Еще бы полгода назад, если бы кто-то сказал Терне, что она будет сидеть в гостях у людей по ту сторону горного хребта, она бы только посмеялась. Но сказка была явью.
Терну встретили, как дорогого гостя. Жена дровосека сразу же сообразила на стол, только, несмотря на непогоду, его накрыли во дворе. Туда же быстро собрались все остальные люди, все кто жил в нескольких теснившихся домишках.
Девушка привязала своего коптарха к дереву поодаль, и сперва что ребятишки, что взрослые побаивались могучего лошадиного предка, но интерес победил. Скоро малыши начали подкрадываться и осторожно протягивать Лилосу яблоки и траву. Тот охотно брал еду мягкими губами, и всячески старался казаться миловидным и не опасным. Терна смотрела на это с улыбкой. В это время хозяин дома рассказывал, что сам очень давно видел живых коптархов, и был поражен их могучестью, сильной мускулатурой и умом. Он поведал историю о том, как его не шибко умный командир пытался показать свою силу перед плененными животными, за что был поднят буквально на рога. Коптархи всегда были такими – детей не трогали, а вот тех, кто за ними приходил с сетями и ружьями, могли изорвать в мясо.
Терна успокоила охающих деревенских – сказала, что Лилос не дикий, и был выращен на ферме. Там же, где она… Последнюю фразу Терна подумала про себя, и замолчала на мгновение, вспоминая то время, которое было уже очень давно, так, что кажется, и не было вовсе.
Осмелевшие окончательно детишки в итоге полностью облепили дружелюбного коптарха. Мысль о том, что он не дикий, полностью успокоила и их, и переживающих матерей. Лилос был только рад такому вниманию – его тискали за гриву, гладили в десяток ладошек сразу, а он осторожно переступал копытами и пофыркивал.
Ужин был простой, но долгий. Все собрались посмотреть на очередного беглеца через границы. Для девушки такое было в диковинку. Разве не стоило бы им, как порядочным гражданам, тут же заявить куда следует? Схватить, сдать за награду? Что должно твориться под крылом короля, чтобы подданные сами готовы были проводить человека, который свергнет его?
Лесоруб сам объяснил все просто, вздыхая и почесывая бороду.
— В наших краях стражи нет. Живых людей – и то деревни две-три. Больно лес тут не щедр на урожай, и земли умирают. Кто может – пытался бежать, а в итоге переселился поближе к королю, в города. Говорят, там порой получше… Но нам тут нравится.
Деревенские активно кивали в подтверждение словам мужика.
— Здесь нас конечно и благодать, редкая, не достает, но и гнев тоже. Живем себе.
— Неужели все так плохо?
— Ну, коли ты сама говоришь, что у вас, на Темной стороне, всяко лучше – видно, да! – Дровосек хлопнул ладонью по колену и даже улыбнулся как-то грустно. – Я бы сказал, что король тиран у нас, да нет у нас никакого короля. Давно уже нет. Мы вообще не верим, что он по крови хоть как-то относится к королевской чете. Уж больно много в нем стремления разрушить все, что до него было создано.
Терна слушала, кивала и с аппетитом поедала предложенную еду. История с каждым абзацем становилась все интереснее…
— А почему вы думаете, что кто-то с Темной стороны поможет вам?
— Не думаем, знаем, — мужчина снова улыбнулся. В глазах присутствующих мелькнул мечтательный огонек надежды. – В наших краях давно легенда есть.
— Расскажете? – Терна выпрямилась заинтересованно.
— Это скорее отрывок, чем история, — рассказчик прокашлялся, прочистив горло. – Говорят, в праздный день, когда у лжеца не будет забот, над замком трижды вскрикнет ворон. Значит это, что в столицу прибыл наследник престола. И когда его кровь огнем запылает на площади королей – тогда зло исчезнет.
— Что значит, запылает огнем? Кровь ведь не горит сама по себе?
— Только если это не драконья кровь. – мужчина смотрел на Терну так, что какой-то невидимый ком подступил к ее горлу и ей пришлось сделать усилие, чтобы начать дышать.
— А вороны? Разве они не кричат сколько влезет просто так?
— У нас не кричат. Король давно их всех извел.
У девушки было еще много вопросов, но трапеза продолжалась, к ней быстро подсели другие деревенские, девушки, парни, детишки – всем было интересно. Каково это там, жить на стороне Тьмы? Правда ли что король жесток как чума? Терна слушала вопросы, кивала головой и мотала ею, улыбалась и старалась ответить всем. Только к темноте все устали, и вопросы иссякли. Матери повели детишек укладываться спать, хозяйка дома, жена лесоруба, убрала со стола, и Терна постаралась ей помочь.
Ей предложили заночевать тут же – в сенях небольшого дома, и конечно девушка согласилась. Ей нужно было немного времени, чтобы обдумать все и отдохнуть. Судя по рассказам местных, уже за следующий день она без труда пересечет лес и выйдет к первому из городов. Там придется прощаться с Лилосом, а уже через пару дней – сделать еще один важный шаг. О своем плане она хорошо помнила – попытаться втереться в доверие короля на его празднике с турниром.
Все шло к одному. Терна ловила себя на том, что у нее начинают трястись руки от понимания, что она не просто по привычке балуется, верша справедливость. Нет, здесь это было нечто большее… Терна влезала в судьбы тысяч людей, огромной земли, истории множества людей и возможно… драконов?
Ночь на Светлой стороне была непроглядная. Все заперлись в своих домах и уснули быстро. Только девушка, ворочаясь на жесткой постели, долго не могла сомкнуть глаз. Что-то цеплялось, ворочалось, скрежетало и вертелось в душе.
Наконец, не выдержав, она слезла с кровати. Аккуратно обулась. Прислушавшись к сопению в доме, убедилась – все спят.
Стараясь никого не разбудить случайным движением или скрипом дверной петли, Терна вышла из дома. Ночью деревенька казалась жутким мертвым местом. Девушка обошла дома по кругу, чуть поодаль от деревеньки.
Ей хотелось просто отойти подальше от лишних глаз, но в лес заходить было жутко. Он, и без того страшный днем, сейчас постанывал, качая на ветру сухими ветками, и казался ночным кошмаром.
Отойдя чуть, Терна наткнулась на кривые деревянные кресты. Сперва от неожиданности с ее губ сорвался тихий писк – хорошо, что не крик, но она быстро выдохнула. Да, это было кладбище. Маленькое, семьи на три, с редкими ухоженными могилками. Видно было, что это кладбище деревенских, и они за ним хорошо следят. Терна пригляделась – вокруг везде даже трава росла особенная. Это бросалось в глаза – если вокруг мертвая земля не рождала почти ничего, и травы полулежали, сухие и безжизненные, то на могилах высились тонкие, уверенные стебли красивого незнакомого Терне растения, к тому же, еще и цветущего – маленькими фиолетовыми соцветиями. Если бы не весь остальной пейзаж, девушка даже не обратила бы внимания на эти цветы. А тут на миг засмотрелась, задумавшись – хорошо же нужно стараться, чтобы эта земля родила хоть что-то, хоть красивые глазу цветы.
Но скоро Терна одернула себя. Пришла она сюда не за тем, чтобы любоваться.
Она огляделась вокруг. Никто не заметил ее маленького бегства. Тогда Терна достала из кармана маленький ножичек. И присев на корточки, резанула по пальцу. Аккуратно, но сильно – так что алая кровь тут же выступила на поверхность раны жирной каплей. Девушка встряхнула рукой – и капля, блеснув в темноте, приземлилась на траву у ее ног.
Искра вспыхнула, словно кто-то поднес к земле факел.
Терна ойкнула и метнулась назад от пламени. Стойкий синий огонь бушевал на месте, где кровь из пальца девушки коснулась земли. Он потрескивал, извивался змейками, и был такой же настоящий, как огонь в печи.
Терна хотела было потянуться, чтобы затушить его, забить подошвами сапог, но он чаровал и не давал оторвать взгляд. Горение длилось еще миг – и пламя погасло, а на его месте, на маленьком, почти не тронутом пятачке земли вдруг пробились маленькие проростки.
На глазах у девушки плотные стебли ринулись ввысь, и почти тут же раскинулись цветением, выгнав соцветия маленьких фиолетовых лепестков.
Терна едва могла дышать от волнения.
Она еще не стряхнула с себя оцепенение, и смотрела на проросший цветок, как чей-то голос насмешливый послышался рядом.
— А ведь это лишь капля.
Терна дернулась, вскакивая – за ней стоял дровосек и улыбался, так что на щеках появились морщинки.
— А представь, что было, когда землю захлестывали сражения… Целые вересковые поля покрывали место битвы и цвели там еще пару лет.
— Вересковые поля? – Терна беспомощно смотрела то на кустик, выросший на месте пламени, то на мужчину.
— Это драконий вереск. Растет там, где дракону случается пролить кровь или умереть.
Девушка судорожно вздохнула, взглянув на свой палец, и тут же ее взгляд скользнул на маленькое кладбище, поросшее вереском.
Догадка сверкнула в голове и Терна подняла на собеседника шокированный взгляд.
— То есть… вы…
Мужчина прочел ее изумление по губам и изобразив легкий поклон, моргнул – на мгновение в его глазах показался вертикальный зрачок, и исчез.
Игра продолжается, а значит — готов новый арт с засекречивающим слоем!
Правила просты:
=> Заглядывайте в Сообщество ВКонтакте «Три билета до Эдвенчер» https://vk.com/clubthreebileta
=> Ставьте лайки к соответствующему посту с артом на стене сообщества
=> И тем самым — убирайте лишнюю черноту с рисунка!
Все ранее рассекреченные рисунки по предыдущим «боям» уже есть в альбоме
https://vk.com/album-156052173_277680665
Закат прекрасно понимал, о чём промолчал магистр. Его ведь привязали к позорному столбу. Это делается не только для всеобщего обозрения, но и для того, чтобы кто угодно мог бросить камень в осужденного. А тут, где нет даже помоста, который отделял бы его от зрителей, они могут сделать с ним что угодно.
Магистр удалился вместе со своими помощниками, остальные рыцари вернулись к своим занятиям. Несколько юношей и девушек тренировались с мечами, их гоняла красивая женщина с длинной русой косой и страшным шрамом, пересекающим лицо. Сновали слуги, кто к колодцу за водой, кто к воротам, забирать у торговцев продукты. Старик неторопливо чинил тренировочный манекен, пришивая латку на прохудившийся бок, из которого торчала солома. Пара оруженосцев, перешучиваясь, надраивали доспехи, их друзья расписывали щиты, обмотав лица тряпками, чтобы не надышаться краской.
Казалось, никому нет дела до пленника.
Только казалось.
