Приближался к концу второй по местному времени год освоения Шестого. Мы были нарасхват, очередь на экспедиции расписана на несколько месяцев вперед, и колония продолжала развиваться. Начали появляться первые нормальные жилые дома, протянули к колонии свои щупальца, как гидра к добыче, сетевые магазины, постепенно стали появляться первые забегаловки, и вообще колония стала напоминать не закрытый научно-военный городок, а обычное такое поселение, правда, пока на уровне века двадцатого. Мегалополисы, как на Земле, тут строить пока было очень рано.
Исторически устроительство родной планеты приобрело невиданные для человечества масштабы примерно в конце XXI века. Когда нашлось простое и годное решение вопроса с гравитацией, связанное с пятой фундаментальной физической силой – квинтэссенцией. Как только не стало гравитационной проблемы и стало возможным подробно описать эффекты колебания пространства-времени на субатомном уровне, человечество с удовольствием принялось играть в новую игрушку. Появились флаеры – автономные летательные устройства, спокойно вытеснившие автомобили, а перигравитация – управляемая сила притяжения – позволила городам расти ввысь практически на неограниченном уровне.
Так появились мегалополисы – гигантские многоуровневые высокотехнологичные человейники, с вереницей столь же многоуровневых транспортных путей. Но, что интересно, в мегалополисах, как и прежде в крупных городах, более престижно оказалось жить на периферии, ближе к природе, или в отдельных комплексах-поселениях. А вот прогнозы из так любимой мной фантастики, из антиутопических, утопических, футуристических и прочих киберпанковых вселенных не сбылись. Социальной сегрегации на нижние и верхние уровни не случилось – человечество оказалось намного более гибким. Хотя, может быть, дело в глобализации и банальной взаимосвязи? Ведь если верхи и низы зависят друг от друга на критическом уровне, о какой паучьей банке может идти речь?
В общем, к моему веку на Земле образовалось порядка пятидесяти мегалополисов, в то же время глобализация практически стерла границы между языками, культурами и менталитетом. И так сложилось, что отчаянное стремление к беспорядочному называнию всего самыми причудливыми словами человечеству стало порядком надоедать. Поэтому сверхгорода получили цифры. А экзопланеты и колонии – номера. Правда, в Первом вроде как намечался, по слухам, колониальный референдум по выбору для экзопланеты названия, но я лично как-то сомневался в необходимости и целесообразности этого хода. Вот сейчас Первый как-нибудь красиво обзовут, остальным тоже захочется, будут разброд и шатания.
Но нам на Шестом до этого было еще плевать и плевать, как на субсветовой скорости пытаться долететь до Альфы Центавра. И мы просто работали, стараясь сохранить едва-едва достигнутый баланс между человеком и кремнийорганической природой.
В то же время на Земле в тиши кабинетов посередь облеченных властью чинов почему-то сложилось ощущение, что планета осваивается как по мановению волшебной палочки, хотя на самом деле мы скорее были сложным устройством типа квантового умклайдета из романа Стругацких. И управление нами должно было строиться на основательном знании специфики квантовой алхимии, то есть сути нашей работы, и того, насколько на самом деле мы контора для колонии незаменимая.
Вестником легкой твердолобости и привычной людской бюрократической путаницы, свойственной кабинетным работникам, никогда в жизни не присутствовавшим не то что на Шестом, но и вообще видевшим результаты нашей работы исключительно из отчетных квартальных показателей, стал полковник. Одним отнюдь не прекрасным летним утром он зашел к нам в офис и прошествовал сразу ко мне в кабинет.
– Честер, – сказал он с порога, не поздоровавшись и смущенно покашливая, что мне сразу и категорически не понравилось. – Это разрешимое недоразумение.
Я посмотрел на него с подозрительным любопытством и сказал:
– Доброе утро. А я еще не в курсе.
Военный потер затылок, собираясь с мыслями. Я напряженно ждал, когда он их облечет в слова, и тут в моем кабинете появился его соратник по сложному делу руководства Шестым. Нашего аристократичного шефа я таким еще не видел – помятая рубашка с закатанными до локтя рукавами, круги под глазами, резко выделяющиеся на фоне общей усталости морщины, выдающие его истинный, вполне себе приличный возраст. Мне стало еще более не по себе, и я осведомился:
– Может, кто-то мне расскажет, из-за чего весь сыр-бор?
– Из-за вас, Честер, из-за вас, – ответствовал мне руководитель колонии, и седовласый шеф молча кивнул, подтверждая его слова. – В Министерстве межпланетарных дел решили, что вы – элемент необязательный, и хотят оперативный отдел расформировать.
Настроение мое окончательно испортилось, и я спросил:
– А они там в курсе, что мы делаем вообще? И что у нас тут… сейчас точно скажу… порядка двадцати невыполненных заявок только на ближайшие четыре месяца, и каждый день новые добавляются?
Полковник только руками развел. Я с противным чувством обманутых ожиданий грустно сказал:
– Только мы все наладили… То есть на нашем с вами труде и плечах Межмировое правительство устроило новую колонию, а теперь мы оказываемся фантиком от конфетки? И нас можно выкинуть? Я-то рассчитывал на этой работе еще лет пять хотя бы побыть. Желательно местных.
Седовласый и военный переглянулись. Я, понимая, что сделать что-то с решением вышестоящего начальства ни я, ни они не могут, только взгляд кинул на подлетающие к офису флаеры первопроходцев и с неизбывной тоской негромко произнес:
– Как я ребятам это буду объяснять… С ними что?
Полковник, поняв, что я не собираюсь устраивать разлив слез и заламывание рук, расставил приоритеты:
– Вас хочет забрать к себе разведка. Ваших ребят я заберу к себе, каждому найдется и место, и дело. Ученые и аналитики останутся в Корпусе, и управление им отойдет Всемирной ассоциации наук и Санникову.
– А до этого мы кому подчинялись? – спросил я, раз выдался такой случай.
– Сложно сказать… – замялся полковник.
– Понятно. Могу себе представить, как отреагирует Тайвин. А как же колония… – начал было я, но тут в моем затемненном сознании, принявшемся, видимо, работать на каких-то черновых токах и немыслимых скоростях, зажглось неоновой лампочкой решение. – А внутре у мене неонка…
– Что? – не поняли руководители, но меня уже понесло.
– Как доказать тому, кто не понимает нашей полезности, эту самую полезность?
– И как? – предвкушающе улыбнулся мне шеф. Они с военным не торопились выбивать из меня решение проблемы, явно наслаждаясь моментом.
– Отпуск! – я сладострастно зажмурился. – До чего вкусное слово! И главное, мы же по контракту должны зарабатывать неделю отпуска за полгода, а тут мы работаем уже почти… по земному сколько?
– Учитывая разницу в обращении планет? Около трех земных лет.
– Значит, шесть недель. Но я вас уверяю, Земле хватит и двух. Ведь это нормально – попросить две недели отпуска перед расформированием? – я хитро подмигнул, а полковник и седовласый переглянулись, кивнули и пожали друг другу руки.
– Утрясем, – обещал шеф.
– Эх… На Землю слетаю на недельку, с родителями увижусь, в парк аттракционов схожу, – принялся мечтать я, а полковник потрясенно на меня уставился.
– Вам что, Честер, тут развлечений не хватает?
– Вы не понимаете, – с удовольствием пояснил я. – В каждом взрослом мужчине живет маленький мальчик, которому позарез нужно сходить покататься на игрушечном поезде, поесть мороженого и сладкой ваты. А, и еще взять палку и повоевать с зарослями крапивы, пару раз упасть с гравицикла, набить ссадины, и чтоб потом вкусно покормили и пожалели. Но войнушек, синяков и поддержки мне и здесь хватает, а вот сладкая вата и высокие горки…
Полковник просто промолчал, с жалостью глядя на меня и на седовласого. Ну вот такой я, что ж я с собой сделаю.
