Если бы горожанам Альты предложили вот прямо сейчас составить новый герб, отражающий среднестатистического жителя, то сей памятный знак получился бы в виде человека, предвкушающе потирающего лапки.
А как же иначе, высокочтимые?
Чтобы горожанин отказался заработать лишнюю денежку – такого днем с огнем искать надо. А тут работа и денежка нашлись для каждого, для каждого! Мужчины копали и строили, ловили рыбу, правили быками, забивали скот и разделывали мясо, женщины сортировали пряности, готовили тысячи глиняных горшочков, отмеряли-раскладывали по ним мясо-рыбу и добавки, заваривали и запаивали будущие консервы. Ребятня и та была при деле – на то, чтобы поддерживать чистоту, передавать сообщения и выполнять прочие подсобные работы, много силы не надо. В Альте не стало даже попрошаек – они тоже были заняты, забор сколачивали, поддерживали огонь в коптильнях и рисовали на горшочках и ящиках товарный знак.
Город наводнили торговцы и погонщики скота, несказанно оживились жители сел и поселков – им платили за выращивание скотины, причем наперед, чтобы к осени мясо уже подросло.
Словом, Альта кипела и бурлила, и в этой суете то, что на всех складах за штабелями часть пола однажды просто растаяла, замечать было некому. Доверенные лица хозяев, конечно, заметили – ну так на то они и доверенные. Их задача в том и состояла в том, чтобы никто другой этого не видел. А заодно не видел и того, что отныне пятая часть консервов и прочей продукции не уезжала на повозках и не уплывала по реке на баржах, а исчезала точно в никуда…
Тахко
Земные могут делать не только туннели. Этот зал, например – тоже их творение. У него нет выхода и входа, сюда можно попасть только Шагом. И выбраться только им. Таких залов драконы выкопали пять. Убежище на крайний случай. Резервный склад продовольствия и посевного материала на черный день. Запасное хранилище для оружия – тех же гранат, к примеру.
Материалы из иных миров. И тюрьма. Для гостей из тех самых иных миров.
Двое дорогих гостей сейчас как раз мерили явившихся хозяев угрюмыми взглядами. Но бросаться больше не пробовали. Пробовали – не понравилось. Ну, так не нужно было нападать на одинокую и беззащитную, как они думали, женщину. Оружия у желтых не было, а врукопашную Ирина уделала бы их в любом случае.
Ни садизмом, ни излишним гуманизмом Ирина и Миусс не страдали, так что в тюрьме имелось все для более-менее сносного существования: нехитрая мебель, примитивные санитарные удобства, нормальное освещение и даже письменные принадлежности. Постель и одежда менялись регулярно, с медпомощью проблем не было, один из пленных имел какое-то отношение к медицине. Да и не болели они, хотя была пара попыток симуляции. Кормили их тоже нормально, пусть и без особых изысков. Это было много больше того, что предоставляли своим пленным сами куппийцы, так что совесть никого из горожан не мучила. Им даже игры давали и книги. Ну, и работу, конечно… Чтобы человеку не лезли в голову дурные мысли, человек должен быть занят. Правило старое, но действенное – даже на инопланетян.
— Добрый день. Жалобы или просьбы есть?
Отчего-то ее куппийцы ненавидели больше остальных, ее и Пало. Ненавидели, но старались в ее сторону не смотреть. Вот и сейчас угрюмые взгляды сползли с нее на Миусса.
— Зелени бы…
Неожиданно. Ирина аккуратно подобрала слова чужого языка:
— Травы, цветов, деревце в кадке? Или просто добавить ее к рациону?
— Деревце. И в еду, — желтый упорно смотрел мимо нее.
— Будет. Сегодня новое задание. В прошлый раз вы говорили о других мирах. Мирах. Куда вас не пустили. Чирх, Метлея, Врабин. Так?
Вот теперь желтый ее «увидел». Черные глаза сверкнули ненавистью.
— Да!
— Для вас новая работа. Срочная. Нарисовать их летательные машины. Рисовать будете поодиночке и за ширмами, чтобы не сговорился. Отдельно отметить те, что похожи на ваши. Ясно? Приступайте. За вами присмотрят.
Интерлюдия 1. Окрестности столицы.
Ночь. Из темноты совершенно бесшумно вышагивают две фигуры. Одна поспешно опускает рукав, пряча едва блеснувшее на коже золото, вторая пошатывается, но обретает равновесие и внимательно осматривает представшее перед глазами зрелище четырех башен, объединенных крепостной стеной. Клочья серого тумана стлались по земле и клубились в воздухе, и казалось, что башни медленно тают, врастая в землю. Увы, в реальности мечтать об этом не приходилось. Но ведь можно немного и помочь?
— Годится?
— Вполне. Что здесь?
— Вотчина одного типа из Нойта-вельхо. Не слишком сильный, но жадный до жути и за серебряк способен поднять шум на три мерки в округе.
— Точно годится. Тянем как договорились, половину?
— Здесь, наверное, чуть больше. Но неравномерно, чтобы эффект был заметен сразу. Всю магию забирать не стоит, просто ослабьте, чтобы защитки повисли клочьями.
— Помню-помню, — второй человек (человек?!) хищно улыбается и делает рукой странный жест, точно подзывая собаку. Тонкая, очень тонкая нить тускло-вишневого цвета нить выметнулась из его раскрытой ладони, плавно-мягко «прострелила» воздух и зависла, не достав до серо-бугорчатой стены на два-три шага. Мягкий блеск нити то и дело «прятался» в тумане, но если бы кто-то мог встать поближе, то мог бы увидеть, как тонкая вишневая ниточка стала ветвиться, курчавиться, наливаться золотинками и расползаться по стене, будто какой-то сумасшедший плющ оплетал камень…
— Давно хотел спросить, — негромко спросил первый. – Если драконы могут забрать магию, то куда они ее девают? Когда наделяете, понятно, а куда девается та, что… ну… вы ее себе забираете?
Второй невесело усмехнулся.
— В воду.
— Правда? Но… зачем?
— В земле она просто лежит, не меняясь. В Огне становится неподатливой, и воспользоваться такой можем только мы. Летя по воздуху, распадается на мельчайшие частички и развеивается, оседая на живое и неживое. И лишь в воде она такая, какую человек может впитать легко и накопить, становясь потенциальным магом. А в мире должна быть магия. Она должна быть там, где есть жизнь. Иначе не будет Равновесия. Без нее жизнь неполна и однобока… без нее редкий человек может ощутить гармонию с миром. И с ней дети всегда рождаются здоровыми… Всё.
Человек-дракон аккуратно «смотал нитки» на руку, словно детский браслет, сдвинул его к локтю и отвернулся от крепости.
— Завтра здесь будет весело. Ну что, пошли дальше?
Интерлюдия2. Нойта-вельхо. Следующее утро.
— Что происходит, мне могут сказать? Почему, я вас спрашиваю, почему?! Почему Нойта-вельхо игнорирует мои жалобы?! Почему у вас такая очередь, наконец! Что за неуважение к моему рангу, в конце концов?!
— Что у вас случилось?
— Покушение!
— Покушение? Это ново. На вас?
— Да! Почти… Кто-то пытался попасть в мое хранилище!
— Попал?
— Ну… нет. Но он потрепал сигнализацию и защитки! Они до сих пор восстанавливаются!
— Значит, и у вас тоже… А с личным резервом у вас как дела обстоят?
— Что за оскорбительные намеки?!
— Коллега, угомонитесь. Этим утром сообщения о внезапном ослаблении магии приходят со всех земель вашего направления. Причины неизвестны.
— Магии? Ослабления… магии? Как… как… и как теперь?!
— Вот вам форма исследовательского отчета, заполните.
— Отчета?! Вы мне не поможете?
— Как?
Столица. Макс.
Скоро эту спальню Ритовой вдовушки буду знать лучше своей собственной. Тем более, в своей я последний раз провел больше одной ночи уже не помню сколько месяцев назад. И когда все-таки туда попаду – пока неясно.
— Хреново выглядишь, парень.
— И тебе привет, Рит, — на стул не сажусь – падаю. Надо же, больше всего сегодня у меня работал язык, а ощущение – что полдня отпахал на погрузке вагонов. — Какие новости? Как там твои «скромники» — не психуют?
Цепкий взгляд в ответ удивил:
— Ваших рук дело, значит?
— Если о временном сбое магии – то наше.
Рит крякнул и набулькал нам обоим по кружечке. Пиво тут было хорошее, но я отхлебнул только пару глоточков, освежить пересохшее горло, и с сожалением отставил в сторону. Если мне сегодня еще и пиво, точно отрублюсь. А дел еще полно…
— Ну, если вы это и планировали, то получилось здорово. Нойта-вельхо шипит, маги попроще кипят, а наши «скромники» рычат и психуют. Никто не знает, что делать. Кай велел передать всем Ловчим: не сметь драконов трогать. Остальные пораскинули мозгами, покумекали, и… словом, в квартале Ловчих погром. Нас вызвали для наведения порядка, только какое там наведение? Дома в разгроме, а уцелевшие драконоловы уносят ноги куда могут. Но думаю, унесут только те, кто догадается про свою профессию помалкивать.
— Даже так?
— А что? Шепотки про настоящее положение вещей все одно ползли – то как страшные сказки, то как дурацкие легенды. И понять, что кое-что оказалось правдой… для народа полное потрясение. А главное, все с ума сходят: чего теперь делать-то? Что магия стала послабей, это давно замечали и постигающие даже расчет делали, сколько мы при такой тенденции протянем и что с этим делать. Но чтоб так скоро – такого никто не ждал. Надписи еще эти… Тоже ваша работа?
— Какие надписи?
— Да разные. Правдивые, кстати. «Драконы – исток магии». «Все, что нам говорили о драконах – ложь». «Нойта-вельхо руками Ловчих убивает магов» и все в таком же духе. Перед училищем для «юбок» вообще вывели: «Убивая дракона, ты убиваешь магию твоих будущих детей!». У девчонок истерика, у их мамок-бабок тем более. Все как-то разом оценили старческое брюзжание дедов и бабок, что, мол, раньше, маги были посильней и магия покрепче.
— Нет, это не мы. Но мысль хорошая…
— Нойта-вельхо распорядилась найти тех, кто пишет.
— Нашли?
— Ищем, — Рит с усмешкой долил в кружку пива. – Уже нашли семь преступивших и один тайный склад смесей для дымоглотов. За долгие и плодотворные поиски!
Я отпил еще глоток. Первая микродоза пива уже доползла куда надо, радостно толкнулась в мозг и закружила голову. Мне стало тепло и очень захотелось есть.
— За очень долгие.
— И понимающих людей! – тут же поддержал тост Рит, и мы хлебнули еще по глоточку. – Ох, парень… не знаю, как до такого додумались, но заварили же вы кашу! Кто бы мне еще полгода назад сказал бы, что Кай и его присные будут запрещать охотиться на драконов, я бы посчитал его за скорбного разумом и хорошенько напоил, чтобы дурь отогнать. А вот получилось же! Теперь в вашу сторону выдохнуть лишний раз побоятся! Вы добились чего хотели.
— Еще нет. Дальше нужна твоя помощь. Скажи, Рит, где в ближайшие дни – сегодня-завтра, в крайнем случае послезавтра – будет кто-то из ваших скромников или их доверенных людей? В идеале – несколько?
Тахко. Ирина.
— Ну как?
Миусс, Урху и Пилле Рубин озадаченно рассматривали чудовищное изделие. Больше всего оно напоминало верхнюю половинку лимона, поставленную на крохотное блюдце. Но чья-то больная фантазия прилепила по блюдцу темные «окошки» и какие-то удлиненные наросты, на концах которых торчало по три узких трубочки. Изделие неведомого мастера было странным, но отчего-то казалось грозным и хищным. Черно-красная окраска добавляла этому сооружению дополнительной агрессивности.
— А что это?
— Подождите… — вдруг осенило Пилле. – Что-то такое тащили наши друзья Огненные со второго острова? Как его… летучая посуда?
— Летающая тарелка.
— Точно, она! Но та была совсем другой окраски. И несколько иной формы. Вот этих отростков не было.
— Доработали. Извращаться пришлось по-всякому – даже магию применяли! Зато теперь она полноценный летательный аппарат мира Чирх — по крайней мере, внешне. Летает, конечно, по-иному, да и вблизи не перепутаешь, наверное. Но на непривычный взгляд и на короткое время – сойдет. Сделано по рисункам «дорогих гостей».
Урху осторожно коснулся пальцами одного «отростка»:
— Выглядит неприятно. И знакомо. Это оружие?
— Да. Кое-что с острова все-таки удалось прихватить. Вот и пригодится. Но заряды будут холостые.
— Что?
— Стрельба… — немолодая Поднятая очевидно осторожно поискала слово, — стрельбу будем имитировать.
Мужчины озадаченно смотрели на странную «тарелку».
— Надо потренироваться, — наконец проговорил Урху.
Предгорья Драконьих хребтов
Собрать на этот раз «Скромников» оказалось неожиданно сложно. Нолле отказывался приезжать, заявляя, что у него нет настроения, Ивех злобно заявлял, что у него, видите ли, опыт идет, Мейрано опять изображал из себя одуванчика и на что-то намекал так туманно, что и покойная Алевинта не разобрала бы, что ему надо! Понтеймо тупил, Жиссе щетинился подозрительностью. Словом, дорогие коллеги плавно сползали в состояние «вижу черного дракона, иду на отлов». Все наотрез отказывались выбираться из своих владений для того, чтобы поехать в чужое, особенно к Каирми (репутация!), а непонятки с магией усугубляли всеобщую подозрительность. В конце концов, Каирми надоело бороться со своей собственной репутацией м дикой подозрительностью коллег, и он поручил подобрать место встречи старине Рыку.
Тот почесал ухо и предложил всем собраться в Башенках. Мол, там нападать и подозревать могут только идиоты. Коллеги кисло переглянулись (Рит есть Рит, и приятные слова подбирать за двести лет так и не выучился), но встреча наконец-то была назначена.
Место было «говорящее». Во-первых, близ Драконьих гор. Во-вторых, древнее, было ему, по самым скромным подсчетам, тысячи три-четыре лет, но простоит оно еще как минимум тысячу. Собственно, башенка там была только одна, но интересная. Основание ее было диаметром в тридцать мер человеческого роста, причем земля у этого основания не поддавалась ни подкопу, и разрушению. Входа в нее не было, попасть туда можно было только через Шаг.
Первая башня возносилась над землей на целую мерку, почти тысячу человеческих шагов. А дальше стены этой башни расходились в стороны, как раскрывающий лепестки цветок, и из сердцевины этого цветка поднималась вторая башенка, стройная и изящная, как снежник. И вся она была из стекла. Не из камня, не из дерева, а из чистого, прозрачного, небьющегося стекла.
В Башенках время точно замерло. Там не копилась пыль, не заводилась плесень и жучки, и древний стеклянный столик, примеченный Каем еще двести лет назад, оставался все таким же чистым и нетронутым, как и вечность назад. Даже источник света (столик начинал слабо светиться, когда снаружи темнело или на стеклянную поверхность что-то ставили) не отключился.
В Башенках все было напросвет, не спрячешь посторонних, не укроешь оружия. И все видно на пять мерок вокруг. Самое лучшее место для ударившихся в подозрительность вельхо.
В подозрительности можно было убедиться с первых секунд. Начать с того, что каждый (каждый!) явился на эту встречу со своими напитками и едой. Понтеймо зло косился на Рита, Мейрано по неведомой причине не отводил глаз от Ивеха, Нолле бесконечно охорашивался и сетовал на отсутствие настроения, многозначительно поглядывая на Кая… а Каирми хотелось придушить всех. Все летит в пропасть, а они развлекаются детскими игрушками! Все делят что-то, придурки!
— Я пригласил вас обговорить проблемы с магией, — небывало прямо заявил он. Забавляться словесными играми с двойным-тройным смыслом не было ни времени, ни настроения. Каирми было банально страшно.
Что за проклятый год?
Двойной драконий налет на город Тахко, сгинувшая там Рука, все возрастающие требования желтокожих «друзей», неудачный штурм и небывалые потери… обнаглевшие драконоверы, Жар-ночь, едва задавленный бунт, пропавший принц и готовый взбунтоваться король, злобно ворчащие рядовые вельхо, порочащие надписи, авторов которых все никак не удается поймать, участившиеся случаи самоубийств среди магов… Пугающее предсказание и гаснущая на глазах магия.
Что будет, если она совсем уйдет?!
— Слыхал-слыхал, — Мейрано был безмятежен, словно тревоги о магии его не касались. Отпил из своей невесомо полупрозрачной чашечки. – Неосторожно с твоей стороны, Кай…
— Ты о чем?
— О твоем указе Ловчим не трогать драконов, — мило улыбнулся «одуванчик». – После этого самые твердолобые поневоле призадумались, сколько правды в старых сказках и проповедях сектантов. Что ж ты так неосторожно?
— Кстати, да, — чирикнул Нолле, отвлекаясь от созерцания зеркальца. – Ко мне тут один драконолов заходил, такой мальчик симпатичный… жаловался, что еле сбежать успел. Кай, зачем ты с ними так, а кто нам теперь чешуйки и ингредиенты для эликсиров приносить будет?
Застывший в облике милого юноши двухсотлетний маг кокетливо навивал на палец темный локон, но черные глаза любителя красоты были очень холодными.
