25 января 78 года до н.э.с. Исподний мир
Книга о змеях как раз и была той работой, которую упоминал ректор: первый раздел в ней посвящался динамике змеиного тела, подъемной силе крыльев, балансировке во время полета. Зимич читал через строчку, мимоходом просматривая подробнейшие и точнейшие рисунки. И вместо крыльев змея видел другие крылья: колесница, увитая живыми цветами и листьями, запряженная шестеркой крылатых коней, пролетает над городом. И правит крылатыми конями юная и сильная Весна. Никто не смотрит наверх, никто не видит летящей колесницы, мороз и снег окутывают землю; Зима – старая, жестокая, холодная – долго будет держать город в кулаке, но Весна уже кружится над ним, и тот, кто прислушается, почувствует ее свежее дыхание.
Сретенье, первая схватка Весны с Зимой, не закончится победой Весны, но эта победа неизбежна. Красивый, жизнеутверждающий образ. Неужели страна вечного лета, которую Надзирающие зовут солнечным миром Добра, прельщает людей сильней, чем жизнь в бесконечном коловращении времен года? Неужели лето покажется кому-то желанным без победы Весны над Зимой?
Зимич отбросил книгу о змеях. Явить миру отвратительное чудовище, напугать людей концом света, предсказать мучения после смерти, чтобы поставить их на колени вокруг солнечных камней? Пусть будет шествие по улицам города, пусть будет колесница, увитая зеленью, пусть Весна побеждает Зиму на радость людям: люди должны радоваться, а не бояться.
В солнечный мир вечного лета никогда не придет Весна!
Сочинять пьесы нравилось Зимичу гораздо больше, чем изучать устройство мозга многоглавых змеев. И к утру следующего дня, когда пришла пора идти к колдуну, одна из них была готова – вчерне. Он прихватил рукопись с собой, вместе со злополучной книгой.
И, что бы Бисерка ему ни говорила, не зайти в цветочную лавку Зимич не мог.
– Надеюсь, сегодня букет? – усмехнулась цветочница, увидев его в дверях.
– Нет. Сегодня один цветок.
– Да ты, братец мой, просто нахал! Все вы одинаковые: пока своего не получите, и корзины с цветами, и колечки-побрякушки, и вино столетней выдержки. А как невинная девушка уступит – один цветок!
– Она сказала, что столь дорогие знаки внимания похожи на подкуп. И велела больше цветов не покупать.
– Да мало ли что она велела? Слушай больше!
– Я и не слушаю. Видите, пришел.
– Даже не знаю, что посоветовать… Один цветок… – проворчала цветочница.
– Я сам выберу. Я посмотрю немного и выберу.
– Вон в тот угол посмотри… – недовольно велела цветочница, и, как всегда, была права: там распустились удивительной красоты белые лилии.
Вообще-то Зимич лилии не любил, но тут… Не просто белоснежные, а немного даже голубоватые, с нежно-зеленой сердцевиной. Холодные, как колодезная вода. Как постель, которую не согреть одним телом.
– За пазухой или сомнешь, или заморозишь, – уже веселей сказала цветочница, когда он расплатился.
– Ничего, недалеко бежать.
Дверь во флигель колдуна снова открыла Бисерка. Оглянулась испуганно, приложила палец к губам, потянулась навстречу: соскучилась.
– Осторожно, – он извлек лилию на свет. – Это всего один цветок. Один цветок можно?
Она не ответила, судорожно прижимаясь щекой к плечу Зимича, – как будто прощалась навсегда. И заговорила нескоро.
– Он завянет, и совсем ничего не останется…
– Останется, – шепнул он, целуя ее в висок. – Я останусь.
– Бисерка, кто там? Это ко мне? – раздалось из кабинета.
– Да, дядя, сейчас! Я провожу.
– Хочешь, я приду ночью, когда твой дядя будет спать?
Она покачала головой:
– Я не смогу… тайно… Но… Но приходи. То есть нет, конечно нет, не приходи!
Колдун вышел из кабинета, когда Бисерка с лилией в руках направлялась в свою спальню.
– А, здравствуйте, я вас ждал, – колдун еле заметно усмехнулся, посмотрев на цветок. – Проходите. Мне есть что вам рассказать.
Они снова неудобно устроились за лабораторным столом.
– Вы, кажется, легкомысленно ухаживаете за моей племянницей? – Колдун не сердился. Похоже, его это лишь забавляло.
– Наверное, я делаю это действительно легкомысленно… – ответил Зимич. – Если бы не вопрос, по которому я к вам прихожу, я бы… уже просил у вас ее руки.
– Не торопитесь. И дело не в вашем положении. Наше с ней положение стоит вашего. Боюсь, мне придется уехать из Хстова, и в самое ближайшее время, не позднее начала марта. Вряд ли я успею найти Бисерке подходящую партию за это время, поэтому она уедет со мной. Вы показались мне легкомысленным человеком в отношениях с женщинами, однако я вовсе не считаю вас таковым во всем остальном. Но все же… позвольте мне обратиться к вам с просьбой…
– Да, конечно.
– Род Огненной Лисицы не многим лучше рода Синего Быка, к которому принадлежал ее покойный отец, но, мне кажется, в ближайшие несколько месяцев вы будете защищены лучше меня и… У меня, разумеется, есть друзья, но в таких случаях друзья редко хранят верность друг другу. А вам нечего бояться, потому что нечего терять. И я попросил бы вас… Если со мной что-нибудь случится до отъезда… позаботьтесь о ней. Она – внучка колдуна, ее могут…
– Я надеюсь, с вами ничего не случится, но, конечно же, вы можете на меня рассчитывать. А почему вы считаете, что я буду защищен лучше вас?
– Потому что вы нужны чудотворам. И им очень хорошо известно, что будет, если они принудят вас к превращению силой. Вы, конечно, и в этом случае сыграете некую роль, но это будет совсем не то, чего они добьются, склонив вас к сотрудничеству. И мне в некотором роде выгодно, простите за откровенность, чтобы моя племянница слыла вашей возлюбленной: это спасет ее. На время.
– Вы можете быть уверены: я не оставлю ее. И дело не в моих к ней чувствах…
– Я понимаю. Кстати, я действительно был совершенно по-свински невежлив в прошлый раз, не пригласив вас отужинать, просто сам я никогда не ем на ночь, и разговор с вами был мне весьма и весьма интересен. Поэтому сегодня будьте добры остаться на обед. Вы прочли книгу?
Зимич усмехнулся и покачал головой.
– Извините. Я не смог. Я…
– Вы не хотите превращаться в змея… – с грустной, понимающей улыбкой кивнул колдун.
– Разумеется.
– Вы понимаете, от чего отказываетесь? Если вам удастся сохранить личность, это действительно могущество. Существование в двух мирах. Сила. Почти бессмертие – в человеческой системе отсчета. Вы будете богом. Вы сможете диктовать условия. Вы сможете изменять мир по своему усмотрению. Чудотворы и не подозревают о том, какого могучего противника создали сами себе.
– И зачем это нужно, если я не смогу, например, жениться на вашей племяннице? Не смогу сочинять сказки? Просто жить как человек?
– Зачем? – колдун задумался, но ненадолго. – Чтобы защищать этот мир от вторжения чужаков.
– Чтобы защищать мир от вторжения чужаков, одного змея мало.
– Не спорю. Но лучше один змей, чем ни одного.
– Я… не хочу быть пугалом. Воплощенным злом. Вы понимаете, буду ли я помогать чудотворам или, наоборот, воевать против них, я все равно послужу их целям: доказательством существования Зла.
– Тот, кто верит в существование Зла, не нуждается в доказательствах. А тех, кто понимает относительность добра и зла, появление змея ни в чем не убедит, будь он хоть о тридцати головах.
– Я… Я хочу сочинять добрые сказки. Я хочу явить миру Весну на крылатой колеснице. А вместо этого явлю ему мерзкое чудовище?
Колдун неожиданно поднялся и встряхнул Зимича за плечи.
– Вам выпал жребий, слышите? И выпал он неслучайно. Я бы поменялся с вами местами, если бы мог. Но мой жребий – умереть собачьей смертью: или на костре Надзирающих, или в их храме от света желтых лучей. Не сейчас, так лет через десять, когда в Млчане не останется ни одного уголка, где можно будет спрятаться от храмовников. И, уверяю вас, если бы не ваш жребий, ничего хорошего вас тоже не ожидало бы: или прозябание в страхе, или смерть на костре. И это безнаказанно сделали чужаки. Вас ждет высокая судьба, а вы ноете, как ребенок…
– Вы знаете, зачем это нужно чудотворам?
– Конечно знаю. Верней, догадываюсь. Они уже сейчас – истинные правители мира. Ведь не только Млчана – под них легли огромные земли на юге, на востоке, на западе. И власть Стоящего Свыше, который вынужден вечно соперничать с монархами, не может сравниться с их властью.
