— Все будет хорошо. Обязательно будет, слышишь? Просто для этого нужно время. Я надеялся, все выйдет быстрее, но… Так получилось. Но это неважно, понимаешь? Не должно быть важно. Все равно все будет хорошо. Просто немного попозже. И все. Но будет. Я тебе…
Азирафаэль замолчал на полуслове, настороженно прислушиваясь, однако тревога оказалась ложной: Кроули все еще спал. Даже отсюда Азирафаэль отлично слышал его ровное дыхание, идеально синхронизированное с ритмическим рисунком ангельского крика. Вот и хорошо. Вот и пусть спит. Спать полезно. Пусть спит как можно дольше.
И не узнает, что Азирафаэль тут как последний дурак сидит и разговаривает с машиной…
— Ты, главное, не расстраивайся. Он тебя вовсе не бросил, ему просто сейчас нельзя, понимаешь? Вот окрепнет, и все у вас будет, так тебя гонять начнет — самой надоест! Потерпи.
А что было делать, если она стояла тут, в темноте, вся такая поникшая, потерянная и несчастная?! С такими подозрительно блестящими фарами и выражением такого отчаяния на капоте, с каким только в ближайший телеграфный столб на пятой передаче! Думаете, машина не может выглядеть вконец несчастной и суицидально настроенной? Ну, это всего лишь значит, что вы никогда не видели машину, принадлежащую Кроули. Эта — может.
— Ты только не торопи его, пожалуйста. Ты ведь сильная. А он не железный.
Очень хотелось погладить ее хотя бы по приборной панели, если уж не по рулю. Но Азирафаэль не стал (точно так же, как не стал садиться на водительское сиденье, привычно устроившись слева, на пассажирском): все-таки она была машиной, а не потерявшимся котенком. К тому же машиной Кроули.
— Главное, помни, что ты «его крошка» и он тебя сильно любит, хотя вряд ли когда-нибудь признается. Ну, он такой, ты же его знаешь…
Она слушала, он был уверен. И слышала. И потихоньку тянула энергию, но как-то осторожно и даже почти робко, словно бы извиняясь. Но все равно тянула. Ну и ладно. Азирафаэль не стал закрываться, даже слегка помог, не так уж много ей и надо, если на то пошло. А силы — не благодать, их он и без Небес восстановит.
***
Глаза у Кроули оказались золотисто-карими, очень-очень светлыми, словно северный янтарь. И совершенно человеческими, с круглым совершенно человеческим зрачком посреди совершенно человеческой золотисто-карей радужки. Совершенно восхитительные глаза. Вот только…
— Ангел! — Кроули развернулся на звук и попытался поймать его руку. Поймал (Азирафаэль быстро подставил ее в нужное место, не дав промахнуться). Стиснул пальцы. Нахмурился с подозрением. — Ну и как тебе мои новые глаза?
— Они прекрасны. Впрочем, как и всегда.
— Ха!
Кроули моргнул, слегка расслабляясь. Уточнил:
— Сейчас ведь ночь, да? На улице тихо.
Его голова была повернута в сторону яркой настольной лампы, свет бил ему прямо в лицо. Но зрачки не спешили сузиться в точку, оставались по-прежнему слегка расширенными, круглыми. Даже если посветить в них фонариком, они не отреагируют. Азирафаэль уже пробовал.
.— Да, мой дорогой. Четвертый час пополуночи. Спи.
***
Когда Кроули открыл глаза в следующий раз, уже утром, зрачки его снова были вертикальными.
***
Азирафаэль уютно устроился в кресле рядом с диваном, перечитывая свой любимый «Веер леди Уиндермир» и размышляя о том, что же ему смутно напоминает описываемая Уайльдом ситуация с обидевшейся героиней, которая решает вести себя намного хуже, чем она есть на самом деле*, когда Кроули глубоко вздохнул и пошевелился, потягиваясь, а потом открыл глаза — пронзительно желтые и совершенно не сонные, с вертикальной стрелкой зрачка, сразу же сузившейся на свету.
— Доброе утро, ангел!
То, что Кроули окончательно пришел в себя и никуда уходить не собирается***, было заметно сразу, по всему его облику и поведению заметно. Ухмылка его была самодовольной, подбородок гордо выпячен, и вообще он умудрялся возлежать на диване с таким видом, будто это трон, а сам Кроули — по меньшей мере наследный принц в изгнании.
— И тебе доброго, мой дорогой.
Азирафаэль аккуратно закрыл томик (первоиздание, естественно, с дарственными надписями: безукоризненно вежливой убористой вязью от рассыпавшегося в благодарностях издателя, а чуть ниже — стремительно летящие строчки куда менее официального и более фривольного содержания: от автора) и положил его на придиванный столик: в конце концов, пьесу о хорошей женщине он читал неоднократно и мог бы, наверное, пересказать слово в слово. К тому же он не хотел лишний раз злить Кроули: тот по какой-то непонятной причине испытывал к пьесам Уайльда отвращение чуть ли не большее, чем к творениям Шекспира, и был готов в любой момент донести до всех окружающих свое негативное мнение об обоих драматургах, даже если его никто и не спрашивал.
Вот и сейчас Кроули сморщил нос, ухмылка его стала шире и жестче, и он уже набрал в грудь воздуха, собираясь сказать что-то не слишком приятное, и даже руки на груди скрестил,у страиваясь поудбоднее для долгой прочувствованной речи, и… тут его взгляд зацепился за рукава пижамы. И залип на них.
Кроули рассматривал их какое-то время с непроницаемым выражением лица, потом осторожно и медленно выпустил воздух сквозь зубы. Снова вдохнул, так же сквозь зубы. Провел пальцами по отвороту до воротника и обратно. Повертел рукой, рассматривая манжету.
И лишь потом заметил (таким же нейтрально-непроницаемым тоном, по-прежнему не поднимая глаз):
— Ангел…
— Да, мой дорогой?
— Она… черная.
Это не было вопросом, но Азирафаэль все же счел нужным ответить:
— Да, мой дорогой****.
Пауза затянулась. Азирафаэль переложил одну из подушечек на кресле. Потом все-таки спросил:
— Ты думал, я тебе… сказал неправду?
— Ну… да. — Кроули смотрел на собственные коленки, обтянутые черной фланелью.
— Зачем?
Кроули пожал плечами, по-прежнему пряча взгляд.
— Не знаю. Тебе виднее. Ложь во благо и… и все такое.
Азирафаэль поджал губы.
— Как видишь, нет.
— Да. Вижу.
Какое-то время они молчали. Азирафаэль начал заново перекладывать подушки на кресле, на этот раз все, раскладывая их по какой-то самому ему не очень-то внятной системе*****. Во всех непонятных случаях Азирафаэль всегда начинал что-нибудь перекладывать, будь то книжки, подушки или даже огненный меч: он давно убедился, что это как ничто другое помогает успокоится.
Потом Кроули спросил:
— Но… откуда?
— Из моего комода, мой дорогой******.
.
На этот раз пауза была куда более долгой. Кроули теперь теребил пояс, по-прежнему не поднимая глаз и алея скулами. Хмурился.
— Ангел… почему в твоем комоде хранится черная пижама моего… то есть не твоего размера?
— Даже не знаю, мой дорогой. — Голос Азирафаэля был невиннее молочной бутылки.. — Ну, наверное, потому, что я ее сам туда положил.
— И… давно?
— Точно не помню, мой дорогой. — Азирафаэль безмятежно пожал плечами, хотя сохранять улыбку нейтральной ему становилось все труднее. — Лет шестьдесят назад, Или семьдесят.
— За…чем?.
Кроули наконец оторвал взгляд от черной фланели и поднял глаза. Такие желтые, такие знакомые, такие…
Азирафаэль вздохнул. Продолжил уже совсем другим тоном:
.
— Просто на всякий случай. Ты же знаешь, я стараюсь не чудесить вещи с нуля, я их покупаю. Поддержка местной экономики и все такое. вот и эта пижама… Подумал: ну мало ли, вдруг пригодится. — Он снова пожал плечами и обезоруживающе улыбнулся: — И вот пригодилось же!
— Резонно.
Кроули снова отвел взгляд. А Азирафаэль понял, что у него возникла срочная необходимость чем-то занять руки. Но не так ненавидимой Кроули книжкой же. в самом деле!
Он встал.
— Сделать тебе какао, мой дорогой?
— Да. Пожалуй.
Азирафаэль был уже шагах в четырех от дивана, когда услышал:
— И это… С-спасибо, ангел.
Азирафаэль мог бы собою гордиться: ему удалось не споткнуться.
_________________________________________
ПРИМЕЧАНИЕ
* «Веер леди Уиндермир, или Пьеса о хорошей женщине» рассказывает историю о том, как некая верная жена и добропорядочная во всех отношениях молодая дама получает информацию от не менее добропорядочных светских подруг о неверности собственного горячо любимого супруга, который предпочел собственной юной, прекрасной, любящей (и ранее вроде бы тоже любимой) жене недавно появившуюся в свете сомнительную леди с подозрительно таинственным прошлым, которая к тому же еще и намного старше его жены и вообще годится ей в матери! Возмущенная самой возможностью подобного предательства (или тем, что его уже давно и горячо обсуждают в свете) жена задает мужу прямые вопросы и требует немедленно прервать общение с подозрительной леди. Муж отказывается отвечать на вопросы (или отвечает довольно уклончиво), отказывается прерывать общение и даже приглашает означенную леди на прием по случаю дня рождения жены, несмотря на категорическое несогласие последней. В итоге верная и любящая жена, обиженная в лучших чувствах, решает перейти на темную сторону**, то есть принять непристойное предложение давнего поклонника и сбежать с ним сразу после приема, раз уж жизнь ее все равно кончена. Но все разрешается благополучно, поскольку на приеме выясняется, что подозрительная леди является родной матерью героини. Когда-то давно она ради большой любви бросила семью сразу после рождения ребенка, а теперь вот вернулась и пытается наладить отношения с дочерью через ее мужа. Все счастливы. Кроме неудачливого поклонника жены, конечно, с которым никто так и не сбежал, ну да кому какое дело до неудачников?
** Не правда ли. что-то где-то как-то слегка напоминает… особенно в части задавания раздражающих вопросов… ну и отказа на них отвечать, естественно.
***И вовсе не из-за слабости, просто таково его сиюминутное желание, ясно? Вот. А с желаниями Кроули следует считаться всем, даже самому Кроули.
****Любой посторонний наблюдатель, случись таковой в окрестностях восточного Сохо и имей возможности, несколько превосходящие человеческие, мог бы легко заметить, что Азирафаэль умеет создавать уют одним своим присутствием, буквально на пустом месте. Например, на пледе, постеленном на заросших травой кочках. Вроде бы и не сделал ничего, просто переложил полотенце и салфетки, а уже уютно. Или взять этот его магазин… Там ничего невозможно купить. а люди все равно тянутся, приходят снова и снова, да и не только люди. Гавриил вот тоже… Хотя, конечно, этот достойный Архангел ни в чем подобном не признается даже самому себе и всегда отговаривается необходимостью устроить очередную выволочку нерадивому подчиненному. Или очередную медаль вручить за доблестное служение — что характерно, ему же. Или какие другие отговорки еще придумает, но посторонний (ладно, ладно, не такой уж и посторонний!) наблюдатель-то отлично знает, чья именно гончая здесь порылась!
***** И если это и прозвучало так, словно Азирафаэль сказал «Я же тебе говорил!», то кому какое дело? В конце концов, ангел тоже имеет право на маленькие слабости, а грех самодовольства даже самые ярые догматики никогда не причисляли к категории тяжких.
****** И если это тоже прозвучала с долей изрядного самодовольства и явственным: «И это я тоже тебе говорил», то пусть первым бросит осуждающий комментарий тот, кто сам ни разу не испытывал удовлетворения, произнося нечто подобное.
– Вон там, гляди, гляди! – Палец старушки с заднего сиденья ткнулся в стекло возле уха Ковалева. – Где желтый заборчик – там его и выловили, у самого берега. Лодка как перевернулась, товарищ его топором на дно пошел, а этот, говорят, почти до берега доплыл. Без сапог был, фуфайку снял, а всё равно утонул.
