по нему щедро рассыпана алая рябина. Яр подался вперёд. Не снег — белая ткань. Разодранное платье подвенечное. И алое на нём — не рябиновые ягоды.
У Яра ноги стали будто чужими, подкосились, не дали подойти. Упал, руками потянулся к Беляночке. Вдруг она сейчас застонет и тоже к нему пальчики белые протянет. Да только не протянула. Как были они наполовину врыты в землю, так и остались. А спину так собаки объели, что Яр и сам не пожелал бы услышать Белянкин стон.
Да как же это… Неправда, всё неправда! Лесной глумливый морок.
Яр поднялся на четвереньки, точно зверь какой добрался до лежащей ничком Инн. Потянул за плечи, глянул в раскрытые глаза. В них хрустальным льдом вмёрзли ужас и боль, а больше ничего не осталось. Ни любви, ни тепла, ни жизни.
Лечь бы возле Беляночки да помереть тут же. Яр бы и лёг, но никто за ними в лес не придёт. Если уж не вышло дать ей ни мужниной любви, ни детей, так хоть не позволит навечно одной в лесу пропасть.
Укрыть бы, да кроме своей рубахи ничего нет. Яр в неё и завернул, как уж вышло, взял Беляночку на руки — всё такая же невесомая, будто снова пятилетнюю малышку держит. А всё одно нести тяжело. И каждая слеза, что на рубаху-саван падала, казалось, весит не меньше наковальни.
— Наша она! Наша, наша! — разбежались эхом злые шепотки. — Не заберёшь.
Яр стиснул зубы, пальцами в Белянкино тело вцепился. Чужую девочку лесу не отдал, неужто свою любимую оставит? Двинулся вперёд, через грозно скрипящие сосны, к дому.
Раз — еловая лапа по лицу хлестнула, обожгла колкой хвоей. Другая в глаза метила, да Яр зажмурился. Малинник на пути вырос, и руки будто сами в цепких ветках завязли.
— Не отдам, — прорычал, пробился сквозь малину, топча кусты сапогами.
Бросился бежать. Всеми правдами и неправдами вынести, вырвать Белянку из лесной пасти.
Корень петлёй выскочил прямо под ноги. Яр запнулся, пролетел вперёд. Чудом только не грянулся о землю, ощерившуюся клыками из обломанных веток.
А потом Яр вдруг услышал далёкие голоса. Свои, деревенские — сразу понял. Кинулся на звук.
— Сейчас, милая, сейчас, родная. Выберемся, — зашептал, сбивая дыхание.
Вот уже и дымок завиднелся меж стволов. Казалось, ещё верста, не больше, и за соснами покажутся избы. Вот уже, немножко. И тут голоса не ближе стали, а дальше, а потом и вовсе за спиной уже послышались. Впереди же — чаща, да такая дремучая, будто Яр в самое сердце лесное забрался.
Разом стало темно. Не заметил он, пока от хлещущих веток отбивался, как солнце закатилось за зубья сосновых верхушек, как сумерки сгустились. Оказался ночью во владениях духов, когда они вступают в полную силу. И лес взглянул на Яра тысячей глаз.
Яр обернулся вокруг себя. Кто к нему выйдет? С кем говорить? Странно, вроде и темно, а всё будто бы видно. Деревья плывут, склоняются к нему, приглядываются. С ветки рыжий кот смотрит — с одной головой на двух туловищах.
Яр не умел говорить с духами, но точно знал, что всем по сердцу почтение. Поклонился в пояс:
— Знаю, лес на меня гневается, гибели моей хочет. Позвольте только Белянку домой к родным вернуть, чтоб похоронили по-человечески. Сам к вам приду, по своей воле, слово даю. Делайте тогда со мной, что хотите.
А лес только засмеялся, глумливо ухнул из дупла филин с заячьими ушами. И ответа уже Яру не надо было, чтоб понять: нет у леса сердца. Ни умолить его, ни разжалобить. Угрожать и вовсе глупо. Что он, кузнец, против духов?
— Наша она, — снова раскатилось вокруг.
Яр крикнул в сердцах:
— Да на что она вам, нелюди?! Мёртвая…
Крикнул, и будто только сейчас признал. Нет больше его Беляночки. Глянул на неё — а она на него в ответ глядит, глядит и улыбается.
— Мёртвая, мёртвая! — заухал филин, и из-под каждой ветки посыпались на Яра хохотки, страсть как весело духам стало.
Яр совсем перестал чувствовать вес Инн, будто под рубахой только воздух. Беляночка спорхнула с его рук, как голубка, поскакала по соснам, с каждым духом здороваясь, и вернулась. И платье подвенечное на ней целёхонько, и шея, порванная псами, глаже лебяжьей.
— Правда я теперь мёртвая, — сказала она, — но ты не печалься, ни к чему это.
Инн коснулась холодными устами щеки Яра, а потом положила земной поклон на все четыре стороны.
— Миленькие, отпустите Яра. Не будет мне покоя, если вы его погубите.
Зашумели сосны, забегал по хвоинкам ветер, будто ответ каждой собирал, влетел в заячье ухо филину, и филин молвил:
— Пусть идёт, сестрица, коли ты за него просишь.
Яр неверяще протянул к Беляночке руки. Из всех лесных издёвок и насмешек эта казалась самой страшной, самой жестокой. Снова духи морочат или правда? Правда она перед ним стоит целёхонькая?
— Иди, Яр-жар, — шепнула Инн, и из её глаз выкатились две льдинки, упали в мох. — Тебе, живому, место среди живых. А я и мёртвая всегда буду тебя любить, останусь твоей вечной невестой, но только в лесу.
— Да куда же я? Если ты здесь, то и для меня нет другого места. Один раз не удержал, неужели второй раз соглашусь с тобой расстаться?
— Просто так тебе в лесу не остаться, — предостерегающе сказала Инн.
То-то у него вспыхивала искрой мысль, как же духи позволили беде случиться, почему не защитили, не спасли. Значит, вот как. Сами Беляночке гибели желали, как той далёкой зимой. Замёрзла бы насмерть — навсегда в лесу духом осталась. Тогда не вышло, так теперь всё равно своего добились.
— Если умереть надо, так я умру. Чтобы с тобой быть, любую смерть приму.
— А если не смерть?
— Всё равно, Беляночка. Что ж ты, дурочка, спрашиваешь.
