Лучше, чем Фаи, о событиях шестилетней давности поведал бы Велмир Авнер. Да и картина получилась бы без разрывов. Ведь именно он курировал операцию «Найда» и как раз уточнял по сети детали, когда маленькая Фаина вернулась с занятий по белидэнсу.
— Снова в кружке задержалась?
— Ага. Я сразу поняла, что мне понравится танцевать.
— Фаина-а-а, а у меня опять примеры не получаются… Поможешь? – это, конечно же, Кирилл отвлёкся от уроков.
— Дядя Паша! Ну почему он опять говорит «Фаина», если так нельзя? У меня даже в дневнике записано «А-ли-са»! Вот как ему объяснить, что это теперь не имя, а фамилия и ударение не на «и», а на «а»?!
— Да знаю я, что «Алиса» — имя, а «ФАина» — фамилия! Так что «ФаИна» — будет прозвище. Уж лучше так.
— И почему лучше?! – возмущению девочки не было предела.
— Потому что прежнее «Лиса-Алиса» тебе не понравилось. Вот!
— Ну, это ещё куда ни шло… — предел возмущению тут же нашелся, — Дядя Паша, а что Вы делаете?
— Так он тебе и скажет. Бе-е-е! – показал язык Киречка.
Не отвлекаясь на выходку Авдеева-младшего, Фаи заглянула в открытый файл. Первое и единственное увиденное ею фото прогнало волну дрожи с головы до пят.
— Она! Это она!!! Маму…
Даже сейчас, всего лишь от одного воспоминания о произошедшем, девушка почувствовала жжение и покалывание под кожей.
— Фаи! Что с тобой?! – отшатнулся Никимир, — Да ты же вся красными пятнами пошла… Нет, полосами!
Ему действительно стало жутко, когда на лице и руках студентки проступил подсвечивающий красным пунктир – множество пересекающихся друг с другом линий.
— Вот потому и не люблю предаваться воспоминаниям! Мешает. Подожди, сейчас нормализую! – Фаимис Лиснир до крови прикусила губу, но «узор» хоть и поблёк, всё равно держался.
— Всё точно под контролем?
— Да, я в порядке. Я уже не теряю сознание от подобного, а в тот раз, естественно, в обморок шлёпнулась. После того, как пробила кулаком экран. И меня при этом ни электричеством не перемкнуло, ни осколками не поцарапало. И был красный свет. Он шел изнутри меня. Был вкруг, словно красная сеть.
— И что это такое?
— Так называемые «Сети Ненависти». Они реагируют на определенные мысли и состояние человека. Усиливают способности. Предваряя твой вопрос, поясню: появляются Сети у наших бойцов редко и не у всех. Иногда – в бою, иногда – просто в опасной ситуации. Но всегда — только вне Соларистеллы. А у меня в условиях Земли появились! Помню, тогда ещё Кирилл такой – с глазищами большими, округлившимися – чуть под стол не залез с перепугу, даже корзину для бумаг повалил. И зубы чечётку отбивают: «А к-к-компьютер всё-таки-и-и жалко…», но Павел Леонидович его сразу попросил умолкнуть, а меня отнёс на диван, чтобы отдохнула.
— Значит, у тебя на Земле два свойства? Видеть чужие сны и зазывать на себя эту «сеточку»? И в чём выражается усиление способностей?
— Нет же, подожди, Сеть – это не способность, а… как бы объяснить… Она у меня в условиях Земли тогда появилась в первый и последний раз. Повторить по чьей-то просьбе или по собственному желанию больше не получалось, и… Ах, вот в чём дело!
Фаи замолчала, но Ники не стал её расспрашивать, тишину нарушало лишь журчание струй. Или не нарушало, а скорее дополняло. Красноватый сетчатый «узор» поблёк окончательно. Девушка поймала себя на мысли, что в присутствии Никиты она может молчать долго, очень долго, но рано или поздно неминуемо выскажет всё, что наболело, всё, что накопилось.
— Знаешь, только сейчас дошло, зачем такую мелкую и бесполезную меня включили в отряд зачистки. Скорее всего, надеялись, что хотя бы в момент опасности сработает Сеть: на вспышке эмоций, в родных краях, перед лицом врага, не знаю! Это же такое неисследованное явление! А я… я ведь на полном серьёзе восприняла своё желание отомстить… даже сама для себя решила как можно быстрее вырасти и стать сильной… тренировалась втайне. Хотя, какое там тренировалась – воображала больше, да планы строила. И не смогла танцевать, как раньше. Танцевальные элементы стали скованными, напряженными, ломаными. Даже преподаватель удивилась настолько кардинальным переменам. «Ты, — говорит, — потрясающе быстро выучила «Ручеёк», но делаешь слишком резкие движения. И ни разу не улыбнулась. Последи за музыкой: в песне ручья нет рёва водопада!»
А я так напугалась, решив, будто выдала себя и разрушила всю конспирацию, что чуть сама не ударилась в рёв. И до дома добиралась, боязливо поглядывая по сторонам. В особняке Авдеевых, к слову, никого не оказалось. Я заглянула на кухню, а там — дверцы шкафа сами собой распахнулись. И задняя стенка приглашающе сдвинулась в сторону. В общем – ход, похожий на шкаф, вернее шкаф, похожий на ход, прямо «Алиса в Стране Чудес» какая-то. Да ещё варенье это… апельсиновое, киречкино любимое. Изабелла Викторовна же у нас хозяйственная, зачем лишнему пространству, ведущему к подземным коммуникациям, просто так пропадать, пусть, мол, заготовки хранятся. Мне, конечно, было страшно забираться куда-то без разрешения, но здесь разрешением был сам факт открывшегося хода. И отсутствие смертельных сюрпризов по пути.
О том, что за жаркий спор предшествовал её встрече, девочка, конечно, не знала. А вот Авдеев-старший прекрасно помнил, как исчерпал все аргументы и подумывал о том, чтобы просто «задавить» оппонента авторитетом.
— Я против того, чтобы отправить с вами мою подопечную. И точка.
— Может мы всё же спросим об этом саму «Алису»? – и Ген-тринадцать щелкнул кнопкой.
— Стоп! Проклятье! Ну зачем?! Я что, разрешал пользоваться своей техникой?!
Но дверцы шкафа уже разошлись в стороны, открывая малышке Фаине ход к подземной базе.
— Сам же понимаешь, Павел, наш объект «Найда» — опасный враг. Кроме того, что она может рассекретить хоть весь Домен, у неё на Земле есть и атакующая способность. А у нас поблизости нет никого с защитой от Воздушного Поля Давления. Ты видишь, как кстати нам будет человек, умеющий зазвать на себя Сети Ненависти! Причем, зазвать в условиях Соларистеллы. Это даже у меня не получается при всём старании…
— У меня только один… нет, пара-тройка вопросов, Ген, — перебил Павел Леонидович, — Как ваш отряд зачистки стал бы справляться с задачей, не призови Фаина Сеть? Так ли уж нужна силовая операция и не легче ли травануть объект или ещё что? И вообще, как ты представляешь себе оружие в руках ребёнка? Что если Сеть не откликнется на зазыв?
— Ну, в общем, мы и без Сети бы справились. Пусть и с бОльшими потерями. А силовая операция нужна, чтобы защитники, скрывающиеся вокруг Найды, вылезли тоже. Чем больше сопровцев и их посвященных землян покажется, тем лучше. А Сеть… Сеть должна появиться, это в «её» интересах, потому как из-за дамочки, видящей чужие сны, уж очень заметно пошатнулся баланс сил, верно? К тому же нам не надо убивать Найду. Пока что основная цель – захват. Невнимательно читал наши наработки? Или недочитал по причине, кхм… поломки монитора? А за девчонку не переживай, мы всё продумали. Ничего с ней не случится. Ни-че-го-шень-ки. К тому же живёт она у вас в доме достаточно долго, чтобы ты смог за ней «присматривать вполглаза», верно? Кстати, Паш, ты её для сынишки подбирал или себе, на случай, как помрёшь?
— А ну заткнись!
— Да шучу я, блин! О, Фаиночка! Ты быстро добралась, малышка. Представляешь, без твоей помощи у нас не получается наказать твою знакомую тётю Надю.
Затем было разъяснение того, что девочку берут в отряд зачистки. Что-то в стиле «Ты ведь поможешь нам избавиться от той женщины, которую видела на экране?»
Неужели бы в этой ситуации Фаина не кивнула?
Она даже сейчас, рассказывая Никимиру о прошлом, кивнула точно так же как в тот далекий день — нетерпеливо и отрывисто. И бойко продолжила, выплёскивая всю застарелую боль, скопившуюся на дне собственного внутреннего мира.
Павел Леонидович предупредил, что нужно около месяца готовиться, затем ехать на мою «малую родину», выманивать Найду и прикрывающий её отряд на подготовленную, а потому удобную нам, территорию. Он же познакомил с Энн, что стала мне не просто командиром и наставницей, а словно старшей сестрой. И хотя я видела её лишь на тренировках, а поговорить получалось и того реже, как-то сразу прониклась уважением. Мечтала быть как она — высокой, спортивной, так же преданной делу Домена. У нас ведь и волосы у обеих черные и длинные были… только она не астральщица и, знаешь, как-то посмуглее… и темную повязку на правом глазу всегда носила…
— Фаи, у тебя ведь Сеть опять проступает, — осторожно сообщил Никимир, — И раз говоришь о человеке в прошедшем времени… Если тяжело, ты не продолжай, я тебя, как никогда, понимаю.
— Верю, что понимаешь, — кивнула студентка, — Знаешь, как горько становится, когда вспоминаю общий ужин для всего нашего малого отряда за день до операции! А я ещё голову тогда ломала, почему Энн выспрашивала о моём любимом блюде. А она, оказывается, у всех выспрашивала. И расстаралась. Представляешь удивление, когда я обнаружила на столе сковородку с жареной икрой речных рыб. В детстве-то приходилось таким лакомиться – всё же мы с мамой недалеко от реки жили. Я и сети плести умела, чинить тоже. Наверное, и сейчас не разучилась. Так что рыбаки местные порой звали помогать. И… ой, а ты хоть сытый? Может приготовить для тебя что-нибудь из съестного или напитков?
— Не-не, не стоит, сытый я, — поспешил заверить Ники. Фаимис посмотрела недоверчиво, но кристальная честность во взгляде собеседника её убедила. Парню действительно есть не хотелось.
— Ты не думай, что я всем подряд такое рассказываю. Но иногда нужно выговориться.
— Как выговариваются люди случайным попутчикам в поезде или самолёте? Или как рассказывают о себе ребёнку какому несмышлёному, чтобы опыт передать? – хмыкнул студент-новичок.
— А у тебя часто проявляется привычка вот так ёрничать не к месту? – с обидой в голосе отозвалась Фаи, — Ты не ребёнок, Киннер Никимир. И уж точно не случайный попутчик. А ещё… вовремя отвлёк меня, так что теперь я и вовсе не ощущаю присутствия той, как ты выразился «сеточки». Она не особо приятная, когда под кожей.
— Что ж, ты остановилась на ужине за день до отъезда…
— Да. По времени операцию доменовцы подгадывали точно на День Города, чтобы всё население толклось в центре, и на окраинах почти никого не оставалось. Доехали без лишних остановок, в дороге я даже выспаться успела. А смутно помнившиеся родные места едва узнала. На бывшем нашем с мамой участке и двух соседних строилась восьмиэтажка. Вместо колхозного поля поблизости обнаружился густой уже лесочек. Знаешь ведь, быстро эти лесочки в своё время «навырастали».
Для подстраховки от появления местных жителей находилась среди наших бойцов пожилая такая женщина со способностью «Периметр Отторжения» — в условиях Земли она могла формировать зону радиусом до пятиста метров, приближаясь к которой, люди начинали чувствовать тревогу и желание повернуть обратно. На тех, кто в момент формирования «Периметра», уже находился внутри него, способность, конечно, не действовала. Были среди наших и астральщики, и просто земляне, не умеющие перемещаться между мирами — без особых способностей, но посвященные в курс дела, да и бойцы неплохие. Меня они в шутку называли «дочкой полка», хотя по численности ребята до полка явно не дотягивали, даже до взвода. Нас, вместе с Энн и водителем, набиралась всего одна «буханка» маршрутного такси. А да, и ещё в приоритете сначала была поимка Найды, а не ликвидация, но сложилось всё несколько иначе.
Тут вот как получилось… Я ведь уже говорила тебе о строящейся многоэтажке? В течение месяца туда как раз успели устроиться на дневного и ночного сторожей астральщик и посвященный землянин соответственно, так что теперь в любую из смен мы могли спокойно обосноваться на территории. Меня и бойца-наблюдателя отправили на недостроенный, самый верхний этаж, где я бездельничала и скучала, честно выполняя команду «не высовываться», а внизу Домен обустраивал засаду.
А потом… засада почему-то не справилась. Я даже не поняла, как Найда и ещё двое с ней прорвались на нашу площадку, и как вообще доменовцы всё же направили их вверх по лестницам, не позволив бежать прочь из здания. Сам бой помню урывками, вперемешку с праздничным салютом, чтоб его! Бывший рядом со мной боец-наблюдатель погиб, унеся с собой и жизнь одного противника, второго подстрелила Энн, едва показавшись в проходе, но Найда… она собрала последние силы и задействовала Воздушное Поле Давления, заставив всех упасть на пол, а затем обрушив кирпичный свод.
И будь у нас хоть небольшая фора во времени, командир смогла бы выбраться. Но её завалило по пояс, перебило позвоночник. Помню собственную панику. Помню пистолет, неведомо как попавший мне в руки. Помню насквозь мокрые от крови бинты Найды. Ей больше нечем было атаковать. И будто кто-то говорил за меня слова о том, что она бессильна и должна сдаться.
«Не получите! Вы меня не получите!» — выкрикнула сопротивленка, шагнула назад и сорвалась с высоты. Фейерверки продолжили вспыхивать и гаснуть над городом. Красивые. Но бессмысленные.
…Ибо распечатывание таких сосудов входит
в круг моих обязанностей.
В.Гюго, «Человек, который смеется»
Грязный брусок, приобретенный Приваловым на толкучке, больше двух недель провалялся на яхт-клубе, в рундуке, на дверце которого была выведена по трафарету аккуратная надпись «Меконг». Не то чтобы Борис Иванович забыл о нем — просто руки не доходили. С тех пор как в институте заговорили о Транскаспийском нефтепроводе, Борис Иванович потерял всякий покой. Неотступно стояло перед ним странное и заманчивое видение: мощная струя нефти, идущая через море…
Надо было хоть немного отвлечься от беспокойных дум, от вычислений, уводивших в область фантастики. У Привалова было испытанное средство охлаждения разгоряченной мысли: послесарничать, повозиться с инструментом и металлом. А если при этом случался собеседник, готовый выслушать его, Бориса Ивановича, дифирамбы слесарному искусству, то это было все равно что дом отдыха.
Итак, однажды после работы Привалов заехал на яхт-клуб, завернул брусок в газету и привез его домой. После обеда он приладил к кухонному столику тисочки и, мурлыча себе под нос песенку о хорошем настроении, разложил инструмент.
Перед работой он поскреб ногтями кусок мыла — старый способ, каким культурные металлисты предупреждают появление под ногтями траурной каймы.
— Не найдется ли у нас немного керосину? — спросил он жену.
Ольга Михайловна, мывшая посуду, обернулась к нему.
— Где-то был, — сказала она. — Помнишь, ты приносил, когда красил двери.
— Да-да, я кисть еще отмывал. Поищи, пожалуйста.
Борис Иванович смочил тряпочку керосином и принялся тщательно обтирать брусок.
— Любопытно, — говорил он при этом, — как техника меняет привычные понятия. Раньше керосин — он назывался тогда фотогеном — был почти неизвестен в быту. Потом он стал известен всем, включая грудных младенцев. Керосиновые лампы, примусы, керосинки «Гретц»… А теперь городские дети могут услышать это слово только в школе или — попав в реактивную авиацию… Электричество и газ! А когда-нибудь и эти слова перестанут быть ходовыми — как ты думаешь?
Ольга Михайловна ответила не совсем по существу:
— Я же просила тащить домой поменьше дряни! Зачем тебе эта грязная железка?
