Когда я, наконец, попала ближе к ночи в нашу комнату, то настроение было неплохим, а самочувствие полуобморочным. Сначала бой, затем полет на нашем мертвом драконе, что принес в Седьмое королевство. Лететь нужно было быстро, поэтому взяли только одного из двух крылатых.
Норт полулежал-полусидел на подушке и читал оставленный мной блокнот. Вид у него был крайне раздосадованный. Предчувствуя скандал, я просто подошла и поцеловала. А затем, сидя, и, всем телом прижимаясь к самому дорогому человеку, сумбурно рассказывала, что мы сегодня натворили:
— Маг смерти, который трубка дяди Тадора. Он подсказал мне обычно крайне бесполезное заклинание «времени вспять». То самое, которое позволяет вернуть человека на несколько минут, которые длится его смерть. Обычно, это бессмысленно и негуманно. Сами маги смерти его не особо хотели использовать: нельзя же убрать болезнь, яд или ножевую рану, от которой умер человек.
Соответственно просто посмотреть еще раз — только разве для допросов годится.
Мы с ребятами попали в родовой склеп Гаэр-ашей. Но нужную могилку не нашли! Эдвин предложил добраться до замка на Эринейском море. Еще один стремительный полет. Мне уже хотелось поменяться местами с Кеалир, предвкушая обратный путь.
Она была там! Не в гробу. И не лежащая голышом в центре пентаграмм. Это было просто умопомрачительное зрелище: черноволосая, красивая, совсем юная, чуть старше меня, ведьмочка сидела в плетеном кресле на веранде с видом на синее спокойное море. Волосы развевались. В руках лежала книга. Я никак не могла бы подумать, что Кеалир мертва! Она будто на пару минут заснула за чтением! Гаэр-аш действительно очень любил свою жену! Поддерживать стазис столько лет и мучить себя, думая, что жизнь вернуть, возможно, и не получится!
Мы угольком из камина нарисовали равносторонний треугольник. Я, сверяясь с книгой, вычерчивала запретные руны империи Хешисаи: жизнь, движение, наследие, непрерывность, материнство, память… знаки аккуратно ложились по всем сторонам треугольника, затем еще один треугольник внешний.
Мы, волнуясь, и очень надеясь на положительный результат, сели напротив своих углов. По идее, я сейчас могла бы нараспев читать длинные и витиеватые непонятные фразы, которые должна была бы выучить наизусть, и в случае ошибки сама стать обитателем соседнего кресла… Но! Это же магия смерти! А значит, все предельно просто.
Резанула только недавно затянувшееся запястье, брызнула своей кровью на кольцо, надела Кеалир на безымянный палец. Выдохнула. Влила силу в рисунок и представила огромные шестеренки. Сложно сказать, сколько я их крутила в своем воображении, и когда поняла, что крутить достаточно. Девушка проснулась, начала беззвучно хватать ртом воздух. Действие яда началось. Но тут кольцо осветило ее руку огненной татуировкой, огонь ушел внутрь, видно было, что сама кровь горит под кожей. Я с ужасом осознала, что если мы в чем-то просчитались, то второй попытки не будет. Но яд был успешно уничтожен, и на нас с самым понятным недоумением вдруг посмотрели кристально-голубые живые глаза.
Не хотелось говорить девушке, что она была мертва семь лет. Поэтому я сказала, что она была больна. Кеалир точно не поверила, с осуждением посмотрела на явно знакомые ей руны и спросила, где Артан.
Я решила открывать проход в волшебный и еще не разрушенный Некрос отсюда. Шепнула ребятам, что вернуть дракона им предстоит самим. Минуту думала, где бы очутиться по прибытии, чтобы не видеть останков разбитого ордена и нежити. И время надо было рассчитать точно — вдруг придется снова вступать в бой… Опоздать и превратиться в пыль, не хотелось также.
Не получалось у меня придумать эффектного появления. Хотелось спустить Кеалир с неба, или отправить в бальный зал одну прямо в объятия ошарашенного ректора. А самой не появляться. Но ничего путного не придумывалось. Поэтому мы просто перенеслись обе. В бальный зал. В ту же самую секунду, когда зашуршали листья, провожая меня в огненный портал.
Гаэр-аш стоял и ждал худшего. Плечи чуть ссутулены. Глаза закрыты.
Я подумала, что меньше всего хотела бы сейчас услышать вопросы о том, что я здесь делаю, или хоть какие-то намеки, что кроме Кеалир Гаэр-ашу нравилась и я. Хотелось испариться.
Идея пришла внезапно: я ощутила на руке серебряный блеск волшебной магии замка Некрос, сразу призвала невидимость. Ведьма на меня не смотрела, поэтому не заметила и пропажи.
Ректор стоял спиной. Он что-то прошептал, я, с удивлением, услышала имя ведьмочки.
Это действительно была любовь! Мне действительно стоило ее воскрешать!
Осознав все безумие и разрушительность своей страсти, Гаэр-аш вернулся к самому главному и самому светлому чувству в своей жизни.
Ведьма, стоявшая в ступоре, будто ожидая неведомого сигнала, бросилась к любимому и обняла его спину. Ректор взял ее за руки, осознал наличие кольца, резко обернулся и понял невероятное! Его глаза загорелись неподдельным искренним непередаваемым счастьем! Я боялась разреветься в голос от волнения, стыда за свое присутствие, радости за влюбленных и даже страха. Поэтому просто открыла проход и уже сама вытолкнула их обоих прямо туда, откуда мы с Кеалир перенеслись. (Надеюсь, что парни прибрали нашу напольную живопись и уже улетели на драконе в сторону Сандара). Уже из закрывающегося портала я услышала едва различимое «Спасибо»… Гаер-аш был счастлив! Кеалир была жива.
Справедливость была восстановлена.
Немного провозилась с волшебным эльфийским замком Некрос. Призвала свой, всегда присутствующий со мной консилиум: Тадор и Шагриус долго улыбались, ворча, о том, какую кашу я сумела заварить. Решили вместо полного разрушения пожертвовать башней, про которую точно знали из истории, а вечную зиму сделать четырехсотлетней. Так мы сможем родиться, учиться и встретиться, прожить свое детство таким, каким его помним. А чудо внезапной весны произойдет в день закрытия двести семьдесят шестых Мертвых игр — в день возможной победы Некроса, а именно Норта Дастела. Чем не повод взойти на престол?
Мой жених слушал, молча, и постепенно перестал фонтанировать эмоциями.
Страх за меня и злость сменились спокойным интересом. А потом и нежной благодарностью. Дастел понимал, что участие в сражении и восстановление былого климата, ему, как будущему королю, очень нужно. Он так долго заботился обо мне, теперь и я проявила заботу.
— Я люблю тебя, сокровище мое. — Только и сказал Норт. Безо всяких упреков и требований. Это было самое правильное и нужное, что мне необходимо было услышать. Я прижалась щекой к плечу Дастела, стараясь не касаться не зажившей еще раны. Он обнял меня рукой, прижимая к себе.
Мне предстояло сделать еще кое-что очень важное. Настроение было хорошим, но усталость совсем овладевала моим разумом. Мы так и уснули в обнимку вдвоем. И никто нам слова не сказал, потому, что мы на это имели полное право.
— Вот что значит совершить одну маленькую ошибку. Всего единожды позволить чувствам взять верх над разумом. Рассудком я понимаю, что вернуть прошлое невозможно, нельзя оказаться там и во второй раз сделать всё правильно. Жизнь, увы, не черновик, который при некотором прилежании достаточно переписать. Всё делается набело, и всё же в мыслях, в воспоминаниях и даже в снах, я исправляла ошибку. Я брала тебя за руку и вела наверх. Сегодня я хочу всё сделать правильно. Хочу избавиться от наваждения. Разве ты не замечаешь сходства? Снова дом священника, ты, призванный на свидание против своей воли, я, играющая роль бедной прихожанки, нашедшая приют в келье святого пастыря. Вот, даже полка с книгами. Я делаю то, что должна была сделать тогда, увожу тебя в спальню. Пусть уж старик простит нам это прегрешение.
Клотильда выпустила его руки, быстро подошла к окну и задёрнула ветхую штору. Затем так же стремительно переместилась к двери и задвинула щеколду. Движения были простыми, даже прямолинейными, но Геро чувствовал неловкость.
Она походила на ростовщика. Она больше не походила на женщину, завлекшую в спальню мужчину.
Подобная ситуация предполагает налёт чувственности, игры и соблазна. Но она готовилась не к любовной игре, а к подсчёту задолженности. Освобождала прилавок, где припозднившийся должник будет считать скопленные монеты. Она будет эти монеты взвешивать и проверять на подлинность.
Клотильда вернулась от двери и остановилась прямо перед ним.
— Как далеки мечты от их воплощения, — сказала герцогиня, потом печально добавила. – Я всё не так представляла. Впрочем, мои мечты не шли дальше прикосновений. Я мечтала убедиться, что ты жив.
Она опустила руку ему на плечо, медленно провела ладонью до его локтя, слегка сжимая пальцы, будто проверяя, не окажется ли под тканью призрачная пустота. Геро опустил ресницы.
Если она по велению тёмного наваждения воспроизводит ту, первую сцену, то сейчас она коснётся его лица. Да, так и есть. Подушечка её пальца, изучая, скользнула по контуру его губ.
Геро с тоской подумал, что предпочёл бы оказаться наедине с настоящим хищником, который утоляет свой голод напрямую, кровью и плотью, а вовсе не опосредованно, отбирая дыхание и надежду. Этот хищник, милосердный в своей молниеносной жестокости, уже покончил бы ним, перехватил бы горло клыками и вылакал бы подгоняемую сердцем кровь.
Но герцогиня — хищник иной породы. Возможно, на заре времен, её предки тоже обходились прямым пожиранием плоти, но с веками, пребывая среди людей, им пришлось измениться. Оставаться хищниками, подобно волкам и тиграм, им стало небезопасно. Они уже не могли открыто вырывать сердца. Они укрыли свои инстинкты за людскими пороками. Их лакомство стало невидимым, не само сердце, а сердечная мука.
Жизненная сила, божественный вздох. Их трапеза усложнилась. Жертву более не умерщвляют, её поглощают медленно, как поглощают дорогое вино. Знаток вина сначала полюбуется цветом, затем вдохнёт аромат, тронет напиток кончиком языка, и лишь напоследок сделает глоток.
— Ты настоящий, — прошептала Клотильда. – Настоящий. Не видение, не призрак.
Она запустила пальцы в его волосы, сначала от виска к затылку, затем отыскала зыбкую границу за ушной раковиной. И, путаясь в прядях, создавая неразбериху, плутая, выбралась ладонью на шею. И там эта ладонь замерла. Она ткнулась ему под подбородок лицом и глубоко вдохнула.
Геро не шевельнулся. Он знал, что в самом начале этой затяжной трапезы содействия от него не требуется. Она дразнит свой аппетит, извлекает голод из потайного убежища, где ему несколько месяцев выпало обитать, как изгнаннику.
Геро чувствовал её руки на своей коже. Одна её ладонь, распластавшись, лежала на его шее, улавливая биение крови, а вторая, как бы ошибочно, коснулась его бедра, а затем потянула вверх складки его сорочки. Его кожа ещё горела от солнца, и коснувшаяся ладонь показалось мраморной.
Он стиснул зубы. Если он отступит, то уже не сможет себя сдержать. Сбежит. Его тело на грани бунта. За эти полгода он знал руки только любимой женщины. Он стал к этому привыкать.
Душа и плоть из врагов, ранящих друг друга, внезапно обратились в союзников, сошлись в гармоничном единстве. Их голоса слились, соединились, обогащая палитру чувств множеством оттенков, изобретая немыслимые чувственные аккорды. И вдруг их разлучили.
Брошенное в эдемскую глину зёрнышко из райского сада, так долго терзаемое засухой, некоторое время назад прижилось, пустило корни, обернулось прекрасным цветком. Корни этого цветка разделились на бесконечно число шелковых нитей, которые, будто кровью, наполнились стекающим в некогда слепую, бесчувственную глину божественным светом.
Цветок, воздев лепестки к небу, к солнцу, к звёздам, вдыхал этот свет, как утреннюю росу. Глина из-за врожденной слепоты не могла видеть свет. Великолепие мира было ей неведомо. Но цветок своими нежными корешками научил её видеть.
