Злость — полезное чувство. Рональд шер Бастерхази довольно часто позволял себе его испытывать (к немалой же выгоде опять-таки для себя). Злость пусть и не вкуснее боли, зато намного питательнее, даже своя собственная. Она стимулирует, держит в тонусе, не дает расслабиться и размякнуть. Злость помогает выживать и правильно расставлять приоритеты. Любимый ученик Паука, безымянный тогда еще темный по кличке Дубина, никогда не смог бы вернуть себе имя, честь и хотя бы относительную свободу, если бы вовремя не научился правильно и качественно злиться. И отомстить своим мучителям тоже не смог бы. Он бы просто не дожил до такой возможности.
Злость — важное умение, одинаково эффективное в самых разных ситуациях…
Сдав Аномалию с рук на руки Медному и с неизменным ехидством напомнив ему о необходимости предоставить Конвенту в самые кратчайшие сроки подробнейший отчет о имевшем место быть нынешней ночью прискорбнейшем происшествии, Роне с театральным полупоклоном отступил на шаг, выпуская на сцену Дамиена Дюбрайна. Полномочного представителя Императора и его же Палача, светлого, мать его, шера, умеющего целоваться так, что на чердаке остается лишь ветер (а, может быть, и его не остается, как и, собственно, чердака).
И теперь стоял в трех шагах от шисова светлого (и в двух — от двери на внешнюю галерею), сцепив руки за спиной и гоняя по лицу нагловатую снисходительную ухмылку, перекатывался с пятки на носок… И злился. Злился. Злился…
Только это ни дысса не помогало. Вот ведь в чем подлость.
Оторвать взгляд от невыносимо прекрасной, искристой и перламутровой ауры Дайма было почти так же невозможно, как какие-то четверть часа назад оторваться от него самого, разжав руки, намертво сцепленные за спиной… за его спиной! И почти так же невозможно забыть, как Дайм после этого резко выдохнул. И поежился. Словно и ему тоже стало вдруг холодно и даже больно…
Да нет же! Просто холодно. Просто сквозняк же и все такое. А выдавать желаемое за действительное не стоит. Вредно для здоровья.
Роне злился еще и оттого, что чувствовал себя до крайности неуютно. Хотя, разумеется, ни Медному, ни тем более Дайму знать об этом не следовало. Они и не узнают. Наглая морда, самоуверенная поза, побольше злорадной огненной тьмы в ауру — защита надежная и отработанная, действует безотказно. Темный магистр Бастерхази стоит здесь, потому что наслаждается публичной поркой генерала. Редкое зрелище и приятное, для тех, кто понимает толк в извращениях. По этой и только по этой причине он здесь и стоит. А вовсе не потому, что некий светлый шепнул почти неслышно, чуть замешкавшись на входе: “Не уходи… — и добавил совсем уже беззвучно, одними губами: — Должок”. Бесстыдно зацелованными, улыбающимися, распухшими, искусанными, мать его, губами, от одного взгляда на которые Роне окатывало жаром изнутри, от корней волос и до самых кончиков поджавшихся пальцев.
Самым логичным и правильным было уйти. После такой полупросьбы-полуобещания так особенно. Сразу, как только отдал сумрачную генералу, развернуться и уйти. Потому что “должок” — это прекрасно, но лишь до тех пор, пока он не отдан. И пока светлый не сделал выводы, что, похоже, тут совсем иной расклад и еще вопрос, кто кому теперь остается должен…
Неотданный долг — превосходнейший инструмент давления, отличный рычаг для переворачивания чужих мотиваций, меч, подвешенный над чужой головой на тонкой нитке. И лишь в твоих руках эта нитка, и лишь тебе решать, оборвать ее или пусть еще повисит. Но…
“Не уходи…”
Это не было приказом или требованием, вот в чем засада. Это было скорее обещанием. Искушением. Хиссовым соблазном, против которого невозможно устоять.
Ах, с каким наслаждением Роне проигнорировал бы требование или приказ. Чтобы какой-то светлый вздумал чего-то требовать? Да шисов дысс ему на блюде в укропном соусе! Но как проигнорировать то, что звучало почти умоляюще?
“Не уходи…”
Вот уж действительно шисов дысс!
0
0