Привалов тем временем зажал брусок в тиски и принялся срезать острым шабером толстый слой ржавчины, размоченной керосином.
— Это не железка, — сказал он. — Я уже как-то говорил тебе, что железо в чистом виде встречается редко. В основном оно бывает в виде сплава с углеродом, который называется сталью. А железо, феррум, — это элемент, оно только в лабораториях бывает в чистом виде. И, кстати, оно почти не ржавеет. А эта штуковина ржавая — значит, стальная.
— Позволь, а как же нержавеющая сталь?
— Это, видишь ли, название условное. В некоторых марках нержавеющей стали железа меньше, чем хрома и никеля.
— Чего только не узнаешь на старости лет! — вздохнула Ольга Михайловна, вытирая тарелку. Глаза ее смеялись. — Борис, — сказала она немного погодя, — давай пойдем в кино. В «Повторном фильме» идет «Колдунья». Все ее видели, кроме нас с тобой.
— В принципе я не против «Колдуньи», — ответствовал Привалов, орудуя шабером. — Ты же знаешь, я всегда стоял горой за ведьм, волхвов и леших. Но, прежде чем приобщиться к оккультным наукам, я очень хочу заглянуть в этот ящичек.
— Ты скажешь! — засмеялась Ольга Михайловна. — Постой, но разве он пустотелый?
— В том-то и штука, — радостно откликнулся поклонник волхвов. Понимаешь, он слишком легок для своего размера — я это еще на толкучке заметил, когда взял в руки. Но никаких стыков на стенках не видно. Вот мне и стало интересно, как он сделан.
Привалов отложил шабер. Блестящая поверхность металла обнажилась почти повсюду, только в углублениях темнела ржавчина.
Молотком он постучал по углам и по середине.
— Явно пустотелая штука, — сказал он и потряс ящичек около уха. Никакого звука. Или там ничего нет, или что-нибудь плотно набито.
— Борис, ты поосторожнее, — забеспокоилась вдруг жена. — Может быть, это неразорвавшаяся мина?
— Ну что ты! Я не вижу ни одного отверстия для взрывателя или предохранителя. И, судя по вмятинам и забоинам, этой штукой пользовались как подставкой: на пей рубили и сверлили. Если б что и было, она бы давно взорвалась.
— А вдруг она замедленного действия?
Борис Иванович ухмыльнулся:
— Ты напоминаешь мне бабушку из «Детства» Толстого. Помнишь? Она не пожелала выслушать объяснение, что дробь не порох.
— Благодарю за сравнение!
— Да ты не сердись. Понимаешь, ящичек сделан очень давно, тогда не было механизмов замедления. Вообще говоря, я бы мог взять его завтра в институт и между делом легко разобраться, даже не вскрывая его. Можно измерить толщину его стенок ультразвуковым толщемером. Можно взять конвертик с фотопленкой, ампулу с чем-нибудь радиоактивным — мезоторием, например, — и просветить ящичек гамма-лучами. По снимку можно было бы, вероятно, понять, есть ли что внутри.
— Вот и сделай так, — сказала Ольга Михайловна, убирая посуду в шкафчик.
— Э-э, нет! — Привалов зажег газовую горелку. — Старые способы тоже нельзя забывать. Помнишь, у Козьмы Пруткова: и при железных дорогах надо сохранять двуколку.
— А еще у него же сказано: если у тебя есть фонтан — заткни его, язвительно заметила жена.
— Верно, — миролюбиво сказал Привалов. — Мы в расчете за бабушку.
С этими словами он поставил на газ сковородку и положил на нее ящичек.
— Теперь ты будешь его поджаривать?
— Очистительная сила огня! — Борис Иванович перевернул ящичек на другой бок. — Сейчас мы ему прогреем старые ревматизмы… И хорошее настроение не покинет больше нас…
Напевая, он высыпал на блюдечко немного зубного порошка, размешал его с водой и, смочив в растворе тряпку, стал водить ею по стенкам ящичка. Мел, шипя, быстро высыхал на горячем металле. Ящичек стал чисто белым, лишь слегка проступали в углублениях пятна ржавчины.
— А дальше что? — спросила жена, с любопытством наблюдавшая за этими манипуляциями.
— А вот смотри.
Привалов смочил сухую тряпочку керосином и стал отжимать ее на ящичек. Желтые капли, падая на меловую поверхность, мгновенно расходились, пропитывая ее.
— Видишь? Вот тебе старые методы дефектоскопии.
На всех гранях ящичка проступили четкие, тонкие, будто иглой процарапанные линии, образовавшие строгий геометрический узор.
Подняв очки на лоб, Привалов любовно разглядывал стыковые линии.
— Понятно, — говорил он. — Ящик собран, как деревянный, на шипах, под «ласточкин хвост». Края, очевидно, зачеканены, а потом все зашлифовано. Керосин на меловом слое всегда покажет щель, самую тонкую…
— Надеюсь, ты не сейчас будешь его вскрывать?
— Ах да, «Колдунья»… — Привалов поспешно, прибрал со стола и пошел умываться.
— Знаешь, — донесся его голос из ванной комнаты, — надо бы завести в доме телевизор.
— Нет уж, извини. Тогда тебя совсем из дому не вытащишь. У меня на этот счет твердые взгляды.
— Ну-ну… — Привалов вышел из ванной, вытирая руки. — Это очень старый ящичек, Оля. Соединения на шинах характерны для тех времен, когда в технике преобладало дерево и «деревянная технология» переносилась на металл. Мы теперь считаем, что получить точные размеры на дереве невозможно. А в восемнадцатом веке, в начале, Вильгельм де Геннин в своем описании сибирских и уральских заводов писал, что «железо не есть дерево и сделать его ровно, яко стругом строганное, не можно». Этот самый де Геннин…
— А ты мог бы одновременно говорить и одеваться? — мягко опросила Ольга Михайловна. — Удивительно, сколько детского в мужских характерах…
Они вышли из дому. Привалов с удовольствием вдохнул прохладный воздух вечера. После возни с металлом и инструментом он чувствовал себя отдохнувшим, освеженным.
— Борис, — сказала Ольга Михайловна, взяв мужа под руку, — мне кажется, что твое увлечение старой техникой — дело не очень-то современное.
— С чего ты взяла, что я увлекаюсь старой техникой?
— Ты очень любишь рассказывать о ней. И при этом у тебя оживление какое-то особенное… Ведь ты работаешь в новых отраслях техники, ты же не историк и не археолог.
— Ты не совсем права, — задумчиво сказал он. — Просто я считаю полезным знать, как это делалось раньше. Раньше тоже не дураки жили… А кроме того, Оля, в технике иногда бывают вполне закономерные, с точки зрения диалектики, случаи возврата по спирали к чему-нибудь старому. В новом качестве и в новых условиях.
Они свернули на многолюдную, залитую огнями улицу.
— Возьми любой музей, Оля, — продолжал Привалов. — Тебя не поражал огромный контраст между качеством старых орудий труда и качеством произведений этих орудий?
— Нет, — призналась Ольга Михайловна.
— Конечно, ты, как заведующая детской библиотекой, далека от этого… Но помнишь, в Эрмитаже мы осматривали зал средневекового оружия?
— Это где конные рыцари с копьями?
— Вот-вот. Каждая вещь там — произведение искусства. Какая тщательная отделка, сколько блестящей выдумки в каждой детали! Скажу тебе откровенно: если бы мне, инженеру двадцатого века, поручили спроектировать завод по выпуску рыцарских доспехов, я бы сел в калошу, хотя располагаю такими технологическими приемами, о которых наши предки и мечтать не смели.
— Чем же они это делали?
— Чем делали? — переспросил он. — В Эрмитаже есть комплект слесарного и токарного инструмента, принадлежавшего Петру Первому. Инструмент царский значит, хороший, он ведь толк в инструменте знал. Но какое это все тяжелое, грубое и нестойкое, с современной точки зрения! Нынешний хороший слесарь не смог бы работать этим ужасным инструментом.
— Не забывай, что производительность труда была тогда ничтожная, а условия труда адские, — заметила Ольга Михайловна.
— Конечно, так. Но какие были золотые руки и головы! И ведь наша-то техника без них, средневековых умельцев, не могла бы дойти до уровня сегодняшнего дня. Вот почему я отношусь к старой технике с уважением. Ее из потока истории не выкинешь, как и слово из песни… А что касается слесарного ремесла — гарантирую, что и при самом высоком развитии автоматики, через тысячу лет, хороших слесарей будут уважать еще больше, чем теперь!
Рабочий день подходил к концу. В лабораторию вошел Привалов.
— Вы помните, товарищи, — начал он с порога, — помните грязный брусок, который я нашел тогда на толкучке? Вот он в очищенном виде.
— Да он на шипах, — сказал Николай, повертев ящичек в руках. — При царе Горохе сделан.
— Давайте-ка вскроем его. — Привалов подошел к верстаку и вставил ящичек в челюсти тисков.
Юра живо притащил молоток и крейцмессель и стал вырубать зачеканенный зигзагообразный стык.
— Там что-нибудь есть внутри? — спросил Валерик.
— Вы идите, Горбачевский, — сухо сказал Николай. — Обойдемся без вас.
Юный лаборант дернул плечом и пошел к двери.
Когда вся зачеканка была вырублена, Привалов наставил на стык крышки зубило и начал осторожно постукивать по нему молотком. С каждым ударом шипы все больше расходились. Одна сторона ящичка наискось поднималась. Удар, еще удар… Стенка ящичка, подпрыгнув, со стуком упала на пол. Три головы враз склонились над раскрытым ящичком. Там лежала какая-то белая трубка. Юра нетерпеливо запустил пальцы в ящичек, но Привалов отвел его руку. Он осторожно развернул ткань, под которой оказалась свернутая в трубку пачка тонкой, но плотной желтоватой бумаги.
— Обертка чем-то пропитана, — сказал он. — Наверное, воск.
Бумага была исписана мелким, ровным почерком. Буквы почти не сцеплялись между собой.
— Не по-русски! — воскликнул Юра.
Привалов поднял очки на лоб и вгляделся в рукопись.
— Черные чернила… Бумажки не в нашем веке писаны, теперь чернила из чернильного орешка не делают… Судя по начертанию букв, гусиным пером писали… И, между прочим, по-русски, хотя орфография не теперешняя. Сразу не прочтешь, придется постепенно…
— Вот это да! — с восторгом сказал Юра. — Старинная рукопись! Знаете что, Борис Иванович? Надо Валю попросить прочесть. Она ведь филолог, аспирантствует по старорусской письменности.
— Завещание, что ли? — пробормотал Привалов.
И он медленно, с трудом осваиваясь с непривычным начертанием букв, прочел вслух:
— «Лета 1762, януария второго дня начал я сие писание, дабы старшему моему сыну, любезному Александру, заповедать помыслы свои. Здоровьем скорбя, а паче телесной скорби презлыми нравами сего времени уязвлен опасаюсь, дождусь ли твоего, сын мой, возвращения от чужих краев.
Младость свою я в бедах и трудах и странствиях аки Омиров Улисс провел, в зрелости же службою от дома часто отзываем, мало времени с тобою, Александр, виделся. А как ты в службу пошел, я же по выходе в абшид [полная отставка, уход на пенсию (нем.)] сиднем в доме сижу, то тебя мало вижу и совсем.
А ныне в ожидании смертного часа избрал я время для заповедания тебе дела моего, о коем много помышлял, но в том не успел, и на тебя уповаю, как ты в наука-х зело силен.
Посему опишу в пунктах, начав издавна, дабы чего не упустить. Первое: в царствование блаженныя и вечнодостойныя памяти великого государя императора Петра Алексеевича был я отправлен по его ордеру с некоею комиссиею [комиссия — тогда означало: поручение] в преславный город Париж…»
Ее слова прозвучали настолько спокойно, что король очень удивился. Она снова откинула капюшон и прямо встретила его взгляд.
— Отчего же нет? Я не вижу в нем злого умысла. Я ответила бы вам раньше, если бы вы спрашивали по-другому и в другом месте. Теперь я не боюсь, что узнают люди. Я больше не принадлежу миру. Мой сын тоже ушел от мирских дел. Уверена, ему все равно, что скажут люди. Поэтому я расскажу вам. Потом, позже, вы поймете, почему я никогда не говорила об этом ни отцу, ни собственному сыну.
Ее лицо больше не выражало страха. Она даже улыбалась и больше не смотрела на меня. Я тоже постарался отвести глаза и придать себе отрешенный вид. Я не представлял, что она собирается сказать, но знал, что это отведет от меня любую опасность. Она наверняка ничего не скажет об Амброзиусе. Снаружи пошел дождь. День плавно переходил в сумерки. В зал вошел слуга, неся факелы, но Вортигерн махнул ему рукой, чтобы тот ушел. Надо отдать ему должное: он позаботился о матери. Но про себя я подумал: даже оттуда нельзя ждать помощи. Не видно ни света, ни огня.
— Говори теперь, — сказал Вортигерн. — Кто стал отцом твоего сына?
— Я никогда не видела его, — просто ответила мать. — Это был незнакомец.
Она промолчала, не отводя глаз от короля.
— Да простит меня сын за сказанное, но вы заставили. Он поймет.
Вортигерн бросил на меня взгляд. Я оставался непроницаем. Теперь я был уверен в матери.
— В молодости, когда мне только исполнилось шестнадцать лет, как и все девушки, часто думала о любви. Это случилось накануне Мартынова дня, когда я и мои дамы легли спать. Девушка, жившая в моей комнате, заснула. Остальные разошлись по своим покоям, но я не могла заснуть. Встала и подошла к окну. Стояла ясная ночь с яркой луной. Вернувшись к постели, я увидела, что прямо посередине спальни стоит молодой человек, приятной внешности, совсем юный. Он был одет в тунику и длинную накидку. На поясе он носил короткий меч. На нем были богатые драгоценности. Первым делом я подумала, что он проник сюда через внешние покои, где спали мои дамы. Потом я вспомнила, что стою босая и в одной сорочке, с распущенными волосами. Мне показалось, что он замыслил дурное, и я решила позвать на помощь женщин. Юноша улыбнулся и жестом показал мне, чтобы я молчала. Он не желал мне зла. Потом он отошел в тень, и, когда я двинулась следом, там никого не было.
Мать остановилась. Все молчали. Я вспомнил, как в детстве она рассказывала мне сказки. В зале установилась тишина. Алые губы королевы приоткрылись от удивления, а может быть, и от зависти.
Мать поглядела куда-то поверх головы.
— Я посчитала виденное за сон или девичью фантазию, родившуюся при лунном свете. Я легла спать и никому потом не рассказывала. Но он являлся снова. Не всегда ночью и не всегда, когда я была одна.
Я поняла, что это не сон, а знакомый дух, который чего-то желал. Я молилась, но он не переставал являться. Я ощущала его прикосновения к руке, слышала его голос, и все это сидя со своими девушками за прядением или гуляя в солнечные дни по фруктовому саду. Но в таких случаях я не видела его, а только слышала, остальные же не чувствовали ничего.
Мать взяла крестик, висевший у нее на груди, и сжала его.
Крестик служил ей не для защиты, а помогал получить прощение. Ей, должно быть, боязно лгать о вещах, связанных с могуществом. При этом мать должна бояться не христианского бога, — подумал я про себя. В глазах короля горели злоба и ликование. Жрецы пожирали ее глазами.
— Он являлся мне на протяжении всей зимы. Он приходил ночью. Я никогда не оставалась в палатах одна, но он проникал через двери, окна и стены и ложился со мной. Больше я не видела его, но слышала его голос и ощущала его тело. Позже, летом, когда я уже забеременела, он оставил меня.
Мать помолчала.
— Вам расскажут, как меня бил и сажал под ключ мой отец. Когда родился ребенок, он не стал давать ему имя, достойное христианского принца, а назвал по имени небесного бога-скитальца, не имеющего дома. Я же назвала его Мерлином, потому в день его рождения в окно моей комнаты влетел дикий сокол и уселся на кровати, глядя на меня глазами моего возлюбленного.
Наши взгляды встретились. Она говорила правду. И Эмрисом она окрестила меня наперекор им. В конце концов мне досталось от него многое.
Мать поглядела в сторону.
