Девяносто процентов преступлений совершается от скуки.
К этому выводу Скуратов пришел еще много лет назад, когда состоял на службе в особом отделе и взял в разработку первого «клиента». Со временем он не только не разуверился в обретенном знании, но еще более в нем утвердился. Скука, всему виною скука. Серая, мутная, вязкая, ползущая по венам, отравляющая кровь, затемняющая разум. Скука, пожирающая и поглощающая как ненасытная слизь. Чтобы излечиться, нейтрализовать этот яд, следует чем-то себя занять, выдумать развлечение, желательно с толикой риска, душком запретного и вбросом адреналина. И чем выше процент содержания слизи, тем более радикальным предполагается лечение.
Это только на первый взгляд кажется, что преступления совершаются из ревности, алчности или мести. Нет, все эти страсти, в конце концов, вторичны. Один глубоко скучающий замечает, что у другого, не столь глубоко скучающего, появилась новая игрушка, и этот другой вдруг демонстрирует признаки выздоровления. Кровь очищается, цвет лица приобретает здоровый оттенок, и процент серой слизи, флегмы, как именовали эту субстанцию средневековые врачи, уменьшается настолько, что прежде скучающий индивид выздоравливает и становится живым, живым по-настоящему, а не по медицинским показателям. Со всеми сопутствующими этому агрегатному состоянию чувствами. Жизнь становится интересной, объемной и насыщенной. И, главное, обретает смысл, украшается возвышенной целью и вознаграждается душевным благополучием. Что же в таком случае остается тому, первому глубоко скучающему, наблюдающему за этим праздником жизни? Ему остается завидовать, исходить желчью и… планировать преступление. Потом, в конце концов, его совершить. Ограбить или убить. Ему тоже требуется лекарство. Зачем добывать собственное, если у соседа оно уже есть? Проще пойти и взять. Для кого-то действенным снадобьем окажутся деньги, для кого-то – власть, а кто-то удовольствуется живым атрибутом – человеком.
Только действует лекарство недолго. Как стимулятор или обезболивающее. На первый раз хватит одной таблетки. Слизь стекает и сворачивается в безобидные комья. Вместо отупляющей серости на несколько часов в действие вступает выпуклая пестрота. Мир сияет как подсвеченный изнутри стеклянный шар, переливается и звенит. Оглушенные наркотиком нейроны искажают поступающую извне сигналы и выводят на внутренний экран завораживающую картину, очень далекую от реальности. Но длится это недолго. Действие таблетки слабеет, а затем и вовсе обращается в железистое послевкусие. Обретенная в результате преступления добыча теряет исцеляющие свойства. Драгоценности тускнеют, бренд выходит из моды, обшивка флайера покрывается трещинами. А человек… Человек стареет. И снова скука. Снова серая, ползучая, разлагающая слизь. Смерть, неуловимая для приборов, нераспознаваемая сканером. Выход только один – снова принять лекарство. Только дозу придется увеличить. Вместо одной таблетки принять две. Одной кражей в гипермаркете или единственным трупом охранника уже не обойтись. Придется вскрывать сейф. И угробить целый лайнер.
К здоровым Скуратов себя не причислял. Но и неизлечимо больным себя не чувствовал. Мог бы продержаться. Только все равно согласился на эту авантюру. Зачем? Немолод уже, деньги за труды свои небезупречные получил. Жил бы спокойно. Прикупил бы домик на Аркадии. Женился. Написал бы детективный роман. Опыт-то большой. Сюжетов много. Так нет же, зачем-то сидел на Джек-Поте две недели, призывая всех демонов по свою душу. А потому что скучно.
Вот Макс Уайтер думает, что им движет чувство мести. Услышал, что к делу причастны его старые недруги, так называемые «мозгоеды», отжавшие его киборга, а самого Макса определившие на нары, вот и вписался. Надеется отмстить, разбогатеть и начать все сначала. Ну пусть мечтает. Иллюзии, они иногда полезны.
Блодинка с той же болячкой. Скуратов проверял. Живет неплохо. Не бедствует. Ограбила работодателя. Умна, в меру успешна. Есть кое-какой капитал. Могла бы удачно выйти замуж. Но ей тоже скучно. Обнести казино и разорить влюбленного простака уже неинтересно. Доза маленькая. Подавай развлечение помасштабней, с размахом, с похищением, шантажом, перестрелками и… убийством. Сестрицу-то в финале грохнуть придется. С ней не договоришься. Корделия за этого своего киборга из черной дыры достанет.
Пижон Александр или как там его зовут на самом деле, из всей этой компании, пожалуй, самый болезный. Подцепил серую слизь еще в детстве. Потому что у таких, как он, болезнь врожденная, а таблетки он уже все перепробовал. Такому, чтобы излечиться, требуется что-нибудь особое – каннибализм или мировое господство. Скуратов не удивился бы, шепни ему кто-то, что этот Александр уже перетравил всю свою семью или отправил в сумасшедший дом сестру и младшего брата. А что? Знатная развлекуха. Теперь на повестке дня мировое господство, а холдинг Корделии – одна из промежуточных целей, ступенька.
Самый безобидный из них, получается, он, бывший особист и наемный убийца, Валентин Скуратов. Потому что ему неинтересны ни месть, ни мировое господство. Он всего лишь пытается отсрочить старость. Сделать глоток из источника вечной молодости. Как он там называется? Святой Грааль? Чаша, которая любую жидкость обращает в эликсир молодости. Кстати, этот радиотелескоп издалека очень похож на чашу. Огромная, серебристая полусфера, медленно растущая в иллюминаторе.
Покупать и снаряжать транспортник не пришлось. Рудольф направил Скуратова с Максом на Амальгаму, откуда к Новой Москве уходило грузовое судно «Калигула» компании «Альфатранс» с партией дисперсионных призм. Капитан грузовика, старый итальянец по имени Винченцо Орсо, принял их на борт без вопросов. Итальянцу было лет семьдесят, но телесно он был крепок и коряв, как те деревья, которые исчисляли свой возраст веками. По мелькнувшей в темных глазах усмешке Скуратов понял, что имеет дело со своим отошедшим от дел коллегой, работавшим на «семью» с Палермо Нуово. Этот лишнего не сболтнет и без повода не спросит. Взять четверых грузчиками? А почему бы и нет. Что там у них вместо багажа? Транспортировочный модуль? И что с того? Багаж как багаж.
Третьим и четвертым в их группе состояли воздыхатели блондинки. Два ее верных спаниеля. Один хакер, по кличке Креветка, а другой – бывший боксер. Они сразу смотрели на Макса и Скуратова с неприязнью, видимо, полагая их за соперников, но бывшего особиста это только забавляло. Щенки, но полезные. Хакер им нужен. Несмотря на то, что киборг разумный и программы подчинения у него скорей всего нет, сделать его более кибернетически покладистым не помешает. Взломать защиту и прописать жестянке временного хозяина. Главное, чтобы этот «хакер» справился. Не пошел в отказ. А то окажется, что он, этот задохлик, и в самом деле «креветка». Второй вызывал у Скуратова гораздо больше симпатии. Простой, наивный парень, рассчитывающий только на свои бицепсы и кулаки. Надеется отличиться и завоевать снисходительный поцелуй своей дамы. Дурак. Даже жаль его…
А вот Макс… Бывший работорговец вызывал у Скуратова подспудную тревогу. Нет, Казак безоговорочно признал за бывшим особистом право на командование. Не спорил и безропотно повиновался. Но «Лаврентий» чувствовал, что это ненадолго. Казак был не из тех, кто терпит над собой командиров. Он от природы атаман. И подчиняться он будет до определенного момента, когда вожак даст слабину, споткнется, и Макс сможет вцепиться в глотку. Неисключено, что бывший работорговец лелеет безумный план захватить киборга самостоятельно, продать его напрямую, без посредников или получить с Корделии выкуп. О какой сумме идет речь? Двадцать миллионов? Это звучит гораздо более привлекательно, чем миллион, обещанный в случае удачи. Макс слишком жаден. И жизнь его ничему не учит.
А что же сам Скуратов? Чего хочет он? Миллион? Или двадцать? Нет, он уже пережил свою алчность. И жажду самоутверждения тоже оставил где-то в далекой юности. Он здесь, на этом грузовике с занятным именем (Калигула – это вроде как император?), чтобы кости размять, тряхнуть стариной, ну и за Максом присмотреть, чтобы дров не наломал.
Когда серебристая чаша телескопа выросла настолько, что заняла весь иллюминатор, Скуратов отправился к капитану. На трех обзорных экранах в капитанской рубке радиотелескоп представлял собой величественное зрелище. Раскрывшийся навстречу Вселенной огромный, рукотворный цветок. Но Скуратов почему-то вспомнил о «Звезде смерти» из старого фильма. Эта «Звезда» вот так же висела недостроенная со всеми внутренностями напоказ, а вокруг нее, как пчелы-няньки вокруг матки, кружили летательные механизмы поменьше.
Капитан взглянул на Скуратова все с той же понимающей успешкой.
— Я уже отправил запрос на стыковку. Искин поставит нас в очередь и назначит порт. У них здесь строго. Вперед никто не лезет. И дальше погрузочной палубы не пускают.
Итальянец бросил на «пассажира» испытывающий взгляд, как бы говорящий «не знаю, что ты там задумал, приятель, но так просто у тебя это не выгорит». А Скуратов, поймав этот взгляд, подумал:
«Старый мафиози в курсе, что его ждет, если наше предприятие потерпит неудачу? А руководство его компании? Или им так хорошо заплатили, что их не страшит даже соучастие в похищении? Парень, конечно, киборг, но он еще и резидент Геральдики».
Вслух он спросил:
— А чего так строго? Пиратов бояться?
— И пиратов, и террористов. И придурков всех мастей. Был один случай, когда мы прошлый раз здесь разгружались. Баклан один, из этих, на природе повернутых…
— Из «Живых»?
— Вроде того. Но еще и на боге. Их пастор объявил телескоп порталом дьявола. Мол, когда запустят адскую машину, с той стороны бытия демоны пожалуют. Вот один из малохольных и решил спасти заблудшее человечество. Явился на телескоп под видом студента-звездочета. Их как раз целое стадо нагнали. Тогда еще служба безопасности сквозь пальцы смотрела. Вот и пропустили. А у того мученика пояс был со взрывчаткой.
— У них что, на станции киборгов нет? – изумился такой халатности Скуратов.
— Да есть у них все. Не было у того клоуна никакой взрывчатки. Набор детских хлопушек. Пошутил кто-то. Когда несостоявшийся святой кольцо рванул, хлопушки разом и сработали. Обляпали краской и его и набежавших эсбешников. Розыгрыш, да только начальству он не понравился. С тех пор дальше стыковочного узла без досмотра и обыска не пускают. Сканеры, датчики, детекторы. Бояться, что подпортят этакую splendore.
О мерах безопасности на орбитальном радиотелескопе Скуратов знал. Перед началом операции его снабдили всей необходимой информацией. Даже подробную схему станции переслали. На схеме ярким контуром выделили живой отсек и даже каюту, которую занимал киборг. Сведения по сути бесполезные, потому что проникать на станцию и устраивать гонки с преследованием в планы особиста не входило. Слишком много шума. Слишком много свидетелей. То, что его таинственным работодателям удалось предоставить в его распоряжение подробную схему вовсе не говорит о том, что весь персонал, все наладчики, монтажники, техники и астрофизики бросятся содействовать в похищении киборга. Агенты несомненно есть. Но Скуратову никаких имен не назвали. Дали только номер видеофона, на который он должен отправить сообщение, когда «Калигула» пристыкуется. А этот некто, обладатель видеофона, уже позаботится о том, чтобы киборг пришел за «приветом» от друзей. Узнав от кого будет этот «привет», Скуратов был, мягко говоря, удивлен. Какое странное, настораживающее совпадение! «Космический мозгоед». Вот от кого должен был доставить подарочек тезка римского императора.
Макс, услышав название корабля и фамилию капитана, побагровел от ярости. Глаза налились кровью и едва не выкатились из орбит. Скуратов грешным делом предположил, что подельника хватил удар. Инсульт. Но Макс хлебнул коньяка и отдышался.
— Лаврентий, ты знаешь, кто это? – проскрежетал он. – А я тебе скажу… Это же они… они…
Снова приступ ярости. Прилив крови к голове и спасительный глоток.
— Знаю, — спокойно ответил Скуратов. – Тот самый старшина, который Маяк штурмовал. А потом двух киборгов спер.
— Один из них мой! – заорал Казак. – Рыжая «шестерка»! Тварь живучая. Я же мог его еще тогда… тогда, на «Черной звезде» пристрелить. Разрядить бластер в рыжую башку, в рожу эту наглую. Так нет! Формальности решил соблюсти. Разрешение на ликвидацию запросил. Вояки хреновы! Буквоеды! Он у меня в морозилке восемь часов сидел. И не сдох. В аварии выжил. В лесу, на Медузе… И снова он. Пристрелю! Вот получу бабло и займусь. Из черной дыры достану.
Казак залпом допил коньяк. Скуратов слушал его спокойно. Месть, конечно, стимул мощный, вдохновляющий. Развлечение опять же. Адреналиновая таблетка. Но… крайне деструктивная. Ржавый волк имел куда более веские причины для мести, и то не заморачивался. И не вспомнил бы того старшину, если бы не сорванные киборги. «Мозгоеды» нигде особо не светились. И киборга выдавали за нормального, неразумного. Понимали, что так для всех лучше, безопасней. И Ржавый Волк их до поры до времени не трогал. Поважней дела были. Но когда они сперли второго киборга, да еще с такой неслыханной наглостью! Тогда уж Сергей принял меры. Такого спускать нельзя. Только вот обернулись эти «меры» против самой «DEX-company». Макс после своего свидания с «мозгоедами» на нары угодил, а Сергей погиб… Так что будь Скуратов на месте Макса, он бы сто раз подумал прежде чем затевать вендетту. Тем более, что здесь еще и Корделия замешана.
«МедиаТраст» раскрутил дочь Гибульского с ее обществом защиты киборгов. Без участия и поддержки Корделии эта фанатичка ничего бы не добилась. Пока шла эта компания против «DEX-company», Корделия где-то прятала своего киборга, и у Скуратова давно возникло подозрение, что прятала именно на «Космическом мозгоеде». Правильно рассудила. Кто бы усмотрел связь между старым армейским транспортником и главой одной из самых успешных медиакорпораций? Да никому бы в голову не пришло! Этот транспортник болтался где-то на задворках, стыковался к проржавевшим станциям, подбрасывал переселенцам топливные брикеты и стоил все это время как целая корпорация.
Он, Скуратов, после гибели Сергея старшиной Петуховым не интересовался. О том, что «Мозгоед» был неподалеку от места катастрофы, стало известно гораздо позже. Когда шеф службы безопасности уже лишился полномочий. И утратил ко всему происходящему интерес. Даже то покушение на Корделию выполнял по инерции, по привычке, без азарта. Угасло в нем что-то. Вот и сейчас он просто работает, без отклонений в эмоциональный аспект.
— Вот что, Макс, — тихо произнес бывший особист, — давай сначала сделаем дело. Получим деньги, разбежимся, а потом играй в Монте-Кристо. Без меня.
Казак злобно на него уставился.
— Быстро ты забыл своего босса.
— Я не забыл. Просто, чтобы лучше помнить, я предпочитаю быть трезвым.
Уайтер в ответ пробормотал что-то нечленораздельное, вроде «мусор…» и «вертухай…» Скуратов не ответил.
«Обожатели», в отличие от Уайтера, беспокойства не вызывали. Вели себя тихо и дисциплинированно. Даже выполняли кое-какую работу на транспортнике.
На пульте капитана «Калигулы» развернулось вирт-окно. Винченцо мельком глянул в бегущие строки, привычно выхватив самое необходиое.
— Швартуемся к пятому порту.
Скуратов проверил видеофон. Недорогая, одноразовая игрушка. После завершения миссии, удачно или неудачно, он бросит видеофон в утилизатор. Связь со станцией уже была. Грузовик только что вошел в радиус действия станционных ретрансляторов. Скуратов быстро набрал сообщение.