И я принялся добросовестно звонить по каждой заявке и последовательно, одну за другой, отсылать их к черту на кулички в неведомый мне кабинет к тем неизвестным мне людям на Земле, что определили безрадостное будущее оперативного отдела легким росчерком на голопланшете. Правда, сам я туда лететь не стал, ограничился обычной голозаписью родителям. Бросать колонию на целую неделю, и тем более на две было страшновато.
Первые несколько дней мы, пьяные от внезапно навалившейся свободы, шатались без брони и формы по всей колонии друг к другу в гости и занимались кто чем. Я дочитывал давно брошенный на середине «Гиперион», Дэйл снова взял в руки старинный фотоаппарат, Роман с чистой совестью улетел на Пятый, у него там осталась, оказывается, жена, которую он рассчитывал перевезти за время отпуска на Шестой. Так вот куда он регулярно пропадал, как выдавалась возможность, вот тихоня! Вик за первые же дни отпуска притащил мне вариантов пять эскизов повседневной и парадной формы первопроходцев с эмблемой – черная дыра с насыщенно-оранжевым аккреционным диском и фиолетовой обводкой шеврона. Последний вариант – на восточный манер, с воротником-стойкой, двумя рядами белых пуговиц и тонкими белыми кантами отделки, насыщенно-черная, как сама черная дыра, парадная форма понравилась мне настолько, что я тут же захотел ее себе.
Мы уже нашли в недавно привезенной копии инфосети стилиста и примеривались отправить с ближайшим обменным информационным шаттлом ему эскиз и сообщение, как на пороге моего дома возник Александр Николаевич Санников, координатор Всемирной ассоциации наук собственной персоной.
– Честер, вы уже слышите застенные завывания? – поинтересовался он.
– Нет, – для верности я выглянул за пределы своего жилого модуль-блока и стенающих по углам рядом с ним колонистов не обнаружил.
– А это все потому, что они еще не добежали.
– Они – это кто? – озадаченно переспросил я.
– Как кто? Все те, кого вы должны были сопровождать в ближайшие месяцы в поле, и кто оказался в итоге не у дел. Вы знаете, что без вас вся научная, промышленная и туристическая активность колонии оказалась парализована? – с некоторым возмущением в голосе пенял мне маленький, но гиперактивный ученый.
– А я тут при чем? – сделал я невинное выражение лица.
– А кто, позвольте спросить, надоумил вас всех вот так внезапно уйти в отпуск? Работать-то кто будет?
– Военные? Полиция? – с безоблачным видом предположил я.
– Да вы издеваетесь. Ваш отдел, оперативники, когда вернутся?
– О, а это вы там спросите, – и я ткнул пальцем в небо. – Вы не знали, что ли? Я думал, уже все в курсе. Приказ с Земли пришел. Оперативников расформируют. А то мы, видите ли, слишком жирно живем на казенных харчах, и колонии и без нас хорошо. Вот я и решил, что отпуск перед прощальным корпоративом будет отличной идеей.
– Какого… – на Александра было страшно смотреть. Он потемнел лицом, побагровел, собрался было лопнуть, но передумал. – Я вас понял. А вы сами чего хотите?
– Я? Чтоб нам вернули все как было и прекратили нас вообще трогать. А мы продолжим свою никому не нужную, скучную и необязательную работу. Можете устроить? – с интересом и толикой надежды на лучшее спросил я у координатора.
Александр с чувством сплюнул. Я проследил взглядом за направлением плевка, вдруг там что-нибудь сдохнет у меня под окнами, потом пахнуть будет нехорошо. Но вроде обошлось.
– Крысы канцелярские, чтоб им там икнулось после стакана касторки натощак, – прошипел он и пообещал: – Сделаю все, что в моих силах. Только колонию не бросайте.
– И в мыслях не было, – заверил я координатора.
Как и предсказывал Александр, в последующие дни я стал Черным камнем Шестой колонии, а мой жилой модуль-блок – Меккой. Мне давили на совесть, пытались взывать к ответственности, слезно молили во имя всех богов и матушки-природы, сулили невиданные блага, пытались подкупить, шантажировать и один раз, видимо от отчаяния, соблазнить. Но купол стабильно держал оборону, таких вызовов, чтобы потребовалось наше присутствие, не было, и я, подобно куполу, героически держался на своих позициях. Бесплатно не работаем, но взяток не берем, у нас отпуск, а потом все, будете на вольных хлебах, получите, распишитесь. Лавочка закрывается.
Земли хватило на десять дней. На десятый день стенания под моими окнами дошли до вышестоящих кабинетов на Земле и приобрели такой размах, что ради нас на Шестой собралась целая делегация. Замминистра межпланетарных дел Межмирового правительства, парочка высших чинов из Оборонного министерства и Управления объединенным астрофлотом и другими войсками, несколько шишек из Ассоциации промышленности Пяти миров, пухленькие профессора из Всемирной ассоциации наук и, конечно, кто-то из жутко секретных служб с характерным незапоминающимся лицом и цепким взглядом.
Мы в долгу не остались. Узнав о визите, мы подсуетились, срочно заказали на всех парадный вариант формы, начистили легкие и тяжелые варианты экзоброни и упросили Тайвина прицепить на них мини-голограмму стилизованной свежеразработанной эмблемы. С его познаниями в голографии это не составило почти никаких трудов, и на левом плече у каждого из нас на броне теперь красовалась излюбленная черная дыра, объемная и чарующе прекрасная, с завораживающим вращением аккреционного диска и таинственным мерцанием темно-фиолетовой космической обводки. Их движение и мерцание запитывались от любого вида излучений – света, звука, электромагнитных волн, а этого добра в любом мире под любым светилом хватает с избытком, и мы быстро привыкли к их присутствию. Так что делегацию мы встретили во всеоружии: семеро оперативников, из тех, кто покрупнее и поплечистее, в матово-черной свежепокрашенной тяжелой броне с белыми элементами и в полной выкладке, семеро потоньше в такого же дизайна легкой (Вик подсуетился) и я с Макс в парадных формах. Выглядели мы, по-видимому, насколько потрясающе, что несколько делегатов под шумок щелкнули нас на смарты.
Я лично провел им знакомство с колонией. Делегатам было интересно решительно все: как живут колонисты, как устроен защитный купол, что за ним, почему мы такие незаменимые и востребованные, и к концу трехдневного пребывания один из чинов отловил меня в коридоре нашего офиса и долго с апломбом вещал о том, что, по всей вероятности произошла ошибка, правда, ни на секунду не заикнувшись о том, чтобы за нее кто-то извинился. Словом, проблема действительно, как и обещал полковник, обещала быть вполне разрешаемой, и для полноты картины нам требовалось только одно – показать класс полевой работы и заодно продемонстрировать во всем многообразии кремнийорганический мир, его хрупкость, опасность и красоту, желательно издалека и без угроз для жизни и делегации, и колонии. Но Шестой, как обычно, решил все за нас.
Погода летом в этом году стояла сухая и жаркая, и сезон дождей уже очень хотелось приблизить, хотя я его и не очень любил. Инсектоиды от жары прятались, у них была днем тепловая депрессия, и пик активности приходился для дневных тварей на утро или вечер, а ночные звери активничали по-прежнему. Поэтому делегацию я возил на экскурсии днем, чтобы снизить до минимума все возможные риски. В этот раз на обзорный экскурсионный полет за пределы защиты на арендованном нами у «Авангарда» тяжелом военном флаере со мной, Макс и Берцем напросилось четверо самых отчаянных. Неприметный с виду мужик из разведки, один из профессоров поживее, промышленник и военный из Астродесанта. Остальные не пожелали, убоявшись дневной жары и убедившись, что в колонии под куполом безопасно, а вот за его пределами – не очень. Особенно когда я им на коленке смонтированный голоролик про гидру показал, как мы ее зимой из колонии пинками и гранатами выгоняли.