– Но чем они ее берут? Как, почему Храм не мог взять эту власть раньше? Неужели только жалкое волшебство – светящиеся камни – смогли поработить весь мир? Это же смешно!
– Нет, не волшебство, конечно. Они… очень умны. Холодный ум – вот их оружие. Они знают, как управлять толпой, каждый их шаг продуман до мелочей, они выстраивают систему целей и добиваются их. Им чужды страсти, они не считаются с моралью, у них нет слабых мест. Положив к ногам Стоящего Свыше Лиццу, всю без остатка, они заручились его доверием и его деньгами. И затраты храмовников давно с лихвой окупились – золото течет к ним рекой. Чудотворы купили Храм на это золото. Но истинные хозяева мира – они.
Зимич закрыл лицо руками. Ненависть. Ненависть – вот что превращает человека в змея.
– Я… хочу явить людям Весну… – прошептал он, скрипя зубами.
– На крылатой колеснице? – усмехнулся колдун. – Какой вы, в сущности, еще мальчик. Ну давайте, рассказывайте про вашу Весну на крылатой колеснице. Я бы тоже явил миру что-нибудь подобное. На прощание.
Но едва Зимич начал говорить о Сретенье, колдун перебил его:
– Погодите. Бисерке тоже будет интересно. Я был в отъезде и эту университетскую новость еще не слышал. Пойдемте в столовую, здесь неудобно сидеть втроем. Но, конечно, о змее ей знать не нужно.
Она сидела у камина с книгой в руках и – Зимич мог голову дать на отсечение – вовсе не читала.
– Ты не забыла сказать кухарке, что к обеду у нас будет гость? – как всегда строго спросил ее колдун.
– Нет. Она ворчала, что ты вчера ее не предупредил. И что теперь ей придется идти на рынок еще раз.
– В следующий раз скажи ей, что я даю довольно денег, чтобы не скаредничать.
– Я ей так и сказала. – Бисерка упрямо уставилась в книгу.
– Зажигай свечи, нас ждет интересный рассказ.
И Зимич рассказал сначала о нововведениях ректора (чем нисколько не удивил колдуна), а потом о шествии с представлениями.
– Идея, конечно, наивная, – колдун кашлянул с улыбкой.
– Почему, дядя? – возмутилась Бисерка. – Это будет так же, как со сказкой про людоеда. Разве это плохо?
– Ну, сказочника еще не нашли, но найдут. И хорошо если объявят опасным заблужденцем, а не врагом. А тут и искать никого не надо.
Бисерка вскинула глаза на Зимича, и он ей подмигнул.
– А главное, что Сретенье теперь, – продолжил колдун, – это не встреча Зимы с Весной, как было испокон веков, а встреча Предвечного с кем-то из чудотворов, храмовый праздник. Надзирающие не дураки, чтобы отменять праздники: люди не любят, когда праздники отменяют. Люди продолжают их праздновать, даже если им это запретить. Так пусть празднуют Сретенье! Скоро все забудут о Зиме и Весне, и, я думаю, о том, с кем из чудотворов встретился Предвечный, тоже знать будут немногие. Но праздник останется, только уже совсем другой.
– Ну и что? – Бисерка спорила горячо, и выглядело это забавно. – А шествие как раз напомнит о Зиме и Весне.
– Вот об этом я и говорю: вряд ли это понравится Надзирающим. Но… почему бы нет? Люди все равно выйдут на улицы, они привыкли. И все равно будут сжигать чучело Зимы, несмотря ни на какие увещевания. И даже если Надзирающие устроят свое представление, шествие студентов никому не помешает. А если оно понравится Государю, то Надзирающим останется только кусать локти. Итак, крылатая колесница… – Колдун повернулся к Зимичу.
– Да. Мне поручили написать пьесы для представления…
– Вы пишете?
– Немного. Я сказочник.
– Дядя, это Стойко сочинил сказку про людоеда… – Бисерка порозовела.
– Вот как? Очень, очень хорошая сказка. Чтобы придумать сказку, которую за три дня разнесут по всему городу, нужно иметь способности. Я вас перебил.
– Одну пьеску я уже написал, но у меня есть замысел для представления на Дворцовой площади. Колесница, запряженная шестеркой крылатых коней. Вся в цветах. И на ней на площади появляется Весна. Конечно, летать лошади не умеют, но можно сделать это условно…
– Хм… – колдун качнул головой. – А я бы условными сделал лошадей… И если вы согласны – будет вам крылатая колесница.
– Дядя, как здорово! Это как дедушка делал в деревне в позапрошлом году?
– Примерно.
– Дядя, пожалуйста, можно я буду Весной?
– Нет, – хором сказали и Зимич, и колдун.
– Почему? – спросила она тихо, почти шепотом.
– Потому что Весна может в тот же день оказаться в подвалах Консистории, – пояснил колдун.
– Ну и пусть, – помолчав, ответила она. – Пусть! Они называют колдунов злом, так пусть знают, что зло присылает Весну. А не конец света и не семиголовых змеев!
Зимич зажмурился, а колдун поправил как ни в чем не бывало:
– Семиглавых.
Он сидел в холодной и грязной пивной купеческой слободки, откуда были видны окна флигеля (если прижать лицо к слюдяному окну и посмотреть вбок). Огонь в дымном очаге давно погас, угли не давали света, и все посетители давно разошлись. Хозяин терпеливо ждал: не для купцов была пивная – для разного сброда, вроде побирушек и пьяниц, подъедавшихся возле базара случайным заработком. Зимич слишком хорошо заплатил – и хозяин не смел его выгнать: зевал, шумно чесал бока, стучал давно помытыми кружками, но помалкивал.
В углу завозились осмелевшие от тишины крысы. И, конечно, ничего не стоило подцепить в этом свинарнике блох или клопов, но на улице было морозно. И когда свет в лаборатории колдуна наконец погас, Зимич с радостью выбежал вон, зная, что ждать придется еще не меньше получаса. Полушубок пропитался запахом прогорклого жира, перегара и едкого дыма.
На счастье, колдун быстро погасил свет в своей спальне, и, дав ему возможность заснуть, Зимич подкрался к дому ближе: снег скрипел под ногами оглушительно, на всю улицу. И снежок, брошенный в окно, стукнул хоть и глухо, но громко.
Занавесь откинулась через секунду. Милая, милая! Она ждала! И свеча в ее руке показала на дверь: право, он бы влез и через окно…
– Милая, милая… – шептал он и обнимал ее, еще не переступив порога, – я не могу без тебя, и дня не могу без тебя…
11–13 мая 427 года от н.э.с.
Йера Йелен не хотел отпускать сына с Индой Хладаном, но не смог найти повода для отказа. Да, он слышал о школе в Ковчене, откуда прямая дорога вела в Ковченский университет, курируемый чудотворами. И не было никаких причин не желать своему сыну поступления в этот университет, не менее, а гораздо более престижный, чем Славленский. Это было бы едва ли не самое блестящее образование в Обитаемом мире. Оно открывало перед выпускником все двери, которые могут открыться перед человеком, не принадлежащим к клану чудотворов.
Йера всего лишь ревновал. Когда Инда Хладан принес к ним в дом крохотного младенца, то пообещал, что не бросит мальчика и когда-нибудь поможет устроить его судьбу. Тогда Йера еще не испытывал к ребенку никаких чувств, но уже ощутил укол: он брал на себя ответственность за дитя, осознавал эту ответственность и не сомневался, что и сам сможет устроить судьбу мальчика. Теперь, когда Инда вернулся после десятилетнего отсутствия, когда Йера привык к тому, что он – единственный, кто заинтересован в судьбе Йоки, предложение чудотвора было ему неприятно. Не Инда вставал по ночам к постели ребенка, не Инда вел его в школу в первый раз, не Инда слал телеграммы доктору Сватану, когда мальчик болел, не Инда разыскивал его по всему городу, когда Йока терялся. А теперь Инда – друг и благодетель, а он, Йера, – занудный ворчун.
Да, подростки склонны искать понимания на стороне, родителям очень трудно найти с ними общий язык, но это проходит. И в такое трудное для мальчика время он будет оторван от дома, от семьи?
При этом Йера отдавал себе отчет в том, что времени на воспитание сына у него нет. Его карьера стремительно летела вверх, и отказаться от нее он был не в силах. Инда Хладан – не какой-нибудь проходимец, вроде этого «сказочника» Змая, и дружбу мальчика с чудотвором надо ценить. Но все же… Йера ревновал.
Во вторник в его кабинет в здании суда явился классный наставник Йоки, выяснить, почему мальчика нет в школе. Йера долго извинялся, что не послал телеграмму, но приход наставника удивил его с самого начала.
– Вы всегда проявляете такое беспокойство, если отсутствует кто-то из ваших учеников? – спросил он, предлагая молодому учителю сесть в кресло.
