Твои синие глаза — чудеса!
Умираю третий день, кто сказал: «Так нельзя»?
Отстань, ты болезнь, ты есть, меня нет
Делаешь себе царапины и лезешь на свет
(Фрагмент песни Алены Швец)
Диалог с подругой не клеился от слова совсем. Ольга нервничала и кричала, что Катя с дубу рухнула – в ее интерпретации, вероятно, с дубу падают и отшибают мозги напрочь.
– Ты мне просто завидуешь! Вот! – В сердцах кинула Катерина. – У тебя таких эмоций нет и, может быть, не было никогда. Вот и злишься.
Ольга, давно плюнувшая на математику, отправившая мужа и дочку поесть пиццы, пока секретничает с Катей, тяжело вздохнула и выдала подруге задумчивым голосом, нашарив над кухонным ящиком пачку сигарет, и, прикуривая.
– Однажды в человеке что-то ломается, и с этого момента он становится другим. Не плохим, не ущербным, ты не подумай. Просто другим. И не важно, когда происходит травма: ребенок ли ты малый, которого родители не долюбили, или любовник, или супруг. Словно ты была просто веткой, растущей на клене, а тебя сломали и сделали смычком для скрипки. Сломанный человек срастается иначе, становится даже лучше, чем был. – Катя молча слушала подругу. Такой она ее еще не видела: словно покров спокойствия слетел, и обнажилось что-то эмоциональное, человеческое, не доступное ранее. – Став другими, мы, словно вытягиваем билет в закрытый клуб, понимаешь? Мы видим, мы слышим то, что не видят другие – здоровые, мы в курсе ставок и игры. Мы знаем, как манит азарт за карточный стол, и как выходить проигравшимся в хлам. Игроки чуют друг друга, только взглянув… но с ним вы – по разные стороны. Просто поверь.
– Я не понимаю, о чем ты вообще! – Катя ожидала чего угодно, от проповеди о нравственном поведении, до инструктажа, в стиле «Предохраняйтесь, дети мои!». Что за метафорическая муть?!
– Ты в клубе, детка. – Усмехнулась Ольга. – Ты торчишь от этих эмоций. У тебя хороший ведущий. Но задумайся: пока что весь кайф игры отдают тебе, привязывая ли, обезоруживая. Но какова будет цена? Это даже не пресловутая невинность. Ты не готова к таким кредитам. Просто знай, что я с тобой и приму в любом состоянии. – Ольга пошуршала в одном из ящиков телефонной тумбочки, достала пыльный зеленый блокнот. Полистала, морщась. Вырвала лист, протянула.
– Что это? – Катя глядела недоверчиво исподлобья. Настроение, нещадно испорченное, шаталось по парапету высокого моста.
– Это Галина Николаевна. Там рабочий номер и адрес. Просто положи куда-нибудь. Пообещай, что не выбросишь. Когда ты не захочешь со мной разговаривать, может быть, вспомнишь об этой бумажке.
– Ни черта не понимаю! Знаешь, мне, наверное, порадомой. Еще от матери выслушивать. Спокойной ночи!
Катя рванула, как ошпаренная, даже не стала вызывать такси. Просто выбежала на улицу под снегопад и решила пройтись. Лицо горело.
Что-то с этим миром совсем не так: люди не верят в настоящую сильную любовь. А она верила своему сердцу, что стучало, как бешенное, при виде Макса! Взлетала навстречу его горячим губам и срывающемуся страстному шепоту.
Общаясь с ним, Катя отметила у себя некоторые странности: она становилась похожа на него. Представляя себя им – высоким и уверенным мужчиной, она так же забавно держала кружку, оттопырив мизинец, болтая и шутя. С таким же томным видом поднимала глаза к свету, зная, как они блестят в этот момент. Так же прищуривалась, подпирая пальцами губы, когда пила у подруги чай. Она все больше становилась им, перенимая его особенности. Давеча взяла очередную воткнутую зубочистку Бориса Саныча и, между делом и разговорами, аккуратно положила ему в нагрудный карман, словно ничего не случилось. Тот аж поперхнулся!