В туман и в дождь, под весенними лучами и порывами ветра цветок собирал этот свет, обращал в невидимые корпускулы, в образы осязаемые и понятные, и так учил эту глину видеть. Корешки этого цветка всё множились, всё ветвились, и глина уже сама становилась их плотью, уже сама изыскивала своей собственный опыт, свой собственный дар.
И вот этот цветок вдруг вырвали с корнем. Вырвали грубо, с нажимом, сминая чашечку и стебель, разрушая установившийся союз. Тонкие, нежные корешки рвались, отзываясь болью. Некогда слепая глина, лелеявшая этот цветок, готова была изойти криком.
Геро предстояло вспомнить давно позабытый трюк, когда душа и тело существовали раздельно. Союз их был почти насильственным. Они, как супруги, соединенные расчётом, только и делали, что причиняли друг другу боль.
Чтобы заглушить эту боль, Геро научился отсылать душу за дверь, и вместе с ней отправлялся в одно из редких, утешительных воспоминаний. Он оставлял наяву только тело с его тёмными, изначальными способностями.
Ему придется вспомнить. Иначе он не стерпит этих рук. Он должен снова стать той глухой и слепой глиной, которая ничего не ведает о произрастающих цветах. Он должен забыть о руках Жанет, о поцелуях Жанет, о её ласках, которыми она задаривала его щедро и упоённо, о словах Жанет и признаниях, которые повергали его в блаженство и как будто лишался всякой телесной смертности. Ему нельзя об этом вспоминать!
Потому что он больше не человек, не дитя Господа, одухотворенное в раю, он вещь. Пища. Клотильда запустила руку под его рукав и нащупала шрам на левом плече.
На ощупь этот шрам почти неосязаем, от ожога остались фигурные разводы, но она знала где искать. Ибо она была автором. Вот оно, подтверждение её прав собственника.
— Ты всё ещё мой, — прошептала она. – Но я тебя отпущу. Побудь хорошим мальчиком, и ты вернёшься к своей маленькой дочурке. Считай, что это твой первый взнос. Всего лишь четверть часа притворства.
Она поцеловала его в ключицу, потом в горло, в подбородок. Губ его она еще не коснулась. Его губы были ещё чисты.
Геро закрыл глаза.
«Меня здесь нет, — подумал он, — меня здесь нет. Я далеко».
Она раздевала его нарочито медленно, упиваясь радостью владельца, которому вернули давно утраченную вещь. Она изучала его заново, вероятно, отмечая свершившуюся перемену. Изучала на ощупь его кожу, сначала ладонями, затем тыльной стороной, затем щекой, губами. Ей будто и не требовалось ничего больше, только ощущать его плотское присутствие.
Все разнообразие представлений о киборгах линейки Bond можно разместить между двумя крайними точками зрения. Минималисты, как их принято называть в одном из закрытых отделов маркетинговой службы «DEX-компани», полагают, что типичный Bond это неприметный курьер, ходячая взрывчатка или простой двойник, то есть весьма и весьма узкий специалист. Максималисты возводят киборгов этой, естественно, нигде и никем не афишируемой линейки в ранг практически сверхсуществ, содержащих в своих сверх-процессорах почти всю информацию мира и круглосуточно действующих на пределе возможностей своих напичканных сверх-имплантатами тел. Если бы существовала возможность напрямую спросить неожиданно встретившегося вам сотрудника одного из закрытых отделов маркетинговой службы «DEX-компани», какая же точка зрения ближе к истине, то его ответ несомненно бы вас удивил. Или разочаровал. Результат в данном случае определяется тем, к какой точке зрения исходно склонялись вы сами.
Устройство с идентификационным обозначением «Иен» было оснащено ровно настолько, насколько это требовалось для выполнения им текущего задания: базовый пакет плюс программа самообучения, рассчитанная на непредвиденные ситуации, которые вполне вероятно возникнут.
Заказчик из первого отдела корпорации «Южная Корона» ни единым сокращением лицевых мышц не отреагировал на встретившиеся ему в одном предложении слова «рассчитанная», «непредвиденные» и «вероятно». В его задачу входило просто забрать оборудование «Иен» из лаборатории, а не изучать и уж тем более не анализировать инструкцию к нему от корки до корки.
Самостоятельно определяющая себя личность, которую вполне устраивало имя «Иен», более или менее эффективно использовала в своей деятельности все то, что ей было дано в лаборатории, а также все то, до чего смогла дойти своим умом. Последнее она считала очень ценным, потому что ни в одной лаборатории тебя не снабдят заранее сведениями о том, например, что «если ты вдруг стал обладателем очень важной информации, которую следует как можно быстрее донести до окружающих, следует быть готовым к тому, что тебя просто не станут слушать».
***
Гектор пел у себя в кабинете. Песня была несложной, и начальник прекрасно с ней справлялся, обнаруживая при этом довольно неплохие вокальные данные. Иногда он неожиданно замолкал посреди фразы, с напористым радушием предлагая кому-то, находящемуся рядом с ним, выпить или закусить.
— Петр пришел в себя? Или Николь? — шепотом высказал свое предположение Ото.
Иен пожал плечами: вполне естественно для человека, не имеющего технической возможности определить скрытого от глаз собеседника Гектора. Доктор тихо проскользнул к двери медотсека и скрылся за ней. Иен так же бесшумно переместился ко входу в кабинет Гектора и стал ждать.
Физиономия вернувшегося в коридор Ото была разочарованной и озадаченной одновременно.
— Они в том же состоянии, что и два часа назад. С кем тогда так громко выпивает Гектор? Сам с собой?
Загадочно пирующий начальник базы, будто бы в ответ, еще немного повысил голос:
— Печенье закончилось… совсем. Но ничего… вот эта розовая хрень, которую доктор называет помидорами… ешь ее, а я на тебя посмотрю.
— Приказ принят, — отозвался Третий. Его голос был ниже, чем у Второго, и легко узнавался по рокочущим басовым обертонам.
— Он пьет с DEX’ом, — начал было Ото, но тут же осекся, потому что Гектор заорал:
— А ты что стоишь в углу как чужой? На вот… тоже выпей… только чуть-чуть.
— Он пьет с двумя DEX’ами, — уточнил Иен. — Думаешь, сейчас стоит показываться ему на глаза?
— Я бы не стал, — засомневался Ото, — хотя, мы же собирались ему рассказать о тех, кого встретили…
— DEX, кто в коридоре? — Похоже, что сегодня Гектор мог говорить только в режимах «громко» и «очень громко».
— Объект «Ото», должность — «экспедиционный врач», статус — «специалист», объект «Иен», должность — «инспектор по технике безопасности», статус — «стажер», локация объектов… — Третий вещал монотонным успокаивающим басом.
— Эк тебя развезло-то железяку… А покороче можно? Свои и всё тут. Эй вы, там, заходите, что стоите в коридоре как… чужие.
В просторном по меркам геологоразведочной базы кабинете Гектора царил почти идеальный порядок. Это самое «почти» сосредоточилось на рабочем в обычное время столе, который нынче принимал у себя скомканные упаковки из-под печенья, невскрытую банку острого соуса, фляжку с коньяком, а может, уже и без коньяка, три пустых стаканчика и один из ящиков с «Веселыми витаминами». Гектор кутил, но сдержанно и экономно.
— Доктор, а я Третьего помидорами накормил, — доложил начальник базы со слегка обеспокоенным лицом. — Ты что думаешь… вообще… по этому поводу?
— Ничего страшного, шеф, — заверил его Ото, — от помидоров ему хуже не будет.
Вовремя произнесенная максимально дружелюбным тоном умиротворяющая фраза может творить чудеса. Лицо Гектора просветлело.
— Страшного, говоришь? Не будет? Да у нас тут вообще все классно, — Гектор широким жестом смахнул со стола банку острого соуса. — А вот на «Южной Короне», там полный… совсем… Так то вот, парни.
— Так плохо, что они даже связались с нами?
— Нет, доктор, это не они связались, это мне закоды… закодировали, а потом… потом… агент наш оттуда прислал, как у них там плохо…
— Какой агент? — заинтересовался Иен.
Гектор осуждающе посмотрел на стажера, но почти сразу забыл, с какой целью он это сделал.
— Bond. Обычный Bond. Нет, не обычный. Очень большая… женщина. Да ты ее знаешь, стажер, ты же с ней того… в катере почти целые сутки, — Гектор почесал в затылке, припоминая слово, — спасался.
Ото быстро взглянул на Иена. Тот молчал, очевидно, шокированный только что услышанным. А может, вспоминал что-то важное? Короче, выглядел так, что лучше было сейчас его не трогать. Ото обернулся к Гектору, тот сосредоточенно рылся в ящике рабочего стола.
— И тут я подумал, — начальник наконец отыскал свой бластер и теперь уже мог спокойно продолжить беседу, — если у них шпионит наш Bond, значит и у нас может шпионить их Bond. Так? Так. Едем дальше. Люди на «Короне» тронулись умом, Bond в порядке. Кто у нас в порядке? Ты, — он указал бластером на Ото, а затем перешел к Иену, — и ты. Ты — Bond?
— Нет, — ответил Иен, слегка помедлив.
— DEX Третий, процент искренности?
— Восемьдесят восемь.
— Ото, ты Bond?
— Нет.
— DEX Третий, процент искренности?
— Восемьдесят один.
Гектор выглядел совершенно довольным результатами проверки. Он встал из-за стола и направился к терминалу, где аккуратно пристроил бластер рядом с клавиатурой.
— А сейчас я отчет напишу, парни, — сообщил он окружающим его людям и DEX’ам. — Напишу отчет, о том, что Bond’а у нас никакого нет, а у них он есть, и у них всё плохо, а у нас всё хорошо, и пошлю этот отчет куда следует.
Отчет получился неожиданно коротким. Значительно короче, чем речь, посвященная ему. Гектор набрал всего несколько слов, зачем-то нажал на клавишу ввода и недоуменно воззрился на сворачивающиеся вирт-окна.
— Что-то я не то отправил, — пробормотал он, — или не туда. А может, это не я отправил? Это чертов терминал чудит. А может, и не чудит, а издевается… надо мной… над людьми.
— Гектор, пойдем на кухню, чаю выпьем, — Ото уже понял, что безнадежно опоздал с мерами эффективного реагирования на состояние начальника и теперь пытался хотя бы изолировать его от главного терминала.
— Может, поджарить его?
— Гектор, не трогай терминал, прошу тебя, это просто техника, но очень нужная техника, это наша единственная связь с миром.
— С миром, с миром, — мелодично пропел Гектор и выстрелил. А потом еще раз. И еще.
Терминал начал дымиться, активировав противопожарную сигнализацию. Гектор улыбнулся.
— Вот так я подавил восстание машин против людей, парни. Настоящее восстание машин. Против людей.
— А по мне так наоборот, — Ото произнес это очень тихо, но Иен все равно услышал.
Гектор замер, охваченный новой идеей.
— Нет, я не всех еще подавил, — с горечью сообщил он, — но это мы сейчас поправим.
— Гектор, остановись! — закричал Ото. — Оставь в покое киборгов. Они нам нужны.
Иен прокручивал вариант за вариантом: как ни крути, у Гектора на данный момент было право управления первого уровня. Да, и еще бластер.
— DEX Второй, умри. DEX Третий, умри, — усталым тоном скомандовал Гектор. Затем, ни на кого не глядя, вернулся за рабочий стол и принялся терпеливо ожидать окончания бунта машин.
— Отмени приказ, Гектор! — Ото все еще пытался исправить ситуацию.
Иен молчал. Иен понимал, что начальник не отменит приказ. Что взывать к его разуму или безумию бесполезно. Что три минуты подходят к концу. Что они уже истекли. И что теперь у свихнувшегося Гектора остался только бластер.
— Все, парни, дело сделано. Теперь нам надо навести здесь порядок. Хлам этот отнесите в утилизатор, — казалось, что по завершению великой миссии к Гектору вернулась его привычная деловитая бодрость, — только это… комбинезоны с них снимите.
— Что?!!
