«Прошлое не всегда тянет назад. В нем рассыпаны немногочисленные, но мощные пружины, которые, распрямляясь, толкают нас в будущее» (Мисима Юкио)
_________________
По знакомой дороге и идти получается быстрее, что уж говорить о поездке на колёснике. Решил сегодня его использовать. После основательного завтрака и подробного рассказа Элиссе об увиденном и услышанном мной вчера в цирке, я вынес технику и проехал на ней кругов пять вокруг дома Ломастеров. Так сказать, проверил силы и возможности. Даже с поворотами дело у меня намного лучше пошло. В целом результатом остался доволен. Если бы не перехватил четыре часа сна, уже бы с ног валился, а так – терпимо. Следы вчерашнего дождя уже высохли, в просветах между облаками изредка показывается местное светило, а воздух ещё не успел пропитаться гарью и копотью из многочисленных труб.
Хотел ещё до Элиана сходить, посмотреть, как там у него дела, но Элисса попросила о помощи по хозяйству. За несколько ходок перенёс в дом продукты, доставленные прямо к порогу. Как понял, соседи из следующего по улице дома своих слуг отправляют за покупками в одно и то же время, а Ломастеры к этому времени готовят список и передают им же. Видимо, как-то потом рассчитываются за всё вместе, либо заранее вносят какую-то сумму. Самого Астера я вообще за всё утро ни разу не увидел, только по звукам из мастерской и понял, что он тоже в доме и делом занят. Ну да ладно, не моя забота. Тем более, за всеми хлопотами и моё «возвращение» подошло.
Для экономии времени я не стал подниматься в комнату, просто предупредил, что «исчезну» из закутка под лестницей. Там же оставил вещи. А как материализовался, сразу за задание принялся.
В сумке, помимо табличек с текстами и принадлежностей курьерского ремесла, лежит конверт с письмом от Элиссы, перемотанный бечёвкой свёрток, деньги и, конечно, хитрый замок с цепью, чтобы мой колёсник никто не умыкнул. По поводу денег так и сказано – для удобного счёта все монеты положила одинаковые, в письме предварительная цена указана, но сколько получатель скажет, на столько и соглашайся, округляй в большую сторону. По поводу замка с цепью меня опять же ожидал словесный инструктаж. Чуть ли не пошаговый. Будто бы я без него обязательно оставлю вверенную технику посреди двора безо всякого присмотра, мол, люди добрые, сами мы неумные, а колёсник нам тем более не нужен, забирайте, кто хотите. Но кто я такой, чтобы спорить. Вежливо покивал Элиссе — и за ворота.
Теперь вот мчу к мастерской Ульфиона Жюстего. Дорога-то практически по прямой идёт, на всём пути лишь два поворота. Народу на улицах хватает, транспорта тоже, но движение хорошо организовано. По сути – двухполосное оно. И медленное – от перекрестка до перекрёстка никто не успевает набрать большую скорость.
На это я ещё в прошлую поездку внимание обратил. А сейчас специально притормозил перед поворотом, во все глаза смотрю: светофоры тут по центру перекрестка на тросах висят и лишь с одним огоньком. Если погас – стой и жди. Если светит огоньком на одной из сторон – тот транспорт, к которому обращён, может двигаться. Причём, хоть ехать в любую из трёх сторон, хоть разворачиваться обратно. Это свечение проходит по всем четырём окошкам по очереди, по часовой стрелке. А как замигало во все стороны – время для пешеходов. М-да, как же всё-таки у меня повышается внимательность, когда ситуация экстренная – я благополучно умудрился никого не задеть и никого не сбить.
Останавливаюсь под нужной вывеской, рукой с конвертом маячу привратнику, тот подзывает, смотрит документы, пропускает.
Усматриваю за воротами небольшую колёсниковую стоянку и направляюсь туда, в прошлый-то раз она мне не потребовалась. Чтобы не закрыть никому выезд, пристраиваю свою технику с самого края, протягиваю цепь через колесо, заматываю вокруг рамы и пропускаю сквозь приваренное к остову стоянки кольцо. Затем защёлкиваю замок а ключ кладу во внутренний карман сумки.
На шорох, скрежет и постукивания из основного производственного цеха, как и раньше, особо не отвлекаюсь. Сразу иду в цех готовой продукции, он же выставочно-магазинный. В нём я уже побывал в прошлый раз. Разные по размеру статуи из гипса и из бронзы вольготно расположились вдоль стен, в полумраке взирают со стеллажей каждая в свою сторону. Похоже, со вчерашнего дня их стало даже больше… или не стало.
И было бы, конечно, криповее, будь они все повёрнуты в сторону входа, чтобы пялиться глазницами на меня. Уж очень реалистично сделаны. Подать что ли кому такую идею, шутки ради? Вздрагиваю, заметив движение – а это всего лишь продавец поднимается со стула мне навстречу. А в прошлый раз я ведь тоже точно так же вздрогнул. Показываю сотруднику конверт.
— Хозяин на месте, проходите в кабинет, — привычно указывает продавец рукой.
Иду, отмахиваясь от ассоциаций с «Днём сурка» и с типичным поведением неписей в ролёвке. Ну да, мужичок-то в магазине работает один и тот же, стул стоит в одном и том же углу, одежда форменная, а фраза уже в зубах навязла, вот он и повторяет её с одинаковой интонацией.
Топаю в указанную сторону. Стучу в дверь.
— Обождите, – слышится из кабинета ровно так же, как в прошлый раз.
Да вы издеваетесь? Как и вчера, достаю таблички «Здравствуйте. Я – курьер» и «Мне поручили передать конверт лично». Стою, в ус не дую, точнее – изредка сдуваю прядку чёлки. Непривычно с ней. Опять съезжает и обзор в защитных очках перекрывает, даже уже раздумываю, отстричь её в ноль или просто затолкать под бандану. Вспомнил, что вчера эта чёлка меня тоже раздражала…
— Прошу входить.
Ох, не засекал я время, за которое дождался этого ответа, но есть подозрение, что и оно совпало. Захожу, мысленно готовясь к волне запаха, похожего для меня на смесь эвкалипта и кокоса. Кабинет, похоже, насквозь пропах местными аналогами этих растений.
Ульфион в тёмно-зелёном камзоле с коричневыми кожаными подшивками на локтях и по горловине поднимает косматую голову, отвлекаясь от бумаг. Фыркает в усы.
— Внимательно внимаю.
Я выкладываю на стол обе таблички, конверт и курьерскую книжку.
— От Ломастера новое задание? Так ведь ещё прежняя поставка не готова… — произносит Жюстего, и меня, наконец, оставляет это назойливое ощущение дежавю.
Выкладываю на стол табличку «Прочтите имя отправителя, пожалуйста». Рядом выкладываю и увесистый свёрток.
— От Элиссы? Странно, странно, она же не пишет почти никогда, — мужчина ставит роспись и печать в моём документе, вскрывает конверт, пробегает взглядом по строчкам, бормоча под нос. Автопереводчик при такой громкости ничего не улавливает, так что я со скучающим видом глазею по сторонам.
— Ну что ж, в качестве исключения, я могу осмотреть вещицу и, возможно, принять на починку, — сообщает Ульфион, откладывает письмо и разматывает бечёвку.
Обломки из свёртка я узнал. Стараниями рук господина Жюстего они тут же сложились в статуэтку сидящего в кресле мужчины. И так же быстро разложились обратно на ткань. А ведь неплохо всё смотрелось до того, как Элиан расколотил! И хорошую скорость сборки я тоже оценил, пазлы бы товарищу собирать, хоть двухмерные, хоть трёхмерные.
В дверь требовательно стучат.
— Обождите, — отвечает Ульфион и вновь обращается ко мне, — Да, восстановить реально, на предложенную цену я согласен. Нет, даже на две трети це…
— Да некогда «обжидать», батенька! Вы почему завернули новые макеты? – врывается в кабинет практически ульфионова копия, только возрастом помладше. А так – всё те же непослушные космы, хищный нос, черные усы.
— Так вот, я согласен на две трети цены, из уважения к моим давним и, можно сказать, первым «оптовым» клиентам! – демонстративно общается только со мной владелец мастерской.
— И кому это ты цену сбавляешь? И по какой такой причине?
— А я не с тобой разговариваю. И не просил тебя входить.
— Подумаешь… ну так что это за заказ?
— Сущая мелочь. Восстановить разбитую статуэтку.
— Эксклюзив что ли какой?
— Нет, это из партии, года три назад выпущенной.
— Тогда в чём подвох? Что за оптовые клиенты?
— Слишком давняя история. Я только начинал новое дело и впервые участвовал в городской выставке-ярмарке. Ко мне подошла компания из трёх мужчин и двух дам. С Ломастером и Дильмеро я был шапочно знаком и ранее, их жен тоже знал постольку-поскольку, а с Вейлином Игзешесом познакомился позже…
— Не морочь мне голову. Если только начинал – то это минимум лет пятнадцать назад. И с чего бы тебе такие мелочи запоминать вообще?
— А просто так. Речь у них зашла об одном забавном явлении. О дружбе. Что мол, несомненно, она возможна и будет только крепнуть с годами.
— Пф! Это взаимовыгодное сотрудничество только крепнет с годами.
— Ну, так и я им это же сказал. Но романтично настроенные товарищи остались при своём мнении, до каких-то там клятв даже дело дошло. И прикупили на память две статуэтки с симпатичными такими парочками и одну – просто мужичка с деревом. Я и ляпни, что мои изделия такие прочные, что любую дружбу переживут.
— Первый раз эту историю от тебя слышу. И что?
— Ну, было дело, докупали порой взамен разбитого, а мне забавно, слежу, значит. На первом году ещё прикупили дрессировщика с собачками из не особо популярной партии. А года три назад как раз чтеца этого, — указал Ульфион на обломки, — И так как Ломастер с господином Терраном приходил, значит как раз для него статуэтка.
— И что? Тягомотина какая-то. Вот что значит, людям делать больше нечего, как за другими наблюдать. Я ж к тебе по делу!
— Это у тебя даже не дела, а так, делишки.
— Но ведь хорошие деньги предлагают доплатить! – не унимается Жюстего-младший.
— Давай, я сначала предыдущий вопрос решу, а? Курьер, отсчитай оплату, как договорились, а я пару строк госпоже Элиссе черкану.
Киваю в ответ, достаю табличку «Благодарю», остальные, лежавшие на столе, возвращаю в сумку вместе с заполненной книжкой. Пока Ульфион пишет, соображаю, что самой суммы я не услышал, Элисса мне её не говорила, а текст письма от неё я не читал, что логично, не мне же он был предназначен. Мысленно перебираю варианты… и достаю мешочек с деньгами вместе с табличкой «Вы поможете мне?» Указываю на мешочек и на текст письма.
— Ах, да, понимаю, сам отсчитаю.
Еще раз поднимаю табличку «Благодарю», а, получив как раз примерно на две трети похудевший мешочек с деньгами, достаю и табличку «До свидания».
Эту же табличку показываю и младшему Жюстего, раскланиваюсь и ухожу. Ну, как ухожу… Я, конечно, немой свидетель, но не глухой же! Дверь за собой закрыл и делаю несколько шагов на месте со всё более тихим звуком.
— Ты сам-то видел, в этих эскизах что дамы, что кавалеры в нарядах на грани непотребства? – слышится голос Ульфиона.
— А нам какая разница?
— На площади Достижений?! Во время Всемирной Выставки?! Нет уж, увольте. Есть моя часть заказа, и я его сделаю на совесть!
— Я же спрашивал, нам даже с переделкой заготовок помогут. А в верхах задним числом эскизы примут. Уговорят как-нибудь. Ты же всего лишь на одном производстве отольёшь, а на другом обстучишь и отшлифуешь. Ломастер всего лишь устроит, чтобы фигуры двигались и поворачивались. Этот, как его, который с водоканала, всего лишь установит трубы и насосы, воду подведёт, подсветку. Каждый выполнит свою часть работы и всё, готов ваш заказ.
— Не туда ты влезаешь, сынок, не туда. Это не просто система поворотных и движущихся городских фонтанов, это культура! След в истории, если проще сказать. Ориентир для будущих поколений. Мимо внимания Правящих такой номер не пройдёт, а среди них большинство по-прежнему Игзешесы. Ты знаешь, как щепетильно они относятся к традициям и тому подобной чепухе. А мы не считаемся местными, и защиты нам искать не у кого.
— И я о том же. Если ничего не менять, то ничего и не изменится…
Я, может, и послушал бы дольше, да никак. По моим часам – самое время возвращаться в дом Ломастеров. Отхожу осторожно, проношу ступню над полом и аккуратно ставлю, можно сказать «перекатываю» с пяточки на носок. А ближе к цеху готовой продукции иду уже нормально, всё равно вокруг разносится шум от основного производства.
Открываю замок и сматываю цепь на колёсниковой стоянке. Как говорится, «неси меня, железный конь». Возвращаюсь назад тем же путём, каким ехал, даже оба перекрёстка миновал без задержек, мчу прямо «на всех парах», хотя для работы моей техники этот самый пар и не нужен. Но… вот незадача – у ворот дома Ломастеров транспорт какой-то стоит. Проскакиваю мимо, успевая заметить полисменовы шапки на выходящем пассажире и на водителе. «Здрасьте, приехали!» На следующем перекрёстке останавливаюсь, с колёсника слезаю и иду по тротуару влево, качу своего «железного коня» рядом. По сути – обхожу соседский особняк. И очень надеюсь, что подозрений не вызываю. Может же курьер отдыхать от постоянных поездок и идти пешочком, если всё выполнил? Или, например, если колёсник сломался?
Да, скорее похоже на поломку, потому что моё лицо наверняка выдаёт беспокойство, ведь в голове крутится только одна мысль – как теперь быть с маскировкой при перемещениях и что может послужить убежищем?!
Они нашли грот под крутым склоном и спуск для повозок. Развели костёр, чуть более тихие, чем обычно. Любовались лунной дорожкой, легшей на беспокойную гладь. Закат увидел далекие ещё огни Светокамня, опустил голову. Сказал наконец, не обращаясь ни к кому и в то же время ко всем:
— Я уйду утром.
Принц кивнул молча, подтверждая его слова. Вздохнула было Рада, но тут же улыбнулась хитро, толкнула его в плечо:
— Так то ж утром! Эй, бродяги, ну что вы все! Человеку завтра одному идти, неужели мы дадим ему запомнить нас такими скучными?
