«С вершины холма хорошо был виден песчаный пляж и кромка ласкового в это время года прибоя (вечная картина, воспроизводящая спокойное биение жизни сотни тысяч лет). Стоящий на бархане мужчина улыбнулся своим мыслям и буркнул: «Сколько пафоса. Но город Илион, также как когда-то Троя, пал. И ты это прекрасно знаешь!» Человек тяжело вздохнул и повернулся спиной к морю, зовущему окунуться в лучах заката. Ему надо было успеть до ночи, и приходилось чем—то жертвовать. Как всегда. Хотя какая жертва — купание? Мелочь.
«Вся моя жизнь из мелочей», — опять заворчал себе под нос идущий.
Он успел и переступил порог старого храма с последним лучом.
Перешагнув через высокий камень-преддверий, на миг застыл, попав из сумерек в черноту, а потом уверено сделал несколько шагов, остановившись перед невидимой в этой чернильной темноте культовой статуей.
Раздался треск, и промасленный кусок тряпки небрежно упал в лампаду.
— На, подавись моим даром, сиятельная Афина Завистница, — раздался гулкий голос,расшевеливший стоячий воздух святилища.
Достаточно примитивно высеченный из камня местным рукоделом образ скривился в тенях, словно Великая Паллада услышала говорящего с ней. Блеснули глаза из шлифованного перламутра.
— Не блести! — голос стоящего у каменных ног быстро взлетал к куполу храма. — Ты тень. У тени нет будущего. А я Вечный, хотя ты несмотря ни на что победила, сумев помереть, как когда-то обманом стала первой в споре, с бесконечно плетущей свою сеть Арахной. Я пришёл забрать своё.
После такой пламенной речи человек горестно вздохнул и сел на корточки,прислонившись спиной к каменной сандалии, обутой на огромную каменную ногу (по чести сказать, изрядно похожую на мужскую). В чаше с маслом, мирно потрескивая,догорела тряпка и, мигнув остатком сотканной из льна плоти, потухла. В храме воцарилась темнота.
Когда Селена совершила обход по млечной дороге неба, в предрассветной тишине вход на миг заслонила фигура. Споткнувшись о порог, в храм вошла гибкая, как весенняя ветка ивы, девушка в полотняном пеплосе с не характерными для этих мест собранными в пучок волосами. Ее факел сильно чадил, а тени, играя между собой в догонялки, увеличили маленькую искательницу приключений до размеров стоящей на пьедестале.
Она ступала бесшумно. Не дойдя пары шагов до сидящего на корточках мужчины, девушка увидев пришельца — остановилась. Помолчала с полминуты, потом кротко спросила:
— Ты кто?
Тот поднял поникшую голову. Несколько секунд неподвижно смотрел на девушку и,наконец, поднявшись, неторопливо начал разминать затёкшие конечности.
Девушка ждала. Тени плясали и переплетались, с огромной темной массой стоящего мужчины, в странном безмолвном танце.
— Кто ты? — наконец повторила она.
Человек хмыкнул, почесал щетину на подбородке и пожаловался:
— Растет, как сволочь, вроде брил вчера… Меня бояться нечего. Паломник. Вот пришёл поклониться сестре Лучезарного Аполлона. А ты служишь ей?
Она кивнула.
Незваный гость наклонил голову и изрёк:
— Чудны дела твои, Отец! Сестра Марсия-флейтиста (1) служит единоутробной. Не боишься остаться голой?
Девушка вздрогнула, но промолчала.»
***
После страшной гонки с «бомбой наперевес» отдыхали в лагере. Ян вяло отмахнулся от сытного супа из тушенки и спал весь остаток дня и ночь. Но и на следующее утро Илья, надеявшийся на выздоровление, понял, что начальнику только хуже. Кроме заметного упадка сил появились и другие неблагоприятные симптомы. Полковник кашлял. Сухой, громкий, обдирающий горло звук, всю ночь доносившийся из—под одеяла, был слышен всему отряду. Илья твёрдо решил запретить Яну идти самому на лыжах и предвидел смуту. Он даже хотел, чтобы произошла какая нибудь вспышка возмущения и надеялся на поддержку морпехов. Но он ошибся. Начальник проявил необычную инициативу. Пошатываясь и сгибаясь после каждого шага пополам, от удушливого кашля, он добрел до лежащего хищной рыбиной тела авиабомбы. Казалось, что этот страшный серо-белый монстр, с маленькой яркой эмблемой на хвосте, вот-вот оживет и его тупорылая голова, с полосатым звездным флажком, повернётся к обступившим его людям.
— Раскрутить. Здесь и здесь, — показал он.
Через час из расковырянного и выпотрошенного нутра стальной рыбины была извлечена его гибельная начинка.
— Шестнадцать кг, — удовлетворенно констатировал Начальник особого отдела.
— Повезём мы. Я и Мрак. Этот труп металлический пусть валяется. А вам за нами, и держаться подальше. Радиация, мальчики. Кто хочет стать импотентом? Тем со мной! А остальные голову включите. Илья, не дури.
Он закашлялся, и позвав собаку, уселся в импровизированные сани.
В течении двадцати минут остолбенелые от неожиданности десантники, с высоты холма, наблюдали, как упавший на сани больной, бледный до голубизны, человек, навалился на коробку с оранжево-чёрным треугольником, и, чтобы не выпасть от слабости, из последних сил цепляется за веревку.
— Майор, — Илья очнулся только когда его дернули за рукав. — Майор, собираемся, ветер идет…
***
Лёжа на несущихся санях, старательно пряча лицо от иголок ледяного ветра, Ян смог улыбнуться своим мыслям. Он выиграл и эту партию. Но вместе с удовлетворённым самолюбием его охватило и совершенно иное чувство, даже не чувство, а бесконечное, глубоко спрятанное отчаяние. Когда, в конце концов, ему не останется ничего другого, а только махнуть рукой и наплевав на все, закрыть глаза, раствориться, наконец, уйти в бесконечность? Умереть. Он долго надеялся, что так оно и будет. Сколько раз в смене эпох, теряя друзей и надежду, он верил — давно покинувшие мир Мойры смилостивятся над последним Хранителем и перережут висящую на волоске никчемную жизнь. Вот и сейчас, прижавшись к ящику со смертельным пожаром, он был готов к любой агонии, способной разорвать это бренное тело. Он давно выполнил все, что мог.
Сколько ещё мучительно множить опыт, который, многократно повторяясь,отодвигает его единственную мечту? О развоплощении.
***
На ночь остановились. Мрак нашел небольшую пещеру, скорее даже ледяную трещину среди торосов, но она защитила от пронизывающего ледяного ветра. Ян сильно ослаб. Собака, прокусив консервную банку, фактически воткнула ее ему в лицо, заставив выпить вытекающий сок. Начальник особого отдела вяло сопротивлялся, а потом так и уснул — с этой банкой на лице. Он не слышал, как крепкие зубы откусили кусок металла, как, чавкая, Мрак доел тушенку и не почувствовал, как огромная собака со вздохом легла на него, укрыв своим меховым боком от непогоды.
«Солнце взошло. Паломник и пришедшая в храм мирно сидели бок о бок на широком и теплом преддверном камне.
— Мое имя — Астинь.
Сидящий резко повернулся и без тени улыбки произнёс:
— Прекрасное лицо, гордый взгляд. Ты из знатного рода, девственница, поклоняющаяся несгибаемой хозяйке этих мест. Кто дал тебе имя несчастной персиянки?
— Я из города женщин. Служу, отрабатывая грех. Каждой из нас выпадает свой жребий. Одна находит мужа. Вторая искупает вину перед нашей покровительницей.
— Ты хочешь сказать, что нескромная каменная деваха любит нетронутых жён?
Странный паломник даже вскочил, негодуя. Пыль столбиками поднялась вокруг ног, и девушке показалось, что на пятках у человека выросли маленькие, возмущённо трепыхающиеся крылышки.
— Мне надо выполнить работу.
Жрица вздохнула. Она не должна слушать симпатичного паломника, который с интересом наблюдал, как девушка подливала масло в лампады, а ее восхитительные формы, спрятанные за плотным полотняным пеплосом, представлялись очаровательной тайной, которую не разгадать никому. Правда, если не догадаться заглянуть под полуопущенные ресницы…»
…Ян резко открыл глаза. Собака лизала лицо и тихо скулила.
— Мрак, хва. Не сдохну я. Нам с тобой ещё мусор этот выкинуть надо и ребят дождаться. Куда я денусь то…. Дай поспать. Ещё часа два можно. Метёт.
«… Солнце только-только коснулось моря, вычертив длинную нежно-розовую дорогу на поверхности синей воды, которая легла персидским ковром от горизонта до песчаной кромки. Астинь вынула из волос заколку и они рассыпались по мраморным точеным плечам. Ее тело светилось, дивным светом лунного камня.
— Ты прекрасна, маленькая дочь древней нимфы, — произнёс паломник, и я посвящаю тебя в жрицы вечно бегущего Бога.
Он скинул с себя одежду и вошёл в тёплые воды.
— Иди ко мне.
— Не делай мне зла, незнакомец!
Она медленно повернулась и пошла к нему навстречу. По ее телу беззвучно струилась вода и море ласкало округлые бока и плоский живот, словно это были не волны, а самые сильные мужские руки… Она приближалась к нему легко и плавно, как летящая в толще воды рыба, рассекая воду так же бесшумно, словно сама была морским созданием. А потом ее уносило от него подводным течением совершенно незаметно, но когда эту разлуку замечали оба — они встречались вновь, в безумной круговерти синих вод…»
Ян открыл глаза и смог глубоко вздохнуть.
— Ты опять подарила мне жизнь, — шепнули губы.
Человек осторожно спихнул с себя огромную собаку, кашлянул, потянулся… и уже без страха и опаски задохнуться громко сообщил:
— Давай, Мрак, поехали! Нам надо засветло успеть достичь аборигенов. Выкинуть эту гадость нам не удастся, но у нас есть стальная коробочка! Мы ж не капиталисты какие, не нагадим в воды мирового океана…. мдя!
***
Гренландская авиакатастрофа произошла 21 января. Экипаж смог покинуть борт. Самолет упал и полностью разрушился всего в двенадцати километрах от базы. Но на беду в рамках программы «Храмовый купол» бомбардировщик нёс в брюхе четыре термоядерные бомбы. Во время падения бомбы разрушились и вызвали значительное радиационное загрязнение поверхности острова на достаточно большом расстоянии. В невероятных условиях полярной ночи (первый восход солнца состоялся только в середине февраля), на морозе до минус пятидесяти, были обнаружены две ядерные боеголовки. В марте — ещё одна. Судьба последней, четвёртой долго оставалась неизвестной.
До сентября 1968 года при помощи грейдеров лёд и снег с обломками водородных бомб грузили в стальные емкости и отправляли в Техас для исследования, а затем на ядерный могильник в Южную Королину. Нашли все, даже мельчайшие обломки!
Кроме четвёртой термоядерной бомбы…
Ее долго искали. На всю операцию было истрачено в ценах 2010 года около 59 миллионов долларов.
Прошло сорок лет. Общественность узнала содержание всех секретных документов. Самое интересное — 24 августа была обнаружена в районе горной гряды и на значительном расстоянии от разрушенных авиабомб потеряшка с регистрационным номером 78252. Она была аккуратно разобрана, и ядерная начинка отсутствовала… Состав водородной бомбы составлял одну из самых серьезных тайн США. Видимо, только до августа 1968 года.
——————
1. Сатир Марсий великолепно играл на флейте. В состязании музы отдали все голоса ему, а не Аполлону. Последний бросил флейту и заиграл на кифаре. Музы, тут же признали победителем в музыкальном соревновании его. Марсий возмутился. И тогда Аполлон приказал повесить его за руки на сосну и заживо содрать кожу…
Коневоз опустился на берегу Жемчужного острова тридцать первого декабря ровно в семь вечера. Нина уже устала ждать, Сильвер и Самсон вычистили от снега площадку для посадки транспортника почти до грунта, а Полкан и Инга ходили по очереди на берег встречать гостей.
Первым из шлюза вышел капитан, за ним — бригадир конефермы с двумя киборгами.
— А мы вас заждались! Добрый вечер! — поздоровалась Нина, — как долетели?
— Отлично! — ответил Андрей Иванович, — только на таможне задержались. Кстати, это Руслан, — он показал на светловолосого парня в длинной тёплой куртке, но без шапки, — а это Гелий, — и кивнул в сторону второго парня в такой же куртке, но в шапке, — оба DEX’ы из нашего ОЗК. Мы выводим?
— Отлично! Наших коневодов Вы знаете… а это Инга, заведующая ипподромом и конефермой. Выводите, Полкан покажет, куда вести, а потом все вместе пойдём в дом на ужин.
— Вы перевели нам десять тысяч, — начал объяснять Андрей Иванович, — это очень много. Жеребец стоит восемьсот галактов, две кобылы с учётом жерёбости по шестьсот пятьдесят… и потому мы даём вам три комплекта упряжи на этих трёх лошадей, выездные сани и комплект троечной упряжи ручной работы. И… ещё одну жерёбую кобылу. Держите документы. Куда вести?
Сначала Руслан и Гелий вывели кобыл, передали их Полкану, Олафу и Яну – и они сразу накрыли их попонами и повели на конюшню ипподрома. Потом прилетевшие DEX’ы вынесли сани (большие четырёхместные с кожаными подушками и местом для кучера), уложили привезённую упряжь в сани – и Руслан запряг в эти сани привезённого жеребца и на нём всё повёз на конюшню.
