Задрапированная чёрным пустая картина — пристанище сбежавших неблагодарных овец — переехала в бывшие комнаты Кроули, и теперь ею любовался Геллерт. Ну, как любовался? В основном, тыкал в неё палочкой и бормотал что-то несуразное, будто магия именно так и работает. Хотя Азирафелю всё больше начинало казаться, что таким образом проявляет себя вера — в магию, в заклинания, в собственные силы. Если подумать, то шутка вполне в Её духе.
Дамблдор тоже крутился вокруг картины, но немного иначе. Он плёл палочкой целую паутину чар, обескураженно качая головой — у него тоже ничего не получалось. Но Азирафель совсем не волновался по этому поводу. Её вмешательство и последующая подсказка расставили всё по местам: эту задачу можно было решить, а стало быть, следовало лишь отрешиться от ситуации и немного подумать. Всем. Решение могло оказаться в чём угодно, поэтому хороша была любая идея. И совершенно точно они найдут его, надо лишь сначала разобраться с Турниром, потому что и Кроули, и Дамблдор тратили на подготовку последнего состязания много времени.
Азирафель забыл уже про спокойные вечера за десертом и вином с лёгким фруктовым послевкусием. Барти, хоть и был хорошей компанией, всё же не был Кроули, и это немного удручало. Наверное, хорошее шоу и впрямь стоило таких вложений — а других шоу у Кроули просто не могло быть! — но Азирафель ждал, когда же это всё уже закончится.
— Это будет бомба! — довольный Кроули за неимением овечек посадил Хастура под бокал и корчил ему зверские рожи. — Такого они здесь точно не видели!
— Может, всё-таки пусть это будет более традиционно? — рискнул предложить Азирафель.
— Ангел, ты не понимаешь! Я целый день настраивал колонки не ради каких-то там традиций. Прогресс — наша конечная цель.
— Это, конечно, здорово, но чем хуже было шоу без колонок?
— Даже не сравнивай, ангел!
Из длинного и весьма запутанного объяснения Кроули про работу колонок и всей системы передачи картинки Азирафель понял лишь то, что теперь можно будет выбрать чемпиона с интересным заданием и сосредоточить внимание на нём. Кажется, тогда изображение должно занять весь экран, и сразу же появится звук.
— И музыка тоже будет звучать громче! — пообещал Кроули. — Все наши глухие стариканы вздрогнут и растеряют свои слуховые аппараты. Вот увидишь, ангел!
— А Гарри предупреждён?
— Разумеется! Я объяснил Блэку важность крестика на карте, и он поклялся, что Поттера и близко рядом с ним не будет.
— Ты всё-таки решил нанести знак на его карту?
— Чтобы не было никакой неразберихи. Никто его не увидит до самого начала состязания, а потом он появится самым чудесным образом. Я подумал, что и логово соплохвостов следует отметить, всё же Поттер гораздо моложе остальных чемпионов.
— Гораздо, — согласился Азирафель.
— И ты даже не станешь говорить, что это нечестно?!
— Я считаю нечестным участие в Турнире почти ребёнка, а всё остальное лишь следствие этой несправедливости.
— Вот, — обрадовался Кроули, — а я её практически исправил.
Комментировать Азирафель не стал, чтобы Кроули не пришлось доказывать свою нехорошесть, и он не занервничал. Бедолага и без того тратил слишком много сил на этот Турнир.
В день состязания не волновался только Филч. И то потому, что на педсовете случайно сел на шляпу Спраут, и для переживаний у него появился вполне конкретный повод. Хорошо, что именно этот драматический момент выбрала Хуч, чтобы представить своего избранника. Пожалуй, явление в директорский кабинет бравого полковника в форме Королевских ВВС было сопоставимо по силе воздействия на публику со сменой имиджа Дамблдора. На том памятном завтраке только Хагриду удалось сохранить невозмутимость, и то лишь потому, что он ничего не заметил. А когда Макгонагалл с раздражением указала ему на это упущение, Хагрид лишь пожал плечами и сообщил, что Дамблдор красивый. Тонкое жизненное наблюдение, чего уж там скрывать.
