На ложе моём ночью искала я того, кого любит душа моя, искала его и не нашла его. (Песня Песней 3:1)
«Почему она? Почему не я?»
Вопрос вновь и вновь подступал к горлу. В чём разница? Если провести две линии и сделать на них отметки, то окажется, что она и Жанет двигаются параллельно. Они обе принадлежат к королевскому дому, обе — дочери Генриха Наваррского.
Жанет незаконнорожденная, но это не умаляет королевской крови в её жилах. В конце концов, Мария Медичи происходит из рода банкиров, а не благородных дворян. Её преимущество перед Генриеттой д’Антраг состоит только в законности брака, и не более того. Разница в возрасте так же невелика, Клотильда старше на каких-то три года.
Обе они богатые вдовы, им обеим Геро никак не может служить подходящей партией, он даже в любовники им не подходит. Но они обе презрели это сословное противоречие. Клотильда, правда, пыталась скрыть эту связь, сделать её тайной, но ей простительна эта предосторожностью, ибо на неё возложен долг блюсти честь короны.
А Жанет уже опорочена, терять ей нечего, вот она и вышагивает с ним под руку средь бела дня. Вымокшему под дождем опрокинутый ковш не повредит.
Так он за это бесстыдство её предпочел? Мужчине должно льстить, если женщина ради него порочит свое имя. Нет, нет, это же Геро. Он такой жертвы не примет.
К тому же, разве Клотильда не пыталась представить его двору? Она так же готова была на многое, готова была даже рискнуть своим добрым именем. Прежде был замок, теперь — загородное поместье. Вновь совпадение. Здесь он не пленник, но вряд ли ему позволят это поместье покинуть. Он так же зависим.
Она, Клотильда, держала его страхом, а Жанет держит благодарностью. Она поступила расчетливей и мудрее, она вернула ему дочь. Сильный ход, беспроигрышный. За это великодушие он будет ей благодарен. А благодарность так похожа на любовь.
Вот и все её преимущество, этой рыжеволосой принцессы-бастарда. Вовремя подхваченная хитрость. Она сумела воспользоваться ошибкой предшественницы.
Клотильда давно уже раскаялась в своей непреклонности. Если бы она допустила толику женской хитрости, она бы сейчас была на месте Жанет. За свою дочь Геро простил бы ей даже смерть жены. К тому же, она могла бы сыграть раскаяние. Твердила бы ему изо дня в день о терзающих её сердечных муках, о ночных видениях и заказывала бы заупокойные мессы. Геро, такой доверчивый и наивный, непременно поверил бы, поверил…
А теперь он верит этой… Жанет. Верит только потому, что уловка у неё оказалась женской, коварной. Клотильда вспомнила, как Жанет с нарочитой заботливостью поправляет платьице девочки. Ловко, умело. Изображает любящую мать. Лицемерка. Играет в добрую волшебницу. Согласилась и вовсе чужого мальчишку обиходить, если уж Геро так угодно.
Почему так сложно? Ради кого и ради чего стараться? Ради безродного? Она могла бы действовать и попроще. Хватило бы и одной дочери. Без поместий, без прогулок, без наигранной материнской заботы. Чего Жанет добивается? Его любви? Покорности? Преданности? Зачем?
Он наскучит ей, едва лишь наступит осень. Здесь, в этом райском уголке, среди цветущих полей, под безоблачным небом эта маленькая любовная идиллия безупречна. А когда пойдут дожди? Когда с деревьев опадут листья? Когда дорожные колеи наполнятся водой? Пожелает ли Жанет продолжать? Или вернется в Париж, где её ждут новые приключения?
А Геро? Останется здесь? Или последует за ней? Где-то же он жил после того, как покинул лечебницу. В каком-то тайном убежище. Ему предстоит туда вернуться. Оказаться в тюрьме. Жанет ступит на ту же дорожку, по которой уже прошла её сестра – упрячет его в тюрьму, чтобы глаза любопытным не мозолил. Другого выхода у неё попросту нет.
Это у неё, у Клотильды, хватило дерзости поселить своего тайного любовника в загородном замке. А Жанет увезла его подальше в деревенскую глушь. Что же она будет делать зимой? А что делать той, кого пожирает дракон?
Вот и настало время ответить на этот вопрос. Она задала его, когда увидела Геро живым. Что делать? Тогда она позволила себе отсрочку, выдвинув соперницу, как условие. Эта соперница, подобно взрыву, должна была разрушить сомнения и осветить всё вокруг. Соперница явилась, но вместо ясности вызвала к жизни дракона, который изрыгал пламя и обращал в пепел не только сомнения, но и сами мысли.
И света было в избытке. Столько света, что впору было прятаться в подземелье. Так что же ей делать? Как поступил бы на её месте мужчина, обнаружив соперника? Очень просто. Вызвал бы на дуэль или подослал убийц. У мужчин все просто. Они следуют примеру царя Давида, уславшего на верную смерть Урию.
А как поступают женщины? Женщины пускают в ход яд. Посылают отравленные перчатки или изготовляют помаду. Тоже следуют легендарному образцу. Медея соткала для соперницы смертоносный пеплос. Королева Екатерина преподнесла Жанне д’Альбре отравленные перчатки.
А какой подарок примет от неё Жанет? Коробочку драже? Смазанную ядом булавку? Что же дальше?
Следует заметить, что ни Медея, ни королева Екатерина ничего не добились. Ясон к Медее не вернулся, а сын Жанны д’Альбре сменил на троне последнего сына Екатерины.
А то, что в результате преступления получит сама Клотильда, уже известно. Если уж идти по пути преступления, то убивать следует обоих. Из нестерпимой зависти. Они должны умереть. Ибо как смеют они быть счастливыми там, где прочие смертные исходят слезами? Это всё равно, что вкушать изысканные яства на глазах у сотен голодных.
Как смеют они выставлять на показ свою сияющую радость, греться в её лучах, когда те сотни голодных пребывают во тьме. Им бы следовало прятаться и скрывать своё счастье. Стеречь своё богатство, замазывать позолоту угольной пылью, завешивать окна, на лица одевать маски.
Или выплачивать дань. Дань… Клотильда даже приподнялась на локте. Дань! Они должны платить дань!
Платить, как все богатые, процветающие города. Они должны делиться своим богатством, если желают уберечься от набегов и пожарищ. Клотильда усмехнулась. Она возьмет с Геро дань. Она не лишит его свободы. Не заставит расстаться с любовницей. Она заставит его платить.
В конце концов, если уж её вернули в прошлое, то она и сыграет тот, неудавшийся вариант, без смертей и трагедий, тот, который был прежде задуман. Всего лишь интрига, обман. Она будет великодушна, многого не потребует. Она даже постарается не навредить Жанет. Ибо в некоторой степени она в долгу перед ней.
Благодаря Жанет Геро остался жив. Она потребует небольшой процент, малозначимый налог. Жанет и не узнает об этом. Геро придется освоить роль изменника. Когда-то он этого избежал, но избежал ценой трагедии. На этот раз ему придется постараться. Он любит свою дочь, любит Жанет. Ради их спокойствия он должен будет поступиться несколькими часами жизни.
Клотильда не сомневалась, что он примет её условия. Геро удивительно благоразумен и счастье тех, кого любит, он ставит превыше собственного.
Эту подать она будет взымать нечасто. Она тоже благоразумна и понимает, что Геро требуется время, чтобы приспособиться, смириться, научиться скрываться и притворяться. Ему придется лгать, а это нелегко. Для него это очень непросто, в отличии от всех прочих.
И Жанет, не в пример своим товаркам, весьма проницательна. Она будет наблюдать, доискиваться. Княгиня верит, что одержала победу. Ей удалось то, что не удалось её старшей сестре, несмотря на превосходство в красоте и происхождении.
Очнувшись от магического забвенья, Терна первым делам прислушалась – все в доме повара спали. Это хорошо – значит, никто не заметил, что девушка не спала, а находилась в своеобразном трансе.
Чтобы не будить приютивших ее горожан, она полежала в постели еще немного. В голове было прозрачно-пусто после недавнего полета, но в глубине зарождалась и расцветали сильная и правильная злость. Это чувство бывает разным – импульсивным и мгновенным, загорающимся и потухающим быстро, или тлеющим годами. В душе Терны злость была спокойной и монументальной.
Это была злость ее собственной жизни, испорченной и некудышней, злость на людей, которые окружали ее, но еще больше – злость поколений, которая просыпалось в ней и бурлила, наливаясь силой от чужой крови.
Терна лежала, закрыв глаза и прислушивалась. Казалось, что она слышит голоса – крики и шепоты, доносящиеся сквозь века и многие, многие мили.
Испуганные восклики маленьких принцесс, которых алчные братья сталкивали с лестниц или бросали к разъяренным собакам. Тихие ночные слезы матерей, которые теряли любимых и знали, что скоро сами погибнут. Беззащитную женскую злость.
Терна даже улыбнулась, чувствуя ее внутри себя. Словно она, будучи всегда несчастной маленькой пастушкой, никак не могла найти не то что смысл жизни, даже понять, кто виноват в ее бедах, и на что ей стоит разозлиться по-настоящему. И наконец она точно это знала, и собиралась ворваться в историю, как вихрь, круша и ломая. В этом и было ее главное преимущество. Она была как стрела, пущенная из засады – никто не будет ожидать ее, когда она придет.
Услышав, что повар с женой медленно просыпаются, одеваются, готовятся затевать завтрак, Терна тоже села в постели, обулась, поправила волосы. Завтрак прошел тихо, девушка напилась чаю, в дорогу ее уговорили взять немного теплого хлеба. Терна его приняла с благодарностью, но поспешила покинуть домик радушных хозяев. Все-таки, нужно было убираться из города.
Плана у нее не было – только цель.
Она спокойно прошла по улочкам городка последний раз. Люди косились на нее, обходили сторонкой, но смотрели с любопытством вслед, думая о чем-то своем.
Город жил своей жизнью – все спешили, кто куда, кто на рынок, торговать, кто в трактир, работать или продолжать вчерашние празднества.
Улочки извивались причудливыми змеиными кольцами, словно не хотели отпускать Терну, но наконец стены оборвались так резко, словно их отрубили. Девушка дошла до окраин города. Последние дома были совсем развалюхами, а где-то город окружали крепкие стены. Терна прошла к знакомым ей местам – реке, которая опоясывала город, мостам, и двинулась дальше, в поля.
Шаг ее был медленным и спокойным. Девушка разглядывала травы под ногами и думала о том, каково будет спустя столько много времени снова оказаться в седле коптарха.
Лилос провел это время в свободном стаде. Наверное, мечты есть у каждого, и даже самое маленькое животное может о чем-то мечтать, и Лилосу тоже когда-то снились ветра и поля. Он проводил каждый день в обществе принявших его коптархов, но все равно был готов в любую секунду примчаться на зов хозяйки и радовался ей каждый раз, как щенок.
Терна приходила редко. Выматывающая работа в трактире, уроки фехтования с Мастером, попытки отхватить немного сна в сутках – среди всего этого редко появлялось время для солидного путешествия загород к любимцу.
Но девушка о нем не забывала. Когда случалось, она приносила ему яблоки и сахар с кухни, морковь и душистые травы, полюбившиеся коптарху.
В этот раз, услышав протяжный свист, пронесшийся над полями, Лилос тоже сразу поспешил навстречу хозяйке. И увидев ее фигуру, от чего-то тут же понял, что в этот раз не будет ни моркови, ни сахара. По ее глазам читалось – пора.
Коптарх замедлил шаг, подходя ближе, и оглянулся на стадо. Кобылы спокойно жевали траву, помахивая хвостами. Лилос встряхнул головой и подошел к Терне, подставляя ей свою широкую спину.
