— Ох, ангел… Правда, они прекрасны?
— Прости, мой дорогой, я немного отвлекся на свежеприсланный каталог октябрьского аукциона… Так кто прекрасен?
— Ангел!
— Э-э-э?
— Вот только не начинай опять! Эта шутка уже давно перестала быть смешной.
— Ты о чем?
— Не говори, что ты их снова не видишь! Если не хочешь, чтобы я обиделся. Я серьезно, ангел!
— Как скажешь, мой дорогой, как скажешь. Не буду.
— Все, ангел.
— Кроули…
— Я сказал: все!
— Кроули, дорогой мой… Меньше всего я хотел бы тебя обидеть. Правда.
— Тогда зачем?
— Ну я же не отрицаю твою способность их видеть. Все мы разные и видим тоже… хм… по-разному. Я верю тебе, дорогой. Ты их видишь. Поверь и ты мне, что я их и правда не вижу.
— Но почему? — Теперь голос Кроули звучит почти жалобно. — Раньше-то видел. Ну, помнишь, еще до Потопа, когда один убежал…
— Хм… — Азирафаэль отводит взгляд. — Это было давно. Пять тысяч лет — солидный срок, многое… хм… изменилось.
— Хочешь сказать, что у людей в пожилом возрасте слабеет зрение и на наших человеческих оболочках это тоже отражается?
— Ну… в какой-то мере… и это тоже. Наверное.
— Но почему тогда я их вижу отлично? Или это потому, что Адам тебя обновил? Он все-таки ребенок, что-то сделал не так… Скажи, ты их видел до неслучившегося Апокалипсиса? Не помнишь?
— Ох, Кроули… Видишь ли…
— Тук-тук! Добрый день! Есть кто дома?
— О! Анафема, добрый день! Проходи, мы с Кроули тебе всегда рады. Правда, Кроули? Как здорово, что ты к нам заглянула, мы как раз собирались пить чай!
— Ангел! С каких это пор тебя так радуют ее визиты? Мне начинать ревновать?
— Ох, Кроули! Твои вечные шутки…
***
— Адам, ну хоть ты-то их видишь? Они прекрасны…
— Да. И нет.
— В смысле?
— В смысле: да, вижу. И нет, не вижу в них ничего прекрасного. Они даже на лошадей не похожи! Помесь анорексичного носорога и бледной поганки.
— Ночью они светятся. Чуть-чуть, словно крупные светлячки. А если смотреть на них ранним-ранним майским утром, когда они бегут по самому краю утеса на фоне предрассветного неба, их шкуры сияют радугой. Мне кажется, среди их предков были и кэльпи: пару раз я видел, как они продолжали бег по воде, совершенно этого не замечая. И не проваливаясь.
— И все равно они мерзкие.
— Но ты хотя бы их видишь. Интересно почему?..
— Не знаю.
— Почему мы с тобою их видим, а остальные нет? Что между нами общего, чего нет у других? То, что мы оба выходцы снизу? Слушай, а Бобик их видит?
— Да вроде видит. Или чует, по крайней мере, — постоянно облаять пытается.
— Ха! Точно! Значит, в этом все и дело. И значит, я прав: они действительно немножечко кэльпи!
***
— За шесть тысяч лет может приесться все что угодно, ангел! Ну это как в том анекдоте, когда выходишь на пляж, а там станки, станки, станки…
— Эм… Дорогой, я не очень уловил твою мысль. Какие именно станки? И почему станки вдруг на пляже?
— Забей, ангел. Я просто имел в виду, что… Ну вот представь, что ты съел десять великолепных блинчиков. С клубникой и взбитыми сливками, просто супер. А потом еще десять. И тебе приносят еще. И еще. Представил?
— О да…
— Теперь понимаешь?
— Э-э-э… И в чем тут подвох?
— Все шесть тысяч лет! Каждый день! Блинчики и снова блинчики, пусть даже и самые прекрасные! Да тебя от них тошнить начнет!