— Я полагаю, мой лорд, что мой рассказ не удивит вас. Наверное, вам известны слухи, что мой сын не похож на других детей. Это невозможно скрыть. Сейчас же я сказала вам правду. Умоляю вас, король, отпустите нас с сыном с миром обратно в наши монастыри.
Когда она закончила, стало тихо. Мать наклонила голову и снова накинула капюшон на лицо. Я посмотрел на короля и людей, стоявших за ним. Ожидал, что он рассердится, испытывая нетерпение, но удивился, увидев, как он перестал хмуриться и улыбнулся. Он хотел обратиться к моей матери, но королева опередила его. Наклонившись вперед и облизывая свои алые губы, она заговорила в первый раз.
Страница 81 из 141
— Такое возможно, Моган? — спросила она жреца, длинного бородатого человека. Верховный жрец, не задерживаясь, вежливо и на удивление выразительно ответил ей.
— Да, возможно, мадам. Кто не слышал об этих созданиях воздуха и мрака, которые живут за счет смертных женщин и мужчин. В моих исследованиях, во множестве прочитанных книг приводятся примеры рождения детей таким образом.
Он поглядел на меня и, теребя свою бороду, обратился к королю.
— Именно так, король. Об этом писали еще древние. Им было известно, что некоторые духи, обитавшие в ночном воздухе между луной и землей, принимают облик мужчин и выбирают себе земных женщин. Вполне возможно, что эта королевская особа, эта добродетельная королевская особа, стала жертвой подобного создания. Мы знаем, да она и сама сказала, что слухи об этом ходят много лет. Я переговорил с ее служанкой, и та сказала, что ее ребенок от самого дьявола, а сама же она не имела близости с мужчиной. О сыне же я слышал много странных историй, начиная с младенческого возраста. Рассказ леди правдив, король Вортигерн.
Никто больше не смотрел на Ниниану. Все взоры устремились ко мне. На лице короля отражалась жестокость и что-то вроде радостного удовлетворения, которое испытывает ребенок или хищник при виде заветной цели. Теряясь в догадках, я придержал язык и решил выждать. Если жрецы поверят моей матери, а Вортигерн поверит жрецам, то непонятно, откуда мне грозит опасность. Присутствующие не получили ни малейшего намека на отцовство Амброзиуса. Моган и король с радостью приняли рассказ, предложенный матерью.
Король метнул взгляд на моих стражников. Они отошли назад, несомненно, испытывая страх от близости демонического отродья. По его знаку они приблизились вновь. Воин справа по-прежнему наготове держал меч, не показывая его матери. Его рука слегка дрожала. Другой воин тоже тайком освободил меч. Их страх доходил до меня.
Жрецы кивали с мудрым видом, некоторые сделали перед собой знак против колдовских чар. Похоже, они поверили Могану и моей матери и считали меня теперь сыном дьявола. Главное заключалось в том, что ее рассказ подтвердил давно ходившие слухи. По сути дела с этой целью ее сюда и привезли. Теперь же они с удовольствием и осторожностью наблюдали за мной.
Постепенно страх покинул меня. Я начал понимать, что им надо. Суеверие Вортигерна стало притчей во языцех. Вспомнилась рассказанная Диниасом история о развалившейся крепости. Возможно, они думали, что я смогу помочь им, учитывая слухи о моем происхождении и способностях, на которые ссылался Моган. Если дело обстояло именно так и меня привезли сюда, чтобы использовать мое могущество, то смогу помогать Амброзиусу прямо из лагеря противника. Возможно, именно бог послал меня сюда. Может быть, бог еще направил меня. «Выйди на божью стезю…» Что же, придется действовать по обстоятельствам. Если нет могущества, то остается знание. Я вспомнил день, проведенный у королевского форта, в затопленной шахте у основания скалы. Я наверняка смогу объяснить им, почему у них не держится фундамент. Это ответ инженера, а не волшебника. Однако, подумал я, перехватив устричный взгляд Могана, простершего перед собой руки, если им нужен ответ волшебника, они получат его. И Вортигерн тоже.
Я поднял голову. По-моему, я улыбался.
— Король Вортигерн!
Мои слова прозвучали камнем, нарушив тишину, сосредоточенную на мне.
— Мать сказала вам, что вы хотели услышать, — произнес я твердо. — Я не сомневаюсь, что вы скажете теперь мне, чем я могу вам служить. Но прежде прошу вас сдержать свое королевское слово и отпустить ее.
— Леди Ниниана — наш почетный гость, — прозвучал отработанный ответ. Король поглядел на реку за окном. С мрачного серого неба сыпал косой блестящий дождь. — Вы оба вольны вернуться в Маридунум, когда пожелаете, но сейчас явно неуместно отправляться в такое длинное путешествие. Мадам, вы захотите провести здесь ночь, ожидая завтра сухой погоды?
Он поднялся вместе с королевой.
— Комнаты готовы. Королева проводит вас. Вы сможете отдохнуть и приготовиться к ужину с нами. Здесь находится наш двор, и комнаты, каким бы плохим временным жильем они ни были, — в вашем распоряжении. Завтра вас проводят домой.
— А сын? Вы все еще не сказали, зачем нас привезли сюда?
— Ваш сын сослужит мне службу. Он обладает силами, для которых у меня имеется применение. А теперь, мадам, когда вы уйдете с королевой, я поговорю с вашим сыном и скажу ему, что от него требуется. Поверьте мне, он свободен, как и вы. Я удерживал его, пока вы не рассказали правду, которую я хотел услышать. Я должен вас поблагодарить за то, что вы подтвердили мои догадки.
Он простер руку.
— Клянусь вам, леди Ниниана, любым богом, каким вам угодно, что его происхождение не будет использовано против него ни сейчас, ни когда-нибудь.
Мать поглядела на него, потом склонила голову и, не обращая внимания на его жест, подошла ко мне с протянутыми руками. Я сделал шаг навстречу и взял ее ладони в свои. Они были маленькие и холодные. Я казался выше ее. Мать бросила на меня запомнившийся мне взгляд, в котором смешались волнение, гнев и потайные ее мысли.
Страница 82 из 141
— Я не хотела бы, Мерлин, чтобы ты узнал это вот так. И не стала бы этого рассказывать, — ее глаза говорили другое.
Я улыбнулся ей и, осторожно выговаривая слова, сказал:
— Мама, вы не сказали мне ничего, что могло бы поразить меня. Вы не можете рассказать мне о моем происхождении такого, чего я теперь не знаю. Не волнуйтесь.
Она задохнулась, глаза ее расширились.
— Кем бы ни был мой отец, это не будет повернуто против меня, — продолжал я медленно. — Вы слышали обещание короля. Это нам и требуется.
Поняла ли она мою последнюю мысль — не знаю. Мать пыталась осмыслить сказанное мной вначале.
— Ты знаешь? Ты знаешь?
— Да, знаю. Разве ты не представляешь, что за все годы разлуки я мог узнать, кто был моим отцом? Он известен мне уже несколько лет. Клянусь, я разговаривал с ним неоднократно. Я не вижу в своем происхождении ничего постыдного.
Мать поглядела на меня еще и кивнула. Ее щеки зардели — все поняла.
Она отвернулась, накинула капюшон, скрыв свое лицо, и протянула руку королю. В сопровождении короля, королевы и двух служанок мать вышла из залы. Жрецы, переговариваясь, шепчась и бросая косые взгляды, остались. Забыв про них, я наблюдал, как уходит мать.
В дверях король задержался и попрощался с матерью. У входа в зал ждала толпа. Она расступилась перед королевой, матерью и сопровождающими их несколькими дамами. Вортигерн постоял в дверях, провожая их взглядом. Дождь шумел, как бегущая река. Быстро темнело.
Король развернулся на каблуках и, окруженный воинами, вернулся к трону.
Слегка придя в себя, я сообразила, что теперь придется стоять в очереди за положенными мне тридцатью восемью кронами. Ладно, Флоренс достойна такой жертвы!
Норвежец пошел ловить такси, а я, неторопливо двигаясь вместе с медленно ползущей очередью и успев слегка остыть от бескорыстного восторга, грустно сравнивала наши выигрыши. Мне бы тоже не помешала такая сумма: семьдесят кусков в валюте, чем плохо? Купила бы себе крутую машину и на обратном пути прокатилась по всей Европе. Эх!
Погруженная в мечты о крокодиловом вольвике, я непроизвольно посмотрела в сторону кассы выплат по вифайфам. Выигрыш по ним был один, Норвежец его получил и кассе полагалось быть закрытой. Между тем она была открыта. Меня это никак не насторожило, я стояла, смотрела и вспоминала триумф несравненной Флоренс, как вдруг к этой самой кассе подошел какой-то человек.
Сначала я рассеянно подумала, что где-то его уже видела, потом припомнила где и с кем: это он разговаривал с Петером Ольсеном! Худосочный блондин в очках подал что-то кассиру и сразу же получил деньги. Внешне все выглядело очень даже естественно, и, если я не знала, что единственный выигравший жетон принадлежал Норвежцу, а сам выигрыш уже спокойненько почивает у него в кармане, меня бы эта картина абсолютно не смутила. Но тут у меня даже дух перехватило, причем скорее от восторга, чем от удивления.
Редкостная удача! Сама собой разрешилась мучившая меня проблема! И благодаря чему — благодаря успеху незадачливого Кивитока! Если бы Норвежец не угадал все пять раз, платили бы за четыре, и к этой кассе ломилась бы толпа в полсотни с лишним человек. И никто бы ничего не заметил! Воистину Провидение ко мне благосклонно!
Когда я получила наконец свой выигрыш, то уже все разложила по полочкам. В Варшаве Петер Ольсен гонялся за нами с Алицией на синем «опеле». Потом на бегах разговаривал с худосочным блондином. На зрительную память я не жалуюсь и потому обратила на них внимание. Худосочный блондин пошел получать деньги в кассу, которая выдает только за вифайфы, а поскольку я знала, что вифайф выиграл лишь Норвежец… ну и так далее. Также Петера Ольсена с его выдающимся носом видели за доверительной беседой с неким плешивым недомерком в шляпе. Плешивого недомерка я знаю, его сына тоже, у него очень кстати есть магазин, так что можно предположить… Все остальное уже дело милиции, им проще проверять разнообразные предположения. Риск с моей стороны минимален — ну разве что сочтут слишком догадливой.
Но прежде чем обращаться к ним, надо раскрыть недра доисторического монстра! Немедленно в прачечную!!!
Порыв энтузиазма был подобен порыву свежего ветра. Он очень кстати проветрил мою голову, вдув в нее спасительную мысль, которой следовало бы появиться еще час назад, а именно: призвать на помощь Норвежца. Так и быть, приму его приглашение на виски и даже соглашусь разделить с ним ужин, но сначала пусть мне поможет открыть этот треклятый рундук!
Норвежец, которого в данный момент обрадовало бы даже предложение почистить авгиевы конюшни, если бы оно исходило от меня, согласился с восторгом. Не пришлось даже придумывать, зачем мне понадобилось взламывать чужой чемодан на чужом чердаке.
— Такая удача в последний день! — ликовал он. — Сегодня у меня была последняя возможность! На этой неделе приезжает моя невеста, а она меня на бега не пускает! Последний день — и такое везение!
Хорошо бы такое везение сопутствовало ему и дальше и хотя бы частично осенило крылышком и меня, мы бы тогда справились с чемоданом до того, как нас застукают конкуренты…
14–15 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир
Славуш оказался прав: Чернокнижник, едва увидев, на что способны Спаскины «невидимые камни», впервые не скрывал своей радости и воодушевления. И даже проворчал, тряхнув Спаску за плечи:
– За это можно простить многие твои глупости. Не радуйся, кинским мальчикам тоже прощается слабоумие.
Единственное, чему Спаска так и не научилась, это оставлять себе немного энергии, выплескивала всё, что получала от Вечного Бродяги. Она не могла угадать, когда он перестанет отправлять ей энергию, не знала, какой выброс будет последним, и боялась, что не сможет принять следующего, – потому отдавала всё до капли.
В первый же раз, лишь попробовав нацелить удар на подступы к замку, да ещё и по верхам, Спаска опрокинула десяток осадных башен.
Милуша не очень волновало, кто первым начнёт войну, и в ночь на одиннадцатое августа, когда Йока Йелен чуть не погиб и едва не убил Спаску, выбросив энергию одним мощным толчком, она ударила в гвардейские укрепления прицельно, всей силой Вечного Бродяги. Тяжёлые брёвна настила взлетели в воздух, словно соломка, опрокидывая выстроенные срубы, и сразу вслед за этим долгая вспышка белого огня осветила болото, словно наступил день.
Ужасающий грохот донёсся до замка, дрогнули стены, Спаску по лицу хлестнуло ветром, и брёвна падали в болото в свете взрыва, и людские тела, и куски железа – ошметки новых пушек. Вспыхнули пожары, крики долетали до замка, суетились люди, множество людей, арбалетные стрелы летели в стену, но достигали её на излете, бессмысленно звякали об искусственный камень или, не опасные, падали во двор.
Милуш с холодной усмешкой смотрел на разрушенный лагерь храмовников и обнимал Спаску за плечо, не давая ей упасть.
– Бездымный порох не нужно поджигать, чтобы он взорвался, – процедил он сквозь зубы.
Спаска ещё не отдышалась, ещё не отошла от невиданного, сумасшедшего выброса энергии. В глубине сознания промелькнула мысль: она только что убила множество людей. Но мысль эта была холодной и здравой, не ужаснула и не вызвала раскаянья – только злорадство.
Никто не просил храмовников везти сюда бездымный порох. Их вообще никто сюда не звал. Они убили маму, деда и Ратко. Они покалечили Славуша. Они служат злым духам, отнимающим у людей сердца…
Отпаивая Спаску настоем, помогающим восстановить силы, Милуш заметил:
– Учти, теперь Особый легион ляжет костьми, чтобы забрать тебя из замка. Вряд ли они захотят тебя убить – это было бы слишком расточительно. Но удержать тебя в башне Правосудия можно лишь до первой встречи с Вечным Бродягой. Вихрь в замкнутом помещении убил бы тебя саму, а такой удар лишь вынесет двери.
– Значит, мне нечего опасаться?
– Глупая девчонка… – Милуш цыкнул зубом и глянул в потолок. – Тебе отрубят ноги, чтобы ты никуда не ушла. Хочешь этого? Будешь сидеть на цепи в какой-нибудь лавре возле Хстова, чтобы солнце светило над полями мнихов, а не над Выморочными землями.
– Татка вернётся и освободит меня… – испуганно шепнула Спаска.
– Да, только ходить ты уже не сможешь. А впрочем, выйдешь замуж за Славуша – будете два сапога пара. – Милуш скривил лицо.
После этого Вечный Бродяга не звал её в межмирье, и Спаска не удивлялась – он едва не погиб.
Наверное, храмовники были бы рады ответить на удар, но не могли – не только привезенный запас пороха пропал, но и пушки покорёжило взрывом, как Милушу утром доложили разведчики. Правда, Милуш сказал, что это дело времени, и времени недолгого. Он не ошибся, новую пушку привезли на подступы к замку через три дня.
Спаска ничего не понимала в пушках, не видела разницы между навесным и настильным огнем, хотя Славуш и объяснял ей, что это такое, и даже сердился, считая, что в этом нет ничего сложного.
– Ты уверена? Пушку, не мортиру? – спрашивал он Спаску настойчиво.
– Я не знаю. Я её видела издалека, знаю только, что она очень тяжелая. Её восемь битюгов тащили еле-еле.
– Ладно, у Милуша спрошу.
– А это так важно? – Спаска подняла брови.
– Мне кажется, да. Если это пушка, значит они хотят взять замок приступом, разрушить стену, но не будут убивать колдунов. Если мортира – то, наоборот, не будут считаться с жертвами внутри замка.
– Славуш, какой ты умный… – вздохнула Спаска.
– В этом нет ничего умного, – проворчал он.
Тогда, в сумерках выйдя от Славуша на галерею, как всегда в сопровождении Бурого Грача, Спаска увидела Верушку рядом со стрелком-армейцем: они стояли на ступеньках лестницы, держались за руки и не могли расстаться.
– Бойко, как вы думаете, если мы позовем их к нам, попить чаю, ничего страшного же не будет? – спросила Спаска шепотом.
– Я бы, конечно, спросил у Милуш-сын-Талича… – ответил Бурый Грач неуверенно.