Вылетая за пределы защиты, я обратил внимание на аномальную активность зверей. Вокруг купола, обтекая его со всех сторон, шелестела трава, каждые несколько мгновений он окутывался мягкими радужными сполохами, обозначая посягательство на пространство колонии со стороны местных жителей, и большая часть нагрузки шла с южной его стороны. Я насторожился и решил пролететь подальше, чем мы изначально собирались, на пару сотен километров вместо задуманных пятидесяти.
И чем дальше мы летели, тем напряженнее становилось молчание внутри флаера: все мои чувства были обострены донельзя, Берц и Макс, зная это мое состояние, молчали, а участникам делегации просто, видимо, не было о чем поговорить, так что молчали и они. Со стороны южных степных полей доносился тонкий, раздражающий звук, нарастающий с каждой секундой, и все крупнее становилось облако на горизонте… и как-то одним махом я вдруг понял. Это не облако. Это саранча.
Впереди огромной тучи насекомых испуганно разбегались и разлетались инсектоиды мелких размеров и некрупные стимфалы. Были видны ручейками растекающиеся во все стороны по траве тропки, по которым спасались стайки герионов, убегали от нашествия одиночные орфы, даже конусовидные колонии дактилей, как я приметил, были плотно закупорены. Похоже, что умение чувствовать неприятности и влипать в них меня не так уж и подводит в очередной раз. Что-то подобное я подозревал, еще когда заметил сходство больших химерок с луговыми кобылками, но сейчас мне стало понятно, что стадию иномирной саранчи у них мы еще ни разу не видели.
Что послужило фактором перерождения больших химерок в невероятное по размерам облако, затуманивающее небо и сжирающее все на своем пути, хотя бы отдаленно напоминающее траву, и даже немножко затрагивая животных, я не знал. Но нарастающий стрекот и объем живой массы насекомых внушали мне определенный трепет, а учитывая, как ведут себя мелкие зверьки, я совершенно не представлял себе столкновение мириад сбившихся в кучевую стаю инсектоидов и колонии.
– Ром, давай чуть поближе, надо экземпляр отловить.
Роман, пару дней как вернувшийся, молча направил флаер в сторону стаи. Облако разошлось, не желая воевать с крупной добычей, и я, вцепившись в трос, спустился на нем пониже, а внутри застывшего на месте флаера развернул локальный защитный купол, оперативно мной перепрограммированный на то, чтобы туда саранча залететь не могла и не испугала досточтимую делегацию. С легкостью поймав химерку, я маякнул Макс, и та активировала лебедку, втянувшую меня обратно.
Большая химерка, раза в два крупнее обычного экземпляра, занимала почти всю ладонь и активно пыталась отгрызть мне палец, на броне оставались влажные следы ярко-желтой слюны. Я нахмурился, разглядывая добычу, пока кто-то из делегации, притихшей и молчаливой, не спросил:
– Что это?
– Большая химерка. Не ядовита, для человека не опасна… была. – Я одним движением свернул инсектоиду шею и набрал Александра, с места в карьер заявив:
– Мне нужны ваши лучшие энтомологи. Прямо сейчас.
– А что случилось?
– С большими химерками что-то не так. Мне не нравится.
– Если у вас приступ интуиции, как было с двутелками, нам лучше быть наготове, – пошутил Санников, а в ответ я только развернул смарт к стае химерок. Через мгновение созерцания он отреагировал цитатой из неизвестного мне труда: – «И налетает могучая рать. Она может покрыть целые земли и съедает все, что находит на земле. Она имеет голову льва, глаза слона, шею быка, рога оленя, грудь коня, крылья орла, живот скорпиона, голени страуса и хвост змеи». Сейчас всех подключим, до кого я дотянусь.
– А как было с двутелками? – спросил тип с неприметной физиономией. Макс принялась рассказывать, а я вполуха слушал и напряженно думал. Стаи саранчи на Земле приносят вред только сельскому хозяйству, но если земная саранча ограничивается в случае недостатка еды пожиранием друг друга, то… это не Земля, и большие химерки – не саранча. Что-то мне не давало покоя, пока я не решил пролететь сквозь облако и не посмотреть, что за ним. Безжизненная, как утюгом пройденная полоса земли мне совершенно не импонировала, и я развернул флаер обратно.
Влетев в колонию, я опрометью бросился в офис к себе в кабинет, не закрыв дверь и позабыв о делегации напрочь, они же, стараясь не мешаться под ногами, тихонько заняли выделенные им в нашем офисе места и с интересом прислушались к происходящему, изредка задавая вопросы, на которые кто-нибудь из научного отдела или моих ребят негромко давал ответ. Первым делом я вызвал Тайвина и вручил ему химерку.
– Заберите и сделайте анализ на силитоксины. Срочно.
– Большая химерка в стадии саранчи… Что-то такое я предполагал, – кивнул он.
– А почему не говорили? – прицепился я.
– Подозрения к делу не пришьешь, – поразил он меня жаргонным выражением.
Я потрясенно на него посмотрел:
– Вы что, у меня плохих слов нахватались? Вам не идет. Короче, она агрессивная стала, броню не прокусит, ни легкую, ни тяжелую, но у большинства колонистов никакой нет. Нужно понять, стала она более опасной при укусе или как.
Тайвин кивнул и ушел с химеркой в обнимку, аккуратно забрав ее в пакет и стараясь не касаться на всякий случай. Я срочно вызвал Санникова:
– Что у вас?
– Подозреваем полифенизм из-за тепловых факторов.
– Ась? – переспросил я скорее для делегации, чем для себя.
– Смена фенотипа с одиночной формы на стайную. Жара, пищи мало, вот они переродились и кучкуются, – пояснил координатор.
– Опасно? – коротко спросил я.
– Вполне. Саранча – она и на Шестом саранча.
– Облако примерно в ста – ста пятидесяти километрах отсюда. Через сколько доберется, если продолжит лететь к нам?
– День-два, – отреагировал Санников и внимательно на меня посмотрел. – Что говорит вам интуиция, Честер?
Я секунду подумал.
– Сматывать удочки. Общая эвакуация. Ненадолго, дня на три, пока она все не сожрет и не улетит дальше. Саранча же так обычно делает?
– Да. Что потребуется?
– Транспорт. Любой, какой есть. Свяжитесь с астронавигационными службами, пусть подгоняют межгалактические шаттлы, все, что поблизости. Флаеры по всей колонии свои соберите, они два дня при полной заправке могут часть населения выше облака продержать при необходимости, ну, вы знаете, что я вам рассказываю. Все дома и офисы закрыть и заблокировать по максимуму, локальную защиту не включать, она не справится. И надо оценить, сколько колонистов можно вывезти в ближайшие сутки. Организацию отлета я повешу на «Авангард» и Тони, с них тоже что-нибудь вытрясу.
– Помощь нужна?
Я обернулся: на пороге моего кабинета стоял человек с неприметной внешностью. Я прикинул его габариты и выдал ему свой комплект тяжелой брони. Мне незачем, да и чистку брони мы недавно сделали, что снаружи, что изнутри, поделиться не стыдно, а в условиях тотального бардака любые руки пригодятся.
