Лорику не спалось. Было странно впервые укладываться вне модуля. Вне «дома». Не было уверенности в собственной безопасности, «в спине» и завтрашнем дне. Было ощущение, что прогулка закончена, и пора бы к себе. Мужчина вздохнул, обнимая плоскую жесткую подушку из сушеных трав вместо своей женщины. Как там Эмбер? Починилась ли Олис? Интересно, пришел ли к ним спать Тридцать третий, или отсиживается в шаттле? Картинка себя со стороны в обнимку с Эль и себя лишнего снаружи предстала перед внутренним взором. Волна непозволительной ревности подкатила горячей волной к шее. Фил вышел в кухонный закуток – выпить воды. Сквозило. Ссутулившись и немного дрожа, со стаканом завернул в лабораторию.
Здесь все было родным и привычным. Так странно: аборигены жили словно в двух мирах. С одной стороны современная, знакомая Лорику техника и сплавы, с другой – дикая природа, запустение и натуральное хозяйство. Вместо белой униформы – небеленый лен и хлопок, пенька и кожа. Что едят местные? Лорик на миг задумался: он не заметил ни одного домашнего животного или звуков скотины. На кухне в холодильном шкафу были странные густые жидкости в нано-стекле и пара тряпичных мешков с собранным в лесу. Видимо, завтрак еще удивит…
Почувствовав себя на время любознательным школьником, Лорик капнул на стекло из собственного стакана. Ухмыльнулся: как говорится, вода – это всегда немного суп. Радует, что иммунитет пока не подводил. Местным водичка доставляет куда больше хлопот. Имеющиеся оспориллы микроскопические органеллы ороидных растений, плавающие в воде и не заметные глазу, создают в организме плодородную кислотную среду для паразитирующих на нервной системе микроплазмозов. По сути, люди с рождения пьют отравленную воду, насыщая себя самих паразитами. Интересно, почему в подростковом возрасте защита падает? Словно людям дан срок пожить и размножиться, чтобы они не вымерли совсем. Паразиту не выгодна смерть носителя. Так стоит ли давать людям астероидного мха? Лорик растер переносицу, придавая себе бодрости и пробуждая мыслительный процесс.
Можно сделать фильтры. Один точно должен быть в упавшем модуле. Можно принимать гидрокарбонаты натрия, составить противопротозойные комплексы… Лорик сделал пометки для подбора маркеров.
Что касается бутылей – там состав был еще интереснее! Комплекс аминокислот, углеводов и жиров животного происхождения. Компоненты были грациозно подобраны: идеальные высокомолекулярные сложные комбинации складывались так тесно, что увиденное на стекле микроскопа можно было перепутать с творчеством современного художника. Стройные ряды микрокристаллов аскорбиновой кислоты дополнялись практически виноградными гроздьями ферритина, блестящие зеркальные горы магния, радужные озера ретинола, похожие на лед или стекло, крупицы калия, ровно квадратные, радужные или с коричневым отливом – йода. Комплекс был настолько сбалансирован, что Фил впервые видел такую комбинацию. Монитор рисовал странную химическую формулу – кабаламин отдыхает! Ветки соединяясь в замысловатые сети, образовывали невероятно сложные молекулы, идеально сбалансированная, симметричная и многогранная цепочка. Лорик протер глаза, но чудо-вещество осталось. Вот только человеку такое питание не очень подходило. Рацион был ориентирован на потребление животных белков, скорее созданный высокоорганизованным хищникам. Фил сглотнул. Необходимо было выяснить источник этого питания. Почему-то не верится, что это ваяет кухонный модуль или варят местные повара.
Размышляя о новых данных, Лорик задумчивым шагом вышел за внешний контур и направился в сторону посаженного модуля. Мозги скрипели, никак не желая утихомириться, чуя несостыковки, и, намечая план научной работы. Связаться с «Томом» он планировал с борта. Нужно было обсудить это все без посторонних. С лабораторного стола скинув все в часы, астронавт досадовал об отсутствии связи.
Внезапно за спиной раздался легкий шорох. Фил приостановился, рассматривая существо, уверенно и спокойно показавшееся во весь рост и наблюдающее за ним черными глазами, не мигая. Что-то жуткое было в этом создании, неподвижно застывшем и безбровом. Ссутуленная фигура с наклоненной вперед шеей – еще могло принадлежать человеку, но две сплюснутые ноздри практически не выделялись на гладкой серовато-белой морде. Чуть съехавший капюшон обнажил слуховые отверстия, утопленные в черепе – без ушных раковин, как мы привыкли видеть у людей. У существа были две полусогнутые ноги привычных размеров, руки, казалось, чуть меньшей длины в предплечье, с миниатюрными, но цепкими кистями. Кожа чуть блеснула под светом луны. Лорик дернулся, осознав, что это чешуя! Так вот у кого Дахати воровала еду! Змеи!
Мозг скинул с себя последние обрывки дремоты и лихорадочно просчитывал… Лорик уходил, никому не доложив, не заперев дверь, (подперев тонкой веткой), все данные в браслете, «Том» в трех днях реактивного полета… Кричать – смысле нет. Бежать – инстинкт подсказывал, что не стоит. Прозрачные веки змеелюда смежались незаметно, создавая иллюзию непрерывного наблюдения. А вот человеку уже щипало глаза. Он оттягивал момент, когда придется моргнуть и проиграть поединок взглядов, чувствуя вкус последних секунд жизни.
Внезапная вспышка озарила лес. Мужчина упал на землю, раздирая слезящиеся глаза, пытаясь вернуть себе четкость зрения. Голову неприятно засыпало комьями. Над нагом стояла девушка в льняной накидке с капюшоном. Ветер чуть развевал запахнутые полы, но не показывал лица невысокой незнакомки. Лорик подошел ближе, рассматривая убитого. Змеиная, похожая на странную человеческую лысую, голова лежала и слегка дымилась на идеально ровном срезе. Запекшееся горло блестело молекулярным срезом, напоминая пейзажную яшму.
– Чем ты его ТАК? – Фил повернулся глаза в глаза, и слова застряли в глотке. В льняной накидке поверх форменного белого комбинезона стоял еще один змеелюд!
– Я есть драг. – Сказал наг и небрежно ухмыльнулся, обнажив левый верхний клык. Лорика обдало паническим холодом. Мурашки подняли волосы на руках и ногах. Человек остался стоять неподвижно, мозг лихорадочно скрипел. – Драг. Мир. Жвачка? – змей протянул белую упаковку, предлагая лакомство. Фил принял, выдохнув:
– Мясная?..
– Тиу. – Змей плавным быстрым движением коснулся своей груди. – Ты Йорик?
– Бедный Йорик… Я знал его, Гор-рацио… – на волоске от смерти обостренное чувство юмора вызвало нервный смешок.
– О, дрэвний книга. – Одобрительно кивнул наг и махнул Филу идти за ним. – Тут. Смотри.
Озеро, в котором болтался распахнутый модуль, оказалось совсем рядом за высоким камышом. Голубое свечение, поглощаемое толщами ряски и разложившихся плавающих в воде животных, гипнотизировало.
– Рэактор. – Спокойно пояснил Тиу. – Он нэ даст шаттлу сест.
– У меня есть ключ! – Мужчина поймал удивленный взгляд черных глаз на кругляш в его руке, и сам удивился своей простоте и доверчивости.
– Йорик думаэт, всо прост? – поцокал двойным языком змеелюд. – Я помочь Йорик.
Ночь быстро сменилась серым пасмурным рассветом. Из рассказа Тиу выходило, что он беглый и живет изгоем. Наг сказал, что тайно дружил с предыдущей главой клана, помогая людям с едой и технологиями. Но просил не сообщать остальным о встрече.
– А что за кольцо на его пальце? – Фил подготавливал тело к сожжению. Кожа уже начала отходить, подкожный слой размягчился. Не хотелось сейчас проверять – отрастет ли змеиная голова повторно.
– Лучше не трогай. – Сван подошла бесшумно и встала за плечом. – Этот змей был женат. Теперь его самка найдет тебя по запаху. И убьет.
Лорик оглянулся по сторонам, но Тиу и след простыл. Мужчина поспешил сжечь тело и закидал его пальмовыми листьями, поджигая. Пару вещей он тайком спрятал в поясную сумку, надеясь позже рассмотреть. Интересовала рукоятка с кнопкой. Фил полагал, что это аналог оружия ближнего боя. И кольцо тоже отправилось в карман. Что уж теперь…
Всю дорогу до лагеря Сван бежала, следя между тем, чтобы Фил не отставал. Но не проронила ни слова. Когда вошли, она резко дернула тяжелое металлическое жалюзи и крикнула на весь лагерь:
– Консервируем норы! Он нага убил! – весь лагерь загрохотал по ее команде. Дети бегали и с серьезными взрослыми лицами готовились к обороне. Лишь маленькая девочка с русыми волосами подошла и, без намека на шутку, спросила:
– И как?
– Что как? – опешил Лорик, готовый врать, как собственными руками выворачивал змею горло.
– И как он на вкус? – малышка посмотрела ему в лицо доверчивыми голубыми ангельскими глазами.
– Не пробовал. – Пробормотал астронавт.
– Зря. – Был ответ.
В это время Кроули сидел на корточках в углу кабинета в своей квартире среди груды книг, которая могла бы соперничать со стопками в магазине Азирафаэля.
Он листал главу за главой “Девятнадцать Енохианских Ключей”. Затем три книги по оккультной философии. Затем “Кодекс Сoemeterium”, “Изумрудная Скрижаль”, “Книга Тота”, «Догма и ритуал Высшей Магии» и «Мастер и Маргарита», над которыми он фыркнул, но отложил. Он даже откопал потрепанную бульварную книжонку макулатурного вида под названием «Поцелуй суккуба», но, пролистав ее от корки до корки, вздохнул и отбросил в сторону.
— Прекрасно. — Кроули обеими руками полез в стопку и вытащил массивный том в кожаном переплете. — Придется делать это по старинке.
Кроули поднялся на ноги, наклонился, поднял книгу, пошатываясь, подошел к столу и с глухим стуком положил ее на стол. Открыл черную обложку, передвинул красную атласную закладку, облизнул кончик пальца и перелистал страницу за страницей. Светящиеся буквы. Непроницаемый латинский текст. Заклинания на языках, которые умерли столетия назад. В конце концов он добрался до демонического компендиума с толстыми черными заголовками и сигиллами на каждой второй странице.
— Амдусиас… — бормотал Кроули. — Нет. Агарес? Валефар? Нет. — Он продолжал переворачивать страницы с ксилогравюрами, изображавшими зверей с крыльями летучей мыши, копытами и коронами. — Шестьдесят легионов демонов… три головы… верхом на крокодиле… Боже мой, в свое время мы вытворяли какие-то совершенно безумные вещи.
В комнате за пределами кабинета одно из его растений задрожало в ответ.
— Представь себе, что ты появился бы сейчас на лошади с драконьими ногами. Таблоиды… о, это было бы ужасно. — Кроули перешел к следующему разделу. — Берит-придурок. Гремори больше не годится. Вассаго? — Он сделал паузу, чтобы прочитать, затем двинулся вперед. — От него не будет никакой помощи.
А потом, когда Кроули уже почти пролистал гравюру с изображением морды леопарда, он остановился, перевернул две страницы назад и внимательно изучил то, что нашел.
— Ситри, она же Битру, Великий принц, — читал Кроули, — появляющаяся с лицом леопарда и имеющая крылья, как у грифона: когда она принимает человеческий облик, она очень красива, она воспламеняет мужчину любовью к женщине, а также побуждает женщин любить мужчин.
Кроули нахмурился и продолжил чтение.
— Получив приказ, она охотно раскрывает тайны женщин, смеется над ними и издевается над ними, чтобы сделать их роскошно обнаженными.
— Ха! — Кроули склонился над книгой, и его лицо озарилось ликованием. — Ну конечно! Ситри, милая старушка, ты точно знаешь, что делать. — Он упер руки в бока и потер ладони. — То, что ты сделала с французским парфюмером, было невероятно. Если кто-то и может помочь мне с сексуальной магией, так это ты.
Кроули пристально рассматривал печать, пока она не застряла у него в голове, намертво, проверил ее еще раз, чтобы убедиться, и нырнул в дверной проем. Он встал среди растений, расставив ноги на ширину плеч, вытянул пальцы и пару раз постучал пятками в пол.
— Правильно. — Кроули крутил локтями и шеей, пока они не захрустели.
— Когда чудеса приходят с чужого квартала, ты должен вернуть их обратно.
Кроули оскалил зубы, хлопнул в ладоши, глубоко вдохнул через нос и заговорил задом наперед на языке более древнем, чем все ныне существующие. Его глаза закатились, когда волшебный ветер взъерошил волосы, огни в квартире замерцали, тело содрогнулось…
И ничего не изменилось.
Кроули поднял бровь.
— Да ладно тебе…
Прошло несколько секунд, комната осталась прежней.
Кроули поднял другую бровь, восстанавливая симметрию.
— Там было сказано: “В любой день…”
Но никакого светящегося круга не появилось.
— Только не мел, — проворчал Кроули. — Не заставляй меня брать этот чертов мел. У нас что, все еще четырнадцатый век?