В другой раз Каирми подавил бы этот бунт по-другому. Уговорил, закружил словами, что-нибудь предложил бы, чем-то пригрозил, чем-то поступился… но сейчас ему все надоело. Почему он должен за всех думать один?! И захотелось ткнуть дорогих коллег носами в безобразие.
— Так. Кто еще недоволен моими указаниями? Ну, не жмитесь, мы тут все свои! Ни оружия, ни магов прикрытия. Можно и откровенно поговорить.
Он придавил их взглядом, выжидая и первым, конечно, сорвался Понтеймо:
— Ах, тебе магов прикрытия не хватает?! Моих отобрал – и все мало?
— Тебе и тех, что остались, много! – тут же взвился Ивех. – Только и можешь, что склоки и провокации устраивать!
— Ах ты, ворона черная! Шею скручу!
— Коллеги…
— Провокации? Провокации? Кто из твоих ублюдков мне башню разнес, с***? Прикончу!
— Проклятье, да заткнетесь вы или нет? – прямодушный Рит, как всегда вломился в свару с изяществом горного селя. – Прикиньте наконец своими мозгами – магия реально убывает! Мою Службу каждый день дергают на ослабшие плетения и сбойнувшие защитки! Еще немного – и рухнет что-нибудь важное! А мы ни хрена не знаем, что происходит! А вы тут как детишки в песчаном садочке у южного моря! Лупите друг друга лопатками, а на голову вот-вот рухнет прилив! Мне вас водой облить, чтоб вы хоть немного подумали?!
От неожиданности «дорогие коллеги» и впрямь заткнулись – и дружно уставились… сначала на непрошеного миротворца, потом – куда-то за его спину. Похолодев, рит резко обернулся.
В небе летел… летело… Он такое уже видел, давным-давно, в распроклятые Дни Безумия, когда прилетела «помощь от желтых друзей».
Это был летательный аппарат, округлых очертаний, черно-красной окраски, с выпуклыми наростами по бокам, точно утолщенные усы у гигантского жука…
Но это были не усы. Потому что из них время от времени вылетало что-то вроде серо-красных веревок – и «втыкались» они в тело дракона. Крылатый пытался уйти от погони, он перекладывал крыло, силясь увернуться, выскользнуть из-под обстрела, вырваться.
Не получалось.
Аппарат был быстрее.
Весь в крови, дракон наконец неловко махнул крыльями… и рухнул куда-то вниз. Маги бросились к стеклянной стене, пытаясь увидеть…
У самой земли дракону удалось замедлить падение. И он безжизненно распластался на снегу какого-то горного отрога.
Черно-красный хищник покружил над неподвижным телом, завис над ним, будто снова прицеливаясь… И через минуту драконья туша, спеленутая какой-то сетью, поплыла по воздуху чуть ниже аппарата.
Маги проводили его отбытие ошалелыми взглядами.
— Это что же получается… — растерянно и как-то очень по-человечески проговорил Понтеймо. Пока мы ругаемся, эти желтокожие ублюдки воруют наших драконов?
— Так вот почему слабеет магия… — пробормотал Каирми. – Драконы не только улетают – их еще и убивают. И забирают…
— Вот твари!!!
И впервые за двести лет «тварями» в этом мире назвали вовсе не драконов…
Столица. Славка.
Заснуть сегодня удалось с трудом. Волнение не давало спать, снова и снова гоняя мысли по кругу. Снова и снова просматривая выверенные планы в поисках малейшего просчета или упущения.
Сегодня. Это должно случиться сегодня…
Вечером семнадцатого февраля Одинец собирался вернуться к тёмному волхву, но Саня остановил его:
— Я уже сообщил Эве, что ты здесь. Утром она прилетит с Бернардом пришивать тебе палец, выращенный в репликаторе. Подожди.
— Хорошо, — мрачно ответил DEX, — переночую на диване.
Эва с Бернардом прилетели в десять утра следующего дня и сначала осмотрели выздоравливающих на медпункте, поговорили с Саней и попросили его подготовить руку Одинца к операции, затем пообедали в столовой дома и после этого вернулись на медпункт, чтобы провести операцию.
Одинец появлению человека, уже знакомого ему, не обрадовался совершенно, но палец был нужен — и потому он без возражений выполнил все просьбы Эвы и дал доступ на связь Бернарду. Операция длилась около часа, работали в основном Бернард и Саня, так как они могли сшивать ткани и сосуды пальца намного быстрее и точнее, чем Эва. Сразу после операции Одинец включил ускоренную регенерацию, заживляя швы, и после плотного полдника в столовой модуля на выданном ему скутере полетел к тёмному волхву.
***
Двадцать второго февраля потеплело до минус тринадцати и крупными хлопьями медленно полетел снег. После прогулки в санях Руслан неожиданно для Нины спросил, умеет ли она ездить верхом. А когда она ответила: «Нет, но хотелось бы», то предложил научить её ездить на Восходе.
— Я не слишком тяжела для него? – удивлённо спросила Нина, — на Рыжика я не садилась, его жалко, а Диван для меня слишком высокий…
— Нисколько не тяжела, — уверенно ответил Руслан, — он сильнее, чем кажется. Как киборг… только он настоящий. Только… лучше не в юбке в седло садиться. И седло есть. Как раз для Восхода сшито… у вас же здесь есть бригада шорников. Я попросил, они сшили.
— Тогда… я подойду к конюшне часа в два… ты будешь на месте? И мне надо спросить у Платона, есть ли у нас одежда для верховой езды.
— Я ему скину запись нашего разговора, он приготовит костюм.
— Отлично! Тогда до встречи на конюшне.
Нина пришла в свою квартиру совершенно счастливая от ожидания катания ещё и в седле. Платон встретил её в гостиной и сразу показал положенный на диван подарок — утеплённый комбинезон и удобные кожаные сапоги, чтобы ездить верхом.
— Будешь мерять? — весело спросил он.
— Зачем? Если заказывал ты, то точно будет как раз, — Нина обняла мужа, — спасибо, родной. Я опасалась, что ты будешь против. Всё-таки я верхом последний раз ездила в школьном возрасте… и то на пони.
На столе уже был собран обед и когда Нина уже села за стол, позвонила Голуба и спросила, можно ли с мужем утром прилететь за киборгами:
— А Доброхот посмотрел бы островок, где дом строить надо для Змея… он уже купил все необходимые материалы и надо посмотреть, куда их привезти и выгрузить.
Голуба сидела на лавке в своём доме и что-то шила. Из-за достаточно широкого сарафана Нина не сразу поняла, что не так в фигуре и манере двигаться подруги. Они так давно не общались вживую, только по видеосвязи, что Нина не могла понять, что с ней. И Платон, заметив удивление жены, скинул ей смс-ку: «У неё будет двойня через полтора месяца. Это не принято афишировать… но подумать о подарке надо уже сейчас». Вот оно что — Голуба снова беременна! Но откуда Платон узнал об этом? Ведь не мог же он сканировать её по видеосвязи? Она оглянулась на мужа – и он ответил смс-кой: «Ирма скинула сканы. До конца года в деревне появятся не меньше пяти младенцев. Искра тоже снова беременна».
— А тебе не вредно будет лететь к нам? – осторожно спросила Нина, — на таком сроке надо быть осторожнее. Если всё нормально, рада буду тебя видеть. Но киборгов отпущу если только они сами согласны будут. Сколько ты хочешь увезти киборгов? И каких?
И Голуба начала рассказывать:
— Вчера позвонила Радмила… помнишь её? Она работает в коррекционной школе на Нови-Саде… то есть, работала. Мы давно общаемся, я согласилась принять в деревне полтора десятка детей… семейный детский дом. И Доброхот не против усыновить детей.
— Отличная идея! – обрадовалась Нина, надеясь трудоустроить в Орлово ещё несколько киборгов, — жильё у вас есть, продуктов хватит, свежий воздух, натуральные продукты, медпункт свой, школа своя будет… но… вы же вроде ещё осенью это решили…
— Ты даже не представляешь, сколько нервов, времени и денег ушло на оформление документов! На одного ребёнка надо не меньше двух десятков справок. А детей полтора десятка, и возраст… от полугода до пятнадцати лет. Но теперь все справки собраны, Радмила ищет транспортник, чтобы перевезти их всех сразу… и собирает по волонтёрам деньги на перевоз детей сюда. От местного ОЗК в качестве помощи ей оформили опекунство на двух неразумных Mary и двух DEX’ов… предположительно разумных. Они прилетят в первых числах марта… мы выделили дома близнецов, раз уж они перебрались в Звёздный, и дом Ратмира, он строит дом в Кедрове и согласился поселись детей в своём доме.
— Значит, вам нужны киборги, чтобы помогать воспитывать этих детей? Ты можешь подключиться к нашему искину и спросить у ребят. Если кто-то согласится, увезёшь. Кстати, сама Радмила здесь останется или вернётся?
— Она прилетит с мужем, передаст нам детей, поживёт с неделю и вернётся. Здание коррекционной школы возьмёт в аренду местный филиал ОЗК. По закону детей там воспитывать уже будет нельзя, но Радмила и Цветан начнут воспитывать малолетних киборгов.
— Это ничуть не легче воспитания детей, — усмехнулся Платон, — я сообщу об этом ребятам. Если кто-то согласится, отправим в деревню уже сегодня. А теперь нам пора на работу. До завтра.
Когда связь прервалась, Нина удивлённо взглянула на Платона:
— Кого ты хочешь отправить сегодня? Лишних Mary у нас нет, а Irien’ам с детьми работать нельзя… или ты хочешь девочек-DEX из медпункта отправить? Так им ещё лежать и лежать!
— До привоза детей больше недели. Отлежатся там. Искра отличный медик, вылечит. Лишних Mary у нас действительно нет, но они есть в городском офисе ОЗК… и наверняка есть у дексистов. Я отправил Оскару для Лёни запрос и жду ответа. А насчёт девочек-DEX из медпункта… они уже все в курсе, как живут там киборги и наверняка есть те, кто согласен полететь в деревню. Пока ты катаешься верхом, я зайду на медпункт и поговорю с ними.
После обеда Нина с Хельги собрались идти на конюшню ипподрома пешком, но Платон попросил Динару запрячь Дивана – и потому от дома до огороженного конкурного поля внутри беговой дорожки Нина с Хельги доехали в санях. Руслан с осёдланным Восходом уже ждали Нину у входа на поле – и помог ей сесть в седло со специально принесённой скамеечки, так как не был уверен, что она сможет сесть верхом с земли.
Самая первая тренировка Нины в седле была только шагом и на корде, которую держал Руслан. Жеребец шёл спокойно и мягко, Хельги шёл рядом, готовый подхватить Нину при падении, Руслан голосом подбадривал и Восхода, и Нину, чуть в стороне летел один из дронов Арнольда, а после двадцатиминутного катания на корде Руслан вывел Восхода на дорожку ипподрома и провёл его шагом по внутреннему кругу. Нина была настолько довольна, что решила кататься верхом постоянно, если не каждый день, то пару раз в неделю хотя бы.
В половине десятого утра двадцать третьего февраля прилетели Доброхот, Голуба и Некрас – и после совместного завтрака в столовой дома мужчины с Платоном и Змеем ушли на Мирный островок, чтобы осмотреть, куда выгрузить купленные стройматериалы, а Голубу Нина пригласила прокатиться вместе с ней в санях по островам.
Руслан подъехал к дому на тройке: коренником был запряжен Восход, а пристяжными – оба двухлетних мезенских жеребчика. Тройка уже была съезжена на дорожке ипподрома и поэтому Руслан не опасался, что лошади понесутся, испугавшись хрустнувшей ветки или взлетевшей из-под копыт птицы. Хельги уже сидел в седле на своём коне, подъехал Ян на Рыжике без седла – и все вместе отправились на прогулку.
Когда тройка шагом прошла дамбу, Руслан перевёл лошадей на крупную рысь, а когда проехали посёлок, попросил Хельги передать поводья коня Яну и встать на полозья сзади спинки саней, чтобы уравновешивать сани — и разогнал тройку в галоп. Это было незабываемое ощущение полёта: снег летел из-под копыт, снег осыпался с веток деревьев, под которыми проходили лошади, ветер трепал выбившиеся из-под платка волосы, камера на дроне летела параллельно тройке и казалось, что этот полёт никогда не закончится. Обратно Руслан вёл тройку спокойной рысью, Хельги ехал рядом с санями, Нина радовалась чистому небу и белому снегу. А Голуба решила, что одна или две лошади в деревне не помешают – городским детям всё это будет в диковину.
Уже дома Нина решила, что можно будет провести соревнования троек на ипподроме – если не в это лето, то когда-нибудь позже, когда молодняк подрастёт достаточно, чтобы заездить ещё одну тройку. Ведь если есть лошади уникально редкой породы, то надо их чем-то занять! Или просто бега провести? Нужны небольшие сани, упряжь… а на лето двухколёсные коляски. И устраивать соревнования для зрителей.
Она сказала об этом Платону – он сказал, что подумает. Надо обсчитать стоимость колясок, упряжи, кормов… это сложно. Но – не невозможно.
***
Через три дня, двадцать седьмого февраля, Нина снова после обеда в санях поехала на ипподром, снова села в седло и уже сама держала в руках поводья. Восход шёл ровно и спокойно – но каталась она снова в огороженном конкурном поле и снова только шагом. А после катания верхом Нина села в сани и попросила Динару доехать сначала до сада, а по пути домой остановиться у кафе.
Май тут же подал ей капучино и пирожные, а Хельги — чай и булочки с корицей. За дальним столиком шло обсуждение первой серии мультфильма про Царевну-Лягушку. Когда Нина допила свой кофе, к ней подошёл Клим с планшетом и попросил посмотреть рисунки, присланные по сети Златко.
После первого просмотра Нина попросила Мая принести ещё чашку кофе и начала смотреть снова. Рисунки были удивительно реалистичными, и главная героиня подозрительно напомнила Нине Лизу-Заряницу, когда она увидела её впервые.
— А зачем Златко нарисовал ей эти шрамы? – Нина обращалась к Климу, так как он открыл на планшете файл с рисунками, хотя вместе с ним подошли и другие студийцы, — словно от ожога. И почему именно Лягушка? Очень похожа на Лизу…
— Так с неё Златко и рисовал. Позавчера он с женой летал на тот хутор, к Пасечнику, чтобы порисовать. Чтобы узнать, сколько ещё киборгов из ОЗК он сможет поселить в своём доме. И чтобы спросить разрешение Пасечника на участие в мультсериале. И уговорил! То есть, уговорила его Светлана Кирилловна, и то только после того, как Златко показал ему свои рисунки. Заодно уговорил Лучесвета и Заряницу на роли младшего сына губернатора… пока без имени, но, наверно всё-таки он будет Иван… и Лягушки. По нашему сценарию киборг Mary-5 сбежала от злой хозяйки и спряталась на болоте, потом испугалась и ответила в сети на первый попавшийся пост… её так хозяйка звала, Лягушкой. А потом она сменит имя…
— Стоп! Мне ещё это обдумать надо. А вы подумайте вот о чём. Сказка называется «Лягушка-Царевна». Каким образом киборг Mary-5 окажется царевной?
— Царевна потому, что сказка. Потому, что была вещью, а это хуже, чем лягушка, а стала человеком. А имя мы ей придумаем. Попросим волхва, он всё знает и поможет.
— Хорошо, я посмотрю на днях. Если погода не испортится. Сообщу через Хельги. А теперь мне пора домой. Кстати, Арнольд, ты уже смонтировал клип для Лёни?
— Да, и уже скинул Пушку для вас с Платоном, и Оскару для Лёни. Даже два клипа сделал. Звон Леонида назвал «Белый вальс», а звон Оскара – «Радуга снега». И с согласия Леонида отправил оба клипа на региональный конкурс молодых видеооператоров. Там нет ограничений на участие киборгов… и потому я заявился на участие.
— Отлично! Будем надеяться, что выиграешь! Всем спасибо и всем пока!
Дома она попросила Платона найти в сети оба клипа и условия участия в звонарском фестивале, куда стремился Лёня, и в конкурсе операторов, куда хотел Арнольд. Клипы получились просто замечательными! – даже учитывая, что видеокамера у Арнольда любительская.
После ужина Нина позвонила Светлане – и проговорила с ней больше получаса, в основном слушая её восторженные впечатления о самом Пасечнике и о живущих у него киборгах. Бывшая балерина когда-то отлично разбиралась в моде и носила только самые дорогие костюмы – и вдруг обнаружила в глухом хуторе прекрасного модельера! Светлана осмотрела сшитые Заряницей платья и рубашки и пообещала устроить в городе показ одежды Дома моды «Заряница», существующего пока только в Инфранете, так как схемы шитья Заряница отправляла по сети Зирке в Звёздный, там одежду шили и продавали через Инфранет-магазины.
Спать Нина пошла счастливой и полной грандиозных планов на будущее.
Гой, Малюта, Малюта Скуратович,
Не за свой ты кус принимаешься,
Ты этим кусом подавишься!
А.К.Толстой, «Князь Серебряный»
По дорогам шли и ехали люди. С юга, из Гуджрата и Раджпутаны, с севера, от подножия горных хребтов, с востока, из Лахора и Дели, стекались они к безымянному притоку Инда, где совершалось чудо.
В этом краю, где живут вероотступники сикхи, отрицающие богов, боги решили напомнить людям о себе. И богиня любви и смерти, грозная Кали, проявила в заброшенном с давних лет храме невиданную силу…
Так говорили паломникам приветливые люди на перекрестках дорог и в попутных деревнях.
