Прогуливаясь по этажам жилого корпуса, Ники обратил внимание на опечатанную дверь. И не смог не спросить об этом Станмира за ужином.
— На пятом этаже? – сквозь гомон товарищей по учёбе и постукивания ложек о миски уточнил староста, — Тогда это комната Олмис. – Парень умолк, что-то прикинул в уме, кивнул своим мыслям, — Думаю, завтра уже откроют, можно будет зайти, мысленно попрощаться, что-то из личных вещей взять. На память. Да, грустная традиция. Но уж очень помогает осознать, в каком положении мы все находимся. И на учёбу ох как мотивирует.
— Понимаю. А… осмелюсь спросить, часто такие прощания случаются? И в основном из-за того, что на Земле рассекретили, или это уже в мирах вне Соларистеллы несчастные случаи приключаются?
— Так я ведь статистику не веду, — горько усмехнулся Стан, — Но в целом, больше шансов погибнуть в первую материализацию, когда не факт ещё, что вообще наши успеют обнаружить и вытащить из опасной зоны. Ну и на первых заданиях, когда полноправным бойцом Домена станешь, тоже несладко приходится. Кого убьют, кто по неосторожности, а кто и вовсе без вести пропадёт. А потом находится. Или нет.
— Какие-то безрадостные перспективы ты обрисовал.
— Уж какие есть. На занятиях тебе могут и другое наплести, но ты просто загляни как-нибудь в жилой корпус для полноправных бойцов. Посмотришь, сколько дверей опечатано. В студенческих-то комнаты пустуют недолго. Быстро заселяют кем-то новообнаруженным.
— Получается, и моя нынешняя комната по тому же принципу «освободилась», и твоя… — сделал вывод Никимир.
— Логично. Только я всё ещё надеюсь, что моя освободилась не окончательно. Это комната брата. Я потребовал… ну… попросил, чтобы меня заселили именно в неё.
— Прямо так с ходу и права качать начал? Меня-то куда пальцем на схеме ткнули, туда сразу и телепортировали, обживайся, мол. Или тебе на выбор предложили?
— Так у меня и ситуация другая была. Я при первой материализации совсем не как новичок себя повёл. Начали экшн-сны сниться — стал морально и материально готовился к неизбежному. А там уж, после перемещения, бочком-бочком и в кусты, да по периметру в обход зоны конфликта, ориентируясь на «чувство своих», – Стан улыбнулся, — Представь удивление бойца-доменовца, когда заявляется такой парниша в походной одежде и шепотом сообщает «Я новичок, переправьте в крепость Астар, пожалуйста. Я полчаса назад впервые здесь материализовался».
Ники не сдержал улыбку.
— Повезло тебе в каком-то смысле.
Новичок дожевал бутерброд с ветчиной и сыром, допил терпкий чай без сахара, по-быстрому пристроил у мойки использованную посуду и вернулся за стол товарища.
— Слушай, а если бы ты уснул с автоматом в обнимку, тот бы в новом мире тоже рядом оказался?
— Нет. Подобное почему-то не срабатывает. Иначе к Обнаружившему я бы подошел не просто в походном комплекте, но и с полным рюкзаком за плечами и отцовским карабином в руке.
— Надо будет поэкспериментировать, что возможно к перемещению, а что нет. Или кто-то уже проделывал такую работу? Тут как-то от типа материала зависит или от площади соприкосновения с кожей?
— Уже не поэкспериментируешь. Это только в первую, ну самое большее – вторую, материализацию работает. Ты же сейчас появился на Рагаде в том самом, в чём «исчезал» перед пробуждением. К тому же, при первой материализации одежда твоя не с Земли перемещается, а формируется из окружающей материи. На основе зафиксированного в твоих мыслях образа.
— Ну да, — вздохнул Никимир, — А повязка? Она перемещается?
— Тоже нет. Ты что, до сих пор не можешь сообразить, что с Земли и на Землю ничего из материального не перетащить?
— Понял, понял уже. А ты после ужина куда? Тренироваться или фильм в общей гостиной смотреть?
— Ни то, ни другое. У меня свои планы есть.
— Тогда я в библиотеку. Хочу разобраться, как вообще возникли две группировки, откуда «ноги растут» у их противостояния.
— О, сразу в такую глубину копать решил?
— Так будем плясать от печки, то есть – от основ, от первоистоков. Иначе общая картина сложится криво, — повёл плечами Никимир и поднялся.
— Тогда успеха тебе в раскопках! – Искренне пожелал вслед староста.
Станмир отнес грязную посуду к мойке, обратил внимание на всё прирастающий завал тарелок и на троих нервных, хмурых, задёрганных дежурных-второкурсников…
— Народ, помощь нужна? Где ваш четвёртый? – тихо поинтересовался он.
— До медпункта пошёл и пока не вернулся, — фыркнул рослый детина, сгребая столько столовых приборов, сколько поместилось в руки. Завал опасно накренился.
— Аккуратней вы! – Стан удержал пошатнувшуюся конструкцию и выровнял самую верхнюю миску, отчего подобие Пизанской башни обрело некоторую устойчивость. Пару секунд спустя, парень уже был во внутреннем помещении и отыскивал перчатки для работы. Еще через секунду — перераспределял обязанности и для детины, и для двух помогающих ему девушек. – Сначала заряжаем в машину самое чистое и на минимально достаточное время. Сильно устала? Сидишь, отслеживаешь процесс, отдохнёшь – поменяемся. Один человек встает сразу на очистку мисок от недоеденного. Хорошо, будешь ты. Всё помнишь, что пойдёт как корм на ферму, а что в слив на удобрения? Сортируй. Кто остался без задачи – быстро складывай очищенное: миски к мискам, кружки к кружкам. И не вешать нос, бойцы кухонного фронта! Враг будет разбит… хотя нет, не разбит, за бой посуды нам влетит, — наконец-то Станмир увидел улыбки на лицах дежурных, а потому продолжил, — Он будет захвачен в плен и с промытыми мозгами поставлен к нам в услужение. Кстати, всегда оставляйте место на столешнице, чтобы студентам было куда ставить только что принесённое. И именно новое в первую очередь освобождайте от остатков, это легко, так как ещё не успело присохнуть к поверхности. Подсохшее ножом или ещё чем не отскребаем. Наливаем сверху немного воды, пусть отмокает. Накопилось посуды одного вида – неси к машине. Так, там уже всё вымылось, значит, ты выгружаешь, я тут же загружаю на освободившееся место. Чуть медленней, тогда всё удержишь, не выронишь. Через две загрузки меняемся задачами по кругу, по часовой стрелке…
Завал быстро уменьшился, стал более структурированным. Через какое-то время дежурные осознали, что справляются, хотя в столовой количество ужинавших всё ещё не шло на спад.
— Спасибо, Станмир. Реально спасибо за помощь!
— Не думала, что кухонный квест может быть и весёлым тоже.
— Бывают же люди с талантом всё организовывать!
— Так ладно, чего уж там, рад был поделиться опытом. В дежурство нашей группы всегда по участкам распределяемся, – студент-первоступенник перенёс к машине ещё одну партию кружек, — Теперь пойду, пока совсем не опоздал. Всё у вас получится.
Стан Орнер ополоснул перчатки, а на выходе повесил их там же, где взял. Помогать другим у него получалось неплохо. Но вот мог ли кто помочь ему самому с тем рискованным делом, в которое парень встрял с тех пор, как обнаружил тайник брата?
Меж тем, в Астарской библиотеке Никимир дочитал последний из выданных русскоязычных свитков по интересующей его теме. Сидеть над местной письменностью и вымучивать каждое слово через кристалл-переводчик парень не стал, хотя и мог попросить такой кристалл у Фаи Лиснир. Девушка устроилась за соседним столом с фолиантом по многокомпонентным воздействиям. А что за сведения содержались в большом свитке, который держал в руках Киречка, осталось неведомым. Над плотной бумагой торчала лишь его рыжая макушка, и студент уже минут двадцать как не издавал ни звука, то ли увлечённо зачитавшись текстом, то ли…
— Уже уходишь? – отвлеклась второступенница, заметив, что Ники упаковал свитки в предназначенные для них тубусы.
— Да. Время позднее. – Кивнул парень и направился к стойке регистратуры, попутно прихватив и чтиво из рук своего Обнаружившего, — Кирмир, спокойной ночи!
Тот не ответил, так как спал давно и крепко-крепко, а бумага свитка всего лишь отлично маскировала сей факт.
Свежий воздух приятно охлаждал лицо. Окна жилых корпусов манили уютом, подсвечивали окрестные кусты и дорожки. Не так ярко, но всё же была освещена и стена, ограничивающая Академию Астрального Домена по периметру. Именно там, на стене, Ники и заметил человеческую фигурку. Больше всего привлекли внимание, конечно, волосы. Светлые. Собранные в хвост на макушке.
«Ну и кто это такая?»
Парень ускорил шаг, стараясь держаться той стороны дорожки, куда падало больше теней.
«Жалко, что для «чувства своих» расстояние значительное. И для ауросенса тоже».
Фигурка на стене пробыла недолго, с прыжка ушла вниз, только полы плаща или, быть может, длинного пальто, взметнулись по сторонам.
«Сообщить охране. На всякий случай».
Никимир побежал к воротам, через которые, кажется, будто совсем недавно выезжали в Бэдвилл на магоциклах и он сам, и Станмир, и Олмис…
Олмис.
Израненная. Умирающая на его руках.
«Каких ещё руках? Да я же валялся ничком и едва смог приподняться на локтях, чтобы увидеть, как истаивает её астральное тело! И всё же…»
Такая нереально-красивая под предзакатным небом и в развеваемых ветром длиннорукавных одеждах. Словно на годы взрослее себя, с решимостью и какой-то недетской обречённостью во взгляде.
«Этого не может быть, но мне кажется… Почему я вспоминаю Олми не такой, какой видел?! Даже не такой, какой мог бы видеть! Это странно…»
— Это не странно, это скорее закономерно! — Звучит её знакомый и незнакомый одновременно голос. Сад с вековыми соснами, песчаными дорожками, ручейком, вьющимся между камнями. Всё те же многослойные одежды, тот же хвостик из шести косичек, разве что две тонкие длинные пряди от висков отличают причёску от привычной.
— Ты надеешься на чудо? – Её не нашедший ответа вопрос.
И уже не сад и не плетёное кресло перед глазами, а горные кручи и более удобная для походов, но по-прежнему какая-то «иномировая» одежда.
— Я намного сильнее, чем ты думаешь! Впрочем, ты сам тоже сильнее, чем ты думаешь… Хватайся за руку!
Никимир протянул руку. Вздрогнул. Горы-то перед ним, конечно, были, вот только не сияющие на солнце и близкие, а тёмные под покровом ночи и далёкие, мрачно вздымающие вершины по обеим сторонам дороги на Бэдвилл. Огни крепости Астар остались позади.
«Да что это за бредятина?! Как я ворота-то проскочил?» — Киннер пощупал лоб, из памяти всё ещё не уходил этот неправильный образ Олми, с прядками от висков.
— …Если это поможет тебе, я буду рада… — и её неправильный голос тоже не уходил. На срыве, на хрипе, будто из последних сил. Кто-то ещё был рядом с ней в этот момент, но кто именно, уже расплывалось в нечётких всполохах.
«Где это я такое мог бы видеть, если точно знаю, что не видел?!»
Ники тряхнул головой, вспомнил, с чего всё начиналось, и осмотрелся в поисках светловолосой фигуры то ли в пальто, то ли в плащике. Таковой не обнаружилось.
«Ну всё, упустил!» — подумал он.
«Ну всё, достала эта слежка!» — подумал кто-то ещё, и искры электричества проскочили между пальцами правой руки.
В берег бьет волна
Пенной индевью…
Корабли плывут,
Будто в Индию…
С.Есенин, «Песнь о великом походе»
Рассеялась пороховая гарь над скалами Гангута, и стало ясно: близится победоносный конец долгой войны со шведами.
Но пусто было в государевой казне. Все чаще поглядывал Петр на карту, примеривался взглядом к обширным землям на юго-восточной границе рождающейся империи. Карта была смутная — одно беспокойство, а не карта…
Давно уже задумывался Петр о том, чтобы сыскать кратчайший торговый путь в Индию. Наслышан был много о чудесах индийской земли, о невиданных ее богатствах; перечитывал писание Афанасия Никитина о хождении за три моря, донесения подьячего Шапкина, посланного в 1675 году царем Алексеем в Индию, но до нее не дошедшего, а также донесения Семена Маленького в 1695 году пробравшегося в Индию через персидские земли.
Индийские товары шли в Европу через персидских и арабских купцов. Теми же путями шел обратный поток европейских товаров. Между тем, размышлял Петр, самой природой определено, чтобы Россия стала посредником в торговле Европы с Азией.
На пути в Индию лежали Хивинское и Бухарское ханства. Неспокойно было в ханствах — дрались между собой тамошние властители. Еще в 1700 году хивинский хан Шах-Нияз сам просил Петра о принятии в русское подданство желал с помощью белого царя упрочить свой пошатнувшийся трон. Теперь в Хиве сидит новый хан, Ширгазы. Что за человек, надолго ли утвердился?
Все загадка в том жарком краю…
Или вот еще: старые карты показывают, что река Аму-Дарья стекает в Каспийское море в залив Красных Вод.
Упоминал о том грек Геродот, писали арабские историки. В XV веке табаристанский историк Захир-ад-Дин Меръаши писал, что, когда осенью 1392 года Тимур завоевал Мазандеран — персидскую землю, что лежит у южного берега Каспия, — сверженный правитель со своим семейством сел на корабль, морем прошел до устья Джейхуна, то есть Аму-Дарьи, и, поднявшись вверх по реке, достиг Хорезма.
Ныне же, по слухам, ушла изменчивая река от Каспия. Сказывают, что хивинские властители заперли реке дорогу земляной плотиной и повернули ее воды в Аральское море.