Ни одно из растений не ответило ему.
— Дальше будет: «О, я не хочу делать это, пока солнце еще не взошло”, или “Приведите сотню сектантов в капюшонах, поставьте в круг и заставьте скандировать”. — Кроули прошел в свой кабинет и порылся в ящике стола. — Или «Мы берем девственную кровь только по вторникам во время ливня, или не во время мастер-класса по корпоративной этике, или…” — Он потерял слова, остались только буквы: — Мнэ… нгк!
Растения наблюдали за ним из оранжереи, их листья были полны любопытства.
— Я должен был догадаться. Я должен был заранее это предвидеть! — Кроули наконец нашел мел, вытащил его, задвинул ящик и вернулся в холл. — Для начала мне потребовалось шесть тысяч лет, чтобы залезть под его одежды, а теперь, когда он в моих руках, меня заставляют работать.
Растения немного съежились.
— И вообще, почему именно он обладает такой потрясающей силой вожделения? — Кроули опустился на колени. — Даже не ценит ее.
Кроули положил книгу рядом с собой на пол, перевернул страницу, поморщился и еще раз изучил сигил Ситри. Он смотрел на нее мгновение-другое — и, еще раз потерев руки, уселся на корточки, протянул руку и начал рисовать. Полоса из двух тонких окружностей. Третий круг, поменьше, внутри. Буквы S, I, T, R и I внутри внешнего кольца. Три креста с длинным U, соединяющим первый и третий, с прямой линией посередине, как магистраль.
— Если мне это удастся, я совсем распоясаюсь, превращусь в абсолютно ненасытного старого змея. — Кроули добавил по маленькому кружку на каждом конце линии. — Если этот ангел думает, что у меня раньше был здоровый аппетит, значит, его ожидает большой сюрприз. Я сделаю так, что он еще увидит небо в алмазах!
Кроули добавил еще несколько завершающих штрихов к символу, поднялся на ноги, полюбовался секунду и перешел на следующую ступеньку. Он притащил зеркало из кабинета и поставил в угол. Пошарил в кладовке и достал пачку красных свечей. Поставил пять из них в углах пентакля вокруг круга и щелчком пальцев зажег жутким фиолетовым пламенем. И наконец — после паузы, поглаживания подбородка и еще одного щелчка — поверх печати появился нож с выкидным лезвием.
— Владыка Сатана, если ты действительно все еще где-то там, внизу, даруй мне силу зачать в моем разуме дух, находящийся под твоим командованием. — Кроули закрыл глаза и запел раздраженным голосом: — Я умоляю тебя вдохновить принца Ситри явиться передо мной, чтобы я мог достичь своих целей. Об этом я не-так-смиренно прошу во имя Твое.
И снова ничего не произошло.
— In nomine Draco, quo veniat satanas Lucifer?..
Ничего.
Кроули сгорбился и откашлялся, как кот, подавившийся комком шерсти.
— Пожалуйста?
Растения в ужасе зашуршали, когда порыв ветра пронесся по залу, задул свечи, а жалюзи на окнах задребезжали. Пол задрожал. Розетки загудели. Свет мигнул и погас. Статуя борьбы добра и зла громыхнула на своей подставке. Ветер стих, снова зажегся свет, и когда Кроули открыл глаза, то обнаружил, что квартира по-прежнему пуста, а нож с выкидным лезвием на месте.
Кроули опустился на колени и постучал костяшками пальцев по полу.
— Алло?
Ответа не последовало.
— Есть кто-нибудь дома?
Ничего.
— Ох. — Кроули отпрянул назад и прислонился к стене. — Это… это нехорошо.
Первым делом Лика подбежала к матери и обняла её. Та сидела за ноутбуком и тёрла глаза.
– Весь день за монитором? Зрение испортишь. Будешь как я, в линзах.
– Немного осталось. Как день прошёл?
– Неоднозначно. А почему бы папе самому не отредактировать свою статью. Как-то некрасиво использовать тебя.
– Почему? Мы семья и должны помогать друг другу. Когда папа решал за тебя задачки, ты не возражала.
Лика вздохнула. Ну да, помогал. Он же посоветовал идти на экономический факультет. Мол, такая профессия везде пригодится.
– Ты голодная? Я через полчаса освобожусь, покормлю тебя.
– Мам, я и сама себя покормлю. Что ты, как нянька. Вот и отца разбаловала…
Лика раздражённо повернулась и пошла на кухню. Пока закипал чайник, листала контакты в телефоне. Ей надо найти кого-то, кто сможет помочь. Брови свелись к переносице. Ведь кто-то был у неё в друзьях, кто-то нужный. Может, он? Как же она могла забыть про смешного парня Мотю Ветрова? Она открыла страничку в соцсети, где на аватарке Ветров гордо демонстрировал свой неправильный прикус. Похоже, комплексами Мотя не страдал.
«Привет, – написала она, – как дела? Нужна помощь. Очень-очень».
Ответ пришёл быстро.
«Привет. Дела ничего так. Что нужно?»
«Найти по номеру машины имя и адрес человека. Можешь?»
«Я всё могу. Чем расплатишься?»
Лика задумалась. Деньги у неё были, только, сколько запросит, вот вопрос.
«Ну, пять тысяч есть. Хватит?»
«Презренный металл? Спасибо, не надо. Давай встретимся. В кино сходим».
Лика улыбнулась. Они не виделись лет пять. В шестом классе Ветров переехал с родителями в Москву.
«Не вопрос. Только до Москвы сутки ехать, а мне прямо сейчас нужно». – В довесок Лика послала смайлик в виде молитвенно сложенных рук.
«Шучу. Хотя, может, скоро буду проездом в славном граде Петровом. Ладно, пиши свой номер».
Лика отправила сообщение и полистала Мотину страничку. Парень явный ботан, но общаться с ним почему-то было приятнее, чем с тем же Романом. Её плечи непроизвольно дёрнулись от отвращения. И ведь ей придётся учиться с ним в одном институте. Какая гадость! Надо было, наверное, позвонить Насте, узнать, как прошёл кастинг, но почему-то не хотелось. Её мир, ещё вчера бывший таким прочным и надёжным, рассыпа́лся на глазах. От этого в груди, чуть ниже диафрагмы ворочался шершавый клубок, мотающий тонкие нити прямо из сердца. Как справиться с этой тянущей болью внутри груди, она не знала. Лика положила голову на руки и вскоре задремала.
Из сна её выдернул писк зуммера. Новое сообщение. Лика, помаргивая глазами, смотрела на данные. Ветров не только прислал имя и адрес, но и страничку в соцсетях. Горелова Маргарита Сергеевна, двадцати пяти лет. Проживает на пр. Большевиков. В сети Горелова фигурировала как Марго и постила фото с разных увеселений.
Последняя фотография, выложенная сегодня днём, красноречиво демонстрировала ухоженные пальчики и золотое колечком с блестящим камешком на среднем из них. И куча комментов с поздравлениями. Лика сжала зубы. Отец сделал ей предложение? Он же намного старше этой Марго! Пятнадцать лет разницы. Нет, папа очень красивый мужчина и очень умный и, конечно, с ним очень интересно. Но не замуж же за него выходить? Так ведь он даже ещё не развёлся! Нет, это немыслимо. И Лика покажет им всем, что так поступать нельзя. Нельзя, и всё.
Основательно изучив страницу Марго, Лика примерно поняла её дневное расписание. По вторникам та ездила в спортклуб после работы. Как раз завтра.
На следующий день примерно в шесть часов вечера Лика уже сидела возле спортклуба на проспекте Большевиков и терпеливо ждала. Примерно минут через сорок красный «Пежо» въехал на парковку. Из него вышла женщина в бейсболке и, закинув спортивную сумку на плечо, направилась к стеклянным дверям клуба. Худощавая, среднего роста, светло-русые волосы с пепельным оттенком – ничего общего с яркой брюнеткой Марго. Лика в недоумении смотрела вслед, потом спохватилась и побежала за ней. Женщина приложила магнитный ключ к турникету и прошла внутрь. Лика потратила несколько минут на оформление одноразового посещения.
Когда она вошла в спортзал, то не сразу заметила ту, которую искала. Женщина из красного «Пежо» как раз шла по беговой дорожке. Лика встала на соседний тренажёр.
– Простите, как он включается? – спросила она, привлекая внимание.
– Первый раз? – улыбнулась та в ответ. – Вот так, – она дотянулась до дисплея Ликиного тренажёра и нажала кнопку «старт». – Вот этими кнопками скорость увеличивать, уменьшать.
– Спасибо, – Лика кивнула и медленно пошла по движущейся под ногами ленте. – Меня Света зовут, а вас?
Женщина удивлённо вскинула брови.
– Рита, она вытерла лоб полотенцем. – Ты ещё в школе учишься? – Лика кивнула. Она знала, что не походила на выпускницу, сейчас это было на руку. – Господи, какие вы сейчас все свободные, раскрепощённые. Я никогда не могла вот так запросто знакомиться с людьми.
– Это плохо?
– Нет, что ты! Я вам завидую. Вашему поколению. У вас совсем другая жизнь должна быть.
– Ну, вы не такая и старая. Ой, простите! В смысле, что вы же ненамного старше меня.
– Примерно на десять лет. И это такая большая разница, ты даже не представляешь. Тебе же наверняка все, кто старше хотя бы на три года, кажутся глубокими стариками?
Лика усмехнулась. Есть такое дело. Вернее, раньше ей так и казалось. Но не теперь, нет. Рита уже увеличила скорость на тренажёре до бега. Лика шла неторопливо и украдкой рассматривала профиль разлучницы. Как она могла из такого невзрачного лица делать вызывающе-яркую брюнетку? Ну ладно лицо: косметика творит чудеса. Волосы – парик. Но фигура? Это же не подделаешь. У той Марго, которая сидела в ресторане, были приличного размера грудь и крутые бёдра. Как? Может, это другая женщина? И в ресторане была не она? Но ведь машина та же самая. Или эта Рита дала кому-то её покататься. Ну точно! Лика в досаде стукнула по кнопке «стоп». Зря столько времени потеряла. Надо искать эту папину любовницу по-другому. У этой же не спросишь, кому она одалживала машину. Не следить же за ней… Да она и не умеет.
Лика прогуливалась меж тренажёрами и размышляла. В другом конце зала мужчины тянули вес. Что-то куда-то прикручивали, прилаживали, подтягивали, крёхали, хыкали. Лика поморщилась. Запахи, конечно, те ещё.
– Помочь? – Высокий парень в шортах и майке, улыбаясь, навис над ней. Лика мотнула головой. – Да не стесняйся. Смотрю, ты бродишь тут, как тень отца Гамлета, неприкаянно. Лика против воли засмеялась. – Ты что хочешь, мышцы прокачать или растяжку?
Лика запнулась с ответом. Вчерашняя история с Романом, кажется, научила её быть осторожнее в знакомствах. Но этот парень казался вполне дружелюбным. Чуть смуглый, с модной, фигурно выстриженной бородкой, он слегка походил на испанского кабальеро.
– Да мне всё равно, призналась она.
Парень оглядел её с головы до ног и сказал:
– В принципе, мышечного каркаса нет. Спортом не занималась никаким?
– Нет. Так, физкультура в школе.
– О, да ты ещё учишься?
Лике показалось, что энтузиазма в его голосе поубавилось. Почему-то стало обидно. Она же не ребёнок.
– Закончила в этом году. В институт поступаю.
– Хорошее дело, – парень кивнул. – Меня Дэном зовут. А тебя?
– Денис, то есть? Меня Лика.
– Не Денис. Просто Дэн. А Лика это Анжелика?
И Лика удивилась. Никто с первого раза не угадывал её полное имя. Имя это ей, кстати, не нравилось. Она видела этот дурацкий фильм, который обожала её бабушка. Там такая вся из себя красавица бегала от мужчины к мужчине и все её просто на руках носили. Вот где были у мамы с папой глаза, когда они называли дочь таким имечком?
– Хорошее имя. Говорящее. – Дэн показал на один из тренажёров. – Смотри, вот тут мы качаем плечевой пояс. Тебе надо. У тебя он совсем не развит. А ноги ничего. Бегаешь много?
– Велосипед. И ролики, – Лика смутилась. Этот Дэн её как корову на выставке разглядывает. Плечи, ноги…
– А говоришь, не занималась ничем. Ладно, будешь ходить в зал хотя бы два раза в неделю, через полгода себя не узнаешь. Он мельком глянул на часы на левом запястье. Лика сначала удивилась их необычной форме, а потом уже вспомнила, что времени и у неё не так много.
– Не уверена, что буду ходить, – призналась она. – Я так просто пришла посмотреть. Да и живу в другом районе. Ладно, мне пора. Пока.
Клуб Лика покинула со странным чувством. По дороге к метро хотелось плакать. Потратила полдня, ничего не узнала. Что делать дальше, вообще не понятно. Она встала, ожидая зелёного света на светофоре. Прямо перед ней почти на самой зебре остановился мотоцикл. Мотоциклист, казалось, смотрел прямо на неё. В тонированной поверхности визора шлема Лика увидела своё искажённое лицо и испуганно прикрылась рукой. Может, как раз в этот момент она меняется и даже не замечает этого? Хотелось достать зеркало и посмотреть – она – это всё ещё она, или уже кто-то другой? Люди хлынули через переход, подтолкнув её в спину. Телефон в кармане зажужжал злой пчелой.