«Лесные волки, целых пять, пришли в деревню кур гонять…»
Усмехнулся. Вот они, традиции. Вскоре последовал ответ.
«Эта цифра – просто класс! Очень радует всех нас».
Это значит, что сообщение киборгу отправлено, и он его получил. Что особенно порадовало Скуратова, так это немедленное, автоматическое «гашение». При стыковке корабль тут же подключался к мощной орбитальной «гасилке».
— А это, чтоб не задерживались и сразу сваливали, — пояснил Винченцо, с удовольствием наблюдая за зеленеющей шкалой с процентами. – На случай непредвиденных обстоятельств. Погасились, разгрузились или… загрузились. – Капитан кинул на собеседника все тот же понимающий взгляд. – И скатертью дорожка.
— Удобно, — согласился особист.
Он хотел уже выйти из рубки, когда капитан спросил:
— Нам-то разгрузиться дадите? Груз-то легальный, с документами, с накладной. Куда я его потом?
— Там видно будет, — бросил Валентин.
Казак ждал его за дверью. Он был мрачен и трезв.
— Ты пойдешь, — сказал Скуратов. – Меня он знает. К тому же, у тебя преимущество.
— Какое?
— Ты знаешь его «друзей».
— И че?
Скуратов смерил Казака долгим, презрительным взглядом.
— Он киборг.
— И че?
— А у киборга есть детектор.
— Ну?
— Он вопросы может задавать. Про друзей.
Скуратов испытывал непреодолимое желание дать Казаку в его похмельную морду.
— Я их знаю только теоретически, досье прочитал. А ты – лично. Соображаешь? Я могу всю биографию их капитана в подробностях пересказать, но он мне все равно не поверит. Потому что я этого Петухова в глаза не видел. А вот ты…
— А-а, Славик… — протянул Казак, хищно улыбаясь. – Славика я знаю. Он у меня в грузовом отсеке сидел. Одну крысу поймал. Но сразу не пристрелил. А потом и вторая пожаловала. Это все рыжая тварь. Он их навел. Я ему сдохнуть приказал, а он… не сдох. Сука.
— Прими еще отрезвина, — посоветовал Скуратов. – И успокойся. Иначе киборг к тебе не подойдет.
— А давай его пристрелим! – неожиданно предложил Казак.
— Кого?
— Ну этого, который на станции. Из бластера сразу в башку. Пиф-пафф!
— Выпей отрезвину, — снова посоветовал особист.
Началась разгрузка. Экипаж «Калигулы» ничего не знал о готовящемся похищении. Они выполняли свою работу: с помощью роботов-погрузчиков заполняли контейнерами гравиплатформы и направляли их к порталу со сканером. Из других стыковочных узлов, где так же находились прибывшие транспортники, тянулись такие же гравиплатформы, чтобы влиться в общую очередь. Соседний стыковочный док был еще закрыт шлюзовой мембраной. Видимо, корабль еще не закончил «гашение», стерилизацию и шлюзование. Над панелью мигал желтый сигнал. Когда он сменится на зеленый, мембрана разойдется, и другой корабль тоже начнет разгрузку.
Казак стоял у выхода из дока, делая вид, что приглядывает за работой андроида. Скуратов тоже был поблизости. Лицо его прикрывал длинный козырек бейсболки. Он сопровождал своего босса, когда тот посещал секретный исследовательский центр у 16 Лебедя. Бывал с ним и в лаборатории, где содержался уникальный киборг. Даже видел, какого рода эксперименты над ним проводят. Будь этот парень только человеком, Скуратов не опасался бы, что тот его узнает. Такие воспоминания обычно вытесняются в область подсознательного, и без помощи опытного психоаналитика на поверхность не всплывают. Но была еще цифровая память. Если парень воспоминания не стер… Хотя зачем они ему? Если только он, как и Макс, жаждет мести. Однако, береженого бог бережет. Ему лучше держаться подальше. Скуратов выступит вперед, когда киборг окажется в досягаемости блокатора. Прибор лежал у него в кармане. Максу он его не доверил. С него станется кинуться на киборга раньше времени. Хотя что-то в кармане у Макса все-таки лежит. Что-то очень напоминающее бластер. Вот же черт, протащил все-таки… Вероятно, купил еще на Джек-Поте.
В идеале предполагалось заманить киборга в транспортник. Наплести ему, что у капитана для него подарок. Что подарок ценный и лежит у капитана в сейфе, что капитан дал слово передать его из рук в руки и никому из команды столь ценный предмет доверить не может. Слово есть слово. Маловероятно, что киборг поверит и безропотно пойдет за Максом, но вдруг… Достаточно его в док заманить. А там они его вырубят блокатором, вколят транквилизатор и запихнут в транспортировочный модуль. Все тихо, быстро, рационально. Даже разгрузку завершить успеют, чтобы не вызывать подозрений. Когда еще этого киборга хватятся… Корделия его ценность, разумеется, не афишировала. Он на станции работает как обыкновенный стажер. Мало с кем контактирует. Время у них есть. Если все пойдет гладко.
Кто-то шел по палубе в сторону пятого дока, ловко маневрируя между гравитележками и робопогрузчиками. Скуратов поспешно отвернулся и натянул бейсболку поглубже. Он узнал киборга. Теперь все зависит от Макса.
— Эй, это ты Мартин? – послышался голос Казака.
— Да. А это вы меня спрашивали?
— Не я, а наш кэп. У него для тебя какая-то посылка.
— От кого?
Скуратов усмехнулся. Осторожный. Близко не подходит.
— Да от тех самых. От мозгоедов. От Дэна с Лансом. И от Теда.
Голос Казака особисту не понравился. В этом голосе слишком много плохо сдерживаемой ненависти и киборг это чувствует. Конечно, чувствует. Потому и не подходит. Похоже, он, Скуратов, совершил ошибку. Думал, что жестянка начнет задавать вопросы, проверять.
Опять послышался голос киборга.
— Странно, но они не о чем таком мне не сообщали.
— Ты не веришь, что ли? Ну хочешь расскажу, как они выглядят? Рыжего зовут Дэн. Навигатор. Высокий, худощавый. И шрам у него вот здесь. Теодор Лендер, пилот, латинос, здоровый лось. Девчонка еще есть. Аппетитная такая. Полина. И кошка. Белая, орет мерзким голосом. Капитана зовут Станислав Федотович. Ну что, правильно все сказал?
— Да, правильно.
В голосе киборга слышалось подлинное недоумение. Расчет Скуратова сработал. Детектор показал достаточно высокий процент искренности.
— Ну вот. Зачем мне врать? Иди, забирай свою посылку. Она у кэпа в сейфе. Он Славику… то есть, Станиславу Федотовичу слово дал, что из рук в руки…
Целое мгновение Скуратов верил, что операция завершится успешно. Тихо, мирно, рационально. Киборг пойдет за Казаком, и они его уложат в транспортировочный модуль. Но в этот момент послышалось тихое шипение. Это отходила в пазы стыковочная панель. Грузовик в доке номер четыре закончил «гашение» и шлюзование. Кто-то из экипажа, видимо, уже приготовился к выходу, потому что послышались радостные, возбужденные голоса.
— Ну наконец-то! Я уж думал, что под дверью эти уголки оставим.
— Ой, ребята, смотрите! Это же Мартин!
— Точно, он! Дэн, это ты ему сообщил?
— Нет, я не сообщал.
— Привет, Мартин!
Что произошло дальше, Скуратов понял не сразу. Сначала раздался не то вскрик, не то хрип. За ним бешеные, сиплые ругательства. А потом Казак начал стрелять… Отчаянно закричала девушка.
— Тед, назад!
— Ах ты рыжая тварь…
— Мартин, нет!
Скуратов, рванувшись вперед, попытался отнять у Макса бластер. Один из выстрелов ушел вверх, и тут же завыла сирена. Бывший особист успел заметить, как на серебристом комбезе киборга расползаются три кровавых пятна, что этот киборг, стоимостью в 20 миллионов, медленно оседает на металлический пол, а к нему бегут двое, один – рыжий, в черной футболке с надписью, второй – здоровенный брюнет в бандане, затем эти двое подхватывают и тащат раненого за перегородку четвертого дока. Чуть поодаль стоит бледная девушка и кричит:
— Станислав Федотович, здесь Казак!
К баззерам тревоги присоединился механический голос.
— Внимание! Внимание! Угроза разгерметизации. Через десять секунд погрузочная палуба будет заблокирована. Всем экипажам, занятым разгрузкой, занять места согласно штатному расписания. Всем экипажам вернуться на борт.
Скуратов схватил Уайтера за грудки, бешено тряхнул, а затем с размаху приложил головой о металлическую переборку.
Жар сменялся ознобом, голова была словно в вате, руки странными непослушными плетями тянулись к кружке. В железной шершавой плескалось совсем мало, стремясь пролиться на такой далекий пол, или себе на грудь… Губы, с помощью странной старушки, касались края кружки, но в рот лилась не желаемая вода, а противный горький отвар. Ночью рвало.
До рассвета было совсем плохо, девушка думала, что смерть совсем близко, и, может быть, скорее бы она ее уже забрала, избавив от этих мучений.
Утром ей впервые разрешили попить чистой воды. Маленькими глотками, каждую секунду боясь, что станет хуже, она осилила треть кружки. Жизнь возвращалась к ней, как и настроение. Все еще трясло, тело ловило никому не заметные ветра, пронзающие до костей.
– Все хорошо, милая. – Говорила старушка со странным именем Руригва. – Ты поправишься. Завтра уже приплывем. Теперь тебе не страшна отрава, инициация прошла.
Гвэн слушала в пол уха, она закусила губу, понимая, что скоро кончится ее путешествие, но твердо решила смело идти по жизни, ведь никто не знает, что ей готовит судьба. Было странное ощущение тепла и безопасности. Может, пригрелась в одеяле, а, может, утро своими невидимыми лучами проникало даже сюда, в маленькую каюту без окошек.
– А что, если я не хочу приплывать? – все же пискнула будущая королева, почувствовав себя действительно маленькой и глупой девчонкой, какой и являлась, в сущности.
– Судьба решит. – Улыбнулась старушка. – Кому решать, как не судьбе.
– До этого она не в мою пользу решала. – Слезы противными горячими каплями потекли, обжигая воспаленные веки и разгоряченные щеки, и убежали по подбородку вниз за воротник сорочки.
– У тебя заботливый мужчина, только суровый, – сказала Руригва неожиданно, чтобы отвлечь девчонку от грустных дум. Гвинелан даже подавилась водой, выплюнув под укоризненный взгляд обратно в кружку и надолго закашлявшись.
– Ты повторяла его имя в бреду. – Жуя сладко пахнущий корешок ухмыльнулась бабка. – Он сам пришел за полночь, шалфея принес, сидел над тобой, наверное, даже молился. – Девушка чувствовала, что лоб с мокрой тряпочкой напрягся, а глаза явно округлились, забывая моргать. Дышать стало практически невозможно – легкие так раздулись от удивления, что дрожь прошлась от диафрагмы и до кончиков пальцев.
– Да, лоб протирал тоже вот. – Добавила старушка, убирая уже ненужную тряпицу. – Сам отравил, сам и лечил.
– Но я не помню… – бледная девица на глазах оживала и становилась пунцово румяной, то ли от гнева, то ли от смущения. – Как отравил?!
– Так он ушел, только тебе лучше стало. Небольшая капелька яда в стакане была – твой организм справился, поборол, и теперь тебе отрава не страшна. Видно, так надо было, да не сказал… там пленника допрашивают сейчас. Чай, вообще ночью глаз не сомкнул. Ты зубами-то не скрипи. Забота – хорошее качество. Редкое, среди знати. Вот, помню, у меня муж…
Гвинелан полусидела-полулежала, слушая рассказ древней старушки о ее трудной жизни в деревне, о чуме, унесшей всех четверых детей, о сложностях в доме у сестры и о том, как старость подкралась незаметно и занесла на этот корабль — «мир повидать перед смертью».
Девушку захлестывали противоречивые эмоции! От злости на себя – она его звала?! До злости – отравил?! Хоть и для ее защиты в будущем… но не сказал, не пришел, не успокоил, не остался! Волнение тоже было – а вдруг, братец наговорит о ней что-нибудь совершенно неприемлемое, что Гвэн просто возьмут и за борт выкинут??? Одни его замыслы на счет свадьбы и трона в обход отца, чего стоили… злость сменялась страхом и сомнениями – Алан храмовник, и странно, что ему доверили королевский метод… она злилась! Злилась за испорченное путешествие, но еще чувствовала заботу, чувствовала неловкость, с которой они общались, странные паузы между словами, странные фразы… «Он был здесь и волновался за меня, пока я боролась» – это самое главное! – решила она, в конце концов, и почти успокоилась. – Главное, что все хорошо!».
«Может быть, судьба не всегда дарит нам то, что мы хотим, так, как нам нужно, но мы должны достойно встречать все то, что она нам дает. Нам необходимо быть сильными, дорожить людьми, беречь их, пока они рядом. И важно достойно выполнять то, что от нас зависит».
Старушка улыбнулась, глядя, как оживает маленькая девчонка и к вечеру принесла ароматного жидкого бульона. А следом зашел Росланг.
— Было бы глупо, плыть на корабле и даже ни разу не посмотреть на море. — Сказал он и протянул клетчатый теплый плед. Ни слова о том, почему она так страдала.
Был уже поздний вечер, солнце садилось оранжевым огненным кругом прямо в пучину вод. Волны, словно, объятые пламенем, горели с одной стороны всеми оттенками красного, а пена переливалась радугой. Ближе к кораблю можно было рассмотреть, что сама вода болотно-зеленого цвета, и больше напоминает зелено-коричневую яшму, чем чистые ключи, бьющие в глубине колодца при замке.
Вдали показался белый треугольник…
– Это белухи. – Сказал храмовник, показывая еще два треугольника, чуть ближе и правее. – Сейчас увидим поближе.
И она смотрела, как странные животные, больше похожие на рыб, сопровождают корабль и выныривают, смело показывая округлую морду с ровным рядом острых небольших зубов. Их голоса больше походили на крики чаек или задорный свист.
– Наверное, не стоит так долго стоять на палубе, пока ты болеешь, – сказал Алан, не замечая злого взгляда, для убедительности оберегающим жестом обхватывая ладонями плечи, укрытые по самый нос. – Пойдем вниз.
– Можно еще одну минуточку? – взмолилась Гвэн. В голове не укладывалось, что завтра она уже будет в Рэнстриме. Чужая страна. Чужие люди. Городок со странным названием Трибло,
будто дешевая портовая таверна… Скоро она снова попадет под замок, так и не насладившись самым первым в своей жизни плаваньем.
– А что это за огни слева? – она ткнула пальцем в направлении заката, ожидая, что ей расскажут какую-нибудь притчу про чудо природы или очередное морское животное… руки теплые и сильные все так же лежали на ее плечах, располагая к самым теплым мыслям.
– Какие огни?! – Алан пригляделся, затем крикнул шкиперу, а уже тот поднял на ноги всех! И такая началась суматоха…
– Тебе срочно в каюту! – Росланг практически втолкнул обидевшуюся девчонку в ее «нору»…
Руригва снова налила горького отвара, пригрозив влить силой, если подопечная будет спорить. Все настроение старушки выражало ничем не прикрываемый страх.
– Если выпьешь, то я тебе еще бульона налью. – Смягчилась, наконец, бабка, пошатываясь, на с ума сошедшем полу.
– Мы как-то странно плывем? – не совсем поняла Гвинелан.
– Мы повернули. И теперь несемся… – проговорила Руригва, вздыхая, и всей кожей ожидая свистящих звуков обстрела. – Главное, успеть. Это торговый, по большей части, корабль, снаряженный лишь несколькими пушками… мы не готовы к битве в открытом море.
– Ясно. – Сказала Гвэн, плохо осознавая опасность для себя.
Воображение рисовало ей бушующие ночные волны, дребезг металла, встречающегося о металл, крики ярости и борьбы… немногие выживут… а он? За него она волновалась больше всех, не потому, что считала слабым, а потому, что самые сильные встают впереди всех…
«Вот так жизнь учит нас ни к чему не привыкать и быть счастливым самым крохам счастья и тепла, выпадающим на нашу долю… – подумала она. – Ведь ни в какой миг не знаешь, когда белое сменится на красное, мир на сражение, а безопасность на безысходность… пусть сегодня нам еще раз чуть-чуть повезет».