И были пляски, праздник, костёр до небес. Хоровод вокруг ширился, разбивался на два, три, на отдельные семьи и пары. Вокруг смеялись, отражения огней танцевали на волнах. Закат вдруг понял, что смеётся тоже. Искра первой сбросила платье, влетела в воду, не выпуская факела из рук. Нательная рубашка вздулась пузырем, девушка забавно обиженно воскликнула что-то. Её догнала Рада, плеснула водой, так что мигом промокшая ткань прилипла к телу. Женщины поплыли, отфыркиваясь, разбивая лунную дорожку на отдельные пятна-осколки. Заката толкнули в спину, бродяги откололись от костра, заходя в воду. Кто-то гасил факелы, кто-то наоборот, грёб одной рукой, но держал над головой огонь. Закат зашел в море едва ли по пояс, когда рядом вынырнул Принц, дёрнул за рубашку. Скользкие камни подались под пятками, Закат взмахнул руками, но не устоял, шлепнулся в воду, чудом не притопив Принца. За спиной фыркнул Пепел, проплыл мимо, неуклюже загребая воду. Остановился передохнуть, тут же возмущенно вскрикнул, когда вынырнувший сзади Принц обнял его за шею и попытался повалить на себя.
Бродяги дурачились, как дети, смеялись, плавали в холодном море до стука зубов. Едва отогревшись у костра, лезли обратно, плескались у берега, плавали до темной глубины. Закат лег на воду, раскинув руки. Подумалось невольно — наверное, он в последний раз так радуется. Приходили странные образы, воспоминания, хотелось нырять и дурачиться, и удивительно было, что он умеет плавать лучше, чем многие бродяги.
Море держало, волны мягко покачивали расслабленно лежащее на них тело.
Вспомнилось — он уже лежал так однажды. Первая его не злая радость. Последняя на много лет.
Ветер треплет волосы, дракон взмывает над грядой и у юноши на его спине на миг перехватывает дыхание. До края мира тянется водная гладь, в которой тонет солнце, расцвечивая море алым, золотым, фиолетовым — ярче, чем все, что он когда-либо видел. Дракон парит над водой, все дальше от берега, и мальчишка на его спине выпутывается из сложных креплений седла, встает во весь рост, балансируя руками. Из груди рвётся клич — победный, счастливый. Дракон хмыкает, пуская клубы дыма из ноздрей, аккуратно заворачивает к берегу, стараясь не уронить своего господина. Но мальчишка сам колотит его пятками, требуя:
— Давай ниже!
Спрыгивает со спины в море, поднимая фонтан брызг. Плавает, ныряет, горстями доставая со дна блестящие камушки, тут же позволяя им вновь утонуть. Чёрный костюм промок и будет потом весь в разводах соли, но мальчишке плевать.
Скоро он вспомнит, что он — Тёмный Властелин. Поднимется на спину дракона, осмотрит, как собирался, земли, ещё не ведающие, что принадлежат ему. Вернётся. Заставит слуг очистить одежду.
Но сейчас он просто мальчишка, который впервые увидел море. Дурачится, брызгая водой в морду обеспокоенного дракона. Качается на волнах…
Волна накрыла с головой, Закат зажмурился, потер щиплющие глаза. Рядом вынырнул Дрозд, извинился. Закат улыбнулся ему — ничего страшного, всё равно окоченел, давно пора вылезать. Поплыл обратно к костру, где собралось большинство бродяг.
На берегу Принц разливал по кружкам травяной настой. Вручил одну Закату, лязгающему зубами от пронизывающего ветра.
— Выпей, пока горячее, тогда ни одна болезнь не прилипнет.
— Плясать надо! И согреемся, и хвори не догонят! — Искра подала пример, закружилась вокруг костра. Некоторые демонстративно откинулись на спины, Тскаш ещё и ноги положил на борт повозки. Закат его понимал — самому хотелось лежать, не шевелясь. Но Искра плясала так, что не присоединиться было невозможно. Достала бубен Рада, звякнула вделанными в борт железными пластинками, отбила ритм по краю. Искра мазнула пальцами по плечу, Закат встал, покачнулся, но хлопнул в ладоши, влился в танец.
Последний вечер же. Когда ещё плясать, если не сейчас.
К ним присоединялись остальные, кружились в хороводах. Запыхавшись, расползались по повозкам. Искра будто не знала усталости, хотя Рада уже и бубен отложила, махнув на плясунов рукой — сами разберутся мол, а ей спать пора.
Они свалились одновременно, когда уже ноги не держали. Искра приподнялась на локтях, улыбнулась хитро. Змеиным движением скользнула к нему, нависла, капая водой с растрепанных волос. Потянулась поцеловать.
Закат отвернулся, подставив щеку. Поцеловал её сам, так же, дружески.
Она улыбнулась, не обидевшись, провела рукой по его щеке, пачкая песком. Хотела сказать что-то, но только откинулась на спину рядом, охнула:
— Смотри, звездопад!
Закат прищурился, кивнул. Красиво. Искра перевернулась, уложив голову ему на плечо. Тут же засопела, заснув — или притворившись, чтобы не отстранился. Он улыбнулся: когда заснёт по-настоящему, сама отодвинется, неудобно же.
Звёзды падали, будто капли дождя, часто-часто, скрывая знакомые созвездия.
Он закрыл глаза.
***
Наутро его попытались завалить подарками, но Закат отказался от всего. Попросил присмотреть за Злодеем, совсем обжившимся в караване. Объяснил:
— Я вряд ли выйду из Цитадели.
Его не останавливали, видя, что бесполезно. Поцеловала в обе щеки Рада, напомнила — если выживешь, найти способ сказать об этом. Покачала головой, утирая блестящие глаза.
— Дурак ты, мальчишка. Хороший такой, но совсем глупый.
Пожал руку Принц, попрощался Пепел. Закат сказал наконец:
— Я рад, что у тебя всё хорошо сложилось.
— Я для этого стал другим, — впервые серьёзно ответил тот, обнял, на миг дав почувствовать слишком горячую для человека кожу. — Может, и у тебя получится. Но это уже не моя история и не моя забота.
Закат склонил голову. Ему хотелось бы многое сказать, за многое извиниться — я зря не слушал тебя, мудрый дракон. Но Пламя, ставший Пеплом раньше, чем человеком, давно не нуждался ни в извинениях, ни в благодарности бывшего Тёмного Властелина. Вместе с именем сменив характер, научившись жить легко, справляясь с ношей своей памяти, старый дракон был куда сильней нынешнего Заката.
Он поднялся на дорогу, помахал рукой вслед каравану, двинувшемуся дальше вдоль берега. Повернулся к виднеющимся вдали шпилям светлой столицы.
Нужно было идти.
***
Светокамень был красив. Даже в предместьях дороги мостили белым камнем, ни за одним плетнем не было грязи, и скотина на лугах паслась светлых мастей, без единого пятнышка, словно на картинке. Небольшие дома, прячущиеся в глубине дворов, блестели свежей краской.
— Простите, добрые господа, я стар, одному справляться с хозяйством тяжело…
Дребезжащий голос резанул ухо. За забором трясся старик, которому пара рыцарей указывала на полускрытый за плетущимся виноградом домик. Белая краска на нём давно облупилась и теперь осыпалась на землю хлопьями, открывая потемневшее от старости дерево.
— Закон един для всех! Если ты не можешь соблюдать его — уходи и освободи дом для более достойных жильцов.
Закат шагнул было к забору… Замер.
Цитадель. Ро.
Он должен пройти через столицу, не останавливаясь.
На него покосились, рыцарь, не занятый разговором, положил руку на оголовье меча. Вскинул бровь, взглядом спрашивая, чего забыл прохожий посреди дороги. Закат мотнул головой, пошел дальше, стиснув зубы. Но спустя несколько домов не удержался, оглянулся снова.
Старик за забором отсчитывал монеты, по одной перекладывая их в требовательно протянутую ладонь. Второй рыцарь всё так же настороженно смотрел вслед Закату.
«Вира» — вспомнил тот. Ещё Щука говорил, что светлые за всё назначают виру. Закат отвернулся, сжимая кулаки.
Лучше бы помогли старику, а не забирали деньги, наверняка хранимые на черный день!
И никто из соседей не вступился. Отворачивались, прятали глаза, притворяясь слепыми и глухими.
Как и он сам.
Закат поднял взгляд на кованые ворота, светлую каменную стену. Над ней виднелся старый дворцовый холм, белые шпили. Если он сейчас вмешается, попытается защитить старика, дойдет ли потом до Цитадели? Или его убьют как смутьяна, не узнав и не поверив, что безоружный путник — бывший Тёмный Властелин? А потом казнят и Ро…
Он не мог рисковать. Не её жизнью.
Сзади хлопнула калитка, слышно было как удаляются рыцари. Вздохнул старик. Снова скрипнули несмазанные петли, кто-то юный спросил:
— Дед, у тебя краска есть? Я подмажу, только у нас кончилось все.
— Откуда, Заречка? А теперь и купить не на что. Ну да ничего, как-нибудь…
Закат вздохнул — найти краску он точно не мог. Хорошо, что хотя бы после ухода рыцарей кто-то решился пойти к старику.
На въезде не было очереди, проход закрывали скрещенные копья. Стражники в белых доспехах придирчиво оглядели остановившегося перед ними чужака. Старший спросил скучающе:
— Почему не в белом?
— Я издалека, — коротко отозвался Закат.
— А нам-то что, — хмыкнул стражник. — Покупай у кого-нибудь на фермах одежду или плати нам за проход.
— У меня нет денег. Но мне нужно в Цитадель.
На него посмотрели недоверчиво, стражник поджал губы, наткнувшись на твердый взгляд. Переглянулся с напарником. На пробу повторил:
— В тёмном не пускаем.
— Мне нужно в Цитадель.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга в упор. Закат сморгнул, первым отводя глаза, изгоняя поднимающуюся алую пелену. Расслабил плечи, напряженные в подспудном ожидании боя. Он ведь даже не на это препятствие злился, а на тех двоих, стребовавших плату с незнакомого старика. И нельзя было драться. Закат был здесь один и не мог ни перебраться через стену, ни пробиться сквозь город силой. Нужно было договариваться.
— Я могу отработать виру, — начал было он, но не успел закончить предложение. Кто-то подошел сзади, шаркая по булыжникам, в спину Заката постучали, словно в дверь.
— Мил человек, возьми-ка, — за ним стояла сгорбленная старуха, похожая на больное дерево. В руках у нее высилась стопка аккуратно сложенной одежды. — Можешь зайти в дом, примерить.
Он глубоко поклонился женщине, принял вещи. Следуя за ней к избе, маленькой, но аккуратно окрашенной, спросил:
— Чем я могу вас отблагодарить?
Она засмеялась невесело, но не ответила, пока не завела его в тесные сени. Глаза в окружении глубоких морщин сверкнули, как у кошки — дряхлой, но такой же яростной, как и прежде.
— Тем, что пройдёшь в город вопреки закону. Тем, что доберёшься до Цитадели. Не знаю, зачем тебе туда, но вряд ли чтобы рыцарем стать.
Она любовно погладила лежащие у него в руках вещи, взяла сверху рубашку. Развернула, глядя на тонкую ткань с болезненной нежностью.
— Это одежда моего сына. Его сожгли третьего дня за непослушание Светлому ордену. За то, что сломал нос рыцарю, который полез к его невесте.
…могли наблюдать истинное чудо Светлой Райны. Пронзенный шпагой насквозь, истекший кровью юный шер был воскрешен ее высочеством Шуалейдой Суардис. Это уже второе чудо, явленное ее высочеством. Как вы помните, ее высочество с божественной помощь остановила орду…
Из статьи в «Вечернем Герольде»
15 день холодных вод (полмесяца назад), Валанта, Риль Суардис
Рональд шер Бастерхази, полномочный представитель Конвента в Валанте
Женщина под ним выгибалась, вцепившись зубами в подушку. Ее черные волосы змеями обвивали его кулак, ее требовательные стоны ласкали его слух – и он вколачивался в податливое тело, пил ее наслаждение пополам с болью.
– Зефрида… моя… королева… – почувствовав приближающуюся судорогу оргазма, хрипло шепнул он, и его наконец накрыло.
– Роне-е!.. – простонала Ристана, кончившая одновременно с ним, и обессилено рухнула на постель.
Она осталась довольна, как всегда. И, как всегда, услышала только «моя королева», но не имя. А сам Роне… что ж, если невозможно получить мечту, приходится довольствоваться самым лучшим из реальности.
Довольствоваться этим «лучшим» Роне намеревался недолго. Старшая сестра Суардис несомненно прекрасна, горяча и эмоциональна, но без дара – это все не то. Особенно остро «не то» чувствовалось после встречи с Шуалейдой Суардис наедине. И пусть они ограничились лишь невинными ласками, это было… о… это было – то самое. А если взять сразу младшую Суардис и некоего полковника Магбезопасности… м…
Усмехнувшись, он всем телом прижался к Ристане и потерся бедрами.
– Неугомонный, – довольно донельзя отозвалась она и лениво потянулась. – Ты мой лучший любовник, Роне.
О, в этом Роне никогда не сомневался. Кто, кроме менталиста, может войти в резонанс с ее наслаждением, продлить и усилить его в разы? Уж точно не какой-нибудь бездарный хлыщ вроде ее последнего фаворита. Вот полковник Дюбрайн бы смог, да…
Роне хватило одного лишь воспоминания о том, что они оба делали с Шуалейдой, чтобы потерять контроль… а, к Мертвому контроль, с Ристаной он может делать что угодно и пока не надоест!
– Роне!.. Не… ах… – попробовала она возмутиться, когда он перевернул ее на спину, раздвинул коленом ее ноги и резко вошел.
Ее рот он закрыл ладонью, а сам уткнулся в спутанные черные волосы, так похожие… даже запах… и эти приглушенные стоны – так могла бы стонать под ним Шуалейда… Мертвый дери, как же хорошо!..
– Хорошо… – излившись в горячее, содрогающееся тело, Роне скатился с него и растянулся рядом, закинув руки за голову.
– Ты… ты Хиссов сын! Опять наставил мне синяков! – едва отдышавшись, напустилась на него Ристана.
Неубедительно.
– Тебе идет, – Роне лениво щелкнул пальцами, и шторы разошлись, впуская в спальню полуденное солнце.
– Мерзавец! Мог бы хоть не на шее. – Ристана так же лениво потрогала цепочку отметин, спускающихся к ключице. – Научись уже лечить хотя бы такую мелочь. Боги, какая пошлость, синяки…
– Пошлость – это взять в любовники темного шера, моя Тайна. Но ты всегда можешь дать мне отставку и позвать в свою постель полковника Дюбрайна. Он вылечит твои синяки, прочитает поэму и утопит тебя в возвышенных чувствах.
Ристана лишь гневно сжала губы. От напоминания о своем поражении она бесилась и мечтала отомстить проклятому предателю. Ее гнев, конечно же, ни в какое сравнение не шел с эмоциями Шуалейды или Дюбрайна, но хоть что-то перед завтраком…
– Тайна, вызови горничную. Пусть подадут завтрак и много шамьета, – велел Роне, вскочил с постели и, не одеваясь, ушел в умывальню. На еще один всплеск гнева униженной таким обращением принцессы он только хмыкнул.