Впереди была долгая дорога.
* * *
За час дороги Терна натерла себе ноги и отбила всю задницу. Лилос старался ступать мягче, но девушка слишком сильно отвыкла от езды верхом. Чтобы коптарх не расстраивался, она ласково трепала его за ухом и продолжала вертеться на его спине, подбирая удобное положение, чтобы устроиться и продержаться еще хотя бы столько же времени в пути.
Она взяла направление на север, чтобы описать обширную дугу, и направила Лилоса в леса. Путь в столицу предстоял неблизкий.
Можно было обогнуть озеро Нох и сразу же попасть к Тернаару, но это было сложной затеей – там хорошо охранялись границы, а Терна хотела подобраться незаметно. Спускаться к югу, к самому океану, чтобы пробраться в город Сархи, а потом вверх по купеческим путям – к столице – было действенно, но слишком долго.
Оставался один путь – через горы.
К тому же, так Терна могла обойти место, которое хотела пересекать меньше всего. Фермы Овода.
Не потому что страх, как раньше, подступал к горлу, а Овод, здоровенный, злой, тучный мужчина казался ей действительно страшным. Нет. С ним и любыми его слугами теперь бывшая пастушка справилась бы без особого напряга. Но ей казалось, что злость, которая сидит в ней, нужно сохранить для кого-то более важного. Например, для Светлого Короля.
Их дорога пролегала на окраине леса. Терна вела Лилоса близко, чтобы если вдруг что – быстро скрыться в чаще. Ни одной деревушки не попалось на их пути, но к вечеру, когда они уже скорее брели, чем скакали, Терна заметила дымок по правую сторону. Он выходил из нескольких труб, большой и маленькой, и стремился ввысь. Девушка сразу узнала их – маленький выходил из сторожки, большой – из дома с баней, которую по вечерам любил принимать Овод.
Хмыкнув и представив себе лицо жирдяя, если бы он сейчас увидел ее, она отвернулась и вместе с опускающимся на долину вечером Терна и Лилос нырнули в лес.
Там, отыскав укромное место под большим покосившимся деревом, они устроились на ночлег.
Терна нагребла листвы, пока Лилос ужинал сочной травой, выщипывая ее неподалеку. Есть совершенно не хотелось, в голову лезли разные мысли и тревоги, но девушка заставила себя перекусить хлебом, который взяла из города, пока он еще был мягким и свежим.
Потом Лилос улегся в листву, подставив своей хозяйке теплый бок, а она улеглась рядом, как в старые времена, греясь и вдыхая знакомый запах верного животного.
Впереди была последняя теплая ночь этого года, и последняя спокойная для Терны и Аргона, который уже уснул в замке, перед великими свершениями.
Ветер стих, чтобы не мешать им спать и тоже свернулся клубком. Воцарилась тишина.
В свои тридцать восемь Джим выглядела не более чем на двадцать пять и даже имела в личном деле пометку «цисгендерность» (которую в случае чего могли поменять и на «выраженная гендерность»), но ничего не могла с собой поделать: любила красивую одежду, каблуки и дорогую косметику, ей нравилось проводить время перед зеркалом и в салонах красоты – что роднило ее с трапами. Однако выходить в эфир в юбке и с салонной прической считалось вызывающим и в некоторой степени оскорбляло таких, как Хильди – как бы ни было сильно стремление кроссдрессира выглядеть не хуже Джим, а таких коленок, как у нее, у Хильди никогда не будет. Но на этот раз кроссовки и удобные спортивные брюки сыграли Джим на руку – пока они с Ким изучали территорию «Равных», ничего не стоило переломать не только каблуки, но и ноги.
— Территория воспитательного сообщества огромна, коттеджи, где проживают дети и их опекуны, разбросаны среди живописных лесистых холмов, а учебные корпуса и центральный развлекательный комплекс стоят на берегу большого озера. И тем не менее каждый квадратный дюйм территории контролируется новейшей системой безопасности, которая не только сканирует и записывает происходящее, не только сигнализирует о внештатных ситуациях, но и способна самостоятельно предотвращать опасность, угрожающую жизни и здоровью детей. Детям не запрещается покидать территорию, они должны лишь поставить в известность одного из опекунов. Еще два года назад ребенок не мог самостоятельно отключать маячок наручного комма, но принятая поправка к двести двадцать восьмой статье закона о защите прав ребенка запретила блокировать отключение маячка, теперь каждый ребенок имеет право на личное пространство и может выключить маячок по собственному желанию.
Диод мигал желтым – шла запись.
— Джим, — раздался голос в наушнике, — а у детей есть потребность покидать территорию воспитательного сообщества?
— Об этом нам расскажет старший опекун сообщества, Джесс Ли.
Ким перевела камеру на Джесса Ли, цисгендерного мужчину – одному богу известно, как ему удалось стать старшим опекуном сообщества, — да еще и по всем приметам совпадающего с присланным планетарным бюро описанием серийного убийцы: эндоморф лет пятидесяти, невысокого роста с заметной лысиной, работающий с детьми… Кстати, женат он был на начальнике охраны сообщества, которую Джим назвать цисгендерной женщиной никак не могла.
Джесс тоже кашлянул – от волнения – и провел рукой по лысеющей голове. Складно говорить он не умел – Джим написала ему текст, который побежал под камерой.
— Дети покидают территорию редко, но их влечет взрослая жизнь и нет смысла запрещать им знакомится с этой жизнью. Для детей десяти лет самостоятельное посещение торгово-развлекательного центра – настоящее приключение и захватывающая игра, так же как и самостоятельная поездка по железной дороге. Ближайший к сообществу населенный пункт находится всего в миле от коттеджа, где жили пропавшие дети – это небольшой поселок на пластмагистрали, дети обычно посещают придорожное кафе. Там они могут самостоятельно сделать заказ и посидеть за столиком со взрослыми. Разумеется, все взрослые, которые вступают в непосредственный контакт с детьми, обязаны открыть комм для сканирования размещенной в кафе камере наблюдения. Если рядом с ребенком появится человек с закрытым для сканирования коммом, немедленно сработает сигнал тревоги.
Читал Джесс отвратительно, но программа автоматически добавляла выразительности его чтению.
— Как, в таком случае, похититель мог подобраться к детям? – спросила Джим.
— На этот вопрос лучше ответит начальник нашей службы безопасности, Джульетта Ли, — прочитал Джесс безо всякого выражения и с облегчением выдохнул.
Джульетта, ровесница мужа, была одета в камуфляж и тяжелые берцы, была пострижена наголо, имела невероятно большую грудь, такой же живот и небольшой рост. Она подвинула мужа в сторону тяжелым боком – Ким пришлось отступить на шаг, чтобы начальник охраны вошла в камеру. Зато ей не требовалось писать текст и никакого смущения или волнения перед камерой она не испытывала.
— Может, после исчезновения пятерых детей законодатели наконец задумаются, чтобы маячки детских коммов можно было включать извне, — начала она. – Раз уж наверху так опасаются, будто я буду подглядывать за девочками в ду́ше или в сортире, пусть полиция дает санкцию на принудительное включение. Очевидно, негодяй вообще не имел комма! А коммы детей были выключены. У ребенка не развит инстинкт самосохранения, им нравится отключать коммы просто так, для самостоятельности!
— Расскажите, когда и при каких обстоятельствах были отключены коммы пропавших детей, — подсказала Джим.
— Том постоянно болтался с выключенным коммом, а Лиз никогда этого не делала! Уверена, противный мальчишка уговорил ее это сделать!
— Дети дружили?
— Да, как ни удивительно. Странная это была парочка, ничего общего: у Лиззи отмечена ярко выраженная гендерность, а у мальчишки – навязчивые проявления агрессии.
Говоря о девочке, Джульетта едва не облизывалась – ее заявление о принудительном включении детских коммов почему-то сразу наводило на мысль о том, что «наверху» не зря опасаются за девочек в ду́ше…
— То есть, это были трудные дети?
— До Посвящения двадцать процентов детей считаются трудными, ничего особенного в этом нет.
Ким убрала из эфира огромную грудь Джульетты и снова дала крупный план последних сканов детей – они шли, взявшись за руки, девочка немного отставала от мальчика, шагавшего широко и уверенно, и иногда ей приходилось за ним бежать. Как выражалась гендерность девочки, Джим не поняла: серенькая мышка, простенький темный спортивный костюм, тонкие бесцветные волосы до плеч. Гендерность мальчика выражалась значительно ярче: крепкий был пацан, разворачивал плечи на ходу, и на подружку глядел снисходительно, сверху вниз. Впрочем, он был старше на год, что пока давало ему такое право…
— Дети еще не прошли Посвящение? – спросила Джим. – Им же девять и десять?
— Обоим до Посвящения оставалось совсем немного. Тому исполнится десять через две недели, а Лиззи через полтора месяца будет девять.
— Вернемся к отключению коммов. Сейчас мы как раз видим, как дети направляются к границе территории сообщества. Их коммы уже выключены?
— У Тома выключен, у Лиз – пока нет, она выключит его уже за территорией.
— Правильно я понимаю, дети больше ни разу не попали в объективы камер?
— Правильно. Их предположительно видели в поселке, когда они садились в турбокар на пластмагистрали.
Шум в штабе поисков донесся до микрофона из приоткрытого окна, потому пришлось на время прервать беседу с Джульеттой. Хильди сама подошла к окну, не дожидаясь вопросов Джим.
— Только что был обнаружен темно-синий Лонли, брошенный в ста двадцати милях отсюда – на стоянке перед многолюдным торговым центром. Экспресс-экспертиза обнаружила на заднем сиденье ДНК Тома Макгрегори. К нашему величайшему сожалению… — голос Хильди дрогнул.
— Вы не допускаете мысли, что дети решили путешествовать автостопом? – на всякий случай уточнила Джим.
— Какой сумасшедший с выключенным коммом посадит детей в свой турбокар? – с перекошенным лицом выговорила Хильди своим нормальным голосом – и в эту секунду была похожа на цисгендерного мужчину гораздо больше, чем старший опекун сообщества. И Джим совершенно некстати подумала, что, не будь Хильди кроссдрессиром-три, ее стоило бы счесть привлекательным мужчиной… Рост шесть футов (плюс шпилька), широкие плечи, шея как у быка… Колени, конечно, так себе, но если надеть на Хильди брюки…
— Стоянка наверняка оборудована системой безопасности… — сказала Джим в микрофон.
— Разумеется. Скоро все ее сканы будут тщательно проанализированы.
— ДНК водителя не обнаружено?
— Экспресс-экспертиза ничего не выявила, но турбокар сейчас проходит полное обследование – даже дыхание оставляет следы на стекле, — пояснила Хильди голосом повыше и добавила мужским тембром: — На этот раз негодяй от нас не уйдет!
От ее уверенности и силы у Джим по спине прошли мурашки. Наверное, стоило вернуться к приему гормонов – в последнее время она слишком часто думала о мужчинах, что само по себе было ненормально, а в сложившихся обстоятельствах да еще и в прямом эфире – подавно.
— Серь’ожа, вставай! Солнце высоко, роса уже высохла.
— О-о-о! Не тряси меня, лучше пристрели или рассолу дай.
Продираю глаза и оглядываюсь. Солнце на самом деле высоко, и Бэмби тормошит Сергея. Парни просыпаются со стонами, кряхтением и сдержанными матюгами.
— Клык, ты как здесь оказался? О, моя голова…
— Что, братцы кролики, абстинентный синдром замучил? — стонет Юра.