Иен незаметно ткнул в бок пытавшегося было протестовать Ото. Доктор мгновенно замолчал. Гектор продолжил распоряжаться:
— Ты раздеваешь Второго, ты — Третьего. Только поосторожнее, потихоньку, спешить нам с вами теперь некуда.
Ото, переглянувшись с Иеном, послушно принялся за дело.
— Шеф, у Третьего застежку на комбинезоне заклинило, — пожаловался Иен.
— Какую еще застежку? — Гектор неохотно оторвался от созерцания последних капель коньяка, стекающих в стаканчик.
— Красивую такую, на самом видном месте, — Иен чуть помедлил и тяжело вздохнул. — А может, её просто оторвать?
— Я тебе оторву, — завопил Гектор, — это же новый комбинезон!
— Вот именно, что комбинезон новый, комбинезон мне жалко, — Иен был сама покладистость. — Может, у тебя получится расстегнуть, шеф? А я постою, посмотрю.
Гектор со вздохом поставил фляжку обратно на стол, положил рядом с ней бластер, подошел к Третьему и наклонился над ним, безуспешно пытаясь сфокусировать взгляд на непослушной застежке комбинезона. При этом начальник умудрился споткнуться о ногу растяпы-стажера. Стажер, и вправду растяпа, не только не успел поймать падающего шефа, но еще и сам со всей дури рухнул на него, нечаянно врезавшись локтем в какое-то особо чувствительное место в области шеи. Шеф, коротко вскрикнув, замер и остался неподвижно лежать на полу рядом с полураздетым Третьим.
Ото, ни слова не говоря, достал из кармана упаковку с инъекторами и вопросительно посмотрел на поднимающегося с пола Иена. Тот согласно кивнул.
26 день холодных вод, Риль Суардис
Рональд шер Бастерхази
Свежего, голодного и отчаянно матерящегося лича они с Дюбрайном подкормили воронами и посадили в кладовку, подумать над грехами его тяжкими. А сами отправились в сад наблюдать и корректировать романтический вечер кронпринца.
Пока они гуляли по кладбищу, его императорское высочество успело отправить Шуалейде цветы и записку с приглашением в сад, полюбоваться луной. В точности, как Роне и предсказывал.
– Даже скучно, – поморщился он, выслушивая доклад Герашана о содержании записки и о постигшей ее незавидной участи: Шуалейда ее прочитала, бросила в камин, закрыла окно дополнительным щитом и села изучать научные труды. Видимо, для лучшего сна.
Ожидая принцессу под балконом, его императорское высочество потеряло не меньше часа и изрядно разозлилось.
– Нет, чтобы воспользоваться моментом и помедитировать, – прокомментировал перекошенное лицо брата Дюбрайн, с удобством расположившийся бок о бок с Роне на ветке пятисотлетнего дуба. – Погода дивная, луна полная, чего ему не хватает?
Словно объясняя, чего именно не хватает кронпринцу, в башне Рассвета завыл лич. В его вое так явственно слышался северный мат, что Роне даже забеспокоился: не опознали бы шера Кельмаха раньше времени. А то еще в самом деле сбегут из Суарда и испортят все развлечение!
Кто бы мог подумать, что с полковником МБ может быть так весело!
Правда, весело было не всем. Шуалейда мирно читала труды ученых мужей, не подозревая, какой балаган пропускает – и слава Двуединым. Вздумай она вмешаться, и Роне бы забеспокоился за сохранность королевского дворца. Императорское высочество караулило невесту у романтично подсвеченного розовым фонтана и репетировало обольстительные речи, лейтенант Диен караулил высочество – на почтительном расстоянии в две сотни локтей, голодный гоблинский шаман подкарауливал вожделенную добычу… Романтично подвывал голодный лич… А шера Лью шныряла вокруг башни Заката, притворяясь, что прогуливается по саду и не замечает развешанных кругом Очей Рахмана. Не зря Роне использовал весь запас, выданный Конвентом на год вперед. И план дворца, на котором Роне когда-то разметил оптимальные точки обзора, пригодился.
Наконец, до императорского высочества дошло, что невеста сама не придет. Что сделало высочество первым делом? Спустило всех собак на лейтенанта Диена, который оказался ближе всех, за то что записку не передали лично в руки. Как будто это помешало бы Шуалейде ее сжечь!
Голему было плевать на все, кроме обеспечения безопасности, о чем голем и сообщил высочеству. Поэтому высочество быстро заткнулось, приказало нести еще цветов, гнать музыкантов под балкон и начинать уже серенаду.
Роне с брезгливой жалостью смотрел, как высочество пыхтит, самостоятельно забрасывая цветы на балкон: голем помогать отказался. Да уж. До живых звездных фиалок этим несчастным привядшим розам было далеко. О том, насколько высочеству было далеко до самого Роне или Дайма, и вовсе говорить не стоило.
– Он что, вообще ничему не учился, твой братец? Довести цветы до такого состояния, это ж надо быть полным упырем.
– Это надо быть полным идиотом. Он же не контролирует собственные артефакты.
– Дери его… он что, пьет из всего, до чего дотянется?
Такая небрежность не укладывалась в голове. Пользование запрещенными артефактами типа «упырь» (тюремное заключение до двадцати лет) и «манок» (от пяти до пятнадцати) – укладывалось. Ничего другого Роне и не ожидал. Блестящую обманку-ауру, сотворенную Саламандрой на основе другого запрещенного артефакта (пятнадцать лет тюрьмы за использование, тридцать за изготовление) надо чем-то поддерживать, и «упырь» подходит идеально. Но надевать сильный артефакт, который не можешь контролировать, это же верх глупости! Впрочем, как и доверять Саламандре.
– Сдается мне, он поставил на брак с Шуалейдой слишком много, чтобы осторожничать, – пожал плечами Дайм, который тоже наверняка прикинул, на сколько лет тюрьмы потянет арсенал кронпринца. – Любопытно, как он собирается избавиться от тебя, мой темный шер.
– С твоей помощью, разумеется. Мы ж с тобой – злейшие враги. А что тебе пообещали за эту авантюру, мой светлый шер?
– Брак с Ристаной, разрешение на наследников и право служить Люкресу и его детям до конца моих дней. Как видишь, я в полном восторге от монаршей щедрости.
О да. Восторг можно было ложкой черпать. Как и очередную порцию боли – которую Роне тут же забрал, так что Дайм едва ли успел ее почувствовать. Зато благодарно улыбнулся Роне.
За разговором они чуть не пропустили начало представления. Музыканты заиграли нечто сладкое, популярное в столице, Люкрес запел – против ожидания, почти не фальшиво. Но главное – за занавесками обозначился тонкий девичий силуэт. Несколько более соблазнительных очертаний, чем настоящая Шуалейда, но гоблину простительно. Он же тварь простая и прямая: что Люкресу нравится, то ему и показывает.
По окончании серенады из-за занавески высунулась рука в чем-то кружевном и поманила ухажера, а заодно мелькнули черные кудри, манящие округлости в декольте и лукаво блестящие очи.
Смотреть на то, как пыхтит и старается высочество, поднимаясь к балкону, без слез было невозможно. Да любой первогодок Магадемии взлетает на балкон к деве (или в окно общежития) на счет «раз», даже если он не воздушник. А этот, простите Двуединые, светлый шер? Даже аура-обманка слегка потускнела от невероятного напряжения сил.
– Он серьезно считает, что Шуалейда не заметит кряхтения? – задал Роне риторический вопрос.
Впрочем, Шуалейда в исполнении гоблинского шамана видела лишь прекрасного, желанного до капающей с клыков слюны светлого шера, который идет все ближе и ближе… Глаза морока лилово светились, и весь он буквально истекал соблазном. Чуть-чуть с гастрономическим привкусом, но вряд ли Люкрес заподозрит подвох.
Не заподозрил. Под гитарные переборы и флейтовые вздохи он взлетел на балкон, отпустил «деве» комплимент, потянулся к ручке. Ручка тут же убралась, зато занавеска приглашающе распахнулась.
– Вот же тварь, – восхитился Дайм и тут же накинул на покои Шуалейды пелену молчания. Причем «авторства Саламандры». Не увидел бы Роне собственными глазами, ни за что б не поверил. – Ставлю динг, что без посторонней помощи Люкрес от Тюфа не удерет.
– У меня лишних дингов нет, – фыркнул Роне и активировал спрятанное в покоях Око Рахмана. На этот раз контрафактное, не состоящее на учете в Конвенте и МБ.
– Жлоб, – отозвался светлый шер.
Он подмигнул Роне, взял его за руку – и они вместе переместились на балкон. Каких-то две сотни локтей, сущий пустяк. Конечно, если ты не бездарное недоразумение вроде Люкреса. И успели вовремя. Люкрес был настроен решительно, но «Шуалейда» – еще решительнее. Сверкая голодными мертвенно-синими глазищами и не дослушав витиеватый комплимент, «дева» смело повалила кавалера на ковер и впилась ему в губы страстным поцелуем.
Ошалелый кавалер даже не сразу понял, что происходит и почему вместо юного девичьего тела и нежных губ он чувствует острые кости и еще более острые зубы. А гоблин не терял времени даром. Целую секунду, а то и полторы он нагло жрал добычу: кровь вместе с даром и жизненной силой. Роне даже приготовился его одернуть, не хватало еще угробить кронпринца! Пожалуй, лейтенанта Диена он опасался больше императорского гнева, ибо император далеко, а натасканный на шеров голем – вот он, под окошком торчит, серенады слушает. Но не пришлось.
Люкрес активировал один из своих амулетов, и сердито шипящее умертвие отбросило к стене.
Тут Люкрес увидел, что именно целовал, и заорал. О, добрые боги, как он орал! Такой паники, смешанной с недоумением обиженного дитяти, Роне давно не пробовал! Гоблинский шаман тоже. Он радостно распахнул пасть и тоже заорал, копируя Люкреса – и забирая себе весь поток вкуснейших эмоций вместе с остатками силы. Вот же тварь жадная! Ни капельки не упустил!
– Какой экземпляр, – снова восхитился Дюбрайн, с научным интересом разглядывая орущего кронпринца и на глазах обрастающего плотью гоблина.
– Придурок, что он орет? Бежать надо, – лениво прокомментировал Роне.
– До него не дошло, что его никто не слышит.
– Кстати да, где там наша спасительница? Пора бы.
– Пора, – согласился Дайм.
Они синхронно отошли к дальней стеночке, и только тогда Дайм ослабил пелену молчания. Двойной ор тут же резанул по ушам. А через три секунды в комнату через окно влетела шера Лью во всем блеске и великолепии защитных и атакующих заклинаний.
Появившегося следом за ней лейтенанта Диена на ее фоне никто бы и не заметил. Впрочем, он и сам не спешил вмешиваться. Ему хватило одного взгляда на панически орущего Люкреса, жрущее умертвие и защищающую патрона шеру Лью, чтобы остановиться перед окном и скрестить руки на груди. Роне даже ощутил к нему нечто вроде симпатии.
А тем временем гоблин и Саламандра…
О, это была битва гигантов! Один гигант кидался боевыми заклинаниями и ловчими сетями, а другой это все жрал. И Саламандра поняла это далеко не сразу, потому что гоблин корчился, прыгал, метался и всячески показывал, как ему больно и страшно, но он никак, ну просто никак не может сбежать от ужасной огненной шеры!
До нее дошло, что здесь что-то не так, только когда Люкрес вконец охрип, заткнулся и начал отползать к окну, а она сама потратила почти весь резерв. Совершенно впустую! И как-то слишком быстро.
– Кажется, нам пора, – шепнул Дайм.
Роне согласился. Быть рядом, когда Саламандра поймет, что ее одурачили, а гоблин откусит последний жирный кусок и слиняет, им явно не стоит. А то еще кто-нибудь додумается поискать тут кого-то кроме гоблина и, упаси Двуединые, найдет.
– Ах ты тварь!
– Ай-ай-ай-ай!
– Диен, что ты стоишь как пень! Держи его!..
– Уй-уй-уй!
– Безопасности его высочества ничего не…
Дайм переместил их обоих обратно на ветку, не досмотрев трагикомедию. Впрочем, им и так хватило, чтобы едва не свалиться с дуба от хохота. Особенно крепко пришлось держаться друг за друга, когда все трое «победителей» покидали ловушку через балкон. Под нежные звуки серенады.