– Не всегда. Иногда я заранее знаю, что ученик может заболеть или уехать. Но до экзаменов остается меньше трех недель, у Йоки есть проблемы с дисциплиной, и я не могу пустить дело на самотек. Отсутствием Йоки интересовался директор, а я не смог ему ответить. Поэтому и решил заехать к вам: я знаю, как часто вы задерживаетесь здесь допоздна. Мне это было нетрудно, я живу недалеко.
– Я бы не хотел пока распространяться о причине отъезда мальчика. Но, надеясь на вашу порядочность, скажу: ему пришло приглашение в Ковчен. Собеседование назначено на среду, в пятницу первый экзамен.
– В Ковчен? – наставник поднял брови.
– Что в этом удивительного? Вы считаете, что мой сын не достоин того, чтобы там учиться?
– Нет-нет. Йока – способный парень, я думаю, его примут.
– Что же тогда вас так удивило?
– Видите ли, последний вступительный экзамен в старшую Ковченскую школу прошел тридцатого апреля… Учителя обычно следят за такими событиями, эта школа знаменита.
– В этом нет ничего странного. В конце апреля из Элании вернулся друг нашей семьи, чудотвор. Он и посодействовал этому приглашению. Он знает Йоку с пеленок и принимает участие в его судьбе.
– Но… В июле будет второй набор ребят, незачем торопиться. Ковчен набирает учеников в три захода: по результатам экзаменов в апреле, в июле – по конкурсу аттестатов и в августе – среди особо одаренных детей-сирот, по результатам их летней научной практики. Йока мог бы поехать в Ковчен в июле, с оценками в аттестате. Возможно, ему бы вообще не пришлось сдавать экзамены, только пройти собеседование. У него будут хорошие оценки, я уверен.
– Наш друг посчитал, что так будет лучше, – сказал Йера, желая поставить на этом точку.
– Это ваше дело, судья Йелен. Но… нам как наставникам Йоки немного обидно, что не посоветовались с нами. Для Академической школы будет честью, если ее ученик поступит в Ковчен, мы могли бы уделить больше внимания занятиям Йоки, лучше подготовить его к экзаменам… У нас есть программы вступительных экзаменов, задания прошлых лет…
– Признаться, для меня это тоже стало неожиданностью, – улыбнулся Йера, – иначе бы я непременно обратился к вам за помощью.
А в среду поздним вечером, едва Йера вернулся домой и сел в библиотеке досмотреть взятые в дорогу бумаги, к нему пришел «сказочник». Визит его был неожиданным, прислуга давно спала, и некому было задержать странного и малознакомого человека на пороге.
– Здравствуй, Йера Йелен, – начал тот фамильярно и, не дожидаясь приглашения, сел в кресло возле письменного стола. Впрочем, в его фамильярности не было развязности или хамства, скорей странное и несмешное шутовство.
– Что вам угодно? – холодно спросил Йера.
– Я пришел узнать, где мальчик. Никто не видел его с воскресенья, свет в его комнате не горит по вечерам, из чего я сделал вывод, что он куда-то уехал. И уехал неожиданно. Я всего лишь хочу спросить: куда?
– Я обязан давать вам отчет?
– Послушай, я же не стал выяснять этого тайно, шпионить за твоим домом, допрашивать прислугу, подслушивать и подсматривать. Я пришел и просто спросил: где мальчик?
– И на основании вашей честности я должен дать вам ответ? Мне кажется странным, что взрослый мужчина интересуется подростком. Я мог бы понять, если бы мальчик тянулся к вам, как к старшему товарищу. Но ваш интерес вызывает вопросы и подозрения.
– А мой приход к тебе эти подозрения снимает. Если бы я желал зла Йоке Йелену, разве посмел бы я прийти? Напротив, я бы хранил нашу с ним дружбу в тайне от всех, и это было бы нетрудно.
– Что может связывать вас с моим сыном?
– Он не твой сын.
Йера похолодел. «Сказочник» говорил уверенно, он не хотел Йеру уязвить или напугать, он просто поправил… И первое, что пришло Йере в голову: а не является ли этот странный субъект биологическим отцом Йоки? Это было неприятно, гораздо более неприятно, чем участие Инды.
– Вас это не касается. И я надеюсь, мальчик об этом никогда не узнает.
– Мальчику придется это узнать. Для него это будет ударом, но я ничего не могу изменить. На твоем месте я бы смягчил удар, рассказав ему всю правду.
– Я никогда этого не сделаю. И я не понимаю, почему я должен это делать. И кто вы такой, что вам нужно от меня и моего сына?
– Я сказочник.
– Простите, вы случайно… вы…
– Нет, я не его отец. Но я в некотором роде приложился к его появлению на свет, а поэтому чувствую к нему привязанность.
– Я не понимаю, как можно приложиться к появлению ребенка на свет лишь в некотором роде.
– Это очень просто. Я всего лишь предсказал его рождение. Я… я выдумал его, понимаешь? Он – плод моего воображения.
Йера Йелен с облегчением вздохнул: этот человек сумасшедший. Сказочник, свихнувшийся на своих сказках. Йере доводилось встречаться с поэтами, художниками, писателями – все они были немного не в себе. Верней, не от мира сего.
«Сказочник» не улыбался, лицо его оставалось серьезным, но Йера уловил в его глазах еле заметные искорки смеха: нет. Этот человек не сумасшедший, он хочет, чтобы Йера считал его сумасшедшим. Стало страшно вдруг. Тоскливо и страшно. Йера ощутил себя уязвимым, беззащитным и подумал, что один в библиотеке, а комнаты прислуги – в другом крыле дома. И этот человек, с виду простак и балагур, на самом деле таит в себе что-то зловещее, чужеродное.
– Вчера днем в Светлой Роще был арестован один парень, – как ни в чем не бывало продолжил «сказочник», – ты слышал об этом?
– Нет. Я не занимаюсь судебными и тем более полицейскими делами Светлой Рощи.
– Он был арестован как мрачун. Это не полицейское дело. Некто Стриженый Песочник, ты о нем должен был слышать.
– Предводитель местной шпаны? Странно, что его арестовали как мрачуна… Хотя по нему давно плачет тюрьма.
– Его арестовали после разговора с Йокой Йеленом. И едва не арестовали четырнадцатилетнего Дмиту Малена, который утаил от правосудия тот факт, что Стриженый Песочник последним встречался с Йеленом-младшим. Дмита Мален на всю жизнь останется на заметке у чудотворов, это закроет перед ним многие возможности. В частности, поступление в университет.
– Я не понимаю, о чем вы говорите. Я не понимаю, какое отношение встреча моего сына с бандитом могла сказаться на судьбе бандита. И тем более на судьбе Дмиты Малена, которого я хорошо знаю и который не имеет к местной шпане никакого отношения.
– Этому «бандиту» недавно исполнилось восемнадцать. И я бы тоже не связал встречу Йоки Йелена со Стриженым Песочником и с обвинением того в мрачении. Если бы не допрос Дмиты Малена. У него спрашивали, с кем встречался Йока Йелен, а не с кем встречался Стриженый Песочник. Кстати, мальчик этого не сказал, это выяснилось другим путем, через хозяина лодочной станции.
– Что вы хотите этим сказать?
– Только то, что говорю. Хотелось бы обратить твое внимание на то, что Йоку Йелена после этого куда-то увезли. Я думаю, его увез Инда Хладан. Я прав?
Иногда этот «сказочник» говорил так, что холод волной проходил по телу. И Йера пугался, еще не совсем понимая, чего боится.
– На чем построено обвинение против Стриженого Песочника? – помедлив, спросил он.
– Из клиники доктора Грачена пришел официальный донос… прошу простить, официальное извещение о том, что в драке на сытинских лугах один из подростков пострадал от удара мрачуна. Удар был очень сильным, мальчик надолго останется в клинике. Стриженый Песочник не соглашался, но и не опровергал обвинения. Экспертиза подтвердила, что он мог это сделать.
– Когда состоится судебное заседание?
– Какая разница? Дату еще не объявляли. Но считайте, он уже осужден, заранее. Он признан опасным для общества и изолирован. Поскольку ему нет двадцати одного года, он избежит смертной казни. До суда он отправлен в Магнитогородскую каторжную тюрьму. Я думаю, он оттуда выйдет только тогда, когда сбудется Откровение Танграуса.
– Опасный для общества мрачун должен находиться подальше от людей. Вы так не считаете? – спросил Йера.
– Он невиновен. Дело в том, что я был на сытинских лугах и наблюдал за дракой. Стриженый Песочник этого не делал. Это сделал Йока Йелен.
– Вы в своем уме? – Йера привстал.
– А чего ты ожидал? Может быть, ты знаешь настоящих родителей мальчика? Может быть, ты поинтересовался, как младенец попал к чудотворам? Может быть, ты не замечал, как другие дети иногда убегают от него в слезах? Это не самое страшное, поверь. Подумай лучше, зачем чудотворам понадобилось прикрыть Йоку Йелена, подставив Стриженого Песочника. Из уважения к судье и депутату Государственной думы? Вполне возможно, что так. Но почему тогда мальчика увезли? Почему не поставили тебя в известность?