— Шибко вумных москалей треба в омуте топить. Клык?!!
— Мужики, чем вчера кончилось? Ничего не помню. Здравствуй, Клык, ты белую канистру со спиртом не видел?
Я поворачиваюсь к окну. Волки давно ушли по своим делам.
— У костра какая-то лежит.
Юра нетвердой походкой, прихрамывая, отправляется за канистрой. По дороге сворачивает к кустам. Хозяйственная Бэмби суетится, собирая посуду для завтрака, и выскакивает вслед за ним.
— Кто рацию не выключил? — раздается из кабины.
— Извини, — сознаюсь я. — Забыл.
Возвращается злой и озадаченный Юра.
— Мужики, нас грабанули. Лося на хавку пустили, спирт выпили или вылили.
— Как, весь?
— Почти. На дне что-то осталось, — Юра поднимает изгрызенную волками канистру.
— Какая собака канистру погрызла? — злится Сергей.
— Нет здесь собак. Не вывели еще. Волки это, — поясняет Платон, изучив следы зубов.
Почему-то все взгляды обращаются ко мне.
— Да, это волки, — подтверждаю я.
— Много?
Я поднимаю руки и пять раз сжимаю и разжимаю пальцы, как мы на охоте делаем, когда шуметь нельзя.
— Твою мать… — в наступившей тишине это звучит очень ясно и отчетливо. — Они же могли нас всех…
— Могли, — подтверждаю я. — Но я не дал. Сказал, что вы — моя добыча.
— Как?
— Рррр! — делаю зверское лицо. — Это значит, вы мои, хотя и
невкусные.
— Поверили?
— Попросили поделиться. Отдал им лося и дал ботинок Вадима пожевать. Лося съели, а ботинок понадкусывали, но есть не стали. А я тем временем вас в машину затащил, чтоб споров не было.
— Серь’ожа, дрова нужны! — раздается снаружи. — Ходить за дровами — не женское дело. И консерву захвати. Волки ночью все мясо скушали.
Звучит это так просто и буднично, что геологи выходят из ступора и начинают шевелиться. Бэмби следы читает не хуже охотника. И совсем не боится. Для степняков волки — привычная еда.
Сергей достает грохочущую металлическую рогулину, с лязгом передергивает какую-то фиговинку сбоку, вешает за спину и идет за дровами. Остальные тоже достают амулеты вроде ксапиного, чем-то в них щелкают и лезут наружу. Остается Платон.
— Клык, я так понимаю, это ты вчера нас всех спас, — начинает он.
— Спасибо тебе. Но как ты здесь оказался?
Отвечать на этот вопрос мне совсем не хочется. Поэтому делаю вид, что не так его понял.
— Помнишь, мы недавно говорили, что за год ни один охотник не ушел к предкам. Так не бывает. Когда очень долго все хорошо, люди перестают бояться, и… становится очень плохо. По-настоящему плохо. И ничего изменить уже нельзя. Я решил вас… Забыл слово.
— Подстраховать?
— Да, подстраховать.
— Это ты очень правильно решил. Послушай, мы все знаем, что ты бегаешь быстрее авиетки. Но триста пятьдесят километров по прямой, тайга непролазная, горы, река, неизвестное направление — и на весь маршрут пятнадцать часов. Это же больше тридцати километров в час получается.
Как?..
Сказать, что я прятался в туалете как пацан? Стыдно.
— Пусть это останется маленькой тайной, — говорю я, так и не
придумав, что соврать.
— Не смею настаивать, мы тебе жизнью обязаны, но… Эх… — Он машет рукой и лезет наружу. Я тоже выхожу. Скидываю одежду и лезу в реку. Весь день вчера мечтал искупаться. Но остывшая за ночь вода по-осеннему холодная, солнце тоже еще не разогрелось. Стуча зубами, бегу к костру.
— … Ничего, как раз на опохмел хватит, — Юра разливает прозрачную жидкость по одноразовым стаканчикам. Бэмби уже держит в руке стакан с желтым соком. — Ну, вздрогнули!
Все дружно выпивают. Юра занюхивает рукавом, суетится и протягивает мне стакан сока.
— Спиртное не предлагаю, кончилось. Да и не стоит тебе его пить. Отрава страшная, — сипло произносит он.
— Если это то, что вы вчера пили, то ну его на фиг! — соглашаюсь я, и все смеются.
Бэмби раздает пластмассовые ложки, надевает толстую рукавицу и ставит перед каждым открытую разогретую консервную банку. Сергей целует ее в ухо. Хорошая девка ему досталась, веселая, работящая, и мордашка симпатичная. Мелковата только. Зато быстрей всех бегает.
Народ заметно веселеет, завязывается оживленный разговор. Платон сообщает, что домой летим вечером. Надо, чтоб запах исчез.
— Серь’ожа, парни, давайте к моим родным слетаем, — просит Бэмби. Геологи обсуждают идею и приходят к выводу, что почему бы и нет?
— Сначала с Ксапой Давидовной поговорю, не поломаем ли мы ей планы, — выносит решение Платон. — А пока отдыхайте.
Старшие, по моему примеру, идут купаться. Молодежь надевает резиновые перчатки, собирает кости лося и пытается сложить из них полный скелет. Руководит всем Бэмби. Скелет лежит так, будто сверху на лося упало что-то большое и тяжелое, и его ноги разъехались в разные стороны. Дело
идет весело, но медленно. Волки растащили кости по кустам, многих не хватает. Каждую найденную встречают радостными криками. Я помогаю найти ей нужное место. Бэмби подпирает костяк пустыми консервными банками. Подходит голый, мокрый Вадим с ботинком в руках, смотрит на наши забавы.
— А через триста лет археологи откопают это чудо, и возникнет новая легенда о цивилизации разумных лосей, которые питались консервами.
— В банках, — поддерживает Платон. — Парни, очищаем поляну, весь мусор в костер. Как закончим — летим.
Мы бросаем в костер ложки, тарелки, стаканчики, бутылки, упаковки и прогрызенную канистру. Пластмасса сгорает, но консервные банки только темнеют. Толик выкапывает складной лопаткой ямку и закапывает их. Сергей заливает угли кострища, и мы лезем в вертолет. Бэмби уже запускает
двигатель и что-то напевает, качая в такт головой.
Ведет вертолет Бэмби. Сергей сидит расслабившись, но держит руки на рукоятке управления.
— Волки позорные, — кроет Вадим волчицу, которая что-то там порвала в его ботинке. Остальные слушают радио с базы и спорят о чем-то непонятном. Нет, наши пацаны тоже играют в футбол. Но такими словами не изъясняются.
Из кабины доносится переливчатый вопль ликующих степняков. Иду выяснять. Бэмби нашла стоянку своих. Значит, Сергей не зря доверил ей рулить. Плохо, что у меня копья нет. Не верю я степнякам.
Садимся. Бэмби выскакивает первая, даже не сняв наушников. Прыгает от восторга, вертится и хвастается, что это она сама вела летающую машину. Мне становится спокойнее. Если Бэмби нас привезла, а не мы ее, значит, мы друзья, нас не нужно остерегаться. Бабы и геологи этого не понимают, но местные охотники расслабляются и начинают улыбаться. Я тоже на всякий случай улыбаюсь во весь рот.
Начинается знакомство. Кое-кто из геологов здесь уже был, их знают. Но сейчас верховодит Бэмби, поэтому все идет наперекосяк. Она выдергивает за руку из толпы своих подруг и расписывает нам, какая это девка хорошая, послушная, как вкусно готовит и умело шьет. Охотники смеются, что, мол
девок и так мало осталось, а Папа последних за чужаков сосватать хочет. Тут Бэмби заявляет, что ее мужчина ей в добавление к старому новое имя дал — Бэмби. Эта новость вызывает бурные споры. О нас даже как бы забывают.
Раньше никто не знал, что можно два имени носить. Бывает, охотник приводит чужую женщину и дает ей новое имя. Это плохо. Не уважает, значит, женщину. Но чтоб сразу два имени было… Да и непохоже, чтоб Сергей Бэмби не уважал. Вон какая девка счастливая!
— О чем спорят? — спрашивает Юра. Я объясняю.
— Скажи им, что у нас все носят три имени.
Перевожу. Что тут начинается…
— Такие серьезные вещи обсуждают не на ногах, а сидя у костра, — веско говорит Толик. Балбес балбесом, а что-то понимает!
Нас тут же ведут к костру, усаживают, угощают чем-то, напоминающим пирог из сушеных ягод, мяса и жира.
— О, пеммикан, — одобрительно кивает Сергей.
Бэмби тащит из машины целую коробку консервов, объясняет, как нужно дернуть за колечко, чтоб открыть банку, как подогреть на углях. Теперь я спокоен: Все идет как надо. Гости с хозяевами у костра сидят, едят неторопливо, о важном говорят.
Оказывается, каждое имя у чудиков имеет свой смысл. Первое — фамилия — обозначает род. Второе, собственно, имя. А третье указывает на отца. Женщины часто меняют первое имя на имя своего мужчины.
— Какое у меня теперь первое имя? — тут же спрашивает Бэмби.
— Шелест Бэмби… Как твоего папу зовут?
— Сухая Рука, — смущается Бэмби.
— Значит, ты Шелест Бэмби Сухоруковна.
Родителям и сестрам Бэмби полное имя дочери нравится. Они его долго заучивают. И просят Бэмби прилетать почаще. Вместе с мужем.
— Вот еще одним холостяком меньше стало, — притворно вздыхает Толик.
Сергей отцепляет от пояса нож и дарит отцу Бэмби. А Бэмби дарит матери пустую десятилитровую канистру для воды.
Идея носить три имени степнякам очень нравится. Ведь два имени из трех указывают на уважение к роду и предкам. Авторитет чудиков заметно подрастает. Я тоже задумываюсь, не взять ли мне фамилию. У Ксапы есть фамилия — Макарова-Заде. Ксапа ей гордится. У Жамах есть фамилия — Чубарова. Михаил дал, когда рожала. А у меня — нет. Надо с Ксапой
поговорить.
— Меня зовут Шьелест Бэмби Сухоруковна — во весь голос вопит Бэмби, как только мы возвращаемся домой. Степнячки все понимают правильно. Если раньше Бэмби была девка-три полоски, хоть и без полосок, то теперь — женщина Серь’ожи. Никто не посмеет обидеть. Поздравлениям нет конца.
Ксапа ведет себя странно. Оттаскивает меня за рукав подальше.
— Ну, дыхни!
— Не понимаю тебя. Я все время дышу.
— На меня дыхни.
Я дую на нее. Ксапа принюхивается и добреет. Но все-таки уточняет:
— Ты точно не пил?
— Воду пил, сок пил, кофе растворимый пил.
— Спиртного не пил?
— Спиртного не пил. Волки канистру прогрызли, все вытекло.
— Фу, слава богу! И не пей никогда. Идем домой, тебе еще от Жамах попадет. Разве так можно? На сутки исчез, даже копье не взял. Я звоню-звоню, а мне — абонент вне зоны.
Чувствую, надо разговор на другое переводить.
— Ксапа, у меня к тебе важное дело. Помоги фамилию выбрать.
Ксапа даже споткнулась, глазами захлопала.
— А мою не хочешь взять? Макаров-Заде.
— Не по правилам это будет. Ты же в наш род пришла, а не я в ваш.
— Этого я и боялась, — вздыхает она. — Моя славная фамилия прервется. Плохо, когда в роду одни девочки. Ладно, давай над твоей фамилией думать. Твоему сыну подошла бы фамилия Клыков. Хорошая, крепкая фамилия. Но у тебя отца звали Рысь. Рысин, Рысьев не звучит. Что еще? Ты охотник. Ну, тут все
охотники. Ты меня спас, Жамах спас. Это хорошо, но на фамилию не тянет. Ты авиетку догнал. Быстров! Клык Быстров, Оксана Быстрова, Жамах Быстрова. Звучит? — она гордо поворачивается ко мне.