Далеко за полночь дверь тихонько без скрипа открылась. Девушка резко распахнула глаза. Руригва спала, нервно сжимая в руках нож, но не проснулась. В узкую черную щель открывшегося коридора ворвалась черная кудрявая голова. С носа падали капли пота, лоб блестел в свете догорающей свечи, глаза были сумасшедшими, но улыбающимися.
– А я думал, ты спишь… – подмигнул Алан и снова исчез за дверью.
– А надо было спать? – тихо прошептала девушка, укутав бабку и пожав плечами.
Мужчины для нее всегда были самой неизученной и непонятной тайной. Одно она поняла точно – сегодня судьба обошла их своим мечом, и дала еще какое-то время пожить. Дай бог.
Терна проводила свои рабочие дни в таверне, работая на автомате. Подай-принеси, убери-помой, отметь-зачеркни, сосчитай. Она заплетала по утрам хвост, отмечая, что волосы сильно отрасли с тех пор, вертелась у маленького зеркальца, которое ей любезно подарила хозяйка, повязывала фартук и привычно кружилась в зале до самого вечера. Ничего неожиданного от этих будней ждать не приходилось. Не то что тренировки!
Девушка попросту ждала следующего дня, поэтому все происходящее пропускала мимо себя. Не особо вглядывалась в лица, не запоминала диалогов, не обращала внимания на скучные подхалимские шутеечки от завсегдатаев в свой адрес.
В этот день все было как обычно. На обед повар состряпал вкусное рагу, и даже те, кто не планировал заглядывать под их крышу, потянулись в таверну на запах. Терна бегала с подносом, умело с помощью магии разнося пиво и подливку.
Но когда очередной голос окликнул ее, приказав принести пива, и поживее…
Волосы на голове девушки неприятно зашевелились раньше, чем она узнала его.
Кружки тяжело стукнулись о стол, за которым сидели разбойники. Те самые, чей атаман со сгоревшей головой послужил едой для дикого зверья в лесу.
Терне пришлось сбегать несколько раз, потому что шайка была в полном составе. У одного из них пояс, сапоги и жилет был богаче, чем у остальных. Новый похотливый атаман?
Девушку они не узнали. Посмеялись только, толкая друг друга локтями, что у местной девчонки с подносом взгляд больно горячий. Терна сдерживалась, чтобы не поджечь стол и скамьи вместе с ними.
Этот день обещал быть длинным – разбойники шумно праздновали очередной грабеж, и заказали себе несколько отличных комнат, чтобы остаться на ночлег.
Вечером Терна отчаянно билась с Мастером, настолько остервенело, что несколько раз едва не нанесла ему смертельный удар. В этом сражении не было интереса и азарта – мужчина понял сразу, что вместо его привычного лица она явно видит чье-то другое, стремясь превратить его в изрубленную капусту.
На передышке девушка ему все рассказала. Ну как – упоминула вскользь, пожав плечами. Прошлое само по себе не трогало ее, но виновники ее страхов и слез разгуливали по городу не прячась, шумели и пили, лапали девушек, и не были похожи на тех, кто понял урок прошлого.
— Жизнь несправедлива, особенно когда опаздывает наказать тех, кто, как нам кажется, наказания достоин.
— Зачем мне жизнь, я могу сама наказать их? – Терна закатила глаза на философию мужчины, кружась на лужайке перед ним, и утаптывая траву.
Мастеру подобный нрав и пыл были знакомы.
— Когда я забывала напоить чужих коптархов в стойле, меня избивали плетьми, когда я не так смотрела на господина, меня запирали без еды и воды, когда я украла кусок какого-то фрукта, мне отрезали палец на левой ноге! А они могут разбойничать, и никто не смеет наказать их?
— На них ведь не написано, чем они промышляют, хоть всем и видно. – Мастер сидел на бревнышке перед разъяренно расхаживающей девушкой. – В наших краях полно разбоя, никто в здравом уме не будет геройствовать.
— С каких это пор здравый ум равен трусости?
— А с каких это пор ты лезешь куда не следует? Не стоит брать на себя то, что не тебе решать.
— Не мне? От чего же? Может, потому что кто-то другой может решить, жить мне или нет, насиловать меня или нет, а я не могу?
— Добрый человек никогда не принесет зла другому, — вяло продолжал отговаривать Мастер, видя, что еще немного, и Терна врежет сначала ему.
— А я добрый? – она остановилась перед мужчиной, неожиданно задетая этим вопросом.
— Что за вопрос, — ее собеседник даже подался назад, не зная, что ждать от этой девчонки – Конечно же да.
— Конечно? Когда я сидела на голом полу и вздрагивала, когда мимо проходил Овод, я точно знала, что он – злой. – Терна повертела в руках меч. Какие-то новые мысли кружились в ее голове. – А была ли я – доброй, от того что боялась даже подняться, глядя в глаза тому, кто меня убивал?
Мастер покачал головой. Терна вдруг грустно улыбнулась и убрала оружие в ножны.
— Вот и я не знаю, — сказала она, и кивнув на прощание, очень быстро поспешила прочь.
Мужчина, обескураженный, остался сидеть в одиночестве, глядя в спину удаляющейся ученице.
Терна пошла вдоль города, подальше от домишек, глядя себе под ноги.
Мастер бесил ее своей моралью и боязнью переступить черту, но он был прав – что если это, именно та грань, которую ей нельзя переходить?
Добро и зло для нее всегда были размытыми. Зло – когда тебе делают плохо, добро – когда хорошо. Второго в ее жизни было маловато, чтобы хорошо сравнить с первым.
Злые – почти всегда были сильными, добрые – не имели ничего, как тот слепой старик. От чего те, у кого ничего нет и подавно, были готовы делиться, а те, кто имел больше, желал всего? Люди вокруг нее с детства решали, как ей жить и жить ли вовсе, но станет ли она такой же, взяв на себя такую же дерзость решать?
Злым был для нее Овод, который кормил ее мучениями столько лет подряд, но был бы для нее злым тот, кто убил бы его?
Выбор, на самом деле, был прост. И от добра и зла не зависел. Оставаться в стороне – удел, который ждал ее раньше. Заботиться только о собственной жизни, трястись над своим куском хлеба.
Теперь у нее имелся редкий выбор. Теперь Терна могла вмешиваться. Встревать, как кость посреди горла, разрывать привычный ход вещей, мешать, сбивать с толку, изменять исход.
Так же, как она ловко влияла на него, когда баловалась с своей магией. Поставить подножку и не дать очередному пошлому юнцу прицепиться к девчонке на рынке. Выбить камешек из под ноги мальчика, который несет тяжелые сумки старушке. Придержать дверь, наколдовать леденец.
Какой толк наблюдать со стороны, когда можешь вмешаться? Не в этом ли прелесть – быть творцом судьбы а не слепо стоять подле?
Сомнения забирались вглубь души Терны и грызли ее. Этот взгляд был только с ее стороны, и она никак не могла смириться с тем, который мог быть помимо. Что юнец, вмешавшись в жизнь барышни, мог стать ее добрым и верным суженым, и больше никогда не смотреть на сторону. Что малец, которого она уберегла от падения, мог слишком рано прийти домой и попасться под руку выпившего отца, и лишиться глаза. Что девчонку, ревущую над упавшей карамелькой, спас шальной ветер, выбив сладость, которой она должна была подавиться. Что Терна могла своими руками подать на подносе кому-то смерть, облаченную в обертку сладкого доброго дела.
Не все худое, что случается рядом, оборачивается злом, и не все доброе, что можно сделать другому, выйдет ему хорошим.
Злость снова поднималась у Терны в душе, только теперь на себя саму. Вот уж глупость! Неужели об таком думает кто-то еще, взять тех же разбойников? Что теперь делать, неужели и доброе, и злое, одинаково?
Голос принца, который наблюдал за ней со стороны, приподняв обе брови, вмешался в ее разум внезапно, как та же подножка.
«Боишься стать злой?»
Терна дернулась.
«Тфу ты. Да, боюсь. А тебе не знакомо?»
«Я уже злой. Я злым родился»
«Так не бывает», — девушка вздохнула.
«Бывает, когда ты сын воистину злого человека. Тогда тебе не приходится выбирать. Для других ты уже – бац, и злой. Даже если я спасу котенка, другие решат, что случайно»
« Как спас меня?»
« Как тебя»
«Я об этом не думала»… Терна остановилась. Чтож, это тоже забавно – ведь злой или добрый – порой просто статус, совсем не правдивый.
«Я не хочу стоять в стороне, если могу что-то изменить. Но я не хочу быть таким же вершителем судеб, как Овод» — девушка развела руками.
«Раз задалась такими вопросами – значит такой себе с тебя вершитель судеб. Вряд ли Овод думал о справедливости мира, когда брал в руки плеть. Хотя возможно, это вполне вписывалось в его понятие о должном, но значит, что такому, как он, должен противостоять кто-то вроде тебя» — Аргон даже улыбнулся, глядя, как Терна чутко слушает его голос.
Впервые в жизни, сколько они были рядом, она действительно хотела получить его совет.
«Послушай» — голос принца смягчился сильнее – «Никто никогда не знает, чем его следующий шаг обернется для людей вокруг и для него самого. Ты споткнулась на сцене – сколько было позора! А я затупил, оставив тебя в живых. Только вот разве тебе не нравится твоя вольная жизнь? Подумай, что даже родившись, ты могла уже сделать дурное. Испортить жизнь матери, которая, допустим, тебя не хотела, или задушив в утробе своего близнеца?»
Терна поморщилась, но кивнула. Это звучало правдиво.
«Я бы на твоем месте не беспокоился о том, чего ты не можешь знать. Твоей головы на плечах достаточно, чтобы не натворить бед. Уж я-то знаю, мое черное сердце, покрытое сажей, вечно пачкается об твою чистоту» — Принц улыбнулся, а девушка закатила глаза в ответ на его шутку.
«Я бы тебе не советовал убивать их» — Аргон вышел на балкон, глядя, как солнце медленно но верно закатывается за горизонт.
Злость, которую ощущала Терна, увидев разбойников, уже улетучилась, и диалог с мужчиной расслабил ее, но она как-то по детски переспросила.
«Почему?»
«Внимание привлечешь.»
Это было логично. Терна кивнула, поблагодарила принца за небольшую беседу, и поспешила в город. Лучше было не возвращаться туда с темнотой, чтобы не встретить каких-нибудь неприятностей. Ей они не были страшны, но разборок сейчас не хотелось.
В душе наступило приятное спокойствие.
Словно кто-то обнял ее и сказал, что она все делает правильно.
— Уотсон, просыпайтесь! — Знакомый голос безжалостно выдернул меня из крепких объятий утреннего сна.
Часы показывали ровно четверть шестого утра, но Шерлок Холмс был свеж, бодр и одет совершенно не по-домашнему.
— Что-то случилось? — вежливо поинтересовался я (хотя что могло случиться в Раю?), старательно оттягивая время в надежде повести в мягкой постели еще несколько приятных минут.
— У нас клиент и новое дело! Вы же не хотите пропустить начало этой истории? Судя по статусу посетителя, дело обещает быть весьма необычным! Так что поторапливайтесь, Уотсон. Жду вас в гостиной.
На словах «новое дело» я уже натягивал брюки, на «начало этой истории» — рубашку, носки и ботинки. А конец фразы про «гостиную» встречал в ванной комнате с зубной щеткой за щекой.
Боже мой, боже мой! Это произошло! Случайность, Судьба, Всевышняя (в это мгновение мне было абсолютно все равно — «кто» или «что») свели в одном месте два взаимоисключающих понятия: Рай и преступление. Боже мой! Нас явно ожидало детективное расследование. Хвала Небесам!
Через пару минут я влетел в гостиную.
Шерлока было не узнать. Как же давно я не видел этого хищного выражения на его лице: нетерпеливого взгляда охотника, готового в любую секунду броситься в погоню за удирающей дичью, предвкушения интеллектуальной схватки с пока неизвестным противником, плетущим за нашими спинами запутанные интриги.
У камина, напротив Холмса, возвышалась статная фигура нашего первого сверхъестественного клиента. Светло-серое кашемировое пальто идеально сидело на его широких плечах. Подобранные в тон брюки, водолазка, шарф с первого взгляда должны были убедить любого, что перед ним находится не абы кто, а оплот света, чистоты и добродетели. Однако впечатление, производимое мягкой «добродетельной» гаммой одежды, сводили на нет неестественная приклеенная улыбка и презрительное выражение фиолетовых глаз.
Гостем оказался высокомерный и чванливый архангел Гавриил собственной персоной. Как однажды выразилась миссис Хадсон: «Была б на то лишь его воля — Рай превратился бы в пустыню. Не любит он и его свита смертных. Ни живых, ни умерших. Слава Всевышней, от них не все тут зависит». Но в тот момент, ради счастья Шерлока я бы согласился терпеть не только дурно воспитанного архангела, но и всех его лизоблюдов, включая злобного Сандальфона. Холмс, по-видимому, придерживался такого же мнения.
— Присаживайтесь, сэр, — произнес он как можно приветливей и пододвинул гостю стул. — Я попрошу миссис Хадсон принести нам чая и затопить камин.
— Не утруждайте себя, м-м-м… — архангел, не привыкший вежливо общаться с презренными, хоть и попавшими в Рай, душами людей, старательно подбирал слова, — бывшие смертные… — Он явно с трудом удержал готовое сорваться с языка привычное обращение «людишки». — Осквернять человеческими напитками свой сосуд я не намерен даже при сложившихся обстоятельствах. А с огнем проблем не будет… — Он щелкнул пальцами, и в камине весело занялись приготовленные с вечера дрова.
— В таком случае, — голос Холмса ни на секунду не утратил учтивых интонаций, — думаю, стоит обсудить дело, которое привело вас к нам в такой ранний час. — Холмс уселся в любимое кресло, закинув ногу на ногу, и пожевал мундштук трубки таким давно забытым движением, что у меня от умиления на глазах чуть не выступили слезы.
Я расположился на своем месте, решив про себя: «Если клиенту хочется стоять, то насильно мил не будешь. Пусть стоит. Мне же необходимо кресло, где моя память возродит все те прекрасные, забытые с годами ощущения, связанные с началом любого расследования».
Холмс прикрыл глаза, приготовившись внимательно слушать рассказ архангела.
Гавриил, впервые оказавшийся в роли просителя, совершенно не представлял, с чего начать свою историю.
— Осмелюсь предположить, — пришел ему на выручку Холмс, — что вы попали в некую непростую, а возможно, и щекотливую ситуацию.
— Откуда вам это известно? — тут же напрягся архангел.
— Ну, раз вы стоите перед нами в весьма неподходящий для дружеских визитов час, то это вполне логичный вывод, — миролюбиво ответил Холмс, переместив трубку из одного уголка рта в другой.
— Да, именно так, — немного поколебавшись, приступил к рассказу Гавриил. — Скажу сразу, ситуация не связана напрямую с Раем, она носит, скорее, личный характер, но менее щекотливой от этого не становится. От других ангелов я не раз слышал, что вы оба — специалисты по выведению на чистую воду самых отпетых преступников и можете пролить свет на любые загадочные события, произошедшие где и с кем угодно. Если вы поможете распутать клубок странных происшествий, связанных с моим временным пребыванием внизу, я, несомненно, буду вам весьма признателен, и, возможно, сумею выхлопотать контрамарку на два приличных тела, дающую право периодически посещать Землю.
Я затаил дыхание. Контрамарка на тела. Это великолепно! Пусть неполная, но все же свобода. И милый Азирафаэль прекратит рисковать из-за нас своей драгоценной головой…
— Могу вас уверить, сэр, что мы будем счастливы оказать вам услугу при наличии вознаграждения или без такового, — не показал очевидной заинтересованности в вопросе Холмс, начиная свою тонкую игру. — А теперь мы хотели бы услышать подробности вашего дела с самого начала.