– Это… Это неправда. – Йера упал в кресло. – Это как раз и есть плод вашей фантазии. Уходите.
– У меня богатая фантазия, ты прав. Но все же… Куда они увезли мальчика? Ты уверен в том, что он не оказался за колючей проволокой?
– Да нет же! Он поехал в Ковчен, поступать в школу! – выкрикнул Йера. – Какая колючая проволока? Вот документы, приглашение, расписание экзаменов, письмо ректора…
Он с грохотом выдвинул ящик стола и швырнул на стол конверт, который принес ему Инда Хладан.
– Тебя обманули, Йера Йелен. В Ковчен не берут мрачунов. – «Сказочник» поднялся. – Жаль. Я думал, ты знаешь больше.
Йера не мог уснуть до самого утра. И, как только позволили приличия, телеграфировал в Ковчен, запросив подтверждение приглашения Йоки Йелена. Подтверждение пришло через полчаса, и лишь тогда Йера, еще не совсем успокоенный, поехал в Думу, опоздав на заседание комиссии на сорок минут, чего с ним никогда не бывало.
Ястреб — не сова.
Не в том смысле не сова, что плохо фаршируется глобусом… Это Ссеубех так сказал, про сов и глобусы. Надо бы, кстати, как-нибудь при случае уточнить у него, в какой местности и в какие исторические периоды придерживались столь экзотических кулинарных изысков. А заодно и что за фрукт или овощ в те времена и в той местности именовали глобусом. Вряд ли получавшееся в процессе фаршировки блюдо представляло собою что-то совсем несъедобное, иначе с чего бы дважды дохлому некроманту так запомнилось? Может, стоило бы и возродить старинный рецепт, особенно если Ссеубех помнит его хотя бы приблизительно…
Но сейчас глобус был совершенно ни при чем.
Ястреб не сова, да. Ничего общего. Хотя бы потому, что ночью спит. Дневная он птица, этот ястреб. Тем более если огненный. Хотя… тут, конечно, можно было бы притянуть за уши, что днем огонь не нужен… за очень длинные уши… Нет. Не будем притягивать. И об ушах сегодня тоже не будем, особенно длинных, особенно…
Нет!
Самый большой огонь — это солнце. Солнце бывает лишь днем. Точка. Проехали.
Ястреб — дневная птица.
Все.
Но иногда имя — это просто имя…
И самому Роне, если уж на то пошло, всегда намного лучше работалось в вечерне-ночное время, еще с раннего детства, и точно так же всегда было трудно рано вставать. Словно вовсе и не Огненный Ястреб он, а самая настоящая Сова. Лунная какая-нибудь. Как фиалки…(Проехали, я сказал!)
Впрочем, в какой-то мере это даже естественно: ночь принадлежит тьме.
Роне лежал, уставившись широко открытыми глазами в темноту. Пробуждение было резким, словно в лицо плеснули холодной водой или мокрым ветром — он даже подумал в первый миг, что на улице опять гроза, и это она распахнула окно. И надо бы закрыть, а то попортит книги…
Но окно оказалось плотно закрытым. В него заглядывали любопытные звезды, по-летнему крупные и яркие и не спрятанные ни за какими тучами. Никакого дождя, никакого ветра, никакой грозы. Большое настенное зеркало (а к нему взгляд непроизвольно метнулся сразу же после окна) тоже оставалось просто зеркалом, его рама слабо мерцала в спящем режиме, совсем чуть, днем и не увидел бы. Никаких пропущенных вызовов, никакой магической активности. Ничего.
И никакого сна — ни в одном глазу.
Без четверти пять. Так рано, что еще поздно. В это время Роне и ложился-то не всегда, светать начнет через час, не раньше. Проспал-то немногим более трех часов, и чего подкинуло, спрашивается? Впрочем, понятно, чего: энергия до сих пор аж из ушей хлещет, какой уж тут сон. Вчера Дюбрайн был щедр как никогда ранее… Ладно, проехали.
Дареной химере под хвост не заглядывают. Дали — пользуйся.
Роне качнулся на спине, подтянув колени к груди, а потом, резко распрямившись, словно пружина, спрыгнул с кровати. Одним движением, без помощи рук (энергия распирала и требовала немедленного выхода) и уже облаченным в домашний халат. Старая привычка, доведенная до автоматизма. Встаешь? Так будь приличным шером и встречай новый день одетым.
Эльфийские груши по углам спальни вспыхнули словно бы сами, он даже про них не думал. Прикроватный ковер с длинным ворсом приятно щекотал босые ступни, а запах йода, хвои и соленого мокрого ветра — ноздри. Просто утренний бриз, ничего особенного, просто ветер и свежесть, просто хороший рабочий настрой. Приятно, когда в спальне пахнет не душным старым бархатом и умирающими розами, а такой вот свежестью, предгрозовой или прибрежной. Этот запах свежести уже сам по себе словно вливает дополнительную энергию, она пузырится в крови и рвется наружу веселым пенящимся азартом. И хочется дышать полной грудью, получая дополнительную радость оттого, что теперь это можно, теперь от такого больше не простреливает болью плохо сросшиеся ключицы и ребра. И чувствовать, как губы сами собой растягиваются в улыбке. И хочется сделать какую-нибудь неопасную глупость… ну, например, крутануться на пятках от избытка всего (сил, чувств, энергий, стихий, возможностей), чтобы полы шелкового халата хлестнули по икрам, а длинный пушистый ворс ковра прощекотал под пальцами, заставляя их поджаться.
Будучи у себя в башне и в одиночестве, Роне предпочитал ходить именно так, в шелковом халате и босиком, иногда и гостей так принимал, если настроение подходящее было. Ну разве что в лаборатории, даже почти безопасную, показушно-официальную на первом этаже, спускался обутым и в наряде, более приспособленном для работы с веществами и сущностями, склонными к шеровредительству. Но сейчас он не собирался немедленно лезть в самую гущу токсичных заклинаний и хищных артефактов, пока что он собирался просто позавтракать. А переодеваться к завтраку — жуткая глупость. Особенно если завтракаешь ты в одиночестве. Можно и вообще не одеваться.
Впрочем, если завтракаешь ты не один, то одеваться еще большая глупость…
Глупость.
Проехали.
Точка.
глава 56. Утро в Рассветной башне 2 (Рональд шер Бастерхази)
Отполированные ступеньки из каменного дерева для босых ног были ничуть не менее приятны, чем ковер в спальне. Роне сбежал по лестнице, почти не касаясь перил, лишь чуть скользя по ним подушечками пальцев — это тоже было приятно. Когда он вошел в гостиную, вода в стеклянном чайничке для шамьета как раз закипела, вспенившись струйками серебристых пузырей. Тоже получилось само собой, не старался специально. Хорошо иметь правильные и четко закрепленные условные рефлексы, которые сам же себе и поставил. Удобно и времени экономит массу. Ну и… да, и приятно.
— Ты сегодня что-то рановато, Ястреб.
Голос дважды дохлого некроманта был хмур и подозрителен, отчего улыбка Роне сделалась только ярче.
— И тебе доброе утро, Ссеубех.
— А как быть с твоим утверждением, что утро добрым не бывает?
— Я такое утверждал? Да быть не может!
— Может. Две недели назад.
— Да? Ну значит, я ошибался.
Приготовление хорошего шамьета требует полной сосредоточенности, и поэтому дальнейшее недовольное брюзжание пребывающего в дурном настроении фолианта Роне проигнорировал. Сегодня шамьет должен быть идеален, и вовсе не потому, что это зачем-то надо, просто Роне так хочется. А раз Роне так хочется, то никто этому не помешает. И насладиться идеальным напитком ему тоже не помешает никто — горьким, терпким, бодрящим, с легкой ноткой мускатного ореха и безо всех этих лишних добавок вроде сливок и меда, превращающих благородный напиток в приторную гадость, которую почему-то так любят некоторые полковники Магбезопасности…
Ну вот они такое пусть и пьют. А Роне себя мучить не станет. И издеваться над превосходным шамьетом тоже.
Конечно, он уже и вчера мог бы наслаждаться шамьетом именно в том виде и так, как любит, но вчера на достойное и продолжительное наслаждение не было времени: он торопился напомнить столичным жителям о возвращении страшного черного колдуна. А то расслабились, пока он отсутствовал, скоро совсем страх потеряют. А куда это годится? Нет уж! Пусть боятся. Пусть видят и трепещут!
Не то чтобы ему сейчас так уж был нужен их страх — совсем не нужен, если на то пошло, таким сытым он себя не чувствовал с тех самых пор, как… да вообще никогда не чувствовал, если честно. Только вот с этими бездарными надо держать ухо востро! Чуть зазеваешься, ослабишь удавку — и они тебе мигом устроят такое, что десять шеров-прим не расхлебают. Нет уж, лучше пусть боятся!
