….. фантастический роман
Посвящаю дорогой сестре Марине Стариченко
– …Прошу вас, садитесь.
Каролина Биггс, для подружек просто Кэрол, немного неуверенно переступила через узкий порог комнаты и опустилась в мягкое кожаное кресло, которое стояло возле единственного в комнате стола. Джеймс Уиттон, директор турагентства, слегка откинулся на сиденье и посмотрел на сидящую перед ним девушку долгим, внимательным и как будто оценивающим взглядом. Каролине стало неловко.
«Почему он так смотрит?» – подумала она.
Чтобы не смутиться еще больше, она постаралась придать своему лицу такое же самоуверенное выражение и при этом разглядеть своего собеседника получше. Мистер Уиттон был чуть полноватым темноволосым мужчиной лет тридцати восьми, с очень посредственным плоским лицом и густыми бровями, из-под которых смотрели очень зоркие глаза. Каролина всегда очень хорошо умела читать по лицам, и на какую-то секунду ей показалось, что она видит перед собой хитрого полицейского или следователя. Каролина подумала, что Уиттон в прошлом мог служить в армии, по крайней мере, его осанка выдавала в нем человека, прошедшего военную школу. Но сейчас директор, как и положено, был одет в строгий деловой костюм темно-синего цвета, несколько старомодный, как показалось Каролине, с галстуком и рубашкой, застегнутой на все пуговицы, хотя в комнате было достаточно душно и даже жарко. Шторы были полуопущены, отчего в комнате создавался легкий полумрак. Большой стол был практически пуст, и перед директором лежало только распечатанное электронное письмо от Каролины. От этого казалось, что это собеседование – сейчас самое важное, что может быть для директора. Каролину это насторожило. Какое-то время оба сидящих в комнате молчали. Под этим пристальным взглядом девушка не решалась заговорить первой.
– Я прочитал ваше резюме, – наконец-то заговорил Уиттон. – У вас хорошие данные, хотя опыта работы не так уж и много. Сколько вам полных лет?
– Двадцать два.
– Вы замужем? Вы не написали об этом.
– Нет, – Каролина слегка запнулась, потому что этот вопрос ее немного удивил. – А что, это имеет существенное значение?
Уиттон задумчиво побарабанил толстыми пальцами по гладкой поверхности стола.
– Не столь существенное, как может показаться на первый взгляд, – ответил он. – А на второй… гм… гм… – он, похоже, хотел добавить что-то еще, но передумал. – Для меня главное знать, будете ли вы четко и без колебаний соблюдать все порядки, установленные в нашем офисе. Даже если они и покажутся вам немного странными. Может, для вас это будет слишком сложно, – он слегка усмехнулся. Каролину это немного задело.
– Отзывы с моей прежней работы подтверждают мою исполнительность и ответственность, – сдержанно ответила она. – А что касается самих порядков… В каждой фирме есть своя корпоративная этика, и я…
– Хорошо, что вы это понимаете, – перебил ее Уиттон. – Мы не стали исключением. Как и все фирмы, мы имеем свои правила. Хотя в целом мы достаточно демократичны. Например, мы не требуем дресс-код.
Он сделал паузу. Каролина не знала, что ответить, поэтому просто кивнула.
– Мисс Биггс, – продолжал Уиттон, – а вас не смущает, что сумма зарплаты, указанная в объявлении, несколько меньше, чем вам могли бы предложить в другом месте? Почему вы выбрали именно нас? Может, вы хотите поискать другую фирму, где платят больше?
«Он как будто отговаривает меня», – с удивлением подумала Каролина, а вслух сказала:
– Работа секретаря в штате Иллинойс везде оплачивается примерно одинаково. Так почему бы мне не устроиться работать у вас? В объявлении написано, что секретарь вам нужен срочно.
– Да, срочно, – Уиттон незаметно вздохнул. – Коллектив у нас маленький, а предыдущая секретарша… гм… В общем, никакой тайны тут нет. Все равно вы узнаете. Маргарет вышла замуж, поэтому и была вынуждена уволиться.
Каролина снова удивилась.
– Разве у вас могут работать только незамужние девушки? – спросила она.
– Что? Нет-нет, как вы могли такое обо мне подумать, – плоское лицо Уиттона даже немного покраснело от смущения. – Я не деспот и уж тем более не держу при себе только незамужних дев. Я же сказал, что наши правила демократичны. Просто прежняя секретарша переехала жить к мужу, поэтому и не смогла у нас больше работать.
– Ага, он живет далеко, – поняла Каролина.
– Да, – Уиттон опустил взгляд в ее резюме. – Как я уже сказал, зарплата небольшая. Вас это устраивает?
– Устраивает, – помедлив, ответила Каролина. – Я надеюсь, что в будущем смогу рассчитывать на повышение, зарекомендовав себя как хороший специалист.
Уиттон ничего не ответил на это.
– Вы живете одна?
– Не совсем, – Каролина снова помедлила. – Я живу с хозяйкой, на съемной квартире.
– Вам хватит средств оплачивать жилье?
«Все ему надо знать», – с досадой подумала Каролина.
– Я певица и часто выступаю по выходным в клубах или ресторанах, – сказала она и слегка смутилась, потому что Уиттон сразу поднял на нее глаза и заинтересованно подался вперед на кресле.
– Певица? – переспросил он. Казалось, он с трудом сдерживает насмешливую улыбку. – И что же вы поете, милая моя?
– Песни, – холодно ответила она. «Какая я еще тебе милая?..» – чуть было не вырвалось у нее.
– Это понятно, а какие именно песни? – в голосе директора был неподдельный интерес.
– Эстрадные, в основном, и немного рок… Разве это важно для работы секретаря? – «Да еще с такой зарплатой», – хотела добавить она, но удержалась.
– Кто знает, кто знает, – загадочно ответил Уиттон. – Я беру вас. Завтра же приносите все документы…
– Они у меня с собой.
– Замечательно, – Уиттон потер руки. – Тогда мы сейчас же вас и оформим. А завтра с утра сразу выходите на работу. Согласны?
– Да, – ответила она, вынимая на стол тонкую папку с документами.
– Вам у нас понравится, – с энтузиазмом добавил Уиттон. – А новые коллеги расскажут вам о наших правилах.
Кто боится Деверо Джуд?
— Ангел, ты не говорил, что за задней комнатой у тебя есть еще… хм… комната. Или комнаты?
— Всего одна. Совсем небольшая.
— А что там?
— Ничего интересного, мой дорогой. Во всяком случае — для тебе там точно ничто не представляет интереса.
— Хм. ангел! Весь мой шеститысячелетний опыт общения с разумными и не очень существами вопиет о том, что такими словами обычно прикрывают нечто просто таки до жути интересное!
— Что ж, иногда и на пожилую женщину находится дырка.
— Э-э-э… что?
— Ну, прореха. На старую женщину.
— Проруха, ангел!
— Ой, да какая разница, мой дорогой? Ты же меня понял, а это главное.
— Я не понял только того, что находится за этой вот дверью. Которую ты так поспешно прикрыл. От меня.
— И вовсе и не поспешно. И вовсе и не от тебя.
— Ты все еще плохой лжец.
— А ты все еще очень назойливый демон.
— Да! И горжусь. Так что у тебя там? Микро-бордельчик со всякими миленькими хлыстами-плетками, кандалами, цепями и дыбами? С черными кожаными корсетами и стрингами и сапогами до середины бедра, тоже черными, и…
— Кроули!
— Ладно, ладно, не возмущайся так, беру свои слова обратно! И сапоги и стринги там наверняка исключительно белые. Как и ремни для фиксации.
— Кроули!!!
— Или ты там хранишь отрубленные головы врагов? Заспиртованные в банках? Или в соли. Или замороженные. Или…
— Или кто-то пересмотрел фильмов класса С.
— Да ладно тебе, ангел! Там встречаются любопытные идеи.
— Не сомневаюсь.
— Вот, например, в “Атакуют куриные зомби” был один прикольный момент, когда…
— Избавь меня от подробностей, мой дорогой, тем более перед посещением ресторана, специализирующегося в том числе и на котлетах по киевски.
— И все-таки — что там, ангел?
— Тряпки и ведра? Сломанные стулья. которые тебе жалко выбростиь, потому что их сиденье когда-то почтила задница твоего обожаемого Оскара?
— Там книги, Кроули.
— Книги? Ангел! У тебя полный магазин книг! Зачем прятать часть в темную комнатку, да еще и запирать в нее дверь?!
— Это… неприличные книги, мой дорогой. Их нельзя показывать посетителям.
— Ангел! Так Гавриил все же был прав?! У тебя есть порнография!
— Кроули. Это уже даже не смешно. Конечно же там нет порнографии! Просто книги там не в том виде, в котором их можно было бы выносить в основной зал, их нужно сначала подкл\етитьь, собрать, одеть в приличную обложку, если их собственная утрачена или повреждена… Выставлять их на полки сейчас — все равно что позволить себе прийти на званый ужин в ночной рубашке! Это я и подразумевал под “неприлично”, Кроули, а вовсе не то, что ты себе навоображал.
— Да ладно, ангел. Воображать было весело, но я тебя слишком долго знаю, чтобы всерьез…
— Вот и хорошо. Я знал, что книги тебе не интересны, потому ни разу и не говорил…
— Да. Совершенно не интересны.
Это была ложь, но демонам ведь и положено лгать, не так ли? Кроули любил книги определенного толка, но скорее откусил бы себе язык, чем признался в этом Азирафаэлю или кому-нибудь другому. Он старался не хранить их дома, чем бы и где бы в данный момент этот дом ни был. Ангел нне часто захаживал к нему в гости (если честно — то почти никогда), но это не означало, что он не может заявиться в любой день и без приглашения, беря пример с самого Кроули. А эти книги (большинство в мягких обложках с обнимающимися парочками, иногда зачитанные до полного рассыпания и удержанные в целостности только небольшим демоническим чудом) ангелу точно видеть не стоило.