— С самого начала… — задумчиво протянул Гавриил. — В настоящий момент на нейтральной территории, то есть Земле, между Раем и Адом проходит очередной запланированный саммит по вопросу грядущего Армагеддона. Саммит — событие, конечно, не рядовое, но и уникальным его не назовешь. Место для проведения встречи выбирают в последний момент, подбрасывая иголку над картой земного мира: куда воткнется, там встреча и проводится. Так что предугадать заранее и подстроить диверсию не выйдет ни у одной из сторон. В этот раз выпало какое-то захолустное местечко у западной границы Суррея. Для проживания выбрали старое необитаемое поместье Сток-Морон. Развалюха еще та, но переночевать и вести переговоры можно.
Заселились мы туда две недели назад. Чудеснули минимальные удобства: убрали плесень из комнат, прочистили водопровод, укрепили стены в зале переговоров. Странности начались в первую же ночь… — Гавриил сделал небольшую паузу и, наконец, с трудом выдавил из себя. — Не хочу показаться параноиком, но мне кажется, что меня или запугивают, или, возможно, планируется покушение…
Шерлок Холмс, до этого момента сидевший в кресле с закрытыми глазами и лишь изредка пожевывающий мундштук трубки, приподнял веки и пристально посмотрел на Гавриила:
— Прошу не пропускать ничего. Нередко мелочи в таких делах являются самыми важными: сколько представителей от Ада и Рая, какая планировка у дома… В общем, меня интересуют все детали.
— В состав делегации от Рая, кроме меня, ее главы, входят двое моих надежных соратников — архангел Михаил и ангел Сандальфон, — и весьма недалекий ангел Азирафаэль, шесть тысяч лет курирующий людишек на Земле. Его, вероятно, вы даже встречали. Он повернут на книгах. И, соответственно, читал ваши детективные «Писульки».
— Кхм, «Записки», сэр, — тщательно скрывая рвущееся наружу возмущение, поправил я Гавриила.
— Неважно… — небрежно отмахнулся от моих слов архангел. — Так на чем я остановился…
— На составе делегации от Ада, — подсказал Холмс.
— Ах да. В состав их делегации входят князь преисподней Вельзевул, герцоги преисподней Хастур и Лигур, да наглый демон Кроули, явно такой же идиот, как наш Азирафаэль, раз шесть тысяч лет вынужден безвылазно торчать на Земле. Ну и кучка мелкой адской шушеры, назначенной в услужение начальству. Уточню для вас, бывших смертных, — хамство Гавриила злило меня все больше, — что без всякого сомнения виновных следует искать именно среди демонов, а не среди моих подчиненных…
— Я обязательно учту ваше мнение, сэр, — весьма прохладно заметил Холмс. — А теперь перейдем к планировке дома и рассказу о том, что же все-таки вынудило вас искать нашей помощи.
От слов Холмса Гавриил скривился, но возражать моему другу не стал. То ли решил, что не стоит уж слишком откровенно демонстрировать свое презрение к представителям рода людского, то ли просто счел ниже своего архангельского достоинства спорить с человечишкой. Меня устраивала любая причина, потому что с каждой минутой, проведенной в его неприятной компании, у меня все больше и больше чесались руки выпроводить нахала вон. Если бы не Холмс, несколько десятилетий проведший без любимого дела, я, не задумываясь о последствиях, указал бы гордецу на дверь. Погрязший в своей заносчивости Гавриил, конечно же, не догадывался о мыслях, бродивших в моей голове. Окатив нас надменным взглядом, он продолжил:
— А что планировка? Простая и примитивная, как и все на Земле. Как я уже говорил — это ветхий двухэтажный дом. В нижнем этаже размещаются спальни высоких чиновников от обеих Контор, занимающие оба крыла здания. Зал переговоров находится в центре. Размещались мы совершенно произвольно: ангелы и демоны вперемешку. Каждый занял комнату, которая ему больше по вкусу. Я живу в правом крыле, слева от меня спальня Вельзевул, за ней — Кроули. Справа к моей спальне примыкает комната Азирафаэля. В другом крыле, соответственно, разместились Михаил, Сандальфон, Хастур, Лигур. В каком порядке — сказать не могу, не интересовался. Весь верхний этаж занимают мелкие чиновники Рая и обслуга демонов.
— В каких конкретно комнатах они живут, думаю, не стоит и спрашивать… — подал голос Холмс.
— Естественно. С чего бы меня должны волновать такие глупости…
— Продолжайте.
— Спальни на моем этаже не сообщаются между собой, но все имеют выход в один хорошо просматриваемый коридор. Окна всех спален выходят на лужайку парка. Вот, собственно, и все подробности.
— Замечательно, — потер сухие ладони Холмс. — Общее представление о месте предполагаемого преступления я получил. Теперь мне необходимо услышать детальный рассказ о происшествии.
— Все началось, как я упомянул ранее, в первую же ночь. Уснул я незадолго до полуночи. Около двух меня разбудило тихое, но отчетливое постукивание. Я не обратил на него внимания, решив, что мне это почудилось. Однако потом, еще несколько раз за ночь, меня будили какие-то странные скрипы и шорохи. Все это повторилось во вторую, в третью и последующие ночи: постукивания, скрипы, шорохи, а иногда, под утро, я слышал звук, напоминающий скрежет или лязг металла… В конце концов я подумал, что демонские прихлебатели специально ждут, когда я усну, а потом подкрадываются к дверям спальни и шумят, чтобы лишить меня благостного душевного настроя. Доводят до гнева, до греха. Тогда я решил подкараулить «шутников», мешающих мне отдыхать, и сдать их Вельзевул для развоплощения. Это же вопиющая наглость — издеваться над самим архангелом Гавриилом! Поэтому на седьмую ночь, проснувшись от изводившего меня стука, я бросился к дверям, но там никого не было. Коридор был абсолютно пустым. На восьмую ночь я совсем не спал. Сидел в полной темноте, караулил. Вот тогда-то мне и пришла в голову мысль, что металлический скрежет — это звук отмычки, которой пытаются открыть замок моей комнаты. В коридоре опять было пусто. Утром я первым делом направил запрос в службу безопасности на просмотр видеозаписей из всех мест общественного пользования. Мне прислали магический шар. Ничего нового я не увидел: к моей комнате никто не приближался. Но на всякий случай я все-таки стал ставить перед дверью таз со святой водой. Понимаю, как это глупо…
— Хм, не глупо, а весьма предусмотрительно с вашей стороны, — заметил Холмс. — Вы не осматривали замок на дверях? Если вашу дверь все же пытались открыть снаружи, то на замке должны были остаться царапины, — поинтересовался он.
— Я не слесарь! Понятия не имею, как должен выглядеть нормальный замок! — раздраженно воскликнул Гавриил. — И именно поэтому обратился к вам. Кому как не бывшему сыщику разбираться в царапинах на земных замках.
— А есть ли в комнате еще какие-то конструкции, могущие издавать металлический звук? И что вы увидели на записях из спален?
— Есть засов на ставнях — стальной вроде… Но его состояние я не проверял, хотя несколько раз открывал ставни и выглядывал за окно. Вдруг «стукач» прячется в парке… Там, кстати, мне тоже никого не удалось застать… А записей из личных покоев не существует. Это запрещено уставом.
— Жаль. Многое могло бы проясниться…
— Зато я попробовал поговорить о звуках с Вельзевул.
— Очень интересно. Если вас не затруднит, перескажите мне ваш разговор…
— Ничего интересного.
— И все же…
— Значит, дело было так, — смирился с неизбежным Гавриил. — Позавчера я подкараулил ее у дверей и как бы невзначай поинтересовался:
«Скажи, не кажется ли тебе, будто кто-то стучит и скрежещет по ночам?»
«Нет», — ответила она.
«Надеюсь, что ты не стучишь и не скрежещешь зубами во сне?»
«Конечно, нет! Может, жужжу немного… А в чем дело?»
«В последнее время мне постоянно слышатся эти странные звуки. Не могу понять, откуда они доносятся».
«Может, тебя будит стук и скрежет цепей, доносящийся из комнат обслуги? Они живут на втором этаже прямо над нами. Мальчики любят баловаться BDSM, когда находятся в человеческих оболочках».
«Возможно. Однако, если бы стук и скрежет доносились от них, ты тоже слышала бы их».
«Ад очень шумное место, Гавриил. Там вечно кто-то орет, рыдает, стонет. Я уже давно не обращаю внимания на громкие звуки, а уж тем более на какой-то там стук. Вот если бы вы с твоим белобрысым дружком начали бубнить вслух у меня под дверью молитвы, тогда, возможно, мне бы и стало не до сна… А так…»
«Ладно, не бери в голову…» — Я, чтобы не показаться трусом и полным дураком, не рискнул дальше расспрашивать ее и, закрыв дверь на ключ, лег в постель.
— Замечательно! — сказал Холмс. — Кстати, вы начали запираться на ключ с самого первого дня саммита, еще до возникновения звуков?
— Конечно.
— А почему?
— Да потому что живу рядом с демонами и вокруг настоящий контактный зоопарк! Целыми сутками адские зверушки по парку и коридорам шныряют. Не желаю проснуться в обнимку с жабой Хастура. Ходят слухи, — Гавриил понизил голос, — от прикосновения к ней человеческий сосуд покрывается бородавками, да такими крупными и смачными, что даже примочки из концентрированной святой воды не помогают и дезинфекция благодатью почти не действует.
— Какая чепуха, — выразил сомнение Холмс. — Уверен, доктор со мной согласен… — Он посмотрел на меня, ища поддержки.
— Конечно, это чепуха! Бородавки? От жаб? Ерунда! — Я с удовольствием поддержал своего друга.
— Ерунда — не ерунда, — остался при своем Гавриил, — а вы рожу хастуровского сосуда видели?
— Заочно диагноз поставить я не рискну, но смею предположить, что жаба совершенно ни при чем. Это явно какая-то адская разновидность папилломавирусной инфекции или герпес в запущенной форме, — раздраженно ответил я, задетый пренебрежительным отношением архангела к моему профессиональному мнению.
— Да в пекло Хастура! — ругнулся на свой манер Гавриил. — Кроме жабы еще есть хамелеон Лигура, который любит греться, где попало. В чьих постелях его только не ловили. Погодка-то сейчас мерзкая и сырая. Холодно, видите ли, теплолюбивой заразе. И чего ему на голове у Лигура не сидится? А еще из-за мух Вельзевул я развесил по комнате липкие ленты. У роя сейчас период особенно кусаче-агрессивный. Конечно, самый простой выход — фумигатор, только в доме, к сожалению, нет электричества. Было бы электричество — я еще и ионизатор воздуха обязательно в своей комнате поставил: из спальни Вельзевул постоянно несет навозом. — Он гадливо повел плечами. — Про остальных тварей, которых привезли с собой другие демоны, я даже знать не желаю. Так что почувствовать себя в безопасности можно лишь, когда на ставнях задвинуты засовы, а дверь заперта на ключ.
— Понимаю ваши опасения. Но все же вы считаете, что зверушки ни при чем…
— Во-первых, если рядом нет хозяев, они очень тупые, и я обязательно застукал бы их в коридоре, когда открывал дверь. Во-вторых, металлический лязг не по их части, нечем им там греметь. И, в-третьих, я ни разу не забыл закрыть дверь и ставни, а без помощи хозяев, опять-таки, проходить сквозь стены они не умеют… Так что остаются только демоны. Вот они могли придумать какую-нибудь пакость. Их стиль.
За долгие годы общения я привык различать нюансы скупых эмоций, отражавшихся на лице моего друга, совершенно незаметные для постороннего глаза, и мог поклясться, что в глазах Холмса определенно промелькнуло скептическое выражение, когда Гавриил заявил о неразумности адских зверушек. Но Холмс не стал переубеждать архангела и даже, наоборот, подбодрил:
— Это очень важные подробности! Прошу, продолжайте.
— Сегодняшняя ночь была самой жуткой: вовсю барабанил дождь, от порывов ветра дрожали ставни. Настоящая буря. Я долго лежал без сна, размышляя о природе странных звуковых явлений, преследующих меня почти две недели, как внезапно вновь услышал тот самый тихий глухой стук. Но в этот раз этим дело не ограничилось. Только-только я собрался встать и обследовать комнату, как мне показалось, что в моей постели кто-то (или что-то) есть, словно по ногам провели холодной шелковой лентой. Такого раньше не случалось. Так что не говорите мне о тварях, бродящих где-то там… Это было внутри комнаты! При запертых дверях и ставнях! Я в ужасе вскочил, чудеснул свечу, но в комнате, как всегда, никого не было. О сне после такого потрясения и речи не шло. Я долго прислушивался, но кроме завывания ветра за окном, ничего особенного не услышал. Через некоторое время, успокоившись, я задул свечу, и тут, перекрывая шум бури, до меня донеслись не просто привычные скрипы и шорохи, а какие-то протяжные стоны. Чем отчаяннее бесновался за стенами ветер и сильнее барабанил по стеклам дождь, тем громче раздавались эти заунывные скорбные звуки. К сожалению, определить, откуда они исходят, я опять не сумел. И если раньше я предполагал, что все это время меня могли вводить в заблуждение трески и скрипы, издаваемые старым разваливающимся домом, то теперь они напоминали… — Гавриил осекся и замялся. — В общем, они были совершенно другими…
— Чтобы увидеть картину целиком, я предпочел бы услышать все ваши предположения, — заметил Холмс.
— Они, скорей, напоминали, не звуки бури или скрипы дома, а как будто кого-то пытали или… — Гавриил замолчал, не закончив фразы.
— Или? Вы должны рассказать нам все! — настойчиво попросил мой друг.
— Или стоны… из порнофильмов! Вы это хотели услышать?! — в сердцах выпалил Гавриил. — Все вокруг только и обсуждают, как я зациклен на порнографии. Я — архангел, глава Райской Конторы, служу предметом насмешек для самых паршивеньких облезлых ангелов и презренных демонов. Но, да: звуки очень напоминали порнографические стоны. И я не хотел об этом говорить даже бывшим смертным, на чье мнение мне… мне…
— Вам плевать, — хладнокровно закончил Холмс мысль Гавриила. — Уверяю, нам так же малоинтересны ваши сугубо личные увлечения. Единственно, что занимает нас с доктором — поиск разгадки этой таинственной истории. Так что предлагаю вам продолжить свой небезынтересный рассказ. Судя по всему, это еще не конец…
— Да, не конец. Странные стоны слышались в моей комнате, пока на улице свирепствовала стихия, и прекратились ровно в тот момент, когда дождь пошел на убыль. Наступила долгожданная тишина. Утомленный многочасовым бодрствованием, я погрузился в поверхностный и беспокойный сон. Почти утром, сквозь тревожную дрему, я опять услышал знакомый лязг. Но окончательно вынырнул из сонного забытья, лишь когда вновь почувствовал прикосновение скользкой шелковой ленты к своим ногам. Больше я спать не ложился, приняв решение с первым лучом солнца направиться в Рай, чтобы обратиться к вам за помощью и получить хоть какие-то внятные и относительно разумные разъяснения о делах, творящихся в этом дьявольском поместье.
Рассказ был закончен. Наступило долгое молчание. Гавриил стоял, облокотившись о каминную полку, а мой друг, подперев руками подбородок, задумчиво разглядывал языки огня. Наконец он, проворно поворошив кочергой поленья, отчего над ними взвился целый сноп пламенеющих искорок, вышел из задумчивости и поинтересовался:
— Что вы об этом думаете, Уотсон?
— По-моему, дело ясное, что дело темное, — попробовал отшутиться я, так как ни одного хоть сколько-нибудь дельного, на мой взгляд, предположения в моей голове не возникло.
— Дело, действительно, весьма и весьма темное… — Хитроватая усмешка пробежала по губам Холмса. — У меня есть несколько теорий, но они требуют подтверждения… — Он снова склонился к камину, и отблески пламени сделали черты его худощавого лица еще более резкими и острыми. — Чтобы прийти к окончательным выводам, мы должны лично посетить Сток-Морон и осмотреться на месте, — вопросительно посмотрел на Гавриила Холмс. — Решение за вами, сэр.
— Хорошо, — без колебаний ответил Гавриил.