Он чувствовал взгляды на коже, ловил то и дело глазами — ненавидящие, холодные. Иногда — испуганные. Совсем редко — жалостливые.
На него старались не смотреть. На него смотрели — все, кто только появлялся во дворе.
Закат повёл неудобно вывернутыми руками, пытаясь одновременно не касаться спиной дерева. Боль в оставленных плетью рубцах блекла на фоне новой: плечи, для которых долгие часы висения в камере не прошли бесследно, ныли, стремительно опухая. Хотелось размять их, приложить что-нибудь холодное.
На землю перед ним легла тень, Закат поднял голову. Яросвет, гонец, приехавший когда-то в Залесье, картинно откусил от пышной лепёшки. Прожевав, откусил ещё. Бросил недоеденный хлеб на землю, вызвав изумленное ойканье кого-то из слуг. Спросил чванливо:
— Интересно, как скоро ты попытаешься её подобрать?
Закат только улыбнулся в ответ. Две луны назад пришедшие мысли оказались пророческими, опыт голодовки ему здесь пригодится. Но Яросвет, видимо, не догадывался, что пить всегда хочется сильнее, чем есть.
Лепёшку, едва рыцарь ушел, подобрал слуга, отряхнул хозяйственно, спрятал за пазуху. Покосившись на пленника, поспешил отойти.
К вечеру стало хуже. Двор опустел, только дети бегали, дрались на палках вместо мечей и спасали друг друга от Тёмного Властелина. От боли кружилась голова, Закат рассеянно покусывал язык — набегавшая слюна смачивала рот. Неподалеку собрались трое оруженосцев, юноша и две девушки прихлебывали что-то из кувшинов, подзуживая друг друга. Проходящий мимо молодой рыцарь фыркнул, подал пример, подобрав с земли камень и швырнув в пленника. Попал в грудь и не сильно, собрался уже отойти…
— Ха, так и я могу! — Похоже, оруженосцы допились уже до полной потери колеи. — А слабо точно попасть?
— Не слабо, — рыцарь смерил пленника взглядом, скорчил презрительную мину. — Боюсь убить, если попаду в висок.
— А ты в щеку, в щеку цель! Спорим на монетку, промахнёшься!
— На пять.
Рыцарь колупнул землю сапогом, наклонился, выбирая. Нашел камень поудобней. Закат следил, как юноша — года на три старше оруженосцев, со смешно вздернутым носом — целится. Прикрыл глаза, чуть повернулся.
Он тоже предпочел бы, чтобы рыцарь попал точно.
Камень ударил по губе, разбив её, неприятно заныли зубы. Рыцарь пожал плечами, отсчитал спорщику монеты. Ушел, пряча глаза. Балагуры, чуть протрезвевшие от вида крови, продолжали тем не менее куражиться. Заспорили, кто решится подбежать к пленнику и коснуться его. Закат усмехнулся через силу, спросил:
— А что в этом опасного?
Они примолкли, переглядываясь. По глазам видно было, как выветривается из них хмель.
— Ну, ты же Тёмный, — неуверенно подал голос юноша, не зная, стоит ли говорить с пленником.
— И что? Я ничего не могу сделать. Я избит и связан, и я всё-таки не волк, чтобы кусаться.
— А я люблю волков, — вдруг выдала одна из девушек. Вздохнула мечтательно: — Таких, как в восточном лесу, где они в людей умеют превращаться.
Её друзья недоверчиво смотрели, как она приближается к пленнику. За пару шагов остановилась, спросила:
— А Чёрный замок, он же на востоке, да? Совсем близко от волчьих земель?
Закат кивнул. Девушка подошла совсем близко, осторожно положила ладонь ему на голову, провела по волосам, перебрала пальцами, будто в самом деле волка гладила.
— Красивые… Вот бы их вымыть, как дома, с травами…
— Мирослава! — она отшатнулась, отдернув руку. К ним шагал сердитый Доброяр. — Трёхдневный суровый пост! Ты соблазнилась речами зла и должна очиститься. И вы тоже!
Оруженосцы покаянно проблеяли что-то, ушли, растеряно оглядываясь. Рыцарь стоял, непримиримо сложив руки на груди, пока молодежь не скрылась в цитадели. Повернулся к пленнику.
— Я попрошу магистра завязать тебе рот, чтобы ты не соблазнял неокрепшие души своими речами.
Закат пожал плечами и тут же пожалел об этом, когда они вспыхнули болью. Сумел все-таки сказать, с трудом выбираясь из сгустившейся перед глазами темноты:
— Несомненно лучше, чтобы неокрепшие души учились кидать камни в того, кто не может им ответить.
Доброяр нахмурился, но в спор вступать не стал, ушел. Видимо, правда пожаловался магистру на разговорчивого пленника — вскоре во дворе появился молодой рыцарь с верёвкой в руках. Закат узнал его с отрешенной горечью — тот самый, гонявшийся за Ясей, едва не упавший с крыши и провожавший Заката до границы леса. Не послушал совета, остался.
Рыцарь, чьего полного имя он до сих пор не знал, нерешительно приблизился. Миг они смотрели друг на друга, Закат прямо в глаза, рыцарь — старательно пряча взгляд. Наконец того осенило: он обошёл столб, зайдя за спину пленника, наклонился и зажал ему нос. Закат только губы разомкнул, дыша сквозь сжатые зубы. Рыцарь отстранился растерянно, завертел головой, пытаясь что-нибудь придумать.
— Мог бы просто попросить, — усмехнулся Закат, следя за ним через плечо. Рыцарь опасливо оглянулся, попросил шепотом:
— Извини. Открой рот, пожалуйста. — Тут же добавил громко, с нарочитой угрозой: — А то если я не смогу засунуть тебе кляп, это сделает кто-нибудь другой!
Закат хмыкнул, но решил не разочаровывать мальчишку. Позволил завести себе верёвку между зубов, затянуть на затылке. Тот даже постарался сделать всё аккуратно, не раздирая уголки рта. Пробормотал:
— Я сейчас, — и убежал.
Закат тяжело осел на колени, сгорбился. Напряженные плечи молили о покое, зато спина, не касаясь дерева, болела чуть меньше. Он одновременно надеялся на возвращение рыцаря и нет. Не понимал — почему тот ещё здесь? Ласк сильно рисковал, оставаясь в Цитадели после того, как прошел рядом с Темным Властелином через город. Может, не придумал, куда пойти?
Рыцарь вскоре вернулся с кувшином, распутал тщательно завязанный кляп. Руки у него дрожали, вода плескалась, брызгала в нос. Закат то и дело захлебывался, кашлял, и рыцарь каждый раз вжимал голову в плечи от страха, что их могут заметить. Наконец кувшин опустел. Закат тихо поблагодарил и торопливо, пока рыцарь не вернул кляп на место, сказал:
— Ты можешь уйти в деревню красильщиков, Черный выгон, это близко. Или… — запнулся на миг, представив, что будет, если тот последует совету, но все же договорил, — или прибиться к бродягам. Караван сейчас идёт на юг вдоль побережья.
Рыцарь кивнул, снова затягивая узел на затылке.
— Спасибо. Мне правда некуда было уходить. К тому же все вещи тут, так что я решил потом… Ты только не говори никому.
Закат фыркнул сквозь протянувшуюся между зубами верёвку. Рыцарь смущенно улыбнулся, подскочил и, воровато прижимая к груди кувшин, убежал.
Спать было неудобно и потому не хотелось. Закат больше беспокоился, что за три дня ему всё-таки потребуется если не посещение выгребной ямы, то хотя бы удовлетворение малой нужды, для которой мужчине достаточно отвернуться от зрителей и распустить пояс. Увы, вряд ли магистр согласится отвязать его от столба — тем более считалось, что всё это время пленник не будет ни есть, ни пить.
Шло время, сменился караул у ворот, в кольца на стене воткнули новые факелы. Закат смотрел на них, вспоминая костры бродяг, пытаясь представить — наверное, там тоже не спят. Может, как раз сейчас присоединяются к пёстрой стоянке Яся и Лис, округляет глаза Искра, слушая про столицу и помогая отмывать недокрашенного коня. Заботливо присматривает за всеми Принц, язвит в своей обычной манере Пепел, вертятся вокруг обожающие его дети…
Закат поймал себя на том, что улыбается. Бывший дракон Тёмного Властелина, оружие, сотворенное Левшой, был счастлив. Он жил своей жизнью, попадал и выпутывался из передряг, у него был друг, который мог защитить его даже от воспоминаний.
Хорошо бы так было со всеми. Может, если магистр наконец убьёт свой «сосуд зла», то успокоится? Свет восторжествовал, можно праздновать?
Вздохнул, поёжился. Он не мог ни подтянуть колени к груди, ни прижаться к столбу в поисках тепла, и дрожал всем телом. Принц обещал, что после травяного отвара можно будет не бояться болезней целый год, вот только распространялось ли это на ночи, проведенные почти голышом во дворе Цитадели?
Закат отвернулся от рыжих факельных бликов, закрывая глаза. Он знал, что магистр не остановится. Даже убедившись, что извечный противник больше не воскресает, он всё равно продолжит искать тьму, если не в Тёмном Властелине, то в обычных людях. Так что наоборот — чем дольше продержится пленник, тем меньше внимания рыцари уделят остальным. В том числе бродягам. В том числе дальним деревням.
Закат надеялся, что останется единственным заключенным в Светлой цитадели.
***
Он входит в тронный зал, высыпает у камина охапку дров с ещё не растаявшими шапками снега. Пай тут же кидается разводить огонь, влажное дерево дымит, в конце концов занимается неохотно, пламя облизывает поленья, как невкусную, но единственно доступную еду.
На полу у камина старое одеяло, и на него, а не на трон, садится Тёмный Властелин. Комнату совершенно выстудило за ночь, впрочем, остальной замок ещё холодней. Тронный зал должен быть жилым — а раз так, проще жить только в нём.
Он смотрит, как единственный слуга дышит на замерзшие пальцы, указывает на место рядом с собой.
— Иди сюда, — и, дождавшись, когда Пай сядет, накрывает его плечи плащом.
Последние зимы в Чёрном замке. Хорошо, что рыцари предпочитали лето. Иначе они могли бы застать Тёмного Властелина, дремлющего у камина, и слугу, свернувшегося у него под боком.
***
Удивительно, но он все же сумел заснуть. Даже выспался, хотя теперь ныла каждая жилка, затекшая от неподвижности: стоило шевельнуться, и тут же пришлось зажмуриться от боли. Опираясь затылком, Закат приподнялся, отрывая от столба присохшие к нему раны, попытался сесть на корточки, но верёвки натянулись, дёрнули плечи, которым за ночь тоже не полегчало.