Подошёл Платон – и спокойно принял от Андрея Ивановича электронные копии всех документов, а затем предложил им пройти в дом:
— У нас все три столовые и кафе работают круглосуточно. Вас накормят бесплатно… отдыхайте, Новый год всё-таки. Будем теперь туристов катать… надо же столько лошадей чем-то занять… о полезности коров, овец, коз и кур даже вопрос не ставится… нужны. А вот лошади…
— Так и мы почти только на туристах зарабатываем, — усмехнулся бригадир, — прокат, видеосъёмка, иппотерапия и тому подобное. И продажа племенного молодняка. Обратно повезём семенной овёс, уже договорились с двумя семеноводческими хозяйствами на Антари. Завтра нам надо уже грузиться…
— Это будет завтра, — остановил его Платон, — а сейчас у нас праздник. Если есть желание, осмотрите наши конюшни и животных… но после ужина в столовой в доме.
Андрей Иванович согласился – и сначала пошёл на конюшню ипподрома, где Руслан и Гелий разгружали сани и помогали расставлять лошадей по денникам.
***
Ральф, обеспокоенный отсутствием хозяйки дома во время проведения массового мероприятия рядом с этим домом, вызвал по сети Змея и Волчка, чтобы они нашли её. Конечно, он видел появление транспортника в небе, но решил, что должен находиться там, где больше всего людей и киборгов, а именно – на Славном острове, где уже включили голографическую ёлку, а Дед Мороз вышел из дома с большим красным мешком.
Тем временем зажглись гирлянды из разноцветных лампочек на большом доме, деревьях в парке и по обе стороны дамб, на модуле, на медпункте и на столовой посёлка. Клим в костюме Деда Мороза уже раздавал подарки с помощью одетой в Снегурочку Забавы. Майя тоже хотела быть Снегурочкой, но в кафе было столько посетителей, что уйти ей было некогда — и она по сети сообщила об этом Фриде и Платону. Фрида моментально нашла ей замену, отправив в кафе двух девушек – кафе в такой мороз должно работать всю ночь.
За час до полуночи перед домом опять были установлены большие мониторы, по которым можно было видеть, как празднуют Новый год в филиалах ОЗК в городе, в Звёздном, в конезаводе, в тропиках и в Серебрянке. Арнольд старался быть везде и отснять всё самое интересное, чтобы и там могли видеть этот праздник.
Люди и киборги бродили по островам, пели и плясали, пили чай с медом и лимоном, заходили в кафе, где Май готовил дивный кофе, а Берёза подавала фирменные пирожные. Перед самым Новым годом на мандариновых деревцах в зимнем саду созрели плоды — и счастливые Ворон, который вырастил саженцы из косточек, и Вальтер, который пересадил саженцы в горшки побольше и добился их цветения, вместе собрали почти пять десятков мандаринов. Пирожные — как и обещал Платон когда-то — имели форму корзиночки, в середине каждого пирожного была долька мандарина, покрытая сливочно-шоколадным кремом. А в гостиной ждали своего часа четыре десятикилограммовых ящика с мандаринами – раздавать их Платон решил сразу после новогоднего салюта по головизору.
Андрей Иванович вместе с киборгами и командой транспортника появились перед домом за полчаса до полуночи, тепло одетые и в хорошем настроении. Бригадир конефермы успел пройти по обеим конюшням и осмотреть лошадей — подрастающие жеребята от Селянки его приятно удивили, привезенные в местном апреле годовички выросли, окрепли и некоторые из них уже были приучены к упряжи и седлу. И он неожиданно для Нины предложил оставить Руслана для ухода за жеребцами. Руслан согласился – и Нина попросила Полкана устроить его в общежитие и познакомить с живущими на островах людьми и киборгами.
***
За двадцать минут до полуночи Нине позвонил Борис — и она сначала вошла в гостиную на первом этаже дома и там приняла звонок. Она уже решила, что он хочет забрать кого-то из киборгов — так серьёзен он был. Но Борис был в своём рабочем кабинете и только поздравил её с наступающим праздником. Она только хотела сказать, что он в своей манере снова предпочёл работу семье и что у него дома жена и ребёнок, но после поздравления он сухо сообщил, что готовится к выпуску новая пробная партия киборгов: три парня-Irien-70, три девушки-Mary-5 и четыре девушки-DEX-7. Борис взглянул на её вытянувшееся лицо, выдержал длинную паузу — и добавил:
— Все киборги произведены под контролем ОЗК и будут направлены на реализацию только с согласия главы местного офиса ОЗК. Этого вы добились. С чем и поздравляю. Но передать их ОЗК бесплатно я не могу, они слишком дорого мне обошлись. После тестирования они будут проданы в… — он сделал ещё одну паузу, словно наслаждаясь её растерянностью, — неважно куда. Я могу обойти наш договор… так, что никто не узнает. Не сомневайся. Хочешь купить? По пятнадцать тысяч за каждого… нет, по восемнадцать… продам тебе, если найдёшь до пятнадцатого января столько денег. Пока.
Он сразу же отключился — и шокированная Нина не успела даже попрощаться с бывшим мужем. По её просьбе Хельги скинул Платону и Змею запись разговора — и оба киборга уже через пару минут были рядом с ней.
— Не переживай так, — начал успокаивать её Платон, — без согласования ОЗК он никого не сможет продать…
— Сможет, — с горечью ответила она, — сможет. Он не имеет дел с криминалом. Это да. Но он знаком с очень влиятельными людьми и без проблем продаст им любого из этих киборгов… просто киборги сейчас в цене, телохранители многим нужны, да и армия не откажется… или ещё куда-нибудь… и это не будет незаконным. И мы действительно ничего не сможем сделать.
— Значит, надо искать деньги. Десять киборгов по восемнадцать тысяч…
— Считай по двадцать. Он может поднять цену… — она справилась с волнением и попросила Платона и Змея оповестить о новых киборгах Иру, Карину, Василия, Златко и Гранта.
Грант позвонил ей уже через минуту:
— До продажи этих киборгов две недели. Нужно двести тысяч? Снова провести аукцион… но не вызывать профи с Новой Москвы, а своими силами. Я и Василий. Вдвоём по очереди… справимся. Завтра же к вам прилетит Златко за сюжетами новых картин, а я начну готовить каталог работ. Змей, займись пока резьбой по дереву, пожалуйста. И озадачь Фрола. Мебель из лосиных рогов хорошо продаётся. Ворон украшения ещё делает? Справимся. А теперь… с Новым годом! Выходите к ёлке, мы на вас посмотрим!
Успокоившаяся Нина с киборгами вышла из дома и подошла к голографической ёлке, поздравляя всех встречных.
— С Новым годом! – и подбежавший Дед Мороз уже с тремя Снегурочками вручил Нине, Хельги, Платону и Змею по шоколадке, а появившемуся Андрею Ивановичу и его DEX’ам — по козуле.
— С Новым годом! – и Авиэль с Моржом вынесли первый ящик с мандаринами и стали раздавать их всем желающим.
— С Новым годом! – раздавалось со всех мониторов и витр-окон. И были видны Светлана и Златко, дежурящие в офисе ОЗК в Воронове, Эва и Бернард у ёлки во дворе своего дома, Райво и Линда в своей квартире, Влад и Вита в доме на Домашнем острове, Дед Мороз и колядовщики перед родительским домом в Орлово, Пасечник с киборгами за накрытым столом, столовая в модуле Звёздного и Ира с киборгами, Юрий Сергеевич с Германом и Остином рядом с голографической ёлкой у здания конторы конезавода…
— С Новым годом! – пришёл звонок от Ведима и Коры, — как дела?
И неожиданно для себя Нина стала говорить – и рассказала о предстоящем выкупе новых, только что созданных киборгов:
— …инкубаторы откроют пятнадцатого января. Вероятно, будет серия тестов, без этого дексисты продавать свою «продукцию» отказываются. Кто сможет принять у себя совершенно новых киборгов? Кто может дать хоть сколько-то денег?
— DEX’ов принять можем всех, — отозвался первым Степан, — и Mary возьмём. А остальные тебе… но денег столько сразу у нас нет.
— Тогда принимаем предложение Гранта, — ответил Златко, — я новых картин нарисую. У вас ведь мастерские работают. Значит, есть и игрушки, и платки, и кружева на продажу. Я тоже купил лотерейные билеты… надеюсь выиграть…
— Тоже? – остановила его Нина, — значит… Платон, ты снова играешь в лотерею? Будем думать, что выиграем хоть что-нибудь… Златко, ты молодец! Прилетай в любое время, посмотри на озёра и животных, потом нарисуешь.
Идею Гранта поддержали все остальные, пообещав изготовить возможно больше изделий, и даже Ведим пообещал прислать немного денег на выкуп киборгов – и Нина успокоилась. Поблагодарив всех за помощь, она поздравила с Новым годом и щедрецом – и попросила Хельги и Авиэля вынести из башенки купленные для всех подарки, а наряженного Дедом Морозом Клима – раздать их.
Празднование Нового года продолжалось почти до рассвета: всю ночь ходили ряженые с колядками, Дед Мороз раздавал всем мандарины и козули, причём побывать Дедом Морозом успели и Змей, и Волчок, и Миро, и Хельги.
Спать Нина пошла почти в четыре утра, уставшая, но совершенно счастливая – несмотря на проблемы, у неё теперь больше друзей, чем год назад, и все готовы прийти на помощь и поделиться или изделиями на продажу, или деньгами.
***
Утром первого января Нина проснулась почти в половине десятого от запаха кофе и булочек с корицей, которые готовил для неё Платон. За окном была совершенно дивная морозная погода, на диване лежали совершенно дивные новые шубка, шапка и шаль, у дивана стояли новые тёплые сапожки, а Хельги и Аля уже были одеты для прогулки в санях.
— Вставай, соня! – смеялся Платон, — Новый год наступил, пора по свежему снегу прогуляться, особенно туда, где ещё не ступала нога человека сегодня! Кофе готов!
— Нога человека не ступала? – растерянно спросила Нина, — значит, ступала нога киборга? Уже интересно… а ты с нами?
— Всенепременно!
Умывание, завтрак и одевание заняли минут сорок – и Нина в сопровождении трёх киборгов вышла из дома. У крыльца стоял запряжённый в новые сани Восход, Динара держала приведённого для Хельги осёдланного Дивана, а чуть в стороне стояли Свен с осёдланным Ливнем и Ян с неосёдланным Рыжиком.
— На новой лошади в новый год! – радостно воскликнула Нина, — вот это подарок! Благодарю всех, это просто чудесно!
Неспешная прогулка заняла более двух часов, так как Руслан, ехавший по островам впервые, сначала повёл Восхода очень медленной рысью, давая ему осмотреться и привыкнуть к новому месту. Всадникам было явно скучно, но сидевшие на меринах киборги не решились обгонять жеребца – неизвестно, как он отреагирует. Когда доехали до сада, сидевший рядом с Ниной Платон насмешливо спросил Руслана:
— Он умеет бегать быстрее? Или мы ночевать в санях будем?
Руслан голосом ответил:
— Держись крепче, не выпади! – и в обратную дорогу гнал жеребца крупной размашистой рысью, а потом и галопом. Всадники скакали по бокам саней, опасаясь, что сани перевернутся, но сани ехали ровно – и Нине было легко и радостно понимать, что мечты могут сбываться.
Ведь когда-то давно сама говорила Степану о своих планах на будущее, и сама почти не верила, что они осуществятся – купить дом на острове, лошадку и кур, жить с киборгами тихо-спокойно и кататься по острову. Остров есть – и не один, киборги есть и лошади тоже есть… и семья есть. О чём ещё можно мечтать?
О внуках! – мысль мгновенно обожгла и не желала исчезать. Почему Ведим и Кора не завели детей? – обязательно надо будет спросить. Дома, не при всех.
Домой она зашла совершенно счастливой, только напрягал назревающий конфликт между Платоном и Русланом.
Платону Руслан явно не понравился, но у него хватило ума не скандалить с этим DEX’ом, понимая, что он здесь временно и через полгода улетит к своему другу и опекуну. К тому же этот самый опекун Руслана пока что находился на островах и улетать собирался только через неделю – и потому Платон не стал мешать Нине уйти на конюшню и после обеда. Всё-таки Новый год не каждый день бывает, и она заслужила этот праздник в первый день года.
Нет на свете собаки нежнее и ласковее бульдога.
Но на вид этого не скажешь.
Дж.К.Джером, «Мое знакомство с бульдогами»
Шумный людской поток выносит Риту из кинотеатра. Вокруг громко обмениваются впечатлениями, смеются, острят. Все возмутительно счастливы.
А Рите не с кем даже словом перемолвиться. Медленно идет она по аллее Приморского бульвара, мимо фонтанов, подсвеченных цветными лампами, мимо скамеек, на которых тесно сидят парочки.
Тоскливо у Риты на душе.
Первый раз в жизни она одна пошла в кино. Ей кажется, что встречные смотрят на нее с недоумением и жалостью. Ну и пусть! Да, все гуляют парами или компаниями, а она гуляет одна. Ей так нравится.
Нравится?
Нет, себя не обманешь…
Почему-то вспомнилась читанная в детстве киплинговская сказка о Кошке, Которая Гуляла Сама по Себе…
Рита выходит с бульвара на улицу, залитую резким светом ртутных фонарей. Шуршат по асфальту покрышки автомобилей.
Киоск с водой.
Лоток с мороженым.
Троллейбусная остановка.
Высекая на перекрестке искры из проводов, приближается троллейбус. К нему бежит, смеясь, стайка девушек на тоненьких каблучках.
Рита взглянула на часы. Без пяти минут десять. Ехать домой? А зачем? Слушать, как в кабинете гудят голоса мужа и его гостя? Поить их чаем с инжировым вареньем? Ну нет!
Она идет обратно на бульвар. Идет мимо темных скамеек, на которых, в тени деревьев, обнимаются парочки, и мимо пустых скамеек, освещенных фонарями. Она садится на пустую скамейку под старой акацией; рядом высится фонарь — длинноногий вечерний страж.