Быстрота и уступчивость архангела, с которыми он согласился нарушить запрет о спуске почивших людей на Землю, явно свидетельствовали о его нешуточной тревоге.
— В таком случае отправляемся вниз незамедлительно, — радостно воскликнул мой друг. — До заката нам необходимо осмотреть вашу комнату, сэр, а потом незаметно проникнуть в соседние помещения, где живут Азирафаэль, Вельзевул и Кроули.
— С этим проблем не возникнет, — ответил Гавриил. — Ближе к вечеру начнется очередное заседание саммита. Комнаты будут пустовать до ночи. Надеюсь, вам хватит времени.
— Уверен, этого будет достаточно.
— Я вернусь за вами в четыре часа после полудня. И о соблюдении конфиденциальности…
— Ваша просьба хранить молчание является излишней. Наш разговор не станет предметом досужих сплетен в Раю.
Гавриил кивнул и, не утруждая себя хоть каким-нибудь относительно вежливым прощанием, наподобие «до свидания», «всего наилучшего», растворился в воздухе.
— Какой удивительно «приятный» собеседник, — рассмеялся Холмс, оглядев опустевшую гостиную. — У нас с вами, дорогой Уотсон, есть целый день, чтобы отоспаться, плотно пообедать и собраться в дорогу. Ночевать, по-видимому, придется в поместье. Вы же не возражаете против небольшого приключения?
— Конечно, нет. Разве я могу отказаться от удовольствия составить вам компанию. Хорошо, что в запасе есть время: я успею почистить и смазать свой револьвер.
— Уотсон, — расхохотался Холмс, — уверен, он вам не пригодится! Если уж вы питаете такую страсть к оружию, то против демонов, как ни странно это прозвучит из моих уст, скорей подойдет детский водяной пистолет, заправленный святой водой, кадило с ладаном или освященный крест, а не огнестрельный пережиток прошлого века. Но и тут необходима предельная осторожность. Не забывайте, что там, в поместье, кроме предполагаемых врагов, находится наш общий темнокрылый друг, и все эти предметы могут нечаянно нанести непоправимый урон его здоровью. Реалии меняются, Уотсон! Поэтому я настаиваю, чтобы мы взяли с собой лишь самое грозное, смертоносное и верное средство…
— И какое из вашего списка вы считаете таковым?
— Интеллект, милый Уотсон! Наш светлый прекрасный разум! — пуще прежнего залился смехом Холмс и постучал себя пальцем по виску.
— Ну, хорошо, хорошо… — В душе я был согласен с доводами моего друга. Реалии действительно стали другими. — В таком случае предлагаю компромисс: мы возьмем ваш интеллект и мою дубовую трость с набалдашником. С пустыми руками, что бы вы не говорили, я всегда чувствую себя несколько неуютно… Но идея про водяной пистолет, кадило и крест ужасна. Это явно не оружие для джентльменов.
— Вот и славно. Я попрошу миссис Хадсон приготовить нам завтрак…
За завтраком я попытался выведать у Холмса, к каким же выводам пришел он, выслушав рассказ Гавриила.
— К весьма увлекательным, мой друг. Сопоставьте факты: просматриваемый коридор, закрытое помещение, постукивания, шорохи, буря, липкие ленты, — все это звенья одной цепочки.
— Я совершенно не понимаю, как могут быть связаны между собой эти вещи.
— Включите свой мозг, Уотсон, и добавьте фантазии, вы слышали ровно столько же, сколько и я.
— Моя фантазия бездействует…
— В таком случае предлагаю вам подождать до момента нашего прибытия в Сток-Морон. Я должен убедиться в своей правоте, прежде чем поделюсь своими догадками.
Ребис – он же философский камень, магистерий, эликсир философов, красная тинктура, пятый элемент – в описаниях средневековых алхимиков некий реактив, необходимый для успешного осуществления трансмутации металлов в золото, а также для создания эликсира жизни.
Ребис – это уравновешенная тройственность. Он одновременно является как Марсом – мужчиной, Венерой – женщиной, так и их ребёнком, совокупленном в себе самом со своими родителями (алхимический инцест).
Ребис – это совершенный человек, Адам-Кадмон, соединяющий в себе оба пола, как первый человек в Эдемском саду до разделения на мужчину и женщину.
Маги считают, что «в свинце сокрыта белая голубка». А один из коанов дзен гласит: «До того, когда я вошёл в дзен, деревья были просто деревьями, а горы просто горами. После того, как я вошёл в дзен, деревья перестали быть просто деревьями, а горы перестали быть просто горами. И вот теперь, когда я достиг просветления, деревья снова стали просто деревьями, а горы просто горами».
— Кроули! — Азирафаэль остановился так резко, словно налетел на невидимую стену, внезапно возникшую посреди просторного холла. — Мы же договорились!
Кроули, так и не выпустивший его руки, крутанулся вокруг ангела, словно спутник на нестабильной орбите — по крутой нисходящей спирали с угрозой вхождения в атмосферу с последующим переходом в пике. Но каким-то чудом* сумел удержаться на ногах и даже не удариться грудью о грудь.
— Ты! — В узел стильного веревочного галстука Кроули, спущенного по писку послезавтрашней моды чуть ниже яремной ямки, обвиняюще уперся пухлый ангельский палец. — Ты чудесил! Только что! Не отрицай! Я все видел!
Отрицать и возмущаться, упирая на то, что Азирафаэль ошибается и ничего подобного Кроули вовсе не делал и даже не помышлял, было глупо. Особенно сейчас, когда недавнее наспех сотворенное чудо все еще посверкивало остаточными искорками, медленно растворяясь под высокими сводами холла элитной многоэтажки в западном Мейфейре. Глупее разве что просить прощения и говорить, что он больше не будет…
— Прости, ангел. Я… больше не буду. Правда.
Хорошо, что вот уже третий год в доме Кроули нет живых консьержей: выглядеть последним идиотом перед не менее идиотской камерой не так обидно. Да и объективы отводить электронике проще, чем глаза живым людям, если уж на то пошло.
— Ну… ладно. Если так. Только… Мы же договорились! А ты…
Азирафаэль легко переходит от гнева к обиде: вот и сейчас опустил обвиняющий палец, надул пухлые губы, заморгал расстроенно. Но руку Кроули, что характерно, при этом не отпустил. Даже еще крепче вцепился. И это слегка успокаивает, хотя обычно расстроенный ангел куда больше выводил Кроули из равновесия, чем ангел разгневанный. Этот конкретный ангел, во всяком случае.
Кроули вздохнул.
— Ну… да. Договорились. Но вряд ли кого из моей или твоей конторы так уж заинтересует маленькое демоническое чудо по удалению пустых бутылок и мусора из моего обиталища. Это ведь не… ну, не то, о чем ты говорил. А мне… ну, прибраться. Понимаешь, я ведь не рассчитывал, что приведу гостей. Тем более тебя. Ну вот и… надо было там кое-что убрать, я ведь дома последний раз был Эрик знает когда.
— Не ругайся, пожалуйста.
— Не буду. И чудесить тоже больше не буду. Правда.
— Честно?
— Честно!
Правду говорить легко и приятно, тем более что чудесить действительно больше не надо: мусор — ладно, но главное, что одна весьма недвусмысленная и откровенная скульптура** теперь надежно укрыта в кладовке за оранжереей под старыми поддонами и мешками с землей, а вовсе не торчит посреди прихожей, готовая вызвать ненужные вопросы у любого, кто откроет входную дверь. Кроули слишком поздно вспомнил о ней и запаниковал. И не додумался ни до чего лучшего, чем попытаться втихаря нарушить только что заключенную договоренность, надеясь, что ангел ничего не заметит. Не заметит такой, как же! С его-то количеством глаз!
— Вот и хорошо, — удовлетворенно улыбается Азирафаэль. — Знаешь, я, наверное, за это тебя и люблю больше всего: за то, что ты мне никогда не врал. С самого начала, еще в саду. Ты мог промолчать, уклониться от ответа, отшутиться или даже нагрубить… но не врал никогда. Я всегда знал: что бы ни случилось, я всегда могу тебе верить. Всегда. Это было очень важно… ну, для меня. И я, кажется, так тебя ни разу и не поблагодарил… Так вот: спасибо!
— Нгк. Всегда пожалуйста. — Кроули отвел взгляд, стараясь не думать о чертовой скульптуре. В прохладном кондиционированном холле вдруг стало до странности жарко. Но умолчание ведь не есть ложь, правда? Ангел и сам говорил…
— И вообще, ты очень и очень…
— Вот только не надо, ангел! Не надо всех этих слов на букву «Х»! Они у нас отслеживаются куда строже чудес!
Добавить свое обычное «и за них порядочный демон может огрести порядочно неприятностей» он все же не смог — это была бы уже откровенная ложь, особенно в свете всего, уже случившегося с ними после неудавшегося Апокалипсиса. Но не признаваться же ангелу, что одного конкретного и далеко не порядочного демона от любой похвалы этого самого ангела каждый раз буквально бросает в жар. А еще эти похвалы творят что-то совсем уж неправильное с и без того достаточно узкими брюками, делая их тесными до полной невыносимости.
— Ох, Кроули, я… я не подумал… Прости. Я постараюсь больше не…
— Пошли уже, ангел! Кто-то, помнится, обещал мне настоящий райский секс, много горячего, вкусного секса. Или кто-то успел передумать?
— Никогда!
____________________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
* Следует учитывать, что в данном конкретном случае слова о чуде являются не более чем эвфемизмом.
** Существовал, разумеется, весьма неиллюзорный шанс, что Азирафаэль в своей типично ангельской чистоте не догадается о почти обнаженной символичности двух борющихся крылатых фигур, обнаженных более чем полностью, но, зная о своем потрясающем и безошибочном умении из трехсот двадцати пяти стульев в пустом кинотеатре садиться на единственный сломанный (а из полутора миллионов младенцев потерять именно того единственного, чье исчезновение могло обернуться наибольшими и даже где-то глобальными неприятностями), Кроули предпочел и в этом случае не рисковать.
Вот она, база. На вид — полуразрушенное двухэтажное здание, как здесь принято — с крышей-полусферой и ставнями, откидывающимися вверх. Джет оглянулся на андроида, но тот пожал плечами. Он тоже видел это место впервые.
— Хорошо. Я пойду вперед, а ты прикроешь.
Один из кхорби качнул головой, что-то сказал. Бродяга перевел:
— С этой стороны раньше всегда стояли наблюдатели. Рисковать не стоит, вдруг там кто-то остался, или бандиты решили вернуться? Он знает, как подойти незаметно. Он говорит, что вам стоит снять плащ. Издалека светитесь.
Солнце склонилось к горизонту, но припекало по-прежнему нещадно. Джет, поворчав, скинул демаскирующую одежку и остался в светлых брюках и тонкой безрукавке бежевого цвета. Руки конечно, обгорят. Но не важно.
Кхорби повели их вокруг здания, на почтительном расстоянии, чтобы всегда оставаться под прикрытием дюн. Наконец, стало ясно, что подобраться к бандитской базе можно — но очень, очень осторожно. С этой стороны несколько строений было разрушено почти до основания, но все же они давали какую-никакую защиту.
Бродяга сказал:
— Если Дана здесь, то где-нибудь в основном здании… я пойду вперед.
— Нет.
Джет вспомнил про «Мэрилин-бету».
— Джет, я не могу стрелять в людей, помните? Пока хозяйке не будет угрожать непосредственная опасность.
— Хорошо. Пойдем вместе. Кхорби пусть ждут здесь и уходят при первом признаке опасности. Переведи.
Бродяга перевел.
— И… Бродяга. Обращайся ко мне на «ты».
Действовать придется на свой страх и риск — они сами так решили, не оповестив о своих планах полицию. Нельзя позволить, чтобы Дана провела в плену лишние минуты.
Путь до основного здания показался Джету невероятно долгим — давненько он как следует не тренировался. Опустился, потерял форму, забыл, как оно бывает, когда нужно вскакивать по сигналу зуммера и бежать спасать мир, выслушивая вводную на ходу. Это Бродяга весь путь проделал легко и ловко, в полтора раза быстрей Джета. Одно слово — андроид.
Зря они опасались. Первый этаж здания был пуст. Поднялись и на второй, частично лишенный перекрытий и крыши. Там были оборудованы огневые точки. Причем, оборудованы так хитро, что снаружи их и не видно. Бродяга оценил позицию, и поделился с Джетом мнением, что будь здесь стрелок, он их, пробирающихся в камнях, обязательно бы засек и подстрелил.
Джет оставил Бродягу наблюдать за окрестностями, а сам тем временем исследовал комнаты.
Обнаружил те, где бандиты спали. Там остались лежанки, посуда. Выглядело все так, словно отсюда уходили поспешно, прихватив лишь самое необходимое. Эта комната напрямую соединялась с кухней. Джет ожидал обнаружить в ней что угодно, вплоть до вяленого мяса угнанных у пустынников наугов. Все, что угодно, только не брикеты пищевых концентратов фабричного производства. С полной маркировкой.
Он бездумно достал один брикет, поднес к окну. Прочитал яркие надписи, присвистнул, снова прочитал, не примерещилось ли от перегрева. Позвал:
— Бродяга! Иди сюда, посмотри.
Андроид зашел, не прошло и полминуты. У него очень хороший слух. Взял брикет, прочитал:
— Мясо сублимированное, комплект «Дорожный», состав… срок годности… произведено компанией «Штаен» Лига-Гведи-3, город Алона… фабрика «Штаен».
— И во что мы вляпались, а Бродяга? — обескуражено спросил Джет.
Лига-Гведи — столичная планета Федерации Свободных Миров. Гведианская еда в развалинах на Руте?
Бродяга посмотрел дату изготовления и согласился:
— Вляпались — не то слово. Пойдем, что покажу. Тут лестница вниз. Похоже, у здания солидный подвал.
Лестница вела во тьму. Джет хлопнул себя по карманам, забыв, что фонарик остался в плаще, а плащ он снял.
— Бродяга, ты чего-нибудь видишь?
— Коридор. Двери. Та, что слева от тебя, открыта.
«От тебя». Джет улыбнулся. Черт знает, почему, но ему так было приятней. И проще.
— Держись за правую стену. По той стороне все двери прикрыты.
Из-за одной такой двери Джету и послышался слабый шорох. Он замер, прислушался. Но все было тихо. Нашарил круглую ручку, слегка потянул. Дверь открылась. Не то, чтобы совсем беззвучно, но и не оглушающее громко, как было бы, если бы ей в последние дни не пользовались.
На этот раз шорох прозвучал отчетливо. Что-то в темноте задвигалось, упало, прошуршав. А потом Джет услышал хрипловатый голос:
— Эй, кто там ходит… не двигайтесь. Я хорошо стреляю на звук.
Бродяга заглянул в комнату через плечо Джета и спокойно заметил:
— У него нет оружия. И он нас не видит — смотрит правее двери. А еще он ранен.
В темноте выругались.
Джет спросил:
— Вы кто? Рана тяжелая?
— Да пустяк… ножиком подрезали. Думал, загнусь здесь. Вы люди Эннета?
Джет хотел спросить, кто этот Эннет, но в последний момент передумал:
— А ты кого ждал встретить?
Раненый хохотнул, потом закашлялся.
— Кого угодно. А в первую очередь — дикаря с костяным ножиком в одной руке и с пистолетом — в другой.
— Помочь тебе вылезти? Мне не кажется, что это место удобно для беседы.
— Я бы и от перевязки не отказался. И от жратвы.
Перевязкой занялся Бродяга, пустив на это остатки куртки пациента. Действовал он с большим знанием дела, и Джет даже порадовался, что его собственный навык оказания первой помощи остался невостребованным. Раненый вот-вот был готов потерять сознание от потери крови. И рана его, хоть и казалась маленькой и не серьезной, заставила Джета задуматься, — глубину ее невозможно было определить. Когда Бродяга закончил с перевязкой, они с большой осторожностью подняли бандита по лестнице.
— Зовите меня Стефан, — представился пациент, — вам, должно быть, интересно, что происходит, и почему вы нашли здесь меня, а не нашего общего друга — Хейна?
— Разумеется.