При взгляде на зеркало мелькнула совершенно несвоевременная мысль: а не связаться ли с Дюбрайном? Последние полгода они не разговаривали, даже не переписывались. О том, где носит светлого шера, Роне узнавал исключительно из газет: то Сашмир, то северные границы, то Ледяные баронства. Как будто император и Конвент задались целью держать Дюбрайна как можно дальше от Валанты! Как он вообще собирается объясняться с Шуалейдой, драный светлый лжец?
Дурацкую мысль «хочу его видеть» Роне отогнал как неуместную. Они с Дюбрайном не парочка, чтобы обмениваться милыми записочками и рассказывать друг другу, как прошел очередной скучный день. Фе, какая пошлость.
Они даже не друзья. И Роне вовсе об этом не сожалеет! Дружба между темным и светлым – нонсенс.
Да. Нонсенс.
Приняв прохладный душ, чтобы отогнать дурацкие мысли и вернуть себе здоровую бодрость духа, Роне вернулся в спальню. Накинуть на себя хотя бы халат он и не подумал. Как был обнаженным, так и вышел. Фрейлины Ристаны давно уже не ахали и не смущались, встречая его в спальне патронессы в таком виде. Да и ему наскучило развлечение, но привычка есть привычка.
Завтрак на двоих уже был сервирован, и по комнате плыл божественный запах шамьета. А Ристана, которую причесывала одна из фрейлин, перебирала утренние газеты и нервничала.
– Не то, не то… о!.. – выхватив один из желтых листков, Ристана прочитала заголовок, закаменела лицом и резко дернулась, едва не оставив в руках фрейлины прядь волос. – Пошла вон, дура криворукая!
Рявкнув на фрейлину, – та сбежала, спотыкаясь о собственные юбки, – Ристана обернулась к Роне, смерила его злым взглядом и опять уткнулась в газету. На несколько секунд, не больше. А потом смяла ее и бросила на пол.
– Хиссовы отродья! – прошипела она, запахнулась в пеньюар и потребовала: – Подай мне шамьет.
– Ты перепутала дни месяца, дорогая. Шампур ночует у тебя по четным. – Роне невозмутимо уселся в кресло перед накрытым столом и взял свою чашку. Понюхал. Отпил глоток. Довольно прижмурился. – Неплохо. Этого повара можно и оставить.
– Хиссов сын, – привычно обозвала его Ристана и отвернулась.
Памятный разговор с дядей Петей не остался незамеченным – по крайней мере, один из членов научной команды подслушал его, вольно или невольно. Анечка склонялась к теории заговора – потому что только по большому капризу теории вероятности мог бы случайно услышать сказанное в тем вечером именно тот человек, который услышал.
Славик Кобец, из техник-лаборантов океанографической партии, был, в общем-то, неплохим парнишкой. Беды у него было две: в Анечку он был влюблён по самые свои лопоухие уши, а для самой Анечки был молод настолько, что она его красноречивые взгляды, знаки внимания, ахи и вздохи всерьез попросту не принимала.
Анечка только-только вернулась на борт после долгой, на целый день, «охоты» за стадом горбачей. Волнение на море было довольно сильным, что затрудняло сбор образцов. Теперь Анечке казалось, что вся она благоухает основательно переваренным в китовом кишечнике планктоном; так оно, скорее всего, и было, и никакое купание в холодной морской воде помочь не могло. Страстно хотелось в душ, в ванну, в сауну, в конце концов, и всех мыслей в анечкиной белокурой головушке только и было: бросить в обменную станцию полупустой баллон акваланга, выбраться из гидрокостюма, облиться пенной водой в ионизаторе и завалиться спать до завтрашнего утра…
И тут дорогу ей заступил Славик.
— Здравствуй, Анечка, – явственно нервничая, начал он. Покусывал губу, зыркал исподлобья глазами, вертел что-то несуществующее в пальцах. Видно было, что разговор задумал серьезный.
Анечке же было ну вот совсем не до разговора.
— Славочка, я сейчас совсем-совсем очень-очень устала, я плохо пахну и засну сейчас прямо здесь, на ходу. Не надо меня разговаривать разговорами, пожалуйста.
Славик обиженно насупился.
— Только два слова, – попросил он.
Анечка сдалась. Села верхом на баллон, положила подбородок на подставленные ладони, уставилась на Славика глаза в глаза.
«Только бы не моргнуть, – подумала. — Усну. Ей-богу, усну.»
— Давай, – сказала вслух.
И Славик дал.
В два слова он не уложился, конечно. И в сто два – тоже. Ох, сколько же всего было ему сказать!..
Анечка слушала, чувствуя, как с каждым выплюнутым в её адрес словом всё сильнее тяжелеют руки, всё больше слабость в коленях – зато всё яснее работает голова, всё четче мысли, всё понятнее желания.
Наконец, устав окончательно, сказала только:
— Прости.
И снова намотала на руку шершавые лямки балонной упряжи. Стало как-то скучно и серо на душе.
— Ты не понимаешь! – плаксиво кривя долгоносое лицо и багровея сквозь веснушки румянцем, кричал ей Славик. – Он же не человек! Зверь он, зверь!..
«Это-то я как раз и понимаю», – хотела ответить и не ответила Анечка. Стояла молча, кусала губу, в бессилии сжимала и разжимала маленькие костлявые кулачки.
— …Это сейчас он с тобой добрый и ласковый, нежный да понимающий! А стоит ему гон почуять, течку медвежью хоть самым краешком носа ощутить – и всё, кранты, приехали! И не вспомнит кто ты такая есть, ладно, если сразу голову не оторвёт!…
«Не верю!» – снова промолчала Анечка, но в душе тоскливой волной поднималось мерзкое знание того, насколько прав этот лопоухий поклонник, выплёвывающий сейчас в лицо отвергнувшей его женщины эти обидные, но такие верные слова.
— …вспомнищь ещё мои слова, когда слёзы лить будешь! А я… Я тебя ждать буду, дура!..
«Я с ума сошла», – думала Анечка, поворачиваясь к Славику спиной, чтобы не видеть его предательски увлажнившихся глаз за толстыми стёклами очков, его распахнутого в крике рта, его сжатых в кулак слабых человеческих ручонок…
Чем дальше она отходила, чем слабее доносился крик сквозь рокот бьющего в железный борт моря, тем явственнее она чувствовала облегчение от завершения этого неприятного разговора. А и пусть, подумала вдруг она, пускай хоть захлебнутся своей желчью и завистью, пусть! Всё равно — мой, ничей больше, и вместе мы будем столько, сколько судьба отведет!..
При входе в надстройку остановилась на пороге, развернулась всем телом. Звонко крикнула Славику:
— Спасибо!..
Радостно прогремела каблуками по расширенному трапу, скатилась на нижнюю палубу, в звериный кубрик, переделанный из грузового трюма в жилое помещение. На нее вопросительно уставились шесть пар нечеловеческих глаз. Морж Густав, старый, морщинистый, словно лишаями, покрытый ракушками в глубоких складках шкуры, работавший на подхвате у двигателистов и на пару с афалиной Константином (который по понятным соображениям обитал снаружи, за бортом; хотя большими друзьями они с Анечкой и не стали, досадных инцидентов между ними тоже больше не возникало) отвечавший за состояние винтов, руля и корпуса «Академика Хоффмана» ниже ватерлинии. Троица суетливых выдр из бригады ихтиологов – проворные ловцы Гуо, Нуо и Уо, чирикавших что-то на совершенно невообразимом русско-вьетнамско-зверином суржике. Степенная пара морских ягуаров с ослепительно красивой крапчатой шкурой, обманчиво-плавными манерами и смертоносными клыками в широких пастях; специалисты по приполярной фауне, их имена Анечка никак не могла запомнить.
И Умкыр.
Он поднялся ей навстречу с широченного топчана, отбросил в сторону крупный мосол, который секунду назад самозабвенно обгладывал, и в один широченный шаг оказался совсем рядом. Нагнулся, опускаясь на четыре – по-звериному – лапы. Заглянул в самое сердце. От него пахло зверем и кровью.
Анечка крепко-накрепко обняла его за шею, прижалась всем телом и расплакалась совсем по-детски – облегченно и радостно.
На её слезы внимательно смотрели пять пар нечеловеческих глаз.
Анечке было всё равно.
У неё был он – её медведь.
Её Умкыр.
Её.
Ничей больше.
***
Там она впервые ему и отдалась – прямо на широком, жестком, как сам хозяин, топчане, ничуть не стесняясь устремленных на нее звериных глаз. Было в этом бесстыдстве что-то атавистичное, что-то очень человеческое, архаичное, господское даже – как не стесняемся мы предаваться любовным утехам на глазах домашних любимцев и даже грудных детей: дескать, по невеликости своего ума не поймут, чем заняты их хозяева или родители. В тот момент Анечка не утруждала себя поисками первооснов своего поведения; ей просто было плевать – так велика была сила её желания, которое захлестнуло её всю, накрыло с головой, опрокинуло, сбило с ног, завертело и утащило за собой на совершенно невообразимую бездумную глубину, в которой слова – лишни, а мысли исключительно запретны.
Анечка не думала ни о чём.
Даже когда – вполне ожидаемо – выяснилось, что разница в габаритах превосходит самые смелые её ожидания и представления о несовместимости человеческой и нечеловеческой анатомии, – даже тогда она не остановилась. Бездумно бормоча что-то успокаивающее и бессмысленное – о том, что не расстраивайся, родненький, подожди, я потом пластику себе сделаю, чтоб входил куда только пожелаешь, а пока вот смотри, вот сюда, во-от, видишь, как здорово, а-ах… а-ах.. давай, давай давайдавайдава оооо ещё ещё ещё скорее даааа… – она сделала всё для того, чтобы им обоим в тот вечер, и не только вечер, и не только тот, – было хорошо.
Потом весь мир пах каштановым цветом, и её руки, её лоно, её губы, и его шерсть – всё пахло каштаном, и липло тягучей патокой не то от пота, не то бог знает от чего ещё; разбираться ей было лень; томясь в безумно сладкой неге, она так и заснула в объятиях огромных лап, раскинувшись бесстыдно и откровенно, чисто и невинно на необъятном медвежьем животе.
По-над ее доверчиво ткнувшейся в заросшую белой шерстью подмышку головкой, всю в совершенно кукольных кудряшках, смотрел на своих соседей по кубрику из-под полуопущенных век Умкыр; те один за другим опускали глаза, признавая его силу запретить им не только обсуждать происшедшее, но и даже задавать ему любые вопросы.
Впрочем, слух об Анечкином падении во грех облетел все палубы и кубрики «Академика Хоффмана» ещё до того, как на её бедрах высохло густое медвежье семя. Что ж, слухи – явление нематериальное; проскользнут в любой зазор, а хоть и в логике, и удивляться здесь решительно нечему.
Скрывать правду она и не пыталась. Вопросов ей не задавали, а Умкыру – и подавно.
Разумеется, после всего этого её прозвали Медведицей. Возможно, прозвали бы и раньше – но раньше это было бы прозвище, обусловленное одной ишь фамилией, а теперь… Теперь в этом прозвище была она вся, и вся жизнь её, и привычки, и предпочтения, включая и те, которые додуманы были уже за нее недоброжелателями и завистниками.
Анечке было плевать. Она любила и была любима – а это уже не так уж мало на этом свете. Во всяком случае, этого вполне достаточно для того, чтобы ощутить, что такое абсолютное счастье – пусть даже и ненадолго.
Потянулись… Нет – замелькали-замельтешили, да, так будет вернее – полные смысла и друг друга дни. И ночи, в которых было место и звериной страсти, и человеческой нежности.
Было всё.
Анечка летала, словно на крыльях. Работа спорилась; данных ежедневно добывали столько, что того и гляди, захлебнётся этими самыми… данными весь институтский аналитический отдел; всё равно было, чем заниматься, лишь бы – с ним… Лишь бы – рядом. Лишь бы – вместе, навсегда…
Но жестокие слова, в запале сказанные Славиком (он при встрече с Анечкой слегка бледнел, в остальном же был вежлив, излишне, быть моет, подчёркнуто, ну да и бог с ним, бог простит, не самой же его судить, право) не шли у Анечки из головы.
Поделилась она сомнениями со своим престарелым наставником, «ангелом-хранителем без пяти минут как на пенсии», – так сам дядя Петя, посмеиваясь в усы, изволил себя величать.
Двигателист задумчиво смотрел на близкий, подернутый уже пленкой свежей зелени, негостеприимный берег. Стояли на рейде во фьорде напротив Уманака. Фаунисты-наземники днями раньше доложили, что на подходе к бухте видели крупную медведицу, которая целенаправленно двигалась в сторону людских поселений. Вот это, последнее, обстоятельство, и беспокоило Анечку сильнее всего. Что ж это за зверь такой, что людей не боится?
Старик тем временем крепко задумался. Анечка, с трепетом ждавшая вердикта, даже вздрогнула, когда он заговорил.
— Там, на берегу, дед один есть. Рассказывают, он с медведицей жил. И не из этих, переделанных, а с самой что ни на есть настоящей. Вот у него совета и проси. А я тебе в этих делах, сама понимаешь – не советчик. Я и жену-то схоронил без малого двадцать лет назад – что я могу смыслить в делах сердечных, а тем паче в межвидовых?..
В глазах его озорные искры соседствовали с озабоченностью.
Лёгкое пожатие отогнало подступивший ужас. Потеряно не всё. У ифленца наготове заряженный пистолет, а ещё у него есть нож. Жаль, у самой Темершаны нет никакого оружия. Но ничего. Если нужно, она будет драться голыми руками. Она сможет. Да, жизнь под покровами Золотой Матери была спокойной и размеренной, но ведь были и другие времена. Времена, когда только она одна могла защитить себя и старого учителя из Сиурха. Старика.
Загремело упавшее ведро, кто-то выругался – как будто в шаге от их укрытия.
– Что там?
– Темно как в трюме… склад какой-то.
– Следов нет?
Ещё шаги. Снова загремело ведро. Темери догадалась – его пнули.
– Здесь лодки. Три штуки. Похоже, их три и было.
– Думаешь, по реке ушёл?
Кто-то прошёлся мимо лодок. Было слышно, как шаркают по земле сапоги.
– Мог. Хотя кое-кто клялся, что его зацепил. Хитрый, как жуф… может его и впрямь слепая охотница хранит. Сиан до сих пор очухаться не может. Корчит его, болезного…
Темери сама вцепилась в пальцы Шеддерика – голоса звучали прямо над ними. Ей даже казалось, что она слышит дыхание незваных гостей.
Кто-то попинал лодку. Гулкий страшный звук…
– Переверните!
Что ж… она ждала этого.
Но прошло мгновение, и стало ясно, что речь о другой лодке.
– Пусто… да нет тут никого, бессмысленно это. Надо по тракту искать. По тракту он ушёл. Или где на обочине валяется, если Акке его всё же подстрелил. Лошадь-то по дороге шла. Жалко, собаки нет. С собакой мигом бы нашли.