— Знакомьтесь, это Поль Роббсон, — представила коллегам своего «парня» Хуч. — Он полковник Королевских ВВС.
— В отставке, — улыбнулся полковник.
— Он лётчик, — с нажимом продолжила Хуч. — Настоящий. И он умеет летать!
— Но вы, дорогая, тоже умеете, — начала было Трелони, но, поймав свирепый взгляд Хуч, затихла.
Больше желающих умалить достоинства настоящего лётчика и полковника не нашлось, а Хагрид даже пригласил новенького к себе в гости, пообещав испечь кекс.
— Кекс? — удивился полковник. — А у вас тут разве сухой закон?
Азирафель не мог поручиться за остальных коллег, но Блэка это заявление покорило:
— Вы всегда можете прийти к нам со Снейпом в гости. Я научу вас играть на волынке.
— А кто такой Снейп? — поинтересовался полковник.
— Унылый пидорас, — свистящий шёпот Трелони прозвучал в наступившей тишине, как колокол, бьющий набат.
— Он не унылый! — возмутился Блэк.
— Вам, Сириус, лучше видно, — примирительно улыбнулась Спраут и не менее громким шёпотом добавила: — Сибилла, что за манеры?!
— Нормальные манеры для любительниц игрушек для взрослых, — прошипел побагровевший Снейп.
— Люди порой бывают слишком непримиримы к чужому счастью, — миролюбиво улыбнулся Дамблдор. — А вы, мистер Роббадс…
— Роббсон, — поправил полковник.
— Роббсон, — ничуть не смутился Дамблдор. — Вы честный человек?
— Альбус! — возмутилась Хуч. — А меня вы спросили?!
— Спрошу, — улыбка Дамблдора стала чуть шире. — Но сначала я должен убедиться в твёрдости и чистоте его намерений.
— С твёрдостью у него всё в порядке! — воинственно начала Хуч.
— По вам это заметно, дорогая, — ехидно усмехнулась Макгонагалл, окидывая взглядом округлившуюся фигуру коллеги.
— Я предупреждала тебя, милый, — Хуч томно улыбнулась и прижалась к плечу своего полковника. — Они иногда шипят.
— Мне нравится, — он приобнял её за плечи. — Роланда сказала, что другой семьи у неё нет, а я придерживаюсь традиций, поэтому и настоял на знакомстве. Я не обижусь, если вы станете звать меня Поль.
— Как это мило, — выдохнула Спраут, вытирая слёзы. — Роланда, я всегда знала, что это будет так…
Она попыталась поправить шляпу и, с удивлением обнаружив её отсутствие, стиснула в крепких объятьях Хуч. Та лишь закатила глаза, виновато улыбнувшись своему Полю. Разумеется, Кроули не смог остаться в стороне от такого веселья.
— Поль, дорогой наш! — он от души хлопнул полковника по плечу. — Долгие годы наша Роланда возглавляла оппозицию Хогвартса, борясь за права профессоров…
— Ох, мистер Кроули! А вам я хочу сказать отдельное спасибо, — перебила его Хуч.
— За что? — искренне удивился Кроули.
— За ваше проклятье в начале года. Вы мне тогда пожелали испытать то, чего я боялась больше всего на свете.
— Вы как-то не похожи на жертву, — Азирафелю показалось, что Кроули немного смущён.
— Ещё бы… мне никто не причинял столько добра, как вы своим проклятьем.
Азирафель замер, боясь, что случится страшное: Кроули очень остро реагировал на такого рода комплименты. Особенно про причинение добра. Наверное, демона такое должно было оскорбить до самой глубины души, но Хуч уже было не остановить.
— Мистер Кроули! Вы… вы… лучший…
Кроули беспомощно уставился на Азирафеля, словно моля о помощи. Таким растерянным его ещё не приходилось видеть, а значит, пора было спасать.
— Роланда, Поль, — Азирафель решил принять удар на себя. — Я тоже желаю вам счастья.
— И вы! — Хуч бросилась на шею Азирафелю. — Как я вас обожаю…
Такое поведение можно было объяснить гормональными бурями, бушующими в организме будущей матери, поэтому Азирафель стоически выдержал свою порцию объятий и даже согласился посетить с визитом дом нового знакомого, после чего намекнул, что сейчас самое время пойти и занять места на трибунах.
