Будильник прозвонил в 5:00, но Лорик проснулся за две минуты до сигнала. И теперь лежал, в который раз изучая потолок, и, размышляя о своей ситуации. Откроется ли дверь? Будет ли система, как прежде, делать вид, что все нормально, или отправит в утиль?
Самое главное: осознать, для чего он здесь. Для чего?
По сигналу астронавт поднялся и спокойным шагом отправился в душ. Предварительно поглядел улыбчивым спокойным взглядом в камеру:
— Доброе утро, Олис. — Слова прозвучали почти искренне. Нельзя врать системе. В системе встроенный детектор лжи. Система анализирует все: от размера зрачков, до тембра голоса, дыхания, сердцебиения и гормонов в крови, влияющих на оттенки запаха тела. Лорик искренне убедил себя, что это утро доброе. Ведь он проснулся, и он это он. А значит, все идет по плану.
— О-о-у, Фил! — с полуминутной задержкой выдала система. — Доброе утро. Бодро выглядишь!
Человек задумался: если ответить шуткой, что вечерний «пост» способствовал очищению рассудка, то не будет ли это расценено, как продолжение инцидента? Еле заметно сглотнул, вспоминая запертые двери, и ловя свой взгляд, оценивающим створки дверей. Ход был открыт. А значит, все идет по плану.
— Хорошо выспался, Олис. Мне снилась Земля.
Манипулятор снова стал поскрипывать, уютно и расслабляюще, заправляя оставленную в беспорядке кровать. Синие кисти по три лепестка-пальца вертелись и сноровисто справлялись с длинным одеялом. Женский голос, снова изображая ненавязчивую расслабленную подружку, стал щебетать о том, что дом снится к метеоритному дождю, хотя… зря она так считает, вероятность лишь 74%, учитывая анализ общих данных о его снах за все время.
— Будет хороший день. — Подытожил человек, радостно воспринимая информацию о том, что после дождя снова можно будет под благовидным предлогом выскользнуть из модуля на поверхность. — Будет дождь, и будет песня. И много-много нескучных дел!
— о-о-у! А какая песня, Фил? — вдруг остановились манипуляторы, и женское лицо с монитора, поджав губы, смотрело с опаской и ожиданием.
— В смысле? Какая песня? — Лорик опешил. — Ну, фраза такая есть. Песня… песня… бодрая, наверное, песня будет. Ты же мне кофе не варишь, в душ не пускаешь, (человек подмигнул), как тут без песни проснуться?
Лицо улыбнулось, меняясь на мордочку славного котенка, затем рыжей длинноухой собаки, оголившей челюсть в добродушной ухмылке и закрывшей глаза. Система радовалась, (Правильный ответ. Бинго), и шалила, повышая настроение человека фотографиями-мемами животных с его родной планеты. Лорик отсалютовал трусами и по-хулигански, повиливая задницей ушел в душ, потому, что песня, и, причем бодрая, действительно зазвучала. Все идет по плану. Каков бы он ни был!
Силуэт голой женщины, пальцами нацарапанный на запотевшем стекле, сегодня снова проявился. Лорик поскользнулся, внезапно увидев его, и даже закашлялся, подавившись воздухом. Оглянувшись, с радостью, осознал, что Олис все так же прибирает в каюте и не бежит помогать, причитая о его драгоценном здоровье. Значит, сегодня человек уже не умирает. Это хорошо.
Потирая растянутую щиколотку, мужчина включил воду, все так же рассматривая свой вчерашний рисунок. Гротескная женщина, с супер-округлостями и наметками половых признаков, эхом отзывалась где-то внутри, всколыхнув что-то давно позабытое, родное и нежное…
Первое, что он вспомнил, это были глаза. Большие глаза с черными огромными зрачками в ночной темной комнате. Глаза были очень близко и смотрели на него в упор. Потом глаза закрылись, но человек вспомнил губы… эти губы он целовал. Руки скользнули по телу. Изгиб более плавный, бедра, скорее, узкие и суховатые, нежели тучные и тяжелые, как на картинке. А потом, когда лицо немного отдалилось, он вспомнил ее черты. Увидел, словно впервые. Или вспомнил, к своему удивлению… Черная челка, сбившаяся на две неравные части по обе стороны невысокого округлого лба, пушистые ресницы, глаза, которые в неярком приглушенном свету оказались голубыми, маленький курнос, тонкие чувственные губы…
Человек осознал, что он уже минут пять, как жадно глотает дистиллированную стопроцентную аш-два-о, а это очень вредно! Система пиликнула, предупреждая об опасности, разбудив его от странных видений. Лорик, с усилием, протер лицо, умывая последний раз, быстро растер остальное тело, обнаружив неожиданную и вполне здоровую реакцию на такие видения. Надел с усилием бортовой костюм, проверил экипировку. Все механически и на моторной памяти, все еще размышляя о своем воспоминании. И вышел к завтраку.
«А что, если этот человек за оградой, виденный мной, это и есть она? — раз за разом спрашивал себя и неведомую судьбу астронавт. — Кто она? Как ее зовут? Когда это было? Когда? Может ли быть так, что это было настолько давно, что ее уже нет в живых?».
Завтрак состоял из злаковой каши с кусочками ягод. Белые сопли пытались создать иллюзию молока, почти успешно. Протеиновая каша. Без захара и золи. Но сегодня у нее был потрясающий вкус. Проглотив всю порцию за два укуса, и почти не заметив, человек, с удивлением, поглядел в пустую тарелку.
— О-о-у, Фил! Какой аппетит! — оценила искин. — Может, добавки?
Человек радостно кивнул, даже не придав значения тому, что практичная и дисциплинированная система все рассчитывает на сутки и, ни разу до этого, добавки не предлагала.
— Сегодня просто праздник! — воскликнул астронавт, предвкушая еще полмиски того же странного варева. Но на настоящем стеклянном блюдце лежало нечто совершенно другое! Белое блестящее, дрожащее дымящееся желе со следами термической обработки по контуру, а в середине это желе украшало еще одно желтое, более жидкое, словно жижа в пузыре…
— Что это? — округлил глаза человек.
— Если биологически, то это обработанная методом жарки, разновидность большой яйцеклетки, выделяемая в костном панцире птицами вида Gallus domesticus.
— Что-о??? — человек опешил, решив, что искин издевается.
— Это яичница. — Подмигнула женщина в мониторе, меняя кривую ухмылку с одним закрытым глазом на такую же мордочку странной рыжей птицы с красным кожаным наростом по центру головы. Лорик схватил монитор обеими руками, чтобы рассмотреть получше это уродливое чудо природы.
— Чем-то похоже на динозавра, — гнусавым голосом проговорил он, морщась.
— Верно, курицы являются близкими их потомками. Яичница — традиционное блюдо на Земле, странно, что ты не помнишь. Я припасла всего парочку яиц, на особый день. После 400 градусной заморозки, оно может быть немного странным на вкус.
Человек взял в руки настоящую металлическую четырехзубую вилку и пару секунд рассматривал, открыв рот. Затем ткнул в центр желтого трясущегося пятна и… весь испачкался сам и запачкал каплями весь стол.
— О-о-у, Фил, — улыбнулась женщина в мониторе, — это классическая «глазунья», и желток сырой. Ты совсем забыл. Ничего страшного.
Мужчина принял из лепестков манипулятора влажную салфетку и стал утирать лицо, чувствуя себя маленьким обиженным и уязвленным мальчишкой.
— Может, это блюдо не входило в перечень моего меню на Земле? Поэтому я его не ел. — Воскликнул он, отодвигая тарелку.
— Это традиционное блюдо для завтрака. — Система поучала. Это злило. Синий трипсилоновый пальчик подвинул тарелку обратно. Человек покрутил посудину и так и сяк, попытался приподнять край яичницы, шикнул, на пустую вилку в руках и решил нарезать кусочками. Подозрительно глядя на трясущийся кусок, рискующий свалиться опять, человек пихнул еду в рот. Скривился. Вкус был странный. Абсолютно никакой. Словно жуешь пакет.
— Можно добавить соли. — Искин внимательно наблюдала за процессом.
Человек оглядел солонку, недоверчиво повернулся к монитору спиной, ссутулился, оглядывая полученный в руки неизвестный артефакт, покрутил, просыпав на стол, затем посыпал яичницу. Переборщил, но не стал подавать виду, гордо хрустя странными песчинками на зубах. Монитор ухмылялся мордочкой ящерицы. У-у-у! Змеища!
А вот остатки желтка понравились больше. Лорик с удовольствием вылизал тарелку, под вздох недовольного монитора. Жизнь была прекрасна. И все шло по плану.
Неожиданный удар о корпус заставил дернуться, казалось, весь модуль! Это было столкновение.
— О-о-у, Фил! В нас врезались. — Констатировала искин.
— Проверить расгерметизацию и все системы. Мне подать шлем. Действуем по плану! — бодро скомандовал человек, предвкушая интересное.
https://vk.com/wall-123772110_1783
Art by Dostochtennaja
Анна Матвеева
#GoodOmens #благиезнамения #Crowley #Кроули #Aziraphale #Азирафаэль
Люди, знающие французский. Простите меня пожалуйста!
[1] "120 дней содома" — повествование романа охватывает пять месяцев, все, как рассказывает Кроули. "Январь" посвящен (в том числе) гомосексуальным сношениям.
[2] Арбр-сек (франц) — улица сухого дерева.
[3] Булыжник — оружие пролетариата (с). Фраза стала крылатой только в 20 веке, но я не удержалась.
[4] Меркурий — (в древнеримской мифологии) бог-покровитель торговли, прибыли и обогащения.
[5] Задержанный поет «Марсельезу». "Марсельеза" — всемирно известная песня, сначала была гимном революционеров, а после несколько раз становилась национальным гимном Франции.
Косые переводы фразочек:
(1) — Гражданин Серпэн, как мы рады вас видеть!
(2) — Жан, это твоя жена прогуливается сейчас с гвардейцем?
— Иветт, старушка! Я смотрю, ты похорошела. Должно быть, я пьян.
(3) — Я вас не понимать.
(4) — Гвардия!
Азирафаэль глубоко вдохнул запах наволочки, слабо отдававшей лавандой и полевыми цветами, после чего потер глаза и перевернулся на другой бок.
— ГОСПОДИ, КРОУЛИ.
Кроули сидел, скрестив ноги, на полу рядом с кроватью, как стражник сна или как последний извращенец. Без очков, напудренной прически и карманьолы. Зато лохматый, в белой помятой рубашке, перехваченной на плечах металлическими фиксаторами — он напоминал лисенка, выбравшегося на воздух после долгого зимнего сна. Кроули хлопнул глазами, расплескивая узкую щелку зрачка до чернильной лужицы, и тут же вскочил, будто вспугнутая дичь.
— Я… я просто… — растерялся он, судорожно оглядывая комнату в поисках какой-то вымышленной вещи. Наконец его взгляд остановился на сложенных очках на столике перед диваном, и он ринулся к ним, как утопающий за спасательным кругом. — Уже полдень. А ты так долго спал. Я зашел проверить!
Азирафаэль проследил, как Кроули нахлобучил очки на нос, хотя надобности в этом не было никакой: в этой комнате никого не удивили бы змеиные глаза.
— Полдень? — переспросил Азирафаэль и посмотрел в окно.
Оконные рамы в пазах были подняты, как разинутая пасть гильотины. Солнце уже давно выкатилось на небо и застыло на юге наетым колобком.
Ох, самое время для позднего завтрака…
Азирафаэль спустил ноги с кровати и поправил полы ночной рубашки, которую так любезно материализовал ему Кроули. Саквояж, который он привез из Лондона, бесцеремонно изъяли, едва он загремел в тюрьму. И без того немногочисленные пожитки канули в загребущих лапах надзирателей.
— Можешь сразу повязать салфетку. Завтрак уже готов, — сообщил Кроули, будто прочитал мысли.
— Чудесно! — обрадовался Азирафаэль. — Может быть, после завтрака прогуляемся? Покажешь мне достопримечательности? А то мои познания о Франции оставляют желать лучшего. Разве только бывал в Кале пару веков назад.
Кроули неуверенно кивнул.
Азирафаэль не сдержал улыбки.
Пока все складывалось наилучшим образом: Азирафаэль не горел желанием связываться абы с кем, чтобы лишь сориентироваться в запутанных улицах Парижа… а тут такое везение! Мало того, что повстречался старый знакомый, так этот старый знакомый вытащил из тюрьмы, спас от развоплощения, предоставил бесплатное жилье и был готов показать город.
«Кроули, когда-нибудь тебе воздастся».
«Или я воздам».
В маленькой кухоньке, выходящей окнами на желтокронный сквер, теснился круглый стол и пара трехногих стульев. Выкрашенные в тяжелый темно-оливковый цвет стены скрашивала выложенная веселыми изразцами печка, маскировавшаяся под камин мраморной полкой. Судя по россыпи золы под печной дверцей и измазанным сажей изразцам утром тут развернулась кипучая деятельность.