Следующие полтора дня стали для меня настоящим кошмаром: я бегал по всей колонии, упрашивал, грозил, выгонял из домов. Неприметный сотрудник разведслужб по пятам следовал за мной и при необходимости помогал. Обжившиеся колонисты искренне не хотели верить в то, что какие-то несчастные насекомые, к которым они уже успели привыкнуть, могут навредить поселению и людям. Но нам повезло, что ученые, военные и промышленники по большей части люди дисциплинированные и проблем, как и паники, особенно не доставляли. Около половины населения удалось увезти на орбиту буквально за часы, и к пришествию на исходе второго дня облака, затенявшего небо Шестого, на территории остался только мой флаер. Со мной поселение прочесывали на последнем аппарате Тайвин, Тони и человек из разведки, вызвавшийся помочь.
***
– Так, рассказывайте, что у вас, – велел Честер ученому. Тот отрапортовал:
– Вы были правы, при укусе стайной формы большой химерки выделяется что-то вроде парализующего яда. Если человека укусят один раз, ничего особо страшного не произойдет, но множество укусов могут вызвать передозировку токсина.
– Последствия?
– Паралич дыхательных мышц, остановка дыхания, смерть.
– Весело, – констатировал Честер и вызвал по очереди руководителей «Авангарда», жилых секторов, научных центров и вообще всех, кто мог как-то отчитаться ему по эвакуации. Узнав, что списки колонистов сходятся, он было выдохнул, но тут его застал звонок руководителя геологического отделения Всемирной ассоциации наук, обаятельного мужчины в летах, встревоженно жестикулирующего с проекции.
– Честер! У меня ассистентка пропала!
– Как? Когда? – собрался оперативник.
– В шаттл грузились, сказала, что сейчас придет, кота забыла дома. Не пришла, а я только сейчас заметил!
– Куда лететь?
– Координаты сейчас скину.
Флаер понесся в сторону указанного дома и через пару минут был на месте. Жилье научной сотрудницы было открыто настежь, в нем никого не было, и Честер, следуя только ему известным подсказкам, помчался в сторону купола, мерцающего неподалеку под атакой начавшей приближаться стаи. Купол они должны были отключить после того, как убедятся в полной эвакуации – повредить технике саранча не могла, как и жилым домам, а вот ресурс купола посадила бы надолго, и отключить его было отличным решением. Если бы не пропавшая колонистка.
Мелькнул сполох защиты, и через несколько минут из облака показался глава оперативников с телом девушки на руках, мрачный и молчаливый. Осталось загадкой, как он определил направление поиска и как умудрился так быстро ее найти. Глядя на то, как горестно Честер, совершенно подавленный и убитый, идет к ним, держа на руках скорее всего погибшую и порядком покусанную колонистку, человек с неприметной внешностью спросил у начальника колониальной полиции:
– Сколько за время существования колонии у вас было смертей?
– Восемь. Это девятая.
– Причины?
– Одно самоубийство, одна поножовщина на почве ревности, естественная смерть от инфаркта, пять случаев гибели при нарушении инструкций по безопасности при столкновении с ядовитыми инсектоидами за пределами купола. И вот, – отчитался Тони.
– Как? А почему я об этом не знал? – возмутился подошедший Честер.
– А тебя не было и близко ни в одном из этих случаев, как и твоих ребят. Экспедиции. Представь, что было бы, если бы ты сейчас эвакуацию не объявил. Уймись, всех ты спасти при всем желании никогда не сможешь, Чез, как бы ты ни старался. А вот нервы я тебе поберечь могу, – сделал ему внушение Тони, и тот задумался.
– Дела это не меняет, – сухо сказал он через минуту. – Я не успел. Не смог.
Колонистка на его руках издала чуть заметный вздох, и Честер, мгновенно учуявший его призрачное подобие, прекратил терзаться и вызвал медицинский модуль, чтобы пострадавшую доставили на орбиту и оказали помощь.
– Вот теперь все в порядке. Тайвин, отключайте купол. И запрограммируйте потом так, чтобы у колонистов питомцы за его пределы не сбегали, – удовлетворенно кивнул он, провожая улетевший модуль взглядом, сел на пассажирское место и моментально заснул. Тони взял на себя управление и повел флаер в сторону десантного модуля, ждущего их в стратосфере.
– Что с ним? – удивленно спросил человек из разведки.
– Постполевое напряжение. Стресс, попросту говоря. Два дня не спал, не ел, переживал. Ничего, отоспится и придет в норму, – ответил ему Тайвин.
– Такие люди в разведке нужны, – задумчиво проговорил делегат.
– Я все слышу, – отозвался еще не успевший толком заснуть Честер. – Какая мне разведка, если меня обмануть проще простого? Вот мне папа в детстве сказал, что корица – это молотые сушеные тараканчики. И я ему поверил!
Во флаере раздались смешки, а Честер, приоткрыв глаза, с видом оскорбленного достоинства добавил:
– Вот вы хихикаете, а я с тех пор булочки с корицей даже видеть не могу! Травма детства. А вы про разведку… нет уж, мухи и котлеты должны существовать раздельно. Все, я спать.
***
Облако спонтанно расформировалось через день, как только сменилась температура и направление ветра, и воздух стал более холодным и влажным. Мой отдел вместе с военными, полицией и астродесантом, вызванным на подмогу кем-то из делегации, больше суток выгребал из колонии стайных химерок, те были вялые и кусаться не спешили. Делегация отбыла, вопрос о расформировании оперативников не то что не поднимался, неприметный человек из разведки обещал разобраться, кому вообще могла такая мысль в голову прийти. Наконец, я принял решение включить купол и вернуть колонистов.
Саранча подчистую объела треть всего растущего в колонии с южной стороны, но, как я и думал, в целом дома, техника и вообще колония не пострадали. Отделались котом, который от испуга убежал, и за которым погналась колонистка. Если бы не мелькнувший в отдалении ее силуэт, смутно видимый в облаке химерок в паре шагов от купола, я бы никогда ее не нашел, но ей невероятно повезло, что мы прилетели вовремя. У меня до сих пор сердце не на месте было, так я тогда распереживался. Уверившись, что колонисты возвращаются, я вызвал к себе Александра, чтобы поблагодарить.
– Спасибо вам большое, Александр. Без вас мы сами бы не справились, – с огромной признательностью сказал я координатору.
После обмена крепким рукопожатием Александр внезапно с пылом и свойственной ему горячностью заявил:
– Не за что. На тебе и на Тайвине вся колония держится, Честер. Для тебя я просто Лекс, звони в любое время и по любому поводу. И не вздумай никуда уходить! Понедельник начинается в субботу!
Я смущенно улыбнулся и ответил:
– Это вы мне зря льстите, я же и поверить могу. Да-да, а август на этот раз начинается в июле, я понял.
Пришел я в себя, судя по всему, в реанимации. По крайней мере, опутали меня разными трубками знатно – из подключичной артерии что-то шло, к левой руке подключена автокапельница, датчики мониторят гемодинамику, сердечную деятельность, давление и дыхание. Прям такое ощущение, что я – разбалансированный резонансный двигатель на стадии настройки. Я тихонечко вздохнул – хорошо, что хоть к аппарату искусственной вентиляции легких не подключили, значит, не все так плохо. Голова была тяжелая, как после трехдневного беспробудного пьянства, сердце знакомо сбоило, выдавая экстрасистолы, и в целом чувствовал я себя как хорошенько выжатый апельсин, возможно, тот самый, что мы с Тайвином потребили пополам после попойки.
В палату зашел уже знакомый мне доктор и, неодобрительно на меня посмотрев, сказал:
– Соблаговолите объяснить, что за мистические практики у меня в отделении?
– А что я такого натворил? – сделал вид, что испугался я.