– Собаке тоже нужно, по чему след брать. Ладно, чего расселись. Идём вдоль реки. Медленно. Осматриваем все кусты и кочки, мало ли. С воды глаз не спускать!
– Так темно ж ещё. Можем пропустить!
Вскоре скрип ворот оповестил, что преследователи покинули сарай. Но прошло ещё несколько долгих мгновений, прежде чем Темери смогла выдохнуть – и отпустить руку ифленца.
Сама удивилась, с каким шумом воздух потёк обратно в лёгкие. Оказывается, всё это время она вовсе не дышала.
– Всё хорошо, – услышала голос Шеддерика. – они убрались. Не бойтесь.
– Я думала, нас найдут…
– Отдыхайте. Недолго осталось. Если удастся снарядить лодку, через пару дней будем в Тоненге…
Темери была уверена, что снова заснуть не сможет. Но нет – сон подкрался почти сразу…
Дядя Янне
Темершана та Сиверс
Она проснулась от холода – это Шеддерик приподнял лодку, и промозглое зимнее утро хлынуло в собравшееся за ночь тепло. Кашель скрутил горло. Темери поспешила выбраться из убежища следом за ифленцем. Всё тело ломило, ноги едва слушались. Очень хотелось пить, а страх, что преследователи где-то рядом, вернулся. И даже стал сильнее.
Ифленец в слабых лучах, попавших в сарай сквозь щели, брёл к воротам. Темери теперь подмечала, что он двигается медленней, что старается придерживаться за предметы, рядом с которыми оказался. Повязка на голове пропиталась кровью, но удержалась.
А ведь им ещё предстоит перевернуть и вытащить хотя бы самую маленькую лодку. А может быть, установить мачту, поставить парус… или, если не будет ветра, придётся грести…
Снаружи висел плотный густой туман.
На волосах, щеках, одежде оседала влага.
Она впервые при свете дня осмотрела свою одежду – верхняя юбка стоит колом от вчерашней грязи, нижней практически нет…
Попробовала пальцами расчесать волосы – не преуспела. Наверное, со стороны они с ифленцем выглядят хуже самых бедных тоненгских нищих…
Тем временем благородный чеор даром времени не терял. На берегу, на песке, уже разгорался костерок, рядом лежала давешняя чёрная седельная сумка. Темери вспомнила про ведро, которым на рассвете гремел кто-то из преследователей – пригодится вскипятить воду! Надо посмотреть, может, в сарае есть и ещё что-нибудь полезное… хотя, на еду нечего рассчитывать. Один раз повезло – второй вряд ли повезёт.
Темери шла вдоль полок и изучала содержимое. Пустые глиняные горшочки, бутыли. Большая медная ёмкость с чёрной закаменевшей смолой. Несколько мотков верёвки. Связка рыболовных крючков – больших, на хищную рыбу. Деревянные ящички, пустые. Каменные грузила для сети, целый холщовый мешочек…
Ничего, на первый взгляд, полезного…
На реке понадобятся совсем другие вещи – верёвки, парусина, вёсла.
Вряд ли будет время ловить рыбу…
Да и лески на полках что-то не было.
Она подобрала ведро и вернулась на улицу. Дым от костерка сливался с туманом. Шеддерик стоял у самой воды и вглядывался в серую муть, то ли пытаясь увидеть дальний берег, то ли высматривая что-то в реке.
Повязки на плече и на голове темнеют от крови. Куртка на спине порвана, рыжая грязь на сапогах засохла, но отваливаться пока не желала…
И что-то ещё было не так. Был какой-то непорядок в мире, словно что-то затронуло колебания Эа, и тёплый мир стал немного ближе.
А может, показалось.
Темери отошла на несколько шагов выше по реке и зачерпнула полное ведро. Воды понадобится много.
– Я вчера не поблагодарил вас! – громко сказал ифленец, но как будто бы не ей, а скрытому в тумане горизонту. – Между тем, вы делаете много больше того, на что я смел надеяться.
Темери не ответила. Нужна ей его благодарность? Хотя, кажется, он впервые признал, что она – не просто обуза в пути…
…конечно, обуза.
Чтобы вскипятить воду, нужна тренога. На берегу подходящих палок не было, пришлось вновь обыскать сарай. Там нашлось несколько жердей и даже обожжённый на многих кострах кусок колодезной цепи – на такой удобно вешать котелок. Цепь лежала в углу, подальше от входа, на потемневшей от времени колоде.
Пока Темери её распутывала, в сарае стало существенно темней – ифленец, что ли, ворота прикрыл?
Она обернулась с цепью в руке и… увидела.
Может, многодневный вынужденный пост так повлиял на неё, что погрузиться в верхние слои сущего оказалось намного проще. А может, силы, прорвавшиеся сейчас в холодный мир, были столь сильны, что никакого особого зрения ей не понадобилось, чтобы их различить…
Было тихо-тихо, слышно, как бьётся собственное сердце, а вот цепь в руке звенела словно издалека.
Ифленец стоял, закрывая собой вход в сарай.
Стоял, сгорбившись, но вскинув руки в отвращающем жесте.
А над ним свивалась спиралями, тянулась, пытаясь подобраться ближе, чёрная холодная мгла.
Темери ощущала её присутствие всей кожей. Дело не только в том, что на фоне белого прямоугольника распахнутых ворот эта дымно-искристая потусторонняя сущность обрела плоть. От неё веяло стылой могильной жутью, чужой, но всепоглощающей болью и страхом.
Левая рука ифленца была без перчатки, и Темери казалось – сама собой светилась слабым красным светом. Света этого налетающая тьма боялась.
Но всё-таки она была сильней. Темери видела.
Тьма просто обтекала красное мерцание, и с удовольствием тянулась к груди ифленца, касалась ее, втягивалась. Казалось, что прошивала насквозь….
Тьма искала лазейку, давно искала, и видимо, наконец, нашла.
Загремела, падая, вырвавшаяся из рук цепь. Незаметный, далёкий звук. Звук в другой реальности. В которой ещё ничего «такого» не случилось…
Как же так? вроде, только что утро было, как утро. Только что – костерок и необходимость набрать воды. И мысли о простом и насущном – о воде, еде и о том, сколько дней пути осталось…
И вдруг – это.
По лицу Темершаны словно скользнул холодный ветерок, и она увидела, как рядом с Шеддериком Хенвилом появилась тень его мёртвого друга – Ровве – с тем, чтобы через мгновение со вскриком исчезнуть под ударом всего одного щупальца этой потусторонней силы…
Навсегда?
Ровве…
Монахини говорили, что духам-Покровителям нет дела до того, чем живёт холодный мир. Говорили, что они приходят на помощь только тем, кому обещали помогать…
Но это не правда. Или монахини тоже не всеведущи. Ровве, будь он хоть триста раз её Покровителем, всё же пришёл на помощь другу.
Хенвил упал на одно колено, тьма взвилась над ним, готовясь к финальному яростному удару.
Тьма упивалась своей победой, торжествовала заранее, тьма знала, что её час наступил.
Так может, это и хорошо? Столько раз Темери мечтала, что ифленец умрёт, исчезнет. Сколько раз мечтала, что однажды она его убьёт, и даже примерно представляла, когда.
Да, за время пути она стала лучше его понимать, может быть.
Да, он её защищал и помогал, но разве это была не вынужденная мера? Разве это не из-за него она попала в беду?
Что бы ни было, а враг есть враг.
Враг – это не только своя боль. Это ещё боль тех, кто уже не может за себя постоять, тех, кто там, за гранью, в тёплом мире. Кому не досталось, и уже не достанется справедливости.
Враг – это когда нет нужды договариваться, когда всё ясно и понятно. Прозрачно, как кристалл: вот ты, вот то, что ты считаешь правдой, справедливостью и долгом. А вот те, для кого твоя правда – это пустое место, помеха, а твоя справедливость – это повод для насмешки или удара…
Темери вдруг поняла, что у неё в руках – посох-эгу… нет, не посох, просто деревяшка, просто жердина, одна из тех, из которых она собиралась собрать треногу для костра.
– Ну, нет… – пробормотала она. – Ты его не получишь… это мой… мой враг!!!
И по коже привычной волной разлилась дарованная Ленной магия. Сила предков её народа. Сила духа, сила Покровителей…
Она сама не поняла, как оказалась рядом с ифленцем. Вскинула посох, закрывая его от тёмных, клубящихся потоков.
Что, съела?
Тьма удивленно отпрянула. «Кто ты?» … прошелестело на грани слуха.
– Это мой враг! – повторила Темери со злостью, удобней перехватывая посох. – Убирайся! Кто бы ты нибыл… убирайся в тёплый мир!
Чёрное щупальце потянулось к Темери. Даже как будто прикоснулось, обдав волной тоски и безысходности.
Она прикусила губу и выше подняла посох, перекрывая тьме дорогу.
Ну, давай! Атакуй, если сможешь!
Ей показалось, ледяные стрелы ударили в грудь, отталкивая, принуждая отступить.
– Чеора та Сиверс! – прохрипел за спиной ифленец. – НАЗАД!
Ну, нет. Сейчас, Темери чувствовала, сила на её стороне. С ней – сила Покровителей и сила Золотой Ленны.
– Уходи, – шептала она, вглядываясь в клубящуюся черноту.
Пальцам стало горячо там, где они касались посоха. Тьма сгустилась, качнувшись.
Эту ночь они провели в приморском отельчике, назвавшись братом и сестрой — и никому даже в голову не пришло в этом усомниться. Поглощали напитки и закуски, предусмотрительно прикупленные в том же «Патрике», дурачились как малые дети, носились по просторному номеру, завернувшись в простыни, изображая привидения, жутко выли и поливали друг друга кетчупом, потом отмывались в душе, брызгались, играли в спасение утопающих, хохотали, без устали целовались во все места — и, конечно же, не могли насытиться друг другом, желая и получая ещё и ещё… К счастью, отель в это время года пустовал, и на шум, устроенный «близняшками», никто не пожаловался.
Потом были мотели, дачные домики, общедоступные загородные клубы. А после Рождества они на три дня рванули в Майами. Там-то Лёнчик и решился.
— Львёнок, у меня для тебя подарочек, — как бы между прочим проговорил он.
— О! Дай угадаю. Сумочка от Гуччи или духи от Герлен?
— Ну почти… — он положил на столик лоджии кубик, обтянутый синим бархатом. — Открой.
Внутри коробочки лежало изящное золотое колечко с чистейшим бриллиантом, тут же заигравшим всеми гранями.
— Ой, милый, зачем? Это же так дорого…
— Фамильное, — пояснил Лёнчик. — Мне оно досталось от… от покойного дяди. Он, кстати, тоже играл на скрипке.
— О… А это просто так колечко или… со смыслом?
— А сама-то как думаешь?.. В общем, пафос и романтика — не совсем моя стихия, так что скажу просто — выходи за меня.
Леони посерьёзнела, закусила губу, нахмурила лобик. Лёня ждал, но пауза затягивалась.
— Почему ты замолчала? Говори, не томи.
— Я католичка, Яблонский. Для меня брак — это навсегда.
— А для меня, по-твоему, нет?! — взвился Лёня. — Как ты не понимаешь — сама природа создала нас друг для друга, мы половинки одного целого…
— Я понимаю. Но тут другое.
— Ты обручена с другим? Или… у тебя уже есть муж? — дрожащим голосом спросил Леня.
— Нет, конечно. Просто если я приведу в дом русского, папаша лишит меня наследства…
Леня выдохнул с облегчением.
— И что? Я, между прочим, не только русский, но ещё и еврей.
— В этом случае он просто убьет нас обоих. Я не шучу.
— Твой папа фашист?
— Хуже. Он ирландский коп в самом дерьмовом смысле слова.
— Поясни.
— Лицемерная скотина, ханжа, алкаш и домашний тиран.
— Мило… В таком случае идёт он в задницу вместе с наследством. У меня свой бизнес и доля в семейных доходах, у тебя — волшебная скрипка. Проживём как-нибудь…
— Зачем как-нибудь, когда можно по высшему разряду? Милый папочка стоит не меньше сорока миллионов.
— Даже так? Неплохо для копа.
— Для продажного копа. Он двадцать лет был начальником полиции Бостона. Взятки, махинации, вымогательство. По его приказу убирали неудобных свидетелей, присяжных…
— И ему все сходило с рук?
— Как сказать… Ему пришлось уйти в отставку по состоянию здоровья. Колоректальный рак. Шесть лет живет по кругу — операция, восстановление, ремиссия, обострение, снова операция. Либо шляется с палочкой по кабакам и нажирается, как свинья, либо лежит под капельницами, стонет и срёт, пардон, через шланг. Весь прогнил изнутри, помирает-помирает, да все никак не помрёт.
— Мне его отчего-то жаль…
— Это потому, что ты не жил с ним под одной крышей. Маму в гроб загнал, брат от него он во Вьетнам сбежал, добровольцем, там и сгинул.
— А ты?
— Нет, меня он не бил. Не издевался и даже не домогался, только дрочил иногда, когда был совсем уж бухой. Я была его любимицей, его «маленькой принцессой». Меня он заваливал подарками, закармливал сладостями, осыпал мокрыми вонючими поцелуями… Вот уже тринадцать лет в каждый его день рождения я хожу в церковь и молюсь за упокой души Томаса О’Брайана.
— А разве это не грех — молиться за упокой живого? Не боишься, что придется отвечать перед твоим католическим богом?
— А я отвечу, что молилась за упокой любимого брата и любимого дедушки. В нашем роду всех первенцев называли Томами.
— А если встанет вопрос про миллионы, что ты приняла в наследство, зная, что они грязные и кровавые?
— Так это будет вопрос к папаше. А в наших чистых руках и они станут чистыми, как душа младенца.
— Да ты и вправду очень хитрая зайка.
Леони надела кольцо на пальчик, повертела, любуясь переливами граней. Улыбнулась довольно.
— Ещё какая… Иди ко мне…
И всё вновь стало красиво, безоблачно, чудесно. И только один крошечный червячок тревоги где-то с краешку подтачивал Лёнино счастье: ему чудилось, что везде — на пляже, у бассейна, в парке, в ресторане, в аэропорту кто-то наблюдает за ними, внимательно и очень скрытно. Это мутноватое чувство оставило его только на борту самолета, следовавшего в Нью-Йорк.
Через сутки мозговыедания я додумалась до того, что дальше так жить нельзя. Все шло по пи… м-да, по старому доброму сценарию моего «любимого» абьюза. Сначала меня привязали по всем фронтам, не давая свалить в ебеня, когда мне этого так хотелось. Потом втерлись в доверие, наладили отношения, высказали что-то о любви или хотя бы ее подобии, заставили привыкнуть, довериться, что-то чувствовать. А потом стали ломать и настраивать под себя, делая из меня что-то вроде домашней зверушки. Так и представляется — через пару лет меня выводят на поводочке в одних трусиках и демонстрируют гостям и послам: «А это жена наша, Олла, прошу любить и жаловать», а потом обратно запихивают в какую-то каморку. Мерзкие ощущения.