Азирафаэль пил кофе маленькими глотками и заедал его ароматными, словно сошедшими с картинок меню, круассанами.
— А ты говорил, что не осталось во Франции хороших булочек! — укоризненно заметил Азирафаэль, беря третий по счету.
Кроули призрачно улыбнулся и не притронулся ни к чему на столе. Выглядел при этом, как юродивый в постижимом только ему блаженстве. Какое у демонов может быть блаженство? Загадка.
— По поводу сделки, — вспомнил Азирафаэль, и продолжил уже более деловито, подтягивая к себе кофейник, — ты дал бы мне рукопись, я прочитал бы… изучил! Когда ты хотел бы приступать к репетициям?
— Так и скажи, что хочешь ее спиздить для своего магазинчика, — будто не слыша вопроса, фыркнул Кроули.
— Кроули! Я просто честно хочу исполнить обязательства.
— Она же на французском, ангел. Ты ничегошеньки не поймешь.
— Так когда начнем?..
Кроули натужно кашлянул, качнулся на стуле, но все-таки удержался, сбалансировав на ножках с ловкостью наездника на вставшем на дыбы коне:
— Ограничимся только «Январем» [1]. Но без членовредительств. Я… не фанат такого.
— «Январем»? — с сомнением протянул Азирафаэль.
«Членовредительств»? Нет, он слышал о рукописи, всколыхнувшей узкий круг литераторов, которые видели ее одним глазом. В свет она, правда, так и не вышла, осев в руках выкупившего ее богатея. Оттого Азирафаэль не имел радости ее прочитать, но слухи о ней ходили вполне определенные — «возмутительные извращения, недостойные джентльмена!» Больших подробностей Азирафаэль не знал (как ее выцепил Кроули?!).
Но что входило в эти «извращения»? Азирафаэль до этой минуты не задумывался об этом. Он не коллекционировал порнографию, разве что имел парочку гравюр пикантного содержания — да и то больше забавы ради. В камере он наивно доверился Кроули, даже не допуская мысли, что тот может сотворить с ним что-то… непристойное. А, наверное, зря. Кроули все-таки был демоном…
— Повествование романа охватывает пять месяцев: с ноября по март, — пояснил Кроули. — Каждый месяц посвящен тематическим извращениям. От…ты ведь ни хрена не знаешь, да?
— Я… — Азирафаэль выбирал между «начать бахвалиться» или «сдаться и попросить разъяснений». — Давай так: что ты от меня хочешь? Ты озвучиваешь, я делаю. Все честно.
Из горла Кроули донесся глухой булькающий звук. А затем он встал и вылетел из-за стола, будто на кухне, как минимум, начался пожар.
Хлопнула дверь, едва не прищемив взметнувшуюся рыжину. Застучали каблуки, улепётывающие вниз по лестнице вместе с их хозяином.
Кроули вспомнил о каком-то важном деле?
Азирафаэль растерянно пожал плечами и налил себе еще кофейку. Подумав, робко взял четвертый круассан. Ну, а что? Кроули все равно их не ест. А остывшими они будут уже не такими вкусными.
«Идиот, дурак, дерьма кусок».
Кроули тихо поскуливал, прислонившись к лакированной двери собственной квартиры. Неимоверными усилиями он все же заставил себя вернуться на свой этаж; о том же, чтоб переступить порог квартиры и речи идти не могло. Мысленно он костерил себя самыми последними словами: как он — вроде бы не конченый тупица — мог полагать, что Азирафаэль знаком с такой литературой, так сказать, «лицом к лицу»?! Или нет. Еще хуже: как он мог просчитаться с собой?! Играть в искусителя было забавно с Евой — пошипеть, позаманивать краснобоким яблочком — одним словом, выместить злобу на райских ублюдках, создав первородный грех. Но… с Азирафаэлем?! С Азирафаэлем это ни хрена не работало. Озвучить лихое «возляжем, дорогуша. Жестко! С плеточкой!» получалось разве что в своей голове. А на деле выходило робкое «я испек тебе круассанчиков, кушай, моя радость».
От позорного возгласа во все горло его спасла спустившаяся соседка.
— Ах, доброе утро, мсье Серпэн! У вас сегодня выходной? Мс-сье? С вами все в порядке?
Кроули, собрав по крупицам собственное достоинство, оторвал руки от лица и обратил взор прямиком на говорившую. Благо, та не заметила ничего необычного — соседка была пожилой дамой с прогрессирующей близорукостью. Слабеющее зрение, однако, не сказывалось на ее деловой хватке — даже в наступившие тяжелые времена она преуспевала на поприще рантье. Строго говоря, своим уютным гнездышком Кроули был обязан именно ей. Старушка брала с него плату ниже причитавшейся, памятуя о том, что он похлопотал за ее грешную душонку: выписал ей очередное свидетельство о благонадежности — как-никак, перед почтенной дамой маячили перспективы обвинения в «подозрительности» и, как следствие, почивания на нарах. Что плохого во взаимовыгодной сделке?
— Пус-с-стое, мадам Бланк, — Кроули вынужденно воспрял и подавил новый приступ скулежа. — Как поживает ваша любимица Фру-фру?
— Ох, все хуже, мой друг! — и мадам Бланк тактично закрыла пол лица кружевным веером. — С тех пор, как эмигрировал доктор Десталь, бедняжка все мучается коликами. Каждое утро накладываю полную мисочку фуа гра, и что вы думаете?
— Что-с?
— К вечеру я не вижу дна мисочки! — глаза, навек покрытые поволокой старения, опасно увлажнились.
— Мужайтесь, мадам. В наше время у кого хочешь пропадет аппетит.
Внезапный оклик «Кроули? Ты тут? Мне доедать или как?» за захлопнутой дверью заставил мадам Бланк оборвать трагический этюд, а Кроули — содрогнуться всем телом.
— Э-э-э, я все объясню…
— В вашем холостяцком логове наконец-то завелась певчая пташка! — чуть не лопаясь от восторга, всплеснула руками мадам Бланк. — Никаких объяснений! Оставляю вас в покое, считайте, я — могила!
— А как же…
— Полно-те, лишней платы не возьму! Даже не просите!
Кровь, обычно вяло циркулировавшая по телу, будто по команде прилила к голове. Страшно подумать, что бы могло произойти, не реши мадам Бланк наконец ретироваться к себе.
— Мадам! — Жалкая попытка соблюсти остатки приличий. — Уверен, ваша собачка в скорости совершенно поправится.
— Ах, мой милый! Будь вы чуть помоложе, я бы вас усыновила.
И она поднялась к себе, на этаж выше, но даже оттуда доносилось «комиссар Серпэн — душенька» и «милые бранятся, только тешатся».
«Что эта блажная имела ввиду?»
Догадки были неутешительны, и Кроули не знал, какая хуже: «она приняла Азирафаэля за женщину?» или «она решила, что Азирафаэль-женщина выставил меня за дверь?»
Кстати, за дверью все как-то стихло. Кроули мог еще немного повременить с возвращением, лет эдак с десять, но даже у демонов есть недоразвитое чувство такта. Потому он почти бессильно ухватился за рукоять дверного молотка в форме кусавшей себя за хвост змеи. Три коротких стука эхом отозвались в мечущемся сознании. Кроули едва удержал себя от бегства, прежде чем дверь со скрипом открылась, и любопытствующий Азирафаэль высунулся, точно дятел, кучерявой головой на лестничную площадку.
— Кроули, ты бы еще дольше ждал. Остался всего один круассан!
— Н-да, — в голове все еще шло ходуном от пережитого, но Кроули смог ввалиться в прихожую, не падая в объятия Азирафаэля, — можешь нас поздравить!
— С чем же? Мы еще ничего не сделали… Или я чего-то не знаю?
— Хозяйка квартиры успела нас заочно сосватать. А у тебя на поверку редкостно женственный голос!
— Что-то не замечал последние пять тысяч лет.
— Так прими и живи с этим.
Азирафаэль плохо скрывал озабоченность на своем лице. Вдруг он просиял, и Кроули и глазом не успел моргнуть, как в его пальцах очутилась дымящаяся папироса. Не сводя глаз с чего-то выжидающего Азирафаэля, он сделал затяжку. Вроде полегчало.
— Не думал, что ты куришь, — куда более раскованно произнес Кроули, блаженно стряхивая пепел на пол. Тот не долетал до цели.
— Курить? Мне? Что ты! Знаешь, как долго выветривается запах табака? Еще не хватало, чтобы книги им пропахли. А папироску я у Жан-Клода позаимствовал. В кармане штанов лежал портсигар.
— Вроде последняя тварь, а в табаке толк знал.
— Одно другому не мешает. Так что… Прогулка?
Кроули решил более не искушать судьбу и, щелчком пальцев приводя себя в порядок (пряди волос, как и положено, завились в букли, а белая домашняя рубашка поменяла фасон и почернела) быстро снял с вешалки карманьолу с треуголкой. Лучше поспешить, пока мадам Бланк снова не вышла, чтобы утолить любопытство и посмотреть на его избранницу.
Избранника…
Блядь. К черту.
— РУКОЙ ПОДАТЬ?
— Я люблю гулять.
— БЛИЗКО?!
— Ангел…
Азирафаэль промокнул лоб платком и нахмурился. Зря он любезно согласился по пути к Нотр-Даму сделать крюк и заглянуть к Кроули на работу. Любезность порой так обременительна…
— Посмотрел бы я на твой променад в деревянных башмаках! — Азирафаэль уже ощущал первые очаги мозолей на мизинцах и пятках. Ступни начали гореть, будто он прогуливался по тлеющему кострищу.
— Ты что?! Это же писк сезона! Вон, смотри, прокурор Парижской коммуны в таких же ходит! — И Кроули указал на маленького плюгавенького человечка с бегающими глазками, который шел им навстречу.
— А ты?! — тут же возмутился Азирафаэль.
— Куда мне до прокурора…
— Если для того, чтобы носить приличную обувь, нужно стать комиссаром, я тоже хочу ту бумажку!
Азирафаэль скосил взгляд на замшевые туфли Кроули и с досадой скрипнул зубами. Он уже представлял, как вечером опустит ноги в таз с водой, чтобы хоть как-то унять ноющую боль от дрянных калош, но тут его опухшие ступни облачились в удобные кожаные туфли на невысоком каблуке цвета сепии.
— Доволен? — буркнул Кроули.
Азирафаэль сконфуженно опустил голову:
— Да. Спасибо.
На тот момент они уже наполовину пересекли мост Пон-Неф и поравнялись с небольшой грудой каменных глыб на западной оконечности острова Сите.
— Такое ощущение, что тут должно было что-то стоять… — заметил Азирафаэль.
— И стояло. Памятник какому-то французскому королю. Но у парижан сейчас своеобразные взгляды на благоустройство. Нынче памятники королям — объект вандализма, подлежащий сносу.
— Кошмар! — сотрясся всем телом Азирафаэль. — Да, быть может, они немного закичились, короли эти. Но зачем отыгрываться на произведениях искусства?!
— Ты меня спрашиваешь? У меня и без того хлопот хватает, только и делаю, что присматриваю за моими лавочниками, дабы копыта не откинули.
— «Твоими» лавочниками? Это как?
— Дойдем до места, и увидишь.
Азирафаэлю не очень понравилось, что Кроули не спешил раскрывать конечной цели их пешей прогулки. Впрочем, он развлекал себя любованием панорамами Парижа, впитывая, как губка, его многовековую историю.
Миновав остров Сите, колыбель Парижа, разбивавшего Сену на два рукава, они по второму мосту вышли на правый берег. Облюбовавшие набережную плавучие пристани-дебаркадеры зияли выбитыми окнами: вместо нескончаемого косяка груженных по самое не хочу сельской продукцией барж у берега маячило лишь два-три суденышка. Речная артерия Парижа, призванная питать более чем полумиллионное население города, была будто закупорена убийственным тромбом.
Может, прославленные даже в Англии памятники французских зодчих помогут отдохнуть взгляду?
Улочка Арбр-сек [2], на которой, впрочем, вообще не росло никаких деревьев, так и пестрела ансамблем зданий в самых разных стилях: вот тебе витиеватые завитушки рококо, и тяжелая, давящаяся позолотой лепнина барокко, и бескомпромиссная симметрия классицизма. Но и здесь дурные струпья революционной проказы дали о себе знать.
Тут и там на старинных фасадах виднелись следы сколов на тех местах, где владельцы так недальновидно размещали оттиски королевской лилии или гордый фамильный герб. Теперь эти особняки, как и их хозяева, сорвали с себя знаки своего благородного происхождения, лишь бы не превратиться в сырье для главного оружия пролетариата [3].
Но вот нестройные ряды домов немного расступились, и в образовавшемся просвете показалось огромных размеров здание округлой формы, увенчанное дощатым куполом. Бесспорно, оно было архитектурной доминантой этих мест: беспрерывный поток людей входил и выходил из него, создавая очереди в его разверзнутых арках. Над одной из них крупными буквами было написано…
— Все. Пришли, — чуть приостановился Кроули. — Да-да-да, я выхлопотал себе службу на Хлебном рынке.