— Ом-Ксапа Быстрова, — произношу я, чтоб она окончательно забыла, за что ругала меня раньше.
— Да ну тебя!
— Надо с Жамах посоветоваться.
На самом деле я хотел посоветоваться с шабашниками и Мудром, но Ксапа это не так поняла бы.
— Правильно! Такие решения надо принимать единогласно, — охотно соглашается Ксапа. И я понимаю, что мой фиктивный брак как-то незаметно перерос в настоящий.
Убеждать Жамах не пришлось. Точнее, мне не пришлось. Это делает Ксапа. Оказалось, Жамах очень гордится своей первой фамилией — Чубарова. Ксапа долго убеждает, что женщина, переходя в дом мужа, меняет фамилию. Жамах даже идет к Свете за советом. Света подтверждает. Жамах снова с
Ксапой шушукается, потом передо мной садится. Серьезная-серьезная.
— Клык, у Олежика теперь какая фамилия будет?
— Здесь его родной вам, значит, Быстров будет, — без всякой задней мысли говорю я. И задумываюсь. Ксапа говорила, что моему сыну подошла бы фамилия Клыков. Жамах на меня смотрит так, будто я ее судьбу решаю. Даже рот приоткрыла. — Погоди, может, ты хочешь ему свою фамилию оставить?
Головой вертит, — Как ты скажешь, так и будет.
— Тогда надо у Ксапы спросить, Быстров Олег — это правильное имя?
Оборачиваюсь, а Ксапа тоже нервная какая-то сидит. Глаза распахнуты, с открытым ртом нас слушает. И даже кулачки сжала.
— Ксапа, ты как думаешь, Олежке какое имя больше подойдет: Быстров Олег или Клыков Олег?
— Быстров Олег Клыкович, — говорит.
Про третье имя я совсем забыл.
— Вот и решили.
Смотрю, а Жамах плачет. Улыбается и плачет. С чего бы? Даже не знаю, утешать, или нет. А она кулак к груди прижала:
— Клык, от голода умирать буду, последний кусок мяса тебе отдам!
Нет головы у женщины. И не будет никогда. Я, конечно, понимаю, что она хочет сказать. Но что я за охотник, если моя женщина от голода помирать будет? Поэтому хватаю ее, с рычанием валю на шкуры, щелкаю по носу и все это объясняю. На меня с гиканьем садится верхом Мечталка.
— Ай! Меня не задавите, — визжит Ксапа. — Поломаете мои неокрепшие ребра!
Хорошо оттянулись. А Мечталка-то как за лето вымахала! Правы мои женщины. Надо ей парня подыскивать.
Оказавшаяся неподалёку лужа спасла героя от участи Маресьева и одновременно наградила новомодной обувью на вполне себе эластичной платформе — битум в водной среде застывал равномерно.
Кое-как Филькин доцокал до гостиницы и поднялся в свой номер, где его родной экипаж «расписывал пулечку» на троих под спирт и крутые яйца без хлеба — всё, чем оказался богат местный буфет перед закрытием.
Вид очертеневшего до колена бортмеханика сначала ввёл народ в легкомысленное состояние, а потом стало не до шуток, поскольку Филькин всё время постанывал и просил оказать ему помощь. Лётный состав принялся проводить операцию по извлечению пострадавшего из битумной коросты. Туфли и носки кое-как отодрали с небольшими потерями кожного покрова, равно как и брюки, которые, правда, пришлось обрезать под коленями. Насколько болезненна было процедура столь необычной эпиляции, лучше спросить у самого Филькина. Но он как мужчина скромный и терпеливый вряд ли об этом расскажет.
Раны обработали какой-то мазью из обнаруженной у дежурного гостиничного администратора аптечки, после чего наступил тихий час. Утро совершенно точно подтвердило — бортмеханик на занятия идти не может. Не в чем. Нет, носки и ботинки у него ещё были, но вот брюк больше не оказалось. Не отправляться же за знаниями в неловко обрезанных бриджах или тренировочном костюме, право слово.
Так что до самого вечера Филькин мог спокойно зализывать раны и приводить свои мысли в порядок. Вернувшийся с учёбы экипаж принёс герою только что купленные вскладчину брюки, и бортмеханик решил действовать. Не слушая уговоров командира, который умолял пощадить кровоточащие до сих пор ноги, Филькин перебинтовывался и чистил пёрышки, готовясь к свиданию. Сегодня ночью он точно сделает то, что должен сделать настоящий мужчина с настоящей женщиной… и, наверное, даже не один и не два раза. Слишком дорого дама республиканского значения для него теперь обходилась.
Незадачливого героя-любовника сопроводили в ресторан, помогая приноровиться к хромающей походке недоваренного полуфабриката. Зато там уже, почуяв томительный сладкий запах заграничных духов «Сигнатюр», Филькин расходился и даже попытался изобразить со своей дамой танец любви и страсти под мелодию «Воздушная кукуруза» композитора Герхона. Правда, через три такта ему нестерпимо захотелось замереть в позе «остолбеневшая жена Лота на приёме у народного целителя Эскулапова», но вечер всё же прошёл успешно. Дама пожалела своего кавалера, и домой к ней они отправились на таксомоторе, по советской традиции заплатив два счётчика из-за позднего времени.
В голове одинокой женщины роились самые радужные надежды вперемешку с самыми смелыми фантазиями. Если мужчина сдержал слово и пришёл, несмотря на все полученные повреждения, то возможны — ах, страшно подумать! — перспективные отношения. В голове же Филькина было лишь одно — расплатиться с дамой за все свои вчерашние напасти. И поскорей. Он отчего-то считал, что именно женщина послужила причиной тому, что он лишился нескольких предметов своей одежды.
Приехали, поднялись в квартиру. Кофе-коньяки, охи-вздохи над эпилированными ногами, слово за слово, тычинкой за пестик. Долго ли, коротко ли, только побежал Филькин в ванную комнату, душ принял. Дама ему экскурсию по спальне провела. Не спальня — будуар. Огромный румынский сексодром с французским названием «Луи XV», трельяж и горка, заставленный пузырьками, пузырёчками, баночками и прочими сосудами, полными бальзамами от самой Клеопатры, не иначе. Что ещё? Два мягких пуфика, на полу длинноворсовый ковёр, чтоб босиком было не холодно ступать даже в зимнюю стужу с коммунальными социалистическими сквозняками.
Забрался Филькин под одеяло. Полумрак в будуаре. Один лишь какой-то любопытный фонарь с улицы неоновым глазом за штору пытается заглянуть. Пялится, но без толку. Тогда же ещё не привык народ мудями в окно трясти для саморекламы. Теперь — дело другое. Только фонаря того, поди, уже нет. Новый на его месте воздвигли. В качестве памятника внезапно торжествующего капитализма.
Дама водой в ванной плещет. Фырчит, будто котик или корова морская. Вот-вот выйдет оттуда, словно Ботичеллиева Венера… В коротеньком пеньюаре — как из пены морской. Хорошо Филькину, раны на ногах ныть перестали. Лежит себе, тени от ещё не облетевших тополей на потолке рассматривает. Славно ему, покойно. Знает, что теперь-то своего точно не упустит.
Но тут случилось непредвиденное.
Бортмеханик категорически пукнул. Негромко (соседи не услышали, несмотря на декоративность капитальных стен), но очень… ёмко. Нет, не так. Назову вещи своими подлинными именами, не прячась за псевдонимами приличий — пёрнул Филькин: вонько и со значением. Тут же вскочил. Решил загладить, так сказать, пока не ставшую явной вину. В полумраке добрался до трельяжа, взял с тумбочки красивый пузырёк… без спрея (в те времена распылитель был редкостью), но с пульверизатором в виде резиновой груши, и принялся сбрызгивать, прикрыв горлышко пальцем, окружающий атмосферный столб и свою недавно вымытую голову. Духи за минуту другую вряд ли неприятный запах забьют стопроцентно, но всё равно эффект быть должен.
После совершённых деяний, вызванных исключительно благородством и человеколюбием, Филькин снова нырнул в постель, подозрительно принюхиваясь. Духами или иным парфюмом отчего-то не пахло. Странно, вроде бы и насморка нет. Бортмеханик включил торшер и взглянул на себя в зеркало. Увиденное привело его в состояние шока. В красивом пузырьке с пульверизатором оказалась банальная зелёнка. Зачем, для какой цели хозяйка держала Viridis nitentis вместе с духами и косметическими средствами да ещё в изысканном флаконе? Думаю, объяснить можно просто. Одинокая женщина, встретившаяся на пути бортмеханика, была Дамой с большой буквы и не могла себе позволить никакого снадобья в некрасивой упаковке.
Филькину, однако, в тот момент ничего подобного в голову прийти не могло, поскольку открылась дверь. На пороге с застывшим визгом в распахнутой настежь глотке вспенивалась розовая хозяйка. Виды, которые перед ней открывались, были впечатляющие: возле трельяжа стоял обнажённый мужчина с перебинтованными лодыжками и лицом в многочисленных оспинах бриллиантово-зелёного оттенка, сливающихся в единую изумрудную лужайку близ левой щеки и кадыка. Примерно таким же оттенком были раскрашены ковёр, наволочка, занавеска и часть некогда кремовых обоев.
Думаю, что не стоит объяснять, отчего Филькин заспешил к себе в гостиницу, даже не распрощавшись как следует с гостеприимной хозяйкой. Он снова выбрал короткий путь по дворам и через злополучную стройку. Но теперь-то уж бортмеханик знал, где его может ожидать подвох. Он тщательно обогнул место своего вчерашнего провала в битумное озеро и…
Бортмеханик был советским человеком, но не до такой степени, чтобы понять логику пролетария. В тот день на стройплощадке снова случилась неполная выработка битума, но выливать его в одно и то же место — занятие скучное…
Зеленомордый Филькин с чёрными копытами, в которые превратились его вторая пара обуви и новые брюки, произвёл на икающий от затяжного смеха экипаж неизгладимое гомерическое впечатление. Командира звена, который увидел всё великолепие бортмеханика самым первым, когда отправился перед сном в коридор покурить, только к утру пришёл в чувство. Да и то лишь после приёма контрастного душа.
— Мужики, я же тоже мужик! Правда-правда. Вы поймите… — хорохорился Филькин, когда его вновь отделяли от присохших к ногам штанин и оттирали с лица следы ушедшего в безвозвратную даль лекарственных летних лужаек.
— Ага, повезло, что зелёнка… А если бы йод… Да ещё в глаза.
Хорошо, что следующий день был выходным в учебном процессе, и за это время бортмеханик сумел подлечить дважды обожжённые ноги и дождаться, пока ему из дома передадут с оказией новые штиблеты и штаны.
Вот так порой и случается, когда судьба тебе намекает, что не стоит, мол, размениваться на мелкие грешки, а ты её не слушаешь… А вы говорите, будто в одну воронку снаряд дважды не падает. Да, в общем-то, не падает. Но зато в разные ямы с битумом… и одной парой ног — вполне себе. С нашим удовольствием, как говорится. Прекрасный образец доминирующего абсурда.
— Дана, вы еще там? Уходите. Я обрушу основной купол, и часть левого крыла.
— Понимаю. Но у нас еще не все ушли. Если я не проконтролирую подземку, их может на выходе ждать сюрприз.
— Сколько вам нужно времени?