Они раздавали пищу и указывали дорогу. Молитвенно закатив глаза, рассказывали, как некий пандит постиг высшие учения. Отказавшись от тела, он сохранил видимость и поэтому получил имя Махатма Ананга — «великая душа без плоти».
Нашептывали у дорожных костров, как Махатма Ананга, собрав верных учеников, через близкую людям Кали просил богов ниспослать согласие на землю, раздираемую смутами.
И боги дали знамение. Когда в храм Кали внесли тело одного из учеников Махатма Ананга, ушедшего из жизни ради высшего знания, — богиня не приняла его смерти.
И вот уже много дней тело праведника лежит у ног властительницы жизни и смерти и трепещет, ибо Кали не принимает его смерти.
Но так как богиня ведет точный счет родившимся — пришедшим из прошлого перевоплощения, и умершим — ушедшим в перевоплощение следующее, то за возврат жизни праведнику ей в жертву должна быть принесена другая жизнь [человеческие жертвы Кали прекратились лишь в начале XIX века; мелких животных приносят ей в жертву и в наши дни].
И уже назначен день жертвоприношения, когда грозная Кали вернет жизнь праведнику и всенародно явит могущество старых богов.
Паломники шли тесными толпами. Отстать было опасно: неуловимое братство тугов-душителей уже послало людей на торжество в честь своей богини.
Толпы народа окружили храм. Ложбина между храмом и берегом речки была густо покрыта палатками и шалашами.
В стороне от всех, ниже по течению речки, расположились неприкасаемые.
Яркое солнце освещало пеструю картину — белые одежды мужчин и цветные покрывала женщин, бронзовые лица и тела, полосатые шатры торговцев и бесчисленные повозки.
Говор, крики, детский плач, рев быков, выкрики торговцев, заунывные звуки пунги — дудочек заклинателей змей — все это слилось в нестройный гул и заглушило рокот воды в желобе.
В храм пока не пускали. Но оттуда доносилась ритуальная музыка, и в его широком преддверии храмовые танцовщицы — девадаси — изгибали в культовых танцах свои гибкие смуглые тела, блестящие от душистого масла.
То и дело из храма выходили брахманы с перевязью из тройного шнура через левое плечо — знаком высшей касты. Они благословляли народ и совершали помазание «белой землей»: смесью из разведенной на рисовой воде пыли, растертого сандалового дерева и помета священного животного коровы.
Суровым жителям северо-запада раздавали южные редкости — жевательную смесь плодов арековой пальмы, листьев бетеля и жженой устричной скорлупы; эта жвачка глушила голод и окрашивала слюну в кроваво-красный цвет.
Страница 64 из 182
Раздавали «освободителя грехов» — настой дурмана, освобождающий на время от рассудка и памяти, и «слезы забвения» — приготовленный из мака напиток. Особенно щедро раздавали бханг — напиток из сока нежных верхушек индийской конопли, смешанного с настоем мускатного ореха и гвоздики.
Бродили в толпе смуглые жители Раджпутаны с бородами, зачесанными за уши. Бойкие, верткие торговые люди с юга продавали фрукты, украшения и тайные лекарства: целебную нафту из далекого Бад-кубэ [Баку (иранск.)] для лечения кожных болезней, толченый носорожий рог — средство от всех болезней, и многое другое.
Тучи мух висели над становищем паломников. Запах душистой мази — нарда — смешивался с запахами пищи, людского и бычьего пота, благовонными курениями, дымом костров и полынным духом наркотиков.
Возбуждение толпы нарастало. Люди требовали чудес.
В полдень из ворот храма выкатили огромную колесницу Джагганахта-Джаггернаута — владыки мира Вишну в воплощении Кришны.
Статуя из дерева, облицованного слоновой костью, ослепительно блестела на солнце. Впрягшиеся в колесницу люди медленно катили ее по каменистой дороге. Они не чувствовали тяжести: дурманные напитки и курения сделали свое дело. Они хрипло выкрикивали молитвы, их глаза лихорадочно блестели.
Толпа бесновалась. Каждый хотел дотронуться до колесницы. Многие, кому не удалось протолкаться к святыне, в исступлении наносили себе раны — кто ножом, кто острым камнем.
И уже кто-то, обезумев, кинулся под огромное колесо, усаженное шипами. За ним второй, третий… Еще… Вокруг — орущие перекошенные рты… Ведь смерть под колесницей Джаггернаута — это немедленное перевоплощение в высшем образе. Пока изнуренное тело крестьянина, обремененного долгами и голодной семьей, корчится в предсмертных судорогах под широким ободом колеса, душа его может перебраться в тело новорожденного младенца в богатом брахманском доме…
Описав круг по границе лагеря, колесница вернулась во двор храма.
Понемногу дикое возбуждение стало спадать. Усталые люди валились с ног, заползали в палатки, в тень повозок. Лагерь паломников на время утих.
Бородатые сикхи в тюрбанах не принимали участия в праздничных безумствах. Они расположились особняком и, казалось, чего-то выжидали. На них, вероотступников, смотрели косо, но, зная, что сикхи не признают ахинсы — непротивления злу, — остерегались и держались подальше.
Вечером вспыхнули огни многочисленных костров. Люди совершали вечерние омовения и варили пищу. Прислужники храма раздавали рис и страшную жидкую смесь опиума с бхангом.
Возбуждение, еще более сильное, чем днем, снова охватило толпу.
В храме ударили бубны. Вышел брахман, объявил, что вход разрешен. Орущая толпа повалила в храм, заполняя гигантский зал и все переходы. Лишь верхние галереи, полукольцом окружавшие зал, были пусты: туда не пускали.
На небольшой площадке между бассейном и статуей Кали двенадцать девадаси склонились перед богиней. Смуглые тела танцовщиц были неподвижны — лишь кисти рук и пальцы в непрерывном движении следовали ритму бубнов.
Сумеречно было в храме. Масляные лампы бросали дрожащие отсветы на зловещие лики богини, на ожерелье из человеческих черепов на ее бронзовой шее, на пояс, изображавший переплетение отрубленных рук. Красноватым блеском светились рубины в ее глазных впадинах.
У ног богини лежало человеческое тело — его очертания смутно рисовались под белым покрывалом.
Вдруг звуки бубнов оборвались. Девадаси, не поворачиваясь к богине спиной, скрылись за боковыми колоннами.
На освободившееся место вышел дородный высокий брахман. Выждал, пока стихнет шум, и сказал звучным голосом:
— Люди, сегодня неприкасаемые удостоятся зреть чудо вместе с вами такова воля богов. Расступитесь и дайте им, не тронув вас, пройти на верхние галереи. Когда все будет кончено — они уйдут позже вас, и вы не будете осквернены. Расступитесь!
— Махадео! — ахнул кто-то.
Толпа покорно расступилась.
Неприкасаемые, плотно прижав руки к бокам, чтобы занимать меньше места, сдерживая дыхание, шли по освободившемуся проходу к лестнице, ведущей на верхние галереи. Непривычно сытно накормленные, они были опьянены сытостью не меньше, чем бхангом. А то, что они вместе со всеми допущены в храм, было для них уже чудом.
Три девушки обрызгали водой проход, которого касались нечистые ноги неприкасаемых, и забросали его мокрым пометом священной коровы. Затем нежными ладонями, окрашенными хной в огненный цвет, они растерли помет по мокрым каменным плитам и засыпали лепестками роз и цветов чампака [как говорят путешественники, этот неприятный способ, о котором упоминается еще в отчетах Васко да Гамы, придает деревянным полам долго сохраняющийся блеск; португальцы, жившие в Гоа, переняли у индусов этот обычай].
Обряд очищения был окончен, и проход исчез — толпа снова заполнила его.
Огромный храм вместил всех, только груды обуви остались снаружи, во дворе.
Сикхи входили последними и расположились вдоль стен: никто из них не углубился в толпу.
— Братья, не удивляйтесь ничему, что увидят ваши глаза, — возвестил брахман, — и храните спокойствие, ибо каждый имеет свою карму, а боги всемогущи. Вознесем же моления великой Кали, да предстанет она за нас перед Тримурти! Пусть боги явят нам чудеса, чтобы укрепить нашу веру!
Страница 65 из 182
В мертвой тишине раздался легкий треск. В треножных чашах, окружавших пьедестал богини, внезапно вспыхнуло пламя. Шепот удивления прошел по толпе.
Под звуки, бубнов снова выплыли девадаси. Плавно раскачиваясь, они грациозными движениями кистей рук всыпали что-то в огонь.
Из треножников повалил густой благоуханный дым.
Когда танцовщицы скрылись, брахман молитвенно сложил ладони и обернулся к статуе.
— О могущественная, черноликая, попирающая обезглавленных! — заговорил он. — Ты, единственная, кто может предстать за своих детей перед Разрушителем! Ты, противоборствующая темным духам, отрубающая их тянущиеся руки! Яви нам свою волю, ибо через тебя повелевают нами Созидающий, Охраняющий и Разрушающий! Даруй нам жизнь или благостное перевоплощение!
Гул громовых разрядов заглушил его речь. Из заостренных пальцев грозной богини, из острых сосков ее грудей, из стрельчатых ресниц вырвались ослепительные молнии. Сквозь клубы дыма они ударили в толпу.
Ужас охватил людей. С криками, давя друг друга, бросились они к выходу. Но выход был прегражден: из бронзовых копий, украшавших входную арку, с треском вырывались голубые пучки молний…
Снова загремел голос брахмана:
— Маловерные, чего испугались вы? Не говорил ли я, что вы увидите волю богов?
Молнии потухли. Люди перестали метаться. Теперь они робко жались друг к другу. Воцарилась тишина. И вдруг в разных местах послышались выкрики:
— Смотрите, люди, он мертв!..
— Смотрите, здесь тоже!..
— Смерть вошла в храм!
Тут и там под ногами толпы лежали трупы пораженных молнией.
— Чего испугались вы, маловерные? — крикнул брахман. — Разве бегство избавит вас от воли богов? Разве смерть из рук Кали не дарует избранным лучшее перевоплощение? Молитесь, просите богиню о ниспослании прозрения!
Насколько позволяла теснота, люди пали ниц, молитвенно сложив ладони.
— А теперь, — продолжал брахман, — смотрите! Сам Махатма Ананга, человек без плоти, явится вам!
И брахман отступил в сторону, сложив ладони перед лицом.
Вздох изумления пронесся по храму: из пьедестала богини, как бы пройдя сквозь него, вышел человек в длинной белой одежде, со сверкающими глазами [для этого в глаза пускали несколько капель сока растений из семейства пасленовых, содержащих атропин; в Европе еще в те времена дамы, отправляясь на бал, придавали блеск глазам именно таким способом; поэтому наиболее часто встречающийся вид этого растения называется «прекрасная дама» — «belladonna»; у нас известно под названием «красавка», «сонная одурь», «бешеная вишня»; применяется в медицине]. Он молча простер руки, благословляя паломников, и направился прямо в толпу. Люди расступались перед ним, но Махатма Ананга не нуждался в проходах. Он шел сквозь толпу, сквозь людей — и люди поняли, что он бесплотен. Некоторые пытались схватить полы его одежды, чтобы поцеловать их, но пальцы проходили сквозь ткань, как через воздух.
Вопли благоговейного ужаса раздались под сводами храма. Люди падали, целуя места, к которым прикасалась стопа Бестелесного.
Пройдя сквозь потрясенную толпу, Махатма Ананга поднялся на галерею, набитую неприкасаемыми. Так же молча прошел он сквозь оскверняющие тела париев и снова спустился вниз, к пьедесталу богини.
Властное движение руки. Тишина. Бестелесный заговорил:
— Боги даровали мне освобождение от плоти, угнетающей людей. Я бесплотен и непоражаем оружием. Я не нуждаюсь в пище и питье, но я жив, и дух мой не перевоплощен! Вот что даруют боги тем, кто свято соблюдает свою дхарму. А как живете вы, погрязшие в заботах о своей жалкой оболочке, о своем теле? Горсть риса для вас дороже нирваны!..
Он говорил долго. Он гневно осудил тех, кто грядущим перевоплощениям начал предпочитать скудные блага этой жизни. Неприкасаемые должны прекратить переход в магометанство и христианство: боги не прощают измены. Вероотступники сикхи не смирились, они хотят завладеть землями, принадлежащими, по воле богов, махараджам. Пусть они, пока не поздно, раскаются и вернутся к древней вере, иначе боги так покарают их и тех маловерных, кто идет за ними, что и следа от них не останется. Ибо долгое терпение богов дошло до предела. Боги разгневаны. Через него, Махатма Ананга, решили они проявить свою волю и наказать непокорных и отступников…
А за стеной, в машинном помещении, томился Федор Матвеев. Он был крепко привязан за руки к кольцам, вделанным в стену.
Мерно крутились, гудели огромные диски. Лал Чандр стоял у смотрового отверстия, наблюдал за ходом событий в зале. Время от времени он, не оборачиваясь, бросал несколько слов, и его помощники, повинуясь командам, передвигали медные засовы — открывали и закрывали путь тайной силе.
По этим переключениям Федор представлял себе, что происходит в храме. Он слышал рев толпы и крики ужаса. Народу показывали чудеса…
Итак, он своими руками воздвиг эти машины, которые испепелят его молниями… Где-то там, в зале, — друзья сикхи. Но что они смогут сделать, затерянные в разъяренной толпе? Да и сами они, увидев чудо, не преклонились ли перед брахманами?..
Страница 66 из 182
Двое факиров подошли к Федору, отвязали его и, схватив под руки, вывели через низкую дверцу в зал.
И вот он стоит лицом к лицу с Бестелесным. А там, за бассейном, море голов, злобные улыбки, ненавидящие глаза…
— Этот жалкий чужеземец хотел лишить меня жизни, — презрительно сказал Бестелесный. — Он не знал, что одни боги могут это сделать. Дайте ему нож, пусть он снова попробует пронзить мое тело.
Глухой рокот прошел по толпе. Один из факиров, осклабившись, протянул Федору нож. Федор оттолкнул его руку, и клинок со звоном упал на каменные плиты.
«Эх, если бы мой нож, что у старика спрятан! — тоскливо подумал Федор. — Да уж, видно, не судьба… Читай молитвы, флота поручик…»
Бестелесный крикнул что-то, чего Федор не понял, и толпа ответила ему яростным ревом. В первых рядах потрясали кулаками. Дай волю — прыгнут на него, Федора, вмиг растерзают…
— Снимите покрывало, — приказал брахман.
Теперь все увидели обнаженный человеческий труп, лежавший у бронзовых ног богини.
С треском вырвались молнии из пальцев Кали, и…
Вопль ужаса раздался в храме, и гулкое эхо многократно повторило его. Мертвец ожил. Он бился и трепетал у ног грозной богини.
— Смотрите, люди! — закричал Бестелесный. — Богиня не принимает смерти моего лучшего ученика. Он — между жизнью и смертью, время перевоплощения для него еще не настало! Но за возврат его к жизни Кали требует жертвы!
К бассейну подошли один за другим двенадцать рабов. Каждый из них нес на плече кувшин, каждый вылил в воду что-то густое, темное, пахучее.
— Мы принесли тебе в жертву драгоценное масло, — обратился к богине Бестелесный. — Примешь ли эту мирную жертву?
Послышалось глухое клокотание. Вода в бассейне закипела. Масло собралось в темный ком и вдруг длинной струей метнулось сквозь воду к противоположной стенке бассейна, вскинулось вверх фонтаном. Какое-то мгновенье столб масла стоял неподвижно — и вдруг распался, обрызгав толпу душистыми каплями.
— Богине не угодна мирная жертва! — воскликнул Махатма Ананга. — Она благословила ею вас! Ей нужна человеческая жертва! Те из вас, кто принес себя в жертву под колесницей Джаггернаута, и те, кто был избран священными молниями, — все они получили счастливое перевоплощение. Их смерть была для них радостью! А для этого чужеземца смерть страшна, ибо он, далекий от наших богов, получит низшее перевоплощение. Душа его перейдет в тело морского червя, не видящего света, точащего скалы у берегов!
Вода в бассейне забурлила, над ней полыхнуло яркое пламя.
— Смотрите, богиня согласна, вода стала огнем! — закричал Бестелесный. — Пусть чужеземец умрет без пролития крови, как велит закон. Но священный шнур не коснется его шеи, Кали сама даст ему смерть! Уложите его у ног богини, рядом с моим учеником. Пусть все увидят, как богиня, взяв жизнь у одного, даст ее другому!
Федор с тоской оглядел зал. Враждебные, оскаленные лица. Все кончено, Федор Матвеев. Вот уже приближаются факиры… Сейчас схватят…
— Оэй, Федор!
Еще не дошел до сознания смысл этого окрика, но вдруг все существо Федора наполнилось грозным весельем.
Жадным взглядом впился в полутьму задних рядов…
Что-то со свистом пролетело над головами толпы и упало к ногам Федора. Мигом Федор подхватил за рукоятку свой нож и, с наслаждением чувствуя сопротивление разрываемых тканей, вонзил его в грудь Бестелесного.
Кровь окрасила белые одежды Махатма Ананга. Он захрипел, захлебываясь, и упал бы, если б Федор вырвал нож из раны. Но Федор не выпустил рукоятку, пораженный неожиданной мыслью: как упадет Бестелесный? Ведь у него одна опора — подошвы ног… Упадет — провалится сквозь землю, а это — чудо, которое все испортит…
Он не слышал криков, не видел, что творится за его спиной… Только чувствовал, как тяжелеет Махатма Ананга, валится набок…
Смерть вернула Бестелесному обычные свойства, и хоть твердо держал Федор руку, проницающий нож скользнул сквозь тело, и, потеряв опору, труп Махатма Ананга с глухим стуком упал на каменные плиты.
