Хотару аль-Терна — 7 секретов мастера Ломастера. БОНУС вне игры в «засекречивание»!
Когда на первой обложке автор объединила две ипостаси одного персонажа, появились вопросы: А почему нарисовано половинками? А целиком арт будет? Что ж, просьба засчитана)))
Заходим в группу «Три билета до Эдвенчер» https://vk.com/clubthreebileta,
заглядываем в альбом:
https://vk.com/album-156052173_277680665
И оба бонусных арта в отличном качестве уже там!
Мы верим в то, во что сами хотим верить. Легче обмануть человека, чем убедить его, что он был обманут. (Неизвестный источник)
_________________
Понедельник, говорят, день тяжёлый, но я поднялся легко и даже чуть раньше будильника, причём проснулся бодрым и отдохнувшим. Чудеса! А по факту – прошлым вечером будто в пустоту и безвременье на всю ночь провалился. Пока завтракал, размышлял о природе и возможностях наших перемещений. Есть ли всё же какая-то взаимосвязь между телом на Земле и телом в других мирах или нет её? Например, даже если засыпаешь пораньше, то не всегда перемещаешься сразу. По поводу возвращения – свои особенности. Разбудить с Земли бывалого астральщика обычными способами побудки сложно, но всё же возможно, а вот новичка будить практически бесполезно. Чтобы «разбудиться» из миров вне Земли, нужно задействовать искусственное возвращение — сложное в исполнении заклинание. К слову, в дневное время вообще не стоит засыпать с намерением переместиться – в Академии рассказывали о случаях летаргического сна. Застрять между мирами без возможности вернуться в своё первое или второе тело – куда уж хуже. Зато в это время отлично идут перемещения с другой, ночной на данный момент, стороны земного шара.
Мне даже интересно стало – а никто, случаем, не экспериментировал с «кругосветной погоней за ночью»? Вот доберусь до Нодзомира – попробую узнать. Наверняка не один я таким вопросом заинтересовался.
И чем больше я торчу в Лиаре, тем более сомнительным мне кажется согласие на авантюру с перемещением, чем я вообще думал, когда соглашался? Как-то странно всё. Словно было что-то ещё, повлиявшее на меня. Ведь сам я совершенно не рисковый человек и не должен бы на подначки так реагировать. Впрочем, что сделано, то сделано, назад не отмотаешь.
Как ещё можно продлить своё нахождение вне Земли? Точно слышал, что в Академии был такой случай: астральщица-новичок впервые материализовалась, а на Земле до этого ударную дозу снотворного приняла. Так вот, просыпаться-то она, конечно, не просыпалась на Земле день или два. И из Нодзомирраума никуда не исчезала. Но вторым телом чувствовала себя всё хуже и хуже, чуть не загнулась окончательно. Пришлось и возвращение искусственное проводить, и на Земле подстраховывать. Имён не называлось, но кто-то впоследствии точно эксперимент со снотворным устраивал – не сработало, видимо только при первой материализации подобное возможно. Итого — вариант отметаем.
И, получается, земное тело всё же может влиять на «астральное»: например, не посылает сигнал к побудке – не проходит возвращение. Интересно, а если человек в коме лежит, может ли он переместиться? Вон по весне говорили, что мужик в коме тридцать два года пролежал, уже отключать хотели, но очнулся, дождалась жёнушка. А абсолютный рекорд подобной «лёжки» вообще тридцать восемь лет. Если пересчитать на Нодзомирское время – ух! Столько бы всего наворотить можно было успеть.
Или же как раз наоборот? Чем больше времени на работу даётся, тем больше находится способов поотлынивать? Так и откладываешь всё на потом, до последнего срока. Не все люди такие, конечно, но о себе точно могу сказать – у меня время от времени включается какое-то внезапное желание поэкономить ресурсы и возникают мысли в стиле «Может, мне вообще не надо ничего делать, а оно всё как-нибудь само, а?» А иногда наваливается вагон и маленькая тележка дополнительных дел – и тогда точно пиши пропало.
Магия, эх, магия, иногда кажется, что ты решаешь проблемы, но чаще всего, решив одни, создаёшь какие-то свои, дополнительные. Это всё-таки не «щёлк» пальцами, чтобы валились на тебя из небытия какие-нибудь «плюшки», и даже не мозголомная тарабарщина, сопровождаемая взмахом волшебной палочки, магического посоха, убер-дрына, нужное подчеркнуть.
Вот почему нельзя на Землю каким-нибудь хитрым способом перетащить учебник лиарского?! Когда мне язык с такой загруженностью изучать?! Следующая земная ночь опять будет впустую истрачена, и это весьма и весьма плачевно. Пока что максимум, что я запомнил – так это местные аналоги слов «Здравствуйте», «Спасибо» и «До свидания»…
_________________
— До свидания, леди Варамис, хорошей Вам дороги и приятного путешествия, — попрощался Астер Ломастер, помогая донести дорожный чемодан до ворот. А бедняга Ту-Дзик уже не провожал гостью подтявкиванием и вилянием хвоста, пёсик был унесён в дом и устроен на подстилке рядом с очагом и напоен из пипетки целебным отваром.
Целительница очень спешила, даже от еды отказалась, хотя завтрак в доме Ломастеров в этот день и так оказался очень и очень ранним. Но в комнаты к спящему Сану и к спящему же его соседу она не преминула заглянуть, дабы убедиться, что дела у них обоих без особых изменений.
«Написать или не написать студенту, что его обидчиков ещё в ночь на двадцатое сентября вывели на чистую воду? Всё же за ними и другие огрехи водились, а этот стал последней каплей. Как поняла, их на «исправительные работы» отправили в подземелья Центрального Замка, а это – с концами… Нет, сообщать пока ничего не буду, во-первых, придётся по-нодзомирски или по-русски писать, а это уже очередной «артефакт» иномировой письменности получится, а во-вторых, про «исправительные работы» вообще лучше не заикаться. Чем меньше людей знает, куда деваются нерадивые студенты, тем лучше».
Элисса в нетерпении выглянула из-за входной двери и, убедившись в том, что астральщицу скрыл от глаз окружающий дом кирпичный забор, поспешила в комнату Безымянного. Женщина не могла начать лечение пострадавшего своими методами до отъезда «Варьи» из дома, иначе бы сразу, с потрохами, выдала себя. А вот «нехорошесть» и остаточный след от иномировой магии вообще мало кем ощущается, так что их уборку-подчистку заметить тоже проблематично, Элисса провела чистку в первую очередь для собственного комфорта и спокойствия.
— Ох, бедолага, — присела женщина на стул у изголовья выздоравливающего, сняла широкие браслеты и засучила рукава, — Пусть здесь и не Лесной Край, помогу, чем смогу.
Она провела рукой по волосам спящего парня.
— Гармонизация – дело нехитрое, но уж слишком тонкое и неспешное…
Астер тихо приоткрыл дверь, увидел, что окутанные мягким светом руки жены касаются лба паренька и покрываются зелёным пигментом до локтей, а может уже и выше. Даже волосы Элиссы начали отливать зеленью на макушке и этот цвет постепенно распространился до кончиков. Мастер не стал прерывать гармонизацию и так же тихо закрыл дверь. Предстояло как можно быстрее продумать систему обучения и вплотную заняться рабочей частью механоида. Пусть это и тяжело, с такой-то срочностью, но нужно справиться.
_______________
А ещё – по-настоящему тяжело сейчас Мии. Она ведь не знает, что Элиан все-таки жив. Ей просто неоткуда узнать об этом.
За прошедшую ночь тучи излили, наконец, всю накопленную ими влагу, и сейчас резво бежали по небу рядами кучерявых барашков. В угловой комнатке циркового жилого корпуса было светло – так и не закрытые в этот раз портьерами окна – не до них было – легко пропустили внутрь розовые и алые лучи рассвета. А уж они постарались и расцветили, как смогли, тихое убежище. Девушка всю ночь просидела за столиком, то обнаруживая у своего отражения напротив гипнотическую притягательность, то выискивая в нём черты настоящего чудовища, а то и вовсе ничего не видя перед собой из-за слёз или глубокой погруженности в воспоминания. Но сейчас рассвет так мягко и ненавязчиво замаскировал бледность лица и круги под глазами, что принцесса цирка увидела себя в зеркале совершенно по-новому.
«Всё намного проще», — подумала девушка, ахнув, — «Ответ пришел только сейчас, как запоздалое озарение. Все мои маски давно стали частью меня, и это значит, что они уже не маски. И только поэтому я так спокойно могла делать вид, что лишь «плодотворно сотрудничаю и дружу», хотя всё это время знала о своих настоящих чувствах. Я всегда скрывала их за слоями грима, тканей и прочей мишуры как можно тщательнее, играла и… проигрывала. А теперь – поздно. Кем ты хочешь меня видеть, мир? У меня много острых граней. На выбор. Не порежься только! А ведь я всего лишь хотела делать что-то красивое и нужное. Вместе с Элианом. Но теперь я одна… да, одна… Вот только это не отменяет ни моих желаний, ни моих амбиций!».
Мия вскочила, метнулась к двери, распахнула её и чуть не столкнулась с Боннитой.
— А? Доброе утро… – выдавила девушка.
— Да, и тебе тоже, — танцовщица стушевалась, словно это и не она только что планировала зайти, — Я бы заглянула на минутку?
— Хорошо, — принцесса цирка отступает на три шага, впуская подругу.
Боннита закрывает дверь и глухим, непривычным для неё самой голосом сообщает.
— Слушай, Мия. Я долго размышляла, сказать тебе или нет. Но кое-что не сходится. Просто… вчера, когда управлющий распорядился положить… тело Элиана у черного входа, спустя совсем немного времени он попросил меня вызвать катафалк. Но… в общем, я отвлеклась, меня окликнула напарница, всё как-то завертелось, просьба у меня из головы вылетела, а когда вспомнила… Мия, я была уверена, что мне точно влетит, потому что, когда я вспомнила, прошел уже как минимум час. И тела на месте не было. Я даже вышла на улицу посмотреть, вдруг вообще куда-нибудь за порог вынесли. Потом я подумала, что управляющий попросил ещё кого-то и почти успокоилась. Но… никто из наших не вызывал черной кареты. Я их всех утром по-тихому расспросила.
Танцовщица воззрилась на Мию, но та лишь помассировала виски да плечами пожала.
— Значит, вызвал сам управляющий. Вот и всё. Прости, но мне плохо даже от мыслей обо всём этом.
— А, ну да, понимаю…
— Извини. Мне пора.
— Куда?
— На завтрак. Я его почти пропустила, но очень надеюсь, что наши цирковые не всё подчистую умяли.
— Да, точно ведь. Слушай, неужели ты специально ждала, чтобы попозже выйти и не попасть под перекрёстные сочувствующие взгляды?
— Э-э-э, нет, так случайно получилось. Кстати, Боннита, — Мия придвинулась, спрашивает полушепотом – А не подскажешь, как там наш управляющий? Ты его видела утром?
