29–30 апреля 427 года от н.э.с.. Продолжение
– А в знак нашего примирения я бы хотел ответить на вопрос, который послужил поводом для этого неприятного инцидента, – начал Важан, снимая возникшую было неловкость.
Признаться, Йока успел забыть об этом вопросе. Да и задавал он его только для того, чтобы поставить учителя в тупик.
– Ты спрашивал, зачем силам тьмы нужно прорвать границу миров и погрузить наш мир во мрак, не так ли?
Йока кивнул.
– Ты задал сложный вопрос, надо отдать тебе должное. Хотелось бы еще, чтобы ты задал его из любопытства, а не ради срыва урока. Тебя действительно это интересует?
– Я ни разу не получил на него ответа, – уклончиво ответил Йока.
– Тогда я попробую тебе это объяснить.
Важан повернул ручку звонка на стене, и в библиотеку сразу вошла горничная с широким подносом, очень быстро и почти незаметно сервировала стол для кофе, а потом исчезла, словно растворилась в воздухе: ее шагов эхо не повторяло.
– Этот кофе мне привозят из Исида по специальному заказу. Угощайся. – Важан большой одутловатой рукой взял махонькую фарфоровую чашечку, такую тонкую, что она просвечивала в рассеянном свете старинного мозаичного окна.
– Благодарю, – кивнул Йока и тоже взял кофейную чашку: кофе пах пряностями и был обжигающе горячим.
Важан сел прямей, как будто ближе к Йоке:
– Ты изучал философию. Как ты думаешь, что мешает простому и ясному ответу на твой вопрос?
– Конечно, основной постулат теоретического мистицизма! Понятие абсолютного зла!
– Вот видишь, ты и сам все прекрасно понимаешь. Ты неглупый парень, Йелен, мне жаль, что ум и силу ты растрачиваешь на ерунду. Чем пускать пыль в глаза одноклассникам, я бы на твоем месте всерьез занялся наукой… – проворчал Важан недовольно, с некоторой брезгливостью на лице. – Итак, любая попытка ответить на твой вопрос входит в противоречие с определением абсолютного зла, то есть ты заложил в вопрос подвох, верно?
– Нет. Я просто хотел узнать, зачем это нужно абсолютному злу. – Йока врал легко и с достоинством.
– А что может быть нужно абсолютному злу, кроме как быть абсолютным злом? – Лицо Важана оставалось непроницаемым, но Йока уловил в его словах еле заметную издевку. – Соответственно, определение абсолютного зла целиком и полностью отвечает на твой вопрос, ты со мной согласен?
– Ну да… – Йока начал путаться.
– Кроме того, твой вопрос может быть истолкован и по-другому: как попытка отказаться от основного постулата теоретического мистицизма. А это, если ты понимаешь, уже касается не философии, а идеологии, политики.
– Политики? Но почему?
– Потому что теоретический мистицизм есть господствующая идеология. Его основа – ряд аксиом, как и в любой точной науке, а аксиомы не требуют доказательств. Но отними у научной дисциплины хотя бы одну аксиому, и все ее последующие построения рухнут.
– То есть если аксиома неверна, то наука ничего не стоит? – Йока почувствовал подвох в словах Важана – он в первый раз услышал рассуждения настоящего консерватора, до этого он судил о них со слов отца и его друзей.
– Нет, это не так. Аксиома не может быть неверна. По определению аксиомы. И наука не перестает быть наукой, если кто-то сомневается в ее постулатах. Не забывай, что на теоретическом мистицизме базируется мистицизм прикладной, плоды которого есть в каждом доме. В случае сомнения в аксиоматике создается другая научная дисциплина, которая развивается параллельно, как это происходит, например, в геометрии.
– И что, есть наука, которая развивается параллельно теоретическому мистицизму? – едко спросил Йока.
– Конечно есть. Я думаю, не напугаю тебя, если скажу, что это оккультизм и тесно связанные с ним прикладные и герметичные дисциплины.
Йока не полез за словом в карман:
– Оккультизм – это не наука. Это запрещенные практики мрачунов. Они опасны.
– Совершенно верно, – кивнул Важан удовлетворенно, – эти практики опасны, а потому законодательно запрещены. Так вот: именно оккультизм ставит под сомнение основной постулат теоретического мистицизма, задаваясь вопросом о целях абсолютного зла. Теперь ты понимаешь, насколько провокационен твой вопрос и почему большинство людей не желает разговаривать с тобой об этом? Конечно, никто не подозревает тебя в связи с мрачунами, поскольку ты дитя и не ведаешь, что творишь.