— Еще минут десять, не меньше. Много раненых.
— Черт. Сколько нужно времени, чтобы вы сами смогли надежно оттуда убраться?
— Полчаса. Наверное.
— Много. Бросайте все, и уходите прямо сейчас.
— Джет…
— Дана, не валяйте дурака. Надеюсь, вам хватит ума последовать моему… моей просьбе.
Отключение. Дана перевела взгляд на Саата. Спросила ворчливо:
— Интересно, сам он где. Если ушел с полицейскими, я проглочу все мои шарики.
— Он прав. Мы сейчас практически под куполом. В случае обрушения накроет нас, а не…
Саат выглядел куда лучше, чем когда они только сюда вернулись. Во всяком случае, стоял он прямо, говорил вполне внятно и даже, кажется, находил силы ухмыляться.
— Вас что-то радует?
— Мы, вроде, перешли на «ты».
— Да?
— Точно.
— Ну, все-таки… чего веселого-то?
— Представил, как ты глотаешь шарики. Идем?
— Ладно. Только…
Дана дала какую-то команду искину, затем почти целиком залезла под приборную панель.
— Ммм… не думаю, что это хорошее укрытие…
— Сейчас.
Вылезла, вся в пыли и с белой сороконожкой в волосах. Но лицо сияло лукавой улыбкой, а на ладони покачивался какой-то невзрачно-серый контейнер.
— Я решила, что память здешнего искина никому в ближайшее время не понадобится. Все. Я готова идти.
Без каких-либо проблем добрались до электростанции. Саат спросил:
— Куда теперь? К лифтам? Там действительно есть аварийный выход?
— Не знаю. Не нашлось времени проверить. Но тем путем, которым я сюда пришла… — она критически окинула взглядом фигуру пустынника. — Не. Не пройдем.
Подсобку с роботами-уборщиками миновали не задерживаясь. Коридор свернул налево, и закончился лестничным пролетом.
Саат без колебаний выбрал направление вниз. Дана возражать не стала. В любом случае, там нет гведи.
Мелисса облегченно вздохнула, когда в столовую на третьем этаже поднялся все-таки Джет, а не солдаты ФСМ. Все это время Риммер сидел тише воды, и даже вздохнуть глубоко остерегался — вид у мисс Робсон был самый воинственный.
— Получилось?
— Да. Нам каким-то образом нужно выйти из здания, иначе сами останемся под завалом. И быстро. Дана сказала, в порту не больше десяти гведианских солдат. Почти все — в телепортационном зале. Несколько человек контролируют коридоры первого этажа и лифты. Пошли.
Риммер вскинул на Джета глаза. Сказал:
— Если я покажу выход… я могу рассчитывать, что меня не убьют?
— А какова вероятность того, что там, куда ты нас проводишь, не будет гведи, м?
— Если я поклянусь, вы все равно не поверите… но я правда знаю, как можно выйти из здания. Там снаряд попал, снесло часть стены… но из коридора не видно, дверь я закрыл, никто не знает. Я вам покажу.
— Поверим? — повернулся Джет к Мелиссе.
— Попробуем. Красавчик, ты у меня на прицеле!
Валентина передернуло, но он ничего не сказал. Повернулся к девушке спиной и отправился показывать дорогу.
Такой порядок вещей ему даже нравился — он чувствовал, что сейчас жизнь этих двоих зависит только от его решения. И еще ощущалось что-то вроде удовлетворения — это его слово поможет уничтожить гведи. Это он предложил взорвать зал. И он, Велли Риммер, рассказал, как это можно сделать…
Момент взрыва… Дана не смогла бы последовательно изложить, что и как происходило. Грохот, пыль клубами. Вспышки замыкания совсем рядом… а может, это было уже позже. Каким образом за считанные мгновения она перенеслась из вполне цивилизованного коридора в этот тесный технический лаз — память не давала подсказки. Причиной самопроизвольной телепортации мог быть только Саат, который и обнаружился здесь же, у самого входа, лежащим на полу и отчаянно кашляющим в клубах пыли и дыма.
Она и сама закашлялась, настолько грязным стал воздух. Грохот и гул продолжались долго. Потом погас свет. Потом он снова появился — в виде зеленоватых осветительных панелей, работающих по принципу «вечной лампы».
Возле панелей клубилась пыль, они почти ничего не освещали, но лучше так, чем никак. Дана рассмотрела, что лаз — не лаз, а короб для многочисленных кабелей и труб. Трубы были сухими. Интересно, что сейчас творится в коридорах, где лопнули трубы водопровода и канализации?..
Вернулась к Саату наполовину на ощупь. Отыскала его, помогла подняться. Он все равно еще вздрагивал от приступов подавляемого кашля, Дана даже забеспокоилась.
Саат шепнул:
— Ничего… это со мной бывает. Пройдет…
Дана хмыкнула, но оставила реплику без комментария. Сам-то Саат был уверен в обратном.
Проход вывел к наполовину заваленному машинному залу. Здесь пыли оказалось не меньше, зато сразу стало ясно, куда дальше. Свободным оставался технический коридор напротив того, откуда они только что вылезли. Дана, по примеру Саата, дышала теперь сквозь ткань куртки — прижала к лицу воротник. Так было немного легче.
Коридор был коротким. Только выглянув в новое помещение, Дана его узнала. Именно здесь несколько часов назад — всего несколько часов! — она оставила Мелиссу. По изломам разноцветных труб в центральной шахте стекала вода. Не сплошным потоком, конечно, но вполне ощутимо.
Взглянув на Саата, она решительно заявила:
— Отдыхаем.
У помещения было одно существенное преимущество — здесь намного меньше пыли.
Перед рассветом здесь всегда было холодно.
Он шел по знакомой до последней трещины узкой тропинке, кутаясь в куртку и улыбаясь рогатому силуэту на скале над морем. Козел по имени Козел, названный так в честь дядюшки Джузеппе, тоже любил встречать рассвет у моря. Никто не знал, как он выбирается из загона, каким чудом открывает дверь хлева и какой высший смысл видит в ежеутреннем бдении над бухтой Сирены, но спорить с ним дурных не находилось. Примерно как с дядей Джузеппе, когда ему приходила в голову очередная идея во благо Семьи.
Бенито усмехнулся, поправил старую отцовскую куртку на плечах…
Она пахла домом. Козами, острым сыром, виноградными листьями, апельсинами, морем и потом. Ее давно уже сожгли вместе с грудой прочего древнего хлама. Лет пятнадцать назад, когда Бенито Кастельеро сбежал в далекую Америку.
Но сейчас, во сне, Бенито чувствовал этот запах, это тепло. Он был дома. Хотя бы во сне.
Давно ему не снилось рассветное пение сирены на рифах. Он соскучился. Когда он приходил сюда в последний раз, сирена молчала. Обиделась. Он точно знал, за что. Она даже не обернулась, когда он позвал. А сегодня – обернется. И споет для него.
Бенито помахал рукой козлу по имени Козел, подумав: наверное, и его уже нет. Старых козлов в стаде не держат. Козел скосил глаз вниз, стукнул копытом и принял горделивую позу. Носом к рассвету.
Так же, лицом к рассвету, сидела на острой скале каменная сирена. Каменная и живая одновременно, совершенно нормально и естественно, как бывает только во сне. Горизонт окрасился оранжевым, и вокруг сидящей вполоборота девушки засветился розоватый ореол.
Волшебство, привычное с детства. Когда Бенито было года четыре, отец первые привел его слушать ветер в скалах и рассказал сказку о морской принцессе, которая тысячу лет ждет своего жениха-человека и на рассвете поет, указывая ему безопасный путь между рифов.
– Хорошо, что ты пришел сюда, – сказал знакомый голос. – Люблю это место.
Бенито молча улыбнулся, дождался, пока Кей сядет рядом на песок и накинул отцовскую куртку на них обоих.
– Она тебе понравится.
Вместо ответа Кей обнял его за плечи. Почти как отец, только – друг. Единственный, кого Бенито приводил сюда на рассвете. Только ему Бенито расскажет о своей Мадонне. Кей поймет.
Тепло.
Солнце встает.
Где-то в глубине моря рождается высокий протяжный звук, дрожит и дробится в скалах. Сирена встает навстречу солнцу – и ее песня светится, бежит лучами по рябой воде, поднимается вместе с клочьями тумана. Она поет вместе с ветром и камнями, вместе с солнцем и водой. Но горизонт пуст. Тот, кого она ждет, сегодня не приплывет. Но она все равно поет. Ее голос нежен, как обещание жизни.
И Бенито, чувствуя плечом тепло дружеского плеча, поет вместе с ней. Старую сицилийскую колыбельную: о море, всегда о море, о любви и надежде. Без слов. Он ждет, когда она обернется. Ее платье цвета осенних листьев полощется на ветру, развеваются волосы, и он почти узнает ее…
Но только почти. Она позволяет петь вместе с ней. Она танцует, подняв лицо к небу. Она манит, обещает, ее песня пахнет мятой и лемонграссом. Она зовет его, и он знает – на этот раз она настоящая. Ее голос, ее тепло не могут обмануть, как однажды обмануло имя.
Она обязательно обернется и улыбнется ему. Вот сейчас, еще немного, вот-вот в горячем солнечном свете он различит ее лицо – и да, она оборачивается… ее голос летит над морем криками чаек… она протягивает руку: иди ко мне, Бонни…
Он знает: она улыбается ему. Только он не видит. Солнце слишком яркое, слепит. До слез. И она – лишь сияющий силуэт.
– Ты спишь, Бонни? – шепчет совсем тихо, касаясь дыханием его щеки.
Да, я сплю. Я вижу тебя во сне, мадонна. Поцелуй меня!..
Но тепло рядом исчезает, вздрагивает матрас: она встала, и сон почти растаял, оставив после себя щемяще-теплое чувство… доверия.
Можно снять ленту, открыть глаза. Увидеть ее – сейчас, наконец-то! Не дать ей снова ускользнуть. Можно. Но нельзя. С открытыми глазами не пройти по фарватеру, только на слух, только полностью доверившись морской деве.
Сквозь сон Бонни слышал осторожные шаги, тихий плеск воды, скрип двери… или скрип мачты? Снова ветер пел в скалах, край неба тревожно розовел, на скале торчал козел по имени Козел с глазами дяди Джузеппе, а Бенито бежал по узкой, до последней трещины знакомой тропинке между скал. За его спиной топали шесть пар ног. Адриано, Николо (второй сын дона Джузеппе) и еще четверо, верные помощники сына и наследника дона, настоящего сына, а не какого-то ублюдка!
Бенито в прошлом месяце исполнилось пятнадцать. Адриано – на две недели позже. Они считались двоюродными братьями, но на самом деле между ними не было ничего общего, и это было единственным, в чем они сходились. Ничего общего!
А вчера Бенито слишком задержался в Палермо, возвращался домой за полночь, и по чистой случайности заметил ветку, перегородившую дорогу сразу за поворотом. Толстую, старую ветку, которая никак не могла оказаться там сама. Древний мотороллер, не приспособленный к резкому торможению, улетел на обочину, сам Бонни едва успел с него скатиться и перехватить, чтобы развернуться обратно – он бы смог уйти, он отлично гонял! Но мотороллер сдох. Наткнулся на камень и потерял колесо.
Не тратя времени на проклятья, Бенито подлез под забор и припустил по чужому винограднику. До ближайших домов слишком далеко, по дороге ночью никто не ездит, помощи ждать неоткуда. Впрочем, ее всегда было неоткуда ждать. Соседи не вмешивались в драки между отродьями уважаемого семейства, как пить дать, в надежде, что оба прикончат друг друга, а синьора Кастельеро хватит удар от ярости.