Инн взяла его за руку, и вокруг посветлело. Повела за собой, и торчливые болотные кочки под её ступнями покрылись ровным серебряным настом, выстлавшим путь вглубь леса. Разноцветные тени духов ложились на морозную дорожку, и слышалось Яру неодобрительное ворчание, то похожее на скрип двери, то на сорочий стрёкот.
Сосны внезапно прыгнули в стороны, закончился ледяной настил, и Яр увидел поляну, посреди которой раскинула ветви красавица-рябинушка. В разгар лета её резные листья полыхали осенней медью, а промеж них прятались гроздья спелых ягод.
Инн крепко сжала прохладными пальцами ладонь Яра, провела его через поляну до рябины, поклонилась ей.
— Дозволь, сестрица, ягодой угоститься, — попросила она.
По кроне рябины пробежал ветерок, и Яру почудилось, что не ветви шелохнулись, а девица величаво склонила голову. В протянутую руку Инн упала гроздь алых ягод. Беляночка сощипнула их с черешков и поднесла на раскрытой ладони ко рту Яра. Он не стал спрашивать, зачем. Собрал губами рябиновые ягоды и раскусил. Терпко и невозможно сладко. Так вот почему Инн их так любила…
Яр хотел погладить её по щеке, приласкать, но взметнулась вверх не человеческая рука, а звериная лапа. Медвежья. Инн прильнула к ней, зажмурилась, чтобы удержать в глазах слёзы-льдинки.
— Спасибо, сестрица, — поблагодарила рябину Беляночка, положила руку на загривок Яру и повела прочь, приговаривая: — Бедный ты мой бедный, не хотела я для тебя такой участи.
Яр не мог ей ответить словами. Понадеялся лишь, что когда-нибудь она и сама поймёт: нет для него большего счастья, чем быть со своей Беляночкой. А медведем ли, человеком ли — всё едино.
* * *
С тех пор, как Беляночка и Яр сгинули, зимы рядом с волшебным лесом стали выдаваться такими снежными, что избы заметало по самые крыши. Промеж собой деревенские судачили, что это Белая Инн, вечная невеста, застилает постель своему жениху. Видели её летом, пляшущей на празднике лесных духов в Ночь Костров. Пела она песни задорнее, чем живые девицы, лучистее, чем они, улыбалась молодцам, вот только наутро всегда убегала в лес. Один парень влюбился и погнался за ней, хотел поймать, да только красавицу Инн под сенью сосен встречал медведь. Парнишка потом божился, что глаза у того медведя были человеческие, только никто ему не поверил.
Вечером меня по связи вызвал шеф.
— Привет, Влад. Дальнобойщики говорят, у вас там светопреставление.
— Скорей, день открытых дверей. Показали аборигенам мощь нашей техники. Потеряли день, зато избежим неприятностей в будущем. Надеюсь…
— Нет, я о песчаной буре. Дальнобойщики прислали снимки, от которых мороз по коже.
Вот это они зря… Им — приключение, а мне с шефом еще работать и работать.
— Ну да, был у нас ночью форс-мажорчик. На уборку территории весь день ушел. Второй потерянный день подряд. Обидно, однако. С другой стороны, Миу говорит, местные Столицу три дня раскапывать будут, а мы за день управились.
— Часто у вас такие форс-мажорчики?
— По многолетним данным местных синоптиков, раз в три года.
— Значит, жертв и разрушений у вас нет?
— У нас — нет. Даже огороды спасли, чего я не ожидал. В Столице все не так радужно, но за помощью пока не обращались.
— Тогда — до связи. — отключился.
Итак, контроль за нашей группой усилился. Чем же коты так
заинтересовали КомКон?
В комнату впорхнула Миу.
— Хозяин, сейчас Амарру под колпак сядет. Пойдешь смотреть?
Обнимаю Миу за талию и веду в медотсек. Хвостики, с присущей котам деликатностью, в незнакомом, возможно, опасном деле пропустили даму вперед. И теперь заняли места зрителей у стенки. Миу на минутку выбежала и вернулась с сахарницей и столовой ложкой. Проверила фен и, успокоенная,
села рядом со мной. Программа полностью повторяет программу Миу. Сегодня пишем минимальный словерный запас на минимальной скорости.
Со всеми контрольными проверками до и после, сеанс занимает четверть часа. Миу скармливает подопытной ложку сахара, помогает снять шлем и восстанавливает феном прическу.
— Оптимальная мощность сигнала для Амарру — два и четыре. У Миу было два и два, — сообщает Мухтар предварительный итог.
— В пределах индивидуального разброса, — комментирует Марта. И укладывает Амарру на единственную больничную койку.
— Сегодня будешь спать здесь.
А место под шлемом занимает Мухтар. Четверть часа — и мы имеем первого строителя-профессионала.
Мухтар съедает ложку сахарного песка и вопросительно смотрит на хвостиков.
— А вы, парни, чего сидите? Все интересное закончилось. Спать пора.
Утром я проснулся первым, но притворился спящим. Миу осторожно отодвинула мою руку, слезла с постели, лизнула меня в щеку и убежала куда-то. Вскоре из коридора донеслись приглушенные дверью визги восторга. Амарру обнаружила, что может говорить по-русски. Еще через минуту девушкиполучили мягкий выговор от Марты за шум и убежали на улицу. Ненадолго…
Вскоре вернулись с Татакой. И прямиком к Марте.
Включаю трансляцию из медотсека. У Татаки зудит и чешется хвост. Никакой патологии Марта не находит и назначает теплые ванны. Татака тут же лезет в ванну. Но воды наливает совсем чуть-чуть. Только бы хвост в воду спрятать.
Тем временем Марта тестирует Амарру на усвоение материала.
За завтраком обсуждаем план работ. Мухтар хочет отгородить шпунтовой стенкой часть озера, откачать воду, вырыть канаву и уложить в нее трубу до будущего места строительства водокачки. И дальше — метров на двести.
Чтоб в жилой зоне больше землю не ковырять. Петр предлагает испытать каналокопатель и прорыть полтора километра канала — от последнего поворота до впадения в болото на дальнем конце озера. Сделав умное лицо, разрешаю начать обе работы. Но с условием — воду в озере не мутить! А это значит, откачиваться из котлованов она должна не в озеро, а в другое место.
Почесав в затылке, Петр предлагает вырыть карьер в полукилометре от озера. И мутную воду из котлованов откачивать туда. Даю добро и на эту работу. Великая стройка начинается!
Мухтар подгоняет бульдозер, сажает в кабину строителей и везет на место будущего карьера. Каким образом Проныра из огородников вдруг стал строителем, пусть Линда разбирается.