А значит — проехать по городу во всем мрачном великолепии, с клубящимися за спиной черно-алыми крыльями, сделать парочку устрашающих чудес на глазах у послушно ужасающегося народа, и вишенкой на торте позволить Нинье кого-нибудь сожрать… ладно, ладно, пусть ограничится самым наглым песиком, так будет лучше для всех: и ей потом одежки из зубов не выковыривать, и Роне лишние отчеты не писать.
А главное, все это надо было провернуть в темпе вельсы, чтобы успеть вернуться к тому времени, как… ну, короче, просто успеть вернуться. Так что вчера ни о каких шамьетопитейных церемониях и речи не шло: заглотить, обжигаясь, по-быстрому, и в седло.
Сегодня же он никуда не торопился. И проснулся намного раньше, и… вообще. И можно было сидеть, улыбаться, наслаждаться любимым напитком, горячим и горьким, и воровать обжигающие буши прямо из духовки. Не потому что был голоден и не хотел ждать, а просто потому что мог. И это было приятно. И почти так же приятно было представлять лицо повара, когда он откроет дверцу плиты и увидит пустой противень.
Спускаться сразу после завтрака в подвальную лабораторию и возобновлять замороженные перед отъездом эксперименты решительно не хотелось, подождут еще денек, ничего страшного не случится. Хотелось чего-нибудь легкого, хоть и не бесполезного, но не особо напряжного.
Сходить, что ли, с утра пораньше приятно удивить Ристану? Выполнить, так сказать, внесупружеский долг? Сегодня Роне настолько переполнен силой, что даже бездарная не сможет не почувствовать.
Роне просканировал Риль-Суардис, и улыбка его сделалась задумчиво-злорадной и даже слегка предвкушающей: ай-ай-ай, как неловко может выйти… Ристана, конечно, будет удивлена приятно, это факт. А вот про де Сильву такое уже вряд ли можно будет сказать.
Сходить, что ли, восстановить статус-кво? Устроить маленький показательный скандальчик с дымом, шумом и фейерверками? Сначала организовать всеобщую побудку придворным, а потом выпнуть зарвавшегося наглеца пинком под зад пред их ошалевшие очи в чем мать родила, пусть побегает. Или наоборот, побыть великодушным и предложить ему тройничок? В этом случае, пожалуй, он и сам выскочит прямо в окно впереди собственного визга…
Да, конечно, после этого его Тайна перестанет быть такой уж тайной… но когда это смущало истинных шеров?
Белый пушистый кот смотрел на нее из темноты внимательными зелеными глазами. Пасть его беззвучно открывалась.
– Привет, – сказала Леся коту. – Ты откуда здесь? Ты тут один? У тебя есть хозяин?
– Чижова, – На этот раз голос принадлежал не Артуру, а кое-кому похуже. С Королем шутки плохи… – Оставайтесь на месте. Вы знаете, где находитесь?
– Артур знает, – с досадой ответила она. Кот ведь мог услышать, испугаться и убежать! – От того места, где они прятались, там стрелки на стенах…
Кот слегка наклонил голову набок, будто прислушиваясь. Потянулся… и вдруг потрусил прочь от игровой комнаты, в хитросплетения помещений медицинского отсека.
Он пробирался сквозь полуприкрытые, примерзшие двери, он прыгал в темные колодцы все новых комнат, но при этом всегда останавливался и ждал. Словно действительно куда-то вел новую знакомую.
Возле операционного блока Леся поняла, что тьма вокруг не такая плотная: кое-где из под инея едва заметно светили аварийные огоньки. Это было неожиданностью и маленьким чудом: она-то думала, что корабль давно мертв, а оказывается, это не совсем так.
– Эй, – позвала она снова, – зверь лесной, а ты не галлюцинация?
Но коту было плевать на ее вопросы. У него была цель. Уже много лет, со счета можно сбиться, сколько лет! Он ждал этого момента. Ждал, когда кто-то придет и откроет ТУ САМУЮ дверь…
Дверь была диафрагмой переходного шлюза – почти такой, как на их станции. И ее можно открыть… вот только, если там есть воздух, он непременно вылетит…
И если там, внутри, кто-то живой…
– …жова! Твою мать! Сказано, сиди на месте! Вот где ее искать?.. – связь, которой какое-то время не было, снова возобновилась.
– Леська, – это уже голос Артура, – ты кому чего доказываешь? Ты понимаешь, что эта вылазка тебе дорого обойдется?
– Погодите…
Но Артур не услышал, и продолжал бубнить в микрофон.
Кот нетерпеливо привстал на задние лапы, уперев передние в комингс. Ему очень нужно было туда, внутрь.
При ближнем рассмотрении оказалось, что шерсть у него свалялась, а движения вовсе не такие плавные и «натуральные». Кот не был ни призраком, ни искином. Он был игрушкой, чьим-то интерактивным любимцем. В космос живого кота ведь не повезешь… а такого вот необременительного пушистика, которому и в безвоздушном пространстве ничего не сделается – легко!
Сколько же лет он вот так бегает по коридорам? Одинокий, никому не нужный, одичавший серый волк? Бегает в поисках людей, во исполнение программы – быть нужным, быть расчесанным и поглаженным… и поигранным… быть с людьми, слышать их голоса…
– Бедный мой… – вздохнула Леся. – Хочешь, я тебя заберу отсюда?
Кот снова обернулся к волновавшей его двери и открыл пасть: замяукал.
Леся поискала глазами и быстро нашла рычаг механического открывания люка. В космосе ведь бывает всякое, все системы продублированы по многу раз.
В шлеме продолжал ругаться Артур. Король, один раз высказавшись, молчал.
Механизм, как ни странно, оказался в порядке. Как только появилась маленькое отверстие, кот туда мгновенно просочился, словно все-таки был привидением, а игрушкой только прикинулся, специально для Леси.
Да, шлюз. Они не сильно изменились за полвека. Только в этом темно, пусто: ни скафандров, ни оборудования. Скорей всего по ту сторону – чернота стартового ангара спасательной капсулы…
Когда-то хозяева кота поспешно покинули корабль, а игрушку свою забыли внутри.
А он – ждет.
Кот уселся у следующей двери, недвусмысленно намекая, что не просто ждет, а намерен дождаться…
– Прости, парень, – вздохнула Леся, – Никого там…
И не договорила.
Пусковая кнопка, едва заметная в наслоении инея, мерцала красным. Значит, внутри если и есть воздух, то совсем мало. Однако горящая кнопка означала, что ангар не пуст. Что много лет назад что-то пошло не так. И спасательная капсула, вместо того, чтобы вместе с другими автоматически покинуть гибнущий транспорт, осталась на месте.
– А они хотели тебя взорвать… – пробормотала Леся. – А ты их спасал, да? Своих людей…
Говорила она уже вроде бы и не с котом. Кот, он лишь чуткие уши, острые глаза да быстрые лапы. Он – маленькое олицетворение огромного замерзшего мира…
Несмотря на оптимистичные заверения директора Бейнса, полковник Рейс не мог примириться с наглым вмешательством ветеранов Адмиралтейства в дела Секьюрити Сервис. Но… и сделать он ничего не мог тоже. Оставалось только скрежетать зубами и строить нереальные планы мести людям Уинстона.
В ту ночь с квартиры Аллена беспардонно сняли наблюдение – на этот раз не ветераны, а люди из придворной дивизии. И ребенок бы догадался, что к Аллену в эту ночь пришел не Его Величество Эдуард VIII… Жест был столь вызывающим, столь вопиющим, что полковника прошиб холодный пот: куда катится монархия, если любовница короля доказывает причастность Аллена к немецкой разведке!
После этого игра показалась полковнику скучной – нет противника, нет и азарта. Закатывать мяч в пустые ворота – много ли в том интересного?
Он отдавал себе отчет, что ищет в игре подвох только ради того, чтобы вернуть себе азарт – непременную составляющую своей работы в МИ5. И легкость, с которой сложилась операция «Резон», не давала ему покоя по ночам только потому, что он не хотел покоя.
Адмиралтейство – серьезный противник для МИ5. Первому Лорду ничего не стоило подсунуть контрразведке своего человека под видом немецкого агента, в этом случае убийство Кинга выглядело логичным: сначала свести Аллена с немецким шпионом, потом шпиона убрать, чтобы не путался под ногами, – и вот МИ5 не сомневается, что имеет дело с немцем… Эта версия показалась полковнику даже более вероятной, нежели принадлежность Аллена ко Второму бюро.
Полковник принял решение поговорить с Салли Боулз вопреки указаниям Бейнса. Сначала он собирался арестовать ее и как следует напугать, но, посетив заведение, где она работала, и потолковав с ее гримершей, отказался от этого необдуманного шага. Салли Боулз оказалась тщеславной глупышкой – после знакомства с нею у полковника не повернулся бы язык назвать ее тупицей. Будучи человеком благородным, полковник испытал что-то вроде стыда, обманывая наивную и простодушную девушку, – казалось бы, нелегкая жизнь давно должна была развенчать иллюзии, превратить ее в циничную и расчетливую стерву, но… вся расчетливость Салли лежала на поверхности, а вера в лучшее била неиссякаемым ключом жизненной силы.