Марселю сегодня определенно продолжало везти, поскольку он оформил все бумаги по транспортному происшествию всего за два с половиной часа. Оставалось только добежать до квартиры, забрать мэрьку и доставить ее в отдел. Марсель распахнул дверь квартиры и обомлел.
В его уютной (теперь уже) гостиной приглушенно звучала бодрая музыка. На журнальном столике стояли полупустые тарелки с закуской, откупоренные бутылки, бокалы. Стол, принесенный с кухни, был накрыт пледом болотно-зеленого цвета. Мадлен сдавала карты. Месье Лефор (без рубашки и майки) обдумывал следующий ход. Мадам Лефор хитро улыбалась. На кресле лежали: рубашка и майка месье Лефора, клипсы и ободок мадам Лефор. Мадлен, похоже, рассталась с заколкой и одним носком.
— Иди к нам, сынок! — обрадовался папаша Лефор. — Мадлен, детка, сдавай на четверых!
— У нас тут так хорошо, — не отставала от мужа мадам Лефор, — Марсель, ты познакомился с этой чудесной девушкой в университете, когда учился там, да?
— О… да, — Марсель пришел в себя, — только Мадлен еще продолжает учиться в университете и у нее через полчаса начинается зачет по прикладной… э… химии. Вечерний зачет. Пойдем-пойдем, милая, я подвезу тебя. Не забудь свои вещи!
Марсель потянул Мадлен к выходу. На лицах родителей отразилось явное сожаление.
— Удачно тебе сдать зачет, малышка!
— До скорой встречи, Мадлен!
По дороге Марсель решил, что сегодня он просто вернет мэрьку на место, а все вопросы коллегам задаст завтра.
***
Dex-company. Утро следующего дня.
Марсель уютно расположился в офисном кресле в отделе экспериментальных инноваций. Вид у технолога был слегка уставший.
— Ну как тебе Мюзетта? Правда классная? — осторожно осведомился Болек.
— Мне кажется, что она все-таки Мадлен, — у Марселя уже сложилось свое мнение относительно ее имени.
— Хорошо-хорошо, — быстро согласился Болек, — Но все-таки, как она тебе? Все прошло нормально?
Технолог медленно и глубоко вздохнул, а затем рассказал приятелям обо всем, что произошло с ним с того момента, как они с мэрькой вышли из офиса, и до того момента, когда он наконец-то вернул ее проектировщикам.
— А теперь, — подытожил он, — я хочу послушать ваш рассказ о том, как отдел специальных проектов с привлечением таких светил киберпрограммирования, как вы, создал оборудование для организации азартных игр в домашних условиях.
— Он все понял, — обрадовался Ярик, — такой молодец!
— Я думаю, что не все. — Болек загадочно улыбнулся.
Марсель кивнул и приготовился слушать. Ярик начал рассказ:
— Дело в том, что наша Мадлен — пилотная версия Mary, которые создаются для работы в службе безопасности в сети казино класса А. Это очень удачная модификация. Представь себе: официантка, разносящая коктейли в зале и одновременно ведущая съемку столов с удобного ракурса. Это же прекрасный помощник для системы наблюдения «всевидящее око». Как малоприметный представитель обслуживающего персонала, она в любое время появляется в любой точке казино, не привлекая внимание.
— А будучи горничной в отеле при казино, может незаметно обыскивать номера и багаж подозрительных постояльцев? — Марсель немного подался вперед.
Болек повернулся к своему терминалу и сделал какую-то пометку.
— Благодаря специальной системе связи Mary может осуществлять работу в паре с крупье…
— А для этого она должна разбираться во всех азартных играх, схемах и отклонениях от этих схем? — Теперь Марсель понял все. Почти. Кроме того, что же произошло вчера у него дома. И попросил разъяснить.
— Ну, — замялся Ярик, — негоже такой умнице простаивать в ожидании серьезной работы. Вот ребята и попросили сделать версию, так сказать, для служебного пользования. Заодно и сами тренируемся после работы, чтобы лучше разбираться в предмете. А для запуска версии мы ключевое слово подобрали… Кстати, как ты до него додумался?
— Я просто сказал: «Развлеки гостей». Я что-то не то сказал?
— Все правильно, — приятели выглядели до неприличия довольными, — глагол «развлекаться» в любой из своих форм запускает версию.
— То есть, если бы я случайно предложил ей развлечься… Что вы ржете?
— Она села бы с тобой играть! Самое страшное, что могло с тобой произойти — раздела бы тебя до трусов.
— Почему до трусов? — пробормотал ошарашенный Марсель.
— Каков шалун, — манерно произнес Болек. — Имей совесть! Во-первых, это Mary. Во-вторых, она — элитный сотрудник службы безопасности казино.
— Но мои родители…
— Ах да, родители, — Ярик сделался серьезным, — что из вещей, ты говорил, лежало на кресле?
Марсель перечислил.
— Вещей-то было практически поровну — значит, включила режим «Поддавки». Не волнуйся, она не сделала бы им ничего плохого. А что, сильно ругались?
— Совсем не ругались, — вздохнул Марсель. — Мама сказала, что Мадлен — «такая славная девочка». А папа сказал, что в следующие выходные они снова ко мне приедут.
— Не проблема, — нашелся Болек, — скажи, что ты с ней расстался.
— Я с ней расстался. А почему я с ней расстался?
— Почему-почему… не сошлись характерами.
— Да, — согласился Марсель, — это почти похоже на правду.
— Надо всегда говорить правду, только правду и ничего, кроме правды! — Торжественно заключил Ярик.
— Честность — лучшая политика, — добавил Болек.
— А еще говорят, — заметил Марсель, — что лучшие сорта лжи состоят из полуправды.
Технолог немного помолчал и нерешительно направился к двери, но в самый последний момент обернулся.
— Я вот что еще хотел спросить…
— Казино «У Мюзетты» открывается в отделе напротив в 18:15. И смотри, с пустыми руками не приходи, — предупредили его.
Марсель согласно кивнул, вышел и тихо закрыл за собой дверь.
24 день холодных вод, Риль Суардис
Шуалейда шера Суардис
Разумеется, первым вопросом Кая, едва они покинули кабинет отца, было:
– Покажешь?
Шу очень хотелось в ответ зарычать и щелкнуть зубами, но она же не дикое неразумное животное! Так что она просто крепче прижала ширхабом нюханную папку к груди и предложила в ответ:
– Читать будем у тебя. У меня там… пфе!
– Так что у тебя там? – глаза братишки горели нездоровым любопытством.
– Фрески, – фыркнула Шу.
– А, фрески – это серьезно, – покивал Кай с видом «ни на динг тебе не верю».
– Ладно, можешь посмотреть сам. Ты ж все равно не отстанешь.
Их королевское высочество с важным видом кивнули, подтверждая: не отстанет ни за что! Суардис он или кто?!
Оглядев выцветшие до полной серости и снова припорошенные пылью покои, Кай выругался от восхищения и принялся допытываться у Шу и Энрике, что это такое? Внятного ответа не получил, потому что его не было в принципе. И вынес логичный вердикт:
– Бастерхази!
– На месте вашего высочества я бы не был так уверен, – неожиданно заявил Энрике.
– Ты заступаешься за темного? Энрике, ты заболел и у тебя жар! – Кай потянулся пощупать лоб своего капитана.
– Боюсь, это не я заболел, – покачал головой тот, не став уворачиваться: хочет принц дурить, пусть дурит, лишь бы без вреда для здоровья. – Это ваше высочество игнорирует факты и притягивает за уши самую простую версию. Скажите-ка, ваши высочества, а видите ли вы в этом воздействии следы тьмы или огня?
– Нет, – задумчиво отозвалась Шу, заново приглядываясь и пробуя на вкус следы пыльной магии. – Ни света, ни тьмы, ни огня. Только воздух и что-то еще… я не знаю, что это такое!
– Я тоже не знаю. Следовательно, если мы спишем все на Бастерхази и прозеваем у себя под носом нечто неизвестное, но определенно могущественное и наверняка опасное, кто нам будет гоблин ушастый?
Кай на гоблина ушастого обиженно фыркнул, а Шу спросила:
– Но кто это может быть?
– Понятия не имею. Я вас предупреждал, что учеба закончилась и началась реальная жизнь? Вот она, познакомьтесь. Кстати, ты совершенно права, ночевать здесь нельзя. Кто бы ни подготовил этот подарочек, не делай ему ответного. Да, и ты не сказала, какие именно покои уже успела присмотреть, твое сумрачное высочество. Надеюсь, не башню Рассвета?
– Ну что ты, Энрике, – потупилась Шу и едва не сделала ножкой. – Разве ж я посмею выгонять из нее нашего почтенного придворного магистра!
– Ты? Посмеешь. Но не переводи тему.
– А ты обещай, что не будешь меня отговаривать. – Шу прямо и серьезно посмотрела ему в глаза. – Я знаю, что это выглядит как сумасшествие, но мне нужно туда попасть. Я чувствую… просто чувствую, понимаешь?
– Туда – это куда? – не выдержал увиливаний Кай.
– Посмотрите на вашу сестру и угадайте с одного раза, ваше высочество, – хмыкнул Энрике.
– С одного?.. Шу… Нет, не может быть! Ты же не собираешься жить в башне Заката?! Ты с ума сошла!
Шу лишь пожала плечами.
– Не хочу оставаться здесь ни секунды. Пойдем уже к тебе, посмотрим наконец эту папку, мой любопытный братик.
Прочитав первые протоколы и просмотрев мнемокристаллы из папки, Шу даже порадовалась, что не одна. На глазах у Кая и всей честной компании плакать, орать и швыряться мебелью было как-то неловко. А хотелось. Очень. Потому что ее обманули.
Не содержимым папки, нет. В достоверности свидетельских показаний, протоколов и отчетов она не сомневалась, все они были заверены магической печатью МБ, а слитую в мнемокристаллы память подделать невозможно в принципе.
Зато можно обмануть глупую, наивную и доверчивую девчонку, и плевать, что она – менталистка! Его высочеству Люкресу это удалось.
Потому что вчера – боги, это было всего лишь вчера! – Шу видела совсем другого человека. Ничего общего с тем, о котором говорилось в папке.
Тот Люкрес, который писал ей письма, тот, который целовал ее в саду Уго-дель-Риу и даже тот, кто дрался на кулачках с темным шером Бастерхази, совершенно не походил на… политика. Да. Именно политика. Жесткого, расчетливого и холодного. Этот Люкрес, из папки, ни за что не откажется от короны Валанты и без зазрения совести проводит в мягкую траву всех, кто способен ему помешать. И саму Шуалейду – тоже. Если дотянется.
До своей второй жены – дотянулся. И до бывших любовниц, имевших глупость вести себя не так, как нужно было их высочеству. И до некоторых политических соперников. А уж какими действенными способами Люкрес уговаривал короля Ольбера голосовать против нового закона, лишившего бы Люкреса права на корону империи…
Причем его руки всегда оставались чисты.