— Так вот это что. М-м-м, даже отсюда пахнет свежей выпечкой!
Кроули на глазах раздулся, видно, от гордости за себя: «А ты что думал! Твой демон отхватывает только житные места!»
Огибая хвост очереди на входе, Кроули повел Азирафаэля к служебному входу, спрятанному от лишних глаз в цокольном этаже. Открывший им дверь плотненького вида мужчина расплылся в блаженной улыбке:
— Citoyen Serpent, nous sommes heureux de vous voir! (1) — И бросился обнимать Кроули прямо на входе. Весьма странное приветствие со стороны торговца, уж для его брата Кроули никто иной, как волк в овечьей шкуре. Впрочем, кто их разберет!
Когда Кроули наконец вылез из навязанных объятий, торговец, не прекращая распинаться перед своим контролером, провел их в главный зал крытого рынка, где Азирафаэль полной грудью вдохнул витавшие в воздухе ароматы свежеиспеченных булочек, багетов и караваев.
Внутри точно недоставало солнечного света: тот проникал разве что через тусклые оконца, да через круглое отверстие в центре купола, огромным зрачком устремленное в небеса. Видно, этим отверстием нагло воспользовались городские голуби, в обилии шумно бившие крыльями под самым куполом. Последний раз Азирафаэль видел такой купол будучи в Римском Пантеоне. Тут было все то же, разве только тут могли поклоняться одному Меркурию [4]. С первых минут было понятно, что местным Меркурием был именно Кроули.
Лавочники, осаждаемые толпой проголодавшихся парижан, отрывались от дел насущных и приветствовали его. Покупатели, видно, местные завсегдатаи, в свою очередь почтительно снимали шляпы. Кроули только успевал отпускать в ответ скабрезные шуточки (если судить по интонации, общий их смысл Азирафаэль к своей великой досаде уловить не смог): «Jean, c’est ta femme qui sort avec le garde?», «Yvette, vieille dame! Je vois que tu es jolie, j’ai bu, apparemment» (2). Лавочники только одобряюще посмеивались, и в смехе их звучали нотки… любви?
Впрочем, взятый под крыло Кроули хлебный рынок казался настоящим оазисом посреди творившейся вокруг продовольственной катастрофы. Ни тебе полупустых прилавков с черствыми брикетиками хлеба, ни нечеловеческих нормативов потребления в одну шестую пуда в день…
Наконец они поравнялись с дверью в отгороженное от основного рынка помещение.
— Знаешь… — Кроули, против своего обыкновения, долго подбирал слова. — Я сейчас зайду на пару минут, потолкую в комитете секции, это на редкость скучное мероприятие. Ты не против, если…
— Конечно, я подожду тебя тут. Я все равно ничего не разберу из того, что вы там говорите.
— Вот и славно, — и Кроули исчез за дубовой дверью, в которую по очереди зашло еще человек двадцать с видом настолько представительным, что Азирафаэль в своем наряде санкюлота почувствовал себя крайне неловко. Но ему не дали постоять спокойно. Один булочник не преминул подскочить к нему с подносом булочек и о чем-то горячо заговорил.
— Je ne vous… comprendre (3), — в муках выдавил из себя Азирафаэль.
Булочник, однако, не растерялся и молча всучил в руки душистую булочку.
«Странный какой-то он. Будем считать это французским гостеприимством».
Азирафаэль продолжил стоять в одиночестве, задумчиво хрустя вкусной корочкой. Тем неприятнее ему было слышать периодически доносившийся из-за двери дружный хохот.
«»Это очень скучное мероприятие» — говорил он. Как же! Поднаторел в языке, а я стой тут истуканом полдня…»
Слишком хорошо знакомый Азирафаэлю грохот строевого шага прервал мятежную мысль.
Синие мундиры с рейтузами, сбрызнутые кроваво-красными пятнами лацканов, раструбов и плюмажей на треуголках.
Появление солдат Национальной гвардии мгновенно посеяло смятение в рядах как торговавших, так и покупавших. Лавочники судорожно доставали грифельные доски с твердыми ценами на хлеб, периодически покрикивая на особо непонятливых покупателей. Но это не помогло.
Пара гвардейцев вывела под руки одного торговца, по видимости, еврея, прямо из-за прилавка и, ничего не объясняя, поволокла к выходу. Задержанный надсадно горланил строчки:
Grand Dieu! par des mains enchaînées
Nos fronts sous le joug se ploieraient
De vils despotes deviendraient
Les maîtres de nos destinées! * [5]
Азирафаэль распахнул дверь и крикнул короткое: «La garde!» (4).
Собравшиеся разом вскочили, опрокинув стулья, впереди всех несся Кроули. Вот он исчез за входной аркой.
Азирафаэлю оставалось только с тревогой ждать.
К счастью, Кроули вернулся очень скоро, правда, вид у него был нелучший. Весь красный от гнева, с перекошенной в зверином оскале физиономией, он нервно теребил в руках клочок бумажки. Еще пять минут назад хохотавшие над шутками члены комитета обступили его, наперебой о чем-то спрашивая.
Наскоро бросив несколько фраз, Кроули без всяких объяснений схватил Азирафаэля за руку и вывел с территории рынка.
Нииша загнала Акайо и остальных к дальней стене, заставила сесть на длинные лавки, зачем-то прикрепленные к столам. Впрочем, отсюда было даже лучше видно — ряды поднимались, как в театре, так что они оказались словно бы на балконе.
Начали приходить гости, многие оказались смутно знакомы по тому единственному посещению института и по празднику Высадки. Коротко остриженная девушка даже махнула им рукой, Акайо припомнил — она напомнила об ужине, когда Таари привела свой гарем в институт и они увлеклись работой. Сейчас то время казалось невообразимо далеким, размытым, но при этом удивительно четким в отдельных сценах — словно миражи над водой, рожденные на границе дня и ночи.
Таари откашлялась, разговоры в комнате стихли. Встала женщина, сидевшая на первом ряду.
— Рады видеть тебя, Таари Н’Дит, на соискании докторской степени.
— И я рада видеть вас, коллеги, и лично вас, доктор Л’Гури. Спасибо, что снова приняли на себя обязанности главы диссертационного совета. — Таари церемонно склонила голову. На миг замерла в этом крохотном подобии поклона, обвела взглядом всех сидящий перед ней. — Как вы все знаете, я уже подавала эту работу на кандидатскую степень. Однако, по соглашению с доктором Л’Гури, мне было разрешено просить о докторской после исправления работы и соблюдении некоторых условий…
— Касающихся людей, чье благополучие обеспечивает кандидат, — закончила за нее глава совета. — Надеюсь, теперь, несмотря на то, что ты все еще не имеешь рабочей группы и слуг, кроме уважаемой Б’Хатты, ты можешь продемонстрировать нам свой гарем в надлежащем состоянии?
Таари отрывисто кивнула, подняла лицо к Акайо. Тот встал, зачарованный ее глазами, быстрей, чем она могла бы добиться, потянув за ошейник. Она улыбнулась уголками губ, и кровь мгновенно прилила к его щекам.
Он слышал, как рядом вставали другие, как что-то говорила доктор Л’Гури, но в этот миг ничто не имело значения. Во всем мире были только глаза и улыбка Таари.
Она отвела взгляд. Отвернулась к своему столу, рассеянно скользнула пальцами по планшету. Акайо, для которого каждое движение этих рук стало знакомым, вздрогнул в сладком предвкушении, будто теплая ладонь поглаживала не холодный металл во многих шагах от него, а его собственную обожженную плетью кожу.
Его потянул за рукав опускающийся на лавку Иола. Акайо сел, понимая, что его лицо горит слишком красноречиво для всех находящихся в зале.
Это было стыдно. Это было почти лестно — особенно когда последним отвернулся мужчина с квадратной челюстью, и обиженное разочарование на его лице не смог бы прочесть лишь слепец.
— Что ж, формальную часть можно считать завершенной, — подвела итог доктор Л’Гури. — В таком случае позволю себе первой высказаться по сути работы, с которой все собравшиеся в этой аудитории наверняка ознакомились…
Дальше Акайо понимал через два слова на третье, хотя был одним из тех, кто принимал в работе Таари непосредственное участие. Он помнил, как в последние дни перед защитой она часто ругалась на «птичий язык», на который приходится переводить весь текст, и теперь понимал, что она имела в виду. Он точно знал, о чем её работа, но никогда не смог бы сказать это так длинно, запутанно и непонятно. Поэтому, перестав вслушиваться, начал внимательней смотреть на людей.
Доктора Л’Гури, главу совета, он помнил ещё с больницы. За прошедшее время она ничуть не изменилась, оставшись такой же сухой и строгой. Сейчас Акайо удивлялся, почему никогда не сравнивал её с воинами, или даже с монахами — она была похожа на них в точности.
Вероятно, раньше ему просто не могли прийти в голову подобная мысль в отношении женщины.
Однако и она сама, и все ее коллеги обоих полов больше всего походили на монахов… Или хотя бы на совсем юных послушников, которые еще не способны не бегать по монастырскому саду, но уже с пылом цитируют священные изречения.
Тем временем доктор Л’Гури выдержала паузу, завершая свою речь, и передала слово:
— Спасибо за внимание. Кандидат Д’Аани, вы являетесь оппонентом соискательницы Н’Дит. Что вы можете сказать перед тем, как она представит нам свою работу?
Акайо смотрел на Таари, увидел, на кого она перевела взгляд и замер в странном недоумении. С места поднимался мужчина с квадратной челюстью, и это было неправильно. Невозможно было сформулировать, почему, но неправильно. Этот человек относился к Таари не как к коллеге, а если Акайо правильно догадался об обязанностях оппонента, это было очень плохо. Тем временем Д’Аани заговорил:
— Для начала я рад, что вы меня пригласили, уважаемые коллеги. Как вы знаете, я, в соответствии с правилами защиты, работаю в НИИ СК, и в тонкостях религии хоть Праземли, хоть кайнской империи разбираюсь слабо. Однако некоторые выводы, следующие из работы Таари, напрямую касаются моей области. Возможно, я переоцениваю смелость этой работы, однако тем не менее должен сказать — это принципиально невозможно. Думаю, вы все понимаете, о чем я говорю. Религии не могут быть идентичны в условиях практически бесконечного расстояния между местами, в которых они зародились.
Акайо сидел, стиснув зубы. Речь этого оппонента была слишком похожа на подлый прием, словно тот, с кем свела судьба в додзе, подставил тебе подножку. И хочется позвать мастера, хочется сказать — это нечестно! Я был лучше его! Я думал, он противник, а не враг…
Но ты никогда не позовешь учителя. Ты даже никогда не скажешь, что проигрыш был несправедливым. Потому что это ты недооценил противника. Это ты привык считать друзьями, или, во всяком случае, союзниками, слишком многих. И если ты пожалуешься учителю, он хлопнет тебя палкой по спине и скажет, что это был хороший урок. Давно следовало его усвоить.
Акайо смотрел на Эндаалор. Эндаалор говорил голосом Д’Аани.
Его толкнули в плечо, заставив обернуться. Из-за спин сидящих рядом с ним Джиро и Тэкэры сердито смотрела Нииша.
— А ну перестань делать такое лицо! Ваарт сволочь, да, у нас они тоже встречаются, но убивать его не надо. Пусть себе болтает. Таари все равно знает, что он не прав.
Акайо кивнул. Внизу как раз заговорила Таари, холодно и ровно.
— Я не стану отвечать на заявление своего оппонента иначе, чем в своей работе. Надеюсь, теперь мне можно ее представить?
— Конечно, — подтвердила Л’Гури. — Мы слушаем.
На белой стене появилась первая картина, Таари начала объяснения. К сожалению, сейчас, когда она перевела свою работу на научный язык, Акайо мало что понимал. Он мог только смотреть на рисунки и таблицы, следить за тем, как Таари изредка прерывается, отпивает глоток из стоящего на столе стакана. Думать.
Она говорила, они стараются, чтобы личная заинтересованность не мешала науке. Смеялась, что теперь она куда более заинтересована в исследовании культуры кайнов, но, пожалуй, это не может считаться препятствием для работы.
Как тогда они допустили, чтобы ее оппонентом стал такой человек? Видно же, что…
Что?
Акайо вдруг понял, что именно чувствует. Сдержал желание помотать головой — невозможно! С чего бы ему ревновать к этому незнакомцу?
Потому что тот знал Таари. Это чувствовалось — знал. И не считал её даже равной себе.
Заныли ладони, Акайо разжал судорожно стиснутые кулаки. Обругал сам себя — какие глупости его беспокоят, когда Таари сейчас защищает свою работу!
— У меня все. Спасибо за внимание.
Он перевел дух, решив было, что все закончилось, но…
— А как насчет архитектуры? Их пагоды…
— Но у них же нет духов природы!
— У нас собрана целая коллекция легенд, у которых точно нет аналогов в…
— Вы оспариваете Высадку!
