— Ну что, теперь в обратный путь? – спросил Орел у Эмилии.
— Да, пожалуй, — девушка ответила грустно, дядюшку Оддбэлла было жалко до слез.
— Э, нет! – встрепенулся Костя, — Еще мое желание. Вернее, тоже вопрос. Можно? – спросил он у Орла.
— Да, конечно, — Ордрик отступил на шаг, предоставляя парню доступ к артефакту.
Костя подошел поближе.
— Я хочу знать, кто мои родители и где они сейчас находятся, — голос его в конце фразы сорвался, давно забытая надежда увидеть маму и папу, которая одна и спасала в горькие детдомовские годы, всколыхнула в душе бурю чувств.
Зеркало помедлило и показало карту Оромеры. Вначале общие очертания материка, потом постепенно прорисовались горы, реки, выросли миниатюрные деревья, выстроились крошечные домики. Карта дрогнула и изображение поехало, приближаясь. Ближе и ближе, уже можно было точно указать на северо-запад, угадать страну, округ… Костя с удивлением узнал путь, по которому они ехали. Изображение сместилось еще немного вправо и на долю секунды мигнуло, сменившись картинкой бревенчатого домика, картинка укрупнилась, размазалась и показала комнату с сидящими возле камина мужчиной и женщиной.
— Как ты на него похож, — ахнула Эмилия, до этого мгновения стоявшая, затаив дыхание, и изображение погасло.
— Эми, это они, — выдохнул Костя, схватив подругу за руки, — летим скорее, я понял, где они.
— Конечно! – подхватила девушка.
— Подождите, — остановил парочку Ордрик, — полетите завтра с утра. Сегодня наши мастера сделают для твоей звероформы седло, чтобы девушка могла в нем сидеть в человеческом виде. Разумеется, теплую одежду и продукты вы получите.
— Спасибо, — поклонился Костя. Он с отвращением покосился на ступени, но приободрился при мысли о том, что путь предстоит вниз, а не вверх.
Действительно, обратный путь по полутысяче ступеней оказался легким и почти приятным. Парочка, взявшись за руки, спрыгивала с каменных граней и смеялась. Костя, окрыленный предстоящим знакомством с родителями, теплом среди зимы и. что уж тут греха таить, любовью к Эмилии, дурачился, прыгая то боком, то задом наперед, корчил смешные рожицы.
Ордрик отечески улыбался с высоты.
***
Сборы в обратную дорогу не заняли много времени, собирать путешественникам было практически нечего. Подаренные Эмилии теплые штаны и куртка с капюшоном, отороченным мягким пятнистым мехом диковинного южного зверя были отложены, чтобы надеть в дорогу. Остальное что? Корзина с продуктами. Все.
Под вечер шорники принесли седло. Костя поудивлялся хитроумной системе крепящих ремней, позволяющей оставлять крылья свободными для активных движений. Но больше из перестраховки попинал кожаную поверхность:
— Не развалится в дороге, — спросил обеспокоенно.
— Ты так, парень, не шути, — хохотнул шорник, — мы не первое драконье седло делаем. То есть мы-то первое, но чертежи остались, и уж поверь, они самые лучшие.
— Ладно-ладно, верю, — Костя попытался приподнять седло, больше похожее на маленький диван. Получилось, но с трудом. Он понимал, что звероформа этого веса вообще не заметит, лишь бы сохранился баланс, но слишком много лет он был человеком, чтобы не обращать внимания на вес груза.
Эмилия хихикнула. Она сидела боком на перилах веранды и грызла большое краснощёкое яблоко.
— Хихикай, хихикай, если что – тебе с этого дивана падать, — Костя притворно нахмурился. Шорники прощально помахали и покинули парочку.
— Ничего страшного, я перекинусь, я же теперь летающая, — яблоко постепенно исчезло, не оставив даже огрызка, только плодоножку, внутренние перегородки и кожуру семечек.
— Вот кто так яблоки ест? Ни крошки птичкам не оставила, — Костя, изображая страшного хищника, стал подкрадываться к девушке.
— Я сама птичка. Мой бывший жених вообще рыбу ел.
— И что? Я тоже ем, — настроение у Кости моментально испортилось с упоминанием кого-то там бывшего.
— Но не сырую же. А он рыбку за хвост и глоть-глоть. Фу! – Эмилия соскочила с перил, — пошли спать, завтра вставать рано.
**
Наутро Ордрик пришел их провожать. Посмотрел на оборот, помог Эмилии взгромоздить на высокую драконью спину седло-диван, затянул постромки, усадил девушку. Похлопал дракона по мощной лапе:
— Летите. Удачи вам. Нам было приятно воссоединиться с потерянными родственниками. И, Костя, слышишь?
Дракон вопросительно повернул голову к говорящему.
— Не забудьте залететь в Ию. Отдохнете, погуляете, поедите мороженого, оно там в кофейне на набережной просто прекрасное, — Ордрик мечтательно зажмурился, — Ах, да, вам на текущие расходы, — в руки Эмилии опустился небольшой кошелек, в котором тяжело позвякивало. Все, на старт!
Дракон оторвался от земли.
**
Перелет до материка произошел без каких-то либо форс-мажорных обстоятельств. Приземляться в городе путешественники не захотели, опустились неподалеку, и пошли пешком через главные ворота.
Эмилия была совершенно очарована белыми стенами и узенькими крутыми улочками города. Косте с большим трудом удалось уговорить ее занести теплые вещи и корзину с едой в гостиницу. Когда портье выдавал им ключи от номера, Эмилия чуть ли не приплясывала от нетерпения, теперь, когда путешествие, в общем-то, закончилось, она приобрела необыкновенную живость и легкость поведения.
Потом они снова пошли гулять. Прошлись по улочкам, дошли до набережной, попробовали расхваленное мороженое. Постояли на берегу.
Эмилия приникла к Косте и тихо смотрела, как на море постепенно наползают сумерки. Солнце садилось где-то справа, на западе, и видимую перспективу медленно заливал вечерний свет, сначала оранжевый, потом зеленый, голубой и до густо-синего. Эмилия поежилась – все-таки с близких гор ощутимо тянуло холодком. Повернулась к спутнику:
— Пойдем, а?
Краем глаза заметила что-то в стороне, повернулась, разглядывая. И внезапно сорвалась на бег. Костя долю секунды спустя кинулся вслед за ней.
Эмилия повисла на шее какого-то мужчины. Дракон в Косте рыкнул: «Моя, не отдам», и парень поторопился к обнимающимся. Подойдя ближе, он услышал: «Дочка, какое счастье, я тебя нашел!» и ответ девушки: «Будем честными, это я тебя сейчас нашла». Это был отец Эмилии.
Костя постарался принять приличествующий случаю презентабельный вид. Все-таки знакомство с родителями. С одним папой, правда, но там чем черт не шутит, может, и мама рядом? Пригладил встрепанные ветром волосы, оправил куртку.
— Доброго вечера Вам, сэр. Разрешите представиться – Константин ФАМИЛИЯ??????, Дракон из клана Волков, последнее время верный спутник Вашей дочери. Рад знакомству.
Эмилия расцепила руки с шеи отца и удивленно оглянулась на парня, таким она его еще не видела. Его тон, его аристократически вежливая речь заставили девушку по-новому посмотреть на простого, как три серебряных монеты, Костю.
Высокий статный мужчина тоже провел рукой по волосам, не выпуская дочери из своих объятий.
— Генри Эддлкайнд, тетерев, как уже понятно, отец вот этой головной боли. Почему бы нам не переместиться в гостиницу, на нас уже обращают излишнее внимание.
Решено было переселиться в гостиницу, где остановился Генри – там до сих пор было оплачено два номера. Эмилия отправилась с отцом, им надо было много рассказать друг другу. Костя пошел за вещами.
Проходя мимо модного магазина готового платья, он хмыкнул и зашел внутрь. Драконьего кольца хватило, чтобы поверенный магазина сбегал в банк, из банка Ии протелеграфировали в банк Вазериона, оттуда подтвердили платежеспособность клиента, был выписан вексель, который был тут же обналичен… Всего этого Костя не знал, он это время провел в магазине, выбирая платье Эмилии и одежду себе. Оказалось, что к платью прилагается много всего. Очень много всего.
Когда ему выдали маленький сверток с брюками, камзолом и сапогами и огромную коробку с платьем, шляпкой, ботиночками и прочими прилагающимися мелочами, парень только крякнул – нести это по узким улочкам было бы крайне неудобно. От неудобства его за мелкую монету избавил мальчишка-рассыльный, который сам вызвался отнести все по указанному адресу. По дороге зашел в еще один маленький магазинчик.
В гостинице Костя спросил, где остановился Генри Эддлкайнд, ему назвали номера и дали ключ, видимо, портье был уже предупрежден. Войдя в номер, Костя разложил на кровати коробки, быстро сполоснулся из кувшина и отправился в соседний номер. Там он обнаружил Эмилию у отца, они беседовали, и вид у девушки был расстроенный, было видно, что они недавно говорили о чем-то очень неприятном.
Костя бросил суровый взгляд на Генри и поманил Эмилию за собой.
— Давай ты сейчас примешь ванну, отдохнешь немного, оденешься и к нам присоединишься за ужином? Мы пока поговорим и закажем поесть. Ты хочешь в обеденный зал или в комнату?
— Пожалуй, в комнату, — Эмилия уже успела сравнить то, как одеты мужчины со своей одеждой – походными кожаными штанами и такой же курткой. Костя кивнул и покинул номер.
Эмилия сразу же кинулась к коробкам, лежащим на кровати. Рассмотрев наряд, слегка пожалела, что выбрала поужинать в номере, но выходить и менять решение не стала, успев в процессе рассматривания платья раздеться до белья.
Она со вкусом отмокла в горячей ванне, отскребла жесткой щеткой въевшуюся под ногти пыль, вымыла, высушила и причесала волосы. Надетое платье отразило в зеркале ее повзрослевшую за прошедшие пару месяцев, непривычно элегантную и даже красивую. Вздохнув, Эмилия отправилась на ужин.
Ее в дверях встретил Костя, провел к накрытому столику, галантно отодвинул стул. Генри замечал в его движениях некоторую неловкость, словно действия эти парень совершал первый раз или, по крайней мере, после долгого перерыва, но Эмилия сама пыталась вспомнить. Как что делается, и ни на что не обращала внимания.
После трапезы, когда уже был разлит по чашкам недавно привезенный с юга новомодный кофе, Костя, словно бы невзначай, передав девушке миндальное пирожное, обронил:
— Эми, не откажешься ли ты стать моей женой?
Щелкнул замочек маленькой коробочки и в ладонь девушки опустилось тонкое витое колечко, золотое с зеленым камнем. Как чешуя и глаза самого Кости в звероформе.
Эмилия растерялась от неожиданности и посмотрела на отца. Генри, по-доброму усмехнувшись, чуть заметно кивнул. Колечко плотно облегло тонкий пальчик, Эми подняла сверкающие глаза на теперь уже жениха.
— Вот и славно, дети. А теперь иди к себе, дочка, вы и так уже слишком долго были вместе, дай и нам поговорить про серьезные мужские дела, — Генри улыбался.