— Да без понятия, какая его на этот раз муха укусила! — ответила с раздражением танцовщица, не собираясь вдаваться в подробности ночного «подай-принеси» с водой, а так же утреннего выговора за то, что затребованный Дакиром Алабасом букет ещё не отправлен адресату.
— Спасибо, думаю, тогда я попозже зайду к нему, чтобы под горячую руку не попасть.
— Ну и мне тоже пора, ещё увидимся на репетиции, — танцовщица помахала ручкой и отправилась исправлять собственную досадную оплошность.
_______________
Работа в мастерской так и кипела, Астер Ломастер вновь «поймал» ту воодушевляющую эйфорию деятельности, когда даже возникновение проблемы ни на минуту не останавливает процесс, так как мозг тут же оперативно и верно подбирает решение. Не скрепляется напрямую – а мы его на поворотном шарнирчике! Шестерни по размеру и расстоянию друг до друга не сошлись – так можно дополнительную между ними из каких-нибудь часов поставить, или и вовсе блочную тягу прикрутить! Нет под рукой кожаной полосы нужного размера – точно, вырезаем прямо из спинки кресла!
— Ты быстро учишься, Безымянный. Назови на этот раз… второй и десятый трюки. Минута на размышление, время пошло.
Параллельно с разговором Астер примеряет на парня механические части, закрепляет-открепляет, проверяет на гибкость сочленений. Половину лица уже скрывает стимпанк-конструкция в виде шлема-маски, осталось достроить по аналогии вторую часть. Чертежи с подписью циркового управляющего закреплены прямо на стене во всю её длину и тут же дорисовываются по ходу дела в стиле «так и было задумано».
Элисса стоит чуть в стороне и то сминает, то расправляет платок в руке, нервно покусывает губу. За физическое здоровье парня она уже не опасается, а вот за умственное — вполне… Столько всего запомнить, да ещё и так быстро!
— Второй: рычаг при сгибе левого и правого локтя, высвобождает пружины левого и правого ботинка соответственно, обеспечивает прыжок на полтора метра вверх. Несовместим с первым и двадцать вторым трюком. Десятый: поворот шестерни на запястье, раскладывает наплечники до состояния небольшого купола, создает исключительно внешний эффект при нахождении на земле, позволяет плавно опуститься при нахождении в воздухе. Несовместим с третьим трюком.
— Всё верно.
Ломастер снимает с парня все механоидные заготовки и крепит на полноростовой деревянный манекен.
— Сейчас ты идёшь в пристройку, доучиваешь вторую и третью десятку трюков. Как настрою и скреплю основу, будем практиковаться с первой уже «вживую», а не теоретически.
— Да, Мастер.
— Остальное расскажу позже.
Безымянный кивает и выходит из мастерской, а Астер берет в руки очередные «неприкаянные» детали со стола и начинает скреплять между собой.
— Неспокойно мне, милый, — произносит тихо Элисса.
— У нас всё получится, не волнуйся…
Фразу прерывает далёкий стук молоточка у входной двери и Элисса Ломастер спешит посмотреть, кто же это пожаловал…
Молодой курьер мнётся у ворот с большим букетом цветов.
— Госпоже Элиссе просили передать.
— Точно? Ничего не напутано?
— И адрес этот же указан.
— Странно…
— Распишитесь в получении.
Элисса внимательно вчитывается, перед тем, как поставить требуемый росчерк. Запись в курьерской книжке однозначно гласит, кто получатель. А вот кто отправитель…
— Вы принимаете заказы даже с такими неразборчивыми надписями?
— Мне некогда разбираться, спешу. Моё дело доставить.
— Хорошо, сейчас ворота открою. – Элисса возвращает документ.
— Мне не принципиально, могу даже через обрешётку передать, — улыбается курьер, — Или поверху перекинуть.
Женщина всё же сдвигает створку, принимая букет.
— Вот только кто же отправил такую красоту?
Парень пожимает плечами, садится на свой колёсник.
Ну да, курьера, как и волка, ноги кормят.
Элисса закрывает ворота и входит в дом, рассматривая присланное со всех сторон.
— И кто там? Или что там? – выглядывает в коридор Астер, а меж тем из букета выпадает записка и мягко опускается на пол.
_______________
— Кто там? Впрочем, неважно, входите! – слышит Мия голос управляющего в ответ на свой стук.
— Это я, Мия Дильмеро, – мягко открывает дверь девушка и входит в комнату.
Парочка бумаг из бо-ольшой такой кипы на платяном шкафу уже планирует вниз, кувыркаясь в воздухе.
— Проклятые сквозняки, — хрипло бурчит под нос господин Дакир с дивана.
— Простите, если отвлекаю от важных дел…
— И от важных размышлений, к тому же, – комментирует мужчина благосклонно, — Но я всё же выслушаю тебя, красавица. Да-да, даже со впалыми щеками и без макияжа ты всё ещё мила. Наконец-то наша Принцесса Цирка вышла из комнаты, а то я уже скучать по ней начал.
Мия чувствует, как её лоб постепенно покрывается испариной – всё же волнение, да и душновато в комнате, ни одной открытой форточки не наблюдается.
— Это… у меня к Вам просьба. – робко начинает девушка, — Вы ведь в любом случае будете нанимать дополнительный персонал… Так вот, я уже знаю многие трюки из репертуара Элиана, кое-что мы тренировали вместе, он рассказывал мне обо всех секретах мастерства. Поэтому я прошу…
— Продолжай.
— Прошу разрешить мне выступать и с его номерами. Дополнительно к моим. И с его оплатой в дополнение к моей, — сообщает Мия, решительно и чётко произнося слова.
Управляющий кашляет в кулак, поднимается, подходит.
— Что ж, я поразмышляю над твоим предложением. Хотя эти размышления будут уже не такие важные, как предыдущие, — треплет Дакир девушку по щеке, — Ступай, репетируй пока…
Мия поворачивается к выходу, а мужчина продолжает задумчиво.
— Но ведь тогда получается, что у тебя был… мотив!
— О… о чём Вы? – спрашивает принцесса цирка, несколько оторопев, а управляющий, с улыбкой смакуя момент, приобнимает её за плечи.
— Секреты все передал. Если что ценное было — наверняка уже подарил. Так зачем ещё нужен, верно? Не переживай, Мия, я тебя не выдам. – Голос мужчины прозвучал вкрадчиво, размеренно, даже убаюкивающее, — Ты ведь была в тот момент у каната, присела ещё так, помнишь? Я видел. Но никому не сказал. И не скажу. Если ты тоже кое-что для меня сделаешь…
«Что за странное ощущение, почему я всё это время запрещала себе об этом думать. Ещё одна маска? Умение убедить себя в том, что совершала и в том, чего не совершала? Защитная реакция, чтобы для собственного успокоения считать себя непричастной?»
— А что именно нужно сделать? — произносит Мия севшим голосом.
— Во-о-от, это уже другой разговор, – дружески похлопывает по плечу Дакир, — Я же всё понимаю, стресс, состояние аффекта… Знаю, что хочется всё забыть и сделать вид, будто ничего не было. Конечно же, я тебе помогу, мне совершенно не улыбается терять такую талантливую артистку. Живи спокойно, выступай. Всё проходит и забывается, пусть люди по-прежнему считают произошедшее несчастным случаем. А ты – ни в чём не виновата. Запомнила? Ни в чём.
_______________
— Вот, подкрепи силы. И не смотри на меня с такой укоризной, милый, я ни в чём перед тобой не виновата, — Элисса принесла корзинку с фруктами прямо в мастерскую, укрыла полотенцем. – Пока всё идёт по твоему плану, Сан проснулся, я выяснила у него, что нашего Безымянного зовут Элиан, он гимнаст и упал с каната. А ещё, судя по разговору, подслушанному нашим юным астральщиком, управляющий цирка и кто-то ещё из сотрудников даже порадовались его «гибели», а несчастный это случай или на самом деле всё подстроено, так и не ясно.
— В какой-то мере это нам на руку, версия с проникновением под прикрытием очень хорошо вписывается. Чем Сан сейчас занят?
— Отправила с разбитой статуэткой к мастеру Ульфиону, дабы восстановить или заменить, это первое, что пришло мне в голову.
— Хорошо, как вернётся, я поговорю с ним, и с Безымянным до этого разговора Сану пока пересекаться не стоит.
— Понимаю. А как дела у Элиана? Когда ты заговариваешь с ним о цирке, он не начинает что-то вспоминать?
— Не замечаю никаких особых реакций…
И тут молоточек у входной двери опять несколько раз стукнул по пластине. Астер почувствовал, что начинает ненавидеть и это устройство в целом, и его стук в частности.
— Ну и кто на этот раз ошибся адресом?
Элисса встрепенулась.
— Я открою.
Мастер идёт за ней, отставая на несколько шагов. Жена проходит по коридору, открывает входную дверь, спускается по ступенькам крыльца, идёт к воротам. Астеру слышен её приглушенный голос.
— Вы ошиблись. Да, действительно ошиблись. Можно вернуть отправителю. Нет, в этом доме нет человека с таким именем. Да, до свидания.
— Представляешь, ты прав, снова посылка, не имеющая к нам никакого отношения. – возвращается к мужу Элисса.
— Снова цветы? Или уже конфеты?
— Не знаю, я даже не смотрела. Надеюсь, что этот бред скоро закончится.
— Один раз не считается, два раза — совпадение, три — уже закономерность. Но шестой раз — по-моему, уже чересчур, ты так не считаешь?
— Астер, милый, ты же дал слово не поднимать тему этого недоразумения.
— Верно. Но я очень нервничаю и боюсь в чём-нибудь ошибиться. Эти неведомые посылки просто раздражают!
— Ты столько лет знаешь меня. И я тебя прекрасно знаю. Эти события – как волны, захлёстывающие крепкую скалу. Шумят, накатывают, пусть, ведь они не в силах её повредить.
— Да, но «Вода камень точит».
— Очередная поговорка от леди Варамис? Может, тебе стоит общаться с ней пореже, а то я к ней ревновать начну.
— Глупости какие!
— Вот именно, давай останемся здравомыслящими. А потом, как всё завершится, уедем в Лесной Край, там наш дом, да и дети помогут.
— Только влажность высокая, частые туманы, механизмы быстро ржавеют, да и мне негде там развернуться, ты же знаешь, – Астер обнимает супругу, гладит её по спине.
— Знаю, милый, ты так редко выбираешься туда со мной.
Но вредный молоточек опять начал отбивать удар за ударом.
— Курьер? – процедил сквозь зубы Мастер.
— Нет, дорогой – выглянула Элисса в окно, — Это полисмен…
— Сударь, — с отчаянием повторил Максимилиан.
Господин Геро вздрогнул и поднял голову. Страшные, потемневшие глаза смотрели на Максимилиана. Смотрели и не видели.
— Откуда это? – услышал мальчик неузнаваемый голос. Хриплый, больной. Неживой.
Он понял, что отец Марии спрашивает его про книгу.