Жуткая мгновенная тишина. И сразу — крики ярости и страха…
Расталкивая людей, к пьедесталу прорывались сикхи, на ходу вытаскивая из-под одежды кинжалы и длинные пистолеты…
К Федору подбежал Рам Дас, схватил за руку:
— Беги туда! Скорей!
Подобно пьянице, который считает, что излечился от своего недуга, если рядом нет вина, я считал, что моя жажда тишины и уединенности удовлетворена. Проснувшись в первое утро у Брин Мирддина, я понял, что пещера является для меня не просто убежищем, а единственным в мире жильем. Апрель перешел в май, кукушки начали перекрикиваться между холмами. По вечерам в долинах блеяли овцы. Я никогда не подходил к городу ближе, чем на две мили, у холма, где я собирал травы и кресс-салат. Кадал ездил в город за продуктами и новостями каждый день. Два раза в долину приезжали посланцы. Один раз с чертежами от Треморинуса, другой раз — с новостями и деньгами из Винчестера, его посылал отец. Письма он не привез, но подтвердил, что Пасентиус собирает в Германии войска и в конце лета обязательно начнется война.
В остальное время я читал и гулял по холмам, собирал растения и готовил лекарства. Я также сочинял музыку и пел песни, слушая которые Кадал искоса поглядывал на меня и качал головой. Некоторые из них поют до сих пор, но большинство совершенно забыты. К последним относится и эта песня, созданная мною в одну из майских ночей. Город окутывал аромат цветения, а в кустах папоротника синели колокольчики.
Земля сера и пуста, обнажены деревья,
у них отняли лето. Украли все,
у ивы волосы, у голубой воды красоту,
похитили золотые травы. Не раздается
даже птичий щебет. Все это украла и
присвоила себе одна гибкая девушка.
Она беспечна, как майская птичка на ветке,
чудесна, как колокольчик.
Она танцует среди клонящегося камыша,
и ее шаги оставляют серебряные следы
на серой траве.
Я бы взял для нее подарок,
для королевы всех девушек,
но что осталось в моей голой долине?
Голос ветра в тростнике, жемчужины дождя
да моховый мех, растущий на холодном камне.
Что можно предложить ей еще, кроме мха?
Она закрывает свои глаза
и отворачивается от меня во сне.
На следующий день я шел по лесистой долине, примерно в миле от пещеры, собирая мяту и битеруид. И вдруг, словно я позвал ее, она появилась передо мной на тропинке среди колокольчиков и папоротника. Может быть, я ее и звал. Стрела остается стрелой, какой бы бог ее ни запустил.
Я неподвижно остановился среди берез, боясь, что она исчезнет, что она является привидением, возникшим в моем воображении из снов и желаний. Я не мог двинуться с места, хотя мой дух и мое тело рвалось навстречу ей. Она увидела меня и рассмеялась. Подошла ко мне легким шагом. В бликах света и тени, в постоянном движении березовых ветвей она казалась сотканной из воздуха. Ее шаги словно не приминали травы. Когда она приблизилась, я понял, что это все же не видение, а сама Кери, такая, какой я ее помнил, в коричневом домотканом одеянии, пахнущая жимолостью. Однако на ней не было капюшона, волосы рассыпались по плечам, ноги босы. Сквозь ветви пробивалось солнце, ее волосы отсвечивали, как вода, переливающаяся на солнце. В руках она держала охапку колокольчиков.
Страница 109 из 141
— Милорд! — Тонкий и легкий голос наполнился радостью.
Я стоял, с виду спокойный и невозмутимый, а внутри у меня все дрожало, как у лошади, взнузданной и пришпоренной одновременно. Мелькнула мысль, а что я буду делать, если она снова захочет поцеловать мне руку.
— Керри! Что ты здесь делаешь?
— Как! Собираю колокольчики, — она выглядела, как сама невинность, что сглаживало дерзость ее слов. Кери протянула их вперед, смеясь из-за них. Бог ее знает, что она разглядела на моем лице. Нет, она не собиралась целовать мне руку.
— Разве ты не знаешь, что я ушла из Святого Петра?
— Да, мне сказали. Я подумал, что ты переехала в другой монастырь.
— Нет, ни за что. Я возненавидела монастыри. Там как в клетке. Некоторым там нравится, — спокойно и безопасно. Но это не для меня, я не создана для такой жизни.
— Когда-то так же хотели поступить со мной.
— Ты тоже убежал?
— Да, конечно. Но прежде, чем меня успели там запереть. Где ты сейчас живешь, Кери?
Она, похоже, не слышала вопроса.
— Ты тоже не создан для такой жизни? Для оков?
— Не для таких оков.
Она не поняла, да я и сам не знал, что имел в виду. Поэтому я промолчал и продолжал наблюдать за ней, наслаждаясь радостью момента.
— Жалко твою мать.
— Спасибо, Кери.
— Она умерла сразу после твоего отъезда. Тебе, наверное, сказали?
— Да, я был в монастыре после приезда в Маридунум.
Она помолчала, глядя в землю и ткнув пальчиком босой ноги в траву. От этого легкого танцевального движения на ее поясе зазвенели позолоченные яблочки.
— Я знала, что ты вернулся. Все говорили об этом.
— В самом деле?
Она кивнула.
— В городе мне сказали, что ты не только великий волшебник, но и принц. — Она взглянула на меня, в ее голосе послышалось сомнение. Я был одет в старую заляпанную отварами тунику (Кадал не мог ее отстирать), накидка обветшала, и ее облепили колючки и куманика. На ногах у меня были полотняные сандалии — какой смысл носить кожаные по высокой сырой траве? Даже по сравнению со скромно одетым молодым человеком, каким она видела меня прежде, теперь я выглядел нищим оборванцем.
— Ты еще считаешься принцем после смерти своей матери? — с невинной прямотой спросила она.
— Да, ведь мой отец — Верховный король.
У нее приоткрылись губы.
— Твой отец? Король? Я и не знала, об этом никто не говорил.
— Немногие знают. Но теперь, после смерти матери, это ничего не значит. Да, я его сын.
— Сын Верховного короля… — выдохнула она с благоговением. — И волшебник. Я знаю, это правда.
— Да, это правда.
— Но когда-то ты говорил иначе.
Я улыбнулся.
— Я говорил, что не могу вылечить твою зубную боль.
— Но ты же вылечил.
— Это ты так говорила. Я не поверил тебе.
— Твое прикосновение вылечило бы любую болезнь, — произнесла она и подошла поближе.
Ворот ее одеяния откинулся. Ее горло светлело, как жимолость. Я чувствовал ее запах, запах колокольчиков и горьковато-сладкий сок цветов, сжатых между нами. Я протянул руку и потянул за ворот ее платья. Застежка расстегнулась. Ее груди были круглыми и полными, мягче, чем можно было себе представить. Они упали в мои руки, как голуби, виденные мною в монастыре. Мне показалось, что она закричит и вырвется, но она прильнула ко мне, пахнув своим теплом, и засмеялась. Ее пальцы оказались у меня в волосах, и наши губы встретились. Внезапно она повисла на мне, и я, связанный с ней поцелуем, рухнул на траву, подминая ее под себя. Цветы рассыпались.
Я долго не мог понять. Сначала мы смеялись и тяжело дышали. Происходившее превзошло ночное воображение. Она была маленькой и тихо стонала, когда я причинял ей боль. Гибкая и мягкая, как тростник; по сравнению с ней я выглядел великаном. Неожиданно у нее вырвался из горла глубокий звук, словно она задыхалась, и она согнулась у меня в руках, будто умирая. Ее губы сомкнулись с моими.
Теперь задыхался я. Она обняла меня и еще сильнее прижалась ко мне губами. Меня втягивало в темноту, туда, где нет ни света, ни воздуха, ни дыхания. Могила в могиле. Раскаленным добела лезвием у меня в голове заворочался страх. Открыв глаза, я не видел ничего, кроме мелькающего света и тени дерева, нависавшего надо мной. Колючки выросли в огромные шипы. Мое лицо исказил ужас. Тень боярышника дрогнула, раскрылся вход в пещеру, и на меня надвинулись стены. Я вырвался и перевернулся на спину, истекая потом от страха и стыда.
— В чем дело? — спросила она слепо. Ее руки продолжали обнимать над собой воздух.
— Извини, Кери, извини.
— Что ты имеешь в виду? Что случилось? — она повернула ко мне голову, увитую рассыпавшимся золотом волос. Ее глаза сузились и были затуманены. Она потянулась ко мне.
— А, вот оно что. Иди ко мне. Все в порядке. Я покажу тебе.
— Нет. — Я попытался высвободиться, но весь дрожал. — Нет, Кери, оставь меня, нет.
— В чем дело? — ее глаза широко раскрылись, она приподнялась на локте. — Ты, наверное, никогда этого не делал. Правда? Правда?
Я не отвечал.
Она рассмеялась, но вместо игривости получилось взвизгивание. Она снова перевернулась и протянула руки.
Страница 110 из 141
— Ладно, ничего, научишься, — и неожиданно раздраженно, — ну давай, быстрее, говорю же тебе, все будет нормально. — Я поймал ее запястья.
— Извини, Кери. Я не могу объяснить, но… Я не должен, точно знаю. Послушай минуту.
— Отпусти меня!
Я отпустил, и Кери, отодвинувшись, села. Глаза ее были рассержены, в волосах запутались цветки.
— Не подумай, что это из-за тебя, Кери. К тебе это не имеет отношения.
— Не пара тебе? Из-за того, что моя мать была шлюхой?
— В самом деле? Я не знал. — Я почувствовал внезапную усталость. — Говорю же тебе, к тебе это не имеет никакого отношения. Ты прекрасная, Кери, и, как только я тебя увидел, я почувствовал… ты знаешь, что я почувствовал. А это связано только со мной и моей… — я остановился. Дальше говорить было бесполезно. Она наблюдала за мной. Яркими и пустыми глазами. Потом она отвернулась и резкими движениями начала отряхивать свое платье. Вместо слова «сила» я закончил так: «и моим колдовством».
— Колдовство. — Она выпятила нижнюю губу, как обиженный ребенок. Ловкой рукой застегнула пояс и начала собирать упавшие колокольчики, презрительно повторяя: «Колдовство».
— Думаешь, я поверила в твои чары? Думаешь, у меня действительно болел зуб?
— Не знаю, — устало ответил я и поднялся на ноги.
— Для того чтобы быть волшебником, не обязательно быть мужчиной. Лучше бы ты ушел в монастырь, все-таки это твое место.
— Возможно.
В ее волосах застрял колокольчик, и она выдернула его. Шелк платья блеснул на солнце, как осенняя паутинка. Мой взгляд упал на синяк на ее запястье.
— Тебе не больно? Я не ушиб тебя?
Она не ответила и даже не взглянула. Я отвернулся.
— Ну что же, прощай, Кери.
Я успел отойти на несколько шагов, когда вновь услышал ее голос.
— Принц…
Я обернулся.
— Значит, откликаешься на титул? — сказала она. — Странно. Сын верхового короля, и не оставил даже серебра за мое платье.
Я стоял, как лунатик. Она откинула волосы на плечи и рассмеялась. Я вслепую нащупал кошель и вытащил наугад монету. Она оказалась золотой. Я шагнул вперед и протянул ее ей. Кери наклонилась, смеясь, и сложила ладони ковшиком, словно попрошайка. Порванное платье очаровательно откинулось у нее на горле. Я бросил ей монету и побежал в лес. Смех ее преследовал меня до самого холма. Я спустился в следующую долину, сбежал к ручью и лег рядом с ним на живот, вдыхая запах талых вод, бегущих с гор, которые поглотили ее аромат.
Десять дней тому назад некая пани Грущинская с Центрального вокзала отправлялась в Берлин, где служил ее супруг. Она села вечером в спальный вагон и прошла в свое купе первого класса. Одно из мест в купе было уже занято. На нем, отвернувшись лицом к стене и укутавшись пледом, спала какая-то темноволосая дама. В ногах у нее с озабоченным видом сидел ее муж.
— Прошу меня простить, — обратился он к пани Грущинской. — Моей жене немного нездоровится, она приняла снотворное, и я боюсь, как бы она не проспала границу. А у меня место в другом купе, нам не удалось купить совместное. Можно попросить вас о помощи?
Пани Грущинская была столь возмущена персоналом «Орбиса», не нашедшим возможности устроить больную женщину вместе с супругом, что без всяких колебаний вызвалась помочь, чем только сможет. Озабоченный муж с явным облегчением показал на небольшой изящный несессер.
— Вот здесь ее документы и медицинское свидетельство, я везу ее за границу для лечения — психическая травма, сложный случай, вы меня понимаете, не хотелось бы на эту тему распространяться. Если таможенники зайдут сюда до моего прихода, не могли бы вы показать им эти бумаги? Вы меня очень обяжете. Вещей у жены при себе нет, весь багаж со мной.
Пани Грущинской глубоко импонировало лечение у зарубежных светил, и ее доброжелательность возросла еще больше. Она только уточнила, не надо ли больной давать каких лекарств, и заверила супруга, что все будет в порядке. Успокоенный пассажир, рассыпаясь в благодарностях, покинул купе незадолго перед тем, как поезд тронулся.
Границу пересекали за полночь. Любезный чиновник разбудил пани Грущинскую, мельком оглядел два ее чемодана, с полным доверием отнесся к их содержимому. Его не заинтересовали ни два литра водки, ни два килограмма колбасы, ни бигос домашнего приготовления и домашний же вишневый конфитюр — любимое лакомство пана Грущинского. После чего чиновник обратил свой взор к другой пассажирке, продолжавшей спать мертвым сном на своей полке.
— Прошу вас не будить эту даму! — грудью встала на ее защиту пани Грущинская. — Она больна, приняла снотворное. Не надо ее тревожить, у нее что-то с нервами, как раз едет на лечение. Вот ее паспорт и медицинское свидетельство.
Она открыла изящный несессер из замши теплого золотистого цвета и вытащила из-под скромных запасов косметики, бигуди, лекарств и других подобного рода мелочей папку с документами.
— А ее багаж? — спросил таможенник, пробегая глазами бумаги.
— Какой может быть багаж у больной? — возмутилась пани Грущинская. — Багаж у мужа, он едет в другом купе — не смог достать совместного. Вы же знаете, этот «Орбис» нас за людей не считает, издевается как только может! Совсем затерроризировал!
Она хотела сказать «затретировал», но от полноты чувств даже оговорилась. Таможенник нерешительно осмотрел макушку спящей, потом склонился и осветил фонариком ей лицо, пытаясь сверить с фотографией на паспорте. Тут уж пани Грущинская набросилась на него всерьез.
— Что вы делаете! — шипела она. — Я все понимаю — контроль, доллары и прочее! Но сердце-то у вас есть? Вы что, хотите иметь на совести сердечный приступ тяжело больной женщины?! У нее от этого вашего фонаря может случиться инфаркт или инсульт, больного человека так будить нельзя!
Таможеннику к этому времени удалось сравнить лицо на фотографии с лицом спящей и удостовериться, что здесь все в порядке, как и с медицинским свидетельством, багажа действительно никакого не имелось, а тут еще на него наступала пылающая праведным гневом матрона. Надо сказать, пани Грущинская дамой была импозантной и колоритной в полном смысле этого слова. Ростом не менее метра семидесяти, весом килограммов под сто, а главное — чем-то она до трепета в поджилках напоминала ему тещу, разве что была чуть помоложе. Таможенник торопливо погасил фонарь.
— Ну что вы, не собираюсь я ее будить, — пошел он на попятный. — Мне только с фото надо было сверить. У нее тут, как я вижу, есть и копия свидетельства на немецком? А муж, говорите, в другом купе? Благодарю вас, спокойной ночи.
И покинул купе с такой поспешностью, что это скорее смахивало на бегство..
Пани Грущинская аккуратно упрятала документы. Пользуясь случаем, прочитала копию и польский оригинал, сочувственно вздохнула, удостоверившись, что болезнь незнакомки действительно психического свойства и осложнена частичным параличом, грустно покачала головой и обратила внимание на фамилию. Не похожа на польскую. Хансен, Алиция Хансен…
Эту фамилию она хорошо запомнила. Потому что в Берлине по прибытии поезда довольно долго вынуждена была выкрикивать ее на перроне, пытаясь разыскать мужа соседки. Муж от самой Варшавы ни разу не заглянул к ним в купе, но пани Грущинскую это не насторожило, и лишь к концу путешествия она встревожилась. Муж соседки как сквозь землю провалился. Она вышла из своего купе, пробежала по соседним, выскочила на перрон, пытаясь разглядеть в толпе один раз виденное лицо — и с ужасом понимая, что совершенно его не помнит. За нею по пятам носился ее супруг, немало озадаченный странным поведением своей половины.
— Пан Хансен! — взывала половина в надежде, что пан Хансен все-таки где-то здесь, поблизости, вот только она не может его распознать. — Пан Хансен!
Наверняка пани Грущинская разнервничалась бы еще больше, знай она, что, во-первых, пан Хансен вот уже четверть века покоится на кладбище, а во-вторых, никогда не был мужем больной дамы, а доводился ей отцом. В полной растерянности вернулась она в купе, а тут ее ждал еще сюрприз. Место, на котором только что спала ее подопечная, пустовало. Соседка как сквозь землю провалилась.