**
Утром путешественники покинули Ию все втроем – Генри в седле на спине дракона, курица Эми у него в руках. Сильные золотые крылья быстро отмеряли расстояние, и чуть позже полудня под крыло легла виденная в Зеркале долина. Бревенчатый домик приближался.
Костя сделал разворот, осматриваясь в поисках посадочного места, и острый драконий взгляд выхватил в дверях домика женскую фигуру, прижимающую руки к груди.
— Мама! – пронеслось в голове вновь обретенного сына.
Свен Свенсон, шеф детективного агентства «Свенсон, Барбер и сыновья» разбудил Хью Барбера утренним звонком в субботу. Летнее утро было тихим, слегка прозрачным. Хью спал с открытым окном, поэтому, проснувшись, он не сразу понял, звонит ли за окном проезжающий трамвай или телефонный аппарат.
— Что ты знаешь об экзорцизме? – спросил довольным голосом шеф Свенсон.
— Я даже слово это не выговорю, — пробурчал Барбер, — доброе утро. Что случилось?
— У нас новый контракт, — сообщил толстый Свен, — и потому дуй в библиотеку и ищи информацию о том, что такое экзорцизм. Подробности потом. Я хочу, чтобы ты разобрался в теме, прежде чем я расскажу тебе фактические обстоятельства дела.
Барбер, кряхтя, повесил трубку, с тоской посмотрел на часы. Было восемь утра. Время видеть последний сладкий сон. Но уже через час, наскоро закусив бутербродами, он сидел в антверпенской публичной библиотеке, обложенный справочниками и книгами.
— Этой темой с научной точки зрения мало кто интересуется, — пояснила хорошенькая библиотекарша Берта. Она была давно знакома с Барбером, часто Берта подбирала ему информацию по какой—либо теме, делала светокопии документов. За это молодой детектив приносил ей шоколадки, пиццу и букеты фиалок. Денег Берта не брала, с ужасом округляя глаза. При других обстоятельствах Хью приударил бы за ней, но у Барбера была невеста.
— А с какой точки зрения обычно эту тему раскрывают? – Барбер спросонья не слишком хорошо соображал.
— Ужастиков много написано об этом обряде изгнания дьявола, демонов, бесов. Но я не люблю демонологию, — сообщила Берта, положив на стол пухлый том «Толкование Библии для атеистов», — я люблю детективы разные… Уилки Коллинза, Агату Кристи… Меня очень интересуют разные расследования…
Барбер, не заметив намека, поддакнул и углубился в чтение. Попутно он делал в блокноте всякие пометки. Берта отошла и вернулась через час. Она несла подборку периодики.
— Это «желтая пресса», господин Барбер, — сообщила она доверительно, — но вам же нужен полный спектр сведений? Тут вы найдете статьи о данном ритуале.
Барбер провел в библиотеке целый день, вышел на свежий воздух утомленным от бесовского чтения, с ощущением бессмысленно потраченного времени. Особенно его возмутили статьи о ритуалах изгнания бесов местным священником Клаусом Ван Диком. Церковь его не поддерживала, считая шарлатаном, но общественность была в восторге от его методов изгнания бесов.
В шесть вечера он встретился с шефом в парке. Толстый Свен сидел у памятника Давида Тинерсу и крошил булку наглым голубям. Вид у него был безмятежный, в отличие от Барбера он пребывал в прекрасном расположении духа. Барбер поприветствовал шефа и присел на скамейку.
— Изучил тему? — спросил Свенсон без обиняков.
— Изучил, насколько это было возможно за день. Ерунда и полная ересь. Средневековое мракобесие и безграмотность.
— О! – поднял Свен Свенсон палец вверх, — именно этого эффекта я и добивался. Теперь на трезвую и скептическую голову тебе будет легче заняться расследованием.
Шеф Свенсон поведал удивленному Барберу о том, как к нему обратилась мифру Клодетт Ван Дик. Барбер понял, что речь идет о родственнице скандального пастора. Она никак не может продать дом брата, доставшийся ей по наследству. Брат умер три месяца назад, а уже три покупателя отвергли предложение о продаже дома. Мифру Ван Дик желает продать дом как можно скорее, так как ей нужны средства на лечение сына. Денежных накоплений ее покойный брат не оставил, слишком много тратил на благотворительность. Прихожане распространили слух о том, что в доме живут демоны, потому что Клаус при жизни практиковал обряд экзорцизма, причем небезуспешно. От детективного агентства требовалось выяснить, что не так с домом.
— Может, нам и справку надо выдать о том, что демоны не обнаружены? – с насмешкой предположил Хью.
— Если потребуется — выдадим, — спокойно ответил ему Свен, — за деньги я выдам справку о том, что бог есть или бога нет, если это устроит клиента. Но, как ты понимаешь, доказательства должны быть для клиента убедительными.
— Неужели у нас дела идут так плохо, что мы должны плясать под дудку полоумной бабки? – спросил Свена Барбер.
— С чего ты взял, что Клодетт Ван Дик – полоумная бабка? Ты что, в театр не ходишь? Это прима Антверпенского театра оперы, — произнес с негодованием Свен и ткнул пальцем в пространство. Барбер проследил за направлением взглядом и увидел на театральной тумбе на площади большую афишу «Травиаты» , на которой была изображена ярко накрашенная гордая брюнетка.
Барберу было поручено встретиться с Клодетт и составить план действий. На расследование клиентом отводилось две недели.
24 день холодных вод, Риль Суардис
Рональд шер Бастерхази
С безмозглым моллюском, по божескому попущению занимающим должность главы СБ Валанты, Роне столкнулся в десятке шагов от дверей принца Каетано. Бледный, с диким глазами Альгредо бежал разузнавать, что за дерьмо только что случилось.
– Бастерхази, опять вы! – Альгредо резко остановился, чтобы не налететь на Роне.
А Роне – нет. Ох и не зря у него уже лет шестнадцать руки чешутся убить это недоразумение, воображающее себя великим интриганом!
– Вы – идиот, Альгредо! – Роне ткнул пальцем (за неимением ножа) безмозглому моллюску в грудь. Тот отлетел к стене, и Роне снова шагнул к нему. – И начбезом вас сделал не меньший идиот! Каким местом вы думали, давая Шуалейде эту Мертвым драную папку?! Вы что, не читали моих отчетов по Аномалии? Ладно, к екаям отчеты! Вас что, Дюбрайн не предупредил, что информацию ей надо давать мягко, под присмотром и не всю сразу?
Безмозглый моллюск вместо ответа лишь хватал ртом воздух, наливался дурной кровью и делал какие-то невнятные движения руками.
– От вас было бы куда меньше вреда на прополке брюквы, дери вас семь екаев…
Роне осекся, когда его ударило потоком ледяного воздуха от активированного Альгредо защитного амулета: именно его тот и нашаривал. И только тогда до Роне дошло, что он со всей гневной дури впечатал идиота в стену, и тот едва может дышать. И что он слишком увлекся и не рассчитал сил. После общения с Дюбрайном надо быть осторожнее!
– Вы… – Альгредо пытался отдышаться и растирал грудь, похоже, Роне то ли сломал ему пару ребер, то ли чуть не довел до инфаркта. Жаль, что только чуть. Естественная смерть Альгредо была бы очень кстати. – Какого шиса…
– …я делаю в покоях Каетано и не я ли во всем виноват? – насмешливо озвучил его мысли Роне. – К вашему великому сожалению, сделать меня виноватым в вашем идиотизме на этот раз не выйдет. А делаю я то же самое, что и всегда – исправляю ваши ошибки, пока не поздно. Так что можете сказать: «Спасибо, шер Бастерхази, что спасли Шуалейде разум». А, да! Заодно уж Риль Суардис и сотню бесполезных недошеров вроде вас!
– Вы как обычно… преувеличиваете заслуги. Темный шер, – почти внятно произнес отдышавшийся Альгредо.
– То есть вы считаете, что грубо удалить кусочек памяти, как делает МБ со случайными свидетелями, достаточно? Для сумрачной колдуньи и менталистки второй категории? Да вы еще больший идиот, чем мне казалось!
– Ее остановил капитан Герашан, а не вы!
– О, злые боги… – Роне на миг закрыл глаза ладонью, чтобы не видеть этой вопиющей некомпетентности. – Он запихал пар обратно в кипящий чайник! И это лучшее, что он мог сделать один. Уйдите с глаз моих, Альгредо. Искушение избавить мир от вашего скудоумия слишком велико. И не лезьте к Шуалейде, видят Двуединые, ей сейчас достаточно малейшего толчка, чтобы снова сорваться.
– Хорошо. Я не полезу к Шуалейде, – с ненавистью процедил Альгредо. – Спасибо вам, шер Бастерхази. А теперь объясните мне, неразумному, что произошло.
– О, не может быть, вы начали что-то соображать! Лучше поздно, чем никогда, мой светлый шер.
– Вы правы, шер Бастерхази. Так я слушаю.
Лаяться с разумной версией Альгредо стало скучно, так что Роне презрительно дернул плечом и ответил, чтобы только моллюск отстал:
– Объясняю на пальцах. Шуалейда – сумрачная менталистка, воспитанная светлыми, которые понятия не имеют, что такое сумрак и тьма. Поэтому ее психика нестабильна так же, как ее дар. К тому же у нее естественная для ее положения и происхождения паранойя, и ей крайне сложно кому-то довериться. Известные факты, не так ли?
– Известные, продолжайте, – отвратительно спокойно сказал Альгредо.
– Также вам должно быть известно, что Шуалейда влюблена в некоего светлого шера.
– Некоего? – Альгредо поднял бровь.
– Вы ни к шису не годитесь, как начбез, Альгредо, и это тоже общеизвестный факт. Капитан Герашан вам, разумеется, не называл имени того, кто писал ей любовные письма.
– Так. Подробно и по порядку, шер Бастерхази.
– Подумайте головой, шер Альгредо. Как Шуалейда могла влюбиться в Люкреса, если она ни разу его не видела? А встречалась она прошлым летом с другим светлым шером. Ну?
– Дюбрайн?!. И он молчал?! Ни один шисов хвост…
– Не будьте совсем уж идиотом, Альгредо, – оборвал его Роне. – Вы знаете, что такое клятва перед Двуедиными. Я ее давал, и поэтому, как вы заметили, не назвал вам имен. Вы сами догадались. Герашан и все, кто мог бы рассказать вам или Шуалейде – тоже клялись. Но не разобраться в простейшей комбинации! Где ваша логика, Альгредо? Ну, кто может обмануть менталиста второй категории?
– Более сильный менталист, – с полным пониманием собственного идиотизма ответил Альгредо.
– Именно! А Люкрес у нас кто? Правильно, недоносок третьей нижней. У него от ментального дара только цветные искры в прическе, и те фальшивые.
– О боги, какой же я дурак…
– О чем я вам уже битый час и толкую, Альгредо. Вы – идиот. Дать Шуалейде досье на Люкреса, написанное рукой Дюбрайна, это… нет, я даже не могу слов найти! Признайтесь, он же вас предупреждал, что последние документы – только для вас, и Шуалейда не должна их видеть?
