В пятницу, семнадцатого октября, в половину третьего часа пополудни Платон, Нина, Хельги и Аля полетели на отдых в тропики на ставший уже почти родным коттедж на островке.
Нина уговорилась отдохнуть пару дней всего и сразу вернуться домой, но Платон, проверяя в воскресенье в полдень результаты розыгрыша лотереи, обнаружил, что из десяти купленных билетов выиграли сразу два. Набор из восьми кастрюль разного объёма Платон по совету Нины сразу отправил с курьером на хутор Пасечника — она решила, что им это нужнее. А сумму в тридцать восемь с половиной тысяч галактов разделил на части: двадцать пять тысяч перевёл Доброхоту на строительство дома, девять тысяч на покупку оборудования для цеха по обработке льна для колхоза и на тысячу галактов заказал специй для выпечки пряников (корица, имбирь, ваниль и далее по присланному списку — Миро с помощью Дуси делал и закладывал в морозильник до ста килограмм готового теста ежедневно). Затем он оплатил ещё десять дней в этом коттедже и аренду двух скутеров, акваланга и гидрокостюма для Хельги.
В октябре в тропиках было уже не жарко, но для северян погода вполне подходила даже для купания. Хельги на рассвете ходил на рыбалку — и в первые три дня ловил на три удочки с пристани, потом начал нырять с острогой и охотиться на крупную рыбу. Аля его добычу чистила и жарила или запекала на завтрак для всех. Нина с Платоном выходили из спальни почти в девять часов и после завтрака за одним столом все вместе летели в ближайший город на прогулку.
В понедельник двадцатого октября Платон предложил зайти в филиал ОЗК, пока этот филиал ОЗК в составе Левона и Ары не явился в их коттедж, что было очень вероятно — и его предложение было принято.
Арендованное Левоном двухэтажное здание было отремонтировано, выкрашено в бледно-жёлтый цвет и имело вывеску «Центр спасения киборгов. Филиал ОЗК». Перед входом два DEX’а — парень и девушка — в синих джинсах, свитерах и кроссовках занимались обрезкой кустов и на машины совершенно не походили.
Сам Левон занял комнату для проживания на первом этаже здания, на этом же этаже находились кабинет главы филиала, бухгалтерия, небольшое кафе для сотрудников, санузел с душевой и большая гостиная, которая временами плавно превращалась в игровую комнату. На втором этаже разместились две жилые четырёхместные комнаты для киборгов, смотровая, операционная и две мастерские (швейная и гончарная). За зданием находились гаражи и поставленная недавно теплица.
Сотрудников было не так много, как хотелось бы — не было своих кибер-техника, психолога и программиста — но было достаточно много волонтёров, помогающих спасать киборгов в свободное от работы или учебы время, чтобы не испытывать недостатка в специалистах.
Нина с тремя киборгами пробыла в этом ЦСК почти до вечера, успев познакомиться со всеми сотрудниками и дважды выпив чаю в кабинете Левона. Сотрудников-людей было только четверо: сам Левон, завхоз, бухгалтер и буфетчица — а остальные (секретарша, гардеробщица, медик и охранники) были киборгами. Постоянно живущие в Центре DEX’ы по сменам парами охраняли здание и территорию вокруг него, одновременно занимаясь благоустройством территории.
В здание время от времени входили и выходили из него посетители с киборгами для регистрации или повторной проверки, волонтеры, собирающие средства на выкуп списанных киборгов на предприятиях области, и сами списанные киборги, посещающие ОЗК с опекунами.
Левон говорил о сложности выкупа киборгов у туристов, прилетающих на отдых семьями, о местных дексистах, совершенно неожиданно привезших двух еле живых Mary, о волонтёрах, об опекунстве… и Платон, как экономист, дал Левону несколько дельных советов о выкупе здания в собственность филиала ОЗК, открытии своей лавки и продаже в ней изделий киборгов и о ведении подсобного хозяйства для трудоустройства киборгов. Как только начало темнеть, Платон попрощался с Левоном и его сотрудниками и отправился с Ниной, Алей и Хельги на островок.
Вечерами снова были танцы при свете четырёх искусственных костров и кофе с мороженым на террасе. Хельги снова собирал на берегу ракушки для Али, а мэрька строила из песка на берегу замки и украшала их ракушками и веточками. Двадцать пятого октября на море начались шторма и МЧС на пару дней запретило выход катеров в море и полёты над морем, и потому приходилось оставаться в коттедже и из развлечений оставалось только наблюдение за бушующими волнами и кофе на террасе.
Во вторник двадцать восьмого октября после полудня Нине позвонил ветврач конезавода с вопросом «Как дела? Не прилететь ли нам к вам?», и, узнав, что она с мужем находится на отдыхе, напросился в гости. Юрий Сергеевич с Германом и Остином прилетели уже через час и почти полтора часа рассказывали и показывали — оба киборга скинули Нине на планшет свои записи — о работе конезавода и филиала ОЗК при нём:
— …теперь перегоняем кобыл с пастбищ на конюшни для осмотра и объёма жеребят. А потом начнём объезжать полуторок… ну, это жеребята, родившиеся прошлой весной и которым по полтора года… чтобы весной они могли участвовать в скачках двухлеток. Может быть, вы дадите нам на время ваших Свена и Олафа? Они как раз по массе подходят… ну, то есть… не очень тяжёлые для жеребят… да и падать не должны бояться…
Услышав этот вопрос Юрия Сергеевича, Нина чуть не подавилась чаем. А Платон совершенно спокойно ответил:
— Они не вещи, чтобы их давать. Вы же глава здешнего филиала ОЗК и знаете, что признанные разумными киборги получают паспорта и гражданство Федерации и не могут быть проданы или переданы кому-либо. Если они сами согласятся, отпустим для обучения… ненадолго и с гарантией их безопасности. Но есть вариант и получше. Закажите у дексистов пару или две пары DEX’ов в виде подростков. Их делали достаточно много, у нас на медпункте Вы могли видеть Зиту, она DEX-6 и была выкуплена на распродаже армейской техники. Так что несколько покоцанных «шестёрок» вам привезти смогут… конечно, не в тот же день, когда закажете, а чуть позже. Они подлечатся и смогут работать, но будет необходимо зарегистрировать их в ОЗК.
— Вы оба в курсе, сколько «шестёрок» было утилизировано, когда обнаружились первые срывы? — напрягся Юрий Сергеевич. — Сотни… если не тысячи… а если считать по всей Федерации… может быть, и больше. Большинство DEX’ов всё-таки сделано в физиологическом возрасте не менее двадцати лет. И потому я как-то не думаю, что по первому же запросу дексисты нам найдут хоть пару DEX’ов-подростков… но мысль стоящая. Попробуем. Спасибо. И… я в курсе, что они оба разумны и имеют паспорта граждан Федерации… извините, не то слово подобрал… но вы всё же подумайте… спросите у них, ваши парни у нас могли бы многому научиться. А Остин обеспечит их безопасность… поверьте, их не тронут.
— Многому, это да, — ответила Нина, — но не совсем тому, что нам надо… насколько я понимаю, у вас лошади верховые и готовятся к скачкам… ведь когда под седлом, то это скачки? А у нас рысаки… и мезенки. Тоже упряжные… а когда в упряжи, то это бега… так ведь? И потому у нас сначала будет заездка в упряжь, а уж потом под седло. А вот если вы сможете найти для нас такого тренера для лошадей, который смог бы обучить мезенок не просто ходить под седлом, но участвовать в соревнованиях по конному туризму… было бы здорово.
— Конный туризм? — удивился ветврач, — да, на таких лошадях возможно развивать конный туризм… и эти лошади хобби-класса отлично подойдут для любительских соревнований даже по выездке… знаю я одну девушку… это у неё когда-то был куплен Диван, на котором ездит Хельги. При оформлении документов и познакомились, — и Юрий Сергеевич тут же набрал номер на своём видеофоне и выдернул вирт-окно так, чтобы все могли видеть собеседницу:
— Знакомьтесь! Это Альбина Вранова, ветврач и тренер с Новой Праги. Доброе утро, Альбина… у вас ведь утро?
— Да, у нас пять двадцать утра… и середина июля и я уже почти на разминке… — ответила она по-русски, но с явным акцентом, — здравствуйте! Что-то случилось?
Молодая плотного сложения невысокая женщина лет тридцати на вид стояла в проходе спортивной конюшни и была одета в костюм для верховой езды, явно повседневный (Платон разглядел потёртости на рукавах и воротнике её толстовки). Юрий Сергеевич очень коротко рассказал ей о колхозе «Заря» и мезенках — межпланетная связь всё же удовольствие не из дешёвых — и спросил, сможет ли она прилететь на Антари хоть на пару дней для обучения местных коневодов.
— А ближе берейтора они найти не могут? — искренне возмутилась Альбина, — от нас до Антари почти сутки лететь!
— Некоторые и дальше летают, — рассмеялся ветврач, — хорошие специалисты в обучении лошадей для любительского спорта нужны всем… кстати, помнишь Дивана? По твоему совету его купили с вывозом на Антари. А теперь он в этом колхозе и на нём ездит вот этот киборг, — и он показал рукой на Хельги, — это телохранитель Нины Павловны и просто хороший парень трёх лет. А Диван подрос до ста девяноста в холке…
— Да неужели! Всегда мечтала поработать с высокой лошадью… — и Альбина быстро заговорила на интерлингве, переходя то на чешский, то на русский, Юрий Сергеевич отвечал ей на тех же языках и с той же скоростью. Платон транслировал Нине в наушник синхронный перевод этого разговора — но Нина поняла только то, что эта Альбина хорошо знает не только этого коня, но и его родителей, и совершенно не предполагала, что он сможет так вырасти.
Наконец Юрий Сергеевич обратился к Нине:
— Альбина прилетит через две недели… раньше пока никак, она занята, да и лайнер в нашу сторону ходит не настолько часто, как хотелось бы. Но она будет не одна… а, скорее всего, с мужем и, возможно, с детьми.
Платон мгновенно по сети нашёл информацию о пани Врановой, просмотрел её страницу в соцсети и сайт частной конюшни, где она работала, узнал о её отношении к киборгам, о её наградах и достижениях в спорте — и Нина с его согласия пригласила Альбину погостить.
Когда ветврач попрощался с Альбиной и выключил свой видеофон, Нина позвонила Лёне и рассказала о проблеме конезавода.
— Тут вы оба немного ошиблись, киборгов в виде подростков выпущено намного меньше, чем обычных… — ответил дексист, — они часто ломаются, особенно женские модификации… и… ладно, если настолько очень надо, поспрашиваю. Если что найдём, проведём изъятие… или сообщим в ОЗК. Кстати, Нина Павловна, помните про капитана лайнера, у которого когда-то давно ОЗК выкупало киборгов? Он снова вышел на связь и предлагает полторы сотни списанных машин через три недели. По семь тысяч за штуку… будете брать?
— А у меня есть выбор? Денег нет, но и оставить их умирать я тоже не могу… везите, будем думать, чем оплатить.
— Если на этом лайнере будут киборги-подростки, — оживился ветврач, — мы их выкупим! Всех… по этой цене.
— Хорошо, я узнаю. Нина Павловна, и сообщу капитану, чтобы вёз… и Карине Ашотовне сообщу сам тоже. До свиданья! — и Лёня отключился.
Юрий Сергеевич с киборгами посидели ещё минут десять, после чего засобирались обратно и вскоре улетели.
После их отлёта Платон скинул Свену и Олафу запись разговора с ветврачом и предложил подумать над этим предложением. Свен мгновенно ответил отказом за себя и брата, поясняя, что им и здесь неплохо живётся. Платон настаивать не стал. А Нина в это же время позвонила Карине и волхву и рассказала о звонке Леонида.
— Полторы сотни по семь тысяч? — изумилась Карина, — это же больше миллиона! Мы до сих пор не просили денег у правительства Федерации…
— Не будем просить и теперь, — прервал её Платон, — сумма гигантская, это да. И позволить убить столько киборгов мы не можем… но мы можем узнать об этом капитане всё возможное и привлечь к суду за эксплуатацию заведомо разумных существ и работорговлю. Я уже скинул запись разговора с Лёней Гранту… он, как Bond, имеет больше возможностей прижать этого капитана. Вопрос будет только в том, где столько киборгов разместить и чем кормить и лечить. Но это тоже решаемо… сам позвоню в Звёздный и Ирина Владимировна поможет с устройством на жительство и найдёт, чем их занять.
— Хорошо, звони. До встречи, — ответила Карина и отключилась. Волхв, до этого слушавший молча, спокойно сказал:
— Вы вернётесь завтра к вечеру… тогда тридцать первого октября в полдень встретимся на капище. Принесите требу Макоши и она подскажет, что и как делать. Последняя пятница октября — её день. Будем хоро водить. Завтра утром в ближайшем магазине купи ленты и цветную пряжу в требу для её дочерей Доли и Недоли и привези сюда. А я спрошу по деревням, кто сможет принять одного-двух киборгов хотя бы на зиму. До встречи.
— До встречи, — и успокоившаяся Нина отключила связь.
На следующий день, двадцать девятого октября, в три часа пополудни Нина передала управляющему пансионатом ключи от коттеджа — и уже через полтора часа все четверо были дома, на Славном острове.
После лёгкого ужина Хельги с разрешения Нины ушёл на конюшню и через четверть часа отправил ей на видеофон приглашение прокатиться на Диване в санях. Снега было достаточно, чтобы запрячь коня в сани, на дворе ещё не стемнело, но уличное освещение было включено, обученный конь был спокоен, а Хельги — счастлив от встречи с другом, и потому Нина приняла приглашение. Одевшись потеплее, она уже через десять минут спустилась вниз.
Диван был запряжен в новые двухместные сани с отдельным сиденьем для кучера, на котором сидел Свен с вожжами в руках. Хельги сесть в сани отказался, чтобы успеть подхватить Нину, если сани завалятся — и на свободное место в санях Нина пригласила Алю.
Прогулка продолжалась около часа, конь широкой рысью легко нёс сани до сада на другом конце Жемчужного острова и обратно — и вполне довольная Нина поблагодарила ребят, попросила Хельги помочь Свену распрячь коня и разрешила ему и Але задержаться на конюшне ещё на час. И с встретившим её на крыльце Платоном вошла в дом.
В коридорах общежития было на удивление немного народу, в общей столовой тоже. Зато в соседнем корпусе жизнь бурлила.
И чуть не через край выплескивалась… водичка, неудачно наколдованная в неожиданно большем объеме для холодной и мокрой побудки кого-то там.
Вета отвлеклась от просмотра происходящего за окном и отправила в рот очередную ложку салатика.
— Бери ещё, не стесняйся, — незаметно подплыла сзади дама с переплетенной из семи прядей пшенично-русой косой через плечо. — Сегодня много наготовила, да мало съедено.
— А вы?
— Да во время готовки напробоваться успела, сыта, значится.
Говорок дамы очень живо напомнил Вете давний спектакль про захолустную деревню. «Чувства своих» к женщине не возникло, и студентка сделала вывод, что она не из астральщиков. Местная.
— Ну ты и соня… Поздно на своей Соларистелле встаёшь? — продолжила разговор повариха.
— Да по-разному, часов в десять иногда…
— Почти у всех уже прошло «возвращение», корпуса так и укомплектованы, чтобы все примерно к одному времени успевали.
— Ну да, оно так логичнее и удобнее, наверное. И значит, занятий сегодня уже нет?
— Можешь позаниматься со следующей группой, если хочешь и пока есть возможность. Некоторые так и делают, когда задерживаются с «возвращением».
— Спасибо за совет! — девушка допила восхитительный на вкус свежевыжатый сок из местного фрукта с трудным названием и распрощалась с собеседницей.
«Наверное, даже хорошо, что я пока не «возвращаюсь», совершенно не хочется на Землю, тем более, родители на гастролях, будить некому…» — подумала она, направляясь к учебному корпусу. Присоединиться к занятиям ей разрешили без лишних вопросов. А вот обедать пришлось уже у соседей, привычная Вете общая столовая была закрыта и даже магически опечатана.
На лекции девушка отсидела замечательно, «тише воды ниже травы», чтобы не мешать. Ведь относительно её основной группы материал был повторением уже изученного. А вот на занятии по физ.подготовке дистанция в три километра далась ей даже труднее, чем вчера. Вета финишировала последней и сразу отошла под навес, чтобы не ловить на себе участливые взгляды новых товарищей. Выровнять дыхание не получалось при всем старании.
Даже ночной отдых, казалось, не прибавил сил, а убавил.
— Да что со мной творится такое… — пробормотала Вета.
Вместо одного дверного проёма в столовую девушка видела уже два, то заходящих друг на друга краями, то расходящихся на расстояние кирпича. Пришлось вцепиться в перила и зажмуриться.
— Эй, ниоввис, тебе плохо? – спросили со стороны лестницы.
— Мне не плохо, мне оч-чень хорошо! – с издёвкой в голосе отозвалась Вета, не открывая глаз.
— Что-то не заметил я особой «хорошести». А ну-ка спорым шагом, да к целителям! – парень оперативно спустился и потянул за собой. — Сколько ты уже здесь? По дням!
— Полтора месяца, а что?
— Ничего хорошего. Из какого ты часового пояса? Время по Москве?
— Д-да…
— И ты ещё ни разу не просыпалась на Земле?! Плохо дело!
Девушка наконец-то разлепила глаза. Добровольный помощник оказался примерно её роста, черноволос, сухощав, а судя по белой повязке вокруг головы – тоже с первой ступени обучения. Он прятал глаза за подтемнёнными стеклами очков. В пути до кафедры целительства парень представился Вете именем Джи, и девушка тоже назвала лишь своё «астральное» короткое имя, а затем, чтобы поддержать разговор, уточнила на счет очков, как крайне подозрительного обстоятельства.
— Так вышло, — отмахнулся новый знакомый, — Уже в следующую материализацию всё нормально будет.
— Неудачная попытка помагичить в Нодзомире?
— Напротив, удачная операция восстановления зрения на Соларистелле. Но речь не обо мне. Есть ли вообще возможность понять, что с тобой случилось там, по тому состоянию, которое у тебя наблюдается здесь? – Джи почесал стриженый затылок.
— Ну, я была очень расстроена. Дома. В тот вечер. Но ведь не из-за горсти же валерьянки проблема? Хотя, заснула я после неё почти сразу…
В итоге дежурный целитель подтвердил, что причину слабости нужно искать на Земле. Но так как у самой Веты никак не получалось проснуться, ей был нужен кто-то, просыпающийся в ближайшее время и находящийся неподалёку от неё. Джи предложил свою кандидатуру, ведь по его расчетам поезду, в котором он-земной сейчас едет из Европы, до Москвы оставалось чуть меньше получаса. Во Дворце Приёма ребята согласовали разрешение на контакт, как вынужденную меру. Вета подробно описала, как добраться до её дома, смогла вспомнить, что точно не закрывала балконную дверь.
— Ага, отличная информация. На крайний случай, воспользуюсь навыками альпиниста, не позабылись ещё.
— Это если не подействуют навыки гитариста и серенады под окном, да? – пошутила девушка.
— Ты откуда про гитару знаешь? Что-то подозрительно!
— Наугад ляпнула. Сыграешь как-нибудь?
Джи кивнул, растворяясь в воздухе, исчезая. Хотя, не исчезая, конечно же, а возвращаясь на Землю и резервируя материальное тело в подпространстве. Но для Веты, как и любого внешнего наблюдателя, процесс выглядел неким «растворением», повышением прозрачности субъекта.
— Какую песню сыграть-то? – услышала Сизова Елизавета, когда открыла глаза в собственной постели на Земле. Она провела рукой по воздуху, чуть слышно охнула, с трудом возвращая гибкость пальцам, привыкая к отсутствию магических связок мира.
— Ты как вообще себя чувствуешь? – продолжил земной Джи у изголовья.
— В порядке… кажется. Только мышцы покалывает и — вот ещё… есть очень хочется!
— Резко не двигайся. Все постепенно, осторожно. Я сейчас за дверь выйду, приведешь себя в порядок.
— Угу. – Лиза несколько покраснела, — А на счет песни, мне ведь не важно, какую сыграешь, главное, чтобы у костра, вечером. Это такая маленькая мечта. Я никогда не пела песни у костра с друзьями.
Снотворное наверняка подсыпал тот таинственный гость, больше некому. Подсыпал, убедился, что жертва его выпила, и ушел. Должен был уйти, при нем Алиция не смогла бы царапать мне записку и уж тем более звонить. Значит, он ушел, а потом вернулся. Когда снотворное подействовало и Алиция заснула…
Да, но со мною-то она разговаривала совсем не сонная! Это я отвечала ей, практически не приходя в сознание, подруга называется! Никогда себе этого не прощу. Значит, она мне звонила до того, как съела или выпила то, во что ей отраву подсунули. Хотя я не разбираюсь в снотворных, возможно, среди них есть и такие, что действуют не сразу… Или ей могли подсыпать лекарство в кофе, а она могла выпить его уже после звонка.
Странный какой-то убийца. Если хотел убить, то почему не сделал этого сразу? Мог бы просто вместо снотворного подсыпать яда и уйти спокойненько. Но нет, зачем-то нагромоздил трудностей, усыпил, потом вернулся. То есть ему нужно было именно усыпить? Чтобы потом вернуться? Зачем? Чтобы убить? Нелогично. Проще было сразу убить, не давая ей тем самым времени ничего предпринять!
Стоп. А может, ему именно этого и надо было? Чтобы она заметалась и начала что-то делать в панике после его ухода? Пришел, запугал и удалился, чтобы понаблюдать за ее действиями. Хотел, чтобы она себя выдала, как Ирен Адлер, бросившаяся спасать ценное письмо при криках «Пожар!»
Для кого такое поведение более логично? Для того, о ком она слишком много знала? Или для того, кто и сам хотел бы узнать побольше?