В Максе девушке нравилась его сила, его уверенность, его тонкие длинные пальцы, что так небрежно печатали за ее ноутом. Нравилась эта отрешенная легкость, с которой он что-то делает, словно небожитель, спустившийся на их грешную землю… было странно, что такой привлекательный человек обратил свое внимание на нее. Значит и она не так уж плоха! Катерина умылась, погасила свет и скинула халат, рассматривая себя, освещенную уличным фонарем, в зеркале платяного шкафа. Ее блестящая жемчугом кожа напоминала о волшебстве и нимфах. Черные круглые зрачки манили двумя дьяволами, что ухмылялись внутри. Пышные взъерошенные волосы и округлые формы стройного тела роднили с БулгаковскойМаргаритой, что летела на бал, оседлав метлу. Быть может, не такая уж Катя и религиозная… молиться не было ни сил, ни желания. Катя уснула, с фразой «Господи, пусть все будет хорошо».
Утро субботы началось с бешеной приборки. Даже мать, подперев локтями колеса инвалидного кресла, смотрела, скривившись. Все странные и старые вещи, что валялись, висели, выглядывали с открытых полок, складывались в две большие кучи. Одна была упакована в большой тканый мешок и отправлена на балкон до лучших времен. А вторая – в мешок черный и прямиком на помойку. Все детские картинки в рамочках, фотографии, поделки, свистульки, постеры и гитара без струн… все было вычищено и спрятано перед приходом важного гостя.
– Оставь, не вздумай трогать! – мать въехала, с круглыми от гнева глазами. В отцовскую комнату они заходили редко. А фото отца – беззубо улыбающегося лысого пьяницы, в помятой куртке, среди выросших в огороде огромных тыквенных листьев, держащего в руках испуганного щенка дворянских кровей – Катя хотела убрать, как можно дальше! Вместо этого, фото переехало на кухню, где мать расположила его на подоконнике.
– Мам, можно, я обратно отнесу? Я там уже помыла полы и пыль вытерла. – Робко попыталась привнести гармонии дочь.
– Ты думаешь, я дура? – мать развернулась к ней. –Считаешь, я не вижу, как ты готовишься к гостям? Тот хмырь придет, вероятно? И ты решила, что чистые стены, со следами снятого, куда лучше, чем показать ему свою позорную жизнь? На носочках долго не пробегаешь – свалишься! Пусть сразу видит, к кому пришел и валит.
– Почему моя жизнь позорная? С чего я должна чувствовать себя в чем-то хуже других?! – Вспылила Катя. Вечер начинался хреново: сейчас маман взбесится, потом выкажет все раздражение перед Максом! Стыда не оберешься потом…
– Потому, что твой отец – пьяница, который избивал тебя и покалечил мать. И стереть это не получится, как и скрыть! Он будет стоять здесь и смотреть на тебя. Чтобы никуда не девала, поняла?!
– Что за тупость хранить и беречь то, что тебя поранило и сгинуло?! – в очередной раз, психанула дочь и хлопнула дверью. Отца не было давно. Но мать маниакально хранила память о нем, годами оплакивая, въезжала в его комнату и часами просто сидела, закрыв глаза, и, принюхиваясь к отголоскам тех, (сомнительных, надо сказать!), запахов, что господствовали здесь в его время. Любила ли мать отца? Боготворила. Часто пренебрегая единственным любящим ее ребенком. О папе Катя не помнила ничего хорошего. Он ходил на собрания в школу, потом скручивал черный провод удлинителя и, со всей дури, лупил дочку, куда попадет. Мог разбудить, пнув, не глядя. Мог оставить с собутыльниками, а сам уйти за новой бутылкой, но так и не вернуться.
Однажды дочь вылила самогон, по цвету и запаху больше напоминавший мочу. Бутылка валялась под кроватью, среди прочего мусора. Мать, только привыкавшая к своему креслу, и, вечно заплаканная, лишь рукой махнула: «Сами разбирайтесь». Отец подошел к Кате, держа в руках свой обычный скрученный удлинитель, а у нее был нож, которым она чистила картошку…
Девушка до сих пор помнит свой страх… вот она, дрожа всем телом, говорит отцу, что сейчас зарежется, к черту, если он ее еще раз тронет! Словно хаос вышел наружу, впитываясь в округляющиеся зрачки родителя… и вот, отец уже протрезвел и плачет, на корточках, подползая к вышедшей из себя дочери. Его трясет, как и ее саму. Он скулит: «Катенька, только отдай нож, пожалуйста…». И Катерина тогда испугалась! И сильно. Того, что родитель, который контролировал и наказывал ее – оказался слабым и никчемным! Вот чего!