— Я расскажу… но главное, запомните: вас этот ублюдок кинул так же, как и меня… он… намерен по-своему… вести игру. У него есть… туз… туз в рукаве… кхорби… нееет! Девчонку он не выпустит, она ему нужна…
— Он бредит? — обеспокоился Джет.
— Нет. Пока нет. Надо его напоить и дать отдохнуть. А там посмотрим.
Но может, когда придет в себя и оценит обстановку, он наоборот откажется отвечать. По возможности надо расспросить его сейчас.
— Эй, Стефан! Погоди спать. Что у вас там вышло с Хейном? У меня мало времени.
— Он заподозрил… он думает, это я на Эннета… а это его любимчик… а вы… я вам ничего не должен…
Черт!
— Бродяга, можешь что-нибудь сделать?
— Я с собой аптечку не ношу.
— Жаль.
Вместо ответа Бродяга хлестко ударил пострадавшего по щеке. Тот распахнул уже сомкнувшиеся, было, веки:
— Что?
— Кто такой Эннет?
— Богатый, гааад… всех купил…
Больше от Стефана они ничего не смогли добиться — он был в полузабытьи.
— Ну, и что дальше? — спросил Джет.
И сам себе ответил:
— Свяжусь с инспектором. Пора поделиться новостями. А Стефан этот… ну, не бросать же его здесь… может, отвезти к кхорби?
Инспектор не отозвался. Мелисса тоже. Не то приемники далеко, не то что-то глушит канал.
Вообще-то, я был против.
Но кто я такой? Всего лишь стюард. А капитан уперся рогом — хорошая примета и все такое. А по мне — так идиотизм кристально-вакуумный. Словно пальцы за спиной скрещивать «на удачу». Или на выигрыш в лотерее надеяться. Одному из миллиона случайно повезло — а все ахают. И карточки в автомат дружно пихают, идиоты.
Но капитана, упрется ежели, и кибер-погрузчиком не своротить. Ему же виднее, с мостика-то! Он же у нас начальство, и даже колледж закончил и все такое. Они после того случая с «Марией-Тересией» словно взбесились все, капитаны эти. Каждому теперь подавай в экипаж сверхчувственника-атависта. Это их так называть стали, политкорректно чтобы. А по мне, слепой — он и есть слепой, как ты его ни назови. Когда мы на базе, я стараюсь не заходить в их район. И вообще держаться подальше.
Нет, вы только не подумайте, что я расист! Ничего такого! Неуютно просто. Ты ведь все-все видишь, а они — нет. И не виноват ты в этом вроде, а все равно неловко. И, если уж совсем честно — страшновато. И жалко вроде, и помочь хочется — ну да, а потом как с той бабкой, что меня своим костылем огрела! И была, между прочим, совершенно права, политкоррщик из надзора мне потом все очень доходчиво растолковал. Они точно такие же люди, как и мы, и имеют полное право ковылять через дорогу самостоятельно. А жалость унижает и все такое. Надо просто делать вид, что не замечаешь.
Только почему-то все равно неловко.
Теперь вот еще пиво ему тащи…
Стучусь в закрытую дверь.
В этом ничего особенного — я всегда стучусь, из вежливости. А тут вдруг подумал, что впервые это — не только вежливость. Должен же я как-то заявить о своем присутствии, он же меня не видит. Особенно — через дверь.
Он сам выбрал эту каюту. Пустых полно, выбирай любую, не жалко! Эту мы называли каютой параноиков — в ней иллюминатор из настоящего пласта, непрозрачного для большинства излучений. Некоторым нравится — тем, которые на защите собственной задницы помешаны. А я не люблю. Конечно, полная безопасность и все такое, но зато сквозь пластовый люм почти ничего не видать. В коридоре даже просто через стены — и то лучше видно, там защита фиговая, многие жалуются. А по мне — так кульно. Я люблю смотреть на звезды. Они красивые. И все разные. Особенно мне радиопульсы нравятся — у них такие роскошные длинные выплески, ритмично изогнутые, изящные такие, а если система двойная — то вообще получается настоящее перекрестное кружево. Но через мутный пласт каютного люма всего этого, конечно же, не рассмотреть. Даже мне. Даже если упрусь я лбом в этот самый люм, как в него сейчас упирается наш слепой атавист, за ради хорошей приметы капитаном на борт принятый. Ничегошеньки я не увижу сквозь этот люм.
Хотя я — не слепой…
Он оборачивается. Улыбка у него хорошая. И лицо живое. Приятное такое лицо. Если в глаза не заглядывать…
Меня передергивает.
Ну да.
А чего ты ждал?
— Ваше пиво, — говорю, неловко ставя кружки на стол и старательно глядя мимо его лица.
— Пиво! — Он просиял, потер руки. — Пиво — это прекрасно! Холодненькое?
Я буквально зубами ловлю уже почти сорвавшееся с языка: «А вы что — сами не видите?»
Не видит он!
В том-то и дело, что не видит…
— Холодное, — прищуриваюсь, соразмеряя интенсивность довольно прохладного цвета с почти не выраженными тональными аффектурами и пытаясь перевести все это в понятные атависту термины. — Градусов 10-11. — И уточняю на всякий случай. — По Цельсию.
— По Цельсию — это хорошо! — Он берет одну из кружек, отхлебывает, слизывая густую темно-серую пену. Пена чуть теплее самого пива и поэтому слегка серебрится. Двигается он уверенно. Я вообще мог бы забыть о его слепоте, если бы не эти жуткие белесые глаза…
— А ты почему не пьешь? Бери! Я специально две заказал, для компании, не люблю один.
Я внутренне сжимаюсь — кружки эти литра на полтора каждая. Не уверен, что потяну столько. Но все равно решительно беру одну и делаю глоток. Нам вместе скучать на этой грузовой жестянке еще месяца три, надо как-то налаживать отношения. А пиво — удачный повод.
— Люблю темное пиво, — говорит он довольно. — Оно нажористей.
Атависты странные. И сленг у них странный. Сначала я даже не понимаю, что он имел в виду, но, скрипнув мозгами, все же выстраиваю ассоциативно-логическую цепочку: с понижением температуры жидкости вроде как сгущаются, так? Так. Ну, до определенной границы, конечно, но не о том сейчас речь. А чем холоднее — тем темнее, тоже вроде как логично. Фух! Нет бы просто сказать, по-человечески! Какой извращенец любит теплое пиво? Ну кроме этих, зеленохолмовских, с их традиционным горячим элем, не о них сейчас речь, н все равно — это же надо такую пакость выдумать?!
— У вас все ОК? — спрашиваю, пытаясь завязать разговор.
Он обрадовано улыбается, кивает быстро.
— Да-да, капитан был очень любезен… тут хорошо. Тихо так. И народа мало.
Это он в точку.
Насчет народа.
Нас на борту всего трое, если его самого не считать. Я, капитан и Эджен, он за груз отвечает. И не сказать, чтобы мы особо перерабатывали. После изобретения дешевых и безопасных бортовых коммов, которые следят абсолютно за всем гораздо лучше живых людей, народу в космосе поубавилось. На больших пассажирских команда, конечно, поболее нашей, но только за счет стюардов, всяких там горничных и прочей обслуги. А офицер и там только один — капитан. Он же пилот. Он же бортмеханик. Он же представитель компании. У него все равно работы практически никакой. Несколько раз за весь полет вставить в приемник автопилота стержень с нужной программой, да на обедах наиболее важным пассажирам поулыбаться — вот и вся служба. Если, конечно, не случится чего-нибудь совсем уж из ряда вон.
Как с «МариТе», например…
— А тебе нравятся звезды? — спрашивает он вдруг. Я в это время рассматриваю пену в своей кружке. Она очень красивая, вся такая ломкая, насквозь пронизанная постоянно меняющимися структурными напряжениями. Очень похоже на корону быстрого пульсара в период активности, только в негативе. Ну, короче, отвлекся я, и потому брякнул, не подумав:
— Да, конечно. Они красивые. На них кульно смотреть…
Черт. Ну вот, опять!
Утыкаюсь носом в кружку, делая вид, что пью. Да что со мной сегодня такое?! Он подумает, что я специально. Что я из этих, на которых политкоррщик намекал. Вот же!.. только пометки в личном деле мне и не хватало. Надо, наверное, брякнуть теперь что-нибудь совсем уж идиотское — пусть лучше думает, что я полный кретин, клинический, чего с кретина взять…
Осторожно скашиваю глаза. Странно, но он, похоже, совсем не обиделся. Сидит вполоборота, улыбается, повернувшись лицом в сторону люма, словно действительно может там что-то разглядеть. Впрочем, слепой-то он, конечно, слепой, но сверхчувственниками их ведь не зря прозвали. По каюте перемещается вполне свободно, за мебель и стены не задевает и кружкой мимо рта, что характерно, ни разу пока еще не промахнулся. Да и тот парень, на «МариТе», он ведь тоже как-то справлялся со своими обязанностями. Он стюардом там был, тогда-то еще их талисманами никто не считал.
Вообще-то ходили слухи, что это диверсия была. Но я полагаю — вранье. Газетчики придумали. Им простая халатность неинтересна, им сенсации подавай. А тут — такая лакомая авария! Круизный лайнер высшей категории, не нам чета, с кучей всяких жутко важных шишек на борту. Тур экстра класса по диким местам, вдали от цивилизации и все такое. Экстрим-Экстра называется, некоторые любят. Они тогда как раз над Тау Цеты были, на кольца любовались, когда автопилот заглючило.
Позже выяснили, что сам комм ни при чем был, просто стержень попался бракованный. Один случай на десять миллионов, так компания утверждала — ну, вот экстримщикам тем как раз и повезло.
Рабочий день уже почти начался, но Маук стоял за углом здания, смотрел на пропускную арку, и никак не мог заставить себя ползти ко входу. И дело было не в том, что ползти по пандусу на глазах у всех страшно унизительно, а в том, что в его должностной инструкции чётко написано: «к работе с диспетчерским пультом не допускаются лица, не имеющие минимум четырёх глаз и шести конечностей, на каждой из которых должно быть не менее пяти пальцев, два из которых должны быть противостоящими.», что делало бессмысленной попытку идти на работу вообще. И — да, ползти у всех на глазах было страшно унизительно.
Сейчас Маук являлся обладателем двух глаз и одной ложноруки и сам был зелёно-серого, младенческого цвета. Обычно собираясь на работу, он выбирал какой-нибудь из оттенков синего, что, по его мнению, очень подходило к должности диспетчера авиакосмопорта, но сегодня даже эта простая задача была ему не по силам. Маук вздохнул, вдавил в тело капсулу энергетика, уже третью за сегодня, дождался полного её рассасывания и постарался собраться в рабочую форму. Получилось немногое — сформировать третий глаз. Глаз почему-то образовался на затылке и продержался совсем недолго, напоследок передав картинку с изображением Квена, начальника смены, как раз подходившего со стороны парковки.
Прятаться было бессмысленно, а бежать — невозможно, тем более что Квен уже заметил Маука, изрядно удивился, не постеснявшись показать этого в форме, и подошёл:
— Что с тобой стряслось, Маук? Заболел?
— Да вот, прихватило что-то, никак не могу сконцентрироваться. Даже энергетики не помогают. — Мауку не хотелось признаваться ещё и в том, что даже говорить получалось с трудом.
— Ну, так иди к врачу, срочно. Или дома денёк-другой отлежись, до следующей смены, я тебе отгулы поставлю.
Маук, как смог, изобразил одновременно вину, сожаление о том, что вот как-то так получилось неудобно и заверение, что к следующей смене обязательно придет в норму. Квен, очевидно, прочитал ещё и плохо скрываемое облегчение в форме Маука, подмигнул крайними глазами, быстро пересек площадь и легко взбежал по ажурной конструкции доступ-лестницы сразу на верхний этаж, пользуясь всего двумя парами руко-ног.
А Маук сделал то, что хотел сейчас больше всего на свете — пополз прочь от работы. Получив разрешение на прогул, он смог немного расслабиться, оставить бесполезные попытки сконцентрироваться, собраться в форму. Потому как в глубине души понимал, что дело не в болезни, а в тех мыслях, которые преследуют его уже давно, и с обстоятельствами, породившими эти мысли, придётся смириться, чего не хотелось совершенно.
Ползти было непривычно. Неудобно и неприятно. Дорога хоть и идеально чистая даже в медленной зоне, оставалась шершавой, и, пожалуй, чересчур горячей. Маук вспомнил, что фактура и температура подбирались специально для детей, для их комфорта и удобства, но мысли о детях вгоняли Маука в тоску.
Невдалеке шли уборщики. Неразвитые личности, освоившие всего две формы — одну бытовую и одну рабочую. Эти бедолаги ни на что более не годились, их уровня хватало лишь на создание пары ног, чтобы передвигаться, и пары рук, чтобы выполнять простейшие операции — поднять, перехватить, переставить. Но даже эти уборщики сейчас обладали огромным преимуществом перед Мауком — лучшим выпускником года на факультете. Единственным на всем потоке, кто в принятии форм был ограничен лишь исходной массой тела и никак не выбором самой формы. Уборщики свернули на перекрестке, а Маука обогнали патрульные. Вот где форменная функциональность, возведенная в искусство. Маук мог принять и такую форму, но вот, чтобы уметь ей управлять, нужно много и усердно тренироваться. И вообще, на улице хватало народа. Ему казалось, что все прохожие смотрят ему вслед с жалостью или презрением, как на инвалида. А, может, и пальцем в спину показывают, Маук не знал, глаз-то только два, и смотрят они исключительно вперёд.
Хотелось спрятаться как можно скорее, и Маук свернул на первую попавшуюся тропинку, уходящую куда-то вбок, в кусты. Тропинка привела его в огромный городской парк, расположенный вокруг озера с небольшими уютными песчаными пляжами, ограниченными с берега рядами кустов, чтобы случайный взгляд не мешал отдыху и уединению, и с россыпью песчаных же островков на самом озере. Именно это и нужно было сейчас Мауку. Уединиться на островке, отключить мысли, пережить пока ещё не случившуюся, но обязательно произойдущую потерю. Он медленно спустился в воду и поплыл к самому дальнему островку, пожалуй, самому перспективному в плане тишины и одиночества.
Маук растянулся на мелководье вдоль берега, выставил глаза над поверхностью и затих. Немного отпустило, и Маук даже почти задремал. Через некоторое время поднялся небольшой ветерок, и поверхность озера пошла рябью. Несколько раз волны захлестывали глаза Маука, и ему пришлось моргать, сначала одним глазом, потом вторым. Так повторилось несколько раз, и Маук уже решил совсем вылезти из воды, как услышал прямо над собой заливистый смех.
Смеялись над ним. Искренне и весело, и даже показывали пальцем. Маук оторопел. Ну, ладно бы за спиной у него перешептывались, ладно бы в спину пальцем тыкали, это ещё куда ни шло, но вот так вот — в глаза, издевательски! Оторопь не дала родиться гневу, но усилила обиду. Маук, как мог, изобразил гордость, ровно развернулся, чтобы это не выглядело как бегство, и неспешно, с достоинством поплыл прочь. На глаза наворачивались слёзы, но кто их видит?
— Постойте! — сзади послышался всплеск, — да постойте же! — Голос приближался. — Подождите!
Обидчик Маука в пять тактов оказался прямо напротив и перегородил ему путь. Маук свернул было в сторону, но обидчица, а то, что это обидчица, он теперь разглядел, в два движения изящных ласт и широкого хвоста, мелькнувшего над поверхностью, снова оказалась перед ним.
— Извините меня, пожалуйста! — девушка пыталась заглянуть ему в глаза. Маук опять свернул в сторону и поплыл. И опять ему перегородили путь. Спустя короткое время и несколько повторяющихся маневров Маук обнаружил, что плывёт обратно к тому же островку, от которого его только недавно прогнали таким обидным образом. Пришлось остановиться и оглядеться. Ни прощать бесцеремонную девушку, ни, тем более, разговаривать с ней он не собирался. Маук уже было выбрал направление бегства, но тут услышал:
— Просто вы так забавно моргали. Глазами. По очереди. Я не смогла удержаться. Простите. — И виновато потупила глазки. Все три.