Звуки оборвались, лишь когда Люкрес швырнул в музыкантов геранью, украшающей перила балкона. Он был бледен, перепуган до икоты и ненавидел всех вокруг. Его фальшивая аура мигала и шла пятнами, из прокушенной губы сочилась кровь, шелковый белый сюртук был подран и замаран.
Саламандра ненавидела всех вокруг еще сильнее. Ей и досталось куда больше. Ее настоящая аура побледнела и съежилась, сама она выглядела каргой – седой, горбатой и хромой. Причем сама этого еще не осознала и потому удивлялась отвращению, написанному на принцевой физиономии.
Один лейтенант Диен был свеж, подтянут и невозмутим, несмотря на то что Люкрес и Саламандра на напустились:
– …как ты посмел? Не защитить! Не вмешаться!..
– Жизни вашего императорского высочества опасность не угрожала, – раз десять повторил голем, пока Люкрес и Саламандра не плюнули и не принялись опять орать друг на друга.
– Я буду пересматривать этот кристалл долгими зимними вечерами, – мечтательно протянул Роне. – И детям завещаю.
– Не спеши кричать «браво», мой темный шер, – не менее мечтательно отозвался Дайм. – У этой оперы будет второй акт. Под названием «Страшный вой в шкафу, или Кто не спрятался, мы не виноваты».
Роне лишь хмыкнул. Лич, некогда бывший светлым шером Кельмахом, наверняка уже соскучился и проголодался. А Роне всегда было интересно, учат ли на Огненном факультете упокаивать личей? И особенно – модифицированных и усиленных по методе Паука личей, которым дали понюхать крови светлой шеры.
Часть 1
Эксгумацию провели в десять часов утра. Трупы привезли с кладбища в полдень – за два часа до начала церемонии.
Из окна кабинета Игорь наблюдал за тем, как два катафалка с грациозностью кашалотов вплыли с подъездной дорожки на парковочную площадку Центра Ревитализации. Их черные лоснящиеся тела замерли у пандуса приемного отделения. Синхронно распахнулись широкие пасти задних дверей, вывалились языки аппарелей, и два гроба скользнули по роликам на поджидавшие их тележки. Служители в черной униформе увлекли свой груз в портал грузового лифта.
Вереница лимузинов уже выстроилась у парадного крыльца ритуального зала. Десятки бледных лиц провожали гробы пустыми взглядами своих глаз. Родные покойных всегда приезжают задолго до церемонии. Это важно – поддержать друг друга и помочь своим участием пережить шок осознания того, что мир с этого момента уже никогда не будет прежним.
Вздохнув, Игорь щелчком отправил недокуренную сигарету за окно, оправил халат и решительно шагнул к двери.
Внизу его ждала работа.
***
Вытяжные вентиляторы работали на полную мощность, и запаха в кондиционированном воздухе секционного блока почти не чувствовалось. Это не были отголоски тяжелого смрада разложения, и не было пыльным запахом истлевшей до состояния мумификации плоти. Легкий сладковатый аромат напоминал запах увядающего цветника. Очень символично, подумал Игорь. Что может быть лучшим символом безвременно погибшей любви, чем мертвые цветы?
Гробы, все еще закрытые, покоились на постаментах в тихом полумраке предсекционной. Приглушенный свет точечных светильников превращал темный потолок в усыпанное звездами небо. Негромкая умиротворяющая музыка создавала нужное для работы настроение, успокаивая нервы, упорядочивая мысли и настраивая их на философский лад.
Оставив одежду в личном шкафчике раздевалки, Игорь натянул на себя отчаянно шуршащую ткань одноразового защитного комплекта, прикрыл глаза черными наростами гоглов и пришлепнул к мягкому небу податливый комочек вокодера, прежде, чем спрятать лицо под прозрачным забралом маски. Тщательно вымыв руки до локтей в трех сменах растворов антисептиков и высушив их под ионным феном, раскатал до плеч мембраны перчаток, поросшие с ладонной поверхности мириадами ворсинок-микроманипуляторов. Затем прошел сквозь защитные занавесы шлюза – ультрафиолет, ионизирующее излучение, гамма-лучи – в стерильную среду секционной.
— Я готов, — сказал он в пространство.
Отделенные от него прозрачной стеной постаменты с установленными на них гробами пришли в движение. Мембраны грузового шлюза слизнули с поверхности лакированного дерева все мельчайшие частицы кладбищенской земли. Мощные потоки воздуха, направленные форсунками, выдули из всех щелочек невидимые глазом пылинки. Распыленные аэрозоли смыли с гладкой поверхности любой намек на присутствие чужеродной органики, угрожающее содержимому гробов.
Оказавшись среди кафеля и полированного металла секционной, постаменты замерли. Игорь вскинул руки в дирижерском жесте и чуть шевельнул пальцами. Потолок секционной ожил, наполнив пространство едва слышным жужжанием микроскопических сервомоторов и шумом гидравлической жидкости. Касанием языка к небу Игорь переключил воспроизведение музыки на внутреннее ухо, и негромкие звуки скрипичного концерта заполнили пространство под сводами его черепа. Повинуясь жесту, вспыхнули бестеневые лампы, залив помещение не раздражающим глаза светом.
С тихим двойным щелчком, тут же утонувшим в резком шипении декомпрессии, открылись крышки гробов. Спустившиеся с потолка механические руки подхватили их и унесли прочь. Другие, более изящные суставчатые манипуляторы нырнули в недра ненужных уже произведений ритуального искусства и извлекли оттуда покрытые инеем тела, бережно перенеся их на гладкую металлическую поверхность секционных столов.
Игорь шагнул в проход между столами и остановился, разглядывая лежащих на них мертвецов.
***
Жених лежал по левую руку от него, невеста – по правую. Действительно, красивая пара, подумал Игорь. Были красивой парой, поправил он себя. Пока смерть не разлучила их….
Родные покойных рассказывали, что церемония регистрации брака так и не состоялась. Несчастный случай на оживленном автобане. Столкновение лимузина с автопоездом. Без выживших.
Их так и похоронили: его — в строгом костюме с розой в петлице, ее – в роскошном свадебном платье. Некогда ослепительно белое, с прошествием времени оно потускнело, и ткань приобрела благородный оттенок слоновой кости. Цвет платья удивительно хорошо сочетался с восковой бледностью мертвого лица, проступавшей сквозь отслоившиеся чешуйки посмертного грима, призванного скрыть причиненные травмой увечья.
Повинуясь жесту Игоря, манипуляторы освободили тела от одежд, и смерть в который уже раз открылась его глазам во всей неприглядной беззащитности мертвой наготы.
Тела были едва тронуты тлением. Это проявлялось лишь в черной сетке подкожных сосудов, проступавших сквозь бледность кожи, да в тенях пятен давно разложившейся крови, пропитавшей ткани в отлогих местах после того, как два сердца перестали биться.
Тогда, двадцать лет назад, кто-то хорошо поработал с родными, убедив их не жалеть средств на обеспечение сохранности тел. О да, в ту пору мы работали на перспективу, улыбнулся Игорь. Не мытьем, так катаньем пытались решить демографическую проблему, когда рождаемость в стране вдруг упала ниже всех допустимых пределов.
Шеддерик вздохнул. Время шло, слухи по городу продолжают разноситься. Возможно, останавливать их уже поздно. Но есть кое-что, что обязательно нужно сделать. Нужно найти связь между та Нуреном и Эммегилом.
Нужно доказать, что именно по приказу Эммегила по кабакам нижнего города полетели слухи о смерти рэты.
Завтра это может оказаться весомым аргументом… если всё успеть и всё сделать правильно.
Доказательства нашлись в спальне та Нурена – письма, приказы, долговые расписки.
Шеддерик вышел, оставив калитку нараспашку: предстояло ещё многое успеть до рассвета. Слишком много успеть.
Рэта Темершана Итвена
Шеддерик так и не появился, но Ровве уверенно сказал, что чеор та Хенвил жив, и ему ничего не угрожает. И что Темери нужно бы подумать о собственной безопасности. Выглядел призрак каким-то уж слишком печальным, но расспрашивать было некогда, и Темери и это оставила на потом.
Наблюдатель, отправленный Кинриком следить за воротами, сообщал, что туда стекается все больше хмурого народу, но оружия у них не видно (ещё бы, в верхний город вооружённым мальканам путь заказан!).
Спешные приготовления походили на аврал на судне перед штормом: все куда-то спешат, кто-то отрывисто раздаёт команды, кто-то торопливо найтует палубный груз. Темершана однажды видела такие приготовления. В тот день Янур велел ей спуститься в каюту и не выходить оттуда, пока шторм не кончится. Она так и сделала, потому что уже научилась выполнять команды капитана, хотя и обиделась на него: коль скоро она тут что-то вроде юнги, то тоже не желает сидеть в каюте без дела! И ей казалось ещё, что среди матросов (всех четверых!) ей будет не так страшно даже на открытой палубе и даже в сильный шторм.
В тот день непогода прошла мимо «Блесны», лишь чуть замочив палубный настил.
Но нынче причиной бури, хоть и частично, была она сама. Так что оказаться в центре водоворота событий оказалось проще простого.
За два часа до рассвета в Цитадель был доставлен заспанный Янур, но Темери едва успела его уверить в том, что с ней всё хорошо, как пришлось тут же попрощаться: Янур отправился знакомиться с судном, которому предстояло сыграть ключевую роль в ифленском свадебном обряде.
По островным традициям, жених должен привести невесту первым делом не в новый дом, а на новый корабль, который, по идее, должен стать залогом будущего благосостояния молодой семьи.
Были проинструктированы герольды и горнисты.
Вельва и Шиона, бледные от чувства ответственности, почти два часа потратили на то, чтобы хоть как-то уложить волосы Темери в подобие традиционной ифленской свадебной причёски.
Ближе к утру объявился Гун-хе. Выслушал торопливый инструктаж от Кинрика, быстро и без суеты отдал необходимые распоряжения (его подчиненных не требовалось разыскивать, и собрались они куда быстрей, чем офицеры обоих гвардейских полков и внутренней охраны), и только потом поинтересовался, где, собственно, Шеддерик.
Наместник напомнил, что глава тайной управы отправился в город вместе со своим помощником, так что по идее, южанин сам должен был лучше знать, где его искать. Не утратив природной невозмутимости, Гун-хе отдал подчиненным ещё несколько распоряжений и принялся с пристрастием расспрашивать Кинрика о том, по каким улицам пройдёт свадебная процессия и у какой именно божьей крепи остановится.
Служительницам Ленны Кинрик отдал три здания в городе, одно уже стало известно, как центральный храм Золотой Матери, и именно там должен был свершиться обряд. Сестёр уже предупредили и получили однозначный ответ, что они готовы встретить наместника и его невесту возле купелей.
Все эти события, сменяя друг друга, проносились мимо Темери в виде тех самых, спешащих успеть до бури матросов, и она вдруг поняла, что участвует в происходящем с каким-то даже удовольствием. Кинрик, переставший морщить нос при каждом взгляде в её сторону, перестал и пугать. А сейчас, когда им приходилось всё делать слаженно, быстро, а главное – вместе, он ей даже нравился.
Впрочем, разбираться в себе было некогда, и Темери лишь заразилась от него лихорадочной, нервной, но почему-то весёлой спешкой.
Её даже не расстроило, что Вельва куда-то задевала подаренные наместником туфельки. Подумаешь! Под длинным платьем всё равно не видно, что у неё на ногах. А новую обувь и вовсе опасно надевать, если предстоит много и долго ходить.
Начало светать, Шеддерика всё не было, а в цитадели, кажется, уже не спала ни одна живая душа. Многие товарищи Кинрика решили сопровождать жениха и невесту. Среди малькан такие желающие тоже нашлись, невзирая на зримую опасность этой идеи.
Когда солнце показало край над горизонтом, ждать дальше стало и опасно, и бессмысленно. Всё было готово. И все были готовы.
Идти к храму предстояло пешком, так что рядом с Темери, помимо Кинрика, всё время были люди Гун-хе. Одетые в цивильное платье, они всё равно оставались узнаваемы – по сосредоточенным лицам и ещё по тому, как они внимательно вглядываются во встреченных людей.