И тут меня вдруг пробрало ознобом. А ведь получается, что теперь и я слишком много знаю. Значит, правильно я ничего не сказала майору! Никому ничего нельзя говорить, вообще! Строить из себя круглую дуру, ничего не понимающую и ничего не помнящую, благо и притворяться особо не придется. Может быть, они поверят и отстанут. А самой судорожно докапываться до истины, это теперь в моих личных жизненных интересах.
Кстати, убийца мог усыпить Алицию просто потому, что не любит шума. Чтобы она не сопротивлялась и ему было легче провернуть свое черное дело. Тоже вариант. Но зачем тогда уходил? Что-то его отвлекло? Нужно было срочно где-то показаться, с кем-то встретиться? Может быть, он себе так алиби обеспечивал, ведь в то время Алиция была еще жива…
Воображение рвануло во все тяжкие, накручивая разнообразные версии насчет алиби, но я сразу же осадила его одной коротенькой мыслью: убийце все равно пришлось вернуться. Так что никакого алиби ему его уход не обеспечил. Что-то я совсем запуталась…
Как он подсунул ей снотворное понятно: влил или подмешал во что-то, что она непременно должна была выпить или съесть. И тут на первом месте по подозрительности гордо выступает кофе. Кофе она пила всегда, особенно перед сном. А еще яйца. Если расчет был на ужин, то преступник, знавший привычки Алиции, непременно бы сделал ставку на яйца, они были ее слабостью.
Тут я поняла, что майор уже давно меня о чем-то спрашивает, но переключиться с яиц сразу так и не смогла.
— Яйца! — выпалила я. — Вы нашли скорлупу? Хорошо бы ее проверить.
— Это вы о чем? — поинтересовался майор с легкой оторопью.
Кое-как приведя «рабочий беспорядок» в своей голове хотя бы к видимости относительного порядка нормальных людей, я кратко изложила майору свои соображения по поводу снотворного, кофе и яиц, стараясь при этом ни в коем случае не проболтаться о звонке и всем прочем, чего ему знать не стоило. Майор впал в задумчивость.
— Возможно, вы и правы, — сказало он после небольшой паузы. — Пока еще рано говорить, результатов вскрытия нет. Яйца, говорите…
Не желая то ли выпускать меня из виду, то ли копаться в мусоре, майор отправил на кухню одного из своих подчиненных, перепоручив ему близкое знакомство с мусорным ведром. Окончательно сбитая с мысли, я просто следила за его действиями, не думая ни о чем.
— Доктор Гржибек не появился? — спросил майор кого-то в прихожей.
— Нет. Да он вряд ли сегодня появится, раз до сих пор не пришел. Так что с телом, гражданин майор? Будем убирать?
— Да надо бы. Но можно не торопиться, вскрытие все равно придется отложить до завтра. Вот закончим тут все, тогда в морг заодно и отвезете.
От этих спокойных слов, сказанных самым обыденным тоном, меня заколотило, словно я сама оказалась на ледяном оцинкованном столе прозекторской, куда завтра положат Алицию. Майор снова повернулся в мою сторону.
— У меня к вам просьба, пани Иоанна: позвольте взять ваши отпечатки пальцев. Кому другому я бы подсунул стакан с водой или другой предмет на подержать, но с вами-то подобную комедию ломать было бы глупо.
— Да я и сама хотела вам это предложить! Я тут, по-моему, вообще все залапала. Сможете хотя бы смело меня исключить и не тратить время вместо поисков настоящего преступника.
И вот черт же меня за язык дернул! Знала бы заранее, чем для меня это обернется — ни в жизнь бы майор моих пальчиков не получил, пришлось бы ему за мной побегать! А стаканы с водой из его рук если бы и брала, то только в перчатках! Но, как я уже говорила, Ванга из меня никудышная. И потому с совершенно спокойной совестью я продолжила размышления о личности и желаниях убийцы.
Микрофон. Его забрал убийца, больше некому. И даже сучком заменил, чтобы в глаза не бросалось. Потому что микрофон там еще вчера точно был, вчера я была спокойна и никакими паранойями не страдала, галлюцинировать не с чего было. Интересно, где он прятал магнитофон? И пользовался ли им вообще? Если в квартире, то это должно быть доступное и неприметное место, чтобы гость легко мог взять, а хозяйка не заметить. И был ли микрофон один? Может, ими вся квартира была нашпигована, теперь уже не узнаешь.
Свечи. Вот зачем они их распотрошили? И кто? Сама Алиция? Или убийца? Сколько времени эти свечи горели и зачем? Может быть, их и раскрошили для того, чтобы никто не смог увидеть, насколько свечи оплавлены, и сделать вывод о продолжительности нахождения убийцы в гостях у Алиции? Или это слишком притянуто за уши?
Свечи меня тревожили. С ними надо было разобраться, в них наверняка кроется ключ к разгадке.
Я вернулась в первую комнату. Но сделала вид, что заинтересована рабочим беспорядком на письменном столе, чтобы не привлекать лишнее внимание майора к тому, что меня на самом деле интересует. Подсела поближе, рассматривая кучку красных восковых стружек краем глаза. Да, свечи зажигали, в этом сомнения не было. У меня дома есть такие же свечи, вот бы сравнить эти стружки и те, целые! Но нельзя даже сложить стружки в подобие свечи, чтобы оценить размер: майор сказал ни к чему не прикасаться.
Однако даже в виде холмика стружки выглядят намного меньше, чем должны. Тут и на половину свечи не наберется, разве что на треть. Значит, горели они долго. Часа да, а то и три. Скорее даже три с половиной. Значит, она их зажгла специально для гостя, сразу, как он пришел.
Пришел. Посидел. Ушел. Потом вернулся и… сделал свое черное дело. Почему он не тронул послание на стене? Ведь не мог же не заметить, что во время его первого прихода этой надписи там не было. Хотя… Глупый вопрос: что он мог сделать? Унести стенку с собой? Сдирать краску вышло бы слишком долго, он бы до утра провозился.
Но не заметить он ее не мог, это точно. А если заметил, то не мог не попытаться расшифровать. Майор человек посторонний, он Алицию не знает, ему в жизни не догадаться, что она имела в виду. Но тот гость, ради которого она зажгла красные свечи, вряд ли был посторонним. Значит, он ее знал. И близко. И вполне мог догадаться…
Я чуть не подпрыгнула на месте от этой мысли.
Майор снимал у меня отпечатки пальцев и что-то говорил, но я не слышала и не замечала ничего вокруг, потрясенная ужасом осознания: если убийца настолько в курсе дел Алиции, что понял смысл послания, то он просто обязан был догадаться, кому именно это послание предназначено!
Мне.
Если убийца не последний идиот, он не бросит место преступления без пригляда. Значит, он знает, что я сюда пришла. И прочла надпись. А если он еще и знает меня (все говорит за то, что знает, поскольку в близком окружении Алиции меня знают все), то не может не понимать, что над его головой нависла нешуточная угроза. Потому что я этого дела так не оставлю. Не могу оставить! Это ведь завещание Алиции! Я не могу его не исполнить. И теперь он наизнанку вывернется, лишь бы меня опередить и устранить эту угрозу. Костьми ляжет.
Хм. Ну мы еще посмотрим, кто кого! Я должна выполнить завещание Алиции, и я это сделаю. Но как?! И времени в обрез…
16 июня 427 года от н.э.с.(Продолжение)
Только дети верят, будто днём зло спит.
Весь день Йеру мучила мысль о Горене-младшем – он чувствовал себя если не предателем, то негодяем, бросившим парня на произвол судьбы.
А ближе к вечеру ему неожиданно принесли записку из агентства – Пущен хотел поговорить. Йера собрался было пригласить его на ужин в какую-нибудь тихую ресторацию, но, вспомнив раздражительность детектива, отказался от этой мысли и по дороге домой заехал в агентство.
Пущен был ещё более угрюм и неприветлив, чем с утра. В ответ на пожелание доброго вечера он лишь кивнул Йере на кресло, с тоской посмотрел в потолок, помолчал, словно собирался с силами, и начал:
– Я ознакомился с делом Югры Горена и навёл кой-какие справки… Это расследование, возможно, обойдётся вам намного дороже, чем я изначально предполагал.
– Я не беден, – пожал плечами Йера.
– Замечу, ни один детектив в Славлене не взялся бы за это дело ни за какие деньги. Югра Горен работал над проектом, который курировал децемвират Афранской Тайничной башни. Даже друг вашей семьи доктор Хладан не летает так высоко. Не думаю, что Северская Государственная дума имеет право совать нос в дела децемвирата.
– Я считаю, что мои избиратели… – начал Йера, но Пущен скроил такую физиономию, что пришлось замолчать.
– Я не отказываюсь от этого дела. Оно кажется мне любопытным, потому что Югра Горен, по-видимому, был весьма неглупым человеком. Но мне нужно решить с вами другой вопрос. Вмешательство в дела децемвирата не регламентировано никакими правовыми актами – только неписаными законами. Ни вы, ни я не совершаем противоправных действий, а потому у меня развязаны руки. Но для расследования мне нужно допросить младшего Горена, и совсем не так, как это делают в полиции. А потому клиника доктора Грачена – неудачное для этого место. Вам решать, как лучше поступить: вы можете вытащить Горена из клиники при помощи адвокатов, законным путем. Но это займёт не менее месяца. Дело ваше, я-то как раз никуда не тороплюсь.
Пущен замолчал, снова глядя в потолок, – на лице его было столь брезгливое выражение, словно он хотел задавить жабу и собирался с силами.
– А есть другой путь? – Йера не выдержал паузы. Пущен кашлянул и оторвал взгляд от потолка.
– Можно забрать его оттуда безо всяких адвокатов. Выкрасть, попросту говоря. За ваш счет, разумеется.
Йера ужаснулся. Ему не приходилось так грубо нарушать закон…
– А уже потом пусть адвокаты доказывают, что хотят. А если не докажут – вернете Горена в клинику. – Пущен зевнул.
– Но… тогда его будут искать. Сбежавший из клиники сумасшедший, с клеймом «опасен» – такого никто просто так не оставит. Значит, поместить его в частную клинику не получится…
– Да ладно вам, судья, – проворчал детектив. – Чего вы испугались? Конечно, у меня в кармане нет частных психиатрических клиник, неизвестных властям. Но маленький загородный домик с нанятым врачом и сиделкой, думаю, вполне подойдет.
17 июня 427 года от н.э.с.
В полуподвал здания администрации вела узкая каменная лестница со стертыми от времени ступенями. Один чудотвор шел впереди, другой – сзади Йоки. И пол в длинном коридоре тоже был каменным – из больших квадратных плит, гладких, словно паркет, натертый мастикой.
– Стой, – скомандовал чудотвор, шедший сзади. – Руки за голову, лицом к стене.
Йока повиновался нарочно медленно – в школе подобная бравада ценилась другими ребятами. Раз уж ты вынужден выполнять приказание, то делай это с достоинством. Но в школе Йока знал, чем ему это грозит (ничем), а тут… Он не хотел признаться самому себе, что ему страшно.
Гораздо страшней, чем когда-то на уроке истории, где он тщетно пытался понять, почему его пугает голос Важана. Здесь пугало всё – и так же безотчётно. До дрожи в коленях.
Чудотвор открыл дверь в глубине каменной ниши – в подвале были очень толстые стены. Сначала в дверь прошел один чудотвор, и затем второй скомандовал:
– Два шага вправо и вперёд.
Йока мельком прочитал табличку на двери: «Душевая». В узком полутёмном помещении с десятком душевых кабинок сильно пахло хлорной известью и дешевым мылом, каким у Йоки дома мыли посуду.
– Раздевайся, – велел чудотвор.
Это было неприятно – раздеваться у них на глазах. Нет, Йока не был чересчур стыдливым, в школе мальчики тоже вместе принимали душ после занятий фехтованием или борьбой. Он не сразу понял, что боится остаться нагишом, – словно это делало его более уязвимым.
Вода была холодной, но не ледяной – видимо, нагревалась солнцем. Холодной воды Йока тоже не боялся, он привык обливаться из ведра в любую погоду, но через минуту зуб не попадал на зуб: одно дело обливаться, и совсем другое – долго стоять под брызжущей струйкой.
Йока быстро позабыл о гордой медлительности – холодно. Мыло действительно было дешёвым и пахло ещё отвратительней, чем то, что использовали в хозяйстве, но чудотворы велели вымыть голову – волосы спутались и тоже начали отвратительно вонять.
Он хотел одеться после душа, но у него отобрали даже полотенце, которым дали вытереться, и вывели в коридор голышом. Там, правда, никого не было, но Йока всё время вспоминал о том, что в колонии есть и девочки. Да и просто чувствовал себя очень и очень неуютно.
Идти пришлось недолго, у следующей двери его снова развернули лицом к стене, и он заранее прочитал табличку «Медпункт». Врач, нисколько не похожий на тех, которых Йока видел до этого, осматривал его недолго: пощупал пульс, послушал сердце, заглянул в рот, тщательно перебрал волосы, потрогал бицепс на правой руке и сказал:
– Здоров.
Зато долго заполнял медицинскую карту, и Йока от нечего делать с трудом читал повернутые вверх ногами буквы.
«Годен к работам второй степени тяжести». «Без ограничений». «Годен». «Допускается».
В следующей комнате ему выдали одежду, пахшую лавкой старьевщика, хотя чистую и выглаженную. Нижнее бельё было таким застиранным, что едва не расползалось в руках. Рубаха же, тонкая и серая, царапала шею воротником, и некоторые пуговицы на ней были обломанными. Да и в плечах она оказалась Йоке узковатой. В брюках не было карманов, и держались они на резинке.
– Они мне велики, – сказал Йока, посмотрев на себя, – брюки повисли на нем мешком и волочились по полу.
– Подверни низ и подтяни резинку, – равнодушно посоветовал чудотвор.
Но верхом неудобства оказались, конечно, ботинки – тяжёлые, словно налитые свинцом, с негнущейся подошвой, из грубой кожи. Они тоже были Йоке велики, но всё же не малы, и он не стал ничего говорить.
Из подвала поднимались по той же лестнице. Йока всё ждал встречи с Меченом или Ведой Страстаном – и готовился к этому, подбирая слова, но его привели в кабинет с надписью «Канцелярия», где за столом он увидел женщину в форменной куртке чудотворов. Никто не предложил ему сесть.
– Фамилия? – Женщина подняла на него равнодушные глаза.
– Йелен, – ответил Йока.
– Йелен… Это не сын ли Йеры Йелена, депутата Думы? – Она мельком глянула на медицинскую карту, которую ей на стол положил чудотвор.
Йока хотел ответить «нет», но заколебался. Впрочем, женщина не ждала ответа.
– Я знала его жену, мы даже были подругами некоторое время, – пропела она себе под нос, раскрывая какую-то большую толстую книгу.
Она была маминой подругой? Йока ждал удара откуда угодно, но не с этой стороны.
Дом, мама, отец, Мила… Это было очень далеко, в какой-то другой жизни, но это было. И жизнь та была прекрасной. В ней играл оркестр в парке у вокзала. И весна только-только начиналась, и впереди маячило лето – полное приключений. В носу защипало, и захотелось оказаться там, в начале мая. Всё изменить. А разве можно было что-то изменить?
Йока мог бы сидеть с этой женщиной за одним столом, а он стоит перед ней в этих нелепых клоунских штанах и тяжелых черных ботинках… И мама не знает об этом! Она может встретиться с этой женщиной где-нибудь в Славлене, может остановиться с ней поболтать – и не узнает, что та видела Йоку здесь, в колонии на болоте.
Ясна Йеленка – не его мама. Мысль отрезвила Йоку, но сделала ему только больней.
– Подойди и распишись здесь, где стоит галочка, – велела женщина.
Йока сделал шаг вперед, женщина повернула к нему книгу, протянула ручку и подвинула вперед чернильницу. «С внутренним распорядком Брезенского исправительного учреждения ознакомлен».
– Я не знаком с внутренним распорядком Брезенского исправительного учреждения. – Йока приставил ручку к чернильнице. – Я не могу этого подписать.
– С распорядком тебя ознакомят воспитатели, а сейчас распишись. Распорядок ты будешь соблюдать независимо от того, распишешься или нет, от твоей подписи всё равно ничего не зависит.
– Ты плохо начинаешь, – сказал чудотвор, стоявший сзади. И Йока понял, что они заставят его расписаться.
Для них, может быть, ничего не значит эта подпись, но им важно, чтобы он подчинился. С тем же успехом можно было отказываться раздеться, вымыться и нацепить на себя эти клоунские штаны. И в то же время, макая ручку в чернила, он понимал, что проигрывает нечто очень важное. Отходит назад на тот шаг, с которого обычно и начинается отступление.
Дверь в спальню номер четыре была плотно прикрыта, и Йока зашел туда не без волнения – хорошо знал, что значит быть новеньким. Да, конечно, он Вечный Бродяга, но, например, Пламен не очень-то обращал на это внимание…
Йока держал в руках комплект постельного белья, два полотенца, зубную щетку с коробочкой порошка и кусок мыла, отчего ему почему-то казалось, что выглядит он глупо не только из-за клоунских штанов. В незнакомой обстановке хорошо держать руки в карманах, а ещё лучше – выставить поверх ремня большие пальцы…
– А вот и ещё один герой явился, – тут же раздался голос от окна: на подоконнике, обхватив колени руками, сидел Вага Вратан.
В спальне было человек пятнадцать ребят, кто-то сидел, но большинство валялось на кроватях. У одного рука была в гипсе, а у двоих головы перевязаны бинтом.
– Йелен! – крикнул из угла Дмита Мален, и голос его трудно было назвать радостным.
– Иди, занимай койку, тебе Мален её выменял, – добродушно сказал Вага сверху вниз.
– Йелен, я как будто знал, что ты будешь в нашей группе! – Мален поднялся медленно, словно нехотя. – Конечно, лучше бы ты остался на свободе, но раз уж так вышло… Я занял тебе кровать у окна, рядом со мной. Но если ты хочешь у стенки, мы можем поменяться.
Йока покачал головой и кинул вещи на койку, застеленную тонким байковым одеялом в пятнах.
– А я пока продолжу. – Вага пристально посмотрел на Йоку и перевел взгляд на Пламена, который сидел на кровати напротив него. – И Йелену тоже советую послушать. В сегодняшнем происшествии есть только один плюс – нас всех освободили от работы. Но лучше бы мы поработали.
– Йелен, я правда очень, очень тебе благодарен, что ты хотел меня освободить, – зашептал Мален. – Не обижайся на Вагу, он за всех нас отвечает, ему по-другому нельзя.
Едва Йока успел опуститься на край койки, как дверь с шумом распахнулась, и все ребята начали подниматься – кто-то быстро, кто-то так же медленно, как Мален, – на пороге стоял мрачун в форме воспитателя – Йока ещё накануне разглядел, во что одеваются мрачуны в колонии. Йока поднялся вместе со всеми.
– А что Вратан делает в четвертой спальне? – Мрачун окинул Вагу взглядом: тот нехотя сполз с подоконника и вытянул руки по швам.
– Я разъясняю новеньким правила внутреннего распорядка колонии. – Вага отвечал сквозь зубы, с расстановкой. – По просьбе воспитателя шестой группы.
– Хорошо, продолжай. Я пришел объявить, что ужин сегодня задержится на пятнадцать минут. Поэтому староста должен построить группу не в двадцать тридцать, а в двадцать сорок пять.
Мрачун не сказал больше ничего и вышел, захлопнув дверь. Вздох облегчения был слышен столь отчетливо, что Йока удивился. Ребята снова повалились на койки, а Вага полез на подоконник.
– Если это было так глупо, как ты говоришь, зачем вы нас поддержали? – Пламен, в отличие от остальных, не долго оглядывался на дверь.
– Зачем? Ты ещё спрашиваешь? – Вага скроил презрительную физиономию, а потом повернулся к Йоке: – Иди сюда, Йелен. Иди-иди. Не бойся, я тебя не съем.
Йока пожал плечами. Вага, не слезая с подоконника, обнял его за плечо и развернул лицом к Пламену и остальным.
– Вот зачем. – Он легонько стукнул Йоку по затылку. – Для того чтобы он здесь не оказался. Слышишь, Йелен? Вся это катавасия случилась только из-за тебя. Иначе я бы никогда не согласился так подставиться. Двадцать семь человек ранено, наши девочки в том числе. У нас, Пламен, тут есть девочки, и мы за них отвечаем.
– Они что, маленькие? – проворчал Пламен в ответ.
– Благе Йованке только двенадцать исполнилось, и из её коленок сейчас дробь выковыривают. Из её коленок, Пламен, а не из твоих. Но дело даже не в том, что среди них есть маленькие. Мы отвечаем за то, чтобы наши девочки вырастали женщинами. Чтобы они могли рожать детей, когда выйдут отсюда. И кроме нас об этом никто больше не позаботится. Так что это правило внутреннего распорядка зарубите себе на носу: в первую очередь мы защищаем наших девчонок. Ради этого стоит подставляться. Чтобы ни одна тварь своими грязными лапами к ним не тянулась.
Йоке это понравилось, хотя чувствовал он себя преотвратительно.
– Так вот, Пламен, если ты думаешь, что тебе первому пришло в голову освободить Брезенскую колонию, ты ошибаешься. Пробовали без тебя, и не один раз. А твой план – глупость полная. Ладно, ты не знал, что вездеходы из Брезена прибудут через пятнадцать минут после первого сигнала тревоги. А мог бы, кстати, это и предположить. Но даже если бы мы успели разбежаться за эти пятнадцать минут, куда бы мы пошли? По дороге на Брезен? Тут болота кругом и леса. Что бы мы ели? Да нас бы переловили за три дня. Я уже не говорю о том, что победить охрану невозможно ни за пятнадцать минут, ни за три часа. Ты видел, как они перестроились? За секунду! Ты видел, кого первыми вырубили? Старших. У них это отработано и распределено.