– Где ты её взял?
— У священника, — прошептал Максимилиан.
В глазах господина Геро что-то промелькнуло. Фиолетовая пустота обозначилась искрой.
— У священника? У какого священника?
— У отца Марво. Вы же сами послали меня к нему.
Снова искра. Не то воспоминания, не то вопроса.
— Это священник, кюре дал тебе… дал тебе эту книгу?
Максимилиан вдруг испугался. Он сглотнул. Он хотел солгать. Очень хотел. Произнести спасительную ложь в эти ужасные, прекрасные и несчастные глаза. Но не мог.
— Нет, господина кюре не было дома.
— Тогда кто же? – Губы господина Геро чуть шевелились. Губы стали почти белыми, с синевой.
— Госпожа. Там была госпожа. Дама.
— Как она… выглядела?
— Она была… красивая. Очень.
— Одна?
— Нет. С ней была… такая, со злыми глазами. – Максимилиан задумался. Он же слышал имя! – Её звали… её звали… Вспомнил! Дельфина!
Книга упала. Господин Геро закрыл лицо руками и застонал.
— Вам плохо, сударь? Вам плохо? Я кого-нибудь позову!
— Нет! – резко приказал его наставник. И встал.
Его пошатывало, будто он был пьян. Губы по-прежнему белые. С каким-то мучительным усилием заставил себя улыбнуться этими губами.
— Нет, Максимилиан, пожалуйста, не надо никого звать. Это сейчас пройдёт.
Потом он заметил стоявшего в растерянности мальчугана с пылающими ушами.
— Максимилиан, друг мой, окажите мне услугу. Поиграйте с этим малышом и отвлеките Марию, если она будет меня искать.
— Да, сударь, конечно, я сделаю всё, что вы скажете. Что мне ещё сделать? Как вам помочь?
Господин Геро покачал головой.
— Мне нельзя помочь.
Он стоял у окна. Предзакатное небо, как юный жонглёр, впервые призванный, не обделённый талантом, но растерянный от испуга и вдохновения, швырнувший разом все цветные шары вверх, расцветилось пылающими мазками всех глубин и оттенков, раскидав розовые, оранжевые, фиолетовые пятна по теснящимся облакам, чтобы заворожить искушённого зрителя, увлечь, заманить. Но тот, кому это зрелище предназначалось, зритель у окна, не замечал усилий поднебесного жонглера.
Взгляд его синих глаз, ясных и молодых, был неподвижен и пуст. Рассеян. Он не видел творящихся предзакатных чудес, он не различал красок. Он был слеп. Нет, его фиолетовые зрачки по-прежнему чутко отвечали вторжению света, то тесня небесно-синюю радужку, то сжимаясь до чёрных звезд, и предметы, их очертания, их цвет, их пространственные категории, их близость и удалённость по-прежнему безупречно отражались в этих глазах, поставляя пищу ненасытному мозгу.
Зрения лишилась душа. В отличии от тела, которое пребывало в апогее молодости. Порыв ветра коснулся его щеки, как нежная ладонь. Шевельнул тёмную шелковистую прядь. Цветы бросили в окно свой аромат, листья зашелестели. Его тело не отказывалось от даров и знаков. Молчала лишь душа.
— Кончилось, — сказал он, обращаясь не то к небу, пытавшемуся его развлечь, не то к цветам, не то к ветру, вкрадчиво назойливому, как преданный пёс, не то к самому себе. – Вот и кончилось.
Он отошел от окна и огляделся. Это была всё та же комната, куда он вошёл несколько месяцев назад, когда Жанет придумала эту «ссылку». Он тогда первым делом подошёл к окну и подивился, что на нем нет решётки.
Рассудком он понимал, что решётки и быть не могло, что его скользящий жест вдоль рамы здесь неуместен. Его толкало к этому жесту что-то более могущественное, чем рассудок, чьи доводы питали лишь его глаза.
А глаза, как известно, свидетель ненадежный. Они порой видят то, чего нет, или скрывают пеленой то, что есть, что им данное время неугодно. Глазам верить нельзя. Есть нечто, обладающее знанием непререкаемым, подтверждённым, есть опыт и память тела, есть ощущение в холодеющих пальцах, которые день за днём цеплялись за оконные прутья.
И пальцы помнят, и тело. Глаза этой многодневной памяти не соперник. Вон он и проверил, чтобы перебить эту память новым ощущением. Вместо чугунной решётки его пальцы коснулись плюща, его брошенных в каменные неровности нежных, зелёных усиков, таких хрупких, что надломить их хватило бы и озорства ребёнка, и таких несокрушимых под порывами ветра.
Он немало времени проводил в этой комнате. Комната стала его убежищем. Он прятался, как раненый зверь. И вновь рассудок твердил, что бояться нечего. Вновь он соглашался, вновь пытался принять слабые доводы, а то могущественное, оснащённое памятью, грудами воспоминаний, закованное в них, увеличенное в росте, твердило об обратном.
И едва он пытался сделать шаг, ступить на траву, подставить лицо предзакатному солнцу, как чей-то мимолётный взгляд, без угроз и посягательств, взгляд, лишь слегка подкрашенный любопытством, ранил его, как вонзившийся клинок. И он снова бежал, снова прятался, находил здесь убежище.
Он всё же боролся с тем чудовищем, многоруким, в колючих доспехах, с копьями и мечами, что сторожило у дверей. Он обманывал этого стража и учился заново жить. Он учился смотреть сам и встречать любопытные или ласкающие взгляды.
После одной из своих прогулок, которые он назначил себе, как испытание, он обнаружил, что и убежище его ненадежно. Кто-то побывал в его комнате. В керамической вазе благоухал букет полевых цветов. А на столе – фаянсовое блюдечко с лесной земляникой. Эти дары вызвали противоречие чувства.
Первое, инстинктивное, от того хранилища воспоминаний: «Ты по-прежнему несвободен! У тебя нет убежища».
А второе уже от рассудка: «Это всего лишь дружеский знак. Тебя любят».
Было и третье, уже от сердца, так давно молчавшего, безъязыкого, покалеченного — тихая благодарность. Это чувство от сердца было таким робким, таким прозрачным, как едва услышанный аромат на зловонной улице, но он все же ухватился за это чувство, стал искать его, как далёкую звезду, идти за ним.
И со временем стало легче. Взгляды уже не ранили, не отвращали слова.
Он учился жить. Учился жить один. Без Марии. Он всему должен был учиться. Он ничего не умел. Он даже любить не умел. Жанет его учила. Геро потрогал полог аккуратно застланной кровати. Откинув покрывало, простое, без вышивки, коснулся подушки. На этой кровати они с Жанет любили друг друга. Здесь он столько раз засыпал счастливым.
Погладил подушку и вдруг отдернул руку. Больше этого не будет! Не будет! Он даже отступил и отшатнулся. Потому что кончилось. Всё кончилось.
Счастье кончилось. Вот оно, желтеет и жухнет, как листья тополя. Он первый предчувствует осень. Зелень ещё буйствует, ещё плодоносит и хвастает изобилием лето, но осень уже рядом. Уже метит жёлтым приговором обречённых. Кончилось. Всё кончилось. Он испил свою чашу радости до дна.
– Ты мог бы прислать кого-нибудь, я бы отправил за тобой карету, – проворчал Глаголен, сверху увидев Войту, еле ковылявшего по лестнице. И Войта неожиданно подумал, что совсем не боялся возвращаться к Глаголену, имея вид и ощущения побитого пса.
– Спасибо, я дошел сам.
– Немедленно ляг в постель, я пошлю за лекарем.
– В этом нет никакой нужды.
– Осел и есть осел, – проворчал Глаголен. – Ты не удосужился вытереть подбородок, а кровь изо рта – признак серьезного внутреннего повреждения, которое может быть смертельно опасным.
– Бросьте, Глаголен. Ничего серьезного.
– Можешь сам заплатить лекарю, если хочешь… – хмыкнул тот.
Когда лекарь наконец убрался, Глаголен вошел в спальню Войты, решительно сел на стул возле постели и деловито осведомился:
– Тебя тоже сочли предателем своего клана?
Войта кивнул, с трудом проглотив ком, вставший вдруг в горле.
– Я надеюсь, это не помешает тебе выступить на сессии.
Войта покачал головой:
– Не помешает.
– Я рад, что ты определил значение наших с тобой научных изысканий, перестал обманывать самого себя и принял взвешенное решение.
– Я еще не принял решения, – вспыхнул Войта, понимая, впрочем, что Глаголен прав.
– Ты принял решение. Потому что зализывать раны пришел именно сюда. И если тебе свойственно ослиное упрямство, то непоследовательности курицы я за тобой пока не замечал.
– Прекрати закладывать руки за спину! Положи руки на кафедру, если они тебе мешают. Поставь ноги вместе! Не задирай подбородок. И не смотри исподлобья.
– А как еще смотреть, если не задирать подбородок?
– Прямо смотреть. Иначе слушатели решат, что ты считаешь их врагами.
– А они мне разве друзья?
– Кроме вражды и дружбы есть и другие отношения. Или ты об этом не догадывался? А впрочем, ты не различаешь оттенков и оперируешь только крайностями.
К недоумению Войты, доклад имел шумный успех. И если поначалу его слушали с любопытством совершенно иного свойства, нежели интерес к математике, то по мере изложения материала оживлялись все больше. Войта видел, как загораются глаза слушателей, как выпрямляются спины и лица подаются вперед, слышал скрип грифелей, щелчки пальцами, вздохи изумления… Конечно, было немало и тех, кто остался равнодушен (или сделал равнодушный вид), но не большинство. И если поначалу Войта смущался, запинался и кашлял, то под конец ощутил азарт и забыл о волнении.
Вопросов задали очень много, некоторые и с подвохом, но ни разу не поинтересовались социальным статусом Войты. Некоторым он ответил чересчур резко, однако и это вызвало одобрение большинства.
Глаголен потом прятал в усах улыбку, но ему это удалось не вполне.
– Чтобы ты не очень радовался, скажу: принимать решение о докторской степени будут не те, кто слушал тебя с восторгом, а те, кто помалкивал.
– С чего вы взяли, что я очень радуюсь? – хмыкнул Войта. Он, скорей, чувствовал облегчение от того, что все наконец закончилось, нежели радость.
– Да ладно. Я не ожидал такого успеха и был уверен, что ты будешь мямлить и заикаться. А то и сбежишь, не закончив доклад. Хвала Предвечному, в этой секции было много заинтересованных слушателей.
– То есть, моей заслуги в успехе вы не находите, я правильно понимаю?
– Не передергивай. Прочтение доклада не может идти в сравнение с разработанной тобой теорией, в этом твоя заслуга, а не в том, что мне удалось силком вытолкнуть тебя на кафедру и заставить прочесть доклад. Но… так и быть, я признаю, что и это тебе удалось неплохо.
На следующий день, после обильных возлияний в обществе Глаголена и его кафедры накануне, Войта спустился к завтраку поздно и с сильной головной болью.