– Вы мне пациента почти с того света вернули. И, судя по всему, уже не первого. – Врач словно выговор мне делал, хотя я видел, что он ситуацией доволен и с моими действиями целиком и полностью согласен.
– Ну… Показалось? – с надеждой посмотрел я на реаниматолога.
– Коллективных галлюцинаций не бывает, – строго заметил доктор. – Только если по всей больнице распыляли психоактивные вещества. Но кому бы вдруг понадобилось наркотики в баллончик заливать и потом распылять, я себе не представляю. Так что нет. И?..
– …и если б я сам знал, – криво улыбнулся я. – Во что мне встали эти, как вы говорите, мистические практики?
– Практически в кахексию. – Наверное, я слишком недоуменно посмотрел на врача, потому что тот немедленно пояснил: – Полное истощение организма. Состояние биохимии крови, гемодинамики и обмена веществ такое, будто вы голодали дней двадцать и при этом шли пешком по пустыне, разве что мышечная масса осталась на месте.
– Понятно, – кивнул я, – что ничего не понятно. Значит, это что-то здорово сил отнимает.
– Я бы сказал, вы сами едва не погибли. Так что я рекомендовал бы в будущем либо научиться управлять вашими экстраординарными способностями, либо без крайней необходимости их не использовать.
– Не погиб же, – резонно заметил я. – А дальше как получится. Не давать же хорошим людям, и тем более гениям помирать.
– Уникальная вы личность, Честер, – покачал головой врач. – В наши времена, и вдруг человеколюбие…
– А что не так со мной и нашими временами? Две ноги, две руки, тулово, голова, трубки вот эти только точно лишние, – насупился я. – А касательно человеколюбия… Вы знаете, человека, как я полагаю, во многом создает окружение. Вот и посмотрите, сколько вокруг меня умных, сильных и просто замечательных людей. Вся колония! А мои ребята? А Тайвин?
– Человек – существо парадоксальное и только положительным быть не может. Дуальность заложена в само понятие сознания, Честер. Строго говоря, и в самой распрекрасной бочке меда может найтись немало горечи и желчи, ее отравляющей. Я это вам как специалист по человеческой глупости, а иногда и подлости говорю. Люди так любят выслужиться, отличиться, прыгнуть выше собственной головы, что не замечают иногда, что идут по головам других, – задумчиво сказал мне врач. – Вот вами что руководит?
– Ну… желание помочь? – предположил я.
– Нет, – покачал головой доктор. – Это следствие, а не причина. Мотив должен быть, глубинный и такой мощный, чтобы заставлял вас действовать, иногда вопреки инстинкту самосохранения.
– Тогда, наверное, я просто хочу, чтоб всем было хорошо. Когда всем хорошо – и мне хорошо, – решил я.
– Мотив социального одобрения… необычно, но вполне понятно, –кивнул доктор. – Не то что Тайвин ваш, этот – исключительный эгоцентрик.
– Кстати, про него, а что там с ним? – заволновался я.
– Я был вынужден пока перевести его на седативные препараты. Иначе он из больничной койки будет наукой заниматься, а нам надо провести операцию на руке, восстановить отрицательное давление в плевральной полости и вернуть легкому нормальный объем.
– А с сердцем что?
– Небольшой дефект межпредсердной перегородки, как выяснилось. Врожденный порок, не критичен для жизни, но при стрессах иногда может давать предсердную аритмию и, как следствие, фибрилляцию предсердий. Обычная картина, как раз манифест подобных пороков ближе к тридцати и случается. Так что будем наблюдать. Возможно, придется ставить водитель ритма.
– Да вы что, – испугался я за ученого, – он же тогда на Шестом навсегда застрянет.
– Вот поэтому пока кардиостимулятор и не поставили, – ответил мне мудрый специалист. – Удивительно только, как его к межгалактическим перелетам допустили.
– Вероятно, как-то обманул медкомиссию, – предположил я. – Или не заметили…
– Нет, такое не заметить невозможно. А то, что ваш уважаемый гений соврал, только подтверждает мою точку зрения, так что вам стоит немного спустить его с того пьедестала, куда вы его возносите, – хмыкнул врач.
– Не… – протянул я. – Хорошему человеку иногда можно делать глупости, док. У всех свои тараканы, и им надо давать волю, иначе они наружу полезут и будут окружающих пугать шевелением усов.
– Как в вашем случае получилось? – съехидничал доктор.
– Да у меня вообще в голове мохноногие тарантулы финскую польку на рояле играют, разве не заметно? – пошутил я, мы посмеялись, и на этой позитивной ноте реаниматолог оставил меня лежать и лечиться.
Но мне не давала покоя ситуация, вот никак. Если организм, мирно лежащий на больничной койке, говорил мне о том, что он с удовольствием там еще дня три полежит, то голову отключить я никак не мог, и она продолжала интенсивную работу. Кто, как и когда подкидывал записки ученому? Кем и зачем были испорчены флаеры? Откуда засада, кто к ней причастен? Что хотели эти бойцы невидимого фронта, чтоб их там химера поперегрызла?
Ближе к вечеру я понял, что если я сейчас же не поеду на работу и не разберусь в этой головоломке, то спать я не смогу. А если спать не смогу – то и все лечение насмарку, лучше уж я попробую до правды докопаться и попробовать ее на зуб. Смутное ощущение неприятностей заставило меня снять с себя все датчики, выдернуть иголки и трубки, и, пока надо мной носился рой злобных медицинских ос во главе с реаниматологом, я, пошатываясь, быстренько натянул на себя привычный комплект легкой брони, оказавшийся в шкафчике за дверью стерильной палаты. Доктор пенял мне на мое состояние, на больничный режим и предписания, пока я к нему устало не обернулся и не сказал:
– Доктор. Вот если вы чувствуете, что у пациента может быть, например, кризис. Вот сегодня ночью. Что вы будете делать?
Врач на секунду замолчал, прикидывая свои действия, потом неторопливо вымолвил:
– Поставлю в палату медсестру дежурить. Во врачебном деле интуиция порой может сыграть злую шутку, но чаще подсказывает что-то полезное. А, у вас чутье на специализированные неприятности срабатывает?
– Именно, – подтвердил я. – Есть у меня такое ощущение, что криминальная катавасия не кончилась. Еще попробуют нашу штатную гениальность уворовать, пока им хвост не прищемили
– Кто?
– Да если б я знал… – вздохнул я. – Вы знаете, что… не давайте сегодня на ночь Тайвину успокоительных. Пусть будет в сознании, есть у меня предчувствие, что оно ему понадобится.
– А когда вы планируете вернуться? Вы из реанимации на работу собираетесь, вы отдаете себе отчет в своих действиях? – попытался меня урезонить доктор.
– Не знаю, док. На оба вопроса вам могу так ответить, но точно знаю, что я, во-первых, ненадолго, во-вторых, это жизненная необходимость. Можно сказать, дело жизни и смерти.
– Слишком возвышенная формулировка, я бы снизил градус одиозности, – фыркнул доктор. – Хорошо, давайте я вам вколю стимулятор хотя бы. Его действия хватит… – он посмотрел на наручные часы, а я обратил внимание на дорогой, тонкий и точный ручной механизм. Надо же, наш доктор неравнодушен к аналоговым устройствам, надо будет запомнить, вдруг когда-то пригодится. – Часа на четыре. После вас надо будет класть в реанимацию обратно.
– Спасибо, док, – искренне поблагодарил я врача и шатающейся походкой побрел к флаерам. Возьму чей-нибудь из ребят, они не обидятся. На посадочной площадке как раз нашелся один, как и один из оперативников.