– Но вас же много, а их мало… Почему…
– Потому что они – взрослые мужчины, сытые, тренированные и вооруженные. А мы – чахлые, голодные и запуганные. Йелен, признайся, ты, небось, тоже считал этот план гениальным?
Йока не ответил. Наверное, они ещё не знают, что Коста умер…
– Но если… всё это было так безнадежно… – Йока глянул на Вагу через плечо. – Зачем вы согласились? Ведь тогда вы меня спасти не могли.
– Потому что я думал, что встану. И успею тебе сказать… И прикрыть твоё бегство смогу. Не смог.
15–16 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир (Продолжение)
Крапа Красен смотрел на «погребение» Живущего в двух мирах с балкона особняка Явлена. Народу собралось на удивление много, толпа шумела, гвардейское оцепление еле сдерживало её напор.
Любопытство людей было понятно: все своими глазами желали увидеть змеиную сущность покойного. Жёлтый Линь хорошо поработал, для такого быстрого распространения сплетни нужно точно выбирать, кому её рассказывать. Если кто-то и не слышал о неизбежном превращении покойника в змею, то на площади Чудотвора-Спасителя ему об этом сразу же рассказали.
Когда Крапа приложил ухо к груди Живущего в двух мирах, он не услышал биения сердца и едва не поверил в его смерть. Но… падая на воду, тот ушибся щекой – щека оставалась покрасневшей и отекала на глазах. А это значит, что сердце всё ещё толкало кровь по сосудам.
Кроме этого, Крапу привлекла странная выпуклость на боку под широкой рубахой, и достаточно было её слегка ощупать, чтобы понять: это мёртвая гадюка. Зачем Живущему в двух мирах мёртвая гадюка? Вряд ли в этом был какой-то мистический или ритуальный смысл.
А скорей всего, Живущий в двух мирах собирался исчезнуть, оставив вместо своего мёртвого тела дохлую змею.
Знал ли он о принародном сожжении? Наверное, нет. Но, возможно, предусмотрел и такой случай. Если он оборотень и в обличии змеи может пересечь границу миров, сожжение ему не страшно. Главное, чтобы все вокруг поверили, что он не исчез, а именно сгорел.
Так пусть его превращение в змею станет народным поверьем, исток которого Крапа «найдёт» в старинных легендах и укажет чудотворам. И только один человек после этого не поверит в смерть Живущего в двух мирах – Инда Хладан. Но… пусть попробует кого-нибудь убедить в своей правоте.
– С чего они взяли, что непременно увидят змеиную душу этого человека? – спросил Явлен, нетерпеливо постукивая пальцами по широким перилам балкона.
– Наверное, храмовники пустили слух, иначе бы сюда вообще никто не пришел.
Крапа поймал удивленный взгляд Жёлтого Линя, стоявшего рядом. Умён… Гораздо умней, чем Крапа мог предположить вначале. Догадался, что поручение распустить слух исходит не от чудотворов, а от него, Красена, лично.
– Не скажи, – ответил он Явлену. – Я кое-что читал об этом. Правда, довольно давно. В старинных книгах об оборотнях иногда упоминают, что под воздействием огня или кипятка не только живой оборотень перекидывается в своё истинное обличье, но и мёртвый. Это один из способов выяснить, на самом ли деле убит оборотень, или пострадал невиновный.
– По-моему, это сказки, – сказал Явлен. – По мне и оборотничество – сказка. Однако в Тайничной башне моего мнения не разделяют. Вот и Волче говорит, что видел превращение этого человека в змея. – Крапа оглянулся на Жёлтого Линя.
– Да, видел, – угрюмо ответил тот.
– А в его змеиную душу веришь? – спросил Явлен с усмешкой.
– Да, верю, – не менее угрюмо сказал Жёлтый Линь.
Подыграл? А может, и всё понял? Главное, чтобы не рассказал об этом Огненному Соколу.
Однако, когда в огне вместо мёртвого человеческого тела заметалась змея, а Явлен вскочил с места и уставился на погребальный костер, перегнувшись через перила, Жёлтый Линь даже не шевельнулся. И лицо у него осталось равнодушным, будто и такое он тоже видел ежедневно.
Что это? Отсутствие воображения? Сострадания? Эмоций вообще? Или непроницаемая маска, сквозь которую никто не разглядит, что происходит у него внутри? Загадочный парень этот Желтый Линь…
Следовало бы опасаться такого, но Крапа чувствовал к нему необъяснимую симпатию. И всё ещё надеялся когда-нибудь перетянуть его на свою сторону.
– Ну что? Убедился? – Крапа потёр руки, когда смотреть стало не на что – огонь пожрал и хворост, и тело мёртвой гадюки.
– Это… это… – Явлен тряхнул головой. – Неужели я видел это своими глазами?
– И ты, и я, и Волче.
– В таком случае, мы только что уничтожили ценнейший экземпляр: существо, которое могли бы не разгадывать, а изучать… – пробормотал Явлен.
– Я примерно того же мнения, – усмехнулся Крапа. И вдруг заметил, что Жёлтый Линь смотрит вовсе не на догорающий костёр, а чуть в сторону. Смотрит неотрывно, хотя и равнодушно.
Крапа проследил направление его взгляда – Жёлтый Линь наблюдал за юношей (или, скорее, мальчиком), стоявшим возле стены храма. Юноша был богато одет, аристократически прям и хрупок, на лицо его падала тень широкого капюшона, скрывая глаза. Впрочем, ничего удивительного не было ни в капюшоне, ни в просторном плаще – шел дождь.
Трое Надзирающих подошли к костру, долго копошились в нём, пока не выдернули на всеобщее обозрение обгорелую гадюку.
– Сейчас меня стошнит, – кашлянул Явлен. – Я думаю, тут не на что больше смотреть. Пойдёмте обедать, пока мне совсем не испортили аппетит.
Крапа почему-то был уверен, что Жёлтый Линь, уходя с балкона, непременно обернётся на юношу в плаще, но он не обернулся.
Сдержать любопытство было очень трудно, и после обеда, когда они вдвоем направились на Столбовую улицу, Крапа всё же спросил:
– А кого ты рассматривал на площади, с балкона?
– Я разве кого-то рассматривал? – удивился Жёлтый Линь.
– Ну да. Юношу в плаще.
– А, этого… Нет, я просто загадал: если он переступит с ноги на ногу, пока я сосчитаю до ста, то смогу купить домик до следующего Сретения.
– И как? Переступил? – улыбнулся Красен.
– Не-а, – ответил Жёлтый Линь весело. И не было ни малейшего повода считать его слова ложью. Ни одного из невербальных признаков лжи, которые Крапа изучал ещё в университете.
Но Жёлтый Линь лгал, потому что Крапа отлично помнил: юноша переступал с ноги на ногу. И лгал Жёлтый Линь виртуозно. Почему? Зачем? Кто этот юноша?
А может быть, никакой загадки вовсе нет и Жёлтый Линь солгал, опасаясь сглазить удачу?
Крапа не отпускал его до самого заката, а когда позволил уйти, то снова не сдержал любопытства – решил проследить, куда Жёлтый Линь направится. И почему-то снова был уверен: на площадь Чудотвора-Спасителя. На этот раз его предположение подтвердилось.
Это в Славлене июньские ночи светлые и ясные – в пасмурном Хстове на улицах было темно. Масляные фонари, расставленные посреди широкой Столбовой улицы, не горели: расточительно жечь масло в ту пору, когда все спят.
Но на площади Чудотвора-Спасителя брезжил сумеречный свет летней ночи, и на его фоне хорошо был виден силуэт Жёлтого Линя. Он спешил – так идёт человек, привыкший не тратить времени попусту. Однако Красену показалось, что он именно торопится и сдерживает себя, чтобы не бежать.
Крапа перешёл на другую сторону улицы и ускорил шаги.
– Татка, таточка мой! – раздался пронзительный крик со стороны площади, перешедший в придушенные рыдания.
Жёлтый Линь остановился и взялся за рукоять сабли. Красен остерёгся подойти ближе, но увидел, как с площади выезжает телега, запряженная битюгом; правит ею высокий сутулый человек, силуэт которого кажется смутно знакомым, а на краю телеги сидит тот самый юноша в плаще, который так заинтересовал Жёлтого Линя ещё днём. И плечи юноши сотрясают рыдания…
Нет, крик, который далеко разнесся по улицам Хстова, не мог принадлежать юноше. Это… девочка. Теперь, глядя на её силуэт в сумерках, Крапа недоумевал, почему не понял этого раньше.
И высокого сутулого человека Крапе доводилось видеть, и, хотя он бы не дал голову на отсечение, но в глубине души не сомневался – это Чернокнижник. Значит, план Живущего в двух мирах осуществился…
Так вот что разглядел Жёлтый Линь! Понял, догадался, но никому не сказал… Что он сделает теперь? Побежит к Огненному Соколу? Поднимет на ноги какой-нибудь гвардейский дозор? Скорей всего, поищет дозор…
Ведь если вмешается Огненный Сокол, вся слава за поимку девочки-колдуньи достанется ему. У Крапы не было оружия, но чудотвору оно не нужно. И стоило Жёлтому Линю двинуться туда, куда ехала телега, Крапа ударил его в спину.
«Невидимый камень» – это, пожалуй, было сказано очень точно: Жёлтый Линь растянулся на мостовой и долго не мог подняться.
Крапа всё время забывал, что у людей Исподнего мира, какими бы здоровыми они ни казались, кости не так крепки, как у его соотечественников, – недостаток солнца не щадил даже богачей. И он уже испугался, что ударил слишком сильно, что мог повредить парню рёбра или даже позвоночник, но Жёлтый Линь встал на четвереньки и мотнул головой. И, поднимаясь на ноги, держался за поясницу. Нет, не рёбра и не позвоночник – у него же больные почки!
Парень удивлённо озирался, но разглядеть Крапу не мог. Рука его потянулась к поясу, и Крапа ударил снова: полегче, поаккуратней. Жёлтый Линь пошатнулся и не удержался на ногах – повалился на спину.
Мягкие шаги неподкованного коня удалялись неспешно, и надо было выиграть всего несколько минут, чтобы телега затерялась в узких улочках Хстова.
Нет, убить самого лучшего секретаря Млчаны не входило в планы Красена. Просто задержать. Но каков!
На секунду Крапа усомнился в правильности своей догадки – уж больно непохожа эта мальчишеская выходка на поступок предусмотрительного и весьма неглупого Жёлтого Линя. Разве что свой домик до следующего Сретения…
Ведь за девочку-колдунью обещана существенная награда. На домик не хватит, но у парня наверняка есть и другие сбережения. И Крапа ударил ещё раз – на всякий случай.
Когда Жёлтый Линь поднялся на ноги в третий раз, телеги уже не было слышно, а Красен успел отойти на несколько шагов. Начни парень преследовать своего невидимого врага, и можно было бы толкнуть его ещё раз.
Но Жёлтый Линь, снова удивлённо оглядевшись, лишь усмехнулся, постоял немного и направился в сторону Мельничного ручья. На лице его не было даже досады – напротив, Крапе показалось, что он вполне доволен произошедшим. Во всяком случае, улыбка, игравшая на его губах, была удовлетворённой.
А ещё в развороте плеч появилось нечто странное: словно с них свалилась огромная тяжесть. Пожалуй, если внимательно следить за новым секретарём, рано или поздно можно научиться различать то, что он старается скрыть.
Крапа вдруг вспомнил его семнадцатилетним щенком, рубившим дрова на заднем дворе заставы… Восторженным и искренним в своём желании постоять за Добро. Неужели он больше никогда не захочет искать в этом мире добро, как не ищет его прожжённый циник Знатуш? Неужели свой домик в Хстове ему дороже солнца, которое эта девочка несёт миру?
16 июня 427 года от н.э.с.
К частным сыщикам Йера Йелен относился с некоторым презрением, со многими встречался в суде – они иногда выступали свидетелями, особенно часто в бракоразводных процессах или делах о разделе имущества.
Но он понимал, что сам не сможет заниматься расследованием: ни делом Горена-старшего, ни спасением Горена-младшего, ни поиском исчезнувшего Жданы Изветена. А ему очень хотелось добраться до правды… Он навёл справки и остановился на агентстве Враны Пущена, которое занималось в том числе поиском пропавших, а не только уличением супругов в неверности.
Агентство было крупным, имело блестящие рекомендации, но Йеру волновал не только их профессионализм – история с доктором Чаяном многому его научила.
Йера мог без усилий оплатить услуги агентства и некоторое время колебался: выступить от своего имени или от имени думской комиссии? В результате он пришел к компромиссу: прикрыться именем Думы, только если сыщикам потребуются более широкие полномочия, чем даёт им закон, а до той поры действовать неофициально.
Врана Пущен, человек прагматичный и лишённый иллюзий, счёл этот компромисс разумным. Он произвел на Йеру отталкивающее впечатление: и мятым лицом, какое бывает у сильно пьющих людей, и раздражительностью, и немногословностью, которая граничила с бестактностью. Если бы не предупреждение о странностях Пущена, Йера расстался бы с ним сразу.
Зато он понял, почему Пущен никогда сам не принимает клиентов (для Йеры, по настоятельной просьбе, он сделал исключение) и никогда сам не занимается сбором информации. Говорили, что он лишь иногда даёт наставления своим людям и зачастую не интересуется результатами их работы, но в анализе собранных фактов ему нет равных.
В громком деле о пропаже пятилетней девочки именно Пущен смог определить, где найти её тело, и многие, не только обыватели, посчитали это чем-то вроде волшебства, а жёлтые газеты трубили о ясновидении и спиритизме.
Йера знал об этом деле не понаслышке – Пущен лишь сопоставлял собранные его людьми факты, как математик решает уравнение со многими неизвестными.
От дела Грады Горена Пущен сперва отказался и посоветовал Йере обратиться к адвокатам. Он не отрицал, что младший Горен может оказаться в тюрьме вместо клиники, но почему-то считал это маловероятным. И при этом смотрел на Йеру молча и выразительно – так, что спрашивать о чем-либо ещё расхотелось… А вот расследование обстоятельств смерти Горена-старшего заинтересовало желчного сыщика.
– Надеюсь, судья, вы оплатите мою работу независимо от того, понравится вам результат или нет… – проворчал он, листая папку с делом. – Так же как и отсутствие результата…
– Разумеется, – поспешно ответил Йера.
– Вы отдаете себе отчет, во что может вылиться это расследование? – Пущен снова посмотрел на Йеру как на неразумного ребёнка.
– Отчасти.
– Я бы на вашем месте не выбрасывал деньги на поиски дневников Горена, – пробормотал он, закрывая папку.
– Вы считаете, что дневники не помогут пролить свет на это дело?
Йере показалось, что Пущен собрал в кулак всю волю, чтобы ответить и не покрутить при этом пальцем у виска:
– Если дневники имеют отношение к делу, они давно уничтожены.
Загадочное исчезновение магнетизёра вызвало на лице Пущена лишь гримасу отвращения, но от поисков он не отказался. А в заключение разговора сказал, что ежедневные отчеты Йера может получать у секретаря агентства или нарочным, как ему будет удобней.
Дети до 16 лет не допускаются.
(Из объявления в кинотеатре)
Принимаются лица не старше 35 лег.
(Ш инструкции о приеме в высшие учебные заведения)
35-16 = 19.
(Из учебника арифметики для начальной школы)
1. МЕХАНИК “ЭЛЛИПСА”
–Слушай, приятель! Я тебя гдето видел. Присядь, выпьем по рюмке.
Он крепко держал меня за рукав пиджака. Дернул же черт пройти мимо этого стола, как будто нельзя было направиться прямо к выходу. Дома я ему быстро дал бы понять, что он не встречал меня раньше, Я приехал в этот городишко только ночью. Единственное место, где меня могли увидеть местные жители, — это третья страница утреннего выпуска “Космических новостей”. Но тот, кто на рассвете успел порядком набраться, вряд ли читает скучнейшую газету, предназначенную для специалистов.
Как мне хотелось стукнуть его чем-нибудь, но этого нельзя было делать. Слишком много бесед и напутствий пришлось перенести перед отъездом. Мне советовали не высказываться против частных компаний, не интересоваться техническими деталями системы запуска и самого космолета, ходить только по маршрутам, выработанным для журналистов, не забираться далеко в горы… Пожалуй, проще было бы перечислить, что я имел право делать. Список получился бы куда короче. Конечно, никому не пришло в голову запретить мне скандалы с посетителями кафе и ресторанов, и похоже было, что этого не избежать.
– Извините, — елейным голоском пропел я так, что самому стало тошно, — вы никак не могли меня видеть. Отпустите, пожалуйста, рукав.
Страница 70 из 138
– Брось, братец! Может, нас ДРУГ Другу и не представляли. Но тебя все равно где-то видел.
– Да я только ночью приехал и первый раз вышел из гостиницы позавтракать. — Я уже еле сдерживался. — А ну, убери руку!
– Ха-ха-ха. — радостно загоготал пьяный. — А ведь верно. Вспомнил. Это я в “Космических новостях” видел твой портрет.
И вдруг он сразу осекся, стал серьезным и почему-то показался уже не пьяным, а больным.
– Да, конечно, — сказал он, отпуская мой рукав. — Журналист оттуда. Прибыл на церемонию старта “Саранды”. Так сказать, на торжество. По журналисту от страны. И портретик каждого, чтобы никто не спутал. А может, вы все же выпьете со мной? Все равно ведь сейчас некуда идти.
Это становилось интересным.
Было чему удивляться: первый попавшийся на глаза пьяница успевает между рюмками русской водки, да еще после первых петухов, просмотреть газеты и даже запомнить лицо незнакомого журналиста. Но я колебался.
– Да вы садитесь. А то потом пожалеете, что не сели.
– Это почему же? — спросил я, усаживаясь.
– Потому, — сообщил он, наполняя свою рюмку, — что сейчас рано и никого нет. А через час со мной не поговоришь.
Я не понял, какое отношение к нашей беседе имеет отсутствие посетителей, но наполовину опорожненная бутылка на столе подтверждала, что через некоторое время с ним действительно не поговоришь.
– Журналистам сегодня предстоит напряженный день, — он пощелкал пальцем по бутылке. — Вы, конечно, эту жидкость с утра глотать не станете. Сейчас попросим что-нибудь помягче.
Он повернулся всем туловищем к проходу между столами, некоторое время сосредоточенно молчал, как бы соображая, что выбрать из плохо знакомых ему слабых напитков, и наконец крикну л:
– Катрин, баночку пива!
Катрин, стоявшая за стойкой, неторопливо направилась к нам.
Стройная, длинноногая, она как будто не шла, а просто уменьшала расстояние между собой и нашим столиком. И по мере того как она приближалась, все тоскливее становились глаза моего соседа, все явственнее проступала какая-то болезненность в его лице. Катрин остановилась совсем близко, поставила банку пива на стол, прошествовала обратно к стойке и что-то сказала плюгавому, некрасивому мужчине, выглядывавшему из-за громоздкого кофейного агрегата.
– Ее муж, — как бы угадав мой вопрос, глухо сообщил сосед.
Потом он повернулся ко мне, наклонился всем телом к столу и продолжал:
– Вот ты видел многих людей. Пишешь о них. Изучаешь. А скажи, почему вот таким уродам.достаются красивые жены? Молчишь! А я могу тебе сказать, почему.
Он перевел взгляд к стойке, с отвращением взглянул на хозяина ресторана, который полировал металлический бок агрегата, и отвернулся.
– Все в этой проклятой жизни просто. Некрасивым мужикам приходится бороться за любую бабу. Что за плохую, что за хорошую. А красивые женщины любят, когда за них лбы расшибают.
Оказывается, этот тип имеет склонность не только к спиртным напиткам, но и к философским обобщениям.
– А может быть, она вышла за него по любви или потому, что этот красавец владеет рестораном?
– Чудак ты, журналист. По любви! — И он снова весело загоготал. — А что касается дрянного ресторанчика — такая могла продать себя и подороже.
– И что, нашлись бы покупатели? — спросил я.
– Отчего же! Например, я. — И, увидев на моем лице недоверчивую усмешку, он продолжал: — Трудно, правда, поверить, что я богат. Тот, кто делает деньги, не напивается с утра пораньше. Так любой в трубу вылетит. А я деньги трачу, а не делаю. И мог бы Катрин эа одну ночь заплатить больше, чем этот плюгавый зарабатывает за целый месяц.
– А можно узнать, что вы за птица такая?
– Можно. Отчего же нельзя. Только ты держи глаза, а то на лоб вылезут.
Он помолчал немного, отхлебнул глоток водки и только тогда посмотрел на меня спокойно и, как мне показалось, насмешливо:
– Я Барк Томсон, механик с “Эллипса”.
Наверное, ни один свод законов за всю историю человечества не содержал такого количества бесполезных правил, как инструкции Международной космической ассоциации. Каждый шаг любого члена экипажа даже самой маленькой космической посудины был строго регламентирован. Конечно, когда дело касалось околоземных пространств. За их пределами и командиры и команда, да и пассажиры тоже чаще всего руководствовались обстоятельствами, а не пухлыми томами инструкций.
Пункт 487 “в” “Инструкции о посадке космолетов большого тоннажа” был принят из-за штурмана Девра и никогда не применялся.
Девр летал на громадном космолете. Раньше такие не всегда благополучно опускались в посадочные озера. В последнем полете Девр получил серьезную травму при аварийном торможении. Когда подлетали к Земле, он бросил рубку, ворвался к главному штурману и стал колотить кулачищами по приборам. Решил, что приборы врут и посадка идет неверно. Когда он понял, что отводить космолет на дополнительный расчетный виток не собираются, он стал вопить от страха и требовать, чтобы ему разрешили индивидуальную посадку. Конечно, ни командир, ни главный не могли разрешить такого, так как в инструкции ничего на этот счет не говорилось.
Страница 71 из 138
Ну, а на Земле, сразу же после посадки, Девра связали и отправили в больницу.