Полковник принес цветы в ее крохотную гримерку и назвался меценатом, жертвующим деньги на театральные постановки. О, она поверила ему безоговорочно, сразу! Маленькая, худенькая, похожая на обезьянку, она не усомнилась ни на миг, что немолодой меценат нашел ее внешние данные, голос и актерские способности достойными отдельной театральной постановки! Эта поразительная детская непосредственность, наивность, беззащитность перед обманом сразили полковника наповал… Он не смог объяснить, что его чувства к ней более напоминают отношение деда к внучке, а не мужчины к женщине.
Однако о деле он не забыл и прибегнул к новому обману: объяснил, что театральная постановка состоится только в обмен на сведения о Максе фон Хёйне и Тони Аллене, потому что информация нужна его партнеру и без нее тот не согласится выделить деньги. Салли и в это поверила безоговорочно! Надо отдать ей должное, она поколебалась. Но, со свойственной ей непосредственностью, приняла решение в пользу постановки.
– Тонкин, конечно, славный парень, но он ведь в мюзик-холл меня не пристроит, верно? – рассуждала она. – А Максу, например, это ничего не стоило еще в Германии, но он предпочел покупать мне шубы и кормить икрой… А постановка стоит сильно дороже шубы?
Полковник с улыбкой кивнул – ощущая себя подлецом. И можно было придумать себе сотню оправданий, обвинить Салли в глупости, алчности, распутстве – но почему-то оправдания меркли в свете ее искренности и отсутствия хитрости.
Бесчестный поступок был вознагражден. Знакомство Тони Аллена и Макса фон Хёйне произошло на глазах у Салли, три года назад. И, похоже, с подачи Аллена, а не Макса. Возможно, для Салли они разыграли представление, но… вовсе не обязательно. Аллен сам попросил Салли познакомить его с немцем. И не говорить ему об этой просьбе, выдать знакомство за случайность.
Да, их знакомство могло быть спектаклем. И, скорей всего, было спектаклем. Но если на минуту допустить, что это не так, – сложенная полковником (и директором Бейнсом) мозаика разваливалась, Аллен превращался в завербованного немцами осведомителя. А это совсем другая игра – неинтересная полковнику. И только одно предположение возвращало интерес к игре: неужели Аллен искал встречи с фон Хёйне, желая продавать немцам секреты Великобритании? Это было непохоже на Аллена, каким его представлял себе полковник, а в людях он разбирался. А значит… Значит, Аллен работал на Адмиралтейство. Или все-таки на Второе бюро?
И на заявление Салли о том, что в постели она с легкостью определит национальность любовника, полковник Рейс спросил:
– Как вы думаете, Аллен немец или англичанин?
– Уж не африканец точно! – расхохоталась она и рассказала о своем любовнике из Алжира.
Пришлось повторить вопрос, и трудно было сделать это снова, чтобы не показаться навязчивым.
– Тонкин точно не немец. Немцы пускают ветры, когда им заблагорассудится, а Тонкин никогда такого не делал, – заявила Салли со свойственной ей непосредственностью. – К тому же он всегда опаздывает, сорит деньгами и поздно ложится. А его куртка? Вы видели его куртку? Это же черт знает что! В Берлине его бы сочли иностранцем.
– Но согласитесь, мисс, его куртка нетипична и для англичанина… – заметил полковник.
– Ерунда. Все англичане завидуют тем, кто выглядит экстравагантно. А Тонкин – он же не просто англичанин, он из колонии. О, эти его индийские штучки! Я писала кипятком! Я так думаю, хороших любовников из Англии высылают нарочно. Или они сами бегут подальше, чтобы не спать с англичанками. – Она расхохоталась.
Вряд ли Салли хотела выгородить Аллена. Но и Аллену никто не мешал откорректировать поведение и привычки под типичного выходца из колонии. Кроме того, по данным военного министерства Аллен ни разу не опоздал на службу, во всяком случае с тех пор, как там появились фискальные машины…
***
«Ищу опытного работника скотного двора, обращаться в агентство по адресу: 2-а, Латчмир-роуд, Кингстон Апон Темз».
Агент Второго бюро отправил объявление в газету с наручного телеграфа, приобретенного на чужое имя, и после этого выбросил его в канализационный люк.
Яично-желтый «Жигуленок» отдыхал у служебного входа в Кировский театр. Ночь опустилась на город, и лишь редкие влюбленные парочки медленно пересекали Театральную площадь, пренебрегая пешеходными «зебрами» и сигналами светофоров.
Из оперно-балетной служебки выкатилась шумная веселая компания.
– Игорюша, ты отвезешь меня? – Пьяненькая, но все равно чертовски милая шатенка висела на плече Латышева.
– Извини, Анетт, служба…
– Так всегда: служба – службой, а дружба – в койке… Прощай, занятой мой человек, – нетвердой походкой девушка направилась в сторону таксомоторной стоянки.
– Тебе, мой друг, определенно, полегчало, – «занятой человек» похлопал «Жигуленок» по капоту.
Через семь с половиной минут автоматические ворота психбольницы номер № 9 лязгнули приводной цепью и яркая «Лада» прошмыгнула на ее территорию.
Переодевшись в белый халат, Латышев сосредоточенно изучал бумаги, лежавшие на столе.
– Оразмуххамед! – Гора азиатских мышц бесшумно выросла на пороге. – Зафиксируйте Маркова и этого деда, как там его – Терехин? Терентьев? Я минут через пятнадцать подойду.
Латышев пробегал глазами бумаги и откладывал просмотренное в сторону. «Значит, мсье Сикорский, не проходит у вас эффективной суггестии. А причину вы видите в слабой внушаемости… Слишком, стало быть, сильны индивидуальные начала…»
Игорь откинулся в кресле, уставился в потолок.
– Но, – он оживился, взял ручку. Быстро стал заполнять разграфленный бланк, – как учат старшие товарищи: «Нет таких крепостей, которые не брали большевики!». Будем удваивать норму, введем увеличенный гвардейский паек…
Проверив фиксацию конечностей у подопытных и убедившись в надежном креплении электродов, Латышев уселся на высокий табурет. С «насеста», как они с Сикорским его прозвали, отлично просматривались изможденные лица лежащих. Лица манекенов, зомбированных кукол, марионеток карабасовского театра. В залитой ярким верхним светом палате, на рыжих клеенчатых изголовьях, покрытые контрастными тенями без малейшего перехода, головы юноши и старика действительно заставляли вспомнить фантасмагорические бредни литератора Беляева, а многочисленные провода от электродов, укрепленные в различных точках корпуса и черепной коробки, только способствовали этому.
Надо сказать, что ни Игорь, ни псевдо-Олялин – Сикорский не имели ни четкой программы действий, ни задания с ясно обозначенной целью. Кто-то из руководителей самого могущественного государственного комитета, наверняка совершенно случайно, узнал об их успешном синтезировании галлюциногенов. Колесики большой и сложной машины скрежетнули – и вот, извольте отрабатывать оперативные технологии нейролингвистического программирования с использованием нашего, родного, аналога американскому ЛСД.
Даже и тени надежды не было на толковое использование того же томографа. Просто подразумевалось, что чуткие электронные самописцы зафиксируют типовую деятельность наблюдаемых «мозгов» после приема наркотиков и получения суггестивных установок.
Но так ли необходима была атрибутика строгого научного эксперимента в столь неоднозначной тонкой области? Ведь практически все серьезные специалисты, и психиатрии в частности, относят занятие медициной во всех ее отраслях к области высокого искусства, а не науки. И, коль скоро это так, значит, он, Игорь Владимирович Латышев, – маэстро-виртуоз, лишенный своей аудитории. «Пока, Игорек, пока!» – он взял в руки микрофон, щелкнул тумблером.
– Раз, раз… Марков, если вы слышите меня – откройте глаза! – прошло десять секунд, а то и больше, прежде чем Кирилл разомкнул веки. Яркий свет. Он тут же сомкнул их.
– Марков, если вы слышите меня – откройте глаза! – На этот раз ожидание затянулось.
– Оразмуххамед! – гигант бесшумно вырос у «насеста». Игорь протянул ему наполненный шприц.
– Маркову введи…
– Да, мадонна, – он все же закрыл глаза, всего на один удар сердца, а когда открыл – ни следа базарного торга в них не было. Одна лишь просветленная обреченность. – Раз ты этого хочешь.
Мое сердце остановило и рухнуло вниз, а потом воспарило, едва не вылетев куда-то в облака. По всему телу разлилась жаркая истома, колени ослабли. Мне пришлось схватиться за плечи лорда, чтобы не упасть…
Британские ученые констатировали первый в моей жизни оргазм без прикосновения. Научный факт, мать его!