Та же фигня была с Твэлом. Но если Твэл был от рождения просто дураком, которому ничего не дано понять, то драконы… мне казалось, что они умнее в этом плане. Нас связывало намного большее, чем просто браслеты. Нас связывала кровь, общее прошлое, параллели, множество зависящих от нас миров… Неужели это все они перечеркнули только ради того, чтобы получить… послушную меня? Удобную, как старые растоптанные тапочки?
Я не понимала, чего они боятся. Что такого во мне пугающего, из-за чего нужно ставить на меня барьеры и заглушки. Я не собиралась никого убивать, кроме отъявленных головорезов, пиратов и маньяков. Я и не думала причинять вред кому-либо из своей семьи. Да, я могу дурить, тупить или сделать что-то не то, но разве я не живое существо? Я имею право на ошибки и искупаю их по мере своих возможностей. Я стараюсь быть хорошей для них, вот только мне все чаще казалось, что не это им нужно. Но что же тогда?
Я просто села в тихом уголке и взвесила все за и против. Мне проще уйти. В который уже раз плюнуть, бросить все, порвать все связи и свалить куда угодно… да хоть в ту вселенную с огромными драконами. Не думаю, что одна маленькая синерианка им сильно помешает. В конце концов мне хватит и паршивенького астероида для жизни. Я ведь не претендую на дворцы и руки принцев, мне уже тошнит от этих всех браков и обязательств. Хочу свободы. Хочу делать то, что считаю нужным, тогда, когда мне этого захочется.
Уходить просто так я сочла не тактичным. Захотелось предупредить хотя бы Шеврина… Но я сильно пожелала об этом. Шеврин меня слушал с видом родителя, перед которым выпендривается маленький ребенок. Мол, да-да, побесишься и вернешься. Жрать захочешь и придешь домой. Ему было плевать, судя по его равнодушному лицу. Черт, когда же он успел стать таким равнодушным?
— Мне нужно убрать заглушку, — холодно говорю я, понимая, что все равно ничего не добьюсь от живой статуи. Чем дальше, тем больше мне казалось, что я разговариваю со статуей. Статуей, медленно жующей свой салат и не обращающей внимания не мельтешащих вокруг смертных.
— Нет никакой заглушки, — равнодушно проронил Шеврин, не отрываясь от еды. Мне бы его спокойствие, когда жена собирается уйти.
— Ну да, конечно. А вчера я чуть не сдохла по вашей милости из-за чего? Не хочешь ли ты сказать, что вся моя сила ушла в небытие сама собой? — да, каюсь, я заорала. Но это не помогло. Шеврин лишь поднял на меня взгляд бесконечно усталого существа, вокруг которого вьется назойливая муха. Может быть и стоит уйти? Зачем мне семья, которой до меня нет никакого дела.
— Все заглушки в твоей голове. Ты сама себя ограничиваешь, — отмахнулся он.
Я зашипела от злости. Впервые я ненавидела его. Так же сильно, как думала, что любила. Где тот Шеврин, который отпускал сальные шуточки? Где тот, кто любил меня шлепать и обзывать ленивой каракатицей во время тренировок? Да и вообще, когда мы последний раз тренировались? Месяц назад? Два месяца? Почему на меня ему насрать, если он сам захотел эту семью? Сам за руку тащил меня к алтарю и поил кровью? Зачем все это было, если сейчас ему ничего не нужно?
— Нет у меня в голове никаких заглушек. Это вы поставили, потому что я вам такая удобная. Сколько я себя помню, я всегда хотела стать сильнее. И делала все, чтобы получить еще толику силы, еще способности. Хочешь сказать, что мне вчера понравилось висеть в качестве безвольной приманки для того козла? Хочешь сказать, что я должна быть слабой женщиной, ничего не умеющей, кроме как носить платья и красить ногти? Ты такой хочешь меня видеть?
Я орала посреди столовой, не обращая внимания ни на персонал из биоников, ни на других едоков. Я пыталась докричаться до этой стены холода, но в ответ видела лишь равнодушие в его глазах. Это было бесполезно. Это не мой Шеврин. Это вообще какой-то… доппельгангер!
Мысль была хоть и безумной, но… Я ведь и правда их не чувствовала. По разным причинам мы перестали собираться по вечерам. Шеврин все чаще задерживался в Академии под разными предлогами. Другие драконы тоже находили себе занятия. Я упахивалась в двух мирах на стройках и лечении новоприбывших. Да, черт побери, я уже не помню, когда мы все вместе просто ели. Сидели и ели, обсуждали новости, рассказывали о каких-то событиях, пытались налаживать друг с другом отношения. Давненько уже. Мы просто жили под одной крышей как соседи, вот и все. Забросили тренировки, перестали даже нормально разговаривать друг с другом. Вполне возможно, что кто-то или что-то успело подменить моих драконов на это вот позорище.
Я открыла экран и вышла прямиком в Совет сверхов. Если и есть кто-то, кто может разобраться с доппельгангерами драконов, то только тамошние обитатели.
— Гитван, они все доппельгангеры! Все мои драконы! — с порога заорала я, привлекая внимание синерианина, ведущего неспешные разговоры с одним из сверхов.
Наверняка мой растрепанный и нервный вид дал понять сверхам, что все не так просто. Кто-то подсунул мне свободный стул, Гитван плюхнул в новую чашку зеленого чая, какой-то новенький зеленоволосый парень притащил целый поднос с пирожными. Я спешно тараторила все, что было со вчерашнего дня. Про ту хрень из другого мира, про ловушку на живца, про эти вот равнодушные моськи, то про, что меня бросили, даже воды не дали и вообще про все. Давилась чаем, тараторила и попутно кидала все эти образы корявой телепатией, поскольку иначе уже не могла.
Гитван слушал спокойно, давая мне выплеснуть все наболевшее. А после чуть отодвинул мой стул от стола и, когда я перестала давиться чаем вперемешку со слезами, то спокойно ответил:
— Они не доппельгангеры.
— А кто тогда? — я вопросительно уставилась на нашего колоритного японца. Похоже, Гитван никак не собирался отказываться от своего приобретенного образа, наоборот, приучал к кимоно и чаю молодых сверхов.
— Это они сами, просто под чьим-то воздействием, — задумчиво проговорил тот, наливая очередную порцию чая.
— Но у нас есть Ольчик, он менталист и лечит наши головы… то есть, лечил еще недавно.
— А ты уверена, что он тоже не под воздействием? — прищурил один глаз Гитван, заставляя меня глубоко задуматься. Ольчик… тоже уже давненько постоянно был занят. Вчера мне снились кошмары, но мне не к кому было пойти. Я поискала его по кораблю, не нашла и решила, что справлюсь сама. Может и к лучшему, что не нашла? Если он такой же, как Шеврин, то черт знает, что могло случиться сегодня ночью. Возможно, меня отскребали бы от стены и заново учили ходить.
— Знаешь, я уже не уверена, что сама не под каким-то воздействием.
— Тебя знатно усмирили, — ухмыльнулся Гитван. — Давай снимем эту штуку.
— Заглушку, что ли? — я была бы и рада ее снять, но не знала как.
— Ее родимую. Тебя скрутили будто цепями, а ты на все соглашаешься.
— А как мне быть, когда все вокруг твердят, что это правильно, что так и нужно, что я должна ее носить, чтобы быть безопасной. Вот ты когда умер и воплотился здесь, неужели сделал что-то такое ужасное?
— Да ничего такого, — синерианин задумчиво постучал кончиками пальцев по столу. — Первое время я вообще ничего не мог делать, потом заново научился. Сиди ровно и не дергайся.
Я послушно застыла, глядя, как он запихивает руку мне в грудь и что-то будто вытаскивает. Моя заглушка пропала, а с ней и что-то еще… что-то, что мне мешало.
— А теперь пей, — в руки мне сама впрыгнула очередная чашка с зеленым чаем. Сверху плавал какой-то белый цветочек. Жасмин, что ли?
Я отпила чай, но так и не поняла, что именно он сделал. Зато в тело возвращалась сила, та самая, давно позабытая, моя родная и любимая. Я уже не чувствовала себя умирающим лебедем, мне становилось хорошо.
— Тебе в плазму вживили трэкер — некое вещество, которое вместе с энергетической заглушкой блокировало твои способности, — констатировал Гитван. Я поморщилась — вечно мне в плазму «что-то вживляли». То вакцинку залили, то трэкер какой-то. То ядами травили, то еще чем. Ну в чем моя бедная плазма виновата?
— И как с ним бороться? — я уже представила себе новое веселье с новым телом и мысленно взвыла. Если мне снова предстоит менять тела… то лучше уже сразу стать чем-то весьма неаппетитным.
— Да просто, — синерианин кивнул на чайник с заваркой и чашки.
— Чай? Ты шутишь? Простой зеленый чай? — я чуть не выронила свою чашку от подобного заявления.
— А что такого? Отличный вкусный напиток. Черный, кстати, тоже можно. И красный, и белый. Желательно без искусственных красителей, — Гитван деловито отпил из собственной чашки.
Так вот что происходит на Совете сверхов! Гитван поит сверхов чаем, не давая им стать чьими-то марионетками. Ну конечно, эти ж гады только и делают, что интригуют и строят друг другу козни. И вполне могут пожелать подчинить себе кого-то из Совета, а то и нескольких, чтобы иметь решающее количество голосов по интересующему вопросу. А так сверхи смотрят на мир трезво и спокойно работают… Кстати, дома мои дракон чай не пили уже черте сколько. Шеврин глушил кофе, Шиэс с Шеатом — соки, Лэт иногда позволял себе пить вино и соки… Что за чертовщина?
— И что, мне теперь их насильно запереть в карцере и заливать чаем? — я представила, как весело будет запихивать в карцер Шеврина и мысленно передернулась. Да он из меня бублик сделает и в космос запустит.
— Зачем так радикально? Для начала пошли посмотрим, что у них там творится. Рекомендую начать с вашего менталиста. Иначе он бы первым прибежал ко мне сразу, а не ждал столько времени, — Гитван неспешно допил чай и отставил чашку. Я просто вылила на руку, не желая заморачиваться. Пожалуй, интересный способ лечения неизвестной пошести — натуральный чай.
Ольчик тоже обнаружился в столовой. Только не в той, где сидел Шеврин, а на противоположном конце корабля. Он так же уныло ковырял какой-то пирог, будто бы не чувствовал вкуса. Мне показалось, что они все у меня какие-то унылые. И одновременно отдаленные, поскольку я никак не могла настроиться на волну нашего менталиста. Такое чувство, будто бы он сидел за прозрачной пленкой, а я тупо тыкалась в нее головой.
— Так-так, — Гитван прошелся вокруг стола, пока я брала на раздаче пару чашек зеленого чая. Будем лечить его чайным методом. — Ольтарен, ты маленько скурвился.
Зеленый сверх с удивлением поднял взгляд на Гитвана и непонимающе буркнул что-то неразборчивое. Было ясно, что его задели слова синерианина, но понять причину подобного отношения он не смог. Я уселась напротив него, сунула в руки чашку с чаем и задумчиво взглянула на ауру. Понять, что где там у него намешано было трудно… да еще у менталиста, который наверняка наставил кучу блокировок… да, без бутылки не разберешься.
Гитван встал рядом и положил руки мне на плечи, поддерживая и как-то успокаивая.
«Посмотри, есть ли у него алые пятна в ауре?» — мысленно попросил он, и я взялась искать.
«Алых нет, есть розовые, желтые, серые и зеленые.»
«Вот с розовых и начинай. Ты знаешь, как это убирать.»
Я хреновый менталист. Все мои способности крутятся только в одном русле — я меняю всех под себя. Увы, мне пришлось менять и Ольчика. Не люблю я эту проклятую способность превращения разумных в покорных «котиков», но… с Ольчиком сделали тоже самое. Кто-то другой просто взял и сделал его своим «котиком», заставляя выполнять свою вражескую волю. И мне предстоит перебить чужую работу.
Я порционно влила силу и поняла, что… переборщила. Силы оказалось так много и она была так доступна, что я не рассчитала и плеснула Ольту больше, чем ему нужно. Розовые пятна и нити пропали, вместо них встали мои золотые, привычные и родимые. Вот только на душе стало так мерзко, будто я вывалялась в грязи. Особенно видя, как вытягивается лицо сверха, как он удивленно прозревает, будто бы впервые меня увидел, как глаза наполняются вот той самой трижды проклятой преданностью…
— Дозируй меньше, — смеясь фыркнул Гитван, — а то он сейчас полезет тебе тапочки подавать.
— Да я б и рада, просто само так вышло, — вытаскивать Ольчика из-за стола оказалось проблематично. Сначала пришлось заставить его выпить чай, хотя он начал было отнекиваться, но чуть усилив давление, удалось прийти к общему взаимопониманию. Потом сверх решил, что раз я его аккуратно поднимаю, то не грех облапить мне талию и ягодицы, а после и вовсе решил полезть целоваться. Да уж, контролировать «котика-менталиста» было весьма так сложно, учитывая, что я понятия не имела, что с ним таким делать дальше.
— Отправь его куда-нибудь в безопасное место, пока чего не вышло, — Гитван деловито оглянулся.
Я призадумалась — куда бы отправить парня, у которого в голове теперь полный кавардак, без ущерба для себя и окружающих. Как вариант, можно было его спихнуть к Рену и Виссу, временно тусящих в Академии. Видимо, их тоже не обрадовали изменения в семье. И если я еще понимаю, почему не затронуло Висса — тот все еще был подчинен мне, хоть ему и осталось уже недолго ходить в таком состоянии, то что спасло Рена? Может быть то, что наш темный сверх больше впадал в науку и меньше в отношения? Кто знает.
Оставалось вылечить всех остальных. Следующей я выбрала Шиэс, зная, что золотинка сама по себе никогда бы ничего дурного не сделала. И на вчерашнюю мою просьбу о помощи она откликнулась первой, и даже что-то пыталась там делать, но за всеми теми переживаниями я так и не поняла, что именно. Скорее всего, воздействие на нее было минимальным или же она как-то с ним боролась, хоть и плыла по течению.
Шиэс я нашла в отдельной комнате, сидящую за какой-то бумажной работой. Скорее всего, дракошка проверяла контрольные студентов, закрывшись, чтобы ее никто не беспокоил. На нее я не стала набрасывать так много обаяния, оставив самую малость. Лишь слегка погладила ее им по голове, будто снимая все то наносное, что дал ей кто-то, кто желал подчинить моих драконов. Знать бы еще, кто…
Золотинка подняла на меня слегка мутноватый взгляд, словно бы только что проснулась, отложила свои бумаги и внезапно разревелась. Это было так неожиданно, что я едва успела сунуть ей платок, чтобы вытирать град слез, покатившийся по ее щекам.