Всю дорогу до стадиона Кроули молчал, явно тяжело переживая обвинения в доброте, и только когда Азирафель свернул в сторону профессорской ложи, буркнул:
— Она просто любит обниматься.
Наверное, так оно и было, но Азирафель всё равно ничего не мог поделать с желанием улыбнуться. Заметив его улыбку, Кроули нахмурился:
— Ну, давай, скажи ещё ты, какой я хороший и добрый.
Азирафель мог лишь покачать головой в ответ. К чему слова, когда всё и так ясно?
1
Плотные облака низко громоздились над буйными холмами листвы, тщетно силясь отразить формы местной растительности. Небо давило, но и земля в долгу не оставалась. Мертвенно-сизые отсветы далекого голубого солнца обесцвечивали пёстрый растительный ковер, окутывая пепельной дымкой. Но чем ниже опускался катер, тем более рассеивался иллюзорный пепел и цветастее становился лес.
— Туда.
Палец капитана нацелился на мелькнувший просвет между тёмных лесных массивов. Пилота пробрал было смех: курс задан, оговорён, обмусолен, машина идет считай на автопилоте, так нет — тычет пальчиком, куда повернуть и где притормозить. Внутренний смех, впрочем, на лице так и не отразился — кинув взгляд на обзорники, пилот посмурнел и тяжело вздохнул. Да уж, неприветливая планетка. Так и подмывает либо плюнуть на всё и свалить обратно на орбиту, либо руки на себя наложить. С чего бы это?
Под машиной бесконечным аляповатым ковром проносился диковинный лес. Пилот поначалу косился на пёстрый пейзаж, но чем дальше, тем неохотнее — на что там смотреть? Неземной лес, местами плавный, местами ступенчатый. Разноцветный, неровный, с будто выдранными лишаями проплешин. И тут же рядом клубки спутанных, заросших гадюжников.
Каскады листвы громоздились один на другой — бомбили их тут, что ли… Корявые, длиннющие лысые сучья торчали над сизыми, желтыми, песочными кронами то здесь, то там, как разветвившиеся шипы-переростки. Чёрные маленькие пятна вообще видоизменялись на глазах, оттягивая куцые подобия ложноножек. Это ж какая будет пакость, если на неё взглянуть в натуральную величину? Не дай бог заночевать под таким плотоядным деревцем… Чудной лес. Нет… чудной — это не то слово. Не подходит. По земным пейзажам — каждое дерево должно быть похоже на другое. Примерно. На то он и лес — совокупность примерно одинаковых деревьев.
А тут что? Никакой похожести, дикость. Чужая, бестолковая, нелогичная дикость. Поганый он, а не чудной. Как в страшных сказках про бабку-Ёжку. Страха, ясно дело, у пилота Панченко — бывшего лейтенанта ВКС, а теперь вольного профессионала — не возникало, а вот неприязнь всё нарастала. Стрельнув хмурым взглядом на сидящего рядом Торова, пилот снова раздраженно уставился в проносящийся внизу лес.
Капитан пожирал расстояние таким сосредоточенным взглядом, будто пытался с двухсотметровой высоты, подобно своим далёким предкам, выискивать грибы. Или местных сусликов. Если они тут водятся.
Водятся, конечно. Суслики не суслики, а кто-то водится. Торов не биолог, но всё, что найдёт — исследует со всем тщанием. Окрылённый у капитана взгляд, жадный, приверженный. Этот горы свернёт.
— Вот он.
Пилот и сам видел впереди большой холм, лишенный лесного покрова. Высадиться нужно было в лесу, но соблюдая меры предосторожности. Вот она, предосторожность — лысая, как коленка. Тут и сядем. Возьмём повторные пробы и назад. Нечего тут рассиживаться, не дома.
Посадив машину, пилот склонился над приборами, его пальцы запорхали по панели. А ну как драпать придется, нужно подготовить быстрый старт.
— Итак, — капитан Торов энергично потер ладони. — Из катера не выходить. Контролировать и наблюдать. Внимательно наблюдать. Всё понятно?
— Понятно, наблюдать и не выходить. А если мы сели на спину местного чуды-юды?