– Несколько иначе, она должна была увидеть все, но…
– Но не так. И после того как успокоится.
– Проклятье.
– Согласен. Отсутствие мозга – это худшее из проклятий.
– Хватит, Бастерхази! – взорвался наконец-то Альгредо, и Роне предвкушающе усмехнулся: сейчас снова будет драка! Но Альгредо безобразно быстро взял себя в руки и продолжил уже ровным тоном. – Лучше узнать правду поздно, чем слишком поздно. Итак. Почему Шуалейда сорвалась, я понял. Как Герашан ее остановил – догадываюсь. Теперь о памяти, психике и том, что вы сделали сейчас.
– Герашан слил последние две минуты ее памяти в мнемокристалл, как обычно поступает МБ с неудобными свидетельствами. В случае с условным шером это бы сработало, но не с менталисткой. Она бы обнаружила вмешательство и сама восстановила стертую память. После этого инцидента ее отношение к Герашану, МБ и вам лично можете предсказать сами. Ну и что такое злая Шуалейда, вам объяснять не надо.
Альгредо только покачал головой. До него начала доходить степень возможных неприятностей.
– Вы сегодня на удивление любезны, шер Бастерхази.
Роне фыркнул. Да уж, на удивление. Но кого следует благодарить за его нынешнее благодушие и совершенно ему не свойственное желание бескорыстно помогать идиотам, он не скажет. Если у Альгредо есть мозг и верные шпионы во дворце, сам догадается.
– Сам поражаюсь, шер Альгредо.
– Так она что именно она не будет помнить?
– Одну лишь деталь: чьей рукой были написаны письма. И поверьте, Альгредо, сделать это так, чтобы не покалечить ее психику, было крайне непросто. Мне удалось только потому, что она сама не желала знать правду. Это я вам тонко намекаю, что второй раз подобный фокус не пройдет. И что ментальный блок, позволивший ей сегодня остановиться и не повторить Олойского ущелья, сгорел.
– Что за ментальный блок? В ваших отчетах о нем не говорилось ни слова.
– И не могло говориться. Этот блок она поставила сама, причем значительно позже, чем были написаны отчеты. О нем знал Герашан, и он же наверняка помогал его ставить. По крайней мере, он знал, как его активировать.
– Проклятье.
– Не проклятие, а всего лишь прекраснейшая шера Аномалия. Если вы не будете вмешиваться, я научу ее контролировать дар. Вы поняли меня, Альгредо? Что бы я ни делал – не вмешивайтесь. Вы не понимаете, что она такое, и не сможете ей помочь.
– Она не будет вашей ученицей, шер Бастерхази!
– Она будет или моей ученицей, или проклятием Суардисов. Вы думаете, меня поставили на эту должность только чтобы позлить вас? Так вот, я вас разочарую, Альгредо. Конвенту плевать на вас, Конвенту важно лишь одно: сохранить и развить редчайший дар Шуалейды. Только я могу ей помочь, именно поэтому я здесь. И поверьте, я бы отказался от этой великой чести, будь у меня выбор. Эта прелестная юная шера попортит нам с вами еще немало крови. Будь вы поумнее, отдали бы ее Люкресу и через год поплясали на его траве.
– Если бы сами прожили этот год.
– Согласен, его высочество никогда не откладывает на завтра того, кого можно проводить в траву сегодня. Да и некий светлый шер будет недоволен. Именно поэтому Шуалейда скоро вспомнит все, что видела в той папке. Эмоций только поменьше, ее ярость я забрал.
– То-то вы выглядите таким сытым, – не удержался от шпильки Альгредо.
Роне рассмеялся. Боги, какой все же этот светлый идиот! Ума в нем – не больше, чем драконьей крови. То есть полкапли.
– Да-да, Альгредо. Не забывайте, что я – страшный и ужасный темный шер, и когда-нибудь я съем вас на ужин. Но не сегодня.
Насмешливо поклонившись, Роне взмахнул полой своего черно-алого плаща (который, оказывается, так нравится некоему светлому шеру) и завернулся в пелену невидимости. В конце галереи уже показалась фрейлина Ристаны, наверняка посланная по его душу.
– Шер Бастерхази! – пропищала фрейлина, успевшая его заметить. – Шер Бастерхази, прошу вас!..
Разумеется, Роне не отозвался. Отвечать на глупые вопросы ему сегодня надоело. Да и некогда. На эту ночь у него большие планы, и Ристане в них места нет.
Лед был повсюду.
От горизонта до горизонта, куда ни глянь, тянулись вздыбленные ломанными хребтами торосов бескрайние ледяные поля. Вмерзшая во льды «Святая Анна», до клотиков мачт покрытая гирляндами сосулек и коростой льда, смотрелась совершенно чужеродно в этом царстве вьюжной белизны. Они и были здесь чужаками — незванными гостями, которым предстояло теперь расплатиться за свое неуместное любопытство собственными жизнями, одному за другим.
Одиннадцать человек уходили сейчас прочь от остановленного льдом судна — в отчаянной попытке преодолеть полторы сотни верст ледяного безумия, и, избежав встреч с белыми медведями и стремительными отрядами приполярных пиратов, достичь Земли Франца-Иосифа.
Еще тринадцать человек оставались на борту затертой льдами шхуны, надеясь на весеннюю подвижку льдов, которая откроет им проход к открытой воде.
Шел второй год затянувшейся для экспедиции зимы. В вечной стуже Заполярья застыло даже само время, и лишь движение стрелок по циферблату отмечало течение одинаковых дней и ночей.
Полотнища полярного сияния занавешивали небо от зенита до линии горизонта, затмевая незаходящее уже по-весеннему солнце. Напряжение энергий было таково, что волосы в прямом смысле шевелились на головах, а по обледенелым снастям разгуливали призрачными силуэтами огни святого Эльма.
С ясного неба денно и нощно сыпался град. Росчерки метеорных следов полосовали небосвод, и временами падающие звезды с оглушительным грохотом взрывались во льдах. Мелкие, как пыль, тектиты с испарившихся в атмосфере комет собирались в хлопья сродни грязному снегу, пачкая белизну снега настоящего.
Дрейф ледового поля, пленником которого стала два года назад экспедиция Брусилова, неуклонно сносил шхуну все выше и выше по широте, и путешествие в поисках Северо-Восточного прохода поневоле обернулось попыткой достичь Северного полюса — либо берегов скрытой под вековечным панцирем льда легендарной Гипербореи.
Угроза голода стала явственной к концу второго года ледового плена. Раскол между начальником экспедиции и штурманом, сложившим с себя полномочия полгода назад, разделил команду шхуны на два лагеря. Теперь ведомая Валерианом Ивановичем часть экипжа уходила к ближайшей суше, чтобы организовать спасательную экспедицию для тех, кто не пожелал покинуть беспомощную «Святую Анну». Припасов на борту должно было хватить остающимся до лета, когда ледокольные пароходы и дирижабли полярного флота смогут преодолеть льды и снять упрямцев с терпящего бедствие судна.
Впрягаясь в постромки самодельных саней с погруженной на них байдаркой для преодоления разрывов во льдах, Валериан Иванович бросил последний взгляд на шхуну. Произведение британских корабелов с достоинством выдерживало натиск льда. Корпус не дал течи, и его обводы успешно сопротивлялись давлению ледовых полей. Остающиеся члены команды выстроились вдоль фальшборта и махали вслед уходящим. Брусилов, в парадном кителе и фуражке, смотревшихся чужеродно в окружении громоздких меховых одежд прочих участников экспедиции на продуваемой студеным ветром палубе, коротко кивнул своему бывшему штурману и удалился в каюту.
Больше Валериан Иванович никогда его не видел.
Полозья саней заскрежетали по снегу, и короткая цепочка смельчаков потянулась к первой гряде торосов.
Три месяца спустя, после безумной гонки наперегонки со смертью, пройдя из-за дрейфа льдов четыре сотни верст вместо предполагаемых ста пятидесяти и потеряв в пути почти всех своих подчиненных в неравной схватке со стихией, хищными зверями и полудикими охотниками обитающих во льдах племен, Валериан Альбанов и матрос Конрад достигли берега острова Нортбрук, что в архипелаге Земли Франца-Иосифа. Через несколько дней дирижабль Русского географического общества доставил их на Кольский полуостров, и Валериан Иванович, едва оправившись от лишений пешего арктического похода, начал организацию спасательной экспедиции, обратившись с прошением о выделении сил и средств в Академию Наук в Санкт-Петербурге.
Начавшаяся полтора месяца спустя Великая Война отодвинула поиски пропавшей экспедиции Брусилова на несколько лет.
– Мне нужна просто отсрочка. Месяц. Не больше.
– Через месяц откроется навигация. Император пришлёт свои корабли. К этому моменту ситуация в Тоненге должна быть полностью в твоих руках. Отсрочки этому не способствуют.
Темери слышала, как один из братьев мечется по комнате, изредка натыкаясь на мебель. Она ничуть не сомневалась, что это Кинрик.
– Ты так торопишься, как будто надеешься, что это избавит твою мальканку от возможных покушений.
– Да не этого я боюсь, дурень, – Шеддерик тоже слегка повысил голос. – Хотя, может, немного… но дело в другом. Город притих и ждёт, кто окажется сильнее. Мы с тобой, или те, кто готовит эти пока ещё гипотетические покушения.
– Если моя невеста узнает…
– То что?
– Если она, или кто-то из её сторонников сделают что-то с Нейтри…
– Так спрячь свою подружку. Убери её из города. Это, кстати, будет верным решением со всех сторон. В том числе и для её безопасности. И… никому не говори, куда спрячешь. Даже мне.
– У него есть женщина, – шепотом сказала Темери, испытывая при этом невероятное облегчение. Значит, этот молодой человек способен любить, сопереживать. Может быть, невидимая петля на шее Темери всё же не затянется. Может быть, она получит хотя бы небольшую свободу…
Между тем Шеддерику удалось немного успокоить брата.
Голоса стали тише, мягче.
– Если хочешь, я сам поговорю с чеорой Нейтри.
– Она тебя растерзает. Она не верит в серьёзность угрозы. Я… сам. В конце концов, это моя проблема. И как ты правильно заметил, я наместник, и должен научиться решать это всё без посторонней помощи.
– Вот и хорошо.
После паузы Кинрик спросил:
– Шедде… ты хотел мне что-то сказать.
– А, да. Будь с ней помягче. С мальканкой. Всё-таки она здесь, чтобы помочь нам наладить мир, а не потому, что вдруг захотела испортить тебе жизнь.
– Я не знаю её. И не хочу знать. Но я подумаю над этим.
– Ладно. Иди, час поздний.
– Почему мне кажется, что ты снова меня надул?
– Это ничего. Главное, доживи до весны, – немного невпопад ответил глава тайной управы и замолчал. На этот раз очень надолго.
Темери слышала, как затворилась дверь за ушедшим наместником, а Шеддерик остался в тишине. Но он был в кабинете – она слышала какие-то движения, шаги, звук передвигаемой мебели. В конце концов, устала ждать. Поняла, что ничего интереснее уже не услышит.
Да и первая свечка почти догорела.