Электронная библиотека решила проблему — теперь все эти литературные творения Деверо, Маккнот, Линдсей, Картланд, Хейер и прочих были надежно спрятаны от глаз ангела в жилетном кармане Кроули, в маленьком гаджете с надкусанным яблоком на крышке.
ПРИМЕЧАНИЕ
Хотя Хейер или Картланд, наверное, чувства ангела бы не оскорбили, и Кроули порою даже задавался идеей как-нибудь ненавязчиво познакомить Азирафаэля с творчеством этих со всех сторон достойных леди… но каждый раз в последний момент пасовал, так и не придумав подходящего ответа на вопрос: а откуда ты про них знаешь?
— Вот и прекрасно, мой дорогой. Думаю, шато мартен приличного года заинтересует тебя куда больше.
— Ес-с-стес-с-твенно, ангел!
Вот и прекрасно. Азирафаэль щелчком пальцев призвал бутылку и разлил вино, стараясь, чтобы облегченный вздох по поводу перемены темы не выглядел таким уж облегченным и таким уж вздохом.
А к книгам в тайной комнате он вернется потом.
Нет, он вовсе не обманывал Кроули, когда говорил, что там лежат пострадавшие от времени фолианты, нуждающиеся в срочной (ну или не очень срочной, а когда у Азирафаэля будет подходчщее настроение) починке. Но там же был еще и маленький столик, на котором вот уже второй десяток лет обитал новейший по стандартам двадцатилетней давности компьютер, сменивший портативную пишущую машинку. И открытую на нем страницу Кроули видеть точно не стоило.
Кстати, надо будет придумать новый псевдоним, более раскрепощенный, более острый, а то все эти Деверо и Макнот слишком уж целомудренны по сегодняшним меркам, Кроули прав. И за идею о черно-белых ремнях и плетках Азирафаэль тоже был ему благодарен, хорошая идея, зажигательная.
Да, пожалуй следующий его роман так и будет называться “Черно-белая страсть”. И, конечно же, этот роман он тоже никогда не покажет Кроули.
Они встретились впервые. Знатная дама и секретарь епископа. Он немного смущен, она сгорает от нетерпения. Столько дней она грезила и предвкушала. Она помнила, как назначала ему свидание. Его скомканные волосы в ее сведенной горсти, раковина уха, разоблаченная, открытая, будто изгнанная из чащи обнаженная нимфа, и кончик ее языка, дразнящий и опытный. Она тогда прихватила зубами мочку его уха и слегка сжала. Она и позже так делала, охватывала губами всегда прохладный лепесток плоти, удивляясь его нежности и податливости.
О нет, она только мечтала об этом. В те последующие три дня ожидания и возгорания она позволяла своим мыслям блуждать по запретным страниц самых греховных книг, которые могли быть написаны, но остались невоплощенными. Пришло время их написать. Взять в руки перо и выводить знаки на гладкой и теплой странице. Все, что она нацарапала прежде, так неуклюже, косо, с брызгами чернил, со всеми строчками, загнутыми вниз, она еще вчера бросила в камин. Та корявая, в кляксах, рукопись корчилась и шипела. Нет, она не желает об этом думать. Будет лучше, если она вообразит этот годовалый черновик растертым меж двух жерновов, куда она будет запускать один лист за другим. Ее прошлое со множеством нелепых, грубых ошибок, обратится в безобидную пыль.
Удастся ли ей обмануть судьбу? Ее руки скользнули по его плечам, до локтей, затем до запястий. Движение замедлилось. Она все еще сомневалась в его присутствии, в его согласии. Он не отстранился, даже наоборот, подался к ней и склонил голову, подтверждая ее право на владение. Но ей хотелось полного круга, полного воссоздания прошлого, и она, вскинув руку, захватила темную нависшую надо лбом прядь. Тогда его волосы, остриженные неровно, теснились в ее руке, а сейчас, шелковистые, льнули и растекались. Она прижалась лицом к выбившейся пряди, потом отыскала его ухо и медленно, смакуя, провела языком по изгибу, оставляя нарочито влажный след. Захватила зубами нежную мочку, бережно и вкрадчиво, как кошка хватает неосторожную мышь, чтобы начать долгую, изощренную игру. Покусывать, прихватывать, слушать дыхание, доводить до хрипа, отпускать и прикусывать вновь. Затем сделать то же самое с его губами, с той же кошачьей неторопливостью, перебравшись посредством того же влажного следа по его скуле, от виска к подбородку, угадать первую неровность, а языком смягчить упрямую сухость. Геро не ответил. Она чувствовала, как прекрасная линия его рта остается жесткой и отчужденной. Он будто все еще колебался, оставался на зыбкой грани отрицания и неприязни.
Он и прежде никогда не сдавался сразу. Его душа до последнего подставляла хрупкие крылья под железную палицу рассудка и сладострастия. Это происходило помимо его воли, он не успевал в должный момент набросить непроницаемый черный колпак на собственное сердце. Со временем ей стало казаться, что эта борьба ослабевает, что у осажденного плотью духа силы на исходе, что этот дух уже ослеп и более не нуждается в душном колпаке, как птица с поредевшими перьями не нуждается в клетке. Она это придумала для собственного успокоения, ибо этот строптивый дух не утратил и толики своего могущества, что он по-прежнему держит оборону, как царь Леонид у Фермопильского ущелья. Этот дерзкий дух, конечно, сейчас будет смят, задавлен стальной сетью, побит камнями, но это ничего не значит. Душа подберет свои раздавленные крылья и будет сплетать их по окровавленному перышку, чтобы с наступлением дня, взобравшись на острый, как тесак, горный уступ, снова взлететь. Но это потом. А сейчас победа за ней. За рассудком, долгом и плотью.
Она все еще в погоне за прошлым, за его реставрацией. Здесь и сейчас. Потащила наверх его сорочку и коснулась ладонью его спины. Рука холодная, и Геро вздрогнул. Коротко вдохнул. И губы его уже раскрылись, с них сошла сухость отчуждения. Но он только допустил ее ближе, еще не отвечая, еще удерживая некий рубеж. Пока ее язык шарил, как мародер, ощупывая добычу. Его дыхание участилось, он даже застонал, очень тихо и даже жалобно. Она знала, что это не стон страсти, хотя он обхватил ее стан одной рукой, а другой потянул ее ночное платье по бедру вверх. Это был стон сожаления и бессильной ярости, агония духа. Он страдал от безысходности и слабости плоти, вернее, от ее ослепляющей тирании. От того, что разум и даже рассудок беспомощны под натиском древней и жаркой мути. Он легко приподнял ее и усадил на стол, заставив вновь ужаснуться. Как она ужаснулась тогда, во дворе епископского дома, когда его пальцы едва не сломали ей горло. Она часто забывает, насколько он силен, этот стройный, изящный юноша. Вероятно, эта сила происходила от идеального равновесия и гармонии всех его связок и сочленений. От малейшего усилия его мышцы приобретали несокрушимую твердость, ее ребра издали бы жалкий хруст, прижми он локоть теснее. Это вновь часть той силы, что им не осознается. Он призываетэту природную силу без умысла и тут же отпускает, будто не знает, как пользоваться телесным могуществом.
Она согнула колено, обращая длинную, белую ногу в осадный крюк, и яростно надавила на его затылок, притягивая его к себе. Судорожно вдохнула, захватывая его дыхание и затягивая кончик его языка, чтобы играть и посасывать, как делала это с мочкой его уха. Под ее поясницей что-то шуршало и ползло. В лопатку колол обломок большой восковой печати, раскрошеннойею полчаса назад. Корчился свиток с тайными укрывшихся в Ла-Рошели гугенотов. Она испытывала злорадное торжество, попирая эту суету своим слабеющим и уже порабощенным телом. Он опрокинул ее, смахнув под ноги документ устрашающей важности, и, кажется, наступил на него. Она снова испытывала тот сладкий, пронизывающий страх, который однажды отравил ее природу. Этот страх распалял и сбивал дыхание. Полы ее платья грубо вздернуты и заброшены ей на грудь. И бедро ее молочно белеет, чуть приподнятое и отведенное. Геро одной рукой уперся в столешницу, от чего еще несколько бумаг полетели вниз с угрюмым шелестом, а другой, сунув ладонь под ее крестец, притиснул к себе. И вновь глухо, почти по-звериному, застонал. Это был почти молящий, задавленный в груди хрип погибающего существа, ступившего на шаткий камень над пропастью, повисшего на вывернутом когте над ямой, утыканной кольями. Камень шатается и скользит. Геро закрывает глаза и судорожно вдыхает. На его губах не то улыбка, не то судорога боли. Его движение, его нападение резкое, властное и даже мстительное.
Его губы произносят слова. Их не слышно. Но она знает эти слова. Он их твердит, как покаянную молитву. Иногда вслух, иногда мысленно. Но она всегда их слышит. Это не признание любовника. Это приговор должника. «Ты хотела меня? Возьми. Вот он я. В твоей власти. Вот мое тело, без души, без сердца. Безжалостная, слепая плоть. Возьми. Большего я дать не могу. Это все, что у меня есть. Мой долг, мои обязательства, мои проценты. Чего же тебе еще?» Она привыкла. Она знает эти слова, этот отчаянный натиск, выдаваемый за месть, за иллюзию победы и превосходства. Но в действительности это она побеждает и поглощает, это она осуществляет акт своей власти, подаваясь к нему с жадным требовательным восторгом владельцы и покорной, пылающей от страсти рабыни.