— Холм просканирован с орбиты, он не обладает признаками ни дыхания, ни сердцебиения и состоит из минералов естественного происхождения. Снова на шуточки потянуло?
— А то! Планетка располагает. Выпускаю живность?
— Выпускай.
Недра планеты скрывали много чего полезного, но прибыли они сюда прежде всего из-за ионита. С его помощью компания собиралась возместить затраты на бесконечно долгий перелёт. В этом квадрате почву ещё не исследовали, за тем и прилетели.
Через час все пробы с образцами были укомплектованы по контейнерам, и Панченко осмелился задать тот вопрос, который мучил его с момента отлёта.
— Всё?
Капитан вместо ответа встал, подошел к большим обзорникам и какое-то время вглядывался вдаль.
— Нет, не всё. Эта планета удручающе действует на психику, не находишь?
— Нахожу. Удручающе — это слабо сказано.
— Наблюдал похожий эффект на других планетах?
Теперь задумался пилот. Сумрачно перебрав два десятка планет, он насторожено посмотрел на Торова.
— Нигде. То есть, ты хочешь сказать…
— Что-то фонит. Либо лес, либо кто-то из местных обитателей. Не хочешь разобраться в обстановке?
— Не хочу, — поёжился бывший лейтенант ВКС, вызвав широкую улыбку капитана.
— А я хочу. И ты, пилот Панченко, будешь моим живым барометром.
— Твою ж мать… — Панченко отвёл взгляд, взъерошил волосы, еле сопротивляясь безумному желанию выдрать клок помясистее, и упёрся лбом в кулак. Если капитан чего-то хотел, то он это получал. И сейчас получит. Горы свернёт, сволочь…
Через час мимо корабля прошмыгнула стайка местных зверьков, напоминавших земных зайцев. Панченко проводил их рассеянным взглядом, мимоходом подивившись на то, что зайцы бегают стаями. Как-то он раньше подозревал, что зайцы бегают поодиночке. Качнулся в кресле, поймал в объектив, увеличил и сделал пару снимков. Зайцы фонят? Почему бы и нет…
— И что мы будем делать, если тут всё так же не будет никаких изменений? — спросил пилот спустя ещё три часа.
Торов потянулся в кресле, как сытый кот.
— Если активность местной фауны будет нулевой, пойдём в лес.
— Шикарно. В лес, значит. А если мы и в лесу ничего не найдём?
— Улетим. Отснимем материал, будем думать. Высаживаться всё равно рано или поздно придётся.
— Так чего же мы ждём!? — Панченко дернулся в кресле, едва не подскочив на месте. — В лес, так в лес, где наша не пропадала.
— Рано.
Взгляд подчиненного сделался подозрительным.
— Ты телепат?.. Психопат? Лесопат? Умеешь разговаривать с деревьями? Они тебя попросили не торопиться?
Торов отлип от созерцания далекой опушки и покосился на подчинённого.
— Наблюдать я велел внимательно. Пилот Панченко! Доложить обстановку.
— М-мм… В таком тоне дуболомами своими командуй, капитан Торов. А я без погон, слава те Господи… М-мм… Обстановка. На вверенном мне участке три часа назад с юга на север проследовала группа ушастых животных в количестве… примерно восьми штук… особей. Скорость передвижения по первоначальному анализу…
— Отставить придуриваться.
— Да хоть придуривайся, хоть как — нет тут никаких мыслящих менталов, что я — не вижу? Одно зверьё.
— Через полчаса после посадки на поляну прилетели птицы. И я думаю, что они не просто прилетели, а вернулись на свой холм, с которого мы их согнали.
Панченко наклонился ближе к обзорнику и с кислой миной обозрел небо. Птички и правда сновали туда-сюда. Причём одна из них не сновала, а планировала и имела зубы, насколько можно было предположить с такого расстояния по форме… морды. Странно, что остальная мелочь её не боялась.
— Вернулись. Что с того?
— Ещё через полчаса кто-то шуганул птиц вон из того сиреневого лесочка.
Пилот глянул на указанный лесочек, более напоминавший разросшийся куст, и снова повернулся к капитану. Говорить он ничего не стал.