Вопросы сыпались со всех сторон. Встала глава совета, потребовала:
— Коллеги, пожалуйста, спокойней. Задавайте вопросы по очереди и по делу. Все, косвенно касающееся темы работы, вы сможете обсудить во время фуршета. Доктор Т’Цуни, у тебя есть вопрос?
— Да, госпожа глава совета, — вскочил со своего места взъерошенный старичок с удивительно молодым голосом. — Таари, правильно ли я понимаю, что частично ты опираешься на недокументированные сведения?
— Да, — кивнула та. — На знания моего гарема.
— В таком случае, можешь ли ты предоставить конкретные протоколы бесед? Ведь в зависимости от формы вопросов ответы могут быть искажены!
— Конечно. Расшифровки записей находятся в приложении, номера с первого по восемьдесят седьмой.
— Спасибо, — старичок сел, тут же уткнувшись в свой планшет. Видимо, искал указанные приложения.
— Кандидат К’Даат, — глава совета передала право голоса следующему. Судя по количеству поднятых рук, желающих задать вопрос было очень много. Акайо часто не понимал смысла их слов, но все равно пытался хотя бы по тону угадать, все ли идет хорошо.
Впрочем, тут и гадать не требовалось. Нет, не хорошо. У Таари в самом деле была необычная работа. Работа, которая меняла что-то настолько значимое, что даже эндаалорцы, который Акайо привык считать народом без ограничений в поиске истины, не могли принять ее.
Но в конце концов вопросы иссякли.
— Во время фуршета каждый из членов совета примет решение о том, заслуживает ли твой доклад докторской степени, — огласила регламент Л’Гури. — Я прошу вас всех подойти к своей задаче разумно. Это в самом деле очень смелая, но и очень интересная работа.
Люди потянулись к выходу. Некоторые останавливались возле Таари, о чем-то спрашивали, другие проходили мимо. Что-то сказал Д’Аани, Таари ответила улыбкой, больше похожей на оскал. Акайо встал, протиснулся мимо Тэкэры, Джиро и Нииши. Спустился вниз, прошёл сквозь толпу, не спешившую удаляться на фуршет. Донеслись снисходительные слова Д’Аани:
— Это разумно с твоей стороны, попытаться получить степень хотя бы за доклад о религии, раз уж ты ушла из связи…
Таари молчала. Акайо не понимал, почему. Как она может позволять этому человеку принижать свою работу?
Они стояли друг перед другом, и немой вопрос висел в воздухе между ними.
Ответ Акайо понял, едва поймал ее взгляд. Это не были глаза его Таари, его госпожи. Она была… Испугана? Смущена? Будто само присутствие этого человека превращало ее в кого-то другого.
Акайо шагнул в сторону, бесцеремонно заслоняя этого Д’Аани.
— Госпожа, — с чуть большим почтением, чем он хотел бы позволять себе на публике, но иногда обстоятельства расставляют приоритеты лучше, чем ты сам, — позвольте вас проводить.
Она растерянно моргнула, улыбнулась — все еще неуверенно, но с каждой секундой возвращаясь к той Таари, какой она была. Акайо склонил голову. Подал ей руку. Худые пальцы легли в ладонь, будто он приглашал ее на танец, как в старых эндаалорских фильмах.
— Спасибо, Акайо, — тихо поблагодарила она. Обернулась через плечо, уже выходя из толпы, — Ваарт, мы можем продолжить эту увлекательную беседу в зале… Но будь осторожен. Ты в окружении культурологов, чью работу только что принизил. Мы, знаешь ли, страшны в гневе.
Акайо не стал оборачиваться. Если ты уверен, что одолел врага, ты даже не подумаешь проверять это.
На следующий день, получив от Лауры записку о времени и месте встречи, которую доставил курьер в отель «Паллада», Хью с удовольствием отметил, что вечерняя прогулка не прошла для него даром. Он был любезен и приветлив, развлекал Лауру историями из своей студенческой жизни, рассказывал о попытке написать готический роман, полный ужасов и привидений, рассказывал о своей матери, которая не оставляет попыток женить его на скучных дочерях своих подруг. Лаура смеялась в ответ, иногда даже аплодировала ему с детской непосредственностью. Они провели вместе целый вечер, посетив по очереди почти все кафе на набережной, объевшись мороженным и напившись глинтвейном. На прощанье Лаура даже подарила ему поцелуй. Нежный, скромный, невинный поцелуй.
И вот теперь, в доме Бориса Казарина, в мансардной комнатке Хью ожидал приглашения к мэтру. И чувствовал себя закоренелым преступником. Но работа — прежде всего, он был вынужден себе это напоминать время от времени.
Никогда не оставляйте гостя одного в комнате! Он может либо заскучать, либо обокрасть вас. Детектив Барбер не скучал. Дождавшись, когда стук каблучков вниз по лестнице стихнет, он стал быстро и методично обшаривать книжные полки. Ничего интересного не найдя, а искал он записные книжки и письма, детектив залез в тумбочку стола. Там лежала изрисованная набросками стопка бумаги, из серединки которой наугад Барбер выхватил несколько рисунков и сунул в свою папку. Во втором ящике стола он нашел скрепленные фигурной скрепкой черновики, беглое просматривание которых навело Барбера на мысль, что это дневники Лауры. Эти листы также отправились в папку Барбера. Следом он сунул пластиковый футляр для солнечных очков с туалетного столика и початую упаковку влажных салфеток, на глянцевой поверхности которых могли быть отпечатки пальцев Лауры. С сильно колотящимся сердцем Барбер поспешил занять непринужденную позу, чтобы не вызывать подозрений у Лауры. И это было весьма кстати, поскольку почти сразу после этого Лаура распахнула дверь и пригласила Хью проследовать за ней к Борису Казарину.
В комнате Бориса был полумрак и сильный запах табака. Старик сидел в инвалидном кресле, слегка наклонив вперед голову. Его вид нельзя было назвать дружелюбным, но Хью и не рассчитывал на тёплый прием. Самая главная цель посещения дома Лауры была им достигнута.
— Борис, хочу тебе представить мистера Петерса, он журналист берлинской газеты «Юнге Вельт».
Хью Барбер элегантно кивнул.
— Мистер Петерс, это Борис Казарин, известный русский художник, представитель направления нео-реализма, — с легкой улыбкой сказала Лаура.
— Очень приятно, — мистер Казарин был явно не в духе.
— Я не займу у вас много времени, — сказал Хью. Казарин кивнул на стул и Хью не очень удобно присел. – Я прошу простить мое волнение, впервые я в гостях у такого известного и почитаемого мэтра, — Хью заливался соловьем.
Лаура улыбнулась. В это время распахнулась дверь и вошла пожилая блондинка, которая несла на подносе кофейник и чашки. На тоненьком блюдце было разложено домашнее печенье. Пожилая блондинка что-то шепнула Лауре на ушко, но та, развеселившись, ответила ей довольно громко: «Потом, Елена» и Елена удалилась, а Лаура стала разливать горячий шоколад.
Хью отвлекся и стал наблюдать за грациозными движениями девушки, которая заметив его взгляд, улыбнулась и сказала: «Печенье тоже я пекла, у меня много талантов». Разлив шоколад по чашкам, угостив мнимого мистера Петерса, Лаура села в дальнее кресло, поджала свои стройные ножки и стала пить горячий шоколад, не участвуя в разговоре.
Хью чувствовал себя неловко, и, несмотря на то, что он готовился к «крестовому походу», ему было трудно начать беседу. Мистер Казарин тоже не торопился, он хмуро и беззастенчиво рассматривал собеседника.
— Наша газета планирует публиковать ежемесячные обзоры наиболее значимых культурных событий Германии, два обзора об обновленной галерее искусств Берна и о молодом, но талантливом скульпторе Христиане Данцере уже вышли. Теперь руководство обратило внимание на выставку современного портрета «Лица и лики».
— Наверное, это благодаря удачному буклету, который мы разослали куда могли, — сварливо заметил Борис Казарин.
— Да, буклет получился очень яркий. Выставка еще не завершила свою работу, если я успею дать хотя бы короткий пресс-релиз, то зрителей существенно добавится, — примирительно сообщил Хью Барбер.
— Хорошо, задавайте вопросы, только побыстрее, через полчаса у меня прогулка. Пока погода не испортилась, я бы хотел подышать свежим воздухом.
— Итак, приступим.
Хью Барбер, ступив на скользкую почву, начал расспросы об авторах, чьи работы были представлены на выставке, об особенностях современного искусства портрета, о стиле неореализм. Хью утешал себя тем, что по легенде он журналист, а не художник, и потому не должен разбираться в тонкостях терминологии, особенностях новых течений и веяний в искусстве. Борис отвечал медленно, словно диктовал текст Барберу. Через полчаса экзекуция закончилась. Борис милостиво позволил сфотографировать наброски к портрету «Ангел» и, попрощавшись с художником, Барбер с большим облегчением покинул его кабинет.
Лаура проводила до двери детектива и неожиданно спросила:
— А как поживает герр Герберт Мюллер? Прошлый очерк писал о нас, художниках Мюнхена, именно он.
Хью Барбер восхвалил небеса за свое терпение и подготовку, так как перед поездкой в Мюнхен внимательно изучил биографии лучших столичных писак.
— Разве вы не знаете? — с деланным удивлением Хью спросил Лауру, — он эмигрировал в Канаду в прошлом году. Так вот…
— Очень жаль, — притворно вздохнула Лаура. Было очень заметно, что она проверяет Хью Барбера и даже не сильно это скрывает.
— Я надеюсь, что мы еще увидимся, — сказал Хью на прощанье.
— Да, — улыбнулась Лаура, — приходите на набережную завтра к вечеру, я буду там.
Хью с ликованием покинул дом Бориса Казарина. Не понятно, чему он был обрадован больше – удачной краже улик или приглашению на свидание.
Песчаная полоска вдоль кромки воды истончалась, и вскоре следы повернули в другую сторону – на траву, как раз в том месте, где берег был довольно пологим. Но и здесь мужские следы не появились. Человек в мокром ватнике отпустил ребёнка?
И, конечно, на траве следов видно не было. Ковалев поднялся на берег и огляделся: в лес вела еле заметная тропинка. Куда ещё идти мальчику? Он на всякий случай посмотрел вниз, проверяя, нет ли дальше хода вдоль воды, как вдруг заметил бегущую по берегу собаку. Не было сомнений в том, что это и есть «настоящее динго» – серая с рыжиной шерсть, хвост поленом. Пёс шел по следу и, не доверяя мокрому песку, более полагался на верхнее чутьё: замедлял ход, нюхал ветер и мчался дальше – тем же путём, которым только что прошел Ковалев.
Пес здорово напоминал волка, но, пожалуй, его трудно было назвать плодом генной инженерии – на крупную дворнягу он был похож не меньше.
«На ловца и зверь бежит», – подумал Ковалев с усмешкой. Он не сомневался, что пёс поднимется на берег вслед за ним. И не ошибся.
Зверь выскочил наверх, пригнув голову к земле, и Ковалев радостно потёр руки.
– Ну вот ты мне и попался… – сказал он вполголоса, то ли собаке, то ли самому себе.
Пёс вскинул морду, резко остановился и даже попятился. Однако назад не побежал, лишь занял более устойчивую позицию (словно перед прыжком), ощерился и заворчал. Волк из старого детского кошмара, слишком настоящий, непохожий на мультяшных волков. Наверное, в самом деле помесь с волком: чересчур длинные для собаки клыки, и оскал не собачий – обнажает верхние десны.
Ничего кроме радости и эйфории Ковалев не ощутил: после «бабьего царства» санатория, после бессмысленных препирательств с Зоей Романовной, после подленьких обвинений и шепота за спиной, за которые нельзя хорошенько врезать по зубам, встреча с «настоящим динго» была просто подарком судьбы – возможностью выплеснуть накопившуюся злость.
– Давай, – кивнул Ковалев с улыбкой. – Давай, прыгай… Вот тут мы и посмотрим.
Он сделал шаг вперёд, и пёс подался вбок. Не отступил – выбрал другую позицию, продолжая щерить морду и не мигая смотреть в глаза. Пожалуй, он был страшен и, наверное, опасен, но Ковалев в эту минуту думал о том, что изловить пса можно, только если он кинется, а если побежит – догнать не получится.
– Ну? Что, боишься? Пугать маленьких детей проще, правда?
Пёс обходил Ковалева стороной, медленно, шаг за шагом, и от ярости захлебывался рычанием. Ковалев поворачивался вслед за ним, думая, что пёс хочет напасть со спины, но тут просчитался – пройдя четверть круга, собака развернулась одним прыжком и метнулась в лес.
И только тут Ковалев понял, что пёс мчался не по его следу, а по следу Павлика. И если странный человек в мокром ватнике не пошел с мальчиком в лес, то защитить ребёнка от собаки будет некому. Или… или этот человек с собакой заодно?