— Прости, я не смогла… это было что-то… — она лепетала что-то несвязное, скорее всего, о вчерашнем событии, но для меня это уже не имело значения. С Шиэс все в порядке, пусть даже так. Пусть поплачет, ей станет легче… женщинам всегда становится легче после слез.
Мы отпоили дракошку чаем, привели в чувства и отправили ко всем остальным в Академию. Теперь на очереди были Шеат с Лэтом, Шерзин и Шеврин. Шеврина я нарочно оставила на потом, поскольку боялась, что не справлюсь. И боялась вообще к нему идти. Не знаю почему, меня будто что-то отталкивало. Не сам дракон, нет. Что-то такое интуитивное. И решив довериться интуиции, я повела Гитвана искать остальных супругов.
С Шерзином было и проще, и тяжелее одновременно. Его затронуло меньше всего, но так как в его голове и без чужих вмешательств творился жуткий кавардак, то я всего лишь выправила столько, сколько смогла и присела отдохнуть. Опаловый винился и божился, что это все какое-то помутнение, он искренне переживал из-за того, что стал невольным соучастником чего-то плохого в мою сторону. Рыдать не рыдал, но винился в том, что «сам, своими руками чуть не загубил ту жизнь, которую просил». Обниматься он побаивался, но от чая и легких поглаживаний не отказался. Пожалуй, когда Ольт отойдет, нужно будет завалиться к нему всей толпой править мозги… И я на очереди встану первой.
С Шеатом и Лэтом тоже пришлось слегка повозиться. Лэта выправить удалось быстрее, поскольку он и сам чувствовал что-то неладное, но объяснить не мог. А вот с Шеатом пришлось попотеть чуть дольше, поскольку у него уже был некоторый иммунитет к моим способностям. Впрочем, этот же иммунитет ему и помог слегка ослабить чужое влияние, так что особого вреда в голове у серебряного не было. Зато имелось огромное чувство вины у всех, которое обрушилось на мою уже отвыкшую от слияний голову сплошным потоком. Они все чувствовали себя виноватыми, что добивало меня окончательно, изматывая и вычерпывая моральные силы. Внутренние силы намного более важны, чем физическая и магическая составляющие, поскольку если пропадает желание что-либо делать, то никакая мощь и мана уже не спасут. Ты просто чего-то не хочешь и не делаешь. У тебя нет сил на что-либо. А мне еще предстояло возиться с Шеврином…
Я представила себе размер предстоящей работенки — Шеврина зомбировало больше всех — и поняла, что могу не справиться. Облажаюсь и потом будет все еще хуже. Но хуже оказалось уже сразу.
Гитван к чему-то прислушался, поднял указательный палец, и вдруг заорала сирена:
— Посторонний в четвертом отсеке!
— Блокировать четвертый отсек полностью! — в ответ гаркнула я, понимая, что мы, похоже, нашли то, что искали. Неведомый менталист, желающий получить контроль над драконами, решил узнать, почему это его поводки спадают, а марионетки перестают слушаться.
— Бежим туда? — Гитван сорвался на бег.
— Подожди, я позову к нам кое-кого… — нужен кто-то сильный. Кто-то, кто сможет справиться. Кто-то, у кого есть опыт… Мой выбор пал на деда Шеата. Сильный, опытный, выживший там, где нам и не снилось. Он поможет… должен помочь… я хоть попытаюсь.
Серебряный дракон откликнулся на зов практически сразу, будто бы ждал чего-то подобного. Он присоединился к нам, выйдя из телепорта прямо у упомянутого четвертого отсека. Типичное складское помещение для торговцев с обозначениями хранимых продуктов. Я на всякий случай набросила на склад стазис, хотя он не помог. Сначала стену, а после и дверь сотряс мощнейший удар, от которого переборку просто выгнуло наружу.
— Там что, слон ломится? — неловко пошутила я, готовясь нанести мощный удар. Что там может быть такое сильное? И почему оно бьется в дверь, если его мощи хватит на любой телепорт?
— Зови еще кого-то, дочка, — тихо проговорил дед, а Гитван только кивнул, тоже готовя что-то убойное.
Ну я и позвала Мэла, решив, что некромант в нашей компании никак не помешает. Точнее, просто выдернула его к нам, не рассчитав силу желания и забыв, что теперь уж все мои хотелки исполняются быстрее, чем я могу подумать.
И Мэл пришел вовремя, поскольку то, что ломилось сквозь дверь, наконец пробило в ней дыру, о чем тут же завопила сирена корабля, вызывая целую армаду ремонтников и роботов. Но нам было уже не до них. На нас бежала… я. Почти такая же, только с красными волосами, развевающимися от нереальной скорости, и в плотном темно-зеленом комбезе. На меня смотрело мое собственное отражение, искаженное гримасой ненависти и безумия. Черт побери, откуда она здесь взялась? Ясно же, что это какая-то параллель, но мы не вытаскивали моих параллелей. Я думала, что они все уже давно сдохли и, откровенно говоря, была рада этому. Но судьба распорядилась иначе.
Бежавшую сбило с ног заклинание Мэла, обездвижевшее ее на несколько секунд.
— Ну теперь понятно, почему они все подчинились, — философски заметил Гитван, тоже добавляя что-то свое к накруткам дроу-некроманта. Дед что-то одобрительно хмыкнул и добавил парализующее заклинание, которое весьма плохо действовало на плазму.
Я чувствовала, что что-то идет не так. Моя параллель извивалась, придавленная к полу и бешено вращала глазами. Похоже, камень безумия они извлечь так и не смогли… Хотя тамошний Шеат наверняка старался. Давление снаружи нарастало, я чувствовала, что происходит нечто, связанное в Шеврином. Точно! Мы не успели его освободить от чужого влияния, и если она сейчас прикажет, то… нам придется драться с нею и с Шеврином. И кто знает, уцелеет ли корабль и куча народа на борту.
Подойдя к параллели, смотревшей на меня с каким-то странным выражением лица, я нахлобучила ей на голову свинцовый шлем, созданный тут же. Чистейший свинец блокирует способности менталистов — это было проверено еще на эсперах. Но если эсперы испытывали жуткую боль от свинца, то этой даме, похоже, ничего не было. Ради эксперимента я создала себе такой же шлем и напялила на голову под удивленными взглядами парней. Гитван хихикнул, а дед понимающе кивнул. Мэл откровенно заржал.
— Боишься ей повредить? — спросил дроу, рассматривая поверженную женщину.
— Нет, хочу узнать, что она чувствует, — ответила я и уничтожила шлем. Я не почувствовала ничего. Ни из-за свинца, ни из-за самой параллели.
Мне на нее было плевать. Видела я ее первый раз в жизни и больше видеть не желала. У нее был шанс начать сначала. Связаться с нами или же жить отдельно. Она могла подчинить себе сколько угодно и каких угодно существ. Хоть драконов, хоть кого. Но почему-то выбрала мою семью. Не абы кого, а мою семью! Украла, как воровка кошелек. Вот только они все же личности, живые, разумные, самостоятельные личности, и с этим ей пришлось посчитаться. Иначе, боюсь, меня бы уже не было в живых. «Котики» идеально выполняют приказы… любые приказы того, кто их подчинил.
— Суши ее, Мэл, — дала отмашку я, так и не разобравшись в своих чувствах. Жалко мне не было, да и кого тут жалеть? Обезумевший кусок плазмы, потерявший над собой контроль? Так мне больше жаль всех остальных, кого она угробила. Да и саму себя мне тоже жаль. Я чуть было не бросила все и не ушла прочь, оставив все… ей. Быть может, она этого и добивалась? Увы, я не из тех, кто любит поболтать с врагами, давая им возможность найти способ сбежать. Пусть этим занимаются моралисты и исконно светлые. Я же за безопасность и покой.
Дроу набросил на нее заклинание осушки — хорошее оружие против синериан. Удаляет из тела всю воду. В принципе, оно опасно и для всех остальных разумных и неразумных существ, поскольку вода находится практически в любых организмах в той или иной пропорции. Так что мне оставалось только стоять и смотреть, как неудавшаяся похитительница гарема медленно истаиевает, превращаясь в крошево. Сначала ноги, потом туловище и руки, а потом голова. Наш повелитель Шаалы знает толк в убиении…
При сушке на груди параллели проступил кристалл. Небольшой, поменьше моего кулака, прозрачный с легкими розоватыми отблесками. Я нагнулась и достала его. Похоже, это и есть ее параллельный Шеат или как он там назывался. Что ж, по крайней мере, она его помнила и хранила в своей груди. Романтично? Кто знает. Может она искала способ его вернуть. Или же просто хранила на память. Кто знает, что творилось в голове безумного существа… И кто знает, чего именно она добивалась своими поступками.
В моих руках кристалл засветился ровнее и ярче. Пожалуй, его можно будет оживить. И мы снова начнем сначала — бинтовать хвосты, рога, крылья и что там еще будет отрастать у бедолаги. Похоже, если хочешь себе нормального мужа, то вырасти его сама.
В проходе показался Шеврин. Его шатало как пьяного, хотя дракон явно ничего не пил да еще и в таких количествах. Он хватался за голову и пытался что-то сказать, но явно соображал смутно. Я оглянулась на параллель — от нее остались только волосы, да и те медленно рассыпались прахом под действием сушки. У дыры уже суетились ремонтные роботы, а робот-уборщик методично сметал в свои недра то, что осталось от сильной и независимой женщины… Даже как-то страшновато становится.
Я поспешила к Шеврину, прижимая к груди кристалл. Похоже, дракону смерти досталось больше всего, как я и предполагала. И я даже могу понять выбор параллели — он показался ей самым сильным и был лидером в нашей семье. Так что тут все ясно. Но все же… так калечить чужую психику…
Мыслеобразы Шеврина были настолько четкими и ужасными, что я поспешила подтащить его к Гитвану. Дракон мечтал достать из сапога стилет и вогнать его себе в висок за то, что он сделал. Это он поставил мне трэкер и заглушку. И теперь его мощнейшее чувство вины добавилось мне, придавливая и без того уже укокошенную психику.
— Шеврин, ты не виноват… — мои слова звучали глухо. Я раз за разом проходилась обаянием по его искалеченной душе, но оно почти не удерживалось под тем чувством горя и безнадежности, которое он испытывал. Кроме картины со стилетом появилась целая куча картин со всевозможными способами убиения драконьего тела, так что я расплылась и пошла доставать из его карманов и носков всякие иглы и приспособления для убийств. Выдрала из воротника остро заточенную леску, из рукавов вытащила леску поменьше, из носков достала тонкие иглы, которые этот дурак намеревался сунуть себе в ухо или в глаз, из резинки трусов тоже достала заточенную леску. Потом взялась распутывать кучу всякой дряни в его косе, норовя отрезать себе щупы.
Попутно Мэл выпотрошил робота и забрал остатки праха моей параллели. Дед о чем-то заспорил с Гитваном, и они удалились, решив, что больше здесь не нужны. Мне же оставалось приводить в порядок полураздетого Шеврина с дурной башкой и распотрошенной одеждой. Самое поганое, что чертов дракон вшил себе под кожу в спине в аккурат над позвоночником длинную спицу, которую пришлось выковыривать чуть ли не силком. Помогать хоть в чем-то Шеврин не собирался.
— Так все, вот тебе нормальная одежда, — я быстро переодевала дракона смерти, создавая на нем новую одежду без смертоносных штук.
— А если кто-то нападет? — тихо спросил он, покорно одеваясь и зашнуровывая новые ботинки. Пожалуй, я с ними переборщила, но там была какая-то дрянь в подошве, а ковыряться мне некогда.
— Кто нападет? Мы на корабле, в своем доме, сейчас пойдем в Академию к остальным, поговорим, Ольчик полечит тебе голову и все будет нормально. К тому же… вот она напала — тебе сильно весь твой арсенал помог? Все, не кори себя.
Я сгребла Шеврина и запихнула его в экран. Теперь все завертелось еще быстрее. Надо было сходить к целительнице и отдать кристалл. Скорее всего там или бесцветный, или бриллиантовый дракон. Интересно посмотреть, что там за красота сидит. И добавится нам или блондинов, или брюнетов. Но это уже не важно, выходим любого.
Упросив Ольта поправить голову Шеврину, я по быстрому сгоняла к целительнице. Бросать дракона смерти на «котика» было глупо, но что еще делать, если не лечить его? Поехавший Шеврин порядком попортит нам всю малину, а ведь он и правда близок к помешательству. Да и Ольт его любит, не может не любить несмотря ни на какое вмешательство в мозги, так что должен хоть немного поправить ситуацию, пока я не выловила Шеврина где-то в ванне режущего вены. Кстати, надо поубирать все колюще-режущее с его пути на пару дней. И не пускать его пока на тренировки, чтобы он никому не подставился. А то и студентам психику сломает, и сам убьется.
А потом нас вытащило к раненому дракону, зависшему в космосе. Кто его так выпотрошил, я не знаю, но факт остается фактом — его внутренности держались исключительно на чешуе.
— Вот видишь — кому-то еще хуже, чем нам, — попыталась я подбодрить Шеврина и пошла залечивать дракона.
Силы-то у меня хватало, но вот сознание устало. Я боялась сделать что-то не так, старалась изо всех сил все поставить на место, срастить кости, срастить разрывы на органах, восстановить связки и мышцы. Я старалась и делала, рядом помогали мои драконы, пока еще не отошедшие от приключений, но вполне способные вытащить этого парня почти что с того света.
Дракон оказался полукровкой, в роду которого потоптались наверняка опаловые или подобные драконы, поскольку шкура его больше всего напоминала маскхалаты цвета хаки — зеленые и коричневые пятна чередовались друг с другом. С горем пополам заштопав, я решила отдать его пока в пепельный клан, поскольку наша драконья целительница будет в ближайшее время занята новой параллелью из кристалла. Так что придется раскошелиться, но дело того стоит.
Шеврина я старалась не выпускать из виду, таскала с собой за руку, рядом с нами крутилась Шиэс, готовая в случае чего ловить черного за шкирку и тащить в лазарет. Так что вся разношерстная компания порадовала пепельный клан пришествием в полном составе.
— Это что, ваш очередной муж, раз все так о нем печетесь? — знакомая уже крепкая целительница только фыркнула, глядя на принесенного полукровку.
— Нет, это мы только что подобрали, собрали ему кишки и решили принести к вам на дальнейшее лечение, — отмахнулась я. Ну уж если все несем, неужели это означает сразу пришествие нового мужа? Может быть мы просто не можем пока бросить друг друга? Но не говорить же ей о подобной ситуации. Меньше знает — крепче спит.