— И не только птиц, — продолжил Торов, снова развернувшись к обзорнику и откинувшись на спинку кресла. — Ушастые животные тоже бежали из того лесочка. Стаей. Либо, что вероятней, из того лесочка прыснули все, кто там был — хоть в стайном составе, хоть без оного. И во все стороны, а не только с юга на север.
Капитан подождал возражений, не дождался и продолжил:
— Далее, ещё через час это нечто подобралось к самой опушке. Затем двинулось правее, не покидая пределов леса. Сейчас оно ровно на противоположной стороне, вон там.
Панченко побуравил капитана загадочным взглядом, потом тоже посмотрел туда, куда тот показывал минуту назад:
— Это ты всё по испуганным птичкам определял?
— Не только. Ещё через час он — или оно — должно дойти до исходной точки. И после этого оно либо выйдет, либо уйдёт. И вот тогда мы уже и примем решение.
— Ты хочешь сказать, что местный хищник не умеет ходить так, чтоб себя не обнаруживать?
— Да в том-то и дело! — Торов скривился. — В том-то и дело, что тому, кто там ходит, наплевать на то, обнаруживают его или нет. Он ведёт себя как хозяин, и его боится любая мелюзга, имеющая инстинкты. От обычных хищников зверьё так не разбегалось бы. Не так… масштабно.
— И ты собираешься к нему выйти.
— Собираюсь.
Панченко прикинул, что у них есть из методов противодействия. Оружие, парализаторы, ножи. Пугачи всех сортов. Ну и всего по мелочи. Только, похоже, что тут не оружие нужно, а шапочка из фольги. Он по-новому взглянул на их совместное наблюдение и признал, что ментальная мерзопакость фонила не однородно, а с разных сторон. Или ему это стало казаться… черт их разберет, до чего поганый лес! Уже всякая ересь мерещится. Выходить опасно, конечно, но корабль их спасёт в случае чего. Если они там не спят, на орбите. Да какая тут орбита, с такой облачностью… Ну, значит катер. Да, и катер тоже много чего может, он специально и предназначен для таких диких планет. С интеллектом катерок, со специально заточенным интеллектом.
Менталы, чтоб их… Выжечь всё напалмом и высаживаться спокойно.
— Плохой из меня барометр, — покаянно хмыкнул пилот. — Всё самое интересное пропустил.
— Ещё не вечер. Он пока и не менталит толком.
Пилоту после таких слов снова остро захотелось улететь отсюда к чертовой матери на орбиту.
Домой.
Через час Хозяин — так по меткому определению капитана наблюдатели стали называть неведомого ментала — до своей точки отправления не добрался. Да, похоже, и не собирался. Ровно через час — ради интереса Панченко засёк время — Хозяин вышел из леса там, где и находился. У пилота ёкнуло в груди — ментал будто сговорился с капитаном о точном времени визита. Хищно подавшись вперёд, Панченко суетливо завозился с камерой.
Капитан на выход из леса отреагировал спокойнее. Он лишь чуть сузил глаза, задышал чуть тяжелее и медленно повел шеей, хрустнув позвонками. Встал, прошел к отсеку с оборудованием и молча стал собираться. Панченко помертвел.
— Может, вдвоём пойдём? — без особой надежды предложил он. Тон получился жалобным, едва ли не плаксивым.
— Нет. Он тут, похоже, один, и я должен быть один. Ты будешь моими глазами. Наблюдать обстановку. Следи и за ним, и за лесом. А может, и за птичками… хотя… с ним не должны… Не отвлекайся на них. Пиши всё, что сможешь, со всех носителей, со всех ракурсов. Слушай. Думай, наблюдай. Внимательно наблюдай. Следи за его мимикой, старайся предугадать что у него на уме…
Казалось, Торову не хватает дыхалки. Напряженный голос и шумное дыхание — вот что выдавало волнение капитана.
— Что у него на уме! Пожрать!
— Если только вскипятить мозг, — капитан невесело усмехнулся. — Эх, Панченко, Панченко. С чего ему меня жрать? Тем более с такими приготовлениями… Огня не открывать. Ни при каких раскладах, это приказ. Никаких парализаторов, пугачей, лучей, сетей и всего остального. Приказ ясен?