Петр идет к Поварешке. Та выделяет ему четырех девушек с ведрами, скребками, совками и тряпками, и он ведет их к каналокопателю. Линда с аграриями размечает посадки защитных лесополос из пальм. Миу пристает к Стасу с каким-то срочным делом. Все при деле, можно заняться бумагами. Раз верховный босс взялся меня контролировать, вместе с богато иллюстрированным отчетом о приеме гостей, скину ему подборку досье на каждого прратта, гостившего в оазисе. Стас идею одобряет и расширяет. Отдельным архивом пойдет подборка досье на строителей, гидротехников и аграриев. В общем, на всех котов, проживающих в оазисе, включая свежекупленных девушек и сестру Проныры.
Хихикая и подмигивая друг другу, снабжаем отчет стандартным титульным листом и скармливаем лавину информации передатчику. После чего садимся ждать реакции. Если мы на особом контроле, реакция последует быстро.
Вот она, реакция! Не прошло и четверти часа!
— Влад! Что это? — шеф тычет пальцем в сторону монитора за спиной.
— Я перешел в разряд ходячих больных, и у меня заработала правая рука, — шевелю пальцами, чтоб шеф оценил. — Как обещал, пропущенные отчеты за время болезни. Сейчас готовлю отчет по первому покушению на Владыку. Агентурная сеть, созданная Линдой, заработала, и информация идет потоком.
— Что мне со всем этим делать?
— Отправить в архив, я думаю.
Со стороны шефа доносится приглушенное рычание.
— А что ты хочешь? — перехожу в наступление я. — Мы оба знаем
параграфы устава, по которым я должен отчитываться о каждом чихе своих людей на поверхности чужого обитаемого мира. Но я не помню ни одного параграфа, по которому ты обязан читать всю эту лабуду.
— Раньше ты как-то обходился нормальными объемами информации.
— А раньше за моей группой не было такого плотного наблюдения. Шеф, что у вас происходит? Чем коты так заинтриговали КомКон?
— Убедил, — шеф старательно игнорирует мой вопрос. — Продолжай работу. Конец связи!
Стас проверяет, что связь на самом деле прервана. Смотрим друг на друга, фыркаем и смеемся до колик в животе.
Линда с Миу что-то задумали. Шушукаются, и у обеих глаза горят.
— Что на этот раз? — интересуюсь как бы между делом. Миу замирает, прижимает ушки и собирается ответить. Но Линда закрывает ей ладошкой рот.
— Вечером узнаешь, — утаскивает в свою каюту. Ну, вечером — так
вечером. Иду проверять, как обстоят дела у аграриев. В тени пальм — ровные ряды наполовину вкопанных в песок ведер. Ведра наполнены тем же песком, и из каждого торчит пальмовый лист. На планерке что-то говорилось про вегетативное размножение. Все аграрии в сомбреро. Только не земном, а местном. Поля такие же, но тулья не конусом, а вроде шлема с дырками для ушей. Из одежды — свободные шорты и майки из крупноячеистой сетки.
В отдалении взрыкивает бульдозер. А другая машина на дальнем конце озера вдавливает в песок двадцатипятиметровые железяки, строит шпунтовую стенку. Так это у нее легко и просто получается, смотреть приятно.
За обедом Марта набирает новую группу на подготовку к обучению. Но проводить долгие часы под колпаком именно сейчас, когда прибыло столько интересных машин, парни не хотят. Поэтому в новой группе одни девушки. Татака, Поварешка, рыжая артистка, черная девочка, подружка Проныры и… Линда советует пригласить Рраду, внучку архивариуса. Почему бы и нет? Один
звонок — и вопрос улажен. Другой вопрос — кто за ней полетит. Линда с Миу заняты чем-то важным и секретным. Посылать во Дворец Проныру или кого-то из аграриев — не тот у них социальный статус. Миу договаривается, что девочку вечером привезет Шурртх.
Подзываю Пуррта, назначаю наставником, телохранителем и защитником Ррады. Чтоб ни один волосок с ее шкурки… Парней у нас много, так чтоб никто и не думал… Так им всем и объяснить.
Пуррт возвращается на свое место. И во всю могучую глотку
объявляет, что вечером прилетит девочка (жест рукой. Не человеческий, описывающий контур гавайской гитары, а местный, показывающий, какая у девушки гибкая спинка). Так вот, чтоб никто и не думал!.. Ибо такова воля Владыки.
Бурное веселье. Когда шум стихает, поясняю Пуррту, что его, как телохранителя, этот приказ касается в первую очередь.
Стас, который в последнее время все чаще обедает с народом на открытом воздухе, объясняет Линде секреты фильтрации звука. Как выделить в записи человеческий голос из шумов, как разнести шумы и голос по разным звуковым дорожкам. В общем, делится профессиональными секретами. Миу слушает тоже очень внимательно.
После обеда обсуждаем, что делать с информацией о покушении на Владыку, полученной от Мылкого. Стас предлагает внести раскол в стан врага. Заметая следы, глава клана приказал убить пятерых участников покушения, которые слишком много знали. А ведь у этих убитых есть родственники.
С другой стороны, есть имена, но нет улик и доказательств. Стас
предложил пустить в народ всю полученную информацию через сплетни на базаре. Использовать для этого артистов и шептунов Службы охраны Дворца. В качестве источника информации пусть ссылаются на наших парней, закупающих на базаре продукты. А те, якобы, слышали разговоры людей между собой.
Информацию выдавать на рынок не всю сразу, а постепенно, каждый день добавляя имена и детали.
Если начнется междусобойчик внутри клана — это хорошо. Если удастся поссорить между собой кланы, претендующие на место Владыки — еще лучше. В любом случае, в клане начнется паника, начнутся разборки, и Стас сумеет выловить в этой мутной воде много интересного.
Позвонил Владыке, рассказал о задумке. Владыка одобрил план и тут же позвонил Трруду. Стас организовал трехстороннюю связь. Владыка и я вскоре отключились, а Стас с Тррудом остались обсуждать детали.
— Сделал гадость, на сердце радость, — объяснил я Марте, выходя из аналитического центра. — А как у тебя дела?
— Крупный успех большого коллектива. На основе местной фармакологии синтезировала самые необходимые препараты. Ищу добровольца для проверки.
— Это хорошо. А где большой коллектив? — спросил я, оглянувшись на пустой коридор.
— Перед тобой! — Марта подмигнула, фыркнула по кошачьи и гордо удалилась.