Она на всю жизнь поняла, что в ней есть такая сила, что шокирует и ломает людей, и что лучше молчать, да терпеть, чем выпускать своих демонов наружу. С того памятного вечера, отец больше ни разу не ударил ее. Сначала, он постоянно играл в компьютерные игры, не высовывая носа, кроме как за выпивкой. Весь сдувшийся и тихий, он однажды вышел в магазин, и больше не вернулся. Соседи нашли его с бутылкой в обнимку. Врачи сказали, что доля этилового спирта превысила процент крови в венах. Так Катиного отца не стало. Винит ли она себя в его смерти? Иногда да, иногда нет. В конце концов, это был его путь, и никто не смог бы вытащить его со дна. Так даже лучше.
И вот теперь, фотография этого человека будет стоять на видном месте, когда Макс придет. Противненько, но ничего с этим не сделаешь.
Провозившись часа два на кухне, сооружая два салата, тушеную картошку с мясом, доставая квашенной капусты с балкона, и, укладывая яблоки в сладкое тесто будущей шарлотки, Катя вся взмокла и умоталась. Она так усердно готовилась к встрече, что на само событие сил уже не хватало. Вылезая из ванной, девушка думала только о манящем диване, но телефон зазвонил как раз в этот момент.
– Семнадцатая квартира. – Вместо приветствия, затараторила Катя, увидев давно записанный номер входящего вызова.
– А ты с песелем своим гулять не идешь, что ли? – голос в трубке был каким-то не таким.
– Сейчас оденусь. Мне только волосы высушить. Погоди минутку…
Улица встретила пронзительным ветром по мокрому уставшему телу. Катя выбежала навстречу своему мужчине и, с разбегу, обняла. Макс зашипел и болезненно поморщился.
– Я тут букет, с боем, доставал… точнее, что от него осталось… – в руки девушке не отдали поломанные красные розы на длинных стеблях. Мужчина выдрал одну, более-менее целую, а остальные швырнул прямо под ближайшую машину, скривив лицо от болезненного жеста.
– Что с тобой случилось? Ты ранен? Тебе вызвать скорую? Что стряслось, в конце концов?!
– Тщ-щ-щ… ты будешь лучше всех на свете, если сейчас не будешь меня пытать, хорошо? Просто у меня возникли некоторые проблемы, но я их скоро решу.
– Мы уже не пойдем ко мне, да? – Обреченно спросила Катерина, понимая, что это финиш.
– Я, что, настолько хреново выгляжу? Вроде бы, лицо не пострадало… или ты передумала меня знать? – вернулся присущий Максу юмор, на грани издевательства, словно, не его ждали, нервничая весь день, и не о его здоровье переживают! – Просто я предупредил. Буду жутко рад, если ты меня не будешь сейчас обнимать за нижние ребра.
– Мам, у нас есть меновазин, или что-нибудь от ушибов? – с порога завопила девушка. – Макс упал по дороге. Я сейчас осмотрю.
– Нет, господин «Макс», издевательски произнесла мать, вкатываясь в прихожую. – У нас нет даже йода. И вы еще ничего не принесли сюда сами.
– Спасибо большое, Ирина…
– Валерьевна!
– Да, Ирина Валерьевна. Ни йода, ни мазей не нужно. Все хорошо. Как вы поживаете?
– Явно лучше тебя. – Мать сегодня просто жгла. Хоть не уезжала в свою комнату, и то хорошо!
– Давайте пойдем на кухню ужинать. – Проговорила Катерина, на вытянутых руках, как знамя, внося розу, под мамины недовольные глаза.
– Да уж, пойдем. Посмотрим, что ты тут наготовила, порхая ради этого хмыря весь день. – Катя выдохнула, закрыв глаза, и промолчала. Максим беззлобно улыбался, наблюдая всю эту разворачивающуюся дичь, с интересом кинозрителя.
– Я принес вина. – Вытаскивая из внутреннего кармана куртки, проговорил гость.