Что же это за река — Аму, Бычья река, Оксус древних римлян, Джейхун арабов?
Князь Гагарин, сибирский генерал-губернатор, доносит, что ведомо-де ему, князю, стало, будто в Малой Бухаре, при городе Еркети, есть золотой песок. Не врет ли князь, дабы отвлечь государя от несытого своего воровства?
Весной 1714 года в Санкт-Питербурх приехал туркменский старшина Ходжа Нефес. Петр выслушал его со вниманием, а наговорил Ходжа немало. Про Аму-Дарью сказал, что верно, отвели ее хивинцы плотиной от Хозарского моря. Хан Ширгазы люто враждует с непокорными беками, рубит головы, — как бы и его голова не слетела… Золотой песок не только у Еркети — есть и поближе, на самой Аму-Дарье-реке.
Снова — в который раз! — встали заманчивые картины. Ведь истоки Аму-Дарьи — где-то в Индии. И ежели ее опять в Каспий повернуть да владеть ее берегами или, по крайней мере, быть в любви да-дружбе с тамошними властителями, то шли бы индийские богатые товары по той реке до Каспия, а там — морем до Астрахани, а там — Волгой… И все — минуя персидских купцов. И были бы те товары дешевле, и выгода дли российской казны была бы немалая.
Да еще золотой песок…
Все это хорошо проверить надо, разведать, верных людей послать!
Петр не терпел промедлений. В начале мая того же 1714 года дал сенату указ: князя Бековича-Черкасского, поручика гвардии Преображенского полка, отправить с нужным числом людей к Каспийскому морю «для прииску устья Аму-Дарьи-реки». Через несколько дней, 19 мая, дополнил указ: «Его, Бековича, послать в Хиву, а потом ехать ему в Бухару к хану, сыскав какое дело торговое, а дело настоящее — проведать про город Иркеть…»
Князь Александр Бекович-Черкасский до восприятия святого крещения звался Девлет-Кизден-Мирза. Был он родом из кабардинских владетелей. Мальчишкой он был украден ногайцами, а во время осады Азова войсками Василия Голицына попал к русским. Юного черкеса взял к себе в дом брат Василия, Борис Голицын, один из воспитателей Петра. В 1707 году был Бекович послан за границу для обучения, а вскоре породнился с князем Борисом — женился на его дочери, княжне Марфе. Вступив в службу в Преображенский полк, Бекович стал на виду у царя. На этого сильного и мужественного, по тому времени хорошо образованного, знающего Восток человека Петр возложил труднейшую задачу — разведать путь в Индию…
Страница 36 из 182
Бековичу представили Ходжу Нефеса. О многом говорил князь с туркменом и во многом ему поверил. Взял его с собой в экспедицию.
В августе 1714 года Бекович выехал через Казань в Астрахань. В Казани князь принял под начало более полутора тысяч солдат при девятнадцати пушках.
7 ноября экспедиция отплыла из Астрахани в Гурьев на двадцати семи стругах и двух шхунах — отплыла и едва не погибла в самом своем начале. Злая осенняя буря разметала по морю легкие волжские суденышки. Лишь в начале декабря возвратилась истрепанная флотилия обратно в Астрахань, так и не дойдя до Гурьева.
Пришлось зимовать.
25 апреля 1715 года, добавив около двадцати новых судов, экспедиция снова отплыла из Астрахани.
Флагманская шхуна, выйдя из теснин волжской дельты на морской простор, накренилась, чертя русленями по зеленой воде, и заговорила под килем каспийская волна.
Задумчивый, молчаливый стоял Бекович на шканцах, с наветренной стороны.
Было князю в ту пору немногим больше тридцати лет. Тяжкая ответственность навалилась на плечи молодого командующего. Столько людей, столько кораблей под его началом… Немало израсходовано денег на экспедицию: 30638 рублей отпустила государева казна, а в казне — знал Бекович — было не густо. (По тем временам сумма была очень большая. Скажем для примера, что на железоделательных заводах тогда полагался оклад жалованья: мастерам — по 60, а чернорабочим — по 18 рублей в год.)
Молча глядел князь в зеленый простор, не ведая, что ждет его за пустынными берегами, за горячими сыпучими песками…
До поздней осени «крюйсовала» флотилия вдоль восточных берегов Каспия. Побывали у Гурьева и у длинного песчаного мыса Тюб-Караган. Обогнули полуостров Мангышлак и долго плыли к югу, кладя на карту и подробно описывая незнакомые, нежилые берега. Сумасшедше палило солнце, гнила в бочках взятая в Гурьеве сода, томила людей жажда, а еще пуще — тоска по далекой России, по лесной прохладе, по дымку родной избы…
Прошли мимо прорвы в берегу, в которую с шумом рвалась морская вода, то был таинственный Кара-Бугаз, накрытый, как шапкой, темным куполом испарений.
Потом шли вдоль длинной, опасной для мореходов подводной косы (и сейчас она называется банкой Бековича). Обогнув ее, вошли в залив Красные Воды, спавший мертвым сном среди горячих песков и холмов.
Здесь встретили высланных, из Тюб-Карагана посуху разведчиков Федорова, Званского и туркмена Ходжу Нефеса. Еле добрели они с верблюжьим караваном до залива Красных Вод — погибли бы в песках, если б не туркмен. Грязные, оборванные, припали разведчики к тухлой воде, долго пили. Потом рассказали князю: видели в песках земляной вал, и местные люди говорили, что вал этот — от плотины, что когда-то заставила Аму-Дарью повернуть к Аралу. От того вала до самого залива Красных Вод тянется в песках долина невеликая Узбой, старое русло Аму-Дарьи…
Осенью флотилия вернулась в Астрахань. Год прошел с того первого, неудачного выхода в море. А что сделано? Ни в Хиву, ни в Бухару не попали. Про золото не узнали. Подтвердили только, что ушла Аму-Дарья и русло ее высохло. Верно, положили на карту берега Каспия.
Экспедиция оказалась малой и плохо снаряженной для дальнего и опасного сухого пути.
После зеленых вод и слепящего солнца — две с половиной тысячи верст по снежным российским просторам…
Князь Бекович ехал к царю — для личного доклада. Немало поколесил по Прибалтике, разыскивая военную ставку Петра.
Петр принял князя в бывшем герцогском дворце, в Либаве. Принял, сверх ожидания, ласково; угощал, расспрашивал про всякую малость.
— За карту спасибо, князь. Отныне без страха наши корабли по тем местам ходить смогут. Что на Дарью-реку не пошел, не виню: по нужде иного не мочно было. А за карту поздравляю тебя гвардии капитаном!
Бекович почтительно поклонился.
Петр, помолчав, продолжал:
— Но на том я от тебя, князь, не отстану. Отдохни два дни и получишь новый ордер. Людей да снаряжения дам тебе поболе, а ты мне доведи до конца ту азиатскую акцию. Главное твое дело — путь на Индию сыскать, а мы об Индии зело помышляем!
Разговор шел в палате, где толклись военные люди начальных чинов. Хлопали двери, вбегали гонцы с бумагами. Жарко пылал камин, бросая красноватые отсветы на лица. За высокими стрельчатыми окнами туманился непогожий февральский день.
— Пойдешь в Хиву посольством, с дарами для хана богатыми. Особливую комиссию на поручика Кожина возлагаю. Дошед до Хивы, сего поручика, князь, отправишь далее в Индию…
— Кожин… — пробормотал Бекович.
— Не по духу тебе Кожин, князюшка?
— Не смею судить ордера вашего, ваше величество, но зело строптив сей офицер.
— Не в сем дело, князь, — сказал Петр, помрачнев. — Ведаю вас всех, кто на благо российское служил. А на то дело не петиметра, сиречь вертопраха, посылать потребно. Знаю, горяч и строптив Кожин, если затронут, да зато и не растеряется в том авантюрном вояже. Сойдись с ним, да худородством его не кори. Не все мои ближние высокородны, а иным более доверяю.
14 февраля 1716 года Бекович получил новый ордер. Ведено было князю Бековичу-Черкасскому «ехать к хану Хивинскому послом, а путь иметь подле той Аму-Дарьи-реки и осмотреть прилежно течение оной реки, также и плотину, ежели возможно оную воду паки обратить в старый ток, к тому же протчие устья запереть, которые идут в Оральское море, и сыскать, сколько к той работе потребно людей…»
Петру было известно, что ханские троны в Средней Азии ненадежны: местные князьки часто свергали ханов и занимали их место. Поэтому Бековичу было предложено «хана Хивинского склонить к верности и подданству, обещая наследственное владение оному, для чего предоставлять ему гвардию к его службе, и чтоб он за то радел в наших интересах…»
Будучи экономным хозяином, Петр в своей инструкции указывал: «Гвардии дать ему, хану, сколько пристойно, но чтоб они были на его плате…» В крайнем случае допускалось эту предоставленную хану гвардию «год на своем жаловании оставить, а впредь, чтобы он платил…»
Затем предполагалось взяться за бухарского хана: «не мочно ль его, хотя не в подданство (ежели того нельзя сделать), но в дружбу привести таким же маниром, ибо и там также ханы бедствуют от подданных».
Из Хивы следовало отправить отряд на Сыр-Дарью — проверить слухи о золотых песках.
Особая миссия возлагалась на поручика Кожина. По прибытии в Хиву надлежало «поручику Кожину переодеться купчиною, придать ему, Кожину, двух добрых людей, и чтоб они были не стары… и просить у хивинского хана судов и на них отпустить того купчину по Аму-Дарье-реке в Индию, наказав, чтобы изъехал ее, пока суды могут идти, и оттоль бы ехал в Индию, примечая реки и озера и описывая водяной и сухой путь, а особливо водяной к Индии, тою или другими реками, и возвратиться из Индии тем же путем или ежели услышит в Индии еще лутшей путь к Каспийскому морю, то оным возвратиться и описать…»
С такой инструкцией Бекович выехал обратно в Астрахань.
А через полтора месяца неугомонный царь, вспомнив о пополнении кунсткамеры, отправил собственноручное письмо:
«Поручику Кожину где обретается.
Г.Кожин, когда будешь в Остиндии у Магола, купи довольное число пътиц больших всяких, а имянно струсов, казеариусов и протчих, также малых всяких родов, так же зверей всяких же родов, привези с собой бережно.
Из Данциха в 31 день марта Петр. 1716 г.»
Сенатским указом состав экспедиции был увеличен до 6100 человек. Сюда вошли три пехотных полка, два драгунских отряда, два казачьих полка, морская и строительная команды. При отряде были фортификаторы для строительства крепостей, подьячие, переводчики, лекари и аптекари.
И все это носило название посольства…
Не доходя до подножия скалы, я уже видел, что был прав. На краю скалы в ожидании короля толпились строители, некоторые из них спустились навстречу. Запыхавшись, подошел мастер, крупный человек с наброшенной на плечи мокрой мешковиной. Он был бледен, с покрасневшими, словно от постоянного недосыпания, глазами. Мастер остановился в трех шагах от короля, нервно поглядывая на него. Мокрой тыльной стороной ладони он вытер лицо.
— Снова? — коротко спросил Вортигерн.
— Да, мой лорд. Но любой может сказать, что нашей вины здесь нет, как в первый раз, так и теперь. Вы видели вчера нашу кладку. На ваших глазах мы очистили место полностью и добрались до твердого камня. Клянусь, камень тверд, но стена все равно дает трещину.
Он облизал губы и, взглянув на меня, отвел глаза. Ему было известно о планах короля.
— Вы подниметесь наверх, мой лорд?
Страница 84 из 141
— Да. Уберите оттуда людей.
Человек проглотил комок в горле, повернулся и побежал наверх. Послышался его крик. Привели мула, король сел на него, меня за кисть крепко привязали к упряжи. Волшебник или нет — жертва не должна исчезнуть, не принеся желаемого эффекта. По бокам встали стражники. Военачальники и придворные столпились вокруг нас, тихо переговариваясь. Жрецы отчужденно и настороженно встали поодаль. Они особенно не беспокоились за исход. Они, как и я, понимали связь между их волшебством, могуществом богов и человеческими иллюзиями, основанными на вере. Они абсолютно уверены, что я смогу не больше, чем они. Даже если бы я принадлежал к их братии, они нашли бы способ победить меня. По мнению жрецов, я мог противопоставить их отработанным образам лишь знакомый им блеф и счастливый случай, остановивший дождь и вызвавший солнце.
Солнечные лучи отражались в мокрой траве. Мы очутились высоко над долиной. Внизу серебряной змейкой между зелеными берегами петляла река. Над королевским лагерем поднимался пар. Вокруг деревянной резиденции и зданий, как поганки, скучились палатки. Между ними, как мокрицы, ползали люди. Великолепное место, самое настоящее орлиное гнездо. Король остановил мула в шумящей от ветра дубовой роще. Указывая вперед, на голые ветви, произнес:
— Вчера ты мог заметить оттуда западную стену.
За рощей тянулся узкий хребет, естественная насыпь, по которой строители протоптали широкую дорогу. Королевский форт представлял собой скалистый утес. С одной стороны к нему вел упомянутый хребет. Тремя другими сторонами с головокружительной высоты он круто обрывался вниз. На вершине находилась небольшая площадка, шагов на сто. Раньше ее покрывали жесткая трава, низкорослые деревья и кусты, пробивавшиеся между камней. Теперь же вся она превратилась в трясину из черной грязи, а посередине высились развалины злосчастной башни. С трех сторон стены возвели почти на высоту плеча, четвертая стена недавно раскололась, превратившись в груду камней. Некоторые из них попадали в грязь, остальные еле держались на скальном грунте. В землю загнали сосновые шесты, натянув сверху холст, чтобы укрыть постройку от дождя. Одни шесты упали, другие сломала упавшая стена, на оставшихся развевалась порванная и сырая парусина. Повсюду стояли лужи.
Рабочие отошли и молча столпились у дороги. На их лицах был написан страх. Боялись они не королевского гнева, а неведомой силы, в которую продолжали верить. На выходе с площадки стояла стража. Без нее на скале не осталось бы ни единого человека.