Забыв о собственном желании поплакать и покрушить мебель, Шу закопалась в содержимое папки, лишь иногда обращаясь к Энрике за пояснениями. Все же в способах работы МБ она разбиралась плохо. И это следовало исправить. Вообще им с Каем следовало немедленно во всем разобраться, если, конечно, они хотят выжить.
Выжить и показать ширхабом нюханому мозгокруту, что сумрачная колдунья – вовсе не легкая добыча.
Разозлившись, Шу едва не пропустила кое-что важное. Определенно важное. В самых последних бумажках, озаглавленных «Резюме» и адресованных Светлейшему. Она бы вовсе не стала их читать, и так картина была ясна, но Энрике как-то слишком небрежно их отложил. Чересчур небрежно. Как будто бы не хотел, чтобы Шу их прочитала.
– Что там?
– Все то же самое, но без подробностей, – пожал плечами капитан. – Крайними назначены исполнители, все ведущие к кронпринцу ниточки обрезаны и подчищены. Зачитать тебе?
Вот на этом «зачитать» Энрике и прокололся.
– Дай сюда.
И на мгновенном промедлении, прежде чем передать «Резюме» в руки Шу.
– Энрике, что ты от меня скрываешь? – спросила она прежде, чем опустить взгляд в бумаги.
Вообще-то ей стоило большого труда не вломиться в его сознание и не выпотрошить все его тайны. Удержало ее лишь понимание: если она это сделает, то потеряет друга. Навсегда. А после того, как она потеряла любимого – которого и не было на самом деле – это будет уже слишком.
– Ничего, что может угрожать твоей безопасности, – прямо глядя ей в глаза, ответил Энрике.
– То есть ты что-то знаешь о Люкресе, но не говоришь мне? Какого ширхаба, Энрике?! – внутри нее бушевал ураган, и сдерживать его становилось все труднее и труднее.
– Я хотел бы рассказать тебе все, но не имею права. Я приносил присягу. Прости.
– Опять тайны! Опять «не спрашивай, Шу»! Дери вас всех!..
Она замерла на полуслове, осененная странной, неправдоподобной идеей. И взглянула-таки в «Резюме».
Там все было, как сказал Энрике. Но смысл был не в содержании. Смысл был в почерке. Именно этой рукой были написаны письма Люкреса. Не нужно было даже сравнивать почерк, хоть на зрительную память Шу и не жаловалась. От этих строчек пахло также. Сосны, море, песок и оружейное масло. Запах ее безумной, невероятной, прекрасной любви. Запах, от которого хочется смеяться и плакать, летать и убивать.
Не вникая в содержание, все равно смысл слов ускользал, Шу просмотрела бумагу до конца. До подписи. И прочитала ее вслух:
– Полковник Дамиен Дюбрайн, – и продолжила, глядя Энрике в глаза: – Светлый шер второй категории, основная стихия разум. Вот кто делает за его высочества Люкреса черную работу, да? Какая потрясающая братская взаимовыручка! А когда Люкрес убьет моих родных, полковник так же будет подчищать за ним хвосты? Или эту черную работу тоже сделает сам?!
– Шу, остановись, прошу тебя! – Энрике шагнул к ней, распространяя волны паники. – Да подумай же ты головой! Шу!
– Пусть провалятся оба! Ненавижу! – выплюнула она, с ужасом понимая, что больше не держит щиты, что потоки силой выплескиваются из нее, что она сама становится силой, дикой и нерассуждающей… и ей уже почти не больно, ведь урагану не бывает больно…
– Олой-клыз, – послышалось сквозь вой ветра, – вспомни Олой-клыз!
Там же и тогда же
Каетано
Кай не понял, причем тут Олой-клыз и что сделал Энрике. Он увидел только, как сначала глаза Шуалейды засветились мертвенно-лиловым светом, пряди волос поднялись шипящими змеями, и она взлетела под потолок в вихре сине-черного пламени, и этот вихрь с пронзительным воем пополз во все стороны…
И как-то стало совершенно ясно, что остановить это Кай не сможет. Ни он, ни Энрике, ни Бален. Никто. Потому что его сестра исчезла, а вместо нее появилось это.
А потом Энрике сказал про Олой-клыз – и это замерло, вспыхнуло пронзительно-лиловым огнем и упало, как сломанная кукла.
Ни куда делся ураган, ни как он сам успел подбежать и поймать Шу у самого пола, Кай тоже не понял. Он действовал, не думая вообще – потому что думать было слишком страшно. Действовать – совсем другое дело.
Они с Зако столкнулись, бросившись к ней одновременно. И поймали ее вместе. Боли Кай не почувствовал, он сейчас вообще ничего не чувствовал, словно все происходило в кошмарном сне.
– Бален, кристалл, – спокойно распорядился Энрике, опускаясь рядом с ними на пол. – Кай, положи ее голову себе на колени, ладони на виски.
– Что с моей сестрой?
Голос позорно дрожал, руки – тоже, и произнести «сестра» почему-то было сложно. Может быть потому, что вдруг подумалось о тысячах мертвых зургов в Олойском ущелье. Наверное, убивая зургов, Шу выглядела именно так: темное пламя, вихри и ничего человеческого.
– Уже все хорошо. Сработали предохранительные блоки, Шу просто потеряла сознание. Так, кристалл… – Энрике забрал пустой мнемокристалл у Бален и приложил его ко лбу Шуалейды. – Кай, если она начнет просыпаться, держи и успокаивай. Любыми способами.
Молча кивнув, Кай смотрел, как Энрике забирает воспоминания Шу – прозрачный кристалл на глазах мутнел и наполнялся тревожными лиловыми искрами. А вьющаяся вокруг Шу тьма отступала и таяла, пока не растаяла совсем.
Только тогда Энрике кивнул, разрешая Каю убрать ладони от висков сестры.
И только тогда до Кая дошло, что все это ему не приснилось в кошмаре. Шу в самом деле едва не повторила в Риль Суардисе то же, что сделала в Олой-клыз. А Энрике сумел каким-то образом ее остановить и забрать ее память. Кажется… кажется, это противозаконно? Или на Магбезопасность законы не распространяются? И как вообще Энрике это сделал, он же не менталист? Чего еще о работе Магбезопасности Кай не знает?
Сплошные вопросы, на которые Кай получит ответы. Немедленно. После этой ширхабом нюханой папки до него со всей ясностью дошло: неведение смертельно опасно.
– Энрике, объясни по-человечески, что это сейчас?..
Договорить Кай не успел. Дверь распахнулась, и в гостиную ворвался черно-ало-лиловый поток, в котором Кай едва узнал шера Бастерхази. Поток тьмы подхватил Шуалейду, поднял ее и уложил на невидимый стол. Из огненно-черного вихря чистой силы проступили мерцающие грозовой голубизной контуры человека: голова, за ней плечи и руки.
– Бастерхази, оставьте ее! – первым среагировал Энрике.
– Заткнись и не мешай, коновал, – приказал Бастерхази, кладя полупрозрачную, словно сотканную из лило-голубого сияния руку на лоб Шуалейде. Там, где проступал темный след от кристалла.
От приказа Бастерхази, больше похожего на рев пламени, чем на человеческий голос, Кая снесло к стене. Не его одного, Зако тоже. Энрике и Бален устояли, но выглядели не менее ошарашенными. А Шуалейда и Бастерхази окутались мерцающим лиловым туманом, а поверх него – прозрачной радужной пленкой щита.
Энрике дернулся было к Бастерхази, в его ладонях засияло что-то убийственное, но черная тень зыркнула на него из тумана бешеными светящимися глазами, прошипела что-то нецензурное – и Энрике замер, выругался под нос и ничего не сделал.
– Все, теперь ей нужно выспаться, – через несколько минут, в которые никто, кажется, даже не дышал, сказал Бастерхази нормальным голосом.
И только после этого радужный щит и лиловый туман растаяли, оставив Бастерхази и Шуалейду посреди комнаты. Шуалейда спокойно спала, даже улыбалась во сне. Следа от кристалла на ее лбу не было. И вообще она выглядела и ощущалась совершенно обычно.
Кай отмер. Обнаружил, что неудобно подвернувшаяся нога затекла. И что дышать все еще трудно. Но зато совсем не страшно! А даже как-то хорошо, спокойно и очень хочется спать.
– Это самое лучшее, что вы можете сделать, ваше высочество, – кивнул ему Бастерхази и перевел взгляд на Энрике. – Вы идиот, светлый шер. Нельзя было как-то обойтись без шока?
Энрике виновато пожал плечами.
– Идиот ваш Альгредо! – вступилась за мужа Бален, сердитая и взъерошенная, как дикая кошка. – Он вообще понимает, что можно, а что нельзя рассказывать девушкам?!
– И Альгредо идиот, – согласился Бастерхази, – и вы идиоты. Вы даже не понимаете, как вам повезло. Пробудись здесь Аномалия, и от вас, светлые шеры, не осталось бы мокрого места.
– Вы можете восстановить ее блоки, шер Бастерхази? – с отчетливой неприязнью, но вежливо спросил Энрике.
– Нет. Эти блоки она ставила сама, а если сделать такое же извне – последствия будут еще хуже, чем от вашего лечения. Так что или ее высочество научится себя контролировать, или Риль Суардис рано или поздно снесет с лика Тверди, как Цветущие Земли. Скорее рано, чем поздно, светлые шеры.
Все, что говорил Бастерхази, было ужасно и возмутительно, но Кай почему-то не мог ему возразить. Он даже держать глаза открытыми мог с большим трудом, и ровно столько времени, сколько потребовалось темному шеру, чтобы отнести Шуалейду в спальню Кая, насмешливо поклониться всем сразу и пожелать сладких снов.
Последним, что Кей увидел перед тем, как уснуть прямо на полу, была разбившаяся о закрывшуюся Бастерхази дверь ваза – ее метнула Бален – и вспрыгнувшая на кровать рядом с Шуалейдой рысь.
Апрель был хорош.
Он выдался по-летнему теплым — словно не трещали месяц назад запредельные морозы лютой зимы, словно не лежал сугробами снег еще совсем недавно, в марте. Газоны зеленели свежей травой и пестрели многоцветьем тюльпанов, асфальт тротуаров был сух и опрятно чист. Движение в центре перекрыли, пустив поток транспорта по периферийным улицам. Троллейбусы, уныло понурив рога энергоприемников, длинными вереницами стояли вдоль тротуаров, и народ шел пешком прямо по проезжей части — от одного уличного репродуктора к другому, подолгу задерживаясь у каждого и вслушиваясь в чеканный голос диктора, который со сдержанной торжественностью вещал об удивительных и непостижимых событиях этого дня.
