Конечно же, Азирафель не уснул. Он смотрел в потолок, пытаясь угадать среди танцующих теней какие-нибудь символы или знамения, и прислушивался к тихому дыханью Кроули. Тот даже во сне не выпускал руки Азирафеля, и это почему-то заставляло сердце сжиматься. Думать о том, на какой стороне они сейчас оказались, было просто страшно, ведь Азирафель точно знал, как его действия выглядят Сверху. И никаким отчётом этого уже не изменить, потому что остановиться не получалось, да и не хотелось, если уж быть совсем откровенным.
Азирафель не мог перестать думать о возвращении в своё время и свою реальность. А ещё он не мог не заметить, как сильно менялись его размышления. Если вначале он был уверен, что они появятся в той же самой точке, откуда пропали, и продолжат делать ровно то же, что и делали, то сейчас от этой уверенности не осталось и следа. Во-первых, теперь они точно знали, где искать Антихриста. А во-вторых, у Азирафеля крепло убеждение, что свои не станут ему помогать. Там, Наверху слишком много ожиданий связано с Апокалипсисом. Там готовятся к Битве. Последней Битве этого мира. Последней для Земли.
И дело совсем не в уютных ресторанчиках, где тебя знают в лицо, не в соли и не в яичнице. И не в малосольной семге под укропным соусом. Не в кроссвордах из «Дэйли телеграф». Не в антикварных магазинчиках. И даже не в раритетных первоизданиях. Азирафель повернул голову и несколько мгновений разглядывал непривычно расслабленное лицо Кроули, прежде чем прошептать:
— С арфой в руках я буду так же счастлив, как и ты с вилами, дорогой.
И ведь Внизу происходит ровно то же самое — подготовка к Битве. Похоже, только им с Кроули не нужен Апокалипсис. Правда, у Азирафеля была ещё одна идея. В конце концов, у него всегда была возможность обратиться к Ней, минуя бюрократические ступени. Напрямую. Как когда-то давно, когда Она его не просто слушала, но и отвечала. Но для этого им предстоит ещё вернуться. Вместе с Кроули… Иногда Азирафель мечтал о том, что попросит у Неё за него, и тогда всё изменится. Абсолютно всё. Должна же Она услышать и понять? Потому что сколько бы Кроули ни говорил об этом, Азирафель был убеждён, что «наказать» и «не прощать» — совершенно разные понятия, а любое наказание рано или поздно заканчивается. Как и эта ночь…
— Ангел, ты уже проснулся? Пора, что ли?
Как же, оказывается, Азирафелю нравился такой Кроули — полностью расслабленный и слегка разнеженный сном. Он приоткрыл один глаз, пытаясь сфокусировать взгляд, но снова зажмурился и зевнул:
— Может, не пойдём на завтрак?
— А у тебя есть уроки?
— Угу, — Кроули снова зевнул и доверительно сообщил: — Люблю спать… Может, Барти отправим вместо меня к третьекурсникам? Чем его можно удивить?
— Это исключено!
— Почему? — Кроули всё же открыл глаза, но не прекратил щуриться, будто свет одной свечи ему сильно мешал. — Он знает всё о поурочных планах и писал неплохие отчёты, я видел.
— Он в розыске.
— А я-то нет! В конце концов, он теперь тоже Кроули… кстати, надо проверить, как его показывает Карта, — он мгновенно оживился и окончательно проснулся, когда разглядел в комнатах Азирафеля двух Кроули. — Ангел, ты только посмотри, как здорово всё получилось.
— Всё ещё не разделяю твоего восторга.
— Я не знаю, зачем, но нам это точно пригодится, — заявил Кроули.
— Но не сегодня, — Азирафель выразительно на него взглянул.
— Хорошо, не сегодня, — согласился Кроули. — Но в принципе…
На завтрак они почти не опоздали.
Азирафель уже знал, что ответит на предложение Дамблдора о чуде, но всё равно собирался поговорить с Барти. Ему нужно было знать наверняка, с чем он будет иметь дело. Именно поэтому он проводил Кроули до его класса, а сам отправился вовсе не в библиотеку. Барти развлекался игрой с пушистиками, крошками заманивая их в специально созданный лабиринт и заставляя искать выход.
— Доброе утро, — улыбнулся Азирафель. — И как их успехи?
— Совсем не хотят думать, — фыркнул Барти. — Подозреваю, что им нечем.