Зимние ботинки со шнуровкой не располагали к продолжительному бегу, да и тропинка оказалась очень условной. Пёс исчез из виду за несколько секунд и бежал бесшумно, как полагается лесному зверю, а не домашнему питомцу. Ковалев еле-еле угадывал направление, в котором надо двигаться, и сбился с тропы, потому что вскоре уперся в стену густого подлеска, сквозь который было трудно пробиться. За голыми кустами поднялся молодой ельник – темный и непролазный, – но Ковалев, прикрывая лицо руками, прошел и сквозь него, неожиданно увидев впереди открытое пространство. Радость была преждевременной: зажмурившись и закрывая лицо рукавом, Ковалев проглядел канаву под ногами и ухнул вниз – темная торфяная вода поднималась выше сапог, а илистое дно еще и затянуло поглубже, едва ли не до колен.
Канава отделяла лес от шоссе, мимо промчалась одинокая машина, шагах в ста виднелась крытая автобусная остановка. Ковалев, ругаясь, выбрался на асфальт – вряд ли простейшая бытовая магия матерных слов могла высушить сапоги, но кто бы не выругался, промочив ноги холодным ноябрьским днём?
Павлика он увидел сразу – тот сидел на остановке один и смотрел в лес, совсем не в ту сторону, откуда появился Ковалев. Собаки видно не было, но по лицу мальчика было понятно: он заметил пса.
– Павлик! – окликнул его Ковалев.
Мальчик резко и испуганно оглянулся и, наверное, собирался бежать, потому что сполз со скамейки и заозирался по сторонам.
– Погоди, не бойся. – Ковалев выдохнул с облегчением. – Я же никому не сказал, что вы сбежали, правда?
Павлик снова нерешительно посмотрел на Ковалева, а потом опять взглянул в лес и испуганно прижался к скамейке. И когда Ковалев подошел ближе, выговорил, запинаясь:
– Там… волк… – И показал рукой на противоположную сторону шоссе.
– Это не волк, это большая собака. Я её видел.
– Правда? – Брови Павлика поднялись удивленно. – Вы его видели?
– Ну да. Я и побежал сюда, потому что боялся – вдруг она тебя укусит.
– Его никто не видит. Только Зоя верит, что я не вру. И это не собака, это настоящий волк.
«Настоящее динго», – подумалось Ковалеву.
– С чего ты взял?
– Он не лает, – насупленно ответил Павлик. – Никогда. Только рычит. Значит, это волк.
– Ты просто не слышал, как она лает. Волки не такие, я их видел.
Волков Ковалев видел только в зоопарке и по телевизору… А впрочем, какая разница, собака это или волк, – собака даже опасней, она не боится человека.
– Я тоже их видел. Это настоящий волк, – упрямо повторил Павлик. – Мне и Зоя сказала, что это волк.
– Зачем? – спросил Ковалев и только потом понял, что этот вопрос надо задать Зое Романовне, а не Павлику.
– Не знаю. Она говорит, если видишь что-то такое, надо перекреститься и прочесть «Отче наш», и всё пропадет.
– Ну и как, ты пробовал?
– Пробовал.
– Помогло?
– Ну почти. Если бы я знал «Отче наш», может и совсем бы помогло. Дядя Федя сказал, что можно в таком случае перекреститься. Что я пока маленький, мне не зазорно просить о помощи.
Он казался намного старше Ани.
– Что ещё тебе сказал дядя Федя? И почему не пошел с тобой сюда?
– Он не может далеко от речки отходить. И он сказал, что вы меня догоните. Мы вас видели, что вы за нами идёте.
– А если бы я тебя не нашел? Что тогда?
– Не знаю. Я бы тут сидел, а потом бы на автобусе в санаторий поехал.
Этот чокнутый дядя Федя сначала забрал ребёнка из санатория, а потом оставил его одного на шоссе. Чем он думал, интересно знать? И чего хотел? Дело даже не в собаке – по шоссе машины носятся, в лесу ребёнку ничего не стоит заблудиться, провалиться в канаву, наконец…
– Если к тебе приближается бродячая собака, нужно не креститься и не читать «Отче наш», – сказал Ковалев. – Нужно нагнуться и сделать вид, что подбираешь с земли камень, – и собака убежит.
– Правда? – Павлик поднял глаза. – Вот так просто?
– Проверено. Но ни в коем случае нельзя брать в руки палку, и вообще – размахивать руками. Пойдём обратно, – вздохнул Ковалев. – Там Аня и Инна Ильинична нас ждут.
– Вы меня на молебен отведете? – недоверчиво спросил мальчик.
– Нет. Вернёмся в санаторий к обеду, когда всё закончится.
– Вы только Витьку не выдавайте, ладно? – оживился он. – Я скажу, что сам сбежал, без Витьки. Мне ничего не будет, я маленький. А Витьку из санатория выгонят. И про дядю Федю не говорите, хорошо?
– Его тоже из санатория выгонят? – усмехнулся Ковалев. И подумал, что за похищение ребенка, даже невинное, дядя Федя может огрести срок.
– Нет. Просто не говорите, и всё.
– Ладно. Я скажу, что нашел тебя на остановке, когда с Аней гулял. И ты тоже так говори.
Возвращение в санаторий к обеду закончилось потрясающе громким скандалом: две милицейские машины с включенными мигалками, скорая и пожарная машина, испуганные дети, запертые в спальнях, весь персонал санатория в лесу на поисках пропавшего мальчика – в другой стороне от реки, кстати, – заплаканная воспитательница младшей группы, главврач с сердечным приступом в изоляторе… Ни навороченного внедорожника с шофером-монахом, ни батюшки видно не было.
Историю о том, как он случайно нашел Павлика на автобусной остановке, Ковалеву пришлось рассказывать под протокол. И по настроению местных стражей порядка было видно: они жалеют, что при встрече не приложили его лицом о капот своего козелка, и в его невиновность ни секунды не верят. Военный билет на них впечатления не произвел, а у сорокалетнего усатого капитана, похожего одновременно на мышь и таракана, вызвал только раздражение.
Без обеда Ковалев не остался, но накормили его перед самым полдником, когда уехала милиция, и после долгого тягостного разговора с Зоей Романовной. Она умела допрашивать не хуже ментов, а может, и лучше. И то, что побег организовал Селиванов, она понимала (не догадалась только об участии в этом Сашеньки Ивлева), и то, что встреча на шоссе произошла намного раньше, чем сказал Ковалев, она подозревала, и даже о дяде Феде пробовала заговорить. Но давить не пыталась, понимая, что Ковалеву есть чем ответить: о причинах побега мальчика она милиции отчитываться нужным не посчитала.
Ковалев не стал обострять конфликт, но смутить Зою Романовну ему все же удалось – правда, лишь на минуту. Уже на выходе из ее кабинета он спросил:
– Зачем вы сказали мальчику, что его преследует волк? Ведь это обычная собака.
– Что? Какой волк? – Она напряглась, хотя и изобразила непринужденность.
– Когда я увидел его на автобусной остановке, рядом бродила большая серая дворняга.
Лицо Зои Романовны стало неестественно бледным, хотя больше ничем она не выдала своей растерянности.
– Вы… её видели? Или это Павлик вам пожаловался?
– Да, я её видел. Она рычала и пыталась на меня кинуться.
– Какой ужас… – тихо пробормотала Зоя Романовна, но быстро оправилась: – Мальчик боится несуществующего волка, а тут – встреча с большой серой собакой… Очень, очень некстати. Это может стать фобией на всю жизнь.
– Ну, если вместо того, чтобы рассказать, как правильно вести себя при встрече со злой собакой, учить ребенка креститься и молиться, – да, может стать фобией, – не удержался Ковалев.
– Не путайте детские фантазии с реальностью. Никто не учит ребенка креститься при встрече с собакой. – Зоя Романовна выразительно подняла глаза.
Я не знала, но Ирина понимала, какие неписанные законы нарушил этот карьерист, и не смолчала. В ее понимании это не было подставой или наушничеством. Зная Михаила по работе, она апеллировала к начальнику, человеку, который не мог объективно оценить его ни как сотрудника, ни как личность, потому что провел десять лет в ГДР. Ира говорила громко при всех о нарушении корпоративного права. Передать посылку для ребенка — святое, прикрыть отказ деловитостью — расписаться либо в собственной глупости, либо в лени и неумении работать. А что еще хуже и для ученого абсолютно неприемлемо, не видеть задачу исследовательской работы, не уметь анализировать результат и искать решения проблемы. И совсем никуда не годится готовность прогнуться. Миша оказался голым перед Королем.
Ирина мне позже рассказала. После этого поля Михаил проработал в ИГЕМе больше года. Тема его диссертации была закрыта и вычеркнута из списка исследовательских работ. В 80-м ему предложили подать заявление об уходе по собственному желанию. Характеристику написали вроде бы нейтральную, но такую, что любой кадровик геологических институтов отказывал ему в приеме на работу. Больше о нем ничего не слышали.
Ира прилетела к нам на двадцать дней. В начале июня она выходила замуж за геолога из 1-й экспедиции. Она была счастлива. Работала, как сумасшедшая, чтобы успеть сделать предварительный анализ всех образцов. И вот этому счастливому созданию с первых часов в отряде стал портить жизнь приставаниями наш Сашок.
На Иссык-Куле, когда ее облапил Сашка, девушка завизжала от негодования и от боли. Он так по-садистски ущипнул ее у ариолы левой груди, что там мгновенно образовался черный синяк. Мне пришлось дней пять осторожно растирать повреждение бодягой с подсолнечным маслом, прежде чем оно начало слегка желтеть. Очень неприятная и болезненная процедура. Ира, нормальная девчонка, мазохизмом не страдала.
С берега озера мы направились в Пржевальск. Потрясенная местным универмагом/гастрономом, обилием и разнообразием продуктов в сравнении с магазинами маленьких городов Казахстана, я затарилась под завязку.. В него везли продукты и вещи со всех республик Союза, но сами они тоже умели многое. Больше всего я радовалась свежим яйцам, молоку, сырокопченым колбасам и баранине.
Наш ГАЗ стоял почти у дверей магазина. Сашки в моей видимости не было, поэтому я сама вытаскивала продукты в рюкзаке и загружала в машину. Потом разобрала все покупки, кроме яиц. Эту ценность я упаковывала тщательно, в двойные обечайки, прикрывавшие яйца сверху и снизу, и крафт бумагу. Обвязала сверток шпагатом… Не знаю, что меня заставило обернуться. Сашка шел к грузовику и собирался открыть бутылку с газированным напитком. По этикетке узнала популярную в то время шипучку «Буратино». Я заорала:
— Отойди от машины! Не подходи!
Парень от испуга сделал скачок назад. Крышка бутылки сорвалась с горлышка и фонтан вонючей гадости выплеснулся на идиота. Пристрастие Сашки к напитку местного производства меня раздражало. В Москве «Буратино» пользовался спросом, производили по рецептуре, зафиксированной в ГОСТе. В южных республиках Средней Азии по тому же ГОСТу получалось ядовитое пойло кислотного цвета с мерзким устойчивым запахом.
Я продолжала трудиться над получившейся у меня коробкой и раздумывала, за что уцепить выпущенные концы бечевки. И чем подпереть коробку, чтобы та не дергалась, не сдвигалась и не подскакивала при движении.
Сначала почувствовала запах, потом удар под колени, упала. Заветная коробка дернулась и сползла на меня. Услышала Сашкин голос:
— Замерзла? Сейчас согрею!
Меня вызверило! Дело к полудню, на улице плюс 25 или выше! Ирку в угол зажал, сверху всем весом на девчонку навалился. Та от вони этого скунса задыхается. Заветная коробка в опасности!
— Вон из машины! Р-р-растрига!
Сашка. с ловкостью каскадера выпрыгнул из кузова. Не знаю, что его убедило, мой рык, ярость или незнакомое слово? За матерное принял?
Ира тряслась в переднем углу кузова. В темных глазах стояли слезы.
— Лен, не оставляй меня с ним наедине. Сядешь между нами?
— Что он здесь может тебе сделать?
— Уже! — и молча расстегнула блузку, и заплакала.
— Как я Лёшеньке своему покажусь? Как ему мне верить-то?
Я смотрела на нее, понимала, что буду ей помогать, но оставлять безнаказанным этого урода не стану.
— Ир, слезами горю не поможешь. Павлу Петровичу скажем?
— Нет. Поле сорву.
— Ладно.
За полотном тента послышался голос Павла Петровича.
— Ирина, выше нос, улыбку на лицо. Чи-и-из, подруга! Пойдем дурить наших мужиков и под шумок вершить великие дела.
Выскочив из кузова, направилась к начальнику.
— Павел Петрович, нам с Ирой надо в магазин и аптеку, нашу аптечку пополнить. Это займет примерно час пятнадцать. У меня к Вам просьба. Расстригу нашего отмыть, кровельных ножниц у нас нет, чем резать его одежду будем?
У Павла Петровича на лице нарисовался вопрос.