– О, Чез! Тебя уже отпустили? – обрадовался Вик, пролистывающий каталог голотату. – В реанимацию не пускают, так что меня тут оставили дежурить. Как ты? Как наш умник? Я себе шрамы от химеры забить хочу, что посоветуешь?
Вик, когда волновался, всегда переходил на скорость сто слов в секунду, но я прервал его монолог, шатнувшись и чуть не упав к нему на руки. Оперативник едва успел подхватить и встревоженно на меня уставился. Я мрачно пояснил:
– Отпустили на поруки и стимулятор на пару часов. Чует моя задница, что за штатной гениальной единицей охота еще не закончена. Я… паршиво, Вик. Не знаю, что я сделал, но пользы оно мне не принесло. Тайвина накачали снотворным. – Я старался говорить коротко и емко, экономя и без того невеликий запас сил, чуть подстегнутый стимулятором. И почему-то критически важным для меня казалось оставить Тайвина для всех в бессознательном состоянии. Возможно, это было что-то сродни паранойе, у меня не было ни малейших причин не доверять собственным первопроходцам. Но кто-то же подкидывал записки, кто-то испортил флаеры… И это точно кто-то из своих, я все больше в этом уверялся. К нам в офис невозможно просто так взять и зайти с улицы, и тем более без разрешения мимо нас пройти на территорию парковки летательных аппаратов. Гайяна? Хм-м-м… Вик прервал мои размышления:
– Зато главный белый халат наш живой. Да и ты вроде пока тоже. Кажется, я знаю, что мне тогда во сне показалось, – подмигнул Вик. – Научишь?
– Если б я сам знал, что это и как работает… Полетели в офис. Мне там кое-что надо сделать. – Уровень параноидальной подозрительности у меня скакнул вверх, но Вик, ни слова не говоря, завел машину, и мы полетели в офис. Нет, это точно не он. Своей новой работой и коллективом он до дрожи дорожит и сейчас ни малейшего сомнения в моих действиях не показывает. Человек с рыльцем в пушку так себя вести не будет. Тогда кто?
– Кто сегодня дежурит? И где вообще все?
Вик, не отвлекаясь от управления флаером, почесал где-то за ухом и сообщил:
– Великолепная пятерка в экспедиции, я с тобой. У Берца выходной, у Красного и Али тоже. Макс, по-моему, сегодня дежурит, попугайчики-интроверты, Уилл… остальные кто где, сегодня что-то вызовов по секторам много. – Вик вдруг нахмурился и посмотрел на меня, посерьезнев. – А ты прав. Два месяца затишья, а тут как с цепи сорвались.
Я кивнул, чувствуя подступающую к глазам темноту, слабость и головокружение.
– Только не вздумай сознание терять, – я слегка побил сам себя по щекам, и Вик окончательно встревожился.
– Может, тебя в больницу обратно отвезти?
– Нет. – Я сглотнул, в горле совсем пересохло. – Вик.
– Что? – заходя на посадочный вираж, спросил он.
– Флаеры испортил кто-то из своих.
Вик, посадив флаер, посмотрел мне прямо в глаза долгим и серьезным взглядом. Не знаю, что он там углядел, но после долгой паузы он без лишних слов, попыток оправдаться или спорить, медленно спросил:
– Что будешь делать?
– Просмотри за последний месяц все записи по всем. И по себе, и по мне, чтобы сомнений не было. Кто, куда, когда ходил, с кем, какие вызовы были. А лучше к аналитикам сразу иди. И с охранником поговори, уж кому-кому, а ему по должности положено всякие несоответствия замечать. И знаешь, что… – я посмотрел на Вика в ответ, тот подобрался в напряженную до предела пружину. – Я не верю в осознанное предательство. Если только кто по глупости… И точно не ты.
– Не я. – Вик повеселел и тряхнул разноцветными прядями. – Спасибо. Работаем?
– Работаем.
И я медленно пополз, цепляясь за стены, в наш офис. В отделе, как водится по вечерам, никого не было, большинство оперативников или закончили смену и ушли по домам, или были в экспедиции, или на вызовах. У ученых тоже было тихо, выключен свет, только мигало что-то из аппаратуры, что нельзя было выключать на ночь. Светился только один стол – за ним сидела заработавшаяся до ночи Гайяна. Хотя, скорее, не сидела, а пребывала в прострации – переплетя пальцы, она задумчиво ими щелкала, а сама то тихонечко улыбалась чему-то в мыслях, то хмурилась. Ее точно занимало что-то невероятно важное, вот сейчас и узнаем.
Я, тяжело опершись о косяк, в него же и постучал.
– Добрый вечер.
Гайяна, встрепенувшись, вскинула на меня тревожно-виноватые глаза, и мне стало резко нехорошо.
– Я бы хотел вам задать пару вопросов.
– Звучит как завязка к плохому детективу, – пошутила она. Но я видел, как дрожат у нее пальцы и голос.
– Какой антифриз в системе охлаждения флаера?
Она недоуменно на меня воззрилась.
– Откуда я знаю? У меня и флай-пропуска нет.
Похоже, не врет. Но что-то ее беспокоит.
– Мне нужно взглянуть на записи Тайвина.
– Конечно, – она без сомнений открыла мне дверь в его кабинет. – Знаете, над чем мы работали?
Я, не ответив, закопался в записи ученого, стремясь найти хоть какую-то информацию о том, чем он занимался до того, как мы с ним загремели в госпиталь. По мере прочтения его лабораторных заметок, сделанных с аккуратной педантичностью, вполне в его духе, я покрывался холодным потом. Твою-то мать! Так вот что интересовало криминальные круги. И вот как пряталась та химера, что чуть не отгрызла Вику правую руку.
Соскоб, взятый мной с гериона в первое утро экспедиции с «Апостолом» на экваторе и преподнесенный на перчатке-блюдечке Тайвину, оказался, насколько я понял, одним из видов местных колониальных микроорганизмов. Они быстро размножались на субстрате из частичек хитина или любых других азотсодержащих полисахаридов и могли, как чайный гриб, занять всю поверхность, где им было чем перекусить. А световые лучи они не поглощали и не отражали, создавая оптическое свойство невидимости на поверхности того предмета, который покрывала колония. Ученый добавил к заботливо взращенной в чашке Петри культуре стимулятор роста, выделенный из образцов почвы, знатно удобрившей розовый куст тетушки Эммы, подсадил к микроорганизмам свои обожаемые наниты, продуцирующие субстрат для роста колонии – и мы получали проект «Призма». Универсальная маскировка. Боец-невидимка. Да-а-а, за такой бонус и гения, его придумавшего, стоит пободаться даже с Межмировым правительством, это я отлично понимал. Гайяна, следившая за гаммой эмоций на моем лице, кивнула.
– Проект «Призма».
Я, по-прежнему ни слова не говоря, вытащил из угла кабинета замаскированную крошечную голокамеру и включил запись, промотав предыдущие трое суток в ускоренном режиме. В кабинет к ученому входил он сам, наш шеф, Гайяна, Макс и Вик.
Гайяна даже не в курсе, с какой стороны к флаеру подходить, шеф… нет, невозможно, и по времени не совпадает. И не Вик. Я почти физически чувствовал, как теряю твердую почву под ногами. Макс. Боевая валькирия. Напарница, много раз спасавшая мою любопытную задницу от очередной неприятности. Макс, которая первой в меня поверила, встав спиной к спине после танца со скорпикорой. Макс, которой я неизменно готов был доверить эту самую спину, да и саму жизнь всегда без опаски доверить. Которой я рассказывал свои сомнения, опасения и неуверенности. У которой я просил совета. Моя почти заместительница, правая рука и надежный друг. Если я не могу опираться в этом мире на Макс и Берца, то мир – весьма хрупкая штука, как бабочка. Тронь – и цветные чешуйки осыпались, а насекомое погибло.