Кресло катило сегодня как-то по особенному легко. Дружелюбно жужжали электромоторы привода, и гуляющая публика своевременно замечала старика и расступалась, давая дорогу, прежде, чем он успевал деликатно дать знать о своем присутствии негромким звонком. Ему улыбались, и он улыбался в ответ. День сегодня был самый подходящий для улыбок — один из дней, в которые вершится история.
Именно сегодня Валериан Иванович как никогда прежде чувствовал себя причастным к истории своей страны — пусть даже его скромный вклад был сделан почти полвека тому назад.
Откинув голову, он подставлял лицо лучам далекого солнца и, щурясь, вглядывался в чистейшую голубизну неба, пытаясь вообразить, что видит сейчас тот, кто в утлой скорлупке эфирного корабля мчится сейчас среди звезд вокруг родной планеты — но глаза его видели совсем иные картины, которые не потускнели за прошедшие десятилетия.
Которые всегда были с ним, и будут — до самой смерти.
Раньше быть тюремным доктором было почетной обязанностью любого врача, но уже лет пять, как доктор Варков перестал интересоваться этими пациентами. Раньше город умудрялся как-то жить без громких преступлений. На тюремный катер по зиме доставляли обморозившихся бродяг с нижних улиц, да перепивших и не добравшихся до дому пьянчуг. Их честно оформляли, а поутру отпускали восвояси. Бродягам выдавали небольшой запас продуктов и одежду, пьянчуг сопровождали на родной борт. Были еще мелкие воришки, проигравшиеся картежники, дуэлянты. Но каждое такое задержание в давние времена считалось событием. Это сейчас почти во всех камерах по жителю. Сейчас полиция доставляет и убийц, и шлюх, и тех, кто пойман был за порчей судового имущества. Негодяев много, и каждый клянется, что невиновен.
Доктор каждый раз останавливается у двери в камеру. Сжимает кулаки и мысленно считает до десяти, успокаивая нервы. Иначе, он уверен, с эмоциями справиться не удастся. Этот способ открыл ему учитель, заставший еще старых профессоров. Учитель умер, не дожив всего несколько дней до своего пятидесятилетия — поскользнулся на обледеневшей палубе и расшибся. Дареку Варкову пришлось взять на себя всю его немалую практику. Сначала это было тяжело и странно. Все казалось, у него слишком мало знаний и опыта и никто не станет принимать молодого врача всерьез. Потом он привык, успокоился, даже отрастил небольшую аккуратную бородку и усы — для солидности. Иногда доставал из кармана и цеплял на нос круглые очки в тонкой оправе. Сквозь очки было хуже видно, зато пациенты робели и начинали относиться с уважением.
…доктор Варков сжимал кулаки, вдыхал побольше воздуха и, зажмурившись, считал до десяти. Очень он не любил этих своих пациентов. И все же…
Он не судья, у него нет права казнить или миловать. Права нет, а вот возможность есть.
И в последнее время все чаще хочется воспользоваться возможностью. Любое лекарство — яд, любой яд — это лекарство. Дело лишь в дозировке. Только в ней.
Перед камерой бывшего адъютанта старого капитана он стоит дольше. Слишком уж противоречивые чувства вызывает у доктора этот заключенный.
Страх. Убийца — это человек с непредсказуемым мышлением. Трудно понять, что он думает, какие решения зреют в его голове каждый час, каждый миг.
Любопытство. Что он чувствует? Жалеет ли о совершенном? Как собирался жить после?
Жалость. Что бы там ни было — а человек, это всего лишь человек. Со своими проблемами, бедами, страхами и болезнями. А Грегори Хорвен болен. И болен всерьез. Одно время доктор даже считал, что спасти парня может только чудо. Но чуда не понадобилось: молодой организм выдержал испытание недугом. Организм-то выдержал, а вот как справится психика с тем, что ему предстоит?
И наконец, неуверенность.
Хорвен так часто и так горячо повторял, что не виновен. Повторял, даже когда был на грани бреда.
Доктор не считал себя мягким человеком и все же готов был ему поверить. Большого труда ему стоило каждый раз удерживать нейтралитет. Просто молча выполнять свой врачебный долг и уходить, ни о чем не спросив и ни на один вопрос не ответив.
Однажды он даже рискнул поинтересоваться мнением следователя из морского патруля. Напрасно, конечно. Патрульный обещал разобраться.
…В тот день доктор Варков не собирался посещать тюрьму. Это был приемный день и к нему с самого утра шли пациенты. Большинство страдали от неизбежных весенних простуд, один пожилой механик получил серьезный ожог, но добрался до врачебного кабинета сам. Какая-то добрая душа напоила его по дороге спиртом, так что пациент благоухал, как последний пьяница, бранился через слово и так и не смог толком пояснить, что же с ним случилось. Дарек обработал рану и выделил механику койку в боксе, где тот благополучно и заснул, как только донес голову до подушки.
Приходили с «Памяти Орра», звали к супруге боцманского внука, у которой не проходящая мигрень. Забегал посыльный от коллеги Ватталя с приглашением на вечерний чай…
Словом, день был обычный, хотя еще с самого утра у Варкова в мыслях копилась неясная тень. Он называл это предвиденьем. И смеялся в душе над своей склонностью к мистицизму.
Морской патруль заявился ближе к обеду. Два офицера в бушлатах и при оружии остановились у входа, напугав немногих оставшихся пациентов, третий, задержавшись лишь затем, чтобы формально постучать, вошел в приемный покой.
— Слушаю вас!
Варков оторвался от внесения новых записей в карту, встал навстречу гостю.
— Получите пакет от коменданта. Вас немедленно ждут на «Быстром».
«Быстрый» уже с четверть века — городская тюрьма. Это судно принадлежало некогда военному воздушно-морскому флоту, но незадолго до катастрофы было переоборудовано для гражданских нужд. У него прочная броня и много небольших отапливаемых кают в трюме, которые стали камерами для заключенных.
— Что-то случилось?
— Приговор по «капитанскому делу» вынесен. Нужно ваше официальное заключение о состоянии здоровья осужденного. В письме все есть…
Грегори Хорвен еще слаб, но болезнь отступила. Что ж, доктор знал, что рано или поздно от него потребуют такое заключение.
— Обождите, я возьму сумку.
Уже собравшись, осторожно спросил:
— А вы уверены, что Хорвен действительно убийца?
— Так решил суд.
Офицер вдруг слегка улыбнулся, будто показывая, что он тоже человек и все понимает.
— Не сомневайтесь. Его вина действительно доказана.
— Он был слишком слаб, я говорил…
— Вы мягкий человек, доктор. Вы готовы искать оправдания для любого злодеяния. Но не нужно. Идемте! Ах, да. Для того чтобы поднять пистолет, много сил не надо.
Доктор вышел следом за офицером, вывесил на двери табличку, оповещающую, что сегодня приема не будет и, поймав несколько возмущенных взглядов, последовал за патрульными.
Никто из ждавших своей очереди в коридоре так и не решился его окликнуть.
Он привычно задержался у дверей в камеру. Подумал — наверное, я вхожу сюда в последний раз. Зачем-то поправил воротничок.
Дежурный полицейский несколько раз провернул ключ в скважине и отодвинул засовы. Первым, согласно протоколу, в камеру вошел патрульный. Хорвен еще раньше успел встать с койки и отойти к стене. Сегодня он был тщательно выбрит. Значит, утром сюда приглашали цирюльника. Наверное, нотариус и адвокат тоже уже приходили.
Значит, никто не сомневается в том, каким будет заключение доктора. Даже сам заключенный не сомневается.
Патрульный отошел к маленькому откидному столику, уселся подле него и развернул бумагу с официально вынесенным приговором.
— Грегори Хорвен, — скучным голосом сказал он, — зачитайте приговор и подпишите, если вы с ним согласны.
— А если нет? — приподнял бровь заключенный. Затем повернулся к Варкову. — Входите, доктор. Присаживайтесь.
— Можете написать прошение на имя коменданта о смягчении. Но это вряд ли поможет. Кстати, рвать бумагу бессмысленно. Пытаться ее проглотить — даже вредно.
Патрульный пояснил для доктора:
— Многие пытаются. Но у нас есть еще копии.
Хорвен взял в руки лист, пробежал глазами. Протянул Варкову.
— Думаю, сегодня вы можете не утруждать себя. Это уже не будет иметь значения.
Варков вчитался в строки приговора. Вернулся к первой строчке и прочел еще раз.
Почему-то он был уверен, что преступника приговорят к расстрелу. Почему-то ему казалось, что это то наказание, которого Грегори Хорвен, убийца капитана, как раз и заслуживает. За Даниэля и за старого капитана Дарек и сам порвал бы негодяя на куски… но не в буквальном же смысле!..
— Это бесчеловечно, — сказал он, повернувшись к офицеру.
В документе значилось, что в связи с чудовищностью преступления трибунал морского патруля принял решение вернуться к Уложению о наказаниях, принятом во времена Императора Чезара. По этому Уложению Грегори Хорван должен быть подвергнут позорной казни через публичную порку. Суд счел полсотни линьков и изгнание на Корабельную скалу достаточной мерой.
Офицер лишь дернул плечом. Возможно, он был с Варковым согласен, а может, просто хотел подчеркнуть, что он лично здесь совершенно ни при чем.
Заключенный, продолжавший стоять у стены, заметил:
— Отчего же. Это должно быть весьма зрелищно. И наглядно… для всех, кто забыл, что такое флотская дисциплина.
— Вот именно, — согласился с ним патрульный. Получалось, будто и сам заключенный и его тюремщик хотят убедить доктора в том, что происходит что-то обыденное и правильное. — Вы же сами, доктор, бывает, прижигаете загноившиеся раны.
— В наше время существуют куда менее варварские способы обработки повреждений.
— Вы поняли, о чем я. Ладно, делайте вашу работу.
Доктор вздохнул. Было ясно, что убедить здесь никого не удастся. А может, и не требуется. Кажется, преступник смирился с тем, что завтра его ждет.
— Офицер, пустите меня к окну. Здесь мало света.
Хорвен не дожидаясь приглашения сел напротив. Он казался спокойным, и доктору оставалось только гадать, чего ему стоит это спокойствие. Какой бы мразью ни был человек, а такой приговор никого не оставил бы равнодушным. Пятьдесят лет город не знал, что такое кровавая расправа, что такое публичная казнь. Завтра, судя по всему, мир изменится…
Доктор заполнил карточку пациента и поднялся, чтобы уйти. У него нет поводов отложить казнь по медицинским показаниям. Это значит, что он прямо сейчас поднимется в кабинет коменданта и выпишет заключение. И завтра не пойдет на казнь. Запрет двери и задраит иллюминаторы. И не пойдет.
— Доктор, — окликнул Хорвен.