За полукровку пришлось заплатить чистейшими кристаллами, впрочем, теперь их создание у меня не вызвало никаких проблем. Зато я всерьез опасалась за душевное здоровье Шеврина и всех остальных, потому забрала всю компанию домой, по какому уже разу напоила чаем (теперь они у меня чай будут пить целыми днями, как сверхи у Гитвана) и сгребла спать. Я слишком устала, чтобы еще с чем-то разбираться. И слишком вымоталась, заново привыкая к собственной силе, к увеличившемуся в разы резерву, к тому, что я снова что-то решаю. Надеюсь, теперь нас уже никто не побеспокоит, но увы, покой нам только снится…
Софья пришла на следующее утро, она была бледна и напугана.
– Бедненький, – сказала она робко, положив кисть тыльной стороной на забинтованную щеку мужа, – я тебя искала везде, а мать позвонила вчера вечером и сказала…
– Почему же ты не пришла вчера? – спросил её Тим, но Софья молчала, потупив глаза.
На соседней койке пыхтел высохший от беспробудного пьянства мужик, небритый, но вымытый хозяйственным мылом и облаченный в казённую пижаму неопределённого цвета. Он смачно хлебал больничный суп, собирая хлебом капли, падавшие с его ложки. Софья брезгливо вздрогнула и отвернулась.
– Зря ты отказался от этой работы, Тим. Ну, да ладно, дома поговорим, – сказала ласково Софья и почти сразу ушла, оставив пакет с марокканскими толстокожими мандаринами.
Тим раздал их соседям по палате, не съев ни одного, словно они были накачаны ядовитым соком.
Через три дня Тима, туго перепоясанного байковой детской пелёнкой, призванной сберечь его сломанное левое ребро, выписали домой. За ним приехала завуч Рима Петровна, потому что больше было некому забрать Оржицкого из больницы. Она привезла болезного на Бассейную, в опустевшую квартиру.
Тима встретили голые стены, мусор на полу и чистое пятно, открывшееся на месте голубого углового дивана. Даже стола и табурета не было, а книги и тетради Оржицкого валялись повсюду. Грубоватая Рима Петровна присвистнула от удивления, словно базарный жиган, позвонила коллегам, и засучила рукава. Она вымыла пол, сварила постного борща с килькой, а к вечеру в квартире Тима уже стояли два разномастных табурета, кухонный стол и раскладушка с подушкой и ватным одеялом.
– Бывай, Тимофей, – хлопнул его физрук по плечу, – выздоравливай да выходи на работу.
Математичка, привстав на цыпочки, поцеловала Тима в уголок глаза и вручила чайный сервиз со словами: «Мне в прошлом году целых два сервиза подарили, а зачем мне два?».
И Тим остался один. Совсем. И завел себе белого крысёныша Манчини.
***
Через полтора года 31 декабря 1999 года, когда Тим перестал ждать жену, когда бессмысленные обсуждения с родственниками на тему «что же случилось и как жить дальше» закончились, Софья вернулась. Она вошла в квартиру, отперев дверь своим ключом, и спросила удивлённого Тима:
– Ты один встречаешь новый год?
– Нет, – медленно ответил Тим, показывая на белого крысёнка, сидевшего у него на плече, – с дружбаном. Его зовут Манчини.
Софья медленно сняла замшевые сапожки, повесила дублёнку на гвоздик и прошла в комнату. Пошуршав пакетом, она вытащила коробку мармелада, мандарины и упаковку суши из ресторанчика на углу.
– Вот, – сказала она, – давай праздновать.
Тим пожал плечами и пошел за бутылкой шампанского на балкон. Напустив метельных вьюнков, быстро растаявших на полу, он поставил на стол остывшее игристое вино и достал бокалы. Софья засмеялась:
– Ах, какие славные — на тонких ножках и тонкостенные, словно теперь остуженные стеклодувом! Ты настоящий волшебник, Тим.
С показной весёлостью долгожданной гостьи она картинно чокнулась с Тимом и отпила глоток. Тим тоже выпил кислого шипучего вина и отправил кусочек суши в зубастенькую пасть Манчини.
– Тебе что-то нужно от меня? Развод?
– Да, но не только развод, Тим, – Софья покраснела и замолчала, – видишь ли, я встретила мужчину… В общем, мы хотим детей, но я… Что-то не так со мной, а доктора не говорят ничего определённого.
Тим молчал, сжимая в огромной, покрытой рыжим волосом руке бокал, и проглядел хулиганскую выходку Манчини, который скользнул на дно и стал хлебать остатки вина. С руганью Тим схватил крысёныша за хвост и вытащил его из бокала, испортив высокий стиль момента. Манчини был водружен в клетку за безобразное поведение, а укушенный палец Тима — под кран с холодной водой. Софья нервно прохаживалась по комнате, сжимая кулачки. Конечно, она была готова на всё, и даже стерпеть эту дурашливость бывшего мужа, но чувствовала, что уже не имеет над ним такой власти, как раньше. Теперь он снова волшебник, а не она.
Закончив нелепую возню, Тим подошел к окну и поправил гирлянду, приклеенную к раме скотчем. Притронулся рукой к пахучим еловым веткам, воткнутым в трехлитровую банку.
– Это Антон Игоревич? – спросил он Софью, повернувшись через плечо.
– Нет, нет, что ты… – торопливо залепетала Софья, – это Виталий, он психолог, работает в консультативном центре, мы познакомились полгода назад, он приезжал в наш отель, где я администратором работаю…
– Полгода назад? – усмехнулся Тим
– Много времени не надо, чтобы понять, твой это человек или нет, – Софья беззастенчиво развела руками.
– Кому как… Ну, что же требуется конкретно от меня?
– Нужна бусина, такая, которая излечит бесплодие. Мне уже двадцать семь, но не было ни одной беременности. Врачи не знают, в чем причина, один даже удивился, что организм работает, как часовой механизм, но всё равно… ничего не получается. Виталия тоже проверяли, но у него всё нормально. У него есть дочь от первого брака… Дело только во мне.
– Я не знаю, как срабатывает бусина. Я не могу дать гарантию. Я сделаю тебе крупную, светлую бусину, а она вылечит твой гастрит, к примеру, или принесет тебе долголетие.
– Я на колени встану перед тобой, только сделай что-нибудь, Тим, – взмолилась Софья.
– Да разве в этом дело! – с досадой крикнул Тим, – это не конвейер, не ремесло!
– Но ты же волшебник, ты можешь! Я знаю одну клинику, там помогут. Называется «Божья пчела».
За окном, подтверждая её слова, вспыхнули огоньки китайских салютов, выпущенных соседями в честь наступившего миллениума. Софья наполнила бокал остатками шампанского и подняла его, салютуя Тиму, который обреченно глядел в окно на чужой праздник.
***
В палате номер двенадцать «Скворечника» лежало трое, поэтому палата считалась элитной. Косивший от армии парнишка, шизофреник-астролог, и Оржицкий, диагноз которому не установили, но записали «кататония» из-за отказа больного говорить и принимать пищу.
Навещала Оржицкого только его мать. Несчастная женщина обыскала все известные ей больницы, обнаружив, что квартира-берлога сына пуста, в ней воняет мочой и рвотой. Все вещи она нашла сломанными и разбитыми, дверь висела на одной петле, а окно в кухне зияло зубастой дырой.
Соседи ничего не знали о том, где её сын, потому поиски она начала именно с больниц. Через несколько дней ей позвонили из «Скворечника» и сообщили, что Тимофей у них. Поступил он, однако же, из частной клиники «Божья пчела», расположенной в столице нашей родины. Матери было, впрочем, всё равно: она успокоилась, узнав, что сын жив, хоть и сидит на койке с поджатыми к подбородку ногами.
Мать согласилась на применение самых сильных препаратов, и Оржицкого в больнице начали шпиговать, как окорок. Мышцы больного расслабились, он выпрямился и смотрел немигающими глазами в потолок. Насильно кормить Оржицкого не удавалось, он не разжимал челюстей, поэтому ему ставили питательные капельницы, поддерживавшие жизнь в ослабевшем теле. Мать совала деньги врачам, настаивая на анонимности лечения, ведь клеймо психа её сыну-педагогу было совсем не нужно. Врачи кивали и безуспешно пытались выяснить, что же произошло с Тимофеем. Мать не знала, только плакала. Постепенно всем стало ясно, что Оржицкий – типичный параноик с манией величия. Он возомнил себя волшебником, который может повлиять на судьбу людей с помощью светлой магии добрых вещей. От него и жена ушла, не выдержав. А вообще, это наследственное у Тима. Бабушка была не в себе, хотя и дожила до ста лет.
– Вот, теперь стало гораздо проще понять, что делать с вашим сыном, – покивал доктор и приписал ударные дозы фенобарбитала.
Через две недели Тим уже бродил в сером халате по больничному коридору, шаркая тощими ногами в комнатных тапочках. На третью неделю он попросил расчёску и не сопротивлялся санитару в душевой. К концу пребывания в стационаре Тим уже вёл осмысленные беседы с лечащим, признавая свою болезнь и отрицая у себя всякие магические способности. К слову сказать, он их полностью утратил, хотя и не помнил, при каких обстоятельствах.
– Кто же перебил и переколотил в вашей квартире всю мебель? – спрашивал участливо доктор.
– Пасечник, – удивленно отвечал Тим, понимая, что его ответ звучит глупо.
– А я уж было думал вас выписывать, – сокрушался доктор, продлевая время нахождения Тима в больнице.
Между делом, апрель вступал в свои права. Грязная питерская весна обрушилась на город всей своей мощью мокрого снега и дождей и первой капели. Тиму разрешено было выходить на прогулки в прибольничный парк. «Скворечник», расположенный возле станции Удельная, вмещал в себя пару тысяч пациентов и был мини-городком. При желании там можно было заблудиться. Но Тиму не хотелось плутать, он проложил себе маршрут прогулок, как когда-то Зинаида Всеволодовна. Разница была только в том, что она гуляла по милым сердцу местам, а он сколько ни силился полюбить это угрюмое место – не смог. К концу апреля, правда, смирился и нашёл в прогулках особенное мрачное очарование.
Многие корпуса и хозяйственные постройки были возведены в начале двадцатого века. Они являли собой кладезь разнообразных историй, но Тим уже не мог слышать их, сколько не пытался. Он прикладывал руки и прижимался всем отощавшим телом к стенам — всё без толку, стены и вещи молчали.
Тим бросил свои занятия, боясь нарваться на бдительных санитаров, которые могли бы настучать лечащему. К началу мая он почувствовал тягу на волю, о чем и сообщил при очередной беседе.
– Что делать намереваетесь? – осведомился доктор, заполняя историю болезни.
– На работу хотелось бы вернуться, но боюсь, что теперь это невозможно, – ответил Тим.
– Вы рассуждаете здраво, и это мне нравится, – ответил доктор, – пожалуй, я могу поспособствовать оформить вам инвалидность. Не бог весть какая пенсия, но с голоду определённо не помрёте, а первое время вам надо как-то адаптироваться к новым обстоятельствам.
Тим не возражал. По возвращении домой он заметил, что в квартире чисто убрано, стекло в окно кухне вставлено, и никаких следов буйства нет. Правда, и прежних вещей тоже Тим не нашёл, кроме раскладушки и постели на ней. Разве что по сбежавшему Манчини Тим горевал особенно сильно.
Пенсию на удивление оформили быстро, а Роза Соломоновна, которую Тим неожиданно встретил в супермаркете на Лиговке, всплакнула и предложила ему работу библиотекаря на полставки в институте.
Так началась новая жизнь. Как-то мать Тимофея встретила на улице Пестеля бывшую невестку, катившую голубенькую коляску, но предпочла пройти мимо, а Тиму ничего не сказала.
Наверное, Хогвартс и впрямь был пропитан магией. Иначе объяснить, почему Азирафель так быстро привык к комнатам, которые называл своими, не получалось. Хотя, может быть, дело было просто в хорошей компании. Пусть даже Кроули и молчал, вытянувшись на диване и устало прикрыв глаза ладонью.
— Может быть, ты всё-таки поспишь? — предложил Азирафель.
— Нет времени, — Кроули раздвинул пальцы, выглядывая в щель. — Сон — это ведь не потребность, а удовольствие, почти как блинчики, только без всех этих хлопот.
— Не могу спорить, — улыбнулся Азирафель. — Не с чем сравнивать.
— А ты попробуй, — голос Кроули стал искушающе вкрадчивым.
— Когда-нибудь обязательно. А ты уже придумал, что скажешь Малфою?
— Правду, — Кроули усмехнулся: — Иногда, ангел, я могу позволить себе говорить правду.
— Я заметил, — Азирафель кивнул, подтверждая свои слова. — Не то чтобы это было часто… И как будет выглядеть твоя правда на этот раз?
— Фадж прислал в школу горстку идиотов, в компании очаровательных дементоров, которых ты развоплотил, поэтому…
— Так не пойдёт, — перебил его Азирафель.
— Почему? — Кроули оживился настолько, что перевернулся и теперь разглядывал Азирафеля с другого ракурса.
— Кто из нас Тёмный Лорд?
— А причём здесь…
— Кроули, ты как ребёнок! Для смертных очень важна сила, и, мне кажется, этот штрих придаст твоему портрету убедительности.
— Да куда уже больше!
— Кроме того, так тебе будет проще объяснить Малфою, почему он будет должен взять уничтожение дементоров на себя.
Кроули резко сел, и от его расслабленности не осталось и следа:
— Продолжай, ангел. Мне очень нравится ход твоих мыслей.
— Да что там… — Азирафель досадливо махнул рукой. — С дементорами нехорошо получилось. Надо было их просто запереть.
— Не продолжай! С дементорами получилось как раз-таки очень хорошо. И твоя идея сделать героем Малфоя бесценна! — Кроули прищурился и махнул рукой, выделяя воображаемые заголовки: — «Спаситель детей!», «Борец света!», «Поверженная тьма!» Ангел, это гениально!
Так далеко вперёд Азирафель не заглядывал, но эта мысль ему тоже понравилась.
— Мне кажется, что пора звать Малфоя.
— Точно! Ему ещё надо немного порепетировать, чтобы вжиться в образ. Я быстро!
Однако Кроули пропал надолго. Азирафель успел не только допить какао, но и придать гостиной респектабельный вид. А ещё объяснить овечкам, что не обязательно ходить строем, можно, например, разбрестись, и тогда картина станет напоминать пастораль. Овечки согласно кивали и вроде бы всё поняли, однако стоило двери скрипнуть, как они вновь построились в колонну и зашагали, едва ли не печатая шаг.
— Добрый вечер, мистер Азирафель, — Малфой вежливо поклонился. — Вы даже не представляете, как я возмущён!
— О-о! Как я вас понимаю, — Азирафель жестом предложил гостю коньяк и фрукты. — Фадж перешёл границы разумного.
— Разумом здесь и не пахнет, — Малфой отставил в сторону трость и размял пальцы. — Дементорам в школе не место!