Я тряхнул головой. Нет, что-то здесь не так. Недолго и на Берца напраслину возвести. Надо раскопать еще улики. Я развернул брошенную на столе бумажку, ее текст содержал какие-то формулы и гласил: «Обсудим?» и координаты. Пробив по смарту, я понял, что это все те же координаты рудника на экваторе. С этим понятно, психанул наш гений и решил все-таки сам разобраться, никому ничего не говоря. Очнется, придет в себя, хорошенько ему врежу, пусть еще в больнице полежит, придурок в очках. И тут я, наконец-таки, соизволил обратить внимание на подругу детства Макс.
– То есть она вам так и не сказала, – констатировала ученая, все это время внимательно за мной наблюдавшая.
У меня внезапно потемнело в глазах.
– Что? – тихим шепотом поинтересовался я.
– Про свои чувства, про записки эти… Дура.
– К-к-какие чувства? – ошеломленно переспросил я.
– А вы, как всегда, слепоглухонемой. Мужики, – неодобрительно тряхнула кудряшками Гайяна. – Вот всегда у вас так, все и про всех знаете, а что у вас под самым носом, хоть один бы догадался. Влюблена она в вас, как кошка мартовская. Даром что спину перед вами не выгибает, дурным голосом не орет и хвост в сторонку не отбрасывает.
Мозаика сложилась. Я, чувствуя себя совершенно больным и убитым, сел на стул и сжал виски пальцами.
– Ну как так-то… Я же мог хотя бы подумать…
– Мог, – безапелляционно заявила ученая. – Но не взял на себя труд.
– А что мне делать-то теперь? – я посмотрел на нее, как на источник последней женской мудрости во всем человечестве. Гайяна дернула плечиком, и предположила:
– Найти Макс и поговорить с ней, пока она еще чего-то безумного не натворила?
Я кивнул, понимая, что, наверное, это будет самое мое правильное решение за последние пару лет.
– Спасибо. Вы мне очень помогли. А, кстати, вы не знаете, где она?
Гайяна высокомерно подняла бровки домиком.
– Откуда бы. Она мне не отчитывается. Это вам виднее.
Я судорожно постарался припомнить, куда я мог бы послать Макс, и не преуспел.
– Нет, Гайяна, не виднее. Я не знаю, где она.
Мы с ней переглянулись, и я где-то на границе восприятия почувствовал гнетущее чувство подступающих неприятностей. Я включил смарт и забил туда номер Макс. Аварийный маячок, постоянно включенный у первопроходцев, показывал, что она двигается в сторону больницы. Я, не сдержавшись, выматерился, как и ученая.
– Сидите тут, я сам разберусь, – велел я и, прихватив на всякий случай прототип призматической маскировки, выданный мне Гайяной, помчался к госпиталю в полном эмоциональном раздрае. Проводить полевые испытания новой военной игрушки.
Расселили нас, как оказалось, по всем секторам колонии, по паре штук оперативников на каждый, а наше офисное здание было мудро поставлено в примерный центр поселения. Видимо, чтобы мы были, если вдруг что, под рукой у колонистов и сами приглядывали за ними и за состоянием купола, и на работу чтоб было удобно добираться.
Первый раз заглянув за дверь нового жилья, я почти прослезился. Оказалось, что кто-то позаботился переместить на Шестой в стандартный жилой модуль-блок – две комнаты, кухня, санузел – обстановку моей квартиры на Земле. Тут была и моя любимая коллекция фантастики, и музыка, и даже диван с креслом. Сопровождала обстановку голозапись от родителей, в которой мама с папой желали мне удачи на новом месте работы. Я растроганно улыбнулся: вот вроде каждую неделю записи друг другу шлем с инфошаттлами, а вот такие сюрпризы… до чего же приятно!
Несколько месяцев прошли относительно спокойно, и гидра больше колонию не беспокоила. Насколько мы с ксенозоологами успели ее изучить, она оказалась зверем зимним, поэтому раньше мы ее и не видели, и на исходе зимы, как только стало теплеть, она ушла в летнюю спячку. Колония медленно продолжала расти, мы становились все более и более востребованными, и я уже почти уверился в том, что жизнь бывает иногда прекрасной и даже не совсем суматошной, как Шестой в очередной раз доказал, что расслабляться нам еще долго не придется.
Звякнул смарт, я принял вызов и сразу понял: произошла крупная неприятность. С голограммы на меня смотрела очень серьезным и очень виноватым взором Макс, окатившая меня сразу ледяным ушатом новостей.
– Был вызов, купол прорвался. На Вика что-то напало. Он в больнице. Чез… плохо дело.
– Понял, сейчас буду. – Я отключился и побежал заводить флаер.
– И как так вышло? – прилетев в госпиталь, спросил я у Макс, понуро застывшей перед дверью реанимации.
– Чез…
– Слушай, Липучка, мне не нужно слушать угрызения, кто виноват и что теперь делать. Что делать, и так понятно, кто виноват – не слишком информативно. Мне нужно получить точное и четкое представление о том, что произошло, – я понимал, что несколько перегибаю палку и следовало бы помягче. Но я столкнулся с первым в моей жизни фатальным просчетом своего оперативника, и итогом допущенной ошибки может стать его жизнь. Поэтому мне крайне важно было понять, что я могу сделать, чтобы впредь таких ситуаций не случалось. А еще мне позарез требовалось знать, где облажался я сам, потому что прекрасно понимал: ошибка подчиненного на две трети состоит из недальновидности его начальства. Не те полномочия выданы, не тот уровень ответственности, неподходящее задание… – И не надо сваливать все на печальное стечение обстоятельств. Ни в жизни не поверю. Рассказывай.
Вероятно, я произнес простую просьбу настолько императивным тоном, что Макс дисциплинированно завела рассказ.
***
Это был обычный вызов. Во главе пятерки, за неимением на месте Честера, Макс или Романа, встал следующий по негласному старшинству, выдержке и опытности среди оперативников – Алистер. В напарники он традиционно взял Уилла, к которому испытывал слабость: Али чрезвычайно веселили его мистические истории, бесчисленные народные приметы и сверхъестественные знаки, видимые оперативником где только можно, и где нельзя тоже. Прихватил с собой первопроходец Красного, Дэйла и Вика.
Раз ничто не предвещало угрозы, то Дэйлу вполне полезно было проветриться и заняться любимым хобби – классической фотографией, а Вик в очередной раз рассчитывал эпатировать окружающих новой вариацией «волчьей» прически с разбросанными по шевелюре в определенном порядке черно-красными прядками. Экстремал с тягой к постоянному получению дозы адреналина и замашками востребованного кутюрье стал горем в своей семье, зато в Корпусе первопроходцев обрел понимание и относительно стабильное положение. А что думал по поводу выезда Красный, никто, как обычно, не знал. Он вообще редко говорил вне узкого круга коллег-оперативников, зато среди своих его рассказы превращались в ожившие фельетоны, острые, едкие и неизменно поучительно-смешные.
Поводом для визита первопроходцев на этот раз послужил пробой защитного купола. Ситуация штатная, но случавшаяся не так часто, чтобы предъявлять претензии научному отделу. Каждый случай прорыва нанопротекторной защиты рассматривался отдельно, головидео выезда оперативников разбирались учеными и аналитиками, а для них результаты разбора служили основанием для внесения в программу воспроизведения нанитов новых переменных, улучшающих и стабилизирующих работу защитного купола. Но на этот раз что-то пошло настолько не так, насколько вообще что-то может пойти не в ту сторону согласно закону Мерфи.