Маук замер. Получается, причиной её смеха было не его, Маука, физическое состояние, а вот этот, ничего не значащий эпизод? Маук попробовал представить себя со стороны: вот он лежит, вот из воды торчат его глаза, вот набегает рябь, вот он начинает моргать левым-правым, левым-правым; и… рассмеялся. В голос, заливисто, точно так же, как недавно смеялись над ним. Напряжение, преследовавшее несколько последних дней, вырвалось, выплеснулось из него вместе с этим, постепенно перешедшим в истерический, смехом. Маук смеялся и не мог остановиться, бил ладонями по воде (при этом совершенно не заметил, что смог сформировать две нормальные конечности), и в какой-то момент даже забыл, что он не на суше, хватанул воды, закашлялся и тут заметил, что девушка отплыла на некоторое расстояние и, находясь практически у самого островка, смотрит с опаской. Маук смутился:
— Извините, я вас напугал, наверное? Всё в порядке, я уже успокоился. Теперь меня можно не бояться. — И постарался улыбнуться, что, впрочем, ему вполне удалось, и совсем без внутреннего напряжения.
Девушка посмотрела на Маука, подумала буквально мгновение, и, согласно кивнув своим мыслям, выбралась на берег.
Маук её примеру не последовал, но наконец-то смог её рассмотреть, и ещё раз улыбнулся. Улыбаться этой девушке было приятно. Юная, для Маука уж точно слишком юная, но женственная. Настоящая, непосредственная. Без этих нефункциональных изменений формы, что сейчас вошли в моду у многих женщин, типа бахромы вокруг глаз, изменения расцветки вокруг ротового отверстия и прочего. Все мысли и чувства девушки без труда читались в её форме, вот и сейчас легко просматривались облегчение и заинтересованность.
— А вы почему тут один? А почему вы не в форме?
Маук почувствовал себя так, как будто его с Дерева уронили. Мимо Озера. Вот и вышла ему боком чужая непосредственность. Сразу вспомнилось то, о чем хотелось забыть, пропало настроение и появилось желание спрятаться так, чтобы его не нашли всякие девицы, лезущие туда, куда не следует.
Да, такое ощущение, что эта девушка — ходячее бедствие, и что она сама об этом прекрасно знает, но бороться не в силах, вон как сразу изменилась в форме и, вот это да, заплакала!
— Я, всхлип, вечно я такая, всхлип, как скажу, всхлип, не подумав, так и всё.
Маук растерялся. Вот только что она его обидела, сильно обидела, но ведь не со зла же. Ну откуда она могла знать, ну правда же. Конечно, задавать бестактные вопросы — это всегда неправильно, для всех, кроме, пожалуй, врачей, и она же не врач, но ведь не со зла же, не с издёвкой спросила, а поинтересовалась, причем искренне, не дежурно, не для простого поддержания разговора, да? Маук ещё немного послушал всхлипывания, переходящие в рыдания, тяжело вздохнул, выбрался на берег и принялся утешать девицу. Ну, если можно назвать утешением осторожное поглаживание по трансформировавшемуся плавнику и кучу разных слов, вряд ли слышимых девушкой.
— Ну что ты, ну успокойся, все нормально, я уже не обижаюсь. Красивым девушкам плакать нельзя, массу тела терять — это последнее дело. Ничего не случилось. Ну вот, ну смотри, я же не плачу, хотя у меня завтра Дерево засохнет.
Сказал, и наступила тишина. Девушка смотрела на него всеми глазами, а он открыл рот и пытался понять — почему он сказал про Дерево. Ну какое ей дело до его проблем? Хоть плакать перестала, и то хорошо. Но теперь уж точно надо уходить. Нет, уплывать, они же на острове. Да и не на острове были бы, все равно пришлось бы уползать, а не уходить.
Маук вздохнул, развернулся и пополз к воде.
— Постой! — это опять девица. — Расскажи, как так получилось?
— Тебе это знать не надо.
— Я никому не расскажу!
— Правильно, потому что ты не узнаешь от меня ничего. — Тут Маук уже оказался в воде, погрузился так, чтобы только глаза и были над поверхностью. Мол, не могу разговаривать, вода мешает. И поплыл.
Краем глаза видел, что беспардонная плывет сзади и сбоку. Ну, хоть вопросов не задает. И тут опять она его огорошила:
— А твоё Дерево — красивое?
Нет, точно, это не девушка, это бедствие. Вопросами своими спокойно на растворение отправить может, не напрягаясь. Но Деревом своим Маук гордился, хоть и осталось Дереву жить одну ночь, поэтому не мог не сказать:
— Красивое. Очень.
Берег уже рядом, первые песчинки прошуршали по телу. Сейчас начнется самое страшное — ползти. Как оказалось, ползанье это ещё не страшно. Самым страшным было то, что его не пускали. Наглая девица обогнала его, выбралась на берег, трансформировалась во что-то длинное и полностью перекрыла путь к выходу из парка.
— Рассказывай. Всё рассказывай. Мне мама всегда говорит, что, если в себе держать, только хуже будет. А расскажешь — и полегчает.
— Вот ещё.
— Рассказывай.
— Пусти меня.
— Ни за что. Пока не расскажешь.
«Вот все-таки интересная она. И решимость в ней видно. И вера в слова мамины. И любопытство дикое».
— А потом ты от меня отстанешь?
— Да.
— Точно?
«Непоседа. Вот только что валиком перегораживала путь, чуть не в окружение взяла, а вот уже сидит на берегу, голову руками подперла, глаза на меня уставила. Даже четвёртый глаз вырастила, чуть сбоку им на меня смотрит. И не ответила. Кокетка».
— Всё просто. Я растил и улучшал Дерево и свою форму ухаживания, тянул до последней десятидневки, потом взял билет в Картотеку знакомств, повёл себя неправильно, никому Дерево не показал, второй билет мне уже не получить, там ограничение на частоту посещений, а сегодня последний день цветения Дерева. Теперь я не смогу оставить потомства, поэтому я нервничаю и поэтому не могу принять форму ухаживания, и поэтому никого не могу привести к Дереву, чтобы показать его. Довольна? А теперь пусти меня.
Вопреки мнению девицы и матери её, Мауку не полегчало. Стало вновь липко, противно и беспросветно. Если честно, женщине, которую ему предложили в Картотеке знакомств, он не хотел показывать своё Дерево. Она была правильной, но — пустой, скучной и неинтересной. Что она могла бы предложить ему и их детям, он не знал. Маук, когда почувствовал, что Дерево скоро зацветёт, кучу времени потратил на совершенствование формы ухаживания. Выверял всё, каждый оттенок цвета, каждый узор, длину конечностей и форму глаз. Без сомнения, это была его лучшая форма за всё время. Даже к выпускному экзамену по формам он так не готовился. И когда он провёл некоторое время с той женщиной, они зашли в кафе при Картотеке, и вот там Маук, неуверенный в выборе, просто-напросто сорвался. Принял две-три лишние растормаживающие капсулы, потерял форму, а в итоге и ту, с которой пришел в кафе. Она просто ушла.
Всё это Мауку пришлось рассказывать девушке и весьма подробно, потому что она его не выпустила с берега. Опять растеклась вокруг него живым барьером и закидывала вопросами, да такими, которые первому встречному уж точно не будешь задавать. В какой-то момент Маук поймал себя на том, что сам рассказывает то, о чем его не спрашивали, выговаривается, очень удивился собственному поведению, и вместо очередного ответа на очередной вопрос просто растекся по песку, закрыл глаза и замолчал. Что удивительно, девица тоже замолчала. Надолго. А потом тихо, почти неслышно произнесла:
— Покажи мне своё Дерево.
— Что? — Маук подумал, что ему послышалось.
— Отведи. Меня. К своему. Дереву. — Теперь в голосе девушки, даже имени которой Маук не знал, слышалась решимость, которую сомневающиеся могли легко увидеть в её форме.
— Но ведь я ведь даже не могу принять форму ухаживания! Почему ты хочешь, чтобы я тебя отвел к своему Дереву?
Она улыбнулась:
— Эх, мужчины… Форма — не главное. — Подмигнула. — Меня зовут Леки. Догоняй.
Собралась в форму для передвижения по суше и, не торопясь, направилась к выходу из парка.
Маук ещё такт-другой ошарашено смотрел ей вслед, потом встрепенулся, крикнул: «подожди!» и двинулся вслед за Леки, уже не замечая собственного преобразования в такую же, как у неё форму.
Наконец, настал этот великий день! Первый день новой жизни поселка. Сегодня мы запускаем водокачку, а потом будет праздник. Праздник — это и хорошо, и плохо. Хорошо — потому что будет папа, дядя Трруд, мама Рритам, братики. А плохо — потому что будут и другие гости. Нам придется их обслуживать и кормить. Но гостей будет не так много, как в день прилета корабля. Составление списка гостей, доставка и развоз после праздника — на мне. Могу пригласить кого угодно из знакомых. Хозяин так и объявил за день до праздника на утренней линейке. Поэтому я полдня провела со звонилкой у уха. Знати будет немного — кого папа захотел пригласить. Зато будет вся труппа, семейство Шурртха, семейство ювелира и «начальника полиции», как
его хозяин называет.
Мылкого я тоже пригласила. Надеялась, что он откажется. Но он,
хитрый файрак, попросил показать ему все не в этот день, а на следующий, когда никого из гостей не будет. Я передала его просьбу Линде, и она — фырр — согласилась! Ну, зачем?
Пока я «висела на телефоне», парни привезли доски и сколотили
сиденья для пассажиров в кузовах трубовозов. Хозяин сказал, что «не автобус, но сойдет за третий сорт» И велел оборудовать обе машины буфетами с легкими напитками и закусками. А также, большими мусорными ящиками, чтоб было, куда выбрасывать одноразовую посуду.
Рано-рано утром Петр вывел из ангара полтора десятка байков.
Оказалось, что летать на байках умеют все парни и многие девушки. Когда я спрашивала, кто научил, молчали, прижимали ушки и отводили глаза. Ясно, Прронырра. Ну, раз умеют, будут возить гостей.
Первыми двумя рейсами привезли артистов нашей труппы. Восторгов было! Затем полетели за знатными гостями. Сбор гостей я назначила в Амфитеатре. А самого хозяина Амфитеатра не пригласила… Пришлось построить водителей байков и пригласить его самым торжественным образом. С троекратным криком «Барра». Импровизация, но он-то этого не знал, ему
очень понравилось.
Потом так же встречали и других знатных гостей. Я вытащила из
багажника машины холодильный ящик, складной столик, и угощала собирающихся гостей прохладным компотом.
Ровно в назначенный час объявила посадку. Знатные — в машину, простые — на задние сиденья байков. Всех за один раз взять мы не смогли, поэтому слугам и рабыням приказала ждать следующего рейса. Командовать оставшимися назначила Шурртха и его бабушек. Оставила им холодильный ящик с риктом и мясной нарезкой, корзину лепешек и бидон компота.
Когда прилетели, гостей встретил сам хозяин в богатом халате,
расшитым золотом. За его спиной уже ждали накрытые столы.
Во второй рейс я посадила в машину на заднее сиденье Шурртха и обеих бабушек. На переднее сиденье посадила жену ювелира. Непорочные девы и Терра с Беррой полетели пассажирами на байках. Ничего, покатаются в машине в другой раз. На байке Шурртха полетел Прронырра.
Ко Дворцу мы успели за долю стражи до назначенного времени. Гости уже собрались на парадном крыльце. Тут посадкой руководил мажордом, я только кланялась и открывала дверцы. За три раза перевезли всех.
После легкого перекуса хозяин подвел гостей к щиту, на котором был изображен план канала, все десять его зигзагов. Рассказал, какой городок можно будет здесь построить. Потом подвел всех к котловану водокачки, над которым на страшной высоте располагался огромный водяной бак.
— Где же расположены те могучие машины, которые будут гнать по трубам воду? — спросил Владыка.
— Вот одна из них — указал хозяин на трубы, сваренные в виде буквы “Паф». или русской «Т». — Мы специально привезли ее для показа гостям.
Одна из половинок перекладины оказалась гравитационным насосом. Вторая — подводящим патрубком. А ножка — отводящий патрубок. Когда насос включен, создается гравитационное поле, и вода стремится упасть на гравитатор. Но труба, по которой она падает, загибается под прямым углом, и вода уходит в ножку буквы «Т». А там сила насоса на нее уже не действует. Очень просто!
— Когда же мы увидим эту чудесную машину в действии?
— Как только ты скомандуешь, Владыка, — улыбнулся хозяин.
— Запускай! Такова наша воля.
— Мухтар, запускай! — крикнул хозяин.
— Есть, шеф, — откликнулся Мухтар и зашел в маленький домик, который строители называли «временная подстанция». Через секунду вышел. — Сделано, шеф! Пять кубов в секунду!
В водяном баке на треножнике из труб заклокотала вода. Совсем негромко, надо сказать.
— Не показательно, — ухмыльнулся хозяин. — Предлагаю посмотреть на другой конец трубы.
Хозяин, Владыка, главный полицейский и Кррина сели в машину.
Главы служб сели пассажирами на байки. Остальные по лесенкам сзади поднялись в кузова трубовозов. Знать — в тот, который на резиновых колесах, прочие — в машину на железных колесах. И мы тронулись. Как и договаривались, я посадила машину на валу недалеко от того места, где из озера выходит канал. Кажется, что канал, прямой как стрела, уходит за горизонт. На самом деле тянется только на десять километров. Дальше пока не прорыли. Озеро, идеально круглое, намного глубже канала. А в центре
из песка торчит вверх труба. На конце трубы — огромная тарелка,
набалдашник-рассеиватель, как на фонтане, только намного больше. Мухтар сказал, шесть метров диаметром. До трубы отсюда шагов пятьсот, все отлично видно.
Приземлились байки, вползли на вал и развернулись бортом к озеру трубовозы. Народ высыпал на вал.
— Но где вода? — спросил кто-то.
— Еще не заполнила трубу, — ответил хозяин. — Мухтар сказал, включил насос на пять кубов в секунду. Длина трубы — десять тысяч. Это надо две тысячи секунд… Приблизительно, полстражи. Треть стражи прошла, пока мы добирались досюда. Подождите еще чуть-чуть. Вода приближается со скоростью скакуна, бегущего рысью. Видите трубу в центре? Оттуда ударит фонтан.
Девушки принялись раздавать всем желающим сомбреро. Наиболее любопытные отправились к трубе. Остальные тоже спустились в чашу будущего озера.
— Там не опасно? — спросила я у хозяина.
— Пять кубов в секунду — не так много. Не подходи ближе ста шагов к трубе — даже ноги не промочишь.
Услышав это, я побежала по склону вниз. Спустилась с вала, пересекла будущую пальмовую аллею — и по склону на дно будущего озера.
— Там шипит воздух, — закричал парень, прижавшийся к трубе ухом. Я не рискнула подходить ближе тридцати шагов. Оглянулась — все гости столпились за моей спиной. Но ближе, чем я, подходить опасаются. Только наши гидротехники стоят рядом с трубой, бьют по ней кулаками и слушают, прижавшись ухом, как гудит.
Взглянула на браслет-часы. Хозяин говорил, полстражи…
— Парни, отойдите, сейчас вода хлынет, — крикнула я гидротехникам.
Только они обернулись, сверху зафырчало, засипело — и хлынуло! Вода от набалдашника разлеталась в стороны на десять шагов! Сверху — как купол, а пониже разбивается на струи и брызги, как в фонтанчике. Кто стоял в пятнадцати шагах, моментально вымокли, и с веселыми криками разбежались в стороны. А те, кто у самой трубы — сухие. Но им оттуда сухими не выйти! Вокруг них — водопад! Раньше я водопад только в кино видела, а теперь
— вот он! На нас тоже брызги летят. Мы со смехом, криками и ругательствами поспешно отбегаем на наветренную сторону.
Первым из-под водопада выскочил Прронырра. Разбежался, но под падающей стеной воды споткнулся и покатился по песку. К нам подошел мокрый, весь в песке, но гордый и дово-ольный!..
За ним на прорыв пошли остальные. Трое споткнулись и упали там же, где и Прронырра. Никто сухим не остался!
— Там вода яму вырыла, — объяснил Прронырра, пока мелкая старательно отряхивала его от песка.