Прямо перед Ритой — черное стекло бухты. На смутно обозначенном горизонте мигают огоньки — то красный, то белый. А если посмотреть вправо, можно увидеть скупо освещенный бон яхт-клуба и призрачные силуэты яхт, слегка покачивающиеся на воде.
Господи, до чего же одиноко!
По аллее идет группа парней. Громко переговариваются, дымят сигаретами, смеются. Поравнявшись с Ритой, они весело переглядываются и садятся на ее скамейку — двое с одной стороны, трое с другой. Парень в ярко-красной рубашке и черных брючках ставит между собой и Ритой патефон.
— Не помешаю? — спрашивает он, с улыбочкой глядя на Риту.
Рита молчит. Встать и уйти? Эти мальчишки подумают, что она их боится. А она нисколечко не боится. Противно просто.
— Что, Валерик, не отвечают тебе? — дурашливым тягучим голосом говорит курносый парень, сидящий по другую сторону от Риты.
— Не отвечают…
— Да ты, наверное, невежливый.
— Я вежливый… — Обладатель патефона прыскает в кулак. — Девушка, говорит он с какой-то отчаянной решимостью, — можно с вами познакомиться?
Рита сердито смотрит на его нагловатое лицо, обрамленное черными бачками.
— Не хотят знакомиться, Валерик? — спрашивает тот же дурашливый голос.
— Не хотят! — отрезает Рита. — Идите, идите своей дорогой.
— А что, посидеть уже нельзя на бульваре? — говорит курносый парень. Мы, может, пришли свежим воздухом подышать.
Он откидывается на спинку скамьи, вытягивает ноги и начинает громко дышать. Его дружки тоже с шумом втягивают и выпускают воздух.
Рита встает. Парни тотчас вскакивают. И в этот момент возле них останавливается большой рыжий пес, пробегавший мимо. Он тихонько рычит…
— Рекс! — слышится басовитый голос. — Назад!
Быстрым шагом подходит высокий парень в белой рубашке с распахнутым воротом, с ремешком в руке. Он изумленно смотрит на Риту, потом переводит взгляд на молодого человека с патефоном.
— Горбачевский? — говорит он недоуменно. — Вы что тут делаете?
Уже несколько дней Николай и Юра возились с ртутью. В маленькой застекленной галерее в Бондарном переулке они собрали «ртутное сердце» старинный прибор для демонстрации усиления поверхностного натяжения под действием электрического тока.
Прибор был собран на одной чашечке лабораторных весов. В этой чашечке, залитой проводящим ток раствором, лежала крупная капля ртути. К ней был подведен винт с иглой — так, чтобы кончик иглы касался ртути. Ртутная капля через проводящую жидкость соединялась с анодом аккумуляторной батареи, а игла — с катодом.
На второй чашке стояли уравновешивающие гирьки.
При пропускании тока поверхностное натяжение усиливалось, капля ртути сжималась и отрывалась от иглы. Цепь размыкалась, и капля, расплываясь, снова касалась иглы.
Она беспрерывно пульсировала — «ртутное сердце» билось.
Молодые инженеры пытались воздействовать на «ртутное сердце» высокой частотой. Для этого они окружили прибор спиралью, включенной в колебательный контур лампового генератора. Они полагали, что при какой-то частоте колебаний натяжение поверхности ртути резко возрастет и так сожмет каплю, что она вовсе перестанет касаться иглы. Тогда, добавляя ртуть, по увеличению веса капли можно будет судить об увеличении поверхностного натяжения.
Они меняли форму спирали, пробовали разные частоты — ничего не получалось. «Ртутное сердце» спокойно и ровно пульсировало, как и при обычном пропускании тока, без спирали.
— Ни черта не выходит, — говорил Юра, выключая ток. — Зря только время убиваем.
— Может, весы недостаточно чувствительные? Давай купим аналитические.
— Э! — Юра недовольно поморщился. — Уж лучше самим сделать пьезоэлектрические весы. У меня где-то есть схема…
В тот вечер Николай терпеливо повторял опыт в разных вариантах. Вдруг он услышал повизгивание и шорох: будто кто-то царапал дверь когтями. Он открыл дверь и впустил в галерею крупного пса бульдожьей породы, с рыжей полосатой шкурой, похожей на тигровую. В зубах пес держал книгу, обернутую газетой.
— Рекс! Здорово, собакевич. — Николай отобрал у пса книгу и потрепал его по гладкой теплой голове.
Пес лизнул ему руку и бешено завилял обрубком хвоста.
У Рекса было два хозяина, но жил он у Юры, так как у Николая было тесновато. Собаке часто приходилось исполнять роль посыльного. Вот и сейчас Рекс прибежал с поручением: Юра возвращал «Шерпов и снежного человека».
Николай угостил Рекса колбасой и снова занялся «ртутным сердцем».
Стемнело. Со двора неслись звуки радиолы: это внизу, в своей квартире, Вова проигрывал любимые пластинки.
Николай встал и накрыл весы с «ртутным сердцем» старым деревянным колпаком от швейной машины. С хрустом потянулся.
Не дается в руки поверхностное натяжение…
Дьявол с ним. Надо пройтись по бульвару. Проветриться. Заодно и Рекса отвести к Юрке…
— Горбачевский? — недоуменно говорит Николай. — Вы что тут делаете?
Парень с патефоном смущен.
— Ничего… — бормочет он. — Гуляем просто…
— А вам какое дело? — хорохорится курносый парень, подступая к Николаю.
Но Валерик Горбачевский хватает своего приятеля за локоть и, что-то шепча ему на ухо, уводит прочь. Остальные парни тоже уходят.
— Они… приставали к вам? — стесненно спрашивает Николай, накручивая ремешок на палец.
Только теперь Рита узнала его. Холодно глядя на Николая снизу вверх, она говорит:
— Вы упорно появляетесь в роли спасителя. Я в этом не нуждаюсь.
Тряхнув головой, она направляется к выходу с бульвара. Рекс бежит рядом с ней. Рита останавливается, треплет пса по голове.
— Странно, — говорит Николай, подходя ближе. — Рекс обычно не идет к чужим.
— Хорошая собачка. — Рита обеими руками берет Рекса за морду. — Прямо тигр.
— Это боксер. Тигровый бульдог… У него немного испорченная порода морда удлинена, видите?
— Он красивее бульдогов. — Рита выпрямляется, смотрит на Николая: Этот мальчик с патефоном — он ваш знакомый?
— Валерик Горбачевский? Он мой лаборант.
Свет фонаря падает на Риту, на ее золотистые волосы, на узкое лицо с нежным подбородком и темными печальными глазами.
Николай не может оторвать взгляд от Ритиного лица. Десятки вопросов вертятся у него на языке. Кто она такая? Каким образом свалилась тогда за борт? И что за странный интерес к месту ее падения: ведь Опрятин явно искал там что-то, у него на моторке был поисковый прибор. И Вова нырял там с аквалангом. Что они ищут?.. И почему все время кажется, будто он уже видел когда-то эту девушку?..
— Веселые у вас лаборанты, — насмешливо говорит Рита.
Круто повернувшись, она идет к троллейбусной остановке. Идет мимо фонтанов, подсвеченных цветными лампами. Мимо пустых скамеек и мимо скамеек, занятых парочками. Идет одна.
Кошка, Гуляющая Сама по Себе…
Николай долго глядит ей вслед. Потом подзывает Рекса и, широко шагая, продолжает свой путь.
Юра открывает дверь. Он в одних трусах, в руке у него отвертка «Дюрандаль».
— Здравствуйте, люди и собаки! — провозглашает он и ведет Николая в свою комнату, заваленную книгами и завешанную географическими картами.
На столе громоздится нечто, напоминающее электрополотер. Это знаменитый «сверхмагнитофон», с которым Юра возится вот уже третий месяц.
— Смотри, Колька. Я вытащил из него кое-что, и теперь…
Юра показывает Николаю почти готовые пьезоэлектрические весы и объясняет, что он придумал для упрощения схемы. Николай слушает и не слушает. Он дымит сигаретой, рассеянно стряхивая пепел в жестянку с шурупами.
— Юрка, — говорит он вдруг, прервав друга на полуслове, — я только что встретил ту, которая с теплохода прыгнула…
— Шут с ней. Теперь смотри: от кварцевой пластинки выводы идут…
Но Николай снова перебивает его:
— На месте ее падения что-то ищут. Опрятин ищет. И Вова.
Юра смотрит на друга, глубокомысленно почесывая «Дюрандалем» затылок.
— Может, они ищут затонувший город Шерги-Юнан? [полулегендарный город, ушедший под воду; его искали в последний раз летом 1960 года]
— Не дури, Юрка! К ней на бульваре приставали какие-то парни. Среди них знаешь кто был? Наш Горбачевский.
— Валерка?
— Да. Завтра поговорю с ним.
— Не надо. Ты не умеешь вести воспитательные разговоры. Я сам поговорю.
— Понимаешь, — задумчиво продолжает Николай, — у нее такое лицо… Все время кажется, будто я ее где-то видел раньше…
Юра явно настроен на другую волну. Он подбрасывает и ловит отвертку, а потом говорит с дружелюбной интонацией в голосе:
— Как же ты не узнал свою двоюродную тетку из Астрахани?
Николай раздраженно тычет окурок в жестянку и идет к двери.
— Жизнерадостная дубина! — бросает он на ходу.
Медленно идет он по вечерним улицам. Смутно и тревожно у него на душе.
Вортигерн изменился. Впечатление, что он как-то уменьшился, стал менее внушительным, появилось у меня не потому, что я сам вырос. Он как бы ушел в себя. И без кустарно сработанного зала, и без двора, состоявшего из командиров с их женщинами, можно было заметить, что человек находится в бегах. Или, вернее, в углу. Но загнанный волк опаснее свободного. А Вортигерн по-прежнему оставался волком.
Угол же он подобрал себе хороший. Королевский форт представлял собой, насколько я помню, скалу, господствовавшую над речной долиной. К ее гребню можно было подобраться лишь по узкой седловине, похожей на подвесной мост. Этот ансамбль выделялся на фоне скалистых гор, между которыми, как в естественном убежище, выпасали лошадей, куда загоняли и сторожили их. Серые каменистые горы окружали долину. Весна еще не пришла сюда. Апрельский дождь вызвал лишь поток воды, устремившийся с высоты тысячи футов вниз. Дикое, мрачное и впечатляющее место. Если волку суждено окопаться на вершине, то даже Амброзиусу будет нелегко его выкурить оттуда.
Путешествие заняло шесть дней. С первым лучом солнца мы выехали из Маридунума по дороге, ведущей прямо на север. Она хуже, чем дорога на восток, но короче. Нас не задержала даже плохая погода и темп, установленный женскими носилками. У Пеннала размыло мост, и мы потеряли полдня в поисках брода на Афон-Дифи. В конце концов отряд выехал к Тошен-и-Муру, где начиналась хорошая дорога. В полдень шестого дня мы свернули на дорогу вдоль реки, которая вела к Динас Бренину. Там обосновался король.
Чернобородому не составляло никакого труда убедить монастырь отпустить мою мать с ним к королю. Если он применил ту же тактику, что и со мной, то понятно, но у меня не было никакой возможности узнать у нее, зачем мы понадобились Вортигерну. Матери предоставили закрытый паланкин и двух монахинь для сопровождения. Поскольку они не отходили от нее ни на минуту, я никак не мог выбрать время для частной беседы. В действительности она ничем не показывала, что хочет остаться наедине со мной. Иногда я перехватывал ее взволнованный, непонимающий взгляд, но когда она начинала говорить, то говорила спокойно и отрешенно, даже не намекая, что ей известно, чего не знает сам Вортигерн. Поскольку мне не разрешали видеться с ней наедине, пришлось рассказать ей ту же историю, что услышали от меня чернобородый и Диниас (которого, насколько мне известно, допросили). Придется ей гадать, отчего я не приехал к ней раньше. Конечно же, я не мог ссылаться на Малую Британию или даже друзей оттуда, не рискуя, что она догадается об Амброзиусе. На это я пойти не мог.
Мать сильно изменилась. Она выглядела бледной и тихой. Она прибавила в весе. Только через день или два меня вдруг осенило: мать потеряла прежнюю власть. Забрало ли ее время или болезнь, а может, отреклась от нее ради христианского символа, который носила теперь на груди. Власть пропала, и оставалось лишь гадать почему.
С одной стороны, я сразу успокоился. К матери относились вежливо и даже с почтением, достойным королевской дочери. Чего не скажешь обо мне, хотя я и получил хорошего коня, приличный ночлег и достаточно учтивую охрану. Я не требовал от них лишних усилий — они просто не отвечали на мои вопросы. Мне казалось, что они прекрасно знали, зачем я потребовался королю. На меня тайком бросали любопытные взгляды. Один или два раза я заметил в них сочувствие.
Страница 78 из 141
Нас привезли прямо к королю. Он поставил свой штаб на ровной поляне между скалой и рекой, откуда можно спокойно наблюдать за строительством крепости. Его лагерь значительно отличался от временных лагерей Амброзиуса и Утера. Большинство людей расположились в палатках. Они, по-видимому, полностью доверились естественным природным укреплениям.
С двух сторон их защищали река и скалы, с другой — скала Динас Бренин и непроходимые пустынные горы.
Сам Вортигерн устроился достаточно по-королевски. Он принял нас в зале, деревянные колонны которого были обтянуты ярко вышитыми занавесками. Пол, выложенный местным зеленоватым сланцем, плотно устилал тростник. Высокий трон на возвышении покрывала поистине королевская резьба и позолота. Позади на таком же украшенном троне, но который несколько уступал по размерам королевскому, восседала Ровена, его саксонская королева. Кругом толпились люди: придворные и воины. Среди них достаточно было и саксов. За троном Вортигерна на возвышении стояла группа жрецов и святых.