Вечером в кинотеатре под открытым небом идет старинный фильм “Золото Маккены». Все зрители в сомбреро. Расселись перед экраном широким полукругом. Такое впечатление, что в Мексику попал.
Перед фильмом Линда берет микрофон и читает вводную лекцию. Узнаю, что, как и здесь, на одном из материков Земли жили дикари, которых звали Краснокожие. Когда на другом материке люди размножились так, что жить стало тесно, многие решили пересельться на материк дикарей и отнять у них земли. Переселенцев прозвали Бледнолицыми. Ясно, что отношения у
Бледнолицых и Краснокожих складывались не лучшим образом. Даже редкие представители Службы закона и порядка, которых называли Шерифами, часто ничего не могли сделать.
На этом лекция кончилась и пошел фильм. Пустыня и голые выветренные скалы с высоты птичьего полета захватили внимание зрителей сразу. Еще бы, пустыня, но не такая, к какой они привыкли. Скалы высокие, выветренные, древние как сам мир. Такого никто из них не видел. Легенда о путнике и грифе-стервятнике…
И вдруг чистый, богатый обертонами, девичий голос поет на языке прраттов.
Птицы не люди — и не понять им,
Что нас вдаль влечет?
Только стервятник, старый гриф стервятник
Знает, в мире что почем.
Звучит куплет, звучит припев.
Вновь, вновь золото манит нас!
Вновь, вновь золото, как всегда, обманет нас!
Мертвая тишина в зале. Парни и девушки вздохнуть боятся. Вот чем Линда с Миу весь день занимались. Неужели весь фильм переозвучили?
— Это едет краснокожий, — комментирует в микрофон Линда. — Его легко узнать по птичьим перьям на голове. А вот бледнолиций. У него на груди звезда, значит, это Шериф, служитель порядка.
Увы, сдублировать весь фильм девушки не смогли. Миу только песню напела. Голоса актеров идут через транслятор.
А как новенькая? Вот те раз! Пуррт взялся за охрану серьезно. Никого не подпускает, сам обнимает. Двух сразу. И что с этим делать?
С другой стороны, две не одна. Будем считать легким флиртом.
Приятно, что у девочки нет расовых предубеждений против рыжих.
После киносеанса — ментообучение. От людей — Линда, от котов
— Ктарр. Программа та же, что и вчера. Моторные навыки управления техникой у Линды и десять тысяч русских слов у Ктарра. Но зрителей намного больше в комнату набились обе группы, которым предстоит обучение, Шурртх и Проныра, куда ж без него? Уложились на пять минут быстрее, чем вчера.
Ктарр отправился спать в свою палатку. За ним потянулись остальные. Но Татака с Ррадой попросились ночевать в железном доме. Почему-то, Марта разрешила. Миу устроила обеих в своей каюте.
На следующий день работают уже четыре машины. Линде доверили ставить шпунтовые стенки. Шпунтозабивочная машина — единственная на шестиногом шагающем шасси. Все остальные — на колесном или гусеничном. Ноги у машины длинные и тонкие, с двумя суставами и тазиками-ступнями. Полностью распрямившись, поднимают корпус машины на десятиметровую высоту. Кроме ног имеется пара могучих, но коротких манипуляторов и две пары длинных, но сравнительно слабых. Вообще-то, машина универсальная. Но Мухтар сказал
— шпунтозабивочная, значит, так тому и быть.
Кто-то из котов работает на бульдозере, а Петр с Мухтаром занялись трубами и канавами. Мухтар подогнал и испытал экскаватор. Вечером Проныра с мелкой принялись строить замок из кучи влажного песка. К ним присоединились Татака и Миу. Линде места не хватило, она влезла в кабину экскаватора, запустила машину и наковыряла еще четыре кучки влажного
песка. Но от вибрации рухнул недостроенный замок. Было много писка. В восстановлении замка приняли участие Мухтар и Петр. Детский сад в коротких штанишках, а не прогрессоры, И.О. бога на земле.
Впрочем, песчаный дракон Линды, у которого из пасти торчат ноги в настоящих строительных сапогах, получился очень даже выразительным. Прратты оценили. А Миу принесла камеру и засняла во всех подробностях. Тут уж не вытерпел Стас. Вынес аппаратуру для голографической съемки — и вскоре на песке лежали рядом два дракона. Песчаный и призрачный. Молодежь
придумала новое развлечение. Бросались на песок так, что половина тела скрывалась под голограммой пасти дракона, вопили махали руками и ногами, а Миу снимала это на камеру. В общем, отрывались как могли. Что будет с мамой Проныры, если она это увидит?
В очереди на ментообучения поставил себя последним — как наименее трудоспособного на сегодняшний день.
Очередное утро великой стройки. Шпунтовая стенка, отгораживающая будущий канал от озера, готова, и Мухтар решил испытать каналокопатель. Подогнал машину, опустил грунтозаборник и тронулся вперед. Надо сказать, чтоб отработанный грунт летел дальше, на машине используются четыре мощных ветродуя со щелевыми соплами. Называется это пневмотранспорт. Грунт подхватывается потоками воздуха и отбрасывается аж за двести метров. Работает пневмотранспорт просто, надежно, но очень пыльно. Поэтому все, кто рядом, надевают защитную одежду с закрытым шлемом, воздушными
фильтрами и кондиционером. По внешнему виду — легкий скафандр.
Первую полуторакилометровую заходку, сняв метр грунта, Мухтар сделал. Отогнал машину на исходную позицию и приготовился сделать вторую заходку, теперь уже на полную расчетную глубину в два метра. Но прибежали девушки и заявили, что третий раз обед готовить не будут. А кто так любит
работать, будет есть сырое мясо пополам с песком. Пошли выяснять, чем они недовольны.
Ну что сказать? После песчаной бури было намного хуже. Но
единогласно решили, что каналокопатель будет работать только в те дни, когда ветер дует в сторону пустыни, а не к оазису.
К вечеру проложили трубы и установили насосы для откачки грунтовых вод из зоны работ. Завтра будет закончена шпунтовая стенка вокруг будущей водокачки, и можно будет начинать земляные работы.
Татака учится вилять хвостом, а я — размахивать рукой. Поднимать руку хотя бы для того, чтоб открыть дверь, пока больно.
Миу нашла в компьютере свое досье и читает как захватывающий роман, повизгивая от восторга. Посоветовал ей делать комментарии к тем местам, которые кажутся неправильными или неточными. Скоро досье станет вдвое
толще. С трудом оторвал от компьютера и уложил спать.