Считать попытки Адриано избавиться от «позора семьи» Бенито бросил уже года два назад и сам не понимал, каким чудом до сих пор жив. Уж точно не потому, что Адриано проникся братскими чувствами! Его чувства отлично слышались в топоте позади. Четверо. Достаточно, чтобы Бенито не помог нож, с которым он не расставался лет с десяти.
– Трусливая крыса! Стой и дерись!
Разумеется, он не остановился и даже не сбил дыхание. Четверо – недостаточно, чтобы он дал себя убить. Пусть побегают. Бенито знал здешние виноградники, сады, фермы и мастерские лучше, чем Адриано. И бегал лучше. До дома синьора Гвидосси всего-то километра два. Главное, не останавливаться и не позволить загнать себя в тупик!
Он надеялся оторваться ровно до того момента, как услышал позади рычание скутеров. Прямо по чужому винограднику, но когда Адриано обращал внимание на такие мелочи?
Их было много, они выбрали хорошее место для засады, а скутеры Бенито не обогнать. Если только в скалы?.. Там нет никого, кто мог бы ему помочь. Если его загонят в скалы – тела не найдут до Второго Пришествия. Если он сумеет добраться до скал – есть шанс спрятаться и пересидеть до утра. Хотя бы до утра!
Оторваться, спрятаться и пересидеть ему не удалось. Всю ночь его гоняли, как зайца по полю, и довольно ржали. Адриано был твердо уверен: теперь-то ублюдку не уйти! А когда Адриано уверен, он никогда не убивает сразу. Он любит повеселиться. Особенно послушать мольбы о пощаде и поиграть, как кошка с мышкой.
И теперь он целенаправленно гнал Бенито в бухту. Настоящая мышеловка. Единственная узкая тропа и отвесные скалы вокруг, на них козлы ноги ломают. Вот веселье, если Бенито полезет и сломает ноги, правда же? Или попробует выбраться вплавь и пойдет на корм крабам.
Бенито и не собирался ни лезть на скалы, ни нырять в море. Сломанная шея и водовороты между рифов его привлекали ничуть не больше, чем развеселая компания братьев позади, будь проклят дон Джузеппе и его неугомонный член!
Адриано отстал. Теперь компания шла вслед за Бенито не торопясь, перебрасываясь шуточками. Что-то на тему подарочка на день рождения любимому боссу.
Хорошо. Не торопитесь, ушлепки. Наслаждайтесь безнаказанностью. Надейтесь.
Бенито глянул вверх. Оттуда на него пялился козел по имени Козел. Сейчас, во сне, он безумно походил на дядю Джузеппе. И даже сейчас, во сне, Бенито отчаянно хотелось залезть на эту скалу, тихо-тихо, пока толпа самонадеянных уродов уверенна в собственной безопасности. Он не раз забирался наверх. И когда-то давно сложил там кучу камней. Хороших, увесистых булыжников. Если их толкнуть, они обрушатся на тропу. А если кинуть прицельно – то отсюда, сверху, как нечего делать проломить Адриано голову. И не одному Адриано. Их всего-то шестеро.
Но, показав козлу Джузеппе фак, Бенито побежал дальше. Он может убить Адриано и Николо. Он может стать наследником Семьи. Отречься от родного отца, который вырастил его и научил, что есть вещи важнее денег и власти. Он может посмотреть в мертвые глаза на лице, в точности похожем на его собственное, и сказать: покойся с миром, Адриано. Я займу твое место. Я стану следующий доном.
Вот только чем он тогда лучше Адриано? Быстрее, умнее, предусмотрительнее? Лучше умеет убивать? Дон Джузеппе останется доволен таким наследником. Вот только Бенито будет видеть в зеркале не себя, а еще одного козла по имени Козел. Истинного сына дона Джузеппе.
Нет. Козел не получит того, что хочет.
Бенито в самом деле предусмотрительнее. И удачливее. Потому что в бухте стоит лодка, отличная рыбацкая лодка с косым парусом, он сам ее чинил. И начинается рассвет. Сирена уже поет свою песню для моряка, который возвращается домой, и для Бенито – которому надо всего лишь выйти в открытое море до того, как солнце встанет и стихнет утренний бриз.
Для этого надо всего лишь закрыть глаза и довериться ее песне. Сделать то, что никогда не сможет сделать Адриано.
Помоги мне, Пресвятая Дева, не стать такими же, как они!
***
Разбудил его звонок Фила. Новость была неприятная, хоть и ожидаемая: Сирена готова приступать к репетициям прямо сегодня. Отсутствие оплаты ее не смутило, предварительный недельный контракт – тоже. Она жаждала творить искусство во благо искусства, растрезвонила об этом по всем газетам и соцсетям, и требовала лишь одного: чтобы Бонни поддерживал легенду об их счастливом воссоединении.
– Надеюсь, ни слова об этой хрени в контракте нет?
– Еще чего. Кстати, не хочешь ли слетать на неделю в Бразилию? Стефано и Доменико жаждут видеть тебя в рекламе нового аромата. Том прекрасно справится и без тебя, а через неделю пошлем Сирену на хер.
Бонни хмыкнул.
– Не волнуйся, мамочка, второй серии мелодрамы не будет. Я хочу посмотреть, что из нее получится в роли Клодины. Вдруг что-то внятное.
– Э… ты это серьезно? Слушай, Бонни, давай-ка лучше в Бразилию. Отличный контракт! Не стоит рисковать.
– Стоит. Я не собираюсь бегать от нее всю жизнь. Успокойся, Фил. Максимум – поскандалим на радость журналистам, помелькаем на первых страницах. Кстати, нам бы не помешало.
– Ты подозрительно спокоен. Я чую тут подвох. Ты случаем не на вилле «Сирена»?
– Я в «Тихой гавани», мамочка. Один. Трезвый. Не кололся, не нюхал, не курил. Вел исключительно здоровый образ жизни.
– Ладно, ты сам знаешь, что делаешь, – вздохнул Фил. – Я к тебе вечером заеду.
– Конечно, мамочка, я буду вести себя хорошо. Честное скаутское!
Фил хмыкнул и отключился, а Бонни внезапно понял, что ему в самом деле интересно посмотреть на Сирену в работе. В конце концов, настоящую Клодину они еще не нашли, и звезда мюзиклу не помешает. Они оба достаточно профессионалы, чтобы не смешивать работу и личные отношения, которых давно уже нет.
При мысли о личных отношениях губы сами собой сложились в улыбку. Бонни потянулся, размял плечи, глянул на себя в зеркало. Нормально, к завтрашнему дню следы сойдут окончательно. На этот раз Belladonna была очень аккуратна, прямо нежна, хотя крышу ей сносило ничуть не меньше, чем самому Бонни.
Странная она. Не домина и не саба, о Теме знает мало и не принимает всерьез правила. Бьет уверенно и точно, но иначе, словно училась держать хлыст в совсем другом месте. Где? И зачем? Откуда она вообще взялась у Дика? Явно не наивная девочка с улицы, прочитавшая попсовую книжечку и явившаяся в закрытый клуб в поисках принца. Вполне взрослая девочка, прилично шарит в психологии психов. Домина из нее бы получилась высшей пробы, если бы она хотела…
При воспоминании о шоу, которое он устроил для нее в «Зажигалке», Бонни зажмурился.
Он в самом деле пел? Добровольно вышел на сцену и спел, не надравшись перед этим как сапожник? Он поет ужасно, а ей понравилось. Ей в самом деле понравилось! Значит, она не музыкант, слуха у нее нет, но это совершенно неважно. Нет, это – прекрасно! Она прекрасна целиком и полностью, вместе со своей игрой в шпионов. Интересно, почему она так шифруется… Вариантов масса: бывший муж напугал, карьера держится на репутации, по жизни такая недоверчивая, родня – из квакеров, или же ей важно, чтобы именно Бонни ее не узнал, потому что они уже встречались? Хм… забавный вариант. Но она не похожа ни на одну из знакомых девиц. Если только случайный перепихон, но тогда смысла нет так тщательно прятаться…
Или ей просто нравится играть в тайну. Вполне понятное и естественное желание играть. Езу, какое счастье, что не все кругом нормальные, добропорядочные и серьезные, как набитый бабками катафалк!
Belladonna отлично мне подходит. Нам обоим нужна свобода и игра, мы оба легко меняем роли и готовы к экспериментам. Ей не нужно от меня ничего, кроме меня самого.
В следующую субботу мы встретимся снова. Обязательно.
И я разгадаю ее загадку, а потом познакомлю с Кеем. Они обязательно подружатся.
Кстати, пора бы ему позвонить и сообщить отличную новость: пари насчет вменяемой домины, которая не потребует с Бонни миллион баксов и луну с неба, Кей продул. С треском.
Комментарий к Маленькие слабости
"Я умру от стыда, если кто-нибудь узнает, что я ношу кружевные трусы". А что если…
К тому времени, когда Эйдану удалось всё-таки вытащить Ричарда из этого проклятого коллектора, тот уже успел не только насквозь промокнуть, но и практически кристаллизоваться.
Потяжелевший от воды пиджак Ричард кое-как с себя стянул, а рубашку Эйдан просто срезал когтями. И порадовался, что всегда носит на поясе толстовку: сам никогда не надевал, но знал же ведь, что когда-нибудь пригодится!
Конечно, толстовка была Ричарду маловата и коротковата, но всё лучше, чем ничего, пока они ждут подкрепление на холодном ветру.
— Ричард, снимай штаны, замёрзнешь!
— Я и так уже замёрз, — огрызнулся тот, — хуже уже не будет.
— Будет! Ричард, ты совсем спятил? Нам ещё черт знает сколько ждать, а тут нет ничего! Снимай, говорю!
— Ну сделай что-нибудь! Наколдуй вертолёт спасателей, плед, огонь, в конце концов! Оставь мои штаны в покое!
— Блуждающие огни я тебе сейчас наколдую! Ты же знаешь, что это так не работает! И что мой лимит на ближайшие дни закончился уже давно. И твоими стараниями!
Потеряв терпение, Эйдан взял дело в свои руки. Посмотрел. Моргнул. Посмотрел ещё раз. Перестал моргать.
— ЭЙДАН КЕЛЛИ!
— А? — оторвать взгляд от напарника, стоящего напротив в его, Эйдана, тесной толстовке и мокрых чёрных кружевных, мать их, труселях, было сложно. Понять, что он говорит, — ещё сложнее. Ситуацию надо было спасать.
— Клянусь тебе, если когда-нибудь кто-нибудь об этом узнает — убью, понял? И штучки твои тебя не спасут. Из-под холмов твоих грёбаных достану, или где вы там живёте!
— Ричард…
— Или озёр. Или мельниц.
— Ричард!
— И родню эту твою бесконечную тоже!
— Ричард!
-…
— Где брал? Я тоже такие хочу!
*
— Ты что творишь, мать твою?!
— Согреть пытаюсь, дедовским методом, — кажется, Эйдану полегчало. По крайней мере, он перестал пялиться, но вместо этого сграбастал Ричарда в охапку. Вроде бы даже больше ростом и шире в плечах стал.
— И часто твои дедушки так согревались?
— Ну вот как в болотах заплутают. Или в холмах. Или мельницах. Ну, сам понимаешь, на мельницах ночью особенно холодно.
Понимал Ричард много. Например, что его отчаянно дурят, раз примерно в 5301-й. Или 5246-й (да, сначала он пытался записывать и каталогизировать). Краем глаза он увидел какое-то свечение справа от себя и подумал было, что это подкрепление, но нет. Над котлованом на пустыре висели в воздухе небольшие огоньки. Они слегка мигали и уходили тропинкой куда-то в темноту.