Вышел он оттуда через два месяца здоровым, посмеивался над своей историей, хотя о полетах ему пришлось забыть. Но в результате на свет появился пункт 487 “в” “Инструкции о посадке космолетов большого тоннажа”. Согласно этому пункту командир корабля имел право разрешить индивидуальную посадку на Землю любому члену экипажа, если возникнет реальная опасность психического расстройства из-за страха разбиться при последних маневрах космолета.
Конечно, что и говорить, у многих тряслись поджилки в момент посадки. Даже у самых храбрых.
Полетай годик-другой, хлебни всех этих опасностей, которые сваливаются всегда неожиданно и не с той стороны, с какой их ждешь, а потом попробуй садиться спокойно.
И все же за девятнадцать лет существования пункта 487 “в” ни один космонавт ни разу не воспользовался своим правом.
О нем уже начали забывать, о пункте 487 “в”. Как вдруг случилась эта история с “Эллипсом”.
Роб Айленд, дежурный по космопорту частной компании “Джеральди”, не мог сказать точно, в какой момент от “Эллипса” отделилась капсула, хотя прямо перед его носом был громадный экран для наблюдения за посадкой.
Надо же было случиться, что в момент посадки “Эллипса” в диспетчерский пункт космопорта вошла Бетти. Она молча уселась рядом с Робом и начала внимательно изучать свое изображение в мятой полированной крышке видеодатчика. “Эллипс” хорошо держался в центре экрана, и пока все шло нормально. До приводнения оставалось добрых двадцать пять минут, и Роб решил рискнуть, хотя знал, что запись изображения будет автоматически включена только на последней пятиминутке.
– Слушайте, Бетт, я хочу сделать вам маленький сюрприз, — сказал Роб Айленд, не поворачивая головы от экрана. — Надеюсь, вы не станете потешаться надо иной.
– Ну, что вы опять придумали? Снова экскурсия в расцвеченные пещеры с эскалатором и канализацией, как на прошлой неделе?
– Нет, значительно хуже, — Роб потянулся к краю щита и передвинул изображение “Эллипса” правее. — Я написал стихотворение, посвященное вам.
– О Роб, я в восторге! Женщины обязаны любить стихи. Во всяком случае, должны млеть от восхищения, когда стихи посвящаются им. — Бетти оторвалась ненадолго от своего занятия и взглянула на Айленда с улыбкой. — Расскажите, Роб, как мужчинам приходит в голову мысль писать стихи и как они это делают.
– Опять вы за свое, — огорченно проговорил Роб и вернул изображение “Эллипса” к центру. — Давайте я сперва прочту стихотворение, а потом можете вволю смеяться.
– Ну, что ж, валяйте.
Роб уставился на экран и минуту сосредоточенно молчал.
“Эллипс” казался совершенно неподвижным, хотя и мчался по дуге с громадной скоростью. Приборы наблюдения, расположенные далеко от космопорта, держали изображение корабля точно в центре экрана.
С “Эллипсом” было не все ясно. Он появился на три с половиной года раньше, чем его ждали. Но пока все шло как обычно. Посадка как посадка.
Теперь уже ничего не может произойти. Да и с корабля не подавали никаких сигналов бедствия.
– SOS! — сказал Роб Айленд.
– SOS? — выпрямившись, спросила Бетти, и глаза ее тревожно забегали по экрану и щиту наблюдения за посадкой.
– Стихотворение называется “SOS”, — сказал Роб, не поворачивая головы.
Бетти метнула на него сердитый взгляд, но потом успокоилась и стала снова разглядывать свое изображение на блестящей поверхности крышки.
SOS, SOS, SOS,
Спасите меня, хорошая,
Я, как бездомный матрос.
Жизнью безжалостно брошен
В безбрежное море ненужных людей,
Я у тоски во власти
На долготе одиноких ночей
И широте беспредельной страсти.
Жизнью безжалостно брошен
Я, как бездомный матрос.
Спасите меня, хорошая,
SOS! SOS! SOS!
– Ну как? — не поворачивая головы, спросил Роб.
– Пожалуй, поэта из вас не получится, — ответила Бетти, улыбаясь. — Но эти строчки насчет долготы и широты довольно сносные. Как они звучат?
Вот здесь-то Роб и не выдержал, отвел взгляд от экрана и повернулся к Бетти. Сперва он невольно пробежал взглядом по согнутой над щитом фигуре, а потом, глядя Бетти в глаза, медленно повторил:
…на долготе одиноких ночей
И широте беспредельной страсти.
На второй день Роб рассчитал время. Оказалось, он смотрел на Бетти каких-нибудь семь или восемь секунд. Но, когда он перевел взгляд на экран, в борту “Эллипса” зияло отверстие торпедного отсека, а к краю экрана медленно уходила вядивидуальная посадочная капсула. Если бы Роб знал, как важно сейчас проследить, начнет ли задраиваться торпедный отсек, он не шелохнулся бы. Ведь отсек остается открытым только в одном случае: когда корабль покидает последний член экипажа, чтобы можно было вернуться на космолет. Но Роб растерялся и еще раз взглянул на Бетти, как бы призывая ее в свидетели происходящего. Когда он повернул голову, Бетти метнулась к щиту и включила запись изображения посадки и сигнал тревоги. Это тоже была ошибка, так как и Бетти в этот момент не видела экрана, а запись все равно была включена поздно.
Страница 72 из 138
Когда они оба взглянули на экран, индивидуальная посадочная капсула ушла за край, а вместо “Эллипса” мчались острые языки пламени и разлетались осколки космолета, которым теперь суждено было сгореть в атмосфере. “Эллипс” взорвался, не долетев до Земли каких-нибудь несколько сот километров.
А через полчаса посадочную капсулу подтянули к причалу, подцепили тросом, подняли и посадили в гнездо. И только тогда люк сделал четверть оборота, откинулся и из капсулы вылез Барк Томсон, механик “Эллипса”, единственный член экипажа, который вернулся на Землю.
2. ПЛАНЕТА
– Так ваc “Джеральди” все эти годы прятала здесь? — спросил я, когда опомнился от изумления.
– В наше время никто не может прятать человека, тем более “Джеральди”. По вашей милости частных космических фирм осталось раз-два — и обчелся. На традициях держатся. Все теперь у Международной космической ассоциации. Даже капитанов кораблей она назначает. Эти частные компании давно разогнать пора. Никто связываться не хочет. — Варк угрюмо усмехнулся. — Так что я сам сидел здесь. Конечно, не совcем по своей охоте. До взлета следующего корабля я должен был подчиниться. Фирма требовала. А потом тут понаехали разные международные комиссии. Так что пришлось. Иначе плакали мои денежки. А я их так заработал, что не дай бог другому. Чего же артачиться? Жить и здесь можно.
– А чего вы испугались при посадке? Нервишки или на корaбле что-нибудь неладно? Какая cлучайность вас спасла?
– Никакая не случайность. — Варк посмотрел на меня с тревогой. — Все было по закону.
– По закону-то по закону, — прервал я его, — но ведь вы могли и не испугаться посадки и остаться на корабле.
– Никак не мог, — спокойно сказал Варк, и опять в его глазах загорелась насмешка. — Я же ничего не пугался. Я ведь знал, что корабль при посадке может разбиться.
– То есть как это вы знали?
– Да так. Думаешь, я один знал? Я им предлагал оставить корабль на орбите и посадку совершить в капсулах. Не поверили. И вот я сижу здесь, а они где…- Он помрачнел и отвернулся.
Долго смотрел на Катрин, которая вертелась около стойки, потом взглянул на меня.
– Ладно, время еще есть. Я тебе все по порядку выложу, как было. А то на меня здесь наговаривают некоторые. Хватит. Три года молчал.
Барк ткнул вилкой кубик обжаренного сыра, отправил его в рот и долго жевал, уставившись в стол.
Потом он поднял голову и заговорил:
– Вот ты смотришь на меня и, наверное, думаешь, как же это вот такой, как я, — и на “Эллипсе”. Когда на кораблях одни космолетчики и ученые. Я сам не верил поначалу, когда предложили. Я на сборке работал. Работа временная, Но у них там авария произошла.
Вот из-за нее-то все и случилось.
Когда он увидел, что натворил, у него похолодело в груди. Металлическая балка просела и развела надвое центральный стержень ревенира. Однако испуг тут же прошел: Армандо разглядел, что защитные планки убраны и болтаются на магнитных присосках.
Значит, за поломку придется отвечать кому-то другому. Ведь ему не сообщили, что стержень ревенйра остался оголенным.
Через четверть часа сборка в космосе была приостановлена, и все собрались в диспетчерской.
Члены команды “Эллипса”, которые по инструкции обязаны были принимать участие во всех этапах сборки, сиДели в стороне. Они выполняли только вспомогательные работы и почти всегда при аварийных событиях были зрителями, к тому же не очень внимательными, и серьезными. Они тихо переговаривались между собой, пока сборщики препирались, выявляя виновного.
– Да, натворили. — Главный сборщик огорченно махнул рукой. — Поломка-то пустяковая. Стержень можно свести. Но ведь это нужно сделать с точностью до микрона, а у нас одно сборочное оборудование. Грузовой космолет поднимется сюда только через неделю. Значит, надо менять план сборки, чтоб время не уходило попусту.
– А зачем? — раздался вдруг спокойный голос. — Можно обойтись и без аппаратуры.
Рассмеялись только в той стороне диспетчерской, где сидела команда “Эллипса”. Но у главного выступление Барка Томсона не вызвало энтузиазма.
– Да ты понимаешь, что такое микрон? — проговорил он, досадливо поморщившись.
– Слышал вроде, — не унимался Барк. — А почему не попытать счастья? Не получится, тогда н сообщим на Землю.
В тесной секции сгрудились сборщики и часть команды “Эллипса”.
План Барка оказался прост: для предварительной установки стержня он использовал защитные планки, но окончательную установку проводил вручную. Он гладил стержень грубыми мозолистыми пальцами, проводил по его краям толстыми желтыми ногтями и, сопя, тихонько постукивал по гладкой металлической поверхности у разлома то ребром ладони, то мизинцем. Зрителям стержень ревенира казался неподвижным, зажатым защитными планками. Но Барк то и дело огорченно ахал, что-то бормотал, начинал снова гладить стержень и постукивать его с другой стороны. Все это множество раз повторялось и длилось утомительно долго. Наконец Барк застыл и только медленно кивнул головой. Один из сборщиков повернул рычаг фиксатора, Барк устало опустил руки. Через минуту к участку разлома подвели измеритель. Стрелка поползла вверх и остановилась на делении 0,7 микрона — стержень ревенира был установлен точнее, чем полагалось по нормам!
Страница 73 из 138
Когда все разошлись по местам, в диспетчерскую ворвался космолетчик Родерик Дэвис, откинул щиток скафандра и подошел к командиру “Эллипса”.
– Вот это работенка! — котал он. — Ну и силен Без аппаратуры — и 0,7 микрона. Потеха! И чего таскать за собой тонны инструментов, когда одного Барка было бы достаточно.
– Да, руки у него отменные,ответил командир, — просто удивительно.
– А это верно, — неожиданно спросил Дэвис, — что Зомер отказался лететь и одно место в команде свободно?
– Уж не собираешься ли ты на это место предложить Барка Томсона? — спросил командир.
– А почему бы нет? — Давис усмехнулся. — Видишь ли, мне не хочется оставаться там в не вернуться на Землю из-за какой-нибудь глупой поломки. А они наверняка будут.
– Но ведь ты знаешь, по какому принципу комплектуются команды испытательных кораблей. Что твои Барк будет делать между редкими ремонтными работами?
– Пусть ничего не делает, — спокойно отпарировал Дэвис. — Мы все сделаем за него, но зато мы будем спокойны.
– Ты, как представитель “Джеральди”, можешь брать в экипаж кого угодно, — сказал командир, — но я предпочел бы иметь в команде человека, умеющего работать не только руками, но и головой.
– Голов у тебя будет достаточно, а вот таких рук, к сожалению, нет. И ни один ученый не сможет сделать того, что сделал сегодня Барк. Принцип совмещения профессий! Он хорош для ближних трасс, когда ао сигналу бедствия к кораблю могут ринуться десятки спасателей. А что будем делать мы, когда окажемся даже без связи с Землей?
Дэвис снова взглянул на командира.
– Никто из нас не умеет хорошо готовить. Но мы будем глотать и невкусную еду. Все мы хорошо знаем электронику. И если даже разобрать всю аппаратуру до последнего элемента, мы сумеем наладить и пустить в ход то, что нам понадобится. Но ведь корабль, кроме того, состоит из металла. А где металл, там должен обязательно быть работяга. Слесарь, токарь, механик — кто угодно. Пусть не ученый, но обязательно с такими руками, как у Барка. Одними учеными и носмолетчиками не обойдешься.
– Ты мог бы придумать более веские аргументы. — Капитан внимательно поглядел на Дэвиса. — Почему ты непременно хочешь, чтобы Барк был в экипаже? Создается впечатление, что ты стараешься загладить какую-то вину перед ним.
– Какую вину? — вспыхнул Дэвис.
– Слышал я, еще много лет назад вас оказалось двое на последнее вакантное место в школу космолетчиков-испытателей. Но ведь Барк не прошел но многим показателям.
– Ну, если ты это знаешь… Барк считал, что у него незначительное отклонение от нормы. Он очень просил меня уйти. Забрать заявление. Я этого не сделал, хотя и мог бы. И Барк стал сборщиком. Понимаешь, наш полет — последний шанс. Больше такого не будет.
Дэвис отошел к стойке в стал расстегивать скафандр. Он долго возился с застежками. Потом повернулся и хмуро сказал:
– Все это чепуха, капитан. Не это определяет мое решение. Барк нужен на корабле, и я готов нести за него полную ответственность.
– Поступай как знаешь, — ответил капитан, пожав плечами.Наверно, для престижа вашей фирмы нужно, чтобы хоть один член экипажа был навязан капитану, которого прислала космическая ассоциация.
– Вот так я и попал иа “Эллипс”. — Барк откинулся на спинку стула. — Хотел я на кораблях полетать, а когда увидел договор, понял: такое раз в жизни бывает. И согласился. Месяца два сидели на ближних трассах. Ну, а потом и отправились в путь. Тогда же все с ума посходили. Ста лет от первого полета в космос не прошло. Недавно только в околосолнечном пространстве болтались. А тут подавай сразу сверхдальние трассы. И все из-за новой технологии полета вашего ученого. Эти русские фамилии — язык поломаешь. Ну, а фирма чем хуже. И она испытания вела.
Полет рассчитан был года на четыре. Но вышло все гораздо быстрее. Всего полгода летели.
Когда перешли на полет без ускорения и огляделись вокруг, радости было много. Получилось, что просчитано правильно. И в этот момент наткнулись на планету, чтоб ей ни дна, ни покрышки. Она нам все планы спутала.
После посадки на планету Дэвис утверждал, что прекрасно справился бы и один. Но когда на его дежурстве приборы сообщили, что луч неизвестно откуда взявшегося локатора ощупывает их корабль, он обрадовался, что командир сидел рядом и, так же как и сам Дэвис, изумленно таращил глаза на шкалу прибора.
– Что за чертовщина? — пробормотал командир. — Здесь не должно быть никаких космолетов поблизости.
Потом в течение нескольких минут они напряженно работали и, когда на модельной карте две тонкие линии сошлись далеко по курсу корабля и перечеркнули одну из планет небольшой звездной системы, командир побледнел, а у Дэвиса задрожали руки.
– Дать ответный сигнал? — спросил Дэвис.
– Ни в коем случае, — остановил его командир. — Включай только анализаторы и оптические наблюдатели. Не надо выдавать себя.
– Но ведь они все равно обнаружили нас.
– Вряд ли на таком расстоянии можно различить контур корабля. Скорее всего это локатор какой-нибудь метеоритной станции.
Некоторое время командир смотрел на приборы, потом включил сигнал аварийного вызова команды.
Страница 74 из 138
Они входили в рубку один за другим и становились за креслами командира и Дэвиса. Может быть, так получилось потому, что первым появился Остин и сразу уставился на модельную карту. Он участвовал в сборке командной рубки, и ему ничего не надо было объяснять. Остин так и не отошел к столу, и остальные тоже застыли за единой командира, сгрудившись тесной группой. Тонкие светлые ниточки дрожали в прозрачной глубине модельной карты, пересекаясь на светлом шарнире планеты.
Первым нарушил молчание Остин.
– Да, техника у них не надежная, — сказал он, продолжая изучать показания приборов.
– А может быть, важнее отметить, что это все же техника, нусть даже слабая. — От группы космонавтов отделился биолог Фаулер. — Ты всегда начинаешь с недостатков, Остин.
– А достоинства мне пока неизвестны. Да они меня сейчас и не интересуют.
– И все же Фаулер прав, — командир повернул кресло и оглядел собравшихся. — Для нас сейчас самое главное, что это техника, и она, к сожалению, сработала. В этом участке нет густых метеоритных потоков. Однако нас засекли на очень большом расстоянии. Одно наличие службы дальнего космического обнаружения уже говорит о многом.
– Что ты хочешь этим сказать? — Остин перевел взгляд от приборов и с тревогой взглянул на командира.
– Я хочу сказать, что на планете могут опасаться не только метеоритов.
– Можно подумать, — Остин усмехнулся, — на планете ждут не дождутся встречи с пришельцами из космоса.
– А почему бы и нет? Весь вопрос в том, что припасли к встрече с пришельцами. Возможно, этот слабый и плохонький локатор — все, чем располагает планета. А может быть, это только уловка, чтобы скрыть истинный уровень техники.
В рубке наступило молчание.
Командир сидел, опустив голову.
Никто не двинулся с места.
И вдруг в тишине раздался удивленный голос Фаулера.
– Слушайте, о чем вы говорите? — он подошел вплотную к командиру. — Ведь это цивилизация! Разумные существа! Нам повезло. А вы! Я считаю…
Остин резко перебил его:
– Я знаю, что ты считаешь. Сейчас начнешь ахать. Ах, неизведанная форма жизни, ах, новый строй мышления, ах, невиданный способ передачи генетической информации. Ах! Ах! А я вот считаю, что мы не должны соваться на планету.
– Это наш долг, — твердо сказал Фаулер.
– Долг? — Остина затрясло от возмущения. — Наш долг — вернуться на Землю. Мы ведем испытания и не имеем права глупо рисковать. Сейчас важно показать, что расчёт полета верен.
– Но ведь планета… — начал было Фаулер, но Остин снова перебил его: — А что планета? Никуда она не денется. Так и будет крутиться возле своей звезды. — Остин почувствовал, что Фаулер сдается, и стал говорить спокойнее. — Мы ее обнаружили, твою планету. Зафиксировали координаты. После нашего возвращения на Землю сюда можно направить новую экспедицию. А посадка на незнакомую цивилизованную планету связана с риском.
– Если все так скверно складывается, — проговорил Фаулер с какой-то примирительной интонацией в голосе. — И если вы все такие осторожные! — вдруг почти выкрикнул он с досадой. — Так к чему весь этот разговор?
Через десять часов мы должны были начать поворот для возвращения.
– Наконец я слышу разумную речь, — Остин подошел к Фаулеру и похлопал его по плечу. — Главное сделано — цивилизация обнаружена. А детали — кто населяет планету, каков уровень развития, какова форма жизни — выяснятся потом.
– Беда заключается в том, — Фаулер так же снисходительно похлопал Остина по плечу, — что для биолога все перечисленные детали и составляют предмет исследования.
Теперь, когда спор был улажен, напряжение спало, и космонавты тихо переговаривались, усаживаясь.
– А может быть, нам начать маневр поворота сейчас? — Остин выжидательно посмотрел на командира. — Незачем подходить к планете близко.
Командир долго не отвечал, о чем-то думая и глядя на карту.
Потом он повернулся к Остину и спросил с неожиданной насмешкой в голосе:
– А ты, Остин, часто встречал метеориты, которые, нб долетев до планеты, поворачивают и начинают двигаться в противоположном направлении?
И снова в рубке стало тихо.
– Как только мы сойдем с нынешнего режима полета и начнем поворот, — командир пересел к столу и обвел взглядом собравшихся, — на планете сразу поймут, что имеют дело с космолетом, который к тому же намеревается удрать. Это может показаться подозрительным и привести к желанию задержать или даже уничтожить корабль. К сожалению, мы летим почти прямо на планету и проскочить ее незаметно не удастся. Примерно через неделю они нас опознают.
– Ты предлагаешь все же совершить посадку? — спросил Дэвис.
– Не предлагаю, — ответил командир, — а приказываю. Конечно, если бредут разумные предложения, я готов изменить приказ. Но боюсь, что другого выхода нет. Я тоже не хочу лезть туда, но придется. Мало того, мы дрлжны заранее сообщить о себе и будем подходить к планете на малой скорости. Пусть у ниx будет достаточно времени для подготовки. Только так мы будем гарантированы от неожиданного применения оружия. Сейчас всем надеть аварийные скафандры и быть на местах! Первый сигнал с космолета будет подан через сорок пять минут.
Страница 75 из 138
Командир поднялся и подошел к Дэвису. Когда рубка опустела, он еще раз внимательно осмотрел пульт управления, проверил показания приборов и, откинувшись в кресле, сказал:
– Приготовь автоматическую передачу сигналов на частоте их локатора, но мощнее.
– А что передавать? — спросил Дэвис.
– Для начала два коротких сигнала и паузу, снова два коротких и паузу, потом четыре коротких и длинную паузу. Затем все сначала.
– Дважды два — четыре? — улыбаясь, спросил Дэвис.
– Да, — ответил командир, — это, видимо, одна из немногих истин, понятных любой цивилизации.
Командир с Дэвисом стояли на краю посадочной плиты, а напротив, в четырех шагах от них, остановились двое с планеты. Некоторое время молча даучали друг друга. Собственно, ничего нового это ие давало. Командир много раз выходил на связь с планетой по телевизионному каналу. Планетяне только однажды изволили показаться на экране, но изображение было записано и изучено досконально.