Охранники сомкнули копья, но, узнав короля, развели их обратно.
— Вортигерн, мне не убежать отсюда, если, конечно, не спрыгну со скалы. Тогда моя кровь прольется именно там, где хочет Моган. Но я не смогу ничего определить, пока остаюсь привязанным.
Король кивнул головой, и один из стражников освободил меня. Я прошел вперед. Мул направился следом, осторожно ступая по густой грязи. За нами двинулись остальные. Моган догнал короля и стал что-то страстно говорить ему. До меня донеслись его слова: «Обман… побег… сейчас или никогда… кровь…»
Король остановился, и вместе с ним толпа.
— Здесь, парень, — сказал кто-то.
Я оглянулся и увидел седобородого, протягивавшего посох. Покачав головой, я отвернулся и зашагал вперед один.
Повсюду стояла вода, блестевшая в лужицах между кочками и на завитушках молодого папоротника, пробивавшегося сквозь блеклую зимнюю траву. Влага проступала на серых камнях. От водяного блеска я сощурил глаза.
Рухнула западная стена. Ее возводили прямо над обрывом. И хотя большей частью она обвалилась вовнутрь, часть обломков лежала на краю скалы. Под ними обнажилась вязкая глина. В северной стене оставили проход, чтобы позже построить ворота. Сквозь горы мусора и строительных приспособлений я пробрался в центр башни.
Земля здесь представляла густую массу спекшейся грязи. Лужи отсвечивали красной медью. Солнце садилось, посылая в наступающие сумерки последние лучи и слепя мне глаза. Я исследовал рухнувшую стену, трещины, угол падения и предательские выступы скального грунта.
В стороне не умолкал гомон толпы. Временами на обнаженном оружии играли блики. Король молчал, зато раздавался высокий и резкий голос Могана. Поскольку я молчал и бездействовал, внимание людей обратилось к нему.
Король видел меня через проем в стене. Остальные нет. Я взобрался, точнее, взошел (с достоинством все-таки) на развалины западной стены. Поднялся на самый верх оставшейся постройки, откуда меня видели все. Я поступил так не только, чтобы произвести впечатление на короля. Отсюда я хотел осмотреть заросшие лесом склоны, по которым мы только что взбирались. Освободившись от толпы, я хотел узнать, где пролегала дорога в шахту, использовавшаяся мною много лет назад.
Меня отвлек нетерпеливый гул толпы. Я медленно в ритуальном жесте протянул руки к солнцу. Если я выступлю перед ними в качестве мага, это может их сдержать на время. Пока жрецы сомневаются, а король надеется, у меня останется время вспомнить. Я не мог позволить себе петлять по лесу, как собака-ищейка. Их надо вести быстро и уверенно, как вел меня когда-то сокол.
Страница 85 из 141
Удача мне сопутствовала. Только я поднял руки, солнце зашло и не показывалось. Сумерки начали сгущаться.
Глаза перестало слепить. Я посмотрел в направлении гребня, где лежал изгиб холма, по которому я поднимался давным-давно. Склоны густо поросли лесом, гораздо гуще, чем было в те годы. Внизу, во впадине, деревья успели потерять первые листья. Лес темнел боярышником и остролистом. Я не узнавал пути, которым шел по зимнему лесу. Вглядываясь в спускавшуюся темноту, я представил себя ребенком.
Мы приехали из долины, держась реки. Над нами росли густые деревья, вот на том хребте и в той впадине. Король, Камлак, Диниас и остальные остановились у южного склона, не доезжая дубовой рощи. Там зажгли костры, там привязали лошадей. Был полдень, я шел за собственной тенью. Присел перекусить под скалой…
Ага, вспомнил. Серая скала за тропинкой, расколотая молодым дубом. По другому склону шли короли, поднимаясь к королевскому форту. Тут же, рядом, через крутой склон, поросший лесом, пролетел сокол.
Я опустил руки и обернулся. Под пепельными облаками быстро угасали сумерки. На лесистых склонах сгущалась темнота. Над Вортигерном нависло облако, окаймленное желтым сиянием. Последние лучи света падали на далекие черные горы. Виднелись темные силуэты людей. Их накидки колыхались на ветерке. Струилось пламя факелов.
Я медленно сошел с возвышения. Дойдя до середины башни, остановился на виду у короля и простер вперед руки, повернув ладони вниз, словно прорицатель, осязающий подземное пространство. Толпа заворчала. Моган издал презрительный звук. Я уронил руки и подошел к ним.
— Ну? — твердо и сухо спросил король. Он нетерпеливо ерзал в седле.
Не обращая на него внимания, я прошел мимо и направился в толпу, словно ее не существовало. Руки мои продолжали висеть по бокам, взгляд направлен в землю. Люди затоптались и расступились, пропуская меня. Я перешел хребет, стараясь ступать по скользкой земле прямо и с достоинством. Поравнявшись с факельщиком, я поднял руку, и он безмолвно последовал за мной.
Протоптанная дорога была новая, но, к моей радости, она походила на прежнюю звериную тропу, по которой шагали короли. Пройдя по ней вниз, я безошибочно угадал скалу. В расщелине у корней дуба пробивался молодой папоротник. На ветвях уже показались почки. Не колеблясь ни секунды, я свернул с дороги и направился в лесную чащу.
Заросли оказались гораздо гуще, чем мне помнилось. Никакого сомнения, что здесь давно никто не проходил. Возможно, мы с Сердиком стали последними, кто здесь побывал. Однако путь я помнил, будто стоял тот же зимний день. Я быстро шагал, не обращая внимания даже на кусты, поднимавшиеся выше моего роста, рассекая их, словно воду. На следующий день мое чародейское величие обернулось для меня царапинами, порезами и порванной туникой, но впечатление я все-таки произвел. Помню, что, когда на ходу путался накидкой в ветвях, факельщик выпрыгивал вперед, освобождая мою одежду.
Вот и заросли, прямо на склоне лощины. Камни грудами лежали между стволами деревьев, походя на пену в тихой камышовой заводи. Поверх росли еще голью кусты самбука и жимолости, тонкий, как волос, острая и гибкая куманика, плющ. Я остановился.
— Что такое? В чем дело? Куда ты нас привел? — спросил король. — Послушай, Мерлин, у тебя осталось мало времени. Если тебе нечего нам показать…
— Готов показать вам очень многое, — повысил я голос, чтобы меня услышали сзади. — Покажу тебе, король Вортигерн, или любому другому, у кого хватит смелости, волшебного зверя, сидящего под твоей крепостью и подтачивающего ее основы. Дайте мне факел.
Не оборачиваясь, я углубился в темные заросли и раздвинул кусты у входа в штольню.
Он был по-прежнему открыт. Замаскированный квадратный проем открывал сухой ход, ведущий прямо в сердце горы.
Мне пришлось наклонить голову, проходя под перемычкой. Я нагнулся и вошел, держа впереди факел.
Штольня запомнилась мне большой пещерой, и я приготовился к тому, что это детское воспоминание, как и остальное, окажется неверным. Огромное водяное зеркало увеличивало темную пустоту, залив весь пол, за исключением сухого каменистого полумесяца в шести шагах от входа. В это величавое озеро колоннами уходили своды пещеры, встречаясь в воде со своим отражением. За ними была темнота. Где-то в глубине слышался шум падающей воды. Здесь же ничего не нарушало покоя зеркальной поверхности. Где прежде по стенам струились ручейки, теперь выступила тончайшая пелена блестящей влаги, незаметно наполнявшей озеро.
Высоко держа факел, я приблизился к краю. Темень стояла кромешная и густая, хоть трогай руками. Походило на ночной мрак, подобный шкуре дикого зверя, покрывающей тебя плотным одеялом. Свет заискрился и замигал, отразившись в воде. Воздух был спокойный и холодный, его, как в дремучем лесу пение птиц, наполняли звуки.
Люди, пробирались следом за мной. Я быстро думал. Теперь мог спокойно сказать им правду. Я поднялся бы в темную шахту и указал бы места, дававшие осадку под тяжестью постройки. Но я сомневался, что меня послушают. Кроме того, по их словам, оставалось мало времени. Враг стоял у ворот, и Вортигерну была нужна не логика и инженерный расчет, а волшебство — нечто обещавшее надежное решение и способное поддержать лояльность подданных. Лично он мог довериться голосу разума, но не мог позволить прислушаться к нему. Я догадывался, что сначала ему выгоднее убить меня и попытаться возвести стены вновь, замуровав меня в них. Иначе он потеряет своих строителей.
Страница 86 из 141
Люди набивались в пещеру, как пчелы в улей. Зажгли еще факелы, и темнота отступила. Прибавилось цветных накидок, блеска оружия и драгоценностей. Люди с благоговением осматривались. От дыхания шел пар. Слышались бормотания, как во время паломничества к святыне. Никто не повышал голоса.
Я поманил к себе короля. Вортигерн подошел и встал у края озера. Я показал вниз. Под водою что-то виднелось, наверное, камень. Он слегка отсвечивал, напоминал по форме дракона. Словно пробуя на вкус воздух, я начал медленно произносить слова, отчетливые и тяжелые, как свинец, как капли воды, падающие на камень.
— Под твоей башней, король Вортигерн, таится волшебство. Именно поэтому твои стены разъезжаются. Какой из твоих предсказателей покажет тебе то, что показываю тебе сейчас я?
Вместе с королем подошли два факельщика. Остальные держались поодаль. Свет бросал на стены колеблющиеся тени. Сочащаяся вода подхватывала свет и уносила вместе с их отражением. Водоем искрился светом, как шипящее игристое вино. Блики играли, сливались и соединялись на поверхности, превращаясь в жидкое пламя. Светопад превратил каменные стены в хрустальные, словно ожил, и начал вращаться вокруг меня хрустальный грот. Полночный звездный небосвод пришел в движение.
Я с трудом вобрал в легкие воздух и продолжил:
— Если ты осушишь это озеро, Вортигерн, и узнаешь, что скрывается под ним…
Я остановился. Свет изменился. Никто не шевелился, и воздух не колебался, но свет факелов дрожал вместе с руками, держащими их. Я перестал видеть короля, между нами заплясало пламя. Сверху побежали тени, пещеру наполнили глаза, крылья, стучащие копыта и рубиновый порыв огромного дракона, нависшего над своей жертвой.
Кто-то, захлебываясь, закричал высоким голосом. Меня пронизала боль, исходящая из живота. Я перестал видеть. Мои руки, скрестившись, простерлись. Голова заболела. Щека ощутила твердую и влажную поверхность скалы. Я потерял сознание и упал. Меня начали убивать. Кровь закапала в воду, скрепляя камень и основания их проклятой башни. Я подавился воздухом, как желчью, вцепился руками в скалу и широко раскрыл глаза. Видел лишь пляску стягов, крыльев, волчьи глаза и больные пасти. В потоках крови падали звезды.
Я снова испытал приступ боли. Раскаленный нож вошел в мои внутренности. Я закричал, внезапно руки мои освободились. Загородившись ими от сверкающих видений, я услышал свой собственный голос. Передо мной кружились видения, распадаясь и сливаясь в невыносимо ярком свете и вновь исчезая во мраке и безмолвии.
После всех перешептываний, хождений на цыпочках, укладывания болтов на пол с такими предосторожностями, как если бы это были тухлые яйца, я взяла в руки пилу по металлу и с остервенением вгрызлась в железяку. Норвежец остолбенел.
— Но это же громко! — завопил он, перекрывая оглушительный скрежет.
— Je m’en fiche! — отрезала я, доведенная до запредельной ярости. Виданное ли дело, чтобы какая-то колода столько времени отравляла человеку жизнь!
Норвежец просиял, отобрал у меня пилу и стал с упоением орудовать ею. Даже в такт присвистывал. Кошмарный скрежет был слышен, как мне казалось, до самого Хельсингёра. А потом и я вложила свои скромные усилия в аккомпанемент: после того как один обруч был распилен, я сразу принялась отбивать замок. Инструменты Генриха были просто великолепны!
Во время этого кошачьего концерта на лестницу могла сбежаться вся европейская наркомафия, дабы отплясывать на нашей площадке танец с саблями Хачатуряна. Мне было глубоко наплевать. Я была одержима единственной мыслью: одолеть супостата или умереть. И меня нисколько не волновало, что происходящее на нашем тихом чердаке по уровню громкости было сопоставимо разве с работой пневматического бура, которым еще в дни моего детства вскрывали асфальт в соседнем дворе.
Возможно, наша чрезмерно шумная деятельность не вызвала общественного резонанса лишь по причине удивительного такта и сдержанности датчан, предпочитающих не совать нос в чужие дела. Мой дух укрепляло воспоминание о том, как мы с Михалом однажды в целях утепления апартаментов обивали стены пенопластом, орудуя той самой железякой, которой кололи орехи, и каблуком моей туфли. Грохот стоял на весь Копенгаген, при этом мы еще и пели, надеясь внушить нашим благодетелям иллюзию, будто нами овладела страсть к джазу. Спевка у нас не очень-то клеилась, но все равно ни одна живая душа не полюбопытствовала, кого это у нас убивают. Сейчас никого из благодетелей не было, и я это знала, на нижнем этаже пусто, а остальные жильцы начнут хоть как-то реагировать лишь тогда, когда на их головы обвалится потолок.
Норвежец пилил в свое удовольствие, а я, выбив первый замок, стала в перерыве от трудов праведных рассматривать чемодан с тыльной стороны, с той, где петли. Я смотрела на них, смотрела, и вдруг во мне снова подало голос мое техническое образование. Повинуясь смутному велению этого голоса, я взяла в одну руку какой-то кусок железа, в другую — молоток и, почти бездумно приставив железку к торчащему в петлях стальному штырю, стукнула по ней молотком. Штырь сдвинулся, я стукнула еще раз, и штырь мягко вышел наружу. Петля крышки отошла от петли короба. Какое-то время я бессмысленно таращилась на дело своих рук, а потом меня прорвало.