– Лик? Ты где? Ты почему не позвонила вчера? Как всё прошло?
– Ой, Настя, – Лика обрадовалась её звонку, – извини. Я так вчера перенервничала, что просто забыла. Всё прошло хорошо. Кажется, я сдала. В смысле ты сдала.
– И никто ничего не заметил? Ура! А я, представь, кажется, прошла кастинг. Мне только что позвонили и сказали, что приглашают на второй тур. Представь, а? Ты где сейчас? Давай встретимся возле нашего кафе у Московской, посидим и поболтаем.
Лика глянула на часы и пообещала, что будет через сорок минут. Пришлось спуститься в метро, хоть Лика и не любила подземку. И старалась по возможности пользоваться наземным транспортом.
Случаются и на майдане славные дни.
Особенно когда приходит сотник Микола с тугой сумкой и ведомостью. Надев очки, он добросовестно высчитывает дни, проведенные на майдане, отдельно выписывает подвиги майданных богатырей – отнял щит, получи десять гривен, дубинку у спецназовца забрал, еще двадцать гривен твои. А метнул удачно бутылку с коктейлем Молотова, отправил злыдня на больничную койку, опять же тебе по кассе прибавление по отдельной графе. Только вот черт его забери – на слово не верит! Щиты и дубинки предъяви, членовредительства подтверди свидетельствами соседей. Ну, положим, за свидетелями дело не станет – дашь, кум, мне заработать, так и я тебе помогу. Да и со щитами и дубинками дело не станет – бойко они кочуют по майдану, после конкретных выплат не одного героя поменяют. Сами понимаете, ничего личного – только бизнес!
— Сьогоднi грошi повиннi принести, — сказал в пространство перед собой Петр. – А ну не привезуть? Це що ж виходить – за що ми на майданi стояли?
— Я-то думал, что ты с олигархами борешься! – зевнул Остап.
— А i борюся! – Петр нахмурился, желваки на его скулах загуляли. – Се бiлшье я отрiмаю, тим менше iм дiстанется!
— Петя! – Остап подошел и душевно обнял крутые плечи побратима. – Наверху масштабы совсем другие, и не гривной все меряется, а иной валютой.
Он прошелся по палатке.
— Слушай… Мне вот интересно, ты зачем того мужика в бобриковой шапке грабанул? Я понимаю, уголовный кодекс ты не чтишь, но все-таки?
— У моєї куми дочка на історика вчиться. Так цей кабан стільки грошей з неї витягнув, кума відлічувати втомилася.
В палатку ворвался Андрей, с грохотом свалил в угол полицейский щит.
– Там… це… «Беркут» в психічну атаку пішов!
— Да успокойся ты! – Остап махнул рукой. – Ты не их бойся, они люди подневольные, под властью ходят. Есть куда более опасные! Самая страшная психическая атака – это когда моряки в тельняшках на зебрах скачут!
— Це чому, Остап Башкуртовіч?
— Сразу и не поймешь, кто на ком едет, — сказал Остап. – Потому и страшно!
Постоял, почесывая татуировку козака у себя на груди.
— Пойду, пройдусь! Петро, гроши на меня получи, если сотник придет!
Майдан жил своей жизнью.
Ветер носил над палатками желтые обертки от китайской лапши и фантики от рошеновских леденцов. Вдали слышался лязг железа, мат и пронзительные выкрики, словно прорвалась тоненькая пелена лет, и стало слышно, как схлестнулись легендарные древние укры с блистательными римскими легионами.
Крепко бился народ за европейскую мечту! За безвизовый режим, за кружевные трусики, за европейские зарплаты и пенсии, за право загорать на французской Ривьере! Бился с милицейскими защитниками предательского режима, стоящими на пути к светлому будущему.
Дай Бог каждому так драться за свои идеалы!
И только куры, привязанные к импровизированному нашесту, круглыми равнодушными глазами смотрели на окружающих, словно спрашивали их, чего же вы люди творите?
Войны и революции не могут длиться бесконечно.
Рано или поздно люди находят общий язык. А куда девать пролитую кровь? А никуда. Впитается она в почву, в траву; станут человечьи останки привычной жертвой, обещающей новые урожаи. Герои не умирают. Наступает время, когда их просто не помнят. В памяти людской остаются единицы, но кто знает, сколько времени сохранится память в потомках, и еще неизвестно, будут ли потомки за жертвы благодарны.
Жаль, что голова начинает работать тогда, когда жопа накуролесила и стыдливо притихла.
Остап прошелся по близлежащим улицам.
Во время своих прогулок Остап часто знакомился с интересными людьми и даже сиживал с ними в близлежащих кафе за чашечкой крепкого кофе. Однажды он познакомился с одним программистом, которому не очень нравилось все происходящее. Звали его Витей Шевченко, но собственное имя ему не очень нравилось, и он поменял его на имя Дарта Вейдера, знаменитого Повелителя Темной стороны Силы и правую руку императора Полпотина. В жизни Дарт работал электромонтером в Национальном университете пищевых технологий. Уже позже в предвыборной кампании 2015 года он участвовал в числе сорока четырех других Дартов Вейдеров с весьма привлекательной программой, но в регистрации ему было отказано. К тому времени в активе кандидата числилось борьба с наркоторговлей и платными парковками в Одессе и расчистке одесских улиц после урагана, а так же захват Министерства юстиции. Дружбы это знакомство не повлекло, но Остапу нравились вполне трезвые рассуждения нового знакомого, и он с удовольствием проводил с Повелителем темной стороны Силы свободное время.
Вот и сегодня он намеревался провести время подобным образом, но два обстоятельства послужили препятствием многообещающей встрече.
У подъезда одного из домов он увидел Сашко Скрипку. Тот, как обычно, быковал – положил на скамью кусок сала и пистолет и предлагал жителям дома забрать сало. Увидев Остапа, он побагровел, схватил сало и пистолет, и, не прощаясь с обитателями дома, скрылся в сторону майдана.
В узком закоулочке, прилегающем к площади, толпа титушек отрезала ухо козаку с чудной чуприной на коротко остриженной голове. Титушек было много, они мешали друг другу, козак громко рятувал и пока успешно отбивался от орудия экзекуции. Но не было поблизости побратимов, готовых помочь в беде, не было американских коммандос, готовых вступиться за правое дело, даже проклятых ляхов не было видно, и видно было по всему, что с многострадальным органом слуха все-таки придется расстаться. Ничего, козак, держи ухо в гаманке для предъявления сего доказательства борьбы с ненавистным режимом громадянам Незалежной. Прямая дорога в Головную Раду выйдет! Будешь заслуженные гроши получать да на пляжах Ниццы усталые косточки греть!
Наблюдательный человек многое может заметить в повседневной действительности. Вот скажем, как сыщик выделяет в толпе разыскиваемого преступника? А как тот безошибочно определяет переодетого в гражданскую одежду сыщика? И как мошенник безошибочно определяет лоха, которого легко на бабки развести? Наблюдательность, еще раз наблюдательность, помноженная на житейский опыт.
Чем больше Остап наблюдал, тем меньше ему нравилось происходящее. Глаз привычно отмечал праздно курящих людей у открытых окон гостиницы, повышенную нервозность людей в камуфляжах на тротуарах, а житейский опыт подсказывал – ой, неспроста все это, ой, неспроста, плохо все кончится.
То, что он увидел, настораживало.
Пора было возвращаться. И срочно!
В палатке сидел Петр Ангел и мерил новые «берцы».
— Андрей где?
— Пiшел боротися з прибiчниками режиму! «Берци» ось принiс, хорошi «берци», добрi «берци», навить зашнурованнi. Кинув i знова втик!
— Дергать отсюда надо, — сказал Остап и кратко рассказал побратиму, что увидел на прогулке.
— Твоя правда, — согласился Петр и тут же встревожился: — А як же грошi? Грошi съоднi роздавати повиннi?
Кто видел украинца, который от положенного ему отказывается? Нет таких на земле! С риском для жизни, но свое кровное настоящий украинец никому не уступит. Умрет, зажав в кулак родимый пятак!
— Не будет никаких грошей, — отрезал Остап. – Ты ведь не Ляшко, чтобы на дупу приключений искать!
Руководитель Радикальной партии Олег Валерьевич Ляшко был известен своей нетрадиционной ориентацией, хотя был женат и по слухам имел детей. В свое время детей в Крыму пугали – вот приедет Ляшко, тебя в Турцию на отдых вывезет. Узнаешь, что такое настоящее горе! Постоянно с ним случались разные сальные и неприятные истории, за что на телевидении его признали «главным попадателем» Украины.
— Боже, оборонi! – испугался Петр.
В палатку ворвался возбужденный Андрей, руки его отчаянно двигались, словно Андрей на пишущей машинке работал.
— Ще там робыться! – с порога закричал он. – Вы послухайте! Батюшка в «Беркут» коктейлі Мололтова кидав! Сам бачив!
— Збирайся, — хмуро сказал брат.
— Як цэ? Нiкуда я не пiду, пока милицiю не подолаемо!!
Петр рассказал ему последние новости. Андрей недоверчиво посмотрел на Остапа:
— Зуб даєш?
— Челюстью отвечаю!
Собирались быстро. Это в хате у постоянного жильца столько добра скапливается, что машина нужна. А у путника — откуда добро, у него есть только временный угол, который и украшать не пристало.
Братья перекрестились на красный угол палатки, вскинули рюкзачки с Микки-Маусами на карманах, Остап повесил на плечо автомат и подхватил сумку.
Они уже были в квартале от майдана, когда оттуда раздались частые выстрелы, и кто-то огромный сильный яростно завопил, завыл на разные голоса, послышался топот тысяч ног, и снова ударили частые выстрелы.
— Пийшлы? – предложил Петр, переходя на шаг. – Прав ти був, Остап Башкуртовіч!
Первый раз он назвал Остапа по отчеству, словно признавал тем его негласное, но теперь уже видимое старшинство.
— Надо безопасную хату искать, — сказал Остап.
— Та начобта е у мэни пани… — влез Андрей. — У неi i вiдлежатися можна перший час…
— Далеко?
— Не дуже. На Оболонi за Дрiмтауном, — непонятно объяснил Андрей. И помечтал печально: — Гроша б нам… Ех, сотник вчасно не прийшов! Як же нам без гроша?
Остап распахнул молнию на сумке. Милый ты мой, чего только там не было – и гривны, и евро, и доллары, даже рубли красными пятитысячными купюрами ласкали взгляд. А поверх денежного изобилия чернели запасные магазины к автомату, розовел белой мякотью странно знакомый кусок сала, и зеленела бутылка, в которой что-то плескалось, только, голову можно было отдать под заклад, совсем не шампанское.
— Та з такими грошима, ми першими в Европi по свинкам будемо! – Радостно сказал Петр и поинтересовался для порядку. — Де грiш узяв?
Ясное дело, не милостыню собирал, да и где ты таких сострадательных граждан найдешь, чтобы кидали тебе в шапку доллары и евро! Разве что в Европе, да и не во всей. В Румынии и Польше вполне могли шапку отобрать и шлепаков надавать, чтоб не стоял на хлебных местах, не мешал бизнесу местных бездомных.
Взял пачку в руки, повертел ее с радостным и изумленным восхищением, и бросил обратно в сумку.
— Где, где… — Остап застегнул сумку. – Сотника Миколу сегодня встретил.
— Вiдняв? – в один голос спросили побратимы, в голосах их прозвучало легкое осуждение с примесью восхищения.
— Зачем? — удивился Остап. – Убедил! Очень правильный и сознательный товарищ оказался. Сразу во все аргументы вник.
— А делiли, делiли-то як? – заинтересовался Андрей. – По совестi або по справедливостi?
— Конечно, по справедливости, — согласился Остап. – Когда у тебя в руках автомат, всегда справедливости хочется…
- Ты что-то забыл на этой свалке?
Это были первые слова Риккерта после ухода от Соане. Риан не стал и смотреть на пол, заваленный обломками пластика и упаковками от концентратов, среди которых затерялись два спальных мешка, служивших ему кроватью. Все прочие кинули хазу, как он и приказал, и теперь ждали его на новом схроне. Одолженный у префекта лимузин мирно заканчивал свои дни на незаметной стоянке у чьего-то бывшего особняка. Вечная память и спасибо первопоселенцам, которые считали своим долгом долбить частные владения кто во что горазд и кто сколько может, так что точного плана «Нью–Женевы» до сих пор не существовало в природе. Пока красавца отыщут, едкая срань, которой тут чистят дюзы планетолетов, до конца съест обшивку кресел, пару скафандров и остатки приборной панели. Риану было почти жаль роскошную машину, но прямо сейчас им владел иной интерес. Каждая нервная клетка была наэлектризована до предела, каждая мышца играла напряжением. Что творилось внутри, он понять не мог. Мутная пена чувств, импульсов, обрывков мыслей захлестывала его, и это было невыносимо настолько, что хотелось заорать и треснуться башкой об стену, чтоб вырубиться и больше не чувствовать. Впрочем, он знал и еще один способ. И тот нравился ему куда больше.