— Ясен. — Пилот отер рукавом пот, судорожно соображая, чем бы ему заняться прямо сейчас, чтобы не видеть, как его капитан собирается добровольно отправиться зверю в пасть. Он вдруг встрепенулся, склонился над монитором и начал быстро вводить команды. Торов внимательно осмотрел обзорники, себя, подумал, повертел в руках ручку с блокнотом, сунул в карман, опять подумал, растерянно хмыкнул, выложил обратно, окинул мимолётным взглядом сосредоточенного пилота и несколько раз глубоко вздохнул:
— Я пошел.
В тот вечер она не работала в 16:00, а к 17:00 была в книжном магазине. Она не хотела заходить внутрь, но зашла. Она не хотела смотреть Азирафелю в глаза, которые говорили ему, что она не хотела корневое пиво, которое он нашел специально для нее, но она посмотрела. Он не ответил тем, что обиделся или оскорбился. Он просто хотел быть гостеприимным, он просто пытался быть добрым с ней. Он был счастлив услышать, что она будет обычный тоник (со льдом, да, пожалуйста, что не так с этим гребаным островом и его необъяснимой нехваткой льда?). Он был счастлив протянуть ей стакан с тоником, чтобы она могла его принять.
Каким-то образом ей удалось сделать его счастливым. Она сделала это, просто приняв его дар доброты. В конце концов, он был самым добрым человеком, которого она когда-либо видела.
Он был самым добрым человеком, которого она когда-либо видела, и он смеялся, пока его глаза не наполнились слезами, когда Кроули настучал про чай. «Хреновы сукины дети, оба», — подумала она, а потом подумала, что, может быть, Азирафель все-таки не так уж плох.
***
Обри Тайм заснула еще до того, как ее самолет взлетел, и не просыпалась до тех пор, пока он не приземлился.
Межличностные процессы
Комментарий к Межличностные процессы
Обри Тайм и Кроули приступают к завершению того, что начали.
*Пулитцеровская премия — одна из наиболее престижных наград США в области литературы, журналистики, музыки и театра.
(прим. переводчика) (ಥ﹏ಥ)….я их так люблю…..
Обри Тайм открыла дверь своего кабинета и увидела ангела и демона, сидящих в ее приемной, а перед ними на кофейном столике стояла эта полосатая хав…как её там?.
Это была мирная картина.
Азирафель сидел с книгой на коленях, наклонив голову, и читал. Кроули свернулся калачиком на следующем сиденье, прислонившись к Азирафелю, и для всего мира выглядел совершенно мертвым. Бутончик же выглядел просто отлично. У нее был новый горшок: полосатый узор серого и приглушенного красного, напоминающий какой-то текстиль.
Когда Кроули впервые упомянул о них, имя Бутончика и её пол стали для неё неожиданностью. Обри Тайм не знала, считать ли это имя большой честью или тонким подколом. С одной стороны, это мог быть способ Кроули позволить ей дать имя растению, позволить ей быть той, кто наделит его индивидуальностью. Если это так, то она знала, что это было глубоко значимое представление о том, насколько прочным стал их терапевтический союз. В качестве альтернативы, это могло быть просто его способом убедиться, что она больше не сможет раздражать его, называя его Бутончиком. Короче, Бутончик была Бутончиком.
Ни Азирафель, ни Кроули (ни, как она полагала, Бутончик) не двинулись с места, когда она открыла дверь. Обри Тайм размышляла о том, как лучше всего разбудить Кроули, когда он доказал, что вообще-то не спит.
«Знаешь, что она мне однажды сказала?» — спросил Кроули. Сначала Обри Тайм подумала, что он не выспался, но потом она поняла, что он просто говорит расслабленно. Он лениво поднял руку в воздух и помахал ею перед лицом Азирафеля, чтобы привлечь его внимание. Он явно говорил с Азирафелем, а не с ней.
«Что же?» — ответил Азирафель.
«Она мне сказала…» — продолжал Кроули шутливым тоном, ни один из них явно не испытывал никакого стыда, что они обсуждают её, хотя она стояла прямо перед ними. — «Если бы она была там тогда, в саду? Она бы взорвала стену».