– Я не дитя… – проворчал Йока.
– Я назвал тебя так не в обиду, а исключительно в юридическом смысле, имея в виду твою неправоспособность. Ну и небогатый жизненный опыт тоже. Но вернемся к ответу на твой вопрос. Как ты думаешь, почему призраки приходят в наш мир?
– Современная наука не знает ответа на этот вопрос, – ответил он Важану.
Тот поморщился, фыркнул и сказал:
– Обрати внимание, я спросил, что думаешь об этом ты, а не современная наука.
– Я? А что я могу думать, если никто этого не знает? – Йока многозначительно поднял и опустил брови.
– Думать и знать – разные вещи. Или ты боишься думать?
– Нет, – быстро ответил Йока. – Но обычно никого не интересует, что думаю я.
– Во-первых, это неправда, во-вторых – ты ведешь себя столь неподобающим образом, что никому не хочется интересоваться твоим мнением.
– Не вижу никакой связи между моим поведением и моим умом.
– Ты не замечаешь, однако в большинстве похожих случаев связь существует. Видишь ли, ты принадлежишь к кругу, в котором такое поведение является чужеродным. Загляни в школу для плебеев, и ты найдешь, что каждый второй ученик в ней подобен тебе: не имея за спиной знатности рода, они вынуждены искать утверждения в другом. У детей аристократов в крови представление об иерархии, они умеют сохранять лицо и тогда, когда вынуждены подчиняться. Твое бунтарство исходит от неуверенности в себе, чуждого аристократии. Ты не слышишь голоса крови.
Йока слегка растерялся от услышанного, но немедленно ответил:
– Мой отец считает, что знатность рода не дает человеку никаких привилегий.
– Он совершенно прав. Привилегий – никаких. Зато накладывает множество обязательств и требований соблюдать условности.
– Мой отец против условностей. И воспитывает меня свободным от них.
– Возможно, ты много умней своего отца. – Важан чуть пригнул голову, спрятав глаза. – Ты здорово умеешь притворяться тем, кем не являешься.
– Откуда вы знаете, кем я являюсь? – Йока улыбнулся краем губы.
– Ты слишком молод, чтобы я этого не знал. – Профессор посмотрел на него сверху вниз, но не заносчиво, а скорей с достоинством. – Но мы снова отвлеклись. Так что ты думаешь о призраках? Или ты боишься показаться смешным?
Йока проглотил и это, не опуская глаз и старательно сохраняя лицо невозмутимым. Они не на уроке, именно поэтому придется отвечать.
– Я думаю, призраки мстят нам за что-то. А может быть, мрачуны заставляют их мстить нам за то, что чудотворы стоят у власти.
– Логичное предположение, – неожиданно согласился Важан. – Учитывая, как мало фактов тебе известно. Если хочешь, я дам тебе книгу о призраках. Мне кажется, тебе было бы интересно ее прочитать.
– Наверное, это запрещенная книга? – спросил Йока и тут же прикусил язык: слишком бестактно прозвучал его вопрос.
Важан рассмеялся – беззвучно и коротко.
– Да ты никак считаешь меня политическим противником? Партия консерваторов, к которой я принадлежу, не является запрещенной. Она лишь отражает интересы определенных кругов, к которым, между прочим, относится и твоя семья. Конечно, запрещенные книги у меня есть, так же как и у твоего отца, если он любит книги. Но я бы никогда не дал подростку запрещенную книгу, это неэтично.
– Почему? – Йока постарался, чтобы вопрос его прозвучал требовательно, а не вопрошающе.
– Потому что подросток не умеет делать самостоятельных выводов. Человек взрослый способен мыслить критически, подросток же принимает печатное слово на веру. Мое мировоззрение не в состоянии поколебать никакая книга, а мировоззрение подростка только формируется, и любая книга способна на него повлиять.
– Но разве существуют незапрещенные книги о призраках?
– Конечно. А ты как думал? Если наука мало знает о призраках, это не значит, что она не знает о них ничего. Существует накопленный опыт, и если под него еще не подвели теоретического обоснования, то у тебя есть возможность сделать это первым. – Важан невесело улыбнулся. – А впрочем… Ты, наверное, хочешь стать правоведом, как твой отец?
– Ничего подобного, – фыркнул Йока. – Я буду путешественником. Как Ламиктандр.
– Вот как? Необычное желание. – Важан удивленно поднял брови. – И что толкает тебя к этому странному выбору?
– Мне тесно здесь.
Профессор спрятал улыбку, но от Йоки это не ускользнуло, и он добавил:
– Этот мир слишком скучен. В нем нет даже ураганов.