Темери на всякий случай зажгла вторую свечку от первой и поспешила назад.
А когда оказалась у своей комнаты, тихо попросила:
– Ровве, не исчезай. Расскажи о чеоре та Хенвиле. Ты же знаешь его лучше. А со мной он… не очень разговорчив. Или ты не можешь?
– Я ведь не всеведущ, – вздохнул призрачный ифленец, – Но ты ему нравишься. И… в нём есть сожаление, много сожаления. Он не желает тебе зла, если ты об этом хотела услышать.
Темери покачала головой.
– Да нет, не об этом. Например, как вы познакомились? Каким он был раньше? И… что это за проклятие, из-за которого он… из-за которого саруги?
– Это долгий разговор, Темершана та Сиверс, а у меня мало времени. Кроме того, я не думаю, что вправе раскрывать его секреты даже вам. Он бы не захотел, я думаю.
– Ваше знакомство – тоже секрет? – расстроилась Темери.
– Да нет, оно как раз не секрет. Это было в Коанеррете. Он служил посланником Танерретской провинции при дворе рэтшара Ческена. А я трудился там же предсказателем и помощником землемера. Предсказатель – должность ненадёжная, слишком много конкурентов. А вот всё, что касалось картографии, изучения незнакомых территорий – это меня влекло и интересовало. Сильнее этого меня привлекала только большая библиотека рэтшара. К сожалению, наукой я мог заниматься, только находясь в должности помощника землемера, это не совсем то, чего мне хотелось, потому что работали мы не на местности, а в основном с документами прошлых лет, записями об изысканиях в предгорьях Улеша на севере и Данвенского хребта на западе. Деньги, правда, ретах платил неплохие, а дома… дома меня ждала незавидная участь недееспособного младшего сына в семье потомственных военных. В общем, выбор у меня был маленький.
Тень Ровве скользнула над полом, остановилась подле камина, и там стала как будто более материальной, плотной.
Темери подвинула к огню кресло и подбросила ещё полешко. Помня о гвардейце за дверью, говорить нужно было тихо, почти шепотом. Интересно, а он может услышать её Покровителя?
Она улыбнулась, подумав, что Шеддерик обязательно бы попробовал проверить, например, попросив Ровве что-нибудь закричать.
– Я был единственным ифленцем в Коанере. Хотя, нет. Не в городе и не в стране, конечно, а на службе у рэтшара. Так-то там есть и купцы, и переселенцы, и даже артисты. Рэшар попросил меня познакомиться с новым посланником империи поближе. Я должен был наблюдать за ним и докладывать правителю о малейших странностях его поведения. Задание мне понравилось – по крайней мере, это позволило бы мне хоть изредка говорить на родном языке. Но я не шпион и не воин, я не очень годился для такой работы. Вскоре нас представили на каком-то приёме. Вы, должно быть, заметили, знакомство со Шеддериком на всех производит неизгладимое впечатление.
Темершана поёжилась, вспомнив это самое впечатление, и кивнула. В особенности почему-то помнились окровавленные рукава и мертвенный взгляд чеора та Хенвила, когда он пришёл к пресветлой просить помощи – в деревенской гостинице неподалёку от монастыря. В день гибели самого Ровве.
– На том приёме благородный чеор изволил напиться в хлам и поссорился сразу с тремя молодыми и, скажем так, не очень любящими ифленцев дворянами. Драка обещала быть грандиозной, особенно если учесть, что в секунданты он позвал меня.
– И как же вышло, что вы оба остались живы?
– Да всё просто. Я рассказал рэтшару, а он испугался международного скандала и пресёк безобразие. Шеддерик обижался на меня дней десять, – я потом узнал, что это был красивый план самоубийства. Правда не очень надёжный, чеор та Хенвил прекрасно стреляет, даже когда сильно пьян. Потом он мне был даже благодарен – но это уж после того, как заполучил себе чёрную руку. А тогда… тогда наместник Хеверик получил ноту протеста, а Шедде – приказ покинуть страну, если не поклянётся больше не участвовать в дуэлях, пока занимает должность посланника. Судить его не могли, но держали под домашним арестом довольно долго. Потом простили, конечно. А он выбрал момент и отправился к этхарам…
– Так это случилось в Коанеррете? После той дуэли, да? – оживилась Темершана.
– После-то после, но не вследствие. Не спрашивайте, всё равно не стану рассказывать. Я всё-таки считал себя его другом… так странно. События тех времён видятся мне сейчас, как история о совсем другом человеке, даже не похожем на меня. Его идеи, мысли и страхи… я их помню, но не понимаю их причин. С Шедде мы стали сначала хорошими приятелями, а потом и друзьями. Возможно, это многим казалось странным. Я был слаб, благородный чеор защищал меня. Мы вместе кутили, знакомились с девушками, участвовали в нескольких политических интригах. Мы были молоды и делали глупости, чеора Темершана. Ты и вправду хочешь об этом слушать?
– Конечно, мне интересно – и о Шеддерике, и о его брате, и вообще обо всём. Надо же, я совсем не могу представить себе Шеддерика напившимся в хлам. Или дерущимся на дуэли.
– Ну почему же. Шедде почти не изменился. Просто научился хорошо прятать себя настоящего. Что же, моё время вышло. Не бойся будущего, Темершана. Это не тебе надо бояться!
Сказал – и ушёл. Как-то мгновенно и обыденно. И какой после такого отдых?
Ожерелье
Наместник Кинрик
Все девицы любят украшения, это наместник Кинрик успел усвоить хорошо. Даже Нейтри, хоть и не признавалась, а всегда радовалась, когда он приносил ей что-нибудь необычное – или ажурную брошь, вырезанную из перламутра, или серьги с разноцветными камнями, похожими на россыпь утренней росы. Но что подарить мальканке? На то, чтобы выбрать подарок, у него было два дня. О работе на заказ и речи идти не могло – слишком мало времени. Да и тратить казну на подарки, когда впору уже наоборот, пускать дамские украшения на то, чтобы как-то к весне решить животрепещущий вопрос большой денежной дыры – это как-то недальновидно.
Традиции велели ему, как жениху, поднести невесте в дар что-то ценное и символичное. Это не должна была быть публичная акция, просто подарок. Но подарок, который невеста в день свадьбы сможет надеть открыто, чтобы продемонстрировать своё согласие на этот брак.
Лицемерие и условности, вот что это было. Лицемерие и условности, от которых по вине доброго брата наместнику никуда не деться. Лучше бы он сам и женился на ней, раз это ему кажется таким важным…
Да что уж теперь. Сам дал слово. Сам принял решение. Значит, нужно соответствовать…
А значит, подарок нужен. Может, серьги?
Но кто знает этих мальканок. Может, они принципиально серьги не носят? Хотя нет, носят. В замке обитало достаточно молодых мальканок, чтобы он это заметил и запомнил. Вот только эта конкретная мальканка всё-таки не дочка придворного повесы. Брат говорил, она готовилась служить Ленне. То есть, уже немного не от мира сего. Кто знает, какие у них в монастыре были правила? Кроме того, она из семьи рэтшара, а это тоже накладывает определенные ограничения – отделаться дешёвым простым украшением не выйдет.
Дарить что-то из того, что он приготовил для Нейтри? Да он скорей удавится. Это просто кощунство, об этом и речи идти не могло.
Оставалось одно. Следовало расспросить кого-то из слуг или приближённых девушки.
И наместник взялся за дело со всей обстоятельностью обречённого.
Первым делом он задал свой больной вопрос Шеддерику, но тот не придумал ничего лучше, чем посоветовать не пытаться пускать мальканке пыль в глаза. И не дарить фамильные драгоценности. Особенно если они раньше принадлежали кому-то из придворных рэтшара, и она их узнает.
Как узнает? Прошло десять лет.
Савва сидел, откинувшись на спинку кресла и, вытянув ноги на иранский ковер, разглядывал свои белые, в сеточку, летние туфли. На лице его была лёгкая улыбка. Савва был доволен. Во-первых, он уже понял, по крайней мере в общих чертах, то, что придумал старик, и радовался предстоящему, потому что впереди предстояли действие и риск, которые для Саввы были равнозначны вливанию свежей крови. А во-вторых, — он ясно видел это — в глазах старика зажёгся огонь, они снова были живыми и молодыми, как двадцать лет назад. Савва чувствовал, как и его самого начинает наполнять своеобразные, появляющиеся только в особо значимые моменты энергия и сила, как наливаются теплом плечи и кисти рук, как обостряются зрение и слух, и перед внутренним взором возникают и всматриваются в него ледяные глаза Белой Волчицы.
Савва, слушая Бен Товия и свои ощущения, дотронулся до перстня, плотно сидящего на среднем пальце левой руки. На тяжелом золотом ободе была рельефно изображена голова волчицы. Перстень лет десять назад по заказу Саввы изготовил знаменитый столичный ювелир, и с тех пор Савва никогда не расставался с кольцом, считая его своим талисманом.
Высокая двустворчатая дверь тихо растворилась, и молодой человек доложил, что к хозяину пришли. Бен Товий кивнул, и в каминную залу вошли двое, юноша и девушка. Повинуясь приглашающему и одновременно повелительному жесту Товия, они прошли и опустились в стоящие напротив Саввы и старика кресла. Бен Товий залпом допил чай. Потом слегка наклонился к Савве и произнес негромко:
— Перед тобой ложка мёда, Савва. Кристина и Анджей, цирковой псевдоним Андре. — Потом повернулся к молодым людям: — Руководитель акции, Савва. На время выполнения работы ваш царь и бог. Его слово — закон и ваша судьба.
Солидное, дорогое ландо мягко и почти бесшумно — только тихо процокали по мостовой копыта великолепной пары — подкатило к центральному входу гостиницы. С него легко сошел видный, уверенный в себе мужчина лет тридцати пяти, может быть сорока, в белом костюме и светлой кремовой рубашке с распахнутым до груди, на итальянский манер, воротом. Следом, приняв протянутую руку, сошла девушка лет девятнадцати-двадцати. Ливрейный швейцар распахнул перед парой двери входа. Следом за ними спешили трое носильщиков, выбежавшие из гостиницы и подхватившие багаж. В фойе мужчина подошел к пребывающему в позе почтительного внимания администратору.
— Я граф Пилсуцкий. Для меня с дочерью забронирован люкс, на десять дней.
Через минуту необходимые формальности были выполнены, и граф с дочерью в сопровождении администратора проследовал к лифту. Старший посыльный, сановито хмурясь, отправил носильщиков:
— Номер 612! Бегом! Бегом!
Носильщики через ступеньку понеслись на шестой этаж. Через пять минут двери лифта открылись, в вестибюль вышел администратор и направился к ожидавшему его управляющему.
— Разместил графа?.. С дочерью? — после небольшой паузы спросил управляющий.
— Да-с. Разместил-с. Господин граф довольны-с. — Потом администратор скосил глаза книзу и добавил: — Сдаётся, она такая же его дочь, как и моя …
— Не твоё дело, дурак! В посыльные захотел? В младшие! — Управляющий так глянул на администратора, что у того вспотели подмышки.