Как только мы вошли, установилась тишина. Все взоры устремились к нам. Король поднялся и сошел с помоста навстречу моей матери. Он шел, улыбаясь и протянув руки.
— Приветствую тебя, принцесса.
С церемониальной вежливостью он развернулся представить ее королеве.
По залу пронесся шепот, люди начали переглядываться. Своим приемом король показал, что не считает мать ответственной за роль Камлака в недавнем мятеже. Быстро, но с острым интересом, как мне показалось, он взглянул на меня и приветственно кивнул. Взяв мать за руку, он повел ее к трону. По его сигналу кто-то поспешил принести стул, его поставили на ступеньку ниже трона. Пригласив мать сесть, он сел сам со своей королевой. В сопровождении стражи я прошел вперед и остановился внизу у трона.
Вортигерн положил руки на подлокотники. Улыбался нам с матерью, излучал гостеприимство и даже удовлетворение. Шепот прекратился, и вновь установилась тишина. Люди ждали.
Король начал издалека.
— Извините, мадам, что заставил вас проделать путешествие в это время года. Надеюсь, вы добрались с удобствами?
За этим последовал обмен вежливыми фразами. Мать, наклонив голову, бормотала слова благодарности, столь же безразличные, как и его собственные. Одну руку мать держала на груди, теребя крестик, который носила как талисман. Другая рука покоилась в складках коричневого платья. Даже в своем простом одеянии она выглядела королевой.
— Не представите ли вы теперь своего сына? — улыбаясь, попросил Вортигерн.
— Моего сына зовут Мерлин. Он уехал из Маридунума пять лет назад, когда умер мой отец, ваш родственник. С того времени он находился в Корнуолле, в церковном учреждении. Рекомендую его вашему вниманию.
Король повернулся ко мне.
— Пять лет? Ты был тогда совсем ребенком, Мерлин? Сколько тебе сейчас?
— Семнадцать, сэр. — Я встретил его взгляд, не отводя глаз. — Зачем вы послали за нами? Не успел приехать в Маридунум, как ваши люди силой захватили меня.
— Я сожалею об этом. Прости им их усердие. Они лишь знали, что дело неотложное, и предприняли самые быстрые действия, чтобы его решить, как я того желал. — Он повернулся к матери. — Надо ли уверять вас, леди Ниниана, что вам не причинят зла? Клянусь в этом. Мне известно, что на протяжении пяти лет вы находились в обители Святого Петра и не имеете никакого отношения к союзу вашего брата с моими сыновьями.
— Как и мой сын, мой лорд, — спокойно заметила она. — Мерлин покинул Маридунум в ночь смерти моего отца, с тех пор и по сей день о нем не поступало никаких известий. Ясно одно, он не участвовал в мятеже. Он уехал из дома ребенком, и теперь я знаю, что в ту ночь он бежал в Корнуолл. Насколько мне известно, он спасался от Камлака, который не питал к нему дружеских чувств. Уверяю вас, мой повелитель, что мой сын ничего не знал о враждебных намерениях моего брата против вас. Я теряюсь в догадках, зачем он вам понадобился.
Однако Вортигерна совершенно не заинтересовало мое пребывание в Корнуолле. Он даже не взглянул на меня. Положив подбородок на руку, он исподлобья наблюдал за матерью. Его вид и голос были серьезны и учтивы. Но что-то вокруг не нравилось мне. Внезапно я понял. Пока мать с королем разговаривали, жрецы из-за трона наблюдали за мной. Поглядев украдкой, краешком глаза, на окружавших нас людей, я заметил, что все взгляды были устремлены на меня. В комнате стало тихо. Неожиданно я подумал: «Сейчас он выскажется».
— Вы никогда не выходили замуж, — тихо, почти задумчиво проговорил король.
— Нет. — Мать опустила веки. Я понял, что она насторожилась.
— То есть отец вашего сына умер прежде, чем вы поженились? Погиб в бою, наверное?
— Нет, мой лорд. — Она говорила тихо, но отчетливо. Мать вся была в напряжении.
— Он еще жив?
Мать промолчала и лишь наклонила голову. Капюшон свалился ей на лицо и заслонил его от глаз людей в зале. Но с помоста могли видеть ее лицо. Королева смотрела с любопытством и презрением. У нее были светло-голубые глаза и крупные молочно-белые груди, выпиравшие из-под голубого корсажа, маленький рот и белые, как грудь, руки с некрасивыми толстыми пальцами. Их унизывали золотые, эмалированные и медные кольца.
Страница 79 из 141
Король нахмурился в ответ на молчание, но его голос остался прежним:
— Скажите мне, леди Ниниана, вы говорили когда-нибудь сыну имя его отца?
— Нет. — Энергичный и чеканный голос странным образом контрастировал с ее смиренным видом. Она была в позе женщины, испытавшей стыд. Интересно, она намеренно приняла ее? Я не видел лица матери и обратил внимание лишь на руку, придерживавшую складку длинного платья. Я вдруг вспомнил Ниниану, бросившую вызов своему отцу, отказав Горлану, королю Ланасколя. Одновременно мне вспомнилось лицо отца. Я отогнал воспоминание. Он так явственно предстал передо мной, что я удивился, как его не увидели стоящие в зале. И тут же с ужасом осознал, что его увидел Вортигерн. Вортигерн все знал. Потому мы здесь. До него дошли слухи о моем приезде, и он решил удостовериться. Оставалось гадать, как со мной поступят — как со шпионом или как с заложником?
Должно быть, я сделал непроизвольное движение. Мать взглянула на меня, и я увидел ее глаза. Она больше не выглядела принцессой. Это была женщина, которой овладел страх. Я улыбнулся, и что-то изменилось в ее лице. Наконец понял: она боялась только за меня.
Я успокоился и стал ждать. Пускай делает следующий ход. У меня найдется ответ, после того как он показал, где его искать.
Вортигерн покрутил кольцо на руке.
— Ваш сын ответил именно так моим людям. Я слышал, никто в королевстве не знает имени его отца. Судя по рассказам людей и по тому, что я знаю о вас, леди Ниниана, его отцом не мог быть негодяй. Почему бы не сказать? Человек должен знать такие вещи.
— Какое вам дело? — сердито, забыв об осторожности, спросил я.
Мать бросила на меня взгляд, от которого я тут же умолк.
— Почему вы спрашиваете меня об этом? — обратилась она к Вортигерну.
— Леди, — сказал король, — я послал за вами обоими, чтобы задать вам лишь один вопрос: как зовут его отца?
— Повторяю, зачем вам?
Он улыбнулся. Улыбка напоминала оскал. Я сделал шаг вперед.
— Мать, он не имеет права спрашивать вас об этом. Он не смеет…
— Утихомирьте его, — приказал Вортигерн.
Стоявший сзади человек крепко зажал мне ладонью рот. С металлическим звоном другой вытащил меч и приставил к моему боку.
— Отпустите его, — закричала мать. — Если вы раните его, Вортигерн, король вы или нет, я никогда не скажу вам, хоть убейте меня. Вы думаете, что я скрывала правду все эти годы от собственного отца и брата, чтобы сейчас сказать ее вам?
— Вы скажете ее мне ради собственного сына, — ответил Вортигерн. По его сигналу стражник отпустил меня, но продолжал придерживать за руку, и сквозь тунику я чувствовал острие меча.
Мать отбросила капюшон на спину и выпрямилась в своем кресле.
Бледная и взволнованная, в своем скромном одеянии, она выглядела королевой по сравнению с Ровеной, которая казалась служанкой. В зале установилась гробовая тишина. Жрецы глядели во все глаза. Я думал о своем. Если эти люди — жрецы и колдуны, тогда даже имя Амброзиуса здесь ни при чем. От напряжения я даже вспотел. Отчаянно попытался передать матери ответ, стараясь, чтобы образ отца не увидели другие. Однако сила ушла, и помощи от бога ждать не приходилось. Я даже не был уверен, сумею ли удержать себя в руках, если она начнет говорить. Я больше не решался открыть рот. Боялся, что, если против меня применят силу, она заговорит. А узнав, начнут допрашивать и меня.
Какая-то из моих мыслей достигла матери. Она обернулась и поглядела на меня, сделав движение плечом, будто ее кто-то коснулся. Мы встретились глазами, и я понял, что дело здесь не в силе. Она пыталась по-женски, глазами, что-то сказать. Они несли любовь и заверения, но это оставалось мне непонятным.
Она повернулась к Вортигерну.
— Для подобных вопросов, король, вы нашли странное место. Неужели в самом деле думаете, что я публично расскажу обо всем?
С минуту, нахмурив брови, он предавался размышлениям. На его лице выступил пот, и он ухватился за подлокотники. Напряжение почти ощутимо передалось залу. Мурашки побежали по коже, и я почувствовал на себе холодную волчью лапу страха. Один из жрецов нагнулся и что-то сказал королю. Тот кивнул.
— Оставьте нас. Жрецы и волшебники пусть останутся.
Не спеша люди начали выходить из зала. Остались жрецы — около двенадцати человек в длинных робах, стоявшие за королевским троном. Один, говоривший с королем, теребил свою седую бороду грязной рукой в кольцах. Он улыбался. Судя по одежде, этот был главным. Я попытался найти на его лице признаки могущества. Однако, несмотря на жреческие одеяния, на их лицах была написана смерть. Она читалась в их глазах. Больше я ничего не видел. Холод снова коснулся моих костей. Я покорно стоял, удерживаемый воином.
— Освободите его, — сказал Вортигерн. — У меня нет намерения причинить зло сыну леди Нинианы. Но если снова ты двинешься или заговоришь без разрешения, Мерлин, тебя выведут из зала.
Меч убрали, но держали наготове. Стража на полшага отошла назад. Я не двигался и молчал. Никогда прежде я не ощущал такой беспомощности, отсутствия мыслей, силы, такого разъединения с богом. С горечью подумал тогда, что, будь я в хрустальном гроте, где зажжен костер и на меня смотрит учитель, не увидел бы ничего. Неожиданно вспомнил, что Галапас мертв. Возможно, силы я получал от него. С ним они и ушли.
Страница 80 из 141
Король обратил взгляд своих запавших глаз на мать. Он наклонился вперед, его взор стал вдруг жестоким.
— Ответите ли вы теперь на мой вопрос, мадам?
— Охотно. Отчего же нет?
Норвежец явно растерялся.
— Я хотел сыграть на тридцать шесть крон. Значит, надо на семьдесят две. Вы говорите, Кивиток?.. Я в этом сезоне проиграл тысячу крон…
Он посмотрел на меня, посмотрел вдаль, вздохнул и вписал Кивитока…
Случайность… Конечно, это была случайность, как случайной оказалась наша игра на четырнадцать-один. Таковы законы этого мира: странные истории происходят с нами случайно. Никто не стремится осознанно к тому, чтобы ввязаться в убийство, попасть под машину либо схлопотать в темном переулке по башке. На все воля случая. Ему, конечно, надо способствовать, но делается это бессознательно. Бог свидетель, когда я сосватала Норвежцу Кивитока, мне и во сне не могло присниться, каков будет результат. Забавней всего, что сама-то я на него не поставила. Не могла поставить! Иначе не сработало бы.
По остальным забегам у нас с Норвежцем обнаружилось единодушие, особенно мне понравилось, что в последнем вифайфовом у него стоит некий Фриц Рот за номером четыре. Я его тоже вписала — по причине того, что в последних четырех забегах он занимал позиции 1, 0, 1, 0, и, таким образом, получалось, что дальше у него будет снова 1. Зеро означало, что конь не входит в состав первой пятерки. Никаких других причин ставить на Фрица Рота у меня не было, а поскольку вряд ли Норвежец руководствовался теми же специфическими критериями, меня наше единодушие приятно удивило.
Мое удивление значительно возросло, когда Кивиток пришел первым. Если честно, я не очень верила в собственное пророчество. В следующем забеге пришел фаворит Норвежца, а потом одна из моих любимых кобыл, Катерина К. Норвежец уже угадал три номера подряд! И если поначалу я собиралась поменьше обращать внимания на игру, а побольше на публику, потолкаться среди зрителей и у касс — вдруг подвернется что-то такое, что само собой снимет остроту моей проблемы, — то теперь увлеклась не на шутку. Кивиток не числился в фаворитах, так что выигрыш должен был оказаться весьма приличным.
После пятого обычного забега и четвертого вифайфового Норвежец слегка утратил свое обычное хладнокровие. Первым пришел главный фаворит, которого он включил в свой вифайф, и теперь у него набралось уже четыре попадания.
— После трех забегов в розыгрыше остался лишь пятьдесят один жетон. Есть шанс, что будут выплачивать за четверку, — сказал он, заметно волнуясь. — Пятый забег я, конечно, не выиграю.
В последнем вифайфовом забеге, то есть шестом очередном, должен был выступить Фриц Рот, о котором я совсем позабыла. И поставила на кого-то другого. Норвежцу совсем не сиделось на месте. Я последовала за ним, и мы повисли на сетке. Последний вираж, лошади сбились в кучу, и вдруг от нее отделилась одна…
— Ouatre! — исступленно заорал Норвежец. — Numéro quatre!!! Mais c’est impossible???
Номером кватре был тот самый Фриц Рот!
В момент, когда лошади выходят на финишную прямую, на павильон за спинами стенающей у сетки публики может хоть летающая тарелка сесть — никто в ее сторону и не обернется. Но на вопль Норвежца несколько человек все-таки обернулись, скользнув по нему невменяемыми взглядами. Среди них я вдруг заметила один характерный профиль и невольно подалась назад. Спрятавшись за Норвежца, я проводила этот профиль глазами, пока он не растворился в толпе.
И тут же бросилась следом, успев буквально на бегу поздравить Норвежца с победой.