– Доброе утро, доктор Воен, – как ни в чем не бывало поприветствовал его Глаголен.
– Доброе утро, – ответил Войта и зевнул, пропустив обращение мрачуна мимо ушей.
– Я знаю, ты много о себе думаешь и не сомневаешься, что заслужил степень доктора. Но мог бы отметить и предпринятые к этому мои усилия.
Только после этого Войта сообразил, как его назвал Глаголен.
– Ох… Простите, господин Глаголен, – он согнулся в шутовском поклоне, – право, я в растерянности… Но то, что вы сегодня явно проснулись задолго до полудня – вот истинное усилие, за которое я буду благодарен вам много лет.
– Я просто не ложился, – ответил Глаголен с улыбкой в усах.
– Едрена мышь, Глаголен… – Войта сел за стол. – Я в самом деле доктор?
– Да. Обсуждение прошло еще вчера вечером, но узнал я об этом только сегодня. Хвала Предвечному, до принятия окончательного решения. Скажи, а ты часом не знаком с человеком по имени Достославлен?
– Я встречался с ним. А что?
– Мне бы хотелось знать, при каких обстоятельствах ты с ним встречался. И вовсе не из любопытства.
– Если не из любопытства, то я встречался с ним в трактире «Ржаная пампушка» несколько дней назад.
– В умении наживать себе врагов ты можешь сравниться только с собственным сыном, – фыркнул Глаголен. – И чем же ты так обидел господина Достославлена, что он приложил столько усилий к тому, чтобы ты не стал доктором?
– А мнение господина Достославлена учитывается Северским научным сообществом? – кашлянул Войта.
– Еще как.
– Тогда я скажу, что это на редкость глупое, презренное, подленькое и трусливое существо. И когда я предложил ему выяснить отношения, он не побоялся применить против меня удар чудотвора, за что и получил по зубам. Не от меня, к сожалению.
Глаголен сложил губы в нитку и покачал головой.
– У меня нет слов… Это мне говорит доктор математики? Не школяр, не наемник, не пьяница из городского отребья?
– Я тогда еще не был доктором математики.
– Доктор Воен, ты болван, – пробормотал мрачун, закатив глаза к потолку. – Достославлен относится к разряду людей, умеющих без масла влезть в любое отверстие. Несмотря на то, что он чудотвор, ему благоволит даже ректор университета.
– Вот как? Тогда расскажите ректору, что Достославлен назвал научное сообщество старыми пердунами и в ближайшее время собирается сделать их мальчиками у себя на посылках. Кстати, он и вам кое-что передавал: вы должны дрожать в своем замке, ибо недолго вам осталось устраивать световые представления и заседать на сессиях университета.
– Увы, даже если я расскажу об этом ректору, он мне не поверит. Кстати, о световых представлениях… Через три дня состоится большой прием по случаю завершения сессии, и меня попросили показать световое представление над Лудоной. Мое согласие решило твою судьбу, без него ты бы не увидел степени доктора как своих ушей. Да, я соглашался не посоветовавшись с тобой, а потому ты волен мне отказать, поскольку просьба моя может тебя оскорбить или поставить в унизительное положение перед твоими соплеменниками. Я не подумал об этом сразу.
– Вы хотите, чтобы я зажег вам солнечные камни, что ли? – хмыкнул Войта. – Меня это не оскорбит, на мнение соплеменников мне плевать, но лучше бы это представление не было таким грандиозным, как обычно бывает в замке, потому что мои возможности не беспредельны.
– Разумеется. Надеюсь, ты делаешь это не из благодарности, а с осознанием вины за ссору с Достославленом.
– Еще одно слово, Глаголен, и я заберу свое согласие назад.
– Да, ты тоже приглашен на этот прием и присутствовать на нем должен обязательно, – Глаголен пропустил последние слова Войты мимо ушей. – Но вернемся к Достославлену. Это, по твоим словам, на редкость глупое существо имеет не так уж мало мозгов. Твою теорию объявили нежелательной для распространения и вот-вот отнесут к герметичным знаниям, это первое. Второе: решается вопрос о запрете на изучение природного магнетизма немрачунами, а мрачунам рекомендуется не вести исследований в этом направлении.
– Погодите, Глаголен… Меня обвинили в предательстве именно потому, что я, изучая природный магнетизм, обесцениваю способность чудотворов двигать магнитные камни. А в чем тогда резон мрачунов?
– Открытое исследование природного магнетизма дает в руки чудотворам знания для развития герметичного магнетизма, – пожал плечами Глаголен. – Вот такой интересный парадокс, однако Достославлену удалось убедить ректора в необходимости запрета. И научное сообщество поддержит эту идею. Мое световое представление не поможет поколебать их уверенность, это вопрос принципа.
Войта усмехнулся.
– А знаете, Глаголен, ведь это моя идея… Я к тому, что не надо приписывать Достославлену блестящий ум.
– Вот как? Ты предложил отнести теорию предельного сложения несущих к герметичной области знаний?
– Нет, я переспросил, не хотят ли чудотворы наложить запрет на изучение природного магнетизма. Я это переспросил с иронией, если вы не поняли. Достославлену идея понравилась, но я не думал, что он кинется воплощать ее в жизнь немедленно.
«В самом деле?» — Он выглядел удивленным. «Потому что я уж начал беспокоиться, что Вы состаритесь и умрете, прежде чем мы успеем дойти до этого.
«Какие мы обаятельные», — невозмутимо сказала она.
Существует множество разных названий для второй фазы в трехфазной модели травматологической терапии. Её называют «Память и траур», «Переработка», «Обработка памяти» и т. д. Цель этого этапа — противостоять травмирующим воспоминаниям, понять их, заставить их иметь меньше власти над своей жизнью. Неврологически травматический опыт нарушает работу систем обработки памяти. Метафорически травматическая память сидит в мозгу, как постоянно повторяющаяся реальность, лингвистически невыразимая и непостижимая, всепоглощающая. Цель этого этапа состоит в том, чтобы отделить травмирующую память от застрявшего места, превратить её во что-то выразительное и понятное и тем самым заставить её перестать удерживать неврологические процессы пережившего травму.
По профессиональному мнению Обри Тайм, это был этап, построенный вокруг рассказывания историй. В конце концов, именно через повествование имеет смысл жизнь: любой отдельный момент в жизни человека можно интерпретировать только через контекст любого другого. Итак, при переходе клиента во второй этап травматологической терапии Обри Тайм считала важным начать разговор с клиентами не только о пережитой травме, но и о всей их жизни, окружающей этот опыт.
«Что Вы чувствуете, — спросила она, — о перспективе поговорить со мной о пожаре?»
«Давай», — сказал он и сделал жест, который означал поторопись, давай двигаться дальше. — «Покончим с этим.»
«Это то, что я хотела бы обсудить потихоньку».
Если и было что-то, что Обри Тайм знала о Кроули, так это то, что медленное продвижение могло быть для него физически болезненным. Это не было необычным для переживших травму, таких как он: постоянный приток адреналина часто приносил пережившим травму чувство комфорта, чем невозмутимость от сидения на месте. В прошлом она пыталась объяснить Кроули неврологию, вызвавшую подобные травмы, но всё пошло не так. Он рассмеялся. Он назвал неврологию милой, что она нашла раздражающе самонадеянным. Но она позволила этому сойти с рук. Нет смысла решетом воду носить.
«Так как мы поступим?» — спросил он.
«Ну…» — Она позволила себе задуматься. — «Есть несколько способов сделать это. Мы, вероятно, попробуем множество разных вещей, чтобы увидеть, что лучше всего подходит для вас. Но у меня была одна идея, я хотел предложить её Вам.
Она подождала, чтобы он выразил интерес. Она ждала достаточно долго, чтобы, наконец, он так и сделал: снова жест продолжай уж.
«Мы могли бы написать книгу».
Он засмеялся, громко, как взрыв. «Книгу!»
«Это то, что я делала со многими клиентами». — Чего она не сказала, так это того, что она делала это в первую очередь с клиентами, намного моложе его, с детьми и подростками. — «Мы говорим о пожаре в книжном магазине. Кажется уместным, не находите? Мы могли бы написать книгу о пожаре».
«Я не люблю книги», — сказал он, потому что, конечно же не любил.
«Азирафель любит книги», — сказала она, потому что знала, что делает.
«Что бы мы написали в этой книге?» — спросил он, потому что, опять же, она знала, что она делает.
«Мы бы написали это, как историю. Начало, середина и конец, и в последней главе мы сосредоточимся на мыслях о будущем. Мы бы дали ей название, сделали титульный лист, оглавление, всё такое».
Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но потом остановился. Несколько минут назад он прекрасно проводил время, но теперь он выглядел недоуменно. — «А что будет считаться началом?»
«Это зависит от Вас. Как Вы думаете, что считается началом?»
«Слово», — сказал он, и она уже знала, что это была одна из его личных шуток, которых она не должна была понимать. Она ждала, потому что теперь она знала, что он часто говорил честно после того, как рассказал одну из своих личных шуток. — «Я понятия не имею, каким будет начало».
«Ну…» — она поколебалась. — «Позже мы можем разработать полный график. Но сейчас, что происходило до пожара?»
«Мир кончался».
«Как так?»
Его лицо сделало что-то сложное, а потом он выглядел расстроенным. — «Я понятия не имею, как говорить с Вами об этом».
«Всё в порядке», — заверила она. Она кивнула ему. — «Мы пойдем медленно, помните? Мы во всём разберемся».
«Нет». — он покачал головой. Он думал, и выглядел ещё более расстроенным. — «Нет, я имею в виду, я буквально понятия не имею, как говорить с Вами об этом».
«Для этого я и здесь».
Теперь он выглядел сердитым.
«Поговорите со мной, Кроули», — тихо сказала она.
Он этого не сделал. Вместо этого он растянулся на своем месте так, как будто у него не было позвоночника. Он разжал пальцы и нахмурился. — «Мы поссорились».
«Вы и Азирафель?»
Он кивнул.
«И это был конец света?»
«Мог бы и быть.» — он пожал плечами.
«Почему вы поссорились?»
«Потому что мир кончался».
Вот ведь дерьма кусок, — подумала она и откинулась на спинку сиденья. Ей хотелось сдаться. — «Хорошо, давайте сделаем шаг назад. Что Вы имеете в виду, когда говорите, что мир кончался?»
Он проворчал что-то, она не разобрала ни слова.
«Не могли бы Вы уточнить, почему Вы и Азирафель поссорились?»
Он вздохнул, повернулся и поморщился. — «Я хотел, чтобы он кое-куда отправился. А он не захотел».
«И вы из-за этого поссорились?»
«Да.»
«Куда Вы хотели, чтобы он отправился?»
«На Альфу Центавру.»
Она вздохнула. Она ущипнула переносицу своего носа. — «Хорошо, Кроули. Я поняла. Поняла».
Он напряг челюсть и наблюдал за ней. Её единственное утешение — он выглядел таким же несчастным, как и она.