Она вбирает его в себя, как хищный и умелый цветок, подманившей ароматом неосторожного шмеля. Недра ее тела растревоженно, сладко сводит. Ей и в самом деле кажется, что она становится неким созданием с неясными формами, чьи размеры равняются с горизонтом, и создание это жадно, с упоением, утоляет голод, утоляет медленно, расчетливо, упиваясь яростным сопротивлением, подергиванием, содроганием поглощаемой жертвы. А затем, когда волны плоти смыкаются, мягкие, влажные, по матерински ласковые и хищнически безжалостные, наступает кратковременное удушье. И жертва перед смертью испытывает горький, вымученный экстаз, вырванный силой или даже пыткой, а она сама, пучина, бездна, в сытом, волнообразном блаженстве неторопливо растекается по холодной столешнице своим белым человеческим телом.
Она очнулась от неудобства и тяжести в бедрах. Ее пришлось какое-то время держать ноги на весу, в мышцах накопилась усталость, от чего ее икры, голени, колени, как свинцовые гири, тянули вниз. К тому же, она чувствовала холод. Ее ночное платье по-прежнему было задрано до подбородка и даже мешало ей дышать. Клотильда быстро выпрямилась, разглаживая скомканную ткань. Поискала глазами Геро. Он стоял в стороне, опираясь на спинку ее кресла, слегка согнувшись, будто боролся с приступом тошноты. Его настигла ненависть к собственному телу, к непритязательности и удовольствию. Она, не торопясь, поправила платье и даже пригладила волосы, кинула пренебрежительный взгляд через плечо на разоренный стол. И вновь подивилась охватившему ее злорадству. Геро в ее сторону не смотрел. Его дыхание было неровным, но черты лица уже смягчились, гримаса того темного двойника, которого она когда-то выманила из подпола, уже сошла. Скулы сразу заострились, под ресницами – тени. Она вдруг поняла, что отныне может делать с ним все, что захочет. Он не будет протестовать, он принял неволю, как данность.
Она приблизилась и взяла в ладони его лицо, покорное и прекрасное.
— Мой? – спросила она.
— Да, — шевельнулись его губы.
— Навсегда?
Чуть помедлив, Геро кивнул.
Орхито честно думал, что Ирика права и высовывать нос наружу нельзя. И вообще-то он и не собирался. Правда-правда! Просто… ну, ему очень хотелось посмотреть на людей. Махс столько интересного рассказывал про человечьи пещеры! Человеки их не выкапывают, а нарезают камень на дольки и выкладывают из этих долек кубик. И потом там, внутри кубика, живут. А отдельные кубики у них для тех, с рожками, из которых получается вкусненький сыр… как их там… роковы… А, нет, коровы! Вот бы посмотреть, они правда больше коз? Это сколько же в них сыра помещается!
Интересно же!
И да, людям на глаза показываться нельзя. Но… если осторожненько высунуть голову в дырку, быстро-быстро глянуть, а потом сразу убрать голову обратно, никто же и не заметит, правда?
И никто бы и не заметил.
Люди были неблизко, что-то горячо обсуждали и на сарай никто не обращал внимания. Даже дырка не привлекла их внимания…
Но все испортил Крушик. Когда Орхито тихонечко посунулся мимо него в дыру, полюбоваться на человечьи пещеры-кубики, его невезучий соплеменник как раз решил переложить хвост. Наверное, просто увлекся, но какая разница. Важно то, что Орхито на этот хвост наступил…
Если бы они не упали… если бы не перепутались при этом и Крушику этот хвост уже не отдавили… если бы Орхито не наступил на самый чувствительный кончик… Или если бы люди оказались глухими — ну а что, и такое ведь бывает! В общем, тогда бы все сложилось иначе.
Так нет же.
Лапка Орхито приземлилась как раз на ушибленный хвост. Крушик заверещал и дернулся. И даже сейчас еще все могло обойтись! Но… Младший дракончик дернул пострадавшую конечность слишком сильно. Орхито не удержался и упал. Стенка сарая получила новый удар… подумала… пошатнулась… и решила, что пора, кажется, и упасть.
Упала…
Грохнуло. В воздух взвилось облако пыли, перемешанной со снегом. И вот такое уже могли пропустить только слепые и глухие человеки. А таких не оказалось…
Люди тут же побросали то, чем они были так заняты, и ошалело уставились на две драконьи головы, торчащие из снежной тучи. Орхито, конечно, не знал, но к драконам тут уже попривыкли, и нормальному драконенку скорей всего просто удивились бы. Но вот двухголовому?
Ну а дальше…
Он просто испугался…
Когда с представлением было покончено, перешли к намерениям и ожиданиям. И если про бабушкины фокусы я уже слушал без особого удивления (подумаешь, подкинула она на остров с драконьей фермой снятую с одного желтокожего вещичку — глядишь, и сцепятся «друзья», все легче… подумаешь, разведку наладила — не полагаться же только на драконоверов?), то вельхо — это вельхо.
Нет, драться вместо себя они не требовали. Они хотели… догадались? Ага, они хотели магию. Еще магию, и побольше. Мол, у них скоро будет некое средство, которое гарантированно устроит в Вышнем Круге Нойта-вельхо большие проблемы. А потом, с нашей помощью (точнее, с помощью нашей магии), они усилят защиту… и будут пропускать только тех, которые готовы отрешиться от Зароков и принять другие.
Не знаю, как Славка, а я от такой прямоты малость о… удивился.
Ничего себе. А они не мелочатся…
Пока я подбирал слова, а Ирина Архиповна что-то обдумывала, в комнате послышался мягкий голос — разговор вступил Миусс Райккен.
— Хотите создать свой собственный Вышний Круг? — поинтересовался драконовер-градоправитель. — Однако…
— Нет!
Неизвестно, чем бы закончилось совещание, но прервано оно было в лучших традициях Голливуда.
Дверь грохнула. Потом еще раз, будто тот, кто в нее ломился, забыл, в какую сторону она открывается на самом деле. Драконовер метнул подозрительный взгляд в сторону вельхо, но те и сами дернулись — по крайней мере, пальцы мгновенно скользнули в прорези рукавов. Ирина Архиповна повернула голову…
С терпением у этого «кого-то» было так же паршиво, как и с памятью, потому что буквально через секунду упорно сопротивляющуюся дверь вышибло из косяка и подвесило на единственной уцелевшей петле. А на пороге воздвигся какой-то нервный тип потрепанной наружности. И уставился на нас дикими глазами.
Совещавшиеся замерли.
— Что-то случилось? — совершенно спокойно спросила наша железная бабка.
— Все правильно? — среагировал кто-то из чародеев.
Как же меня достал этот вопрос — не передать.
— А? — не понял новоприбывший. — А-а… Нет. То есть, не совсем. У нас снова проблемы. С пополнением. Только не тем, которое новое, а которое совсем новое… Пятеро богов, я не знаю, что теперь будет!
Мы со Славкой оказались самые неинформированные — поэтому остались сидеть и даже не уронили ничего. А вот остальных проняло. Вида этот их отмороженный — и тот кружку об пол грохнул.
— Какое еще пополнение?
— Что, еще кто-то прилетел?
— Или пришел?
— Не ваши ли единоверцы, уважаемый? — это нашему сектанту.
— Нет! — отрезал тот.
— Или… да отвечай же: какое именно у нас пополнение?
Нервный тип икнул и ответил им потерянным взглядом. Потянулся поправить расхристанную шубу, но замер. И я впервые заметил, что он не просто так тормозит — он старательно избегает резких движений.
— Всякое… то есть… разное…
— Говорите толком!
— Подштанники Ульве! Выйдите и гляньте сами! — не сдержался тип. И ткнул пальцем в сторону выхода. То есть попытался ткнуть. Палец, а заодно и рука, двинулись слишком резко. Послышался хруст, звук чего-то ломающегося, и кисть незадачливого визитера исчезла в деревянной панели. Только щепки полетели…
Ого! Это что за маги-мутанты? Вроде наш напарник ничего такого не умеет. А здешние умеют?
Нет, здешние не умели тоже — если судить по перекошенным физиономиям, когда тип, которому полагалось взвыть от боли и звать на помощь, вместо этого выругался (почему-то в адрес драконов) и выдернул руку обратно. Целую, невредимую, только с разодранным рукавом.
Хм. Я как-то по-новому оценил его расхристанную одежду. Интересно, сколько дырок мы сейчас насчитаем в стенах и дверях, если пойдем на выход? Потому что тип явно вписался со своими мутантскими конечностями в окружающую обстановочку — и не один раз.
— Держите себя достойно и ответьте, в чем дело, — перехватила инициативу наша бабушка. Причем таким голосом, что я и то чуть по стойке смирно не встал.
Тип и вовсе «заморозился» на месте.
— Прошу прощения, почтенная госпожа. В городе беспорядки, спровоцированные новыми магами и новыми драконами. Необходимо срочно…
— Что значит — новыми драконами? — нахмурился глава города. — Они оба здесь!
— Не этими драконами. И не теми, которые на площади. А… вам лучше взглянуть самим.
В кабинете у дверей находился Вольдемар, а напротив его стоял Пётр в боевом режиме. Нине это не понравилось сразу – вот не раньше и не позже явился, а когда её нет на месте! Утром было время, да и днём тоже не слишком занят – вполне мог бы найти время и ранее, когда она на месте.
Она прошла к терминалу и села, а Василий встал между ней и гостем.