– Милуш ведь не разрешит… Начнет проверять, спрашивать… Муравушу это будет неприятно. И вы тоже с нами чаю попьёте.
– Ладно, ладно, – улыбнулся Бойко. – Зови. Я давно за ними смотрю: воркуют голубками, никак не наворкуются. И зря Павица говорит, что он распутный, – ничего лишнего он себе не позволяет, рукам волю не дает, разговаривает только и за руку держит. Может, в самом деле ему твоя сестра глянулась. Хорошая девка, сразу видно – здоровая, работящая, детей много родит и дом крепко держать будет. А что из возраста вышла, так и он не мальчик.
Муравуш не хотел идти: смущался, говорил, что нечего стрелку делать в богатых покоях, что ему с Верушкой и во дворе хорошо… Спаска его уговорила, и Бойко от себя тоже добавил, что у Змая в спальне не только простые стрелки́, но и голытьба чаи распивает.
Баба Пава морщилась, конечно, но Верушка была счастлива, и Спаске Муравуш понравился. Он Волче чем-то напоминал, но она никак не могла уловить, чем же.
В отличие от Волче, Муравуш любил пошутить и посмеяться, но иногда его лицо, особенно взгляд, становились настороженными, он будто сосредотачивался… И в походке, в движениях тоже сходство было заметно: осторожная у Муравуша была походка, как у Волче, как у Бойко, – будто не за стол он садится, а на стене за гребень прячется.
Спаска решила, это от того, что Муравуш стрелок. А может, она всё это придумала и сходство было лишь в армейском плаще и начищенных сапогах. Они с Верушкой проговорили до самого рассвета.
Вечный Бродяга снова Спаску не позвал, и Милуш разбудил её задолго до полудня. И орал и на неё, и на Бойко, – особенно на Бойко.
– Ладно, она глупая девчонка, у неё только парни на уме… Но ты, ты-то чем думал? Ты этого стрелка в который раз видишь? Ты, может, родственников его с детства знаешь? Ты, может, проверил, откуда он, сколько лет в армии служит?
– Давно надо было его проверить, раз он к Спаскиной сестре клинья подбивает… – проворчал виноватый Бурый Грач.
– Я сам знаю, что мне надо, – ответил Милуш, приподнимая верхнюю губу. – И давно проверил. Но это я проверил, а не ты! Он проходимец! Он наёмником служил в Дерте и в армию пришёл, потому что Государь золотом новобранцам платить начал! Но если проходимец обрюхатит деревенскую девку, мне до этого дела нет. А если он только и мечтал узнать, где ночует Спаска? Если ему за это Огненный Сокол заплатил? Что тогда?
– Да нет же, он не хотел идти… – попробовала оправдаться Спаска. – Это я его уговорила.
– А ты помалкивай. Если бы он в армии прослужил десять лет, ему бы ещё меньше веры было. Потому, что у шпиона всегда самое безупречное прошлое… – выдохнул Милуш и махнул рукой. – Больше никаких посиделок. И стрелка этого, если без спросу появится, гнать взашей. Понял, Бойко? И… охрану к обеим дверям в спальню понадёжней поставь, вдруг я ошибся.
Спаске было обидно за Верушку, за Муравуша. Она не стала говорить, что Милуш назвал стрелка проходимцем, но с запретом Чернокнижника Верушка согласилась легче, чем Спаска.
– Знаешь, сестричка, мне и так нехорошо, что я у тебя вроде как в приживалках… Это твой отец богатый, а я сирота. И мне от тебя богатства не надо.
– Верушка, Ратко меня спас, и мама меня спасла. И ты моего богатства стыдиться не смей. Мы с тобой всегда теперь вместе будем. Татка вернётся, я ему скажу – он добрый, он всё понимает.
– Сестричка, да мне и не надо. Я дом свой хочу, хозяйство. Я корову очень хочу, у моих соседей была корова, знаешь, как они хорошо жили? А на камень, который у тебя на шее, целое стадо коров можно купить.
– Знаешь, Верушка… Я тоже просто свой дом хочу. И чтобы детей много было. Давай рядом дома построим, и будет у нас по корове, – улыбнулась Спаска.
– Муравуш говорит, что скопил денег. И на дом хватит, и на корову…
– Он что же, жениться на тебе хочет? – Спаска от радости вскочила на ноги.
– Сегодня сказал. – Верушка опустила глаза. – Если жив останется. Вот кончится осада, мы поженимся.
Не выспавшись прошлой ночью, они обе рано легли, по меркам замка рано – было чуть за полночь. Верушка, счастливая и спокойная, быстро уснула, на полуслове, а Спаска долго ещё лежала и смотрела в темноту, вздыхая.
Почему Волче не захотел уйти из гвардии? Почему отец так противится их свадьбе? Вот у Верушки всё просто – кончится осада, и она будет счастлива со своим Муравушем.
Нет, не получится построить дом рядом с Верушкой, Волче хочет жить по-другому, коровы ему для счастья не хватит. Хрустальный дворец, просвеченный солнечными лучами, богатырь на высоком коне… Нет, и жить во дворце Волче тоже будет скучно.
Он будет охранять границы Хрустального дворца от злых духов, у него будет огромное войско. И Спаске не придётся больше кидать «невидимые камни», Волче ей запретит – потому что это неправильно, нехорошо, так же, как обрезать косу. Не место женщины на крепостных стенах, рядом со стрелка́ми.
Они выстроят дом на краю земель Хрустального дворца, а к отцу будут приезжать иногда. У них во дворе непременно будет сад, это Волче понравится – если Спаска будет возиться с цветами в саду, а не кидать «невидимые камни» со стен… Возле Хрустального дворца не нужно брать силу у Вечного Бродяги, там и без этого светит солнце.
Тёмная комната исчезала, чудесный мир окружил Спаску – волшебные, сияющие цветы поднимались со всех сторон, зелёная трава – мягкая, как шерстка кролика, – стелилась под босые ноги. И Хрустальный дворец сверкал на горизонте радужными огнями, такими, которые солнце рождает на капельках росы. Уютный дом стоял за спиной, и твердая тропка вела за ворота. И по этой тропке навстречу ей шёл отец.
Спаска засмеялась, замахала ему рукой, но он был странно серьёзен и смотрел на неё сердито, как Милуш перед обедом.
– Что ты тут делаешь? – спросил отец голосом Милуша.
– Татка, у меня тут сад, посмотри, какие красивые цветы! – ответила ему Спаска с улыбкой.
– Да ну? И зачем они тебе, ты подумала? – Отец скривил губы, как это делал Милуш.
– Волче это нравится.
– А, и он здесь? Тогда понятно… И много у тебя цветов?
– Да, целый сад! – Спаска всё ещё глупо улыбалась, не понимая, почему отец сердится. Не из-за цветов же. Наверное, из-за Волче.
– А где твои дети, Спаска? Посмотри, где твои дети?
От этих слов стало так страшно, что холод пробежал по спине. Это не отец, отец никогда не называл её Спаской…
– Дети… – растерянно шепнула она.
– Ты говорила, что хочешь много детей.
– Да, я хочу много детей, – как заведённая повторила Спаска.
Почему же у неё нет детей? Вместо отца перед ней стоял дед с арбалетным болтом в горле.
– Нельзя грезить о мёртвых. Потому что из этих грез нет выхода.
– Но я вовсе не грезила о мёртвых… – всхлипнула Спаска.
Дед держал за руку Гневуша, лицо которого покрывали оспенные язвы, мокрые и воспалённые. Нет, Спаска не боялась ни деда, ни Гневуша, её напугало то, что они явились к ней, обезображенные смертью. И от цветов шел душный запах маковых слёз…
Ей захотелось бежать, она задыхалась их запахом, а они тянулись к её лицу, закрывали нос и рот, и невозможно было вдохнуть свежего воздуха, только их дурман. Толстые стебли обвили горло, не давая закричать. Нет, это не запах маковых слёз. Так пахнет нагретая смесь кислот с крепким хлебным вином, этот запах Спаска слышала в лаборатории Милуша…
И вовсе не цветы прижимаются к лицу и давят на горло – чужие сильные руки и мокрая тряпка в них. Спаска забилась, распахнула глаза и в сером свете раннего утра увидела лицо Муравуша.
Спокойное и сосредоточенное. Мыслей в голове было на удивление много, тысячи мыслей, и летели они быстро-быстро, как дождевые капли в лицо, если во весь опор скакать на лошади.
Спаска вспомнила, когда Волче был похож на Муравуша – на того Муравуша, который пил с нею чай. Когда они выходили за ворота в Хстове, когда Волче бросал монетки страже. Он тогда притворялся не тем, кем был.
И сейчас Муравуш тоже напоминал Волче – спокойствием в ту минуту, когда надо действовать. Спаска попыталась вывернуть голову из его рук, закричать – голову повернуть удалось, но сквозь зажатое сильными пальцами горло не просочилось ни звука. На миг перед глазами мелькнуло лицо Верушки с торчавшей из глаза рукояткой ножа.
Тошнота и без этого давно накатывала волнами, а тут стала невыносимой, спазм сжал желудок, но руки на горле не пропустили наружу рвоту. Спаска задыхалась и билась, на миг пальцы разжались, но вместо крика пришлось сначала вдохнуть отвратительный запах мокрой тряпки, закрывшей рот и нос. А потом пальцы сомкнулись на горле снова – она не успела закричать.
Мысли улетали из головы – снова быстро-быстро. Голова кружилась ещё быстрей, Спаска думала, что умирает.
Она уже не лежала в постели – её несли к двери, все так же зажимая тряпкой рот. Баба Пава свесилась с кровати вниз головой, раскинув руки, рубаха ее непристойно задралась, и было странно, почему она не упала на пол.
А последнее, что увидела Спаска, когда бесшумно распахнулась дверь, – мёртвые глаза Бурого Грача, лежавшего на пороге.
10 августа 427 года от н.э.с. (Продолжение)
У Ничты не было детей. Он испытывал привязанность к некоторым людям, встречавшимся на его жизненном пути, он иногда тяжело переживал потери. Порой он жалел, что у него нет внуков, но внуком он бы скорей хотел иметь младшего Малена, нуждавшегося в этом после потери отца.
Нет, быть Йелену добрым дедушкой Важану вовсе не хотелось. Но… именно Йелен был его продолжением, смыслом его жизни. Йелен – а не прорыв границы миров…
Холодная корка боли за грудиной поползла в стороны, Ничта взялся рукой за дерево – мальчик и его Охранитель шли навстречу Внерубежью по колено в грязи, а к ним уже устремились лохматые чёрные воронки… Одна из них была довольно близко, не более чем с четверть лиги, две других, побольше, двигались быстрей, но находились гораздо дальше. «Величественное зрелище»!
Йелен не выпьет воронку…
– Вам плохо, дядя Ничта? – Мален тронул его за руку. Важан покачал головой:
– Мне страшно…
– Йелен – отважный человек. Я никогда не встречал таких отважных людей.
– Он не отважный, он бесстрашный. А это большая разница.
– Нет, дядя Ничта. Я видел его в колонии. Я знаю, что ему было страшно не меньше, чем мне. Но это он за меня заступился, а не я за него. И сейчас ему страшно тоже, но его желание победить пересиливает страх.
– Я в этом не уверен, – ответил Важан.
– Посмотрите, вы увидите. Для этого не надо смотреть ему в глаза, даже отсюда видно.
Воронка в сотню локтей в поперечнике подошла совсем близко к мальчику, и Ничта в самом деле увидел то, о чем говорил Мален: Йелен отступил на шаг, он был растерян, испуган, он даже приподнял руку, словно хотел защититься… Охранитель крепко взял его за плечи… А потом они оба исчезли в грязных клубах ветра.
Воронка истончалась у основания на глазах, мелькнула молния, и Важану показалось, что он услышал крик. Ему это только показалось: за шумом ветра и дождя, за грохотом грозы он не мог слышать жалкого человеческого крика…
Нет, Йелен не выпил воронку. Не целиком. Она двигалась дальше, ослабевшая, потрепанная, – и за ней Ничта не видел, что произошло с людьми.
Смерчу нужно много силы, чтобы тянуться с земли на небо, воронка ползла по земле ещё несколько секунд, прежде чем оторваться от неё и втянуться в грозовые облака. А на её место шла следующая, ещё более сильная… И тогда Ничта увидел Охранителя, бежавшего к своду с мальчиком на плече.
Бежать по грязи нелегко, и Охранитель двигался медленно, гораздо медленней скользившей за ним воронки… Рука сползла вниз по шершавому стволу дерева, боль за грудиной стала невыносимой – но Ничта видел, как воронка натолкнулась на свод и пошла в небо по невидимой сфере.
И Охранитель споткнулся, когда его толкнул порыв ветра, упал на землю вместе с мальчиком, но это был уже не тот ветер, что поднимает в воздух камни…
Мален кричал, звал на помощь – мог бы не стараться, Цапа и Черута тоже всё видели, стоя неподалеку и делая вид, что их нет. Дворецкий уже склонился над Ничтой, а Цапа побежал к Охранителю, который не поднимался на ноги, – были слышны его приглушенные стоны и ругань.
– Черута, иди к мальчику, – сквозь зубы пробормотал Важан.
Приступ грудной жабы длился недолго, оставил после себя тошноту и слабость. Йелен был уже в доме, и Ничта не сомневался, что Черута без него разберется, что делать. И помощников у него достаточно.
Госпожа Вратанка вела под локоть Охранителя, обхватившего руками голову и сыпавшего замысловатыми ругательствами, которые не следовало слышать порядочной женщине. Ничта не сразу понял, что Охранитель ругается на языке Исподнего мира, – языки, прежде близкие, изменились до неузнаваемости, а формулы крепких выражений остались общими.
– Дядя Ничта, вам надо в постель. – Мален присел рядом на корточки, но смотрел не на Ничту, а за деревья, туда, куда унесли Йелена. – Помочь вам подняться?
– Не нужно, Дмита. Иди помоги Черуте, а за мной пришли Цапу.
Но Цапа и сам догадался вернуться. И даже захватил мятную пилюлю.
– Ну же? – Ничта ухватился за его руку, чтобы встать. – Ну что ты молчишь? Мальчик жив?
– Жив, жив. Но без сознания. И кровь из ушей течет.
Не так-то просто оказалось добраться до дома, мешала одышка и ноги слушались плохо.
– Ничта, тебе стоит пойти в постель, – заметил Цапа, когда Важан свернул к спальне Йелена.
– Оставь. Лучше принеси мне кресло.
Над Йеленом склонялся Черута, и Охранитель, прекративший ругаться, но все так же державшийся за голову, стоял у дверей. Ничта шагнул через порог в спальню.
– Эй, профессор, к доктору очередь. Я последний, – сказал Охранитель слишком громко и поморщился.
Плохо слышит. Значит, они попали в центр воронки.
– Черута, ну что? – Важан сел на стул возле письменного стола.
– Всё сразу, но понемногу. Ушибы, контузия, разрывы альвеол, газовая эмболия…
– Только не это… – шепнул Важан.
– Рассосётся. Вот, я смотрю, ребра, похоже, сломаны… Или сильный ушиб. Рвоты нет, лёгкие не опали. Рассосётся.
– Почему он без сознания?
– Он уже в сознании, только не может двигаться и говорить. И дышать ему больно и тяжело. Да, ещё он почти ничего не слышит. Ничта, я ему помочь не могу. Ему поможет только полный покой, неподвижность.
– А мне? – спросил Охранитель. Услышал…
– Почему ты так легко отделался, а Йелен – нет? – спросил Важан погромче.
– Я выдыхал, когда нужно. И когда нужно сглатывал. И всё равно уши болят.
14 августа 427 года от н.э.с.
Выводами Пущена агентство поделиться не пожелало, Инде отдали только копии документов, но Инда не считал себя глупей Пущена.
Веселая у Йеры Йелена подобралась компания – это даже не скоробогач Ветрен с купленным титулом, тот хотя бы лидер правых в Думе. Сумасшедший сын «пророка» и шарлатан-магнетизёр!
Однако меньше всего в этом деле Инду интересовал Йера Йелен. Прочитать дневники, написанные скверным почерком, Инда не успел, но пока ему хватало и «пророчеств» – о закрытии магнитогородских рудников и наводнении в Брезене.