Как только администратор откланялся, Савва обошёл номер. Спальня, гостиная, ванная, балкон. Главное, камин на месте. Он снял пиджак и аккуратно развесил на спинке стула. С балкона вошла Кристина, которая, следуя модному образу — со скукой во взоре и держа в руке длинную папиросу, — озирала окрестный пейзаж. На самом деле прикидывала возможность ухода через крышу, если понадобится. Она поморщилась и потыкала папиросой в пепельницу: она не курила и переносила табачный дым с большим трудом. Сняла со стула аккуратно развешенный пиджак Саввы и небрежно бросила в кресло.
— Извините, граф Пилсуцкий не повесит пиджак. Ещё раз извините.
Савва кивнул. Голова у девчонки работала. Со своей ролью она пока справлялась великолепно. В том, что граф выдаёт за дочь свою пассию, у гостиничного персонала не должно возникать ни тени сомнения. Это необходимо по плану подготовки акции. Савва посмотрел на часы — вот-вот должен явиться официант с шампанским. Он расстегнул рубашку, сел на софу. Кристина сняла платье, и, оставшись в нижнем белье, забралась к нему на колени. Не прошло минуты, как в дверь постучали и в номер вошел официант, катя перед собой тележку с фруктами и шампанским. Кристина встала с колен Саввы и медленно пошла по комнате. Савва протянул в сторону официанта зажатую между указательным и безымянным пальцами ассигнацию, и тот, стараясь не смотреть на стоящую у огромного зеркала Кристину, принял щедрые чаевые и быстро вышел из номера.
— Если до сих пор и были сомнения, то теперь не будет. Савва, я заметила в вестибюле двоих. А вы? — девушка смотрела на Савву через зеркало.
— Я тоже. И двое с газетами. Итого четверо, всё как говорил Товий. И ещё здесь, на этаже. Где именно — надо выяснить. — Савва снова посмотрел на часы. — Через полчаса принесут ещё шампанского, и пару часов отдыхаем. А вечером ресторан.
— Поняла. Я в ванную, приму душ. Грех не воспользоваться такой роскошью.
Савва налил себе шампанского и с фужером в руке вышел на балкон. По раскладу, он должен был изображать солидного и богатого господина, намеревающегося провести неделю-другую в обществе молодой любовницы; господина, прямо скажем, весьма недалёкого, поскольку история с его якобы дочерью была шита белыми нитками. Все это было подготовлено и обсуждено с Бен Товием, и «Граф Пилсуцкий», человек столь же простой, даже глуповатый, сколь и явно очень высокого о себе мнения, должен был восприниматься именно таким, а значит, не вызывающим никаких подозрений в заинтересованности объектом, и, тем самым, не представляющим опасности.
Официант, принесший шампанское и клубнику со сливками, внимательно, с видимым интересом поглядывал на разбросанные на самых видных местах интимные принадлежности дамского туалета, а расставив заказ на курительном столике, придвинутом к широченной разобранной кровати, столкнулся с выходящей из ванной комнаты в одних ажурных чулках Кристиной. Как только за ним закрылась дверь, Савва, сосчитав до десяти, выставил в коридор свои туфли — чтобы почистили. Официант, принесший шампанское, стоял перед номером, расположенным напротив апартаментов объекта, из-за которого была затеяна вся операция. В дверях номера стоял крепкий коренастый господин и слушал официанта. План «Визитка» был выполнен: через час в гостинице всем будет известно, что граф с «дочерью» занимаются любовью. Плюс определилось местонахождение негласной охраны объекта. Савва ещё минуту постоял у двери, слушая, что происходит в коридоре, и повернул ключ в замке.
— Теперь отдыхай. Вечером ты должна выглядеть сногсшибательно.
Кристина, повернувшись к нему спиной, сняла чулки и аккуратно сложила их на банкетке.
«А вот это я упустил начисто. — подумал Савва. — Нелегко будет мне изображать её любовника. Только изображать, находясь рядом с ней…»
Девушка поймала его взгляд и прекрасно поняла его мысли.
— Извините, Савва…
Она юркнула под простынь и свернулась клубочком, как кошка, на самом краю кровати.
Савва, не раздеваясь, прилёг на другой край, и, заложив руки за голову, закрыл глаза.
Два дня назад, вечером, в день приезда Саввы, старик, коротко представив ему Кристину и Анджея, передал их на попечение доверенного человека, сказав, что они могут отдыхать до особых распоряжений. Потом, отослав слуг, рассказал Савве о его помощниках. Анджей и Кристина, единоутробные брат и сестра, родом из Варшавы, Кристине двадцать, Анджею семнадцать. Отцов не знают, мать, по словам знавших её, удивительная красавица, ещё детьми отдала обоих в цирк, которым владеет её друг. Именно друг. Он был намертво и безнадёжно влюблен в неё, а она так и не приняла много раз предложенные ей руку и сердце. После её смерти, лет семь-восемь назад, он взял детей в свою труппу. Кристина с братом, с детства живя на арене, стали не просто артистами цирка, а высококлассными гимнастами, особенно Анджей. Помимо того, Анджей во время фестиваля цирков в Монако брал уроки кулачного боя у боксера из Лондона и какой-то хитрой, неизвестной в Европе борьбы — у японца из токийского цирка.
Бен Товий, по одному ему известным каналам, знал об этом и через своих людей вызвал из Варшавы именно их, Анджея и Кристину. Они стопроцентно соответствовали тому, что задумал старик, но, когда он увидел их вживую, не поверил глазам. Старый Бен Товий обладал способностью, абстрагируясь от второстепенного, убирать лишние детали и добавлять недостающие, видеть суть, которую редко кто замечает. Он увидел сразу. Дело в том, что единоутробные фотографически повторяли черты друг друга, лица, фигуры, даже жеста, не теряя при этом своей индивидуальности. Один рост, один цвет волос, одна линия губ. Анджей-Андре был хрупок и тонок, кожа лица была нежна и свежа как у сестры, и только глаза, смотревшие совсем не по-девичьи спокойно и холодно, выдавали понимающему человеку, что перед ним стоит жёсткий и опасный боец. И увидев их, Анджея и Кристину, перед собой, Товий понял, что недостающая деталь той мозаики, которую он складывал последние полтора месяца, нашлась и встала на своё место. И теперь нужен был Савва, ибо только Савва мог сделать так, чтобы задуманная и собранная Бен Товием мозаика заиграла всеми цветами.
С Анджеем Савва провел несколько тренировок на специально прикупленном сейфе, аналогичном тем, что стояли в номерах. У паренька оказались очень чувствительные музыкальные пальцы и отменный слух. После нескольких подходов он уже безошибочно взламывал код…
Оржицкий чувствовал отчаяние, он не мог вот так просто отпустить Глину с антикваром. Он чувствовал, что ничего хорошего из этого не выйдет.
– Я надеюсь, что вы не отвезете её в «Божью пчелу»? – спросил он
– Не стоит волноваться, я не так глуп, как вы, бывший пионер Фенькин, – сказал ему с прежней галантной улыбкой Гомон, – вы всегда можете застать нас по известному вам адресу.
Глина и Гомон удалились, а Оржицкий сел за стол у остывающего котелка.
«Вот и кончилось всё, – подумал он, – теперь от меня ничего не зависит».
***
Через месяц Оржицкий перебрался в город. Он дал распоряжение соседке по поводу возможного возвращения Глины на дачу, и отдал ключи на сохранение. Брошенное им жилище на Бассейной отозвалась гулкой пустотой и слегка затхлым запахом. По соседству последствия разорения квартиры были ликвидированы, и соседом Оржицкого стал какой–то развеселый толстяк со щенком хаски. Жизнь двигалась по неизвестному Оржицкому вектору. Пару дней Тим скитался по городу без дела, а потом решил наведаться к Гомону.
– Что вам угодно, – спросил юноша в клетчатой рубашке и джинсах клеш из мира семидесятых прошлого века, выйдя из-за стола с конторкой. На бэджике было написано «Леонид Шевченко».
– Добрый день, Леонид, я ищу одну свою знакомую, – сказал Оржицкий, – Аркадий Аркадьевич сказал, что я всегда могу найти её здесь.
Юноша наклонил вбок голову и улыбнулся, напомнив своим обликом пуделя.
– Вы, наверное, о Глине, я её приглашу.
Он вышел в боковую комнату и вскоре вернулся. Глина шла следом, и Оржицкий отметил, что в её внешнем облике не произошло никаких существенных изменений. Старое платье, бурые следы на коже, многочисленные рубцы на лице и щеках. Только лысую голову она повязывала косынкой, делая узел на затылке. Он испытал небольшое разочарование, видимо, в глубине души Оржицкий надеялся на то, что магия бусин вернет Глине её облик или по крайней мере, сделает её лицо и тело привычным для восприятия. Мороком она пользоваться явно не желала.
– Привет, – Глина улыбнулась Тимофею, – долго же ты не приходил.
– Привет, – ответил Тимофей, стесняясь присутствия постороннего.
Глина жестом пригласила Тимофея в боковую комнату.
– Как поживаешь, – спросил Оржицкий.
– Ем, сплю, работаю, – пожала плечами Глина.
– Работаешь – удивился Тим, – что же ты делаешь?
– Всякий раз одно и то же, – ответила Глина, – слушаю память вещей и стараюсь её не забирать. Всё, что мне рассказывают – записываю. Мы ищем артефакты, имеющие подлинную историческую ценность, а среди обычной антикварной рухляди они попадаются не часто.
– А я думал, что ты катаешь таблетки и кормишь ими умирающих в хосписах, – цинично пошутил Оржицкий.
– Я и хотела это делать, но пока нет сил, да и Гомон мне запретил.
– Гомон может тебе что-то запретить?
– Пришлось, – медленно сказала Глина, странно улыбнувшись, – я сильно нарушила равновесие и теперь я могу только слушать и записывать. Но и это немало, поверь.
Оржицкий взял со стола шкатулку из гладко отполированного красного дерева и повертел её в руках. Крышка со щелчком открылась, и на алой бархатной подушечке показалась маленькая фигурка балерины, которая медленно закружилась в фуэте под скрипучую мелодию.
– Эту вещь Аркадий Аркадьевич нашел на свалке, – сказала Глина, – её последний владелец нам не известен, но шкатулка рассказала о девочке, которая пережила блокаду благодаря тому, что бабушка распродала все свои украшения и ценности. Эта девушка – Галина Вишневская, шкатулку отреставрировал Аркадий Аркадьевич и хочет передать дочерям Галины Павловны.
– Историю рассказала тебе эта шкатулка? – спросил Оржицкий, заранее зная ответ.
– А вот курительная трубка Ефима Копеляна, мы отдадим её в музей Мосфильма.
– Твой Гомон просто благотворитель какой–то, – ревниво усмехнулся Оржицкий, – то подарит, то отдаст.
– Нет, он далеко не всегда так щедр, – нахмурилась Глина, – просто всё должно быть на своем месте: вещи и люди.
– А ты на своем ли месте, Глина? – спросил Оржицкий, кладя ладонь на её искореженную руку.
– Я всегда на своём месте, – бесстрашно ответила девушка, глядя ему в лицо.
Оржицкий понял, что в нём Глина больше не нуждается и испытал смешанное с разочарованием облегчение.