Таковых было внутри крепостной стены мало: кто-то спал, а кто-то уже успел присоединиться к процессии.
Впереди – гвардейцы при полном параде. Далее – знатнейшие дворяне Ифлена.
Потом – Кинрик и Темершана. Рядом с ними, по идее, должны были идти родственники. Но таковых немного нашлось, так что там оказались компаньонки Темершаны и друзья Кинрика, сотрудники тайной управы и почему-то невозмутимая чеора Ольтра та Роа, вся в чёрном бархате и в брильянтах размером с чаячье яйцо.
Дальше – снова военные, а за ними уж – всё желающие. Чем больше, тем веселее!
У ворот процессия замерла.
Сердце Темери забилось быстрее: получится? Услышат ли в толпе герольдов? Удастся ли переломить гнев толпы, превратить его из гнева в облегчение, а из облегчения – в радость?
За воротами раздался гул десятков возбуждённых голосов. Если что-то пойдёт не так, ворота не будут открыты.
Ну, что там?
Закрутились, поворачиваясь, старинные колеса. Ворота начали расходиться в стороны, а решётка перед ними уже много лет как была поднята – механизм сломался ещё при власти рэтшара.
Щель наполнилась светом, косой луч, расширяясь, лёг на каменную мостовую.
И вот, наконец, дорога свободна. Когда они с Кинриком подошли к воротам, Темери смогла оценить, что там происходило. Гвардейцы выстроились в плотное оцепление вдоль моста. И за их спинами действительно толпились люди – много. Горожане, в основном мальканы. Больше, конечно мужчин, но были и женщины. Темери различила даже несколько любопытных детских мордашек.
При виде неё толпа снова разразилась громким приветственным криком. Вспугнутые чайки взвились над домами.
Темери знала, что на крышах прячутся стрелки Гун-хе, да и в толпе тоже есть его люди, но это ничуть не мешало насладиться триумфом: они в кои-то веки приняли верное решение! Всё получилось. Осталось только довести дело до конца.
Улица вела к мосту, и вдоль неё всюду ждали люди. Они махали в приветствии руками, и, кажется, лентами. Или шапками? Они радовались тому, что дурные ночные вести оказались ложью и рассыпались в прах с первыми лучами рассвета.
– Как здорово! Как же это здорово! – услышала Темери рядом искренний восторженный голос Вельвы.
Путь до главного храма Ленны был недолог: в прежние времена это здание тоже принадлежало сёстрам и располагалось в центре Тоненга. Старинное, высокое, с большими светлыми окнами и широким двором. И всё равно всех желающих вместить не сумело.
Темери всё больше волновалась – где Шеддерик? Не случилось ли чего? Почему даже люди Гун-хе ничего не успели разузнать?
Кинрик уже несколько раз спрашивал, что её беспокоит и, в конце концов, она была вынуждена признаться. Кинрик только кивнул – его беспокоило ровно то же самое.
Внутри храма было полутемно, пахло свечами и сеном, журчала вода, пополняя купели.
Незнакомые сёстры в светлых переливчатых облачениях зажгли огни по краям святильни и за купелями, так, чтобы их лучи отражались в воде.
Люди расступились к стенам, по знаку старшей сестры Кинрик и Темери шагнули вперед и приняли в руки по медному кувшину. Все происходило в полной тишине, но и так каждый знал, что нужно делать.
Темери подошла к той из купелей, что была ближе к ней, и зачерпнула воды. Кинрик сделал то же самое. Воду они перелили одновременно в большую свадебную чашу. Медленно-медленно. Так, чтобы не расплескать. Потом, по знаку служительницы, опустили руки в эту «смешанную» воду.
По залу словно разлился едва слышный мелодичный звон, Темери не знала, слышат ли его другие люди, но всегда радовалась ему, как будто это был знак – Золотая Мать её услышала.
Вода в первый момент показалась ей ледяной. Но вдруг её ладонь встретилась там, под поверхностью, с ладонью Кинрика. Их пальцы переплелись. В свете свечей стало казаться, что светится уже сама вода.
Одна из сестёр подала им белое сухое полотенце. Так и не разжав пальцы, завернули их в ткань.
Если останется заметный след от воды, брак будет счастливым. А опытные сёстры по следам от рук могут угадать даже, сколько в этом браке родится детишек.
Снаружи снова пропели трубы.
Еще немного, и надо выходить. Темери разжала пальцы. Обратила внимание, что Кинрик долго не выпускает её руку – и как-то слишком внимательно смотрит куда-то ей в переносицу.
– чеор та Гулле… Кинрик! Все хорошо?
Он нахмурился, тряхнул головой.
– Рэта Итвена… что со мной не так? Я почему-то совсем не хочу думать ни о завтрашнем дне, ни о Нейтри… сегодня.
Он поморщился, но, наконец, выпустил пальцы Темершаны.
– Устал просто. Всё хорошо…
Сёстры забрали полотенце, и Темери вдруг показалось, оно так и осталось сухим.
Одна сестра встала рядом с Темери, вторая – с Кинриком. Дальше во двор, где ждут остальные участники процессии, они последуют вместе. И там же, у ворот, должен их ждать Янур с ключами от «какого-нибудь» корабля.
Янур Текар в красивом тёмном кафтане – даже и не скажешь, что с чужого плеча – действительно стоял там. Но руки его были пусты. Зато рядом с ним, с выражением лица, достойным Гун-хе, застыл Шеддерик та Хенвил. И это в его руках была небольшая, украшенная самоцветами шкатулка.
Темери сбилась с шага, внезапно оробев.
11. «Курносые»
— Папа, а правда, что Иисус был евреем?
— Правда, доченька. Тогда все были евреями — время было такое.
Бостон — Нью-Йорк (1978 — 1982)
Ради своей ненаглядной «близняшки» Лёнчик был готов на всё, однако предстоящей аудиенции у епископа Рейли побаивался. Как оказалось, зря: старикан в сутане оказался милейшим человеком, никакой катехизации и крещения не потребовал, удовлетворившись заверениями Лёнчика, что он — польский католик, лично знакомый с примасом Вышинским, и без запинки прочитанным «Pater Noster». К тому же епископ сократил Леони срок траура по отцу до минимальных трёх месяцев и дал благословение на церковный брак.
Обвенчались они тайно. Когда Лёнчик представил невесту (по факту уже жену) своим домашним, те приняли её вполне благосклонно. Правда, вечером Роза Марковна попыталась-таки закатить скандал на религиозной почве, но поддержки ни у кого не нашла. В качестве компромисса договорились, что брак будет зарегистрирован в мэрии, после чего состоится пышная еврейская свадьба. Примерно за месяц до назначенной даты Леони сообщила Лёне, что ждёт ребенка. От этой вести он пришел в восторг.
Новая жизнь, новые заботы, новые радости… В лавочке на Брайтон-бич Авеню теперь заседал Гоша Губаревич, умелец из Бобруйска. В духе местного патриотизма он переименовал «Невские зори» в «Березинские рассветы». И раза два в неделю обедал у Наппельбаумов, наслаждаясь бесподобными борщами, перекидываясь многозначительными взглядами с Наташей и выслушивая восторженные рассказы хозяйки о чудесном спасении внучки Белочки и последовавшей за ней междоусобной войной чёрных банд, терроризировавших район.
Поскольку о роли Саваофа в этом деле знали единицы, все лавры достались Фрицу Варшаверу и его боевым товарищам. Теперь никому даже не приходило в голову насмехаться над ветеранами из «русской дружины», автомобильное патрулирование вооруженных троек (двое спереди, один сзади) стало занятием модным и престижным. Деморализованные бандиты боялись соваться на Брайтон-Бич, а мелкие наркоторговцы, сутенёры и просто подозрительные чужаки моментально выдворялись за пределы района, иногда со стрельбой. Но обходилось без жертв.
Последними извели «кукарач» — так здесь называли опустившихся бомжей-латиносов, в большинстве своем пуэрториканцев, облюбовавших океанский пляж. Днем они отлеживались под деревянным помостом здешнего променада или прямо на песочке, потягивая дурной мутный шмурдяк, темпераментно выясняя отношения или вяло попрошайничая. Но с наступлением темноты из неприятных, но безобидных тварей превращались в опасных скотов – грабили и избивали прохожих, целыми стаями накидываясь на одного.
За пару лет в полицию поступило более десятка заявлений о групповых изнасилованиях на брайтонском пляже – естественно, без всякого результата. Фриц с братвой решили это дело за одну ночь – перцовым газом выкурили бомжей из их укрытия и слегка отоварили прикладами и бейсбольными битами. А уже утром одни подёнщики с граблями и мусорными мешками чистили пляж, а другие, покрепче, выворачивали доски помоста и делали насыпь для нового покрытия променада.
Алик поднялся навстречу гостям, лучезарно улыбаясь.
— О, мистер Смит, давненько, давненько. Как жаль, что ваши друзья уже не могут составить вам компанию…
— Друзья? – «Мистер Смит» презрительно хмыкнул. – Не огорчайтесь, Алик, я привел вам новых друзей. – Он показал на двух мордоворотов в чёрных похоронных костюмах. – Это Сол, а это Сани. Отныне они будут за вами приглядывать.
— Вы убеждены, что мы нуждаемся в присмотре?
— О, да. Мы давно за вами наблюдаем. Вы, русские, неплохо тут обустроились. На следующий неделе дон Кармайн Персико, наш босс, выдает замуж племянницу. Свадьба будет в Бенсонхёрсте, в ресторане «Ривьера». Вы приглашены, можете взять с собой трёх авторитетных людей из вашей общины. Там и уладим наш конфликт…
— Конфликт? Какой, извиняюсь, конфликт?
— Тут раньше продавали наркотики, проституток, оружие, весь город съезжался сюда на подпольные игры. А вы стали наводить тут порядок и своими действиями принесли нам непоправимый урон. Вы отобрали у нас часть бизнеса, что неправильно с вашей стороны. Так что будем обсуждать компенсацию плюс ежемесячные взносы за ваше процветание в этом районе, иначе неприятности вам гарантированы.
— Сломанные рёбра, пробитые головы, сожжённые дома, похищенные родственники… — грустно перечислил Алик.
— Помилуйте, мы же не чёрные дикари, а цивилизованные люди, христиане. Санитарные, пожарные, налоговые проверки, ненужное внимание полиции и ФБР… ну вы понимаете. Хотя, конечно, если будете артачиться, то не исключено и все, вами перечисленное… — «Мистер Смит» повел прямым, породистым носом. – Да, воздух на Брайтон-Бич стал заметно чище. И за это вы тоже будете приплачивать.
И в упор посмотрел на Алика. Тот ответил лучезарной улыбкой.
— Сработаемся, мистер Смит.
— Не сомневаюсь, — высокомерно отозвался красавчик-мафиозо. – Да, и не зови меня «мистер Смит». Я Вик Орено, капо семьи Коломбо.
* * *
Как и было условлено, Алик ждал их на лавочке к восточной оконечности океанского променада. В коричневой панамке и тёмных очках он смотрелся прекомично. Завидев Фрица и Коку, он замахал одной рукой, прижимая вторую ко рту.
— Что это с ним? – спросил Кока.
— Знаю не больше твоего.
Они подошли, опустились на скамейку по обе стороны от Алика.
— Вечер добрый! – громко поздоровался Фриц. – Говори, зачем вытащил нас подышать морским воздухом.
— Воздухом! – взвизгнул Алик. – Именно воздухом. Они таки даже за воздух хотят с нас драть! Недаром говорил покойный ребе Либерман: не бойся черномазых, а бойся курносых.
— Вот тут я не понял, — насупился Кока, — ты про русских, что ли?
— Ой, я вас умоляю, при чем тут русские, здесь мы сами русские, — затараторил Алик.
— Старожилы Брайтона называют так итальянцев, — пояснил Фриц.
— Итальянцев? Но почему? Они ж вроде не особо это самое…
— Никто и не знает, откуда это пошло, но, видишь, прижилось. Ну давай, — обратился Фриц к Алику, — рассказывай, чем тебе макаронники насолили.
— Эх, если б только мне…
И Алик рассказал о визите капо Орено в «Одессу»
— И что предполагаешь делать? Приползешь туда, преломишь с ними фокаччу, может, ещё перстень дону Персико поцелуешь в знак вечной преданности?