А когда caro тоже глухо застонал, вжимаясь в лорда и изливаясь в него, и лорд – почти в тон ему, и плечи под моими ладонями вздрогнули, меня накрыло второй волной наслаждения. До дрожи. До прикушенной губы. До искр перед глазами.
Черт… кто бы мог подумать, что так вообще бывает? Что можно кончить только от того, что некий сукин сын послал на хер свой гиперконтроль… сдался… на мою милость… и я могу сделать с ним все, что захочу – без подвохов, троговли и попыток рулить. С ума сойти!
Я очнулась от поцелуя. Нежного, жадного. Он словно пил мое дыхание и мое удовольствие, и я поверила – для него нет ничего важнее…
Для меня тоже нет ничего важнее. Синих китов, а не того, о чем вы подумали!
Так что я разорвала поцелуй, заглянула в распахнувшиеся настежь, потемневшие до черноты глаза – и, приложив палец к горящим, сладким губам, шепнула:
– Хочу.
Лорд вздрогнул и со стоном подался за мной, едва я выпрямилась и шагнула назад. Но ничего не потребовал. Даже не попросил. Лишь следил за мной, рвано дыша, прижимаясь спиной к caro и бездумно лаская скованными руками его запястье на своем животе.
Мне было трудно. Нет, чертовски трудно найти смартфон в кармане брошеного на древний буфет пиджака. Не то чтобы он был спрятан. Просто мой взгляд никак не хотел отрываться от этих двоих мужчин. Моих мужчин. Но я справилась! Даже не уронила смарт, хотя пальцы дрожали, коленки подгибались, и безумно хотелось утащить их обоих на матрас и позволить им…
Ох, мамочки, что мне хотелось им позволить! И сделать самой!.. Кто-то здесь – мартовская кошка, и это – неоднократно подтвержденный британскими учеными факт!
Не знаю, каким чудом, но я вспомнила еще один научный факт: нет такого преступления, на которое не пойдет капитал ради кровных пятнадцати миллионов фунтов. Ну или такого коварства. Поэтому я сделала крюк и вытащила из стены свой ножик. Мне показалось, или в затуманенных желанием глазах лорда промелькнуло восхищение? Ну… будем считать, что не показалось. Мне нравится, когда он мной восхищается.
– Итак, мой красавчик, синие киты на связи, – я вложила смарт в ладони лорда, а лезвием ножа приласкала его ключицу.
Он прикрыл глаза и на миг замер, ощутив холодный металл. А потом снова глянул мне в глаза – и там определенно плескалось восхищение.
– Номер вашего счета, мадонна, – это прозвучало почти как «я весь твой, трахни меня».
– Конечно, мой хороший, – я достала из потайного кармашка в платье бумажку с цепочкой цифр. Разумеется, одной рукой. Оставлять лорда с телефоном и без ножа у горла дураков нет.
Что характерно, сукин сын ни разу не сбился, когда вводил пароли в банковский кабинет онлайн. Штук десять или двенадцать. И это – с ножом у горла, членом в заднице и собственным каменным стояком. Моя очередь восхищаться, не так ли?
Но не слишком долго. Мало ли, что он там напишет, даже под присмотром caro.
– Дай сюда, – я забрала смарт, едва взгляд лорда упал на бумажку с номером.
К моему удивлению, смарт мне отдали легко, чуть ли не удовольствием. И ничего лишнего никому не написали.
А теперь – ввести сумму и номер счета… ох, мать моя женщина, сколько же там цифр на счетах лорда? Я до стольких считать-то не умею! Кажется, маловато мы запросили для синих китов, маловато. Надо поменять сумму. Лорд точно не обеднеет, а китам – нужно!
Я отправила запрос на подтверждение перевода и нежно погладила лорда по щеке. Он улыбнулся этак… ну ладно, скорее открыто, чем с провокацией. Как было его не поцеловать? И не приласкать еще неможко? Боже, он так сладко стонал и вздрагивал от касаний моего ножа и моих губ!..
И тут зазвонил смарт.
Я вздрогнула, сердце рухнуло куда-то в пятки. Хорошо, что caro вовремя накрыл мою руку с ножом своей, а то могла бы порезать лорда.
Черт! Поздно трусить! И не надо было так отвлекаться от дела синих китов! И вообще, с чего я ожидала всего лишь эсэмэски? Наивная! Это же миллионы фунтов, безопасность, мать их!
Глянув на экран, я облегченно выдохнула: этого напыщенного седого джентльмена я знала. Управляющий банком на Каймановых островах. Одним из банков, где лорд Говард прячет свое бабло от загребущих лап налоговой. И я, кстати, тоже.
Все нормально. Нам совершенно не о чем тревожиться.
– Ответь.
На всякий случай я чуть сильнее прижала лезвие, сильнее, чем нужно – над ключицей выступила капелька крови. Скулы лорда залил румянец, пульс забился еще быстрее. А когда я опустила выразительный взгляд на его торчащий член, лорд раздул ноздри и тяжело сглотнул. Лорд смущается? Или ему так же, как и мне, нравится ситуация: разговаривать с управляющим банком голым, скованным, с ножом у горла и сидящим на чьем-то члене? О, милорд знает толк в развлечениях.
– Лорд Говард, – а вот голос не дрогнул.
– Хоук. Двадцать миллионов, милорд?
Лорд бросил на меня короткий и выразительный взгляд, но без заминки ответил:
– Двадцать миллионов фунтов, Хоук. Оформи как благотворительность.
– Перевод сделан, милорд. Хорошего вечера.
– И тебе, Хоук.
Нажав отбой, лорд… засмеялся, откинув голову на плечо caro и нервно жмурясь. Сукин сын! Сукин… сын… Я засмеялась тоже. До слез, мать его! Истерика? Может быть, может быть. У Бонни тоже, но он смеялся совсем тихо, касаясь губами виска лорда и прикрыв глаза.
Едва успокоившись, я запустила пальцы в гриву Бонни и поцеловала лорда. В губы. Очень, очень горячо. Мне ответили не менее жарко, застонали – оба, почти в тон… Бог мой, как же сладко!
– И что теперь, мадонна? – с вызовом, а может быть и с надеждой спросил лорд, стоило мне оторваться от его губ, чтобы вдохнуть. – Отпустите меня?
– Глупый вопрос, – едва слышно шепнул Бонни, ласкаясь щекой к моей ладони.
– А ты хочешь? – так же тихо спросила я.
Не то что я готова была отпустить лорда, но… Не знаю. Синие киты получили свое, похитившим милорда психам самое время драпать, чтобы спасти свои задницы, но… но!
– Нет… мадонна, – мягко сказал лорд, глядя мне в глаза.
Мне показалось, или он во мне не уверен? Глупо.
– Это хорошо, красавчик, потому что я не собираюсь отпускать тебя.
Caro прижмурился довольно, как сытый кот, но не прокомментировал. Удивительное чувство композиции. Чертов режиссер!
– Совсем не собираешься? – в глазах цвета Тауэерских камней сверкнули золотые искры.
– Совсем. Мне нравится играть с тобой, – я обвела пальцем его губы.
– Ты сумасшедшая. Вы оба сумасшедшие, – чувствовать пальцами его слова было… в общем, мне понравилось.
– Не может быть, до него дошло, – caro по-прежнему выглядел донельзя довольным.
– Не боишься нарушать обещания, мадонна?
О боже… как у него так получается? А, кажется, я уже задавалась этим вопросом раз сто… и задамся еще не меньше. Все же, как у него получается ерничать на словах, но выглядеть при этом настолько открытым и беззащитным? Словно передо мной не акула капитализма из первой десятки Форбс, а влюбленный мальчишка по имени Ромео? Не знаю… и не знаю, захотят ли британские ученые делиться своими теориями. Вообще делиться.
– Я тебе не обещала свободы, красавчик. Я очень внимательна к формулировкам, знаешь ли. Муж научил.
– А кто у нас муж?
– А муж у нас волшебник…
Я не успела договорить, как лорд подался вперед, закрыв мне рот поцелуем. А потом… было долгое и насыщенное потом. Милорд – здоровый бугай, я уже говорила, да? Какие к черту стулья, только надежный матрас, положенный прямо на пол… м… нет, о подробностях нашего «потом» я стыдливо умолчу. Разве что…
– Сговор? Или, может быть, сделка с ангелом? Не стоит отрицать, имеется свидетель.
Всё оказалось проще некуда. Меня вызвали «на ковёр», не посчитавшись с выходным. Сначала говорили какие-то общие слова о важности моей работы, а потом начали задавать вопросы. Мне уже полчаса как самой хотелось сигануть с крыши, или, скажем, в открытое окно. Но во-первых, второй этаж, низко для удачного суицида, во вторых – так дела не решить. И вот я торчала перед Советом Восьми, куда входила и глава моей гильдии, неодобрительно поджавшая губы и глядящая то в упор, то мимо, и свидетелем — Беком, который не без удовольствия пересказал Восьмерке содержание наших с ангелом разговоров.
– И какие выводы из этого воспоследуют?..