«Если Вы когда-нибудь не будете готовы ответить на мой вопрос, можете просто сказать», — сказала она.
Его челюсть заработала, но он ничего не сказал.
«Поговорите со мной, Кроули».
Он не поговорил.
Остальная часть сессии прошла не очень хорошо.
***
«Что если, — предложил он однажды, — я напишу книгу, но не поделюсь ею с Вами?»
По профессиональному мнению Обри Тайм, это была не очень хорошая идея. — «Как Вы думаете, это было бы полезно для вас?»
Он пожал плечами. Он выглядел несчастным.
«Вы бы написали книгу, если бы знали, что я не знаю, написали Вы её или нет?»
Он задумался. — «Возможно, нет.»
«Ну, тогда», — сказала она.
«Я мог бы написать её, а потом отредактировать».
«Отредактировать?»
«Убрать части, которые я не хочу, чтобы Вы видели».
«Мы могли бы попробовать». — Она кивнула, поддаваясь, хотя это тоже казалось плохой идеей. «Мы можем поговорить о том, как будет выглядеть оглавление?»
«Я отредактирую его».
«Ага.»
«Я чувствую, что Вы сомневаетесь, Травинка».
Он не ошибался.
Ну, а дальнейшие события стали еще веселее. В Замке кто-то из демонов пожелал вызвать суккубу, перепутал заклинание или вектора, что-то не то сделал и вызвал какую-то хрень. «Хрень» оказалась некоей паразитической сущностью, питающейся душами, и души демонов ей пришлись по вкусу. Первым был съеден незадачливый вызыватель, а дальше пошло по накатанной.
Я в срочном порядке пошла разбираться… и поняла, что там не котируюсь вовсе. Против этой сущности мне не выстоять. Пришлось сначала просить прийти Шиэс, потом Шеврина, а после Рена, поскольку он, будучи паразитом, лучше разбирался во всех этих тонкостях. Моим же делом было защищать Ярима, но как защищать демона, который может сделать даже больше, чем я?
Для начала я вытащила Ярима из кабинета, который стал больше похож на ловушку, и повела по коридорам Замка. Поскольку мое сканирование не дало ничего, то нам пришлось остановиться в одном из небольших залов и связаться с Замком, чтобы понять, где именно прячется это нечто.
Замок связи обрадовался, но тут же начал жаловаться, что на чердаке паутина и туда уже полгода никто не заходил. Выслушав все жалобы и пообещав разобраться с паутиной, пауками и ленивыми демонами, я наконец-то смогла направить этот усно-письменный разговор в нужное русло и узнать, что эта сущность движется кругами, выискивая как раз Ярима, чей облик она и приняла для пущего удобства. Ну и по пути не брезгует перекусывать демонскими душами, оставляя после бедолаг только кучки пепла.
Тем временем прибыли драконы, поставили вокруг зала силовые поля и тоже занялись сбором данных. Я все никак не знала, что делать мне, Замок передавал, что сущность движется все ближе и подходит почти вплотную к силовым полям, только с другой стороны — из соседней комнаты, а не через вход в зал, ситуация накаливалась… И тут меня шибануло какой-то силой. Сначала я даже обрадовалась, подумав, что это пришел Студент, просто я сама такая слабая, не способная противостоять силе либриса. Вот только Студента не было, а сила давила. Я сползла по стене неаппетитной лужей, понимая, что нам кранты.
— Студент не придет, — почему-то вышло шепотом. Все, что я могу сделать — это прикрыть Ярима. Я не понимала, почему все остальные стоят и держат весьма шаткие силовые поля. Мое среди них почти ничего не давало, но ведь можно сделать хоть что-то? Что вообще происходит? Почему никто, черт их побери, ничего не делает?
Мне не ответили. На меня не обращали внимания. Казалось, драконы были заняты каким-то своим телепатическим диалогом. Решив, что они таким образом держат силовые поля или же ищут способ убить не пойми что, вылезшее не пойми откуда, я полезла на Ярима, желая дать ему хоть какую-то защиту — живой доспех. Да, это весьма проблематично — быть защитой с моим урезанным резервом… которого фактически и нет. Заглушка не открывалась, сила не появлялась, Ярим выжидательно смотрел на драконов, а этот неизвестный окружил себя черным силовым полем и аккуратно пробивал наши силовые поля.
Олла. Жизнь после игры. Глава 143
Охранять демона таким образом было трудно. Во-первых, Ярим побольше меня массой и объемом — мои сорок килограмм против демонских почти ста пятидесяти не котировались. Во-вторых, он был выше меня ростом и весьма прилично. Мне пришлось растянуться в тонкую пленку, чтобы закрыть его всего. Абсолютно все тело от макушки до самых пяток. Не очень-то приятные ощущения — чувствовать себя натянутым пакетиком, который в любой момент могут порвать. Хвала всем богам, Ярим не активничал. Он стоял и ждал, пока захлопнется ловушка. Вот только я понимала, что мы с ним не защищаемые жертвы, а… наживка. Один целый ходячий живец… И драконы устроили ловушку на живца, иначе объяснить подобное равнодушие было просто невозможно. А если они не успеют? Одно прикосновение — и сначала я, а потом Ярим превратимся в пепел. Отличная перспектива, просто прекрасная перспектива.
Мне было страшно. Впервые мне было настолько страшно, что будь я в человеческой форме, то меня уже бил бы колотун. Я дергалась из стороны в сторону, пытаясь сделать хоть что-то, вызвать хоть самое паршивое заклинание, открыть портал в космос, на худой конец, экран туда же, выбросить приближающуюся сущность… и ничего не могла. Только генерировала Яриму воздух, чтобы тот не задохнулся, и тщательно прикрывала его лицо, держась изо всех сил. Страх затопил мое сознание, но я держалась, зная, что сейчас полагаться не на кого. До либриса не дозваться, все остальное перекрыто чужой силой, давящей похуже, чем давление в морских глубинах, драконам плевать, они даже не переговаривались между собой, что вообще было чем-то невероятным. Рен стоял с каким-то заклинанием наизготовку, но что именно он хранил, я понять не смогла.
И вот невероятно быстрый силуэт врывается внутрь, продолбив силовое поле и беспрепятственно пройдя сквозь стену. Я вижу это все как в замедленной съемке — высокий, здоровый демон, почти полностью копирующий Ярима. Такие же фиолетовые волосы, белая кожа, та же одежда, что и сейчас на нашем герцоге. Вот только глаза… глаза страшные, дикие, совершенно чужие и равнодушные. Белые радужки на фиолетовых белках. Это смотрелось так жутко, будто бы я заглянула в глаза смерти. Настоящей, а не бутафорской. Даже страшнее, чем Шевриновы гримасы. Потому что Шеврин был мой и безопасный, а это было просто голодной тварью.
Время растянулось в тягучий, невероятно насыщенный кисель. Все же я смогла хотя бы наблюдать за поимкой этого урода. Вот к нам протягивается рука, я невольно набрасываю последнее силовое поле прямо поверх себя, вот Рен бросает свое заклинание, вот рука бессильно опадает, вот Шеврин бьет чем-то сильным и темным, коротко, наотмашь, будто всаживает в грудь нож. Вот Шиэс набрасывает сеть, вот Рен добивает этого гада… все превращается в какой-то невероятный калейдоскоп событий, все они ускоряются, и я просто сползаю к ногам Ярима, обрадованно вздохнувшего. Похоже, после столь тесного контакта он еще пару месяцев будет бухать, чтобы смыть подобные ощущения. Понимаю, натянутая пленкой плазма по всему телу не то, чего хочется от женщины, но иначе… могло случиться что-то очень плохое.
Я собираюсь в комок и понимаю… что все ушли, кроме Ярима. Убравшись от его сапог, переползаю в угол. Меня бросили. Меня просто взяли и бросили. Без еды, воды и хотя бы вопроса, как я себя чувствую. Да, они должны избавиться от этого монстра, но… неужели прямо все сразу? Да ладно, мне не впервой добираться домой самостоятельно, но… как? Я не смогу даже экран открыть, все перекрыто. И не смогу ничего сделать… Черт, как же противно бессилие!
Я от злости и слабости стукнула кулаком по полу. Замок отозвался и тут же открыл мини-портал на кухню. Демоны пока все разбежались кто-куда, чтобы не попасться это твари. Она и так сожрала шестерых… не самых слабых, кроме того дебила, который ее и вызвал. Так что я была предоставлена сама себе, а потому не озаботилась обликом и полезла целиком в ближайшую кастрюлю с каким-то отваром. Если на меня всем насрать, то и мне на всех насрать. Сготовят новый, не умрут. Но на душе все же было весьма паршиво.
На корабль меня отправил Ярим, умывшийся, переодевшийся и слегка пришедший в себя. Посетовал, что сразу не поблагодарил, на что я посоветовала оставить благодарности до ближайшего приема и просто поступить по человечески. Впрочем, теперь мне оставалось лишь сидеть и думать, что именно произошло и почему все пошло именно по такому сценарию.
Шедде взял котелок и вышел наружу, набрать воды. И обнаружил, что ночью ветры сменились. Значительно потеплело, тощее снежное одеяло стало ноздреватым и просело. Облака ещё стремительно неслись по небу, в разрывах иногда поглядывала белая неполная луна. Но внизу, у самой земли, было тихо. Сыпала мелкая морось.
Спускаясь к ручью, он понял, что смена погоды им вряд ли поможет – под слоем снега прошлогодняя листва пропиталась влагой и теперь скользила под ногами, а у ручья образовалась большая лужа густой чёрной грязи. Ругаясь про себя на эту слякоть, он всё же без потерь взобрался обратно к избушке.
Темершана та Сиверс, очевидно, вскочила в тот самый момент, как он покинул домик. К его возвращению в печке снова весело плясал огонь, а плащ лежал на лавке аккуратно свернутым. И даже сапоги уже снова были у неё на ногах.
– Надо было оставить немного еды на завтрак, – вздохнула она.
– Нечего там было оставлять. На завтрак у нас сегодня будет дивная кипячёная вода, согласны?
– Подождите! То есть, да, пусть кипит! Я сейчас!
Когда ей в голову приходит какая-нибудь идея, лицо сразу меняется, словно озаряясь внутренним светом. Вот и сейчас – вроде даже и не улыбнулась, но отчего-то сразу захотелось улыбнуться в ответ. Что-то в ней изменилось со вчерашнего вечера. Как-то без причины, но сразу и заметно. Эта новая Темершана та Сиверс не то чтобы нравилась ему – скорей забавляла и на время заставляла забыть о самых главных насущных проблемах.
Сейчас она мышкой выскользнула за дверь. Шеддерик ловко засунул котел в печь и сел напротив – ждать, когда вскипит. Ну, или — когда вернётся мальканка.
Она вернулась почти сразу – с небольшим букетом еловых веток и мха.
– Это пихта. А это серый мох ягель. Его едят лоси и олени, значит, он съедобный…
–…но вряд ли вкусный. Будем варить, или его так жуют? Как олени?