Упругим движением он толкнул Риккерта к стене, отметив, что под одеждой на том какой-то тонкий бронник. Без скафандра разноглазый стал не намного меньше, но в этот раз притягивать за волосы его не пришлось. Разноцветные смайлы двоились в глазах у Риана, а третий поцелуй в его жизни здорово напоминал состязание в армрестлинге. Кровь ревела в ушах, рев этот смешивался с прерывистым дыханием. Возбуждение достигло наивысшей точки. Риан схватил Риккерта за волосы, оторвался от его губ и резко, точно и зло ударил ножом в живот, с расчетом, чтобы лезвие пробило защиту и вошло в плоть по самую рукоять. И страшно удивился тому, что не вышло. Нож ударил в стену, а через мгновение в контакт со стеной вошла и его собственная голова. Перед глазами что-то полыхнуло, зрение затуманилось. Риан дрался отчаянно, и так же отчаянно чувствовал, что всей его бешеной силы не хватает. Все равно что колотить бульдозер. Постепенно им овладевал ужас. Нечто, чего он не испытывал, кажется, ни разу в жизни, стянуло мертвой петлей горло, заморозило все члены. Риккерт с размаху шмякнул им об пол, уложив мордой в обрывки пластика, навалился сверху, придерживая рукой за шею. Риан с обреченной ясностью понял, что именно сейчас произойдет, и не заскулил только потому, что голосовые связки парализовало от страха. Он еще попытался оттолкнуться от пола, спихнуть с себя тяжелое тело, но из рук и ног будто удалили все кости. В ушах нарастал шум, перед глазами стремительно темнело… Вот в шуме прорезался треск пламени, и Риан понял, что стоит в черной комнате на четвереньках совершено один. Его окружают горелые закопченные стены. Сквозь щели в половицах видно, что весь этаж внизу полыхает огнем. А прямо перед его носом дверь, и ручка на ней медленно-медленно поворачивается. С невнятным всхлипом он попятился назад, но расстояние не увеличивалось, а дверь распахнулась настежь, открыв следующую, и следующую, и следующую. Риан все пятился и пятился, и с каждым его шагом коридор дверей оказывался все ближе. И вдруг он понял, что за его спиной – тоже дверь. Он собрался с силами. Поднялся с колен. Медленно переступая с ноги на ногу, повернулся к двери. Она с размаху ударила его, и он рухнул прямо в подставленные руки. Мир померк.
Сознание вернулось довольно быстро. Риан обнаружил себя полулежащим на полу. Спиной он опирался на Риккерта, голова отдыхала у того на плече. Было удобно. Жопа сообщала, что ничего с ней не случилось. Риан устало закрыл глаза. В голове было необыкновенно тихо.
— Ты придурок, — ласково сказал Риккерт. Риан только улыбнулся, чувствуя, как теплое дыхание шевелит его волосы. Такого спокойствия он за собой не припоминал ни разу.
— Я в курсе.
Риан скорее почувствовал его смех, чем услышал. Вяло подумал, что так близко никогда ни к кому не был. Исключая драку и трах. Теплые губы легко коснулись виска. Риан зажмурился. Очередной чертовски новый опыт.
- Пока ты дрочил на криминальную хронику, человечество изобрело слова. В том числе «хочу» и «не хочу».
Не открывая глаз, Риан усмехнулся. Мужик, я хотел тебе кишки выпустить. Хотя, блядь, я тут много всего хотел. Во рту немедленно пересохло, а кожей спины и затылка он вдруг остро ощутил близость чужого тела. Втянул воздух с шипением, сквозь зубы. Но остался на месте. Потому что было хорошо. Потом с насмешкой фыркнул.
- Ну так и отъебись от моего пердобака. Дупа, очко, рупор. Не для этого. Вопросы? Комментарии?
Риккерт ржал в голос, зарывшись носом в его волосы.
— Ясно, ясно. Неразрешимое идейное противоречие.
— Именно так. — Риан поерзал, устраиваясь удобнее. – Если так хочется – подставляй свою. А я тебе не пидор.
Разноглазый выдал еще один смешок.
— Вы, обезьяны, всовываете слишком много смыслов в вещи, которым надо быть простыми.
Риан послал его на хуй.
Через небольшую паузу он услышал:
— У меня-то идейных возражений нет.
Чужие пальцы отправились в задумчивое путешествие по риановому бедру. Тот краем глаза следил за их движением, стараясь при этом дышать не слишком тяжело.
— Но есть проблема.
Когти, хреновы когти! Острые и непрозрачные, как у собаки.
Я охуел, — подумал Риан. – Четко и безвозвратно охуел. Причем еще в «Гроте». Когда поперся к нему с бухлом.
— Вот будь ты раза в четыре плотнее, чем ты есть…
Ну да. Никакой броньки разноглазый под одеждой не носил. Только собственную шкуру, твердую и гладкую.
С бодрым матерком Риан попытался вскочить на ноги, но быстро понял: его максимум сейчас — это осторожная ходьба по стеночке. А то и на четвереньках. И предпочел с тяжким вздохом улечься обратно.
— Хорошо ты меня уделал. Я тебя убью.
— Такой подход мне нравится, — одобрил Риккерт. – Добавляет огонька.
А потом подробно рассказал, что еще ему может понравиться. За что получил в зубы затылком.
— Последнего, кто мне такое предлагал, собирали по частям в пяти кварталах Каньона Параисо.
Голова снова разболелась так, что в глазах заплясали цветные искры. Собирали, да. Собрали. С того дня Риан и стал круглым сиротой.
Риккерт усмехнулся ему в волосы.
— То-то я тут лежу весь в кишках и сожалениях.
Риан закатил глаза. Теплое дыхание щекотало его ухо, острые когти мягко почесывали внутреннюю сторону бедра, и он чувствовал, как, несмотря на треск в голове и кучу отхваченных недавно пиздюлей, в трусах становится все теснее. И что это зашибись как заметно.
— Бля-а-а.. — простонал он, — Ну какого хуя у меня в жизни вечно все через… Блядь!
Риккерт ржал. Риан сначала просто матерился, потом начал фыркать и наконец тоже расхохотался, так, что побежали слезы и потекло из носа. Он вытер нос рукавом и устало прикрыл глаза. В голове все плыло.
— Не надо меня по башке бить. У меня и так ума немного, фантазия одна.
— Фантазия — это хорошо, — пробурчал Риккерт у него над ухом, одновременно устраиваясь удобнее у стены. — Даже очень. Как-то у меня была девушка с Ларго. Похожа, знаешь, на пушистую гусеницу метра в два, с двадцатью лапками. Вот уж где было место эксперименту. И фантазии.
Риан глубокомысленно покивал, рассеянно улыбаясь.
— Ага. Но придурок и извращенец – это я у нас.
Его здорово начало клонить в сон. Десять бредовых дней не прошли даром, и это если забыть о разбитой голове. Уставшая тушка считала отличной идеей выспаться вот тут, покачиваясь на теплых волнах чужого размеренного дыхания. Остатки разума, впрочем, с тушкой не согласились. Риан потер глаза, потом вытаращил их посильнее, в надежде от этого проснуться. Потом решил поговорить. Правда, сразу пожалел о выбранной теме.
— Вот ты отделал меня. Вырубил. Почти разложил. Чего вдруг остановился? Нет, ты не подумай, я от этого натурально не в грустях. Но тупо непонятно.
Риккерт долго не отвечал, и Риан снова начал засыпать. Уже сквозь полудрему он услышал:
— А какой смысл? Я же тебя не трахнуть разок хочу.
— А чего же? — Веки уже с большим трудом разлипались. — Два разка?
Смех он снова скорее почувствовал, чем услышал. Зато вопрос заставил проснуться почти полностью.
— Если не станет Альенде, у тебя хватит здоровья подхватить их дело?
Риан даже сел.
— Нихрена ж себе съехал с темы!
Он потер виски, пытаясь успокоить снова взбунтовавшуюся голову, и неожиданно для себя ответил абсолютно честно:
— Не знаю. Через полгода точно бы потянул, особенно если под ними походить.
— Ты будешь мертв в лучшем случае через лунные сутки, — спокойно проговорил Риккерт. Риан впервые после неудавшегося убийства посмотрел ему в глаза. Оба были одинаковые, светло-серые, с крупной радужкой и узкой вертикальной полоской зрачка. Эти были настоящими. Риан не отводил взгляда. Он начинал смутно понимать, что ему предлагают нечто большее, чем «пара разков». Горло скрутил спазм. Он откашлялся, сглотнул и хрипло ответил:
— Значит, у меня и выбора нет. Или получится, или я в любом случае труп.
Риккерт прикрыл глаза. В их глубине зажегся звериный огонек.
— Сейчас ты проспишься. Потом обсудим, чем мы располагаем. Кое-чем поможет и Соане.
Риан с тихим стоном вытянулся на спальном мешке. Ну да, Соане вел огромное делопроизводство. Моря и океаны зашифрованной информации. Хрен победи только, что там где.
Свет потускнел и погас. Риан слушал, как Риккерт сворачивает второй спальный мешок и подсовывает его под голову, устраиваясь на голом полу. Ну да, ему почти земная гравитация, поди, не хуже водяного матраса.
— Да пошло оно, — процедил Риан сквозь зубы и одним движением бухнул голову соседу на живот. Поерзал, устраиваясь. Нашел взглядом два бледных огонька и снова уставился в потолок.
— И на что же это я, спрашивается, подписался? — с ленивым весельем поинтересовался он у невидимого потолка. Слова понеслись сами, без какого-либо участия сознания.
— Ты — блядский звероящер, ебущий гусениц, хрен сукамордый. Тебя пидором даже не назовешь, откуда ты вообще свалился на мою голову, хуеплет.
Слышно было, что слушатель его цветистого выступления тихо ржет в темноте. Риан и сам через слово фыркал от смеха. Глаза его сами собой закрывались, речь становилась все более невнятной.
— И от тебя воняет, ты в курсе? Горьким маслом и старыми ржавыми рельсами, нагретыми солнцем. Сухой землей, какой-то сраной травой и мокрой шерстью, и…
Тяжелая ладонь зажала ему рот.
— Спи, придурок.
Риан вздохнул и сладко зажмурился. Уже проваливаясь в сон, он почувствовал, что ладонь убрали, и пробурчал:
— Не, ну правда… че ты с ней делал, а?
Тихий смешок проводил его на дно темного колодца. Впервые за много дней ему не снилось совершенно ничего.
Подходя к дому, он увидел свет в кухне. Это странно, когда он гуляет по ночам, мать обычно оставляет гореть только лампочку в сенях. Неужели отец нажрался? Вот только этого не хватало. Степан сделал глубокий вдох перед тем, как потянуть на себя ручку двери, и нырнул в знакомый запах, как в прорубь.
— Ой, Степа!
Мать кинулась к нему чайкой:
— Что ж такое! Ты что утворил?
— А?
Степан уже успел забыть про комбайн. Происшествие с Галкой начисто вытряхнуло у него из головы утреннюю диверсию.
— А, это. Да я не специально, управление потерял. Я рулю, а он в другую сторону едет. Ну я и заорал Панкратову, чтобы отошел.
— Что ж теперь будет-то а… Степ… Что в милиции сказали? Посадят?
— Да за что, мам? Это ДТП, а не убийство.
— Степа, здравствуй.
И вот тут Степан обомлел. Из-за матери он и не увидел гостью – за столом возле холодильника тихонько сидела Тамара Иванна, Людина мама.
— Здрассьте.
— Степа, мне поговорить с тобой надо, прямо сейчас. Тань, ты выйди, а?
— Я бы нипочем не пришла и не стала тебе этого показывать, если бы не сегодняшнее. Как бы там ни было, ты мне как сын, и я за тебя в ответе перед… — Тамара Иванна неловко дернула подбородком куда-то вверх.
Степан сел и потянулся к заварнику. Хоть налить чайку покрепче, раз поспать все равно не дадут. Тусклая лампочка мигала, больше пачкая, чем освещая кухню. От печи тянуло ровным теплом, обволакивающим, уютным. Равномерно капала вода в рукомойнике – даже запах конфет из стеклянной вазочки действовал усыпляюще.
Черный квадрат окна, разрисованный снежинками еще с декабря, казался провалом в бесконечную ледяную прорубь. Надо сказать Дашке, чтобы отмыла свои художества, а то уже Первомай скоро, а у нее все Новый год.
— Степа, ты, конечно, говоришь, что это случайность. – Тамара Иванна сильно постарела. Он давно ее не видел, только здоровался издали, и теперь заметил мешки под глазами и отвисшие, как у больной собаки, щеки. – И правильно, так и говори всем. Но мы-то знаем…
Она всхлипнула.
— Мы знаем, что это ты за Людочку. Она не зря приходила, сказала тебе, кто ее убивец.
— Э-э-э-э…
— Еще тогда, в августе, Лелька говорила мне, что надо заявить. А я подумала, ну куда я одна, без мужа, да с девкой-подростком? Мы ж едим только то, что я в совхозе зарабатываю. А ну как уволят, что, с голоду помирать?
На телевизоре, накрытом салфеткой, вздрогнули часы.