Командир первым шагнул вперед и назвал себя, Дэвис сделал то же самое, но планётяне стояли неподвижно.
– Мы рады передать привет с Земли, — хмуро сказал командир, — и готовы строго соблюдать порядки, существующие на планете.
Эта фраза подействовала на одного из планетян. Он протянул вперед обе руки, как бы показывая, что в них ничего нет, и из его рта неожиданно полился невнятный скрип, смешанный со звуками, напоминающими трель.
Когда первый замолк, второй планетянин тоже протянул вперед обе руки, сперва тихонько пискнул, а потом вдруг заговорил, очень четко произнося звуки:
– Приветствуем вас на нашей планете. Ждем исполнения просьбы Комитета встречи.
– Просьба Комитета выражена в несколько непривычной для нас форме, — ответил командир. — На Земле такая просьба называется приказом. Но мы собрали все необходимое и готовы выгрузить контейнер в любое место, которое вы укажете.
Планeтяне начали скрипеть и чирикать, слегка покачивая головами. Все это делалось неторопливо, пожалуй, даже медленно. Потом второй, вероятно переводчик, повернулся к командиру и сказал:
– Выгрузите контейнер на площадку. Его перевезет в Комитет один из космопланов.
На космолете открылся грузовой люк, и на тросе опустили небольшой контейнер. Здесь были сведения o Земле. В микрозаписях, видеофильмах, даже книгах было много из того, что можно рассказать о людях, строении человеческого организма, об истории, политическом строе различных государств, промышленности, науке, искусстве, литературе.
Не было только координат Земли. Командир отказался дать их до ознакомления с планетой.
Слишком жесткими и подозрительными были условия, продиктованные Комитетом встречи.
Даже подход космолета к планете больше напоминал принудительную посадку, чем гостеприимную встречу. Еще далеко от планеты два космоплана пристроились вплотную к корпусу корабля и повели его к месту посадки на высоком горном плато.
Корабль навис над круглой плитой, похожей на бетонную площадку, и начал плавно опускаться на нее под конвоем космопланов.
Как только высота упала до семи тысяч метров, на пульте управления щелкнуло реле разрядника и взвыли сирены автоматов защиты.
– Садиться будет мягко, — сообщил Дэвис, — под этой бетонной площадкой два атомных заряда.
– Будем рассматривать это как меру предосторожности, — спокойно сказал командир. — Уничтожить нас они могли бы и раньше. Времени у них было достаточно.
Весь месяц, пока корабль двигался к цели, хозяева планеты изучали язык, символы, понятия, которыми, пользовались земляне.
Все попытки получить аналогичную информацию о планете кончались неудачей. Мало того, за несколько дней до конца полета последовала просьба специально созданного Комитета встречи подготовить все сведения о планете Земля и ее обитателях и передать их немедленно после посадки.
Когда прозрачный пластиковый контейнер опустился на площадку, первый планетянин подошел к нему и начал внимательно изучать его устройство и содержимое.
Переводчик остался возле командира и Дэвиса. Некоторое время он молча смотрел на них, потом неожиданно заговорил.
– Вы не волнуйтесь, — очень тихо сказал он. — Все будет хорошо. Такая встреча — дань осторожности.
Командир и Дэвис не шевельнулись.
– Мы ничего не боимся. Ведь мы не несем никакой опасности.
– Я в этом убежден, — сказал переводчик, — но не все разделяют эту мою убежденность, Некоторые в своих подозрениях зашли очень далеко…
– Знаем, — перебил его Дэвис. — Но почему вы нам сообщаете об этом?
– Я был против некоторых мер предосторожности.
– Как же вы оказались здесь? — спросил командир. — Ведь могли вместо вас пригласить другого.
– Нет, не могли. Я один сумел так быстро освоить вашу речь…
Первый планетянин окончил осмотр контейнера и подошел к переводчику. Последовало короткое объяснение. Наконец переводчик обернулся к командиру.
– Нам придется изучить большой материал. Поэтому понадобится некоторый срок. Мы считаем, что это можно сделать…
Переводчик ненадолго замолчал, закрыл глаза и стал беззвучно шевелить губами, видимо переводя намеченный срок на земное время.
Страница 76 из 138
Потом он посмотрел на командира и Дэвиса и закончил: -…примерно за два года.
– Может быть, вы хотите сказать — за два месяца? — спросил командир.
– Два месяца — это шестьдесят дней? — уточнил переводчик и, получив утвердительный ответ, сказал: — Нет, зачем такая торопливость? Именно за два года.
Командир и Дэвис некоторое время не могли ничего сказать.
Потом Дэвис выпалил:
– Да вы что! Два года торчать на вашей планете и ждать, пока вы соизволите прокрутить кассеты и прочитать книжки?
– Ничего не понимаю. Два года — это же ничтожно малый срок для такой работы.
– Если вы намерены задержать нас на планете на длительное время, — резко сказал командир, — это вызовет осложнения. Мы не позволим держать нас в плену.
– Ничего не могу понять! — Переводчик с удивлением глядел на командира. — Почему длительное время? Всего два года! Каких-нибудь два года!
И вдруг переводчик замолчал.
В глазах его мелькнуло что-то похожее на любопытство. Он подошел к командиру и тихо спросил:
– Сколько же лет живет человек, если два года для вас много? Какой срок жизни отпущен вам природой?
– В среднем, — ответил командир хмуро, — человек живет восемьдесят лет.
Переводчик отшатнулся, пораженный. Потом он схватил за руку первого планетянина, оттащил его в сторону и принялся с жаром что-то объяснять. По тому, как планетянин взмахнул руками, стало ясно, что новость потрясла и его. Когда они вернулись, командиру и Дэвису показалось, что на них смотрят с состраданием, как на обреченных, доживающих последние часы.
– Мы постараемся изучить все материалы за десять-пятнадцать дней, — сказал переводчик. — Конечно, два года — это для вас очень большая часть жизни. Очень большая!
– Сколько же живут обитатели вашей планеты? — спросил командир.
– В среднем?
– Да, в среднем.
– Две тысячи лет, — ответил переводчик медленно, как будто ему трудно было признаться в этом людям с Земли.
3. СРОК ЖИЗНИ
– Вот так прямо и сообщил, — продолжал свой рассказ Барк, — две тысячи лет, говорит. В среднем. Ты, конечно, думаешь, что мы, как услышали такое, сразу от удивления попадали. Какое там! Тогда нам было начхать, сколько лет они живут на этой планете. Хоть пять тысяч! Мы все прислушивались и соображали, что они с нами делать собираются. Обойдется все по-мирному или нет.
Барк замолчал, покосился на бутылку, протянул было к ней руку, но почему-то раздумал.
– Так что поначалу мы не сообразили, куда прилетели и как все это обернется. Да и на слова этого типа про две тысячи лет не обратили особого внимания. А когда начали идти дни, сперва ктото раз это число назвал, потом два, а потом уже и счет потеряли. Как начинается какой-нибудь разговор, сначала все идет нормально, а смотришь, опять на две тысячи лет сворачивает. Сперва, значит, говорили: вот бы, дескать, космонавтам — для дальних рейсов восемьдесят лет вроде маловато. Две тысячи как будто получше. А Остин про жену свою заговорил, а она лет на двадцать моложе его. Опять, значит, получается, что, живи он дольше, мог бы жену хоть на пятьсот лет моложе взять. Еще про вашего ученого говорили, который всю жизнь потратил на расчет нашего полета.
А Дэвис и заявил: “Подумаешь, тоже жизнь, каких-нибудь восемьдесят лет”. Дальше — больше.
И, знаешь, обидно как-то становилось. Ведь получается, что нам, людям, в общем-то не повезло, а им вот подфартило. Это всегда так. К одним счастье само приходит. А к другим не идет.
Барк повернулся к стойке и долго смотрел в глубину зала, в полутьму.
– Вот возьми Катрин, — продолжал Барк. — Что она сделала для того, чтобы быть красивой? Ничего. Природа подарила — и все… А этот ее плюгавый… Он чем виноват, что таким уродился? Обошла его судьба, обидела. И так везде. Одним задарма, а другим — хоть разорвись, не получишь. Ты, конечно, скажешь: человек себе хозяин и своей судьбе тоже. Оно верно, да не везде. Ты хоть зубами грызи землю, а с мордой будешь ходить, которую тебе природа дала. Вот и срок жизни тоже. Меньше хочешь сделать — это можно. Кури, пей, гуляй — это ты сам хозяин. А вот две тысячи лет — тут, брат, ничего не поделаешь.
Барк развел руками и зло усмехнулся.
– Тут, на Земле, мы говорим: этот счастливый, а этот нет. Умеем сравнивать. Ну, а если спросить, какие мы, человеки, если нас сравнить с теми или еще с кем на других планетах? Счастливые или нет? Достались нам задарма подарочки или обделенные мы? А? Этим вот задарма досталось. Живут тысячи лет. А мы что? Войны вон сколько нет, за большой монетой только такие дураки, как я, бегают. Везде кричат: равенство, свобода того, свобода другого! А толку-то? Человек, он как жил мало, так мало и живет.
– Ну, и что же было дальше? — не выдержал я.
– А ничего дальше. Ни черта они за десять дней не сделали. Больше месяца нас морили. Видать, не привыкли к большой скорости. Но этот переводчик, Хет его звали, повадился к нам ходить. Почти что жил на корабле. Они его нарочно вместо шпика приставили. Но парень он был терпимый. Только говорил, как на уроке. Как будто старался получше слова произнести. Он все больше заставлял о Земле рассказывать. Приборы смотрел и щупал. Удивлялся. Получалось, что у нас техника, может, ненамного, но получше. Кое-чего он вообще не понимал.
Страница 77 из 138
– А может быть, он не был специалистом в технике? — спросил я.
– Какой черт! — обозлился вдруг Барк. — С такой-то жизнью! Да они там лет тридцать, а то и сорок учатся в разных школах и институтах. Чего им спешить. Понашему если, так их человек в сопляках ходит, пока не изучит математику, физику, медицину, биологию и еще прихватывает всякие стишки, романчики и должен знать историю. И только тогда ои себе начинает профессию выбирать по душе. Потом поработает лет сто — сто пятьдесят, надоест, он за другую работу принимается.
– Значит, Хет рассказывал и о своей планете?
– Сперва дней десять ничего не говорил. Только про самую планету, Стинбу по-ихнему. Ну, о размере, о горах, океанах. Почти все как у нас. А дней через десять вдруг заговорил о другом. Они, видать, поняли, что мы ничего им плохого не желаем. Так вот, дней через десять развалился Хет в кают-компании. В кресле любил сидеть — страсть. Часами мог лупить глаза на нас и на разные вещички. Никто и не думал его трогать или чего просить. Решили, раз уселся, значит, можно на него и внимания не обращать.
Каждый своим делом занимался.
И вдруг Хет говорит: “Хотите, я расскажу об истории нашей планеты?” Ну, мы, конечно, в один голос — давай, дескать, а то, пока про нас вспомнят, от скуки помрешь. А Хет уставился на нас и молчал добрых пять минут. Потом полез за пазуху и достал какую-то кругляшку, вроде тарелки.
А на ней три физиономии, три стина — так они называли жителей своей планеты. “Вот, — говорит, — про эту тарелку я вам и расскажу”.
Хет обвел взглядом собравшихся и некоторое время молчал, держа над головой небольшой круглый медальон с цветным изображением троих стинов. Они шли друг за другом, и каждый передавал переднему что-то напоминающее эстафетную палочку.
– Историю планеты, — начал Хет, — можно поведать, рассказывая о событиях. Но можно говорить и о великих стинах, или великих людях, как вы их называете у себя на Земле, хотя не только великие пишут страницы истории.
Эти трое никогда не видели друг друга, никогда не шли рядом, не сказали друг другу ни елова. Но они передали друг другу Мысль. И каждый воспользовался ею по-своему. Поэтому на Стинбе чтят этих троих, хотя и они, великие, ошибались.
Когда-то, очень давно, стины не знали, что природа дала им громадный срок жизни.
В ваших глазах я вижу удивление и недоверие. “Может ли разумное существо не знать срока своей жизни?” — думаете вы.
И ошибаетесь. Долгоживущий, если он долго не стареет, может этого не знать.
Срок жизни определен не только строением ткани, но и устройством жизни.
В те далекие времена вся Стинба была похожа на поле брани.
Одни государства исчезали. Другие вырастали до гигантских размеров, чтобы разлететься на части. Да и внутри каждой страны не утихали битвы за власть, за еду, за дом, за пашню, за женщин. Культ смерти царил повсюду. Умереть за короля, за даму сердца, ради глупого спора на дуэли или турнире было высшей честью. Героем считался лишь Как и все стины, он никогда не торопился с ответом даже на самый простой вопрос. Потом Хет посмотрел на Фаулера и закивал головой.
– Да, их было очень много, сильных стинов. Они редко гибли в сражениях и на турнирах. Но они, как и слабые, были беззащитны от ударов в спину. А предательские удары в спину — такой хороший способ для тех, кто спешит. И им на Стинбе пользовались часто. Стины были жестоки. В сраженьях они должны были обязательно убить противника.
Раненый стин быстро поправляется. Вы это называете высокой способностью к регенерации. Беспощадно расправлялись с пленными, даже с женщинами и детьми.
А сколько было жестоких обычаев и традиций, которые тоже вели к смерти! И многие из них были направлены против женщин. Мужчины гибли в бою с противником, а женщин убивали близкие из-за ревности. За непослушание. Очень часто убивали вдов, чтобы они не порочили доброе имя погибшего воина.
Стина на каждом шагу поджидала смерть. Средний возраст был тридцать-сорок лет. Жизнь была так коротка, и стины торопились урвать свой кусок.
– Но были же, наверно, и сильные стины, — перебил рассказчика Фаулер, — сильные, физически. Почему они не выживали?
Хет молчал несколько минут.
Храбрый и преданный не живет долго! И гибли до отпущенного срока, так как не старели и продолжали оставаться воинами.
Первого, изображенного на этой медали, звали Церн. За те немногие годы, что ему удалось прожить, он стал крупным ученым.
Изучал болезни животных и находил способы лечения.
Однажды Церна заинтересовала таинственная болезнь редкого на Стинбе животного. Это были звереныши, тем-то напоминающие стинов. Жили они в глубоких пещефах и только ночью выходили на поверхность полакомиться фруктами и поохотиться. Они были проворны и хитры. Быстро бегали и еще лучше лазали по деревьям. Поэтому изловить их было очень трудно, и каждый, кому это удавалось, гордился своим пленником и берег его. Но звереныши плохо переносили неволю и погибали от странной болезни. Она приходила через десять-двенадцать лeт. Животное становилось вялым, теряло аппетит. Тускнели глаза, начинали выцветать волосы — иногда они выпадали клочьями.
Страница 78 из 138
Кожа как будто растягивалась, и появлялись морщины. А потом наступала смерть. Никто не знал ни одного случая выздоровления от этой болезни. И Церн решил победить ее.
Он скупал больных животных.
Долго и упорно шел от одной неудачи к другой и через много лет неожиданно для себя пришел к выводу, в который сперва даже не поверил. Церн не нашел возбудителя болезни, он открыл старость.
Может быть, вы никогда не поймете значения этого открытия, ведь вы у себя аа Земле встречаете старость на каждом шагу. Но в течение тысячелетий уклад нашей жизни не давал и не мог дать нам ни одного примера старости животного. А эти звереныши, которыми заинтересовался Церн, были слишком редки.
На Земле вы привыкли к кратколетию. Весь уклад вашей жизни, вся философия, обычаи — все подогнано под привычный срок жизни.
То же было и на Стинбе. Только у нас все приспособилось к недолгой жизни, но без старости.
Поэтому понять, что старость настигает не только вещи, но и живое, было невозможно. Церн это понял первым на Стинбе. Но, разобравшись в причине гибели зверенышей, он не мог не задуматься о сроке жизни стинов.
Снова начались исследования.
В напряженной работе летели последние годы. Церна уже поджидала гибель во время извержения вулкана, у подножья которого раскинулся его родной город. Но он успел рассчитать, что стины должны жить две тысячи лет. Это скорее была гениальная догадка.
Многие выводы, как выяснилось потом, были недостоверными.
Церн исследовал клетки, а ответ лежал глубже. На молекулярном уровне. Но срок жизни стинов Церн рассчитал правильно.
Открытие Церна стало известно ученым, а потом и всем на планете. Но ничего не изменилось.
Для того чтобы понять великое, нужны многие годы.
А потом на планете появился Изор. Вот он на медальоне, идет за Церном. О нем очень мало известно. Ведь он был простым стином и много лет ничем не отличался от других. Но один поступок привел его на казнь и вместе с тем сделал его великим. Он был первым, кто бросил меч и отказался воевать. Нет, такие случаи бывали и раньше. Одни бросали оружие из трусости, другие — чтобы сбежать к любимой, третьи покидали поле боя, чтобы уйти домой. Изор это сделал по другой причине, и его слова были услышаны на Стинбе. Даже перед казнью он не отказался от своих слов, потому что был храбр и не боялся смерти. О нем сложено много легенд. Возможно, и слова эти рождены легендой, но рассказывают, что, когда Изор стоял перед судьями, он произнес: “Бог дал мне тысячелетнюю жизнь. Почему же я должен погибнуть за короля, которого убьют через несколько лет приближенные?” И тогда пришел третий — Анвит. У вас он назывался бы философом и политиком. Он по-новому прочел легенду об Изоре и сказал, что Изор был прав, бросив меч.
Да, люди должны бороться, говорил Анвит, но только за те идеи, срок жизни которых больше срока жизни борца. Когда мы жили тридцать-сорок лет, можно было сложить голову за чужую землю, за чужое счастье. Но живущие тысячи лет рано или поздно поймут, что умирать надо только за то, что живет вечно.
Он был казнен, как и Изор.
Казнен за слова, которые говорил во весь голос. И многие из тех, кто шел за ним, не прожили даже тридцати лет. Долго еще лилась кровь на Стинбе, но предсказанное Анвитом сбылось даже раньше, чем он думал. Может быть, произошло это потому, что нам было легче, чем вам на Земле. Стины боролись за те же идеи, что и люди. Нам помогало то, что очень сильным оказалось желание прожить полностью срок своей жизни.
Барк пододвинул стул ближе ко мне, рукой отвел бутылку в сторону и только собрался продолжить свой рассказ, как лицо его побледнело и глаза тревожно уставились поверх моей головы.
Я невольно обернулся и увидел за своей спиной молодого человека в спортивном костюме. Он смотрел на Барка, сжав челюсти, так что на скулах выпирали желваки.
– Разболтался, — сказа. он зло, Трудно было понять, констатирует он факт или задает Варку вопрос. — А следовало бы помолчать.
– Намолчался, — Барк начал приходить в себя. — Уж и пoговорить нельзя. Ну, поболтал. А что ты мне сделаешь?
– Моя б воля… — начал было молодой человек и шагнул к Барку, сжав кулаки. Но тут же остановился, повернулся ко мне и проговорил таким же злым голосом, как будто продолжал говорить с Барком: — Придется прервать интересную беседу — меня прислали за вами. — Он слегка поклонился и назвал себя: — Пит Тэтчер, информатор фирмы “Дшеральди”.
Я неохотно поднялся, попрощался с Барком, и мы вышли из кафе.
Утро было превосходное. Мы шли по дорожке, которая вилась рядом с широким шоссе.
– Тут минут пятнадцать, не больше, — сказал Пит, — может быть, пешком?
Я молча зашагал вперед. Пит искоса поглядывал на меня, потом неожиданно улыбнулся и тронул меня за рукав.
– Вы уж извините. Терпеть не могу этого Барка.
– За что же вы его так?
– За что? — Пит снова помрачнел. — Как вспомню, какие ребята погибли из-за этого типа, руки чешутся.
– Почему из-за него? — удивился я.
– Вообще, это только предположение. Но я убежден, что эта скотина виновата в гибели “Эллипса”.
– Трудно в это поверить, — сказал я. — Впрочем, имеет ли смысл затрагивать тему, о которой фирма “Джеральди” не желала говорить столько лет?
Страница 79 из 138
Пит усмехнулся и похлопал меня по плечу.
– Бросьте осторожничать. Сегодня все это уже не тайна. Ведь “Саранда” — корабль Международной космической ассоциации. Слишком важным стал полет для человечества, чтоб его позволили осуществить частной компании. Фирма только выторговала условие, что полет начнется с нашего космодрома и что до этого момента не будут публиковаться материалы расследования причины взрыва “Эллипса”. Официальные документы Международной комиссии вы получите через час. Там есть все, что рассказывал вам Барк, и даже больше. Есть подробный анализ двух версий.
– Значит, причины гибели так и не удалось установить?
– К сожалению, пока нет. Этому типу повезло. Он уверяет, что Хет, переводчик со Стинбы, перед взлетом предупреждал экипаж, что “Эллипс” взорвется при посадке.
– Кому это понадобилось?
– По рассказу Хета, на Стинбе разгорелся спор из-за “Эллипса”. Большинство стояло за связь с Землей. Но некоторые считали, что возвращение космолета сопряжено с опасностью для стинов. На беду, в числе этих немногих оказался какой-то ученый-конструктор космопланов. На корабле этот ученый побывал незадолго до взлета “Эллипса” с планеты. Во время особенно бурных дебатов Хет слышал, как он сказал, что вся эта возня бесполезна, так как корабль уже обречен. Он свой долг якобы выполнил.
– Разве у этого ученого были какие-нибудь основания для опасений?