Ковалев вздрогнул – слова старушки прозвучали словно ответ на его мысли.
– И я тебе говорю: это неспроста. Ну с чего бы здоровому мужику в трёх шагах от берега утонуть, а? Ведь плавал хорошо, раз раздеться смог.
Тренер любил повторять, что хорошие пловцы тонут чаще других. И Ковалев мог бы объяснить, от чего здоровый мужик поздней осенью утонет в трёх шагах от берега, – от переохлаждения. И неважно, хорошо он плавает или нет, вода одинаково забирает тепло и у куля с мякиной, и у спортсмена-разрядника. Тот, кто пожирней, продержится дольше – минут на пять. Холодная вода неумолима…
В двенадцать лет Ковалева интересовал этот вопрос, он тогда считал, что всего можно достичь тренировкой – научиться плавать в холодной воде тоже. И долго не мог смириться с разочарованием, перечитал множество книг и статей, но всё же выяснил: можно, но людей, способных проплыть в ледяной воде больше пятисот метров, во всем мире не наберется и сотни. Позже он слышал о зимнем плавании, но это показалось ему несерьезным, любительским – эстафеты бодрых старушек. Да и мировой рекорд не впечатлил: километр за час, не опуская в воду головы… Пассажирам «Титаника» это вряд ли бы помогло.
– И батюшка отказался реку святить… Тоже ведь неспроста, – продолжала старушка за спиной. – Вот правду говорят, что это Федька-спасатель чудит. Николаевна болтала, будто своими глазами его на берегу видела. Он каждое лето водяному рыбаков завещал, непременно дачников, – очень он дачников не любит. И батюшке он под ноги плевал, а тот ничего против сделать не мог – боялся, что и его водяному завещают.
– Скажешь тоже! Чего это батюшке какого-то водяного бояться, если с ним крестная сила?
– А чего ж тогда он реку святить отказался, а? Федьки-спасателя испугался, точно тебе говорю.
– Ничего он не испугался. Не его это вотчина, вот что. Я вот передачу смотрела…
Они минут пять обсуждали взаимоотношения церкви с нечистой силой – в духе, далеком от православия, – а потом перешли на цены в магазинах. Ковалев так и не уснул.
Зато на обратном пути, вдоволь нагулявшись по универмагу райцентра в ожидании автобуса, едва не проспал нужную остановку: проснулся перед самым мостом и, открыв глаза, увидел черную воду реки. Порывистый ветер не только теребил водную гладь, но и гнул верхушки деревьев и, стоило выехать на открытое пространство, ударил в стекло со стуком, качнул автобус. По асфальту поземкой летели сухие мелкие листья и сор, иногда вихрились, взвивались над перилами моста и парили над черной водой.
Ковалев никогда не отличался ни воображением, ни фантазией, а тут вдруг ощутил ток реки – может, как продолжение сна, которого он не помнил, – ее мощь, если не сказать могущество. И ему почему-то стало смешно: освятить реку! Помахать кадилом и побрызгать святой водой? Вот эту лавину холодной черной воды – жалкими капельками с ионами серебра? Почитать над ней молитву? Она неумолима… Он что-то слышал о вере с горчичное зерно, которая способна двигать горы, но… нет такой веры, что может отменить закон природы.
Автобус, грохоча на ухабах, пронесся через мост, и дорога пошла среди леса, где ветер был потише. Впрочем, когда Ковалев вышел на остановке возле ворот санатория, тихим ветер ему не показался, особенно после теплого салона.
Во время прогулки Аню ему не отдали, сославшись на развивающие игры и дыхательные упражнения. Какие дыхательные упражнения на таком ветру? Конечно, дети были тепло одеты и всё время двигались, Ковалев же, посидев на скамейке в стороне от детской площадки, изрядно застыл и решил пройтись по лесу.
Вокруг санатория стоял лес: чистый, ухоженный и утоптанный. В сентябре здесь еще можно было поискать грибы или бруснику, но на пороге зимы ничего интересного для ребёнка (с точки зрения Ковалева) тут не было. Он не собирался идти к реке, но всё равно неожиданно для себя оказался на её высоком берегу.
Ветер свистел, продувал куртку (и уши), но Ковалев не спешил уходить, словно черная вода его заворожила. Изящно плетеная ферма железнодорожного моста притягивала взгляд… Ни вчера вечером, ни утром мост не казался ни бесконечно длинным, ни столь легким. Он стоял на двух опорах – ширина реки здесь была около ста пятидесяти метров, мост строили в узком месте.
От реки веяло холодом, и звон ветра в ушах показался тоскливым звериным воем. Черная вода звала, словно соблазняла, дразнила, как кажущаяся доступной женщина, которая в итоге не просто откажет – подставит.
Человек в сапогах и ватнике появился на тропинке неожиданно и поздоровался с Ковалевым – кивком и коротким «драсте». Ковалев тоже кивнул ему, – наверное, здесь, как в деревнях, было принято здороваться со встречными.
– Ты из санатория, парень? – спросил человек, и Ковалев удивился этому обращению: его давно никто не называл парнем. Из-за формы, из-за майорских погон. Да и сам Ковалев парнем себя уже не считал.
Он кивнул, окинув незнакомца взглядом: обычный человек лет пятидесяти, плохо выбритый, с одутловатым лицом и рыхлой кожей, но высокий, широкоплечий. С левой стороны его ватник намок, и вода капала с него на тропинку. Скорей всего, поскользнулся и упал в лужу – это на берегу сухо, а в поселке Ковалев и сам промочил ноги. Только сапоги у незнакомца были чистые и мокрые – наверное, отмытые от грязи в каком-нибудь ручейке.
– А обед скоро?
Ковалев посмотрел на часы:
– Через сорок минут.
Человек сказал «спасибо» и пошел дальше.
Ковалев поглядел ещё немного на реку, на противоположный берег, на быстрые серые тучи над головой… Может, удастся поговорить с Аней до обеда? Кроме мрачных видений прошлого есть насущная проблема молочного супа… Он попытался вспомнить, что в таких случаях делала бабушка, но сама она молочный суп не варила, а в сад Ковалев ходил без нее. Зато он хорошо помнил, что в таких случаях делали воспитатели, – это его и пугало.
Видно, развивающие игры и дыхательные упражнения уже закончились, Аня играла с двумя девочками лет семи, и когда он сел на скамейку поодаль, подбежала к нему, даже не оглянувшись на подружек.
– Пап, ты же не уедешь сегодня, правда? – Это было первое, о чем она спросила.
– Нет.
– А завтра?
– И завтра не уеду. И послезавтра тоже.
– Хорошо бы… – вздохнула она. – А все говорят, что ты уедешь.
– Нет. Скоро обед будет, потом тихий час, потом полдник, а потом мы с тобой пойдем гулять.
– И ты на обед пойдешь?
– Конечно. – В этот миг Ковалева осенило, и он добавил: – Сегодня на обед молочный суп, мой любимый.
– Молочный суп? – Аня подняла брови. – Как это «молочный суп»?
– Ну, суп из молока…
Она посмотрела на него с подозрением и страхом:
– Из кипяченого?
Ковалев понял, что снова придется врать, и ответил:
– Нет, конечно. Из простого молока. Мне очень нравится, он сладкий.
– А почему тогда мама тебе его никогда не варит?
Ковалев немного растерялся, но следующее вранье далось еще легче:
– Она его не умеет правильно готовить. А тут настоящие повара, они умеют.
Аня покачала головой:
– Ой, пап, ты не расстраивайся. Я скоро вырасту и научусь готовить для тебя молочный суп. И маму научу.
Ковалеву стало стыдно. Если бы у них с Владой родился парень, то врать бы не пришлось – разбирался бы он с воспитателями сам.
Однако начало обеда выбило из головы проблемы молочного супа.
Зоя Романовна, как и за завтраком, трижды хлопнула в ладоши, призывая детей к тишине, – и снова встала у Ани за спиной.
– А теперь поблагодарим Господа за этот вкусный обед.
Дети начали подниматься, вместе со всеми встала и Аня. Но старшая воспитательница, дождавшись, когда смолкнет грохот стульев, едко сказала:
– А Анечка у нас не верит в Бога, она может сесть, – и легко надавила Ане на плечи.
Ребёнок растерялся и начал оглядываться по сторонам. Издали Ковалеву показалось, что она начинает сильней втягивать в себя воздух, как перед приступом. Он, конечно, кивнул ей как можно спокойней, но, видно, на лице его отразилось то, что он в эту минуту думал, потому что ребёнка его кивок не успокоил.
– Зоя Романовна! – раздался развязный голос со стороны старшей группы. – Я тоже не верю в Бога, можно мне сесть?
– Селиванов, не паясничай! – зашипела на него воспитательница старшей группы, а на лице Зои Романовны не мелькнуло и тени замешательства.
– Что ж, сядь. – Её угрожающего взгляда испугался бы и Ковалев.
Как ни странно, Аню выходка Селиванова обрадовала, она словно удовлетворилась тем, что сидит не одна. Ковалев посмотрел на нахального паренька – точно, это именно он утром перепрыгнул через перила, – и испытал что-то вроде благодарности. Внутри все кипело, и больше всего хотелось шарахнуть кулаком по столу.
Селиванов демонстративно стучал ложкой, глотая молочный суп, и широко улыбался, пока весь санаторий декламировал молитву. Аня, посмотрев на озорника, тоже улыбнулась и начала есть. Парень ей подмигнул. Ковалев, конечно, счел это нарушением приличий – дело не в молитве, но начинать есть, когда все стоят, нехорошо. Однако вспомнил, что это его любимое блюдо, и в ответ на вопросительный Анин взгляд тоже зачерпнул ложку супа.
Это была удивительная, редкая дрянь… Кипяченое молоко с раскисшей липкой лапшой и сахаром. Воспоминания о детском саде нахлынули вместе с тошнотой, Ковалева едва не перекосило, в горле встал ком… Он попытался изобразить удовольствие, но Аня смотрела на Селиванова и глотала суп, стараясь за ним поспеть.
Никто из воспитателей супа себе не наливал, сразу перешли ко второму.
– Манную кашу вы тоже любите? – с полуулыбкой спросила девушка-психолог, снова сидевшая рядом.
– Ещё как, – проворчал Ковалев и кашлянул. Он так и забыл посмотреть её имя на двери кабинета!
Когда у него наконец получилось прочитать, перечитать трижды, но практически ничего не понять из названия «Научно-исследовательский институт генетических и исторических связей Праземли и Терры-34», водитель успел отойти от машины, бросив открытую дверь, вернуться, съесть какую-то еду из прозрачного пакета. Теперь он курил странную металлическую трубку, пуская в воздух облачка, больше похожие на пар, чем на дым. Акайо пытался вычленить из надписи понятные части — наука, исследование. Но что такое “генетические связи”? Он понимал, что просто выкинуть незнакомые слова не выйдет, хотя бы потому, что историю здесь изучали даже не Эндаалора, и не Кайна, а каких-то Праземли и Терры. Он о таких местах никогда не слышал.
И это всё равно не отвечало на вопрос, зачем кому-то в спешке покупать девятерых рабов. Насколько Акайо знал, историю по людям изучать невозможно. Или именно за изучение истории в людях отвечало непонятное словосочетание?..
Он мысленно свернул этот свиток, положил на самую высокую полку в своем сознании, пометив яркой синей печатью — неизвестное знание, вернуться позже. Вернувшись из библиотеки разума, посмотрел на остальных.