Успокоившись, пани Грущинская рассудила, что муж больной дамы, наверное, привел с собой медсестру и вдвоем они ее забрали. Легкую обиду она подавила мыслями о том, что попрощаться с нею ему не позволили неизбежные в таких случаях суматоха и спешка. Мысль о подвохе ей и в голову не пришла. Попросивший ее об одолжении человек выглядел респектабельно, внушал симпатию и сочувствие…
Эту историю доложил майору один из подчиненных, он же и разыскал пани Грущинскую в Берлине в обществе мужа и банок с вишневым конфитюром. Перед тем все усилия майора по розыску трупа заканчивались впустую, а тут он наконец получил документально подтвержденное свидетельство, что гражданка Алиция Хансен отбыла за границу поездом в одном купе с гражданкой Марией Грущинской. Таинственного псевдомужа первой гражданки разыскать не удалось, хотя на всякий случай пани Грущинской предъявили фотографии нескольких возможных кандидатов, в том числе и Гуннара. Вот так труп Алиции исчез во второй раз, теперь уже в Берлине.
Не удалось отыскать и выдавшего медицинское свидетельство врача, поскольку его фамилию никто не запомнил, а само свидетельство исчезло вместе с покойницей.
21–22 августа 427 года от н.э.с.. Продолжение
Йера, чтобы прервать их бессмысленный спор, рассказал о встрече с Важаном.
– Как вы думаете, Изветен, теперь они начнут эвакуацию? Если в понедельник я сообщу о заявлении профессора?
– Думаю, да. Но не надейтесь, судья, что об этом немедленно узнает вся Славлена. Мне кажется, они объявят об эвакуации часа за два до её начала. Иначе толпы сметут вокзал до того, как к платформам подадут поезда. Организовать перевозку миллионов людей – это не так просто…
– А я думаю, чудотворам просто нет никакого дела до этих миллионов! – неожиданно для себя вспылил Йера. – Не сомневаюсь, о себе они позаботятся… Давайте спорить, Изветен, в день, когда рухнет свод, в Северских землях не будет ни одного чудотвора!
– Я согласен с судьёй, – сказал Горен, только что защищавший Инду. – Принимаете пари, Изветен?
– Ну, так уж и ни одного… – Изветен улыбнулся в усы. – Я знаю людей, судья, и не обольщаюсь. Но пари приму.
– Звонка, а ты? Со мной или с Изветеном? – ревниво спросил Града.
– Я согласна со Жданой.
– Ты что, всё ещё веришь в любовь чудотворов к людям, что ли? – презрительно хмыкнул Града.
Их совершенно неуместный, беспечный разговор вывел Йеру из себя. Здесь, в тихом уютном дачном посёлке, с девушкой под боком, под опекой Изветена (и без абсента) Горен совсем успокоился и растерял свои прежние страхи. Сутки пребывания в клинике его спокойствия не поколебали. А ведь теперь речь шла о настоящей угрозе!
Изветен пояснял это тем, что страхи человека, особенно навязчивые, никак не соотносятся с реальной опасностью, но Йера видел другую причину: Града гораздо меньше стремился к медитациям.
Как сказал доктор Чаян, экстатические практики вредны для нечудотворов, и, бросив ими заниматься, Горен немедленно пошел на поправку.
– Но ведь надо, надо что-то делать! – эту фразу Йера выкрикнул в пространство.
– Вы уже сделали то, что могли, судья, – вздохнул Изветен, – и сделали немало.
24–25 августа 427 года от н.э.с.
Ответа из Афрана всё не было; не то чтобы Инда сильно переживал, даже наоборот – повышение связало бы ему руки.
Вотан приложил немало усилий к тому, чтобы дочь оборотня осталась в живых, из чего следовало, что стратегический план чудотворов включает не только планомерное обрушение свода. Стратегия простирается и дальше – на много лет вперёд.
Как всегда.
Не только обрушить свод – а обвинить в этом мрачунов и Исподний мир. И обвинение это будет дорого стоить Обитаемому миру: иссякнет приток энергии, что существенно сократит время полного обрушения свода.
Даже если предположить, что за жалкие несколько дней можно эвакуировать в безопасные районы всех (что Инде представлялось сомнительным), разрушения будут страшней и пройдут глубже. Он поднял все недавние доклады Явлена (больше напоминавшие доносы на Красена) и нашёл интересный факт: доктор Назван – по просьбе Красена он в последние дни регулярно бывал в Исподнем мире.
И конечно, мог пользовать «дедулю» – Стоящего Свыше, но что-то (наверное, доклады Явлена) подсказывало Инде: нет, Назван бывает там с другой целью. В Храст Инда выехал ближе к ужину…
Дом доктора стоял неподалеку от портала, что Инду нисколько не удивило. По меркам чудотворов – скромный дом в натанском стиле середины прошлого века: ухоженный (вылизанный) садик, плющ, непринужденно увивший каменную ограду, решётчатые рамы и обилие кровель, пересекающихся под причудливыми углами.
Дверь открыла кухарка, но вслед за ней тут же появилась жена доктора, вытиравшая руки о передник, – судя по запахам из кухни, Названа ждал непревзойдённый десерт.
Госпожа Названка была приветливой, улыбчивой и говорливой и сама проводила Инду в кабинет мужа. Вокруг стола в гостиной с шумом носились дети – слишком много для одной семьи, – и Инда решил, что их крики помешают разговору, но опасения оказались напрасными.
Видимо, Назван принимал пациентов и на дому, потому что имел просторную приёмную и два кабинета – врачебный и рабочий. Назван прекрасно помнил встречу с Индой в Исподнем мире, представляться не пришлось.
Однако визиту этому доктор вовсе не обрадовался.
– Все эти дети – ваши? – с улыбкой спросил Инда, чтобы завязать разговор.
– Нет, – с вызовом ответил Назван. – Трое наши, а двое – дети кухарки и садовника.
– Но… мне кажется, это несколько нарушает традиции клана…
– Через четыре дня наши дети уедут в школу. – Доктор сжал губы. – А пока не вижу ничего предосудительного в том, что они играют с детьми прислуги.
Нехорошее получилось начало… Нет, Назван не отрицал, что в последние дни бывал в Исподнем мире вовсе не для лечения верхушки Храма.
Но Инда не ожидал, что доктор едва ли не каждый день встречается там с дочерью оборотня!
– Удивительно способная девочка. Волшебница. – Доктор восхищённо покачал головой.
– Колдунья, – мрачно поправил Инда.
– Колдуны мало отличаются от нас, чудотворов, доктор Хладан. Но я не об этом – я о её способности подбирать и дозировать лекарства. Любая наша клиника взяла бы её к себе с радостью.
– Наши клиники, слава Предвечному, руководствуются жёсткими инструкциями, а не полагаются на сомнительную интуицию.
– Иногда стоит положиться и на интуицию. Особенно если нет выбора.
– Вы знаете, что это за девочка? Вы представляете себе, с кем имеете дело? – спросил Инда – разговор не клеился.
– Да, конечно. Но я врач и не лезу в политику.
– Это не политика. По моим сведениям, именно девочка станет причиной обрушения свода. А это угроза тем детям, что так весело играют у вас в гостиной. И вашим, и детям вашей прислуги.
Назван поднял глаза, и Инда увидел в них неприкрытую ненависть.
– Хладан, это правда, что вы отдали приказ перебить девочке колени?
– Да, это правда. – Инда не стал юлить, выдержал тяжёлый взгляд доктора – тот первым опустил глаза.
– Вы чудовище, Хладан… Вы… хотя бы раз видели её?
– Да вы там все с ума посходили? – фыркнул Инда. – Ладно молоденький Сребрян, но вы – взрослый мужчина, отец большого семейства…
– Не надо обвинять меня в непристойностях, девочка всего на два года старше моей дочери. – Назван сузил глаза, и Инда понял, что рискует получить по зубам – несмотря на служебное положение.
– Я вовсе не обвиняю вас в непристойностях, я имею в виду совсем иное. Как-то странно она действует на чудотворов, все готовы защищать эту девочку ценой если не жизни, то карьеры.
– В этом нет ничего удивительного. Когда в детстве я слушал нянины сказки, я именно так представлял себе прекрасную царевну. Это архетип, который не так просто встретить в жизни. Палачи Хстовской башни Правосудия не слушали в детстве сказок, Хладан. И вы, наверное, тоже. Иначе вам бы не пришло в голову совершить… такое…
– Оставьте эту демагогию. Когда девочка выходила из башни Правосудия, погибло одиннадцать человек. Ещё пятнадцать умерли от ран, а трое останутся калеками. И, насколько мне известно, это не первые её жертвы. Но не это главное: девочка станет убийцей ваших детей. Можете и дальше лелеять счастливые воспоминания о детстве, оборотень недаром называет себя сказочником – он и дочь свою сделал сказкой.
– Оборотень – это Живущий в двух мирах? – переспросил Назван.
– Называйте его как хотите.
Разговор не клеился. Инда надеялся на цинизм, присущий врачам, – а нашел сентиментальность почище, чем у Красена. Впрочем, Красен – дипломат, он её просто скрывает, доктор же говорит со свойственной врачам прямотой.
– Вам ли не знать, как важно правильно именовать объект? – усмехнулся доктор. – Есть разница между Врагом и Вечным Бродягой, между чудовищем и Охранителем, мрачуном и добрым духом, чудотвором и злым духом, отнимающим у людей сердца… Так вот вы, Хладан, – злой дух, а я – чудотвор. Волшебник, который творит чудеса.
– Хватит. Я пришел передать вам приказ: вы должны вывезти девочку из Хстова. И, насколько я понимаю, вам это не составит труда.
– Я вам не подчиняюсь. Я подчиняюсь доктору Вотану.
– Это приказ Приора Северской Тайничной башни. – Инда блефовал, но был уверен, что Приор его поддержит.
– Я не стану выполнять этот приказ.
– Станете. Если хотите, чтобы ваши дети остались в живых.
– Меня трудно напугать абстрактным падением свода.
– А я говорю не об абстракциях. Через четыре дня ваши дети уедут в школу. И один Предвечный знает, что с ними может там случиться. Впрочем, здесь, в Храсте, они тоже не будут в безопасности.
Инда снова блефовал. Но Назван был далёк от политических игр клана и, судя по выражению его лица, поверил в блеф.
– Вы чудовище, Хладан… – повторил он тихо и зло.
– А вы – нет? Вы обрекаете всех нас на страшную смерть. Я лишь хочу защитить свой мир и людей этого мира. И если вам не страшно, поезжайте в Брезен, посмотрите, куда теперь течет Лудона, – у вас не останется никаких сомнений в моей правоте.
Раздражение помешало Инде привести более веский аргумент: безопасность самой девочки – в Хстове её могут убить.
Домой Инда вернулся около полуночи, где его ждала телеграмма от Приора. День был слишком тяжёлым (и слишком неудачным), и просьба явиться в Тайничную башню окончательно выбила Инду из колеи.
Но он пошёл, уверенный, что речь пойдёт о повышении, и снова – в который уже раз за последние дни! – ошибся. Никакой радости от пешей прогулки Инда тоже не испытал – осенний холод волнами шёл от земли, лето догорело, и казалось, что не осталось ничего… Ничего хорошего.
А Приор всё так же сидел в зимнем саду в окружении цветов, фруктов и попугаев… В шелковом халате и с книгой в руках.
– Я надеюсь, что-то действительно важное? – раздраженно спросил Инда.
– Пожалуй, да, – ответил Приор, отрывая глаза от книги. – Завтра Йера Йелен сделает чрезвычайно важное заявление. В думскую комиссию официально обратился профессор Важан. Как мрачун и доктор прикладного оккультизма.
– Вот как?
– Именно так. Он сообщает, что в ближайшее время собирается обрушить свод и прорвать границу миров. И он не блефует, как ты сам понимаешь. Но ещё третьего дня профессор говорил о трёх-четырёх месяцах… И вряд ли, узнав о пророчестве Югры Горена, стал бы трубить на весь мир о том, что скоро обрушит свод… Значит, это не только пророчество. Значит, он имеет достоверную информацию. Значит… Йелен привёз информацию из Исподнего мира. И передать её могли Назван или Красен, никто больше. Но зачем? Зачем Важану это сообщение?
Инда не сомневался, что Важан мечтает своротить чудотворов, для этого он и создал… гомункула… Вечного Бродягу… Нет, понятно, что без прорыва границы миров Обитаемый мир погибнет, но зачем так прямо заявлять о своем злонамеренном плане?
Ведь для всего Обитаемого мира Важан становится монстром номер один! Абсолютное зло в воплощении! И тут Инда вспомнил: жалкое выступление Йеры Йелена в Думе! О новых подстанциях, которые не удержат свод.
Бумага за подписью Важана – более серьёзный аргумент, нежели сказка о подстанциях. Важан хочет, чтобы в падение свода поверили… Тщеславие? В тщеславие профессора Инда верил скорей, чем в его человеколюбие.
Особенно вспомнив Мирну Гнесенку и её предшественниц.
– Ты понимаешь, что будет твориться в Славлене, если мы не опровергнем этого заявления? – Приор вздохнул и обернулся на неожиданный выкрик попугая за спиной.
– А разве мы его не опровергнем? – усмехнулся Инда.
– Я запросил Афран телеграфом. Тебе поручено выступить от имени чудотворов, текст у меня с собой. – Приор полез в широченный карман халата.
– Я не люблю публичных выступлений… – поморщился Инда.
– Инда, я получил достоверную информацию о твоем повышении. Не ломайся.
– Этой достоверной информацией мне пудрят мозги больше месяца.
– Всего? Я ждал назначение Приором больше трёх лет. А это вторая ступень…
– У нас нет трёх лет. Кстати, в какой последовательности Важан говорит о катастрофе? Что вначале – обрушение свода или прорыв границы миров?
– Как в Откровении: сначала рухнет свод.
21–22 августа 427 года от н.э.с.. Продолжение
* * *
Йера с нетерпением ждал отъезда Инды. Он думал, что Йока ведёт себя так странно в присутствии чудотвора. И конечно, с отъездом Инды поведение Йоки немного изменилось – он взял Йеру за руку и сказал:
– Пап, я очень рад, что ты приехал. Правда, рад.
Но взгляд его так и остался затуманенным, отстранённым. Казалось, ему совсем неинтересно то, что происходит за столом (а в столовую теперь вышли все обитатели домика в лесу). Он никак не реагировал ни на рассказ Йеры об убийстве Югры Горена, ни на сообщение о его последнем пророчестве.
А вот Змай радостно хлопнул себя по коленке.
– Ух ты! Моя дочь разрушит храм Чудотвора-Спасителя! Я мечтал об этом всю свою жизнь, и надо же…
Йера посчитал, что шутки в этой ситуации не вполне уместны, и передал ему пухлое письмо от Красена. Змай бежал глазами по строчкам и кое-что зачитывал вслух.
– Вот… Взорвала пороховой склад и укрепления храмовников на подступах к замку… Здорово! …Ага, Нравуш всё же решил жениться… Профессор, а вы не хотите? Жениться никогда не поздно, уверяю вас…
– Избавь меня от этих глупостей, – фыркнул Важан.
Однако вскоре шутить сказочнику расхотелось.
– Йока Йелен, ты помнишь Славуша?
– Учителя? – не поворачивая головы переспросил тот.
– Ну да, учителя. Чудотвора.
– Я не знал, что он тоже чудотвор, – равнодушно сказал Йока.
– Он… спас кроху. И теперь прикован к постели.
– Почему? – с тем же безразличием спросил Йока.
– Стрела перебила ему позвоночник. Черута, а ты не знаешь, с этим можно что-нибудь сделать? Я имею в виду, в хорошей клинике, за хорошие деньги…
– Боюсь, это безнадёжно, – вздохнул дворецкий. – Если в самом деле повреждён спинной мозг.
Змай молча продолжил чтение и через некоторое время выговорил:
– Ох, мать твою ети… Йока Йелен, у меня больше нет своего человека в гвардии…
– Его убили? – На этот раз Йока посмотрел на Змая, но без любопытства.
– Почти, – мрачно ответил Змай. – Ох, кроха… Я знал, что всё это плохо кончится. Как в сказке: не хотела пойти замуж за молодого красивого Йоку Йелена, теперь пойдёт за одноглазого калеку… Увы, в здоровых красавцев калеки превращаются только в сказках. Жаль, Инда уехал. Убить не убил, но попинал бы изрядно…
– Ты же не хотел отдавать её за гвардейца, – проворчал Йока.
– Теперь она меня не спросит. Да и я, по-честному, теперь не могу ему отказать – только на коленях просить, чтобы он пощадил мою дочь и избавил от этого замужества.
Он снова уткнулся в письмо, а через некоторое время довольно улыбнулся.
– Моя дочь познакомилась с Государем! Даже не знаю, может, мне появиться в Хстове, вдруг он сделает ей предложение? Такая партия нравится мне гораздо больше… – Он снова побежал глазами по строчкам. – Ага, всё же разрушит храм… Йера, твой Югра Горен угадал. А я-то считал себя главным пророком в двух мирах.
Он не торопясь сложил письмо и спрятал в карман. Посмотрел на Йеру. По сторонам. Снова на Йеру.
– Йера Йелен, ты, я так думаю, хотел просить Исподний мир о снисхождении? Об этом я тоже мечтал много лет.
Йера кашлянул, понимая неуместность и бессмысленность этого шага.
– У меня есть обращение… От имени Думы… Я взял на себя смелость… – Он полез за пазуху в поисках составленной бумаги.