***
Глина не любила барахолок, у неё болела голова от изобилия впечатлений и шума. Гомон искал своё, скупая за бесценок для антикварной лавки «хабур-чабур», как он ласково называл товар, а Глина присматривалась к домашним вещам, которые Гомона не интересовали. Гомон тянул её в крытые ряды грампластинок, книг и часов, а девушку влекло в «старушатник» – побродить между крепдешиновых платьев, чесучовых пиджаков, плюшевых медведей.
Она не воровала память, так как Гомон запретил ей это делать, покупала у торговок всё, откуда ей слышался шёпот. Молчащие вещи обходила, как и совершенно новые – ночные ситцевые рубашки с ещё советскими ценниками «2 рубля 80 копеек», мужские майки-кулирки, военную форму из складов. Это разбиралось другими покупателями «влёт», но Глину совершенно не интересовало. Она почти даром набирала на барахолках изношенное барахло, чем старше – тем лучше. Продавцы, видя изуродованную ожогами барышню, уступали в цене, предполагая, что есть на свете люди, которым гораздо хуже, чем им.
Сидя в антикварной лавке Гомона, Глина слушала истории вещей, записывала их и отдавала антиквару, который хмыкал и радостно пожимал руку Глине.
Гомон частенько тащил Глину в командировки. Командировками он пафосно называл поездки на барахолки разных городов. Гомон любил лично копаться в развалах, хотя на него работала армия бомжей северной столицы и целая толпа «чёрных копателей», а также сеть агентов по стране. Глина чувствовала себя разбитой и измученной после каждой такой поездки, и потому в награду Гомон давал ей отсыпной, который девушка проводила в уединении, с книжкой и бутылкой вина. Глина не боялась пристраститься к спиртному, хотя Гомон и отпускал шуточки по поводу неизлечимого женского алкоголизма.
– Ты бы в музей сходила, Глина, – сказал как-то Аркадий Аркадиевич, – ведь и в Ярославле, и в Костроме столько раз уже была, а ничего не видела. Потом он спохватывался, понимая, что для этой девушки сходить в музей всё равно, что на митинг по разгону Белого дома. Крик, вопли и стоны – вот что слышала Глина из-за каждой витрины, отовсюду одновременно.
В поездках Гомона и Глину сопровождал охранник Глеб. Глина не имела ни малейшего понятия, какие поручения выполнял Глеб для антиквара, но заметила, что охранник не спускал с неё глаз. И стала она обращать на него внимание после того, как к ней в лавку пришел Оржицкий. Глина помнила слова Тимофея: «Ты попала в рабство, Глина, даже в более гнусное, чем в «Смарагде», потому, что оно добровольное и под маркой благотворительности». Глина не знала, прав ли бы Тимофей, и могла ли она уйти от Гомона. Ей не хотелось уходить, да и идти было некуда.
Глине было запрещено катать тёмные бусины, да она и сама понимала, что зла в этом мире и без этой гадкой субстанции предостаточно. Поэтому она старалась не слушать страшные истории, выбрасывая такие вещи. Иногда ей удавалось всё-таки скатать белую бусинку, предназначенную для Манчини, и только тогда суровый взгляд Гомона смягчался. Манчини появилась у Глины случайно — покупая газету в киоске «Союзпечать» на Литейном, Глина познакомилась со старушкой-продавцом.
– Не хотите ли крыску взять? Вот такая цаца приблудилась, а что с ней делать – ума не приложу. ..
Глина вскинула брови, но когда по её плечу побежал белый зверёк с ошейником на позолоченной цепочке, девушка поняла, что, раз крыска её признала, то теперь деваться некуда: придется забирать.
– Её Манчини зовут, – сообщила продавщица с улыбкой, – а вот крыска или крыс – я не умею определять.
Ну, Манчини, так Манчини. Крыска была неприхотлива, хотя и суетлива. Гомону новый жилец понравился. «Самец», – определил антиквар, осмотрев беспокойно двигающееся тельце. Манчини мигом обследовал всю антикварную лавку, и почувствовал себя не только своим в незнакомой обстановке, но и владельцем всех сокровищ. Манчини садился у стойки и с укоризной глядел в глаза покупателям, словно осуждая их за приобретения, а Гомона – за растрату товаров лавки. В поездках на барахолки крыс сопровождал Глину. Не пугаясь людской толпы, он сидел у Глины на плече, вцепившись в куртку коготками, посверкивая агатовыми глазёнками по сторонам и топорща усы. Вот, собственно, и была компания Глины: всегда весёлый Гомон, деловитый Глеб и любопытный Манчини. Манчини охранял сокровища, Гомон – мировой порядок, а Глеб — их всех, вместе взятых.
Оржицкий больше не приходил, Глина спросила как-то у Гомона, пускают ли к ней гостей, а тот весело ответил: были бы гости, а пустить-то можно, не тюрьма. Он непрозрачно намекал на то, что у Глины просто нет никого.
— Мне бы твоё спокойствие, ангел, — Кроули уже переоделся в пижаму, но вместо того чтобы лечь, нервно расхаживал по спальне. — С этими смертными всегда так: вроде бы всё просто, но обязательно что-то идёт не так.
— Но всё ведь закончилось хорошо.
— Это, по-твоему, хорошо?! — Кроули остановился и возмущённо развёл руками. — А начала всё Хуч! Что за глупые фантазии на мой счёт? Я вовсе не думал её проклинать.
— Ты пожелал ей…
— Но я не прилагал никаких усилий! Я ей просто так сказал, хотел ей немного пощекотать нервы, чтобы не расслаблялась. Кто ж знал, что её жизнь не отличалась разнообразием… она не производила такого впечатления… да почему я должен оправдываться?!
— Не должен, — улыбнулся Азирафель.
— Вот! — Кроули махнул рукой. — А Блэк?! Даже я знаю, что такой запрет — это прямое искушение его нарушить.
— А уж ты-то знаешь толк в искушениях, — поддержал его Азирафель.
— Потому что я демон! Но это не повод прилюдно обзывать меня лжецом! Я никогда… — Кроули на мгновение задумался. — Ну, не то чтобы сильно… в общем, ты меня понял!
— Конечно, понял, — Азирафель, как мог, пытался его утешить. — Ты не лжец, хоть и демон.
— Да!
Кроули вздохнул и уселся на край кровати. Его плечи поникли, и он казался таким несчастным, что Азирафель сел с ним рядом, обняв за плечи.
— Зато какой прекрасный получился фейерверк. И шоу — готов поклясться, что ничего подобного здесь не видели.
Кроули зажмурился и, словно невзначай, потёрся щекой о плечо Азирафеля.
— А как тебе награждение?
— Грандиозно!
Азирафель опустил ладонь на голову Кроули и начал осторожно перебирать его волосы, слегка массируя и поглаживая. Он уже успел убедиться, как быстро такие простые манипуляции успокаивали. Даже лучше коньяка… и приятнее, к слову…
— Ангел, а зачем к тебе подходил Крауч?
— У него был Хмури.
— Правда? — заинтересовался Кроули.
— Да. Если подумать, это логично. Он ищет Барти, а Крауч — его отец.
— Больше нет.
— Но Хмури-то об этом не знает. Он обыскивал дом Крауча.
— И ничего не нашёл? Какая досада! — глумливо усмехнулся Кроули. — Но мне показалось, что тебя расстроил этот разговор.
— Немного, — признал Азирафель. — Мне кажется, он переживает.
— Какой же ты ангел! — Кроули фыркнул. — Конечно, он будет переживать! Такое пятно на репутации. Не отмыть.
— Он переживал за Барти.
— Пф! За себя он переживал. За се-бя! Ну и, конечно, пытался обезопасить свою семью. Всё-таки молодая и красивая жена требует не только денег и внимания, но и заботы.
Спорить Азирафель не стал. Кроули был убеждён в своей правоте и нашёл бы сотню доводов в её защиту. Только вот слишком уж растерянным был взгляд Крауча, и слишком сильно его слова были похожи на предупреждение, которое он пытался передать сыну. Почему-то Крауч был убеждён, что Азирафелю такое под силу. Возможно, и это тоже было предупреждение о подозрениях старого аврора… Кто знает?!
— Давай спать, Кроули. День сегодня выдался непростой.
Кроули послушно забрался под одеяло и привычным уже движением взял Азирафеля за руку. Глупо было бы отрицать, что это успокаивало. Как и тихое дыханье на соседней подушке. Азирафель рассматривал бегущие по потолку тени, пытаясь разобрать в них какие-то знаки или символы, и ждал, когда Кроули заснёт. Было что-то завораживающее в этом моменте: как вздрагивает и тяжелеет его рука, как черты лица приобретают необычную мягкость, как разглаживаются морщины на лбу, а губы слегка размыкаются…
— Ангел, а ты понимаешь, что наши каникулы заканчиваются?
От горечи в тихом голосе Кроули сжалось сердце. Но он был прав. Возвращение не сулило ничего хорошего, но кроме них вставать на пути Армагеддона было некому.
— Понимаю.
Кроули едва слышно вздохнул.
— Я знаю, как это бывает. Ничего вроде бы не предвещает, а потом — бах! — и уже поздно.
— Ты о чём?
— О том, что наше возвращение может случиться уже завтра…
— Завтра не получится, — перебил Азирафель. — Мы так и не поняли, как работает хроноворот. Да и с полотном реальности взаимодействовать не научились. Так, только нащупали что-то стоящее.
— Вот и я о чём, — Кроули замолчал, но Азирафель видел, как дёргается его кадык, словно нарочно мешая говорить. — Это всё вопрос времени, которого остаётся всё меньше.
— Да, дорогой. Времени почти не осталось.
— Поэтому я и хотел… — он стиснул пальцы Азирафеля так сильно, что кольцо на мизинце стало причинять боль. — Чёрт! Что ж так сложно-то?!
— Тебе помочь, дорогой?
— Нет, — Кроули поморщился. — Я просто хочу тебе сказать… чтобы ты знал… я не на что не претендую… ты не обязан…
— Прости?
— Ну да, — лицо Кроули исказила болезненная судорога. — Я хотел сказать… помнишь, мы говорили обо всяких чувствах…
— О любви? — подсказал Азирафель.
Кроули кивнул.
— И вот тогда я подумал, что ты ведь не можешь со мной так, как принято у вас Наверху, а я точно не буду с тобой так, как должно быть Внизу…
Кроули замолчал, и Азирафелю ничего не оставалось, кроме как дождаться продолжения, потому что он и предположить не мог, чем может закончиться это предложение.
— И тогда я подумал… а что если… попробовать… как-то не так…
Сердце Азирафеля пропустило уже десяток ударов, но он попытался не терять самообладания:
— Например?
— Как смертные, — Кроули, похоже, испугался своих слов, потому что зачастил, глотая окончания: — Ничего такого, ты не подумай… просто держаться за руку… ходить на… свидания… гулять вместе… что я несу?!..
Как же раздражали Азирафеля такие стереотипы! Почему демон непременно должен лгать, а ангел — говорить правду? Придумали бы что-то другое за столько-то веков. Похоже, что и Кроули испытывал схожие чувства, потому что зло оскалился и набросился на Блэка:
— Вы этого хотели, да?!