Рабы сидели почти не шевелясь, так тихо, что слышно было, как свистит металлическая трубка водителя, когда он с силой втягивал через неё воздух. Двигались только глаза — люди бросали друг на друга быстрые взгляды, рассматривали лица, руки, кто как сидит. Акайо узнал, кроме Тетсуи, еще двух своих бывших солдат. Имена тут же сами всплыли в памяти, как и положено — генерал ведь должен был знать каждого рядового. Маленький знаменосец, увидев его, несколько секунд не мог отвести взгляд, даже рот приоткрыл от изумления. Затем опомнился, отвернулся, вернув на лицо маску примерного имперского солдата. Джиро, второй сын не самого большого рода, смотрел на Акайо недоверчиво, будто не веря тому, что видит. Иола, каждый день просыпавшийся до гонга, чтобы потренироваться ещё немного, не смотрел ни на кого вообще. Судя по каплям пота, блестевшим на гладком лбу, он занимался своим любимым делом — тренировался в мысленном додзе с воображаемым противником. Хорошее занятие, если приходится долго ждать, но внимание при этом не требуется.
Акайо перевел взгляд на свои руки. Закрыл глаза. Представил старый родовой клинок, висевший когда-то над циновкой отца. Который больше ста лун назад вручили молодому, подающему надежды сыну.
Он мысленно положил блестящую полосу стали себе на колени. А дальше телу оставалось лишь повторять череду напряжений и расслаблений, соответствующую длинной изнуряющей тренировке, которую он собирался провести.
***
Акайо успел завершить около тридцати хороших мысленных боев, когда услышал, как открылась дверца машины, и очень злой женский голос потребовал:
— Выходите!
Он выбрался на улицу первым, выпрямился, стараясь не щуриться. После полумрака мысленного додзе дневной свет резал глаза.
У машины собралось несколько человек, которые сейчас с сомнением смотрели на выбирающихся на свет рабов. Акайо узнал среди них учительницу, ту самую, которая не стала торговаться о его цене, сказав, что с такой характеристикой в институте ему не место.
Купившая их женщина ждала, недовольно похлопывая себя по бедру свёрнутым листом снежно-белой бумаги. Когда все вылезли, она обернулась к остальным эндаалорцам:
— Ну? Девять человек, за чье благополучие я отвечаю. Все в соответствии с требованиями!
Учительница покачала головой.
— Таари, ты же знаешь, этого не достаточно. Ты хорошо сделала, заведя гарем, но пока про их благополучие говорить рано. Давай поступим так. Ты сейчас вернешься вместе с ними к себе, дополнишь работу по нашим советам. Социализируешь этих юных кайнов, чтобы они хотя бы понимали, где находятся и как им дальше жить. А через три месяца подашь бумаги сразу на докторскую диссертацию. Договорились?
Покупательница, названная Таари, во время монолога медленно наливалась краской, так что к последним словам напоминала оттенком лотос в закатных лучах. Акайо ожидал, что она возмутится и откажется, но она только прошипела сквозь зубы:
— Договорились, доктор Л’Гури. — Резко приказала, обращаясь уже к рабам: — Садитесь!
Они полезли обратно. Эндаалорцы отвернулись, занятые обсуждением чего-то своего, покупательница врезала худым кулаком по крыше машины так, что та качнулась. Акайо успел прикрыть железный верх проема ладонью, в которую тут же врезался лбом Тетсуи, как раз пытавшийся сесть внутрь и потерявший равновесие. Выровнявшись и не поднимая взгляда, бывший знаменосец разбитой армии нырнул в машину. Следующий человек медлил, Акайо мельком посмотрел на него и тут же опустил глаза.
На него удивленно смотрели все. Эндаалорцы, покупательница, остальные рабы — все.
Акайо наклонился, сел на сидение, подвинулся ближе к Тетсуи, освобождая место следующему.
Он не понимал, почему на него так уставились. И ещё сильнее не понимал, почему другие, тоже видевшие, что мальчишка падает, не попытались ему помочь.
***
В этот раз они ехали ещё дольше, но медленней. За окнами промелькнули высокие дома, начали появляться деревья. Акайо поймал себя на том, что соскучился по живой зелени — в Империи она была повсюду, а здесь он за все прошедшие дни не встретил и травинки. Машина мерно покачивалась, водитель и Таари курили в окна, так что казалось, будто у машины отрасли дымные усы, как у легендарного дракона. Акайо бездумно следил за то появляющимися, то исчезающими белыми прядями, взгляд проскальзывал, ни на чем не останавливаясь. Так уже было. Он ехал точно так же, зажатый между другими юнцами, покачиваясь на куда более жесткой лавке, чем сейчас. Тогда мимо проскальзывали знакомые с рождения дома, уходили вдаль, собирались на горизонте едва различимыми черточками. Падали за край мира. Белые стены и красные крыши, желтые колокола и черные колонны семейных храмов — все оставалось в далеком детстве, из которого уезжал молодой кадет Сугаваро Акайо.
Откуда он уезжал сейчас? Родина осталась далеко позади, Империя медленно стиралась в нем, как когда-то стирался родной дом. Уходили в прошлое привычки, знания, люди… Хотя нет. Снова несколько человек из прошлого осталось — рядом с ним, их генералом, тем, кто должен был вести их. Кто невольно привел их сюда. На рынок. В эту машину. И не важно, что он этого не хотел, что сам оказался здесь же. Если бы он был один, он бы это пережил, как-нибудь пережил. Но эти три человека, которые знали его другим… Чьё доверие он не оправдал.
Машина остановилась. Акайо мысленно поймал тяжелый стальной шарик, состоявший из вины и сожалений, что катался в его разуме, причиняя тупую вязкую боль. Сказал себе: “хватит”. В свой черед вышел на зеленую лужайку перед странным асимметричным домом. Белым. С красной крышей.
Он заставил себя выкинуть из головы глупое сравнение.
К машине торопилась потрясающе необъятная женщина с такой тёмной кожей, будто она работала на солнце всю жизнь. Акайо показалось, что толстуха сейчас собьёт худую Таари, но та остановилась в полушаге от неё. Выдохнула:
— Защитилась? — и сморщилась, как обиженный ребенок, когда Таари отрицательно мотнула головой.
— Нет. Авани привязалась, хочет, чтобы я различия нашла. Различия! Какие, дыра, различия, если они действительно идентичны?! Да ещё эти требования… “Про их благополучие говорить рано”, бла-бла-бла… — женщины обнялись, так что Таари практически утонула на обширной груди. Вздохнула судорожно, выпрямилась — прямая как палка, внезапно похожая на своих рабов. Попросила служанку, передавая ей поводки: — Устрой этот бамбуковый лес хоть куда, а? Чтобы я до вечера никого не видела.
Ушла в дом, захлопнув за собой тяжелую деревянную дверь. Водитель вместе с машиной тоже исчез, оставив девятерых рабов наедине с монументальной служанкой. Та обвела их взглядом, фыркнула:
— Ну как есть лес, правильно госпожа Таари сказала. Ладно, юные кайны, пошли, что ли, на кухню. Расскажу хоть, зачем вас купили, — засмеялась, будто пошутила. Ещё раз оглядела девять одинаково ничего не выражающих лиц, мотнула головой, так что короткие крутые кудри, топорщащиеся вокруг её головы, закачались. — Н-да. Бедная ваша хозяйка!
В дом они зашли с бокового входа, через такую низкую дверь, что пригибаться не пришлось только Тетсуи. Комната была невысокой, но очень светлой — стены, потолок, даже шкафы, стол и стулья были выкрашены в белый цвет. На их фоне бросались в глаза деревянный пол и отдельные яркие вещи — красные подушки на стульях, черная вешалка у двери, синяя ваза на столе. Приятно пахло чем-то сладким — не то выпечкой, не то цветами. Акайо услышал, как служанка бормочет:
— Светлые духи, девять сразу, ну куда это вообще годится… Ладно.
Она села за стол, сплела пухлые пальцы, упершись локтями в столешницу. Сообщила:
— Меня зовут Нииша Б’Хатта. Управляющая этого дома уже много-много лет, — она махнула рукой стоящим вокруг рабам, — Садитесь, чего торчите, будто на плацу… — И тут же встала сама: — Для начала давайте-ка я вам поводки заменю. Неудобно же с этими лентами везде таскаться, да и вы теперь личные рабы, а не общественные. Неприлично без домашнего ошейника ходить.
Акайо оказался от неё дальше всех, и прежде, чем неприятно холодные руки коснулись его шеи, увидел, как она застегивает узкие черные ошейники на других. Белые ленты поводков повисли на вешалке, странно гармонируя с обстановкой. Нииша снова села во главе стола, оглядела всех. Усмехнулась:
— Приученные, ишь ты! Ну хоть сбежать сразу не пытаетесь, и то ладно.
Акайо удивленно моргнул, бросил взгляд на других, которые точно так же недоумевающе посмотрели на него. Никому из них идея побега в голову не приходила. Умереть — да, это было бы правильно. Но сбежать… Куда? В Империю, где их уже с почестями похоронили? В джунгли, чтобы стать дикарями? Да и вообще, бежать без подготовки, не выяснив, где они…
— Ой-ой, надо же, задумались! — всплеснув руками, засмеялась Нииша. — Поздновато задумались. Попытаетесь отойти от дома за пределы видимости — ошейники вас остановят и подадут сигналы на домашний терминал. Вы их не снимете, даже не пытайтесь — срезать их невозможно, управление там по отпечатку… В общем, пожалуйста, не доставляйте мне и вашей хозяйке проблем с попытками побега.
Выдав эту тираду, она пожевала губы. Спросила:
— Вы вообще знаете, что вы в теории делать должны?
Все промолчали. Нииша вздохнула.
— Кошмар. О гаремных отношениях хоть слышали?
18 марта наш отряд вылетал вечерним рейсом в Ташкент. Не знаю, кто как добирался в аэропорт. Мне в хлопотах о закупках для хозяйства отряда, которые надо было сделать здесь, в Москве, было не до того. Мои представления о республиках Средней Азии, включая Казахстан, ограничивались школьными учебниками географии и БСЭ. Благо она, почти полная, стояла дома на полке. Но там информации о том, где и какие продукты покупают для семьи в южных республиках, не было. А уж о дефиците! Самая секретная информация тех времен!
Накануне моего решающего визита в ИГЕМ, нам поставили телефон. Я сочла это хорошим знаком.
В 9 утра мы стояли в очереди у окошка во второй отдел. Народу было немного. Мы были третьи. Первый, — этот молодой мужчина с небольшой, аккуратно и красиво подстриженной бородой, вполне соответствовал моему псевдоромантическому представлению о геологах. Я, может быть слишком внимательно рассматривала профиль незнакомца, склонившегося к окошку. Это не укрылось от Павла Петровича, а от меня не укрылась его явно негативная реакция на мою невежливость. Я сочла нужным пояснить:
— Набросок сделать не могу, не успеваю и нечем, профиль черепа рассчитываю…
Захлопнула рот, поняв, как по-идиотски звучит со стороны моя фраза. Слово не воробей, вылетит не поймаешь! Ко мне тотчас повернулись головы людей, ждавших своей очереди. Послышались возгласы, разные по интонации:
— «Профиль — знакомо!», «То же считаем…», «Художники- и-и…», «Подожди, интересно».
Шиловский молчал. Не найдя у него поддержки, подумала, а почему он должен меня защищать? Я еще никто, только кандидат в отряд, до статуса члена отряда осталось два шага и их надо сделать самостоятельно. Я хорошо помнила подслушанное, если сейчас он сочтет меня психом, то … Я расправила плечи, всем широко улыбнулась и возвестила:
— Вот так и рождаются легенды о сумасшедших художниках. Мне польстило, что вы меня к ним причислили. Я только учусь, пока лишь заготовка художника. А рассчитать череп, значит найти реперные точки, по которым можно его построить и понять индивидуальную конструкции головы и лица.
Парень, который стоял перед нами, слегка наклонил темноволосую голову и произнес фразу, которая действовала на всех моих сокурсников, как красная тряпка на быка:
— Напишите мой портрет!
«Ну куда бедному хрестьянину податься?». Уйти нельзя, хамить нельзя, промолчать тоже не выход. Я включила «актрису».
(Удивление, с ноткой томности) — Вы рискуете мне позировать?