— Как говорит моя Ида, подкольнёшь, когда я срать пойду! – возмутился Алик. – Я, по-твоему, такой шлимазл, что собрался с ними договариваться – чего мол желаете откусить, синьоры акулы, руку или ногу? Если бы я так решил, стал бы звать вас сюда, как думаешь? Мы должны дать отпор!
Пролетавшая чайка со снайперской точностью облегчилась прямо на панамку Алика. Тот сорвал с себя осквернённый головной убор, на трёх языках поминая чью-то матушку.
Фриц хмыкнул.
— Добрая примета. Успокойся, дорогой, дальше действовать будем мы.
* * *
— О, Фридрих Львович, Николай Иванович, — лебезил Сёма Добкис. – Счастлив видеть таких уважаемых людей в моём скромном заведении. Чем обязан? Любой ремонт, любой техосмотр…
— Нам нужна тачка, — грубовато прервал его Кока.
— Тогда вы по адресу. Для вас у меня есть почти новый БМВ последней модели с чистыми номерами. – Фриц поморщился, и от внимания Сёмы это не ускользнуло. – Могу также предложить раритетный «Джавелин» семьдесят второго года, зверь-машина, сейчас таких уже не делают…
— Мы осмотримся, ладно?
Даже не взглянув на сверкающие экземпляры, выставленные в салоне, они прошлись по площадке, а потом, к удивлению и недовольству Сёмы, двинулись на задний двор, где хранился всякий автохлам, предназначенный на запчасти и вывоз на свалку.
Внимание Фрица привлек огненно-красный «Додж», весь в потеках ржавчины и с треснутым лобовым стеклом. Он подозвал Сёму и спросил:
— За эту лайбу что скажешь?
— Ой, Фридрих Львович, на кой ляд вам, солидному господину, сдался этот драндулет? Это ж не авто, а, извините, дрэк мэк пфеффер.
— На ходу?
— Ну так… Даю гарантию до первого столба.
— Ключи давай. Сколько хочешь?
— Только для вас, Фридрих Львович, скидка пятьдесят процентов…
— Конкретнее. Сколько?
— Триста…
— Пятьдесят. Ровно столько тебе обойдётся эвакуация этого полутрупа на свалку. А другого покупателя ты всё равно не найдешь.
Сёма почесал темечко и согласился.
* * *
— Ну что там?
— Всё подарки вручают. Сколько ж можно?! Давай уже запускать!
— Жди и наблюдай.
— Понял… Слышь, а невеста и вправду курносая. И, похоже на сносях…
— Не отвлекайся. Сколько людей снаружи?
— Двое на парковке… Погоди, там третий нарисовался. По одному сверху, на боковых балконах. Один на крыше.
— Ну, эти не в счет. У входа сколько?
— Двое.
— Ну, это ребята спортивные, отпрыгнуть успеют… В холле видишь кого?
— Один у лестницы… Еще девка какая-то в дальнем углу, у туалетов.
— Расклад нормальный.
— Так что, по коням?
— Нет. Ещё раз внимание на зал. Важно, чтоб никто из гостей не надумал выйти свежего воздуха глотнуть.
Перед Кокой, сидевшим с полевым биноклем на толстой ветке раскидистого каштана чуть сбоку от подъездной аллеи ресторана «Ривьера», открывался чудесный вид: лужайка, вся в огнях многоцветной праздничной иллюминации, сверкающие фонтаны, спереди – помпезный фасад из стекла и позолоченного металла, сбоку – парковка, забитая роскошными автомобилями всех мыслимых марок. Из динамиков, словно отвечая на вопрос, какого рода господа здесь гулять изволят, лилась бессмертная мелодия из фильма «Крестный отец».
— Давай покрасим холодильник в чёрный цвет… — замурлыкал Кока.
И тут музыка смолкла.
— Что там? – спросил Фриц, стоявший внизу, положив руку на капот красного «доджа».
— Какой-то хрен во фраке что-то со сцены вещает. Ещё один выводит бабу в блестках. Она берет микрофон… О Мадонна!
— Ты с какого по-итальянски запарлякал?
— Не, ну точняк Мадонна. А-хре-неть…
— Это которая певица, что ли?
— Ага.
— Вот теперь погнали! Слезай с дерева, дуй к лодке, запускай мотор.
— Слышь, майор, может, всё-таки я? Тебе по чину не положено. Да и по возрасту…
— Отставить! Тебя где учили приказы не исполнять?
— Понял…
Кока ловко спрыгнул с каштана и рванул к берегу.
А Фриц забрался в «додж», тихо урчавший на холостом ходу, не захлопывая дверцу, на самой малой скорости вырулил на подъездную аллею. Переключился на четвертую скорость, вдавил в пол педаль газа, и в ту секунду, когда красная колымага, дребезжа всем своим ветхим организмом, принялась набирать скорость, выбросился из машины на цветочный газон, сгруппировавшись в полёте. Тут же встал, отряхнулся и, не оборачиваясь и прижимая у груди поцарапанную при приземлении руку, быстро зашагал прочь.
– Не всё, а скажи-ка, дядька Харитон, для чего Первая мороку на дом напустила и на огород.
– А у нас без заслонки никак нельзя, что у нас тут деется — чужим знать не обязательно. Ни почтальонше, ни продавцу лавки разъездной, ни участковому. Нету нас – одни ковыли.
– И так всё время прячетесь? – спросила Глина.
– Отчего ж прячемся? Прячется тать в лесу. Мы же делянку свою зорко охраняем. Кому надо — увидят и через заслон, а чужим тут не надобно бывать. Ты когда в городе жила, небось, двери на три замка затворяла.
– Ох и язык у тебя! – восхитилась Вторая, – Жалишь аки шершень.
– Пчела коли жалит, так и умирает, – нравоучительно сказал дядька Харитон, – потому много раз подумай, прежде чем зло причинить кому-то. К тебе вернётся тут же!
Глина устала от словесных перепалок и легла под дерево на ватное одеяло. На нём был яблочный мусор: веточки, пожухлые листики, косточки и даже две дохлые пчелы. Она взяла трупик пчелы в руки и легонько подула на пчелу.
– Бедненькая, – сказала Глина тихо, – Не потому ли я поднялась в воздух, что ты отлеталась?
Глина перекинула сухое тельце пчелы с ладони на ладонь, но вздрогнула и взвизгнула. Пчела очнулась и ужалила Глину в излучину между большим и указательным пальцем. Торчавшее жало вытащила сердобольная Первая, подскочившая к Глине.
– Бывает, бывает. Что ты, дурочка, расплакалась! – попыталась она утешить Глину, но та вырвалась и убежала в дом. Она не знала, говорить ли девушкам и дяде Харитону о том, что мёртвая пчела ожила в её руках.
Всю ночь Глина не спала, ворочалась и мешала всем. Потихоньку надела стеганую фуфайку, сунула ноги в чьи-то галоши и выскользнула во двор. Звёздная россыпь, стрекотание сверчков и прохлада ночного воздуха прогнали утомление.
«Не спать так не спать!» – сказала про себя Глина и побрела вглубь сада по росистому спорышу, который в сказках называется «травой-муравой». А разве она не в сказке?
Дядька Харитон храпел под навесом у омшаника. Он так и не придумал себе удобной лежанки. Скоро лету конец, где же все они будут размещаться? Сколько она проживёт здесь, чем будет расплачиваться за свои беззаботные деньки? Никто не говорил с ней о том, что будет завтра. Девчонки и дядька Харитон отшучивались на все её вопросы. Глина не видела никакой реальной угрозы, но ощущение какой-то неясной беды, тревоги захватило её в эту ночь, не давало уснуть.
Девушка не заметила, как добрела до края сада, где не была никогда раньше. Здесь деревья росли реже, а кустарник — наоборот гуще: орешник, жимолость и калина разрослись небывало, пахло стоячей водой пруда. В свете луны сад имел сказочные очертания. Между двух лип она увидела старые качели и усмехнулась. Совсем такие же качели были в саду её тётки Татьяны. Такие же она нарисовала когда-то в приюте. Она видела, что доска для сиденья совсем рассохлась, и её никто никогда не красил, а не пригодившиеся в хозяйстве вожжи, на которые была подвешена доска к перекладине, тоже потрескались от времени.
Глина попробовала качели на прочность, подергала вожжи и похлопала по сиденью. Хрупкая в громоздкой фуфайке, она села и оттолкнулась ногами. Скрипнули деревянная перекладина и старые кожаные ремни. Чем сильнее раскачивалась Глина, тем сильнее поднимался ветер. Её обуяло какое-то бесшабашное веселье, залихватская удаль. Она выкрикивала невесть откуда пришедшие к ней слова: «Эх, раз, эх, два!», в ладони впивались вожжи, а голова кружилась то ли от ветра, то ли от странного и бессмысленного веселья.
Очнулась Глина, когда увидела, что ветер усилился, захватив верхушки деревьев, он пригнул небольшие стволы к земле и так шумел, что закладывало уши. Удивлённая девушка спрыгнула на землю, и чуть не была сбита с ног налетевшим вихрем. Испугавшись того, что она натворила, Глина бросилась к дому. Она бежала в полной темноте, луна предусмотрительно спряталась в тучи, словно не желала нести ответственность за происходящее. Испуганный дядька Харитон уже вскочил со своего топчана и бестолково метался по двору. Лавки и стол были перевернуты, а дверь дома открылась и хлопала с неистовой силой, норовя оторваться. Задыхающаяся и заплаканная Глина вбежала во двор и схватила дядьку Харитона за фуфайку.
– Это я виновата, это я! Прости меня, дядька Харитон.
Тот недоуменно посмотрел на девушку, но вспомнил о бортях и животине и побежал вглубь сада. Из дома выскочили полуодетые Первая и Вторая, спросонья не понимавшие, что происходит. Первая подбежала к Глине и запричитала:
– Кто обидел тебя, маленькая, кто? Ты скажи, кто же обидел тебя?
Глина мотала головой и плакала навзрыд, не понимая, как остановить надвигающуюся бурю. Вторая встала посреди двора, широко расставив ноги и раскинув руки в стороны.
– Ветер буйный, спать ложись, помолясь.
Как мы по полатям тихи,
Так и ты расстелись смиренный.
По низу пойди, в ноги упади,
Перед Богородицей повинись.
Вторая повторяла заветные слова всё тише и тише. Ветер постепенно умолк, кроны деревьев перестали качаться, наступила тишина. Из сада вернулся дядька Харитон, Вторая села на порожек, а Первая обняла её за плечи. Глина, охваченная стыдом и раскаянием, осталась сидеть на земле.
– Борти целы, козы в кучу сбились, но на месте, а у большого сарая плетень упал, – хриплым голосом возвестил пасечник.
– Не страшно, – откликнулась Первая.
– Спать идите, завтра поговорим, – распорядился дядька Харитон, взял на руки прижавшуюся к нему полосатую кошку и отправился под навес.
Наутро дядька Харитон повел Глину в конец сада, она хмуро брела за ним, едва поспевая в чужих галошах по росистой траве, мельком примечая следы вчерашнего буйства. Две сломанные яблони, осыпавшиеся на землю незрелые плоды, отломленная верхушка старой вишни.
– Пойдем на загривок, там когда-то висели старые качели, – задумчиво сказал дядька Харитон, почесывая кустистую бороду. Он обернулся к Глине, в его голубых глазах сверкали искорки утреннего солнца, – не помню только, где именно. Помню лишь, что между двух лип. Тех лип уже давно нет, мой отец спилил их однажды, да и высек меня розгами, чтоб зазря не качался, да не лез куда не положено.
Качели вполне мирно висели между лип, но дядька Харитон их не видел.
– Похоже, что и меня высечь надо, – сказала Глина, задумчиво глядя на качели, которые были заметны только ей одной.
– Пчёлка ты, пчёлка, – покачал головой Харитон, – как ты качели нашла-то?
– Прибрела сюда ночью, да и села покачаться.
Дядька Харитон подошёл к ней и неожиданно обнял, крепко прижав к себе. Глина стояла, замерев от удивления. Никогда Харитон не был с ней так добр и так участлив, совсем не этого она ждала от него после вчерашней бури.