— Ура! — возопила я, размахивая молотком перед носом у Норвежца.
Адский скрежет утих. Норвежец отер пот с чела и вопросительно вскинул на меня глаза. Я ударила по второму штырю, и он тоже вышел из петель как по маслу. Крышка была открыта.
— Я ничего не понимаю, — деликатно пожаловался Норвежец. — Зачем мы тогда устраивали весь этот погром?
Если бы я сама это знала!
— Чтобы весело было, — мрачно буркнула я .
Не говорить же ему, какими словами я сама себя сейчас крою! У меня даже не хватило сил прочувствовать все величие момента. «Открыть чемодан…» Открыла. «Найти конверт…»
Нашла, почему бы и нет. И не один.
А если еще точнее, то в чемодане ничего другого не было, кроме конвертов самых разных мастей и форматов, в количестве около двухсот штук. Прачечную и этот сундук я уже видеть не могла, а поиски именно того конверта, который имела в виду Алиция, заняли бы еще пару суток, если не больше, учитывая нынешнюю остроту моего ума. Я сгребла всю корреспонденцию в кучу, завернула в упаковочную бумагу, благо этого добра здесь имелось с избытком, и покинула чердак с легкой душой и с Норвежцем, ликующим по случаю завершения каторги.
Общественный труд ради моей пользы способствовал пробуждению зверского аппетита. Предвидя ожидающие меня трудности, я решила сначала поужинать, а уже потом приступить к разгадке покоящейся в моих объятиях тайны. К тому же я не без оснований полагала, что таковая разгадка вполне может испортить мне аппетит.
Вообще-то мне по всем правилам хорошего детектива полагалось бы упиться до потери сознания, посеять всю эту кучу добытого потом и кровью добра и запутать ситуацию бесповоротно. Но ничего такого не произошло. Я наконец-то объяснила Норвежцу суть дела, частично даже не отходя от правды, а именно что моя подруга, хозяйка чемодана, в настоящий момент не имеет возможности выехать из Польши, а посему наказала мне, предварительно потеряв ключ, доставить ей содержимое. Нелегальность же моей деятельности вызвана тем, что владельцы дома ни с того ни с сего воспылали к нам обеим антипатией. По ходу объяснений мне пришла в голову еще одна удачная мысль относительно эксплуатации этого милого юноши. Раз уж судьба у него такая: быть мною помыкаемым.
Алиция говорила что-то о письмах и о знании языков. Что я-де все равно не пойму. Значит, интересующее меня письмо может быть на датском. Норвежец знает датский и переводил бы мне на французский. О сути дела он понятия не имеет, купается в своем счастье, а остальное его не волнует.
Предложение составить мне на ночь компанию в офисе он принял почти с восторгом, чем меня порядком удивил. Его благодарность ко мне за выигранные семьдесят тысяч крон была практически безгранична, понуждая посвятить исключительно мне весь этот день без остатка. Расположившись в соседнем помещении, он ловил что-то по приемнику, и я на время забыла о нем. Высыпала конверты на стол и с замиранием сердца стала их перебирать.
Счета я сразу отложила в сторону. Туристические проспекты тоже. Письма от Збышека сочла несущественными (во всяком случае, для дела), собственные тоже пренебрежительно отодвинула, с не меньшим отвращением перебрала кипу налоговых прокламаций и, наконец, наткнулась на большой серый конверт, набитый листками, исписанными разными почерками. Я наугад вытащила один из них. Письмо было на немецком, за подписью «Лаура». Как же, помню, это та дама в годах, которая доводилась подругой покойной тетке Алиции. Следующее, тоже по-немецки, было от самой тетки. Я хотела уже отложить его, как вдруг в глаза бросились какие-то пометки.
Почерк был Алиции.
Пометки проставлены оранжевым фломастером, в Польше таким редко пользуются. Разве что архитекторы и художники, а тетку Алиции уж точно не отнесешь ни к тем, ни к другим. Алиция подчеркнула фломастером в тексте некоторые буквы, а потом, как я догадалась, выписала их же внизу. Да, ее почерк. Буквы укладывались в два имени: Лаура и Аксель Петерсен. Дальше шли три восклицательных знака.
Я бездумно рассматривала запись, а потом в душе у меня зашевелилась надежда. Неужели это то самое? Неужели именно этот конверт я должна была найти? Лаура?.. Петерсена Акселя я не знаю, но Лаура? При чем тут Лаура?
Я вытащила наугад следующее письмо, оно снова было от Лауры, по-немецки. На полях пометка Алиции: «Четверг, 17:28. Спросить у Лешека».
15 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир (Продолжение)
Нет времени на раздумья. Что покажется Огненному Соколу правдоподобным? Деньги, заплаченные за молчание, или приказ, который можно нарушить? Если деньги – тогда Красен боится. Не хочет, чтобы кто-то узнал о его участии в этом деле. Если нет – значит, бояться Красену нечего и дознаватель против него не пойдёт.
– Пока дело не дошло до пыток.
– Опустим эту часть беседы, – усмехнулся Огненный Сокол. – Итак, что ты мне ответишь под угрозой пыток? Что Красен отдал тебе этот приказ?
Волчок подумал немного. Зачем разыгрывать представление? Зачем оставлять сомнения дознавателю?
– Да, – ответил он нехотя.
– Хорошо. Я не сомневаюсь, что ты лжёшь, но попробую убедить в этом остальных. – Огненный Сокол посмотрел на дознавателя.
– Когда это произошло?
– Сегодня.
– Я догадался, что сегодня. Точное время!
Быстрее, надо думать быстрее! От чёткости ответов зависит, поверит дознаватель Волчку или Огненному Соколу.
– Я не посмотрел на часы. В начале одиннадцатого. Пятый легат пришел в половине одиннадцатого, Красен приходил перед ним.
– Солнце светило на двери справа или слева?
Волчок стал вспоминать, во сколько солнце светит прямо в двери, но вовремя одумался:
– Сегодня нет солнца.
– Его плащ был сухим или мокрым?
И снова Волчок начал судорожно соображать, шёл ли в это время дождь, пока не разгадал подвоха:
– Он был без плаща. Он снимает плащ внизу, не любит в нём ходить.
– А сапоги? Мокрые ли были сапоги?
– Я не заметил. – Волчок так и не вспомнил, шёл ли в это время дождь.
– Дословно повтори его слова. Что он сказал, как только зашел?
– «Волче, доброе утро»…
– А дальше?
– Я не помню дословно.
– Ничего, вспомнишь. Не сейчас, так потом. Придётся вспомнить. Вспоминай понемногу, а пока скажи: он как-то объяснил свой приказ? Или просто приказал, и всё?
– Он сказал, что девочка… – Волчок заговорил медленно, делая вид, что вспоминает, на самом же деле обдумывая каждое слово, – нужна чудотворам живой и здоровой и что, если Огненный Сокол боится её побега, это не повод ломать ей ноги – пусть лучше усилит охрану.
– Это ложь! – Огненный Сокол повернулся к дознавателю, который окончательно уверился в том, что дело надо отложить. – Явлен намекал на то, что искалеченная девчонка никуда не денется. И что это наказание её отцу, который не верит угрозам.
– Мало ли на что он намекал. Ты мог неправильно понять его намеки, – пожал плечами дознаватель. – А тут мнение чудотвора высказано прямо, без намеков.
– Но это ложь! А не мнение чудотвора!
– Ты ещё не доказал, что это ложь.
– Волче, давай, начинай вспоминать дословно. И только попробуй ошибиться.
– Он сказал, что на девочку нужно сделать две бумаги…
– Как он назвал девочку? По имени? – оборвал Огненный Сокол.
– Нет. Он так и сказал: девочку. Мне показалось, он её жалеет.
Вопросов было много. Огненный Сокол спрашивал и спрашивал, об одном и том же по нескольку раз, – но Волчок ни разу не ошибся. И дознаватель уже порывался уйти, сказав, что ему всё ясно.
– Нет, не ясно! Он же лжёт. Все это – вранье от первого до последнего слова. Я же его знаю, он хитрый, как лис. Он не в первый раз тут отвечает на вопросы. Он слишком хорошо знает, что надо говорить. Только в этот раз не пройдёт! Волче, ты, конечно, умный парень, но не умней меня. Я верю и в твоё бесстрашие, и в твою силу. Только они тебе не помогут. Если тебе заплатили за молчание, ты всё равно заговоришь. Потому что лучше быть бедным и здоровым, чем богатым и больным. Потому что ни за какие деньги ты не купишь ни целые кости, ни зрячие глаза.
Волчок не хотел усмехаться, вышло само собой. Пока сомневается дознаватель, уверенность Огненного Сокола ничего не значит…
15 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
* * *
Спаска медленно опустилась на брошенный к стене пук соломы – двигаться было больно. Тяжёлое железо, обхватившее запястья, мешало даже убрать пряди волос с лица, и те попадали в глаза и неприятно щекотали щеки.
Факел у двери оставили нарочно – чтобы до того, как он погаснет, она успела разглядеть копошившихся в углу трёх тощих крыс. И мокриц, прилипших к сырым стенам. Спаска не боялась ни крыс, ни мокриц. Нет, она не плакала – ей даже не хотелось плакать.
Она говорила самой себе, что ничего страшного не происходит, но внутри всё сжималось от ужаса – и дрожь пробегала по израненным плечам. Хоровод множества незнакомых лиц кружился перед глазами.
Она представляла себе дознавателей жирными и похотливыми, непременно с влажными губами и плотоядными взглядами. На деле они оказались обычными людьми: уставшими, равнодушными, скучавшими. Их равнодушие пугало сильней похоти: Спаска была для них не жертвой в пасти хищника, а досадной помехой, рутиной, предметом.
Её молчание их раздражало, как раздражает жужжание мухи под потолком, – смешно испытывать гнев от жужжания мухи. Их не трогали страдания, которые Спаске причиняли плеть и калёное железо, они видели в этом лишь средство заставить её говорить. Они не радовались её слезам и не обращали внимания на крик.
Она думала, что палачи жаждут чужих страданий, – нет, им было всё равно. Они делали своё дело и гордились своим мастерством, как Спаска гордилась удачной вышивкой, положенной на ткань, не думая о том, что игла в её руках колет батист. Они не чувствовали чужой боли, и это оказалось страшней, чем желание причинять боль.
Спаска каждую минуту ждала обещанного Милушем: ей отрубят ноги и посадят на цепь. Но они хотели узнать имя Волче и место, где она жила, приезжая в Хстов. Спрашивали об отце. И ждали чего-то, переговаривались, нетерпеливо оглядывались на дверь.
Шрамов на лице Спаска боялась сильней, чем боли. И сперва очень смущалась наготы, но и дознаватели, и палачи смотрели на её тело безучастно, и вскоре Спаска поняла: нагота – это холод и уязвимость.
Грубая арестантская рубаха не согревала и не спасала от сырости, а прикасаясь к ожогам, напоминала наждак. Крысы не уходили и нисколько не испугались, когда Спаска попробовала их прогнать. Иногда её немного согревала мысль о том, что Волче где-то рядом, ведь он служит в башне Правосудия. И, конечно, ей хотелось, чтобы спас её непременно Волче.
Но, вспоминая, как он сражался за неё на болоте, умом она понимала, что лучше бы ему не знать, что она здесь, иначе он выдаст себя, а её не спасет.
Отец просто не узнает, что с ней случилось. А если и узнает, то не успеет добраться до Хстова. И можно было понадеяться на Вечного Бродягу и его силу, которой боятся храмовники, но Вечный Бродяга не выходил в межмирье уже несколько дней.
Перед закатом к ней заглянул ласковый и разодетый Надзирающий, сладкоголосый до оскомины. Он рассказывал Спаске о мире Добра, о том, что Добро борется со Злом в каждом человеке и Храм Добра поможет ей побороть внутреннее зло.
– А в мире Добра всегда светит солнце? – равнодушно спросила у него Спаска, до этого не произносившая ни слова.
Ей давно хотелось выяснить, как Надзирающие объясняют отсутствие солнца.
– Конечно! – обрадованно воскликнул Надзирающий.
– Почему же тогда чудотворы не дают солнца нам?
– Им мешает Зло – в каждом из нас. – Надзирающий огладил блестящее платье на груди – словно съел что-то вкусное.
– Почему же тогда Зло, которому я служу, даёт мне силы разгонять облака и видеть солнце?
– Оно хочет тебя обмануть, – не моргнув глазом ответил жрец.
– Понятно… – протянула Спаска и отвернулась к стене.
Ничего интересного храмовники не придумали. Дальнейшая проповедь Надзирающего пропала втуне, но он так и не утратил сладкоголосия, продолжая вдохновенно лгать.
Второй посетитель напугал Спаску гораздо сильней. Она узнала его сразу – у него на краге сидел сокол в клобучке. Он ни о чём не спрашивал, а стал медленно читать список незнакомых ей людей, пристально глядя на её лицо после каждого имени. И Спаска заранее догадалась, что в этом списке будет имя Волче, приготовилась к этому.
Ей показалось, что после его имени Огненный Сокол сделал особенно долгую паузу. Он ушёл и унёс с собой факел, и в приоткрытую дверь Спаска увидела, что её камеру охраняет Муравуш и ещё один гвардеец, который ехал с ней в карете.
А за маленьким окошком под самым потолком уже погас закат, и скоро в камеру вернулись крысы, напуганные было появлением людей. Спаска не боялась крыс, но в темноте их возня и попискивание казались зловещими: словно целые их полчища наползли в камеру из всех щелей и подбирались к ногам.
С тремя крысами она бы справилась даже в железе, но с таким множеством… Она тесней прижалась к стене и почувствовала, как придавленные мокрицы пытаются выползти из-под её плеча.
От камня пахнуло сыростью и мёртвой плотью: может быть, её предшественник умер на этом самом месте? И его тело долго терзали полчища тюремных крыс? И теперь они собрались здесь в надежде, что Спаска тоже умрёт.