— Я слушаю.
— Мне отчего-то кажется, что вы меня все-таки слышите. Но даже если нет, не важно. Знаете, мне сейчас уже все равно, что со мной будет. Я был не прав.
— Это признание? — Вскинулся от дверей офицер.
— Признание в собственной глупости, разве что. Доктор, они меня убьют, несомненно. Но раз уж от этого не отвертеться. Послушайте. Я могу им простить и их собственную слепоту, их глупость, их желание делать вид, что все в мире остается незыблемым и прочным, даже если императорский линкор начинает сползать на городские улицы и подминать под себя людей. Это все я могу простить — я сам таким был еще недавно. Спокойствие и мир важней справедливости, а память о былых подвигах нужней, чем возможные будущие катаклизмы. Но это только до поры. Доктор, я все могу простить. Только Даниэля я им не прощу. И капитана.
— Вы не можете судить, — нахмурился доктор.
— Кому это «им»? — одновременно с ним возмутился офицер.
Хорвен, как показалось Варкову, чуть виновато развел руки:
— Вам, морякам. Не надо, не возражайте. Незачем. Доктор, я все могу, меня завтра казнят.
Офицер кивнул, соглашаясь. Но Варкову все казалось, что разговор не окончен. Что Хорвен что-то не сказал. Что-то важное. И он напомнил:
— В таком случае, закончите вашу мысль.
— Хорошо. Хотя, мне кажется, что все очевидно. Морской патруль, моряки — это, как ни странно, все еще скелет города. Без него все здесь быстро придет в упадок, разрушится. Перестанет работать. Но однажды прогнувшись в угоду… скажем, спокойствию. Миру. Тишине… этот скелет будет прогибаться и впредь. И перестанет быть опорой. Перестанет удерживать город на себе. Понимаете?..
— И каков вывод?
— Отомстите за капитана, доктор. Если не может патруль, так хоть вы.
Когда покидали «Быстрый», внимание доктора привлекла идущая по палубе совсем молодая девушка, одетая опрятно, но небогато. Ее сопровождал патрульный. Девушка крутила головой, как будто была здесь впервые. Увидев Варкова, сбилась с шага и громко спросила:
— Доктор? К кому приходил доктор?
Патрульный терпеливо направил ее к трапу:
— Комендант вас ждет.
Темери ещё раз проверила, надёжно ли заперта дверь, а потом со свечкой очень внимательно осмотрела стену у камина и вскоре обнаружила то, что искала – небольшой камень у самого пола, на толщину пальца выступающий из стены. Точно такой был и в комнате брата, и в её собственной комнате – разумеется, до того момента, как рэшар заподозрил, что его дочурка ночами не спит в своей постели, а деятельно осваивает систему древних ходов в стенах, которых в старой части цитадели было предостаточно. Вот в новой их было мало. При реконструкции, случившейся около века назад, многие из них были замурованы.
Осторожно, носком шёлковой туфельки, она надавила на камень, сначала расстроилась, что ничего не вышло, а потом, осмелев и слегка разочаровавшись, надавила на камень сильнее – и ход открылся, как открывался всякий раз, когда она так делала в прошлом.
Что-то в глубине стены хрустнуло, защёлкало. Где-то полилась вода – и вот уже между камнями появился неровный зазор.
Дверь открылась со скрипом, и Темери решила, что смажет её при первой же возможности. А то ведь и стражник у входа в её апартаменты, чего доброго, заинтересуется подозрительным шумом.
Из прохода веяло холодом, землей и приключениями. Там было абсолютно, непроглядно темно.
Темери сунула голову внутрь, поводила свечкой – и тут же наткнулась на один из знаков, которые сама же и оставила десять лет назад.
Ах, если бы не взрослые, решившие почему-то, что высокая центральная башня замка – самое надёжное место… может быть, тогда они все смогли бы спастись в этих ходах. Но взрослые были напуганы и не собирались слушать негодную девчонку, которая всё равно не знает, как из этих самых проходов выбраться наружу.
Да, она не знала. Но была уверена, что тогда просто не успела найти.
Как бы темнота секретного хода ни манила, Темери, мысленно посмеиваясь над собой, выполнила обязательные, ещё в детстве продуманные до мелочей приготовления. Разворошила постель и уложила под простыни подушки и одежду так, чтобы казалось, будто там и вправду кто-то спит. Вынула из подсвечника ещё две свечки. Отперла и приоткрыла окно. Даже успела бросить взгляд в уличную темноту. Убедилась, что этаж невысокий, внизу – каменная площадка и небольшой фонтан, а вот охраны или стражников не видно. А, нет, видно – на галерее противоположного крыла. Но это далеко. Если бы она и в самом деле решила вылезти через окно на улицу, вряд ли бы он смог это заметить. Слишком в этом дворике темно. А как снег окончательно стает, будет совсем непроглядно. Если кто-то сюда вломится, то в первую очередь подумает, что она покинула комнату через окошко.
Няня много раз приходила к таким выводам и всегда жаловалась рэтшару на маленькую Темери, что она, как мальчишка, лазает по крышам и путает окна с дверями. Тем паче, что поймать девочку на горячем никому так ни разу не удалось.
Счастливые времена, полные странствий по неведомым местам, секретов, удивительных открытий… Темери удивилась, как быстро и легко они её нашли, эти самые забытые времена. Как быстро разбудили в ней то, что она сама безуспешно пыталась вернуть, то, что казалось мёртвым, похороненным где-то в болотистых лесах севернее Тоненга. Найти себя саму. Ту весёлую, сообразительную, склонную рисковать девочку, которая, оказывается, никуда не исчезла, просто стала тихим подземным привидением родного замка, терпеливо ждавшим встречи и, наконец, дождавшимся.
Одну из свечей Темери зажгла и оставила на пыльных камнях, отмечая выход. Вторую зажала в руке. Это запас на всякий случай, если вдруг каким-то образом заблудится… или если подвернётся что-нибудь интересное. А в замке, полном ифленцев, это самое «интересное» вполне могло и встретиться.
Она быстро и легко сориентировалась: на стенах всё ещё белели, ничуть не изменившись, оставленные мелом «секретные» знаки.
Первым делом Темери решила проверить бывшую свою спальню. Что там сейчас? Чеор та Хенвил говорил, комнаты придворных. Чьи? Ифленцев? Малькан?
Узкий проход разделился на два – один коридор пойдёт, она знала точно, вдоль бывших комнат ретаха и всего через несколько шагов будет завален строительным мусором и камнями. Второй узкой лестницей, каждая ступенька в один камень, поднимется на следующий этаж. Третья комната от поворота когда-то принадлежала ей…
Даже Темери, поднимаясь по этой лестнице, задевала плечами обе стены и была вынуждена наклонять голову. Взрослому мужчине было бы намного труднее. Пришлось бы, наверное, присесть и пробираться боком. Дядя Янне, наверное, не смог бы тут пролезть. Ну, по крайней мере, быстро – не смог бы.
Темери остановилась у тайного входа. Прежде, чем убрать деревянную слуховую заглушку, переставила свечку так, чтобы её луч не смог проникнуть в комнату даже случайно.
Внутри кто-то был. Слышались шорохи, потрескивание камина. Лёгкие шаги.
А потом рядом, словно в одном шаге, раздался надтреснутый старческий голос:
– Я тебе сказала, милая, не стоит и пытаться. Если твоя цель наместник, то смысла опаивать его я не вижу. Он женится не по любви, а для блага государства.
– Я не собираюсь никого опаивать. И кто тебе сказал, что дело в наместнике? – Этот голос показался Темери знакомым. – Я тебе плачу не для того, чтобы ты давала мне советы. Ты вообще в замке находишься из милости, и если вдруг кто узнает о твоих делишках…, например, советник та Торгил…
– Красавица, как ты думаешь, где тайная управа, когда им нужно, добывает редкие зелья? Совет я тебе дала бесплатно. Так что забирай свою склянку и…
– Послушай. Это моё дело, как я использую твои травки, ладно? Ты взяла задаток.
– Я его верну хоть сейчас! – старуха явно набивала цену, но покупательница не чуяла подвоха.
– Не надо возвращать. Послушай… я добавлю ещё денег! Просто послушай. Ты ничем не рискуешь. Мой друг говорит, что дело верное. И если у нас всё получится, то я смогу предложить тебе вдвое к нынешней цене.
– Втрое, – невозмутимо поправил старческий голос. – А если не выгорит, я с твоего приятеля возьму вчетверо. За ущерб от необходимости уехать из этой тёплой комнаты в негостеприимные места к западу от Танеррета. А в моём возрасте переезды даются очень тяжело. Ах да. Задаток тоже следует увеличить. Из тех же соображений.
– Это воровство! – прошептал молодой голос.
– Я дала тебе полезный, и заметь, красивая, совершенно бесплатный совет. Не воспользоваться им – глупость. А за глупость следует платить.
– Ты у меня попомнишь… хрычовка соттинская, карга беззубая! Вот увидишь, что я с тобой сделаю, когда всё получится.
– Не дерзи, – так же спокойно и насмешливо прошамкала старуха. – Прокляну.
Молодой словно кляпом рот заткнули. Испугалась. Темери подумала, что, наверное, старуха не лгала. Голос был ровный и спокойный – честный. В нём не было угрозы, разве что лёгкое удивление от того, что девица осмелилась так непочтительно относиться к своей пожилой собеседнице.
После непродолжительной паузы старуха требовательно произнесла:
– Деньги!
Что-то увесисто звякнуло – должно быть, монеты в мешочке ударились друг о друга, когда тот падал в её ладонь.
– Давай склянку. Будет тебе заговор. Только помни, что действовать будет день-два после применения, не больше.
– Больше и не надо! Благодарю, чеора.
Хлопнула дверь. Старуха отошла куда-то, было слышно, как она шаркает по полу, что-то бормочет. Плеснула вода.
– Чеора… – наконец, пробормотала она. – Все теперь чеоры… всем теперь хочется, чтоб в них хоть немного ифленской крови было… а не в них самих, так в их потомках… какая всё-таки бестолковая девица.
Темери осторожно вернула заглушку на место. Весь разговор она слушала, затаив дыхание: испугалась, что её заметят. Хотя они с братом проверяли много раз – даже если ухом прижаться к щели со стороны комнаты – ничего слышно не будет. И это не магия! Всякая магия давно бы развеялась. Да и ифленские сианы по её следам смогли бы обнаружить тайные ходы. А этого не случилось.
И вздрогнула, услышав ещё один знакомый голос. Тень Ровве проявилась на границе света свечи.
Темери давно перестала считать его загадочным и священным слугой Великой Матери, решив для себя, что он стал её Покровителем только потому, что по каким-то причинам не смог стать Покровителем Шеддерика Хенвила. И даже не по каким-то, а по одной вполне очевидной причине – Шеддерик же говорил, что проклят. А у проклятых не может быть Покровителей.