— Смотрите, рыба! — крикнул кто-то. Я оглянулась — на мокром песке билась небольшая, с ладонь, рыбка из тех, что мы выпустили в озеро. Подбежала и кинула ее ближе к трубе. Конечно, тоже вымокла.
Гости теперь видели, где безопасно, и подошли ближе. Но лужа вокруг трубы росла, и вскоре нам пришлось отступать все дальше и дальше. Вообще, интересно, пенистый ручеек течет к моим ногам, но прямо на глазах уходит в песок. Наверно, мы полстражи наблюдали, как медленно увеличивается лужа вокруг трубы. Когда наскучило, поднялись на вал. Девушки под командой Багирры и мамы Рритам расставили складные столики, разложили на них
вкусности на одноразовых тарелках. Любой подходил и брал сколько хотел. Хозяин сказал, это называется «Шведский стол». Есть такая страна — Швеция, там такое придумали.
С вала труба с водяным зонтиком смотрелась очень красиво! Хозяин рассказал, что когда озеро полностью заполнится, глубина будет десять метров. То есть, из воды будет чуть-чуть выступать набалдашник трубы. А в канале будет глубина три метра. Но это время наступит еще очень нескоро. Гости поразились. Никто и никогда не рыл такие глубокие пруды.
Посовещавшись со Стасом, хозяин велел Мухтару увеличить поток до десяти кубов в секунду. Но поначалу ничего не изменилось. Постепенно медленно-медленно начала увеличиваться шляпка водяного гриба.
Солнце припекало. Не спасало даже сомбреро. Лужа вокруг трубы росла неуклонно, но все медленнее. Водители байков катали всех желающих вокруг фонтана, над будущим каналом и уже настоящим озером, поэтому мы задержались на целых полторы стражи — пока на столах не кончились угощения. Многие, разувшись и закатав штанины, гуляли по луже.
Как только последний рикт был съеден, хозяин объявил, что пора возвращаться к железному дому. Еда кончилась, поэтому здесь больше делать нечего. Гости засмеялись и дружно поддержали. Линда побибикала тем, кто гулял по луже, и махнула рукой, чтоб возвращались. Девушки быстро сложили столики, парни погрузили их в машины. Гости расселись по местам, и мы
направились в оазис.
А в оазисе нас опять ждали накрытые столы под навесами от солнца. Перед едой Владыка произнес торжественную речь, в которой поздравил хозяина с почином и открыл тайну, что здесь, в оазисе будет открыта элитная школа. Вроде школы гвардии, только с уклоном в науки, искусства и ремесла. Но и военных будут учить.
Эта новость вызвала оживленные пересуды. Гости говорили друг другу, что, мол, ходили какие-то слухи, а теперь подтвердилось! Линда представила Рраду как первую ученицу, а в будущем, она надеется, преподавателя новой школы. Сказала, что сейчас Ррада копирует для школы самые ценные книги из
библиотеки Дворца. И еще сказала, что выписала лучших учителей со своей родины. И первые скоро приедут. Вдоль столов прокатилась новая волна удивленного перешептывания.
Затем пришла очередь огородников хвастаться достижениями. Обычные овощи никого не удивили, но полные миски пряностей вызвали оживление у понимающих. Все были уверены, что покупать пряности у нас выйдет дешевле, чем у караванщиков.
Наконец, обед закончился, и мы развезли знатных гостей по домам. Но только знатных! А все артисты и семейство Шурртха остались на вечерний праздник, который «для своих». Ничуть не официальный, зато с танцами, песнями и веселым кино под конец.
Наконец-то я освободилась! Побежала разыскивать Марра. Не нашла… Спросила у Стаса. Он усмехнулся и подсказал, где я могу найти ошейник Татаки. Побежала туда, осторожно выглянула из-за пальмы. Думаете, чем они занимались? А вот и нет! Татака учила Марра водить байк. Звездочки ясные, а ее-то кто учил?
Второй сюрприз! Оказывается, не Прронырра. Байк она научилась водить под шлемом! Как я машину и прочую технику. И вообще, в обучении она почти догнала меня.
А как Марр радовался ее пушистому хвостику… Ни у кого такого нет! От спины на ладонь — до шрама — нормальный, а ниже — вдвое толще, если распушить. Даже если не распушать, все равно толще!
Славно вторую половину дня провели! Набегались, наигрались. Слетали на байках к озеру, посмотрели, как лужа разрослась. Вернулись к нашему озеру и увидели, что оно на полметра обмелело.
— Сильно не обмелеет, — заявила Татака. — Скоро водозаборник весь из воды покажется, и вода в трубу вообще не пойдет.
Мы слетали на байках к водозаборнику и осмотрели его. Действительно, треть его решеток уже над водой. Так что, уровень озера опустится еще на полметра, не больше.
В этот момент меня вызвала Марта.
— Миу, возвращайся! Пора готовить наше шоу.
И действительно пора! Нужно успеть расставить аппаратуру вокруг танцевальной площадки. При вечернем заходящем солнце самые хорошие условия освещенности для нашей задумки. Мухтар включил негромкую веселую музыку.
Как раз успели! И звать никого не надо. Все видели, как мы суетимся, и собрались вокруг танцплощадки.
И тут — главный сюрприз! Папа прилетел! А за ним на байке — дядяТрруд. А на втором байке, за Шурром — мама Рритам!
Жаль, вокруг городских много. Не могу папу обнять, приходится играть рабыню. Но все равно — здорово!
Линда с Мартой уже переоделись за ширмой, я тоже сбегала, сбросила лишнюю одежду. Мухтар остановил музыку и объявил, что мы открываем вечер.
И вот мы выходим втроем на танцевальную площадку. По моему кивку мелкая жмет на кнопку, и за нашими спинами возникают четыре моих призрака. А над оазисом льется зажигающая музыка. И мы танцуем для наших Владык. Ах, как мы танцуем! Впереди я, по бокам, чуть позади, Марта с Линдой, а за нашими спинами — четыре призрака. Движения четкие, отточенные, музыка
волшебная, и все смотрят только на нас! Такое не повторяется, такое бывает раз в жизни!
Но все кончается, и танец — тоже. Смолкла музыка, потемнели и
погасли призраки за нашими спинами… Зато как нам хлопали, как нас тискали!
— Отпустите Миу! Ее нельзя так тискать! — кричит Марта, но ее никто не слушает… кроме папы.
— Почему тебя нельзя тискать, рыжая? — строго поинтересовался он, когда нас, наконец, отпустили.
— Потому что я скоро стану мамой, — созналась я, прижав ушки. А что делать? Прямой вопрос.
— Понятно. Чего еще я не знаю? — ровным грозным голосом спросил папа. Наступила тишина. Когда Владыка говорит таким тоном, замолкают даже большие залы.
— Ты, Владыка, тоже скоро станешь папой. Кррина носит под сердцем твоего ребенка.
Папа онемел. Потом схватил меня на руки и прижал к сердцу.
— Ты принесла мне очень хорошую новость, рыжая. Но я хотел услышать другое… Нет, это очень хорошая новость! Все слышали? У меня будет наследник! Праздник продолжается!
Мухтар включил музыку, и начались танцы. Я танцевала с папой! Никто не удивлялся. Гонцу, принесшему хорошую весть, полагается щедрая награда.
— Я хотел спросить, кто отец, — шепнул мне на ухо папа.
— Шурр… Но хозяин признал ребенка своим, — уточнила я.
— Вот паршивец! Успел таки, — усмехнулся папа. — Может, его надо выпороть?
— Нет-нет! — пискнула я.
— Ну, раз твой хозяин признал ребенка своим, то не буду.
Я облегченно вздохнула.
— Но на ночь на холодок посажу негодника!
— Он еще не знает, что будет отцом, — созналась я. — И пусть пока
не знает.
— Тогда хуже. Не могу же я посадить его на холодок без причины, согласился папа.
Солнце село. Вокруг танцплощадки зажглись огни.
— Что теперь выбираем? Продолжение танцев, или кино? — спросил Мухтар. Большинство выбрало кино. Зажегся экран, и мы смеялись над веселыми приключениями неудачливых моряков-путешественников.
Потом, несмотря на поздний час, папа решил вернуться во Дворец. Я напомнила Пуррту о двух желаниях и посадила водителем на свой байк. А сама села водителем на папин байк. И только в полете нам удалось, наконец, поговорить. Обо всем, что накопилось за месяц. Папа остался очень доволен мной. А я попросила его не показывать вида, что он знает о беременности Кррины. И он пообещал!
А на обратном пути мне пришлось сидеть за спиной Пуррта. Этот вредина сказал, что я сама велела ему рулить байком. Он, конечно, может пересесть на заднее сиденье, но это будет стоить мне последнего желания. Нахал, правда?
На следующий день Линда решила сама слетать за Мылким. Хозяин покачал головой, но разрешил. Только приказал мне сопровождать Линду, и обеим надеть бронекостюмы цветов клана. Я опять надела костюм с короткими рукавами и штанинами. А то в полном свариться можно!
Линда поговорила с Мылким по звонилке и велела мне взять черную летную куртку и черный шлем с зеркальным забралом. Забрало выглядит как полированный металл, но изнутри через него все отлично видно!
Мы оделись, вывели байки из ангара, и мне сразу стало жарко. Линде тоже. Поэтому мы быстро поднялись на полтора километра, где воздух прохладный.
Перед городом снизились и повели байки в полушаге над землей. Хоть я была в шлеме и черной куртке, два лавочника меня узнали и поздоровались.
Я тоже пожелала им удачи в делах и долгих лет жизни.
— Как они тебя узнали? — спросила Линда.
— Наверно, по рукам, хвосту и цвету байка.
— Блин! — сказала Линда.
Перелетели через забор и опустились у крыльца дома Мылкого.
Испуганная рабыня тут же пригласила нас в дом. Мы сняли шлемы и вошли.
Мылкий уже ждал нас. Пригласил за стол и налил всем по бокалу светлого вина. Мы с Линдой чуть пригубили. Вино было дорогим и терпким, видимо, с юга.
— Хорошее вино, — оценила Линда. — Но тому, кто управляет летающей машиной, нельзя пить. Таков закон.
— Но почему?
— Наши машины летают очень быстро. Пьяный не так скоро замечает опасность, как трезвый, чуть медленнее отворачивает от нее. Много водителей разбилось насмерть, еще больше покалечились. Тогда приняли закон, запрещающий пить перед полетом, — разъяснила Линда. Я даже рот раскрыла. Никто мне этого не объяснял. Мылкий посмотрел на меня, ухмыльнулся и подмигнул. Я прижала ушки, закрыла рот и выпрямила спину.
Совсем забыла, как положено рабыне сидеть за столом.
— Я не хотел бы, чтоб кто-нибудь из живущих в оазисе видел мое
лицо. Ты можешь это обеспечить?
— Могу. Но придется отказаться от посещения железного дома. Лучше вообще не садиться в оазисе.
— Тогда летим?
— Летим!
Мы вышли во двор.
— Две машины?! — наклонил голову Мылкий. — Я могу взять помощника?
— Без проблем!
Мы сняли куртки и шлемы, отдали их Мылкому и его помощнику. Надеюсь, по хвостам никто их не узнает. Линда объяснила, как сидеть на байке, за что держаться.
— Что за странная одежда на вас? — удивился помощник.
— Если позволено будет рабыне ответить… На нас костюмы цветов клана. Мы одеваем их когда встречаем уважаемых гостей.
Линда стартовала вертикально вверх, и я, выждав положенную паузу, устремилась за ней. Летели так быстро, что говорить было невозможно. Над озером Крратерр Линда погасила скорость, снизилась и зависла рядом с грибком воды из трубы. Вода едва-едва покрыла дно чаши, и то не везде.
— Ты видишь озеро, которое мы выкопали. Вчера начали заполнять водой. Но дело это долгое, на много недель. Если посмотришь вперед, увидишь сухое русло канала. По нему вода потечет назад, в оазис. Пока мы прорыли только малую часть канала. Но к тому времени, когда наполнится озеро, пророем весь.
А потом Линда посадила байк прямо на набалдашник трубы. Безрассудная! Мне пришлось посадить байк рядом. Представляете? Мы стоим на железной площадке, восемь шагов в поперечнике, а вокруг нас — вода! а под водой — пропасть в шесть или семь моих ростов. И в самом низу озеро, в котором всего по колено воды. Если упадешь — не убьешься, так кости переломаешь.
Я вцепилась в байк, а они разгуливают по площадке как ни в чем не бывало. Мылкий подошел к самому краю, сел на корточки и опустил руку в воду.
Потом мы летали вокруг «самого большого в мире фонтана». Мылкий назвал его чудом света. А затем полетели над руслом канала. В конце его стоял каналокопатель. Сегодня он не работал, потому что ветер дул в запретную сторону. Мы облетели его кругом, затем приземлились на площадку рядом с рубкой. Линда принялась рассказывать, какая это могучая машина, а помощник попросил у меня воды. Я отвела его в рубку, открыла холодильный
ящик и налила ему в стеклянный стакан прохладного сока.
— Госпожа описывает чудеса, а ты грустно улыбаешься при этом. Она говорит неправду? — в упор спросил помощник, когда Линда с Мылким отошли в дальний конец рубки.
— Чистую правду, — вздохнула я и сморщила носик. — Только…
— Что «только»? — Говори, рабыня!
— Эта машина — старье. Таких уже сто лет не делают. Я спрашивала у компьютера, сейчас есть машины, которые прорыли бы весь канал за два дня.
— Почему же твои хозяева купили эту? Не хватило денег на новую?
Разговор пошел не туда. Не рассказывать же ему о диком материке и запрете на новую технику. Но я рабыня, могу чего-то не знать.
— Хозяин не говорил, а рабыня не спрашивала. Если господин желает, рабыня расскажет ему, что сама думает.
— Говори.
— Кроме этой есть много других огромных машин. Эти машины куплены очень далеко отсюда. Хозяин нанял огромный летающий корабль, чтоб привезти их сюда. Рабыня видела летающий корабль. Рабыня думает, нанять его стоит огромных денег. Привезти сюда машину больше этой стоило бы страшно дорого.
Поэтому хозяин купил машины поменьше и подешевле. Это ведь ничего, что машина старая, если она исправно работает… Одну машину мы уже здесь переделали, чтоб она не вязла в песках пустыни. Но самый большой расход в том, что хозяин не сможет никому продать эти машины, когда они больше не будут нужны. Вывозить их из такой дали слишком дорого. Дороже даже, чем
купить новые.
— Хмм… Это все причины?
— Нет, господин. Госпожа Линда купила много рабов. Она сняла с них ошейники, но это не меняет дело. Народ доволен и послушен, когда у него есть дело и вдоволь еды. Сейчас они роют канал, они видят результат своего труда, сытно едят и довольны жизнью. А если канал за них за пару дней выроет могучая машина — чем занять их? Я даже не знаю, какая причина важнее.
— Ты права, рыжая. От безделья рабы теряют разум и начинают
бунтовать. Но зачем все это?
— Зачем хозяину пустыня? Сегодня это ничейные пески. А через десять лет тут будет цветущий сад. И не только тут. Пустыня огромна как замыслы хозяина. Этот кусок всего лишь проба сил. Ты хотел бы править бескрайними богатыми цветущими землями?
— Не знаю. Но я тебя понял, рыжая.
Фыр! Уболтала. И господин мной доволен. Налила еще два бокала сока и отнесла Мылкому и Линде. Они рассматривали на экране план канала. Линда водила по экрану пальцем и объясняла.
Мылкий не захотел даже близко подлетать к железному дому. Поэтому Линда показала ему поддон, на котором прилетели железные трубы. Треть труб еще осталась в поддоне, и их связки выглядели очень внушительно. А на железный дом, котлован и водокачку Мылкий только сверху полюбовался. Все-таки, до чего он осторожный…
Когда отвезли их с помощником домой, я вздохнула с облегчением. Зачем только Линда с ним связалась? Видно же — интриган. Ни одного слова без задней мысли не скажет.
Вечером на разборе полетов хозяин со Стасом хвалили нас за мастерски слитую Мылкому информацию.
А потом у нас была чудесная ночь!