— Почему? Если это мои любимые блинчики от моего любимого повара… К тому же всегда можно слегка разнообразить и самому при помощи разных соусов и наполнителей, даже если повар и не догадается… А он должен догадаться, раз это хороший повар…
— Ладно, ладно, я понял! Это была неудачная аналогия.
— Хм… Кроули?
— Да?
— А ты настоящий искуситель!
— Нгк… Да. Это… я.
— От этих разговоров я что-то проголодался. Может, закажем блинчики?
— Конечно, ангел!
***
— Мистер Фэлл, я давно хотела вас спросить…
— Да, Анафема?
— Мистер Кроули, он… Кстати, а он все еще пристает к вам по поводу единорогов?
— О, последнее время значительно реже, моя дорогая. Но иногда… Да, бывает.
— И что, он до сих пор так и не понял? Да ладно! У вас же по всему коттеджу раскиданы исторические любовные романы! Во всяком случае, в последнее время их стало намного больше — я даже подумала, что вы это специально.
— Ну… в какой-то мере.
— И что? Он до сих пор ни один из них так и не прочел?
— …
— Да ладно! Нет, что, на самом деле? Кроули не читает любовных романов? Может, вы еще скажете, что он и мелодрам не смотрит?! Не поверю!
— Исторические не читает, увы. Говорит, что там лажают с антуражем и вообще ему неинтересно страдающее Средневековье. Мне кажется, настоящая причина в скверных воспоминаниях о четырнадцатом веке, и тут уже ничего не поделать.
— Но что-то же он читает?
— Только современные. А в современных, моя дорогая, почему-то крайне редко упоминаются единороги. Я бы даже сказал, совершенно не упоминаются. Как и… хм…
— М-да. С девственницами в них тоже как-то туговато, тут вы правы.
— Моя дорогая… мне все же кажется, что это немного не наше дело.
— Так бы и было, мистер Фэлл, если бы не его постоянные шутки на грани приличия. И даже за гранью. Эти намеки, эти раздевающие взгляды поверх очков, эти понимающие многозначительные ухмылки… И над вами он постоянно издевается. Ладно я, я замужняя дама и могу за себя постоять, но мне обидно за вас, мистер Фэлл. Так порою и хочется стереть эту наглую ухмылку, сказав ему прямо в глаза, что единороги не ошибаются! Чтобы хотя бы разочек увидеть, как ему становится…
— Ты слышала?
— Что?
— Какой-то шум. В прихожей.
— Что-то упало?
— Нет. Это хлопнула входная дверь…
— Кто-то пришел?
— Нет. Ушел.
— Но ведь…
— Кроули. Он умеет ходить совершенно бесшумно.
— Ох… Думаете, он… слышал?
— Думаю, да.
— Его надо найти!
***
— Хотите чаю, мистер Фэлл?
— Ты его нашла?!
— Нет.
— Но… тогда почему…
— Почему я сижу тут и пью чай? Потому что ждала вас, мистер Фэлл. Не хотелось уходить, не попрощавшись, невежливо как-то. Я бы и раньше это сделала, но вы ушли так стремительно…
— Но… почему ты его не искала? Ты же сама говорила, что…
— Чтобы не найти. Случайно.
— Но… Но… Анафема! Его надо найти! Он же всегда все драматизирует! Он же может сотворить какую-нибудь глупость, если его не найти, он же сейчас себя так накрутит, мне даже представить страшно, что он может…
— Потому что найти его должны вы, мистер Фэлл. До свидания. И… удачи.
Кажется, она добавила еще пару слов, что-то похожее на «вам обоим». Но Азирафаэлю могло и показаться. Ему некогда было останавливать Анафему и спрашивать, что она имела в виду. Если вообще имела что-то. Ему надо было искать Кроули.