«Ха!» — Азирафель усмехнулся. — «Хотелось бы на это посмотреть!» Он поднял глаза и улыбнулся ей, и будь она проклята, если его глаза не искрились в буквальном смысле от веселья.
«Кроули, ты засранец», — подумала она. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но успела.
«Именно так я и сказал», — сказал Кроули, удовлетворенно кивая. — «Кроме того, динамита же тогда не было».
«Погоди-ка.» — Азирафель нахмурился и повернулся к Кроули. — «А что бы ты сделал с динамитом?»
«Сам как думаешь? То же самое, что делают с динамитом».
«Но, Кроули». — Азирафель казался немного сконфуженным. — «У тебя не было рук».
«Не было рук? Есть у меня руки!» — теперь настала очередь Кроули сконфузиться. Он замахал обеими руками, сгибая пальцы, как бы говоря вот посмотри на этих гаденышей. — «Были у меня руки».
«Я тя умоляю. Я помню, как ты ползал—»
«Думаешь, только потому, что ты их не видел, у меня их не было?»
«Что бы ты сделал — взял динамит в рот?»
«Ты что, думал, что у меня не было рук, пока ты случайно не увидел меня с ними?»
«А если бы у тебя в нем клык застрял, что тогда?»
«Зачем тогда называть меня Кроуликом, если у меня были руки?»
«Ну- а ноги!»
«Ноги?»
«Конечно, это гипотетически, потому что мы уже установили—»
«Ты меня многоножкой обзываешь?»
«Ничего подобного! Я просто говорю—»
«Ребята!» — вмешалась Обри Тайм, повысив голос настолько, чтобы привлечь их внимание. Обе головы повернулись. «Слава Кому-нибудь», — подумала она.
«Часики тикают», — сказала она.
Кроули поворчал себе под нос, и она предположила, что он все еще обсуждает тему рук, многоножек и происхождения Земли. Но он также начал перестраиваться, вставать.
«Я буду здесь, когда закончишь, дорогой мальчик», — сказал Азирафель. Его тон внезапно стал намного мягче. Он сунул в книгу большой палец, но все его внимание было сосредоточено на Кроули. Обри Тайм видела, насколько полностью Кроули привлек его внимание.
Кроули, со своей стороны, ответил еще одним ворчанием — она поняла, что это было нежное ворчание, и ей стало интересно, насколько более откровенно нежным был бы его ответ, если бы ее не было. Он поднял Бутончик, похлопал Азирафеля по плечу и направился в ее офис.
Это была мирная картина. «Во многих отношениях, — подумала Обри Тайм, закрывая дверь и собираясь приступить к работе. — это была абсолютно идеальная картина».
***
Кроули растянулся в своем кресле и вытянул ноги, как будто он пытался стоять горизонтально. Бутончик стояла на крайнем столике, солнцезащитные очки были сложены рядом с ней. Кроули больше не носил солнцезащитные очки во время сеанса.
«Так как Ваше дерево?» — спросил Кроули.
Он не делал штуку. Ему больше не нужно было делать штуку. Они оба прошли через штуку. У них был договор, обоюдное согласие, обязательство быть открытыми и честными.
«Думаю, выглядит нормально», — ответила Обри Тайм, переключив внимание на дерево. Оно выглядело не идеально, но лучше. У него больше не было мертвых листьев, так что это было уже что-то. И оно, и Бутончик находились в долгом процессе исцеления. Однако, в отличие от Бутончик, у ее дерева не было имени. Называть растения просто не для неё. «Вы теперь будете спрашивать об этом каждую неделю?»
В прошлом было время, когда она задала бы этот вопрос, потому что злилась. В прошлом было время, когда её эта идея выбесила бы, когда она бы зарычала на него за то, что он поднял эту тему. В прошлом было время, когда Обри Тайм ненавидела это дерево. Но она не могла больше ненавидеть его. Она не могла позволить себе ненавидеть то, что так много значило для них обоих.
Он пожал плечами. — «Вы можете попросить о помощи, если она Вам понадобится».
В прошлом было время, когда она бы разозлилась, бесилась и рычала. Но больше нет.