— Людочку-то не вернешь, да и доказать нечем. А Панкратов нам хорошо помог, в тепле теперь живем, не жалуемся.
Сон со Степана как рукой сняло.
… она с Олегом тем работать хотела. План у них был – арендовать нашу животноводческую ферму, поставить на нее линию по переработке молока. Это чтоб сразу здесь доить, пастеризовать и упаковывать. Молодые они, конечно, мечтатели, но дельно говорили. Хотели коров кормить и доить по науке, чтобы и привес хороший был, и телята не мерли.
Совхоз-то наш что – за копейки молоко сдает на завод, а они хотели тут разливать, чтобы деньги в совхозе оставались. И коровники новые построить, и хранить комбикорм как надо, а то он к весне весь в плесени.
Олег он больше о деньгах думал, а Люда о работе. Как все устроить, чтобы не воровали, чтобы все делали, что положено. Чтобы скотина сытая, здоровая и чистая стояла, а не так, как у нас. Очень Люде этого хотелось, прям мечтала она.
Но Панкратов им отказал. Видишь ли, чтобы выделить ферму в кооператив, надо было ревизию провести, а этого ему никак допускать нельзя. Ибо деньги сегодня у нас в небо улетели, но упали-то они совсем не с неба.
Я понимаю, все воруют, Панкратов ничуть не лучше. Все, что из районного бюджета на КРС выделяли, он растаскивал. Там проще всего – вон, в 88 нарисовали этот, как его, узелковый дерматит. Ну и списали под это дело прилично. А на деле Панкратов мясо кооператорам в Ачинск продавал, там у них колбасный заводик. Тут какое дело – завели эти кооперативы, мол, работайте люди на себя, да только сырье-то где покупать? Сырье могут только госпредприятия брать, кооперативам не положено. Вот и шныряют, добывают как могут. А что, все так делают, жить же надо людям.
— Ну да, только коровам жить не надо.
— А что корова? Корова она совхозная, читай – ничья. О чем тут переживать?
Тамара Иванна сидела неестественно прямо, теребя в руках какую-то бумажку.
— Я уже сто раз покаялась, что дома языком болтала, да девки мои это слышали. Люда вон как стала работать, так сладу с ней не стало. Казалось бы, живи и дай жить другим, так нет, ей больше всех надо. Но все бы ничего, да Панкратов им с Олегом отказал, и тогда она с ним сильно поругалась. Вроде даже пообещала в ОБХС сообщить. Но не успела.
Степан молчал, выложив перед собой на стол кулаки. Он медленно сжимал и разжимал пальцы, не осознавая, что делает. Но Тамара Иванна это очень даже замечала.
— Степа, ты не пори горячку. Я знаю, ты ее любил, но тут такое дело… Я как услышала сегодня, что ты Панкратова на комбайне сбил, так будто кипятком обварилась. Послушай меня, я мать. Больше меня никто Люду не любил, но она уже умерла. Не вернешь ее, и свою жизнь губить из-за нее не надо. Слышишь меня?
Степан посмотрел на нее взглядом, которым можно было ломы гнуть.
— Степа, очнись. Даже если Панкратов что и сделал, доказательств тому нет. Ты только зря себя погубишь.
— Вот доказательство, — Степан выложил на стол разрезанный тормозной шланг. – Люду убили, Тамара Иванна. У-би-ли.
Тяжелое молчание повисло над кухонным столом, и прервать его ни у кого не хватало духу. Наконец, Тамара Иванна положила на стол смятую бумагу, которую она давно уже комкала в руке.
— Даже если так, это уже никому не поможет. Я бы никогда тебе это письмо не показала, но сейчас ты можешь наделать глупостей. А ты мне как сын. Почитай и успокойся, пойми, что не стоит оно того. Это мне Люда в больницу писала в начале августа.
Она поднялась и неловко потопталась на середине кухни.
— Ты читай пока. Я к Татьяне загляну, — и вышла, оставив Степана наедине с влажной, измятой бумагой.
Степан развернул письмо и словно увидел Люду в ее скачущих, торопливых строках. Так она писала ему в армию, и он хранил ее письма. Как много места она занимала в окружающем мире – везде, куда бы Степан ни поворачивался, он сталкивался с пустотой. Даже эти неровные буквы и то теснили его, оттирали в сторону, выталкивали из собственной жизни.
Люда писала матери о том, что получила зарплату и отдала долг, что Лельке надо обязательно купить зимние сапоги и желательно новую шапку, а то она в старой как лохушка. Писала, что встретила Верку Алехину, и у той уже здоровый пацан – весь в Мишку.
Все это Степан проскочил по диагонали. Потому что главное было в трех абзацах в самом конце:
«…свадьбы не будет, мама, это дело решенное. Я еще не сказала Степану, все надеялась, что он сам поймет. В такой ситуации мужчине важно сохранить лицо, и я давала ему такую возможность. Не хотела обижать прямым отказом, давала шанс представить все, будто он сам меня бросил. Но не вышло, он ничего не понимает. Придется говорить прямо, пока он не взялся кольца покупать, иначе будет совсем некрасиво.
Он вообще меня не слышит, мама. Что бы я ни сказала, он как-то переворачивает в своей голове и получается совсем наоборот. Если я говорю, что не поеду жить в Красноярск, он говорит: ладно, постараюсь получить секционку вместо гостинки. Если я говорю, что хочу работать здесь, он снисходительно усмехается, будто кошечка сказала «мяу». Если я говорю, что свадьбы не будет, он говорит, ладно, давай скромно посидим семьями.
Он придумал себе что-то, и у меня в его придумке есть роль. А меня, как человека, он не видит и очень раздражается, когда я шевелюсь и порчу ему картину. Я любила его, но сейчас ничего не осталось. Совсем ничего. А это ведь будущий муж, с которым дети будут – куда уж ближе. Мы с ним в одну сторону должны смотреть, а мы друг друга не видим. Он хороший человек, но мы не будем счастливы, так что лучше пойти в разные стороны, пока не поздно…»
Белые снежинки на окне расступились, открывая путь в черную, ледяную бездну, куда уже восемь месяцев падал Степан.
Сёма в магазине всегда баловался. То в тележку вместо продуктов залезет. И танцует в ней как индеец из племени тумба-юмба. Тележка переворачивается, мама эту тележку на лету хватает, чтобы Сёму спасти. То сестру младшую в тележке на скорости по всему магазину катает, как будто это и не сестра вовсе, а мешок с картошкой.
А когда сестра стала немного постарше, Сёма такое удумал. Стал с ней по магазину бегать, играть в салочки и кричать «ты вода» таким голосом, что даже кассирша на кассе – видавшая виды Светлана Петренко – подскакивала от неожиданности.
А потом как выскочит из тележки и все яйца в лотке передавил, все три десятка. Стоит белками обтекает, а желтки все на новой футболке-поло отпечатались, все 30 штук. Красота да и только.
Мама, конечно, из-за новой футболки-поло расстроилась. Ещё больше она переживала, что с Сёмой в магазине может произойти что-нибудь непредвиденное: упадет, впечатается на бегу в какого-нибудь толстого дядю. Но ещё страшнее, если глазами на такие железочки наткнётся, на которых всякие мармеладки в магазине висят и «кислые червяки».
— Сёма, не бегай, Сема, не бегай, Сёма, не бегай, — повторяла мама, как попугай, как только заходила с сыном в магазин.
А Сёма как будто не слышит.
Наверное, потому что непредвиденное всё никак не случалось. А один раз это непредвиденно взяло и произошло.
Бегал Сёма, как всегда, по магазину, кричал страшным голосом и пугал покупателей вместе с мамой и кассиршей Светланой Петренко. А когда пробегал мимо ящиков с бананами, которые на весах под цифрой 1 взвешиваются, приклеилась к Сёме этикетка. Не простая. А липкая, вредная, да ещё и от свёклы.
Бегает Сёма по магазину с этикеткой как ни в чем не бывало.
А мама на кассу пошла. Продукты пробивать. Сёма хотел, как всегда, мимо кассы пробежать и, пока мама будет продукты выкладывать, за кассой опять баловаться.
Но только он собрался выбежать, как кассирша Светлана Петренко встала из-за кассы и говорит серьезным голосом:
— Не могу я этого мальчика за кассу выпустить, потому что теперь это не мальчик, а товар из нашего магазина.
— Какой ещё товар? – заволновалась мама, — Никакой не товар, это мой мальчик Сёма.
— А вот и нет. Это не Сёма. Это Свёкла. 1.5 кило. На 45 руб. Пусть ложится на кассу, сейчас я его пробивать буду.
Испугался Сёма, не хочется ему, чтоб его кассирша Светлана Петренко на кассе пробивала. Стоит рядом с мамой, притих.
— Давайте, я просто за него заплачу, только пробивать не надо, — не меньше Сёминого перепугалась мама.
— Так не положено. У нас кругом камеры. Вы мне говорите – это Сёма. Я вам говорю – это свёкла. А на самом деле могут вообще конфеты «Марсианка» оказаться. А кассовый аппарат не обманешь. Кладите Вашего Сёму, то есть Вашу свёклу, сейчас пробивать будем.
Делать нечего, пришлось Сёму на кассу укладывать. Едет Сёма по кассовой ленте рядом с йогуртом и сельдереем, а самому страшно, что сейчас будет? Вот уже кассирша Светлана Петренко йогурт пробила, сельдерей, теперь и до Сёмы-свёклы очередь дошла. Стала тогда кассирша по Сёме кассовым аппаратом водить, штрих-код искать. А он – паразит – никак не считывается.
— Пойдите другую свёклу завесьте, — предложила маме кассирша. А эта пусть здесь останется, мы её потом на склад заберем и там перевесим.
Сёма лежит на ленте, лица на нём нет:
— Как это другую свёклу, а я? Мне же домой надо.
А мама задумалась. Другая свёкла носиться по магазину не будет, из другой свёклы можно и борщ сварить, и винегрет сделать и даже «селедку под шубой». Только селедки нет.
А так – 45 рублей заплати, а получишь всё того же Сёму. Который в магазине балуется.
Но это мама только подумала, а сама за другой свёклой не пошла. Потому что не любила она ни борщ, ни винегрет, ни селедку под шубой. А любила она только своего Сёму, который хулиган.
Продиктовала мама кассирше Светлане Петренко штрих-код по циферкам. А Светлана Петренко выбила чек:
Йогурт греческий 2 126-00
Сельдерей 1 80-00
Свёкла 1.5 45-00
Итого 251 -00
В т.ч. НДС 18%
Мама расплатилась, а Светлана Петренко уже хотела Сёму в пакеты упаковать, но мама отказалась. Потому что мама на кассе пакеты никогда не брала, чтобы окружающую среду защищать. Для продуктов у мамы с собой всегда была сумка из ткани. А поскольку Сёма в эту сумку не влезал, пришлось ему из магазина домой идти пешком, без пакетов и без сумки. В общем, почти как обычно. Только с этикеткой от свеклы.
Идёт Сёма-свёкла домой, а самому интересно, что это за «в т.ч. ндс 18%», но он спрашивать не стал, потому что свекла, которую из магазина несут, всегда помалкивает.
Мама решила, что Сёма временно помалкивает, а как в магазин придет, то всё по новой начнется. А Сёма почему-то изменился. Нет, свёклой он не стал. Потому что этикетку дома с Сёмы отклеили, Сему вымыли как следует, а футболку выстирали.
Но с тех самых пор, перестал Сёма в магазине баловаться, а то вдруг ещё к какой-нибудь этикетке приклеится, а на кассе всё та же Светлана Петренко со своим кассовым аппаратом. Вместо этого выяснил, что такое «в т.ч. НДС 18%», послушал аудиокнигу про Робинзона Крузо и посуду помыл.
Я очнулась. За окном стояла густая темнота и непонятно было, еще ночь или уже утро. Увиденное не то в бреду, не то во сне стояло перед глазами живой картиной. Молодой немецкий офицер протягивал невысокому магу кулон Евдокии Леонтьевны. Тот самый кулон. Ошибиться было невозможно.
Оказалось, что я лежу в постели, скорчившись под двумя одеялами у себя на втором этаже дома Фролова. Надо бежать. Надо рассказать всем… Да хотя бы ей самой, Евдокии… Надо предупредить.
Старик сказал «Сумерки мира». Что это за заклинание? Кто может мне ответить? Максимов? Он не маг.
Я вскочила на ноги и чуть не упала — голова продолжала кружиться, отдых не принес облегчения. Надо бежать к Вите. Он знает, что делать. У него, кажется, такая работа. Но вот который час?
Не важно. Скорее!
Ноги в сапоги. Пальто. Где-то был платок… Где я его сняла?
На лестнице свет продолжал гореть. Это было хорошо. Видно ступени. А снаружи мело. Через квартал на ветру раскачивался тусклый фонарь. В домах окна не горели.
Быстрее, быстрее!
Хорошо, что грязь, замерзнув, превратилась в камень. Удобней было бежать…
Вот уж показалась впереди улица Красных Коммунаров. Она все еще оставалась украшена флагами. И фонари здесь стояли чаще. Не так страшно.