***
Конечно же, он его нашел. Вечером, уже после захода солнца, на Белых скалах. Просто вдруг вспомнил, что они там часто сидели ночами и смотрели на звезды. Тот край утеса, что ближе к холмам, был довольно неровным, и если сойти с туристической тропинки, то можно было найти множество укромных местечек. Но Кроули не был бы самим собой, если бы выбрал одно из них — он устроился на краю центральной смотровой площадки, хорошо просматриваемой издалека. Не исключено, что при этом распугал своим мрачным видом всех потенциальных любителей пикников на природе с красивым обзором. Во всяком случае, сидел на самом краю он очень решительно, угрюмо и неприступно, свесив ноги над обрывом.
И не обернулся, хотя не мог не слышать, как хрустит гравий под ангельскими ботинками.
Площадка официально не считалась смотровой, и потому ограждение на ней отсутствовало. Азирафаэль остановился в полушаге от края. Сцепил руки за спиной, разглядывая опрокинутое черно-синее небо с яркими искрами звезд. Ночи над морем даже в августе никогда не бывают черными беспросветно, водная гладь — словно зеркало маяка, она усиливает любое самое слабое мерцание и умножает стократно, делая темноту прозрачной и призрачной, разливает дрожащее сияние от горизонта до горизонта, и уже не понять: то ли это далекие звезды отражаются в воде, то ли подводные светлячки отражаются в небе.
— Пришел поржать? — хмуро спросил Кроули, так и не повернув головы. Голос его был напряженным и злым. — Рим припомнишь, да? Как я там облажался с Калигулой… Ты уже тогда догадался, да?
— Нет.
— Хоть что-то радует. — Кроули невесело хмыкнул. Похоже, радовало его подобное обстоятельство не так чтобы очень. В голосе добавилось горечи, напряжение никуда не ушло. — Но сейчас-то, ангел! Мог бы и сказать. Чисто по дружбе, чтобы я тут перед вами не выставлял себя последним… придурком. Знатно повеселились, да? Бесплатный цирк! Весь вечер на арене демон Кроули! И главное — сам. Все сам! Как всегда. «Секс? Ангел, да ради кого угодно! Я знаю о сексе все еще со времен Адама! Я же демон-искуситель, ангел, это моя работа! Хочешь искусить кого-нибудь — спроси меня как!» Смешно, да? Уржаться. Да я…
Кроули замолчал — резко, на полувдохе. Потому что Азирафаэль, вздохнув, неловко опустился рядом на край обрыва. Почти касаясь боком о бок. Поерзал, усаживаясь поудобнее и придвигаясь еще ближе, теперь уже точно вплотную. Снова замер. Кроули молчал, даже, кажется, дышать перестал. Но не отодвинулся. В быстро остывающем ночном воздухе Азирафаэль ощущал жар, исходящий от худого жилистого тела, даже через несколько слоев одежды.
— Только не воображай себе, что я хранил какую-нибудь чушь или кого-то там ждал! — в голосе, ломком и тающем, словно утренний лед, теперь звучал такой отчаянный и трогательно-беспомощный вызов, что у Азирафаэля перехватило горло. — Даже не думай, ясно?!
— Я… не думаю.
— Вот и не думай!
Кроули непримиримо передернул плечами — и оказался чуть более плотно прижавшимся, чем секундою раньше. Словно случайно, словно по независящим от него обстоятельствам, словно…
Азирафаэль вздохнул и рукой приобнял его за талию, уже совершенно сознательно прижимая еще плотнее, всем боком, и уютно укладывая свою голову на напряженно-непримиримое плечо. Кроули засопел, но промолчал.
— Ничего такого я вовсе и не думаю, — сказал Азирафаэль, стараясь, чтобы голос звучал скорее примирительно, чем огорченно. — Мне просто немного грустно, что я их больше не вижу. Они, наверное, очень красивые, ты их так расхваливал… А я не вижу. Немного грустно. Вот и все.
Какое-то время они молчали. Потом Кроули вздохнул и, кажется, немного расслабился. Крутанул головой, потерся ухом о макушку ангела. Еще раз вздохнул. Кашлянул неуверенно. И, наконец, сказал уже почти обычным своим тоном, слегка смущенным и ехидным одновременно:
— Ангел…
— Да, мой дорогой?