(без паузы на одном дыхании, нижний регистр) — Вдруг я абстракционист? (легато) Или настолько (глубокий вздох, с ноткой скромного сожаления, взгляд вверх с надеждой) талантлива, что сумею отразить (выделение, восхищение) всю сумеречную часть Вашего характера?
Парень захохотал, и представился:
— Володя.
Все заулыбались, в окошке торчала улыбающаяся во всю ширь ехидная физиономия КГБешника.
— Тебе еще нужны документы? Или позировать побежишь?
Не успела я облегченно вздохнуть, как услышала команду.
— НапИшите, устройте для нас показ!
— Товарищи, Елена Владимировна у нас только второй день. Мы улетаем примерно через неделю. Аркадий Андреевич, Вы просите или приказываете МОЕЙ сотруднице?
Народ намек понял. Когда нам выдали вожделенную бумагу, нас провожали улыбки и добрые пожелания всех присутствующих, кроме Аркадия Андреевича.
***
Мы сидели в кабинете МОЕГО начальника, да, все получилось! Мне выдали в блестящей картонной обложке временное удостоверение/пропуск с фотографией и надписью на развороте «Научно- исследовательский Институт Геологии Минералогии, Петрографии и Геохимии рудных месторождений АН СССР». В своей эйфории я не сразу заметила, Большой Босс ждал, моей ли реакции, или, пока еще не знакомых мне других участников экспедиции. Не знаю, сам скажет.
Павел Петрович, без преамбулы, лаконично сообщил, сколько народа в отряде, в каких регионах будем работать, кочевать на Газ-66 с местным водителем, летим самолетом, вероятно из Домодедово, билеты привезет второй геолог. Пауза. Вежливый Биг-босс спросил:
— Вопросы?
Я вытащила свой блокнот с составленным в 2-х экземплярах списком. Блокнот у меня был на пружинках, большой, годился и для зарисовок, и для записей. Лист был заполнен с двух сторон. Вопросы занимали обе страницы. Еле места хватило. Подала ему один лист и попросила:
— Ставьте галочки у вопросов, на которые знаете ответ, и минус, если не знаете. Можете озвучивать.
И начала допрос Биг-босса по каждой позиции. Он увиливал и был в почти полной несознанке. Вопрос о кухонной утвари и посуде заставил его задуматься. Я ждала, потом уточнила, чем утварь отличается от посуды. Наконец, он с легким вздохом родил информацию о хранящимся на Ташкентской базе индивидуальном ящике Шиловского с кухонными принадлежностями и комментарием, что он мало помнит его содержимое.
Мы довольно быстро закончили список: — галочек было мало, минусов втрое больше, еще и знаки вопроса появились. Прошлись по галочкам. Лаконизм — наше все! Каждый ответ рождал просьбу пояснить, рассказать, или покупать и сколько. К середине «галочек» на физиономии начальства стала собираться гроза, к концу — признаки бури. Я тут же закончила процедуру вопросом. у кого и где я могу спросить … Павел Петрович сверкнул очками:
— У Миши, нашего второго геолога. Вот телефоны — сюда прямой, на крайний случай мой и Мишин домашний. Тяжести не таскать, у нас для этого рабочий есть. Складываем здесь. — Он достал из сейфа приличную пачку денег. — Здесь сто рублей. Под отчет.
Да-а! «Верунчик, сама, сама». Ну, что же! Поймем и не заметим. И спросила, забивая последний гвоздь в разговор, не оправдавший моих надежд.
— Павел Петрович! Вы не знаете, где можно приобрести амбарную книгу?
— Зачем Вам? — удивился шеф.
— Она большая, разлинована по столбцам. Часть книги можно пустить под закупки и расход, и можно выделить часть под промежуточную инвентаризацию. При переездах меньше потеряется.
— Интересно!
Он позвонил по внутреннему телефону.
— Василий Григорьевич! Приветствую. Тебя Шиловский беспокоит. … У кого же просить, как не у тебя?
Амбарные книги, 2 штуки. …
Зельден засмеялась бряцающим неприятным смехом. Барбер отметил, что когда Зельден просто беседовала, то ее голос был не лишен обаяния. Но когда она смеялась, создавалось неприятное ощущение, словно Зельден никогда раньше не делала, и не знает, как это делается, от того имитирует похожий на смех звук.
— Нет, на мой вкус Юю была избалованная дрянью. Она манипулировала бабкой, своим отцом, всеми слугами. Вела себя дома как маленькая королева. Констан и Федерик ей во всём подчинялись, поддерживали все её нелепые затеи. А мы с Трулте чувствовали себя глупо и неуютно среди роскоши и помпезности поместья. Юю смеялась над нами, щипала нас за руки, которые были в цыпках, дразнила за ситцевые платья. Если и была какая-то агрессия, то это была агрессия непослушного ребенка, которому бы не помещала хорошая порка, — эти последние слова девица Линденбрант произнесла с особым удовольствием и даже улыбнулась.
— Зачем же ее лечили психиатры? -наивно спросил Хью.
— У богатых свои причуды. Если у меня болит зуб, то мать выдирает его рыбацкой леской, а если зуб болит у Юю Майер, её ведут к лучшему дантисту. Вот и к психиатру ее потащили, так как это модно – иметь странные болезни.
— Ты думаешь, что она не могла убить своего отца? – спросил Хью.
— Нет, конечно, — с уверенностью сказала Зельден. – поджечь дом – вполне. С нее станется. Думаю, что Якоб Майер, упокой, Господи, его душу, — Зельден мелко перекрестилась, — стал случайной жертвой. Вот отца Юю действительно любила, насколько она вообще была способна любить и заботиться при своем гипер-эгоизме.
— Тебе известно, что она лечилась в психиатрической клинике? – спросил Хью.
— Да, что-то такое припоминаю, но ведь мы с мамой переехали в 1973 году сюда, в Зуренборг, я и школу сменила, и потом уж не общалась с Юю Майер. Я знаю только, что она не сразу попала в психушку, сначала лечилась от ожогов. Мы с Трулте даже один раз к ней пришли в клинику, но она не захотела нас видеть. Госпожа Майер заплатила нашим родителям, чтобы мы посетили ее дражайшую внучку, — губы Зельден презрительно скривились. – Потом я узнала, что Юю утонула в реке. Видно, бесы окончательно взяли над ней верх, — девица снова мелко перекрестилась.
Хью почувствовал, что его визит окончен, ничего ценного для себя он не почерпнул, кроме того, что Зельден вряд ли стала помогать Юю в побеге и инсценировке самоубийства.
— Спасибо, Зельден, ты мне очень помогла, – Хью встал и направился к выходу, но Зельден его остановила жестом.
— Скажи, а я буду фигурировать в твоей повести? – спросила она неожиданно.
— Разумеется, Зельден, — Хью для убедительности похлопал по большому блокноту, в котором в течение всей беседы он делал пометки.
— Я бы хотела прочесть ту главу, в которой я буду упоминаться, прежде чем… – Зельден запнулась и через некоторое время продолжила, — прежде чем ты отдашь книгу в издательство.
— Непременно, Зельден. – пообещал Хью, и немного покраснел, потому что это было все равно, что обмануть ребенка.
— Подожди, Хью, — Зельден выбежала из комнаты и вернулась с толстым альбомом для вырезок. – У меня есть для тебя кое-что. Я делала вырезки из газет и журналов, что касалось пожара в «Синем вереске». Может, тебе пригодятся эти материалы.
Хью с величайшей благодарностью принял альбом и сказал:
— Зельден, я обязательно упомяну тебя в книге, как неоценимого помощника в ее написании.
Зельден радостно улыбнулась, и Хью понял, что это была, пожалуй, ее единственная улыбка от души за всю эту беседу.
Хью Барбер вернулся в свою квартиру. Ему не терпелось приступить к изучению альбома, но мать стала настаивать на общении. Она вскипятила чайник и разложила аккуратно намазанные бутерброды с паштетом.
— Ну, как прошла беседа, — спросила мать, наливая Хью чашку чая.
— О, это чрезвычайно милая и услужливая девушка, она мне очень помогла, — ответил дежурной фразой Хью.
— Я так рада, Хью.
— Мама, имей в виду, я сказал, что пишу книгу, и мне нужно интервью с Зельден по некоторым вопросам.
— Так ты уже не работаешь в агентстве? — с тревогой в голосе спросила мать.
— Нет, мама, работаю, — терпеливо ответил Хью, — просто пока нет крупных заказов, я решил попробовать себя в другом деле.
Мать села напротив и, подложив под голову пухлые кулачки, с улыбкой уставилась на сына.
— Я всегда знала, что тебя ждет большое будущее, — убежденно сказала она. – Конечно, когда ты бросил юриспруденцию, я разочаровалась несколько, но теперь я вижу, ты стал на путь взросления.
Хью покивал ей, жуя бутерброды.
— О чем же эта книга? – спросила мать.
— Она о детской и подростковой преступности. Стиль скорее научно-публицистический, нежели художественный, — Хью посмотрел на часы и понял, что надо пойти в контору почитать материалы, так как дома сосредоточиться мать не даст.
— О, это должно быть интересно, зайчик мой, — мать поцеловала Хью в макушку, — и Зельден много об этом знает, она же подрабатывает в приюте и в церковной общине. Ты правильно сделал, что к ней обратился. Молодых людей и девушек всегда объединяет совместная работа, — затрещала мать.
Хью уже некогда было слушать рассуждения, дело шло к обеду, а работы было непочатый край, поэтому детектив Барбер приобнял мать и поспешил в офис.
Гнездо (по крайней мере, сначала)
Драконьи прятки — занятие очень увлекательное.
Правила простые: прячущихся и искателей набирают поровну в две команды, и пока искатели стоят, старательно пряча головы под сложенными крыльями, вторые не менее старательно разбегаются и затаиваются по разным укромным местечкам на оговоренной территории. Именно на оговоренной! Во-первых, жульничать и прятаться в других местах нечестно. И неинтересно. Ведь половина удовольствия пропадает, если нет риска, что тебя вот-вот обнаружат. Когда сидишь, сливаясь с камушком, унимаешь коронку, чтобы не блестела и дышишь через раз. И ждешь-ждешь, ждешь, что сейчас вот-вот…
А во-вторых, играть на других уровнях или чужих покоях — нарвешься, того и гляди. Вон, недавно забегались в догонялочки — и Крушик рухнул в чан с грибным кормом. Оказывается, драконята так заигрались-забегались-залетались, что не заметили, как вбежали на территорию грибников. Крушику-то ничего, он разве что потом от корма полдня отплевывался и жаловался, какой у сырых грибов вкус пакостный. А вот самим грибам пришлось худо. Брызги разлетелись по всей пещере, а там чаны были с разными культурами…
Как все потом ругались. Обычно взрослые спокойно относились к играм младшей молоди, терпели, если драконятки в пылу перелеток и пряток наступали кому-то на хвост или мешались под ногами. Детям надо двигаться, без этого им не вырасти здоровыми. Но сейчас — отругали. Стыдили и говорили, что недостойно чужой труд портить… а еще — они вообще представляют, что могло случиться? А если бы в чане была не грибная закваска, а раствор жгучевика или ядовитых смол?
Ну правильно говорили, но они же потом все убрали!
И вообще, они же не хотели вредить…
И ничего же не случилось!
А вспомнишь — до сих пор в животе неуютно как-то становится. Будто там кто-то царапается. Совесть? Драконенок Орхито грустно вздохнул. Совесть иногда бывает очень вредной.
На камне перед глазами замерцали какие-то алые отблески. Откуда? Ой, это же он сам! Вспомнил, разволновался, вот и коронка засветилась.
— Ты чего? Гаси коронку! Увидят же! — прошипела напарница Ирика.
— Ой.
Но было поздно.
— Попались! — радостно завопили где-то за камнем. — Нашел, я их нашел!
Ирика сердито зашипела, Орхито расстроено поник, искатель радостно налетел на них, стараясь поймать по всем правилам — коснувшись коронок.
И тут случилось неожиданное. Камень под спиной, прочный и несокрушимый, вдруг подался…И все трое ухнули в темноту!