Сбился со счета, сколько дней прошло после отлета гостей. Вроде, пора сделать выходной день. Но сегодня ветер дует в нужную сторону, и никто на выходной не согласится. У народа праздник. Мухтар роет канал.
Теоретически наш каналокопатель способен вырыть три километра канала в сутки. Но это при трехсменной работе. На практике за восемнадцать часов ребята вырыли полтора километра. Говорят, не могли остановиться, так как насос не справлялся с откачкой грунтовых вод. Нужно было быстро
рыть и выбрасывать воду вместе с песком, пока уровень воды не поднялся выше полутора метров. Справились… К утру вода на эти полтора метра и поднялась.
Линда подогнала машину и начала разбирать шпунтовую стенку. Попросту, выдергивала шпунтины одну за другой. Когда убрала половину стенки, Мухтар лопатой прорыл канавку из болотца в канал через десятиметровую перемычку нетронутого грунта. Потек ручеек. Рыхлый песок размывается легко и быстро.
Когда Линда закончила, это был уже не ручеек, а мощный мутный поток. Забеспокоились аграрии. Поток уносил в канал их драгоценный ил!
Через час все закончилось. Уровень воды в канале и озере сравнялся, уровень озера понизился на два метра. Через болотце пролегла широкая промоина.
Стас чем-то обеспокоен. Бродит по грязи у промоины и смотрит на часы.
На вечернем разборе полетов Стас раскрывает тайну своего мрачного настроения.
— Скорость поступления грунтовых вод в озеро на порядок ниже
расчетной, — говорит он. — Я не знаю, в чем дело.
— В чем это выражается? — спрашиваю я.
— Уровень озера восстанавливается слишком медленно. Я исходил из того, что можно будет забирать сорок-шестьдесят кубов в секунду. А по факту получается около пяти.
— Чем это нам грозит?
— Тем и грозит, что канал будем заполнять водой годами. Тут
арифметика простая. Канал в песке. Вода из канала будет уходить в песок пока не поднимется уровень грунтовых вод у нас и вокруг. Чтоб он поднялся, нужно вбухать в грунт пять кубических километров воды. Тогда наступит динамическое равновесие. Вот и считайте, сколько лет надо, чтоб перекачать пять кубокилометров по пять кубометров в секунду.
— Тридцать два земных года, — первым отвечает Петр.
— Вот именно. Канал заполнится до расчетной отметки через тридцать два года. И скорость течения в нем будет в несколько раз ниже расчетной.
— Испарение ты учитывал?
— Да. Испарение, растекание — входит. Отбор воды на полив — нет.
— Как построена твоя модель водного баланса пустыни?
— Элементарно просто. Установившийся процесс. С одной стороны в пески втекает, с другой — вытекает. Геометрия подстилающего геологического тела, пористость грунта, капиллярные процессы, испарение с поверхности — вот, собственно, и все.
— Что втекает?
— Осадки на границах пустыни, ручьи с ледников, река Таррва.
— Но Таррва течет в пустыню только последнюю четверть века,
— воскликнула Миу. — Ее сюда Узурпатор направил. До этого она в море впадала. Фых! Простите глупую стажерку.
— Что ты сказала? Впадала в море? Пятьсот кубов в секунду шло не в пески, а в море? Я идиот! Я же читал хроники!
Миу напряглась и прижалась ко мне.
— Миу, ты гений! Нет установившегося режима! В пески ушло только пятьсот кубокилометров воды. Грунт еще не насытился!
— И что нас ждет?
— Сегодня ответить не могу. Считать надо. Но уровень грунтовых вод будет повышаться. Время работает на нас!
На этом разбор полетов закончили и потянулись в медотсек. Сегодня под колпак садятся Петр и последний из бригадиров. Завтра Амарру пройдет второй сеанс, а я стану строителем.
Раннее утро. До подъема еще час, но прратты уже на ногах, и очень возбужденные. Это я вижу на настенном экране. Вчера наблюдал, как поднимается уровень озера, уснул и не погасил. Миу, видимо, решила, что так и надо. Вчера она долго-долго лежала в кровати с планшеткой, изучала голографию. Я уснул, а она все училась. Так ее поразил призрачный дракон.
Запрашиваю у компьютера состояние экипажа. Все спят, Стас спит на рабочем месте, уронив голову на стол.
Надеваю плавки, беру маску, ласты и иду купаться. Но солнце едва-едва показалось из-за горизонта, воздух по-ночному холодный, вода мутная, и желание лезть в нее исчезает. Иду к дамской палатке, вокруг которой основное столпотворение.
— Владыка, что это? — Пуррт указывает на ласты.
— Плавники вроде рыбьих. Одеваются на ноги, чтоб быстро плавать. Поварешку не видел?
— Там она, — машет рукой в сторону палатки. Позвать?
— Зови.
— Поваррешка, выходи! С тобой Владыка говорить будет, — орет во все горло этот нахал, сложив ладони рупором. И скалится во всю пасть.
— Кричать-то зачем? Да, сколько у вас зубов?
— Сорок. А у вас?
— У нас только тридцать два, — вздыхаю я, чисто на автопилоте
заговаривая Пуррту зубы.
— Ты звал меня? — подбегает Поварешка. Обнимаю ее за плечи, веду к озеру.
— Видишь, какая вода мутная? Что будешь делать?
— Наполню ведра водой, дам отстояться, буду черпать чистую сверху. Еще можно из фонтанов брать, там всегда чистая.
— Подойди к Линде или Мухтару, попроси фильтры для питьевой воды. Они объяснят, что с ними делать.
— Спасибо, господин.
— Что у вас за шум в палатке?
— У Татаки на хвосте начала расти шерсть. Идем, покажу! — радуется Поварешка.
Толпа у входа в палатку расступается, нас пропускают внутрь.
Откидываю занавеску из одеяла, которая делит палатку пополам…
— И-и-и!!! Мужчина!!! — бьет по ушам девичий вопль.
— Какой же это мужчина? Это твой Владыка! — Татака получает
подзатыльник от Ррады и замолкает.
— Не надо шуметь. Я тебя голую не в первый раз вижу, — пресекаю возможность возражений. — Покажи хвостик.
Смотрю на хвост. Каким был, таким и остался. Голый, покрыт розовой, местами шелушащейся кожей.
— Ты рукой проведи, господин, — подсказывает одна из новых девушек. Кладу хвост на ладонь, другой провожу сверху. В одну сторону — гладко. В другую — чувствуется характерная небритость.