Доктор естественных наук, работавший в Ковчене над секретным проектом, в 421 году знал линию сжатия свода, о которой Инда не имел понятия ещё месяц назад. А умер Горен за три дня до назначенной встречи с Приором Тайничной башни.
Это для Йеры Йелена клан чудотворов – нечто целое и неделимое, Инда же понимал, что Приор имеет вторую ступень посвящения и не входит в децемвират.
Из Ковчена на телеграфный запрос немедленно ответили, что Инда не имеет доступа к запрашиваемой информации (а значит, его не имеет и Приор). И нетрудно было предположить, что секреты децемвирата могут оказаться тайнами, которые Афран скрывает от Славлены.
Югра Горен пророчествовал и писал дневники несколько лет, несколько лет пил, болтал и делал вид, что медитирует, однако опасным его не сочли до того дня, пока Приор не назначил ему аудиенцию. А Длана Вотан, представитель Афранской Тайничной башни в Славлене, закрыл уголовное дело.
Ознакомившись с тем, что собрал Пущен, Инда навёл кое-какие справки в архиве и сделал вывод, над которым Пущен (буде он в здравом уме) мог ломать свою умную голову ещё лет двадцать безо всякой надежды на успех.
Мозговеда в Тайничной башне Инда не застал – вечером пятницы там было тихо и пустынно, но дежурный на выходе сказал, что в это время Вотан имеет обыкновение гулять в парке Светлой Рощи. Привычку эту Инда не посчитал подозрительной, он и сам любил такие прогулки, хотя предпочитал посещать парк тогда, когда там меньше всего народу.
Август – грустное время на севере… Кажется, ещё вчера ночи были светлыми и короткими и сумерки – долгими и тёплыми, а тут темнота накрывает землю слишком рано – и с каждым вечером всё раньше, день убывает стремительно, совсем не так, как на юге. И вот уже от земли веет не прохладой – холодом, и ледяные росы по утрам не освежают, а студят… Нет-нет да слетит с дерева жёлтый лист, и только кажется, что до золотой осени далеко, – на самом деле осень уже притаилась в остывшей воде прудов и рек, она подкрадывается всё ближе… Нигде больше нет такого острого предчувствия осени, как на севере в середине августа.
Поражает только зелень трав, на юге выжженных солнцем. Бравурные марши весны духовой оркестр сменил неторопливыми минорными вальсами: предчувствие осени защемило грудь ещё сильней – в миноре.
Инда с трудом преодолел вокзальную площадь – пришел поезд с дачниками. В парке прогуливался народ, на эстраде всё так же играла скрипка, пел веселый шансонье – и разношерстная публика одинаково радостно покатывалась со смеху, глядя на его ужимки. На каруселях катались ребятишки, прогулочные лодки бороздили гладь холодных теперь прудов…
Страшная смерть Югры Горена витала над этим мирным вечером пятницы – и была самым верным и самым главным пророчеством «пророка».
– Скажи мне, Вотан, зачем же ты убил Югру Горена?
Инда неслышно нагнал мозговеда, гулявшего по аллее, и пристроился сбоку, заложив руки за спину.
– Хладан, а ты в своём уме? – Вотан воззрился на Инду исподлобья, без тени улыбки, нисколько не удивившись его неожиданному появлению.
Инда не стал отвечать на этот вопрос.
– Мотив и возможность – этого, конечно, недостаточно для суда, но для определённых выводов вполне хватает.
– Ты никогда не слышал о презумпции невиновности? – Мозговед шёл по аллее в том же темпе, не приостанавливался и не ускорял шаг. И снова был застёгнут на все пуговицы.
– Я не предъявляю тебе обвинения. Я спрашиваю: зачем?
– В таком случае правильней было бы спросить «почему». Но, во-первых, я не должен отвечать, а ты не имеешь права спрашивать, и во-вторых, если тебе известен мотив, к чему ты задаешь вопросы? Хочешь, чтобы я покаялся, что ли?
Вотану всегда легко удавалось выставить Инду дураком.
– К чему мне твое покаяние? Меня интересует информация.
– Ах, информация… Югру Горена я убил по приказу децемвирата, почему – не твоего ума дело. Он был пьяницей и болтуном, этого с тебя хватит. А чтобы ты не считал меня посланником Внерубежья, отмечу: Горен сам выбрал свою смерть, я не ограничивал его выбор. Опять же, у него был шанс промолчать – я давал ему установку на смерть только в том случае, если он встречается с человеком, которому намерен рассказать то, что никому рассказывать не следует. Горен давал подписку о неразглашении и был наказан за попытку нарушить обещание. И я, конечно, не предполагал, что он захочет поделиться тайной со своим сыном. Кстати, Врана Пущен отличный детектив, всё это он изложил в отчетах Йелену.
– Я не читал его отчётов, – пожал плечами Инда.
Вотан не видел последних документов, где уже не Пущен, а его люди раскопали факт о предстоящей встрече Горена с Приором. Мозговед вывел детектива из игры и успокоился. А Йеру Йелена не счел опасным (и в этом Инда был с Вотаном согласен). «Посланника Внерубежья» Инда проглотил.
– Ты за это снова посадил его на морфин? – с улыбочкой спросил Инда.
– Децемвирату не нужно, чтобы думская комиссия ковырялась в ковченских научных изысканиях. И не беспокойся, совести у меня нет, а потому твоя ирония неуместна.
– А зачем ты свернул мозги набекрень мальчишке Горену?
– Ты считаешь, что лучше было убить и его? – издевательски улыбнулся мозговед. – Когда я был юношей, мне не приходило в голову заглядывать в запертые ящики моего отца.
– Скажи, Вотан… А если не Врана Пущен, не думская комиссия, а я начну ковыряться в ковченских научных изысканиях, ты и мне дашь установку на смерть?
– Ты со дня на день перейдёшь на первую ступень посвящения. Не трать время на ерунду. Ты и так знаешь больше, чем тебе положено, и никто тебя за это убивать не собирается. В децемвирате тебя ценят и возлагают на тебя надежды.
– Приятно слышать, – кивнул Инда, нисколько не сомневаясь, что это тоже игра. Пообещать посвящение, чтобы отбить охоту копаться в деле Горена.
– Если честно, я не понимаю, почему ты занимаешься этими глупостями после сегодняшнего сообщения от Явлена, – как ни в чем не бывало заметил мозговед.
– А ты интересуешься сообщениями от Явлена? – сначала спросил Инда и только потом добавил: – Я не получал сегодня никаких сообщений.
– Я думаю, его послали тебе домой, телеграфом.
Инда сперва подумал, что Явлен наконец рапортует о поимке девочки, но вовремя сообразил, что эту новость он не должен посылать телеграфом. И вообще – он никому кроме Инды докладывать об этом не должен.
– Видимо, дома меня уже не было, – пожал он плечами, стараясь не выдать нетерпения.
– Вчера одна маленькая девочка взорвала запас бездымного пороха на подступах к замку Сизого Нетопыря. И сделала это ударом чудотвора, а не вихрем, как это принято у призраков.
Мысли закрутились в голове, словно шестерёнки двигателя. Кто её научил? Но это не самое главное. Главное – теперь её не удержит ни один запор.
В замкнутом помещении вихрь смертелен для пославшего его колдуна, а потому взаперти они беспомощны. Прямой прицельный удар, свойственный чудотворам, да ещё и с той силой, что даёт девочке Йока Йелен, – это оружие похлеще бездымного пороха. Девочка неуязвима…
Нет, Инда не напрасно ковырялся в деле Горена. Последнее его пророчество: свод рухнет по воле молодой девушки. И это тоже было известно в Ковчене в 421 году?
Обладая способностью разрушать, дочь оборотня может сровнять с землей весь Хстов, и случись так, свод рухнет через несколько дней, лишившись самого мощного потока энергии из Исподнего мира. И рухнет здесь, на севере, – ибо энергия, идущая из Хстова, питает аккумуляторные подстанции не только Храста и Славлены, но и северо-восточной части свода.
Есть только один способ удержать её в руках – лишить возможности ходить. Когда-то на змеином празднике, пугая оборотня пытками дочери, Инда вовсе не намеревался исполнять эту угрозу.
В голове снова всплыл неразрешённый вопрос: стоит ли ради какого-то мутного предположения принимать на себя столь тяжкую ответственность – приказ искалечить ребенка?
Вотан усмехался, глядя на Инду. Он усмехался победно, хотя для этого не было ни малейшего повода.
И снова, как уже было однажды, Инда увидел, как Внерубежье пожирает Беспросветный лес, услышал грохот ветра и треск разверзающейся земли. А потом – смерчи над выжженной землей Обитаемого мира. Из глаз Вотана на Инду смотрел разъярённый зверь…
– В таком случае мне действительно пора, – сказал Инда в глаза разъярённому зверю. – Позволь откланяться.
Он вызвал машину и немедленно выехал в Храст – встретиться с Явленом. В парке было довольно детей, в том числе девочек. Инда не желал им той смерти, которой умер Югра Горен. Лучше оставить без ног одну девочку, чем несколько тысяч.
Даже если интуиция лжет и от этой одной девочки ничего не зависит – опираться надо не на лучший исход, а на худший. Дочь оборотня должна находиться в руках чудотворов. Это позволит контролировать ситуацию.
Ворота поражали высотой – даже лесной великан смог бы пройти, не нагибаясь. Впрочем, обитые железом угрюмые створки были сомкнуты прочно. Мощные стены казались Мартину равнодушными и подслеповатыми, но он знал – старая цитадель наблюдает множеством узких глаз-бойниц. Таких крепостей не строили последние два века перед Вторжением – и зря. Ох, как они были нужны тридцать лет назад на юге!
Юноша не хотел смотреть в лица тех, кто стоял рядом. Запоминать их, заводить с кем-то разговор – тем более. Они тоже молчали, углубившись в себя, похожие поведением и разные внешне. Большинство – его ровесники… или ровесницы, но есть постарше, даже те, кому можно дать от тридцати до сорока.
Заскрежетал засов, створки слегка разошлись, открывая дорогу. Двое мужчин разглядывали входящих.
— Тебе исполнилось шестнадцать?
У того, что слева, хрипловатый голос. Шрам пересекает лицо от мочки правого уха до противоположной щеки, делая его похожим на маску, которую небрежно раскроили надвое, но не выбросили, а вместо этого сшили кое-как.
Мужчина сделал замысловатый жест рукой.
— Не пытайся врать, я узнаю.
Мартин вспыхнул. Белокурый, невысокого роста, с гладкой кожей и без признаков пушка на щеках – он знал, что кажется младше. Взрослым, парням, и, хуже всего, девчонкам.
— Уже неделю, – ответ был чистой правдой.
— У тебя есть право распоряжаться собственной жизнью. Проходи.
Когда все собрались внутри, человек со шрамом громко повторил то, что знали и так. То, что заставляло молчать, не желать знакомиться раньше времени:
— У вас последняя возможность вернуться назад. Не сделав этого, вы рискуете жизнью. По закону, ответственность за вашу гибель будет лежать только на вас. Подумайте!
Эхо слов заметалось по мрачному колодцу меж стен, сталкиваясь и переплетаясь, пока не умерло в складках одежд и трещинах камней, и тишина заняла его место. Не хрупкая, которую легко разрушить неосторожным шорохом или шёпотом. Иная – хмурая, давящая; в ней даже крик умрёт, рухнет, как пробитая стрелой птица. Две человеческих фигурки – почему-то они казались Мартину маленькими, будто издалека, – не выдержав яростной угрюмости тишины, двинулись к воротам. Не знали, на что идут? Юноша смотрел им вслед, в спины. Казалось, так будет длиться вечность, и он станет каменной статуей, врастёт в булыжники двора, постепенно сливаясь с ними.
Ворота бесшумно, сами по себе, начали затворяться, и когда просвет исчез, раздавленный створками, глухой стук упавшего в петли засова рассёк судьбу надвое. Дороги обратно не было.
— Всё. Пошли, – буднично сказал человек со шрамом.
Его товарищ, высокий мужчина с чёрными, как смоль, волосами, двинулся первым. Как теперь заметил Мартин, он слегка прихрамывал.
Все по цепочке потянулись следом к узкой лестнице, которая вела на гребень внутренней стены. Там ветер, который не мог добраться до них внизу, накинулся с новой силой, и юноша плотнее завернулся в плащ, не желая признаться себе, что не только дыхание севера – причина того, что холод охватывает тело.
Черноволосый наконец произнес первое слово:
— Здесь.
Указал на рыжую девчонку – и промежуток меж двумя широкими, ровными зубцами. Она осталась, а остальные шли дальше. Жест, уже без слова, повторялся каждые десять шагов. Мартин прошёл сто пятьдесят прежде, чем палец указал на него.
Сперва дети учатся понимать и говорить слова «мама», «папа», «дай»… Близкие, простые. Затем наступает пора иных понятий. Первым взрослым словом, вошедшим в жизнь сына портного из небольшого городка, было – «война».
О ней говорили все, много и часто, поглядывая на юг, словно из-за горизонта должны были вот-вот появиться грозовые тучи. За полтора десятка лет до его рождения соседнее королевство не сдержало натиска кочевников. Те очень быстро сделали чужой дом частью своего. Разрушались храмы прежних богов, истекали пеплом по ветру библиотеки. Как только «порядок» был наведён, конная лава перехлестнула границу.
Замки баронов юга, изящные, как пряничные домики, оказались почти так же беззащитны. Витражные окна рассыпались, когда пламя лизало стены, и жалобно хрустели осколки под копытами чужих коней. В полях, на дорогах, по берегам рек сталь ломалась и щербилась о сталь, если воины бились с воинами. В попытках превозмочь друг друга сплетались призывы и заклинания, когда волшебники сходились с шаманами и жрецами.
Ценой многих смертей и почти четверти земель пожар вторжения удалось остановить, но не потушить вовсе, и изматывающая, жестокая, беспощадная с обеих сторон война кровоточила открытой раной. Смещаясь то севернее, то южнее. Пригасая и вспыхивая вновь.
Маленький Мартин слушал истории о сражениях с замиранием сердца, но особенно ему нравились рассказы о магах школы Харрана.
— Когда волшебника готовишь, – скрипучим голосом толковал отцу, прихлёбывая пиво, городской знахарь – сухощавый дедок с жидкой бородой, – в чем вопрос-то? Потратишь кучу времени на ученика, а он окажется бездарь бездарем, только бородавки свести или костер зажечь. Королевские маги набирают классы в своей Академии, а толку? Всем азы растолкуют, а чары – не рецепты, записать мало! Нужно один на один учить. И не иначе! Пока поймешь, кто нужен – сколько сил ушло, времени… Учителей хороших мало. Вот и выходит, что настоящих-то поискать, а больше мелочь всякая… И-эх, вроде меня! Ну, ещё по кружечке?
Отерев с губ пену, знахарь продолжал:
— Харрану-то король свой щит подарил и старый замок для школы, когда тот с тремя учениками его при Красной речке спас. Десятка полтора шаманов с их колдовством раскидали, не меньше. С тех пор оттуда ни одного слабого волшебника не вышло, а готовят они боевых, конечно – по нашему-то времени… Как талант определяют без промаха – никто не знает. Секрет! Пытались выведать: то хитростью, то пытками. Враги старались… да и наши, бывало, чего греха таить? Какое там… Молчат. С бабой в постели – молчат, умирают – молчат. Вроде они дают колдовскую клятву хранить тайну, и никак её не нарушить.
Правда, чаще, кто туда уходит – вовсе не возвращается. После дня приема, трижды в год, едут по стране королевские гонцы. Везут бумажки о смерти при испытании, кошельки по домам – по указу, ком-пен-са-ция, – выговорив трудное слово, дед передохнул и закончил. – А желающих все равно хватает, иных не берут. Злые наши дни…
Тут вмешалась мать, вошедшая в горницу:
— Мартин, иди спать. А вам хватит пиво тянуть!..
Война утратила для мальчика блеск, когда ему было десять, и вернулся дядя – на деревянной ноге, лишившись еще и кисти левой руки. Он попал под атаку вызванных врагами тварей и считал себя счастливчиком – выжил! Часто смеялся, бодро стучал деревяшкой, и только по ночам – тётя рассказывала маме – глухо стонал от боли в безвозвратно утерянных пальцах.