– О, от имени Думы! – Сказочник растянул губы в улыбке. – Когда-то это снилось мне по ночам. Особенно после падения Цитадели, когда я увидел сотни чумных трупов, наваленных штабелем в логе Змеючьего гребня… Или когда нашел в окрестностях Къира крепость с кинскими мальчиками… Знаешь, Йера, я мечтал, как люди Верхнего мира упадут нам в ноги и будут умолять о снисхождении. Наверное, это минута моего триумфа, как ты думаешь?
Йера вздохнул.
– Храмовники искалечили возлюбленного моей дочери с обыденной для Исподнего мира жестокостью. Когда-то они убили её мать и деда. Эпидемия оспы унесла жизнь её старшего брата и сестры. Её друг и учитель Славуш по их вине никогда не будет ходить. Ей только что исполнилось четырнадцать, и что, кроме страшных смертей, она видела в своей маленькой жизни? Чтобы удержать её на привязи, Инда Хладан отдал приказ перебить ей колени. И если бы не её гвардеец и не Йока Йелен… – Змай поморщился. – Имею ли я право просить её о снисхождении к Верхнему миру, вот о чем я думаю, Йера. Имею ли я право просить об этом её «героя»? Красен не посмел.
Йера потупился – он хотел, чтобы эту отповедь услышал весь Обитаемый мир.
– Я понимаю, – еле слышно выговорил он. – И… Я хотел просить… за Йоку. Хотя бы за Йоку…
– Пап, ты чего? – Йока не улыбнулся, но обозначил улыбку. – Не надо за меня просить. Если я захочу, я просто не дам ей энергии на разрушение храмов, только и всего.
– Йелен, – кашлянул Важан, – ты полагаешь, что готов принимать подобные решения?
– Да нет же, профессор, – усмехнулся Йока. – Я лишь хотел сказать, что Спаска разрушит храм с моего согласия. И просить за меня нет смысла.
Сказочник вдруг обхватил виски руками и застонал.
– Я же говорил – жребий, – выговорил он с перекошенным лицом, обращаясь к Важану. – И здесь жребий… Ни ты, ни я удержать Йоку Йелена не сможем. Он даже не понял, зачем ты распинался перед Индой, – «три месяца, а лучше четыре»…
– Всё я понял, – фыркнул Йока, очевидно подражая Важану. – Профессор надеется, что я научусь впитывать линейные молнии так же, как шаровые. Он думает, этому можно научиться… Зря вы не сказали Инде правду, профессор.
– Я лучше тебя знаю, что говорить, а о чем помалкивать, – проворчал Важан.
– Змай, ты же ждал этого столько лет! И что теперь? – Йока заметно оживился. И… Йеру покоробило сравнение – так пьяница приободряется при виде бутылки…
– Что ты опять разнылся про жребий?
– Разнылся? – Сказочник в упор посмотрел на Йоку. – Значит, разнылся… Я понимаю твоё непременное желание умереть как можно скорее, но что будет, если ты всё же не прорвёшь границу миров с первой попытки? Или ты думаешь, у тебя их будет несколько? Спешка хороша при ловле блох, Йока Йелен. Ты погубишь оба мира, если что-то пойдет не так!
– Помолчи! – резко оборвал его профессор. – Йелен, я не из тех учителей, которые станут внушать ученикам уверенность в себе, – она чаще оборачивается излишней самоуверенностью. Но в данном случае я скажу: это не твоя ответственность. Не ты погубишь оба мира, если ошибёшься. Их погубили давно и без твоего участия. Ты – лишь попытка их спасти. Попытка, не более. Шанс. Мне бы хотелось использовать этот шанс как можно верней. А потому прислушивайся иногда к моим словам. Даже к тем, которые я говорю чудотворам.
– Но если Спаска разрушит храмы, всё равно больше ничего не останется… – криво и победно усмехнулся Йока.
– По всей видимости, да. И сейчас твой Охранитель решает довольно сложный этический вопрос: стоят ли его вековые чаянья твоей жалкой жизни. Одна твоя жизнь – против столь масштабного для его мира начинания. Как ты считаешь, положа руку на сердце, стоит ли ею рискнуть? С точки зрения Охранителя?
– Конечно стоит!
– Тогда почему он колеблется? Как ты думаешь?
– Он боится, что у меня с первого раза не получится прорвать границу миров!
– Чушь, – фыркнул профессор. – Просто он не готов рисковать чужими жизнями. Он жалеет тебя, Йелен. Относись к этому с уважением.
– А не надо меня жалеть! – Йока сузил глаза и прокатил желваки по скулам. – Не надо!
– Хорошо. Я и сам не склонен никого жалеть, – профессор вздохнул. – Охранитель не может принять решения, хоть он и распинался сейчас перед судьёй. Тогда его приму я.
Он помолчал и оглядел присутствующих, задержав взгляд на лице Йеры. Потом развернул плечи и заговорил снова – не торжественно, но… официально.
– Если границу миров не прорвать теперь, то пройдёт совсем немного времени, и прорывать её будет бессмысленно: Внерубежье наберёт столько силы, что и прорыв границы миров не спасёт Обитаемый мир от полного уничтожения. Уже сейчас нам грозят колоссальные разрушения и огромные жертвы. И с каждым днём их потенциальное количество растёт. Каждый день, который увеличивает шансы Йелена выжить, будет стоить нашему миру жизней ни в чем не повинных людей. Пусть девочка рушит храм, когда это удобно Исподнему миру, – я уверен, это не чья-то придурь, а спланированная операция. Йелен, поскольку ты не можешь узнать, на какой день назначена эта операция, ты должен ежедневно сбрасывать девочке столько силы, сколько возможно – и для неё, и для тебя. Никаких экспериментов, которые могут ей помешать. Свод рухнет не в тот же день, пройдёт не меньше недели, прежде чем нехватка энергии станет заметна, – в это время мы и займемся экспериментами. Судья, вы можете донести это решение до Государственной думы, я готов составить официальный документ.
– Погодите… – забормотал Йера, потрясённый сказанным. – Погодите, но…
Он не знал, с чего начать. Йока – прежде всего Йока! Конечно, профессор в чём-то прав, и жизнь Йоки ничем не лучше жизней других людей, того же Грады Горена, например, но… Но разве можно так?
– Погодите… – Йера вытер испарину, выступившую на лбу. – Я хочу спросить… По какому праву? Нет-нет, я не осуждаю, это не риторический вопрос… Но Дума пожелает узнать, отчего вдруг один из лидеров партии консерваторов диктует условия всему миру?
– Отчего вдруг? – Уголки губ профессора чуть приподнялись. – Вероятно, я сейчас скажу невозможно циничную вещь, судья, но вам придется её выслушать и передать Думе. И обращаюсь я к вам сейчас как к председателю думской комиссии, которой положено было выяснить это и донести до общественности. Так вот, я, Ничта Важан, мрачун, доктор прикладного оккультизма, профессор истории Славленского университета, один из видных деятелей консервативной партии, создал гомункула, способного прорвать границу миров. Напротив меня сидит моё детище – простите, судья, именно моё. Рядом со мной смотрит в потолок Охранитель, существо, способное в любую минуту превратиться в восьмиглавое чудовище. Может быть, кто-то осмелится оспорить моё решение? Может, у кого-то достанет силы сразиться с чудовищем? Или принять удар мрачуна от Вечного Бродяги? Сейчас его удар убьёт и чудотвора.
– Правда, профессор? – вклинился в официальный монолог Йока.
– Помолчи, Йелен. Вполне возможно, – отмахнулся Важан и продолжил:
– Имея силу на своей стороне, я беру на себя ответственность не препятствовать обрушению свода и способствовать прорыву границы миров в случае его обрушения.
– Погодите, профессор… – тихо сказала сидевшая за столом женщина с зобом. – Но… Это позволит чудотворам объявить мрачунов абсолютным злом и удержаться у власти…
– Чудотворам не занимать способностей держаться у власти, госпожа Вратанка, – повернулся к ней Важан. – А мрачуны и так объявлены абсолютным злом. В эту формулировку поверят. Если и дальше разглагольствовать о том, что чудотворы не могут удержать свод, люди снова будут надеяться на их чудеса. Угрозы, исходящей от абсолютного добра, никто не испугается. Угроза абсолютного зла вызовет панику, чудотворы будут вынуждены начать эвакуацию.
– Но, профессор… – начала госпожа Вратанка, однако тот не дал ей договорить. – Сейчас не время думать о далёком будущем и не время делить власть. Я беру на себя ответственность за чужие жизни – и хочу обойтись минимумом жертв. Это заявление – мой подарок чудотворам, будь они прокляты…
Из Брезена Йера направился в Надельное, к Горену, – как минимум справиться о его здоровье. Впрочем, ему необходимо было поделиться с кем-то произошедшим в домике возле свода.
И хотя Изветен редко говорил Йере то, что ему хотелось услышать, всё равно разговоры с магнетизёром успокаивали и приводили мысли в порядок. Лицо Горена было серым, он заговаривался и с трудом складывал слова, хотя делал вид, что бодр и здоров.
Изветен ещё внизу сказал Йере, что проведённый над Градой эксперимент больше напоминает опыты на животных.
– Я говорил ему, что этот чудотвор просто подцепил его на удочку, наплёл красивых слов, – пожаловался магнетизёр. – Но он мне не поверил.
– Изветен, вы городите чушь… – выговорил Града.
– Конечно, быть спасителем мира гораздо приятней, чем облапошенным дурачком, – проворчал тот. – Ничего, кроме информации, этого чудотвора не интересует.
– Вы сами рассказали ему о цитате из дневника, – заметил Йера. – Зачем?
– Я, возможно, был неправ. Я думал, что эта цитата, наоборот, прояснит для него что-нибудь и ему не потребуются воспоминания Грады.
– Изветен, как вы не понимаете! – стуча зубами, отчаянно начал Горен. – Нет никакой разницы, хорош Хладан или плох! Он хочет узнать то, что пытался сказать мой отец! И, в отличие от вас, он не распускает сопли. Отец понимал, что может умереть, но его это не остановило. И меня не остановит тоже.
– Ох, Града… Ты же никогда не любил чудотворов. С чего вдруг доктор Хладан тебе так понравился?
– Потому что он действует против других чудотворов! Это же очевидно, Изветен!
– Это вовсе не очевидно.
Истерлинг выбрал курс на юго-восток и поначалу спокойно наблюдал, как на «Голдсборо» ставят паруса и как тот выходит в море вслед за «Арабеллой». Он ждал, когда штуртрос оборвется, чтобы посмеяться над незадачливым монсеньором вкупе с ненавистным ему капитаном Бладом. Однако корабль Рескатора все набирал ход, и расстояние между ними начало сокращаться. Истерлинг уже с тревогой поглядывал на преследующий его «Голдсборо». Дьявол, непохоже, чтобы у его преследователя были трудности с управлением… Неужели он недостаточно повредил штуртрос? Во время шторма эта неисправность уже давно превратила бы «Голдсборо» в игрушку волн, но море было спокойным, и Истерлинг начал серьезно опасаться, что Рескатор настигнет его – и что тогда? Он совершенно не был готов к тому, что лишь немногие корсары согласятся принять его предложение. Людей катастрофически не хватало даже для маневров, куда уж там вступать в бой.
Едва остров Коровий остался позади, как матрос на марсе закричал:
– Слева по борту корабль, идет наперерез!
Истерлинг глянул налево и разразился самими грязными ругательствами, которые знал. Освещенный яркими лучами утреннего солнца, к ним приближался фрегат под французским флагом. Видимо, их возня вблизи Эспаньолы привлекла внимание патрульного корабля.
Увеличить ход было невозможно: «Арабелла» и так уже несла опасно много парусов для корабля, нуждающегося в ремонте. Истерлинг надеялся, что ему удастся проскочить перед фрегатом, а там – кто знает, может, он и поймает удачу за хвост. Он решил еще раз наведаться в твиндек. Возможно, сейчас, перед лицом новой угрозы, пленники окажутся сговорчивее. И точно: едва он сказал, что у них теперь сразу два противника, вперед вышел Волверстон, а с ним еще десятка два пиратов из команды Блада. Среди оставшихся были Хагторп, Ибервиль, молодой штурман Питт и раненые.
Истерлинг с неудовольствием отметил, что моряки Рескатора, которых он отдал на растерзание их врагам, живы и здоровы, но сейчас ему было некогда раздумывать, почему обозленные пираты их не пришибли. Выйдя на палубу, он вновь впился глазами в приближающегося француза и заметил, что тот отклонился вправо от прежнего курса. Истерлинг оглянулся назад и с безграничным облегчением увидел, что «Голдсборо» наконец потерял управление. На беспомощном корабле спешно убирали паруса. Патрульный корабль, оставив погоню за «Арабеллой», теперь шел к нему – видимо, его капитан решил заняться более доступной дичью. Не прошло и десяти минут, как заговорили пушки француза, явно вознамерившегося расправиться с кораблем под неизвестным флагом.
Истерлинг поспешил подняться на корму «Арабеллы», чтобы оттуда следить за расстрелом «Голдсборо». Поглощенный этим зрелищем, он не услышал шагов за спиной и поэтому очень удивился, когда ему в спину уперлось нечто твердое. Он с ужасом опознал дуло мушкета, а голос Волверстона сказал:
– Поигрались – и будет. Не дергайся, если не хочешь, чтобы я продырявил тебя.
Истерлинг осторожно повернул голову и попытался улыбнуться:
– Не дури, Волверстон, какая муха тебя укусила?
– Это тебя кто-то укусил, если ты всерьез решил, что мы подчинимся тебе. Давай шевелись, тебя ждет уютный трюм.
Истерлинг быстро огляделся, разыскивая своихлюдей. Оказывается, их тоже уже разоружили и подталкивали мушкетами к трапу. Он заскрежетал зубами, яростно глядя на суровые лица пиратов Блада. Если бы черти не принесли этого француза, он проявил бы больше осмотрительности! Сейчас Истерлинг понимал, что Волверстон слишком быстро согласился принять его предложение. Но ему оставалось только подчиниться и молча проследовать в трюм. Волверстон отдал распоряжение охранять пленников, потом повернулся к тем, кто сразу принял сторону Истерлинга:
– Я не ожидал от вас такой трусости, парни. Стоит запереть и вас тоже или вы уже одумались? – выслушав крики, что да, одумались и надеются искупить, он пренебрежительно хмыкнул: – Окончательно решит капитан. А пока оставайтесь, гальюн драить.
На палубу поднялись освобожденные Ибервиль, Хагторп и остальные, включая матросов Рескатора. Взгляды всех сразу же обратились в сторону отчаянно сражающегося «Голдсборо».
– Нам нужно немедленно вернуться, – с беспокойством сказал Ле Руа.
– Мы вернемся, потому что там наш капитан. Но если Рескатор казнил его… – в голосе Волверстона прозвучала угроза. – Мы не хотим неожиданностей с вашей стороны, поэтому, пока все не выяснится, посидите-ка и вы под замком. Без обид, ребята, – если все в порядке, мы обменяем вас на него, – добавил он в ответ на их возмущенные взгляды. – И ты, Ибервиль, не вскидывайся: сам понимаешь, что я прав.
Молодой француз неохотно кивнул головой.
– Ле Руа, – окликнул Волверстон друга Ибервиля, – останься, пусть твой монсеньор видит, что мы не причинили вам вреда.
***
Джереми Питт, занявший свое место за штурвалом «Арабеллы», вел ее к месту боя. Хотя было еще далеко, Волверстон сказал Оглу:
– Ну-ка, пугни тот фрегат, а то он потопит «Голдсборо» прежде, чем мы сможем вмешаться.
С удовлетворением убедившись, что потрепанный француз оставляет место сражения, корсары пытались рассмотреть, что происходит на палубе «Голдсборо».
– Взять рифы! – скомандовал Волверстон. – Надо понять, как там дела. Но ты, Огл, будь готов открыть огонь.
Вдруг Хагторп, завладевший подзорной трубой Истерлинга, радостно завопил:
– Я вижу Питера, вон там, на грот-вантах, он машет нам!
Радость и облегчение испытал и Блад, увидев своих офицеров, стоящих на носу «Арабеллы». Истерлинга среди них не было.
– Эгей, Питер! – донесся до него зычный глас Волверстона. – Пусть он не стреляет, мы не собираемся драться!
– Нэд! Вы все целы? А где Истерлинг?
– Под замком!
Рядом с ним стоял незнакомый Бладу моряк.
– Ле Руа! – хрипло воскликнул подошедший Рескатор.
– Монсеньор! – крикнул тот. – Не стреляйте, они хотят обменять нас на своего капитана!
Блад соскользнул с вант и повернулся к Рескатору:
– Вас устраивает такой обмен, монсеньор? – спросил он.
– Вполне. Я бы отпустил вас просто так. Но раз Истерлинг жив, то я хотел бы получить его.
– На что он вам сдался? Хотя дело ваше. Но «Голдбсоро» еще не скоро сможет пуститься в путь, а тот фрегат наверняка отправился за подмогой.
Рескатор философски пожал плечами:
– Значит, так тому и быть.
Помолчав немного, Блад сказал:
– «Арабелла» в состоянии взять ваш корабль на буксир. Дотянем вас до какого-нибудь островка, где вы сможете спокойно закончить ремонт.
– И вы предлагаете помощь мне, вашему недавнему противнику?
– Не думаю, чтобы мы стали противниками при других обстоятельствах.
– Благодарю вас, капитан Блад.
И де Пейрак протянул ему руку, которую Блад после секундной паузы пожал.
– Раз вы согласны принять мою помощь, приглашаю вас быть гостем на борту моего корабля – если, конечно, ваши раны позволяют вам это.