– Олени его точно не варят… я не знаю. А кипяток с пихтой вкусный. её заваривают, чтобы лечить воспаления и лихорадку. А мы в монастыре просто так бросаем во взвар. Для вкуса.
– Отлично! Значит, бодрящий кипяток с пихтой и олений мох! Отличный завтрак.
Шеддерик вообще-то знал случай, рассказанный знакомым моряком. О том, как рыбачья лодка разбилась на северном пустынном острове, и выжившие ждали помощи почти месяц, питаясь в основном ягелем и брусникой, потому что сильный прибой исключал возможность рыбалки. И все дождались помощи. Правда, сильно страдали от истощения.
На вкус ягель оказался почти никакой. Мягкое, пружинящее во рту нечто, которое трудно глотать. Он пах прелью и лесом. Всё равно, как если бы пришлось есть мягкие деревянные стружки. Так что, попробовав кусочек, от этого яства они отказались.
А вот пихтовый взвар оказался даже вкусным – мальканка не соврала.
Одна жалость – с собой не возьмешь.
Часть утра он потратил на то, чтобы восстановить потраченные запасы – принести из леса хворосту, раз уж нет топора, чтобы нарубить полноценных дров. Так было принято на островах, и он счёл, что и здесь, в лесу, так будет правильно и честно.
Впереди оствалось ещё два дня тяжёлого пути к деревне на перекрёстке, и неизвестно сколько – после…
Наперегонки со временем
Благородный чеор Шеддерик та Хенвил
…о том, что деревня близко, их вначале предупредил тёплый запах дров и очага, а потом, почти сразу, они наткнулись на нахоженную тропу. По ней, должно быть, местные крестьяне ходят по дрова. Тропа привела к огородам, минуя тракт.
В деревне их наверняка ждали с нетерпением, Шеддерик это прекрасно понимал. Одно радовало – Темершана держалась удивительно хорошо. Передышка в избушке пошла ей на пользу, да и сам он периодически ловил себя на мысли, что самая худшая часть их совместного путешествия позади. Самым худшим стали холод и голод…
Но заморозки отступили, да и о голоде, коли уж они вышли к человеческому жилью, скоро так или иначе тоже можно будет не думать.
Прошлую ночь они провели снова почти с комфортом, укрывшись в ветхом от времени стогу. Но время уходило, Шеддерик как будто даже чувствовал, как оно сыплется песком сквозь пальцы. Ему уже казалось, что если так дальше будет продолжаться, то до Тоненга они добредут, дайте Повелители Бурь, к весне. Бледными тощими скелетами.
А значит, надо было думать, как это сделать быстрее.
– Нам нужны лошади, – сказал он вслух.
Его спутница задумчиво кивнула. Заметила:
– В гостинице держат почтовую лошадь. Но это стоит денег…
– Значит, попробуем добыть лошадок иначе… вы верховой езде обучены?
– В монастыре нет верховых лошадей. Но раньше мне нравилось ездить верхом.
– Вот и отлично. Я думаю, те, кто устроил за нами охоту, ждут в деревне, когда мы появимся, и ждут уже давно. И у них наверняка есть и лошади, и еда, и тёплая одежда. И я совершенно не вижу причин, почему бы нам с вами этим всем добром не воспользоваться.
Важно было заставить мальканку поверить, что план хорош. Потому что сам Шеддерик видел в нём немало прорех. Для начала стоило узнать, сколько человек собралось в деревне по их душу. И неплохо бы ещё выяснить, кто эти люди, кому подчиняются, чего хотят. Хотя… хотят они, вероятно, немедленной смерти и его самого и его подопечной. Иначе на тракте вели бы себя осторожней.
Темери невесело улыбнулась в ответ:
– Будет непросто.
– А мы спросим у местных, где тут пришлые своих лошадок держат. Я думаю, здешнему народу наши с вами преследователи тоже уже порядком надоели.
– Вы только…
– Что?
Она нахмурилась. А потом вдруг тихо, но твердо сказала:
– Пообещайте, что никого не убьёте. Никого из местных. Пусть никто не умрёт.
Никого он не собирался убивать, и вообще надеялся всё проделать тихо и незаметно, но Темершана продолжала буравить его тёмным тревожным взглядом.
Шиддерику стало смешно: надо же. Сама чуть живая, ручонки трясутся, надо бы думать о том, как выбраться из этой переделки, не пострадав, а её заботит, убьёт он кого-нибудь или нет.
На его невесёлый смешок мальканка нахмурилась ещё суровей:
– Разве я о многом прошу?
– Хорошо. Я никого не буду убивать, если только кто-то не попробует убить вас или меня.
– Вам смешно.
– Я смеюсь не над вами.
Не поверила. Но кивнула, показывая, что приняла ответ. И вдруг сама вытянула руку, указывая в сторону деревни:
– Смотрите! Человек идёт. К нам!
– Отлично, я его встречу. А вы…
– Сижу тихонько в кустах?
Что это, первая попытка пошутить? Жаль, не ко времени. Шедде кивнул, на бегу уже прикидывая, как и где лучше встретить бредущего по своим делам крестьянина.
Это был парень, довольно молодой, вряд ли ему сравнялся третий десяток. Щуплый и невысокий. Он не спешил. А куда спешить? Дорога знакома, всю жизнь здесь ходил, никаких неприятностей не встретил. Шёл, засунув руки в рукава широкой парки из овчины. Думал о чём-то приятном – по тонким губам бродила улыбка. Узкое угреватое лицо, мягкий подбородок, тёмные кудри. Не самый приятный тип, по всему видно, ну да выбирать не приходилось.
Шедде дождался, когда парень подойдёт ближе, заодно убеждаясь, что у того не припасено ни ножа, ни топора, и шагнул навстречу, недвусмысленно выставив вперед пистолет.
Тот смешно сглотнул и сбился с шага.
– Пойдём-ка, – улыбнулся ему ифленец, – пойдём-пойдём, поговорим. Тихо и мирно…
И добавил, увидев, как его «добыча» набирает в лёгкие воздух, чтобы закричать:
– А будешь орать, мне придётся выстрелить. Народ на шум может и прибежит, но тебе-то будет уже всё равно…
Крестьянин как был, с открытым ртом, так и кивнул. Видимо, все встречные аргументы вылетели у него из головы, если они там и были.
– Давай, пошли по тропе. Не спеши.
До того места, где пряталась Темершана, они добрались быстро. Свернули с нахоженной тропки на менее нахоженную, миновали небольшой ельник, и вот она, укрытая со всех сторон от посторонних глаз крохотная поляна.
Темери поднялась с облюбованной коряжки навстречу мужчинам.
Парень растерянно остановился, держа руки на весу, чтобы казаться безобидным, и это, по мнению Шеддерика, было правильно.
Сам он неторопливо убрал пистолет (незаряженный, конечно, некогда было заряжать). Негромко потребовал у пленника:
– Ну, давай, рассказывай. Что там у вас в деревне? Чужаки есть? Давно пришли?
Тот нахмурился, сжал губы и несколько раз перевёл взгляд с Шеддерика на его спутницу, очевидно, что-то решая для себя.
– Не бойся, не обижу, если правду расскажешь.
Краем глаза он наблюдал, как Темершана осторожно перемещается так, чтобы не стоять с пленником лицом к лицу.
Парень ещё раз гулко глотнул и зажмурился. Кажется, он был уверен, что лютой и немедленной смерти ему не избежать. Но Шеддерик не собирался призывать по его душу слепую охотницу: пленник не выглядел героем. Он обязательно всё расскажет: вон, как губы обгрыз.
Шедде ждал. Через минуту крестьянин осторожно открыл сначала один глаз, потом второй… и тяжело вздохнул: враг никуда не исчез, всё так же стоял в одном шаге. Небритый мрачный ифленец в потрепанной грязной одежде и с пистолетом на поясе.
– Так это вас что ль ловят, добрый чеор? – хрипло спросил он. – Ежели поймают, так и уберутся?
– Не поймают, – улыбнулся Шедде. – Если ты нам поможешь…
– Это как я помогу? Я вам никак не помогу. Простой я человек. Чем я могу помочь?
Пленник словно разом поглупел, то ли с перепугу, то ли, чтобы усыпить бдительность.
– Как тебя называть?
Нахмурил прыщавый лоб, осторожно спросил:
– Зачем вам моё имя, добрый благородный чеор?
– Чтоб тебя. Прозвище у тебя есть, кличка? Как к тебе обращаться?
– Довен я. А все-то Рыбаком называют…
– Вот и хорошо, – хмыкнул Шеддерик. – Так, сколько там, в гостинице, гостей собралось по нашу душу, а Довен-Рыбак?
– Так пятеро, – пожал парень плечами, как будто парой минут назад не собирался молчать даже под страхом смерти. – Здоровые все, да в форме имперской, вот почти такой, как ваша, добрый благородный чеор, только поновей. И ружья у них.
Совсем неудивительно, что Коу так сложно и долго просыпалась следующим утром. Зуммер будильника давно утих, но вставать не хотелось. Глаза слипались, в голове ощущалась тяжесть, так что выходить из каюты и снова становиться капитаном казалось не лучшим решением. Наверное, это усталость… Слишком долгий полёт сказывается даже на самых стойких и мотивированных.
Коу была счастлива, когда получила часть своего наследства от отца. Увы, семья Ортега никогда не была правильной и благополучной в плане родственных связей. Её знаменитый и богатый отец за свои сто шестьдесят пять лет жизни успел жениться четыре раза и обзавестись двадцатью шестью наследниками разного пола. Ещё было тринадцать зарегистрированных, но непризнанных детей, но те не имели никаких прав на активы Ортега.
Понятное дело, что среди такой толпы получить свою долю наследства в корпорации отца было бы очень сложно. Потому далекая Гердарика, которую обнаружили и выставили на продажу разведчики далёкого космоса, была для Коу и её братьев шансом на будущее. Она безо всяких сомнений подписала отказ от любого другого наследства Ортега, лишь бы стать владельцем своей доли сейчас, пока у неё есть силы и желания.
Коу повернулась на бок. Упругий материал койки послушно прогнулся, а маленький светящийся экран информационной системы сместился согласно направления взгляда пользователя.
— Гердарика, — прошептала Коу.
В тот же момент перед ней возникло изображение сине-фиолетовой планеты с вкраплением оранжевых пятен и светло-жёлтых линий. Планета полностью оправдывала ту цену, за которую её зарезервировал отец. Атмосфера оказалась абсолютно безопасна для человека. Прозрачные фиолетовые океаны были пусты и хорошо подходили земным животным и рыбам. Густые синие леса во многом походили на земные скверы, рощи и чащи, уже почти забытые за время полёта. Оранжевый и бежевый — это горы и возвышенности, там более сухой и резкий климат. Наверное, заселение этой местности будет идти в самую последнюю очередь. Если только геологи не найдут легко добываемые и крайне нужные руды металлов. Конечно, придётся основательно постараться, чтобы заполнить пробелы и выстроить равновесную экосистему. Но именно для этих целей в криокамерах скучали учёные и исследователи, а в грузовых отсеках томились сотни тысяч образцов.