Надо мной не было неба — одна непроглядная черная тьма. Тьма клубилась и норовила прижаться к земле. Но свет фонарей пока что не давал ей этого сделать. Свет, да еще снег: он отражал тусклые лучи, делая видимыми палисадники, дома, заборы…
Быстрее!
Я не думала о том, что после шести в больницу посетителей не пускают.
И о том, что ворота наверняка закрыты.
И что не спит, наверное, только дежурная сестра.
Я твердо знала, что мне туда надо.
Ворота были широко открыты, в здании горел свет, а рядом стоял крытый грузовик с красным крестом на борту.
Возле грузовика прохаживались люди в военной форме, с оружием. Несколько человек в белых халатах я увидела у входа.
-…жалко! — донеслось до меня. — Молодой совсем паренек! Ему жить да жить…
Это о ком? Я сбилась с шага. Потом увидела, как подруливает к дверям черная «Эмка». Не раздумывая, я проскочила в вестибюль. Там было людно.
Двое санитаров о чем-то спорили возле каталки. Куда бы спрятаться?
Если сейчас войдет Артем Мамедович, он сразу подумает, что я здесь не просто так, что я причастна к тому, что тут происходит. А я не причастна.
Неожиданно я увидела знакомое лицо. Профессор Алферов. Как его зовут? Не помню. Обычно я хорошо запоминаю имена.
Но неважно!
— Доктор! Подождите, доктор!
— А вы что здесь… Он ваш знакомый?
— Кто?
— Георгиев… Вы зачем здесь?
— Мне надо поговорить с Виктором. С Цветковым. Понимаете, я, кажется, знаю, из-за чего все…
— Цветков ушел сегодня перед ужином. Подписал больничный и…
— А разве ему можно было?
— Цветков практически здоров, по сравнению с… — Он неопределенно кивнул в сторону лестницы. — Так что вы там узнали? Если что-то важное, тут где-то должны быть сыщики из уголовного розыска. А мне, извините, пора. Тяжелое дежурство.
Максимова на улице не было. Я спросила у одного из санитаров, что случилось. Тот неохотно ответил, что один из пациентов выпрыгнул из окна. Сломал ногу.
Я вежливо попрощалась и ушла. Куда теперь?
Попыталась вспомнить Витин адрес, не вспомнила. И вдруг поняла, что уже иду. Что ноги сами выбрали правильный маршрут — мимо дома с корабликом, пустыря и опавшей сирени. На Татарскую.
До знакомой калитки оставалось шагов десять, когда из тени у сарая вдруг появилась темная фигура. Я отстраненно смотрела, как она отделяется от ночной тьмы и движется ко мне. Не то, чтобы это было страшно — трясло меня не от страха. Но ощущение необратимости происходящего стало настолько плотным, что казалось, воздух гудит от тревоги. Бессмысленно уже бежать, чего-то делать. Неотвратимое — вот оно. Стоит напротив меня и говорит знакомым голосом:
— Варька, ты что здесь делаешь? Зачем ты здесь?
Витя. Ждал меня? Но почему здесь? Он знает, где я живу.
Он очень быстро оказался рядом. Взял за плечи, тихонько встряхнул. Спросил осторожно:
— Где ты работаешь? Я имею в виду, официально.
— Я… наверное нигде. А зачем ты…
— Не так спросил. Назови свою профессию. Что ты умеешь делать?
Ответы закружились в голове вихрем, но все они были связаны так или иначе с обитателями Татарской:
— Делать перевязки, ухаживать за больными, еду готовить…
— Может, ты медсестра?
Снова вихрь воспоминаний, услужливо подсказывающий нужные ответы. Образы. Далекие, непонятные. Мужчина в белом халате, с круглым зеркалом на лбу. Резкий медицинский запах. Окровавленные перчатки. Чужое. Все чужое. Я затрясла головой.
— Откуда ты родом?
Он говорил быстро, громко, кричал на меня. А я не могла ответить.
— Не знаю.
— Родители? Родственники? Хоть что-нибудь!
— Вить, что случилось? Что происходит?
— Вспомни. Пожалуйста. Хоть кого-нибудь…
Но я ничего не могла вытрясти из бедной моей, словно бы ватой набитой головы.
А потом он снова, как тогда, у крыльца моего дома, не то чтобы обнял, скорей прижал к себе.
Чтобы сменить тему, я спросила у его кожаной куртки.
— А что магия? Ты ее снова чувствуешь?
— Город, — совершенно серьезно ответил он, — тонет в темноте. И только на Татарской как будто островок нормальной жизни. Но он все меньше.
Вздохнул и выпустил меня на волю. Вне кольца его рук было холодно и одиноко.
Кажется, он что-то еще хотел мне сказать, но не решился. Может, он уже знает о немецком проклятии? И тоже пришел сюда, чтобы поговорить с Евдокией? Или мне просто показалось?
— На кулоне — заклинание, — прошептала я. Вся моя решительность куда-то улетучилась. Наоборот, мне уже хотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко. Должно быть, это снова был голос болезни.
Витя хмуро кивнул.
— Ты что же, все знаешь?
По его губам скользнула какая-то кривая, болезненная улыбка. Прежние его улыбки умели врать намного лучше.
— Я придумаю что-нибудь. Ты не бойся. Пусть я сейчас почти ничего не могу, но уж какую-то защиту для одного человека…
Нет, он говорит о чем-то другом. Совсем о другом. Какая защита для одного человека? Зачем? Когда весь город готов погрузиться в непроглядную темень давнего фашистского проклятия.
— Витя. На амулете — заклинание, которое называется «Сумерки мира». Что это за заклинание?
Он помолчал. Взял меня за руку, подвел к фонарю. Вгляделся в лицо, словно надеялся по глазам прочитать правду.
— Варь, кто тебе это сказал? Откуда… откуда тебе знакомо это заклинание?
Что я могла ответить? Приснилось? Увидела в навеянном кулоном бреду?
— Я… не могу сказать. — Приходилось подбирать слова. — Я просто знаю. Видела… слышала… в Берлине. Там был немец… и какая-то лавочка с украшениями…
— Так. Только не плачь. «Сумерки мира»… Я их один раз уже видел. Но они иначе работали… Хотя постой! Все сходится… Вот что. Мне надо поговорить с Евдокией.
— Нельзя!
Этого точно нельзя было допустить. Не сегодня. Не сейчас. Почему — я даже не пыталась задуматься. Нельзя и все.
— Да почему?
Витя шагнул к калитке. Я обогнала его и преградила дорогу. Нельзя!
И тут же услышала, как скрипнула дверь дома.
— Эй, кто это? — голос у Евдокии Леонтьевны был испуганным.
Я промолчала. Смотрела на Витю. А он отступать не собирался.
— Евдокия Леонтьевна! Это я, Виктор Цветков. Помните меня? Мне надо с вами поговорить. По делу.
— Витя, пожалуйста…
— Варя, я клянусь, я не причиню ей никакого вреда.
Евдокия Леонтьевна уже успела пройти полдороги к калитке и услышала последнюю фразу. Под ее ногой скрипнул снег: она остановилась.
— О чем вы, Витя?
Он зашарил во внутреннем кармане куртки, а потом протянул над калиткой развернутые красные корочки:
— Евдокия Леонтьевна, я сейчас к вам обращаюсь официально, но вы не пугайтесь. Капитан Виктор Цветков, второе управление разведки и контрразведки. Контрмаг…
Евдокия Леонтьевна вдруг схватилась за сердце и покачнулась. Я успела как раз вовремя, чтобы не дать ей упасть.
Витя рванул калитку, но я уже не обращала внимания.
— Она подумала, что ты из-за Сережи…
— Черт.
Мы вместе довели Евдокию Леонтьевну до крылечка.
— Беги за врачом, — потребовала я.
— Не нужно. Сейчас…
Он осторожно положил ладонь на лоб Евдокии Леонтьевны. Сосредоточился. Мне показалось, он считает в уме. Дыхание пожилой женщины немного выровнялось.
— Ну вот. А теперь отведем ее в постель, и пусть отдыхает.
И в этот момент по Татарской, с двух сторон, освещая окрестности фарами, подкатило два автомобиля: довоенный, переделанный в автобус ЗИС, и знакомая уже «Эмка».
Витя, чертыхнувшись сквозь зубы, метнулся к калитке. Я помогла подняться Евдокии и повела ее в дом. Больше меня ничего не должно было заботить, но заботило: Витя. Там. Один. Его же сейчас… Он не выстоит… Максимов же прямо сказал, что его подозревает…
Я помогла Евдокии лечь, стянула валенки, накрыла ее одеялом.
Она поймала мою руку:
— Варя, останься. Не ходи…
— Я должна.
— На хоть, одень мой кулончик. На счастье… Он… где же… Где-то я его оставила… дура старая…
Я покачала головой. Прошла на кухню. Где у Евдокии лекарства, я знала еще с тех времен, когда ей требовался постоянный уход. Ага, вот и сердечные капли…
Я тихонько выскользнула в темноту улицы.
Услышала:
— Максимов! Ваше упрямство напрочь лишило вас логики. Еще раз говорю, женщины ни при чем.
Он прятался за стеной сарая. Максимов Витю не видел, но и сам он тоже не мог следить за передвижениями милиционеров. Или кто там приехал с Артемом Мамедовичем?
— Тогда зовите сюда вашу сообщницу. Если она не виновна, то после проверки будет отпущена домой. Однако должен сказать, что она не является тем, кем хочет выглядеть. Достоверно неизвестно ни откуда она прибыла, ни чем занималась до появления в Энске. А мы искали очень тщательно…
— Капитан, у меня есть ответы почти на все вопросы.
— Она нигде не работает, но на что-то живет. У нее хорошие отношения со всеми, с кем бы она ни завела знакомство… Это вам ничего не напоминает? И наконец, самоубийства в городе начались не после вашего, а после ее здесь появления. Да-да, мои люди покопались в архивах и поговорили с врачами…
— Максимов, она ни при чем. Она джинн!
Я увидела, как Максимов поднял руку, готовясь отдать своим людям смертоносный приказ, но Витя вскинул руку одновременно с ним. Словно отражение в зеркале. В его руке что-то блеснуло, раздался отчетливый хруст.
По коже волной побежали мурашки. Надо что-то делать. Надо защитить его… Но как?!
Вот сейчас из револьверов и пистолетов группы захвата полетят пули. Уже сейчас пальцы давят, давят на спуск и….
Они очень удобно расположились. Они, наверное, даже меня видят. И один — точно целит в незащищенную спину контрмага, который все еще пытается решить дело миром.
Не выйдет!
Я вскинула руки к небу. По запястьям, по артериям, но сильней крови и сильней любых моих слов, потекла магия. Я видела бы ее, если бы не зажмурилась: и без того неправильность происходящего выворачивала меня наизнанку, заставляла кричать в голос, до хрипа, до боли в легких…
А потом стало тихо. Пули, вылетевшие из стволов, застыли, не пролетев и метра. Заискрили, лопаясь, все фонари на Татарской. Тьма с неба с довольным воем кинулась к земле…
Артем Мамедович стоял, тяжело опираясь о калитку.
В руке его еще был зажат пистолет, но кажется, он не собирался пускать его в дело.
Витя в три шага подбежал ко мне.
— Варя, это ты? Что это было? Что ты сделала?
Кажется, на любой его вопрос у меня был один стандартный ответ: «Не знаю!»
Я не знаю, не знаю, не знаю, что я сделала! Как я это сделала! Что будет дальше!
— Варька, ты что, плачешь? не вздумай! Все будет хорошо! Знать бы, сколько у нас времени… Максимов! Вы хотели ответов? Так идите в дом. Сейчас все узнаете!!!
Я отворила дверь и тихонько пропустила мужчин в кухню. Капли подействовали, Евдокия тихо спала в своей комнате.
Я словно со стороны увидела нашу компанию: подтянутый, решительный Максимов, в офицерской форме, слишком высокий и плечистый для маленькой кухоньки Евдокии. Усталый, с темными кругами у глаз Виктор.
Я включила плитку, подогреть воду. Боялась первой нарушить тишину. А простые, привычные дела — они отвлекают, делают любой значительный момент чуть-чуть обычным, рядовым.
— Варя, сядь. Мне нужно много тебе рассказать. Вам тоже, товарищ капитан.
Пришлось подчиниться.
Посреди стола на скатерти лежал Евдокиин кулон.
— Это из-за него все… — кивнул на украшение Витя.
Там, снаружи, на белом снегу лежали и боролись с нахлынувшей безысходностью и черной тоской бойцы из народной дружины и милиционеры. А здесь, рядом с кулоном, все было иначе. Здесь можно было еще думать о чем-то, принимать какие-то решения.
Витя коснулся пальцами цепочки и продолжил рассказ:
— Жил-был на свете хороший парень Сережа. Сын замечательной женщины, Евдокии Соколовой, хозяйки этого дома. В сорок третьем его призвали, отправили на фронт. Был он рядовым, пехотинцем. И вместе с армией победно дошел до Польши, до города Познань. Где-то когда-то, возможно, немного раньше, чем армия прибыла в Познань, он нашел красивый серебряный кулон… Вот этот. И полковой маг рассказал ему, что кулон этот умеет исполнять желания. Правда, для одного владельца и желание одно…
— Какая-то сказка. — Максимов потер усы.