– Нет, — ответил Пит, — он это мог сделать просто из осторожности. Представляете, на планету прилетает чужой космолет с существами из другого мира. Пожалуй, можно и струсить. Когда мы разбирали встречу “Эллипса” на Стинбе, возникло предположение, что стины чрезмерно осторожны и всеми силами цепляются за жизнь. Шутка ли умереть, например, в пятьдесят-шестьдесят лет, когда впереди остаются тысячи! Кстати, по логике вещей Барк должен был ухватиться за эту мысль и утверждать, что все без исключения стины трусливы. Но он выбрал другой путь. Оказывается, был разговор с Хетом и на эту тему. Да, они очень осторожны, когда дело касается, скажем, транспорта или техники безопасности на производстве. Ведь выжить две тысячи лет тоже надо уметь. Но в остальном большинство стинов мало чем отличаются от людей. Так же ползают по горам, спасают тонущих и переплывают океаны на утлых суденышках и даже плотах. Но, к сожалению, не все одинаковы. Есть и такие, которые живут осторожно. “Жизнь так длинна, — говорят они, — стоит ли рисковать ею”. Но ведь и на Земле мы часто слышим, что мы живем только раз и жизнь так коротка, что незачем лезть на рожон. Оказывается, оправданием трусости может быть любой срок жизни. Так вот этот ученый-конструктор космопланов и мог быть одним из таких осторожных стинов. Не исключено, что во время осмотра “Эллипса” он незаметно повредил аппаратуру, регулирующую посадку.
– Но как он мог это сделать? Ведь наверняка экскурсантов не выпускали из поля зрения.
– Да, так было всегда во время экскурсий. К тому же стивам не показывали некоторых уязвимых отсеков космолета. Но в тот день капитан был на планете, и экскурсантов провели по всему кораблю.
– Кто же допустил такую оплошность? — спросил я.
– Космолетчик Родерик Дэвис!
Они стояли возле люка в узком соединительном коридоре, и Дэвнс зло смотрел на Барка.
Он не любил, когда ему перечили.
– Не делай глупости. Барк, — спокойно сказал Дэвис, хотя ему хотелось повысить голос. — Ты ведь понимаешь, как важно сейчас показать, что мы им доверяем.
– А ты должен знать, что к этой части корабля не подключена автоматика защиты и теленаблюдатели стоят только в двух точках.
– Корабль не так просто вывести из строя, даже если найдется на Стинбе ненормальный, который захочет это сделать.
– Не просто, говоришь? — Барк покачал головой. — Когда-нибудь я тебе растолкую, как легко это делается и как трудно обнаружить повреждение. А сейчас сведи-ка ты лучше эту ораву в кают-компанию, покажи им рубку, кубрики…
– Не болтай. Барк. Сегодня пришли ученые и хотят осмотреть весь корабль. — Дэвис начал выходить из себя. — Ну, тебе говорят?
Барк спокойно посмотрел на Дэвиса и отошел от люка.
– Что ж, веди, если тебе так хочется. Ты сегодня за главного. Мое дело подчиниться.
– Я уже обещал им, понимаешь? — В голосе Дэвиса слышалнсь просительные нотки. — Отказаться теперь — значит вызвать подозрение. Сейчас Хет приведет их сюда. А потом, чего ты боишься? Ведь это разумные существа.
– А толку-то! Разумные, да не люди. Мы тоже для них разумные, да не стины.
Дэвис, который уже собирался пойти навстречу экскурсантам, вернулся и с усмешкой поглядел на Барка.
– Не уловил смысла. Ты хоть сам понимаешь, что говоришь? — улыбаясь, спросил Дэвис.
– Могу объяснить, — Барк приблизился к нему. — Вот возьму я, перебью десяток стинов и уведу корабль в космос. Вернемся мы на Землю, я там и скажу: дескать, показалось мне, что стины корабль решили взорвать. Понимаешь, показалось. Ну, и что мне будет на Земле? Как ты думаешь?
– Сам знаешь. — Дэвис перестал улыбаться. — Скажут, что дурак, и запретят участвовать в полетах.
Страница 80 из 138
– Вот видишь как. Скажут, дурак, и запретят! — Барк усмехнулся. — А судить-то не будут. Не за что судить. Законы наши земные людей запрещают убивать. А если ты хочешь прикончить разумное существо — пожалуйста. Это не запрещается. Потому что человек — это человек. А разумное существо — другое. А человеку вовсе и не обязательно быть разумным.
– Ну и что из этого следует?
– А то, что мы для них тоже разумные существа, а не стины. И если у них хоть один такой дурак найдется, который захочет с нами расправиться, он своего может добиться. По их законам его тоже судить не будут. Скажут, ошибся, перестарался. А я из-за этой ошибки шкуры должен лишиться.
Барк пошел по коридору и только возле двери обернулся.
– Если бы за капитана кто другой остался, не пустил бы. А с тобой связываться неохота. Не могу.
– Подожди, Барк, — Дэвис шагнул к двери. — Конечно, нужно время, чтобы все вошло в колею и отношения наладились. Другая цивилизация. Нет общего языка, и многое неясно. Но- ты понимаешь, как они нам нужны. Почему они похожи на нас, а живут так долго? Надо Это разгадать, изучить. С ними нужно обязательно договориться.
– Может, ты и прав, — Барк прислушался, и в глазах его загорелись тревожные огоньки. — Вон топают твои. На душе что-то неспокойно. Не уследишь ты за всеми в этом отсеке. Ну, да ладно, тебе видней.
– Как видите, — сказал Пит, — первая версия заключается в том, что “Эллипс” побывал на Стинбе и его взорвали тамошние жители. Попробуй проверить эту версию, когда от корабля осталась только индивидуальная посадочная капсула и, конечно, такая ценность, как Барк Томсон.
– Но ведь специалисты могут проанализировать подробно его рассказ и выявить в нем противоречия, если они есть.
– Барк не так глуп. Это хитрая бестия и космос знает отлично, не говоря уже о кораблях. Наверное, у вас из него сделали бы хорошего пилота. Но беда заключается в том, что у этого человека минимальная общая культура. Когда-то это помешало ему стать космонавтом, а сейчас, возможно, он этим ловко пользуется.
Барк утверждает, что в экспедицию в глубь планеты его не брали. Он только слышал рассказы о ней. Все, что он наплел; анализировали десятки специалистов и даже использовали логические машины. Но точные выводы сделать трудно. В его рассказе множество нелепостей, но ложь это или заблуждение невежды — трудно сказать. А иногда появляются такие детали, которых сам он придумать не мог.
Ну вот, например, — продолжал Пит, — мы спросили Барка, каким образом на Стинбе нет перенаселения, если живут там по две тысячи лет и, судя по рассказам, вечно остаются молодыми душой и телом. Если бы Барк хитрил, он, наверное, сказал бы что-нибудь вроде: “А пес его знает” — или ляпнул бы какую-нибудь пошлость. Так нет.
И на это у него нашлось объяснение. Оказывается, пара стинов может иметь не больше четверых-пятерых детей за все две тысячи лет. У них сложная физиологическая организация полов. Женщина может стать матерью только один раз примерно в четыреста — четыреста пятьдесят дней. Те же сроки действуют и у мужчин, Причем эти сроки распределены случайно и угадать их невозможно. Простенький расчет показывает, что в среднем совпадение сроков у мужчин и женщин может быть не больше четырех-пяти раз в две тысячи лет.
– Слушайте, Пит, — сказал я, — ведь здесь Барк и попался. Если бы размножение шло у них по такому сложному принципу и дети рождались редко, стины вымерли бы в периоды, когда они жили по тридцать-сорок лет.
– Да, мы тоже обрадовались, — огорченно продолжал Пит, — и поставили Барку ловушку, задав ему именно этот самый вопрос.
– И что же?
– Он даже бровью не повел и объяснил все, не задумавшись ни на секунду. Оказывается, природа все предусмотрела. Прежде всего в возрасте до двадцати-тридцати лет вероятность рождения ребенка несколько выше. Но не это главное. Дело в том, что в периоды, когда стин испытывает длительные и сильные нервные потрясения, эта вероятность возрастает в тысячи раз — защитная реакция. И в годы бесконечных сражений, голода, лишений организм бросал все силы на то, чтобы выжил род. За тридцать-сорок лет стины успевали наплодить по пятеро-шестеро детей и благополучно дожили до того уровня цивилизации, когда нервное напряжение редко перерастает критическую черту.
Мы пересекли дорогу и пошли мимо редкого кустарника по узкой тропинке.
– Ну, а вторая версия, Пит? — спросил я, когда тропинка расширилась в мы пошли рядом.
– Вторая версия заключается в ток, что Барк завладел кораблем, расправился с командой и вернулся на Землю раньше срока.
– Версия плохо придумана, — усомнился я. — Каким образом один человек может справиться с целой командой, пусть даже небольшой?
– Этого я не берусь объяснить. Однако известно немало случаев, когда хитрый мужик оказывался сильнее целой кучи наивных умников. А потом, знаете, фирма перед этим полетом допустила одну важную тактическую ошибку. Обычно мы устанавливаем премию для каждого космонавтаиспытателя. На этот раз премия была общей для всего экипажа. Решили, что так лучше, ведь полет был опасным. Премию должны были разделить между теми, кто вернется. А вернулся один Барк.
Страница 81 из 138
– Знаете, Пит, вы мне окончательно заморочили голову. Теперь я тоже ничего не могу понять. Ведь то, что рассказал Барк о Стине, похоже на правду, и вместе с тем сам он не мог этого придумать. Даже если его биологические россказни — бред, все равно этого он не мог сочинить самостоятельно.
– Верно. Но на “Эллипсе” было два биолога и врач.
– Сомнительно, чтобы они неожиданно начали разрабатывать воображаемую систему физиологического размножения для существ, живущих две тысячи лет. — Я рассмеялся. — Слишком много совпадений.
– К сожалению, это не так, — ответил Пит. — Вы не учитываете, что в команде “Эллипса” был Дэвис. А он мог в полете заинтересовать биологов проблемой долголетия и с их помощью развивать свои идеи.
– Какое отношение космолетчик Дэвис имеет к биологии?
– Дэвис был экстравагантным малым, хотя все его шуточки не выходили за рамки дозволенного. — Пит укоризненно покачал головой. — Вы, как журналист, должны помнить одну из таких выходок Дэвиса — его выступление на конгрессе геронтологов за месяц до отлета “Эллипса”.
Я остановился как вкопанный.
А ведь действительно, как это я мог забыть о выступлении Дэвиса — ведь об этом в свое время немало писали.
В зале бушевали аплодисменты, а от трибуны к своему месту в президиуме, твердо ступая на тонких ногах и высоко подняв седую голову, шел Назнм Азнаров ста восьмидесяти четырех лет — самый старый человек на Земле. За ним, слегка прихрамывая, двигался Сартов. Он принял эстафету от своего отца, тоже врача, и последние сорок лет наблюдал за Азнаровым. Каждый год обобщение годовых данных, каждые десять лет — десятилетних. И вот сегодня он сообщил результаты за девяносто лет.
После Сартова выступал сам Азнаров. Конечно, пчеловод не собирался делать доклад. Несколько слов приветствия и благодарности, острая кавказская шутка, — это было все, что необходимо слушателям. Сартов хотел, чтобы члены конгресса убедились в ясности ума Азнарова. И вот они идут к столу президиума — самый старый человек и просто старый. Председательствующий поднялся, заглянул в список и уже собрался было назвать фамилию очередного оратора, как услышал непонятный шум и хлопки в зале. Он поднял глаза и увидел, как на сцену по лесенке легко взбежал коренастый мужчина и спокойно направился к трибуне.
Когда нарушитель порядка взошел на трибуну и лицо его осветил мягкий свет прожектора, председательствующий узнал его. Это был космолетчик Родерик Дэвис.
В зале затихли. Дэвиса хорошо знали по двум испытательным полетам, нашумевшим на весь мир.
Знали и о предстоящем полете “Эллипса”.
– Обычно космолетчики-испытатели, — начал Дэвис, — используются на различных конгрессах для приветственных слов. Никтo не знает, зачем это нужно, но такова традиция. Я позволяю себе нарушить ее и, злоупотребляя уважением, которым окружены люди моей профессии, предложить вам выслушать речь о геронтологии. Для начала заверяю, что меня привело сюда не уважение к этой науке, а скорее скептицизм. Вы решаете необыкновенно важную для человечества задачу, но, по-моему, делаете это плохо. Прежде всего вы мелочны. Посмотрите, чем вы хвалитесь и что выдаете за крупные научные достижения. За последние десятилетия удалось поднять среднюю продолжительность жизни на семь лет. Трудно сказать, ваша ли это заслуга, но даже если это так, не слишком ли ничтожен успех?
Человек создал вокруг себя мир сверхнадежных вещей. Вы когда-нибудь спрашивали себя, сколько лет может служить холодильник, который вы отправляете на свалку из-за того, что он вышел из моды? Знаете ли вы, что наушники, которые я вижу в ваших ушах, могут безотказно работать шестьсот-семьсот лет? Пластиковые кресла, машины, бритвы, которыми вы пользуетесь, дороги, по которым ездите, — все это остается работоспособным многие столетия.
Таким образом, мы живем в сверхнадежном и сверхстабильном мире. Но в этом мире есть совершенно ненадежный и совершенно нестабильный элемент — это сам человек, создатель этого мира. И разве его надежность существенно увеличилась оттого, что человек рядом с вечными вещами стал жить всего на семь лет дольше?
Человек должен стать надежным элементом в надежном мире.
А для этого он должен жить не восемьдесят, не сто восемьдесят, а тысячи лет. Ну, на худой конец — две тыcячи лет. Живет же кит несколько сот, а секвойя — три-пять тысяч лет! Это же земные существа! Значит, природа умеет из земного материала создавать долгожителей.
И еще одно обвинение в адрес геронтологов. Здесь говорили о продлении жизни. А о каком продлении вы ведете речь? Ведь, если называть вещи своими именами, получится, что вы стараетесь продлить старость.
Здесь о старости говорилось много теплых слов. Указывали даже на особое наслаждение, которое приносит старикам мудрость.
Дескать, мудрость — родная сестра старости. А где доказательство, что это соответствует действительности? Утверждаю, что мудрость связана не со старостью, а с количеством прожитых лет.
Остановите физиологическое развитие двадцатилетнего юноши, и через сто лет он будет мудр, как Соломон. Он будет мудрее любого старика, так как мы увидим в нем необыкновенное сочетание — мудрость разума и мудрость необузданных юношеских чувств.
Страница 82 из 138
Человек — нестабильное устройство. От рождения до старости он меняется быстро и непрерывно. Ребенок растет на глазах.
А взрослые? Каждые десять лет приносят резкие и необратимые изменения. Десятилетний мальчик, двадцатилетний юноша, тридцатилетний молодой мужчина, сорокалетний зрелый мужчина, пятидесятилетний пожилой мужчина и шестидесятилетний старик! Каждый проживший на этой грешной земле достаточно долго на своей шкуре испытал, сколько неудобств и горя несет такая быстрая смена состояний. Человек не успевает привыкнуть к одному состоянию, освоиться с ним, как переходит в другое, хотя психологически он к нему не подготовлен.
Вчера еще тебя не пускали на фильмы для взрослых и ругали за позднее возвращение домой или крошки табака в кармане — а сегодня уже не берут в школу космонавтов или в аспирантуру, не рекомендуют злоупотреблять спортом, не советуют есть жирной пищи. Если посчитать, сколько лет живет человек в состоянии, когда ему все можно, потому что он уже не ребенок и еще не начал стареть, получится смехотворно мало. Каких-нибудь двадцать лет, не больше.
Но наконец человеку стукнуло шестьдесят. Тут и наступает та самая стабильность, которой ему не хватало в молодости. Мы видели врача Сартова и пчеловода Азнарова. Шестьдесят пять лет и сто восемьдесят четыре года!
А большая ли между ними разница? Да никакой! Два одинаково симпатичных старика.
Старики бывают разные: бодрые и хилые, веселые и флегматичные, умные и разбитные, здоровые и хитрые. Есть даже такие, которые благополучно женятся на молоденьких. Но это все равно старики. И любой человек, как бы долго он ни жил, стариком становится в шестьдесят — шестьдесят пять лет. Смерть не всегда приходит вовремя, она часто запаздывает. Но старость никогда не задерживается, она пунктуальна и работает по точному графику.
Сегодня мы видели многих, которые, как изволили здесь выразиться, “обманули смерть”. А можете вы показать мне человека, который смог бы обмануть старость? Хоть одного, к которому старость пришла всего на двадцать-тридцать лет позже? Ну, скажем, шестидесятилетнего старика, который выглядел бы тридцатилетним. Или сорокалетнего мужчину, похожего на двадцатилетнего юношу.
Создается впечатление, что все возрастные изменения, включая и старость, жестоко запрограммированы природой. Как будто в человеке идут неумолимые биологические часы с заводом на шестьдесят лет. Они строго отмеряют время от детства до старости, и ничто не может их остановить.
А потом, в шестьдесят лет, они выходят из строя, и дальше все зависит от организма человека.
Протянет пяток лет — хорошо, пятьдесят — еде лучше, а можно еще сто, пока наконец не износится. Природу будто и не интересует постаревший человек.
Он был нужен для продления рода, свое дело сделал и может жить или умереть.
Так вот, надо найти эти проклятые часы и научиться останавливать их на том времени, когда человек может все. Наверное, гденибудь на двадцати пяти-тридцати годах. И такой человек, именно такой, должен жить тысячелетия полнокровной жизнью! В наше время это стало производственной необходимостью. Слишком усложнилась жизнь, углубились знания, увеличился объем информации.
За свою недолгую жизнь человек многого не успевает сделать.
Есть и еще одна причина, заставляющая бороться за настоящее долголетие. Может быть, она, эта причина, не столь важна с точки зрения эволюции рода человеческого или с точки зрения развития общества в целом. Но она все же важна сама по себе.
Дэвис замолк, некоторое время задумчиво смотрел в зал и, уже сходя с массивной трибуны, тихо сказал:
– Просто хочется жить подольше.
Мы поднялись на холм и увидели “Саранду”. Она стояла в широкой долине, расчерченной цветными плитами. Острая, как игла, со странными наростами на боках, покрытых блестевшими на солнце обтекателями.
– Только “Саранда” может принести ответ. Она должна повторить полет “Эллипса”, — сказал Пит Тэтчер. — Сейчас на нее вся надежда. Нам известны режим и расчетная трасса прежнего полета. Но нужно еще чертовское везение, чтобы все совпало. Малейшее отклонение в курсе или скорости уведет “Саранду” далеко от Стинбы.
– Слушайте, Пет, а если Барк говорит правду? Трудно поверить, что в ваше время из-за денег можно совершить такое. Вдруг планета действительно существует?
– Да, меня и самого порой берет сомнение, — ответил Пи. — Уж очень хочется, чтобы стины были реальностью. Да, так хочется, что иногда тоска берет.
К “Саранде” по ровному, как стол, полю с двух сторон медленно подплывали буксирные ракеты.
Они должны были на малой скорости вывести ее из плотных слоев атмосферы. А дальше лежали космические просторы. Беспредельные просторы. И в этой бесконечности только одна ниточка вела к Стинбе. Достаточно немного отойти в сторону — и нить оборвется. Очень нужная человечеству нить.
Когда мы думаем о контакте с другими мирами, в голову почему-то всегда приходят мысли об обмене техническими достижениями. Если уровень техники на обнаруженной планете низок, мы окажем помощь братьям по разуму. Если выше — мы сами станем учениками. Оказывается, все это не так важно. Стинба могла дать землянам гораздо более ценное — возможность жить тысячелетия.
В разгар рабочего дня ему вдруг позвонил Тони. Ригальдо удивился такому раннему звонку. С приятелем они в последние годы общались редко — после смерти матери Тони перебрался в Детройт, и им существенно мешала разница во времени. А может, было еще что-то, Ригальдо не был уверен. Он иногда ловил себя на мысли, что не так уж много у них осталось общих тем. Его это немного удручало. Он не хотел вести себя, как сноб и «мистер селебрити».
— Видел тут в новостях всякое, — неловко заговорил Тони. — Как мистер Фёрст?
— А, — Ригальдо уставился в окно. — Держится. Могло быть и хуже.
Тони помолчал, а потом сказал с каким-то ворчанием:
— Вот же человек. Вечно в центре событий. Но хорошо, что все обошлось.
— Точно, — согласился Ригальдо, вспомнив пожар на складе, после которого они с охранником встречали Исли во дворе. И почему-то подумал: как странно, кажется, они с Тони прежде почти никогда не говорили об Исли.
— Ясно, — Тони вздохнул. — Но все равно стремно, наверное.
— Да, очень стремно, — Ригальдо пощелкал ручкой. Внезапно его осенило: нужно развеяться. Нажарить мяса, выпить, пострелять по бутылкам, сходить в боулинг, мать его. И если он сам совсем не был готов оставлять сейчас Исли, то, может, выманить Тони на выходные? По-тихому взять на себя расходы за перелет, позвать Лаки и устроить у озера посиделки мужикозавров?
Когда он выборочно озвучил свою мысль, Тони замялся.
— Вообще-то я не смогу, — виновато пробормотал он. — Я вроде как теперь не один.
Ригальдо подвис, не очень представляя, как принято реагировать на такие новости. Личную жизнь Тони они тоже никогда не обсуждали.
— Ну… поздравляю, — сказал он, глядя, как Фортисью отважно отчитывает опоздавшего курьера. — И кто она?
— Кассир в супермаркете. И… это он. Саймон, — вдруг выдохнул Тони
Ригальдо так растерялся, что даже не знал, что сказать. Серьезно? Саймон?..
Разговор становился все страннее и страннее. Они скомкано попрощались. Тони повторил, что рад, что с мистером Фёрстом все в порядке. Ригальдо не знал, должен ли он передавать привет Саймону, и обошелся пожеланием удачи. К нему уже подбиралась Кларисса с ворохом бумаг. Ригальдо надолго закопался в них, а когда выдохнул и попросил кофе, ему опять пришлось обсуждать взрыв и Исли. На этот раз позвонила Сара.