— Действительно… По этому поводу сегодня вечером объявляю танцы!
Еще вчера собирался объявить выходной. Вот и повод.
К завтраку хвостик Татаки ощупали все жители оазиса. Не только коты, но и люди. А вот с выходным получилась неувязка. Аграрии ничего против выходного не имели. Притащили останки навеса для гостей, разобрали на доски и принялись сколачивать мебель.
Но строители и гидротехники… Они еще не все игрушки проверили в работе. В общем, странный день получился. Парни без всякой мнемотехники учились управлять механизмами, а девушки устроили народное гуляние вдоль канала. Если учесть, что стенки канала получились крутые и рыхлые, маленькие оползни случались то и дело без всякого внешнего воздействия,
то гулять по самому краю было опасно… Что и привлекало девчат. С визгом отскочить от края, когда песок поплыл под ногами — это же так весело!
Подозвал к экрану Мухтара.
— Шеф, это все из-за спешки. откосы канала должны быть тридцать градусов. Но вода подступала, нам некогда было стенки формировать. Еле-еле успели расчетную глубину выбрать
— С вертикальными стенками?
— Ну да… Свободные откосы. Мы же машину испытывали, а не канал рыли.
— Значит, говоришь, вода поступала. Идем к Стасу.
Стас готовил очередной курс обучения для Миу. Отвлекать не хотелось, но…
— Слушай, гений аналитики, как отразится на поступлении воды
увеличение вдвое площади дна и длины береговой линии озера?
Стас потер кулаками красные глаза.
— На какое-то время возрастет, потом снизится почти до прежнего уровня. А затем начнет неуклонно возрастать. Уровень озера поднимется почти на два метра относительно нынешнего. Это когда до нас дойдут воды Таррвы.
— Два метра — вода будет плескаться у самых палаток, — прикидывает Мухтар.
— Нескоро еще. Через пятнадцать местных лет, не раньше, — успокаивает Стас. — Скажу больше. Через тысячу лет здесь будут джунгли. Как в прошлом. Разумеется, если местное население не вмешается.
Выходим из аналитического центра впечатленные. Всего пятьсот кубометров воды в секунду — и пустыня превратится в джунгли…
Из камбуза доносятся странные звуки. Сигнал СОС писклявой морзянкой. Переглядываемся и ускоряем шаг.
Пищит и мигает красной лампочкой посудомоечная машина. Рядом — напуганная Миу с виновато поджатыми ушками.
— Так… — говорит Мухтар, выключает машину и снимает верхнюю
панель. — Так… — повторяет он, извлекая из недр отбитое горлышко
литровой стеклянной банки. Насколько помню, в таких банках Линда пронесла на борт соленые огурчики домашнего посола.
— Вот такое — Мухтар качает перед носом Миу осколок — никогда не суй в машину. Машина не умеет мыть банки. — Осколок летит в утилизатор, а Мухтар склоняется над машиной, извлекая следующий.
— Стажерка виновата. Стажерка готова понести наказание, — лопочет Миу.
— Подожди, Мухтар. Миу, в этой банке были соленые огурцы?
— Да, хозяин.
— Где они?
— Стажерка их съела.
— Весь килограмм?
— Стажерка попробовала сначала немножко. Но они были такие вкусные… Стажерка сама не понимает, как это получилось.
— В прошлый раз тебя чуть наизнанку не вывернуло от маленького кусочка, — Мухтар удивлен не меньше меня.
— Стажерка думает, ее организм освоился с пищей людей.
— А я думаю, твоему организму каких-то минералов не хватает, — Мухтар направляется к компьютеру в углу столовой и вызывает на экран журнал исследований Миу. — Нет, ну это же надо!!!
— Что такое?
— Соленые огурцы и маринованные огурцы, — поворачивается к нам повеселевший Мухтар. — Две одинаковые банки. Для человека — почти без разницы. Но Миу отравилась маринованными. А сейчас съела соленые! Дело не в огурцах, а в маринаде. Думаю, в уксусе. Миу, проверять будем?
— Нет-нет! — пискнула Миу. Поджала ушки и спряталась за мою спину.
— Влад, загляни, — зовет меня Стас за час до танцев. На одном из
экранов картинка с камеры охранного периметра. Линда ведет за собой в пальмовую рощу шестерых котов. Рассаживаются кружком в тени.
— Парни, сейчас я вас буду зверски ругать, — оптимистично начинает она. — Новенькие уже много дней среди нас живут. Почему до сих пор в ошейниках ходят?
— Так ты, госпожа, не давала разрешения снимать ошейники,
— удивленно отвечает серый строитель.
— А сам снять не догадался?
— Как можно? Ты ж за них деньги платила. С чужой рабыни ошейник снять — это воровство…
— Блин! — Линда зажмурилась и помотала головой. — Я с вами с ума сойду! Трудно было напомнить? Сегодня вечером танцы. Хороший повод снять ошейники. Все поняли?
— Это первый эпизод, — комментирует Стас. — А вот второй, — и
пускает картинку на другом экране.
На территории, огороженной двойной шпунтовой стенкой, Линда сидит в кабине экскаватора и роет котлован под фундамент водокачки. Рыжий парень подводит за руку к экскаватору серую девушку в ошейнике. Линда останавливает экскаватор, высовывается из кабины и кричит:
— Куда вы под ковш лезете? Вам жить надоело?
— Госпожа, спустись, слова есть, — кричит в ответ рыжий. Линда
спускается. Даже по спине видно, что недовольна.
— Она не хочет снимать ошейник, — парень указывает пальцем на серую девушку.
— Это еще почему? — разворачивается к ней Линда.
— Я никогда не выйду замуж за рыжего без хвоста. У меня гордость есть! — отвечает серая и поджимает ушки. Линда меряет ее взглядом.
— Хорошо. Кто из серых парней тебе нравится?
— Зачем серые? Не надо никого. Я послушная рабыня! Ты меня рыжему отдала, пусть так и будет! Я против твоего слова не иду, госпожа.
— Значит, наложницей с рыжим согласна, а замуж — нет?
— Рабыня своей воли не имеет. С кем приказали, с тем и живет. А по своей воле я за рыжего не пойду!
— Дурдом! А ты что скажешь? — обратилась к парню.
— Пусть носит ошейник, если ей так нравится. Родит мне ребенка — еще раз поговорим.
— Делайте что хотите, — Линда развернулась и полезла по лесенке в кабину экскаватора.
— Уже второй случай, — замечает Стас. — Дурные примеры заразительны.