Нагнала я типа с перебитым носом в тот момент, когда он прощался с каким-то тощим блондинчиком в очках. Блондинчик повернул к выходу, но я все-таки успела запомнить и его внешность. Чисто на всякий случай. Меченый же его собеседник, то есть Петер Ольсен, свернул налево, к автостоянке.
Возможно, я бы увязалась за ним и туда, я и не такие глупости выкидывала, но спасло меня то обстоятельство, что в последнем забеге участвовала Флоренс. Ну не могла же я не посмотреть на нее!
Норвежец сиял, как начищенный канделябр, да что там, вполне мог бы затмить собой солнце. Он выражал мне пламенную благодарность за Кивитока на всех языках, которые знал хотя бы чуть. Приглашал на виски, на ужин и еще бог весть на что — я не очень хорошо его понимала, особенно когда он переходил на свой родной норвежский. Еще немного — и начал бы целовать мне руки.
— Все для вас! — вопил он с темпераментом отнюдь не скандинавским. — Все для вас сделаю! Говорите, чего вы желаете?! Все для пани!
Из всего им предложенного я бы предпочла двойной виски, если б не проклятый чемодан. Увы, не для меня теперь самые невинные человеческие удовольствия!
По динамику объявили, что в вифайфе пять попаданий лишь у одного жетона, и предложили его обладателю получить свои 70 тысяч выигрыша. Норвежец вернулся с кока-колой для меня и с кучей выигранных денег, к которым я отнеслась с живейшим интересом — никогда в жизни не доводилось видеть подобной суммы. В пересчете на злотые это же целых 700 тысяч, а самая большая сумма, которую мне довелось держать в руках, составляла чуть больше двухсот тысяч — дело было на стройке в день выплаты получки всей бригаде. Норвежцу я даже не завидовала, считала, что он заслужил. Хороший парень, да и порядком продулся в этом сезоне…
В последнем забеге я сделала двойную ставку на Флоренс — исключительно из хорошего к ней отношения, никаких шансов выиграть у нее не было. Спринт на 1600 метров — не ее дистанция, ее коньком были длинные забеги. Вдобавок в нем участвовали рысаки с результатами 19 и 18 с чем-то секунд, a y Флоренс 20,4 секунды — наибольшее достижение.
Но не поддержать свою любимицу я не могла. Норвежец поставил на что-то другое, потому что тоже считал, что Флоренс не справится, и счел ставить на нее нерациональным..
Лошади, взяв старт, пролетели мимо нас, сделали круг, потом на прямой вперед вышел Флюкс Гарбо, но тут его обошла Флоренс, да еще как обошла! Играючи, без малейшего усилия, тенью скользнула мимо соперника и вылетела на финиш, обогнав его на полтора, нет, на два корпуса! Граф Петерсен победоносно вскинул руки и потряс поводьями…
Я безумствовала в полном восторге — пожалуй, даже больше, чем Норвежец после вифайфа. Флоренс побила свой собственный рекорд, показала 18,8 секунды! Солнышко мое ясное, отрада моего сердца, она к тому же еще и победила в спринте!!!
10 августа 427 года от н.э.с.
Ничта Важан смотрел на своего ученика со страхом, который давно перемог удивление и восхищение.
Да, когда-то он собирался создать гомункула с неограниченной возможностью вбирать в себя энергию. Но абстрактный гомункул и гипотетический прорыв границы миров – это одно, а мальчишка по имени Йока Йелен и беснующиеся стихии в пятистах шагах от спальни – совсем другое.
За месяц стремление Вечного Бродяги к прорыву границы миров превратилось в одержимость, он не думал больше ни о чём, только о новой встрече с Внерубежьем, ни о чём больше не говорил и напоминал морфиниста во власти наркотика. Ежедневные упражнения на пределе возможностей подтачивали его силы, он спал больше четырнадцати часов в сутки, от слабости не мог подняться даже к ужину, но около двух часов ночи неизменно вскакивал в странном, нездоровом возбуждении и упрямо шел за свод.
Даже Охранитель, который был одержим прорывом границы миров не менее Йелена, и тот видел, что ситуация выходит из-под контроля, что тренировки убивают мальчишку. Но попытки остановить его, ограничить вбираемую энергию, уговоры и прямые запреты ни к чему не приводили – Йелен впадал в неистовство, как это случается с морфинистами, лишёнными зелья, и грозил убить себя, если ему будут чинить препятствия.
Был только один способ удержать его в доме – накрепко привязать к кровати, но на этот шаг ни Ничта, ни Охранитель пока не решались. Внерубежье давно пожрало полосу леса, отданную ему в жертву, содрало с земли тонкий слой плодородной почвы, и теперь ураганные ветра и ливни, словно волны морского прибоя, размывали, растаскивали глины и суглинки, лежавшие на каменной плите: в пятистах локтях от ельника перед домом уже появился спуск, который вскорости грозил превратиться в обрыв.
Возможно, ещё более крутой и глубокий, чем был на старом месте, – каменная плита имела уклон в сторону Обитаемого мира.
Но пока Внерубежье не завершило свою работу, за сводом в его непосредственной близости невозможно было находиться: во время дождя под ногами лились грязевые потоки, а в воздухе кружилась взвесь воды, глины и песка, забивая глаза и рот, превращая одежду в подобие половых тряпок. А на горизонте появилась огненная река – вулканическая трещина вдоль свода ползла к Брезену от того места, где раньше стоял Магнитный.
И Ничта с ужасом ждал того дня, когда она подберётся к их жилищу поближе, – одержимый войной с Внерубежьем, Йелен с вожделением всматривался в её блеск, магма очаровала его. Возбуждение, которое охватывало мальчишку на границе с Внерубежьем, притупляло боль и лишало его чувства опасности.
Однажды, подхваченного грязевым потоком, его около сотни локтей протащило по земле, обивая о камни; прорезиненный плащ, нарочно купленный для него в Брезене, превратился в лохмотья, лицо и руки были ободраны в кровь, всё тело покрылось кровоподтеками, но Йелен остановил поток, впитал в себя силу воды, поднялся на ноги как ни в чем не бывало и продолжал брать энергию и выбрасывать в Исподний мир.
Он презирал опасность не потому, что был смел, а потому, что не испытывал страха, он на глазах лишался основополагающих инстинктов, обеспечивающих выживание обычного человека.
– Он тоже, как бабочка на огонь, летит к своему жребию, – сказал как-то Охранитель. – Я видел немало людей, которыми управляет жребий.
– Жребий не есть нарисованная в неких нематериальных сферах линия человеческой судьбы, – фыркнул Важан. – Оккультизм нельзя в полной мере отнести к точным наукам, но он близок к ним тем, что проверяет опытом те или иные гипотезы. И то, что ты называешь жребием, лишь подтверждение опытом некоторых теоретических выкладок герметичной антропософии. Синергизм множества эгрегоров. Включая эгрегор, который управляет тобой. И сейчас меня беспокоит не это, а то, что опыт выходит из-под контроля.
– Профессор, ты видел, что Внерубежье сделало с куском Беспросветного леса? Ты видишь, какие стихии подвластны Вечному Бродяге? Чтобы вобрать в себя энергию, необходимую для прорыва границы миров, нужно быть одержимым. И если ты думаешь, что четырнадцатилетний мальчик может быть одержим только время от времени, это твоё глубокое заблуждение.
– Это больше похоже на наркоманическую зависимость, чем на одержимость. Это ты одержим, а Йелен физиологически зависим от ежедневных вливаний энергии Внерубежья. И это, наверное, закономерное следствие неограниченной способности вбирать в себя энергию, которое я не учёл в своих прогнозах.
– Не думаю, что это физиологическая зависимость. Йока Йелен может неделю не выходить в межмирье, при этом с его здоровьем ничего не сделается, – пожал плечами Охранитель.
– Месяц назад так и было. А теперь нет.
– Брось, профессор. Ты в самом деле не можешь контролировать способности Вечного Бродяги, не можешь держать его за руку во время рискованных экспериментов, и тебя это беспокоит.
– А ты можешь, потому так спокоен… – проворчал Ничта.
– Я не дам ему погибнуть, не сомневайся, – ответил Охранитель и добавил со странным выражением лица: – Раньше времени.
От этих слов по спине пробежал озноб. Да, если Вечный Бродяга погибнет от случайно попавшего в висок камушка или свернёт шею в грязевом потоке, в его смерти не будет ни капли смысла. Потеряет смысл смерть его матери. Потеряет смысл жизнь его самого, Ничты Важана.
И можно было успокаивать себя подобного рода высокими идеями, но легче от этого не становилось.
– Не нужно выставлять меня бессердечным циником, – сказал Ничта.
– Тебя? Ты неправильно понял меня, профессор. Но согласись, сделать уже ничего нельзя. Скажи завтра Йоке Йелену, что ты передумал и не хочешь прорывать границу миров, как ты думаешь, что он ответит? И в этом эксперимент в самом деле вышел из-под контроля. Йока Йелен без нас с тобой летит к своему жребию, мы можем лишь смотреть на него со стороны. Ну ты же не мальчик, профессор… Тебе не впервой посылать людей на смерть. И мне тоже.
Ничте показалось, что Охранитель пытается убедить в этом самого себя.
В тот вечер Йелен снова не вышел к ужину, его накормил Черута, а Ничта сам принёс ему чай.
Мальчик очень похудел, глаза запали и нездорово поблескивали, покрытые корочками ссадины на лице казались симптомом тяжёлой болезни…
– Йелен, я буду кормить тебя насильно, – сказал Важан, поставив поднос на табуретку возле кровати.
– Профессор, я вас ждал. – Йелен пропустил его слова мимо ушей и приподнялся на дрожащей от напряжения руке. – Я понял, почему вчера всё пошло наперекосяк. Энергия ветра и энергия течения воды разнятся по сути. Ветер повинуется разнице давлений, а вода, как правило, течёт сверху вниз, и лишь иногда ветер может заставить её течь иначе.
Какой учитель не испытывал бы радости, если бы ученик в его отсутствие думал только об уроках?
– Йелен, я рад, что ты анализируешь происходящее за сводом. Но скажи мне, кроме справочника по естествознанию ты читал сегодня что-нибудь ещё?
– Нет, профессор. У меня нет на это времени.
– Йелен, то, что происходит с тобой, – противоестественно. Ты сам это понимаешь? Ты говорил сегодня с Маленом? Он хотел расспросить тебя об Исподнем мире ещё две недели назад, а ты всё откладываешь и откладываешь рассказ.
– Мне некогда, – угрюмо сказал парень и посмотрел на Ничту вызывающе. – Всё это… Мален, книги, разговоры… отнимает очень много сил. А если я не наберусь силы до ночи, то не смогу добраться до свода.
– Может быть, стоит сделать перерыв на одну ночь? Набраться сил основательней?
Глаза Йелена вспыхнули на миг и сузились от злости.
– Не смейте чинить мне препятствия! Я знаю, что делаю и зачем. Вы представляете, какова скорость ветра внутри смерча? Какую энергию она мне даст? И как быстро её надо выпить, чтобы остаться в живых? Не правда ли, это сравнимо с линейной молнией?
– Я бы предпочел, чтобы ты остался в живых независимо от того, выпьешь ты энергию смерча или нет. – Важан раздумывал про себя, нужно ли в этой ситуации давить на мальчишку, или, наоборот, действовать стоит лишь увещеваниями.
– Но есть ещё одно, профессор. Вы, может, видели… Если воронка идет с юга и несёт в себе вулканический пепел, внутри неё тоже рождаются молнии. Я думаю, они не так сильны, как линейные молнии грозовых туч.
Час от часу не легче…
– Тебе рано думать об этом. К тому же выпить одновременно и молнию, и энергию смерча ты не сумеешь.
– Сейчас не сумею, я согласен. Но чтобы сделать это, надо пробовать, тренироваться. Я хотел ещё кое-что сказать, профессор… Я научился приманивать их. Они чувствуют мой выход в межмирье. И чем глубже я туда захожу, тем быстрей воронки летят в мою сторону. И не только воронки, грозовые тучи тоже идут ко мне. Может, мне показалось, но и вулканическая трещина реагирует на мой выход в межмирье – я видел выплески магмы на горизонте.
– Может, ты способен и поворачивать их движение вспять?
– Нет, – улыбнулся Йелен. – Я нарочно посмотрел раздел справочника о силах инерции. Если они пошли в мою сторону, надо или уходить внутрь свода, или забирать их энергию.
– Вот что, Йелен… – кашлянул Ничта. – Пока ты не можешь управлять обратным движением воронок и не способен полностью забрать их энергию, лучше не надо приманивать их к себе. Ты в самом деле не понимаешь, что это смертельно опасно? Я допускаю, что страха ты не испытываешь, но ведь кроме инстинктов у человека есть разум, здравый смысл. И почему он тебе отказывает, я понять не могу.
– Да нет же, профессор! Я почти ничем не рискую! Ведь даже если ветер поднимет меня над землей, я упаду не на камни, а в жидкую грязь и не разобьюсь.
– Глупый мальчишка, – не выдержал Важан. – Даже при падении с высоты трёх локтей об эту самую грязь можно сильно разбиться, а если это будет десяток локтей, ничего не стоит убиться насмерть! Я уже не говорю, что глубина этой грязи не более локтя! Вспомни, пожалуйста, как хорош был ваш план освобождения Брезенской колонии; может быть, это заставит тебя хоть немного прислушаться к тому, что тебе говорят!
– Значит, мне придется выпить энергию воронки, чтобы ветер не убил меня… – упрямо пробормотал Йелен и уставился в стену, чуть отвернув лицо.
– Лучше почитай в учебнике естествознания о баротравмах. Я говорю это вполне серьёзно, разрежение воздуха внутри вихря может повредить барабанные перепонки, если не порвать легкие.
– Вам так хочется, чтобы я испугался? – усмехнулся Йелен, глаза его стали мутными, затянулись странной пеленой. – Вы не понимаете… Оно идёт. Оно идёт ко мне. И только я, я один могу ему что-то противопоставить.