— Не жалей. Они мерзкие. Не жалей, что не видишь. Адам прав, тут не о чем жалеть, выглядят просто отвратно. Помесь носорога и велосипеда, и шкуры цвета брюха дохлой селедки. А зубы! Ну точно потомки кэльпи, видел бы ты эти зубы! Вернее, как раз не надо, чтобы видел… Не жалей, ангел, правда. Они не стоят того.
— Спасибо.
Азирафаэль не стал прятать улыбку, и она прорвалась в голос, он и сам это слышал. Кроули наверняка тоже. Плечо под ухом осторожно шевельнулось в некоем намеке на пожатие:
— Не за что.
— Я говорил тебе сегодня, как сильно тебя люблю?
— Да. Но у меня что-то со слухом. Или памятью. Или…
Азирафаэль еле слышно хмыкнул и чуть повернул голову, чтобы поцеловать Кроули в шею (и почувствовать, как под губами дернется кадык). И снова замер.
Какое-то время они молчали, сидя обнявшись и глядя, как из-за моря выкатывается бледное обкусанное яблоко неполной луны. По темной воде протянулась серебристая дорожка — до самого берега, уткнувшись в белую гальку пляжа. Там, далеко внизу, под их ногами. Кроули то ли вздрогнул, то ли чуть передернул плечами, и Азирафаэль подумал, что, возможно, он видит, как по этой серебристой дорожке, словно по лунной радуге, убегает к далекому горизонту легконогий бесшумный табун.
Кроули снова передернул плечами и сказал:
— Ангел… знаешь что?
— Да?
— Я не хочу их больше видеть.
Азирафаэль моргнул. Неуверенно поинтересовался:
— Пойдем домой?
И осознал, какую сморозил глупость, еще до того, как Кроули издевательски фыркнул в ответ:
— О, ради кого угодно, ангел! Как такое умное существо может быть таким глупым?! Я не хочу их больше видеть! Никогда. Ну вот ответь: что в этих моих словах показалось тебе таким уж непонятным, а?!
— Что… — Азирафаэль сглотнул. — Прямо здесь?
— А тебя что-то смущает?
Азирафаэль подумал. Запрокинул голову, жмурясь от яркого света луны и пытаясь рассмотреть почти не различимые звезды. И чувствуя, как губы сами собой растягиваются в улыбке, все шире и шире.
— А ты знаешь, пожалуй что и нет…
***
Перед рассветом море отливало перламутром. Азирафаэль как раз лениво раздумывал, не потратить ли еще одно маленькое чудо (вдобавок к нескольким уже примененным — купол отвлечения внимания возможных прохожих, превращение части скалы в некий аналог ортопедического матраса и, наконец, аккуратное чудесное снимание и складывание стопочкой собственной одежды, потому что вряд ли в ее отношении стоило рассчитывать не деликатность разных там Кроули, а к своему пиджаку ангел за двести лет уже как-то привык) и не перенести ли их с Кроули, пребывающим в ласковых объятиях Морфея, еще и в ничуть не менее ласковые объятия утренних волн. Но тут как раз лежащий на нем Кроули шевельнулся и сказал хриплым со сна голосом:
— Знаешь, ангел… Что касается единорогов…
— Да?
— Хотел тебе сказать…
И замолчал. Азирафаэлю могло бы даже показаться, что он снова заснул, если бы кожу на его груди не щекотало неровным и совершенно не сонным дыханием.
— Все-таки жалеешь, что больше их никогда не увидишь? — спросил он с преувеличенно горестным вздохом, когда молчание слишком уж затянулось.
— Нет конечно! — Кроули фыркнул. — Считаю, что оно того стоило. — И тут же добавил, привычно пряча нежность за своим обычным ехидством: — Но если ты еще хоть раз напомнишь мне про этих тощих бледных ублюдков…. Я не знаю, ангел, что я с тобой тогда сделаю!
— Хм? Угрожаешь?
— Искушаю.
— Старый хитрый змей!
— А то ж!
— …
Некоторое время спустя:
— Хм… Кроули, дорогой… Так что там касательно единорогов?
0
0