Bond заметил, как резко изменилось настроение Сомовой и попытался объяснить:
— Я не хотел Вас пугать… просто это единственная возможность зайти к Вам без Тамары Елизаровны. Очень уж она назойлива… и всё время говорит об украденных Вами у неё киборгах. Может быть, разрешите всё-таки пройти? И… права управления на киборгов передайте, пожалуйста.
— Ребята, всё в порядке, пропустите его, — и Нина жестом пригласила Вольдемара сесть за стол, на котором уже стояли чашки для чая и кекс. Bond присел и снова попросил права управления, но Нина отказала:
— Это мои киборги… под моей опекой, и только я прописана у них как опекун. Больше никого прописать невозможно. Что Вам нужно? Рабочий день закончен, и хотелось бы попасть домой… к ночи.
Грант несколько минут молча рассматривал кабинет – всё, как у остальных хранителей: такой же терминал, такой же стол, такие же стеллажи вдоль стен… — но что-то не то и не так, как у остальных.
Её киборги не скрывали разумность, вели себя совсем по-человечески – и, если бы Грант был собой, он порадовался бы вместе с ними. Но сейчас он в роли сгоревшего искусствоведа, и надо соответствовать не только его образу жизни, но и данным характеристикам. Город не очень большой, и о нём уже кто-то что-то говорит… был бы практикантом-лаборантом, как в Ново-Самарском музее, на его точно так же не обращали бы внимания, но здесь он заместитель директора, и для этого города личность заметная… и когда прилетят друзья настоящего Вольдемара по клубу «тестирования» киборгов, он должен полностью вжиться в роль.
Наставник как сказал? «Выведи их на чистую воду» — вот так. Это, конечно, фразеологический оборот и не следует понимать его буквально. Но… киборги по закону считаются техникой и за поломку своей техники человека не посадят… а если и посадят в тюрьму, то ненадолго. А вот если пригласить этих «друзей» в заповедник на подлёдную рыбалку с киборгом для «тестирования» и…
— Вы здесь спать собрались? – прервала Нина размышления Гранта. – Мне пора закрываться… если есть вопросы ещё, заходите завтра.
— Хорошо… последний вопрос, если позволите… — сказал он, поднимаясь со стула. Чай и кекс остались нетронутыми – и контакта не было тоже. Гранту она нравилась, но в роли «Вольдемара» он не должен был нравиться ей, и потому выдержав паузу, спросил не то, что сам хотел, но то, что спросил бы сам Вольдемар: — Зачем Вам столько Irien’ов? Не хотите ли продать одного?
Её реакция была именно такой, какая должна быть на настоящего Вольдемара – она молча показала ему на дверь и кивнула DEX’ам. Грант открыл дверь и уже за порогом повернулся:
— Вы слишком долго здесь сидите. Пора и на покой. До встречи, – и вышел.
Рассерженная Нина села обратно. Приятного мало – сходу настроить против себя заместителя директора. Не намёк ли это, что ей пора уходить из музея? Здесь её второй дом! Но… тягаться с молодым наглецом ей не по силам. И значит, надо начинать настраиваться на уход из музея… на два фронта – музей и ОЗРК – сил может не хватить, и придёт время, когда встанет выбор. Что важнее – диссертация или жизнь киборгов? А совместить? Надо подумать позже и на спокойную голову. Сначала – таблетку и домой.
***
Вечером того же дня Нина получила почти полсотни видеозаписей о праздновании Масленицы в деревне и на островах. Ни там, ни там специально наряженных аниматоров не было – рядились сами, девушки сами Весну закликали и блины на ветки развешивали для прилетающих птиц, парни мотоплугами опахивали снег на полях, чтобы земля уродила. Катались с горок, плясали и немного бузили, штурмовали снежный городок – волхв, вспомнив записи прошлого года, велел снежки кидать не на поражение, а мимо, чтобы взятие снежной крепости закончилось не слишком быстро и без травм. Чучело Зимы-Мары зажгли ближе к вечеру, когда стало темнеть. Было настолько весело, что Нина пожалела, что не взяла ещё день в счет отпуска и не полетела к ребятам.
Платон на кухне в это время пёк блины на всех, а после ужина попросил разрешения погулять во дворе недолго – и Нина отпустила всех киборгов, запретив выходить за пределы участка. Через полчаса оделась и вышла посмотреть на их прогулку – и застыла на крыльце: по всему периметру вдоль забора стояли высокие фигуры, а на самом участке снега не было.
— Здорово, правда? – спросил радостно-сияющий Платон. – Мы с Дамиром и Варей снеговиков налепили, а Радж раскрасил. Нравится?
— Несколько неожиданно… — она сошла с крыльца и оглядела участок. – Сколько всего поставили? Снег совсем не липкий… как же вы сумели-то так быстро и много?
— Готовых двенадцать… а если снег не липкий, можно поднять температуру тела и снег подтопить. Ведь здорово! Теперь у дома ещё и снежная охрана стоит!
К Платону подошли остальные киборги – радостные от возможности самостоятельно выполнить свою придумку – и Нина подумала: «Вот балбесы малолетние! Вымокли, замёрзли, а как радуются… как дети малые. Детство надо отыгрывать – пусть уж и снеговиками. Дом рядом, отогреются… и пусть лепят и дальше».
— Молодцы! Идите в дом, если замёрзли. Чаем погреетесь. Можете долепить начатое, а завтра новый снег выпадет, завтра слепите другое что-нибудь.
Киборги всё же пошли в дом, а Нина снова осмотрела участок – двенадцать раскрашенных гуашью двухметровых снеговиков под светом уличных и домовых фонарей смотрелись немного устрашающе. Действительно, охрана… на пару недель, пока не растают.
***
Утром двадцать третьего марта директор собрал всех на срочную планёрку и объявил, что научные сотрудники и хранители обязаны в субботу и в воскресенье дежурить в залах со своими киборгами.
Предстоял последний в эти каникулы Большой квест для школьников, причём в этом году квест планировался в четырёх возрастных потоках, а не в двух, и в два дня (для городских и для сельских школьников раздельно), а не в один, как в прошлые годы, а поскольку киборгов в музее стало меньше, а купить уже негде (при этих словах Ильяса Ахмедовича Нина переглянулась с Алексом и Мариной, сидящими спереди неё), то по совету Вольдемара Константиновича (и тут все сидящие уставились на нового зама, сидящего рядом с директором) дежурить в залах нужно со своими киборгами.
То есть – приведёнными из дома. Или совсем без киборгов. Для того, чтобы не отрывать музейных от охраны территории. И в этом году дежурить будут все, в том числе и отдел фондов, и реставраторы. Квест пройдёт в два дня, это так, но и в понедельник присутствовать всем надо, так как будет награждение участвовавших команд – отгулы можно будет взять со вторника. Всем понятно? – все свободны.
Расходились по своим кабинетам молча и в состоянии лёгкого шока: как это – дежурить без киборгов? И привести из дома – кого и зачем? Нина позвонила Инне Сергеевне, и та ответила:
— Я и так хожу с Дитой… или под своими имеются в виду Irien’ы? Вольдемар желает увидеть твоих? Ничего тогда не понимаю… Irien’ов же нельзя на детские группы…
Потом ещё несколько хранителей позвонили с вопросом: как это — совсем без киборгов? Оказалось – правда, действительно, дежурить предстоит без киборгов. Точнее – без музейных киборгов. К DEX’ам охраны уже привыкли, а после проверки и регистрации в ОЗРК отношение к ним изменилось в лучшую сторону, и их не дёргали из отдела в отдел без крайней необходимости. И, наверное, именно поэтому музейных DEX’ов не стали ставить в залах – ночная смена имеет право на полноценный отдых, они и так охраняют с семи вечера до восьми утра.
Обычно дежурили два или три – редко четыре или более – научника, иногда просветители и завхоз. Хранителей на дежурства ставили очень редко, и только по крайней необходимости – когда ожидались особо крупные группы туристов – но всегда в паре с экскурсоводом. Или — когда группы были тематические или паломнические. Так всегда было.
А теперь запрещено отрывать DEX’ов не только ночной смены, но и от охраны фондохранилищ и кабинетов!
***
Это было… ново! И необычно! И подписанный директором приказ всех просто шокировал. Приходить на дежурства со своими киборгами! Где это видано? Но… при такой активности ОЗРК списание устаревших киборгов будет затруднено и новых DEX’ов не будет точно… может быть, в этом приказе директора всё-таки есть смысл?
Но то, что у большинства сотрудников киборги домашние и к охране не приспособленные, и что Irien’ов вообще-то нельзя ставить на детские группы, напрягало – неужели Ильяс Ахмедович этого не знает? Это и в инструкции прописано! «Не нравится? Обращайтесь в ОЗК, там есть DEX’ы! Или арендуйте. Или покупайте!»
Все втихаря повозмущались, но на бунт не решились. И потому в субботу двадцать седьмого марта к десяти утра все дежурные пришли с домашними (или арендованными) киборгами. Новый зам сам лично поставил их на дежурства по залам и этажам, получив при этом права управления как на личных, так и на арендованных киборгов – второй или третий уровень.
***
Нине всё это очень не нравилось – и потому она попросила Карину, Светлану и Родиона поприсутствовать на квесте, изображая посетителей – всем вместе или по одному, как будет удобнее, а Леона и Бернарда на весь день поставить в выставках соседней башни – с Мариной и Олесей – так они лучше смогут присматривать за Вольдемаром.