— Ужас какой, — энергично начала сводная сестра. — Маман все утро меня изводит: удобно ли вам позвонить, а чего сказать, а вдруг у вас шок…
— Скажи ей, что шок прошел и мы спокойные, как на кладбище, — проворчал Ригальдо, и Сара захохотала. Ригальдо тоже улыбнулся. Сара заканчивала фармацевтический колледж, и недавно Ригальдо с удивлением обнаружил, что она любит шутить на всякие циничные околомедицинские темы. Вообще после того, как отгремел пубертат, старшая из его сводных сестер стала очень приятной. Когда Ригальдо признался в этом Исли, тот заржал и сообщил, что семье Харви Смита рано расслабляться. В самом разгаре был переходный возраст у Джессики.
— А как там Лаки? Он не пострадал? — голос Сары звучал обманчиво кротко, и Ригальдо вздохнул. Неужели опять?..
С его точки зрения во всем был виноват Исли, когда все-таки уболтал Ригальдо приглашать сестер в Сиэтл хотя бы раз в год. К тому времени Ригальдо уже свыкся с мыслью, что у него есть внезапная семья и даже разработал способ приглядывать за их жизнью. Ему было неловко звонить самому, поэтому он принуждал к этому Исли. Исли посмеивался, обзывал его ссыклом, но честно выспрашивал у Лорелеи, какие успехи у девочек, как здоровье, не нужна ли помощь. Все были довольны — до первого же приезда сестер. В тот день к ним без всякой задней мысли нагрянул Лаки, и Сара пылко и безответно в него влюбилась. Со всеми ужасными атрибутами подростковой любви: истериками, скандалами с матерью, попытками перевестись в колледж Сиэтла, побегом из дома автостопом через все штаты. Ригальдо тогда был в ужасе. Лаки вздыхал и смущался. Исли, сука, только заливисто ржал.
— У Лаки есть Клэр, — на всякий случай напомнил Ригальдо. — И маленький орущий початок.
Сара вздохнула:
— Да помню. Не люблю я детей. Маленькие меня пугают, а большие ведут себя отвратительно.
— Ты прямо как я, — признался Ригальдо. — Конкретно этот ребенок долго был похож на печеное яблоко, а потом на яблоке открылся рот — и с тех пор он им голосит.
Сара обрадованно засмеялась и вдруг сказала:
— Приятно думать, что у меня есть что-то общее с братом, и это не только капелька папиной ДНК!
— Мисс, вы ужасны, — усмехнулся Ригальдо. На самом деле ему тоже было приятно.
Кофе закончился, и Ригальдо снова с размаху упал в работу.
Он честно отпахал в этот день и за себя, и за Исли; съездил на конференцию и принял немецкую делегацию. Потом ему позвонила администратор из ресторана и заговорщицки сообщила, что у них ужинает фудблогер-тысячник. Ригальдо разнервничался и вытряс из девушки душу, расспрашивая, все ли в порядке, а то понапишут же.
Домой он вернулся, когда начало темнеть, поздоровался с охраной и аккуратно поставил машину в гараж. «Брабус» уже занимал свою половину.
Исли в доме не оказалось. Ригальдо обошел весь первый этаж, выкликая его. Приглушенный свет горел во всех комнатах, лед в толстом бокале на столе уже почти растаял. Симба встретил хозяина с голодным азартом, загнал его на кухню и продемонстрировал пустую миску. Пока в миску сыпался корм, кот бешено урчал и жрал с такой скоростью, что едва не отхватил пальцы. Ригальдо поднялся наверх, посмотрел на пустую спальню и, подавив желание на всякий случай прихватить ствол, отправился искать Исли в лесу.
Тот обнаружился у озера, Ригальдо с трудом высмотрел его в сумерках. Исли стоял, сунув руки в карманы и расставив ноги, и его резкий силуэт казался черным на фоне воды. Когда он повернул голову, Ригальдо полюбовался на его профиль и спросил совсем не романтично:
— Кота слабо было накормить?..
Он подошел вплотную и обнял Исли за пояс. Уткнулся носом в растрепавшуюся к вечеру косу. Исли положил поверх его запястий свои руки и расслабленно откинул голову ему на плечо.
— Слабо, — признался он, потираясь о Ригальдо затылком. — Я замотался, совсем соображать перестал. Как Симба, обиделся?
— Когда он обидится, твои туфли узнают об этом первыми, — Ригальдо прижался теснее. В лесу кое-где лежал снег, возле озера было холодно. Изо рта при дыхании вырывались облака пара. Лед вскрылся неделю назад возле самого берега; за эти дни льдины отошли на середину озера и свободно там дрейфовали. Иногда на них катались чайки и вороны.
Темнота в лесу сгущалась, становилась густой и вязкой.
Ригальдо высвободил одну руку и погладил Исли между лопаток.
— Как спина?
— Болит, — не сразу, как-то очень рассеянно откликнулся тот.
Ригальдо украдкой вздохнул. Разумеется, он спрашивал не просто так. Его тянуло обниматься, валять Исли по кровати, трогать его везде, убеждаясь, что он здесь, целый, весь. Понятно, что от человека, которого вчера едва не размазало по парковке, не следовало ждать подвигов — ну так зато он сам был готов на что угодно. Если бы Исли только захотел, Ригальдо показал бы ему небо в алмазах, вылизал бы во всех местах, при этом не позволив и пальцем пошевельнуть.
Но Исли сказал:
— Патронажные родители девочки погибли, — и у Ригальдо мгновенно упало все, что могло.
Бессонная ночь и похмелье остались где-то в параллельном мире. Они существовали, но больше меня не затрагивали.
Сейчас мое внимание всецело было сосредоточено на высоком красноватом здании с красиво выгнутой крышей. Очень знакомой крышей… я туда уже падал.
Смешно сказать – дракон лично является в Службу Порядка. Круче было бы только в Нойта-вельхо притопать. Здрасте, мол, я слыхал, у вас с драконами какие-то трудности? Поделитесь проблемой, уверен, мы все решим! Мы, драконы, народ мирный… особенно если по нас хватухами не бить. Хотите поговорить об этом?
Хватит, Макс, это уже истерика…
Двигай вперед и сострой лицо погрустнее – ты жаловаться пришел. Просить, так сказать, защиты Службы Порядка… Жетон, который мне тогда на прощанье сунул Рит, давал горожанину право обратиться прямо к Главе службы. Такие сторожа раздавала очень скупо – своим помощникам, в основном.
Ну, будем надеяться, что с Ритом я не ошибся так, как с улыбчивым дедушкой Биссе Навои.
Ошибся. Правда, не так. Рит замер как меня увидел. Но орать: «Хватай его!» или что-то похожее не стал. Только поворчал, что от жалобщиков никакого продыху и даже пожрать некогда… и тут же послал помощника за взваром, а писца через пару минут, после первых приветствий, отправил за завтраком. Он, мол, проголодался, и жаждет чего-то получше той кашки, которой его лекари пичкают. Кто тут, в конце концов, начальник, он или лекарь? А посему марш за булками тетушки Тирес, и чтоб на всех. Гуляем в честь выздоровления начальника. А кто стукнет лекарю, останется без булки с вареньем! Я слушал это с каменной мордой. То есть надеюсь, что с каменной. Наверное, вид у меня таки был не очень.
Оба непрошеных свидетеля вымелись из комнаты, и Рит впился в меня глазами:
- Что случилось? Ты с ума сошел сюда являться, все драконов ищут, кто-то сболтнул, что вы решили сбежать в другой мир. В следующий раз записку пиши!
Другой мир? С чего бы… Впрочем, нахрен миры! Не до них.
Я сцепил пальцы.
— Ты ничего не слышал про арест моего брата?
Да, брата! Так понятнее. И короче. И… правда.
— Что?!
Не он. Где-то в глубине души сидело у меня такое опасение, что Рит все ж столковался со своими дорогими коллегами и решил распотрошить одного чересчур доверчивого дракона – а какая разница, каяться за десятки тысяч погибших или за те же десятки тысяч плюс еще одного? Но Рит о моих подозрениях ничего не знал и среагировал неподдельно ошарашенно. Но собрался быстро. Прищурился, что-то взвешивая:
— Когда был арест? Кем произведен? Рассказывай.
…Словом, я ошибся. Рит не только не был в курсе ареста, он еще и не мог помочь. По крайней мере, напрямую. Он смог более-менее вычислить, куда именно попал Славка. Но достать его оттуда даже для него была проблема. Смотрел виновато и объяснял:
— Понимаешь… Каждый из наших «скромников» — тех, кто устроил весь этот… — уже привычная пауза обозначает неслышный мне местный мат. – В общем, все мы так или иначе «поймали черного дракона».
— Какого?
Рит поморщился:
— Не слышал, да? Старая шуточка. Сейчас, наверное, так не говорят. Вы ведь все серебристые, понимаешь? И если люди говорили: «Он видит черных драконов», то, значит, у человека что-то было не так. Болен он, устал, рассеян или еще что, но ведет себя странно – временами. А если уж «он поймал черного дракона», то все совсем печально – это сумасшествие как оно есть. Вот мы, похоже, и были теми, кто «видел»…
— А теперь ловите?
Рит налил нам отвара с таким видом, словно в кувшине, по меньшей мере, самогонка. И не тронув напитка, мрачно уставился в стенку.
— Уже поймали, похоже, — с тоской проговорил он. – У всех нас какой-то непорядок с головой. Нолле, к примеру, строит из себя этакого милого мальчика, ценителя красоты. Обожает обряжаться в яркие одежки, порхать и слушать музыку. Даже поплакать над песенкой может. И лицо такое вдохновенное – с него даже картины писали! А попробуй кто при нем сфальшивить — он с той же вдохновенной улыбкой неумеху и прирежет. Или в камень закатает. Жиссе нравится, когда людей вокруг нет – ну то есть совсем нет, никого на мерки вокруг. Не терпит он живых. Упаси боги к нему на остров без спросу влезть, проще к бешеному быку в загон зайти… Каирми тоже… Ивех по охоте с ума сходил лет сто, у него зал с чучелами больше все нашей Службы, и нет такой твари, которую бы он не загонял. А сейчас вот с гадами спать полюбил. Выберет, значит, змеюку поядовитей, в постель кладет, защитным барьером отгораживается. И гадает: получится спать так, чтоб барьер не ослаб, али нет. Коли получается, хорошо, самоконтроль на уровне. Нет – гадина его кусает, а он ее загрызает потом, за испорченное настроение. Хороши, а?
То ли это в нас изначально была какая червоточина, то ли мы потом свихнулись — от долгой жизни да безнаказанности, но зацепило всех. А Подвалы – это Понтеймова придурь. И мне туда ходу нет…
Он попробовал долить кружку и, кажется, удивился, что она полная. Мне тоже было не до напитка. Ароматный пар недоумевающе парил над столом.
— Так что за Подвалы такие?
— Тюрьма, — просто ответил Рит. – Только туда не обычные преступившие попадают, те у нас сидят. И от нас выходят… кто через месяц, кто через год. А вот Подвалы – это навсегда. Туда забирают умников. Наших, магов, коли чего вытворят, то тебе сейчас знать не обязательно, там у них свои погремушки. А вот простяков тащат, коли чего интересного удумают, денежного то есть. Помнишь или нет, лет сорок назад… хотя ты ж молодой? Тебе, поди, не больше тридцати?
— Двадцать, — я округлил. Для скорости.
Рит кашлянул. Похоже, мой возраст для него оказался сюрпризом. С высоты его двухсот с мелочью я ему, наверное, вообще щенком кажусь или младенцем.
— А, тогда просто скажу: женщина тут одна в столице жила, придумала стекла лить цветные – любой формы, любого размера. Вазы красоты неописуемой, светильники дивные, тарелки-стаканы-чашки… Года три она продержалась, потом Понтеймо ее творения засек. И сгреб. А она была женой одного из наших, он шум поднял. До Кая дошел. И что? А ничего. Понтеймо прямо сказал: во-первых, быстрый прогресс – враг стабильности и угроза безопасности и ради этой безопасности общества он изымает инициаторов. А пока все гадали, какая опасность может быть в плошках-чашках, пояснил, что есть, мол, и во-вторых: польза финансовая. И муж этой стекольщицы, как достойный вельхо, должен понять, что польза братству важнее, чем семейные узы. Все, мол, должны в любой момент быть готовы пожертвовать чем-то дорогим во имя общей пользы. Так та стекольщица там и осталась. Во имя пользы – стекло лить, но уже для Нойта-вельхо и в ограниченном количестве, чтобы каждую штучку продавать задорого. Разве что мужа к ней разрешили пускать лет через несколько. Только он к тому времени уже новую супругу нашел, кажется. Вот так-то, парень.
Враг стабильности.
То есть меня с моими поделками тут в любом случае сцапали бы. Мясорубки, зажигалки, консервы, спирт, пуговицы, бижутерия…
Но почему Славку, а не… Что-то я ничего не понимаю. Но это потом, потом. Главное, что он живой и живым останется. Пусть даже для чертовой пользы чертовым магам. Пусть я не смогу достать его оттуда прямо сейчас! Главное – что его сейчас не разбирают на части, как кровавую тварь, проникшую в город…
Пальцы задрожали, и я торопливо переплел их на кружке.
Горячая. У меня был еще один вопрос.
— А ты не знаешь… как там?
— Как обращаются с умниками?
Я кивнул.
— Хотел бы я тебя успокоить…
— Плохо?
— Без воли всюду плохо. Там кормят, конечно, и одевают, но это все равно тюрьма. Если твой брат не будет показывать строптивость, то они не станут слишком усердствовать, убеждая новичка в необходимости послушания. И если придумает что-то интересное, то возможны даже небольшие поблажки: кормежка получше, обстановка, одеяла там…
— Ты помочь не можешь?
Рит помолчал.
— Прямо – нет. Мы, порченые, подозрительные и психованные, и на чужую лужайку не лезть не принято. И стоит мне только проявить интерес к делам «дорогого друга» Понтеймо, «дорогой друг» тут же проявит интерес к своей добыче: что, мол, в нем такого-то, что из-за него Рык договоренности нарушает? А интерес Понтеймо… — он болезненно поморщился, — да и любого из нашей банды «скромников»… словом, никому не пожелаю.
— А опосредованно?
— А?
— Можешь помочь не прямо? Показать, где эти чертовы Подвалы? Собрать хоть какие-то данные на тех, кто там работает? Послать своих парней в другую сторону, если Понтеймо попросит помощи в отлове беглых умников?
Рит посмотрел странно. Будто удивлялся: как ты можешь спрашивать? Я же обещал.
— Все, что попросишь, парень.
Маршрут, или обзорная экскурсия по Лондону, как, ностальгируя по советской организованности, назвала свою первую прогулку по городу Наташа, не имел конкретной цели и четкого плана. Они встретились с Джейн в кофейне при книжном магазине издательства «Темз энд Гудзон» и за фруктовым десертом договорились о стихийной природе предстоящей прогулки. Русская идиома «куда глаза глядят» очень понравилась англичанке, и некоторое время девушки просто болтали о тонкостях русской устной речи, искренне забавляясь обескураженным видом соседа по столику – тихого очкарика, изумленно слушающего диковинную русскую речь.
– Русский язык для англичан – темный лес! – нараспев проговорила Джейн, с выражением притворного призыва и приторной нежности глядя на соседа.
– Еще бы, он дальше Киева не водит! – поддержала ее Наташа и медленным, эротичным движением языка сняла с губ пушинки взбитых сливок.
Очкарик, окончательно сбитый с толку поведением симпатичных незнакомок, привстал и пробормотал нечто неразборчивое. Девушки прыснули в кулачки, и Джейн, первой поднявшись с места, увлекла подругу за собой:
– Пойдем скорее, пока тебе не предложили руку и сердце!
– Мне?! Он же на тебя глаз положил!
– О! Положить глаз! Как это романтично!
Некоторая заминка после выхода из кофейни была обусловлена непременным желанием Наташи взять такси, и Джейн стоило огромного труда объяснить несовместимость их целей с перманентными пробками на лондонских улицах. Сломив сопротивление русской приятельницы, она повела ее в сторону Пэлл-Мэлл, правда, так и не сумев убедить Наташу воздержаться от посещения самых дорогих магазинов английской столицы.
– Наташа, там астрономические цены, – по дороге Джейн не оставляла попыток образумить новоиспеченную британскую подданную, но подобные резоны оказались несущественными:
– А это что?! – Наташа выхватила из сумочки толстую пачку кредиток и, потрясая ею в воздухе, остановилась посреди уличной толпы. – Это же мои деньги, с которыми я могу делать все, что хочу, так? А вокруг, – она изящным жестом развела обеими руками, задев при этом какого-то долговязого типа в пальто, надетом на голое тело, – самый настоящий свободный мир, так?
Джейн не оставалось ничего другого, как согласно кивнуть.
– Вот видишь, – Наташа убрала деньги, показала язык двум старушкам у киоска с газетами, неодобрительно наблюдавшим за ней, и пай-девочкой засеменила рядом с провожатой. – Значит, я могу идти, куда хочу, и тратить свои деньги, как хочу!
– Нас просто могут не обслужить или, что не менее вероятно, могут даже не впустить в бутик.
Джейн не желала сдаваться лишь из чистого упрямства. Дурацкий день продолжался так же, как и начался. Она физически ощущала свое непонятное раздвоение: вот она вместе с Натальей смеется над очкариком в кофейне и понимает, как отменно хороши и свежи они обе в глазах любого постороннего наблюдателя. Ей самой нравится эта сценка, и оставаться равнодушной к ее незатейливому сюжету – значит просто не быть живым человеком. Но в то же время она видит себя сотрудником разведки, который выполняет очередное задание. Параграфы, отпечатанные на казенной машинке, четко предписывают избегать людных мест, где возможен незаметный подход к опекаемой персоне, а также всех мест, где возможно продолжительное уединение той же персоны. Все это бесконечно удаляет Джейн от желания побыть в одиночестве. Неожиданные и сильные воспоминания о Кирилле – такого с ней еще ни разу не случалось. Она чувствовала необходимость освоиться с новым состоянием, привыкнуть к нему, понять и осознать, что это: случайная разновидность сплина, вызванная нервным напряжением последних недель, или же неотъемлемая часть изменившейся Джейн Болтон? Изменившейся или действительно полюбившей?
– Так ты не желаешь отвечать или что-то случилось?
Они остановились у перехода, и вопрос словно пробудил Джейн от сна. Она рассеянно посмотрела на спутницу: «Кажется, я увлеклась…»
– Извини, Наташа…
– С каждым бывает. Так ответь, почему же они нас могут не пустить?
– Фэйс-контроль и внутренние требования компаний. Мы достаточно скромно одеты и не производим впечатления завзятых посетительниц дорогих магазинов и состоятельных покупательниц.
– И это все? Я же показывала тебе…
– Умоляю, Наташа! Я видела деньги, и этого достаточно.
– А что это такое – «фэйс-контроль»?
– Это он и есть – внешне ты должна соответствовать содержанию своего бумажника или кредитной карточки.
– Ни фига себе, свободный мир! Слушай, ну про деньги там — это понятно. А вот остального, ты хоть убей меня, не понимаю! Молодые, красивые, – Наталья состроила глазки толстому индусу в чалме, и тот сразу включился в игру, зашлепав масляными губами, – интересные девушки желают ознакомиться с модными новинками. Что в этом плохого?
Джейн рассмеялась.
– Молодые, красивые, интересные девушки, скромно одетые, с утра пораньше знакомятся с новинками мира моды! Замечательно! А потом, ближе к вечеру, из этого магазина террористы похищают супругу какого-нибудь политического деятеля или бизнесмена. Как вариант – просто подрывают.
– Подрывают? Не поняла.
– Закладывают взрывное устройство, и в назначенное время бам-м-м!
– Зачем им это нужно?
– Средство политического давления, обратная сторона демократии. Но это я так, сгущаю краски, ты не бойся. Чаще всего в бутиках веселятся зеленые, антиглобалисты и противники общества тотального потребления. Эти просто прыскают на вещи, особенно на меховые, из баллончиков с автомобильной краской, режут их бритвами и тому подобное…
– Здорово! И часто у вас такое происходит?
– Не каждый день, конечно, но случается. Так что будь готова к неожиданностям. Мы пришли.
– Всегда готова, – бесцветно ответила Наташа.
Пропустив Джейн вперед, она быстро достала из сумочки пачку кредиток и обеими ладонями прижала ее к груди.
– М-да, это не «Пассаж»! – в голосе Наташи звучали скрытые гордость и превосходство. – Это все, что у них есть, или они, бедненькие, запуганы твоими супостатами и боятся весь товар выкладывать? – Ни разу в жизни не посещавшая бутик Наталья разочарованно бродила по огромному, наполненному светом и воздухом залу лондонского дома «Шанель».
Предводительница стайки вышколенных продавщиц, дама неопределенного возраста и такой же неопределенной внешности, настороженно наблюдала за ее перемещениями. Джейн, присевшей на «мужнино место» и наблюдавшей за приятельницей и ее маленьким шоу, в какой-то момент стало интересно: действительно ли «русское чудо» – простая деревенская девчонка или же она просто играет в наивную и недалекую дикарку? Играет грубовато, но расчетливо верно, находя в выбранной маске средство изначально польстить любому покровительствующему самолюбию и используя созданное впечатление в качестве универсальной отмычки к чужим душам?
Однако далее Джейн не стала утруждать себя подобными вопросами, настолько увлекло ее устроенное Натальей шоу. Небрежно и грациозно русская девушка бродила среди витрин с аксессуарами и немногих манекенов. Наталья настолько чутко двигалась в ритме тихой музыки, ниспадавшей на посетителей из скрытых под потолком динамиков, что топорные и угловатые движения сопровождавшей ее мадам воспринимались как дурная пародия на умение владеть собственным телом. Но, видит Бог, злой Джейн не была и совершенно искренне считала, что мадам получает по заслугам. Она встретила вошедших девушек настолько презрительным и холодным взглядом, что Джейн упрекнула было себя за длинный язык, напророчивший неприятности. Ее несколько сбила с толку внезапная перемена в поведении обслуги, но, обернувшись к Наташе, она все поняла сразу. «Русское чудо» с таким непосредственным и по-сиротски жалостливым видом прижимало к груди толстую пачку фунтов-стерлингов, что дрогнуло бы самое бдительное каменное сердце. Джейн еле сдержалась, чтобы не рассмеяться: искушенная в обслуживании многих богатых и знаменитых людей мадам, наверняка знающая про себя все и вся и не обольщающаяся насчет этой странной покупательницы, принужденно следовала по бесцельному и капризному маршруту за девицей, которую еще десять минут назад собиралась выставить вон из этого храма моды.