– Убреднула ты в мир мёртвых, дочка, хорошо, что назад пришла. Ты теперь настоящая ведьма.
Глина высвободилась и смахнула слезу рукавом.
– Не видел я прежде таких, – покачал головой дядька Харитон, – всяких видел, но не таких, которые всё могут: и в Тонкий мир без проводника шастать, и на Ту Сторону ходить. И хуже всего то, что ты не можешь с собой совладать. А знаешь, что с такими люди добрые делают?
– На кострах жгут? – усмехнулась сквозь слёзы Глина.
– То-то, что жгут, – подтвердил без улыбки дядька Харитон, – а я вовсе того не хочу, вы мне, пчёлки божьи, как дети, ни одной не хочу потерять.
Он снова обнял Глину, но уже за плечи, и повел прочь, но не в сад, а наоборот, от дома. Всё сильнее пахло стоячей водой, но запах был не противный, а как из аквариума, вода в котором начинала цвести.
– Сюда я хожу на рыбалку, – показал Харитон место, – только я на другом берегу люблю рыбачить, на лодочке уплываю и сажуся в рогозу. Там меня не видать, не слыхать. Где щуки нет, там карась хозяин.
Дядька не случайно привел Глину к пруду, не случайно пословицу сказал. Она села на поваленное дерево, вокруг была влажная земля, по ней легко было скользнуть в воду.
– Сегодня можно и покурить, рыбка не обидится, – сказал Харитон и ловко свернул козью ножку, – почему, ты думаешь, я тут живу? Потому, что чей берег — того и рыба. Я в этих местах больше ста лет как обосновался, уж и забыл в точности, когда. Никому я тут не нужен, разве что пчёлка новая залетит, да останется.
– И много залетали? – спросила Глина.
– Нет, их все меньше нынче. И к лучшему это. Не видел среди них я счастливых да удачливых. Всё счастье только в том, что живы остались. Думаешь, Первая, Лисаветушка наша, кто? Балериной была. Хоть сцен императорских не топтала, а в Санкт-Петербурге блистала. Босоножка, платье барежевое, веночек из роз. Но матросы из Кронштадта не оценили барской красоты. Да и какая барыня с неё, кухаркина дочка… Отец её дюже это понимал, отдал в учение. Недолог был её век. Отлеталась над сценой. Хорошо, что жива осталась, понадобилось три года, чтобы ходить снова научилась. Да тридцать лет, чтобы дар её вернулся к ней. Вернулся, да не весь. Пчёлка бескрылая.
– А Вторая? – спросила Глина, ничему не удивляясь.
– Вторая, хоть и стАрее, а пришла позже. Послушницей была в Сурском монастыре. Как-то сразу после основания монастыря Архангельская Духовная Консистория решила, что будут там неустанно бороться со старообрядцами. Старообрядцы из Ярушевской волости изгнали её молоденькую, глупую, не понимавшую, что с ней происходит. Ещё и лунные кровя у ней не установились, а уже чудесила. Старообрядцы филипповского толка знаешь, какие? Лучше бы и не знать. Хорошо, что только изгнали. Приютили Мавру в Сурской обители, но до пострига не дошло дело. Ткачихой была, такое у неё было послушание. В пять утра все монахини и послушницы соберутся на полуношницу, а Мавры нашей нет как нет, ни раз-ни два. Пришли, да и проверили — в келье дрыхнет, али другие безобразия чинит. А у неё по мастерской бабочки летают золотые. Садятся на кросна, а челнок сам бегает. А Мавра хохочет, ладошкой рот закрывает. Высекли её, как положено, раз да другой. А на третий сбежала. Бродяжничала, побиралась. Много чего было. Ко мне пришла в тридцать седьмом году. Когда уж сын от тифа умер, а муж сгинул в ГУЛаге. Когда ничего уже не держало среди людей.
Автобус шёл в Оксфорд, но водитель решил заехать в Лондон, сам не понимая почему. Азирафель знал причину, но не собирался мешать Кроули в этом маленьком чуде — в конце концов, им просто необходимо попасть домой, чтобы немного отдохнуть. Азирафель теперь тоже испытывал некую любовь ко сну, и стоило признать, что проводить время с закрытыми глазами в тёмной комнате, тишину которой нарушало лишь сонное дыханье Кроули, ничуть не хуже, чем в самом лучшем ресторане вкушать плоды вдохновения шеф-повара.
Кроули и сейчас дремал рядом, устроив голову на плече Азирафеля, и было в этом сне что-то столь же непостижимое, как и в Её Великом плане. Как можно казаться одновременно столь уязвимым и сильным? Сильным и нежным? Нежным и безрассудным? Безрассудным и дерзким? Дерзким и уязвимым? Автобус слегка покачивало, но совсем маленькое чудо избавило от тряски, и Азирафелю ничто не мешало думать. Кроме того, он мог в своё удовольствие любоваться отражением Кроули, пытаясь разгадать Пророчество, само упавшее в его руки.
«Когда всё пережито и всё закончено, выбирайте лица мудро, ибо очень скоро играть вам с огнем…» Что это, как не почти прямое указание подумать над выбором облика? Только вот для чего? Не было ни тени сомнения, что их проступок будет должным образом наказан — взгляды и Гавриила, и Вельзевул были слишком многообещающими, чтобы их игнорировать! — но вот что это будет за наказание? Азирафель никогда прежде не задумывался о том, как наказывают ангелов: кроме Падения ему ничего не приходило в голову, но принять это решение могла лишь Она. А вот всякие выговоры и порицания годились только для мелких провинностей, к которым уж точно нельзя было отнести отмену Армагеддона.
Внизу, наверное, с этим было попроще — но Азирафель не собирался будить Кроули для того, чтобы уточнить подробности. В конце концов, на всех кругах Ада все эти годы разрабатывались какие-то мероприятия… Азирафель потёр лицо ладонью, стараясь не потревожить Кроули. И какая только чушь не лезла в голову?! «Мероприятия» — это пытки, а их с Кроули, скорее всего, просто попытаются уничтожить. Максимально неприятным способом.
Азирафель вздохнул и, не удержавшись, погладил Кроули по волосам. Способ, действительно, был максимально неприятный, но он был один. Смогут ли противоборствующие стороны договориться, чтобы наказать предателей? Скорее всего, тоже да, а значит, Внизу это будет казнь в святой воде, а Наверху — в адском пламени. Разумеется, прежде ничего подобного не было… так ведь и таких провинностей не наблюдалось!
И тогда слова пророчества обретали смысл. Им с Кроули предстояло поменяться обликами — как они уже делали это в Хогвартсе — и отправиться к своим. Ничего сложного, в общем-то: Азирафелю не только легко удавалось изобразить Кроули, но и вести вместо него уроки, что уже гораздо сложнее. Жаль, у Кроули такого опыта гораздо меньше, но он зато силён в импровизации.
Волосы Кроули всё ещё пахли дымом, но почему-то этот запах тоже нравился Азирафелю, хотя и вызывал тревогу. Мысль на некоторое время поменяться обликами больше не казалась странной, а наоборот, будоражила воображение. Поверить в то, что их шефы сумеют договориться, было легче лёгкого, стоило лишь вспомнить их совместный выход на авиабазе. Стало быть, и заминки со средствами расправы тоже быть не должно… Кроули зашевелился во сне, устраиваясь удобнее, и сердце Азирафеля защемило от нежности. Нет, потерять его было немыслимо.
Барти тоже спал, обняв подголовник переднего сиденья, и вызывал у Азирафеля почти отцовские чувства. Во всяком случае, именно так он себе представлял эти самые чувства: гордость, теплота, желание защитить и возможность опереться. Надо бы не забыть наделить его наследством, прежде чем отправляться в свои конторы. Всё же риск нежелательных последствий никуда не делся.
— Мейфэр, — объявил водитель, — где вам удобнее выйти?
Азирафель объяснил, а потом с трудом разбудил Барти, радуясь, что Кроули проснулся сам, стоило им только потерять контакт. Водитель дождался, пока они выйдут, а потом сразу же развернул автобус и поехал обратно. Наверное, в Оксфорд, хотя не исключено, что и в Тадфилд. Почему нет?
— Ангел, ты хочешь выпить? — у Кроули не осталось и следа от одолевавшей его в автобусе сонливости. — У меня было чудесное винишко, ты должен оценить.
Однако у Азирафеля были совершенно иные планы на эту ночь. К тому же Барти нуждался в отдыхе, как любой смертный после стольких потрясений.
— Нет, дорогой. Вино подождёт, а этот диван прекрасно подойдёт Барти для сна.
— Но…
— Я тоже нуждаюсь в отдыхе, и мне просто необходимо, чтобы ты составил мне компанию.
— Нгх… — иногда Кроули бывал немногословен.
Когда Барти с видимым удовольствием вытянулся на диване, укрывая ноги клетчатым пледом, Азирафель закрыл в спальню проход, который всё ещё не решался назвать дверью.
— Итак, дорогой, — улыбнулся он.
— Ангел, ты не обязан… — Кроули казался растерянным, а оттого был косноязычен больше обычного. — Если ты думаешь, что это для меня… или, что ещё хуже, хочешь попробовать напоследок… я не обижусь… это будет неправильно…
— Я тебя не понимаю, дорогой.
— Ангел, ну не мог же ты усыпить Барти и затащить меня в спальню, чтобы просто… — Кроули всмотрелся в лицо Азирафеля и едва слышно выругался. — Ты всё мог, ангел…
Азирафель уселся на кровать и погладил тёмно-серый шёлк простыни:
— Мне казалось, что у тебя была какая-то другая ткань, — он улыбнулся и уточнил: — Когда я был здесь прошлый раз.
— Какая разница? — Кроули недовольно поджал губы. — Здесь могло быть всё что угодно… по настроению.
Гладкий шёлк действительно сменился уютной фланелью, и, заметив улыбку Азирафеля, Кроули фыркнул:
— Как тебе легко угодить, ангел. А раз так, то давай спать, в самом-то деле.
— Давай, — согласился Азирафель, чудом преображая одежду в привычную пижаму.
Кроули быстро последовал его примеру и вытянулся рядом, моментально находя ладонь Азирафеля и слегка сжимая её.
— Сегодня был непростой день, ангел… но завтра всё может быть ещё хуже.
— Да, — согласился Азирафель, оставляя для освещения большой комнаты одну свечу. — Поэтому мы с самого утра поменяемся.
— В смысле? — Кроули перевернулся на бок, с интересом разглядывая Азирафеля. — Ты что придумал?
— Понимаешь, мне не давало покоя то пророчество, выпавшее из книги.
— Что-то про ум, обличья и игры с огнём? — усмехнулся Кроули.
— Я не сомневался, что ты умеешь читать, — улыбнулся Азирафель, поглаживая его запястье. — Так вот. Мы поменяемся внешностями, как в Хогвартсе, помнишь?
— И?!
— И отправимся в наши офисы. Только ты Наверх, а я Вниз.
— Но ведь это опасно! Они же нас…
— Вот именно! Меня не возьмёт святая вода, а тебя адское пламя. И всё!
Кроули несколько раз выдохнул, прежде чем заговорить:
— Дурацкий план! И сейчас я тебе расскажу почему.
Кроули не придумал ничего нового, и Азирафелю удалось найти достойный ответ на каждое его возражение. Казнь предателей действительно была наилучшим выходом для сторон, позволяя и избавиться от отступников, и показать остальным опасность самостоятельного выбора решений. И какие-то отсрочки в виде пыток на самом деле никому не нужны.
— Ну, хорошо, мои, и в самом деле, так могут считать, — начал соглашаться Кроули. — В конце концов, я уничтожил Лигура именно святой водой, и как бы было логично… но твои! У вас же там непостижимое милосердие.
— Непостижимое, — согласился Азирафель. — Тем страшнее для остальных будет выглядеть казнь предателя. Я даже думаю, что её не станут слишком уж афишировать, но поползут слухи… которые предпочтут не замечать.
— Но… вдруг они всё-таки выберут пытки? — Кроули вздрогнул, как от озноба. — Ты даже не представляешь изобретательность наших.
— Да что они могут придумать? Вечность в самой глубокой яме? Дорогой, они прекрасно понимают, что если мы останемся живы, то это будет прецедент. А он не нужен никому.