– Ты же за рулем! – привычный мир, где ее мужчина не пьет алкоголя, разваливался перед Катей картонной мозаикой. Зачем ему фляжка, она раньше как-то не задумывалась…
– Я пока без машины. Сегодня можно, да и повод есть. – Обе женщины, не сговариваясь, замолчали и посмотрели на него. – Я бы хотел спросить Вас, как вы относитесь к свадьбе. Стоит ли бронировать красивую дату в летних числах и готовить зал, человек на сто, или вы не потянете такое мероприятие?
– Я? – мать скептически приспустила очки в черной оправе. Катя губу прикусила: хоть она и мало понимала в свадьбах, но не так же цинично и в лоб? – Вы, молодой человек, хотите жениться на моей дочери, я вас правильно понимаю? Так вот, посмотрите, как выглядит наша убогая трешка, какой у нас ремонт, как красиво отваливается штукатурка и отходят обои в углу. Посмотрите на мое кресло и на фотографию ее покойного папаши, и скажите, потяну ли я свадьбу на сто человек! Если вам лично нужен такой банкет, то копите сами и обеспечивайте сие мероприятие. Я понятно выразилась?
– Это очень хорошо, что мы нашли общий язык. – Улыбнулся Максим, словно ему сейчас не ткнули в нос грязи. – Я уже был женат, поэтому пышный праздник не входит в мои планы. Может, вам хотелось показать все красиво и шикарно всем подружкам и родне, но раз нет, то договорились.
– Скажу больше, свадьба в ЗАГСе не является для меня авторитетной. В силу нашего вероисповедания. Мы с севера приехали, с Архангельска. Наш род давно является старообрядцами…
– Я в курсе. Поэтому хочу предложить сначала обвенчаться, а расписаться чуть позже. Мне нужно подготовить документы, и лето больше подходит для этого. Ко мне захочет приехать родня, а визу оформлять – несколько месяцев.
Катя сидела, боясь дышать. Исторический момент ее жизни казался каким-то нереальным. Предложение ей не было сделано, но обсуждалось, на полном серьезе, с ее матерью. Мать молчала, сверля будущего зятя неприязненным взглядом. Придраться, фактически, было не к чему. Родне нужно время. Свадьба летом. Обвенчаться в ближайшее время. Но что-то не так.
– Вас не обвенчают без свидетельства о браке. – Сказала она, приподняв бровь. Черную бровь из-под черных очков. Вид победителя испортил ей Макс.
– Я уже договорился. Вы хотите присутствовать? Надо ехать. Вы, вероятно, не часто ходите в вашу церковь. В тридцати километрах от города. Сначала на машине, потом пересесть на теплоход и еще пешком. Я не уверен, что смогу организовать дорогу, при нынешней проходимости. Снег…
– Я в курсе, где находится церковь, и не намерена там присутствовать. – Отрезала мать, уверенность в несерьезности намерений таяла. Какую цель преследует мужчина? – Я отпущу дочь жить у вас, только получив свидетельство о венчании на руки. Проживать здесь вы не будете точно.
– Это и не входило в мои планы. Про свидетельство я понял. – Максим встал, с чувством выполненного долга, и стал одеваться.
– А как же ужин? – Катя вскочила, словно очнувшись. – Шарлотка как раз еще теплая. И картошка…
– Катенька, я себя не очень хорошо чувствую. Если честно. – Мужчина, не стесняясь, под сверлящим взглядом матери, поцеловал Катерину в висок и, извинившись, ушел. Бутылка вина осталась на столе.
– Недорогое. Грузинское. – Поморщилась мать.
– Да ты бы придралась к любому! – Катя ушла в свою комнату, утащив вазу с розой. В ее голове мелькнула мысль – подобрать остальные цветы и замотать в букет обратно. Но, представив, как она будет копаться под чужой машиной и притащит поломанные цветы перед мамой, пытаясь объяснить, с какой помойки они, (с Максом?), их достали… Катя закатила глаза, мысленно извиняясь перед невинно замерзающими душами поломанных роз, и открыла камеру в телефоне. Цветы ей дарили так редко, что щемящее грудную клетку изнутри сердце потеплело от нежности.
«Он мне предложение сделал и маме сказал!» – отправила Ольге.
«Выйди замуж» – коротко и емко ответила подруга. Нет бы, порадовалась, зараза!