С мечты стёрлась позолота, но под ней обнажилась твёрдая сталь. Он вырастет и научится воевать. Будет защищать маму, папу… и дядю, который раньше защищал его. Станет боевым магом, чтоб бить чужих шаманов!
Конечно, Мартин знал, что его не отпустят. Поэтому за две недели до шестнадцатилетия сбежал из дома, прихватив в дорогу еды и полный кошель медяков, которые собирал три года.
Они замерли меж гранитных зубов, кольцом охватив круглый двор. Посреди его стояла башня, завершавшаяся площадкой на одном уровне с их ногами. И всё.
Юноша не видел соседей – лишь тех, кто напротив. Резкий гортанный крик заставил вздрогнуть, и тут же каменный пятачок вспыхнул лазурным пламенем – словно кусок неба сорвался и сжигал себя, не в силах жить внизу. Жутковатые языки поднялись выше башен, а затем рассыпались на кусочки, рухнув пронзительным огнепадом. Раздались крики. Парень напротив отшатнулся и закрыл глаза. Мартин удержал себя на месте, стиснул зубы. Не убежишь, поздно…
Ни одна частичка не попала на стены. Всё пролилось во двор и затвердело там синими сосульками, растущими снизу. Вершины их вознеслись на полтора человеческих роста остриями пик.
От каменного пятачка посередине протянулись к каждому из стоящих по кругу мосты. Без перил, прозрачные, как вода в реке в солнечный день, они становились всё бледнее, пока не исчезли совсем. А вот ледяные пики ещё уплотнились.
Хрипловатый голос был слышен каждому:
— Идите по тропам, что не видны. Смогут лишь те, кто достоин.
Сгустившийся воздух толкнул Мартина в спину, доказывая, что иного пути нет.
Он ещё успел заметить, как упирается парень напротив, как хрупкая фигурка левее срывается и летит… Но уже не видел падения. Чёрные завесы обрывками ночи развернулись по бокам, образовав клин, в конце которого виднелся край площадки. Они отрезали не только зрение, но и слух. Даже запах, запах весенней травы, который перебрасывал через стены ветер – исчез. Он остался наедине с целью, с лазурными пиками под ногами и полоской неба вверху. И шагнул вперёд.
Воздух прогнулся мягкой подушкой, как поверхность болота. Ещё шаг… Где же край? Мост был не очень узок, несколько шагов в ширину. Но куда уже нельзя ступать?
Шаг. Снизу – мороз. Ледяные острия проткнут человека не меньше, чем в десятке мест. Пробьют руки, ноги, вонзятся в живот и оставят корчиться, разрывать себя изнутри о холодные копья.
Мост прогибается и дрожит от каждого шага. Пройдет, кто достоин. Как это определяют? Он – достоин? С чего бы? А если нет?!
Шаг. Тропа ушла вниз, как провисшая нить. Мелькнул, исчез интерес – что там у других? Не до того. Трудно держаться, всё колеблется…
Упали вниз алые капли. Это кровь?
Мартин провёл рукой по лицу, на ладони красные потёки: прокусил губу. Даже не больно.
Ко всем демонам! Он пройдет. Ему надо защищать маму, папу и дядю. Другие не знают про них. С чего он хуже кого бы то ни было? Он всё сможет, если постарается!
Шаг, другой. Мост перестал качаться. Зловеще сдвинулись стены черноты. Зловеще? Это значит, он приближается к вожделенной, спасительной площадке. Уже пройдено больше половины.
Глаза загорелись восторгом.
И тут же лента пути порвалась.
Дорога исчезла под ногами, и юноша полетел вниз, как стоял.
Он проиграл. Оказался слаб.
Наверное, надо кричать, вспоминать прожитую жизнь, прощаться. Есть время: миг падения будто превратился в десятки и сотни. Последний вдох долог – почти вечность. Надо кричать, но он глядел вверх, в треугольник неба над чернотой, и в голове была одна мысль – он всё равно достоин! Он дойдет, сможет, должен. Если надо – по этим треклятым остриям, которым придётся стать дорогой!
Толчок. Мартин посмотрел вниз. Незримый мост возник вновь – на расстоянии ногтя от колючих, как звёзды зимой, вершин. И юноша взбежал по нему вверх, к площадке, до которой оставалось всего десяток шагов. Взбежал, будто по склону холма. Остановился. Снова поднял глаза к небу. Долго-долго, забыв обо всем, играл с ним в гляделки…
Потом чёрные стены упали, будто сорванные дневным светом. И голосом – сильным, незнакомым.
Мартин резко обернулся. В центре площадки стоял мужчина – седой, проживший немало лет, но не согнутый ими. Его глаза были, как осколки лазури.
— Я Харран, – глухо произнес он. – Испытание закончено, и мне жаль тех, кто не прошёл…
В синих глазах скорбь, как чёрная туча. Мартин не глядел во двор – он знал, что увидит. На площадке было мало людей, не больше десятка. Парни, один взрослый мужчина, девчонка, которой определили место первой, молодая женщина. А пришло больше сотни.
Нет, он не хотел смотреть вниз.
— Жаль, но оно должно быть настоящим. Все знали, на что идут, – Харран сделал паузу, заговорил звонче. – Поздравляю с принятием! У вас есть всё, что нужно, чтоб стать волшебником. Смелость и жажда учиться – иначе вы не пришли бы сюда. И вера в себя, даже в момент падения. Без неё не выдержат мосты, так сотканы чары. Остальное – вопрос знаний и тренировок, – он уставился на Мартина и закончил удивительно буднично. – Сойдите.
Юноша неожиданно для себя рассмеялся. Это не было весельем, смех сейчас помогал стряхнуть липкие осколки страха. Приходило облегчение.
Позже. Позже он познакомится с оставшимися в живых – с новыми товарищами. Позже найдет время помянуть тех, незнакомых, кто упал на иглы. А сейчас… Только теперь юноша заметил, что он сам и девчонка до сих пор стоят не на площадке, а в двух ладонях над ней.
На воздухе.
https://author.today/u/ann_iv
981 ЭС, месяц Гроз, графство Ветанг, к западу от Луарна
Гидо Амарра внимательно разглядывал нависшие на головой скалы: краем глаза он уловил движение слева, за огромным гранитным валуном. Но только воздух, разогретый по летнему жарким солнцем, колыхался над камнями. Должно быть, показалось. Амарра посмотрел на сизо-серую громаду горы Аньи: он поднялся уже высоко, и давно пересек оговоренную с сумеречниками границу их земель, но пирры не спешили являть себя. Он тронул каблуками бока гнедого мула, и тот неохотно принялся взбираться по тропинке вверх.
…Брейтц, вопреки прогнозу принца, продержался более полугода. Выгодное расположение в устье реки Брейи, скалы, защищающие город с севера и северо-запада, крепкие стены и умелая организация обороны не позволила взять город немедленно. Прибытие под Брейтц короля не изменило ситуацию.
После зноя и засухи пошли затяжные дожди. Лагерь осаждающих превратился в болото. Распутица затруднила передвижение войск, доставку провианта и боеприпасов; в окрестных деревушках большая часть домов была сожжена самими же жителями, укрывшимися за стенами города. Среди солдат начались болезни. У ноорнцев, мокнувших под тем же дождем, были, по крайней мере, теплый кров и еда: фелуки с провизией, несмотря на шторма, пробирались в порт Брейтца, и даже подошедшая из Боннена эскадра адмирала Кювилье не могла полностью перекрыть пути снабжения осажденных по морю. Ранняя и необычайно холодная зима усугубила тяжкое положение галейской армии.
Король безо всякого восторга отнесся к появлению Амарры, и повелел тому отправляться в расположение пехотного полка первой линии. Гидо хорошо понимал причину: вдруг ядро ноорнцев избавит его величество от докуки в лице опального телохранителя сына. Но доставлять такую радость Гаспару был не намерен.
Принц Лодо не участвовал в осаде, отбыв для поправки здоровья в свою резиденцию близ Ариджа. А Гидо, кутаясь в промокший плащ в продуваемой ветрами палатке, не однажды представлял, как всаживает кинжал в правый бок безвестного ноорнского командира и поворачивает в ране. Чтобы умирал долго, очень долго. А перед тем, как отправится за Предел — рассказал все, что может быть полезно принцу. Гидо знал, как развязать язык самым неразговорчивым, не станет исключением и этот ноорнец.
***
Город сдался в седьмой день месяца Весенних зорь. Слава капитана мушкетеров Раймона Оденара, прозванного Ноорнским Волком, того, которому удалось объединить и простых горожан, и родовитых сьеров, да еще выторговать условия сдачи города, прокатилась по всему Ноорну. И в этот раз король Гаспар не стал нарушать договоренности.
***
Военная неудача парадоксальным образом помогла выполнить поручение принца, правда не до конца. Амарра, прикидываясь ноорнцем, без труда выяснил, что Оденар и есть искомый командир. Стычка с гвардией в Заповедной Армории приобрела поистине эпичные детали, заставляя Гидо мысленно кривиться. Он выяснил даже то, что именно Оденар стрелял в принца Лодо. Однако, капитана в Брейтце не оказалось: он исчез в тот день, когда город открыл ворота. Но Амарры теперь было не только имя, но и портрет, набросанный со слов хорошо знавших его людей. Опыт службы принцу далеко не всегда в роли телохранителя, а гораздо чаще — доверенного лица, шпиона и устранителя неугодных, научил его терпению охотника, выслеживающего дичь. Человек, подобный Оденару, не канет в безвестности, а значит, рано или поздно, он, Гидо Амарра, доберется до него.
Что касается второго поручения, то все оказалось сложнее, чем ему представлялось. Обитатели захолустного нищего графства всегда-то отличались нелюдимостью, но сейчас их поголовно настигали приступы слабоумия и избирательной глухоты, едва речь заходила о пиррах. То ли были запуганы, то ли наоборот — преисполнены глубокой любовью к горцам. Попетляв по расположенным в предгорьях деревушкам, он направился в Луарн, называемый Воротами Ветанга. Гидо никогда не питал сыновних чувств к месту, где родился. И уезжая, вернее — сбегая — с бродячими торговцами двадцать лет назад, искренне полагал, что возвращаться ему не придется. За прошедшее время Луарн ничуть не изменился. Пожалуй и века были бы не в силах изменить лежащий у подножия горы Аньи городишко. Все та же серая кладка домов, тощие козы, пасущееся на склонах под охраной не менее тощих и крайне злых собак, неприветливые жители и их многочисленные отпрыски, возящиеся на мощенных речными окатышами кривых улицах без обычного для более благословенных мест визга и хохота. Разве что храм Странника пришел в запустение: крыша обвалилась, а плиты площади перед храмом поросли мхом и лишайником.
Но в Луарне ему наконец-то повезло: в одном из трактиров он услышал, как одетый в лохмотья старик с красными слезящимися глазами рассказывает заплетающимся языком о своих стычках с пиррами. Пьяницу никто не слушал: то ли надоел, то ли его россказни были далеки от истины, однако Амарра подсел к нему и, бросив полкрону подавальщице, заказал большую кружку изарра — крепкого, настоенного на можжевеловых ягодах, какой делали только в Луарне. И принялся осторожно направлять беседу в нужное русло. При виде янтарного напитка старик оживился и зашептал, дыша перегаром:
«Э, добрый сьер, опасные разговоры разговариваешь, но да Странник тебе благоволит, раз на меня навел… Есть тут один хозяин, брехали, будто горцев привечает. Но т-с-с. Я хоть и пьяница, да пожить хочу…»
Так Амарра оказался на постоялом двор мэтра Роналя. Весьма кстати захромавшему коню понадобился отдых, а всаднику — мул, чтобы продолжить путь. Амарра разговорился с Роналем. Плутоватое лицо мэтра и его бегающие глазки не внушали доверия и даже серебряная крона — значительные по местным меркам деньги — не гарантировала того, что к моменту возвращения конь не окажется «внезапно павшим» от неведомой хвори. Амарре все отчетливей хотелось пощекотать жирный подбородок мэтра кинжалом, однако он продолжал разыгрывать полного дурака, болтая, о чем попало.
В разговоре он невзначай коснулся печального состояния, в котором пребывало святилище Странника. Словоохотливый мэтр пояснил, что последний жрец ушел за Предел больше десятка лет назад, а нового так и не прислали. В его голосе не было печали, и Амарра кивнул — на границе с землями пиррейских кланов, учение Странника уже давно не пользовалось особым почетом.
— А не приходилось ли тебе иметь дело с пиррами?
Мэтр изобразил искреннее недоумение:
— Откуда же, благородный сьер? По последнем договору они нас не трогают, мы — их.
— Неужто не спускаются сюда за девками и выпивкой? — развязно ухмыльнулся Гидо. — Изарр у тебя отменный.
— Так с пиррейским разве сравнится…
— А пиррейских шаманов тебе приходилось видеть? Говорят, если они зовут, то их слышат…
— Ох, не пойму я, к чему вы ведете, месьер, — скучнея лицом, ответил Рональ и сделал вялую попытку осенить себя знаком рассеченного круга. — Мы люди простые, приверженцы истинной Веры и добрые подданные его величества Гаспара, а что Орден жреца не прислал, так нам почем знать… Сами-то куда изволите путь держать?
— Поднимусь на Аньи, — Гидо показал на охотничий мушкет. — Поохотится хочу, — он доверительно понизил голос: — Был у меня дружок из этих мест, прошлым летом ушел за Предел. Да кое-что у него тут осталось, забрать бы. А ты приглядывай за конем. Когда вернусь, получишь втрое больше.
Хозяин кинул на него внимательный взгляд, и пробормотал:
— Не извольте беспокоится, благородный сьер. Лошадка ваша будет в сохранности. Распоряжусь, чтобы вам оседлали мула.
Гидо расстался с ним в полной уверенности, что новость о придурковатом путнике, ведущим ненужные расспросы, а главное — с неясной и заслуживающей пристального внимания целью отправившемся в горы в одиночку, очень быстро достигнет клана Сумрак, к чьем владениям примыкала Аньи. На это и был расчет, хотя рискованный. Но выбирать не приходилось. Если его дальние родичи не окажутся настолько прытки, что умудрятся прикончить его, прежде чем он откроет рот, то скоро он получит возможность укрепить родственные отношения. Он колебался, не надеть ли под куртку специально изготовленную для опасных встреч кольчугу, но затем отказался от этой идеи, предпочтя не стеснять свободы движений.
***
Амарра вновь остановил мула, осматриваясь. Он выехал еще до утреннего гонга, но до сих пор никого не обнаружил, кроме шуршащей, повизгивающей и чирикающей в траве и кустах живности. Вечерело, из долин наползали лиловые сумерки, а ветер заметно посвежел. Перспектива ночевки на камнях не особо расстраивала Амарру, а вот то, что пирры не клюнули на наживку, начинало беспокоить. Пьяница из ума выжил, или напраслину на почтенного мэтра возвел? Амарра раздраженно наподдал мулу каблуками. И едва не прозевал тот миг, когда справа, со скалы метнули аркан.
Амарра скатился со спины мула и вскочил на ноги, высоко подняв правую руку с зажатым в ней бронзовым восьмиугольником.
— Каиха! Лайрнц ниха! *
—————————————————
*Приветствую! Я друг!
Из кустов бесшумно выступил юноша, держа его на прицеле арбалета. Гидо трезво оценил угрозу, не обманываясь внешней архаичностью оружия. По негласному и посему гораздо более строго соблюдающемуся правилу, пиррам почти не продавали мушкеты. Это, в свою очередь, способствовало доведению ими своих арбалетом до совершенства. Пиррейский арбалет желало заполучить немало
бывалых
людей, однако сие удавалось лишь единицам. С такого расстояния не спасла бы кольчуга, да и вовсе не обязательно дырявить ему брюхо, проще всадить блот в шею, если не желают разговора. Что, как он уверен, уже было бы сделано, а значит, путник все-таки заинтересовал сумеречников.
***
— Ланьюно найц, — повторил он, пристально глядя юноше в глаза.
Тот, без всякого сомнения, был пирром: смуглый, с миндалевидными разрезом глаз. Черные волосы были особым образом заплетены на висках. Его одежду составляли штаны из дайма**, мягкие башмаки из оленьей кожи и льняная рубаха, украшенная у ворота и по подолу прихотливой пиррейской вышивкой. На плечах лежал плащ из пестрой шерсти. К поясу крепился длинный изогнутый нож — лабана в потрепанных ножнах.