Миг падения, потом короткий свист яростного ветра и хлестнувший по глазам яростный ветер — и новое падение, в прошитую светлыми нитями полутьму… Ирика вскрикнула, отчаянно заверещал искатель, которого Орхито не успел рассмотреть, а падение все продолжалось, продолжалось, продолжа… ой, мамочка!
Они откуда-то вывалились? Или куда-то вкатились? Или…
Светлые нити несколько раз кувыркнулись, потом на хвост рухнуло что-то увесистое, и все замерло.
Прошло не одно мгновение, прежде чем перепуганная троица, крепко вцепившаяся друг в друга и зажмурившая все шесть глаз, осознала, что под ногами (а еще спиной и крылом) уже что-то твердое. И еще несколько мгновений — пока они посмели пошевелиться. Первым шевельнулся безымянный пока искатель. Шевельнул гребешкм, дернул крылышком…
— Охххх…
— Аррр! С хвоста слезь. Разъелся!
Ярко и тревожно, оранжевым светом, зажглась чья-то коронка. А, искатель. Кто хоть? Орхито всмотрелся — и глазам своим не поверил. Надо же!
— Крушик?!
— Крушик-невезучий! — простонала Ирика. — Теперь точно от Старших влетит.
Но невезучий купальщик в чане с грибной закваской их не слушал. Он смотрел вперед, куда-то за спину Орхито и взгляд его Ирике не понравился. Она поспешно повернула головку туда же и замерла.
— Ой… А мы где?
Это было что-то вроде пещеры — только странной. В пещере не бывает таких щелей в стенах — длинных, тонких и неровных. И стенки совсем другие. И потолок — слишком правильный. А еще в этой пещере было две метели. Одна — справа, там, откуда они, по ощущениям Орхито, только что выпали. Там было что-то вроде провала со свирепым ледяным ветром, швырявшим в растерянным драконят целые тучи снега и колких ледяных кристалликов…
Вторая метель была слева. Там, где чей-то хвост (хотя почему — чей-то? Наверняка Крушика!) пробил дырку в стенке пещеры. Там тоже был ветер, но теплее и мягче. А еще там был свет и пахло незнакомо и вроде вкусно.
— Ты с моего хвоста слезешь, или нет?
— А? — Орхито, спохватившись, убрал свою лапу с подружкиного хвостика, выпутал левое крыло и кое-как освободил шею. Троица осторожненько расцепилась, проверив лапы, хвосты, шеи и отдельно — хрупкие крылья. Кажется, обошлось без переломов и даже вывихов. Коронки у всех были светлыми, без сколов и трещинок. Только Крушик чешую на плече ободрал. Вот невезучий…
— Поиграли в прятки, — вздохнула Ирика. — И что теперь?
— Ребята! — неугомонный Крушик, сунувшийся за чистым снегом в пробитую дыру, охнул и втянул голову обратно. — Смотрите, что там!
А «там» были люди…
Алекс когда-то блестяще закончил военную академию, и считался там одним из самых перспективных молодых офицеров за последние три выпуска. Вот только, в год окончания академии грянул тяжелейший кризис, который затронул все сферы жизни Солнечной. В первую очередь пострадали, конечно, торговый космический флот и напрямую связанные с ним планеты периферии. Гражданский космос оказался практически парализован, и даже военная сфера вынуждена была отступить с прежних позиций. Заморозились несколько перспективных проектов, сократился заказ на строительство кораблей. Алекс получил распределение в элитную часть, базирующуюся в Солнечной, но часть расформировали, не прошло и месяца. Новое распределение загнало его, хоть и с повышением, но на самую окраину.
Поменяв за год восемь разных баз, Алекс ожидал очередной военной реформы на чемоданах, когда неожиданно встретил старого товарища по академии. Товарищ, как оказалось, завязал с военной карьерой сразу, как стало ясно, что кризис надолго и ушел во Второй отдел Бюро космических исследований. Он несколько дней прессинговал Алекса разговорами о преимуществах его нынешней работы, а потом предложил: «Давай к нам! Я рекомендую». Алекс махнул на карьеру и согласился.
Второй отдел БКоИ — это, в сущности, представительство метрополии в колониях. Здесь они даже успешно конкурируют с Интерполом, хотя по идее не обязаны взваливать на себя полицейские функции. Их область, это улаживание конфликтов, контроль над научной деятельностью колоний, предотвращение терактов и профилактика изоляционистских движений. Отдел занимается и пропагандой, и пиаром политики Солнечной, и много чем еще.
Товарищ Алекса работал в аналитической секции Второго отдела Бюро Визирианской координационной ветки. Подумав, он предложил ему попробовать себя в оперативной работе.
Алекс согласился, и оглянуться не успел, как оказался в учебном центре на Примуле. Примула — снежный рай, о котором он до сих пор вспоминал с добрым чувством. Пожалуй, предоставь ему кто второй шанс… но второго шанса не будет. Если кто-то ушел из Бюро «по собственному желанию», назад ему дороги нет.
Именно так с ним произошло. Алекс провалил свое первое и единственное задание. Оно казалось пустяковым, пробным, испытательным: обеспечить охрану жены некоего эсбэшника, выводящего на чистую воду, опять же, некую крыску в руководстве военного ведомства. Не здесь, на периферии, нет, там, на Земле.
Женщине поменяли документы, изменили цвет волос и глаз. Подстроили выигрыш в лотерею и отправили в «Незабываемое путешествие по самым экзотическим мирам». И не было ни намека, ни покушения. Ни единого подозрительного человека рядом. Тихо и спокойно — почти всю дорогу. Расслабляющее тихо и спокойно.
Пока, в один прекрасный момент не получилось так, что она не вернулась вовремя на борт. Как? В какой момент ее упустил Алекс? Он сам не понял. Только что шла на шаг впереди, в группе туристов. Только что, кажется, болтала о чем-то вон с той блондинкой… и нет.
Труп нашли на следующий день, в одном из парков на окраине города Флоры. Только взглянув на изувеченное тело, Алекс решил найти убийцу, и если получится, прибить на месте, но допуска к оперативной информации ему не дали, а потом он и сам угодил под следствие. Его оправдали только благодаря безупречной прежней службе, и на следующий же день Алекс уволился. Координатор Второго отдела по Флорианской ветке Курт Шерриланд при личной встрече мягко намекнул, что лучше бы Алексу это дело дальше не копать и вообще убраться пока с глаз бывшего начальства куда подальше.
Его вышвырнули с планеты и лишили права в течение года появляться на центральных мирах. Обиженный на весь свет, злой как черт и не желающий никого видеть, Алекс неожиданно для себя оказался на самой границе зоны Визиря, планете Рута. А в планетной системе, в которую входит Рута, так уж сложилось исторически и астрономически, находится межевой узел координационных систем Солнечной и Федерации Свободных Миров.
До войны никому из сверхдержав не было до Руты никакого дела, и местные жители привыкли считать себя чем-то особым. Третьим государством, центром стабильности. И даже не подозревали, что они — песчинка между жерновов.
Прошлая война показала — песчинкам, бывает, тоже достается.
Алекс не нашел себе места ни в «Городе первой посадки», ни в почти курортном Бэсте. Попытался прижиться на ферме, но и там ощущал себя чужаком. Какое-то время спустя он заинтересовался Народом кхорби, и познакомился с Меас-саа.
Как ни пытался он почувствовать себя на Руте своим, ну или хотя бы нужным, ничего не выходило. Зачем этому мирному, сонному царству, бывший десантник и неудачливый телохранитель? Правильно, незачем.
Но однажды Меас привел Алекса в лагерь Саата…
И тут оказалось, что вокруг люди, подобные ему самому. В большинстве — бывшие военные с семьями, много кхорби, потерявших в войну свой клан и род. С удивлением понял, что тут есть те, кто пришел за армией гведи, когда она шестнадцать лет назад высадилась на Руту.
О них нужно сказать особо. Флот стервятников, охочих до брошенных сокровищ, всегда идет за военным флотом, и не важно, что за мир воюет. Они высаживаются, хватают все, что плохо лежит и не интересует военных — предметы искусства, дорогие камни и металлы. И улетают, набив трюмы. В тот раз, однако, этот маневр не получился. Гведи натолкнулись на серьезное сопротивление, и корабли армады стервятников оказались втянуты в эту кашу.
Выжившие в мясорубке на орбите, добравшиеся всеми правдами и неправдами до планеты, они оказались заперты здесь. В городах им не было места, и они сколачивали пустынные банды. Нападали, бывало, на кхорби, промышляли на правительственной трассе.
В первые послевоенные месяцы войска и полиция провели несколько операций по зачистке пустыни от бандитов. Выжили немногие, и уж совсем единицы прибились к лагерю Саата и нашли себя здесь. Им некуда было пойти: города не приняли бы их, пустынные Народы — тоже.
Алекса поразило то, что эти люди не верили в благостный уклад Рутанской жизни. Нет, конечно, дело тут не в вере. В знаниях и умении мыслить логически. И еще в добром расположении кхорби.
Потом он узнал, что многие из тех, кто добровольно покинул руту ради сомнительного удовольствия жить в шерстяном шатре без всяких кондиционеров и прочих благ цивилизации — в прошлом люди успешные и небедные. Многие из них имели за плечами университет.
Он в самом начале пытался расспрашивать Саата — зачем все это. Зачем он учит кхорби драться? Зачем вооружает кочевья.
Как получилось, что в его лагере строгая, но какая-то негласная, скрытая дисциплина? И почему некоторых людей он принимает в команду, едва переговорив с ними, к некоторым присматривается месяц, а то и больше, а бывают случаи, когда отправляет гостя восвояси, едва на него взглянув.
Потом, со временем, ему даже факты, собранные по крупицам за несколько лет, стали не нужны. Как-то сама проникла в сознание мысль, что так — правильно. Только так и надо.
Про кхорби Саат сказал:
— Я долго думал над этим, и ты во многом прав. Да, это уникальная система, основанная на древней традиции, да, раздавая оружие, я ее разрушаю. Но Алекс… Народ мхентхи практически перестал существовать пятнадцать лет назад. От сотни караванов кхорби осталось около трех десятков. Про Народ тхаати и вовсе нет достоверной информации. Новая война просто сметет то, что осталось.
Помнится, Алекс возразил на это:
— Кто поручится, что, получив оружие, они не начнут палить друг в дружку?
— Да зачем бы? Сейчас кхорби совсем мало осталось, караваны даже встречаются редко. И потом, те самые традиции, Алекс. Они никуда не делись. Традиции — это очень мощный сдерживающий фактор.
Алекс не стал спорить, но решил, что Саат — идеалист. Не в частностях, в чем-то большем. В какой-то непонятной вере в людей. Вообще во всех. В их разум, в будущее.
Факты же… ознакомившись с ними, слепой бы увидел, что некто начал объединять пустынные банды. Более того, некто снаряжал эти банды, используя тайные каналы поставки оборудования. Контрабанда шла не то, чтобы широким потоком, но и нельзя сказать, что они особо скрывались.
И Саат несколько раз пересылал сведенья в колониальное правительство. И каждый раз все ждал результата. А результата не было. Потому что жизнь Руты шла своим жарким, сонным путем. И никто помыслить не мог, что в ближайшие годы что-то может измениться.
Когда Саат понял, что так цели не добьешься, он решил сам ехать в город и доказывать по инстанциям, что жареный петух уже изготовился клевать.
К сожалению, именно тогда его скрутил сильнейший приступ, после которого он отлеживался две недели. А потом события понеслись слишком быстро, чтобы их опережать. Их и догонять-то пока удавалось с трудом.
А теперь вот еще… Джет Дага.
Как ни беги от себя, все равно себя догонишь. Он хорошо запомнил это имя — когда-то ему пришлось быть телохранителем Марты Дага. Она много рассказывала о муже.
Ру не любила бывать в винтажной ячейке, такое обилие немодных силуэтов огорчало её до слёз. Она бы ни за что сюда не пришла, если бы не Керби. Очаровательный… как же называют феечек активного пола у твёрдых? Ах, да – мальчик! Это, конечно, не совсем верно, Керби не феечка, но и не вылеток, а как называются куколки твёрдых – Ру не имела ни малейшего понятия. Так что пусть будет мальчик. Очаровательный мальчик.