– А тебе бы хотелось увидеть ураган?
– И что же в этом удивительного?
– Ну… – Важан то ли посмеялся, то ли кашлянул. – Тебе не приходило в голову, что это опасно? Ураганы, как и другие стихийные бедствия, уносят человеческие жизни. И числом гораздо большим, нежели мрачуны.
– Я же не говорю о том, что ураганы должны случаться прямо здесь. Я поэтому и хочу путешествовать там, где люди не живут.
– А собственная жизнь тебя, я полагаю, не тревожит? – усмехнулся Важан.
– Я ничего не боюсь.
– Я в этом не сомневался. Интересный парадокс: чем дольше человек живет, тем сильней боится смерти. Только дети способны безрассудно рисковать собой и о смерти не думать.
– Это не так. Все путешественники были бесстрашными людьми и рисковали собой ради расширения Обитаемого мира.
– Я сказал «безрассудно». Если бы путешественники были подобны детям, они бы гибли на границе Обитаемого мира и ничего не открывали. Признайся, ты не раз проверял свою смелость, – Важан прищурился, словно подмигнул Йоке, – и наверняка ходил для этого в Беспросветный лес. Может быть, даже ночью. Не правда ли?
– Ну и ходил, – пожал плечами Йока, – что тут такого?
– А призрака ты хоть раз в жизни видел?
– Люди не могут видеть призраков, это знает каждый первоклассник.
– Ну да, конечно, – Важан кашлянул в кулак, – но люди могут чувствовать их присутствие.
– Нет, я ничего такого не чувствовал. Но однажды я видел росомаху. Только я не уверен, что это была именно росомаха.
– Вот как? Росомаха – редкий и осторожный зверь. Я думаю, ты видел собаку, случайно забредшую в Беспросветный лес. Наверное, убежал оттуда сломя голову?
– Ничего подобного. Я хотел ее изловить и показать ребятам.
– И тебе не было страшно? – В голосе учителя проскользнуло уважение, или Йоке это только показалось?
– Нет. Глупо бояться росомахи. Она всего лишь зверь и для человека совсем неопасна.
– Прочитай книгу о призраках – ты изменишь свое мнение. Существует теория, что росомаха действительно связана с призраками. Иногда с самыми страшными призраками: теми, что способны являться нам, используя мертвые тела людей. За каждым предрассудком, над которыми мы привыкли смеяться, стоит множество поколений, накапливавших эмпирический опыт. Современный мистицизм все больше внимания уделяет суевериям.
– Росомаха – трупоед. Неудивительно, что в некоторых случаях она оказывается там, где призрак ищет себе подходящее тело, – ответил Йока (это была его собственная давняя мысль, и он весьма гордился ею).
– Довольно логично, – похвалил Важан, – но росомахи не разрывают могил.
– Могилы разрывают мрачуны!
– Чушь! – фыркнул профессор.
– Откуда вы знаете?
– Еще ни один мрачун не был осужден как гробокопатель. Можешь спросить об этом своего отца, он подтвердит.
– Но кто тогда раскапывает могилы? Если не мрачуны и не росомахи, значит, это делают сами призраки, верно? А если это делают сами призраки, то росомаха может приходить на запах мертвечины.
– И снова логично. Но это означает также, что появление росомахи с некоторой вероятностью означает близость мертвого тела. В Беспросветном лесу трупы под каждой елкой не валяются, люди не ходят туда и уж тем более не мрут там как мухи.
* * *
Цапа Дымлен развалился в кресле, закинув ногу на ногу. Он не переоделся и сидел в грязных сапогах, к подошвам которых прилипли еловые иглы и торф.
– Нет, ну каков, а? – Он прищелкнул языком. – Такой маленький – и уже светский лев! Светский львенок. Мне было смешно…
– Я не нашел в нем ничего смешного, – проворчал Важан.
– Да ну, Ничта! У тебя просто нет чувства юмора. «Откуда вы знаете, кем я являюсь?» – Цапа прыснул. – Принц-инкогнито!
– Мальчик умен, сдержан и очень хорошо знает, что́ на какую публику играть. Если бы я оценивал его приезд ко мне, то поставил бы высший балл за каждое слово и жест.
– Ты виртуоз, Ничта. Я не всегда мог уследить, как тебе удается заставить его раскрыться. Ты тонкий психолог.
– Чушь! Я сорок лет преподаю и знаю их как облупленных. Я делаю это не задумываясь.
– Его отцу не понравится твоя книга. Детям рано читать такие книги. – Цапа снова прыснул.