— Но я же его предупреждал! — возмутился Блэк. — Строго! Когда maman говорила таким тоном, я предпочитал промолчать в ответ.
— После чего, вероятно, бежали исполнять её пожелания, — едко заметил Кроули.
Блэк на мгновение смутился:
— Так то я, а это Гарри.
— Большая разница, — Кроули зло сверкнул глазами. — И кто теперь, по-вашему, должен спасать ребёнка от разъярённого сфинкса?
— А с чего это разъярённый? И это вообще женщина… очень обходительная, к слову.
— Не обольщайтесь. Сфинкс просто помешан на мудрости, и горе тому, кто не соответствует его высоким стандартам. Ему ничего не стоит снести глупую голову с плеч одним ударом лапы. Или вы уверены, что ваш крестник знает правильный ответ?
Блэк побледнел:
— Его надо спасать…
— Дошло, наконец! А не подскажете как? Разумеется, Поттер может просто промолчать и поискать другой путь, но вы уверены, что он так сделает? Зная, что на него все смотрят?
— Твою мать! Снейп, я быстро, — Блэк превратился в огромного пса и уже ринулся к лабиринту, когда Кроули набросил на его шею поводок.
— Стоять, адская гончая…
Азирафель вновь взглянул на экран, где Поттер противостоял огромному сфинксу.
— А я могу задать только один вопрос? — Гарри явно тянул время.
— Конечно, мальчик мой, — улыбку сфинкса можно было назвать голодной.
— А если промолчу?
— Тогда тебе придётся поискать другой путь.
Азирафель с облегчением вздохнул: всё-таки Поттер не был идиотом, раз пытался отыскать для себя лазейку, если уж с полноценным выходом не получалось.
— А я тогда попробую ответить…
Или всё-таки был? Азирафель почувствовал дикое напряжение, исходившее от Кроули, и понял, что тот сейчас сорвётся спасать Поттера, а значит, надо придумать, как отвлечь внимание зрителей от экрана и что делать с по-настоящему разъярённым сфинксом. А над стадионом уже звенел голос Поттера:
— Нужно спросить кого-то из них примерно так: «Если я спрошу твоего приятеля, ведет ли моя дверь в Рай, что он ответит?» И тогда если это демон, а дверь ведет в Рай, он скажет, что его приятель ответит «Нет!», а если это будет ангел, то он тоже скажет «Нет», потому что знает, что демон лжец и всё равно соврет. Следовательно, мы поймем, что если «Нет», то за дверью Рай, а если «Да» — то Ад. Как-то так…
На трибунах сначала раздался тихий вздох, а потом чьи-то робкие аплодисменты переросли в овацию, которая едва не помешала расслышать гневный возглас сфинкса:
— Они не могут быть приятелями!
— Могут, — Поттер поправил очки и улыбнулся. — Кто им помешает? Я правильно ответил?
Красивое лицо сфинкса исказила гримаса злости:
— Ступай прочь!
— Значит, могут, — пробормотал Поттер и, осторожно обойдя сфинкса, помчался по узкому коридору из зарослей.
Публика неистовствовала, не сразу сообразив, что картинка на экране уже изменилась.
— Кто это? — встрепенулся Блэк. — Не Гарри.
— Вверху специально подписано для таких, как вы, Блэк.
Если бы Кроули не был столь сильно выбит из колеи, он бы непременно рассказал, что сейчас учёл все предыдущие ошибки, когда некоторые зрители путались, не зная, за действиями какого чемпиона наблюдают, и теперь можно наконец-то любоваться идеальным шоу.
— Да что я-то! Вы видели, какой он умный?! Я до сих пор охреневаю.
— Поттера всегда выручала интуиция, — скептически поджал губы Снейп.
— Много ты понимаешь! Я вот, например, даже не понял, как это решить.
— Это не самый удачный пример, Блэк, ты никогда… — Снейп явно собирался сказать какую-то гадость, но прикусил язык.
— И что же я «никогда»? — начал обижаться Блэк.
— Господа, ваши семейные разборки выглядят мило, но мы здесь собрались по другому поводу, — ехидно заметил Кроули. — К тому же вы мешаете господину министру. Он уже несколько минут сверлит вас недовольным взглядом.
Малфой действительно так пристально смотрел на Снейпа, будто не мог поверить своим глазам. Заметив это, Блэк мгновенно забыл обо всех обидах и, интимно приобняв коллегу за плечи, начал поправлять узел его галстука. Снейп не возражал, небрежно принимая заботу как нечто само собой разумеющееся, и только когда Малфой отвернулся, слегка отстранился от чересчур увлекшегося его костюмом Блэка. Кроули усмехнулся и подмигнул Азирафелю, указывая взглядом на экран, где Крам собирался вступить в облако тумана, чудесным образом заполнившее весь проход.
Наверное, братья Уизли сделали звук громче, потому что притихшие зрители внимали загнанному дыханью чемпиона, и, кажется, даже был слышен неровный перестук его сердца. Крам отчётливо выругался и шагнул в сгустившийся туман. Сразу же произошло несколько вещей. Сначала изображение мгновенно перевернулось вверх ногами, отчего Крам разразился шквалом ругательств, но быстро замолчал, заметив, как из тумана навстречу ему выползает нечто, похожее на гибрид краба и скорпиона, увеличенный в десятки, а то и сотни раз.
— Мой соплохвостик, — громогласно возвестил в наступившей тишине Хагрид. — Он ещё огнём плеваться может, как огнекраб, а на задочке у него жальце…
Кажется, лесничий собирался рассказать биографию этого монстра, но Дамблдор что-то прошептал ему на ухо, и Хагрид замолчал, с явной гордостью поглядывая на директрису Шармбаттона. Проклятья на «соплохвостика» не действовали, отскакивая от бронированного панциря, поэтому Крам, явно опасающийся сделать лишнее движение из-за перевёрнутого положения, оказался почти в ловушке.
— Виктор, запускай сигнал, — закричал директор Дурмштранга. — К дьяволу этот Кубок!
Но, конечно же, Крам его не услышал. Его палочка извергала лучи проклятий сплошным потоком, и он всё-таки умудрился попасть в брюхо монстра, который, разозлившись, прицелился в него своим жалом, больше похожим на копьё. Опрокинутого на спину соплохвоста отбросило в сторону, а Крам решился сделать шаг, после чего изображение вновь перевернулось.
— Сдохни, тварь!
Крам метнул в соплохвоста какое-то проклятье, от которого тот поджал лапы к брюху и забился в агонии, а сам опустился на колени, тяжело дыша. Он гладил редкую траву, шепча что-то очень похожее на молитву. Только спустя несколько мгновений Краму удалось подняться. Он крепко сжал палочку и, пошатываясь, упрямо пошёл к цели. Когда Азирафель взглянул на Хагрида, то увидел, как тот рыдает, вытирая лицо не совсем свежим платком. Он определённо не считал участь соплохвоста справедливой.
Камера вновь переключилась и теперь транслировала то, что происходило с Диггори. Тот, похоже, только что выбрался из зарослей растения, собиравшегося его задушить, и выглядел настоящим оборванцем. Впрочем, живописные лохмотья были ему к лицу. Диггори немного прихрамывал и казался слегка дезориентированным, но сдаваться явно не собирался. Он взглянул на карту и на следующей развилке лабиринта свернул налево, после чего сразу же замер, прошептав победное: «Да!»
Однако Азирафель уже видел на карте красную точку, стремительно приближающуюся к Кубку с другой стороны. Через мгновение и Диггори заметил соперника.
— Чёрт бы тебя побрал, Поттер!
К Кубку они помчались с разных сторон под свист и улюлюканье публики, симпатии которой разделились. Кто-то болел за Поттера, кто-то за Диггори, а Дамблдор просто довольно потирал руки — ведь оба ученика были из его школы, поэтому победа уже была предопределена. Кубка чемпионы коснулись одновременно, потому что их вынесло из лабиринта вместе, и они появились перед трибунами, вцепившись в ценный приз.
— Господа, — голос Бэгмена рокотал над стадионом. — Это самая убедительная победа школы чародейства и волшебства «Хогвартс»! Ура!
Азирафелю показалось, что он оглохнет. Кричали все, даже Макгонагалл забыла о своей чопорной сдержанности и колотила ладонями по скамейке, что уж говорить об остальных? Учителя вытирали слёзы радости, а Барти, которому образ не велел делать ничего подобного, встал и вместе со всеми запел что-то похожее на гимн школы. Даже Скитер, чья камера безостановочно стрекотала и слепила зрителей яркими вспышками, выглядела счастливой, а когда Дамблдор вскинул руку, пальцами показывая знак победы, Геллерт ответил ему со своей трибуны таким же знаком. Похоже, они нашли общий язык.
2
Торов вырос на Луне. В трущобах русского сектора часто не хватало то еды, то воды, то тепла. Пронизывающий нутро холод, казалось, пустил стылый корень вдоль позвоночника и ворочался под кожей до сих пор. Но больше всего ему запомнилось вечное противостояние банд территориальных секторов. На Луне в условиях скудности снабжения все воевали. Со всеми. Всегда. Земля поначалу исправно снабжала Луну необходимыми материалами и продовольствием, но, когда грянул очередной общемировой экономический кризис, лунтикам пришлось надолго затянуть пояса. Потуже, до отмороженных позвонков.
И сейчас, глядя, как из зоны появления Хозяина во все стороны прыскает мелюзга — прыскает куда угодно: на открытую местность, прямо на сверкающую чужую махину, свалившуюся с неба — он словно опять оказывался в своём тридцать шестом секторе, минус восемнадцатый этаж. Три дня не державший во рту ни крошки и понимающий: если он сейчас отсюда не испарится, то Рябой его снова возьмёт в рабство. На очередную неделю. Если найдёт… Это у них такие игры были: «кто не спрятался — я не виноват».
И предполагая, что Хозяин может читать если не мысли, то настроение, наиглавнейшую задачу капитан видел в укрощении не страха, не волнения, а ненависти. Казалось бы — ненависти детской, древней. Почти забытой — ан нет: сердце так колотилось в рёбра, что не вздохнуть, в глазах пелена.
Всё время, пока Торов собирался, он дышал. Между вдохами давал указания пилоту, думал о чём угодно, только не о детстве. В основном, о Панченко: пилот психовал не на шутку, места не находил, не наделал бы глупостей.
Несколько раз вздохнув напоследок, капитан разблокировал дверь. Воздух пригоден для дыхания, все возможные прививки им сделали ещё на орбите. Осталось договориться с местным хозяином, лишь бы тот не оказался дураком. Но это маловероятно. Весь предполагаемый разговор прокручен в голове с десяток раз, прикинуты все самые дикие и нелепые вероятности. Вперёд. Дверь закрылась за его спиной.
Торов разблокировал трап и вышел. Чуть постоял, изучая окрестности и приближавшегося к катеру зверя, затем неспешно спустился и пошёл навстречу. Планетарное тяготение мешало не сильно, сказывалась долгая подготовка и регулируемый биоэкзоскелет, с ним Торов давно сжился, с детства. Куда сильнее его волновала невыносимая ментальная тяжесть, навалившаяся на плечи и давящая всё сильнее с каждым шагом.