— Местная газировка «приваривает» одежду к телу насмерть. и амбре немножко умерим. Мы еще одну газовую атаку не переживем. И еще Павел Петрович, надо в этом гастрономе докупить — несколько бутылок минеральной в дорогу. У нас вода в расхожей фляге кончается. Конфитюр местного производства, судя по цвету очень вкусный. В эксперты возьмите Павла Герасимовича. Он понимает в этом толк. Банки восьмисот граммовые, количество рассчитывайте сами. В гастрономическом отделе видела полукопченую колбасу из конины. Без Вас покупать не решилась. В овощной отдел обещали завоз …
— Елена Владимировна, я запишу …
Я продиктовала ему ещё четыре позиции, среди них были «конфеты шоколадные производства «Красный Октябрь» или из Прибалтики с темной начинкой — 200 г»
Снова на лице сурового начальника вопрос, в глазах любопытство.
— Вкусный сюрприз, молока купила… Павел Петрович кассовые и товарные чеки отдельно по отделам. Галочки, не забудьте галочки!
Начальник рассмеялся. Я впервые услышала его смех, теплый в басовых тонах и тихий.
— Всё?
— Нет. В кузове лежит коробка в крафте, я не успела ее закрепить. Там яйца. Павел Петрович. Переукладка. Фляги. в одной литров пять, вторая почти полная. Но сначала студента-расстригу отмыть.
— Почему расстрига?
— Попов сана за что лишали? Либо за вольнодумство и крамолу, либо за неграмотное ведение служб. Выбирайте, студента нашего из института фьють за вольнодумство или за неуспеваемость? Мне необходимо встать к плите часов в пять, чтобы в 7 ужинать.
Господи! Благослови Женщину! Аптеку мы нашли быстро. В Пржевальске улицы идут параллельно, пересекаются под прямым углом, только расстояния между домами большие. Аптека, угловой дом, окна прикрыты шторами-циновками. Красный крест с двух сторон от входной двери. Обычная аптека, только небольшая. Деревянная стойка, на ней между столбиками укреплено витринное стекло с прорезанным окошком. Женщина за стеклом на вид лет сорока, лицо, для южанки редкость, с гладкой кожей без единой морщинки. Поздоровалась, представилась «Елена» в ответ «Акылай». {Умная Луна, кирг.} Подала ей приготовленный список и попросила:
— Подскажите, пожалуйста, как пройти к больнице, или травмопункту?
Женщина внимательно посмотрела на меня.
— Геологи? Гематома?
— Да и да.
— У Вас?
Она хорошо говорила по-русски с легким акцентом, короткими сдвоенными фразами-вопросами. Я показала в сторону молчаливой Ирины.
— Ударилась? Упала?
Ответила снова я:
— Сексуальное домогательство при свидетелях. Щипок. Гематома 3 см. на 5, поражена альвиола левой груди. Нужен акт освидетельствования без гинекологического осмотра.
— Когда едите? Куда?
— Через час. На север. Моюнкумы.
— Идем, посмотрю.
Я не очень понимала, зачем нужен осмотр аптекарше. Неважно. Ей хотелось верить, интуитивно, без сомнений…
Иришка стояла перед ней с расстегнутой блузкой, синяк стал чернее, больше и заползал под бюстгальтер, подбираясь к соску. Акылай поглядела на меня, я кивнула — да растет, кому-то крикнула, — Арслан! {Лев кирг.}
Сама писала записку. В комнату забежал мальчик лет восьми, поздоровался, не глядя на Иру.
— Внук доведет, там не врач. Но больше медсестры.
— Фельдшер?
Она закивала, придержала рукой мой список, кивнула, идите мол, и начала проворно выбирать из шкафов бинты, мази, лекарства.
Дома Пржевальска стоят далеко друг от друга. Между ними много зелени, высокие раскидистые деревья, кусты. Через эти заросли в разных направлениях, пересекаясь и растворяясь в зарослях вьются тропинки. Мальчик бежал, мы неслись за ним, едва успевая увидеть перед поворотом спинку в красной рубашке. Минут через пять мы выскочили на улицу перед зданием двухэтажной школы. За ним, метров через пятьдесят, утопая в зеленой заводи платанов стоял дом, похожий на шале с ломаной двускатной крышей… Арслан заглянул в открытую дверь и громко крикнул:
— Рани! {Королева, Тайна, инд. }
На пороге появилась Королева. Среднего роста, белый халат не мог скрыть изящной фигуры, на голове красивая, странная конструкция. Не то косынка, не то шапочка, она полностью скрывала волосы. На широкой ленте спереди вышит тамбурным швом крест. Халат ниже колена, с разрезом по правую сторону не скрывал брюки, вернее шаровары, стянутые у щиколотки шнурком с небольшой алой кисточкой. Весь наряд из белого, кремового оттенка шелка струился обвивался вокруг женской фигуры, придавая ей таинственность. Все это было интересно и необычно, хотелось взять в руки кисть. Но у нас было срочное дело.
Рани хорошо говорила по-русски, и быстро «просекла» ситуацию. Провела осмотр. Потом она позвала:
— Люся! Нужна помощь. Надо составить протокол осмотра и написать на двух языках. Я напишу на киргизском, ты на русском.
Официальный документ был написан по всем правилам 1978 года. Кто бы мне сказал, что составит его женщина, одетая по моде 2020? По дороге в аптеку Ира спросила:
— Зачем? Мы его Павлу Петровичу отдадим?
— Нет, конечно. Зато припугнуть можем.
— Лен, почему он так со мной? Я же повода не давала, сразу сказала нет.
— Сашка — зануда, самовлюбленный упрямый дурак. Чем такие мужики отличаются от настоящих? С ним легче переспать, чем объяснить, что он не нужен.
— Нет уж! Можно, я буду с тобой в палатке жить?
— Безусловно.
Из аптеки мы вышли очень довольные. Я царским подарком Акылай, мне продали шарик темнокоричневого цвета размером с очень большой грецкий орех — мумиё. А Ира воспряла после моих слов:
— Живем, Ирка! Я уверена, разгоним мы твой синяк, следа не будет. Я о мумиё только читала, это редкость легендарная, а вот видишь кто-то нашёл.
Львёнок, бегом, вывел нас на площадь гастронома.
— Арслан, стой! Ирина! У тебя московские леденцы есть?
У нее в сумке, она не расставалась с ней во время нашей эпопеи, долго копалась, но выудила из нее штук шесть карамелек «Прозрачная» и завернутый в прозрачную упаковку трехцветный леденец.
— Держи, Львенок! Из Москвы.
Довольный ребенок поблагодарил, попрощался и поскакал на воображаемом коне совершать свои подвиги.
Флорианская координационная ветка считается одной из самых молодых, здесь не так развита сеть станций переброски, и некоторые миры до сих пор не включены во внешнюю коммуникационную сеть. Потому и на Флоре, и на менее развитых мирах правительства куда более независимы, нежели в старых, прочно сросшихся корнями с метрополией колониях. Кроме того, именно эта ветка не сильно пострадала в минувшей войне. По целому ряду космографических причин здесь никогда не создавались военные базы, спутники и станции. Однако в последние годы баланс силовых структур начал стабилизироваться. Это вызвано, в том числе, и развитием организаций изоляционистского толка, многие из которых не брезгуют террористическими методами достижения цели…
Учебное пособие «Курс современной истории: система координат»,
Флора, «Орс», 312 г. к. в.
«Корунд» вышел в стандартный режим неподалеку от базы Бюро — там лучший медицинский центр этой координационной ветки.
К прибытию Димыч устроил тотальную чистку жилой части корабля, а также общую диагностику оборудования.
Подозрения его оправдались в полной мере. Едва успели переправить пострадавших в госпиталь, как на борт заявились координаторы обоих отделов Бюро и многочисленные сопровождающие их лица. Курт и Калымов закрылись на мостике с капитаном и старпомом, все прочие разбрелись по судну, расспрашивая экипаж, проверяя его состояние и готовность к следующим полетам.
Игорь, которого больше всего интересовала возможность спуститься на планету, маялся, дожидаясь, когда закончится совещание на мостике. Маялся он сначала в кают-компании, потом там стало людно, и он перебрался к себе в кабинет. Там на кушетке все еще лежали разворошенные простыни-подушки — Регина не успела убрать постель перед уходом. Две порции кофе успокоения не принесли, было ощущение, что время уходит, и догнать его будет не просто.
А потом в медотсек постучали.
Вслед за стуком там появилась высокая темнокожая женщина, одетая в форму санитарной инспекции.
Женщину Игорь узнал и поднялся навстречу. Она была точно такой, как на димычевых снимках.
— Здравствуйте, Жанна.
— Мы знакомы? — подняла она брови.
— Ваш портрет я видел в архиве у капитана. Решили посмотреть, как тут все? Я постарался ничего не менять.
— Напрасно. Позволите войти? Спасибо. Говорят, вы попали в переделку?
— Не врут. Но я все время попадаю в переделки. — Игорь улыбнулся. — Проходите, садитесь. Кофе?
— Если вы составите компанию…
— Меня зовут Игорь.
— Очень приятно. Давайте сначала по делу. Я хотела бы посмотреть личные карточки членов экипажа. О, спасибо. И графики профилактических осмотров. И…
— Жанна. Все интересующие вас документы я хоть сейчас могу слить вам на терминал. Потом в спокойной обстановке просмотрите. Скажите лучше, как вам здесь?
Она улыбнулась и положила руки перед собой:
— Мне странно. Но скорей не нравится, чем нравится. Я понимаю, что это из-за предубеждений, и обещаю следить за собой и не придираться по пустякам. Например, мне не очень нравится разворошенная постель на кушетке. Вы живете прямо у себя в отсеке?
— А, это… нет. Пациентку только что отправили в медицинский центр. Вот, не успел прибрать. Как раз планировал этим заняться, когда вы пришли.
— А в целом на борту чисто. Даже не ожидала. Зная способность мужиков везде устраивать хлев… простите. Я не хотела вас обижать. Это о наболевшем.
— Извинения принимаются. Жанна, скажите, вы что же, совсем ушли из космоса?
Реакции пришлось ждать несколько секунд.
— Не уверена, Игорь, что хочу отвечать на ваш вопрос. Наверное, я хотела бы вернуться. Но вряд ли получится. Да и место врача на «Корунде» уже занято. Кроме того… не знаю, смогу ли работать с другой командой. Мы же много лет работали постоянным экипажем. Мне даже здесь, в комиссии, тяжело было вписаться в группу, а уж на корабле… Да вру, конечно. С радостью бы вернулась. Ну, перейдем к моим прямым обязанностям. Нам с вами, если документы вы переправите, и они будут в порядке, осталось только договориться о дате медосмотра.
— Думаю, затягивать с этим не стоит. Давайте, завтра. Экипажу захочется отдохнуть, и я не думаю, что лишний день на орбите входит в их планы.
— Отлично. И не забудьте про документы…
— Секунду, сейчас отправлю. — Игорь подключился к сети — Готово.
— Тогда, приятно было познакомиться. Увидимся на базе, Игорь.
— До встречи.
… – Нептун? – словно не веря, переспросила Сьюзен, удивленно глядя на Каролину.
– Нептун! – восторженно воскликнула Рита, завистливо уставившись на Каролину.
– Нептун, – грустно вздохнула Агата, опустив глаза.
– Как же тебе повезло! – сказала Рита. – А когда ты летишь? Завтра? Ах, как я тебе завидую!
– Возьми с собой теплые вещи, – тихо сказала Сьюзен. – Линда говорила, что там холодно.
– На Нептуне такие красивые мальчики! – не унимала своих восторгов Рита. – Прелесть! Нет, я просто по-черному тебе завидую!..
«Знали бы вы, как я боюсь, меньше бы завидовали», – подумала Каролина. Уиттон ее отпустил домой, поэтому она попрощалась со всеми до завтра и медленно вышла на улицу.
Весь вечер она собирала чемодан, то доверху уложив его, то снова все вытряхнув. Она еще никогда так сильно не волновалась ни перед одной поездкой. Наконец, уставшая, она запихнула в чемодан первые попавшиеся на глаза вещи и повалилась на кровать, надеясь быстро уснуть. Но сон не приходил. От волнения она впадала в легкую полудрему вроде транса и снова просыпалась, подскакивая на кровати и глядя широко раскрытыми глазами в окно, где простиралось черное ночное небо. Ей все время казалось, что звезды начинают двигаться по небу, а Луна опускается прямо к ее окну и превращается в космический корабль. Ей чудились чьи-то далекие голоса со звезд. Каролина снова и снова глубже зарывалась лицом в подушку и опять поднималась, глядя то в окно, то на темнеющий рядом с ее кроватью силуэт открытого чемодана… Ей казалось, она не переживет эту ночь – сердце колотилось, как бешеное, и словно хотело выпрыгнуть из груди, чтобы спрятаться где-то в комнате и не лететь вместе с ней.
Наконец, за окном забрезжил долгожданный рассвет. Ночь отступила, и Каролина ненадолго уснула, чтобы снова подскочить, на этот раз от реального звука – протяжно заверещал будильник. Каролина сразу встала и побежала в душ.