Коу мечтательно вздохнула. Когда-нибудь они ступят на поверхность этой планеты. В один миг четыре многомиллионных денежных счёта, принадлежавшие четырём капитанам Ортега, опустошатся, подтверждая их право на планету. И Гердарика станет новым домом Коу. Чистый неиспорченный рай, созданный для свершений.
Добраться бы до него… Коу взмахнула пальцем и отправила маленькую планетку в полёт, заставив ту ещё и вращаться вокруг своей оси. Это подействовало странным образом воодушевляюще. Сонная одурь развеялась, и новый рабочий день перестал казаться таким ужасным. Что ещё могло случиться этим кораблем, после того как они только на её памяти два раза отвоевали жизнеспособность десятка палуб, залатали основную топливную магистраль, пережили эпидемию, чудом избежали попадания в гравитационное поле красного гиганта и благодаря её навыкам пилотирования минимизировали вред от масштабной поломки? Коу довольно улыбнулась, слава космическим силам, она — первоклассный специалист и справилась со всеми сложными ситуациями без особого вреда для корабля и колонистов.
Спустя несколько секунд раздумий Коу решительно встала и потянулась вверх, пытаясь коснуться кончиками пальцев потолка. Не вышло, зато настроение стало ещё на пару делений лучше.
— Доброе утро капитан! — за дверью, как ни в чем не бывало, её караулил Дориан.
— Доброе, — с улыбкой кивнула она ему и упругим шагом пронеслась по коридорам в сторону командного пункта.
С этого момента вахта снова шла как расписанная по нотам. Будто чудовищный эпизод с осями был затянувшимся повседневным кошмаром, когда страшно не из-за монстров и жутких декораций, а из-за несоответствий и рутинных ужасов. Она ничуть не ошиблась: в техмастерскую вёл левый коридор, у навигатора действительно были серые глаза, а помощник связиста, оказалось, любила побаловать себя ботинками на платформе. Что, конечно, не одобрялось рабочим кодексом, однако на это часто закрывали глаза, ведь небольшая степень свободы должна присутствовать. Пусть и в виде каблуков, шейных платков, косметики и браслетов. Иначе служба становилась слишком пресной.
Даже двери к криоотсекам распахивались перед Коу так быстро и широко, будто пытались извиниться за вчерашнее недоразумение. Коридоры снова стали обычными. Стоило ей выспаться. Коу не без удовольствия подумала, что Дориан в который раз оказался прав.
Напряжение ещё несколько дней висело ощутимым облаком в командном пункте. Но экипаж быстро пришел в себя, и вот уже в столовой снова были слышны смех и разговоры, а в комнатах отдыха собирались небольшие компании. Кризис миновал для членов команды гораздо быстрее, чем это произошло с самой Коу. Она со своим напряжением и готовностью ко всему оказалась как бы в стороне.
Только Дориан оставался с ней рядом, всё такой же собранный и внимательный.
* * *
Последнюю неделю вахты Коу проводила в отчётах, как собственно и все остальные члены экипажа корабля. Эта обязанность — оставить докладное описание всех своих действий и решений — занимала важное место в функционировании корабля. Формирование подборки уже готовых отчетов и их сверка за четыре месяца занимала не более суток. Но это в случае, если готовые отчёты были уже на руках, а так случалось не всегда. Коу закусила губу и пыталась вспомнить, чем ещё отличился шестьдесят третий день вахты. Было сложно. Но в целом, процесс окончания вахты и передачи полномочий был очень схожим с тем, как заканчивали миссии на космическом флоте, где Коу служила в самом начале своей карьеры. Вот только на «Гердарике» её слово было превыше всего, осудить её действия могли только другие капитаны, наказать её было некому, но и ответственность тоже была полностью её.
Дориан набрал хороших людей, работящих и отличных специалистов. Ремонт прошел по плану, только обломанные оси пришлось отсоединить от корабля. Криокамеры с поврежденных палуб разместили в более безопасном месте, ей не хотелось рисковать поселенцами. За самими палубами придется наблюдать не одну вахту, вдруг ремонт не был настолько действенным, как ей показалось. Займется ли этим Сервиус? Скорее всего, нет.
Коу добавила в отчёт предложение о сокращении периодов между техосмотрами и вывела на планшете сводку о количестве специалистов в каждой вахте и сроках их контрактов. Работникам усиленный режим не понравится, да только она хотела, чтобы к концу пути «Гердарика» не только была способна перемещаться и сохранять в безопасности спящих колонистов, но и удачно закрепиться на орбите у планеты, а может даже и спуститься на её поверхность. Не рухнуть, не развалиться, долететь и быть ещё долгое время помощником в развитии поселений, основой для великолепного интересного будущего. Сложно, но выполнимо. Ради этой цели Коу потерпит и собственные галлюцинации, и усталость, и тяжёлый выход из криосна, и не прекращающиеся опасности космоса, и сложности межличностного общения в замкнутой среде, и выходки Сервиуса, и невозможность позволить себе быть кем-то помимо капитана.
— Я закончил со сбором отчётов. Приступить к сверке? — Дориан ловким движением перебросил данные на её планшет, одновременно с этим на столе возник стакан с витаминизированным напитком. Коу покосилась на заместителя, но тот так увлеченно и невозмутимо что-то печатал, что сердиться на него за непрошеный напиток не было никаких сил. И ей действительно хотелось пить.
— Помимо сверки давай составим списки экипажа на будущую вахту…
— Есть надежда, что новый курс выведет нас к цели гораздо быстрее прежнего! Так что может нашей смены и не будет.
— Думаешь, в следующий раз мы проснемся от щебета птиц и лязга криокамер? — Коу хмыкнула. Она хотела этого, но не особо верила.
— А вы нет? Неужели не желаете, чтобы наше путешествие закончилось? — в его голосе было какое-то обещание, хорошее, нужное, нечто, что она не могла до конца разобрать или не позволяла себе этого.
— Конечно, желаю, — рассмеялась, открыто глядя ему в лицо, Коу. — Но чем желаннее цель, тем сложнее её достигнуть.
— Вы правы, капитан, — рассудительно кивнул Дориан. Жаль, а ей на миг захотелось быть неправой.
Тэдфилд, 2019 год часть 5
Пока Кроули спал, Азирафаэль устроил его поперек груди и завернул сначала в пуховое одеяло, а потом в густо покрытое перьями крыло, и в результате получился тот самый вид тепла, который демон в последний раз ощущал на склонах Везувия 23-го октября 79-го года. Как раз перед тем, как всё пошло наперекосяк и стало разваливаться.
Кроули утыкается лицом в плечо Азирафаэля.
— Как долго я спал?
— Всего час или около того.
Кроули поднимает голову и смотрит на Азирафаила.
— И все это время ты…
— Присматривал за тобой. — Азирафаэль улыбается ему, его пальцы пробегают по волосам Кроули. — Ты же знаешь, что когда ты спишь, ты…
Он останавливается на полуслове под тяжёлым и предостерегающим взглядом Кроули, который знает, что ангел собирается сказать о том, как очаровательно он выглядит спящим. Кроули — демон, он не очень-то мил и уж точно не очарователен. И слышать этого он точно не хочет.
— И кроме того, я никогда по-настоящему не нуждался во сне. И всё равно больше нечем было…
Азирафаэль быстро обрывает себя, но уже слишком поздно, и Кроули оглядывает свою спальню заново, словно видя её глазами ангела. Тёмные стены, отсутствие каких-либо украшений или мебели, кроме кровати. Ни единой книги, ни настольной лампы, ни маленького столика у локтя, на котором можно было бы поставить чашку чая или кружку какао. Совсем не похоже на уютную домашнюю обстановку его книжного магазина, и Кроули медленно произносит:
— Тебе здесь не нравится.
— О нет, — слишком быстро протестует Азирафаэль, хотя его щеки тут же начинают предательски краснеть. — Я этого не говорил. Я только имел в виду…
Но Кроули уже приподнялся на локте, чтобы посмотреть на стены, пока они медленно не посветлеют до голубовато-серого цвета того самого жилета, что ангел носит с 1880-х гг. Прикроватный столик подтягивается к дальней стороне кровати, он сделан из бледного дерева с крошечными свернувшимися змеями для ручек ящиков, и вставшая на него настольная лампа бросает теплый свет на голое плечо Азирафаэля.
— Кроули, это вовсе…
В углу комнаты появляется книжный шкаф, и Кроули бормочет:
— Я куплю тебе ещё книг, ангел. Первые издания. Или новые. Всё, что ты захочешь.
— Мой дорогой… — Азирафаэль смотрит на него так, словно Кроули — настоящее чудо. — Спасибо.
Кроули ещё не закончил; он утыкается лицом в горло Азирафаэля и вдыхает тёплый запах ангела, чувствуя головокружение от внезапной искры вожделения. Вслепую он щёлкает пальцами в сторону дальней стены, и там раздается приглушенное «фвумп», когда по ней, от потолка к полу, разворачивается гобелен. Азирафаэль задыхается, слегка потрясенный, его пальцы подрагивают в волосах Кроули, и Кроули поднимает голову и смотрит.
На картине изображен пышный сад, полный деревьев и кустарников, цветов и фруктов, с пылающим мечом и яблоком, лежащими на траве. Вокруг границы стоят маленькие ангелы и демоны, сцепившиеся в борьбе. Или что-то вроде этого.
Это не вина Кроули. По крайней мере, не совсем; возможно, ему не следовало пытаться сотворить это чудо, лежа обнажённым в постели с Азирафаэлем. Азирафаэлем, чьи голые бёдра покоятся между бёдрами Кроули, чей запах наполняет нос Кроули, и с которым Кроули даже не начал вычеркивать пунктики из бесконечного списка плотских удовольствий.
— Остановись. — Азирафаэль ловит его за запястье. — Кроули, остановись.
В нижнем правом углу бордюра изображена пара, сплетенная в особенно сложную композицию; Азирафаэль проследил за взглядом Кроули и покраснел.
— О боже! — еле слышно бормочет он, глядя на путаницу конечностей, на выражение крошечных лиц, которые равно могли быть агонией или экстазом. — Да, конечно. Возможно, позже мы могли бы… но, Кроули… — Он отводит взгляд и смотрит на Кроули сверху вниз. — Я разбудил тебя, потому что мне пора идти. Уже почти рассвело, и мне, наверное, не стоит выглядеть… ну, ты понимаешь. Как будто я провел здесь всю ночь.
Кроули помогает Азирафаэлю одеться, потому что это позволяет ему украдкой касаться и целовать обнажённую кожу ангела, даже когда он помогает её прикрыть, и потому что Азирафаэль так восхитительно отвлекается на наготу Кроули. Наконец с сожалением Кроули щелчком пальцев вызывает свою собственную одежду и следует за Азирафаэлем к входной двери, где он отрывает руку Азирафаэля от щеколды и притягивает его к себе для последнего обжигающего поцелуя.