А впрочем, зачем так долго ждать? И неизвестно, что лучше: быть съеденной серыми крысами или попасть на съедение равнодушным судьям Консистории.
Спаска не понимала, что такое «молиться». Милуш говорил об этом с презрением: «вместо того, чтобы делать дело, можно сидеть и канючить, чтобы кто-нибудь сделал это дело за тебя». Отец высказывался менее категорично: «Когда человеку не на что надеяться, он просит защиты у тех, кто его сильней, – но это путь слабых».
Спаска представила себе, как просит защиты у сладкоголосого Надзирающего, или у Огненного Сокола, или у равнодушных дознавателей, – все они были сильней её. Даже серые крысы были бы сильней её – если бы заполонили камеру.
Нет, молитва, о которой она столько слышала, – это даже не путь слабых, это путь глупых. Что толку просить, если тебе всё равно откажут?
Мокрица, словно медленная капля воды, ползла по руке вниз. Спаска с трудом подняла руку в железе и сбросила её на пол. Крысы, услышав звон цепи, притихли и затаились.
Интересно, просить защиты и звать на помощь – это одно и то же? Надо позвать Вечного Бродягу, может быть, он услышит её зов из межмирья.
Сюда не придет Лапушка и не прилетит Враныч, у неё отобрали не только подвеску, подаренную Волче, но и лунный камень…
Спаска поднялась на ноги – длинная, тяжёлая цепь позволяла отойти от стены больше чем на три локтя, но оттягивала руки назад. Ей же непременно хотелось повернуться лицом к двери.
Не было и огня, сквозь который так хорошо виден Верхний мир. Не было волшебного сундучка с колокольчиками, не было подсказок Милуша. Она давно не танцевала добрым духам, но, чтобы собрать силу, способную вынести дверь, нужно было танцевать им три ночи подряд.
Спаска встала поближе к стене, чтобы цепь не так сильно оттягивала руки, и посмотрела вперёд. Озадаченные крысы помалкивали.
Она пролетела по межмирью, разглядывая чужих добрых духов, слишком слабых для того, чтобы ей помочь… Межмирье оставалось неподвижным, не пускало её в Верхний мир. Мир Вечного Бродяги – это не Хрустальный дворец, который можно увидеть всегда, когда захочешь…
И сколько она ни старалась представить себе языки пламени, за которыми брезжит путь в Верхний мир, как ни вспоминала барабанный грохот, это ей так и не помогло. Впрочем, даже если бы она увидела Йоку Йелена в Верхнем мире, он бы всё равно её не услышал…
Робкая, тоскливая мелодия, что когда-то лилась из волшебного сундучка, вспомнилась легко и ярко – словно Спаска на самом деле услышала её. Она переступила с ноги на ногу: печальная мелодия кружила голову, щемила сердце и поднимала что-то лёгкое в груди. Особенно здесь, в темноте, на глазах голодных крыс.
Спаска перекатилась с пятки на носок и приподняла голову – так, словно из-за огненного полога на неё смотрел Вечный Бродяга. Она танцевала для него – и знала, что он её не видит. Напевала чуть слышно, и не могла высоко поднять руки, и кружилась, наматывая на себя звенящую, словно монисто, цепь, – и раскручивала её обратно: медленно, шажок за шажком, то поднимаясь на носки, то сгибаясь, словно тростинка на ветру, то вскидывая лицо к потолку и подставляя его невидимым солнечным лучам, то опуская голову на грудь.
Боль немного мешала, но только в первые минуты, – а потом отступила, стала почти неощутимой.
Мелодия текла и не кончалась – и Спаске чудилось, что за темнотой уже мелькает белый огонь путеводной луны, зажжённый для неё Вечным Бродягой. Цепь дергала за запястья, влекла к полу, но Спаска упорно тянула руки вперёд, надеясь раскрыть темноту перед собой, распахнуть невидимую дверь.
Тщетно… Мелодия иссякла, как иссякает, вязнет в тумане порыв ветра. Руки со звоном упали вниз, плечи поникли…
Спаска опустилась на солому и уткнулась лицом в колени. Ночную тишину, вначале показавшуюся абсолютной, то и дело нарушали далёкие звуки города – стук колотушки, цокот подков по камням мостовой, редкие крики дозорных.
Крысы, прислушавшись к тишине, снова завозились в углу. Спаске не хотелось плакать – от ужаса перед неотвратимо наступающим днём пропадали даже слёзы.
15 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир (Продолжение)
Вряд ли Государь станет сам просматривать разрешения. Подписывать будет один из секретарей. С гнусной ухмылкой спросит, красива ли колдунья. Захочет – подпишет, захочет – откажет. Какие разрешения! Какой Государь!
Надо бежать в подвал, надо ломать двери, надо любой ценой вытащить её оттуда! Это на третью степень нужно разрешение, на первую не нужно. И что с ней сейчас делают дознаватели?
Можно малодушно не думать об этом, оправдывая свое малодушие необходимостью оставаться спокойным, только Спаске от этого легче не станет. Впрочем, ей не станет легче независимо от того, спокоен он или нет, малодушен или отважен.
Мысли путались, не хватало обычного хладнокровия, сосредоточенности. В минуты опасности Волчок, как правило, начинал соображать чётко, размеренно и быстро, легко принимал решения, не колебался и не долго взвешивал за и против. А тут не получалось. На несколько ходов вперед думать не получалось.
Надо дождаться вечера. Сейчас что-то делать бесполезно.
И это разрешение… Если оно будет подписано, до завтра Особый легион ждать не станет. Они побоятся силы Вечного Бродяги, после взрыва на подступах к замку ясно, что стены не удержат Спаску в башне Правосудия. Ещё страшней было думать, что запрет Государя не остановит Огненного Сокола…
Хорошо, что не он распоряжается дознанием и не третий легат. Спокойно, спокойно. Сначала подготовить разрешения. Всего три. На гербовой бумаге. Если в канцелярии Государя разрешение подпишут, можно будет подготовить новое и самому подделать подпись Государя.
Нет. Не так. Надо сразу подготовить отказ, а потом идти во дворец. Руки не слушались. Не так часто приходилось подделывать почерк секретаря и подпись Государя. Волчок испортил три черновика и посадил кляксу на четвёртый. Надо успокоиться. Надо сосчитать до десяти и сделать три глубоких вдоха.
А ночью озверевшие гвардейские ублюдки ходят по камерам, выискивая молодых женщин. И девушек. Им всё равно – девушка или женщина.
Волчок испортил пятый лист бумаги и взялся за шестой, подложив под него ещё три запасных. Надо успокоиться. Надо выпить воды. Вода успокаивает.
«Государь категорически запрещает применять допрос не только третьей, но и первой, и второй степени тяжести ввиду малолетства колдуньи, а также допуская постыдный умысел со стороны дознавателей».
Нет, про первую не поверят. Надо убрать про первую. Волчок обхватил виски руками. Он бы и за первую загрыз любого дознавателя зубами. Но если не убрать про первую степень, никто не поверит.
Надо думать головой, а не сердцем. Иначе ничего не выйдет. Семь испорченных листов бумаги горели долго и сильно дымили – пришлось приоткрыть окно. Волчок сунул поддельное разрешение в ящик стола и запер его на ключ.
Но, подумав, взял бумагу с собой – вдруг секретарь дознавателей встретится по дороге и потребует разрешения немедленно? Да, бумаги, как всегда, подписывали секретари – Государя не было в кабинете, он собирался в Волгород. Какое ему дело до каких-то колдуний?
Да, Государь наверняка знал о такой колдунье, как Спаска, но вряд ли слышал ее имя.
– О, четырнадцать лет. Хорошенькая? – Старший из секретарей сидел, закинув ногу на ногу, и почёсывал пером за ухом.
– Я не знаю, не видел, – ответил Волчок равнодушно.
Убить бы его за эти вопросы… Внутри всё дрожало то ли от злости, то ли от волнения.
– Наверное, в самом деле колдунья, раз третью степень просят, – вздохнул клерк. – Небось дело Особого легиона.
– Может быть, – пожал плечами Волчок. – Ладно, разрешим. А то опять начнутся разговоры, что Государь вставляет палки в колёса Особому легиону.
Перед встречей в Волгороде ему с храмовниками ссориться не с руки, колдуны первыми начали войну… Внутри что-то оборвалось, Волчок едва не скрипнул зубами на всю канцелярию Государя, сжал левый кулак под плащом. Спокойно, нужно оставаться спокойным.
Есть другая бумага, с запретом. Даже если будут разбираться, пройдет время – он успеет вытащить Спаску, успеет.
Может, рассказать о её аресте Красену? Но Красен наверняка уже знает об этом. И если может что-то сделать – сделает. Он не хотел ареста Спаски. Красен уедет через час-другой, если уже не уехал. Ничего, Волчок справится и без него.
Надо только дождаться вечера, сегодня все уйдут со службы пораньше. Подписанное клерком разрешение Волчок сжёг в очаге трактира на площади Совы. Надо дождаться вечера.
Завтра праздник, охрана в подвале наверняка перепьётся. И немного там охраны, ведь никто не может попасть в башню Правосудия просто так. А состряпать бумагу, по которой Волчок пройдёт в подвал, нетрудно. Его там все знают, никто ничего не заподозрит.
Трудней будет выйти вместе со Спаской, но можно и тут что-нибудь придумать. Ещё есть время.
Никакие дела в голову не шли. Волчок передал разрешения в службу дознания и вернулся в канцелярию. Нельзя сейчас идти в подвал, его могут в чем-нибудь заподозрить. Или наоборот? Если охрана увидит его сейчас, то не удивится его приходу вечером?
Никак не получалось сосредоточиться, голова, обычно ясная, отказывалась думать, зато сердце то стучало бешено, то обрывалось, замирало от ужаса. Наверняка охрана что-то знает, что-то слышала. И даже повода спуститься вниз выдумать не получалось, ему совершенно нечего было делать в подвале.
Разве что… Разве что пятый легат нашел ошибку в деле болтливых пособниц колдунов и ему срочно нужен дознаватель, который вёл допрос. Сомнительный повод, с этим можно подождать. Тем более что пятому легату не до того – он уже собрался уходить.
Не пятый легат – ошибку мог найти сам Волчок. Все знают о его дотошности. Нужно только выждать немного, а то никто не поверит, что он так быстро разобрался в деле.
Больше получаса Волчок не выдержал – спустился в службу дознания. Потолкался там немного, выясняя, кто из дознавателей сейчас в подвале, и уже собирался идти вниз, когда на лестнице его окликнул Огненный Сокол.
Волчок остановился и даже поднялся на один пролёт. С Огненным Соколом было трое гвардейцев из Особого легиона, но не из его бригады, Волчок не был с ними знаком.
– Волче Жёлтый Линь? – почему-то спросил Огненный Сокол.
– Ну да… – пожал плечами Волчок.
– Именем Добра… Сдай оружие. Только тихо. Не надо привлекать к нам внимание.
– Что на этот раз? – раздражённо спросил Волчок, уверенный, что речь пойдет об отравленном приговоре Чернокнижнику, – за неделю Огненный Сокол мог разобраться в этом деле. Ну почему именно сегодня, сейчас? Почему не вчера? Не завтра?
– Сдай оружие. Пойдём.
Волчок расстегнул пояс и протянул его одному из гвардейцев. Он не чувствовал ни волнения, ни страха – только досаду. Если Огненный Сокол его подозревает и не отпустит до вечера, как помочь Спаске?
И голова как раз соображала плохо, а говорить с Огненным Соколом надо трезво, надо думать над каждым словом… По дороге в казармы Огненный Сокол не сказал ничего. И в подвал спускался молча. Значит, подозревал Волчка всерьёз, раз не в трактире решил расспросить, а арестовал и привел в комнату допросов.
Лишь на пороге Волчка слегка передёрнуло – вспомнилось, каково оно было – стоять прикованным к стене в полной власти палача. Надо успокоиться. Нельзя ошибиться. Надо сосредоточиться, чтобы выйти отсюда как можно раньше.
Огненный Сокол сел за стол, оставив Волчка стоять напротив.
– Что на этот раз? – спросил Волчок снова.
– А ты не догадываешься?
– Нет.
– Я знаю, что ты хорошо умеешь лгать. Сейчас лгать не следует – это мой тебе дружеский совет. И вопрос у меня к тебе только один. Ответишь на него честно – и ты свободен.
– Какой вопрос?
– Может, сам все расскажешь?
– Что я должен рассказать?
Открылась дверь, и в комнату зашел дознаватель из башни Правосудия. Ему-то что тут надо?
– Ладно. Нет времени, – продолжил Огненный Сокол, скользнув взглядом по дознавателю. – Кто приказал тебе подделать запрет Государя на пытки колдуньи?
– Я не подделывал никакого запрета, – ответил Волчок.
Как они догадались? Когда успели? Неужели спросили секретаря, который подписал разрешение? Но он бы не стал говорить с Особым легионом, их бы и на порог не пустили в канцелярию Государя! Если, конечно, их осведомитель не сработал столь быстро. Или… Если их осведомитель – старший из секретарей, он заранее получил приказ подписать бумагу. И, увидев запрет, Огненный Сокол кинулся рыть землю…
– Ты лжёшь.
– Я не лгу.
– Ты лжешь, Волче. Вот. – Огненный Сокол кинул на стол два чистых листа бумаги. – Посмотри хорошенько.
Волчок нагнулся, но ничего не увидел – чистая бумага. Простая, серая, не гербовая. Какую он обычно использовал для черновиков.
– Что, не видишь? Возьми в руки и наклони к свету. – Огненный Сокол подвинул и подсвечник.
И Волчок всё понял – на бумаге отпечатался его черновик. Это были те два листа, которые остались нетронутыми, их он сжечь не догадался. Дурак! Дурак, и сам во всем виноват! Что теперь? Нет ни секунды на раздумья.
– Ну? – переспросил Огненный Сокол. – Кто приказал тебе это сделать? Не сам же ты это выдумал.