Она приехала в офис и какое-то время просто стояла возле дверей, не решаясь войти – она понимала, что как только встретится с Уиттоном, пути для отступления у нее уже не будет. Сердце колотилось как безумное. Каролина набралась смелости, глубоко вдохнула, выдохнула и открыла дверь.
– О, наконец-то, – встретил ее Уиттон. Каролина только кивнула в ответ. Наверное, вид у нее был неважный, потому что Уиттон всмотрелся в ее лицо и усмехнулся.
– Не волнуйся, – сказал он. – Все будет хорошо. Я знаю, что ты справишься и никого не подведешь.
Он взял ее холодные и влажные ладони в свои.
– Ого, да ты и правда разнервничалась, – сказал он. – Постарайся успокоиться. Ведь ты на работе.
Он хитро подмигнул ей и повел в свой кабинет. Там он показал ей тонкую папку с документами.
– Вот твои виза и паспорт, разрешение на вылет, чек на гостиницу и другие важные бумажки.
Каролина хотела взять их, но Уиттон, очевидно, опасаясь, что она сейчас нервничает и что-нибудь потеряет, сам положил папку к ней в чемодан.
– Слушай меня внимательно, – сказал он. – Грегори и его туристка мисс Полли вылетели вчера вечером и уже прибыли на Венеру. Сегодня вечером по местному времени корабль летит обратно и забирает вас на станции. Вам придется немного подождать, но наш турист сказал, что его больше устраивает подождать три часа на станции, чем месяц ждать следующего вылета корабля. И еще, Каролина, запомни, первый раз – никаких фотографий. Такое правило.
Затем Уиттон посмотрел на часы.
– Однако, сейчас наш турист заставляет себя ждать, – сказал он. – Ну, ничего страшного. Выпей пока кофе.
Он подвел ее к кофейному автомату в коридоре. Каролина наполнила стаканчик и заметила, что он дрожит в ее руках, отчего кофе потекло по ее руке и немного даже пролилось на пол. Уиттон сделал вид, что ничего не заметил, но девушка постаралась собрать все силы и успокоиться. Они вернулись в офис, и Каролина немного прошлась по комнате, чувствуя, как ноги подгибаются от страха и волнения. Но постепенно ей становилось легче, она собралась и постаралась выглядеть спокойной и деловитой, чтобы не сердить босса. Она чуть облокотилась на стол Уиттона и постаралась отбросить все свои страхи в сторону.
– Ага, я слышу, кто-то идет, – сказал Уиттон. – Подожди здесь, я сам встречу.
Он вышел и почти сразу вернулся, а следом за ним вошел высокий молодой человек в деловом темно-сером костюме. Краем глаза Каролина заметила, что вошедший выглядел очень элегантно и дорого, а его небрежный взгляд не останавливался ни на чем, будто здесь не было ничего, достойного его внимания.
– Познакомься, Каролина, – сказал Уиттон, улыбаясь и пропуская парня вперед в свой кабинет.
– Энтони Рейнберн, – молодой человек протянул ей кончики длинных красивых пальцев и надменно улыбнулся, и Каролина вздрогнула…
Перед ней стоял тот самый телефонный хулиган!..
– Вы?.. – проговорила она одними губами. Энтони, не дожидаясь услышать ее имя, коротко пожал ее руку и взял ее чемодан. Из его собственных вещей у него была только средних размеров дорожная сумка. Каролина, как парализованная, осталась стоять на месте, все еще чувствуя на своей ладони прикосновение его сильной горячей руки.
– Идем, – сказал ей Энтони. – Чего застыла?
– Да, нас уже ждут, – ответил Уиттон. Энтони вышел первым, Уиттон подхватил под руку Каролину и вывел в коридор. Там она высвободилась и пошла самостоятельно. Энтони уже стоял возле лифта – такой высокий, выше нее почти на голову, но он не повернулся в ней, и она видела только его затылок. У него были очень красивые чисто вымытые темно-русые волосы, немного спадающие на воротник белой деловой рубашки. Энтони первым зашел в лифт, тут уже подоспел и Уиттон. Они спустились на первый этаж и вышли на улицу, где их уже ждала машина.
Каролина все время молчала. Энтони иногда переговаривался с Уиттоном, но ни о чем серьезном они не говорили. Каролина слышала этот тихий уверенный голос и боялась поднять на Энтони глаза. К счастью, он не обращался к ней и ничего не спрашивал. В машину он тоже сел первый – бесцеремонно вручил Каролине обе сумки и занял сиденье рядом с водителем. Уиттон положил сумки в багажник, открыл девушке дверцу, усадил ее на сиденье и только потом сел сам.
Машина тронулась.
Они ехали довольно долго, пересекли границу города, и за окном побежали пустынные пейзажи – поля, маленькие домики, какие-то фермы… А они все ехали и ехали. Даже Энтони, похоже, немного устал и только молча смотрел в окно. Каролина сидела за его спиной и невольно видела его профиль – четкий и строгий, но даже его жесткий и властный взгляд не мог развеять того приятного впечатления, которое он производил. На вид Энтони едва ли было больше двадцати шести лет, а может, даже меньше.
«Вряд ли он путешествует на собственные заработанные деньги, – подумала Каролина. – Наверное, сынок каких-то очень богатых родителей. Считает себя властелином мира. И наверное, со всеми такой же заносчивый и высокомерный… Почему мне так не повезло сопровождать именно его? Он меня, похоже, и человеком не считает. Будто я мебель или чемодан. В лучшем случае, прислуга. Как это, однако, неприятно!..»
Она отвернулась и посмотрела на Уиттона.
– Устала? – спросил он. – Ничего, уже скоро приедем.
– Я не устала, – ответила Каролина.
– Ничто так не украшает человека, как маленькая милая ложь, – с усмешкой произнес Энтони, даже не оборачиваясь. – Кто так считает, жестоко ошибается.
– Это вы мне? – удивилась Каролина.
– А кому же еще, – усмехнулся Энтони, на этот раз слегка повернув голову.
– Я так не считаю, – все еще удивленная, ответила она. – Ложь, пусть даже маленькая, никого не украшает.
– Да? А испорченного лгуна? Может, он решил исправиться.
– Не знаю, – Каролина нахмурилась. Ей не нравился такой разговор. Энтони, между тем, снова надменно усмехнулся, и Каролина была уверена, что смеется он над ней. К счастью, ее отвлек Уиттон.
– Подъезжаем, – сказал он. Машина ехала все медленнее, и Каролина приникла к окну. Но ее ждало разочарование – ничего, кроме невзрачного старого одноэтажного здания, она поблизости не увидела. Но Уиттон возбужденно потер руки, и когда машина остановилась как раз возле этого здания, сразу открыл свою дверь и вылез. Каролина ожидала, что он подаст ей руку, но тут неожиданно открылась дверца с ее стороны, и к ней протянулась другая рука.
– Прошу вас, мисс, – церемонно и иронично произнес Энтони.
Каролина помешкала пару секунд, но затем сдержанно подала руку. Энтони немного грубо вытащил ее из машины, так что она зацепилась каблуком за дверцу.
– Осторожнее, – сказал ей Энтони. – Не упади.
«А тебе этого наверняка хотелось», – подумала Каролина. Этот человек уже бесил ее. Особенно сейчас, когда он чуть придержал ее возле машины, и это было немного похоже на объятия, от которых у Каролины мурашки побежали по коже. Она тут же отстранилась и пошла следом за Уиттоном, который нес обе сумки и уже подходил к дверям.
– Сюда, – сказал он.
Каролина подошла, удивленно оглядываясь. Дверь была пыльной, и с обратной стороны она видела вывеску – «Магазин временно не работает». Уиттон достал ключи и отпер большой навесной замок.
– Я не вижу никакой охраны, – заметила Каролина.
– Зачем привлекать лишнее внимание? – ответил Уиттон. – Если мы поставим тут трехметровый забор и сотню охранников с собаками, тут же налетят любопытные журналисты или, еще хуже, вездесущие сотрудники ФБР… Ох, уж от них тогда точно не скрыться! – он презрительно фыркнул. Энтони только усмехнулся.
Уиттон вошел первым. Каролина шагнула следом и увидела полупустую комнату, похожую на склад старой компьютерной техники. Возле стен кое-где валялись картонные коробки и обрывки упаковочной бумаги. На полу также валялась вывеска – «Продажа подержанной аппаратуры». Уиттон перешагнул через нее, подошел к дальней стене и нажал что-то ногой у самого пола.
Почти сразу в стене бесшумно открылась узкая ниша, черная, будто она вела в подземелье. Секунда – и там включился свет. Каролина увидела длинный узкий коридор, ярко освещенной белыми лампами, спрятанными в стенах.
– Заходите, – сказал Уиттон, снова шагая туда первым. Каролина пошла за ним и оглянулась уже из коридора назад. Энтони шел сразу за ней с безразличным видом. Едва они вошли, дверь также быстро закрылась, не оставив ни щелочки.
Они шли по коридору, затылок в затылок, потому что коридор был немного тесноват. Коридор тянулся метров на пятьдесят, не меньше, и привел их к гладкой белой стене, где справа на уровне пояса виднелась небольшая выемка, больше похожая на вмятину в пластике. Уиттон поставил сумку и приложил большой палец к этой выемке. Секунд через пять что-то щелкнуло, и стена впереди беззвучно соскользнула в сторону. За ней было темно, но едва они вошли, свет включился. И снова ничего интересного – это была пустая комната метра три шириной, а справа от них была еще одна дверь, на этот раз незапертая. За ней снова был коридор, и ступеньки вели куда-то вниз.
«Сколько еще будет таких дверей?» – подумала Каролина. Но на этот раз коридор почти сразу закончился. Они вышли в огромный светлый зал.
Каролина ахнула.
Прямо перед ней, в центре зала, стояла высокая треугольная ракета, похожая на пирамиду. А вокруг нее ходили люди в синих спецовках – скорее всего, технический персонал. Они готовили ракету к запуску. Также в зале были люди в военной одежде, с оружием наперевес. Едва они трое вошли, человек двадцать военных повернулись к ним, у всех наготове были длинные тонкие ружья.
Бух-бух-бух! Тыдыщ!
— Пилот, открывай!
— Алекс, открой!
— Добром прошу, летун, открывай!
— Сопло ты алюминиевое! Сто парсеков тебе в дизель!
— Так, девочки, ломайте дверь. Он не откроет, хемуль субатомный.
— Не откроешь добром — я на тебя комбинезон красный примерю, понял намек?
— Ну-ка, девочки, расступитесь, щас я ка-а-ак навалюсь!
— Ай, Барбу…
— Ну я же говорила, расступитесь…
Я упоминал, что дверь у меня отличная? Жаль, что я уже был далеко и не слышал все эпитеты, которыми награждали меня пиратки. Поставив таймер на запоре двери, я спрятался. Долго ждать не пришлось, мадам капитан решила проверить, как там дела, послала ко мне Мышь. Ну и понеслось. Караул! Ужас! Пилот заперся и молчит! Только музыка ревёт!
— Ох…
— Давай, давай, Игорь, не кряхти.
— Ох…
— Как-то вы с Семеном одинаково кряхтите! Можно концерт устроить. Потом. Да вылазьте вы уже! Времени мало!
— Уйди, пилот, мне тошно…
— Кристина, родненькая, а мне каково? Я так каждый раз встаю! Без моих пилотских стимуляторов вы бы час раскачивались.
— Да, да, понимаю… Уже… встаю… Эй… Вы двое! А ну живо вставать!.. Ох…
Игорек и Сеня сделали вид, что стараются. Должно быть, прошло не более десяти минут с того момента, как я извлёк их из камер. Но для меня это время тянулось немыслимо долго. Поглядывая то на дверь, то на своих ребят, — и девчат! — я весь извёлся.
— Ну? Ну?! Быстрее, мертвецы ползучие.
Так, Кристина, кажется, уже пришла в норму, вылезла из капсулы и принялась вытаскивать птенцов. Почему мне не пришло это в голову?
— Надо же. Товарищ пилот, вы здесь, а мы вас обыскались.
Мои зомби и их храбрый предводитель застыли. Как в ужасах каких-нибудь я медленно обернулся. В комнату входила капитанша с бластером в руке, а за дверью виднелись крупно-габариты Барбуры. Как они умудрились подкрасться так тихо?
— Э-э-э… Мадам капитан? А что вы тут делаете? Какая неожиданная, но, не скрою, приятная встреча…
— Алекс, мы же договорились. Ты ведешь себя хорошо.
— Так я и веду!
— А это что у тебя за спиной?
— Мои друзья.
— Хватит чушь нести, сукин кот! — рявкнула вдруг Хельга, и мои зомби, не выдержав, посыпались на пол, как кегли. — Хотела с тобой по-хорошему, а ты…
— СТОП! — вдруг, испугав самого себя, заорал я. Хельга так удивилась, что даже забыла начать угрожать.