— Это ещё что такое? — поинтересовался Ричард, уже предчувствуя, что знает ответ.
— Ничего, — буркнул Эйдан. — Мужик сказал — мужик сделал. И вообще, отвернись оттуда лучше. И вообще, расскажешь шефу — убью.
За бокалом «Шато Лафит» Люциус оказался очень приятным собеседником. Азирафелю были близки его взгляды на литературу, театр и живопись, но вот плоды прогресса они оценивали по-разному. В этом вопросе Малфоя мог бы поддержать Кроули, который почему-то опаздывал. Наверное, Тёмный Лорд вызывал у своих последователей огромное уважение, потому что никакого недовольства по поводу его отсутствия Малфой не испытывал. Или тщательно скрывал.
— А что вы скажете о мётлах, дорогой Люциус? Вам нравится летать?
— Пожалуй, я предпочту аппарацию. Ни разу не встречал метлы с удобной посадкой. Производители больше озабочены скоростью и маневренностью, — Малфой взглянул на Азирафеля сквозь бокал, опасно качнув его, но не расплескав ни капли. — Мне иногда кажется, что влияние квиддича повсюду. Вы, кстати, тоже не похожи на любителя полётов.
— Упаси меня Бог, — улыбнулся Азирафель. — Особенно в непогоду.
— А вот помню однажды…
Люциус замер с бокалом, напряжённо вглядываясь за плечо Азирафеля. Похоже, наконец-то появился Кроули, а Малфой никак не мог решить, насколько официальна их встреча, и как следует приветствовать Тёмного Лорда, до сих пор вроде бы сохранявшего инкогнито.
— Люциус, вы плохо воспитали сына.
Малфой побледнел, и в его взгляде мелькнула паника:
— Он… жив?
Если Кроули и удивился, то не подал вида.
— Скорее, жив. Полагаю, месяц отработки у Снейпа может сделать из Homo erectus Homo sapiens. Но это не точно.
Немного успокоенный Малфой прошептал:
— Что он натворил?
Азирафелю это, кстати, тоже было очень интересно. Кроули поморщился и, обойдя комнату, остановился у картины с овечками, которые, тонко уловив его настроение, тут же построились и начали маршировать, тревожно блея.
— Даже тупые нарисованные овцы всё поняли, — усмехнулся Кроули, — и лишь Малфой с Поттером…
— Они вместе? — во взгляде Малфоя снова отразилась паника, но он сумел взять себя в руки.
— О нет! Они умудряются пакостить поодиночке. Но в одно время!
Азирафель понял, что пора вмешаться, иначе разговор никогда не перейдёт в конструктивное русло. Пар следовало выпускать небольшими порциями.
— Кроули, тебе стоит промочить горло.
— А? — гнев в его взгляде сменила сосредоточенная осмысленность. — Да. Пожалуй.
После того как Кроули осушил бокал, Азирафель осторожно поинтересовался:
— И что же они натворили?
— Поттер пытался поймать в кабинете Снейпа Барти Крауча, — Кроули скривился, отвечая на незаданный вопрос, — безуспешно, разумеется. И пока мы с профессором Хмури выясняли природу этой странной фантазии, в другом конце замка юный Малфой устроил фотосессию. В «бентли». Групповое фото в салоне по сиклю с человека, на подножке — восемь сиклей, а лёжа на капоте — галеон.
Малфой, казалось, старался не дышать, а Азирафеля же такая предприимчивость сильно восхитила, но оставались вопросы:
— Люциус, вы покупали сыну фотоаппарат? Это же накладно…
— Камера принадлежала некоему Криви, который с лёгкостью вступил в сговор с Малфоем и даже подписал некий контракт, по которому прибыль делилась в соотношении шестьдесят на сорок в пользу организатора мероприятия.
— Я приму меры, — пообещал Малфой.
— Я их уже принял. Профессор Снейп пообещал проявить изобретательность на отработках, и я ему верю.
— Он может, — подтвердил Малфой.
Однако эта новость явно успокоила чадолюбивого отца. Неужели он и вправду боялся за жизнь сына? И хотя из-за надвигающегося Апокалипсиса Азирафель и признавал необходимость в Тёмном Лорде — хотя бы для избавления от сатанинского отродья! — но его методы пока вызывали много нареканий. Взять, к примеру, те же метки, или обязательное коленопреклонение с целованием подола мантии… так и до оргий недалеко. Надо бы у Барти расспросить о последних поподробнее. Кроули, конечно, может и поучаствовать в подобном, но лучше бы не. К тому же это пойдёт во вред их Соглашению о равновесии. Да и вообще… лучше не надо!
Кроули несколько долгих мгновений разглядывал Малфоя, — наверняка, чтобы обрести подходящий настрой! — а потом вкрадчиво улыбнулся:
— Люциус, мой скользкий друг, скажи мне, как ты догадался. Уж будь любезен.
— Мой Лорд, вас невозможно не узнать, какое бы обличье вы не избрали.
— И всё же. Я желаю знать, что меня выдало.
— Всё, мой Лорд! Воля, сила, взгляд, походка…
Кроули на мгновение не смог сдержать недоумения:
— Но Дамблдор…
— Он теряет хватку. Не заметить вас прямо у себя под носом, да ещё взять на должность профессора… Мой Лорд, это лишний раз доказывает прогрессирующее слабоумие Дамблдора. Я частенько с ним общаюсь, — Люциус выразительно вздохнул и добавил: — По долгу службы, разумеется. Так вот, кроме скандалов его больше ничего не интересует.
— Правда?
— Да, — Люциус улыбнулся. — Позвольте сделать вам комплимент, мой Лорд. Ход со скандалом просто блестящий. Ни за что не поверю, чтобы вы позволили Скитер написать о вашем мнимом романе без далекоидущих планов.
— Пожалуй, ты прав, Люциус, — натянуто улыбнулся Кроули. — Роман мнимый, цель великая, но вернёмся к нашим баранам. Кто остался мне верен из тех, кому удалось сохранить свободу?
— Все, мой Лорд.
— Все?
— Разумеется, кроме Каркарова. На суде он сдал всех.
Азирафель едва не выдал своего удивления. Каркаров тоже из них? Вот этот упивающийся собственной важностью? Он тоже?!
— Ему это зачтётся, — пообещал Кроули. — А Снейп?
Люциус замер.
— А разве вы… мне казалось, здесь в замке он служит вам — он же всегда исполнял ваши особые поручения, мой Лорд.
Вот как?! Особые? Азирафель отвёл взгляд и принялся наблюдать за маршем овечек, чтобы не испортить игру Кроули. До сих пор тот действовал идеально — Малфой даже не заметил подмены.
— Мне лишь интересно узнать, как ему удалось избежать тюрьмы.
— Я наверняка не знаю. Вам лучше спросить это у него.
— Я так и сделаю, — Кроули превратил вино в виски и отсалютовал бокалом ошарашенному этим чудом Малфою. — Но ведь ты понимаешь, что я пригласил тебя не за этим?
Азирафель прикусил язык, чтобы не напомнить, что Малфой сам искал этой встречи, потому что тот сдержанно кивнул:
— Да, мой Лорд. Я готов к новому заданию.
— Хорошо. Мне нужны отчёты о том, как все вы провели время без меня.
— Мой Лорд…
Малфой казался слишком удивлённым для такого простого задания, и Азирафель испугался, не перегнул ли Кроули палку. Но тот быстро ориентировался.
— Ты, мой исполнительный друг, передашь им мою волю и соберёшь эти отчёты.
— Но это же…
— Ныне, когда мы, наконец, встретились, — многозначительно прервал его Кроули, — всем должно отчитаться за Деяния минувшего времени.
— Деяния… — поморщился Малфой.
— Ты чем-то недоволен, отец моего предприимчивого ученика?
— Мой Лорд! — Малфой побледнел, явно вспоминая, с кем имеет дело.
— Итак. Каждый из вас напишет отчёт за эти тринадцать лет, а ты, Люциус, соберёшь эти отчёты и проследишь, чтобы в них не было фатальных ошибок. Это понятно?
— Да, мой Лорд, — голос Малфоя дрогнул. — У Снейпа тоже собирать?
— У Снейпа я сам соберу, — разрешил Кроули, — и если он отчитается полнее, чем остальные, я буду очень разочарован. И вам будет больнее, чем мне.
И где только Кроули такому научился? Хотя… он же демон! Как бы ни хотелось Азирафелю об этом забыть. Малфой заверил, что всё понял и всё сделает, чтобы не разочаровать Повелителя, после чего ушёл, явно находясь под большим впечатлением. После того как за ним закрылась дверь, Кроули с видом заговорщика достал из кармана сложенный кусок пергамента и бесполезную палочку.
— Ты хочешь показать мне фокус? — Азирафель сделал вид, что желает подыграть.
— Почти! — Кроули несколько раз стукнул по пергаменту палочкой от суши, пообещав, что замышляет только шалость. — Тебе это понравится, ангел!
Азирафель подошёл поближе и потрясённо уставился на проступающие очертания какой-то карты с множеством точек.
— Тебе это точно понравится!
Вызов всколыхнул пространство. Я тихо ругнулась, выходя уже в совершенно другом мире. Похоже, Студент или кто там занимался моими ограничениями, все же недоглядел эту возможность. Или же оставил ее специально, чтобы в случае чего можно было и меня привлечь к общественно полезному труду.
Впрочем, я отвлеклась. Вокруг царила ночь, едва освещаемая маленькой светло-серебристой луной. Я стояла на поляне перед небольшим деревянным алтарем, на котором лежал, неудобно выгнувшись, молодой парень. Судя по торчащим из рыжих волос ушкам — эльф, судя по общей субтильности и голой грудной клетке практически без особых мышц — эльф или слишком молоденький, или вечно голодающий. Ни то, ни то мне не нравилось абсолютно.
Рядом с алтарем в поклонах застыли фигуры. Такие же эльфы, одетые в тонкие плащи, несмотря на ночную прохладу и уже падающую на траву росу. А если учитывать общую ауру горя и какой-то тяжкой трагедии, окутавшую всю компанию — я насчитала десяток фигур и одиннадцатый вроде как жертва — то у них был весьма серьезный повод для моего вызова.
— Доброй ночи. Что у вас произошло? — я спрашивала тихо, не устраивая спецэффекты. Зачем бы мне? У нас тут не балаган, тут что-то серьезное. И отнестись к этому следовало серьезно.
Одна из фигур отбросила с лица капюшон, открывая симпатичное, но весьма усталое лицо. Это была уже немолодая, но вполне красивая и привлекательная эльфийка, такая же рыжая, как и парень, лежащий на алтаре. Только теперь, переведя взгляд на него, я поняла, что он судорожно сжимал в руке кинжал, ожидая, как повернется разговор.
— Мой сын решился принести себя в жертву тому богу, который откликнется на нашу просьбу о помощи, — глухо произнесла она. Некогда певучий голос звучал непривычно странно, словно бы в ее горле было что-то мешающее речи.
— Жертв не нужно. Кровавых тем более, — я махнула рукой, стараясь отвлечь эльфа от попытки ритуального самоубийства. Это ведь как нужно довести столь терпеливый и сильный народ, чтобы молодой и здоровый парень решился умереть, лишь бы вызвать хоть кого-нибудь неравнодушного к их проблемам? — Что у вас произошло?
Эльфийка чуть вздрогнула, когда я подошла к парню и легко отобрала кинжал. Пожалуй, его жизнь является намного большей ценностью, чем они представляют.