Его крылья широко раскинулись, темные на фоне красоты ангела, и плотно сомкнулись вокруг них обоих, и Азирафаэль уступает его поцелуям и с энтузиазмом возвращает их.
— Мой дорогой… — наконец произносит Азирафаэль, шепча Кроули на ухо, поскольку тот уткнулся лицом в шею ангела, пробуя на вкус кожу под воротником. — Тебе действительно придётся меня отпустить.
Кроули неохотно поднимает голову и убирает руки с талии Азирафаэля.
— Моя контора вряд ли будет медлить.
— Нет. — Азирафаэль бледен и, кажется, впервые нервничает. — И моя тоже.
— Они придут за мной. Скорее всего, сегодня утром. Может быть, даже первым делом.
— Да.
Кроули делает глубокий вдох и пытается расслабиться, но его крылья отказываются складываться, всё ещё собственнически обвиваясь вокруг Азирафаэля.
— В таком случае, — мягко говорит он, — это тебе придётся меня отпустить.
— Почему? О. — Азирафаэль моргает, но соображает быстро. — Да. Да, конечно.
— Прямо сейчас. — Кроули кладет руку на затылок Азирафаэля, и их лбы соприкасаются.
У людей есть определенное представление о том, как происходит одержимость демонами, и обычно это не самый приятный процесс, включающий в себя много криков, мучительную ломку и корчи. Но реальность для них обоих очень отличается от общепринятой и гораздо мягче: спустя шесть тысяч лет Кроули знает Азирафаэля так же хорошо, как самого себя, его сильные и слабые стороны как в уме, так и — после прошлой ночи — в теле. Азирафаэль — нежная душа, мягкая и дружелюбная, но грозная, когда она пробуждается; Кроули согласен пережить все муки Ада, нежели чем причинить вред своему ангелу, и поэтому он только закрывает глаза, опасаясь малейшего вздрагивания Азирафаэля. Он сознательно ослабляет свою хватку на этой форме и сосредотачивается на Азирафаэле, тёплом и податливом в его руках.
На краткий миг у него кружится голова, шорох крыльев проносится мимо, а потом Кроули моргает, глядя в свои собственные жёлтые глаза.
— Ну вот, — говорит он, а Азирафаэль пожимает плечами и моргает. — Как-то так.
Азирафаэль медленно складывает крылья, и Кроули выскальзывает из его объятий.
— Встретимся в обычном месте, в десять, — говорит он. — Если меня там не будет, ты это прекрасно поймёшь.
— Да, — решительно кивает Азирафаэль. — Аналогично.
— Если они причинят тебе боль, — жёстко говорит Кроули. Если бы он был в своем собственном теле, он бы зашипел, но вместо этого он просто берет манжет чёрного рукава Азирафаэля и крепко сжимает его. — Если ты не вернёшься, я… я найду бочонок святой воды, клянусь, и отнесу его туда, и…
— Они не смогут. — Азирафаэль нежно дотрагивается до его лица, и Кроули на мгновение закрывает глаза, чтобы запечатлеть это в своей памяти. — Не волнуйся, мой дорогой. Всё будет хорошо. Доверься мне.
Отвернуться — тяжелая задача, почти непосильная, но Кроули открывает входную дверь и уходит, в последний раз ободряюще сжав руку ангела. Прошло очень много времени с тех пор, когда он во что-то или кому-то верил, но какие бы обрывки веры ни оставались у него на сегодняшний день, теперь они всецело принадлежат Азирафаэлю.
Бронетранспортер тормознул в тени ботинка. Стрелки ссыпались в пыль. Кто-то полез вверх по канату шнурка, остальные завороженно глазели, запрокинув к небу рыла поглотителей углекислоты.
Земля дрогнула, и в дымке в дальнем конце улицы проступили неясные очертания приближающихся машин. Фабричный караван прибывал по расписанию. Громада тяжелого танка сопровождения размером с городской квартал, закованный в броню и набитый вооружением всех возможных типов, казалась коробкой из-под обуви в окружении уходящих в небо грандиозных стен. Членистая змея протеиновой фабрики шла следом, ее замыкающие модули терялись в пыльном мареве вдалеке. Вокруг суетилась разнокалиберная мелюзга: ремблоки, энергостанции, рейнджермобили. Коптеры прикрытия завивали винтами пыль в затейливые смерчики. Колонна шла туда, где ничтожные давиды торжествовали над поверженным голиафом.
Пост сдан. Пора.
Костив крутанул в воздухе пальцем, командуя сбор. Сенгат продублировал команду, отзывая Ри и Хааки с их позиции в поднебесье. Впереди охотников ждала новая работа.
Разблокировав надкрылья, Костив качнулся вперед, в бездну.
Занавески в противоположном окне шевельнулись вновь.
Время замедлилось, на миг став вязким, как патока.
Как кровь.
Раздвинув тюль, наружу выглянули спаренные отрезки вороненых труб диаметром с магистраль газопровода каждая. Бездонные жерла бесконечно долгое мгновение смотрели на Костива в упор. Потом начали медленный разворот навстречу колонне.
Соскальзывая в пропасть, Костив активировал группе стимуляторы и целеуказание командирским приоритетом.
Бег времени сорвался на (разве не «в»?) галоп.
***
Миг. Визир расцветает зелеными метками дружественных целей.
Падая сквозь уплотнившийся до осязаемости воздух, Костив знает, что с крыши срываются загонщики, начиная слаженный маневр.
Сенгат прикрывает группу, держась за левым плечом командира.
Миг. С треском раскрываются прозрачные перепонки крыльев, превращая свободное падение в управляемый полет.
В верхний сектор обзора врываются стремительные тени загонщиков, перечеркивая небо над улицей белыми струями выхлопа.
Миг. Титанические стволы расцветают лепестками пламени.
Лист лобовой брони сверхтяжелого танка проваливается внутрь машины; башни взлетают в воздух на столбах чадного огня.
Разом взрываются десятка полтора машин сопровождения.
Коптер превращается в огненный цветок.
Тело фабрики рвется на несколько частей, бьющихся в агонии детонаций, словно рассеченный лопатой дождевой червь.
Умно, думает Костив. Пуля в танк, картечь по площадям. Умно.
Миг. Удар звуковой волны отключает слух.
Гаснут метки в сетке визира. Сканеры по-прежнему не отрабатывают цель.
Загонщики на позиции.
С предельной дистанции Сенгат бьет по занавескам кислотной гранатой.
Круговая волна пламени открывающейся диафрагмой разбегается по опадающему черными хлопьями тюлю.
Миг.
Миг.
Целый удар сердца Костив видит ее в открывшемся проеме окна.
Она прекрасна.
Мягкий овал лица в обрамлении водопада золотых волос, на которых серебрится иней. Бледная кожа щек покрыта коростой льда. Ресницы — частокол ледяных игл.
Ледник. Пряталась в леднике. Умно, думает Костив. Провела нас. Они немного тугодумы, но учатся дорого продавать свою жизнь. Они знают, что пощады не будет. Отсюда и это выражение лица. Безмятежность обреченного. Лишь губы плотно сжаты, лишая ее сходства с Джокондой. И глаза….
Глаза совершенно точно наполняет ненависть. Высшей пробы. Кристально чистая. Бритвенно острая. Бьющая через край.
Взгляд обжигает Костива. Мадонна превращается во врага.
В добычу.
Миг. Титаническое ружье медленно переламывается пополам. Пружина экстрактора выплевывает дымящиеся цилиндры гильз.
Рука с пальцами толщиной в человеческий рост посылает в стволы новую пару.
Второй номер врубает ускорители и уходит вперед, вращаясь вокруг продольной оси.
Загонщики в створе окна.
Миг. Стволы идут вверх.
Костив летит прямо в бездонный колодец жерл.
Полные яростного огня льдинки глаз щурятся на него поверх стволов, безошибочно распознав в нем смерть.
Миг. Загонщики синхронно врываются в оконный проем, гася ускорение расписными веерами парашютов.
Пара нарисованных на них огромных нечеловеческих глаз открывается вдруг у лица добычи, заставляя ее инстинктивно отшатнуться.
Дуплет. Турбулентность от промчавшихся мимо десятков тонн свинца валит Костива в штопор. Активируются ускорители, окрашивая мир красным маревом перегрузки.
Миг. Гигантская мухобойка приклада сбивает одного из загонщиков, и тот проносится мимо Костива кометой из безвольно раскинутых конечностей и сломанных крыльев, оставляя за собой шлейф гемолимфы, хлещущей из сочленений брони.
Сенгат с бешеным вращением снаряда (Нет, именно «бешено вращающимся снарядом») входит в подреберье добычи.
В неслышном крике распахивается бездонный провал рта.
Мгновением позже, предельно усилив жесткость головной брони и убрав крылья, Костив влетает в него, проламывая нёбо и вонзаясь в мозг.
Еще через миг, наполненным движением сквозь тесную влажную темноту, он вырывается наружу в облаке алых брызг и костной муки, опутанный червонным золотом волос, жжет путы импульсом боковых дюз и раскрывает крылья, гася ускорение встопорщившимися чешуями закрылков.
За его спиной гигантская фигура начинает величественное падение в пропасть улицы.
Всё.
***
Одуряюще пахло сырым железом.
С края тротуара Костив наблюдал, как уцелевшие модули фабрики активно вгрызаются в еще теплую плоть нового месторождения. Внизу бронетранспортер, помогая себе водометом, форсировал ленивый багрово-красный поток. Солдатики откровенно таращились на покрытого коростой свернувшейся крови охотника. Костив и без акустических усилителей знал, как они называют его меж собой.
Таракан.
Все мы здесь тараканы. (Может быть, для усиления: «Если разобраться, все мы здесь – тараканы.»?)
Подошел Сенгат, от кончиков антенн до пят залитый бурой массой с острым запахом желчи. Средней парой рук он прижимал к грудным пластинам исходящий паром темный ком. С кома капало чернотой.
Сенгат разорвал ком надвое. Половину протянул командиру.
Кивнув, Костив сунул в рот кусок Пищи Богов и заработал жвалами.
( Насчет жвал вопрос несколько спорный. Вот как Вики описывает ротовой аппарат таракана: «Ротовые органы грызущие. Тараканы обладают сильными челюстями, усеянными хитиновыми зубцами.» Вики же о грызущем ротовом аппарате: «Предназначен для разрывания и поглощения более или менее твердой пищи. Примеры: тараканы, саранча, кузнечики, жуки, рогохвосты, пилильщики, муравьи.» Однако определение жвал не противоречит общим моментам: «Жвалы, или Мандибулы (лат. mandibulae) — верхние (парные) челюсти ротового аппарата членистоногих. У ракообразных, многоножек и насекомых служат для разгрызания и размельчения пищи.» Въедливые читатели с другого ресурса пытались придираться к терминологии – но, учитывая, что в рассказе все-таки описаны люди-модификанты, думаю, что использование слова «жвалы» уместно – плюс кратко и по существу.)