Она уже не помнила, зачем ему надо было к винтажникам – у блондинок память короткая. Но так приятно доставить удовольствие такому приятному… ах, да – мальчику.
Счастья добавляло и то обстоятельство, что ячейка оказалась почти пуста – никаких тебе ужасных плеч и древних линий подбородка. Только скучающая Эллейевин, одна из опекунш-основательниц, добровольно взявшая на себя дежурство в праздник, когда все веселятся. Так что какое-то время Ру была счастлива.
Пока не заметила новый облик Эллейевин.
Модель манга, но – конечно же! – тридцати, а то и сорокасезонной давности! Теперь Ру тихо страдала, разглядывая новые подробности и всё более и более ужасаясь. Эти брови! Кошмар!!! Их уже сезонов двадцать никто-никто! А ногти! Какой жуткий старомодный оттенок! А волосы! Ужас-ужас-ужас…
– Тебе нужен такой же? – Эллейевин разглядывала древнее стерео с неподдельным интересом. – Насколько я помню наших инков-викингов, шестеро последнее время как раз придерживаются четырнадцатой модели, и двое из них почти немодифицированы. Сейчас ещё рано, но к вечеру кто-нибудь обязательно заглянет, и ты сам сможешь удостовериться…
Керби вовсе не выглядел довольным – настолько не выглядел, что это даже немного отвлекло Ру от переживаний по поводу формы губ Эллейевин – хотя они были ужасны! Трижды ужасны! С такими губами нельзя никому на глаза показываться!
– Вы не совсем поняли… Мне не нужен похожий. Мне нужен именно этот.
Какое-то время Эллейевин молча разглядывала Керби. Ру занервничала. И уже совсем было собиралась сказать, что они зря сюда пришли, и уходят. А если понадобится – то и силой утащить бедного мальчика от этой старомодной любительницы разглядывать чужое. Но тут Эллейевин наконец заговорила – нейтрально и вроде бы о постороннем.
– Это ведь старый снимок, так? Сезонов двенадцать?
– Пятнадцать.
– Пятнадцать сезонов назад викинг считался одним из самых популярных стабилей. Это сейчас он винтажен, а тогда вовсе нет. Твой инка – явный стильник, он не может быть нашим. И потому сейчас он кто угодно, но только не викинг, ведь викинг – больше не стильно, да вот хоть у своей подружки спроси! Зачем ты вообще пришёл именно к нам?
– Ру сказала, что такие есть только у вас.
Смеялась Эллейевин тоже отвратительно – раскатисто, взахлёб, с какими-то взлаиваниями и подвизгиваниями. Ру даже не представляла, когда такой вот смех мог бы быть популярен.
– Она тебе что – ничего не объяснила? Ру, детка, эта модель не доведёт тебя до добра! Смени стабиль и растолкуй ребёнку…
***
– Рру, не пугай рребенка. Смотрри, у него глаза квадрратные. Хочешь, я ррасскажу? Или Кррошка, ему прроще…
–Сгинь! Он мой, ясно?! Мой! Сама! И не суйтесь!
– Хоррошо, хоррошо, я прросто …
***
Они сидели на качелях – в Верхнем саду нет простых лавочек, только подвесные. Очень спокойный Керби и глубоко несчастная Ру.
– Мы непостоянны, ты же должен был знать! Всегда разные. Такие, как надо, понимаешь? Вы же нас за это и любите! Я бы тебе помогла! Я же твоя золотая рыбка! Но я не знаю, как…
– То есть сейчас он может быть каким угодно…
– Ну да… не все же придерживаются традиций, стили меняются. Появилась куча новых моделей… Слушай! А может, ты его имя знаешь?!
Одним из основных качеств Ру было мгновенное переключение настроений, вот и сейчас переход от полного отчаяния к восторженной надежде свершился за долю секунды.
– Имя – это куда круче, чем модель! Имя важнее! Даже если неполное, оно укажет на клан, а там уже будет проще!
– Лэнни.
– Лэнни – что?
– Мама его так называла. Этого хватит, чтобы узнать клан?
– Нет.
Надежда умерла так же быстро.
– Лэнни – это вообще не имя. Детское прозвище, что-то вроде «малыш». Большую часть инков так называют.
Почему-то к отчаянию примешивалась лёгкая паника. Ру отмахнулась от неё, как всегда отмахивалась от непонятного. Пусть другие тревожатся и обдумывают причины, а у неё и своих огорчений полно. Вот, например, как объяснить Керби, что сменить можно не только внешность, и что тот викинг, который когда-то замутил контракт с его мамой, сегодня может быть не только каким угодно, но и кем угодно…
– А ещё он подарил маме вот это.
Маленький переливчатый ромбик на кожаном шнурке. Не цепочка, на цепочку нельзя – вирруулэн не переносит металла.
Паника.
Перламутровый ромбик – чешуйка детского кокона. Крестик на карте, птичка курсора, чёткое указание – найди меня. Такое дарят не всем, с кем заключают контракты. Далеко не всем. Такое вообще почти не дарят.
Они индивидуальны, эти чешуйки, и каждый, только увидев, уже знает – чьё, и как зовут разорвавшего кокон, потому что имя тоже рождается в коконе, феечки не только безмозглы, но и безымянны…
Вирруулэн из рода Эль.
Паника.
Паника, паника, паника…
– Нет! Нет, нет, нет, не хочу!
Она затрясла головой так отчаянно, что качели мотнуло в сторону, а хлынувшие слёзы разлетелись веером. Схватилась за голову, застонала, выгнувшись.
– Не хочу! Прости, прости, я не справилась! Я не могу! Прости… и – не пугайся, ладно?!
Михель сидел у моторной лодки и перебирал карбюратор. Последние два дня техника барахлила, и он опасался, что мотор заглохнет вдалеке от берега. А плыть на вёслах в лодке, до бортов нагруженной рыбой, это дело не из лёгких. Его сосед Стефан настоящий лентяй — вместо того, чтобы потратить полчаса на лодку, он лучше в кабаке посидит, а потом с моря на вёслах возвращается. А он, Михель, не пожалеет времени, чтобы потом не было лишних неприятностей.
Михель дёрнул шнур, мотор два раза чихнул, плюнул едким дымом в лицо и затих. Пришлось снова разбирать карбюратор. Нет, подумал Михель, так дело не пойдёт! Со следующего улова нужно обязательно съездить в город и купить новый.
Год назад утонул в море Марлин, отец Михеля. Море тогда было спокойное, что там произошло, никто толком не знает. Стефан говорил, будто он видел, как из воды вылезли щупальца спрута и опрокинули лодку, но разве можно верить этому пропойце? Он и не такое выдумывал! Перевёрнутую кверху дном лодку прибило к берегу, и кто-то из рыбаков приволок её к деревне, а отца так и не нашли. Все заботы легли на плечи Михеля. Одному, без помощников, работать было тяжело, но что тут поделаешь — брат и сестра были ещё слишком малы, чтобы ходить с ним на лодке. На рассвете он помогал матери отвезти рыбу на рынок, после чего уходил в море и возвращался, когда сронце пряталось за горным хребтом.
Его семье везло на утопленников. Когда отцу было пятнадцать лет, в море утонула бабка Михеля, да ещё и дочь с собой на дно утянула. Отец был с ними, он пытался спасти сестру и мать, но и сам едва не утоп. С тех пор он не очень-то любил море, но оно кормило семью, и приходилось рисковать. А потом и он на дно ушёл. Михель не мог простить этого морю. Не мог. Но… Море, он любил его, но любовь эта была какой-то ненормальной. Ведь оно забрало жизни самых близких ему людей. А он все равно продолжал его любить. И не мог без него жить. Будто они с ним были одной крови, будто в венах Михеля текла не человеческая кровь, а соленая морская вода
Михель снова попытался завести мотор, но тот, сердито пофырчав, пыхнув колечками сизого дымка, работать отказался. Михель раздражённо бросил в лодку гаечный ключ, сел на тёплый песок и закурил. Он смотрел в синеву моря и думал о том, что без лодки будет совсем туго. Из-за какого-то карбюратора им придётся голодать. Нет, нужно разобраться с мотором, иначе он останется без заработка. Михель вдавил окурок в песок и решительно поднялся.
Вдруг он увидел в море чью-то голову. Кто-то подплывал к берегу, неторопливо взмахивая руками. Вскоре Михель понял, что это девушка. Её распущенные огненно-рыжие волосы разметались по поверхности воды, и казалось, что это солнце качается на волнах, а никакая не голова. Девушка была ещё далеко от берега, но он отметил её красоту и понял, что она не местная — в их посёлке таких красавиц он отродясь не видел. Говорят, что очень красивыми были его тетка и бабка, но от них даже фотографий не осталось — в то время в этом богом забытом углу толком и не знали, что такое фотоаппарат.
Михель пригляделся к плывущей девушке, и ему показалось, что за ней всплескивает дельфиний хвост, но что только не померещится, когда ты молод! Она вышла на берег невдалеке от моторной лодки и, заметив Михеля, лёгкой походкой пошла к нему. Девушка будто летела над песком, настолько легка была её поступь. Одета она была в короткий сарафан, облепивший её стройную фигуру и сандалии на босу ногу. Она приветливо помахала Михелю рукой и присела рядом с ним на песок.
— Здравствуйте, — сказала она, голос её колокольчиком прозвенел во влажном солоноватом воздухе.
— Здравствуйте, — ответил Михель, не сводя с неё глаз. — Я вас раньше не видел. Вы откуда?
— С моря, — улыбнулась она и махнула рукой в неопределённом направлении.
У неё был странный акцент и Михель подумал, что она с Острова, там часто останавливаются иностранные туристы. Но чтобы вот так запросто доплыть от Острова до берега, да после этого разговаривать, как ни в чём не бывало? Она ведь совсем не устала! И не задыхается ничуть! Наверняка она каталась на лодке или яхте. Михель глянул на море, но увидел лишь чуть выгнутую линию горизонта, ни одного паруса. Его это удивило — такое расстояние в силах был проплыть только он, Михель, да его отец. Никто больше на подобные рекорды не замахивался.
— Вы хорошо плаваете! — заметил он, убедившись, что она действительно проплыла немалое расстояние.
— О, я очень люблю плавать! — в её зелёных глазах засверкали озорные искорки. — Я рождена морем.
— Рождена морем?
Михель не понял, о чём она говорит. Она что, правда, родилась в море? Или просто очень любит воду?
— Да, именно морем! — сказала она и протянула ему руку. — Меня зовут Олейла.
— Михель, — он осторожно пожал её хрупкую ладонь, пальцы её были тонкими и прозрачными, сквозь кожу он видел голубоватые жилки.
— А что вы тут делаете? — спросила она, разглядывая его лодку.
— Я рыбак, — лаконично ответил он.
Олейла приподняла подбородок.
— Рыбак? Вы убиваете рыб?
— Что значит, убиваю? — обиделся Михель, но, сообразив, что перед ним иностранная туристка, поправил её. — Я ловлю рыбу.
— Ловите, а потом убиваете. Не так ли? — Олейла посмотрела ему в глаза, и от её взгляда Михелю стало не по себе.
— Должен же я чем-то жить, ведь это моя работа, — сказал он. — А вы, наверно, вегетарианка? Или из этих, зелёных?
Олейла промолчала. Отвернувшись от него, она задумчиво смотрела в море и просеивала между пальцев золотистый песок.
— Вегетарианка? — переспросила она, когда он решил, что ответа уже не услышит. — Нет, я не вегетарианка. А зелёные, это кто?
— Ну, эти … Гринпис.
— Зелёный мир? — Олейла подняла руку, и приставила ладонь козырьком ко лбу, прикрывая глаза от солнца. — Нет, мой мир синий. Значит и я синяя. Не зелёная. А вы не любите вегетарианцев?
— Глупости! — Михель рассмеялся.