– Я смотрю, у тебя входит в привычку подслушивать тайные частные разговоры. Какое интересное место! Удивительно, как Шеддерик его не обнаружил.
– Это не так-то просто. Некоторые коридоры друг с другом никак не пересекаются, некоторые затоплены, а есть такие, которые были завалены ещё при ремонте. Или осыпались. В некоторых частях замка их, может, и совсем нет.
Темери вдруг поняла, что отвечает шепотом.
– Ты не тех подслушиваешь. Идём!
– Куда?
– Наместник вернулся из города. Знаешь, где он живет? Впрочем, он не пойдёт к себе в спальню… Он пойдёт к Шедде. Ты узнала, где живёт Шеддерик? Нам туда.
– Я не хочу их подслушивать. Это как-то нечестно и некрасиво…
– Зато может быть полезно.
Темери знала, как попасть в квадратную башню. Это было даже близко. Один наклонный коридор и пара узких, не очень надёжных лестниц.
Когда пришли, ссора была уже в разгаре.
– Шеддерик, какого жуфа! Я не должен перед тобой отчитываться. Кого я люблю, с кем я сплю, это моё дело. Я согласился на эту свадьбу только потому, что была реальная угроза восстания. Но сейчас-то вроде бы всё спокойно…
– Спокойно? Может быть. За два дня многого не добьёшься. Да, некоторые лидеры возможного бунта согласились с нашими аргументами, но бунтовщики – и тебе бы следовало об этом догадаться, не единая сила, которая возникает неведомо откуда и неведомо как. В городе одновременно живут и действуют с десяток группировок, которые рады любой неприятности по эту сторону стен Цитадели. Не считая неофициальной, но реально существующей власти в отдельных кварталах и районах. А где-то бандиты и есть власть. Твоя свадьба – это начало. Предстоит ещё море работы.
Бен Товий начал говорить — абсолютно без акцента, без единого слова-паразита, чётко, кратко и предельно ясно излагая самую суть на образцово-показательном петербургском языке. Савва слышал от Бен Товия такой речевой строй всего несколько раз, и каждый раз это происходило, когда ситуация была просто патовой. А сейчас она была именно таковой. Для Бен Товия. Савва, как отец двух сыновей, понимал это.
Порядка двух месяцев тому назад в контору Товия зашел мужчина, по виду лет двадцати с небольшим, в дорогом, но неброском костюме и сказал, что требуется обсудить один вопрос, касающийся сына. Бен Товий пожал плечами:
— Молодой человек, вы простите меня, я впервые вижу вас и не имею чести знать вашего сына, хотя уверен, что он достойный мальчик, но я не занимаюсь решением вопросов, которые бывают у чужих детей, и, к тому же, как вы и сами, наверное, видите, я уже старый человек…
— Простите, что перебиваю вас, уважаемый, но это вопрос не моего сына, а вашего.
Бен Товий прожил долгую и очень далекую от спокойствия жизнь, и его трудно было чем-то удивить, а уж тем более напугать. Но то, что он услышал, испугало его. И это был не просто испуг. Ещё не зная сути, он подспудно, спинным мозгом, почувствовал, что проиграл. Вглядываясь в зрачки непрошенного гостя, он видел в них то, с чем ещё не сталкивался. Весь прожитый опыт, которого с лихвой хватило бы на пару десятков жизней, говорил, что на этот раз он встретился с тем, что неподвластно ему и с чем ему не справиться. Он выходил победителем всегда. Именно эта способность выиграть любой бой роднила с ним Савву. Но этот бой он проиграл, ещё не начав. За человеком, сидящим напротив него — он чувствовал, знал доподлинно — стояло нечто… нет, не тёмное, не ужасное, не злое, нет. Оно было… никакое. Безразличное, лишенное души и чувства, серое. Как глаза гостя.
А суть вопроса, который предлагалось разрешить Товию, в общем-то, была проста. По словам гостя, сын Бен Товия, Авишай, попал в крайне неприятную историю, и мог получить — по закону — такой срок каторги, что отец просто не дождался бы его, столько не живут. Но Товия сильнее ужаснуло даже не то, что последние дни жизни он проведёт в разлуке с единственным сыном, с вечной болью в сердце и печалью в душе. Он смертельно боялся за Авишая. Бог дал его сыну нежную тонкую душу и слабое тело. Он не прожил бы в заключении, на каторжных работах, и полугода. Шая не был изнеженным папенькиным сынком, ни в коем случае. Он просто не выдержал бы физически.
Гость знал это и, зная, предложил выход. Он может сделать так, что дело Авишая Бен Товия будет закрыто и обвинение в убийстве проститутки будет с него снято. За это от его отца потребуется небольшая услуга. Всего лишь. При связях, возможностях и опыте уважаемого Бен Товия это сущий пустяк. «Ну как, господин согласен? По сути, прошу прощения, я делаю господину одолжение».
И Бен Товий понял, что деваться ему некуда. Тот Бен Товий, проницательный, умный, сильный и уважаемый, при упоминании о котором многие приподнимали шляпы, Товий, умеющий, если надо, решать вопрос очень жёстко, исчез. А на его месте, в его кресле, сидел совсем другой Бен Товий, который как жалкий поцик, пойдёт и сделает всё, что прикажет ему этот незнакомец. А сделать нужно следующее: из хитрого сейфа, находящегося в царских апартаментах одного из самых известных и дорогих отелей города, взять некоторые бумаги. Взять не просто, так как кроме охраны самой гостиницы есть негласная охрана номера, где помещается сейф, охрана бдительная и профессиональная, не шпики из четвёртого отделения. Взять сложно, но можно. Так вот, глубокоуважаемому Бен Товию предлагается добыть интересующий его гостя пакет.
«Такой известный и уважаемый человек как Бен Товий — мы не подвергаем это сомнению — может без особого труда организовать эту, скажем, акцию. У него есть для этого и опыт, и средства. В тот день, когда интересующие нас документы окажутся там, где я скажу, дело Авишая Бен Товия перестанет существовать, оно растворится как дым, без следа. И ещё. Я абсолютно уверен в деловой честности уважаемого господина, но, до завершения акции, как мы её назвали, Авишай побудет под опекой наших друзей. Он уже наслаждается их обществом. Вот текст письма, которое вы сейчас перепишете своей рукой, и уже сегодня к вечеру ваш сын его получит».
Бен Товий замолчал, ожидая, пока вошедшие в беседку двое слуг застилают стол скатертью и подают кофе. Потом продолжил:
— Дальше я сделал всё так, как было приказано. Я написал, что люди, с которыми он сейчас находится, — мои друзья, что едут по нашим делам в Европу и что я попросил их взять его с собой. Они отбывали срочно, поэтому все объясняю в письме. Ты знаешь, Савва, что мальчик учится в Академии, уже сейчас знаток истории европейской живописи, просто живёт этим, и то, что он увидит картины Лувра и Флоренции привело его в восторг. Да, да, они действительно повезли его в Европу, я получил телеграмму из Вены. Он ни о чем не догадывается… А что я мог, Савва, что я мог, спрашиваю я тебя?..
Савва, до сих пор молча слушавший рассказ старика, отпил из чашки, прищурился на противоположный берег.
— Да, если они могут позволить себе такой вояж… Понятно, что за твои деньги, — На эту фразу Саввы Товий лишь кивнул, — но всё равно, просчитанность и молниеносность действий… чувствуется рука профессионала. А связи, возможности… Мне кажется, за твоим гостем стоит организация, и очень мощная. — Савва положил руки на стол и повернулся к Бен Товию. — Ты знаешь, старик, я думаю, что, если мы будем сопротивляться, искать концы, восстанавливать справедливость, мстить — мы проиграем, и, упаси Создатель, я уже не говорю о последствиях таких наших действий. — Савва навалился на стол грудью, глядя Товию прямо в глаза. — Эти люди взяли тебя за сердце. Поэтому мы должны выполнить все их требования точно и в срок. Только так. Иначе… иначе мы погубим мальчика. А дальше… всё в руце Всевышнего…
— А… Если… Савва?.. — Рука Товия, державшая чашку дёрнулась, кофе выплеснулся на скатерть.
— Я не думаю. Судя по тому, что ты говоришь о Госте — будем так его называть, — ему и тем, кто за ним стоит, не нужна жизнь Авишая, твоя, или ещё кого-либо. Им нужен результат. Так что отбрось всё побочное — ты всегда умел это делать лучше всех, — и давай дело работать. Пусть в этой бочке дёгтя, что поднесла судьба, будет наша с тобой ложка мёда.
После позднего обеда они сидели в гостиной, где топился камин, — по вечерам Товию становилось зябко, сказывался возраст. Старик, прихлёбывая горячий чай на травах, подробно излагал план действий и рассказывал, что смог выяснить и что подготовил.
— Одновременно с проработкой плана акции я попросил хорошего знакомого, что сидит в Управлении жандармерии, поискать концы по делу Авишая, и, если такое есть, то узнать, что там да как. Мой знакомый, а он занимает там, где я сказал, очень большой кабинет, пришёл ко мне сюда, сел, где ты сейчас сидишь, и шепотом сказал, что да, такое дело есть. Там, в этом деле, Шая убил проститутку. Мальчику семнадцать, он ещё не знает женщины, это я говорю, и всё, что там написано, так же верно, как то, что я римский папа. Но папка с делом лежит в столе у начальника управления, который есть выкрест. Савва, ты знаешь, что такое выкрест для честных евреев. Он даже мать свою сожрёт, как зверь рыкающий гирканский, за то, что она еврейка — если ему прикажут. А папка лежит у него в столе, а он сидит за этим столом и ждёт, что ему прикажут: то ли спустить к исполнению, ли то тихо отдать взад, не раскрыв, как и не было никакой папки…
Савва привстал и отодвинул кресло подальше от огня.
— Товий, скажу тебе одно: это не наша игра. Мы даже не стоим рядом со столом, где сидят игроки. Мы лежим на нём. Мы — карты, и нами кто-то играет свою партию. И чем скорее эта партия закончится, тем лучше для нас.
— Да, ты прав. Я рассказал тебе это, чтобы ты знал весь расклад. А теперь о главном. Ты знаешь, что и где нам нужно сделать. Так вот, у главного инженера отеля я купил всю документацию, касающуюся сейфов и хранилищ, включая способ их установки.
— И?..
— В номерах установлены американские кабинетные сейфы «Мослер».
— Цифровой код и ключик? Знакомая система. Ключик наш клиент, надо полагать, носит при себе — либо в потайном кармашке, либо на цепочке, как другие крестик или звезду Давида. А вот шифр… Ладно, разберёмся.