– Я… не буду отвечать.
– С ума сошел? – Огненный Сокол привстал. – Ответ мне нужен сегодня, сейчас. Я тебя живьём зажарю, если ты мне не ответишь.
Значит, всё напрасно? Значит, Спаске поддельный запрет не помог?
– Если запрет поддельный, почему не получить разрешение снова? Зачем мой ответ нужен так срочно?
– Здесь спрашиваю я. Щенок. Потому что дознаватели без бумаги работать не будут. А канцелярия Государя уже закрылась – теперь новую бумагу можно получить только послезавтра.
Вот зачем явился дознаватель! Он не верит Огненному Соколу!
– Ну? Мне нужен ответ, быстро.
– Я… не имею права отвечать.
– Да ну? И кто же тебе запретил? Первый легат? Только первый легат может запретить отвечать на вопросы Особого легиона.
– Не только… – усмехнулся Волчок.
Может, они в самом деле не начнут без бумаги? А если приказ исходит от Красена, дознаватели не посмеют идти против него. Огненный Сокол громко скрипнул зубами.
– Ты считаешь себя умным? Ты думаешь, я в это поверю?
Догадался про Красена. Сразу догадался. И теперь Волчку надо стоять на этом до конца, ни на шаг не уклониться. Тогда, может, Огненный Сокол поверит. А если не поверит – будет сомневаться. Дознаватель будет сомневаться ещё больше. И пока он сомневается, Спаску не тронут.
– Во что? – Волчок вскинул голову. – Я пока ничего не говорил.
– Мне сегодня не до шуток, – рявкнул Огненный Сокол. – Надеешься пройти три круга пыток и получить деньги за молчание? Не выйдет! Никаких трех кругов не будет. Ты лжешь про Красена, потому что знаешь: я не могу этого проверить, пока он не вернётся из Волгорода. А Красен не мог отдать тебе этого приказа. Не мог! Он не знал об аресте девчонки!
Ложь должна быть правдоподобной. Нельзя придумывать много лжи, запутаешься в ней и не сможешь верно отвечать на вопросы.
И можно было сказать, что Волчок сам зашел к Красену и рассказал об аресте Спаски, но это уже большая ложь, из неё можно не выпутаться.
– Я пока ни слова не говорил про Красена.
– Ничего, про Красена ты скажешь – я понимаю твой расчёт. Сейчас ты будешь якобы молчать, при угрозе пыток расскажешь про Красена – чтобы твоя ложь показалась правдоподобной. Только я не поверю! Красен не знал об аресте. И не будет трёх кругов, не будет! Если ты не скажешь правду, я тебя в калеку превращу, никаких денег не захочется. Ты у нас парень молодой и здоровый, из рода Жёлтого Линя, – разрешений на допрос четвёртой степени получать не надо. Ты понял меня?
– Да, – Волчок прикусил губу.
– Ну? Кто это был? Не тяни время, оно дорого.
– Я не имею права отвечать на этот вопрос.
– Послушай, Знатуш… – тихонько зашептал дознаватель. – А может, это в самом деле Красен? Тогда лучше дождаться его приезда.
– Я понимаю, что ты хочешь побыстрей пойти в кабак! Не выйдет. Даже если это Красен, почему он не отдал приказ напрямую тебе? Зачем ему эта катавасия с поддельным запретом?
– Тогда третий легат добился бы отмены приказа через Стоящего Свыше. А сейчас Стоящий Свыше уехал.
– Красен не знал об аресте девчонки!
– Знатуш, надо отложить всё это на послезавтра, – проворчал дознаватель.
– Нет! Волче, ответ мне нужен быстро. Про Красена забудь – это неудачная идея.
Назвался груздем – полезай в кузов. Теперь нельзя придумывать новую ложь, тогда дознаватель перестанет верить в приказ Красена. А главное, чтобы верил дознаватель, – пусть отложит всё это на послезавтра, пусть.
– Я не буду отвечать.
– Волче, я спрашиваю тебя в последний раз. Если ты не отвечаешь, я зову палача. Кто велел тебе подделать подпись Государя?
– Я не имею права отвечать на этот вопрос.
– Не имеешь права, пока дело не дошло до пыток? Или совсем?
Хаар-Инни скоро падать в туманы. Значит, Круг опять завершится.
Глядя на белёсую пелену далеко внизу, Юке представляет, как это будет.
Все соберутся в тесную пещеру, ибо оставшийся снаружи обречён, и будут ждать, пока Ветер стирает прошлое. Раскатывает по бревнышку дома. Скрюченными пальцами копается в развалинах, разбрасывая и ломая веретёна, кукол из дерева и водорослей, курительные трубки. Играет в ладушки с морем – хлоп, хлоп. Меж сталкивающихся ладоней увечатся рыбацкие лодчонки.
В единственное укрытие в мире много не возьмешь – места не хватит. К тому же не разрешит никто тащить вещи. Запасы еды сохранили – и на том благодарность Предкам. Старейшина Ирд-Отке, как и те, что были до него, повторяет: новый Круг – новая жизнь. Её надо начинать с того же, с чего всегда начинали. Перетащить принесённые морем стволы, обтесать их, отстроить жилища, починить лодки. На скорую руку сделать домашнюю утварь.
А тех, кто будет тянуть за собой нити из прошлого, Предки накажут. Вот Мас пытался строить лодку, чтобы покинуть мир вопреки воле ветров и течений. Она была больше, чем делали до сих пор, несла странный парус – нелепый, косой. Мас говорил, что сможет пройти против ветров и уплыть далеко. Раз попробовал – не успел, второй… Великий Ветер рассердился, и в следующий приход не просто покалечил необычное судёнышко – не оставил даже следа, кроме нескольких щепок на прибрежных камнях. Тогдашний старейшина понял знак гнева.
– Ты вспоминаешь, что делал и как думал в минувшем Круге, – сердито сказал он Масу. – Прекрати это раз и навсегда!
Мир совсем маленький, полдня пути, но больше ничего нет. Только старое седое море с остывшей кровью с одной стороны. Только туманы далеко-далеко внизу – с другой. Говорят – немногие рисковали спускаться, ища невидимое дно. Знают – никто не возвращался живым.
Лишь чайки могут покидать мир и пролетать над туманами.
Юке глядит вверх, где кружится чайка.
Чайка смотрит вниз, и видит, как далеко-далеко от берега волны меняют цвет, скрываясь в дымке. Там одна вода встречается с другой, что пришла издалека, и образует непроходимое сплетение течений и ветров.
Чайка смотрит вниз и видит, как каменистая, почти бесплодная равнина отвесно обрывается в непроницаемую пелену бездны, окружившей её неровным полукольцом.
Чайка смотрит вниз и видит, как горы, еще неприступнее, чем обрыв, разделяют между собой туманы и море. Два каменных исполина с двух сторон замыкают клетку мира.
Чайка смотрит вниз и видит человека. Для птицы люди все на одно лицо – смуглое, широкоскулое, с чуть раскосыми глазами.
Юке желает Хаар-Инни долгой жизни, и другим старикам тоже. Не только потому, что знает их всех с рождения. Он не хочет Ветра, а тот приходит всякий раз, когда тело умершего – будь то старик или женщина, девушка или подросток, летит в свой последний путь в туманы к Предкам. Лишь совсем маленькие дети не заставляют густые клубы заколыхаться сильнее, подняться, как тесто на дрожжах и, достигнув края обрыва, превратиться в Ветер.
Если не отдавать мёртвых Предкам, те сами придут напомнить о себе. Говорят, когда-то было два поселения, на разных краях мира, но одно нарушило обычай… Теперь их деревня – единственная.
Он, Юке виноват, но совсем не хочет другой жизни. Ведь это не только новые дома, новые вещи и новый старейшина, которого выбирают из пожилых, заработавших два имени. Это и новая женщина для него, и новый мужчина для Иле.
Иле, у которой волосы чернее, чем у других, а руки теплее. Иле, которая так горячо целует и так смешно иногда улыбается во сне. Иле, которая…
А, что говорить…
Они остались вместе после предыдущего Ветра, пришедшего, когда странная болезнь скосила Арка. Он был не старый. Старше Юке, но не старый, и всё же умер. Говорят, люди теперь чаще болеет и умирают, не дожив до двух имен, потому что плохо выполняют заветы Предков.
Они остались вместе, и Ирд-Отке пришёл говорить с ними. Юке ответил ему:
– Всё начинается снова, и получилось, что Иле выбрала меня, а я её. Может же два раза так быть! Это не продолжение, правда.
Старейшина догадывался, что он врёт. Неодобрительно причмокнул губами и ушёл.
– Мне страшно, – без привычной звонкости сказала Иле, и прижалась щекой к его плечу.
– Не бойся, – ответил он. – Ведь мы вместе.
– До следующего Ветра, Юке. На нас сейчас смотрят, как чайки на неосторожную рыбу. И с нами случится что-нибудь плохое, если мы не поменяемся, как остальные.
– Но ведь мы… – мысль сорвалась с края неизбежности и полетела в туман.
Загрубевшие от работы пальцы осторожно отбросили волосы с её лба, чтобы можно было заглянуть в зелёные, как море в редкие солнечные дни, глаза.
– Я слишком боюсь, – тихо призналась она, и во взгляде снизу вверх густела мольба. – За тебя, да и за себя тоже. Я не очень храбрая. Прости, Юке, но я в следующий раз выберу кого-нибудь другого. Вот потом, через Круг или два… Обязательно, поверь!
Юке знает, что она права, но не хочет ждать «потом». Он представляет, как Иле целует кого-то ещё, а затем она, такая тёплая, во сне рядом с этим кем-то изредка улыбается. Он представляет, как сам обнимает другую, и на душе становится холодно. Мысли заставляют ворочаться по ночам.
Приводят к Краю мира.
Он не может больше смотреть на еле видную чайку, на густые, ворочающиеся, никогда не спящие туманы. На седое море.
Он спускается к воде и идет вглубь, в пещерку, которую обнаружил случайно в детстве. Можно пробраться по узкой дорожке – сперва вниз, а потом глубоко в огромное брюхо горы, при слабом свете плесени, облепившей стены. Здесь нет чаек, нет туманов, и лишь море не оставляет его в покое. Шумит и шумит, даже громче стало.
Юке идёт к дальней стене, садится и прикладывает ухо к холодному, шершавому камню. Прибой слышен неожиданно отчётливо и звучит не так, как на берегу. Там он, когда нет шторма, мягко ласкает прибрежные камни, как Юке по ночам ласкает Иле. Здесь, рядом – а волны тут рядом, как ни удивительно! – он бьётся отчаянно и яростно, будто рыба, которая запуталась в сети и пытается порвать её, чтоб не глотать ненавистный воздух. Большая, сильная рыба.
Пальцы касаются камня, проверяя на прочность, как невод. Стена покрыта трещинками.
– Я давно жду тебя, – Иле обнимает, помогает скинуть промокшую накидку, – что-то случилось?
– Нет, ничего, – глаза слипаются от усталости.
– И вчера было так же, и позавчера, и я не видела тебя на берегу. Юке! – женщина вскрикивает, – у тебя руки все изрезаны! Дай я промою и перебинтую.
Молчание – долгое, будто голодная зима. Только закончив хлопотать, она садится рядом, и во взгляде настойчивый, как осенний дождь, вопрос.
– Все в порядке, – мужчина устало щурится.
– Ты где-то пропадаешь, потом сразу сваливаешься спать, а нам осталось так мало! Хаар-Инни совсем плох.
Это правда, и Юке чувствует себя виноватым. Перед всеми, но перед ней – больше всех.
– Просто подожди, – просьба, неверная и расплывчатая, как туманы за Краем.
Она вздыхает, придвигается. На его губах смешиваются вкус солёного ветра и поцелуя.
– Что ты здесь делаешь? – слабый зеленоватый свет очерчивает высокую фигуру, перекрывшую выход из пещерки. Скрипучий, будто у старика, голос Эза ввинчивается в уши. – Старейшина послал за тобой.
– Как ты меня нашел? – разгибаясь, усталый и растерянный, спрашивает Юке первое, что приходит в голову.
– Видел, как ты ходил сюда. Думаешь, один в детстве отыскал это место? – незваный гость усмехается и тут же повышает голос. – Давай быстрее. Хаар-Инни умер, сейчас будут похороны, а потом… Погоди-ка! Что ты?..
Эз, пригибаясь, шагает вперед. Ему нельзя, он не поймет! Ошеломленный неожиданным появлением и страшным известием Юке, не задумываясь, опускает на его затылок камень, который держит в руках, в последний момент смягчая удар.
Сердце потерявшего сознание бьётся, и Юке вздыхает с облегчением. Мимолетным, как струйки разбившейся волны, сбегающие с берега обратно в старое море.
Его время кончилось. Он не успел, как Мас. Тело сейчас уже несут к Краю, потом полёт, а потом…
Юке смотрит на щебень, усеявший пол. На осколки разбитых им камней. На тот, что он держит в руках. На углубление в стене – ячейку сети, за которой яростно бьётся прибой, взывая к нему. На глыбу, выступающую вниз из каменного свода.
Рыбак почему-то уверен, что после Ветра она рухнет, закрыв пробитое им отверстие своим огромным, прочным, надёжным телом. Залатав сеть.
Он остервенело молотит и молотит в стену, не ощущая боли в изодранных ладонях, не слыша стука ударов и щелчков от падения осколков. Только зов прибоя.
Он не сразу понимает, что мокры не только его руки – от крови – но и ноги. Лишь тогда Юке задыхается, останавливается и осознаёт, что пол уже залит. Седое море изо всех сил ломится сюда, расширяя отверстие.
Эз тяжелый – наверное, тяжелее Юке. Его очень трудно тащить на плечах, но волочь нельзя – камни острые, да и вода поднимается всё выше, заполняя пустое каменное чрево. Сзади что-то рушится. Привычный с детства запах водорослей и соли набивается в ноздри, и мужчина не сразу осознаёт, что почти выбрался. Теперь самое трудное – вверх, туда, где виднеется край равнины, до которого морю не достать.