— А первый кто?
— Первый — Миу.
Танцы прошли весело. Мухтар не зря назвал женский контингент клумбой. Девочки постарались. Получилась забавная смесь ярких праздничных сельских одежд с высокой модой Дворца. По-настоящему отожгла Поварешка. Сама черная как ночь, а топик и миниюбка белые. Не просто белые, а с искрой! На левом запястье белая манжетка. И белые туфельки. Надо сказать, стильно.
Вскоре понял, о чем Миу намекала. Поварешка положила глаз на Петра. Но умна. Вертится рядом с ним не все время, а через танец. То ли дает отдохнуть, то ли чтоб сравнил с другими и оценил, какое чудо ему досталось.
Петр оценил. Где-то в середине вечера отозвал меня в сторонку и, смущаясь, произнес.
— Влад, тут такое дело… Мне одна девушка симпатизирует… А я же не монах, у меня нервы… Я на целибат не подписывался.
— Так в чем же дело?
— У нее, вроде, серьезные намерения…
— Она знает, что у вас детей быть не может?
— Миу ей говорила. Но я, как бы, не готов жениться. И в святые не записывался. Может, ты ей объяснишь ситуацию?
— А почему сам не скажешь?
— Не умею я с девушками на такие темы говорить.
— Ладно, веди ее сюда.
Симпатизирующая девушка, конечно, Поварешка.
— У тебя серьезные намерения? — прямо спросил я.
— Да, Владыка.
— Ты знаешь, что Петр — капитан звездного флота? В любой момент может получить приказ лететь на другой край вселенной. Да и не готов он бросать якорь на берегу. И детей у вас не будет.
— Знаю, Владыка. Я же не наивный котенок, как он меня называет. Я с детства знаю: не живут долго те, кого звезды ярким светом осветили.
— Красиво звучит — звезды ярким светом…
— Ослепительным, Владыка. Но о себе так говорить нескромно. Владыка, дай мне шанс! Пусть будет хоть день, да мой! А потом — хоть в пропасть. Ни о чем жалеть не буду.
— Отчаянная ты.
— Такой шанс раз в жизни выпадает. Сколько счастья в когтях удержу, все мое! Хватит уже с судьбой играть. Много раз все на кон ставила — и всегда у пустого очага оставалась. До ошейника скатилась. Кажется, пора бы ума набраться. Когда госпожа Линда с нас, лицедеев, ошейники сняла, могла бы таверну открыть. Свое дело, сытая, спокойная жизнь. А я опять на кон все, что есть, поставила. Потому что в таверне господина Петра больше не увидела бы. Владыка, не говори, что я опять проиграла.
И бухнулась лбом мне в сандалии.
Хотел поднять, но вовремя вспомнил, как Петр с Миу столкнулся.
— Поднимись. Не могу я с твоей попой разговаривать.
Распрямилась как пружина.
— Раз знаешь, на что идешь, желаю тебе счастья и удачи. И попроси Миу рассказать, чем люди от прраттов отличаются.
— Уже, Владыка.
— Тогда идем, разыщем Петра, — с этими словами нажимаю кнопку “внимание» на поясе. Стас понимает правильно.
— Петр на берегу озера, — звучит его голос в импланте. Беру Поварешку за руку, веду на берег. Петр стоит у среза воды. Подвожу к нему девушку и соединяю их руки. Кажется, мне здесь больше делать нечего.
Отойдя на десяток шагов, оборачиваюсь.
— Да, Петр, никогда не соглашайся на ласку тысячи иголочек. Это не для людей.
Поварешка весело фыркает и стыдливо прижимает ушки.
— А что это? — спрашивает Петр.
— Ну, если хочешь знать, один раз можешь попробовать. Но я тебя предупреждал… — с гордым видом удаляюсь.
На вечернем разборе полетов узнаем, что Поварешка сменила имя. Теперь она Багирра. С двумя «р». Может, сказать Петру, что в оригинале “Книги джунглей» Киплинга Багир был он? Наставник и старший друг Маугли.
Стас сообщил, что распространение слухов идет успешно. В Столице между ведущими домами произошло несколько мелких междусобойчиков. Еще несколько семейств сбежало на загородные виллы.
Разбор полетов заканчивается быстро. Марта вызывает Амарру, и все идем в медотсек. Из зрителей только Багирра и Проныра. Амарру мочит голову, садится в кресло. Марта надевает шлем.
— Сегодня научишься читать и писать на нашем языке… Подожди, ты писать умеешь?
— На родном языке умею. На языке серых — нет.
— Стас, у тебя в этом файле завязок на письменность прраттов много?
— Выше крыши. Черт! Я же на Миу ориентировался, а у нее с местным образованием полный порядок. Марта, так писать нельзя! Нужно доработать курс.
— А если мы запишем Амарру наш курс языка серых? Он же включает письменность.
— Дай подумать. Курс ориентирован на знающего русский. У Амарру структура языка есть, но бедный словарный запас. Впрочем, неважно. Словарный запас пойдет обратными ссылками с языка серых. Но русской письменности Амарру тоже не знает. Надо пускать оба курса вместе! Только так! Иначе будет полно безадресных ссылок.
— А объем? Два курса за один раз — не слишком много?
— Много… Но не слишком. Ты говорила, синтезировала снотворное для котов. Вот и испытаешь. Амарру проспит завтра до обеда, за это время боль пройдет.
— Так и сделаем, — согласилась Марта. — Амарру, отдохни четверть стражи, я перетранслирую курс языка серых под твой мозг.
— Я перетранслирую, а ты пока займись Владом, — возразил Стас.
Амарру пересаживается на кушетку, я занимаю кресло, надеваю влажный изнутри шлем. Марта перестраивает аппаратуру. Курс короткий, запись укладывается в две-три минуты. Завтра сяду за рычаги экскаватора. Еще ребенком мечтал оказаться в кабине такой могучей машины.
Амарру вновь занимает кресло. Ее сеанс укладывается в разрешенные Минздравом полчаса. Моя голова уже трещит. Поэтому отправляюсь в свою каюту, принимаю таблетку снотворного и ложусь в постельку. Миу нюхает пузырек и строит грустную мордочку. Понимает, что «плодиться и размножаться» мы сегодня не будем.
Просыпаюсь с жуткой головной болью. Скосив глаза, смотрю на часы. До подъема десять минут. Сеанс ментозаписи был короткий. Тогда какого хрена?..
Главное — не впадать в панику. Первое — что имеем?