Возможно, Амарра сумел бы обмануть сопляка, но тот появился с противоположной от скалы стороны и не мог бы кинуть аркан, значит, в засаде есть и другие. За спиной кто-то с гортанным выговором произнес на общем языке:
— Неразумный орейни (олененок) называет себя другом отсоа (волка), но находит лишь смерть.
Амарра медленно повернулся, не опуская руки. Позади стоял второй пирр, несколько старше первого. Точнехонько в лоб Амарры смотрело дуло мушкета, и не прадедовская рухлядь, а последнее достижение умов галейских оружейников. Вверх завивался дымок от разожженного фитиля. Однако, чутье подсказывало: убивать его не собираются. Пока. Его память хранила рассказы бабки о сумеречниках, дополненные знаниями из книг королевской библиотеки, и пока пирр молча разглядывал путника, нарушившего границу земель кланов, Гидо в свою очередь изучал его. В искусной вышивке, украшавшей рубаху юноши, он заметил повторяющееся изображение солнца с восемью загнутыми под прямым углом лучами. Этот символ, а так же превосходное оружие и богатство одежды свидетельствовали, что звезды свели его с кем-то из клановой знати.
— Откуда у тебя тарга ***Аратс? — надменно спросил пирр. — Кинь сюда, посмотрю.
— Мать моей матери была листком Этсхе Аратс (родового древа), — почтительно склоняя голову, ответил Гидо, бросая таргу на тропинку.
— Листком? — сумеречник презрительно хмыкнул. — Знак настоящий. Однако не припомню, чтобы ты был с нами, когда все воины Аратс мешали кровь в чаше во славу Наргина****.
— Случается, что Хэйзеа — ветер срывает листок и уносит его далеко от подножия родного древа, но листок не перестанет быть листком.
— Листок без древа рассыплется в прах, не успеет Илларга***** умереть и вновь родиться.
— Если Дева Луны дарует свою благодать сухому листку, весной он станет почкой, о славнейший из славных, — Гидо решил, что делу не повредит повысить статус пирра до вождя.
Лесть оказала благотворное воздействие на честолюбивого юнца. Он горделиво вскинул голову и одобрительно произнес, опуская мушкет:
— Ты хорошо говоришь, галеец. И знаешь наши обычаи. Чего ты ищешь в горах?
— Мудрости, — с особенным выражением в голосе сказал Амарра, помня, что пирры считают слово «шаманы» оскорблением и называют своих колдунов и прорицателей Мудрыми: — Я принес послание, — он медленно извлек из-под рубахи перстень-печатку с гербом принца Лодо. — Позволь мне говорить с Мудрыми и передать слова моего господина.
Пирр всмотрелся и нахмурил брови.
— Молодому Льву недостаточно всей мудрости жрецов? — недоверчиво спросил он.
То, что он узнал герб, еще более уверило Амарру, что перед ним перед ним если не вождь, что все ж таки вряд ли из-за молодого возраста, то брат или сын вождя: верхушка кланов отнюдь не состояла из тупых дикарей, как про то мог подумать несведущий человек, и в благостные времена случалось, что знатных пирров можно было встретить в университетах Ариджа или Талассы. Так что ему повезло.
— Жрецы утратили мудрость, — ответил он равнодушно.
— За такие речи в Галее тебя бросят в подземелье, а в Ибере — сожгут.
— Мой господин ищет Силу. Он предлагает союз. И когда он взойдет на престол, все изменится. Надо лишь дождаться благоприятного момента, хотя иногда ожидание бывает утомительно.
По лицу юноши пробежала тень и Амарре подумалось, что он ненароком затронул чувствительную для того струну. Интересно, чего устал ждать этот сумеречник? Уж не того ли, когда сможет занять место отца?
— Зови меня Харц, Я провожу тебя к Мудрому, — сказал он и махнул рукой.
Первый пирр приблизился, все так же направляя на галейца взведенный арбалет, а со скалы скользнул еще один.
— Если, конечно, он захочет выслушать тебя, — добавил Харц.
___________________________________________________
** замша
*** знак рода, который при достижении совершеннолетия получают пирры
**** Наргин — бог войны, покровитель воинов
***** Илларга — богиня Луны, с ней связаны культы поклонениям мертвым и вера в реинкарнацию душ
_________________________________________________________
***
У Амарры забрали метательные ножи и мушкет, однако не удосужились тщательно обыскать его, и в потайном кармане куртки под левой подмышкой, служащим также и ножнами, остался стилет. Харц велел завязать ему глаза и усадить на мула. Тропинка то понижалась, то поднималась, три раза они переправлялись через ручьи, а однажды до слуха Амарры долетел отдаленный шум водопада.
Потянуло дымом, копыта зацокали по камню, мул резко остановился, и Амарра едва не выпал из седла. С глаз сорвали повязку, и он, щурясь, огляделся. Оба пирра остались рядом с ним в качестве стражей, а Харца не было. Они стояли на круглой, мощенной плитами площадке, освещенной пылающим в треножниках пламенем. Перед ними, на фоне ночного неба четко обрисовывались контуры горы правильной конической формы. Прямо из скал вырастало святилище — с арочным входом и покрытыми резьбой стенами, с двумя башенками, увенчанными странным, изломанными скульптурами, изображающими то ли зверей, то ли демонов.
Внутри святилища заговорили, заспорили; голоса, усиленные эхом, далеко разносились в ночной темне. Одним из спорящих был Харц, и Амарра удивился, уловив в его голосе просящие ноты. Другой голос, низкий и хриплый, звучал повелительно. Кроме нескольких слов, телохранитель не знал пиррейский, и не мог четко разобрать, о чем спорят, впрочем — и так понятно, о чем. Он незаметно для своих караульных нащупал стилет — надежда не сдохнуть совсем уж зазря, если дело пойдет плохо. Но вот спорящие замолчали, по стенам качнулись тени; из храма вышли Харц и невысокий пирр в длинном темном одеянии и направились к ним.
Амарра вглядывался в лицо шамана, пытаясь угадать результат переговоров. Он затруднился бы определить возраст: тому могло быть и сорок лет, и семьдесят — и сто семьдесят. Глубоко посаженные глаза, острые скулы, крючковатый хищный нос, тонкогубый, будто прорезанный ножом рот. На плечи свободно падала грива полуседых волос. Амарра встретился с шаманом глазами и сердце екнуло. Ему почудился смешок, хотя он мог бы поклясться, что тот не разомкнул губ.
— Как звали мать твоей матери, галеец? — спросил он.
— Лореа, — ответил Амарра.
— Ты не лжешь, — констатировал шаман. — Харц рассказал мне о предложении твоего господина. Эту ночь ты проведешь здесь, а утром получишь ответ. Заприте его, — он указал на темный, забранный решеткой провал рядом со входом в святилище, — и уходите. Вернетесь, когда Ост-Солнце****** поднимется над Аньи. Мула оставьте.
— Да будет Ост благосклонен к тебе, о Беласко, — ответил Харц, в то время как его товарищи бесцеремонно потащили Амарру к выдолбленной в скале пещерке, то ли кладовке, то ли тюремной камере для ослушников.
***
В каморке едва ли можно было стоять в полный рост, поэтому Амарра уселся, вытянув гудящие после целого дня в седле ноги. Камень еще хранил дневное тепло, но ночью тут околеешь от холода. Ему кинули фляжку с водой и краюху ржаного хлеба, и он принялся за скудный ужин, тщательно пережевывая черствый хлеб и запивая мелкими глотками воды: неизвестно, когда в следующий раз доведется поесть.
***
— Инеко был славным воином. Как его кровь смешалась с галейской?
Амарра чуть не поперхнулся: шаман стоял возле решетки и буравил его неподвижным взглядом. Проверка не закончилась. Он мысленно возблагодарил бабку за многословные рассказы, а себя — за цепкую память.
— Лореа, дочь Инеко, похитили люди долины, когда она в поисках убежавшей козы спустилась слишком низко.
— Так почему же она не умерла?
— Через то селение проезжал мой дед. И Мэйте-любовь вошла в его сердце. И в сердце Лореа. Он выкупил бабку и увез ее в Луарн.
— А твой господин?
Амарра ответил не сразу.
… С караваном торговцев он добрался до самого Ариджа. Но кочевая жизнь его не прельщала, в столице он отстал, затерялся в лабиринтах узких вонючих улиц нижнего города. И не брезговал ничем, чтобы выжить. Однажды на него обратил похмельный взор Жуан Два Ножа. Бывший гвардеец, бретер и наемный убийца. Неизвестно, что за блажь пришла Жуану в голову, но он взялся учить оборвыша владению оружием. И прочим занятным фокусам. Три года они работали в паре, затем Жуан шепнул пару слов знакомому сержанту, и восемнадцатилетнего Гидо взяли в городскую стражу. А затем Удача и вовсе подставила хвост. Юный принц Лодо под видом простолюдина повадился навещать прелестную горожаночку, жившую неподалеку от ворот, где нес караул Амарра. У девицы имелся отец и брат; однажды они задали трепку совратителю, и вовсе прибили бы, не окажись поблизости Амарры. Сказать по правде, он ввязался в драку из скуки, а не из каких-либо благородных порывов, и даже когда выяснилось, что спасенный далеко не тот, кем хотел казаться, не придал тому значения. Назавтра позабудет. Однако, принц не позабыл…
Гидо только прикидывал, что из этого рассказать Беласко, как тот вдруг сказал:
— Я увидел. Чего же хочет Молодой Лев от Мудрых?
«Он увидел!»
— Мой господин жаждет древних знаний… — начало было Амарра, борясь с неуместным ознобом, но смело встречая пронизывающий взгляд шамана.
— Твой господин желает захватить весь Орней, и пойти дальше, на закат и восход, в полночные и полуденные земли. Стать вторым Странником, — перебив его, зловеще проговорил Беласко. — Что нам, пиррам, до того, во славу кого курятся благовония в храмах долин?
— Одна эпоха сменяется другой. Разве ты, читающий в сердцах и душах других, не чувствуешь этого? Ты бы мог стать Верховным Жрецом вернувшихся богов.
В голове будто взорвался горячий ком, Гидо стиснул челюсти, чтобы не вскрикнуть.
— Ты думаешь, что Сугаар*******, Великий Змей, и другие изгнанные — это гулящие девки, являющиеся по первому зову и готовые угождать, кому придется? — прошипел шаман.
— Мудрый Беласко знает, как позвать, — тяжело дыша, Амарра откинул голову на стену. — И как получить ответ…
Шаман постоял еще немного, затем отпер замок решетки.
— Как бы расплата не оказалась слишком высока для твоего господина. Пойдем со мной, галеец.
***
Впоследствии Амарра так и не смог восстановить в памяти ту ночь.
***
Сладковатый запах курящийся в тиглях корений; шаман в центре огненного восьмиугольника, его раскрашенное лицо, ставшее маской из кошмарного сна, монотонный речитатив, от которого на затылке шевелятся волосы; полный боли рев мула, черное лезвие ножа, с которого падают черные капли крови… И огромная тень, вдруг нависшая над ними.
—
Чтобы открыть Ворота, нужна Искра. Кровь… откроет
—
Но Одаренных больше нет! — возражает Амарра.
—
Есть… Одаренная… не разглядеть, мало силы… Но сила придет… Пусть принц ждет. Я пошлю весть.
***
Здесь воспоминания обрывались, и сейчас Амарра не был уверен, не привиделось ли ему все в дурмане. Открыв глаза, он обнаружил над собой низкий потолок каморки. Однако решетка была распахнута. Солнце стояло уже высоко; на площади перед святилищем переминались с ноги на ногу пара давешних пирров.
Амарра поднялся на ноги и вышел из каморки, ища глазами Беласко. Того нигде не было.
«Я пошлю весть…» — будто ветер шепнул в уши.
— Галеец идти дом долина, — на общем объявил тот из парней, что вчера держал его на прицеле арбалета, и недвусмысленно положил руку на рукоять лабаны. — Мы провожать.
На этот раз глаз ему завязывать не собиралась, но и спускаться придется пешком. Амарра встряхнул головой, подобрал седельные сумки, так и валяющиеся посреди площадки, и зашагал по сбегающей по склону тропинке.
____________________________________________________
******Ост — отец всего сущего, бог Солнца и природных стихий
*******Сугаар — Змей, который однажды пожрет своего отца — солнце, повелитель Хаоса, бог разрушения и смерти
Мэйте — богиня любви и плодородия
После ужина, проводив гостей, они втроем валялись на ковре. За окнами сгустилась бархатно-черная темнота, поглотившая лес и озеро; иногда в стекла бились мохнатые бабочки. Кот ушел на веранду, выслеживать подкатывающихся к крыльцу ежей. Ригальдо и Бекки играли в лото, а Исли читал промышленные новости. Бекки чирикала, как птичка, Ригальдо довольно угукал.
— А тетя Клэр — она кто?.. — вдруг спросила Бекки, наклонив голову к плечу.
— Жена твоего дяди Лаки, — ответил Ригальдо, раскладывая карточки. — Ну то есть, конечно, он не то чтобы прямо твой дядя, а… кто он?
— Условно двоюродный брат?.. — предположил Исли, не отрываясь от экрана.
— Брат? — удивилась Бекки. — Он что, маленький?
— Нет, он лосяра, — Ригальдо хмыкнул и похлопал по ковру, подзывая ее. — А что это ты вспомнила про Клэр?
— Она красивая, — протянула Бекки. — И у нее серебристый купальник. А этот ее малыш совсем глупый! Он сосет шишки и камни и подбирает кошачий корм с пола!
— Он просто естествоиспытатель, — обиделся Исли за внука. А Ригальдо, заложив руки за голову, сказал:
— Господи, Бекки, как хорошо, что ты уже не в том возрасте, чтобы есть Симбин корм.
— Я пробовала — он невкусный, — бесхитростно ответила его дочь. — И пахнет противно… Что?..
Пока Исли ржал, а Ригальдо объяснял про микробов и заворот кишок, Бекки сидела насупившись и ковыряла выбившуюся из ковра нитку. Ригальдо умолк и протянул руки:
— Иди сюда.
Вместо того чтобы забиться под бок, как она делала с Исли, Бекки плюхнулась ему на живот. Ригальдо застонал и согнул ноги:
— Полегче!
— А то кишки завернутся, как пончики? — деловито спросила Бекки, подскакивая вверх. — А правда, что у человека много киш-ш-ков?..
— Спроси у Клэр… Ох!.. Она все про кишки знает!.. — Ригальдо морщился при каждом новом прыжке, но когда он смотрел на Бекки, его лицо светилось. Исли, читавший про то, что власти Онтарио выделили три с половиной миллиона на поддержку «Коламбия Форест», загляделся на них и потерял нужную строку. Вытянувшийся на ковре Ригальдо выглядел, как хищный зверь, играющий со своим детенышем. Исли осторожно вытянул в его сторону ногу, поставил босую стопу на бедро. Ригальдо повернул голову, встретился с ним глазами. Он раскраснелся, белая полоска зубов во рту влажно блестела. Исли почувствовал, как потяжелело в паху, и стратегически расположил ноутбук на коленях. Ригальдо пошевелился и скинул его ногу.
Бекки подпрыгнула в последний раз, выбив из него воздух вместе с неразборчивым стоном, и вдруг замерла, задумалась и спросила:
— Папа, а что у тебя такое вот здесь?
И показала ему на грудь и живот, будто рисуя на одежде длинные полоски.
Ригальдо замер, его лицо напряглось. Исли мгновенно оказался рядом и снял с него девочку:
— Знаешь, уже немного поздно. Пора чистить зубы и…
— Нет, погоди, — перебил его Ригальдо. — Чего уж теперь.
Исли подумал: да, черт возьми, он прав. Глупо включать задний ход после того, как сам заставил Ригальдо раздеться на озере перед всеми.
Ригальдо вытянул из-за ремня футболку и приподнял край над животом:
— Смотри, тут нет ничего страшного. Просто старые следы. Такие остаются, если где-то была рана.
Она кивнула, как зачарованная, рассматривая белые рубцы. Потыкала пальцем:
— Где ты так много поранился?