— И именно поэтому вы их уничтожили, — Кроули устроился на своём любимом диване и отсалютовал Малфою бокалом.
— Я?
— Именно вы, дорогой.
— Мой Лорд, но я…
— Вы, вы… — Кроули осушил бокал и отечески улыбнулся Малфою. — Не я же?
Побледневший Малфой кивнул:
— Вы, как всегда, правы, но могут возникнуть сомнения… злые языки, вы знаете…
— Мисс Скитер сумеет так описать ваш подвиг, что никаких сомнений не останется. Ни у кого. Скажу больше, сомнений не будет и в том, кому следует занять пост министра.
— Конечно же, вам, мой Лорд. Иных кандидатов просто нет.
Азирафель вдруг понял, почему Кроули делал ставку на Малфоя. Разумеется, тот уже уловил, к чему этот разговор, но всячески подчёркивал собственную лояльность. А ещё ему нельзя было отказать в уме и потрясающей интуиции, которая и привела его к знакомству с Кроули. Да и сын у него удался со своей предприимчивостью и жаждой исследователя. После такого Малфою можно и настоящего Лорда доверить.
— Мне льстит ваше бесконечное доверие, Люциус, — Кроули поднял ладонь, пресекая поток учтивостей, — но давайте перейдём к делу.
Эти слова обладали для Малфоя магической силой. Он не задавал лишних вопросов, коротко и по существу комментировал и охотно согласился разыграть сцену «победы над дементорами», когда Кроули снимал это на свой телефон. Азирафель любил людей искусства, к которым, вне всяких сомнений, следовало отнести Малфоя — он отлично изобразил гнев, злость, мировую скорбь и триумф, после чего артистично поправил мантию и, как ни в чём не бывало, поинтересовался:
— Мой Лорд, вы ознакомитесь с черновиком статьи?
— Безусловно, — Кроули ещё раз просмотрел на экране фотографии, после чего взглянул на часы и напомнил: — Время! Итак, Люциус, черновик я хочу увидеть через четыре часа, чтобы успеть в утренний номер «Пророка». Передайте Рите, что все наши договорённости остаются в силе.
— Да, мой Лорд.
Малфой резко склонил голову и поспешил уйти, настолько воодушевлённый, что даже забыл навестить сына. Впрочем, это у него всё равно бы не вышло, потому что студенты оставались запертыми в гостиных своих факультетов.
— Ну что, ангел, пора заканчивать балаган с аврорами!
Кроули надел очки и поспешил к комнатам Снейпа. Он уже взялся за ручку двери, когда Азирафель положил руку ему на плечо:
— Кроули, может, лучше это сделаю я?
— Нет, ангел, ты и так уже сегодня нарушил много своих принципов, а мне от этого хуже не будет.
Кроули усмехнулся и шагнул за дверь. Авроры стояли в тех же позах, в которых их оставили, и время для них словно остановилось. Азирафель огляделся и первым делом уничтожил отметины, оставленные на столе сгоревшими зельями.
— Остальное не трогай, — тихо предупредил Кроули.
Он уселся на стол и заговорил так вкрадчиво, как умел, рассказывая аврорам, что они, как и было приказано, обыскали комнаты Филча, Хмури и Снейпа. Незначительные трофеи в виде одного фривольного журнала, коробочки контрабандной стружки рога взрывопотама и обнаруженного запаса Кроветворного зелья, количество которого наводило на подозрения, возникали на столе по мере рассказа. Наконец Кроули художественно описал явление Малфоя, на которого напал сначала один, а потом и второй дементор. Азирафель даже испытал сочувствие к аврорам, потому что после такого сам бы на их месте подал в отставку.
Кроули показал Боуду фотографии Малфоя, заставив его покраснеть, — как решил Азирафель, от смущения, — и закончил сеанс воздействия.
— Пробуди их ты, ангел, — попросил он. — Пусть у них сегодня случится хоть что-то хорошее.
Но Азирафеля ничуть не обманул бравый тон: Кроули просто растратил последние силы и опасался, что не сможет незаметно вывести авроров из этого состояния.
— Конечно, дорогой.
Азирафель постарался немного утешить расстроенных неудачей бедолаг, но не мог позволить себе переусердствовать, чтобы не исказить эффект от воздействия Кроули. Первым пришёл в себя Боуд. Он оглядел разорённую комнату и болезненно поморщился:
— Что будем делать, парни?
— А у нас есть выбор? — фыркнул аврор, угрожавший увольнением. — Дементоры проходили по ведомству невыразимцев.
— Я не об этом. Малфой молчать не станет, — Боуд заметил Азирафеля, о присутствии которого успел забыть, и прикусил язык. — Собирайте трофеи и пойдём на доклад. Больше тут ловить нечего.
— Кто бы мог подумать, что у Снейпа нет ничего незаконного, — посетовал аврор, который отвечал за изоляцию дементоров.
— Зато подозрительного много, — Боуд достал из-под кресла какую-то книгу и присовокупил её к уликам.
До кабинета Дамблдора добрались в тягостном молчании. Боуд явно не хотел докладывать о провале, но другого выбора у него не было. Он тяжело вздохнул, втянул голову в плечи и поднял руку, будто собираясь постучать, но быстро одумался и распахнул дверь едва ли не ударом ноги.
Азирафель улыбнулся коллегам, насторожившимся при их появлении, и попытался всех успокоить:
— Всё хорошо.
— Вы уверены? — прищурился Барти.
— Да.
От его слов Боуд снова поморщился и, подойдя к двери импровизированной допросной, всё-таки постучал.
— Сэр, я с докладом.
Самого Ричардсона Азирафель не видел, зато отлично услышал надежду в его голосе:
— Нашли?
Боуд открыл дверь в комнату Снейпа, авроры вновь направили туда своих патронусов — Азирафель вспомнил, как назывались эти сущности! — и, наконец, они остались с Кроули вдвоём.
— Ты как? — Азирафель не мог понять, что происходит.
— Бывало и лучше, — Кроули попытался усмехнуться. — Это похоже на Падение, ангел. Снова и снова. Бесконечное Падение. Я переживу.
— Может, не надо?
— Ангел, ты только представь, что эти ретивые служаки найдут в комнатах Снейпа. А потом они доберутся… — он болезненно поморщился, отрываясь от стены.
— И что ты предлагаешь?
— Я буду убирать то, что они сочтут интересным, а ты можешь внушать им, что всё в порядке, — заметив тень неудовольствия на лице Азирафеля, Кроули быстро поправился: — Можем наоборот. Только стоя здесь мы ничего не сделаем.
Азирафель всё ещё сомневался. Он вспомнил рассказы Барти, страх Блэка, да и реакция самого Кроули была показательной.
— Давай я сам?
— А кто тебя подстрахует, если что-то пойдёт не так?
— Но они на меня почти не действуют, — попытался убедить его Азирафель.
— «Почти» — это не аргумент.
Кроули вошёл в комнаты Снейпа первым.
— Служивый, а куда это ты полез? — с порога поинтересовался он.
— У него тут тайник…
Фантазии Снейпа стоило отдать должное: фиалы с зельями он спрятал в плафонах светильника. Боуд не стал мудрить, чудеся себе стремянку, и просто подвинул к люстре стол, взгромоздившись на который, подавал помощнику склянки.
— Подумать только… вот же гад! Всё предусмотрел.
— Не всё. Барни, внеси это в протокол.
— А что это за зелья?
— Пиши «неопознанные». Пусть в лаборатории повозятся, но я жопой чую — запрещённые.
— А это похоже на Оборотку.
— Названия не пиши! — повторил Боуд. — Ошибёмся, нас потом засмеют.
— Слушаюсь, сэр. Представляю, что творится у этого Филча…
— Не надо представлять. Мы при исполнении. Только факты, ты помнишь?
— Да, сэр. Только факты.
Неожиданно склянки с зельями начали взрываться, вспыхивая огнём. Азирафель видел, как Кроули щёлкнул пальцами, затевая это веселье, а вот авроры поначалу перепугались.
— Барни, быстро их в Стазис! Это наверняка какое-то отсроченное проклятье, — Боуд пытался сохранять хладнокровие, но выходило плохо. — Да что за напасть-то?!
Стазис не помогал, и вскоре от зелий осталось лишь обугленное пятно на столе и отвратительный запах.
— Ничего-ничего, — бормотал Боуд, — у нас остались воспоминания…
— Точно! — оживился Кроули. — Воспоминания!
На этот раз он, уже не скрываясь, вскинул руку, щёлкая пальцами, и авроры замерли, словно время для них остановилось. Но только Кроули вышел в центр комнаты для начала внушения, как больше никем не удерживаемая дверь спальни уныло заскрипела, и стены мгновенно покрылись изморозью. Теперь Азирафель смог как следует рассмотреть дементоров, вернее, их одежды, больше похожие на полусгнившие саваны. Просторные капюшоны скрывали лица.
— Кроули, ты как? — тихо позвал Азирафель.
— Нормально, ангел…
— Я не слепой.
Даже за стёклами очков было видно, как сильно зажмурился Кроули, пытаясь совладать с эмоциями, и становилось совершенно очевидно, что безуспешно. Он побледнел и медленно опустил голову, словно сжимаясь и становясь ниже ростом.
— Кроули!
— Я здесь, ангел… сейчас…
Как он говорил? Падение? Снова и снова до бесконечности? А дементоры, похоже, ощутили слабость Кроули, потому что медленно начали подплывать к нему, протягивая костлявые руки, покрытые струпьями. Азирафель почувствовал, что его мутит, но Кроули точно было гораздо хуже. И как теперь совладать с этими тварями? Зачем-то Азирафель вспомнил про свою палочку и, выхватив её, крикнул:
— Экспекто патронум!
Разумеется, ничего не произошло, никаких патронусов не появилось, а вот дементоры точно потеряли всякий страх. Они отбросили капюшоны, но их лиц Азирафель не разглядел, заметив только, как подобие губ начинает образовывать что-то вроде воронки. Души! Они высасывают души при поцелуе! А Кроули вдруг скорчился, словно от боли, и медленно опустился на колени.
— Твою ж мать! — выругался Азирафель, чувствуя, как сжимаются кулаки от ярости. — Пошли прочь!
Он сам не понял, как бесполезная палочка в его руке превратилась в меч, запылавший настоящим огнём. Ладонь сжала эфес, и полузабытым, но до боли знакомым жестом Азирафель взмахнул мечом:
— Изыдите, твари! Приказываю вам. Я — ангел Восточных врат Азирафель! Прочь!
Он шагнул вперёд, оставляя за спиной Кроули, и приставил меч к горлу одного из дементоров. Или не к горлу — кто этих тварей разберёт? Тот отступил, явно испугавшись, но Азирафеля было уже не остановить. Движения клинка получались выверенными и лишь немного резкими, давая понять, что Азирафель ничего не забыл — весь его опыт остался с ним. Навсегда! Первого он поразил лишь с четвёртого выпада, отточенным движением перерезав ему горло, и не остановился, когда эту чёрную сущность вобрал в себя меч, а лишь развернулся и загнал в угол второго. Чтобы покончить с ним, хватило пары движений.
Азирафель всё ещё чувствовал азарт боя, поэтому, одержав победу, ещё несколько раз взмахнул мечом, опомнившись лишь тогда, когда оставил на двери обугленную отметину. Тогда он остановился и прикрыл глаза, стараясь выровнять дыханье.
— Это было красиво, ангел. Очень…
В голосе Кроули звучала нежность, которую он и не думал скрывать. Или у него просто не было на это сил. Он уселся прямо на пол и, стянув очки, разглядывал Азирафеля.
— Спасибо, — Азирафель скромно опустил взгляд, краем глаза замечая, как полыхающий мгновение назад меч становится палочкой от суши, пусть и покрашенной в благородный цвет красного дерева соевым соусом. — Ты как?
— Просто зашибись, как хорошо!
— Правда? — обрадовался Азирафель.
Кроули потёр лицо и вздохнул:
— Очень хорошо. Даже жаль, что кроме меня этого никто не видел. А я всегда был слишком пристрастным зрителем.
Слышать такое было приятно, но оставались насущные проблемы.
— Кроули, а как ты думаешь, эти дементоры… — Азирафель замолчал, подбирая слова.
— Сдохли.
— Ну, да… а нам не придётся это как-то объяснять?
— Пф-ф… напишешь объяснительную?
— Ну, не так, чтобы напишу… но где-то же они числились?
— Как инвентарь? С номерками на их этих жутких тряпках? — похоже, Кроули стало гораздо легче, и он уже мог пошутить. — Ты не перестаёшь меня удивлять, ангел.
— Тебе придётся придумать правдоподобную историю для авроров, куда делись два дементора.
— Нет, ангел, — Кроули довольно улыбнулся. — Сначала нам надо придумать историю для Скитер и пригласить Малфоя.
— Может, сначала всё же для авроров?
— Нет! Эта выходка будет стоить Фаджу министерского кресла, — Кроули поёжился. — Запустить мерзких тварей в замок, полный детей… Скитер сделает из этого бомбу!
Кроули легко поднялся и неуловимым движением привёл в порядок костюм, а потом внимательно оглядел авроров, которые продолжали стоять не в самых удобных позах.
— Ангел, как ты думаешь, сколько времени требуется на тщательный обыск комнат одного профессора?
— Не меньше двух часов.
— Отлично! — Кроули потёр руки. — А трёх профессоров?
— Шесть часов, — быстро посчитал Азирафель.
— Вот и славно!
— Что ты задумал?
— По-моему, я задолжал тебе блинчики. Прямо сейчас!
— И ты предлагаешь…
— Я бы пригласил тебя в «Ритц», — перебил его Кроули.
— Но это далеко! Мы не успеем.
— Тогда мы можем отправиться к Малфою. У тебя ведь не было возможности оценить таланты его поваров? Или…
— Или?
— Или мы можем просто посидеть у нас, а Винки приготовит для тебя суши.
— И блинчики, — согласился Азирафель.
— Блинчики я по-прежнему останусь тебе должен, — Кроули довольно улыбнулся. — Но ты сам можешь заказывать их сколько угодно.
— Ну, спасибо. Вот утешил.
— Так что ты выберешь? Севрский фарфор Малфоя или скромное обаяние столового серебра Хогвартса?
Вопрос, очевидно, был с подвохом, и наверняка Кроули нужно было поговорить с Малфоем, вот только Азирафелю сейчас хотелось устроить небольшую передышку. В очень узкой компании. Исключительно для того, чтобы восстановить силы.
— М-м? — Кроули ждал.
— У нас есть шесть часов, так? — начал Азирафель.
— Да.
— Если через пару часов мы отправим Малфою филина с письмом, то трёх часов нам должно хватить, чтобы выработать план? Чисто гипотетически?
Кроули кивнул с такой довольной улыбкой, что не осталось никаких сомнений в правильности выбора. Хотя, конечно, время почему-то помчалось слишком быстро, и его впервые на памяти Азирафеля переставало хватать.