— Отчего же. В Европе в прошлом веке эти заклинания пользовались популярностью: заговоренная таким образом вещь — лучший способ сделать приятное дорогому тебе человеку. Тем паче, что власть кулона не безгранична. Мне пришлось потратить несколько дней, подключить к работе своих бывших коллег, прежде чем я понял, с чем мы имеем дело…
— Так с чем же?
— Сережа не стал долго думать, он сразу же и загадал желание. Сейчас я, пожалуй, не смогу воспроизвести текст дословно, но примерно могу сказать: «Чтобы мама была здорова и жила долго-долго. И чтобы все у нее было хорошо».
— Как вы могли это узнать?
— Я легко узнал у хозяйки, в какой части служил ее сын. Через военкомат мы вышли и на полкового мага, и на врача, который делал Сергею операцию. Так что могу поручиться за содержание его желания. Но могу ошибиться в точности фразы. Кроме того, Артем Мамедович, я ведь уже несколько дней как снова могу видеть чужую магию. Немного. Не как раньше. К сожалению. Так вот. Это было очень сильное и доброе пожелание. И кулон его исполнил, как мог. Сделал так, чтобы рядом с Евдокией Леонтьевной был такой вот добрый, честный и верный человек… Ты, Варя. Проклятой безделушке спешить некуда, а работу свою она исполнять умеет. Но Сережа умер в госпитале и его вещи вместе с кулоном вернулись сюда, в Энск.
— Я понимаю.
На самом деле я ничего не понимала. Я — всего лишь исполненное желание? Пустышка, автомат, необходимый для того, чтобы другому, живому человеку было хорошо? Может ли это быть правдой?
Важно ли это сейчас, когда город тонет в клубах отчаяния, навеянного фашистским заклинанием?
Я торопливо стала рассказывать:
— На нем еще одно заклятье. Оно должно было лишить жителей того города, Познани, воли сражаться. Я видела, я знаю. Его подарили перед самой войной одной девушке… Немцы подарили. У нее был день рождения. И вот… она хотела придумать самое интересное, самое замечательное желание. Но не успела. Германская армия не стала ждать, пока темная магия подействует. Началась война, а кулон так и остался «нести проклятие», понимаете? До первого же пожелания…
— …да. И это, к несчастью, оказалось желание сержанта Соколова. Сережи.
Максимов хмурился все больше. Видимо, он ждал, что его люди справятся с поставленной мною защитой за минуту. Но они все не появлялись.
— Виктор Алексеевич, в вашем личном деле поминается заклятье «Серый морок»…
— Да. Именно «серый морок»… Немцы зовут его красивей — «Сумерки мира». Но суть та же самая.
— Судя по докладам, там заклинание подействовало мгновенно. Что же произошло?
— Саперы затеяли учить новичка, но сами перепутали стенд. Я успел смягчить удар, уменьшить радиус поражения до полукилометра. Правда, после этого подвига, — он усмехнулся, — моя карьера боевого контрмага бесславно окончилась в Озерцовской больнице. Ну что, Артем Мамедович, вам все понятно?
— Вы сказали, она — джинн.
Я боялась поднять глаза от столешницы. Может, это неправда? Может, у меня все-таки есть своя человеческая история? Ее надо только вспомнить? Заставить себя вспомнить?
— Значит, я буду… здесь, только пока Евдокия Леонтьевна нуждается во мне? Или пока цел амулет?
Я не хочу так. Я не смогу. Не надо…
— Я не знаю.
— Вы сможете снять проклятие? — подался вперед следователь.
— Не знаю! — сорвался в крик контрмаг. — Я почти ничего не могу. Ошибусь наверняка.
— Если вы ошибетесь, сколько человек… пострадает?
— Улица. Квартал. Не знаю. Много!
— Тогда поедем за город.
— Как? Вы пробовали выйти на улицу? Вы хоть представляете, что там сейчас? Мы здесь заперты. Если хотим сохранить рассудок и жизнь.
Максимов неохотно кивнул:
— Я вам не доверяю. Но другого контрмага в Энске просто нет. Действуйте. У вас час.
Он вышел.
Я хотела спросить: «Я умру? Или просто исчезну? Как это будет?» Но сейчас это было неважно. Если Витя ошибется, до рассвета не доживет весь город. Если не ошибется, то, может быть, кусочек его удачи достанется и мне?
— Меня все равно как будто нет, — сказала я вслух. Мысль, которую легко на себя примерить. Примерить легко, смириться — трудно. Но я справлюсь. Ждать-то осталось недолго.
Он горячо возразил, даже взгляд оторвал от стола:
— Для всей Татарской улицы ты есть! И еще. Может это сейчас уже и не важно, но, Варька, я, кажется, тебя люблю. Я не смогу его уничтожить. Что мне делать, Варя?
— Значит, ты распутаешь заклинания. А я помогу.
— Если я ошибусь…
— Ты не ошибешься. Что тебе нужно?
— Свет. Бумагу, карандаш. И не уходи никуда. Просто будь рядом. А я буду знать, что с тобой все хорошо.
Я достала, что нужно. В комнате тикали часы. Я смотрела, как Витя работает, и мне казалось, что так было всегда. И что кроме этой маленькой кухни, света керосинки и скользящих по стенам наших теней в мире ничего нет. Тьма начиналась прямо здесь, в комнате. Она текла по улицам и подворотням. Скользила у грязных луж, впитывала отблески желтых окон.
Эта тьма была особого свойства: такую нельзя разогнать, просто включив свет. Я принесла еще бумаги. Подсела ближе. Я видела, как Витя в конце длинной формулы поставил точку. Потер глаза. Взглянул на меня, как будто хотел что-то сказать, но промолчал.
Подошел. Положил руки мне на плечи. Холодные сухие ладони. Я вздрогнула.
Теперь я не могла видеть его лица. Только чувствовала, что он рядом. Слышала дыхание.
Несколько тихих фраз на латыни.
Где-то в городе ярче загорелись окна.
Заорав, над пустырем взметнулась стая ворон и канула в ночь.
Боль скрутила виски. В мире ничего не осталось, кроме ладоней на моих плечах.
Приблизился, стал почти материальным серый коридор моих давних кошмаров. Но это оказалось не страшно, если идти не в одиночку.
Еще несколько тихих незнакомых слов.
Звезды стали ярче, а воздух прозрачней.
Руки — крест-накрест. Дотрагиваюсь до его пальцев: так надо. Я обещала помочь. Витя, держись! Может, это уже и не важно, но я, кажется, тоже тебя люблю…
Над городом, где-то в вышине, раскручивается, истончается черная плеть неслучившихся предательств, обид и смертей.
А Татарская спит. Так должно быть. Я так захотела. Спит моя Евдокия Леонтьевна. Спят баба Клава и Маруся. Спит Антонина и ее дети, и муж-инвалид. Спит даже полосатый дворовый кот с улицы Красных Коммунаров…
Еще фраза на латыни. Теперь уж точно последняя. Окончательная.
Тихо. Тикают часы за стеной.
И ничего не поменялось. Ни свет, ни тьма.
Его ладони соскользнули с моих плеч.
— Варька, как же я испугался…
— Значит, все получилось?
Встрепал волосы на затылке, посмотрел на меня веселыми, немного сумасшедшими глазами. Потребовал:
— Дай мне руку.
Я немедленно выполнила просьбу.
Сухая холодная ладонь. Живая, настоящая. Что дальше? Что мне делать дальше?
Мы вышли на крыльцо.
Над городом занимался слабый рассвет. В разрывах туч виднелись звезды. Небо больше не выглядело, да и не являлось тяжеленным ярмом на шее каждого из горожан.
Возле ЗИСа курили бойцы, прибывшие с Максимовым. Картина мне показалась знакомой. У больницы. Что-то похожее я видела там. Ничего, больше убийств не будет…
Максимов подошел к нам.
— Они не помнят, зачем вообще оказались на этой улице. Ваша работа, Варвара Кузьминична?
— Я не знаю.
— С этим что-то надо делать! И с кулоном с этим тоже что-то надо…
— Я пойду! — сказала я решительно.
— Куда? — Хором удивились они.
— Домой. Спать.
— Протокол… — начал Максимов.
— Завтра. Если не растворюсь в воздухе.
Я уходила, чувствуя спиной их взгляды. Как так получилось? Сейчас меня уже не должно было быть. Но я зачем-то есть. И завтра у меня будет новый день, который предстоит прожить самой. Не под диктовку старого Евдокииного амулета, не потому что я должна или так надо. Без подсказок.
За спиной скрипнули шаги — кто-то шел за мной, не обгоняя и не отставая. Я не стала оборачиваться. И так знала, кто. И от этого знания было тепло и спокойно на душе.
Конец
Город слишком предсказуем. Это мысль, которая не дает мне покоя после жизни в деревне. Ну, что тут? Проснулся, позавтракал, побежал по делам, прибежал с дел, стирка-мойка, сушка-резка, спать. А деревня!
Только там утром можно проснуться и сразу спуститься к реке, после утреннего туалета искать в штанах паука, за день успеть упасть в реку, поймать пять лягушек (чтобы отпустить), наблюдать сову в дикой природе, вырыть пару «могил» для травы, поесть картошки из настоящей русской печи, а ночью после ужина охотиться с гарпуном за рыбой.
Каждый новый день в деревне был по-своему прекрасен и событиями перекрывал недели и месяцы в городе. И я, просыпаясь рано утром, смотрела в светлое будущее с надеждой и светлыми ожиданиями.
Ну что, никто не сдох чтобы я порадовалась?
***
Вообще все, что было в деревне выглядело так, словно было там, чтобы порадовать меня. Наш дом на отшибе рядом с рекой, соседи только с одной стороны, и заброшенный участок – с другой, сгоревшие руины чуть подальше (очень живописные!), напротив дома – старые амбары и что-то вроде «заводика» по переработке мела, тоже заброшенные.
Окружающая реальность подмигивала мне, манила пальчиком и нашептывала непристойности каждое мгновение.
«Пс, не хочешь заглянуть к этому пруду? Там может быть кто-нибудь запутавшийся в густо камыше… Смотри, какой сарай! Ну и что что чужой? Ты тут видишь хозяев? Нет? Правильно, может, они в этом сарае, загляни!… Ты видела? Видела? Змея! Лови! Лови ее скорее! Ну и укусит, чего теперь, она не ядовитая, чего тормозим?»
Ведомая чертиком на левом плече я облезла погорелые остатки, пролезала сквозь заросли и дыры в заборе к реке на участок соседей (скорее всего они были в курсе), ловила чужую курицу, бегая за ней по улице двадцать минут, ночью залезала в заброшенный коровник…
Если есть люди, которые в жизни сразу видят возможность развиваться и сразу за нее хватаются, то я стала быстро видеть возможности из разряда «возможно там кто-то умер» и рвалась туда. Надо сказать, в половине случаев судьба меня щедро вознаграждала!
Примерно так я думала и чувствовала себя, когда мы с братом мужа готовили ужин на костерке и мой скучающий взгляд упал на стремянку. Отлично, вид с высоты – точно откроет новые горизонты!
***
Стремянка была большой и тяжелой, настолько, что я сама с трудом сдвинула ее с места. Когда я что-то куда-то тащу или делаю нечто невразумительное, моя родня уже давно не возмущается и даже не спрашивает – а смотрит с интересом.
В этот раз я решила, что будет хорошо опереть стремянку и забраться повыше. Сарай выбрала крепкий – мало ли, некоторые из них я сама ломала пинками.
Ступенька, ступенька – и вот я задницей разворачиваюсь к холодной стремянке, чтобы узреть все прелести своей обзорной площадки.
Снизу на меня сощурясь смотрел мужнин брат, дым от костра красиво вился вверх, участок, пока еще в полном бардаке, был похож на свалку больше, чем, когда я ходила по ней непосредственно ногами. Впереди из-за деревьев виднелись другие деревья, противоположного берега, и солнце, которое готовилось сесть. Крыши сараев, ржавые, кое-где дырявые, покрылись мхом, которй я очень люблю. Я вдоволь насмотрелась на то, что видела на нашем кусочке деревни и повернулась, чтобы взглянуть за забор заброшенного участка соседей.
И там, прямо на соседней со мной крыше, поблескивая на солнышке, виднелись белесые кости!
***
Ох и трудно выискать человека, который был бы когда-то доволен больше, чем я в ту минуту!
Это вам даже не «я же говорила» и не «я так и знала»! Нет, это чувство, похожее на поцелуй богов. Шах и мат, завистники и недруги! Моя судьба меня любит, поэтому шлет мне то, в чем я наиболее нуждаюсь – дохлого кота!
Судьба оного товарища, конечно, была незавидной. Крыша сослужила ему не только могилой открытого типа, но и сковородой, скорее всего. Зная, что летом в этой области температура до 40 градусов, можно представить, как раскалялся шифер. Поэтому шкурка животного (между прочим, пятнистая) присохла к поверхности и вряд ли была отделима, а косточки лежали на ней, как на блюде – бери не хочу.
А я – хочу!
А что касательно блюд, так скорее всего, котик тоже был чьим-то обедом – ребра и лапы отсутствовали, и мне достался снова череп и позвоночник. Ну что, дохлому коту в комплектацию не смотрят, чем богаты то и надо.