Ригальдо опустил футболку.
— Это было давно. На меня однажды напал плохой человек. Все обошлось, но вообще-то было опасно. Хорошо, что рядом были Клэр, Лаки… и твой папа.
Исли не выдержал — отвернулся.
Он и забыл, что бывает такой стыд. Ригальдо спокойно говорил обо всем этом, но от воспоминаний о Присцилле во рту сразу стало гадко и кисло.
— Болит? — спросила Бекки шепотом.
— Нет, — усмехнулся Ригальдо. — Иначе я не стал бы играть с тобой в батут. Но ты и так намяла мои бедные кишки, будто прессом. Придется мне, наверное, в отместку тебя съесть.
И с этими словами он зарычал и, потянувшись к Бекки, опрокинул ее на ковер. Она завизжала и уцепилась за Исли. Они повалились в кучу-малу — не поймешь, где чьи руки, чьи ноги. Через минуту Ригальдо опомнился и рявкнул:
— Десять часов! Быстро в ванну и спать!
***
— Ты просмотрел документы, которые я привез? — спросил Ригальдо, когда Бекки была уложена. Он возился у шкафа, скрытый темнотой; Исли не мог разглядеть его, хотя ему очень хотелось.
— Да, просмотрел. Ты все хорошо подготовил.
— Спасибо Люсиэле, она очень мне помогла.
— А как твоя новая секретарша? — спросил Исли, просто чтобы послушать его голос. Последние два дня они общались урывками, и рядом всегда находился ребенок. Ребенок был темой их споров, ребенок перебивал и постоянно вклинивался между ними, ребенок занял все время, которое они обычно посвящали друг другу, и все немалое пространство «фазенды». Исли не видел в этом проблемы — он был счастлив и полон планов, ему все нравилось. Но прямо сейчас ему хотелось побыть с Ригальдо. Как можно ближе, и чтобы ничего не мешало. Поэтому он залез в постель сразу, как они поднялись наверх, и теперь терпеливо ждал, пока тот закончит копаться.
Из темноты донесся короткий смешок.
— Новая помощница вышколенная, грамотная, аккуратная — и унылая, — Ригальдо рылся на полках в шкафу. — Я немного скучаю по своей недотепе.
— Поверить не могу. Ты признаешься, что скучаешь по Фортисью?
— Все познается в сравнении, — Ригальдо, наконец, справился, захлопнул дверцы шкафа. — Я чувствую себя сержантом, выпустившим возмужавшего новобранца. Теперь никто не роняет в приемной стремянки, но и наорать тоже не на кого. Несброшенный стресс возрастает, как давление в котле.
— Ты всегда можешь ей позвонить, — сказал Исли, улыбаясь. — Я почему-то думаю, она очень тебе обрадуется. А стресс можно снимать другим способом. Иди сюда, покажу?..
Ригальдо помолчал полминуты, потом выдавил:
— Я хочу в душ.
И плотно закрыл за собой дверь.
Исли свесился с кровати, на ощупь нашел в нижнем ящике ленту презервативов и сунул все это богатство себе под подушку. Фоновое возбуждение, не оставлявшее его целый день, усилилось и плескалось, как алкоголь, хотя Исли не пил за ужином — было жарко, а он не хотел разомлеть и уснуть. Прикрыв глаза, он слушал негромкое гудение воды в ванной и думал о разном: о мохнатых белых бабочках, колотящихся в окна, о том, какими черными кажутся ели на фоне неба, о том, что хорошо бы им всем троим попасть на фестиваль индейских пирог в следующие выходные — о чем угодно, лишь бы не вспоминать, как Ригальдо раздевался на берегу. Тот медленно заходил в лесное озеро, погружаясь в золотисто-зеленую воду, и она поднималась все выше, пока не достигла бедер, покрытых короткими темными волосками, и нижнего края трусов. Исли помнил — когда вода коснулась паха, Ригальдо вздрогнул, и в тот момент Исли почти ощутил эту дрожь. Вода скрыла плоский твердый живот, черную поросль, белые линии шрамов. Ригальдо не дал ей коснуться груди — он оттолкнулся от дна и ровно погреб на глубину.
От этих мыслей у Исли встал так же крепко, как и на озере. Он сунул руку в трусы, обхватил напряженный горячий член и подумал: ну что, что можно делать в ванной столько времени.
Ригальдо проторчал там почти пятьдесят минут. Когда дверь наконец приоткрылась, Исли пытался читать «Фейсбук».
Дом крепко спал — из радионяни не доносилось ни звука, и даже кот не ходил по комнатам, не скребся в спальню, требуя его впустить.
Услышав шаги Ригальдо, Исли посветил экраном в его сторону. Ему хотелось увидеть, как тот выйдет — в халате или в одном полотенце, с уложенными или встопорщенными волосами, распаренный, порозовевший и пахнущий гелем для душа, а вместо этого он увидел, какое растерянное на мгновение стало у Ригальдо лицо.
— Не спишь? — спросил тот после паузы.
Исли помотал головой и откинул одеяло, будто говоря: не видишь, тебя жду. Разглядев, что он голый, Ригальдо раздул ноздри:
— Я надеюсь, дверь заперта?.. — а после чинно сел на свою половину кровати, отвернувшись от Исли. Взял телефон и принялся выставлять будильник. На нем были пижамные штаны и футболка, и Исли вздохнул. Ригальдо не выйдет больше в полотенце, у него новая идея-фикс. Он вытрахал Исли мозг историями о строгости социальной службы и вынудил дать обещание, что тот будет носить гребаную тонкую пижаму и зимой, и летом, потому что ребенок приходит к ним в комнату, потому что они — взрослые мужчины, мало ли что она там может увидеть…
Но, блядь. Сейчас-то они были вдвоем.
Он поднял руку, провел сверху вниз по спине Ригальдо. Тот рефлекторно выгнулся и тут же дернул плечом. Исли усилил нажим, умело выискивая чувствительные места вдоль позвоночника. Вот так, детка, так тебе всегда нравится…
— У меня завтра утром пожарная инспекция в ресторане, — угрюмо сказал Ригальдо. — Я каждый раз волнуюсь, как девственница перед свадьбой.
От неожиданности Исли замер, но тут же фыркнул и нагло подвинулся на другую половину кровати. Прижался грудью к напряженной спине.
— Все будет отлично, — он совсем не лукавил. — Ты мальчик-задрот, я уверен, у тебя все в полном порядке. И документы, и огнетушители и… шланги…
Ригальдо убрал его руку из-под резинки штанов.
— Клэр за обедом делилась историями из детства, и Бекки сказала, что хочет ходить в школу! Не знаю, может, мы делаем ошибку, оставляя ее в детском саду? Может, этот психолог не так уж прав, и ей надо развиваться вместе со всеми?.. У меня голова пухнет. Я не знаю, что делать.
— Если хочешь, обсудим завтра, — пообещал Исли, опрокидывая его на простыню.
Он навис над Ригальдо, задрал на нем футболку и поцеловал в грудь. Тот лежал, глядя в потолок, и будто не замечал приставаний, продолжая трепаться непонятно о чем:
–… а еще тебе пришло приглашение на «Вудтурнинг». Это волонтерская выставка непромышленных токарных изделий из древесины. По-моему, это даже мило…
— О да, я тот еще токарь, и в древесине разбираюсь, как никто. Сними штаны, я тебе устрою выставку достижений.
— Исли, я не хочу, — прозвучало в ответ. К этому времени Исли уже самозабвенно вылизывал Ригальдо живот.
Он поднял голову. В сумерках было видно, что Ригальдо смотрит на него, плотно сжав губы. Стоило Исли, поколебавшись, отстраниться, тот тут же подтянул к себе одеяло и накрылся им до груди.
— У тебя что-то болит? — прямо спросил Исли. — Нужно звонить доктору Петерсу?
Петерс был хирургом-проктологом. Исли с ним познакомился сто лет назад после не самого удачного эксперимента со случайным партнером, и с тех пор обращался только к нему, если требовалось. Проблемы случались редко, но иногда требовалась консультация, особенно после какой-нибудь крышесносной ебли в несовместимых с жизнью условиях. Ригальдо эти визиты искренне ненавидел, поэтому Исли приходилось быть настороже за двоих. Если его муж внезапно просил тайм-аут, это могло означать, что его надо спасать.
— В жопу твоего Петерса, — отрезал Ригальдо, и Исли осторожно фыркнул, оценив каламбур. — Мне просто не хочется. Я чего-то устал. Мыслей столько, что они не вмещаются в голову…
— Окей, детка, — Исли воспрял и подтянулся к нему поближе, прижался грудью к плечу. Если Ригальдо был в порядке, развести его было не так уж сложно. — Так бы сразу и сказал. Давай сделаем, как улитки, а утром по-настоящему?.. А хочешь, я тебе пососу?..
Ригальдо зашипел: «Тише, тише!», и начал выкручиваться, но только запутался в одеяле. Пользуясь этим, Исли обнял его, вжал в подушки и бесцеремонно принялся целовать, все больше увлекаясь. И щупал так, что и у мертвого бы встал.
Ригальдо довольно чувствительно оттолкнул его.
— Хватит, — рявкнул он шепотом. — Какое из слов «не хочу» ты не понимаешь?!
Исли моргнул.
Ригальдо сейчас не играл. Ему на самом деле ни капли не хотелось.
— Принести аспирин? — спросил он после долгого молчания.
В темноте было слышно, как Ригальдо вздохнул. Он собирался что-то сказать, но тут в дверь спальни отчетливо поскреблись. Они с Исли замерли.
— Ну вот, разбудил!..
— Это кот! — прошептал Исли. Царапанье повторилось, а затем «кот» позвал тонким голосом:
— Папа?.. У меня опять сырая пижама…
Ригальдо подбросило из постели. Он не включил свет, так и метался по комнате в темноте. Исли за это время молча натянул штаны. И сказал в темноту:
— Только не ругай ее, ладно?
Ригальдо задохнулся. Он включил свет и покрутил пальцем у виска.
— Ты дебил? За кого ты меня принимаешь?.. — и, повысив голос, сказал: — Детка, я уже иду! Мы с папой сейчас все исправим.
Он вышел из комнаты, а Исли остался сидеть на постели.
Накануне Иволгин видел сон. Будто подбежала к нему на улице рыжая собака с облезлым боком. Собака – это к другу. Вадим, впрочем, не придал сну никакого значения – мало ли, кто там в снах бегает. Вспомнил только вечером, уже после того, как в квартире раздался звонок.
– Тебя! – крикнула Гертруда Яковлевна, занятая просмотром передачи «Очевидное-невероятное». На экране Капица увлеченно беседовал с каким-то академиком, а для Вадима невероятным был этот звонок.
– Кирилл?! – Иволгин не мог поверить, в то, что слышал его голос. – Ты где, в Венгрии?!
Маркова было еле слышно, словно он находился на другом конце земли.
– Нет, я вообще-то в аэропорту! – сказал Марков. – Здесь, в Ленинграде! Готовь чай. Только, ради бога – обычный, черный.
– Ох!
Кирилл выглядел совсем возмужавшим. «Вот что заграница с людьми-то делает», – подумал Иволгин. А еще Марков был возмутительно загорелым, несмотря на то, что на дворе была поздняя осень и даже те ленинградские счастливцы, кому удалось летом выбраться на юга, уже растеряли свой загар.
– Дай угадаю, – сказал Вадим, припоминая названия европейских курортов. – Ибица, Мальта!
– Все равно не угадаешь! – Марков заключил друга в объятия, такие крепкие, что Домовой едва не задохнулся.
Гертруда Яковлевна, выглянула из кухни в фартуке – радушная хозяйка, которая готова была принять именитого гостя.
– Ты насовсем?! – спросил Иволгин, и столько в его голосе было неподдельной радости, что Кирилл почувствовал себя неловко из-за того, что вынужден был ответить отрицательно.
– Нет, Вадим – наоборот! – сказал он. – Знаешь, мы с Джейн… Ах, да ты же ничего не знаешь!
В течение ближайшего часа Домовому предстояло узнать многое о жизни Маркова за последние месяцы. То, что Кирилл не считал возможным излагать письменно, опасаясь цензуры.
– Значит, вы теперь вместе? – Вадим был чертовски рад это услышать.
Иволгину уже начинало казаться, что все они обречены на любовные неудачи, словно кто-то, еще в студенческие годы, наложил на них соответствующее проклятие. После встречи в Югославии Джейн и Марков расстались ненадолго, чтобы окончательно воссоединиться месяц спустя. В театре Кирилла произошел раскол – обычное дело в художественной среде, над которой к тому же больше не властен был дышащий на ладан партийный контроль.
Джейн, которая до той поры не пыталась вмешиваться в его профессиональную деятельность, свела Кирилла с одним из известных европейских импресарио.
– Ух, ты! – Вадим покачал головой. – Только не говори мне, что отказался от миллионов!
– Ну, о миллионах речи не идет! – сказал Кирилл. – Но отказываться я, и правда, не стал! Надеюсь, ты простишь меня!
Вид у него был несколько виноватый.
– Простить за что?! – Домовой недоумевал. – Я так рад за тебя, Кира! Я и представить себе не мог, что все так получится.
Марков обнял его. Была какая-то вопиющая несправедливость в том, что он получил все, а Домовой при всех его несомненных заслугах остается несчастным, а это он ясно читал в глазах друга. Впрочем, воссоединение с родителями можно было считать за добрый знак.
– К своим не заглянешь?! – после свершившегося примирения с родителями Иволгин всерьез задумывался над тем, как бы восстановить мир в семье товарища.
Марков ничего не ответил, только покачал головой с печальной улыбкой и стал разбирать пакет с подарками для Вадима и Верочки. Время от времени он поглядывал на часы.
– Уже возвращаешься?! – спросил растерянно Иволгин.
– Сначала нужно в Москву. Ты не представляешь, сколько бюрократической мороки с этими театральными делами – у меня уже в глазах рябит от справок и печатей.
Он не стал перечислять всех столичных бюрократов, которых предстояло посетить и подмаслить, но объяснил Вадиму, большинство разрешений, необходимых ему, можно было легко получить благодаря взяткам и только им.
– Можно было бы к Альбине заглянуть… – пробормотал Домовой.
– Как я мог забыть! – пробормотал Кирилл и стукнул себя по лбу. – Он же просил узнать… Как там Альбина?
Иволгин пожал плечами.
– Кажется, все в порядке. А кто, если не секрет, хотел узнать о ней?!
Марков попытался скрыть смущение. Было похоже, что он сказал лишнее, и запоздалый ответ это подтвердил.
– Джейн! – сказал он. – Джейн просил!
Вадим подумал, что Марков слишком быстро забыл русский язык и путается в окончаниях глаголов. Но говорить ничего не стал.
Марков снова посмотрел на часы. Билет был уже заказан,
– Еще уйма времени! – сказал он. – Идем! Проводишь, а то у меня чувство, что мы еще не скоро увидимся… И знаешь, в последнее время предчувствия меня не обманывают.
– Послушай, – спросил Вадим, когда они вышли на улицу, – ты ведь был там, в Англии…
– Почему ты так решил?! – Кирилл стал необыкновенно серьезен.
– Я… – Вадим и сам не знал, что на это ответить. – Мне так показалось!
Погода была не лучшей для прогулок – ветер налетал порывами, но друзья не замечали ничего. Вадиму казалось, что времени на встречу им отпущено недопустимо мало. В мерцании синеватых, словно отсыревших, фонарей Невский проспект выглядел как-то непривычно, словно выхваченный из потока времени. Возле самого Гостиного двора их обогнал человечек в странном черном балахоне, похожий на взъерошенную птицу. Заметив Маркова, он остановился, повернулся к ним и, улыбнувшись, поклонился каким-то замысловатым старинным манером, прежде чем исчезнуть в подземном переходе.
– Кто это? – спросил Иволгин, рассмеявшись. – Член секты, поклоняющейся Кириллу Маркову?
– О ком ты говоришь? – спросил Марков.
Вадим взмахнул рукой, показывая в сторону перехода.
– Об этом шуте в черном, который тебе сейчас кланялся!
– Странно, – сказал тихо Кирилл. – Я никого не видел!
Иволгин пожал плечами.
– Может быть, не заметил, – сказал он.
– Может быть! – согласился Марков. – Может быть…