– Йелен, мне кажется, твое упорное стремление сразиться с Внерубежьем продиктовано не ответственностью перед людьми, а непреодолимым желанием испытать себя и ощутить себя героем.
– Нет, профессор… – Парень вздохнул и поднял глаза исподлобья. – Вы читали, что Мален написал о Ламиктандре? Хотя и до Малена всем было известно, что Ламиктандр с детства мечтал о подвигах и славе. Но со мной происходит что-то иное. Я тоже мечтал о подвигах, а сейчас мне всё равно. Я правду говорю, честное слово. И никакой ответственности я тоже не чувствую. Я просто хочу… с ним сражаться, и всё. Просто хочу. Как есть хотят или пить.
– Хорошо, что ты это понимаешь. Об этом я и хотел поговорить. О том, что желание твоё напоминает тяжелую болезнь.
Это были не те воронки, что ползали по каменной пустыне, – гибкие и аккуратные, несшие чёрный пепел и мелкие камушки, нет. Здесь смерчи расползались неряшливыми квашнями, в грязных клубах, в которые превращалась смесь воды и песка. Они бросались камнями, несгоревшими обломками деревьев и кусками глины.
Да, они разнились размером и силой, некоторые в поперечнике не превышали десятка локтей, а некоторые раскрывали жерло на четверть лиги. Но Йелен не умел «приманивать» маленькие воронки, на его зов с готовностью шли все, без разбора.
И бессмысленным был запрет – Йелен не слушал ни советов, ни запретов, ни нотаций. Он вышел из-под контроля, он шёл сам, ему больше не требовался учитель – разве что обсудить некоторые детали происходящего с ним за сводом.
Ничта смотрел на силуэт мальчика в свете молний, махонький на фоне бушующего Внерубежья. Охранитель заменил его истерзанный плащ на прорезиненный комбинезон с подстежкой внутри, и это должно было немного смягчить возможные удары камнями или падение с высоты. Но только немного.
– Не правда ли, величественное зрелище? – спросил Охранитель, подошедший сзади, – он тоже был одет в комбинезон и, в отличие от Ничты, выходил за свод вместе с мальчиком.
– Иди. А то он того и гляди снова от тебя сбежит, – проворчал Важан.
– Видишь, как воронки проходят сквозь друг друга? Они закручены против часовой стрелки. Колдуны Исподнего мира закручивают ветер по часовой стрелке.
– Это что-то значит?
– Только то, что вихри колдунов могут нейтрализовать вихри Внерубежья… – пожал плечами Охранитель.
– Не факт, что при прорыве границы миров ветер в Исподнем мире будет закручиваться так же, как здесь.
– Не факт. Я пойду, а то в самом деле Йока Йелен от меня сбежит.
– Не позволяй ему приманивать воронки! – крикнул Ничта вслед Охранителю. Тот оглянулся с усмешкой:
– Так он меня и послушает!
Молния хлестнула по земле совсем близко, раскат грома заглушил эти слова. Мальчик даже не пошевелился. «Величественное зрелище»…
Ничта покачал головой: можно было гордиться делом своих рук – он создал существо, способное бросить вызов Внерубежью. Но вместо гордости Ничта испытывал лишь страх. Нет, он не боялся того, что с гибелью мальчика его жизнь потеряет смысл, – ему было страшно за Йелена.
Ему было больно думать о том, что́ с хрупким человеческим телом может сделать ветер, о том, что в прорезиненном комбинезоне удар молнии гораздо опасней, чем в обычной рубахе под плащом, что летящий камень способен одним ударом переломить мальчику кость…
9 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир
Спаска гордилась своей работой, разглядывая лицо сестры: краснота почти сошла и больше напоминала румянец, оспины были заметны, но не бросались в глаза и не выглядели безобразно – казались милой особинкой.
– Милуш сказал, что через год можно это повторить, а раньше всё равно не поможет, – вздохнула Спаска.
– Кожа какая тоненькая… Прямо прозрачная… – Верушка, никогда не видевшая настоящих зеркал, не отходила от зеркала над умывальником. – Как у богачки.
– Мы сейчас и платье на тебя наденем богатое, – радовалась Спаска. – И серёжки у меня есть с камушками.
Она и представить себе не могла, как это хорошо – иметь сестру. Верушка быстро привыкла ложиться поздно, и до выхода Спаски в межмирье, к Вечному Бродяге, они шептались, спрятавшись за пологом кровати от бабы Павы.
Сестре можно было рассказать обо всем: о Волче, о Славуше, о жизни в замке – никогда у Спаски не было такой близкой подруги, так похожей на маму и лицом, и характером. Иногда Верушка повторяла мамины присказки, для неё самой привычные, а для Спаски забытые, милые сердцу: «квашни крышкой не удержишь», «сиротинушка наш дедушка», «догулялись, кулики»…
– Нет, сестричка. Не буду я богатое платье надевать – смешно выйдет. А вдруг он к богачке подойти испугается? Стрелок ведь…
– Ну тогда хоть юбок ещё возьми.
– Брови надо почернить, – вставила баба Пава, сидевшая у окна с рукоделием. – И губы покусать хорошенько, чтобы покраснели. Только смотри, не переборщи, а то посинеют завтра.
Спаска хихикнула: ей баба Пава брови чернить не предлагала. И кусать губы – тоже.
– А что смеёшься? Это тебя татка всегда пристроит, а сироте самой замуж надо выходить, без таткиного приданого.
Конечно, Спаске тоже хотелось спуститься во двор вместе с Верушкой, где каждый вечер затевались то игры, то посиделки. Но тут Милуш стоял на своём, и Бойко Бурый Грач следил за Спаской верней Славуша.
Спаска очень хотела, чтобы у Верушки всё вышло хорошо с этим стрелком, хоть и был он немолодым. Но баба Пава огорошила её, едва Верушка вышла из комнаты:
– Обманет он её. Сразу видно – распутный.
– Почему? – спросила Спаска.
– Уж больно собой хорош. Молодецкая красота – она довеку, не то что у нас. И не одна твоя сестра по нём сохнет, девки за ним хвостом вьются. Не был бы распутным – женился бы давно. Был бы честным – с девками бы не вязался, на него бы и вдов хватило.
– А вы точно знаете, что он неженатый?
– Да уж порасспросила…
Спаска вздохнула с облегчением. Когда-то она сравнивала многочисленных женщин отца с мамой, и как бы ни были они хороши, ей всегда казалось, что мама лучше, что из них из всех она больше других должна была нравиться отцу, а не остался он с ней, потому что она была замужем.
И теперь, глядя на Верушку, Спаска в глубине души считала её самой достойной мужской любви, ведь дело тут не в красоте даже… Да, рябое лицо отталкивает, хотя с лица воду и не пить. Но оспины стали почти незаметными, уж рябой Верушку после этого никто не назовет.
Чтобы не изводить себя ожиданием, Спаска пошла к Славушу – теперь она часто у него сидела. Он рассказывал ей о Верхнем мире и учил кидать «невидимые камни».
– Послушай, а девушки думают о чём-нибудь ещё, кроме как о замужестве? – вздохнул Славуш, когда Спаска похвасталась ему, какой красивой сделала Верушку.
– Конечно, – ответила Спаска.
– Я не заметил. Если и думают, то редко. Со дня на день начнётся осада, не сегодня завтра гвардейцы применят новое оружие, а у вас на уме только посиделки.
– Стрелки ведь тоже думают о посиделках… – пожала плечами Спаска.
– Стрелкам завтра умирать. Они не о свадьбах думают, а о том, как бы погулять напоследок. Неужели тебе совсем не страшно?
– Не знаю. Страшно, наверное. Но ведь Милуш поставил новую стену.
– Эта стена спасёт только от настильного огня, и то ненадолго. А они будут стрелять из мортир, через стену.
– Но ведь есть ещё и убежище…
– Убежище выдержит двадцать взрывов. Ну, тридцать.
– Ты хочешь, чтобы мне стало страшно? – улыбнулась Спаска.
– Нет. Тебе всё равно не станет страшно, пока ты не увидишь первых взрывов. Но ты, и только ты можешь разбить их орудия со стены замка. Для этого надо лишь точно знать, где они держат снаряды.
– Вихрем? – удивилась Спаска.
– Нет. Силы вихря на это не хватит. А вот если ты бросишь силу Вечного Бродяги одним толчком, от их сараев ничего не останется, как и от их гати, и от осадных башен. А если загорится склад со снарядами, рванёт так, что на этом месте будет не болото, а глубокое озеро.
– Славуш, я думаю, у меня не получится. И Милуш на это не согласится. Выйдет, что мы первые начали войну.
– Милуш просто не знает, что энергию можно выбрасывать толчком. Попробуй сегодня ночью не раскручивать вихрь, а кидать «невидимые камни». Скажи, что меня натолкнули на эту мысль кинские мальчики. Вот увидишь, он сам предложит тебе то же, что и я.
– Хорошо, я попробую, – вздохнула Спаска.
Верушка вернулась в комнату поздно вечером, захлопнула за собой дверь и прижалась к ней спиной, закрыв лицо руками.
– Что случилось, сестричка? – испугалась Спаска.
Та замотала головой и оторвала руки от лица – по щекам её текли слезы, но она улыбалась счастливо, радостно.
– Ах, сестричка… – выговорила она. – Ты так хорошо всё сделала, ты красавицей меня сделала… Он ни на кого больше и не взглянул, только со мной говорил весь вечер. За руку брал…
– Ну расскажи же скорей! – Спаска всплеснула руками. – Ну как его зовут хотя бы, ты узнала?
– Муравуш. Правда, хорошее имя, ласковое?
* * *
Огненный Сокол заглянул в канцелярию утром, пока не появился пятый легат. Волчок ждал этой встречи и заранее приготовил ответы на вопросы о вечере у Красена и о вручении Государю отравленной бумаги.
Но капитан Знатуш не спросил ни о чём конкретном – так, поговорил немного о Красене, поинтересовался, чем они занимаются по вечерам. Это показалось Волчку недобрым знаком – не мог Огненный Сокол оставить без расследования провал покушения, а значит, подозревал Волчка, но не хотел вызвать подозрений, пока не соберёт довольно уличающих Красена сведений.
Волчок же нарочно не стал писать ему отчёта, делая вид, что писать не о чём, – напиши он отчет, подозрения Огненного Сокола стали бы ещё основательней.
– Ты слышал о свадьбе волгородского князя? – спросил капитан Знатуш между прочим.
– Я слышал, что он хочет жениться на молоденькой, но не более. Я думал, он выдержит положенный траур по сыну…
– Он женится шестнадцатого августа, на Медовый гул. Старикан не хочет умирать без наследника и почему-то думает, что пятнадцатилетняя дочь Красного Оленя понесла именно от него. Право, его наивность меня поражает, будто он не знает, откуда берутся дети.
– Капитан, когда вам стукнет шестьдесят, вы тоже будете думать о себе лучше, чем об остальных, – усмехнулся Волчок.
– Князю Нравушу сравнялось шестьдесят пять. А я до столь преклонных лет не доживу. Но речь не об этом. На свадьбу приглашена не только вся дворцовая верхушка, но и гвардейская. Господа чудотворы тоже. Обряд бракосочетания проведёт Стоящий Свыше, а помогать ему будут Сверхнадзирающие Хстова и Волгорода. Столь грандиозный праздник в Волгороде чуть ли не в день начала войны с замком видится мне неуклюжей попыткой Белых Оленей помочь Чернокнижнику.
– А помочь Чернокнижнику просто так, без грандиозных праздников, Государь не может? – спросил Волчок.
– После того как вчера он не утвердил приговор башни Правосудия – нет. Армия колеблется, а храмовники знают, где более всего нужны добрые проповеди. Я думаю, свадьба обернётся большими переговорами, и присутствие Стоящего Свыше поможет Государю – в Хстове первый легат и Сверхнадзирающий не позволят им встретиться.
– От меня что-то требуется?
– Не очень много. Мне нужен список всех решений Государя по бумагам из башни Правосудия за последний месяц. Желательно с коротким описанием сути дела. И ежедневный отчёт о том, какие решения башни Правосудия Государь отказывается утвердить.
– Эти сведения можно получить и через пятого легата.
– Хорошо, я поставлю его в известность. А ты уж постарайся представить дела в невыгодном для Государя свете, тебе хватит сообразительности. К вечеру успеешь?
– К обеду успею, – ответил Волчок.
– Ну, а если во дворце в твоем присутствии будет сказано что-то важное – не забудь рассказать об этом мне.
Волчок не стал проявлять излишнего рвения, составляя список, но решения Государя и без его рвения играли на руку храмовникам – всем было понятно, что Государь мешает Храму «бороться со Злом».
Вечером у Зорича было много народу, хотя Волчок пришёл в «Семь козлов» довольно поздно.
– Нет худа без Добра! – приветствовал его Зорич. – Что встали, господин гвардеец, желанный гость зову не ждёт!
– Поговори у меня… – бросил ему Волчок, усаживаясь за стол, где в одиночестве набирался хлебным вином бондарь с Гремячьей улицы, известный в Мельничном ручье тем, что за каждый донос в башню Правосудия получал по три грана на выпивку.
Писать бондарь не умел, а потому доносил устно, и проявлял при этом редкую изобретательность и редкую же непоследовательность.
– Чего изволите, господин гвардеец? – подскочил к столу Зорич. – Не желаете залить совесть кружкой хлебного вина?
– Не мельтеши, – ответил Волчок и протянул десятиграновую монету. – Как всегда налей.
Бондарь проводил монету грустным взглядом.
– И этому поборнику Добра налей тоже, – велел Волчок, добавляя медный гран.
– Как же, как же не налить поборнику Добра… – пропел Зорич.
– Эй, господин гвардеец! – крикнули из-за соседнего стола. – А правду говорит Надзирающий, что Государь продался Злу?