Хозяин сам казался машиной — сотни три килограммов мышц, костей и сухожилий. Кошачья грация, волчья угрюмость. В глазах светился разум. Морда чуть вытянута, клыков, рогов и копыт не видно, круп гораздо ниже плеч, зато плечи шире. Не особо густая шерсть — она, похоже, умела менять цвет. По крайней мере, сейчас она такая же сизо-песочная, как камень под ногами. В целом… Ближе к кошачьим, нежели к обезьянам, что-то есть и от тех, и от других. И даже что-то от кенгуру, в форме задних лап. Правда, без хвоста, насколько Торов мог разглядеть с тридцати метров. Вероятно, прекрасно прыгает.
Однако, лапы звериные, массивные — без ярко выраженных пальцев. И передвигается на четырех конечностях. Но основной вес на задних. Не прыгает, идёт скорее по-обезьяньи. Как же ты у нас так поумнел, хозяин леса? С роду не брав палку в руки… И что заставило тебя поумнеть?
И тут капитан вздрогнул — он уловил ответ. Не ответ на свои вопросы, а ответный импульс. Злой. Прежде всего злой, а уже потом вопросительный. Его можно было перевести: «кто такой и какого хрена надо?» Что же, логично. На Луне это являлось наиболее распространенным вопросом. М-да… опять про Луну. Что же, отвечать придется соответственно.
И он рявкнул в ответ. Беззвучно, мысленно. Разом вложив всю силу, а под своей силой он понимал и себя, и катер с хитрым интеллектуальным боезапасом, и свое оружие, и даже далекий корабль на орбите. Перевод мог быть таким: «Чего орёшь, я в своем праве». Правда, вместо злости Торов попытался изобразить полнейшее спокойствие и уверенность в собственных силах. Без агрессии.
Зверь остановился. Покачался секунду-другую из стороны в сторону, как кобра, и двинулся дальше. Силён, такого нахрапом не возьмешь. Губы Торова растянула зловещая полуулыбка. Что нам килопарсеки с галактиками, пыльные тропинки — он как в детство вернулся! Прекрасно они друг друга понимали, прекрасно. Без обиняков.
Капитан расправил плечи, осознал, что тоже стоит, как пригвождённый, и снова пошёл вперёд. Если дальше так пойдёт, дело окончится дракой. Но пока он надеялся на более миролюбивый исход.
Они остановились одновременно метрах в десяти. Зверь, надо полагать, считал это расстояние оптимальным — или минимальным — для прыжка, да и Торов, случись ему стрелять, отсюда не промахнулся бы. С минуту они разглядывали один другого с неким зловещим интересом, затем Хозяин повторил свой вопрос куда менее агрессивно и значительно тише. Слабее.
Тебе правда объяснить откуда я тут взялся? А поймёшь?.. Торов демонстративно посмотрел на небо, пошарил глазами, выискивая хоть одну звезду и не нашёл не одной. Солнечный свет и облачность — откуда тут звёзды… Тогда он представил некие абстрактные звёзды на ночном небе, помедлил и глянул в глаза зверю. Зверь заворчал, обнажив клыки, Торов перевёл взгляд чуть выше его надбровных дуг. Какие мы нервные… Уши у собеседника отсутствовали, верхняя часть черепа мало отличалась от черепа крупного млекопитающего. Пока Хозяин обдумывал ответ, капитан задал свой вопрос, представив себя в ближайшем лесу и послав вопросительный импульс. Зверь снова заворчал, но не зло, а скорее раздраженно. То есть, надежда на визит оставалась.
Торов похлопал себя по груди и послал «Ник», присовокупив себя в качестве иллюстрации. Зверь либо не понял, либо не счёл нужным представится. Напряжённость в его позе пропала, но присаживаться он не спешил. Торов чувствовал, что злость и агрессия в транслируемом состоянии зверя уходят, зато накапливается раздражение. И накапливается быстро. Это сбило Торова с толку. Откуда раздражение-то? Как будто у них тут каждый месяц садится ракета и инопланетяне все как один хотят погулять по владениям местного царя зверей.
Тут с неба послышался еле слышный стрекот. Торов обмер. Дрон. Корабельный дрон спускался с небес, выискивая, надо полагать, получше ракурс съемки. Торов снова торопливо обрисовал свой визит в лес и снова послал вопросительный импульс. Интонация вопроса на сей раз была не «можно ли мне?», а «почему нельзя?» Зверь тут же напрягся и выдал громогласный львиный рык. Посмотрел он при этом на дрон, а не на капитана. Торов скосил глаза в небо и успел заметить стремительную тень зубастой птицы. Скрежетнул удар и между собеседников рухнул исковерканный дрон. Тут же от зверя пришел ответ, его можно было с большой натяжкой перевести: «вот почему». С натяжкой, так как бешенства в ответе было куда больше, чем информации.
Торов послал успокаивающий импульс: в дроне не было никакой угрозы. И тут зверь прыгнул. Молниеносно. Торов как в замедленной съемке увидел отрывающиеся от земли задние ноги зверя, его брюхо — и сеть, прилетевшую от катера и опутавшую Хозяина с ног до головы. Автоматика среагировала быстрее, чем люди.
Катер находился метрах в тридцати, и для дальности его мер воздействия расстояния хватало с лихвой. Зверь рухнул, вызвав маленькое землетрясение. Он рычал и извивался, сеть глубоко врезалась в шкуру. Торов подскочил к спутанному пленнику, положил руку ему на череп и сосредоточился, посылая успокаивающий фон. Всё, что он помнил хорошего, доброго, миролюбивого — пошло в ход. Безопасность. Безопасность… Зверь затих: поверил! — Торов вынул нож, разрезал основные веревки и медленно отошёл. Когда расстояние снова достигло метров десяти, Торов остановился и выжидательно заложил руки за спину.
Зверь поворочался, заворчал, разодрал оставшиеся верёвки, поднялся и сел на пятую точку.
Капитан выдохнул. Стало быть, познакомились.
«В лесу росло дерево. Корявый, узловатый ствол, ветки… коренастое и не очень высокое. Серые листочки, зелёные цветочки. С конкурентами за жизненное пространство дерево боролось своеобразным образом — оно их заражало. Какая-то липкая патока покрывала листья соседних деревьев, и те отмирали, лишившись света Бога. Бог? Вон он, светит наверху.
Никак мы с этим не боролись. Оно до сих пор растёт, в дне пути в ту сторону. Соседние деревья нашли способ противодействия — кто выделял сок на листьях, и патока к ним не прилипала. Кто выстреливал ветви высоко вверх, и патока до верхних листьев не доставала. Кто завёл себе насекомых, и те сжирали патоку подчистую.
Вы не просто заявились в гости. Вы заявились со своими ветками и патокой. Традициями, обычаями, привычками. Но вас сомнут. Заразят. Вашими же методами. Такая тут у нас неизменная обстановка?»
Торов молчал. Благо, Хозяин вещал за двоих. Капитан так и не узнал его имени — на этой планете не пользовались именами, по крайней мере передаваемыми посредством речи. За неимением таковой. Язык Хозяина Торов понимал сносно, так как информацию тот передавал на основе земных символов. Картинки универсальны, образы яркие, свои собственные — чего тут непонятного? Смысл же речей Хозяина был гораздо интереснее, чем способ и манера подачи. Мы, значит, для них болезнь. Липкая патока.
«А если мы высадимся вдали от лесов?»
«Мы, Хозяева, не храним Status quo — его хранит сам лес. Ты заметил, как быстро я научился говорить по-вашему?»
«Трудно не заметить».
«Так же будут учиться те, кого вы будете вырубать, вытаптывать, пропалывать. Консервировать. Кем будете обмахиваться, собирать в букеты, заваривать, дарить на праздники».
«А если мы никого не будем ни пропалывать, не вытаптывать?»
«А ты загляни в свои мысли, капитан Торов, в свою память. И тем более в мысли напарника — того, кто сидит в железном стволе. Вы не умеете не вытаптывать».
«На Земле»…
«На Земле тут росток вытоптали — он вырос на метр дальше. Заполонил поляну, перебрался через дорогу, заполонил другую поляну… Тут не так. Если ты не сможешь вырасти на этом квадратном полусантиметре — ты не вырастешь больше нигде. Всё занято. И занято теми, кто сильно непохож на тебя. Поползновение на чужое жизненное пространство исключено».
«И на Луне было так же», — мысль у Торова выскользнула сама по себе, но собеседник воспринял её, как продолжение разговора:
«Да. Похоже. Ну так тем более — сам всё понимаешь»…
Хозяин лежал по-человечески — на боку, положив голову на лапу. Потешность зрелища совершенно Торова не смешила. Он до сих пор поражался, как его читают. Как предугадывают то, что он хочет сказать. Как помогают искать слова, чёрт возьми, при сложных формулировках! Как же они смогли поумнеть до такой степени?..
«Вы давным-давно взяли в руку палку, а нам её нечем брать, пальцев нет. Да и недолго мы проходили бы по лесу со своими палками… У нас стал развиваться мозг. Вот и развился. Срок поменьше, чем у вас, но несколько десятков тысячелетий в активе имеем. Ты меня поразил, Ник Торов. Оказывается, там в небе, не просто огоньки»…
«Сейчас не об огоньках речь. То есть, с палками лес ходить не разрешает. А без палки? Вы так ходите по лесу, что ни один росток не мнёте?»
«У нас выработан… иммунитет. Блокада. В радиусе десяти-пятнадцати шагов от нас все… замирают».
«От ужаса».
«От ужаса или срабатывает инстинкт самосохранения. Нас заразной патокой не возьмёшь, лучше потерпеть минуту. А у вас такой блокады нет. На вас ополчится все живое, до последнего зайца».
Торов мысленно усмехнулся. Он наконец увидел лес, воспетый в сотнях произведениий. Где каждая ветка будет стараться убить незваного пришлеца. Стоило сюда лететь ради такого сомнительного колорита?.. И ещё одна мысль не давала покоя — колоссальная разница в поведении хозяина. Полчаса назад он прыгнул, как прыгнул бы любой дикий зверь на наглого чужака, объявившегося в чужих владениях. Причина? Ну, скажем, у чужака убили летучего слугу, а чужак не только спустил это с рук, так ещё и принялся убеждать убийцу, что опасности слуга не представлял. Или просто чужак отвлекся. Я ведь правда отвлёкся и не успел среагировать, а у хищников инстинкт — прыжок, удар. Хоть у земного зверя, хоть у инопланетного… И буквально через минуту — цивилизованный, умный собеседник, снисходительно объясняющий нюансы развития цивилизаций.
«Цивилизованным меня сделал ты, нам это без надобности. Ты открылся, позволил заглянуть в свою сущность. Я тебя прочитал, исследовал. Понял. Твои стремления, страхи. Цивилизованность, вежливость, стремления и страхи, словарный запас… Я знаю теперь и тебя, и таких, как ты. Вам тут не выжить».
«И тем не менее, на Луне мы выживали. Уживались. И тут уживёмся. Мне надо подумать. Придешь завтра?»
«Приду».