— Также я знаю, что в номере напротив апартаментов, где находятся документы, сидит негласная охрана. Так что вариант изъятия пакета, как орешка вместе со скорлупкой, отпадает. Но. Вместе с бумагами по гостиничным сейфам мне принесли полный план отеля, что называется, до кучи. Я просмотрел его, так, для полноты картины, и случайно обнаружил то, что нам нужно. Здание гостиницы очень старое. Это бывший, тогда ещё пригородный, дом одного ясновельможного, был возведен в конце тысяча шестисотых годов. Через все этажи здания, от цокольного этажа до самого верха, проходит старая дымовая шахта. Когда лет тридцать назад дворец переделывали под гостиницу, выходы шахты в камины комнат по этажам были заложены кирпичной кладкой. А для каминов провели новый трубопровод. Я поинтересовался у Хаима Иоффе, ему сейчас девяносто три, и семьдесят лет он чистил и чинил камины, зачем было огород городить, ведь шахта вполне исправна. Оказывается, старая шахта — идеальное подслушивающее устройство: то, о чём говорят в номере, стоя вблизи камина, отчетливо слышно у зёва камина на другом этаже. Поэтому входы в шахту закрыли. И забыли. А я нашел. Ещё. Внутри шахты, на стене, имеются скобы, по которым можно попасть к камину на этаж какой тебе надо. Кладка, которой заложен вход в камин, тонкая, всего в полкирпича. И вот что я подумал…
Кроули от души поддержал традицию проводить последнее состязание турнира ночью. Азирафелю показалось, что на этот выбор сильно повлияли фейерверки, для которых чёрное небо, усыпанное звёздами, — идеальный фон. Что ни говори, Кроули был эстетом. Азирафель с удовольствием вдохнул тёплый воздух и уселся удобнее, чтобы лучше видеть и небо, и огромный экран, и зрителей. Небольшое чудо помогло устроиться с комфортом, и оставалось лишь удивляться несообразительности коллег, ведь мягкое кресло гораздо удобнее деревянной скамьи, да ещё и без спинки.
Азирафель едва не упустил момент, когда Скитер привела Барти в чужом облике, и еле успел приветливо помахать, чтобы тот уселся рядом с ним. На всякий случай. Тем более, краем глаза Азирафель только что заметил Крауча-старшего с молодой супругой, чьё интересное положение уже не вызывало сомнений. Барти в ту сторону даже не смотрел, что позволяло сделать неутешительный вывод — он заметил, и ему всё ещё не всё равно.
Кроули мелькал везде, то давая последние указания ведущим шоу братьям Уизли, то беседуя с Малфоем, то шушукаясь с Дамблдором, а то и улыбаясь Скитер. Разумеется, исключительно по делу. Любопытный Геллерт тоже явился на состязание, но по непонятной причине держался возле делегации Дурмштранга. Подумав, Азирафель решил, что это для конспирации, хотя странно было рассчитывать на узнавание через столько-то лет. С другой стороны, память у смертных устроена как-то совсем иначе, и делать какие-то выводы не получалось.
Наконец Кроули небрежно махнул рукой, отчего огромный экран расцветился фейерверком, точной копией того, что был устроен в прошлый раз, а Дамблдор вышел к трибуне, где на него с подозрением уставился Фадж, который спустя мгновение выхватил палочку, словно вызывая директора Хогвартса на дуэль.
— Да я это, я, — громче, чем нужно начал Дамблдор, но заметив, что оказался в центре внимания многочисленных зрителей, поклонился: — Альбус Дамблдор к вашим услугам.
Дождавшись, когда приветственный свист стихнет, он невозмутимо продолжил:
— Леди и джентльмены, третье и последнее состязание Турнира Трех Волшебников начинается! Разрешите мне напомнить вам турнирное положение участников на сегодняшний день! Первое место делят между собой мистер Седрик Диггори и мистер Гарри Поттер, оба — школа «Хогвартс», у каждого восемьдесят пять очков!
Гром аплодисментов и радостные крики пробудили временных обитателей лабиринта — те грозно зашумели, пугая чемпионов, которым предстояло войти в его тёмное нутро. Бэгмен радостно хлопал участников по плечу, вручая карту, и, похоже, не смешно шутил. А Дамблдор продолжил:
— На втором месте мистер Виктор Крам, институт «Дурмштранг», восемьдесят очков! — снова гром аплодисментов. — И на третьем месте — мисс Флер Делакур, академия «Шармбаттон»!
Бэгмен закрепил каждому чемпиону на лоб камеру, изображения с которой сразу же появились на одной из четвертей экрана, и стало понятно, кто из них куда смотрит.
— Крестик на карте Поттера уже появился, — прошептал Кроули, усаживаясь рядом с Азирафелем и словно невзначай нащупывая его руку. — Всё будет хорошо.
Он достал из кармана свой экземпляр карты с планом лабиринта, у входа в который мерцали четыре разноцветные точки.
— Поттер — красный цвет, — снова зашептал Кроули, — у Диггори желтый, у Крама зелёный, а Делакур достался голубой.
Азирафель кивнул, показывая, что всё понял, но Кроули не унимался:
— Смотри, я здесь обозначил все опасности. По-моему, достаточно понятно…
Азирафель вновь с неохотой оторвался от разглядывания большого экрана и взглянул на карту:
— Поттер это видит?
— Не всё. Иначе было бы не интересно.
Азирафель так не считал, но спорить не стал, потому что по его глубокому убеждению такие карты должны были оказаться у всех чемпионов, и не с крестиками, а с обозначением той самой опасности, что их там поджидала. Это было бы не только честно, но и справедливо, но смертные играли по собственным правилам, в которые никогда не следовало вмешиваться.
— Итак, Гарри и Седрик, начнете по моему свистку! — прокричал Бэгмен. — Три… два… один…
Следующий свист возвестил о появлении в лабиринте Крама, и последний — мисс Делакур. Кроули азартно потирал руки, крутя головой. Он умудрялся одновременно и следить за точками на карте, и комментировать происходящее на экране. Братья Уизли тоже понимали толк в организации шоу, потому что именно они взяли на себя задачу выбирать интересные моменты, увеличивая изображение с камеры одного из участников на весь экран. Сейчас в фокусе их внимания оказалась мисс Делакур, на которую из кустов лез гриндилоу, становящийся всё больше и больше. Даже Азирафель догадался, в чём дело, и вместе со всеми принялся кричать:
— Это боггарт! Боггарт!
— Звуки в лабиринт не доходят, — довольно усмехнулся Кроули. — Это часть шоу.
— Ридикулус! — бесновались зрители на трибунах, а в это время мисс Делакур подбирала новые и новые дуэльные заклинания, которые совершенно не действовали на боггарта.
В общем-то, Азирафель мог её понять, потому что даже Кроули растерялся при виде этой твари, что уж говорить о юном и неопытном создании?! И всё-таки мисс Делакур в конце концов поняла, что это, и над стадионом понеслось её победное «Ридикулус», а мерзкий гриндилоу вдруг превратился в Дамблдора, борода которого заменяла всю его одежду.
— Я говорил, что это безобразие надо сбривать? — пробормотал довольный Кроули.
Его слова заглушил смех на трибунах, а Дамблдор в это время встал и, поклонившись, продемонстрировал всем гладковыбритый подбородок. Из-за царящего среди зрителей веселья Азирафель не сразу услышал панику в голосе Кроули:
— Чёрт! Чёрт-чёрт-чёрт!
— Что такое, дорогой?
Вместо ответа Кроули показал карту, на которой красная точка уверенно приближалась к жирному крестику, обведённому кружком.
— Какого чёрта?! Блэк!
Но Блэк его не слышал, вместе со всеми радуясь за мисс Делакур.
— Блэк!
Кроули умел позвать, как никто другой. Может, конечно, это было исключительно демоническое свойство, но через пару мгновений Блэк уже пробирался между рядами.
— Что вы ему сказали?
— Кому?
— Поттеру.
— Когда?!
Не находя слов, Кроули ткнул пальцем в карту, и, как ни странно, Блэк сразу же всё понял:
— Но я ему говорил! — возмущённо зашипел он.
— Что именно!
— Держаться подальше от крестика на карте.
— Почему? — не унимался Кроули. — Вы сказали ему причину, по которой он должен это делать?
— Разумеется, — Блэк оскалился, когда какая-то пожилая леди попыталась сделать ему замечание. — Потому что я так сказал. А я взрослый, умный и лучше его знаю.
— Идиот! — прошипел Кроули. — Кто ж такое говорит подростку?!
— Это же Гарри, — возмущённо огрызнулся Блэк. — Он всегда был послушным.
— А я всегда говорил, что Поттер вечно лезет, куда нельзя, — Снейп подобрался совершенно незаметно, успел оценить ситуацию и теперь делился своим ценным мнением. — Если ему сказать «не ходи!» и обозначить место, он окажется там через пару минут.
— Тихо! — прошипел Кроули. — Уже поздно.
Действительно, было уже поздно — красная точка вплотную подобралась к крестику и замерла рядом. Братья Уизли со своим чутьём на моменты вывели на экран изображение с камеры Поттера, потому что теперь оттуда угрожающе улыбался сфинкс. Зрители ахнули, когда существо заговорило поразительно мелодичным голосом:
— Ты близок к цели. Кратчайший путь лежит именно здесь.
— Может… может, тогда вы меня пропустите? — Поттер изо всех сил старался сохранять спокойствие, и это ему даже удавалось.
— Нет, конечно, — сфинкс начал прохаживаться по дорожке, пружиня огромными лапами и, как огромный кот, нервно бить хвостом. — Отгадай мою загадку, тогда пропущу. Отгадаешь с первой попытки — путь открыт. Не отгадаешь — нападу. Ничего не ответишь — пойдешь назад, восвояси.
— Ладно, — вздохнул Поттер. — Слушаю вашу загадку.
— Представь, что перед тобой две двери, одна из них дверь Рая, другая — Ада. У каждой двери стоит охранник. Оба они хороши собой, вежливы и обходительны, и никак не узнаешь, кто из них ангел Рая, а кто — демон Ада.
Кроули тихо выругался, и Азирафель не мог его за это осуждать. Сфинксы всегда отличались вредным характером и почему-то вечно считали своим долгом предъявлять претензии за убийство смертными первого льва. А над стадионом тем временем гремело:
— Ангел Рая может стоять у двери Ада, а демон Ада может охранять дверь Рая. И тебе, мой мальчик, нужно задать им только один вопрос так, чтобы они оба указали на нужную дверь, — усмешка сфинкса стала почти ехидной. — Не спеши отвечать, подумай. Есть одно условие: ангел Рая всегда говорит правду и никогда не соврет, а демон Ада всегда лжет и не может сказать правду. Так какой вопрос ты им задашь?