– По-твоему, Надзирающий может солгать? – Волчок развернулся к спросившему. – Я тебя за одно сомнение сейчас арестую.
– Государь теперь не позволяет хватать всех кого ни попадя, – тихо сказали с другой стороны.
– Государь снюхался с колдунами, – рявкнул кто-то из угла у входа. – Это всем известно.
– А ты не смей своим вонючим ртом порочить имя Государя! – ответили из другого угла.
– Ещё скажи, что у Надзирающего вонючий рот!
Волчок залпом выпил принесённое Зоричем вино и поспешил выйти из кабака до начала драки. Сильно хотелось спать, но пришлось дождаться, когда гости Зорича разбредутся, и только после этого снова пойти в «Семь козлов».
Зорич, не домыв кружки, сел за стол напротив Волчка.
– Да посиди немного, выпей спокойно – выходной завтра, – предложил Зорич, когда Волчок попросил «голубиную» бумагу. – И я тоже что-то сегодня устал. Надо было деньги содрать за побитые кружки и разломанные столы, да откуда у этих голодранцев деньги… Тебе пакет пришёл из замка, потом отдам, напомни только. Слышал про Славуша?
– Что? Что он погиб?
– Нет, не погиб, калекой остался, ноги отказали. Вот как…
Волчок теперь не сомневался, что Славуш и был человеком Красена в замке, но его смерть разрешала все вопросы. А если он жив, нужно ли сообщить в замок о том, что Славуш чудотвор?
Волчок вспомнил, как пять лет назад Змай расспросил его о «невидимом камне» и велел никому об этом не говорить. Наверное, Змай уже тогда обо всём догадался, но доверял Славушу. И… чем меньше людей будет об этом знать, тем лучше.
Только после этих размышлений до него дошёл смысл сказанного… Остался калекой, защищая Спаску… Глупо было ревновать, да и к чему? К тому, что Славуш не сможет ходить? К тому, что она сидит сейчас возле его постели? Он же чудотвор, злой дух, отнимающий у людей сердца!
– Теперь он тебе не соперник, – покачал головой Зорич, словно знал, о чем думает Волчок.
Наоборот. Теперь Спаска не сможет бросить его, из благодарности, из сострадания… Теперь он её герой, а Волчка на соловом коне она даже не узнала.
– Не говори ерунду, – поморщился Волчок. – Вот уж чего я ему не желал, так это стать калекой…
Слова «унаследовать особняк» я всегда относил к литературе и истории.
Такое случалось в семнадцатом-девятнадцатом веках, во времена лорнетов, корнетов и дуэлей, но в начале третьего тысячелетия? О нет! И все же однажды из банального извещения с печатью нотариальной конторы я узнал, что Вадиму Викторовичу Белову, то есть мне, некая Ольга Петровна Александрова завещала дом в Рязанской области. С трудом припомнил, что родители несколько раз вспоминали это имя, но, кажется, сами не представляли: то ли она троюродная сестра отца, то ли двоюродная тетка.
Визит к нотариусу изумил еще больше. Это, по его словам, была не какая-нибудь дачка, старая развалюха или домик в деревне, а небольшой особняк в хорошем состоянии, построенный в восемнадцатом столетии. Моя родственница жила там в последние годы; имелся водопровод, и даже спутниковый интернет. Никакими долгами наследство не было обременено.
Как я мог не знать о таком замечательном человеке! На руках надо было носить, но теперь уж поздно… Хоть молитву закажу за упокой души тетушки; так я назвал ее про себя: кратко и удобно, к тому же в книгах наследство оставляют чаще всего именно тетушки.
Прыгать от распирающей радости, если ты уже не мальчик – неприлично, но по дороге домой я не удержался – бежал вприпрыжку. То и дело замирал и, запрокинув голову, улыбался васильковому в белых росчерках небу. Оно в ответ протягивало солнечные лучи и тепло касалось лица. Прохожие оглядывались… Ну и что? Кто не один год снимал жилье – поймет!
Хорошо, что дизайнер на удаленной работе может сам распределять время. Удержаться от поездки на следующий же день после исполнения формальностей не было ни сил, ни необходимости.
Как только я увидел свой – свой! – дом, то вновь ощутил себя в историческим романе. Особняк был именно таким, как я представлял по книгам и кино: небольшим, но аккуратным, несущим налет старины. Архитектура без особых изысков, но еще не знавшаяся с типовыми проектами. Светлый фасад был украшен завитушками лепнины, оконные проемы завершались полукружием сверху вместо нудной прямоугольности. Лишь спутниковая антенна на крыше – не ошибся нотариус! – мягко намекала на реальность.
Два дня я лишь бродил по комнатам. Все было к месту, даже запах пыли, временами щекотавший ноздри. В дом вписали холодильник и стиральную машину, современную ванную и пылесос, но новшества не выпирали углами современности. Казалось, они погрузились в притихшее время, сроднившись со старинными креслами и настоящим камином.
На стене коридора висели портреты, носившие несомненные черты родового сходства: женщины и мужчины с узкими, заостренными лицами и слегка запавшими глазами.
Наконец водоворот впечатлений и эмоций потребовал выхода. На третье утро я сел за ноут, и к вечеру почти закончил проект, на муки креатива над которым отводил не меньше недели.
Теперь надо написать Иришке. Мы в последнее время виделись реже, а ссорились чаще, но ничего – пришла полоса удачи, все изменится! Я извинюсь и расскажу, как за время блужданий по дому успел подобрать для нас комнату, придумал, что купить, и пусть представит, как мы будем сидеть вместе по вечерам у камина…
Но, проверив почту, я нашел ее письмо. Первые же строки хлестнули, будто кнут надсмотрщика, срывающий кожу со спины замечтавшегося раба.
Со мной было хорошо, но она уже давно поняла, что у нас слишком много расхождений, и вот, наконец, собралась сказать. Лучше будет не видеться, по крайней мере – в ближайшие месяцы… Безукоризненная вежливость, холодная продуманность и безупречная логика. Наверное, почти так же писали светские дамы в позапрошлом столетии, в котором задержался особняк.
Я тупо смотрел на экран, пытался набрать ответ, но тут же стирал текст. Старинные напольные часы давно отзвенели полночь маленькими колокольчиками, а вопрос «как быть?» так и застрял в сознании.
Это конец? Или, может быть, недоразумение? Надо ехать к ней, сейчас же! Поговорить, объясниться. Пусть повторит все, глядя в глаза. Даже если шанс ничтожен – не терять же его из-за глупой недосказанности?.. Нет, только лишняя мучительная для обоих сцена. Иришка не бросала слов на ветер. А вдруг?!..
В конце концов я, наверное, уснул в кресле – потому что обнаружил на столике письмо, которого не было раньше. Конверт имел тот песочный оттенок, который сообщает бумаге время. Что за чертовщина? Кто-то принес его и неслышно удалился? Да дверь же заперта! Кинули бы в ящик или разбудили, если уж вошли… Упало? Нет, выше никаких полок…
Я даже обрадовался загадке – она позволяла отвлечься от горя и сомнений, которые будто леденили изнутри. Я протянул руку, затем отдернул, и все же любопытство возобладало.
Штемпеля не было, и адрес оказался совершенно неразборчив, но конверт был вскрыт, и я осторожно потянул за край пожелтевшего листочка.
«Дражайший Павел Андреевич!
Очень сожалею, что давно не имел удовольствия Вас видеть. Здоровы ли Вы? Надеюсь встретиться вскорости.
Вы, наверное, уже знаете, что мадемуазель Летаева отказала мне в своей руке, и все считают, что я должен пребывать в совершеннейшем горе. С нетерпением ждут, что я паду к ее ногам или попрошу объяснений. Но, хоть сердце мое и расположено к этой особе – ничего этого я делать не собираюсь. Дамам нравится, когда их умоляют и, лишь поддайся – будут требовать постоянного подчинения. Но воистину любят тех, кто не выказывает слабость, и то осыпает знаками внимания, то таинственно исчезает. Так что собираюсь я быть в своем имении, в надежде, что она сама приедет. Ежели же этого не произойдет – значит, не судьба.
Ваш А. Т.»
Передо мной висело старинное зеркало, и в нем отражалось пламя камина. Когда, закончив чтение, я случайно взглянул туда, то в жарких пляшущих языках померещилась картина: за столиком что-то пишет молодой человек, одетый в брюки и сюртук по моде девятнадцатого века. У него заостренное лицо…
Я обернулся – но, конечно, ничего этого в огне не увидел. Очаг незатейливо, но уютно гудел, этот звук мягко растворялся в тишине.
Письмо написано в этом доме, но не отправлено, или вернулось сюда. Я сам не знал, почему даже не сомневался в этом. Молодой человек в отражении поднял на меня запавшие глаза, в которых светилась уверенность в себе. Я сжал виски, потом повернулся и выбежал из комнаты.
Кто? Зачем? Что за фокусы? Да ведь я не мог этого разглядеть! Или просто рехнулся, и пора в психушку? Хотя у меня теперь есть личный сумасшедший дом… А Иришка, как она могла?.. Как я без нее?
Сумятица в мыслях заставила меня полночи ворочаться в кровати, и уснул я только под утро. Зато встал в полном спокойствии и с твердой уверенностью, что А. Т. дал хороший совет.
Камин в гостиной давно погас, и зеркало ничего лишнего не показывало, но письмо было на месте. Я спокойно закрыл почту, не ответив ничего, и принялся за работу.
Все попытки обнаружить, как сюда мог попасть конверт, все расспросы в ближайшей деревне ничего не дали, ни малейшей зацепки. Через некоторое время пришлось сдаться.
Когда дизайн-проект был завершен, и я собирался его отсылать – на столе обнаружилось новое письмо.
«Уважаемые господа Дорман и Дорман!
Очень рад возможности сообщить, что чертежи для Вас выполнены, но считаю, что сделано более, чем предписывалось нашим соглашением, и оговоренную плату хотел бы пересмотреть.
А. Т.»
Я зажег камин, хотя было тепло, и долго смотрел в зеркало, пока пламя, продолжавшее спокойно гореть, не показало в отражении решительный взгляд молодого человека, запечатывающего конверт.
Черт возьми, он опять прав! Разве я не сделал больше и лучше, чем ждал заказчик?
Я решительно приписал к отправляемому макету требование повысить оплату. У них ведь тоже сроки, перезаказать кому-то не успеют. А. Т. одобрительно улыбнулся и исчез, возвращая зеркалу свободу.
Поразительно, как мало меняются люди, и как уместны рецепты, которым полторы сотни лет! О, А. Т. знал, как получать то, что нужно. И что именно нужно – тоже знал. Благодаря следующей паре писем я добился очень выгодного заказа, оставив с носом конкурентов. Было легко и просто следовать советам на пожелтевшей бумаге, и уже не беспокоила непонятность происходящего. Частые мои колебания сменились уверенностью, прошедшей испытание столетиями.
Через несколько месяцев пришло известие от Ирины, где она сообщала, что, хотя мне это, видимо, безразлично – она выходит замуж. И было забыто почти сразу.
Строчки из писем уверенно втекали в меня, образуя нечто новое внутри. Вскоре в гостиной на столике скопилась стопка тонированных временем конвертов.
Конечно, меня интересовало, кем был проницательный советчик, и однажды вечером я додумался до простой, в общем-то, мысли: глупо было сразу не поискать у тетушки. Может быть, там сохранились бумаги, которые могут раскрыть эту тайну? Я не открывал ее комнату с тех пор, как поселился здесь, и в ней скопилось немало пыли, но чувствовался порядок, и документы нашлись, как положено у аккуратного человека, в ящике стола. Счета, договоры… На самом дне лежал скомканный листок, словно спрятанный невесть от кого в спешке. Я развернул его с трепетом нетерпения. Почти все – увы! – было перечеркнуто так густо, словно из листа задались целью сделать темно-синий прямоугольник.
Лишь несколько различимых обрывков: «…А. Т. пишет часто…» Дальше, дальше! «…смотрела в другое зерк…», «…линия жизн…», «…я больше не я…», «…с конца, но я не успе…».
Холод, прокравшийся из осенней ночи, змеей обвил горло и добрался до позвоночника, вызвав мерзкую дрожь. Я закашлялся – звук утонул в мягком, вязком воздухе. Вгляделся в зеркало, висевшее здесь. Черты лица несколько изменились, оно – и как я не замечал! – заострилось, а в глубине запавших глаз светилась сквозь мою растерянность мрачная решимость.
Я бросился в гостиную.
Камин горел, и А. Т. смотрел на меня из-за стекла с усмешкой, хотя обычно появлялся, лишь когда приходили письма. Я вспомнил полузачеркнутую фразу, и взглянул на свою ладонь. Линия жизни едва виднелась, казалась стертой. Молодой человек из отражения огня протянул руку и, повинуясь жесту, я сделал то же самое. Когда они встретились, показалось, что черта с его ладони – очень отчетливая – перетекла на мою, как полноводная река. Две линии, две жизни слились в одну.
Не мою – чужую.
Я замахнулся на зеркало, но ударить просто не смог. А. Т. откровенно усмехнулся. Отскочив, я схватил одно из писем и швырнул его в пламя, которое радостно приняло жертву. Второе уже готово было последовать за ним – но только что сожженный конверт аккуратно лег обратно на стопку.
Они стали частью меня, впитались в сердцевину – добрым ли советом или холодным ядом. С каждой прочтенной буквой отпечатались строками в душе. Не помогут ни ножницы, ни пламя. «…с конца, но я не успе…» – сверкнуло искрой в памяти, и я, быстро выдернув листок, прочел:
«.Т . А. шаВ еннерксИ…»
Будто наоборотная молитва, посвященная Сатане. А если перевернуть дьявольские слова – будет ли это обращением к Богу? Кто знает.