— У нас черный мор, — так же глухо произнесла она. Остальные кивнули, подтверждая ее слова. Тем временем я создала теплый плащ и закутала ее сына, чтобы тот зря не мерз. Судя по всему, они не ожидали от богов подобных поступков и, уж тем более, внимания к их состоянию. — Мрут все. Сначала чернеют белки глаз, — она отодвинула пальцем веко, показывая едва заметные черненькие прожилки. — Потом и сами глаза. Это первая стадия. После чернеет кожа, больной харкает темной кровью и умирает. Несколько молодых женщин потеряли детей и умерли в муках, истекая черной кровью…
Я задумчиво поморщилась, вспоминая события уже более чем пятилетней давности. Бывшие жители Шаалы, светлые эльфы, тоже страдали от чего-то подобного. И многие женщины вместо детей плодили черные сгустки какой-то дряни. Неужели все повторяется? Хотя история цикличная. Время идет по завиткам спирали, перетекает из одного в другое, из мира в мир, меняется лишь название и дата…
— Я уже сталкивалась с чем-то подобным. Тогда пострадали светлые эльфы, — мои слова звучали тихо. — Мне придется вас чистить. Нужно собрать всех, абсолютно всех у чистой проточной воды — желательно у реки. Может быть больно и неприятно, но не смертельно. Вас много?
— Нас осталось три десятка и дети. Дети пока здоровы, мы держим их отдельно, — кивнула эльфийка. — Мы не боимся боли и очищения. Мы боимся мерзкой позорной смерти. Наши боги не отвечают нам. Наша вера пошатнулась. Нам неоткуда ждать помощи. Люди точат топоры на наши опустевшие леса, пока мы оплакиваем умерших. Души умерших не находят покоя и шатаются по лесу, страдая и стеная. Нам нужна помощь все равно от кого…
Мне оставалось лишь вздохнуть и потянуться по связи к Шеврину. С душами умерших лучше всего справится дракон смерти. Мое же дело разбираться с живыми. Шеврин ответил не сразу, будучи в глубоком похмелье после обильных возлияний с вершителями. Праздновали они то ли спасение своей вселенной, то ли возвращение своих детей на родину, то ли просто нажрались, лишь бы нажраться, но факт оставался фактом — вершители и драконы бухали практически одинаково, никто никого не мог перепить, и пили они уже четвертый день, если так посчитать.
Впрочем, Шеврин собрался, отбросил все свои заморочки и даже, кажется, слегка протрезвел, услышав об опасности черного мора и блудных неупокоенных душах. И пока он приводил себя в порядок и выдвигался на место событий, я собрала всех эльфов у широкого ручья, разлившегося поодаль от памятной поляны с алтарем.
— Неужели это все, кто выжил в лесу? — моему удивлению не было предела. Эльфов действительно оказалось мало. Как и обещала мать нашего героя, все время крутящегося вокруг меня, три десятка и еще несколько очень тяжелых больных, с которых я и начала. И трое маленьких эльфят, две девочки и мальчик, на вид не больше десяти человеческих лет. Мне они показались вполне здоровыми, но проверить не мешало бы.
Тяжелых я чистила прямо в воде. Пока одна из более здоровых девушек поддерживала им головы над водой, я вымывала все остальное. Плазме черный мор был хорошо знаком. Нечто подобное плавало и в драконах с вивернами. Нечто черное и мутное, похожее на нефть, вытекало и из этих дивных существ, преимущественно из носа и рта. Эльфы кашляли, отплевывались, захлебывались, я старалась вывести всю дрянь через кожу, но она сопротивлялась и текла так, чтобы и под конец причинить немало вреда.
Очищенных эльфов относили поодаль и укладывали на росяную траву, чтобы те ощутили заново связь с природой. Я же принялась за средних и более легких. У них все было проще. Тела еще не так сильно поразила болезнь, черноты оказалось в разы меньше, вода ее растворяла, а моя сила уничтожала. Общее исцеление довершало дело, превращая ребят в чистые, почти что новосозданные тела, наполняя их силой. Вот для этого полезного дела моя заглушка на магии приоткрылась, позволяя порционно выделять столько энергии, сколько нужно на лечение каждого конкретного эльфа.
— С чего у вас все началось? — поинтересовалась я, очищая ту самую старосту их поселения, которая первая стала со мной общаться.
Эльфийка задумчиво наморщила лоб и фыркнула, когда черные струйки потекли из носа и глаз. Это было похоже на нефтяные слезы.
— Вообще, все началось много лет назад с конфликта с людьми. Но мы тогда не предполагали, что может случиться такое… — она смыла черноту с лица и сморгнула. Теперь из ее глаз потекли нормальные прозрачные слезы. И цвет глаз стал обычным, ярко-зеленым. В предрассветных лучах солнца стало возможно рассмотреть ее намного лучше. Оказалась она не такая уж и старой, скорее просто потрепанной жизнью женщиной. — Потом люди грозились всеми карами, если мы не уступим им спорную часть леса. Потом у них сменился король, но мы к тому времени надежно охраняли наши границы. А вот новый король решил, что людям мало своей земли и своих лесов и нужно брать то, что принадлежит нам, если не силой, то хитростью. Силой они нас не одолели, несколько стычек прошли далеко не в пользу людей. После этого они надолго попритихли, мы уже почти и забыли обо всем за обычными заботами. А потом вдруг начался мор.
Очищенная эльфийка вышла из ручья и присела на берегу, уступая очередь своему сыну. Он хоть и был на вид здоров, но все же мог уже где-то заполучить свою порцию мора. Чистка прошла стандартно — черноты в нем почти не было, так, первая пара почти незаметных для посторонних капель.
— Мы — самое дальнее поселение в нашем лесу, — продолжила рассказывать она. А я понимала, что даже не спросила имен своих спасенных. Впрочем, они моего тоже не спрашивали. Главное — выжить, а расшаркиваться и нарекать друг друга титулами мы будем потом. — Возможно, из-за этого мы так долго держались. Наша столица пала последней. Все жители Таррастена истово молились богам, но не пришел ни один бог. Боги глухи и слепы, они не слышат наших молитв, они не видят, что происходит.
Женщина пожала плечами, будто бы сбросила с плеч какой-то тяжкий груз.
— Многие до последнего надеялись, что им помогут травы, зелья, заклинания. Все они умерли. Единственная ведьма, которой что-то помогло, живет на болотах, но сейчас туда не пройти. Да и то, она не чистокровная светлая, она смесок светлых и темных эльфов, потому и жила отдельно, — в голосе эльфийки явно слышалось презрение и зависть.
— Те, кто к ней отправился, назад не вернулись. И я не знаю, что стало тому причиной. Мор ли, топи или же сама ведьма, которая не желала никого знать. А потом мой сын сказал — если наши боги отказались от нас, мы имеем право отказаться от них. И можем сами себе выбрать богов, которые откликнутся на наши молитвы.
Я лишь печально улыбнулась.
— Вам повезло, — мне было тяжело это говорить и признавать. — Вам просто очень и очень повезло. Я была заперта на домашнем аресте. Я могу сойти с ума в любую минуту. Вы же могли вызвать к себе какую-нибудь плотоядную сущность, и она бы ускорила ваш конец.
— Мы вправе сами решать, как нам быть! — отозвался тот самый парень, который так запросто улегся на алтарь. — Мы свободны. Мы искали нового бога и мы его нашли. Точнее, тебя.
Он меня не боялся. Не раболепствовал, не падал ниц, не бился головой об землю. Хотя и видел мою силу и возможности. Хотя давно уже на краю леса стоял Шеврин, ожидая, пока мы закончим всеобщую чистку. И не почувствовать сгустившуюся тьму эльфы не могли. Но парень не боялся. Он говорил прямо, и мне именно это и нравилось. Мне не нужны дурные болваны, мне нужные сильные волевые личности, способные сделать мир чуточку лучше.
— Хорошо, тогда я принимаю вас, — мне не оставалось ничего другого, кроме как завершить столь вольный ритуал договора между богом и его верующими. Пусть хоть так, но этот договор оказался в силе. — А сейчас познакомьтесь с моим супругом Шеврином, он поможем вам с вашими блудными душами. Если они ему поверят, то пойдут с ним и обретут покой.
Шеврин эффектно выступил из тьмы. Конечно же, на его роже блестела иллюзия, и эльфы не смогли сквозь нее увидеть его на самом деле помятую моську. Боги должны быть сильными, внушительными и не дающими сомнений в их силе, а не пьяными, усталыми и больными.
Я сама только сейчас заметила, как устала. Все же, прошедшее через мои руки почти что все эльфийское поселение вымотало и выпило изрядную толику силы. И сила ушла больше не на исцеление, а на уничтожение черной заразы. Кажется, теперь многие их женщины не смогут иметь детей некоторое время. А может быть и вечно. Не знаю. Это нужно смотреть в нормальной клинике, в сканере, сдавать все анализы в лабораторию, показать их настоящим целителям. А я так… сбоку припеку, сделала, что смогла и свалилась куда-то в сторонку.
Последними я осмотрела детей, слегка их вымыла, чтобы те не думали, что богам на них плевать, хотя никакого мора в них не было. Не знаю, как именно, но эльфы защитили свое будущее, свое новое поколение. Как-то смогли.
— Здесь есть паразит, — коротко рыкнул Шеврин, отдавая парами дорогой выпивки. Хорошо хоть не перегаром, иначе я бы не удержалась и стукнула его.
— Будем бить паразита? — устало спросила я, придерживая за плечо эльфенка, норовящего отколупнуть мою любимую перламутровую пуговицу от рукава рубашки.
— Тебе нужен еще один мир? — вопросом на вопрос ответил дракон.
Я задумчиво склонила голову набок, понимая, что в нынешнем состоянии и с ограниченной магией еще один засраный по самые уши мир просто не потяну.
— Нет.
— Тогда забирай своих последователей и иди домой, — распорядился Шеврин, махая рукой и как-то властно собирая всех очнувшихся эльфов в одну компанию.
Сбоку подошел тот самый паренек и вручил мне свой кинжал. Кажется, сейчас зарождалась еще какая-то ветвь религии или какой-то ритуал.
— Возьми. Я больше не смогу пользоваться им. Пусть это будет кинжал вызова богини, — серьезно проговорил он, неловко переминаясь с ноги на ногу.
Над этим миром медленно поднималось солнце. Утро осветило густой эльфийский лес, пробудило птичек и бабочек, заставило меня вспомнить, что дома сейчас должна быть ночь, и мне полагается крепко спать в обществе супругов. Но увы, я сижу на земле в куче эльфов, собирая их всех, чтобы разом выйти в экран и отвести их всех в храм. Какой-нибудь ближайший храм, где они смогут верить и знать, что их молитвы будут услышаны.
Кажется, этот рыжий плут не так прост, как мне показалось при первом впечатлении. Стоило мне подняться, подхватить их всех и впихнуть в экран, выводя в главный храм на Шаале, как он серьезно спросил:
— Могу ли я быть твоим личным воином?
— Скорее, одним из моих паладинов, — я указала на главного жреца, уже спешащего с кучей других храмовников принять новеньких, накормить, напоить и распределить по домам.
Вокруг кучки эльфов замелькала толпа разномастного народа в белых балахонах. Говорят, где-то тут ко мне прибилась суккуба, решившая, что мне не помешает кормежка ее пироженками. Да и вообще, уверовавшая в жизнь при жизни, а не только после смерти.
Я оставила эльфов на попечение паладинов и жрецов, быстренько устроивших разбор новых подопечных, а сама шустро стащила с алтаря большой пирожок с маком и радостно зажевала. Кто бы знал, что на такую простую работенку у меня уйдет столько сил…