Гранту это не нравилось тоже, и, если бы он был собой – вряд ли решился бы говорить директору что-то подобное. Есть инструкция – и он обязан её соблюдать. Но как Вольдемар он должен был сделать что-то эдакое, чтобы друзья настоящего Вольдемара поверили ему. Ведь такое событие, как привод на дежурства в музей Irien’ов и Mary не может остаться незамеченным в не очень большом городе. А что будет после этого – не так и важно… вряд ли его оставят в музее, но клуб садистов он ликвидировать сможет. Это последняя просьба его наставника и друга – не приказ, а именно просьба! – и она должна быть исполнена.
Привезённого с собой Платона Нина оставила в кабинете наблюдать за Вольдемаром («Присмотрись, не было ли его на закрытии выставки в Ново-Самарском музее? Если узнаешь, сообщи сразу») и в сопровождении Дамира и Василия прошла по выставкам третьего и четвёртого этажа своей башни.
Залы примерно по сто метров квадратных каждый, и в них вдоль стен и по центру разного размера витрины из бронированного стеклопластика с находящейся в них керамикой, пара витрин с костюмами и несколько картин на стенах. Высокие узкие окна плюс подсветка витрин создают впечатление сказочности – и потому эти залы в квесте задействованы.
Но школьники придут сюда не ранее полудня, так как сначала будут вопросы по истории планеты и города и только потом – по культуре переселенцев, и есть время вызвать Змея просто на всякий случай и провести небольшое совещание со своими ребятами и коллегами по ОЗРК. Змей прилетел через полчаса и стал вместе с Платоном наблюдать за Вольдемаром.
Он появился в кабинете перед перерывом на обед, когда Нина вернулась из зала и собиралась пообедать тем, что Василий принёс из столовой, вместе с Дамиром и Змеем, оставив Платона и мэрек в комнате отдыха, чтобы его не видели посторонние, если вдруг зайдут. Не поздоровавшись прошёл к терминалу, осмотрелся… и приказал передать ему права управления на обоих DEX’ов.
— Только третий уровень! – тут же заявила Нина, мельком удивившись такому требованию. Ведь он не может не знать, что все её киборги зарегистрированы в ОЗРК и никого, кроме неё, прописать уже не могут. Или он не знает этого? Ох, ничего себе замашки!
— Хорошо, третий!
— Змей! Дамир! Третий уровень управления Вольдемару… ах, да… Константиновичу, — и взглянула своим парням в глаза, надеясь, что программа неподчинения у них всё-таки не отключена. Но оба ответили: «Приказ принят» и застыли столбами.
— Отлично! Просто превосходно! Смена кличек. Ты Злодей, ты Дохлый. За мной, оба!
— Стоять! – заорала Нина. — Никакой смены, никаких кличек. Змей и Дамир! И оба пойдут только туда, куда я укажу. И только так!
Нина в полном шоке смотрела на своих парней – понимают ли они, что происходит? Откуда Вольдемар знает их клички? Так звали парней в бойцовском клубе. Он был там? Когда и как? Или узнал от кого-то?
Грант восхитился про себя такой наглости Сомовой – надо же, кто-то в этом музее посмел ему возражать! – но в роли Вольдемара он не мог поступить иначе. Сомова имеет киборгов и должна делиться – настоящий Вольдемар взял бы и первый уровень. Она – всего лишь простой хранитель. И надо продолжать игру:
— Вы уволены!
— Прямо здесь и сейчас? Отлично! Парни, отмена приказа присвоения прав управления.
— А кто работать будет? – растерялся Грант, не ожидая такого ответа. Теоретически она должна была упрашивать его оставить её в музее – терять такой стаж и зарплату ей нет смысла.
— Ваши проблемы! Если Вы считаете возможным запросто уволить хранителя одной из самых крупных коллекций, значит, есть кандидат на примете. Я не пропаду, у меня дом в деревне есть.
Мощным толчком Асса посылает тело в небо. Мы играем в дракона и его всадника. Считается, что так Асса лучше поймет нашу культуру. Эту объяснялку я для себя выдумал. Не могу произнести вслух, что у разумного существа, которое старше дедушки первого динозавра, детство под хвостом играет. Но это так. Я, естественно, всадник, и моя задача — командовать драконом. Давать ему самые нелепые задания. А его задача — их выполнять.
Получается довольно весело, мы вопим и ревем от восторга. Вчера к нам присоединилось еще четыре соплеменника Ассакооса, и мы играли в леталки-пятнашки.
Я все еще не научился отличать разумных от неразумных на этой планете. Асса говорит, это очень просто: неразумные не умеют изменять тела. Если я вижу незнакомого зверя, то это скорее всего разумный. Звери изменяются медленно. Знать бы еще, как все они выглядят…
Ветер в лицо. Душа просит песни.
Мухи — это маленькие птицы!
Птицы с волосатыми ногами…
Запеваю я в полный голос, увидев в отдалении крупного пернатого.
— Догони того орла и достань мне перо из его хвоста!
Асса устремляется в погоню. Думаете, легко догнать птичку, если она против? Летаем мы быстрее, но орел маневреннее. У нас инерция большая.
В кругу облаков высоко
Чернокрылый воробей
Трепеща и одиноко
Парит быстро над землей.
Реву я, захлебываясь от встречного ветра. Но тут Асса делает полубочку и круто пикирует. Желудок куда-то проваливается, и я на секунду замолкаю.
Он летит ночной порой,
Лунным светом освещенный,
И, ничем не удрученный,
Все он видит под собой.
Гордый, хищный, разъяренный!
И, летая словно тень,
Глаза светятся как день!
Асса тормозит в воздухе. В задней лапе зажато серое в крапинках перо. Ошалевшая птичка стремительно удаляется. Успеваю только рассмотреть, что у нее четыре лапки.
— Какая странная ритмическая мелодичность заложена в этом стихе. Видимо, я еще плохо разбираюсь в вашей поэзии.
— Это творчество душевнобольных, — сообщаю я.
— Точно?
— Так в книжке написано. — И переключаюсь на другую песню:
У птички четыре ноги.
Позади у нее длинный хвост!
Пристраиваю перо в волосах над левым ухом и рассказываю Ассу об индейцах.
Таари подошла ближе, всматриваясь ему в лицо. Вздохнула, отвернулась. Вырвала гвозди из ладоней и стоп, расстегнула ремень. Акайо понял, что улыбается помимо воли, попытался удержаться на ногах, но тело не слушалось. Таари придержала, не позволяя упасть, невольно надавив на раны. Он всхлипнул, не в силах понять, чего хочет больше, смеяться или стонать. Она помогла ему сесть, плеснула на кровоточащие ладони чем-то прозрачным, мгновенно схватившимся коркой. Её лицо плыло, смазывалось, будто обесцвечивалось…
— Акайо? Не уходи от меня! Дыра тебя подери, Акайо! Акайо!
И провалилась в темноту.
***
Он очнулся в своей постели, завернутый в одеяло, как в кокон. Рядом лежала Таари, читая что-то на планшете.
— А, очнулся, — улыбнулась она. — Как ты?
Акайо неуверенно пожал плечами. Он пока не мог понять, как, и не был уверен, что хочет об этом думать. Спросил вместо ответа:
— Что будет с Джиро?
Она хмыкнула, отложив планшет.
— Вообще-то я планировала дать тебе ему отомстить. Сделать с ним то же, что он сделал с тобой, и немного сверху.
Акайо несколько мгновений обдумывал предложение. Он с трудом понимал, что вообще произошло. Как Джиро оказался в той комнате. Почему он решил, что Акайо их предал. Тем более — что случилось с ним самим, когда боль перестала восприниматься болью.
Видимо, это отразилось на его лице, так как Таари, чуть нахмурившись, начала рассказывать:
— Про то, что эти балбесы затевали побег, я давно знала — услышала случайно их жутко тайный разговор. После того, что они с ошейниками хотели сделать, здесь были бы все спасательные службы города, а мне такой ажиотаж не нужен. Мы с Ниишей устроили альтернативную группировку цивилизованных кайнов. Надеялись, что этого хватит. Тут ты и Иола, конечно, очень помогли. А сегодня утром поймали Джиро, Рюу и Шоичи за попыткой всё-таки взломать ошейники. Ладно ещё эта парочка, но как они Шоичи умудрились подбить на эту глупость — не представляю! Мы с Ниишей их отчитали, конечно, привели вас в пример, заперли в спальнях думать над своим поведением. Даже представить не могла, что этот дурак решит, что ты их сдал. Вот что значит язык плохо учить! Он, вдобавок, в первый же день вскрыл дверь в комнату для сессий, и, конечно, всё понял неправильно. И использовать тоже решил неправильно. Комната-то общая для всех спален, так что он из своей вышел, в твою вошел. Но зато благодаря этому Тетсуи услышал, что за стеной что-то происходит. Хороший мальчик, сразу догадался меня позвать.
Акайо медленно кивнул. “Комната для сессий”. Зал, полный приспособлений для пыток, в котором, похоже, в самом деле не работали ошейники, по крайней мере, пока не вошла Таари. Осталось узнать, что такое сессия. Вероятно, это было связано с основной функцией гаремных рабов и с тем, что испытал он сам, вися на кресте, но…
Хотел ли он вообще это знать?
Акайо мысленно подвел черту под рассуждениями. Смел и выбросил ворох мыслей-черновиков. Записал на новом свитке: “Возможно, эндаалорцы (только Таари?) практикуют пытки как дополнение (замену?) сексу”.
Думать такими рубленными, словарными определениями о том, что с ним случилось, было проще. Ещё проще было бы не думать вовсе, но Акайо понимал, что не выйдет. Если он выкинет случившееся из головы днем, оно вернётся ночью, усилившись стократ.
Пошевелилась Таари, подвинулась ближе, погладила по голове. Акайо замер сначала, затем, мысленно обругав себя, постарался расслабится.