Их не дождались, тут же понимает он. Короткие похороны прошли и начинается Ветер. Поднимающийся со дна туман достигает ног – белые клубы, которых он никогда не видел так близко. Белые клубы, верхний край которых – скрюченные полупрозрачные руки. А вот и лица… Разные – взрослые и детские, но больше старческих. Одно, искаженное яростью, придвигается ближе, и Юке узнает Хаар-Инни.
– Ты не попал к Предкам? – спрашивает он.
В этот миг искривлённая рука протягивается к нему, и Юке начинает тянуть, к краю тропы. Он понимает, что ошибся. Дух Хаар-Инни присоединился к тем, кто был до него. Они – Предки.
Юке, пошатываясь под ношей, делает шаг назад, избегая призраков, и начинает карабкаться вверх с тем же неистовством, с каким раньше бил в стену.
Они – Предки. Они – Ветер, сметающий всё, от чего новый Круг мог бы оттолкнуться и уйти дальше, уйти от их собственных, старых Кругов. Сделали их такими туманы на дне? Или наоборот?
Юке не знает, ему некогда задумываться, он лезет выше, зная при этом, что Ветер-то не остановит верхняя кромка обрыва. Что не успеть добраться до пещеры-укрытия, и больше не увидеть Иле. Зато теперь не мучают раскаяние и сомнение в содеянном ради своей женщины. Он жалеет лишь о том, что не успел довести дело до конца. Не успел выжить. Ветер, создаваемый руками многих поколений умерших, тянет его. Стена уходит вверх – нет, это он сползает вниз…
Страшный треск заставляет замереть даже туманы. В источенном больном чреве каменного великана, которого сейчас пучит от солёной воды, что-то не выдерживает. Кусок горы рушится вниз, и с торжествующим рёвом врывается волна, окатывающая Юке брызгами и хлещущая по туману. Тот оседает, а потом скрюченные руки Ветра упираются в жидкую стену, пытаясь оттолкнуть её, но Юке уже не смотрит на это. Он ползёт, и только наверху, сбросив со своих плеч Эза, бессильно вытягивается на камнях.
Чайка смотрит вниз и видит холодное седое море с дымчатой полосой течения вдалеке.
Чайка смотрит вниз и видит каменистую, почти бесплодную равнину.
А еще она видит с другой её стороны поверхность бездны, которая заполнена спокойной, перекатывающейся мускулами волн водой, глубоко похоронившей под собой туман.
Там покачивается, уходя от Края, лодка под косым парусом, а в ней – мужчина и женщина. Они уплыли уже далеко.
Юке протягивает руку вперед. Он видит то, что нельзя было увидеть раньше.
– Смотри, Иле! – взволнованно кричит он. – С той стороны есть другой Край! А за ним, наверное, другой мир. Совсем другой…
https://author.today/u/ann_iv
Айл-на-Грейне, уютный и чистый городок раскинулся в небольшой долине по обоим берегам полноводной реки. Шпили храма Странника, высоко возносящиеся в небо, были видны издали и избавляли от необходимости спрашивать дорогу.
Первые капли дождя упали с хмурого неба, когда ноорнцы остановились перед дубовыми воротами гостиницы, примыкающей к храму. Во дворе их встретил худощавый мужчина в темно-лиловом бархатном камзоле, расшитым серебряным галуном. На груди у него была та самая звезда, про которую упоминал Стерен, и Оденар поднял правую руку в традиционном воинском приветствии:
— Капитан Раймон Оденар.
Мужчина, пристально оглядев их, сказал:
— Я Алистер Логдейл, секретарь его величества. Прошу вас, капитан.
Они поднялись по лестнице на второй этаж и вошли в просторную светлую комнату
— Капитан Оденар, сьер Лора — с придворной торжественностью провозгласил Логдейл.
Из-за массивного стола, заваленного бумагами, встал невысокий человек с живыми темными глазами, от уголков которых веером разбегались морщинки. Одет он был в суконный коричневый камзол простого кроя, и встретив альбийца на улице, Оденар подумал бы, что перед ним судейский или аптекарь.
— Прошу меня извинить, сьер Оденар, за то, что своим праздным любопытством оторвал вас от дел, — взволнованно начал Лора, — Но сейчас я полагаю, что сам Странник направлял мой разум.
— Буду рад, если наш разговор принесет пользу. Но что важного или представляющего для вас интерес могу я поведать?
— О, не скажите. Ваше имя овеяно легендами и… — Лора прервал сам себя. — Вы с дороги, голодны и желаете отдохнуть?
— Не откажусь перекусить, однако в отдыхе нет нужды. Со мной еще два человека.
— Я распоряжусь подать холодной телятины и сыра, капитан. И для ваших солдат тоже
Альбиец вышел из комнаты, а Оденар с невольным интересом окинул взглядом исписанные аккуратным почерком листы на столе. Ему бросилось в глаза слово Армория и он нахмурился, начиная догадываться, о чем пойдет речь.
— Мы остановились на легендах, — подтвердил его догадку вернувшийся Лора. — А точнее — я бы хотел расспросить вас о походе через Арморийский лес. Садитесь, — он указал на один из стульев возле стола, а сам занял прежнее место.
— Мы наткнулись на развалины древнего святилища Странника. Хотя это не точно, но Ив… теньент ап Бендет так считал. А потом была стычка с галейцами. Ничего особенного.
— В бою принимал участие принц Лодо, ведь так? Как вы думаете, зачем принц с малочисленным отрядом пустился в такую рискованную авантюру?
Оденар пожал плечами:
— Я размышлял об этом, но так и нашел причины.
Появление слуги с полным снеди подносом, посреди которого возвышался глиняный кувшинчик, прервало разговор. Лора отодвинул бумаги, освобождая угол стола и приглашающе махнул Оденару. Того не пришлось упрашивать дважды. Он плеснул розового храмового вина в кружку, положил тонкий ломоть нежной телятины на краюху ржаного хлеба и с аппетитном принялся за еду.
— Пришел мой через рассказывать,— неторопливо начал Лора, когда за слугой закрылась дверь.—Представьте себе мое изумление, когда буквально вчера, изучая старинную летопись, я наткнулся на упоминание Арморийского храма. К сожалению, время не пощадило пергамент, однако я смог разобрать, что храм был своего рода местом Силы. И тут я подумал про вас. Не случилось ли с вами в Армории чего-то… необычного?
— Мы встретили жреца из ордена Пастыря. Он указал брод через Онд,— прожевав, ответил Раймон.
— Но ближайший храм Странника Милостивого находится в Кранне.
— Старик сказал, что живет отшельником. И он предсказал, что начнется гроза, хотя я не считаю это чудом.
— Люди, живущие в единении с Мирозданием, подмечают такие вещи. А невежды — говорят о чуде, —согласился Лора. — А в самом храме?
— Меня удивило, что внутри храма выросли деревья… — Оденар замолк.Стоило ли рассказывать о найденной драгоценности? Повинуясь необъяснимому чувству, он оставил камень у себя, и даже Стерен не знал о находке. А значит, и альбийцу ни к чему. — Вот что еще. Жрец сказал, что я должен буду заплатить деньги капитану одного корабля. Однако корабля с таким названием не было в порту Брейтца. Я думаю, что все-таки старик повредился в уме.
— Так-так. Возможно. Вам известно, что принц Лодо весьма интересуется артефактами древности и ведовством?Значит, к храму он шел не просто так. И я почти уверен, что ему известно ваше имя и где вы находитесь. На вас не было покушений?
— Вы предлагаете считать за покушения все попытки меня прикончить? — не сдержал сарказма Раймон.
— Нет, — улыбнулся Лора, — только те, что вам запомнились.
— Ну, хорошо. Кое-что было. Полгода назад, я ужинал в одном из трактиров Кассл-Хола с приятелем. К нам приблизился господин весьма солидного вида, представился купцом, вынужденным бежать из Ренна. Он преподнес бутылку отменного шаблера, чтобы почтить храбрых ноорнских воинов. Виноградники Южного Ноорна. Чудесный букет, — Раймон криво усмехнулся. — Я пригласил его к столу. Торговец говорил с реннским акцентом и прекрасно знал город. Мы уже разлили вино по бокалам, но в зал ворвался мой сержант: тэн ап Бенодет срочно вызывал меня к себе. Когда я вернулся, мой товарищ сидел за столом и смотрел в никуда. Его стакан был пуст, а бутылка исчезла.
— Он был мертв?
— Он жив до сих пор, но… не знаю, как объяснить. Будто из человека вынули искру жизни, и осталась оболочка, покорная чужой воле. Купца мы так и не нашли, и никто в трактире не мог вспомнить, когда он ушел и куда направился.
— Полагаю, яд предназначался вам… А несчастный оказался случайной жертвой. Но я в затруднении, — Гильем потеребил мочку уха, — не могу понять, какой из ядов мог бы оказать подобное воздействие. Вам следует быть осторожным, сьер Оденар. И остерегаться незнакомых людей и неожиданных подарков. Гончие принца Лодо, однажды взяв след, не теряют его.
— Насколько это в моих силах, — кивнул Раймон. — Им ничего не стоит пристрелить меня из засады, зачем разыгрывать спектакль?
— Возможно, цель не убить вас немедленно, а… захватить и расспросить. Например, о храме…
— На все воля Странника. Но я понял вас.
— Послушайте, что я скажу.Мой сюзерен поручил мне собрать самые точные сведения, касающийся чудес, творимых Странником. И попытаться найти потомков Одаренных. Возможно, божественная кровь не покинула наш мир. Месьер Эрнан уверен, что грядет новая война. Из Галеи приходят тревожные сведения. И в этот раз победа будет достигаться не только храбростью и силой оружия. И место подобного вам человека — на острие борьбы…
— Прошу меня извинить, но я не совсем улавливаю, к чему вы ведете,сьер Лора,—прервал егоОденар.
— Могу ли я быть откровенным с вами?
Капитан молча кивнул, и Лора продолжил, понизив голос:
— В Альби будут рады принять Ноорнского Волка.
Оденар поморщился: разговор нравился ему все меньше.
— Неожиданно, — буркнул он. — Я поклялся защищать людей в Эйре. Вы предлагаете мне стать клятвопреступником и предателем?
Он пристально смотрел на альбийца. Однако Лора не смутился и не отвел взгляда:
— Я предлагаю вам обдумать следующее. Война начнется не завтра. Но Гаспар пойдет не на север, а на юг. Если Альби не устоит, то для него откроется дорога к Срединному морю. И дальше — к богатству Этррури. А потом уже, напитавшись соками, как мерзкий паук, он атакует Эйрланд. И другие государства. И тогда никто не защитит людей ни здесь, ни в других землях. Вы — выдающийся человек. Кто смог бы добиться почетной сдачи Брейтца? Как знать, не осенила ли вас благодать после пребывания в храме?
— Я не Одаренный, я простой пехотный капитан, — дернул уголком рта Оденар. — Рано или поздно, но город бы пал. Но у короля Гаспара был свой расчет: согласившись на наши условия, он нашел себе много сторонников в Ноорне.
— И все же. Насколько знаю, по эйрладским законам, контракт с наемным войском заключается на три года. У вас иная договоренность?
Капитан мотнул головой и спросил, не скрывая язвительности:
— Разве у обычного хрониста есть полномочия… переманивать офицеров другой страны?
— У вас будет подтверждение, — тонко улыбнулся Лора. — А в остальном положимся на милость Странника.
***
«Месяц Осенних зорь в год 984 ЭС ознаменовался явлением кометы. Небесная гостья пришла со стороны Звездного Предела. И многие увидели в том дурной знак. Некоторые полагали, что Старые Боги порвали удерживающие их за Пределом оковы, и Тьма вот-вот хлынет в мир. Однако комета покинула небеса; год заканчивался, не принеся людям бедствий сверх обычного.
В пятый день Туманов принчепс сказал мне, что сьер Раймон принял его предложение. Надо сказать, что моя дерзновенная инициатива в отношении капитана Оденара не разгневала месьера Эрнана, напротив, вызвала его одобрение. А я только мог уповать, что Ноорский Волк выберет верно. Я увидел капитана месяц спустя. И он сказал:
«В гавани Брейтца не было флейта «Аят». Однако в гавани Дарна он был».
И тогда я уверовал, что Странник не оставил нас..»
Гильем Лора, личный дневник.
________________________________
*титул военной знати в Эйрланде
Эти дурацкие мысли не отпускали его уже несколько дней. Волей-неволей Исли начинал думать, что Ригальдо, похоже, задался целью последовательно извести между ними весь секс.
Исли довольно долго ничего не тревожило. Они оба были растворены в своей победе, в ребенке, в чувстве новизны и непривычной нежности. В Исли как будто открылись долго сдерживаемые шлюзы, и эта нежность затопила его, как цунами с акулами — улицы Лос-Анджелеса. Его не напрягало, когда Бекки приходила к ним в комнату ночью и засыпала между ними, ввинчиваясь, как червяк. Исли открыл для себя что-то необыкновенное: лежать, слушая в темноте не одно, а два тихих дыхания. И если Ригальдо сперва то и дело вздрагивал из-за присутствия девочки, то Исли быстро стал спать еще лучше, зная, что она рядом. Если во сне он слишком теснил свою семью к краю кровати, его просто откатывали назад.
Это все было чертовски мило, если было не изрядное «но»: два сильных, здоровых мужика в одном доме и нарастающее сексуальное напряжение.
Одностороннее напряжение, как был вынужден признать Исли, вновь получивший недвусмысленный отказ.
Накануне Ригальдо уже вел себя как-то странно, хоть Исли и попытался наладить с ним контакт. В этот раз была его очередь укладывать Бекки — он читал ей «Страшно милого волка», «Паддингтона» и «Любопытного Джорджа», пока ее глаза не закрылись. Исли перевернул ее на бок, поправил одеяло и, погасив свет, босиком двинулся в спальню.