Воспылав азартом и радостью, я поднапряглась – пришлось передвинуть свою лестницу поближе, подставив ее опираться на соседский сарай. Бабушка, наблюдавшая за моими действиями, шикнула – смотри, мол, увидят соседи!
Маленькое пояснение – хоть участок был и брошен, и соседей конкретно на нем не имелось, сам он принадлежал нашим соседям с другого бока. Именно их внимания опасалась бабуля.
Я пожала плечами. Ну, лезу я за дохлым котом, он им нужен? Че сами не сняли? Кто нашел того и трупик.
Бабушка продолжала беспокоиться.
«Вдруг подумают, что мы что-нибудь воруем?» — сокрушалась бабушка, а сама уточнила – «Что там? Что-нибудь есть еще?»
«Молоток…» — я оглядела крышу.
«Давай сюда» — бабушка выхватила молоток и спрятала в подол, оглядываясь уже победоносно – «Хороший, пригодится!»
А я продолжила уже с чистой совестью (ничего ж не воруем? Ну, уже) ковырять кота палочкой, подгоняя белые косточки поближе. Не мог сдохнуть к краю сантиметров на десять, блохастый?
***
Так к беленькому чудесному Васеньке присоединился он, Петенька. Котик помладше, судя по размеру черепа, совсем котенок. На виске у него отметина-выбоина, словно удар, и очень похожа на удар клювом. Как знать, может, оба кота на этом участке были съедены одной и той же птицей или ее семейством.
Но это еще не последний череп, который был найден в этой золотой жиле. Оставайтесь, чтобы услышать еще больше замечательных историй) Буду рада вашим откликам, комментариям и историям, отвечу всем обязательно! Спасибо за прочтение.
Теперь она ехала домой и думала о том, что и без фигурного катания прекрасно обойдется. Пора завязывать. Скоро в школе выпускные экзамены. Потом готовиться в институт. Мастером спорта ей, наверно, уже не бывать. Да и зачем это нужно? Уже давно ей стало понятно, что никакого большого спортивного будущего у нее нет, хоть и занималась она с пяти лет. Среди тех, с кем она делала на льду свои первые шаги, уже есть члены сборной юниоров. Тех, кто подавал надежды, давно забрали в большой спорт. Давно. Десять лет назад. А она каталась для себя. Зато чувствовала себя настоящей королевой на катке в Таврическом саду. На разряды сдавала. Может похвастаться своим первым юношеским. Хотелось бы взрослый. Но так… Для потомков. И без этого ведь комсомолка, спортсменка, отличница. И, конечно, красавица. «Хотела бы я встретиться с Геворской в какой-нибудь компании. Вот мы бы и посмотрели, кто чего стоит».
От этой мысли Альбине стало веселей. Она уже мечтала о том, как придет домой и накинется на макароны по-флотски, которые так здорово готовила ее бабушка Лизавета Степанна. Или Эльжбета Стефановна, как предпочитала называть ее Альбина, которой очень нравилось то, что в ней течет польская кровь.
Как ей казалось, польские пани отличались от русских женщин в выгодную сторону. «Есче польска не сгинева», – повторяла она за сухощавой, аристократически стройной бабушкой. А полька, по ее смутным представлениям, обязательно должна была быть гордячкой и воображалой. И Альбина эти черты в себе культивировала, как доказательство своей очаровательной национальной принадлежности.
Мечтая о макаронах, мед с луком решила не готовить. Зачем портить себе аппетит?
Спускаясь с подножки трамвая, она почувствовала, что колено, которым она столько раз ударялась сегодня об лед, больно сгибать. И еще раз утвердилась в мысли, что все, пора бросать, сколько свободного времени тогда у нее появится! А ведь в младших классах она еще умудрялась учиться в музыкальной школе. Но в четвертом, с помощью вполне профессиональной истерики, убедила родителей ее оттуда забрать. И больше к пианино она не подходила ни разу. А крышку его использовала, как журнальный столик.
Времени ей никогда не хватало. Вернее, хватало, но только на уроки и спорт. А вот на то, чтобы ничего не делать, – не хватало. А ей иногда так хотелось просто поваляться на тахте, а потом эдак часик повертеться перед зеркалом. Посмотреть на себя со спины, приспособив маленькое зеркальце. Или просто повыпендриваться с прической и собственным выражением лица. Лица, которому Альбина активно симпатизировала.
Она не видела у себя недостатков. И любовалась собой, поворачиваясь то так, то эдак. Темные, чуть вьющиеся волосы, из которых она делала два низких хвоста прямо под ушами. Светлая кожа, большие карие глаза в густых ресницах, от природы будто бы подведенные. Такие же, как она считала без ложной скромности, она видела в бабушкином альбоме со старинными фотографиями звезд немого кино. Пикантный вздернутый носик, темные брови, каждая волосинка которых блестела, как мех норки, и маленький рот сердечком. Просто Вера Холодная. Моя руки в ванной, она всегда себе улыбалась и научилась наполнять улыбку подтекстом. Правда, она точно не знала, каким. Но это даже хорошо. Если ты сама не знаешь, как раскрывается твоя тайна, то другие ее точно не разгадают.
Если бы ей нужно было сравнить себя с цветком, она не задумываясь выбрала бы пион. Она и вправду больше была похожа на бордовый пион, а вовсе не на розу, как ей пытался позавчера дать понять студент Миша, когда их компания собралась у Маркова.
Впрочем, это как посмотреть. Потому что ее враг Акентьев как-то выразился в том смысле, что взгляд у нее коровий. И она ему этого так и не простила.
В комнате у Альбины зеркала не было. Мама не разрешала. Но Альбина не расстраивалась. Она прекрасно обходилась рассматриванием своего отражения в черной полировке мертвого пианино.
Альбина шла по темной улице, отворачивая лицо от порывов холодного ветра. За углом, в Калужском переулке, ремонтировали дом. Он был обнесен деревянным забором. Мостовую разобрали, чтобы добраться до каких-то там труб. Машины здесь уже полгода не ездили. Альбина не стала сворачивать за угол, пошла мимо в обход.
Сейчас, когда прошло уже несколько месяцев, ей все еще неприятно было вспоминать о той истории, которая произошла с ней осенью. Стоило только представить, что кто-то идет за ней в темноте, как тогда, и тут же начинало подрагивать место прикрепления рудиментарного хвоста, а сквозняк вдоль позвоночника будто бы подымал дыбом шерсть. Это странное ощущение казалось ей почти реальным. Так, наверно, чувствует себя взвинченная кошка. Она сочла это осложнением после пережитого стресса.
Оглянувшись по сторонам, Альбина зашла в подъезд и первым делом подошла к почтовому ящику. Этот невзрачный деревянный ящик в настоящее время заключал в себе один из главных интересов в ее жизни.
Только одно из трех круглых окошечек на ящике было черным. И Альбину охватило радостное предвкушение триумфа, которое регулярно испытывает рыбак, у которого клюет, и девушка, у которой в руках адресованное ей, но еще не открытое, письмо. Пальчики у Альбины были тонкие, и для нее не составило труда без всякого ключа вытолкнуть письмецо наружу.
На конверте не было обратного адреса. На нем вообще не было никакого адреса. Зато размашистым почерком, с чуть смазавшимися над высоким хвостиком буквы «б» чернилами, было написано «Альбине».
Значит, он опять принес и опустил его в ящик сам.
Она победно улыбнулась. Даже, можно сказать, просияла. Но позволила себе это только потому, что никто ее в этот момент не видел.
Сначала она хотела прочитать письмо дома. И даже начала подниматься по лестнице, что ей давалось нелегко. Ноги после тренировки не хотели нагрузки. Может быть, поэтому, а может быть потому, что любопытство, в конце концов, одержало победу над высокомерием, она остановилась и в свете тусклой лестничной лампы вскрыла конверт и пробежала глазами то, что было написано, без всяких приветствий, посередине листка из школьной тетрадки в клеточку.
И единственное, что поняла – что никаких слов, однокоренных со словом «любовь», тут нет. С его письмами она делала так всегда. Но даже себе в этом не признавалась. Она всегда сначала шарила по письму глазами, как слепой руками, в поисках выпуклого слова «любовь». И только потом, с облегчением вздохнув, читала по-настоящему.
И она прочитала.
«Среди серой толпы,
что плывет неизвестно куда,
вдруг проглянет улыбка Альбины,
сердца озаряя.
И она для меня,
как открытая мною звезда,
бесконечно далекая
и бесконечно живая».
Ничего не видящими глазами посмотрела вниз, в лестничный пролет. Ей казалось, что она только что узнала что-то такое важное, такое… Что-то, к чему она неосознанно все это время стремилась. Она прочла еще раз, медленнее, осмысливая каждое слово. И ей очень хотелось верить, что каждое из них было выбрано неслучайно и потому единственно правильно выражало то, что хотели ей сказать.
«Это мне, – подумала она, пытаясь отстраненно увидеть этот момент своей жизни и запомнить, как фотографию. – Это мне. Я – звезда среди серой толпы. Я всегда это чувствовала, и вот я узнала, как это можно сказать словами».
И она прочла еще раз. Третий.
Потом спрятала письмо в карман и взлетела на последний этаж, даже не заметив усталости. И уже открывая дверь, подумала, что наверное, от человека, который написал ей такое, большего ждать неразумно. Это и есть апогей. За которым последует неминуемый спад. Ей было немного жаль.
Но такова жизнь.
Ей казалось, что сегодня она получила, наконец, ту жемчужину, которая была сокрыта в их отношениях. Ведь отношения между людьми возникают ради чего-то важного. А когда это важное происходит, разве есть смысл эти отношения сохранять на память? Ведь не сохраняют створки ракушки в память о найденной в них жемчужине.
В квартире было тихо. Только из комнаты Эльжбеты Стефановны сквозь матовые клеточки застекленной двери проникал в прихожую свет. Она надела тапочки и пошла здороваться с бабушкой.
– А где мама? – спросила она, поцеловав надменную Эльжбету в пахнущую розовым маслом щечку.
– Пошла к Рае примерять сапоги, – явно не одобряя этого, произнесла бабушка, не отвлекаясь от разложенного перед ней пасьянса.
– А что, папа еще не пришел?
– Марлен Андреич не считает нужным докладывать мне о времени своего возвращения домой, – отрезала бабушка, сосредоточенно перекладывая карты.
– Бабуля! – позвала Альбина и помахала перед бабушкиным лицом рукой. – Ау, я здесь!
– Биня, не мешай! – бабушка недовольно отстранилась. – Ужин вполне можешь разогреть сама.
Но потом она все-таки посмотрела на Альбину.
– А что это ты так сияешь, девочка моя? Прыгнула двойной аксель?
Альбина покачала головой и вынула из-за спины сложенный вчетверо листок.
– Да что там аксель… Я тебе сейчас такое покажу! – и она загадочно улыбнулась, закинув голову назад. Бабушка вынула из бархатного футляра очки и, держа листок на вытянутой руке и чуть откинувшись назад, пробежала его глазами. Потом строго посмотрела на Альбину.
– Если хочешь вертеть мужчинами, Биня, – твердо сказала ей бабушка, – никогда не влюбляйся!
– Ну, тебе что, не понравилось? – Альбина присела на подлокотник кресла, обняла бабушку за шею и прижалась к ней головой.
– Во всем это мне не нравишься только ты! Не будь наивной дурочкой. Ты что, в это веришь? – она тряхнула письмом. – Не верь! Это уже прошло. Он написал это вчера.
– Ну и что, что вчера? – Альбина возмущенно отстранилась.
– Это просто свет далекой звезды. Он думал так вчера. А что он думает сегодня, никому знать не дано. Это типичное девичье заблуждение. Хлопать глазами и мямлить: «Ты же говорил! Разве ты не помнишь?» Я не хочу, чтобы ты выросла такой же. Прочитай и забудь. Относись к этому, как к шахматной партии. – Бабушка обернулась и, властно потрепав Альбину по щеке, сказала весело и игриво, как говорят маленькому ребенку: – А для этого почаще играй со мной в шахматы, доця! А не в бирюльки!
– Да я уже давно не играю ни в какие бирюльки, бабуля! А в шахматы – скучно. Зачем мне учиться ставить мат королю, если клеток в жизни все равно не видно? Ну скажи мне, какой толк от твоих фигурок? Что, я подойду к какой-нибудь противной девице и объявлю ей «Гарде королеве!» или поставлю кому-нибудь шах?
– Ну, мат ты еще повстречаешь без всяких шахмат. А вот шах королю я тебя, пожалуй, делать научу… – снисходительно пообещала Эльжбета Стефановна, опять погружаясь в пасьянс.
– Все только обещаешь… А у меня, между прочим, партия в самом разгаре, – сказала Альбина значительно, выходя из бабушкиной комнаты и на секунду задержавшись в обнимку с дверью.
– Надеюсь, рокировку ты уже провела, – утвердительно произнесла бабушка и требовательно посмотрела на Альбину, застыв с картой в руке.
– Бабуля, дорогая! Я была пешкой. А сегодня я чувствую себя королевой. Вот это я тебе могу точно сказать. – И небрежно добавила уже удаляясь: – Маме не рассказывай.