Она спасла его от унижения. Он должен был быть ей благодарен, и действительно был благодарен. Но и боялся её тоже. Прежнее чувство, слепое и глупое вдохновение от одного её облика, не исчезло до конца, но будто смазалось, размылось, превратилось в дымку, окутанную стыдом и печалью.
Таари была для него гейшей. Императрицей, далёкой и недоступной, прекрасной, чарующей, неприкосновенной. Идеальной. Сейчас ему казалось, что этот облик разрушился навек.
— Встать хоть можешь? Пошли, дай я всё-таки покажу тебе Джиро.
Акайо медленно сел на кровати. Тело ломило, кружилась голова, саднили перебинтованные раны. Таари дала ему кружку, едва наполовину наполненную водой, пояснила:
— Больше пока нельзя, плохо будет.
Бинты не позволяли зажать ручку кружки в кулаке, и ему пришлось держать её двумя руками. Он выпил воду маленькими глотками, катая во рту, стараясь успокоить пересохшее небо. Встал, покачиваясь, отказался от предложенной трости. Таари шагнула к потайной двери, Акайо последовал за ней лишь с секундной заминкой.
Наверное, это было правильно — самому прийти в комнату, где его только что избивали, куда его затащили силой. Прийти под защитой, находясь в безопасности.
От самого этого чувства защиты было неловко и обидно. Что-то внутри шипело придавленной змеей — ты не справился, ты был слаб, ты ошибся, ты мог этого не допустить.
Змея издохла, когда он увидел Джиро.
С его ладоней стекали тонкие ручейки крови, грудь вздымалась, когда он пытался надышаться впрок, упираясь пробитыми ступнями в дерево, пока ноги не соскальзывали по окровавленным доскам, расшатывая гвоздь и лишая воздуха. Низ лица закрывала черная плотная маска, не позволявшая говорить, поэтому дышал Джиро только носом, и ноздри его широко раздувались на каждом вздохе.
Одежды на нем не было вовсе.
Акайо отвернулся. Он не хотел это видеть. Он вообще этого не хотел. Если бы даже он задумал мстить, он бы сделал всё сам, а не вот так, когда врага подали ему, будто на подставке для суши, разделанного и готового к употреблению, только палочек недоставало.
Да и какой из этого мальчишки враг.
— Не хочешь? — спросила Таари, внимательно наблюдавшая за ним.
— Ты его хозяйка, — ответил Акайо. — Ты отмеряешь меру его вины.
— Однако оскорбил он тебя, а не меня, — нахмурилась она, но тут же вдруг улыбнулась, весело и хитро. — Хотя почему бы и нет! Дарю. Теперь он твой раб. Что ты на это скажешь?
Акайо посмотрел в глаза Джиро. Ему показалось, что он видит страх. Уже знакомое презрение. Отчаяние.
Если он в самом деле сделает с Джиро то, что тот сделал с ним — этот мальчишка пойдет в сад и зарежет себя ножом из газонокосилки.
Акайо знал — он не умеет понимать людей. Тем более, когда у них половина лица скрыта маской.
Но рисковать не хотел.
Взять клещи перебинтованными руками было сложно, ещё сложнее — сжать их под скользкой от крови шляпкой гвоздя, загнанного глубоко в ладонь. Акайо старался делать всё точно и резко, не надавливая на рану, но всё равно, когда он выдернул последний гвоздь из ступней, почувствовал, как вытянулось струной тело над ним, а после обмякло, бессильно повиснув на ремне.
Таари молча наблюдала, как он, сам весь в повязках, расстегивает пряжку ремня и, едва не падая под тяжестью, осторожно кладет потерявшего сознание Джиро на пол. Раздраженно махнула рукой:
— Хватит. Нииша отнесёт его к нему в комнату.
Акайо послушно встал, отпустив безвольно раскинувшееся у его ног тело. Бросил быстрый взгляд на Таари, опустил глаза.
Что-то исправилось, стало на место. Он не мог сформулировать, что именно, но сейчас всё было правильней, чем несколько минут назад, когда она лежала рядом с ним и гладила по голове.
А ещё ему нужно было понять, что изменилось, если Джиро теперь его раб. Как это вообще возможно — раб, принадлежащий рабу.
Он старался не думать, имеет ли право владеть кем-то в принципе. Это все равно было бы бессмысленной риторикой, мало относящейся к конкретной ситуации.
***
Сначала ему показалось, что ничего не изменилось. Нииша всё так же нагружала работой всех поровну, хотя Акайо и замечал, что его она щадит, а вот Джиро, несмотря на раны, гоняет сильнее, чем раньше. Зачастую эта работа даже была не очень разумна — например, хотя все уже умели пользоваться пылесосом, Нииша настояла, что пол иногда надо мыть водой и именно Джиро должен это сделать. Акайо наткнулся на него в одной из комнат и понял сразу несколько вещей. Во-первых, пол его заставили мыть не водой, а чем-то едким, так как жидкость в ведре пенилась, а мальчишка прижимал руки к груди, тихо скуля. Во-вторых, Акайо не собирался это терпеть.
Злости хватило, чтобы схватить Джиро за запястье и притащить на кухню. Злости хватило, чтобы ткнуть покрасневшую от едкого средства ладонь с размякшими повязками под нос Ниише. Злости хватило, чтобы совершенно неожиданно для себя прорычать:
— Не портите моего раба!
И только тогда его отпустило. Нииша бурчала, что совсем они распоясались, почему-то одновременно довольно улыбаясь, Джиро стоял за спиной, не сопротивляясь и тихо шмыгая носом, а Акайо вдруг понял, чего от него ждали. Обернулся и сообщил на официальном эндаалорском:
— Имамото Джиро, ты был подарен мне. Отныне любую работу назначаю тебе я, если не передам это право кому-то другому. Ты имеешь право не выполнять работу, которую назначает тебе Нииша. — На кайнском пояснил: — Ты не обязан слушаться её приказов. Таари не твоя хозяйка, а значит, и приказы Нииши для тебя — только просьбы. Понял?
Джиро отвел глаза, но руку выдернуть так и не попытался. Кивнул. Ответил на эндаалорском, с трудом выговорив непривычные звуки:
— Да.
— Хорошо, — Акайо наконец отпустил его. На светлой коже остались отпечатки пальцев. — Тогда поменяй повязки и иди в библиотеку. Попробуй найти все книги на нашем языке. Будем учиться.
Когда Джиро ушел, Акайо опустился на кухонный стул, странно опустошенный. Фыркнула Нииша:
— Ну-ну, верхний нашелся. Да не переживай ты так, отлично получилось! Молодец, что догадался.
Акайо сердито глянул на неё исподлобья. Если это была ловушка, призванная заставить его принять опеку над Джиро, а не искренняя месть двух женщин… Впрочем, что он мог сделать? Только встать и уйти, отправившись догонять Джиро. Своего раба. Нужно было научить его всё-таки эндаалорскому языку и здешней культуре, объяснить особенности странной системы, которую Акайо мысленно называл “раб моего раба — не мой раб”. Это правило сложно было понять — крестьянин ведь не может отказать императору, правитель равно приказывает министрам, генералам и простолюдинам. Но здесь правила были иными, и их оставалось только запомнить. К тому же, несмотря на кажущуюся свободу каждой ступеньки здешней иерархической лестницы, она оставалась лестницей — Акайо быстро догадался спросить у Нииши, может ли он освободить Джиро. Ответом было недовольное фырканье и объяснение, что подарки выбрасывать невежливо, даритель тогда имеет право забрать дар назад. Акайо запомнил, но все равно не мог придумать, что можно поручить рабу. Да и зачем?.. Впрочем, для начала нужно было научить Джиро хотя бы просто здесь жить.
Впервые Акайо почти с сочувствием подумал об их хозяйке. Девять человек, часть из которых даже не говорили на понятном ей языке, — это, наверное, было сложно.
Проводив Аню до медицинского отделения, Ковалев, как и собирался, направился к реке за фонариком – и по дороге размышлял об абонементе в бассейн. Наверное, это могло бы быть не таким тошнотворным, если ходить туда семьей. Польза для ребёнка – хорошее оправдание.
Солнце еще не вышло из-за леса, но день обещал быть ясным и холодным. И Ковалев заметил, что торопится, словно на свидание с девушкой… Выходя из леса, он снова встретил вчерашнего мужика в мокром ватнике, который теперь поздоровался с Ковалевым как со старым товарищем.
И только когда незнакомец скрылся за деревьями, Ковалев подумал, что сегодня мокрый ватник выглядит более странно, чем вчера. Ведь, право, не может же человек падать в лужи ежедневно…
Чтобы выбраться под мост, пришлось перейти через развалины старой кирпичной постройки. Вряд ли это был жилой дом – ветхий, но всё ещё крепкий фундамент повторял рельеф крутого берега, и Ковалев решил, что постройка была как-то связана с рекой.
Фонарик нашелся быстро – валялся под мостом. И даже работал. Чтобы избавиться от глупых мыслей о купании, Ковалев потрогал воду и подержал в ней руку, пока не заломило кости, – ничего приятного в ледяной воде он не нашел, но от глупых мыслей не избавился. И, постояв на берегу, направился обратно в санаторий – сегодня ему хватило ума взять с собой планшет, чтобы не слоняться по холлу без дела.
Вскоре младшая группа вышла на прогулку, Ковалев издали посмотрел на дыхательные упражнения, а когда детей отпустили играть, Аня, не оглядываясь на воспитательницу, тут же кинулась к нему.
Ковалев проявил благоразумие и подошел к недовольной Тамаре Юрьевне. Она, конечно, позволила им погулять по парку, но с таким лицом, что у Ковалева пропало желание о чем-нибудь её когда-нибудь просить.