– Мальчики в этом возрасте редко советуются с родителями, что им читать, а что нет. Уверяю тебя, он таскает из отцовской библиотеки немало книг, которые ему читать еще рано.
– Главное, чтобы отец не запретил ему эксперименты, которые мальчишке захочется произвести после прочтения книги. – Цапа многозначительно поднял глаза.
– Да брось! Судья Йелен не похож на домашнего тирана и наверняка стремится к близости с сыном. Однако я не верю, что он трижды за ночь заходит к сыну в спальню. Тоже мне эксперимент! Погасить ночник и посмотреть, что будет! Я думаю, все мальчишки рано или поздно производят такие эксперименты, даже не читая подобных книг. Они в этом возрасте любопытны и ничего не боятся.
– Другое дело, что его эксперимент увенчается успехом, в отличие от экспериментов других мальчишек… Надеюсь, теперь ты не сомневаешься в том, что это именно он? – Цапа поставил обе ноги на пол и придвинулся вперед.
– Сомневаюсь. И всегда буду сомневаться.
– Ты не видел его у фонтана! Да он просто обалдел от счастья!
– Я же сказал: мальчик умеет играть, и играть достоверно.
– Ничта, мальчик умеет пускать пыль в глаза, это твои собственные слова. И, уверяю тебя, он собирался и мне пускать пыль в глаза, а фонтан перепутал ему карты. С него слетел весь лоск. Он разве что козликом не прыгал. И… Он берет очень много. Он неимоверно силен. В потенциале, конечно. И леса он не боится, и об ураганах мечтает.
– Все они в детстве мечтают об ураганах. И все делают вид, что не боятся леса. К тому же я не отрицаю наличия в нем некоторых наклонностей. Чудотворы не идиоты. Они бы не послали к нам пустышку.
– Брось! Мальчишке едва хватило сил на одну игру, он бы не потянул двойной.
– Он понятия не имеет, зачем чудотворы его используют.
– Кстати, он говорил о каком-то знакомом чудотворе, от которого слышал про фотонный усилитель.
– Проверь. И выясни все о его матери. Лучше всего будет, если ты принесешь мне записи их семейного врача.
– Доктор Сватан. Сочувствует социал-демократам, состояние небольшое, разбазарено его старшим братом, ныне покойным. Имеет трех дочерей, младшей девятнадцать, старших выдал замуж с большой выгодой для себя. Дружит с Йеленами много лет.
– Ты же ходил в лес? – довольно фыркнул Важан: когда Цапа все успевает?
– А вчера я, по-твоему, весь день занимался налогом на недвижимость? Продолжаю. Ясна Йеленка – примерная мать и жена, девичья фамилия Сребрянка, – Цапа многозначительно поднял брови, – но с царской династией родство очень отдаленное. Воспитание и образование безупречно. В юности была общительна, посещала прогрессивные молодежные кружки, где и познакомилась с Йерой Йеленом. Кроме сына, имеет дочь шести лет. Домоседка. Много читает. По секрету скажу – всякой ерунды, выписывает с десяток женских журналов. Красива. Выезжает только с мужем и только туда, где жена включена в список обязательных аксессуаров. Ничта, это он, я почти не сомневаюсь.
Цапа встал и прошелся по библиотеке. Важан молчал: Цапа тоже может обольщаться. Он хочет верить и верит. Он не более трех секунд рассматривал первую страницу личного дела Йелена, успел сделать выводы, а на следующий день кинулся собирать сведения о мальчике, родившемся тринадцатого апреля четыреста тринадцатого года. Цапа только изображает скептика, на самом же деле он неисправимый оптимист.
– Ничта, он похож.
– На кого? – укоризненно прищурился Важан.
– На мать.
– На которую из трех, Цапа?
– На Мирну. – Цапа пожал плечами, и на его лице появилось несвойственное ему выражение грусти.
– Чушь!
«Многие женщины умирают родами, Ничта, – зазвенел в ушах забытый спокойный голос, – многие соглашаются на рассечение чрева ради жизни своих детей».
«Но не все уверены в том, что умрут».
Мирна… Ей было тридцать, она не была восторженной девочкой, она знала, на что идет. Она знала, как мала вероятность удачи. Ничта не ведал жалости, он и теперь вспоминал ее жертву как нечто закономерное, заведомо вписанное в книгу Судьбы, а теперь и Истории. Он уважал Мирну, но сожалел ли о сделанном? Нет, он не сожалел. Для него Мирна осталась материалом для эксперимента. Так же как и ее нерожденный сын. И так же как тот мальчик, что полчаса назад сидел в кресле напротив – самоуверенный, а потому смешной.