Было темно, но когда дверь распахнулась, он уловил бледный лучик света у подушки. Ригальдо читал под одеялом, как подросток.
Исли неторопливо разделся, на ощупь развесил одежду, демонстративно облачился в пижаму. Подергал дверь несколько раз, убеждаясь, что та заперта. И с головой нырнул под одеяло, будто в глубокую и темную нору.
Свет телефона погас. Ригальдо, вытянувшийся на животе, замер. А Исли, проведя ладонями по его ногам от лодыжек до бедер, вслепую навалился и мягко прихватил кожу зубами, прямо через пижаму.
Ригальдо дернулся, как ужаленный.
— Блядь, что ты делаешь-то!
— Ты должен был сказать, как кролик из книжки: «Пожалуйста, не ешь меня!» — процитировал Исли. — А я ответил бы: «Извини, но у меня дома голодные волчата!»
Он подтянулся выше и плюхнулся на Ригальдо, придавив его к постели, и выразительно прижался бедрами к укушенной заднице. Мгновенно окрепший член втерся между ягодиц. Исли поерзал, чувствуя, как тепло тела под ним парализует его волю. Ригальдо напрягся, пытаясь его сбросить, и зашипел:
— Скотина, вообще-то я мирно сплю здесь!
— Не спишь. Ты читал, я все видел, — пробормотал Исли ему в шею и крепко поцеловал. — «А теперь объясни, почему я не должен тебя есть!»
Ригальдо брыкнулся, но добился только того, что Исли коленями развел его ноги. Но ах, на них все еще были эти уебищные пижамные штаны. Исли снова поцеловал Ригальдо в шею и потянул их с его бедер.
И получил локтем в правый бок так, что заискрило в глаза.
Загорелся ночник. Ригальдо смотрел на него, обняв подушку — до странности несчастный, раскрасневшийся и очень сердитый.
— Исли, ты меня, конечно, извини, — сказал он свистящим шепотом. — Но я спал. Ты меня разбудил. Я не хочу играть в «Страшно милого волка», я прошу дать мне выспаться. Почему непременно надо устраивать шум по ночам.
— Раньше тебе это нравилось, — ровно сказал Исли. — Ну, как знаешь.
Ригальдо помедлил и выключил ночник. Видимо, сон не шел к нему, потому что он ерзал и ворочался, и наконец буркнул из темноты:
— Если тебе не спится, своди Бекки в туалет.
И Исли так и поступил, а когда вернулся в спальню, то обнаружил, что его муж навертел между ними баррикаду из одеял.
И понеслось — отмазки посыпались, как монеты из дырявого кошелька. «Иди, я еще почитаю», «Давай лучше фильм посмотрим», «У меня тут еще непроверенные ресторанные счета». Исли не мог не видеть: Ригальдо от него дистанцировался. Попытки заигрывать, зажимать в дверях, пока ребенок не видит, теперь могли вызвать реакцию от трупного окоченения до агрессивно-сдавленного «Да-что-ты-делаешь-блядь!»
Да черт, он даже перестал переодеваться в присутствии Исли. Тот не мог вспомнить, когда в последний раз ему удавалось застать Ригальдо врасплох. Он выходил из спальни в шесть утра, почесывая грудь под проклятущей пижамой — а там гладковыбритый и собранный Ригальдо уже невозмутимо делал сэндвичи. Один раз Исли так его прямо и спросил: «Кто ты и куда ты дел моего мужа?» Ригальдо смутился, неловко отшутился в ответ.
Исли бы заподозрил, что они в ссоре — но нет, во всем, что не касалось секса, Ригальдо сейчас вел себя удивительно адекватно. Он с удовольствием трепался о чем угодно, смотрел с Исли фильмы, часто звонил в течение дня. Он даже не разозлился, когда Исли спонтанно выложил в «Инстаграм» фото — маленькие резиновые сапоги на мокрой, усыпанной хвоей веранде, стоящие между двумя парами мужских ботинок, и поставил хэштеги «семья», «адопция», «дочь». Снимок хайпанул — Исли даже не знал, что на него подписано столько народа. Их неожиданно горячо поздравляли в комментариях. Ригальдо простил ему это публичное заявление — ребенок стал частью их жизни, не было смысла и дальше его прятать — но феерию в комментариях читал, прикрыв лицо. Апофеоз наступил, когда позвонила Сара и выпалила: «Ты же говорил, что терпеть не можешь детей! Дай знак, если тебя удерживают силой, я вызову полицию!» Ригальдо ржал, как не в себе, уронив голову на плечо Исли, и впервые за несколько дней позволил себя обнять. Но стоило положить руку ему на колено, и он тут же одеревенел, как треклятое бревно.
–… вам приглашение из Фонда развития промышленности, — сообщила Люсиэла, глядя на него сверху вниз. — И вы не притронулись к кофе. Этот уже остыл, сделать новый?..
Исли стряхнул с себя оцепенение. Надо же, расстрадался у костра. Даже не заметил, как Люсиэла поставила перед ним чашку. Скоро приедет Ригальдо, будет проталкивать свои завоевательные планы.
— Не надо кофе, — он вскрыл конверт, присланный из Фонда. — Давайте работать.
А с недоебом он разберется как-нибудь потом.
Ипполит Федорович Козин обитал в одном из старых домов на Васильевском острове. Здание выходило слепой стеной на детскую площадку – здесь когда-то стоял дом, уничтоженный во время войны. На этой стене было всего несколько окон. Вадиму показалось, что кто-то следит за ним. Он огляделся – никого. КГБ давно оставил его в покое. Просто разволновался, вот и чудится бог знает что! «Нервы беречь нужно, – подумал он, поднимаясь по длинным пологим лестницам на нужный этаж. – Нервные клетки не восстанавливаются, хотя, кажется, кто-то в курилке недавно доказывал обратное, ссылаясь на статью в “Науке и жизни”!»
А кто их знает – клетки!
То, что Ипполит Федорович – человек со странностями, было видно невооруженным взглядом. Странности начинались с его двери, на которой остался старый почтовый ящик, выкрашенный в светло-зеленый цвет. Соседние двери обиты дерматином, а эта прямо как будто из прошлого. Вадим не удивился бы, узнав, что в ящике лежит газетка за какой-нибудь шестидесятый год с передовицей о высоком урожае царицы полей.
Дверь открылась сразу – Вадим не успел даже нажать на кнопку звонка. Словно Ипполит Федорович стоял за ней и ждал гостя.
Ипполит? Имя тоже из прошлого. Ипполит Матвеевич Воробьянинов и Остап Бендер. Воображение рисовало убеленного сединами старца и почему-то с длинной белой бородой, как у Черномора (уже смешно!!!). А Ипполит Федорович оказался щупленьким живым старичком с гладкой, как бильярдной шар, лысиной и редкими зубами. Очки у Ипполита Федоровича были перевязаны в нескольких местах лейкопластырем, кончик которого отлип и болтался грязным вымпелом над щекой. За толстыми стеклами голубые глаза старика казались огромными. Зрение у Ипполита Федоровича было, видно, совсем плохим.
– Я вам звонил, – напомнил Иволгин. – По поводу…
– О! – глаза сверкнули. – Входите, дорогой мой, входите! Вы, случайно, не из органов?
– Нет! – Вадим мотнул головой. Странный вопрос. Если бы он на самом деле был из органов, разве стал бы об этом сообщать?
– Они за мной наблюдают! – сказал старик доверительно. – Вот посмотрите…
Он потащил Иволгина узким и темным коридором куда-то в глубину своей, похожей на пещеру, квартиры. Света здесь, видимо, не было в принципе, да и хозяину он был не нужен. Козин наугад огибал какие-то ящики и старомодную мебель, сваленную в коридоре. Зато Вадим набил по пути несколько синяков, прежде чем выбрался за стариком в крошечную кухоньку. Окошко, к которому старец привел Вадима, выходило на улицу, и Иволгин понял, что это как раз одно из тех окошек на слепой стороне, откуда, как ему показалось, за ним наблюдали.
Значит, не показалось. Кухня повергла домовитого Иволгина в шок – сразу было видно, что хозяин не привык уделять время мелочам быта. На буфете высилась горка тарелок – немытых или мытых, но очень плохо. Стол был усыпан черными крошками чая и белыми – сахара. Для полной картины не хватало тараканов, но их как раз не было, зато тараканов хватало в голове Ипполита Федоровича.
– Вот, посмотрите! – старик ткнул пальцем в сторону дома на другой стороне улицы. – Видите, блестит!
Там, куда был устремлен сейчас его крючковатый палец, и, правда, что-то блестело.
– Каждый день в одно и то же время, – пояснил Козин. – Как вы думаете, это случайно? Я в совпадения не верю, а вы?
Вадим замялся, впрочем, Козин и не ждал ответа. Он задернул штору, которая странно зашелестела. Как оказалось, она была покрыта пришитыми кусочками фольги самых разных размеров. Вадим вздохнул про себя:
«Боже мой, с кем тебя черти связали, брат Иволгин?! Нужно с ним осторожно разговаривать, а не то вообразит, что меня подослала госбезопасность, и треснет по башке чем-нибудь тяжелым. Но отступать некуда – за нами подвалы».
– Вы знаете, слово «подвалы» здесь не очень уместно. – Ипполит Федорович пока не проявлял никакой агрессии и напротив, был очень рад гостю – гости у него, очевидно, появлялись нечасто. – Под этим зданием находится целая система ярусов. Почти зеркальное отражение наземного сооружения. Развитые коммуникации, помещения для персонала, лаборатории… Все, разумеется, в настоящее время законсервировано – иначе активность было бы трудно скрыть.
– А что там находилось раньше?
– Вот это-то самое интересное! – он повлек Вадима назад, опять через коридор с коробками и комодами. – Пройдемте в кабинет! А впрочем… – Он замер на месте. – Может быть, вы хотите чаю?
– Нет! – Вадим решительно отказался от угощения – не хотелось снова набивать шишки в темноте, возвращаясь в странную кухню.
Комната, которую Козин называл своим кабинетом, была также и гостиной, и спальней, и столовой. Здесь везде, на столе, на комоде, тумбочках и стульях, до самого потолка громоздились стопками книг и журналов. Еще здесь было много больших, склеенных из картона папок, в которых хранились газетные и журнальные вырезки. Среди всего этого добра наблюдались и посторонние предметы – птичья клетка без птицы, швейная машинка фирмы «Зингер» и прочий бесполезный хлам, который впрочем, ничуть не мешал Козину шустро перемещаться по комнате. Козин напоминал Вадиму тех одержимых ученых, о которых ему случалось иногда читать, только за тем отличием, что интерес Козина лежал в сферах, которые наука, во всяком случае, официальная, называла не иначе, как шарлатанством. Информация, которую он выуживал из прессы и старых книг, усердно подшивая к собственной причудливой картине мироздания, стоила ему не только зрения, но и, как показалось Вадиму, рассудка. Во всяком случае, те истории, которыми Козин успел попотчевать Иволгина, наталкивали на такой вывод. Ипполит Федорович, похоже, поставил в основу своего мировоззрения все мифы двадцатого столетия, от летающих тарелок до путешествий во времени, сумев увязать их и с религией, и с древними легендами.
Сейчас, впрочем, речь шла о событиях не столь отдаленных.
– Вы знаете, что в сорок третьем году, перед самой Курской битвой, у немцев целый час не заводились моторы?! – спросил он, наконец, успокоившись в старом продавленном кресле. – Этот факт был отмечен во многих донесениях наших командиров Жукову, Ватутину, Рокоссовскому. Можете проверить! Более того, несколько немецких частей вообще исчезли – будто и не бывало!
Вадим нахмурился, почувствовав, что худшие опасения оправдались, и старика сейчас понесет не в ту степь. Он заерзал на предложенном венском стуле, и стул отозвался нервным скрипом.
– Я вам привожу факты, чтобы вы лучше поняли то, о чем я хочу сказать! – пояснил Козин. – Иисус, помнится, укорял племя маловерное, которое жаждет чудес. Проблема в том, что человечество, по определению, маловерно и жаждет чуда. И чудеса случаются, только их обычно прячут как можно дальше. Госсекреты!
– Так в чем же дело с Курской битвой? – спросил Иволгин.
Козин довольно усмехнулся и, сложил руки на животе. Приготовился вещать.
– Дело в том, что сразу после войны в подземной части здания, где вы сейчас работаете, находился сверхсекретный институт времени. И не часами он занимался, как вы могли бы подумать по названию, не маятниками и шестеренками, а непосредственно ВРЕМЕНЕМ. Время, уважаемый, – это материя, и как всякая материя рано или поздно оно окажется подвластно пытливому человечеству! Вернее – уже оказалось! Да-с. И то, что случилось под Курском – как раз положительный результат опытов со временем. Наше командование сумело использовать коридоры времени в своих целях!
– Хорошо! – Иволгин развел руками. – А почему же тогда все закрыли-запечатали-замуровали? Если все так замечательно шло…
– Кто его знает? Может, увидели, в конце концов, что-то, что им не понравилось, и испугались. Потому что поняли, что ворочать историей силенок не хватит. А может, напортачили что-нибудь – опыта-то не было, немудрено и дров наворотить. Ну и чтобы хуже не вышло, все и замуровали!
– Так что же там сейчас находится, по-вашему?
Козин пожал плечами.
– Оборудование, документы… Все то, что нужно скрывать от общественности, от таких, как мы с вами, простых людей. Потому что, окажись эти приборы в руках непосвященных – неизвестно, чем все это может закончиться для человечества. Может быть, даже – концом света!..
Выйдя на улицу, Вадим инстинктивно огляделся, будто, и правда, могли за ним следить доблестные органы. «Сумасшествие заразно», – напомнил он себе. Нужно отвлечься от этой темы с подвалами, мало разве собственных проблем? Иначе неизвестно еще чем это закончится. Навязчивая идея, вот как это, кажется, называется в психиатрии.