Жоффрей де Пейрак не ожидал подобного и удивленно воззрился на Блада, который, приподняв бровь, испытующе смотрел на него. На губах де Пейрака появилась улыбка, и он ответил:
– Думаю, что позволяют. Я с удовольствием приму ваше приглашение.
Моряки обеих команд, напряженно ожидавшие, чем закончится противостояние, прекрасно видели рукопожатие капитанов. У всех отлегло от сердца, и они выразили свой восторг громкими криками.
Через несколько минут от борта «Арабеллы» отвалила шлюпка, в которой были матросы Рескатора. Вскоре они уже поднимались на «Голдсборо», и там их награждали дружескими тумаками, от которых бедняги едва не валились с ног. Досталось даже боцману Эриксону. Возможно, пользуясь моментом, его поприветствовали чуть более сильным тычком, чем прочих, но он стоически вытерпел и такие бурные проявления радости.
Рескатор отдал Язону необходимые распоряжения о подготовке «Голдсборо» к буксировке и, в сопровождении Абдуллы, спустился в ожидающую их шлюпку.
***
На борту «Арабеллы» Питера Блада встречали с не менее бурными чувствами. Волверстон сгреб его своими медвежьими лапищами.
– Ох, здоровый же ты, Нед! Черт, отпусти меня, пока не задушил! Встретить смерть в твоих объятиях – это достойный финал, но я, пожалуй, еще поживу – просипел Питер, с трудом освобождаясь от его хватки.
Появление Рескатора на палубе заставило корсаров притихнуть. Они заприметили его еще в лодке и недоумевали, с какой радости он направляется на «Арабеллу».
– Монсеньор Рескатор любезно согласился быть моим гостем, – сказал Блад и добавил с металлом в голосе: – Мы окажем ему радушный прием, не правда ли?
Рескатор оглядел окруживших его корсаров прищуренными черными глазами и склонился в подчеркнуто учтивом приветствии. Офицеры Блада молча наклонили головы в ответ.
– Мы поможем «Голдсборо» убраться отсюда.Нед, готовьтесь взять его на буксир. Пусть кто-нибудь отправится на корабль, чтобы согласовать наши действия. Не будем дожидаться появления других французских фрегатов, живей, ребята!
– Я пойду туда, – сказал Ибервиль, – я встретил друга, которого считал мертвым…
– Вот как? Тем лучше, это поможет преодолеть недоверие. Однако подожди немного… Будь любезен, проводи нашего гостя в кают-компанию, я подойду через несколько минут, только отдам пару распоряжений. Прошу вас, монсеньор, – Блад приглашающим жестом указал Рескатору в сторону кают-компании.
Ибервиль отвесил поклон, достойный Версаля, и самым непринужденным тоном произнес:
– Как вы находите сегодняшнюю погоду, монсеньор Рескатор?
До обалдевших корсаров донесся негромкий глухой голос Рескатора, ответившего, что утро, безусловно, чудесное.
Блад усмехнулся и позвал:
– Бенджамен, где ты, бездельник? У нас найдется что-нибудь, из чего можно приготовить сносный обед?
– Я здесь, хозяин! – Слуга Блада все еще выглядел весьма испуганным. – Надо посмотреть, если эти разбойники что-то оставили на камбузе…
– Не называй их разбойниками, – повернувшись к остальным корсарам, Блад тихо спросил:
– Я не вижу Косту, где он?
– Не знаю, Питер. Его увел Истерлинг еще в самом начале. Потом я заметил, как Коста спускается вниз – уже после того как мы отправили в трюм Истерлинга и его людей – и с тех пор не видел его, – ответил Хагторп.
– Как вам удалось освободиться?
– Истерлинг был слишком напуган, когда увидел французский фрегат. Он позволил мне и ребятам выйти на палубу, а там уж мы не сплоховали, – проворчал Волверстон. – Питер, может, тебе тоже досталось по голове? Какого дьявола ты решил помочь Рескатору? Пусть бы выпутывался сам – хватит и того, что мы не стали его топить. А кстати, если он опередил нас в поисках клада, может, взять за помощь звонкой монетой?
– Не думаю, что он нашел сокровища… Перестань, Нед. Он не таков, как о нем рассказывал критянин. Я опасаюсь за Косту. Найдите его и заприте до тех пор, пока Рескатор не вернется на свой корабль.
***
Коста из-за спин корсаров наблюдал за прибытием на «Арабеллу» Рескатора. Вначале он со злорадством подумал, что тот является пленником, но сразу же увидел, что это не так. Никем не замеченный, Коста отошел к трапу, ведущему на орудийную палубу.
Совсем недавно Истерлинг очень и очень настойчиво выведывал, зачем Коста приплыл на «Арабелле» к берегам Коровьего. Этот разговор «по душам», вероятно, превратился бы в допрос с пристрастием, будь у Истерлинга больше времени. После того как корабль перешел вновь под контроль людей Блада, Коста вздохнул с облегчением. Но сейчас он испытывал огромное разочарование и гнев, поняв, что Блад решил помочь проклятому ренегату спастись от заслуженного возмездия. Это резко все меняло: два пирата стоили друг друга, раз они нашли общий язык.
Для критянина это означало, что его планы раздобыть средства для борьбы за свободу Крита в лучшем случае отодвигались на неопределенный срок, а в худшем…
Он поступил правильно, лишь приблизительно указав этому пирату, где находится «Оксфорд». Пусть лучше сокровище останется на дне – еще не хватало, чтобы и Рескатор воспользовался его находкой. Не следовало также ждать очередного «душевного разговора»…
***
Бенджамен, все время причитая и сокрушаясь по поводу урона, нанесенного его хозяйству, тем не менее приготовил вполне приличный обед, которому присутствующие отдали должное. И немудрено: едва ли у кого-то в предшествующие сутки кусок лез в горло. Кроме Блада и Рескатора, за столом собрались офицеры с «Арабеллы» – только Ибервиль оставался на «Голдсборо». Два корабля, соединенные буксирными канатами, неторопливо двигались на юг, прочь от негостеприимных берегов Эспаньолы.
Блад рассчитывал оставить «Голдсборо» у ближайшего кораллового островка, а потом, подлатав «Арабеллу» и выждав некоторое время, чтобы французы успокоились, вернуться назад. Он был уверен, что Рескатор не нашел клад.
Его офицеры с любопытством разглядывали своего бывшего врага, оказавшегося остроумным собеседником, сумевшим растопить ледок недоверия и отчуждения. Любопытство вызывал и мавр в восточных одеяниях, стоящий у двери и следящий за каждым их движением.
Обед подошел к концу, и Рескатор, не оправившийся еще от ран и чувствующий потребность в отдыхе, поднялся:
– Позвольте мне откланяться. Обед был превосходным.
– Это ваше общество придало особый вкус нашей грубой пище, – светски ответил Блад, тоже вставая. – Я должен еще раз осмотреть ваши раны, хотя уверен, что все идет хорошо. Думаю, что в крайнем случае завтра мы достигнем подходящего места для ремонта кораблей.
– Мы говорили об Истерлинге.
– Конечно. Нед, где вы заперли его?
– В носовом трюме, – в голосе Волверстона прозвучало удивление.
– Приведите его. Мы передадим Истерлинга монсеньору Рескатору, у него есть ряд вопросов к нашему другу.
– Надеюсь, что беседа будет короткой, как и веревка, – ухмыльнулся Волверстон.
– Пройдемте, монсеньор.
***
Коста притаился в полумраке, ожидая окончания обеда. Один из врагов его родины в двух шагах, и он все-таки сможет внести свой вклад в их дело. Собственная участь больше его не волновала.
Вот дверь кают-компании открылась, и он увидел Рескатора вместе с Бладом, за их спинами маячил бурнус мавра. Критянин выпрямился и прыгнул на Рескатора, окостеневшими пальцами сжимая стилет. Взмахнув им, он крикнул по-арабски:
– Умри, собака!
– Коста, нет, стой! – Блад стремительно шагнул вперед, двумя руками перехватывая руку критянина. В течение нескольких секунд ему удавалось удерживать ее, однако Коста оказался очень силен и сумел высвободиться.
– И ты тоже! – он вновь взмахнул стилетом.
Питер откинулся назад, поворачиваясь на пятках в попытке уйти от узкого длинного клинка, но Коста, предугадав его движение, резко вывернул кисть, изменяя направление удара.
Раздался выстрел, и лезвие лишь чиркнуло по ребрам Питера с левой стороны. Коста уже падал, в устремленном на них гаснущем взгляде критянина все еще была жгучая ненависть.
Абдулла, державший в руках дымящийся мушкет, был доволен: на этот раз он успел вовремя. На шум выскочили все, кто был в кают-компании, сбежались и пираты, услышавшие выстрел. К Бладу, зажимавшему рукой обильно кровоточащий глубокий порез, кинулся Волверстон.
– Питер, ты как?
– Ерунда, он только оцарапал меня, – Блад склонился над лежащим критянином. – Мертв. Он что, совсем обезумел?
– Я должен снова поблагодарить вас, капитан Блад. Если бы не вы… – Рескатор смотрел на тело Косты.
– Не стоит. Думаю, что мы оба должны благодарить вашего мавра, – отозвался Блад. – Вам знаком этот человек, монсеньор?
– Нет. Кто это был? – Рескатор помнил слова убитого, прозвучавшие после боя, и как тот смотрел на него.
– Коста. Костанидос Георгиадис.
– Долог путь с Кандии, – проговорил Рескатор. Он знал это имя. – Теперь все понятно. Георгиадис, один из самых непримиримых и бесстрашных вождей сопротивления Кандии турецкому владычеству… Он считал любого, кто не сражался с турками, врагом и предателем, в том числе и меня. Что он делал на вашем корабле?
– Надо же… Для нас он был обычным ныряльщиком. Вы появились здесь в поисках «Оксфорда» и не нашли его, ведь так?
– Я решил, что взрыв уничтожил корабль.
– Корабль лежит где-то у острова. Коста отыскал его и утверждал, что тот неплохо сохранился. Но его недоверие было настолько сильным, что даже приведя нас к Коровьему, он до последнего не желал открывать точное местонахождение корабля…
– И унес свою тайну в могилу.
– Пройдемте в мою каюту, – повторил Блад. – А ты, Нед, отправляйся за Истерлингом.
– А его люди?
– Меня они не интересуют, – обронил Рескатор, о чем-то размышляя.
– Высадим их при первой же возможности, что еще с ними делать, – решил Питер.
…Кандия… Это название вызвало у Жоффрея де Пейрака непрошеные воспоминания. Там он мог еще спасти Анжелику, если бы успел открыться ей… Увиденный ночью сон завладел его мыслями. Де Пейрака больше не задевало, что он потерпел неудачу в поисках клада, и все насущные проблемы стали как будто меньше занимать его.
Анжелика верила в сны. А что, если она… жива? Но где это побережье из его сна? Он неплохо знал средиземноморский берег Франции и мог с уверенностью сказать, что там не было подобного места. Скорее север или северо-запад. Бретань, Онис? Кажется, Ле Руа из тех мест, надо спросить у него. Он запомнил город вдали и два острова напротив…
Де Пейраку вдруг захотелось отправиться в Европу: ему было чем заполнить трюмы «Голдсборо» и без сокровищ Моргана. Надо поскорее выбираться из этой истории…
Блад только начал осматривать самого необычного из своих пациентов, когда в его каюту ворвался растерянный Волверстон:
– Истерлинг бежал!
– Как это бежал?! Он что, бесплотный дух, чтобы исчезнуть из запертого трюма?
– Я даже поставил часового! Он пропал, как и два матроса, запертые с Истерлингом!
– Истерлинг умеет быть убедительным, и мой опыт доказывает это, – Рескатор вышел из своего задумчивого состояния. – Кто знает, что он наплел вашему часовому, месье Волверстон. Наверняка у вас обнаружится пропажа шлюпки и еще чего-нибудь.
– Он воспользовался тем, что мы были заняты другими делами, – сказал, возвращаясь к прерванному занятию, Блад. – Мы не можем сейчас его искать. Будем надеяться, что французы перехватят его – пусть тогда им рассказывает свои небылицы.
Остров Коровий, продолжавший хранить тайну гибели флагмана Моргана, уже был едва различим из окон капитанской каюты.
***
Прошло несколько дней. Оба корабля мирно покачивались бок о бок в бухте с кристально прозрачной бирюзовой водой. Небольшой остров милях в двадцати к югу от Эспаньолы дал им пристанище.
Отношения двух команд не сразу наладились: им было непросто забыть пролившуюся кровь. Не обошлось и без пары инцидентов, однако отеческие увещевания Эриксона и Волверстона и щедро раздаваемые ими затрещины остудили горячие головы.
Как это ни странно, коротышка северянин отлично поладил с одноглазым гигантом, их даже можно было увидеть за мирной беседой. Команда «Голдсборо» зубоскалила, что их боцман просто никогда не встречал человека настолько
выше
себя – видимо, имея в виду все-таки рост Волверстона.
Ибервиль проводил большую часть времени со своим другом. В конце концов они дали друг другу слово непременно встретиться снова, если небо будет к ним благосклонно.
Ремонт был закончен, и пришло время расставаться. Пожимая на прощание руку Рескатора, Блад, улыбаясь, сказал:
– Будете в Карибском море, заглядывайте к нам, на Тортугу.
Рескатор внимательно посмотрел на него и серьезно ответил:
– Нет уж, лучше вы к нам, на север. Такому человеку, как вы, должно понравиться в Новой Франции.
– Кто знает, возможно, однажды… – беспечно ответил Питер Блад.
С борта «Арабеллы» он долго глядел на «Голдсборо» и на высокую фигуру Рескатора, вскинувшего руку в прощальном жесте.
– Где прятался этот чертов критянин, мы не могли сыскать его, – подошедший Волверстон был недоволен. – Зря ты не позволил мне поболтать с ним сразу после отплытия и выяснить точно, где находится клад. Остались мы ни с чем, вот ведь неудача!
– Неудача? – прошептал Блад. – О нет, не думаю…
– Что? – переспросил Нэд.
– Плохо искали. Поболтать, говоришь? Вряд ли тебе бы удалось заставить Косту поделиться своей тайной. Да и как бы мы подняли клад без ныряльщика? – Блад ободряюще хлопнул его по плечу. – Не унывай, старина, нас ждут испанцы, и в их трюмах найдется немало интересного. Думай о них!
«…принуждение — сила действенная, но грубая. Даже высшая и на
первый взгляд конструктивная форма скрытого самопринуждения,
обуславливаемая такими социально одобряемыми морально-
этическими конструкциями, как общественный долг, высшая
справедливость, социальная ответственность или счастье для всех
и чтобы никто не ушел обиженным. Если все это навязывается
личности извне, а не идет изнутри и не является потребностью этой
личности — оно все равно остается принуждением, а значит, ни о
какой добровольности речи быть не может.
Второй же минус принуждения любой формы заключается в том, что
при операциях на тонких планах оно не работает. Во всяком случае
— не срабатывает в сторону, желательную экспериментатору, порою
приводя к результатам сильным, потрясающим основы и
впечатляющим воображение, но диаметрально противоположным
ожидаемым и зачастую губительным…»
Выдержка из «Трактата о свободе и воле», датируется концом
первой четверти первого века после Войны с Мертвым Богом,
авторство приписывается Ману Одноглазому (Ману Бодхисатве).
«…тебе не кажется, что именно в этом и крылась причина неудачи
его учеников? Причем я бы даже поставил на светлых: они слишком
хотели помочь, хотели искренне, и посчитали это желание
адекватной заменой…»
заметки на полях «Трактата о свободе и воле», возвращенного
Его Светлейшеством Жераром светлым шером Парьеном в личную
библиотеку Его Темнейшества Чжана Ли темного шера Тхемши.
Не то чтобы Рональд темный шер Бастерхази не любил секс. Ха! Покажите мне хотя бы одного темного шера, который не любил бы столь приятную дармовую подпитку энергиями! Боль и страх — еда хорошая, но плоская, да и приедается быстро, а секс словно миксер, смешивает и взбивает стихии участвующих в нем партнеров и получается обворожительный коктейль, пьянящий, питательный, вкусный и притягательный до невероятности, пил бы и пил, не оставляя никому другому ни капли. По праву темного и сильного.
Если, конечно, ты сумеешь урвать и присвоить, если ты — действительно более сильный. Более сильный, более быстрый, более… шер. Правильный шер. А не как эти, условныши.
Секс истинных шеров — опасная штука, и чем выше категория участников — тем опаснее. Столь плотное и близкое взаимодействие не подразумевает защитных щитов, да и невозможно их удержать во время оргазма! Ни у кого не получается, будь ты хоть трижды первой категории. А значит, ты остаешься полностью открытым и беззащитным, доступным, уязвимым, беспомощным. Голеньким на ледяном ветру чужих стихий. Пусть и на очень короткое время, но этого иногда может оказаться достаточно.
И тут уж кто кого. Безжалостно, но честно. «Се ля вы, — как любит говорить прячущийся в украденной Рональдом книге дважды дохлый некромант. — Се ла вы — или се ля вас».
Он абсолютно прав, хотя и дважды дохлый.
Отношения между партнерами могут быть довольно сложными и неоднозначными… или как раз простыми и однозначными, и не сулящими ничего хорошего тому, кто слабее. И желания тоже… Самые простые и примитивные, проще не бывает! Например, желание причинить другому как можно больше боли. Или просто воспользоваться, как накопительным артефактом или энергокристаллом, высосав по максимуму энергию и силы. Это ведь так легко и просто, когда партнер содрогается в конвульсиях наслаждения и не может сопротивляться. Вообще ничего не может. Так легко — и так соблазнительно.