— Мадам, вы меня не так поняли. Я вовсе не хотел доставлять проблем. Просто… Просто… Мы с ребятами — одна большая, дружная семья. Если ты понимаешь, о чем я, — тут я ей подмигнул как можно развязнее. И уж никто бы не сказал, что я вру, не моргнув и глазом.
Кристина и её заморыши в это время уже стояли за моей спиной. Капитанша нахмурилась, видимо, не совсем поняла. Эх, трудно одновременно улыбаться и скрипеть зубами. Вот так, мучая мышцы лица, я подошел к Игорю с Семкой и одного чмокнул в щеку, а другого хлопнул по заднице. Семен отреагировал как всегда — никак. Видимо, Протоплазма и не такое разрешала своим верным слугам, а вот Игорь мгновенно вспыхнул и, похоже, собрался выступить с возражением. Кристина — умница, девочка! — обняла нас обоих, меня нежно, его — не особо. Бунтарь ойкнул и передумал выступать.
— Не обращайте внимания, он у нас такой шалун, — проворковала Крыся и куснула меня за ухо. Вот! И на мою улицу пришел праздник!
Глянув на нас с подозрением, капитанша с минуту подумала, потом решила:
— Бес с вами, извращенцами. Морозить вас уже поздно. Но учтите. Я за вами слежу. Если вдруг что — космос станет чуть менее пустым, вы меня поняли?
Мы, конечно, поняли.
— Марш в каюту. Барбура, проводи.
***
Брифинг в плену. Есть в этом какая-то романтика космических приключений.
— Ситуация такова, — сидя на полу, рассуждала Кристина, — пиратки заселили пассажирские каюты. Ящик с посылочкой стоит в кают-компании. Возле него постоянно дежурит пара мордовороток. Как туда пробиться, если нас постоянно держат на виду или взаперти?
Я предложил:
— Ну, конечно, можно попытаться свалить из капитанской рубки и освободить вас. Но получится ли…
На что Кристина лишь покачала головой:
— Ага, тут под дверью постоянно дежурит этот ходячий эсминец. С ней ты что планируешь сделать? Залюбить до смерти?
— Э, нет, это у вас не выйдет, — злорадно сказал Семен. — Её сердце занято Игорьком. Достала уже: «Игорь красавчик, Игорь душка». Гудит и гудит под дверью. И еду всякую таскает с камбуза. Ну дети малые!
Он ещё не успел закончить, а у меня в голове уже сложился план побега. Видимо, я просиял, как надраенный фюзеляж, потому что Кристина сказала:
— Давай, выкладывай.
— Не думал, что когда-нибудь это скажу, но Семен, ты гений. Порядок — кто нам мешает, тот нам и поможет, — и я с энтузиазмом потер руки. — К тому же у меня приготовлен небольшой сюрприз, вам понравится.
Под дверью и правда, не умолкая, гудел басок Барбуры:
— Малыш, а хочешь, я тебе покушать принесу? Хочешь пироженку?
— Пироженку? Ты её под дверь, что ли, просунешь? — капризно огрызнулся Игорек. — Нет уж спасибо. Я буду пирожное лопать, а остальные — мне в рот глядеть?
— Так я на всех принесу, — не сдавалась леди-танк. — Ах, черт, у меня же ключей нет!
Игорь замолчал, но после того, как Кристина пригрозила ему кулаком, продолжил:
— Добрая ты девушка, Барбура.
— Стой, как ты меня назвал, повтори ещё раз?
— Ну, Барбура…
— Да нет, не это, раньше.
— Добрая ты… э… девушка?..
За дверью воцарилось молчание, а потом послышались негромкие всхлипы.
— Что уже снова не так?
— Девушка…Меня уже пятнадцать лет так никто не называл, — отлично, процесс охмурения Барбуры шел как по маслу.
— Прости, я не хотел…
— Да нет, мне очень приятно.
Ещё одна молчаливая Крыськина угроза, и Игорек решился:
— Странные у вас там люди, на Базилевсе. Не замечают женской красоты. А вообще, у вас же там мужчин почти нет.
— Четырнадцать, — сквозь участившиеся всхлипы уточнила Барбура.
— Тогда понятно. Я бы на их месте не прочь был за тобой приударить, Барби.
За дверью исчезли даже всхлипы. А потом раздался грозный голос расчувствовавшейся охранницы:
— Отойди в сторону.
Дверь содрогнулась от сильнейшего удара, не удержалась на петлях и рухнула.
В каюту-камеру ворвалась Барбура, вид у неё был немного помятый: свидание с сотней килограммов нержавеющей стали — вещь неприятная. Но лицо её лучилось счастьем. Раскрыв широченные объятия, она воскликнула:
— Я иду к тебе, мой птенчик!!! — и сгребла в охапку несчастного Игорька, да так, что, казалось, хрустнули кости. Или не казалось? Её жертва тут же обмякла, будто набитый ватой манекен.
Хрясь!!! Это наша валькирия, выскользнув в коридор, вернулась с огромным цветочным вазоном и обрушила его на голову Барбуре. Та повалилась на пол, как подкошенная. Хорошо хоть перед этим выпустила «птенчика» из богатырских обнимашек. Он еле дышал, однако всем видом старался показать, что в порядке. Увы, кактус героически погиб — бедный Жорик!.. — но смертью своей добыл нам свободу. Путь к ящику был открыт.
Как назло, Барбура была не вооружена. Хотя зачем ей оружие? Она сама по себе — страшная разрушительная сила, заключенная в человеческую оболочку. И если эта оболочка очнется — нам всем не поздоровится. Поэтому мы, как ни сопротивлялся дамский угодник Игорь, раздели «спящую красавицу» и связали её же одеждой. Огромный бюстгальтер, в котором легко уместилась бы пара школьных глобусов, пригодился, как кляп. Получилось неказисто, но некоторое время эта сбруя удержит нашу бывшую охранницу.
А нам много и не требовалось, всё решится в считанные минуты. Всё или нечего. Пан или пропал. Корабль уже подлетал к Земле, поэтому времени на подвиг совсем не оставалось. Думать о том, что сделают с нами, даже если затея удастся, совсем не хотелось.
— Ф-фу ты, квадрическая сила! Я уж думал, что вы не появитесь, — раздался хриплый, прокуренный, но такой родной голос.
— Савельич, как ты тут? — я открыл саркофаг крио-камеры.
— Как вошь под ногтем! — ругнулся он. — Ты же, ирод, божился, что на полчасика! А я по твоей милости в этом пенале часа два бока отлеживал.
Это и был мой обещанный сюрприз. Тогда я ухитрился разморозить всех, но Савельича уговорил остаться в камере. Я промолчу, чего мне это стоило!
И сейчас у нас появился не только надежный союзник, но и ключ к оружейной комнате. Этот самый ключ, костеря меня на чем свет стоит, выбрался из пенала и сказал:
— Ну, пойдем, сорванцы, дам вам пукалки.
До оружейной комнаты наш отряд добрался незамеченным. Эх, не додумался я раньше развесить по стенам мечи и топоры, как в старинном замке. Сейчас бы очень пригодились.
План наш особой хитростью не отличался: врываемся в рубку и даем Кристине время поколдовать над бомбой. А там — колесо фортуны: либо ей удастся уничтожить взрыватель, либо… ох, это второе «либо» заставляло подкашиваться мои коленки, что тут говорить об Игоре с Семеном. Чтобы не подоспело вражеское подкрепление, кто-то должен был остаться охранять дверь. Вызвался Савельич.
— Я слишком стар для всего этого, — буркнул он. — Силы у меня уже не те, что раньше, но за десять минут я вам ручаюсь.
Ворвались удачно — двинули дверью молоденькую пираточку. Та шлепнулась на пятую точку. Один-ноль, барышни!
А вот дальше начались неприятности. Сектант сразу заорал как полоумный: «Простите, люди добрые!». У правоверных, видимо, так положено — сначала прощения просить, а потом стрелять. Ну, хоть шуганул противника. Пиратки мигом очутились под столами и стали огрызаться. У них на этот счет никаких ритуалов не предполагалось. Краем глаза заметил, что Кристина метнулась к ящику с посылкой. Значит, все по плану. Нам бы выиграть время!
Нет, ну этих двоих надо было не Земле оставить! Один орёт, второй, Игорь, решил поиграть в героев. Вместо того, чтобы палить во всё, что движется, он бросился вслед за Крыськой и прикрыл её собственной впалой грудью. Дуралей, в двоих легче попасть, да и стреляют всегда по скоплению!
За дверью послышались выстрелы и мат — Савельич времени даром не терял. Надо было спешить. Рванул Семена на себя, сбил с ног. Вовремя — еще секунда, и он встретился бы с Протоплазмой. Правоверный, кажется, сообразил, что к чему и быстро пополз под стол неподалеку, оценив задумку пираток. А я, что делать, прикрывал его, потом кувыркнулся и пристроился рядом. Осторожно выглянул.
Пиратки спрятались. Кристина с Игорем — тоже. Сидят за ящиком и высунутся не могут. Пат? Да какой, к черту, пат, вот-вот ворвутся остальные пираты, надо что-то…
БАХ! ХР-Р-РЯСЬ!
На мгновение я оглох, поэтому дверь влетела внутрь почти беззвучно. Следом вкатился Савельич — живой! — и тут же предпочел ретироваться за диван. Мгновение ничего не происходило. Из проёма раздался голос Хельги:
— Девчата, прекратите огонь! Может, вместо того, чтобы потрошить друг дружку поговорим, а, капитан?
Она вошла в комнату, подняв руки перед собой, мол, безоружная.
— А что, можно и поговорить, — согласился я. Теперь время работало на нас —Кристина тут же принялась возиться с замками ящика.
— Чего ты добиваешься, Алекс?
— А сама как думаешь? Нам очень не нравится ваша посылка, вот — решили от неё избавиться.
— Избавиться, говоришь?
— Угу, сделаем вашу бомбочку беззубой, а не получится — взорвём все к чертовой матери.
— А, так вот оно что. Послушай, а если там не бомба?
— Если? Если бы у бабушки был миллион кредитов, то это была бы не бабушка, а миллионер! Конечно, бомба. Все сходится: и урановые шахты, и поставки оружия, и, мягко говоря, неприязнь к матушке-Земле.
В это время за моей спиной раздался скрип — Крыська отперла ящик. Вот, момент истины. Ну?
— Что за хрень?!!
Неужели все так плохо? Но голос Кристины звучал скорее удивленно, чем испуганно. Хельга скрипнула зубами и прорычала:
— Повежливей, пигалица! Это моя мать, а точнее все, что от нее осталось. Закрой крышку, дура!
От неожиданности Кристина повиновалась.
— А ты, летчик, опусти пушку. Мы вас не тронем. Зуб даю.
Её зубы мне были точно ни к чему, но я опустил. Уж больно уверенно держалась Хельга.
— Все правильно у вас вышло, да только не учел ты, Алекс, что Земля — наша родина, а ненавидеть родину… Правительство — да, вояк трусливых… сейчас бы любому из них глаз на локоть натянула. Потому как бросили нас, отмахнулись. Неприличные мы. Неудобные. Свидетельство их бессилия и позора… Но причинять вред Земле нам незачем.
Хельга грозно оглядела нас.
— А в ящике и правда останки моей матери. Она боевым космолетчиком была, коллега твоя, значит. Часто говорила: хочу, мол, как подружка моя, сгореть при входе в атмосферу. А желание матери — закон, будь ты пират или святоша.
Я отвел взгляд. Почему-то мне было очень стыдно.
— Теперь довольны? Раз так, хватит тут балаган устраивать. Давай, пилот, тащи свой зад в рубку. Прилетели уже почти.
В этот день я в первый, и надеюсь, в последний раз в жизни увидел, как плачут космические разбойники.
***
Мы стояли на верхней палубе «Сарториуса» и любовались, как из-за края планеты кокетливо, будто женская коленка из разреза юбки, появляется Солнце. Первые несмелые лучи нахально вламывались в этот величавый мир. Жар растекался все дальше, еще миг и, нежась в потоках света, трепетала вся Земля.
От борта корабля отделилось небольшое темное пятно и плавно поплыло в атмосферу, увлекаемое притяжением планеты.
Ящик с останками всё удалялся. Вот он встретился с атмосферой, вокруг него образовался огненный кокон, и металл ярко вспыхнул. Посылка доставлена. Прах к праху…
Когда все закончилось, я спросил у предводительницы разбойников:
— Послушай, Хельга, а дальше что?
Но вместо капитанши ответила Мышка. Она незаметно подкралась ко мне сзади, обняла за то место, где у барышень талия, а у меня — непонятно что, и сказала:
— Слышь, служивый, подбрось-ка девочек домой, — потом, алчно зыркнув на Игорька с Семеном, добавила. — И дружков своих с собой захвати. Сам понимаешь, двенадцать мужиков на всех не хватает.
И скривившись, будто проглотила морского ежа, сквозь зубы бросила Кристине:
— А вот тебе, смазливая, там трудно придется: конкуренция — вещь непредсказуемая!