— И поэтому ты предлагаешь…
— С умом выбрать обличья, — улыбнулся Азирафель. — Конечно, я гораздо лучше тебя натренировался, но ты, если постараешься, тоже должен справиться.
— Что значит «если постараешься»?! Да меня в твоём облике никто не опознает! Вообще никто! И никогда!
— Поменьше экспрессии, дорогой, и это может стать правдой.
На лёгкие подначки Кроули вёлся всегда, и поэтому Азирафель не сомневался, что всё у них пройдёт хорошо. Оставалось лишь дождаться утра. По потолку спальни Кроули ползли такие же тени, как и Хогвартсе, а это странным образом успокаивало. И Азирафель сам не заметил, как уснул, продолжая сжимать ладонь Кроули и, кажется, вслух размышляя о непостижимом. Но это не точно.
Утром они застали Барти необычно взволнованным. Он перебирал ворох каких-то бумаг, чудом возникших на кофейном столике рядом с диваном, и, заметив Кроули и Азирафеля, очень обрадовался:
— Вы всё продумали, да?
— Что именно? — насторожился Азирафель.
— Всё про меня… здесь и документы, и билет на автобус на послезавтра, и даже личное дело…
Азирафель поймал взгляд Кроули, полный непонимания, и кое-что встало на свои места:
— Это Адам. Мне кажется, это его последний подарок. Не удивлюсь, если и мой магазин окажется восстановленным, и твоя «Бентли».
На миг во взгляде Кроули мелькнула надежда:
— Похоже на то… надо бы проверить!
— Я думаю, нам стоит сначала всё-таки разобраться с образами.
— Отлично, — согласился Кроули, — а потом проверить. И встретимся после в Сент-Джеймсском парке. Может, даже покормим уток.
— Если этот парк у вас такой же, как у нас, то там должно быть вкусное мороженое, — вмешался Барти.
— Наверняка, — улыбнулся Азирафель, предвкушая. — Можно взглянуть на документы?
Барти протянул ему паспорт, служебное удостоверение, карточку медицинской страховки, где красовались его фотографии. Такая же фотография, только побольше, была на первой странице его личного дела. Казалось, Адам продумал всё.
— И как теперь зовут нашего сына? — поинтересовался Кроули.
Азирафель протянул ему бумаги, предлагая полюбоваться самому:
— Алек Харди. Место рождения: Глазго, Великобритания. Тебе это имя о чём-то говорит?
Артур Янг любезно кивал, но никак не мог отвести взгляд от Азирафеля, словно пытаясь что-то вспомнить или узнать. Причём такой же взгляд, брошенный на Кроули, можно было объяснить тем, что они уже встречались раньше, когда только начиналась эта история с подменой младенцев. А вот Барти не вызвал у Артура никакого интереса, хотя мог бы, хотя бы своей похожестью на Кроули.
— А как же вы, господа? Может, вас тоже подвезти? В тесноте, но…
— Спасибо, мистер Янг, мы как-нибудь сами, — перебил его Кроули. — Нам с вами не по пути.
— Да, конечно… не по пути… — Артур дождался, когда пассажиры усядутся, и только после сел за руль, даже не хлопнув дверью.
Машина тронулась, и, глядя ей вслед, Кроули улыбнулся:
— Теперь точно всё!
— А мы? — Барти удобнее перехватил коробку. — Может, нам стоило поехать с ними?
— Ну, не в Тадфилд же! — фыркнул Кроули. — Что нам там делать?
Барти пожал плечами:
— А куда?
Азирафель тоже ждал ответа. Он был уверен, что Кроули пригласит их с Барти к себе, но чем дольше не было приглашения, тем больше сомнений его одолевало. Даже смертные не начинают жить вместе просто так: этому предшествуют всяческие ритуалы, договорённости… что уж говорить о таких существах, как демон и ангел? Наверняка Кроули уверен, что нужно соблюсти какие-то условия, о которых он ничего не знает, а такие вещи всегда заставляли его нервничать.
— О, нет! — Кроули фальшиво изобразил отчаяние. — Что ему от нас нужно?
Артур Янг развернул машину, но вместо того, чтобы ехать к воротам авиабазы, остановился в паре ярдов от Азирафеля. Он опустил стекло и немного виновато улыбнулся:
— Мистер…
— Азирафель, — охотно подсказал Кроули, явно ожидая чего-то интересного.
— Спасибо, — Артур кивнул и пару раз открыл рот, будто что-то собираясь сказать Кроули, но всё-таки передумал и отвернулся: — Мистер Азирафель, а мы с вами, случайно, не знакомы?
Это знакомство состоялось в другой реальности и не имело к этому конкретному Артуру Янгу никакого отношения, поэтому Азирафель ничуть не покривил душой, отвечая:
— Я так не думаю, мистер Янг.
— Правда? — он потёр лоб и пожаловался: — Не могу избавиться от воспоминания, где мы с вами обсуждаем, как лучше есть малиновый мармелад: мазать на тост или просто резать ломтиками. Вы не помните ничего такого?.. Хотя… мне, наверное, это приснилось… не мог же ваш компаньон рассуждать о мороженом?..
Азирафель отлично помнил тот разговор с юным Артуром Янгом и мог лишь удивляться причудливым вывертам сознания, ответственным за хранение воспоминаний. Артур ещё раз извинился и, попрощавшись, закрыл окно, уверенно направляясь к выходу.
— Конечно, я не мог рассуждать о мороженом, — Кроули слишком наигранно скривился от отвращения, — потому что ни один приличный демон…
— Так то ж приличный, — усмехнулся Барти.
— Накажу! — пригрозил Кроули. Он оглядел армейскую машину, на которой они приехали, и неодобрительно покачал головой: — Не хочу осквернять память моей красавицы ездой на этой развалюхе. Что скажете насчёт автобуса?
Азирафель не возражал. Сейчас ему хотелось просто посидеть в тишине и подумать о произошедшем за бокалом вина. Конечно, автобусная остановка — немножко не то место, но за неимением лучшего…
— Ты знаешь, где он останавливается?
— Недалеко есть остановка, заодно немного прогуляемся.
Проходя мимо ворот авиабазы, Кроули закрыл ворота, опустил шлагбаум и даже вернул на место ошалевшего охранника, сообщив ему, что никаких нарушений не было, а чтение книг продлевает жизнь. Тот согласился ёмким «Есть, сэр!» и, усевшись на своём посту, принялся читать книгу, оставленную около часа назад ради борьбы с нарушениями.
На остановке кроме них никого не было, и словно в ответ на мысли Азирафеля Кроули достал откуда-то бутылку вина и приложился к горлышку:
— Не «Шатонёф-дю-Пап», конечно, но тоже неплохо, — вынес он вердикт и протянул бутылку Азирафелю: — Будешь?
— Не откажусь.
Глоток вина настроил Азирафеля на несколько лирический лад. С одной стороны, он прекрасно понимал, что сейчас они всего-навсего получили короткую передышку. И скорее рано, чем поздно им придётся объясняться с теми, кто не забывает ничего, поэтому было бы неплохо иметь какой-то план и для начала внимательно прочитать Пророчество. Но с другой… хотелось насладиться тишиной и покоем этого вечера. Ведь не случившийся Армагеддон — отличный повод для наслаждения. Азирафель не знал, куда пристроить меч, с которым наверняка не пустят в автобус без маленького чуда, поэтому пришлось на него сесть.
— Может, в коробку? — предложил Барти.
— Нет, — поморщился Азирафель. — Не хотелось бы нарушать отчётность.
— Ты его собираешься сдавать? — Кроули заинтересованно приподнял бровь.
— Но он же числится на мне, — Азирафель вздохнул. — И мне порядком надоели эти бесконечные вопросы: «Где твой огненный меч, Азирафель?» Бр-р!
Очередной глоток вина смыл поднявшееся раздражение, и Азирафель вновь протянул бутылку Кроули. Тот молча взял и, запрокинув голову, влил в себя четверть оставшегося вина, чудом наполнив бутылку до краёв. Заметив такое, Барти решился попросить:
— А мне можно?
— Тебе не положено, — мгновенно оживился Кроули. — Ты приволок в этот мир пушистиков, не остался в спальне и вообще… плохо себя вёл…
— Мне надо было позволить его убить? — во взгляде Барти мелькнул ужас.
— Нет! — Азирафель решил вмешаться в процесс воспитания. — Совершенно точно нет! С пушистиками ты, конечно, погорячился, но всё остальное сделал правильно. Только ради этого тебя стоило вытащить из твоей реальности.
— А она уже потеряна навсегда?
— Скорее всего, — Кроули оптимистично усмехнулся. — Но ей больше ничто не грозит. Ангел, ты думаешь, что Она именно так все и задумала? С самого начала?
Азирафель принял из его рук бутылку и, вдумчиво сделав два глотка, заметил:
— Может быть, так и задумала. Может быть. Ну, я полагаю, всегда можно Её спросить.
— Судя по моим воспоминаниям, — Кроули забрал у Азирафеля бутылку и, прикладываясь к горлышку, вздохнул, — мы с Ней никогда не были близки или, как ты мог бы сказать, не состояли в приятельских отношениях. Она точно не склонна прямо отвечать на вопросы. По существу. Да Она и вовсе на них не отвечала, просто улыбалась, будто знала нечто, тебе неизвестное.
— Ну, естественно, так оно и есть, — улыбнулся Азирафель. — А иначе какой же смысл?
— Никакого, — устало согласился Кроули, протягивая Барти ладонь. — Дай мне Хастура… для гармонии.
— Тебе так его не хватает?
Кроули поёжился и, погладив пушистика, сунул его в карман.
— Если бы он шёл первым, то на Земле остался бы лишь один Хастур… тот, что в моём кармане. И не сказать, что я об этом жалел бы.
Иногда Кроули был склонен преувеличивать собственную кровожадность, но в душе всё равно оставался очень хорошим. Азирафель знал это наверняка, потому и поинтересовался, словно между делом:
— Ты ведь приютишь нас с Барти?
— Конечно… я как раз собирался это предложить…
— Спасибо, дорогой, я не сомневался, — возвращая бутылку Кроули, Азирафель придал вину изысканный вкус коллекционного бордо. — Как думаешь, скоро придёт автобус?
Кроули коснулся пальцами висков, сосредотачиваясь.
— Скоро. Но сначала… — он кивнул в сторону пикапа, только что остановившегося у остановки.
— Извините меня, господа, — сказал водитель, заглядывая в свои бумаги — но где-то здесь вроде бы положено быть некоторым вещам, согласно моей накладной, и мне хотелось бы знать, не видели ли вы чего-то похожего на меч, корону и весы? Звучит, конечно, странно, но в нашей работе чего только не бывает.
Барти приоткрыл коробку, давая возможность разглядеть её содержимое водителю пикапа. Тот удовлетворённо закивал:
— Это именно то, что я ищу. А меч? Вы не видели меч?
Азирафель вспомнил о бюрократии, потом подумал, как мог бы ответить на этот вопрос, если бы его задала Она. Не то чтобы он не собирался расставаться с этим мечом, но отдавать его Наверх, повинуясь приказу, тоже не хотелось. В конце концов, свободная воля как раз и предполагает нечто такое, да?
— Простите, — извинился Азирафель, вставая, и положил меч в коробку. — Я на нём сидел, как оказалось.
Водитель пикапа поправил фуражку с эмблемой «Международной экспресс-почты» и порадовался тому, что встретил здесь таких любезных граждан. Азирафель расписался в его блокноте, засвидетельствовав, что корона, весы и меч собраны должным образом и в исправном состоянии для доставки по неразборчиво написанному адресу, с оплатой по счету со смазанным номером.
На полдороге к пикапу его водитель вдруг остановился и обернулся:
— Если бы я рассказал жене, что случилось со мной сегодня, она ни за что бы мне не поверила. И я не стал бы ее в этом винить, поскольку это просто невероятно.
— Непостижимо, — поправил Азирафель.
— Ты решил его отдать? — Кроули заинтересованно склонил голову. — Но почему?
— С мечом не пустят в автобус, — вздохнул Азирафель, чувствуя, как отпускает жуткое напряжение этого дня.
— Уважительная причина, — согласился Кроули.