«Я знаю», — сказала она. Она улыбнулась. Она улыбнулась, и всерьез. «Спасибо. Возможно, в какой-то момент мне понадобится помощь. Я же ничего не знаю об уходе за растениями».
Он открыл рот, как будто у него ответ на языке вертелся, а затем пересмотрел его в последний момент. Затем он сказал таким тоном, который ясно давал понять, какое язвительное засранство он изначально намеревался выпустить: «Да. Да, Травинка, я думаю, это уже давно стало очевидным».
«Ой, да заткнитесь Вы», — сказала она, чувствуя себя дружелюбной, расслабленной, свободной. — «Давайте, у нас по плану работа».
«Это да», — согласился он. И вот они принялись за работу.
Гришаня вернулся на закате.
Лугов, как всегда, курил снаружи. Фильтр маски наглухо обезвреживал табачный дым, но привычка была сильнее логики. Смотрел вдаль, на багровеющее небо над развалинами. Вполглаза следил, чтоб из руин не вылезла какая вредоносная дичина. Дичина не вылезла. Вылез Гришаня.
Подошел к ногам. Сел, деликатно обернув хвостом лапки. Мурчал тихонько, постреливал глазами сквозь прищеленные веки. Лугов докурил и пошел внутрь. Гришаня – следом. Затанцевал у ног, толкаясь в колени лобастой башкой. Умилительно щурил глаза, морда рыжая. Ясное дело – оголодал. На ушах свежие дыры, поперек физиономии пара длинных царапин. Брюхо в алом бисере капель вдоль жестоких расчёсов. Лугов ощупал гришанино пузо – нет, кишки целы.
Лугов задраил внешнюю дверь, запустил шлюзование. Гришаня терпеливо ждал. На рыжей, в полоску, шерсти густо выпал иней. Сработала автоматика, выравнивая давление. С коротким шипом ушла в сторону внутренняя дверь. Гришаня двинул внутрь, заплясал у холодильника, ожидая, пока Лугов стащит с себя гофрированную мембрану скафа. Иней на рыжей шубе мгновенно растаял, и шерсть усеивал бисер мелких капель. Гришаня привычно встряхнулся, окутавшись облачком брызг. Глянул через плечо: ну, долго ещё?
– И что теперь? – спросил его Лугов. – Кормить тебя, скотина?
Конечно, показал всем телом Гришаня. Разумеется, кормить. Ведь я молодец.
В доказательство Гришаня, противно закашлявшись, отрыгнул на пол дюжину смертоносцев – мелких, похожих на бескрылых москитов. Смертоносцы были изрядно попорчены гришаниным пищеварением, но было понятно, что Гришаня ест свой паёк не зря. Лугов аккуратно смёл смертоносцев в совок щеткой на длинной ручке и ссыпал в дезактиватор.
Из морозилки достал заледенелый блок энергопайка, активировал и положил перед Гришаней. Тот довольно заурчал и вгрызся клыками в желе накопителя. По шерсти затанцевали голубоватые искры разрядов, глаза полыхнули электрическим огнём. Если особо не приглядываться, казалось, что Гришаня дышит. Приглядываться не хотелось. Лугов налил себе кофе из синтезатора и отошел к окну.
Снаружи по руинам форпоста в перекрёстных лучах света трёх лун мельтешили тени местного зверья. На тёмное небо густо сыпануло звёздами, и Лугов привычно отыскал среди них ту, единственную, которая интересовала его весь последний год – с той самой поры, как он остался один.
В пятно света перед окном вышли из теней Расмуссен, Агайя и Леночка, каждый со своим смертоносцем в виске. Стояли недвижно. Смотрели на Лугова варёными яйцами глаз. Звали наружу, как всегда. Потом просили впустить. Лугов читал по губам. Динамики не включал уже давно – слышать их голоса было невыносимо. Жальче всех было Леночку. Лугов шепнул ей: «Спокойной ночи». Потом опустил щиты.
Подошел Гришаня, ткнулся в ладонь ледяным носом, уколол искрой пальцы. Заглянул в глаза: всё ли в порядке?
– Нормально, рыжий, – сказал Лугов. – Всего-то год остался. Проживём.
Проживём, отозвался кот.