– Сговор! Война с ангелами! Я давно!.. – визжал – так, что закладывало уши и мало что можно было понять, худой нервный Пятый, кажется, из лиги Противодействий. – Мало!.. Надо не!..
– Ну зачем так сразу… – поднялась вполне мне симпатичная Нравственность, чем-то похожая на мою маму. – Может быть, это ошибка. Госпожа, что ангел вам рассказывал о таких, как он? Об их целях?
– Их цель – некая энергия, – я попыталась пересказать то, что, возможно, сама и придумала, выходило сумбурно.
Да ещё и визгливый перебивал:
– Сначала энергия, потом завоевание!.. Мы должны!..
У меня уже звенело в голове – от его визга и попыток разобраться, но кто бы дал время перевести с их языка на мой. Имей я возможность пожелать сейчас – захотела бы передышку. Или чтоб это всё как-то само закончилось, без моего участия.
И оно вдруг закончилось. Все замолчали. Я отвлеклась на размышления и теперь решила, что ждут моего ответа. Но лица у всех, даже у визгуна, сделались растерянные. Один только Бек всё ещё смотрел на меня с ненавистью, но она таяла, как ангел на рассвете. Сменялась растерянностью.
– Господа, мнэ-э-э, прошу прощения, я, кажется, задремал, – произнес глава Восьмерки и города. – Размышления о первостепенных делах и прочее. Думаю, мы можем разойтись, до, мнэ-э-э, следующего раза. И отпустить наших, мнэ-э-э, гостей.
– И ограничимся в этот раз просто строгими словами, – не дал так просто уйти визгливый, хотя, судя по лицу, был растерян не меньше прочих.
Но всё же мы ушли, я и Бек. Он не заговаривал со мной до самой улицы.
– Ты что-то натворила? И втянула в это меня? Ну знаешь… То, что мы учились в одном классе академии, не даёт тебе права…
– Извини, – перебила я, постаралась скроить жалкую и несчастную мину. – Извини-извини-извини. Я больше так не буду. Никогда-никогда. Я хорошо к тебе отношусь.
Он фыркнул.
– Слышали уже. Если надо кого-то во что-то вляпать – лучше меня, чем Трига.
– Я с ним уже давно не общаюсь. – Заметив, как он морщится при имени моего бывшего друга, я постаралась оправдаться и тут: – Да и он со мной.
– Нашёл получше? А я говорил. Знаешь, когда-нибудь я не выдержу твоего «хорошего отношения» и сделаю тебе пакость.
Я чуть не спросила «а разве уже не сделал?», но успела поймать первое почти вылетевшее слово и проглотить. Он не помнит. Они все забыли. Наступило утро, знания улетучились, хотя это моё желание было знать, а не их. А я – помню. Как всё до этого.
Но стоит ли та чушь, которую я придумала, только чтобы связать воедино концы всех нитей, места в моей памяти?
Звонок не работал, пришлось стучать. Дверь Николаю открыл щуплый, похожий на подростка мужичок. На вид ему можно было дать и тридцать, и сорок, а со зла и все сорок пять лет. На самом же деле, безработному Максиму Крохотову, как значилось в одном из поминальничков подполковника Выверзнева, стукнуло недавно пятьдесят два года.
Сна — ни в одном глазу, что, впрочем, естественно, ибо о предстоящем визите Крохотов был предупреждён заранее.
— Здравствуй-здравствуй… — рассеянно отозвался на его приветствие Николай и, войдя, окинул утомлённым оком скудную обстановку. — Как жизнь молодая?
Поговорили о жизни, об отсутствии в ней счастья, о ценах. Выверзнев ненавязчиво предложил некую толику денег. Хозяин столь же ненавязчиво её принял.
— Пройтись не желаешь? — спросил Николай.
— С вами? — опасливо уточнил тот.
— Нет, без меня… Ночь, кстати, великолепная. Воздух, звёзды…
— А гулять долго?
— Часика полтора…
Выпроводив хозяина, подполковник запер за ним дверь и, пройдя на кухню, наглухо задёрнул ветхую занавеску. Затем с видом решившего застрелиться запустил правую руку под мышку, но извлёк отнюдь не ствол, а всего-навсего пластиковый пакет со сливками. Вскрыл, вылил половину содержимого в мисочку, установил её в центре хромого кухонного стола, снял гипсовую решётку, прикрывавшую жерло вентиляционного хода, и произвёл тихий условный свист. После чего присел к столу — и стал ждать.
Вскоре в чёрной квадратной дыре возникло мохнатое личико и опасливо повело выпуклыми глазёнками.
— Порядок, порядок… — успокоил его Николай. — Можешь не проверять… А я вон тебе эстонских сливок принёс. Ты ведь любишь эстонские?
Согнутым пальцем он подтолкнул миску поближе, и выпуклые глазёнки вспыхнули. Домовой проворно сбежал на коготках по стенке, мигом очутился на столе и, блаженно заурчав, окунул мордашку в импортный продукт.
— А Череп с Есаулом разбираться будет… — сообщил он, чмокая и облизываясь. — Есаул его в прошлой жизни на пятнадцать сребреников кинул… Это им астролог рассказал, только его уже замочили…
— Да ты поешь сначала… Поболтать успеем…
Закинув ногу за ногу, Николай курил и поглядывал на гостя с дружелюбной усталой улыбкой. Верный заветам незабвенного шефа охранки Сергея Васильевича Зубатова, он полагал дурной привычкой сразу же брать осведомителя в оборот и вытрясать из него нужные сведения… Стукача надо любить. Ты сначала с ним потолкуй, поговори по душам, узнай, не нуждается ли в чём, помоги при возможности… А сведения он и сам тебе все выложит.
Лахудриком Николай дорожил. Этот домовой, доставшийся контрразведке Баклужино в наследство от советского режима, когда-то работал на КГБ, а в 1950 году, сразу после раскола нечистой силы, был даже внедрён в ряды катакомбных. Очень любил сливки.
Размашисто вылизав миску, он утёрся, сел на корточки и, сияя глазёнками, принялся взахлёб делиться новостями:
— А Череп говорит: включаю счётчик с Ирода Антипы… А там с Ирода такое накапало! Да ещё и по курсу… Все на ушах, из Тирасполя бригада едет…
— Да ладно тебе… — благодушно прервал его Выверзнев. — Сам-то как живёшь? Давно ведь не виделись…
Честно сказать, разборки баклужинской мафии, пусть даже и осложнённые интервенцией зарубежного криминалитета, сейчас его трогали мало.
Плечики Лахудрика брезгливо передёрнулись под гороховой шёрсткой.
— Беженцы достали… — посетовал он.
— Беженцы? — с проблеском интереса спросил Николай. — Откуда?
— Да эти, чумахлинские…
— А-а… Там же завтра два квартала под снос! А что за беженцы? Люди или домовые?
— Да и те, и другие, — безрадостно отозвался Лахудрик. — Такой колхоз! Деревня — она и есть деревня… Нет, ну вот чего они сюда прутся? В Чумахле им, что ли, места мало?
Николай Выверзнев с сочувствием поцокал языком.
— А дымчатые есть?
— Лыцкие, что ли? Тоже хватает… Вроде и границу закрыли, и блок-пост закляли — нет, как-то вот всё равно просачиваются… Житья уже от них никакого! Кормильчик со своими бойцами от мафиозных структур заказы принимает — на полтергейст! Это как? Достойно?.. Да никогда у нас такого раньше не было…
— А ты лыцких-то… всех знаешь?
Лахудрик запнулся. Над занавеской в чёрном окне желтела однобокая луна. Тусклая — как лампочка в подъезде.
— В столице? Н-ну, в общем, да… Кого больше, кого меньше… А кто нужен?
— Хм… — В раздумье подполковник Выверзнев смял лицо ладонью. — Пока не знаю… — признался он, отнимая ладонь. — Но кто-то должен появиться. Причём не сегодня-завтра…
Лахудрик внимательно взглянул на Николая и уразумел, что разговор уже идёт всерьёз.
— Дымчатый? — насторожённо уточнил он.
— Дымчатый… Средних размеров… И-и… пожалуй, всё. Перешёл границу этой ночью… Точнее — был перенесён… — Николай подумал. — Кем-то из Лыцких Чудотворцев. Вряд ли он станет этим хвастаться перед братвой, но может проговориться и случайно…
— Так они что? Вместе границу переходили?
— Вместе.
Лахудрик сидел неподвижно и лишь озадаченно помаргивал. То, что он сейчас услышал от подполковника, представлялось ему невероятным. Да и перетрусил вдобавок домовичок. С Лыцкими Чудотворцами шутки плохи… Плеснёт святой водой — и прощай, Баклужино, здравствуй, астрал!
— А я что?..
— Ничего. Как объявится — скажешь…
Лахудрик всё ещё колебался.
Николай крякнул, нахмурился и снова потянулся к пакету.
— Ты… это… — сказал он, пододвигая миску поближе. — Ещё сливок хочешь?..