Парк, просвеченный солнцем, уже не казался таким мрачным и готичным, как накануне, и Ковалев подумал, что летом тут наверняка красиво и уютно – тенистые аллеи, посыпанные гранитной крошкой, детские площадки, зеленая трава на газонах… Ему вдруг захотелось лета и тепла.
– Пап, давай скорей позвоним маме! – сказала Аня, узнав, что та собирается приехать на выходные.
Ковалев не возражал. Аня быстро перехватила у него трубку.
– Мам, когда ты к нам поедешь, обязательно привези папе шапку и шарф. Тут очень холодно, не то что в городе, а он всё время ходит без шапки.
Ещё она рассказала о манной каше на завтрак, которую они с папой и ещё одним взрослым мальчиком съели быстрее всех, что завтра будет не Тамара Юрьевна, а Юлия Михайловна, и девочки говорят, что Юлия Михайловна лучше; что вечером их укладывали спать взрослые девочки, Лена и Каролина, и рассказывали историю про Бледную деву. Ковалев вполуха слушал её щебет, а тут почему-то напрягся: Бледная дева – это утонувшая дачница, которая из-за несчастной любви бросилась в речку с железнодорожного моста вместе с ребёночком; ребёночка спасли, и с тех пор она его ищет, заманивает детей из санатория в речку и смотрит, не её ли это сынок. И если нет, ребёнка на дно утаскивает сом.
– И в народе говорят, что её сынок должен вот-вот сюда опять приехать, – звонко говорила Аня в трубку. – Он двадцать лет сюда не приезжал, а теперь решил всё-таки приехать. Бледная дева это прознала и по ночам к нам под окна приходит, ждет своего сынка, потому что тут детей много. И я сама её почти что видела в окно, было очень-очень страшно.
Это «очень-очень страшно» Аня произнесла с таким восторгом, что Ковалев простил Лене и Каролине выбор сказки на ночь.
– Ну, если её сынок двадцать лет не приезжал, то он ведь уже не маленький, а взрослый совсем, что же ему делать в санатории, где дети? – резонно возразила Влада.
Аня не долго думала над ответом.
– Так Бледная дева же об этом не знает! У неё там в речке время совсем не как у нас идет.
Влада и Аня поспорили ещё немного о Бледной деве. А Ковалев подумал вдруг: не двадцать лет. Двадцать шесть.
Значит, бросилась с моста вместе с ребёнком? Наверное, что-то подобное он и предполагал, чувствовал в глубине души, потому что не удивился и не расстроился. Скорей всего, бабушка с дедом скрывали от него именно эту правду, боялись, что она травмирует детскую незрелую психику… Напрасно. А может, им в самом деле было больно вспоминать о смерти единственной дочери?
Впрочем, с чего он решил, что речь идёт именно о его матери? Быть героем местных легенд и детских страшилок ему не очень хотелось, но любопытные взгляды соседей это хорошо объясняло.
Они с Аней обошли весь парк по кругу – мозолить глаза воспитательнице Ковалев не хотел и собирался повернуть назад, как вдруг за углом спортивного корпуса увидел дядьку в мокром ватнике. Он сидел на корточках перед маленьким веснушчатым мальчиком, взяв того за плечи, и что-то ему говорил. Мальчик грустно кивал. Ковалев осмотрелся: с детских площадок никто не видел этой сцены, из главного корпуса тоже, словно человек нарочно выбрал это место, словно прятался…
Мысли о Бледной деве вылетели из головы.
– Это из вашей группы мальчик? – спросил Ковалев Аню.
– Да, его зовут Павлик, а фамилию я еще не выучила. Он из интерната.
Ковалев направился к спортивному корпусу, но мальчишка вдруг кивнул в его сторону, незнакомец оглянулся, быстро поднялся и поспешил прочь.
– А этого мужи… дяденьку ты не знаешь?
– Нет, пап. Я же не всех ещё тут знаю.
Он хотел подойти к мальчишке, но тот сорвался с места и, показав Ковалеву язык, рванул в сторону детской площадки.
– Никогда не разговаривай с незнакомыми людьми… – на всякий случай сказал Ковалев Ане и подумал, что об этом надо обязательно рассказать воспитательнице. Может, конечно, у незнакомца и нет дурных намерений, но… как-то это странно…
Говорить с Тамарой Юрьевной не хотелось. Тем более что она стояла в сторонке от детей, в компании двух других воспитателей. А вдруг этого дядьку здесь все знают и в произошедшем нет ничего странного и тем более страшного? Здравый смысл взял верх: Ковалев, решительно кашлянув, подошел к Тамаре Юрьевне и, не обращая внимания на её недовольный взгляд, рассказал о странном человеке, говорившем с мальчиком по имени Павлик.
– Да вы что… – испуганно воззрилась на него воспитательница. – Да вы выдумываете, я же смотрю за детьми, я что, по-вашему, не заметила, что ребёнка нет на площадке?
– Ну, детей же много, а вы одна… – Ковалев постарался не усмехнуться – за разговором все три воспитательницы приглядывали за детьми вполглаза.
– Подождите, может, это кто-то из сотрудников? Это не Саша, случайно? – переспросила другая.
– Нет, Сашу я знаю. Тот человек старше.
– А кто у нас в котельной сегодня? Рашид?
Вряд ли незнакомца звали Рашидом, скорей Лёшей или Петей.
– А может, Владимир Петрович? Но он в пальто ходит…
– Надо обязательно рассказать Зое Романовне.
Меньше всего Ковалев хотел говорить с Зоей Романовной – лучше бы он рассказал об этом главврачу. Но одна из воспитательниц решительно направилась к корпусу, предлагая Ковалеву следовать за ней.
Зоя Романовна не удивилась и не испугалась. Подробно расспросила Ковалева о приметах незнакомца и кивала так, будто поняла, о ком идет речь. Вежливо и холодно поблагодарила. А когда Ковалев вышел из её кабинета, тоже появилась в холле – младшая группа как раз возвращалась с прогулки.
– Так, Павлик Лазаренко, подойди ко мне! – раздался за спиной её необычайно громкий голос.
Веснушчатый мальчишка взглянул на Ковалева с ненавистью и направился к Зое Романовне, упрямо сжав губы.
На все вопросы старшей воспитательницы он лишь мотал головой, будто вовсе не умел говорить, хотя, надо отдать ей должное, она была внимательна, добра к ребёнку и знала, как и о чем спрашивать.
– Беги, догоняй группу, – в конце концов сказала Зоя Романовна и, повернувшись к своему кабинету, подарила Ковалеву красноречивый и торжествующий взгляд.
Весть о появлении незнакомца в ватнике через десять минут была известна всему санаторию – Ковалев сидел в холле с планшетом в руках, а за его спиной две немолодых медсестры и уборщица свистящим шепотом обсуждали это событие.
– Нет, ты подумай! Что мужику от ребёнка нужно, а?
– Прямо в санаторий явился…
– Маньяков теперь везде полно, у нас ещё все на виду, а в городе как люди живут, а?
– А я думаю, это не маньяк.
– А кто, интересно?
– Ещё хуже… – Упавший голос прозвучал пугающе глухо. – Это Федька-спасатель.
– Да ну… – неуверенно раздалось в ответ.
– А может, и Федька… – Это было сказано совсем тихо. – Потому Зоя и перепугалась.
– Мало ему было утопших дачников – ребёночек ему понадобился…
– Да ну вас, ерунду болтаете.
– Федька всегда с нечистой силой знался, это и Зоя говорила. Кто на него не так посмотрит – он того водяному и отдаст.
– А мне вот рассказывали, как Федька однажды с дачником у магазина поцапался, а ночью мужики нажрались и в воду полезли. И тот, что с Федькой ругался, тонуть начал. Так Федька смотрел с берега и ухмылялся, как тот тонет, и пальцем не шевельнул. И ведь никто не утонул, только этот, потому что Федька…
– Как вам не стыдно, – перебил обсуждение звонкий голос девушки-психолога – Ковалев не видел, откуда она появилась. – Дядя Федя – честнейший человек! Он всю жизнь пьяных дураков из воды вытаскивал! И детишек сколько спас! А вы такое про него говорите!
Она не остановилась, походя бросила эти слова кумушкам и прошла через холл своей дорогой – даже Ковалева, скорей всего, не заметила. Но кумушки замолчали, а одна из них испуганно охнула. Уборщица тут же принялась возить шваброй по полу, а сестры убрались в медицинское отделение, за стеклянную дверь. И мелькнуло в голове: как по волшебству…
Учитывая размер бассейна, детей делили на две группы: сначала, после недолгих упражнений, купались девочки, и только потом мальчики.
Аня оказалась единственной девочкой в группе, умевшей плавать, остальных инструктор Саша учил держаться на воде – и Ковалев ему немного помогал. Аня же с радостью прыгала с единственной тумбочки на глубину, и он укрепился в мысли о семейном абонементе в бассейн.
Он умер незадолго до открытия моей выставки в Погодинской избе в начале лета 1987 года …
Я несколько раз принималась за портрет Деда. Зарисовок, набросков и этюдов было достаточно много, чтобы начать писать станковый портрет. Но … Я до сих пор жалею об этом.
В экспозицию выставки живописи своей волей включила незаконченное графическое изображение Деда и для гармонии экспозиционной развески несколько листов малого формата памятников архитектуры Пскова, стилизаций карт города 16-17 веков, и натюрморт с инструментами археолога для работы в раскопе. Графические листы можно компоновать под одним стеклом, если художник считает их связанными по теме, или желает показать некоторые особые материалы и промежуточные разработки для станкового произведения.