Увидев, что он смеётся, Олейла улыбнулась.
— Я бы отвёз вас обратно, но на моей лодке сломан мотор, — сказал Михель.
— Обратно? В море? — спросила Олейла.
— На Остров. Вы ведь с Острова? — он показал рукой в сторону едва обозначившегося над горизонтом холма.
— Нет, я же вам уже сказала, — девушка улыбнулась уголками губ. — Я с моря.
— Не в самом же море вы живёте! — Михель не мог понять, шутит она, или нет.
— В море, — Олейла вдруг вздохнула. — Но я назад не могу. Мне нельзя назад.
— Почему? — Михель придвинулся поближе, ему стало интересно.
Девушка выбрала в песке ракушку покрупней, повертела её в руках и бросила в воду.
— Папа послал меня на берег. Здесь я должна выйти замуж.
— За кого же? — поинтересовался Михель.
— Пока не знаю, — она пожала плечами. — За человека.
Ох уж эти туристки! Обязательно им нужно выдумывать какие-нибудь истории! Михель привык к иностранкам, которым хочется экзотики. Он всегда был готов помочь изнывающим от безделья нимфоманкам.
— А за меня выйдете? — он принял условия игры.
Олейла его поддержала.
— Можно и за вас, — сказала она. — Но я не буду вас любить. Я люблю другого. Но выйду за вас. Если вы захотите, конечно.
— Вы шутите? — спросил её Михель.
— А вы? — вопросом ответила она.
— Да, — честно признался Михель.
— А я нет! — сказала Олейла, и Михель вдруг осознал, что она говорит абсолютно серьёзно. Не то чтобы он в этом убедился, скорее всего, почувствовал, как настоящий рыбак чувствует, что сейчас косяк тунца пойдёт в сеть.
Михель снова закурил и предложил сигарету Олейле. Девушка повертела бумажную трубочку в пальцах, и с отвращением вернула назад.
— Вы странная, — сказал Михель, рассматривая успевшие высохнуть рыжие волосы. Наверняка именно это она и хотела услышать. Романтика!
— Папа тоже всегда так говорит, — ответила Олейла.
— А кто ваш папа, если не секрет? Хотя, подождите, можно я сам догадаюсь?
Михель сделал вид, будто напряжённо думает. Увидев его смешно наморщенный лоб, Олейла прыснула со смеху.
— Он нефтяной магнат? Или нет! Ваш папа капитан подводной лодки! Верно?
— Не угадали! — Олейла сняла сандалию и смахнула со ступни песок. — Он подводный царь.
— И кем же он там правит? — спросил Михель. — Кальмарами?
— Вы зря смеётесь, — Олейла надула губки. — Вы думаете, что я вру?
— Нет, что вы! — Михель, прищурившись, посмотрел на девушку. — Я думаю, что вы шутите. Я над вами совсем не смеюсь.
— Но я не шучу. И не вру. Папа правит нашим народом, — Олейла не отрывала взгляда от моря. — Мы живём на морском дне. Папа рассказывал, что когда-то мы жили вместе — люди суши и наш народ. Но потом что-то произошло и нашему племени пришлось уйти под воду. А ваше осталось на суше. Или наоборот. Не знаю точно. И никто не знает.
— Но зачем же вы приплыли сюда? — поинтересовался Михель, не понимая, для чего она всё это выдумывает. — Выйти замуж? У вас своих женихов не хватает?
Девушка посмотрела на него как на дурачка, которому объясняй, не объясняй — всё равно ничего не поймёт.
— Время от времени надо обновлять кровь, — пояснила она. — Раз в пять поколений одна девушка покидает наш город и отправляется на сушу. После того, как она находит себе мужа, то остаётся жить с ним до тех пор, пока родившемуся ребёнку не исполняется пятнадцать лет. Потом она вместе с ним возвращается на родину.
— Это значит, что она бросает своего мужа и лишает его сына или дочери? — спросил Михель, ему эта игра уже надоела, и он думал поскорей перейти к делу.
— Что тут поделаешь, таковы законы нашего народа, — Олейла будто и не спешила начать то, ради чего она сюда приплыла. — Бывает и так, что не все дети соглашаются покидать сушу. Их находят и забирают.
— То есть, их вырывают из той жизни, к которой они привыкли? Но это жестоко! — Михель словно забыл, что всё это шутка, а может быть, настолько включился в игру, что поверил этой странной туристке.
— Да, жестоко, но таковы правила. — Девушка приблизила своё лицо к его уху, и Михель уже было подумал, что она решила перейти к действиям, но она продолжила свою болтовню. — Нашему народу нужна свежая кровь. Тем более нельзя оставлять своих родичей на суше.
Михель был недоволен собой. С последней туристкой они болтали не более пяти минут, да она и сама после нескольких фраз открыто заявила, чего от него хочет. А с Олейлой он беседует уже четверть часа, и никакого результата. А ведь ему ещё моторку нужно в порядок привести.
— И как же они это делают? — спросил он, смутно догадываясь, что у девчушки просто не все дома, и никакая она не нимфоманка. Уж он этих иностранок, повёрнутых на любви, перевидал немало! Скольким из них он подарил праздник тела и души, скольких он распластал на этом пляже! Олейла на них совсем не похожа.
— Действительно, способ этот слишком жесток, — девушка зарыла обе руки в горячий песок, и продолжала вести себя, будто её интересует только выдуманная сказка. — В прошлом году ловцы утопили лодку, в которой плыл потомок нашего народа. Он сопротивлялся, не хотел покидать мир, в котором привык жить. Но если кто попадает в наш город, то оставить его уже не в силах. Говорят, что этот человек был рыбаком и у него даже есть семья. Сейчас ищут его детей, ведь они тоже нашей крови.
Михель понял, что с ней у него ничего не выйдет, только время зря теряет. Чокнутая какая-то!
— Слушайте, а зачем вы мне всю эту дребедень рассказываете? — не выдержал он. — Думаете, я поверю в эти сказки?
Олейла посмотрела на него затуманенным взглядом.
— А вы не верите? — печальным голосом спросила она.
Это окончательно вывело Михеля из себя.
— Да кто же в это поверит? — грубовато сказал он. — Тем более, у меня времени нет, мне нужно лодку починить.
— Папа мне говорил, чтобы я выходила замуж только за того, кто мне поверит! Печально, когда любишь одного, а замуж надо выходить за первого встречного, — Олейла встряхнула головой и — будто всколыхнулось пламя свечи — её волосы засверкали в лучах вечернего солнца. — Ну, раз вы мне не верите, тогда я поплыла дальше. Здесь где-то рядом ещё острова есть, — она похлопала лодку по алюминиевому борту. — Кстати, эта лодка мне знакома. Я её уже видела, в прошлом году. Прощайте!
Олейла поднялась на ноги, лёгкой поступью подошла к волнам, слизывающим песок с пологого берега и, не торопясь, вошла в воду. Она зашла по пояс и поплыла. Движения её были размеренны и грациозны, словно девушка всю жизнь провела в воде. Отплыв от берега метров на пятьдесят, Олейла помахала Михелю рукой, что-то крикнула и, взмахнув дельфиньим хвостом, ушла в глубину.
Он сидел, курил, думал, и смотрел в море. То ли у девчонки с головой не в порядке, то ли он упустил своё счастье. Докурив сигарету, он привычным движением втоптал окурок в песок и вернулся к лодке. Нужно было сделать карбюратор, иначе завтра он не сможет выйти в море.
Охламоны готовы сдавать экзамен по отражению нашествия. Вводная простая — они просыпаются от звонка Берры, как это было в реале с Миу. В приемной комиссии Стас, Линда, Миу и Мухтар. Я не участвую, чтоб понизить уровень значимости экзамена. Оболтусы наверняка провалят экзамен, а провал перед высшим начальством — это ОЧЕНЬ плохо. Поэтому наблюдаю за парнями из аналитического центра.
Парни разворачивают план масштабного наступления на Дворец наземными и воздушными силами, включая каналокопатель и наскоро бронированный досками трубовоз на железных колесах. Авиация на байках должна прикрывать
наземную технику.
— Сколько времени займет подготовка к удару? — спрашивает Стас.
— Меньше суток — отвечает главный стратег. — Ночью совершаем марш-бросок, и с рассветом нападаем с воздуха на посты часовых вокруг Дворца.
— Во время ночного броска вы сталкиваетесь с отрядом легионеров в триста пятьдесят клинков, и с этого момента становитесь врагами законной власти. Миссия провалена, — с затаенным злорадством отмечает Линда.
— Почему это?
— Потому что через сорок семь минут после звонка Владыка был убит бунтарями. Еще через тридцать минут на трон был возведен новый Владыка. И с этого момента бунтари больше не бунтари, а легальные вооруженные формирования. Девятый легион, верой и правдой служащий Владыке, — поясняет Стас. — Давайте попробуем еще раз. Вас разбудил звонок Берры.
В этот раз ребятишкам пришлось импровизировать. Все трое заявили, что садятся на байки и летят спасать Владыку. Но Стас превзошел себя. Он перепрограммировал какую-то игрушку, превратил ее в симулятор. Раздал парням игровые манипуляторы и предложил продемонстрировать свои идеи. В результате парни прилетели ко Дворцу слишком рано. Владыка еще не успел
пробиться на крыльцо. А когда снаружи началась стрельба, и толпа мечников ломанулась в двери, спасаясь от выстрелов, это и вовсе стало невозможно. В результате Владыку и всех его телохранителей порубали во дворцовых коридорах. А двух охламонов подстрелили лучники во время попытки
прорваться во Дворец.
— Два — ноль не в вашу пользу, — произнес Стас. — Надеюсь, вы
понимаете, что у двух стажерок, оставшихся на планете, была только одна попытка. И один огнестрел на двоих.
— Вы не оставили им оружия?
— Оставили, — поморщился Стас. — Но оно хранилось на складе. А склад сожгли легионеры, когда напали на оазис. В тот момент Линда уже лежала с ранением, а Миу вытаскивала из казематов Дворца наиболее ценных людей. Но мы отвлеклись. Рискнете в третий раз?
Парни рискнули. И в третий, и в четвертый, и в пятый. Да, только с пятой попытки им удалось спасти Владыку.
— Какую же оценку вам поставить? — сделал вид, что задумался, Стас. — Правила вы знаете. Второй билет — на балл меньше. Но оценок ниже единицы не предусмотрено.
Парни повесили головы.
— Ладно, то, что вы оказались неподготовлены к реальной жизни — это беда ваша, но вина лежит на ваших учителях. Придется вам самим учиться жизни, идти в народ. С завтрашнего дня работаете с огородниками, строителями и гидротехниками. А сейчас хотите посмотреть, как было на самом деле?
Еще бы парни не хотели… Первый раз Стас прокрутил записи с
регистраторов байка в реальном времени. Мелькание картинок, и никто ничего не понял. Второй раз — то же самое при пятикратном замедлении. И третий раз компьютерную симуляцию с удобного ракурса, да еще с комментариями.
— Как видите, за два прохода вдоль крыльца Линда вывела из строя больше двух десятков легионеров и получила стрелу в бедро. Слишком понадеялась на прочность доспеха. В результате ранения не смогла выполнить маневр уклонения при отходе, и Владыка тоже был ранен. Это ранение поломало все планы обороны. Миу пришлось покинуть лагерь и вывозить
местного врача из захваченного врагом Дворца. А потом вызывать спасателей с Земли. Для этого она собрала станцию дальней связи Диорама-М, так как враги уничтожили действующую станцию. Следующей вашей зачетной работой как раз и будет сборка станции Диорама-М. Можете заранее подготовиться.
— Римм, а в чем подвох с этой станцией? — поинтересовался идейный вождь охламонов.
— Подвох в том, что это второй ключевой момент истории бунта. Если вы не уложитесь в то время, которое потребовалось Миу, Линда потеряет ногу, а Владыка умрет. Это будет означать провал миссии. Как и сегодня, вам будет предложена реальная ситуация. Условия даже мягче, чем в реале. Миу никогда до этого не имела дела с Диорамой, а у вас есть возможность теоретически подготовиться.