— Возможно, вы правы. У вас найдётся для меня несколько минут?
— Конечно, мистер Азирафель. И не могу отделаться от ощущения, что это будут не самые простые минуты.
— У вас отличная интуиция, Барти. Я бы хотел поговорить о деле Лонгботтомов.
Барти мгновенно помрачнел и сцепил руки в замок, словно пытаясь удержаться от чего-то страшного. Азирафель наблюдал, как белеют от напряжения его пальцы, но больше ничего не говорил, ожидая ответа.
— Что бы вы хотели узнать? — Барти попытался улыбнуться, но вместо этого его лицо исказила судорога.
— Мне нужно знать, что там произошло.
— Зачем вам это? — голос Барти словно раздавался откуда-то издалека, мгновенно лишившись всех оттенков.
— Дамблдор попросил меня их вылечить, для этого мне придётся столкнуться с их страхами и переживаниями… теми, что довели их до такого состояния.
— Их довели не страхи, — Барти обхватил себя руками, пытаясь унять нервную дрожь. — Это была боль. Невыносимая боль.
— Их пытали?
— Да.
— Кто?
— И я тоже, — Барти заговорил быстро, захлёбываясь словами, словно боялся что-то забыть и о чём-то умолчать. — Сначала это было даже немного смешно… нет, не смешно… дурацкое слово… сначала это казалось игрой… такой, знаете, взрослой. Кто-то объявил, что шутки кончились, и теперь будет настоящее веселье… их привязали к стульям, будто бы они могли убежать… но это было больше для декораций… Беллатрикс любила театр… ну, знаете, Шекспир, все дела… она и объявила начало первого акта… её муж протянул мне бутылку какого-то пойла, чтобы я не «обоссался от страха»… это он так сказал… а потом дал мне палочку и сказал, чтобы я начинал…
Азирафель слишком долго жил, чтобы его можно было удивить чем-то подобным. Он видел методы дознания, бывшие в ходу у испанской инквизиции, знал, как добивались своего японские палачи, и даже иногда соглашался с Кроули, когда тот уверял, что фантазия смертных в уничтожении себе подобных способна удивить любого демона. Единственное, чего Азирафель не мог понять — это причины того, что воспитанные в лучших традициях гуманизма люди вдруг начинали делать друг с другом такое, что ломало в первую очередь их самих. А Барти продолжал свою исповедь:
— Я никогда раньше не пробовал наложить Круциатус на человека… я тренировался на пауках и не думал, что у меня что-то получится… а оно получилось… мне сказали проклясть её… я поднял палочку, и ко мне подошла Беллатрикс. Она встала позади меня и взяла меня за руку… она хотела позлить своего мужа и начала шептать мне непристойности…
Теперь Азирафелю стало страшно за рассудок Барти. Все эти годы он держал в себе эти ужас и боль, и это медленно разрушало его, словно очаг проказы. А он рассказывал и рассказывал, то переходя на едва слышный шёпот, то срываясь на крик. Барти обличал самого себя, как злейшего врага, не упуская ни одной мелочи. Он рассказывал о криках жертв, о собственной браваде, о том, что когда пришла очередь Беллатрикс, то у неё ничего не вышло, зато в суде она взяла это на себя и кричала, что ни о чём не жалеет. Он рассказывал о том, как у него дрожали руки, и как, вернувшись домой, он пнул Винки, которая случайно оказалась рядом.
— Это было больно, Азирафель… мне было так же больно, как и им… но они были правы… они были жертвы… а я… мне было стыдно смотреть в глаза матери, и я наорал на неё… а потом ушёл из дома и две недели таскался по каким-то барам… я пил, чтобы заглушить эту боль… я слабак… никчёмный слабак…
Барти начал раскачиваться и даже не замечал, что разодрал ногтями предплечья, а когда попытался стереть с лица слёзы, только размазал кровь. Азирафель молча обнял его, позволяя уткнуться в грудь, и долго гладил по спине, успокаивая и утешая. В этом случае благодать была совершенно бессильна. Барти выдохся не скоро, и, похоже, у него совсем не осталось сил. Он затих, и Азирафель не стремился нарушить эту тишину, потому что она была чертовски правильной и очень нужной. Она исцеляла… и поэтому он вздрогнул, услышав тихий голос Барти:
— Вы же поможете им, правда?
— Да.
Другого ответа у Азирафеля больше не было.
0
0