Сначала осторожно, а потом резко трясу головой. На уровне боли это никак не отражается. Значит, боль от ментозаписи, а не какого-нибудь инсульта. Но от трехминутного сеанса не бывает такой боли. Даже на пике обязана быть слабее. Значит, что-то не так… Блин! Потрясающий по глубине вывод.
Что теперь делать? Я знаю? Нет. Тогда — не дергаться, звать
специалиста.
Осторожно бужу Миу.
— Милая, позови Марту. Плохо мне.
Пару секунд Миу оценивающе смотрит на меня, Срывается с постели и, в чем мать родила, выскакивает в коридор. Вскоре появляется Марта, босиком, в халатике на голое тело.
— Что у нас болит?
— Голова. Такое ощущение, будто час под колпаком просидел. И сейчас — максимум.
— Ходить можешь? Или каталку подкатить?
— Если ты разрешаешь, то могу.
Поддерживаемый, бреду по стеночке в медотсек. Усаживаюсь под колпак. Минут пять Марта, кусая губы, изучает кривые и графики на экране. Потом оборачивается и грустно смотрит мне в глаза.
— Ты хотел стать самым умным. Так станешь… У тебя режутся
интерфейсы к предыдущим базам. Те самые интерфейсы, которые мы блокаторами Н-5 подавили. Тогда подавили, а в последний сеанс какие-то ссылки на те базы переориентировались, и процесс заново пошел. Времени утекло много, это и хорошо, и плохо. Хорошо — потому что процесс будет сильно растянут. А плохо, потому что многие ссылки усохли. Головной боли будет много.
— Док, не тяни кота за хвост. Сколько?
— От трех дней до недели. Точнее сказать не могу. Из приятного
— сильнее, чем сейчас, боль не будет.
— Неделя… Док, на меня снотворные подействуют?
— Да. Возбуждение намного ниже порога.
— Тогда буду выздоравливать во сне. Ты не против?
— Только «за».
— Зови Стаса, Мухтара и Миу.
— Я здесь, — откликнулась Миу из-за спины. Села рядом с креслом и потерлась щекой о мою руку.
Вошли мужчины.
— Слушайте приказ, парни, — опередил я их вопросы. — Я на неделю отбываю в лучший мир. Главным назначаю Мухтара. Стас — заместитель. Миу, ты консультируешь их обоих по вопросам взаимодействия с прраттами. Если видишь, что они ошибаются, подсказываешь, в чем, и как надо поступить. Все вопросы о моем состоянии — к Марте. Другие вопросы есть?
— Владыке сообщать?
— По обстоятельствам. Если получится, то нет. Обсуди это с Миу. В любом случае, я буду раз или два в сутки просыпаться. Еще вопросы есть?
— Никак нет, — ответил Стас. Но не по-военному четко, а задумчиво растягивая слова.
— Тогда я — баиньки, — покосился на больничную койку, на которой мирно посапывала Амарру, и побрел в свою каюту.
— Всё. Сегодня я срежу ниточки кукловодов, — сообщил мне батя.
Знаете, есть книжки вроде «Тайны секретных орденов» или «Инопланетяне среди нас»? Честное слово — сжёг бы, вместе с авторами. Это из-за них мой отец стал таким.
Паранойя. Совсем не смешной диагноз. Честное слово, не смешной. Если вам смешно, то вы не знаете, что это такое.
Батя скалился из спутанной бороды. Постучал по листу жести:
— Не пропускает вообще ничего! В «Бегстве от соглядатаев» прочитал. От зелёных защищает… Только не думай об этом, слышишь! Сотри! Повторяй «тумб-тумб» про себя.
Я не мог смотреть на него во время приступов—хотелось сдаться.
Из мебели в комнате бати стояла лишь раскладушка. Пол, уложенный листами жести, завален грязными тарелками, стены и потолок затянуты слоями жестяных листов, густо натёртых «экраном» — бурдой, которую батя варил из бытовой химии.
— Не будут ковыряться в моей черепушке, — батя крепил очередной лист, — ухожу в изоляцию. Ты сам решай. Можешь оставаться чёртовой куклой.
Его голос дрогнул:
— Но лучше бы тоже ушёл. Всё-таки ты мой сын.
Он вкручивал шуруп.
Мимо моей ноги проскользнула машинка на радиоуправлении. Её мотор тут же отключился. Она прокатилась до раскладушки и ткнулась в железную ножку.
Замерла.
— Не работает! — крикнул Петька, вбегая в комнату. Он остановился на пороге.
— Пап, а что деда делает?
Я ответил прокашлялся и ответил:
— Сколько раз тебе говорить, в комнате деда играть нельзя.
Петька сдвинул рычажок на пульте. Машинка дёрнулась.
— О, так работает! — воскликнул Петька, заливаясь смехом.
— Петь… — начал я.
— Внук, а выйди-ка и нажми ещё раз, — батя оглянулся через плечо.
— Батя… — сказал я устало.
Но Петька уже выскочил из комнаты.
– Я нажал! Что, не едет?
Батя смотрел на машинку вытаращенными глазами.
— Вот так вот… — пробормотал он, — вот как может быть…
Он глянул на меня.
— Не надо со мной в изоляцию, — сказал он, — я вначале сам всё проверю.
Он продолжил работать отвёрткой.
— Давай, уходи, — сказал я Петьке, — деду пора принимать лекарства.
***
Я нашёл батю с утра у дверей в комнате. Батя был жив, но ни на что не реагировал. Я вызвал врача.
— Нужно везти в клинику, — сказал врач и добавил, — не люблю темнить: готовьтесь к худшему.
Я взял отгул и занялся больницей.
Вечером пришёл убираться в комнате. Открыл окно, пуская в комнату свежий воздух. Потом сложил тарелки, потом бил их и сидел на полу, глядя перед собой.
Потом заметил записку у двери. Разобрал корявый почерк: «Не закрывай дверь». Я выругался, подскочил и захлопнул эту чёртову дверь, обшитую изолирующей жестью.
И тут меня отрубило. Я упал на пол со звенящей пустотой в голове. Чувство было словно мозг выскребли и голову набили ватой. К моему счастью, сквозняк распахнул дверь и мысли вернулись.
Я долго приходил в себя. Машинка… Изоляция… Возможно, это было совпадение. Но повторять эксперимент совсем не хотелось.
Эта фраза крутилась у меня в голове. «Сегодня я срежу ниточки кукловодов».
Потом я спустился в подвал и достал из дальнего угла ящик с книгами бати.