Выставка была организована Всесоюзным обществом охраны памятников истории искусства и культуры (ВООПИИК) и должна была разместиться в другом памятнике деревянного зодчества — Погодинской избе, получившей свое название по фамилии владельца славянофила и академика Михаила Погодина. Дом задумывался как гостевой флигель усадьбы Погодиных. Сама усадьба погибла во время авиа налета в 1942 году. Изба изрядно пострадала.
Первоначальный облик был восстановлен и отреставрирован в 1972 году. Общество сразу после реставрации стало проводить в Избе художественные и фотовыставки, потом какое-то время там существовал музей.
Художники и мастера фотографии даже молодые, предпочитали ждать годами, чем выставляться на Погодинской улице в доме 12А.
У меня возможности отказаться не было, я была членом этого замечательного, действительно замечательного Общества. Но только это позволило мне настоять за пять дней до вернисажа включить в экспозицию графику. Настаивая на этом, я рисковала, графику надо БУДЕТ СДЕЛАТЬ! Мы договорились с ответственной за выставку, если я не успею подготовить графические листы до развески, я звоню ей, и мы оставляем прежний вариант. А она постарается освободить комнаты от экспозиции детского рисунка чуть раньше.
Я не стала говорить доброй женщине, что одна из причин отказов от этого выставочного зала, — художники не хотят доверять свои работы не охраняемому объекту без страховки. Я кстати, тоже.
Вечером, приехав домой с Яузского бульвара, там сидела администрация Общества, наскоро приготовила ужин.
Пока ехала, пока готовила, принимала душ, в голове вертелись варианты, как лучше подать портрет Василия. Графику Пскова решила выполнить черной тушью кистью и пером.
Псков волновал меня мало, старинные карты в малом формате у меня были, их в свое время я рисовала и использовала для афиши юбилейной выставки Псковской Археологической Экспедиции. Для моей надо было сделать три авторских повтора трех известных соборов. Эти картины стояли у меня дома, подготовленные к развеске.
Я резала картон, ватман и время от времени смотрела на набросок. Даже перевернула его вверх ногами, так можно увидеть все неточности графики. Где-то в два ночи идея выкристаллизовалась в моей горемычной голове. Упаковала сделанное. Потянуло носом. В квартире пахло горелым. Настежь распахнула все окна и входную дверь. Источник запаха стоял на плите. На сковороде уныло засыхали остатки подгоревшей гречневой каши и сожженные до углей корки от котлет. Зря не добавила в готовый ужин немного воды … В холодильник даже не заглядывала, знала, что пуст так же, как пуста хлебница.
Чайник на плиту, сама под контрастный душ и с большой чашкой черного кофе и заныканой плиткой шоколада снова склонилась над эскизом. В пять утра сложила в большие конверты сделанное, упаковала сумку, в которой возила картоны, холсты, стираторы и прочее. Написала мужу записку:
— «Почисти сковородку, завтракай у мамы. Не забудь, вернисаж послезавтра, в 12. Я на работу. Пока.»
И ушла. День предстоял суматошный. Рабочие будни главного художника Декоративно- художественной мастерской Мосхозторга никто не отменял. Я не смогла бы управиться без помощи своих друзей из ДХМ.. Завтра развеска.
Сделав заказ в людном кафе «Осенний шмель», Хью предался размышлениям. Он постоянно возвращался к визиту в психиатрическую клинику. Сыщика удивляла разность в оценках поведения Юю, которые давали её приятели и профессор Бреццель. Но приятели, с одной стороны, могли быть просто некомпетентны, и не понимать, что Юю больна, списывая ее странности и агрессию на недостатки воспитания. К тому же сам Бреццель утверждал, что к Юю с детства не относились как к больной, не учитывали ее тяжелую наследственность. Бреццель выглядел исключительно убедительным, хотя сам, как оказалось, лечением Юю не занимался. Старый хрыч зато на ней сделал свой научный капитал. На ней и на таких как она, включив их «типичные случаи» в ставший популярным учебник психиатрии. Хью рассеянно хлебал гороховый суп, дивясь гигантскому размеру порции, припоминая при этом статьи об изобретательности и изворотливости шизофреников. Возможно, Юю и была такой: изобретательной и изворотливой. Предположим, она давно замыслила побег и ждала удобного момента для этого, а дождавшись – воспользовалась им. Но одно дело обмануть семью, а другое дело – полицию. Ведь не нашли никаких следов, и дело представилось как самоубийство. И где все это время находилась Юю? В Антверпене, в Бельгии ли вообще или пересекла границу? Хью от злости звонко хлопнул себя ладонью по лбу, что даже пожилая пара за соседним столиком перестали жевать и уставились на странного молодого человека. Надо же было начать поиски с изучения картотек социальных сирот и детей-бродяжек, а также проверить все случаи усыновления иностранцами!
Хью в бессилии откинулся на спинку кресла. Предстояло перелопатить уйму материалов, встретиться со всевозможными чиновничьими препонами, наткнуться на тайну усыновления и остановиться в тупике. Хью продолжил в великой печали хлебать суп.
Через некоторое время его посетила другая мысль. Случайно ли Лилиан Майер дала ему буклет? Она ведь направляла его поиски именно к Борису Казарину. Хитроумная госпожа не горела желанием отыскать внучку вообще. Она четко сказала: «Я плачу вам гонорар за то, чтобы вы нашли эту девушку с портрета и установили ее идентичность моей внучке». Вот странное дело! А если внучка жива, но к Борису Казарину не имеет никакого отношения? Её не надо искать?
Что-то было не так, и что «не так» Хью Барбер не понимал. Доев суп, он приступил к уничтожению гуляша. Набив пузо путешественника, он несколько повеселел, вспомнив слова Зельден Линденбрант «У богатых свои причуды», а посему – не стоит искать Юджину Майер, нужно найти этого Бориса Казарина да и вытрясти из него начистоту сведения о его натурщице. Вот и всё.
Хью повеселел: вот что делает с человеком обыкновенный гороховый суп да свежая свинина.
Барбер нашел адрес Виктора Шилова на местности довольно быстро. Консьержка многоэтажки подтвердила, что Виктор Шилов действительно живет в семьдесят четвертом номере, но появляется дома только вечером. Барбер оставил Виктору Шилову записку с просьбой перезвонить в отель «Паллада» по поводу интервью с Борисом Казарным, не надеясь на данный звонок, но и преследуя цель не возбуждать подозрений у консьержки.
Сообразив на выходе, что совершенно не представляет внешность Виктора Шилова, Хью повернулся на каблуках и спросил консьержку, которая читала дамский роман.
— Фрау, а Виктор Шилов — это такой высокий брюнет с проседью?
— О, нет, молодой человек, — улыбнулась консьержка, — это толстоватый такой шатен, и на носу у него бородавка.
Мнимый журналист рассыпался в благодарностях и вышел из подъезда. Пошатавшись без дела по Мюнхену, вдоволь налюбовавшись старинными особняками на Мариенплац, Барбер вернулся к дому Виктора Шилова около шестнадцати часов. Сидя в БМВ -700, Хью рассматривал прохожих. Как бы ему хотелось, чтобы Виктор Шилов явился домой сразу в компании юной Юджины! Хотя, Барбер даже примерно не представлял, что он будет в этом случае делать. Схватить Юджину и принудительно «откатать ей пальчики»? Похитить Юджину и привезти силком в багажнике БМВ-700 в Антверпен? Вопросов в голове Хью роилось множество. Самым сложным было не только найти девушку с картины, но и войти с ней в контакт и каким-то образом получить ее отпечатки пальцев. Как это сделать половчее — Хью не знал. Может быть, шахарнуть ее чем-то тяжелым и пока она будет в отключке, снять отпечатки пальцев?
Пока Хью размышлял, он беспрестанно крутил головой, рассматривая улицу в обоих направлениях. Виктора Шилова ему удалось заметить издалека. Чтобы не привлекать внимания, Хью Барбер стал копаться в отделении для перчаток, а затем протирать переднее стекло автомобиля. Виктор прошел мимо и зашел в подъезд дома. Было около восемнадцати часов. Барбер посидел еще полчаса, но Виктор не вышел. Тогда детектив решил на следующее утро пораньше последить за таинственным представителем Казарина и отправился в гостиницу.
Портье на вопрос, звонили ли Барберу, ответил отрицательно. Это было ожидаемо. Ханна еще не могла собрать материалов о Казарине, а Виктор Шилов вряд ли придал значение записке Хью Барбера.
«Итак, — Барбер подвел итог дня, — маловато. Я нашел Виктора Шилова, теперь нужно, чтобы он привел меня к Казарину».
Следующие три дня Хью Барбер провел в машине, он таскался за Виктором Шиловым по всему Мюнхену. В крупном супермаркете детектив чуть было его не потерял. Но ни на какую «работу» объект не ходил. Он посетил дантиста, купил продукты, шуруповёрт, три пластинки в музыкальном магазине, причем оплатил доставку курьером, а не забрал с собой. В один из дней Виктор обедал в летнем ресторанчике, в два других дня возвращался домой и подолгу не покидал квартиры. К нему никто не приходил, и он не ходил в гости. Хью начал отчаиваться. И вот на четвертый день, когда Барбер уже собрался было покинуть наблюдательный пост у квартиры Шилова, он увидел, как к дому Шилова подкатило такси, через минуту из подъезда выскочил сам Шилов и, натягивая на ходу ветровку, вскочил на заднее сиденье. За торопящимся объектом Хью сразу пристроился и поехал вслед. Шилов ни разу за три дня не показал, что он обнаружил за собой слежку. Хью в душе радовался, он видел, что приключения начинаются. Возможно, вот именно теперь Шилов приведет его к Казарину.