Я читал охрипшим голосом, с трудом не сбиваясь, и с каждой строчкой из меня уходило наваждение, впущенное добровольно. Исторгнутые письма одно за другим сгорали.
Зеркало давно поблекло, став лишь посеребренным изнутри стеклом, и отражало меня. Глаза от усталости запали еще больше, но черты лица уже не казались заостренными. В галерее на стене коридора не появится нового портрета со схожими чертами. Линия на руке стала четкой.
Что делать дальше с жутковатой тайной, вторгшейся в мою жизнь?
По странной ассоциации с легендами вспомнилось брошенное в Ородруин Кольцо и опадающие в небытие стены Барад Дура. Покончить с источником соблазна? Разбить зеркало, навсегда погасить камин… А может, спалить дом?
Усмешка передернула губы.
Снова чужие решения, не выстраданные мной. Самые благие. А желал ли А. Т. зла? Да и как валить все на него? Я соглашался, а не будь этого – что бы он смог сделать?
Урок стоил мне Иришки – и все же это урок. Все останется, как есть, иначе я признаю, что должен прятаться или прятать. Что не смогу, посмотрев в глаза отражению пламени, выбрать сам. Нет, я справлюсь. Дом принадлежит мне, а не я ему, пусть знает об этом.
В камине покорно пылал огонь.
https://author.today/u/ann_iv
«Пиррей — горная страна, населенная народом, имеющим мало сходства что с иберийцами, что с галейцами или альбийцами. По их преданиям, много тысяч лет назад они населяли также и равнинные области Орнея, однако другие народы постепенно вытеснили их с плодородных земель в Пиррейское нагорье. Восточные склоны Пиррея на многих участках неприступны. Торговые караваны идут через главные перевалы, коих четыре. В Ветанге это Аньи и Бильез, в Альби же — Квиллиан и Солье. Говорят на своем наречии, но многим известен и общий язык. Всегда поклонялись иным богам, а не Страннику. В последнее столетие особенно окрепли культы Демонов Тьмы. Шаманы или Мудрые, за которыми укоренилась мрачная слава колдунов, обладают значительным влиянием на их жизнь. По вышивке на одежде, коя весьма разнообразна, возможно понять, к какому клану относить пирра, и целые послания кроются в затейливых узорах. Пирры воинственны. Живут кланами, управляемыми нидеррами — вождями; верховного же правителя не знают и не приемлют, и, бывает, враждуют меж собой. Однако же случается нидеррам собираться, чтобы вершить вопросы войны и мира, и тогда кланы объединяются. Предпринимавшиеся попытки захватить их земли по разным причинам закончились неудачно, и в том склонны винить насылающих беды шаманов, но более разумным мне видится иное: не победить народ, ежели сопротивляется он до последней женщины и малого дитяти, и сама земля против захватчиков…
…В 950 году Эры Странника заключен мирный договор между принчепсом Альдабертом Великим и так называемыми Южными кланами, а в 978 граф Инар Ветангский сумел договорится о перемирии с кланами Аратс, сиречь Сумрак, и Изейя, Ель, чьи сыны весьма досаждали ему…»
В свой выходной в гости приехала Клэр — одна, без Лаки: у того был тест-драйв яхты. Заки висел у нее на груди в переноске и сосал звездно-полосатый носок. Когда Исли подошел, чтобы обнять их, ему попытались открутить нос. Он сообщил охране, что будет у озера, и проводил гостей к маленькой лесной заводи с желтым песком на берегу.
— Осторожно, — предупредила Клэр, ссаживая сына на покрывало. — Ты даже не представляешь, что он способен запихать себе в рот. У него там как в Тардис — изнутри больше.
Исли поднял Заки над головой. Фёрст-младший спокойно к этому отнесся, занятый обсасыванием своего кулака. Он был щекастый, белобрысый и кареглазый и здорово напоминал Лаки на детских фотографиях. Ему было восемь месяцев, и он бесстрашно форсировал любое пространство, стоило опустить его на четвереньки.
Клэр развернула его лицом к поляне, чтобы он не уполз в озеро, и взяла приготовленный Исли мохито.
— А где…
Он кивнул в сторону леса.
Бекки следила за ними из-за дерева. Когда Клэр повернулась в ее сторону, она спряталась. Исли пришлось несколько раз позвать ее, прежде чем она вышла, насупленная и смущенная. Видно было, что Клэр, высокая, взрослая и длинноногая, поразила ее в самое сердце. Бекки осторожно приближалась, переступая древесные корни, а в шаге от нее крался кот. Исли накрыло теплой волной. Когда девочка подошла, он опустил руку ей на плечо.
— Привет, — Клэр взъерошила ее волосы. — Рада, что ты наконец здесь. Теперь все будет хорошо.
Тогда Бекки подняла взгляд и ткнула в Заки пальцем:
— А это кто?
— Мой внук, — улыбнулся Исли. Он сел на подстилку для пикника, перегораживая путь к воде. Искрящееся озеро тянуло к себе Заки магнитом, но он добрался до вытянутых ног Исли и застрял.
Бекки заметно удивилась:
— Но ведь ты же еще не старый!
Исли усмехнулся:
— Ну, иногда так бывает. Детей нет, а внуки уже есть.
Он потянул Бекки к себе, и она молча прижалась. От нее пахло древесной смолой, солнцем, детским потом. Клэр с видимым удовольствием наблюдала за ними.
Исли поставил перед Бекки нарезанные фрукты.
— Ты похудела, — отметил он, несколько раз поглядев на Клэр. — Тяжело совмещать работу и маленького ребенка?
— Не очень. Но на дежурствах я, честно говоря, отдыхаю, — улыбнулась Клэр. — Начала понимать тех, кто выходит на работу сразу после выписки из родильного отделения. Конечно, немного волнуюсь, как там Заки, приходится все держать под контролем. Но не сравнить с теми днями, когда я могла утром заварить чай, а выпить его только вечером, — и с любопытством спросила: — А как у вас получается совмещать?
— А я не знаю, — легкомысленно ответил Исли. — У меня три дня уикенда. Ригальдо там крутится, что-то делает и, бог даст, не позволит нам пойти по миру. А мне, видишь ли, не до глупостей. У меня тут еще не все деревья обцелованы.
Клэр засмеялась, отсалютовала запотевшим стаканом. Конечно, Исли утрировал. Он не расставался с телефоном даже на берегу и постоянно отвечал на звонки. Ригальдо же с утра умотал: его ждал заключительный этап сделки по приобретению пятисот тысяч гектаров леса в Бразилии, а потом он еще собирался в налоговую, в банк и в свой ресторан.
— Но так ведь не может продолжаться и дальше?
— Не может, — вздохнул Исли. — Еще день-другой — и будем по очереди возить Бекки в детский сад в Бериене.
— Разве она не должна идти в нулевой класс?
— Детка, сбегай, пожалуйста, к гамаку: я забыл там бейсболку, — сказал Исли Бекки. Она выбралась из-под его руки и побежала, петляя между деревьями.
Они с Клэр проводили ее взглядами.
— Психолог советует немного подождать с оформлением в школу. У нее был сложный год: теракт, смерть фостеров, новые приемные родители, новый дом… Она и так каждую ночь мочится в постель.
— Ригальдо не говорил.
— А мы и не знали. Об этом не было ни слова в ее медкарте.
— Я могу дать контакты хорошего педиатра.
— Дай, конечно. Но я надеюсь, что время все исправит.
Бекки примчалась обратно, нацепила на Исли бейсболку. Сегодня ему удалось уговорить ее надеть сарафан. Она не любила юбки — говорила, что мальчики в приюте их задирали. Ригальдо не то из солидарности с девочкой, не то назло Исли принял ее сторону. «Она не кукла, чтобы ее наряжать, как тебе хочется». Исли спокойно принял этот пинок, но когда Ригальдо уехал, все равно ее уговорил.
— Как насчет освежиться? — предложил Исли. — Мне кажется, Заки сейчас пророет подо мной подземный ход к озеру. Или, не знаю, таких маленьких детей купают только в бассейне?
Клэр усмехнулась.
— У Заки есть круг, мистер Фёрст. В нем он плавает, как тюлень.
Вода пахла цветочной пыльцой, торфом и летом, солнце дробилось в зеленых брызгах, с берега тянуло костром. Бекки визжала и старательно колотила по воде, удерживаемая Исли на вытянутых руках. Клэр плавала в отдалении, следя, чтобы Заки не пил воду. Кот пришел на мостки, раздраженно дергая шкурой, но не отступал, видимо, считая своим долгом все контролировать.
Во всем этом великолепии Исли совсем не ожидал услышать:
— Что, мать твою, ты творишь?
Ему как раз попала в глаз вода, и он долго промаргивался. Бекки держалась за его шею, холодная, как лягушонок, и очень цепкая, и беспрерывно смеялась. От хохота она начала икать и никак не могла остановиться.
Ригальдо стоял на мостках в легком летнем костюме, и весь, от носков туфель до темных очков, неформально вскинутых на макушку, выражал возмущение. Сильнее, чем кот, до которого долетела вода.
— Поверить не могу! — рявкнул он. — Стоило мне уехать!..
— Я тут учу твою дочь плавать, — Исли поводил Бекки в воде за руки взад и вперед. — Она пока не умеет, но очень старается!
— Ты ее топишь! Она нахлебается озерной воды!
— Она держит рот закрытым. Она же не глупая.
— Я не глупая! — крикнула Бекки и заколотила по воде с утроенным рвением. — Я могу делать «поплавок»! Ик!
— Достань ее из воды, чтоб тебя! Она посинела!
— Нет, просто икает от смеха.
Исли подплыл к мосткам. Ригальдо сел на корточки, протянул к Бекки руки, и она тут же вскарабкалась на него, намочив костюм. Ригальдо быстро отнес ее на берег и завернул в полотенце, так, что наружу торчали только мокрые стопы и макушка, а потом возвратился на мостки и принялся дальше «песочить» Исли:
— Можно спросить, а какого черта ты голый?
— Здрасьте, — Исли раскинулся на воде, как морская звезда. — Я здесь немножко купаюсь. А в чем, по-твоему, мне плавать? В смокинге?
— Я же тебе говорил: в Калифорнии одного человека лишили опеки только за то, что он ходил по собственному дому без футболки. Социальные работники посчитали, что таким образом он оказывает на детей психологическое давление! Это как если проверяющий застанет тебя при девочке с банкой пива! Ты уже никому не докажешь, что ты не запойный алкоголик, которому нельзя доверить детей!
— Господи, как все сложно, — сказала Клэр, выплывая из-за камышей. Она придерживала перед собой круг с Заки, который толкался вперед, как маленькая ракета. — Но мне кажется, в данном случае ты не совсем прав. Привет.
При виде ее раздражение Ригальдо тут же сдулось.
— Я… извини, я забыл, что ты собиралась приехать, — он поднес руку ко лбу. — Я так замотался, что крыша совсем едет.
Бекки, согревшаяся и переставшая икать, сбросила полотенце и пробежала к нему по мосткам:
— Папа, давай с нами, давай покупаемся, ну, папа!
— Давай уже, папа, — ухмыльнулся Исли и плеснул в него водой. — Сделай ребенку радость.
Клэр вышла на мелководье. Очутившись у нее на руках, Заки завопил.
— Иди, охладись, — миролюбиво сказала она Ригальдо и, наклонившись, тоже плеснула в него водой. — Мне кажется, ты сейчас закипишь.
Оставшийся в меньшинстве Ригальдо заметно растерялся. Бекки, обняв его ногу, теснила его к краю:
— Давай, папочка, я хочу с тобой!
— Да погодите, — Ригальдо наморщил лоб. — У меня же нет плавок. Я только схожу в дом и…
— Если это имеет значение, — серьезно сказала Клэр, — мне уже доводилось видеть тебя в трусах. Так что меня можешь не стесняться.
Тот покраснел, как подросток, а Исли фыркнул. Два года назад у Ригальдо посреди полного здоровья вдруг вышел камень — с температурой, болями во всех местах и стонами: «Это наверняка гонорея! Я про нее читал, я точно знаю!». Исли тогда оскорбился до глубины души, а Клэр неделю приезжала колоть страдальцу антибиотик. Ригальдо стыдился и терпел, но задницу подставлял под инъекции не пикнув. Как только он вылечился, они с Исли помирились. И…
Исли вдруг осознал, что совершенно не помнит, с чего началась его мысль. Он наблюдал, как Ригальдо раздевается за кустами, огрызаясь в сторону мяукающего с берега кота, как аккуратно развешивает на ветвях носки, рубашку и брюки. Поджарый, длинноногий, с неровным загаром и белыми линиями шрамов на животе. Трусы у него были темно-серые. Исли засмотрелся на длинную талию, на ямочки на крестце, потом залип на том, как оттопырились ягодицы, когда Ригальдо наклонился — и понял, что сам очень кстати стоит по пояс в воде. А также — что уже несколько дней в этом доме не было секса.
И Исли был полон желания сегодня же это исправить.
Бекки нетерпеливо приплясывала на мостках, дожидаясь Ригальдо. Клэр на подстилке кормила Заки фруктовым пюре.
Ригальдо, поеживаясь, потому что в тени вода была холодна, обошел куст. Помахал издалека Исли, вполголоса проворчав: «Вот только брызни на меня, утоплю нахрен!»
Исли на всякий случай отплыл подальше, чтобы его не провоцировать. Он намеревался куртуазно подкатить к Ригальдо вечером, когда они будут одни.
— Па!.. — голос Бекки прозвенел над водой. — Если я прыгну, ты поймаешь меня?
Ригальдо хмыкнул, коротко глянул на Исли через плечо, как бы говоря: «Вот чем вы на самом деле тут занимались!»
— Конечно, детка, — неожиданно мягко сказал он. — Я поймаю. Вдохни и прыгай, и не бойся ничего.