Оргазм — высшая точка удовольствия и высший же пик уязвимости.
Но без него не обойтись. Не потому, что он приятен, это как раз ерунда, побочный бонус, есть множество не менее острых и куда более безопасных удовольствий… только вот обмен энергиями в нем тоже самый продуктивный, самый питательный и сладкий. Самая плотная и крепкая спайка, чистейший дистиллят, концентрированная сила. Бери! Твое!!!
Как тут удержаться? Никак. Понятно же, что никак. Надо просто понимать, рассчитывать заранее, быть готовым. И реагировать быстро.
Единственный выход — контроль.
Тотальный.
Всего и вся.
И в первую очередь — себя самого.
Как можно скорее прийти в себя, прикрыться наглухо и уползти, сохраняя все, что возможно. Что удалось урвать или припрятать, неважно, как и не особо важно, сколько того удалось урвать или сохранить. Если удастся уползти — ты уже в великом выигрыше. У тебя все равно будет больше, чем было — и уж точно больше, чем будет, если уползти не успеешь.
Потому что иначе партнер до тебя обязательно доберется, пока ты раскрыт и беззащитен, вывернет наизнанку, выпотрошит, поглотит, оставит пустую оболочку, слабую и никчемную. И придется потом долго и мучительно восстанавливаться, да еще и на голодном пайке, собирая по крохам чужую ненависть и опасливое презрение (бояться тебя такого уже не будут, и значит, самое питательное пройдет мимо).
Партнеру даже не обязательно прикладывать сознательные усилия, хотя многим и нравится. Стихия все сделает сама. Стихия и ничем не сдерживаемые инстинкты истинного шера, требующие урвать, поглотить, присвоить и растворить в себе чужую силу. Если партнер сильнее, все так и будет.
А если слабее — то что ему делать сверху?..
*
…Боль.
Страшная, тошнотворная, унизительная, выворачивающая наизнанку… и — сладкая до дрожи. Не потому что приятно. Потому что — жизнь… Боль — это тоже еда, ее можно усвоить, переработать, принять. И прожить еще день. Может быть.
Если ты выжат досуха, если от тебя осталась одна только пустая оболочка, если нет сил ни на что и взять их неоткуда, кроме как из собственной боли — боль становится наслаждением. Она дает возможность жить.
«Что, сучка, нравится? Хочешь еще? Проси!»
Новый ученик Паука, у которого нет ничего своего, не то что сил или гордости, даже имени нет, хочет. Хочет жить. А для этого нужна боль. Пусть даже эта боль — его собственная.
Он просит.
Собирает себя в кулак, почти беззвучно шевелит разбитыми губами.
«Да. Пожалуйста. Я… прошу».
«Громче, сучка! Что ты там вякаешь? Я не слышу»
*
…Секс истинных шеров — это не только удовольствие, это еще и страшный риск. Боль и страх. Плата за наслаждение может оказаться чрезмерной, если ты опоздаешь или неверно рассчитаешь силы. Стихия безжалостна, она презирает слабого и уходит к сильному. А слабый сам виноват, не надо было соваться во взрослые игры. Надо было учиться быстрее бегать… Или лучше прятаться. Или…
*
«Да! Пожалуйста! Я хочу!!!»
«Хорошая сучечка… Сейчас мы тебя втроем… Ты ведь этого хочешь, правда?»
«Да! Пожалуйста…»
*
Нет! Никогда больше!
Лучше вообще никак, лучше с бездарным быдлом или с условными, кому четвертую категорию сунули из жалости. Да, там получишь крохи, но они все будут твоими, потому что ты сильнее. И по праву сильного — сверху. Во всех смыслах.
Так надо. Так положено. Так правильно.
А что хочется тебе совсем другого… Что ж, это твоя и только твоя проблема и она никого не касается.
Не касалась…
Когда Дайм опрокинул его на спину, раздвинул твердым коленом бедра и замер, Роне до крови закусил щеку изнутри, чтобы не взвыть. Или, что еще хуже, не начать орать: «Какого шиса, Дайм?» Или умолять, что было бы совсем уже ни в какие порталы. Ясно же, какого шиса: именно этого светлый и хочет, именно этого и ждет, чтобы Роне умолять начал…
Нет.
Не надо путать самого себя, ты же отлично видишь, что он хочет не этого.
Светлый почти не скрывается, то ли совсем забыл восстановить внешние щиты и закрыться, то ли не считает более это нужным. Его сила и суть как на ладони, смотри, если способен видеть. От него вовсю фонит желанием, любопытством, жаждой, нежностью и восхищением, ни единой нотки злорадства или стремления унизить и выжать досуха нет (ладно, пока еще нет, потом появятся, куда без них, но ведь пока еще нет же!), чистейший аметистовый перламутр. У тебя никогда не было светлых, Роне, вот ты и не понял сразу: он не издевается.
Он — любуется.
Оказывается, некоторых полковников МБ страшно заводит темный снизу, покорный и сходящий с ума от желания темный. Особенно если темный этот — Рональд шер Бастерхази, вот ведь какая смешная штука, кто бы мог подумать. Оказывается, у некоторых полковников МБ такие вот странные предпочтения и от подобного зрелища у них напрочь продувает чердак…
От одного этого уже можно было кончить, словно мальчишка, дорвавшийся до сладкого и не выдержавший даже прелюдии. И ирония почти не спасала.
Возможно, Роне бы все-таки заорал, наверняка что-нибудь грубое и оскорбительное, его уже просто трясло (и то, что Дайма трясло не меньше, служило довольно-таки слабым утешением), но тут Дайм перестал издеваться-любоваться и плавно толкнулся в него, сразу входя на полную длину. И свет его тоже толкнулся навстречу голодной тьме, и тьма сомкнулась вокруг, а свет продолжал пульсировать внутри, заполняя ее целиком и пробивая лучиками-иглами пронзительного удовольствия.
Роне застонал, жмурясь и выгибаясь, и решительно подался бедрами навстречу, насаживаясь еще глубже, до боли. До предела и немного за. Вот так. И еще. И еще. До распирания, до надрыва, до перебоев с дыханием, до искр из глаз, острых соленых искр. Боль отрезвляла, притормаживала разгон уже раскручивающегося наслаждения и давала шанс не кончить первому, это было очень важно. Это всегда очень важно, но особенно — если ты снизу. Тогда это становится не просто важным, а важным жизненно.
— Роне… Хиссов ты сын… Ох…
Дайм наклоняется, почти прижимаясь грудью в грудь (Роне чувствует своими ребрами бешеный набат чужого сердца), ловит губами губы, обжигает горячим дыханием, и Роне плавится в его руках, прогибается, насаживаясь все глубже и жаднее и одновременно толкаясь языком в горячий язык. Поцелуй словно бы замыкает круг, делает их сцепку окончательной и систему обмена энергиями самоподпитывающейся, и от этого наслаждение вдруг усиливается скачкообразно, заставляя Роне содрогнуться всем телом и с трудом удержаться на самой грани…
Нет. Нет, нет, нет нетнетнетнетнет… Нельзя. Рано.
Дайм должен первым, он обязательно должен кончить первым, так еще будет шанс, хоть какой-то, но… будет.
Бирюза. Перламутр. Запах хвои и мужского пота — горячего, возбужденного, он действует сильнее любого афродизиака или любовного заклятья. Роне почти задыхается от силы нахлынувшего ощущения, от света, обволакивающего снаружи и распирающего изнутри. Дайм вбивается мягко и уверенно, не прерывая поцелуя, и губы ноют оттого, как это много и мало одновременно, они вдруг становятся невероятно чувствительными, эти губы, когда их вылизывают, тянут, посасывают и прикусывают, и тесно сплетенная с наслаждением боль прошивает тело судорогой, и короткий стон Дайма вибрирует в горле, пьянит, словно самое изысканное вино… И Роне обмякает в его горячих руках, плавится, тает, течет, чувствуя, как через все его полужидкое тело от губ и до копчика прокатываются разряды чистейшего физического удовольствия, а в паху каменеет горячо и сладко, пульсируя в такт. Словно Дайм целует сам себя живыми горячими молниями — через все тело Роне, И хочется плюнуть на все, окончательно забыть и забыться, растворяясь в остром приступе подкатившего к самому горлу наслаждения…
Нет!
Нельзя.
Дайм дает слишком много и слишком щедро, ничего не беря себе взамен отданного, Роне бы почувствовал, если бы у него потянули силу, слишком знакомо, слишком больно иногда бывает, слишком привычная плата за удовольствие. Он бы не стал возражать сейчас, это честный обмен. Он бы даже обрадовался! Тем более что Дайм вряд ли был бы намеренно грубым, он не из таких, к тому же светлый…
Только вот он ничего не берет, этот шисов светлый полковник МБ. И это плохо, это куда хуже, чем если бы Дайм потребовал сразу и много. Это значит, что он возьмет потом. И намного больше. Может быть, даже и сам не заметит, как возьмет. Инстинктивно. Он не может не взять. Потому что так не бывает! Шер не может не брать силу, если она рядом и открыта, это инстинкт, как у тонущего — хвататься за все, что случайно окажется рядом…
И топить.
Того, кто случайно окажется рядом.
https://author.today/u/ann_iv
«Борей», не новая, но еще крепкая бригантина, была оснащена восемью парами весел. Команда насчитывала сорок человек. А вот вооружение — шесть вертлюжных трехфунтовых пушек, — по мнению Арно было недостаточным, чтобы отбиться от пиратов. Он даже завел разговор с Миландосом, но тот недовольно буркнул, что до сих пор Странник их миловал. Арно пожал плечами — миловал, так миловал.
Впрочем, плавание шло даже удачнее, чем ему представлялось: штиль не захватил корабль в удушливый плен среди Сарадских островов, и команде не пришлось гнуть спины на веслах. И посему настроение на борту бригантины царило благодушное. И даже лицо капитана, хмурое в начале плавания, разгладилось.
«Из Джинеры до звезд ближе», — эта фраза вошла в присловье как олицетворение изобильного товарами и возможностями города. Выгодное распложение — на пересечении дорог, соединяющих восток юг этруррского полуострова с остальным Орнеем, огромная удобная бухта Медзалуна, Полулунная в сочетании с традиционно прагматичной политикой джинерских дуков позволяли Джинере уже три века являться самым влиятельным городом в Этррурском Альянце.
В отличии от угрюмых контрабандистов, матросы Миландоса были по-южному говорливы, безалаберны и не сторонились нового штурмана. Сыграло роль и то, что его не относили к «благородным», Миландос тоже предпочитал не допытываться, кем на самом деле является Фальго, особенно убедившись, что тот знает свое дело.
Арно быстро — быстрее, чем ожидал — свыкся и с простотой в общении, и с выбранным именем. Он отпустил бороду и даже внешне теперь мало чем отличался от остальных: бронзовый загар, парусиновые штаны до щиколоток, башмаки и синяя блуза. Одежда не стесняла движений и казалось ему куда удобнее офицерского мундира.
Бездонное небо и яркие краски Срединного моря завораживали, манили неведомой ранее, шальной свободой. Временами ему казалось, что иной жизни у него не было. Шпага, завернутая в плащ и обвязанная бечевкой, лежала на дне рундука в его крошечной каюте. Открывая крышку, Арно касался свертка, слово напоминая себе, что он все еще Арно Брикасс, последний в древнем роду.
Через четыре дня бригантина бросила якорь на внутреннем рейде порта Джинеры. От берега отошла шлюпка и вскоре на борт, отдуваясь, поднялся таможенный чиновник, важный, как сахрейнский эмир. Близоруко прищурился, читая коносамент, который с поклоном протянул ему Миландос. Арно заметил таллеру*, мелькнувшую меж пальцев капитана и перекочевавшую к таможеннику. После чего тот извлек из кармана деревянную бирку и вручил ее Миландосу. Формальности были улажены.
Брикасс хмыкнул и, отвернувшись, стал смотреть на город. Белостенные домики лепились друг к другу, взбирались по склонам Гранде-Коллины к стенам, опоясывавшим Читтавеккья, где селились аристократы и богатейшие купцы. На вершине высилось величавое Палаццо д’Аурора, утопающее в темной зелени парка. Резиденция джинерских дуков. Здание, построенное из розового карерского мрамора, представляло из себя квадрат с высокими угловыми башнями и внутренним двором. Стрельчатые окна, эркеры и резные балконы — дворец считался одним из красивейших во всем Орнее.
— Фальго, — раздался голос Миландоса. — В расчете!
Арно оглянулся на капитана. В руках у того был кожаный мешочек.
— Но я бы тебя и на обратную дорогу взял. Человек ты дельный. Что сам думаешь? Через неделю загрузим товар, а пока гуляй да девок тискай.
Что он думал? Пожалуй, отцу, свято блюдущему фамильную честь, и в кошмаре не привиделась бы подобная сцена. Оставалась надеяться, что свет Предела застит ушедшим дела мирские.
— С тобой пойду, капитан, — ответил Брикасс, ловякошелек.
— Вот и лады. Лучшие — в «Розовом бутоне», — Миландос подмигнул. — Скажешь, что от меня, маман скидку сделает.
***
На берег с ним увязался Микеле Ринетти, старший матрос, который был родом из Джинеры. Арно не возражал против компании коренастого этррури. Микеле начал с того, что привел его к «Розовому бутону». Стоящая на пороге размалеванная девица зазывно улыбнулась им и обнажила грудь. Арно отвел взгляд и шагнул прочь. Он был уверен, что матрос останется в борделе, но тот спросил:
— Не по нраву, что ль? Давай, отведу тебя к своим. Матушка фьорентину** готовит — ум отъешь.
Проталкиваясь сквозь пеструю толпу, наводняющую припортовые улицы, Арно невольно вспоминал предыдущее посещение города. Ничего не изменилось и — изменилось все.
Улица вильнула, и на повороте они чуть не столкнулись с паланкином, несомым четырьмя дюжими носильщиками в богатых ливреях. Рядом шел стражник в куртке из плотной бычьей кожи и шлеме, вооруженный тесаком и этррурским кнутом, коим, как было известно Арно, отдельные умельцы могли с равной легкостью смахнуть слепня с уха коня или перебить позвоночник человеку.
— Прочь с дороги!
Микеле с поклоном попятился, а в Арно будто распрямилась яростная пружина. Он надменно вскинул голову.
— Фальго, не дури, не видишь -кто?! — дернул его за рукав Микеле.
На дверцах паланкина пламенели три красных лепестка в синем круге — герб дука Конти, такой же знак был нашит на куртку стражника. Тот положил руку на рукоять кнута:
— Кнутом погладить?
Возле них понемногу собирались люди, держась, правда, на почтительном расстоянии.
— Джинера перестала быть вольным городом? — громко спросил Брикасс.
Стражник побагровел и шагнул к нему. В воздухе раздался свист, однако Арно гибко отклонился назад и влево, и граненный наконечник чиркнул по стене дома.
— Северино! — Отдернулась занавеска и из паланкина выглянула девушка. — Что происходит?
Стражник потупился:
— Оборванцы, дона Лара.
— Разве дуки Джинеры уподобились солнцеликому эмиру Эль-Аяту,чьи подданные лобызают оставленные им в дорожной пыли следы?
Девушка гневно свела брови: слова Арно ей не понравились. А он в упор разглядывал ее.
Шелковая чадра закрывала ее лицо до черных, оттененных длинными ресницами, глаз; под полупрозрачной тканью можно было различить точеные скулы и пухлые губы. На плечи из-под золотого обруча струились вьющиеся волосы, тонкие пальцы сжимали костяной веер.
Но яркая красота доны Лары не тронула Брикасса.
— Должен ли и я припасть губами к камням мостовой, благородная сьера?
— Нишкни! — прошипел Микеле. — Простите моего товарища, сиятельная дона, он чужеземец…
— Видимо, те земли населены дикарями! — резко произнесла та.
— Дикари чтут установленные ими для себя обычаи, — не остался в долгу Арно, — в отличии от…
Микеле наградил его чувствительным тычком в бок, а стражник взревел, вновь занося кнут.
— Стой, Северино! — велела дона Лара. — Я прощаю это человека. Он и вправду прибыл издалека, так пусть знает великодушие дженерских дуков.
— Аве дук Конти! — послышалось из успевшей собраться толпы.
— Кланяйся! — рявкнул Северино.
Арно поклонился с безукоризненной учтивостью, которой позавидовали бы придворные шаркуны в Аридже, и, выпрямившись, с ноткой иронии произнес:
— Аве, дона Лара.
Девушка, ничего не ответив, откинулась на стенку паланкина и стукнула сложенным веером, подавая сигнал двигаться вперед.
Северино, сматывая кнут, смерил Арно угрюмым взглядом:
— Я запомню тебя, чужеземец.
— В тебя Запредельная Тварь вселилась, а, Фальго? — зло бросил Микеле, когда они отошли на несколько шагов. — Повезло, что это старшая дочь сиятельного дука, ее мать тоже была чужеземкой. А если бы оказалась его нынешняя жена или еще кто… поркой бы не отделался.
Брикасс оглянулся на удаляющийся паланкин.
— Повезло, — усмехнулся он.
— Рисковый ты… — продолжал бубнить Ринетти, — Но со стражей дука шутки плохи. Так что давай-ка быстро к моим, а потом на «Борей». Нечего тебе по городу шляться.
* двойная крона
** бифштекс на косточке