– Хау матч? – Наташин интерес вызвала простая белая блузка в несколько утрированном стиле «апаш», с планками, скрывавшими пуговицы. Произношение у нее было неважное, и резкая интонация вопроса вызвала недовольную гримаску на лице продавщицы.
– Фри хандрит паундс, – неожиданным контральто ответила мадам. Даже не ответила, а скорее – пропела, виртуозно попав в каждую ноту, что посылали в эфир скрытые динамики.
Удивленная гимнастка чуть было не раскрыла рот, но спохватилась и взглядом стала искать подругу. Джейн сама была потрясена моментом и очередным, в нынешний непонятный день, быстрым изменением своего настроения. Оперная тетя, выступив коротко, но емко, перечеркнула все внешнее изящество Наташи и, если уж говорить начистоту, попросту утерла молодым девицам нос. И ведь ни один мускул на лице не дрогнул! Джейн стало стыдно за свои полуулыбочки и снисходительные рожицы. Стараясь не сбиваться на мелкий суетливый ритм, она помогла спутнице рассчитаться, и с чувством глубокого облегчения девушки выскочили на мостовую Пэлл.
– Уф! Ну и голосина! Моща! – выпалила одним духом Наталья. – Век живи – век удивляйся!
Они так стремительно двигались по улице, удаляясь от бутика, что Джейн показалось, будто бы им приходится спасаться бегством. Но ведь это и было самое настоящее бегство! Без примерки, без обязательных бутичных ритуалов! Джейн стало не по себе, волна раздражения и недовольства буквально обрушилась на нее.
– Как тебе блузка? – Наташа беззаботно рассматривала фирменный пакет от «Шанель».
– Триста фунтов – большие деньги. Боюсь, что с такими темпами тебе не надолго хватит двадцати тысяч, – Джейн не считала нужным скрывать своего раздражения.
– Ха, триста фунтов! Да это самая дешевая вещь в этой лавочке! Я и так не надеялась найти там что-нибудь приемлемое!
– Значит, нужно было разворачиваться и уходить.
– Уходить?! Да я бы со стыда сгорела: прийти, покрасоваться, наделать столько шуму и уйти с пустыми руками! Не-е-ет, такое не по мне.
– Получилось не лучше. – Наташины слова откровенно разозлили Джейн.
– Что значит – «получилось»?
– Ты сама как считаешь, что ты сейчас купила: блузку в одном из самых дорогих магазинов на планете или пакет картошки на колхозном рынке?!
– При чем здесь картошка?
– Да при том, – Джейн в раздражении повысила голос: – Существуют неписаные правила поведения. Одно дело – толкаться на распродажах и хватать, что дают, и совсем другое – прийти в солидное заведение, а вести себя так же!
– Ты поэтому не хотела идти со мной в дорогие магазины? – смирение и покаяние русской были настолько трогательны и убедительны, что Джейн в недолгий миг отошла сердцем.
– Нет! – коротко отрезала она и улыбнулась.
– Тогда мир? – Наташа протянула руку.
– Мир… – согласилась Джейн, отвечая на рукопожатие под быструю русскую скороговорку:
– Я теперь всегда-всегда буду слушаться твоих советов! Честное слово!
Торжественное закрепление достигнутых мирных договоренностей произошло в небольшом итальянском ресторанчике в районе Стрэнда. Креветочное суфле, настоящие спагетти-болоньезе и бутылка «Кьянти» появились на столе в результате компромиссного решения — Джейн пришлось уступить желанию подопечной. И дело было не столько в отсутствии у Джейн привычки брать вино целыми бутылками, к тому же в месте, где подача винных порций – дело обыкновенное, сколько в абсолютном нежелании портить себе нервы в пустых препирательствах на почве насаждения цивилизованных нравов. «Всего и сразу не переделаешь», – запоздало посетила ее голову фатальная житейская мудрость, так что пусть все идет, как идет.
За дружеским обедом последовал визит в кинематограф, в темном зале которого русская девушка впала в состояние полной прострации, ошеломленная количеством голливудских спецэффектов. На экране полыхали звездные войны, далекие миры сотрясались от взрывов, а отважные джедаи невозмутимо бились на лучевых мечах.
После сеанса девушки вновь почувствовали себя голодными, но, к великому облегчению Джейн, все обошлось малой кровью. Китайский ресторанчик на самой границе Сохо атаковал девичьи аппетиты разнообразием своего ассортимента, и гостеприимный шеф, много и с удовольствием готовивший в зале на глазах у изумленных посетителей, лишил странниц возможности свободного выбора и, щебеча что-то на своем птичьем языке, увел их в увлекательное путешествие по необъятным просторам китайской кулинарии.
Выйдя на улицу, Наталья обнаружила в рекламной витринке плакат, с которого смотрела на прохожих чуть лукавая улыбка «самого Криса Нормана». Джейн, правда, не испытывала столь восторженного отношения к «мужу самой Сюзи Кваттро», но клуб «Орго», где девушки намечали провести вечер, был ей хорошо знаком и вполне удовлетворял требованиям строгих инструкций, полученных от Эймса. Решено было разъехаться по домам, надеть вечерние туалеты, и в двадцать часов ровно Джейн заедет за Натальей в «Далайлу», поскольку от отеля добираться до «Орго» ближе, чем от квартиры Джейн.
Впечатления от путешествия по вечернему Лондону, возбужденное ожидание предстоящей встречи с кумиром изрядно подняли настроение участниц культпохода, и у дверей «Орго» из такси вышли две молодые, вполне светские дамы, готовые к сюрпризам и блеску вечерней жизни одной из крупнейших европейских столиц.
Наташа с восторгом впитывала необычную для себя атмосферу ночного клуба: свободное перемещение людей, резкую смену интимного приглушенного освещения барных стоек безостановочным бегом разноцветных огней и непривычно громкое, по сравнению с ленинградскими дискотеками, звучание музыки. На разогреве публики работала смешная команда смуглых молодых людей, успевавших не только воспроизводить заводной регги, но и жонглировать инструментами, микрофонами и даже предметами собственного гардероба. Наталья освоилась довольно быстро, с ходу вошла в общее настроение вечера и передвигалась только в легком ритмичном танцевальном шаге, вызывая восхищенные взгляды и восторженные приветствия. Для Джейн, не любившей шумных сборищ, совершенно неожиданной оказалась собственная заторможенная реакция на обилие молодых людей, наполнявших залы «Орго» шумными компаниями или просто, в одиночестве, глазевших по сторонам. Флер чувственного поиска царил здесь повсеместно, и неготовность встретить вполне прогнозируемую, но полностью упущенную из внимания, специфику клубной обстановки несколько изменила расслабленное состояние Джейн. Наташа, по-женски верно угадав причину напряжения подруги, весело предложила, пренебрежительно махнув рукой в сторону зала:
– Не обращай внимания, это же клуб! Давай лучше закажем коктейли, а все остальное образуется само собой.
Все дальнейшее – выступление Нормана, коктейли, которые с исполнительностью артиллерийской прислуги подносили официанты, бесконечные знакомства с молодыми людьми, предлагавшими составить компанию, – слилось в представлении Джейн в один бесконечный фейерверк огней и лиц, сопровождаемый полифоническим водопадом звуков.
В этом же круговороте пропало ощущение времени, и внезапно Джейн обнаружила себя на темном тротуаре, слабо освещенном недалекими огнями клубного входа. Свежий воздух не облегчал, а только подчеркивал степень ее опьянения, а дремлющая, положив голову ей на плечо Наталья, зыбко волнующаяся на высоких каблуках, иллюстрировала возможную неприглядность внешнего вида их обеих. Джейн почувствовала мышечные боли в плече, свободном от горячей Натальиной щеки, и с удивлением обнаружила, что ее собственная рука вытянута в голосующем жесте.
Разбираться что к чему не было ни малейшего желания. Хотелось только одного – домой, как можно скорее, и спать, спать, спать! Редкие водители равнодушно проезжали мимо, будто бы весь шоферский Лондон решил нынешним вечером бойкотировать клубный разъезд в «Орго». Некоторые притормаживали, но тут же срывались с места. Джейн начинала тихо ругаться, но быстро оставляла это занятие – сил хватало только поддерживать спутницу, которая все глубже погружалась в состояние сна и норовила сползти с плеча подруги на тротуар.
Джейн, в очередной раз собрав все свои невеликие силы, подхватила оседающую на неверных ногах Наташу, когда в уличной темноте послышался звук приближающегося автомобиля. Но тут Наталья, как нарочно, неожиданно покачнулась и резко устремилась вниз, навстречу асфальту. Джейн в отчаянии бросила сумочку на мостовую, попыталась нагнуться, чтобы снова подхватить падающую приятельницу, но высокие каблуки предали ее. Она потеряла равновесие и, даже не успев приготовить тело к падению, как это положено тренированной разведчице Ее Величества, кулем рухнула на мирно сопящую Наталью.
Наверное, именно это и спасло Джейн. Огромный черный автомобиль с ревом пронесся буквально в миллиметре от ее ног, и спавшие с них в момент падения туфли были расплющены под его широкими колесами.
Джейн моментально отрезвела, но тело ее оставалось абсолютно безвольным и вялым. Она полными ужаса глазами наблюдала, как огромный, идущий без огней автомобиль съехал с тротуара, погасил скорость, как он замер метрах в двадцати от нее и Натальи, как широко распахнулась дверь машины и черный силуэт отделился от мрачного кузова автоубийцы.
Убийцы? С чего ты взяла, что это убийство? Но ощущение опасности только нарастало по мере приближения таинственного незнакомца, и волна холодной агрессии, что шла с его стороны, не оставляла Джейн никаких сомнений – это покушение. Она слишком поздно вспомнила про пистолет. Красный кожаный бок сумочки всего лишь в полуметре от ее руки. Но… Она не помнит – НЕ ПОМНИТ! – взяла ли оружие с собой. Шаги незнакомца стали слышны. Джейн подняла голову и увидела жирный блеск вороненой стали. Удлиненное глушителем пистолетное дуло, словно изготовившаяся к атаке змея, медленно искало цель и жертву. В этот момент адреналин ударил по жилам, и Джейн молнией метнулась к сумочке.
На фоне отдаленных уличных шумов шипящие плевки выстрелов прозвучали как-то отдельно и очень громко. В том, что это были выстрелы, Джейн нисколько не сомневалась. Звуки были знакомыми, только непривычно громкими. У нее сжалось сердце, но никаких болезненных ощущений не последовало. Джейн тут же подумала о Наталье и быстрым, тренированным движением перекатилась на спину.
Незнакомец в длинном черном плаще уткнулся лицом в асфальт. Он лежал, широко раскинув руки, а в метре от тела по-прежнему жирно блестел отлетевший к старой водосточной трубе пистолет. Джейн испуганно огляделась.
– Страховка, мисс Болтон, в нашей работе – всенепременное условие, – из темноты, с противоположной стороны улицы, к ней подходил Эймс. Обстоятельно, не спеша, Гроций стал свинчивать глушитель со своего пистолета и ровным голосом продолжал успокаивать Джейн: – Наши люди займутся и водителем, и автомобилем. А я тем временем доставлю домой вас и миссис Иволгину. Вы не против? – он протянул Джейн руку и помог подняться.
В служебном автомобиле было тепло и спокойно. Правда, пришедшая в себя Наташа закричала, обнаружив за рулем Эймса. В ее короткой истерике заключалось категоричное утверждение, что она ни за что не вернется обратно под его опеку. Пришлось рассказать о произошедшем, и, к удивлению уже успокоившейся Джейн, на Иволгину-Забугу страшилка не произвела особого впечатления. Лишь у самой «Далайлы» Наталья тихо спросила у Гроция:
– Мистер Эймс, как вы думаете, это КГБ? Это по мою душу приходили?
– Зачем вы им нужны, миссис Иволгина?
– Ну… Мало ли зачем! Запугать, заставить вернуться или сделать так, чтобы вы сами отправили меня обратно…
– Сомнительные заключения. Поводов для тревоги я не нахожу. По крайней мере, здесь, – он кивнул на фасад отеля. – И позвольте мне на прощание успокоить ваши страхи одним несколько видоизмененным старым девизом, который должен быть вам, как природной русской, хорошо известен: «С Темзы выдачи нет!»
Требовательный сигнал будильника возвестил о наступлении очередного английского утра. Джейн с трудом открыла глаза. Наступивший день встретил ее косой серебряной сеткой дождя. Живое полотно из капель завесило снаружи окна квартиры, а тихий ритм, отбиваемый теми же каплями, навевал непроизвольную дремоту.
Это был первый лондонский дождь после возвращения Джейн из России. Она улыбнулась и вспомнила себя, прежнюю Джейн Болтон. Дисциплинированную резвушку, покидавшую уютную и теплую постель по первому требованию механического Цербера, маленького и стойкого солдатика из рода Глазго-Фаррагутов, искренне верившего в необходимость строгого соблюдения режима с самого раннего детства. Так было заведено в пыльном викторианском позавчера, так продолжается в приличных домах и по сей день… Джейн хмыкнула, на мгновение открыла глаза и обвела взглядом комнату. Смешанная обстановка: колониальная мебель красного дерева и модные шведские трансформеры из полиэфира, фарфоровая антикварная мелочь и космический на вид автоответчик, электрическая печатная машинка и футуристическая настольная лампа никак не подходили девушке, воспитанной в лучших традициях. Слишком быстро меняется жизнь, и человек пытается изменяться вместе с ней. Раньше… При чем тут раньше?! Теперь! Теперь умудренная непродолжительным, но серьезным жизненным опытом Джейн Болтон не торопится покидать тепло одинокой постели, пусть хоть все королевские службы мира в нетерпении ожидают ее присутствия! Она будет слушать музыку дождя, грустить о вещах, известных только ей одной, и никуда, совершенно никуда не будет торопиться!
Гонг на входной двери и телефонный звонок раздались одновременно. Джейн замерла, даже придержала дыхание. «Если никого в доме нет, то кто тогда разговаривает со мной?» – строчка из милновского Пуха пришла на память мгновенно. А никто ни с кем и не разговаривает! Девушка закрыла глаза, но телефон был удивительно настойчив, а гонг у дверей повторился.
Джейн рывком села на постели. Ручной шелк пижамы мгновенно стал холодным. Халат! Халатик! Стеганое чудо, усыпанное, как горохом, крошечными мишками, согрел моментально, а вот домашние меховые тапки подвели. Так что к телефону пришлось прямо-таки «подскочить»:
– Хелло, это Джейн Болтон, которая проснулась!
– Джейн, это я, Наташа! Представляешь…
Гонг у входных дверей вновь напомнил о раннем посетителе.
– Наташа, мне нужно открыть дверь, ты сможешь подождать или перезвонишь?
– Если недолго, то подожду.
– Быстро, я обещаю.
Джейн быстро спустилась по узкой лестнице вниз. В холле, вытянутом двусветном пенале, обшитом панелями из канадского клена, было сумрачно, влажно и прохладно. Звуки дождя здесь были слышны громче, а общее их звучание было менее стройным.
– Гуд монинг, мисс Болтон!
– Гроций? Проходите, у меня телефонный звонок, так что сами, сами. Мне некогда вас провожать в комнаты. – Джейн белкой взлетела на второй этаж и с площадки крикнула гостю: – Мистер Эймс, если будете делать чай, позаботьтесь и обо мне!.. Наташа?
– Да, я здесь. Ты представляешь, – голос русской звучал возбужденно, – они меня отпустили! Отпустили на все четыре стороны! Убрали надзирательницу, дали кучу денег и британский паспорт!
– Я рада за тебя, поздравляю с началом новой жизни!
– Джейн, все произошло так внезапно, неожиданно… Мне просто не верится! И я совершенно не знаю, что мне делать! Куда идти, чем заняться? Я не знаю Лондона, у меня здесь никого нет, кроме тебя! Может быть, мы смогли бы встретиться?
– Мне сложно сказать что-то определенное. У меня работа, сама понимаешь. Но я обещаю, как только станет известным дневное расписание, я обязательно тебе позвоню. Ты в «Далайле» или в другом месте?
– Конечно, в «Далайле»! Куда же я денусь?!
– Тебе нужно поискать другое место, Наташа, в «Далайле» очень дорого…
– Но они мне дали кучу денег!
Джейн рассмеялась:
– Наташа, не сочти мой вопрос нескромным, но «куча», это сколько?
– Двадцать тысяч фунтов!
– В купюрах?
– Да! Да-да-да! В самых настоящих ваших паундах!
– Хорошо, тогда будем считать, что мы обо всем договорились. Жди моего звонка.
– А это долго?
– Я еще дома, и чем дольше мы говорим по телефону…
– Все-все-все! Я закругляюсь! Пока!
Джейн медленно положила трубку на рычаги. Двадцать тысяч фунтов! Цифра впечатляющая, но с чего бы это правительству быть таким щедрым? Тихий стук в дверь прервал ход ее мыслей.
– Мисс Болтон, чай готов.
– Эймс, вы просто прелесть! Я не нарушу ваше душевное равновесие, если выйду к чаю прямо так, в пижаме и халате?
– Нисколько, мисс Болтон. К тому же наш разговор будет сугубо деловым.
Чай был накрыт в крохотной столовой, отделенной от такой же крохотной кухоньки П-образной аркой.
– Вы выбрали зеленый, мистер Эймс? Попробуем. Кажется, будто целых сто лет не пила зеленого чаю. М-м! Чудесный напиток, Гроций, правда, несколько необычный.
– Это китайский сорт «Пороховая смесь», мисс Джейн. Что же касается его необычности, это настоящий чай для буднего утра, бодрит лучше любого кофе.
– Никогда не думала, что в моих запасах найдется настоящая «Пороховая смесь». Где вы ее раскопали?
– У себя в кармане, мисс Болтон. Я всегда ношу с собой этот сорт, на всякий пожарный случай.
– Вы просто Гай Фокс какой-то! «Пороховая смесь» на всякий пожарный случай! – они весело рассмеялись.
– Мисс Джейн, меня ждут на службе, поэтому позвольте… – Эймс отставил чашку и поднял на колени небольшой коричневый дипломат.
Джейн сосредоточенно наблюдала за его действиями. Слова гостя четко указали: «Из нас двоих, присутствующих в этой комнате, только одного ждет служба». Он сказал это просто так или же существует нечто, о чем она еще не знает?.. И это неизвестное «нечто», как всегда, связано с тайнами разведывательной работы и касается именно ее? «А зеленый на люстре качается. Ничего себе – день начинается»!» – любимый стишок Кирилла выплыл из мгновенно сгустившегося тумана смутных недоразумений и внезапных тревог. Джейн замерла с поднесенной ко рту чашкой, и ее сознание словно раздвоилось. Она видела Эймса и его чемоданчик, стол, сервированный к завтраку, но изображение не было четким, а цвета – насыщенными. «Красный сын сидит в графине, по буфету скачет синий, а зеленый…» – рефреном звучал голос Кирилла, и портрет юноши чудесным образом спроецировался на расплывчатом заднике стены, за спиной Эймса и высокой спинкой колониального стула. Так же, как и все, что окружало ее в данный момент, портрет был лишен четких линий и верных красок, но оставался узнаваемым и неожиданным.
– Это временный, но необходимый перевод в резерв, мисс Болтон. Сэр Арчибальд, к сожалению, нынешней ночью покинул Лондон, поэтому с вами разговариваю я. С сего дня вам нет необходимости посещать службу, вплоть до особых распоряжений. Единственная просьба, которую можно трактовать как служебное задание, заключается в следующем. – Эймс сделал многозначительную паузу и раскрыл кейс. – Мы были вынуждены отпустить Курбатова и Иволгину, что совершенно не означает умаления нашего интереса к этим персонам. Курбатову, для его же безопасности и спокойствия, было рекомендовано покинуть Лондон и поселиться в более тихом месте, а также пожертвовать половину капитала в пользу русской гимнастки и отказаться от малейших попыток поддерживать с ней какие бы то ни было контакты. Это он исполнил и сейчас пребывает в состоянии относительного душевного равновесия в одном из уютнейших уголков Девоншира. С девушкой все несколько сложнее. Поэтому мы просим вас, мисс Джейн, в ближайшее время взять ее под свою опеку. К тому же вы единственный ее знакомый человек в Лондоне. Мисс Джейн?
– Да… Что?
– Вы слушаете меня?
Джейн с большим трудом удалось собраться с мыслями. Рифмованное наваждение упрямо цеплялось за малейшие выступы памяти и неровности сознания.
– Да. Курбатов, Наташа, деньги…
– Все так. В конверте, – он положил на стол плотный голубой конверт и матовое черное портмоне, – вы найдете инструкции, связанные с этим поручением. Мы не исключаем нештатных ситуаций и постарались кое-что предусмотреть. Оперативные расходы прилагаются, а это, – Эймс добавил к выложенным на стол предметам небольших размеров пистолет, – необходимое средство самообороны.
– Обороны? – Джейн окончательно пришла в себя. – Угроза касается Наташи?
Мужчина отвел взгляд и сделал вид, что сосредоточенно проверяет содержимое дипломата.
– Самообороны. В последнее время Лондон стал очень беспокойным местом, мисс Болтон. Все, что касается пистолета, рекомендовано сэром Арчибальдом, и, я думаю, он более полно удовлетворит ваше любопытство, когда вернется.
– Дядя уехал надолго?
– Нет. Думаю, завтра он вновь будет с нами. А теперь, извините, мне нужно спешить. Не провожайте…