Слухи в Столице размножаются и мутируют как вирус гриппа. В них фигурируют то каратели, то мстители. То ночные, то неуловимые. Это хорошо. Чем больше неразберихи, тем лучше. Но позавчера на базаре появился слух, что мстителей/карателей наняла принцесса иноземцев. Мол, они по глупости убили ее подругу. А главарь убийц еще во времена бунта ранил ее в ногу.
Линда долго ждала повода с ним разделаться, и вот повод появился.
Неприятный слух, но погасить его нереально. Потому что базируется на фактическом материале. Слухачи Мылкого и Стас с охламонами сумели определить источник. Девушка-каменщица слышала разговор Миу и Линды. «Всех под корень!» — излишне эмоционально выразилась Линда, не учитывая остроту
слуха котов. В пересказе это трансформировалось в прямой приказ принцессы рабыне. И понеслось…
В общем, Линду теперь боятся. Разгром мятежников тоже приписывают ей. Говорят, ее почерк — врагов нет ни одного, и никто даже не может рассказать, куда и как они сгинули.
Ну и главная новость — завтра прилетает корабль с геронтологами и строителями. Одно слово — поражен оперативностью. По этому случаю вечером провел всеобщее собрание. Главным образом разговор шел о жилье. Объявил
свою волю — первые два дома целиком отдаются под жилье. Дальше — пятьдесят на пятьдесят. То есть, один дом — под жилье, и один — под учебный корпус. И так — пока не получат жилплощадь все желающие. При распределении квартир в первую очередь получают жилье старожилы, а среди них — семейные,
многодетные. Сразу всплыл вопрос о гражданских браках, которые законными не считаются, и на распределение квартир не влияют. Тут-то народ и почувствовал разницу. Большинство семей вняло голосу разума и решило срочно зарегистрировать браки официально. Как ни странно, охламоны поддались общему настроению. Хотя жилплощадь в Железном доме у них есть.
Не ожидал, честно скажу. Взрослеют парни.
Регистрацию браков взяли на себя Линда и Миу. Сами взяли, безо всякого внешнего воздействия. Для празднинств выделили два дня в неделю — четвертый и восьмой. И — не больше двух пар в день. Очередь выстроилась на два месяца вперед. Это потому что земледельцы решили узаконить отношения с бывшими рабынями рыжего окраса. В общем, бурление народных масс. Одна Линда спокойна. Рассказывает сказку малышне:
— … Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, от тебя, глупый файрак, и подавно уйду.
Миу поднимает ушки торчком и наводит на Линду, забыв о своих
обязанностях секретаря.
— Это очень грустная, печальная, трагичная история. Я ее тебе потом перескажу, — шепчу ей в левое ушко.
После собрания — вечерний киносеанс. Линда стелет на надувной диван защитное бронепокрывало, устойчивое к воздействию когтей, и ей на колени тут же взбираются Юрик и Мяугли.
— По ровненькой дорожке, по ровненькой дорожке, по кочкам, по кочкам, бух — в яму! — доносится от их тройки.
— Она нам сына избалует, — шепчет Багирра на ухо Петру. Миу весело фыркает и ласкается об меня. Чешу ее за ушком.
— Хозяин, как настоящих родителей Юррика звали? — шепотом спрашивает Миу. — Мне надо в анкету внести.
— Никто не знает. Они замерзли где-то за час до нашего прилета. Согревали сына своими телами, а когда остыли, он начал плакать. По голосу мы его и нашли.
— Петр предлагает вместо отчества написать батькович. Но так же нельзя.
— Почему — нельзя? Можно. Только ударение на «о» передвинь. Корнев Юррий БатькОвич — вполне солидно звучит. Ты кино смотри. Сейчас эти спиногрызы будут гонять привидение по всему замку. Да, как твои призраки во Дворце? Живы еще?
— Живы, — улыбается Миу. Из-за них ночных кроликов стало вдвое больше. Папа по ночам туда знатных иноземных гостей водит.
После кино гуляем втроем по берегу озера. Втроем — это я, Миу и наш малыш. Любуемся звездами, отражением луны в озере. Читаю Миу стихи. “Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел, был сильный мороз». Миу зябко кутается в плащ. А меня не покидает чувство нереальности. Неужели наша жизнь вошла в колею? Неужели закончился этот непрерывный аврал?
Наверно, я сплю. Только просыпаться не хочется.
Крупнейший геронтолог планеты оказался еще и старейшим. Наверно, на себе регулярно испытывал свои зелья. В помощниках у него пять аспирантов — два парня и три девушки. Строителей пятнадцать человек. Но, как я понял, настоящих среди них трое, бригадиры. Остальные — студенты на каникулах.
После торжественного завтрака поручил Миу, Линде и Багирре
разместить новоприбывших. Шепнул, что профессора — в свободной гостевой каюте, аспирантов — в двух свободных каютах, а строителей — в палатках на улице. И повел знакомить с объектом.
К моему удивлению, первый этаж водокачки оказался жилым.
Электросветильники, матрасы на полу, голокостры, бельевые веревки и мусорный контейнер в углу. Однако, личных вещей нет.
Зажег свет, еще раз внимательно осмотрел оставленные вещи.
— Как видите, помещение для вас мы освободили. Матрасы и прочее оставили для вас и строителей. Обживайтесь. Хотите у нас, хотите — в палатках, хотите — здесь или на втором этаже.
— Какая площадь? — спросил профессор.
— Четыреста метров минус стены.
— Могу занять все?
— Первый этаж — все, кроме коридора и лестниц. На втором одно
помещение нужно под пультовую, и одно — под энергоподстанцию. Остальные- ваши.
— Отлично! Мне достаточно первого этажа. Кстати, почему нет окон?
— Память о последней войне. Коты рассматривают эту башню еще как защитное сооружение.
— А основное назначение?
— Водокачка и склады. Под нами три подземных этажа. Из наземных — три законченных, четвертый строится. Всего будет шесть.
— Откуда этот запах?
— Помещение только что построено. Герметик стен еще не успел
полимеризоваться. Да, стены герметичны, поэтому необходимо предусмотреть вентиляцию.
— Это дело строителей. Комнаты просторные, потолки высокие, коридоры широкие. Я доволен помещением. Как насчет связи с Землей?
— Без проблем. Как здесь, так и на запасном командном пункте.
— А есть и такой?
— Пришлось организовать. Недавно была попытка переворота.
Провалилась. Кстати, вы здесь для того, чтоб предотвратить следующую. УВладыки нет наследника, и это угроза стабильности для всего региона.
— Да, да, меня инструктировали.
А старичок мне понравился. Взгляд цепкий, ум острый. Но бабник — не хуже моих охламонов. За время экскурсии раза четыре шлепнул аспиранток по попкам.
— Если будут серьезные вопросы — прошу напрямую ко мне. С мелкими — к Линде. Она — мой заместитель по работе с персоналом. А сейчас — обживайтесь. Не буду вам надоедать.
Очень важно вовремя уйти. Иначе сядут на шею.
Не зря мне профессор понравился. Хваткий дедок. Пока строители копаются с отделкой, развернул часть лаборатории в четырех каютах Железного дома. Попытался разграбить медицинский отсек, но получил решительный отпор от Марты. Удивительным образом вписался в местные обычаи. Шлепки по заду без когтей Миу и Татака восприняли как… как комплименты. Багирра же отреагировала демонстрацией клыков и
предостерегающим горловым рычанием.
Пока аспиранты разворачивали в каютах лабораторию, профессор изучал теорию — знакомился с материалами, полученными Мартой и Мухтаром, строил какие-то трехмерные диаграммы на экране компьютера и ворчал под нос что-то о современной молодежи.
Как-то вечером, после очередного шлепка по попе, Миу
заинтересовалась, с какой радости к нам прилетело это нестареющее чудо. Делаю вид, что занят своими бумагами, и вполглаза наблюдаю за ней. Миу вошла в компьютер под моим именем (это у нас обычная практика), умело и быстро прошерстила поисковиком исходящую почту, нашла исходный рапорт. И с радостным визгом бросилась мне на шею. Ну да, оба оказались на полу. Кресло попалось неустойчивое…
— Папе пока ничего не говори. Остальным — тоже. Может, работа на годы затянется, — намекнул я своей благоверной после того, как был облизан.
Очередное пополнение. Прилетели на байке и попросились в наше общество Щинарр и Ррушан. Попросились не с пустыми руками — Щинарр выложил на стол увесистый кошель в качестве вступительного взноса. Чтоб придать делу видимость демократической основы, вызвал Пуррта и девочек, вместе
с которыми Щинарр воевал. Все высказались за прием новеньких в наш коллектив.
— Миу тоже «за». Итак, все «за», ни одного против. Поздравляю вас, вы приняты. Линда поможет вам с жильем и работой, — закончил я официальную часть.
Позднее Миу рассказала, что Щинарр из обедневших дворян. После бунта и женитьбы хотел организовать свой бизнес. Но не смог вписаться. Конкуренты дружно понизили цены. Еще один игрок на рынке им был не нужен. Все свободные деньги Щинарр спустил, в долги влезать не стал. Сдал дом в аренду на год вперед, и с этим капиталом в качестве вступительного взноса явился к нам.
Ррушан — подруга Миу по Дворцу. Умная, образованная девушка. Уверен, это она уговорила благоверного обратиться к нам. Что ж, после обучения далеко пойдет.
— Скоро у нас черных будет больше, чем серых, — усмехнулся Стас.
— А это говорит о многом. Черные — интеллектуальная элита. Мифы говорят, именно они основали первое государство.
— А рыжие его разгромили. Рыжие — лучшие воины! — влезает Татака.
— Поэтому ты хочешь замуж за серого, — усмехается Ктарр.
— Вот такой я загадочный зверек! — Татака показывает Ктарру язык, и все смеются.
Студенческий стройотряд справился с отделкой двух этажей за три местных недели. Но корабль заберет их только через месяц. Поэтому они помогают нашим труженикам. Озеленяют территорию. Сажают аллеи пальм, закапывают трубы с форсунками для экономного полива. Ну и мутят молодежь
рассказами о дальнем космосе. Из котов только Ктарр с Багиррой побывали в космосе, но воспоминаниями делятся скупо.
Кончилось тем, что Мухтар с Петром и строителями построили
планетарий. Круглая площадка десяти метров в диаметре, круглая стена с тамбуром-шлюзом, надувной купол. Под куполом — зрительный зал на тридцать мест. В центре — проектор с широкоугольным объективом типа «рыбий глаз».
Недостаток — планетарий работает только в ночное время. Днем пластик купола просвечивает. Даже луна дает сильную засветку купола. Зато во время сеансов купол светится как новогодняя елка. Лепота!
Всего неделя работы — зато сколько удовольствия! Особенно — от сеансов показа в реальном времени. У Ррафета есть сосед — планета вроде нашего Марса, но покрупнее. Такая же песчаная пустыня и жиденькая атмосфера. Петр послал к ней катер. И, по желанию зрителей, летел в том направлении, которое выбирало большинство. То к горам, то на дно кратера, то вдоль древнего каньона. Какие жаркие были споры! Энтузиасты строят карты нового мира. Прямо, клуб юных географов.
В Столицу начали возвращаться сбежавшие в провинцию перед бунтом семьи и мелкие кланы. Стас говорит, это хорошо. Мелкие кланы — как градусник — показывают температуру общества. Раз возвращаются, потрясений в обществе не ожидается.
Вбегает радостная Миу.
— У меня две новости, Одна хорошая и одна плохая. С какой начинать?
— Начинай с плохой, — усаживаю ее на колени и чмокаю в нос.
— Строители уронили на бульдозер пролет моста. Петр сказал, в
смятку! Его теперь только на переплавку.
Ну да, двести пятьдесят тонн с нескольких метров…
— Пострадавшие есть?
— Не-а! Когда трос лопнул, в бульдозере никого не было.
— Ладно, а хорошая?
— Папа приглашает нас на охоту!