Флаер первопроходцев мягко приземлился возле стандартного жилого модуль-блока в туристическом секторе. Сам по себе сектор гостей и туристов обычно Корпусу первопроходцев хлопот не доставлял – инсектоидной странной живности на улицах хватало с избытком, как и растений. И туристы, как правило, ограничивались небольшой одно-двухдневной экскурсией по Шестой колонии. Это же так весело, посмотреть, как на рыбок в аквариуме, на деловитую деятельность ученых, на беготню колониальной полиции и изредка мелькающие вдали силуэты становящихся притчей во языцех на Земле и остальных пяти колониях первопроходцев! Благо, финансов у подавляющего большинства приезжих на большее не хватало. В отличие от фантазии и кипучей активности.
Али степенно вышел из флаера, за ним по привычке выпрыгнул с пассажирского сиденья Вик, демонстративно тряхнувший разноцветной головой, выгрузились Красный, Дэйл и Уилл. Последний сходу заявил:
– Зря мы с левой ноги вышли. Примета плохая, говорят.
Али недоверчиво скривил губы в однобокой ухмылке:
– Встать, говорят, с постели плохо с левой ноги, а вот из флаера выйти – это что-то новенькое.
Уилл нахмурился, но не стал перечить ведущему и промолчал против своего обыкновения. Его внимание привлекла нетипичная дыра в защитном куполе. Казалось, кто-то долго и упорно грыз защитный слой нанитов, пока не преуспел. Рваные края лохмами торчали в разные стороны, развеваясь на небольшом ветерке. На горизонте сквозь прореху было видно, как темно-фиолетовые тучи постепенно собирались в грозовой фронт, зловеще посверкивая алыми молниями, и неловко ворочались, угрожающе грохоча – начинался весенний короткий сезон дождей.
Что могло так повредить защиту? Ни один прорыв купола за прошедшие два года таких следов не оставлял, и наниты вели себя очень неспецифично, словно им была неизвестна природа существа, прорвавшего тонкую радужную пленку. Обычно, насколько мог опираться на полученный ранее опыт Али, защитная программа нанитов на все незнакомое реагировала враждебно-нейтрально, то есть неопознанные животные или споры растений, вещества и существа пройти через пленку купола не могли. Но, конечно, существовали и неприятные исключения: при крупных размерах животного и целенаправленной атаке конкретной точки защита неизбежно рвалась.
Подобного рода случаев на памяти Алистера случалось едва ли по пальцам одной руки пересчитать, и каждый причинял столько неприятностей, что, казалось бы, перепрограммирование должно было предусмотреть уже все возможные варианты. Миграция стаи двутелок – так называемый «прогон», случавшийся раз в полугодие, и вынудивший изменить географию поселения; точечное нападение гнезда иглобрюхих суккуб, защищавших раненую по глупости Тони особь и чуть его не угробивших; взлом защиты талантливым, но по малолетству придурковатым приезжим, из-за которого купол отключился на несколько часов. Честер тогда схватил приступ неконтролируемой ярости, и это был первый за время их совместной работы раз, когда оперативники наблюдали, как их позитивный и довольно миролюбивый начальник в голос орет на туриста, схватив его за грудки и тряся, как яблоньку.
Но, как показывала наглым образом зияющая перед ним дыра, это был абсолютно новый инцидент.
– Вик!
Оперативник отвлекся от созерцания свалившейся им на голову проблемы и вопросительно посмотрел на ведущего. Алистер кивнул чуть назад на оперативников и попросил:
– Возьми кого-нибудь и посмотри по ближайшему району, все ли спокойно. Людей пока в дома загони, в ближайший час им на улице делать нечего.
Вик кивнул и, взяв в напарники Красного, ушел выполнять приказ. Алистер осторожно обследовал края дыры, пока первопроходцы проверяли записи и территорию – не прорвался ли в колонию кто-то неучтенный, слишком быстрый, слишком ядовитый или крупный. Наниты программировались таким образом, чтобы края разрыва запоминали биологический след проникающей через него флоры и фауны, облегчая первопроходцам жизнь, но вот запрограммировать весь объем купола на то, чтобы тот автоматически сообщал о прорыве, ученые пока не смогли – не хватало мощности. Тонкий слой нанитов не успевал распространить импульс опасности на достаточное расстояние при небольших или постепенных пробоях, и поэтому работы оперативникам хватало с избытком. Взвыть благим матом сирена безопасности могла только при тотальной нарушенности, угрожавшей критическим распадом всей защиты между двумя точками воспроизводства нанитов, а мелкие дырки она обычно заращивала сама, что создавало ряд неудобств, но и в то же время позволяло не дергать первопроходцев по совсем уж пустякам. Им же доставались вот такие не критические, но крупные прорывы.
Вик, пробежавшись по двум ближайшим кварталам туристического сектора, постоянно переговаривался с Али. С первого взгляда под купол просочилась из учитываемой живности только парочка орфов. Зверьки крайне ядовитые, но, к счастью, довольно заметные и пугливые. Если руки к ним без защитных перчаток не совать – вполне можно остаться и с пальцами, и с жизнью.
Что Красный, что Вик спокойно разъясняли туристам их самую главную обязанность – не мешаться под ногами и не препятствовать работе Корпуса первопроходцев. Большая часть вняла, запершись по жилым модуль-блокам и лишь изредка выглядывая оттуда – не закончился ли внезапный комендантский час. Пару особо буйных, огорченных срывающейся прогулкой по окрестностям, припугнули штрафами, а страх потери денег обычно среди туристической братии превалировал над страхом потери времени, так что проблем практически не возникло и тут.
Внезапно Вик обернулся, повинуясь безотчетному ощущению опасности, и заметил, как посередине улицы, насвистывая, идет беспечный паренек, размахивая ярко-красной сумкой. Он точно не слышал объявления, транслирующегося по всему району по системе оповещения, и предпочитал не замечать опустевшей улицы и мельтешения первопроходцев практически под его носом. Юному отпрыску человечества было хорошо – он шел, едва глядя что перед собой, что под ноги, полуприкрыв глаза и пританцовывая под льющуюся из голонаушников музыку. Видимо, включена она была на полную громкость. Казалось бы, что такого – надо просто подойти и попросить пройти в безопасное место, но Честер так надрессировал подчиненных верить самым крохотным шевелениям интуиции, что Вик побежал к юноше почти с низкого старта.
Красный отставать не стал – его тоже что-то беспокоило, неуловимое, неосязаемое, но гнетущее. Вдвоем они почти добежали до парня, но тут Вик, сам не зная почему, резко остановившись, протянул руку к его сумке – и на броне от локтя к кисти что-то невидимое пропахало длинные глубокие борозды, оставив от прочного тяжелого экзоскелета невразумительные ошметки. И еще раз. Глядя на возникшую в воздухе из ниоткуда инфернальную четырехлепестковую пасть, окрашенную потеками собственной крови, Вик попытался достать левой рукой игломет, но не смог – болевой шок пронзил тело оперативника, заставив его упасть на землю и бессильно смотреть, как из порванной лучевой артерии ярко-алыми толчками просится наружу жизнь.
***
Из-за двери показался дирижер человеческих жизней в белом халате – новый реаниматолог, недавно начавший работать в госпитале. Мы с ним знакомы еще не были, но про его назначение я знал, это была критически важная информация. Мало ли что и с кем случиться может. Я в душе немножко порадовался: как удачно, что ставка оказалась закрыта аккурат накануне того, как потребовался специалист, и поспешил к нему навстречу.
– Доктор?
Врач, молодой голубоглазый брюнет, но, судя по стремительной и четкой манере движений, повидавший на своем коротком профессиональном веку всякое, окинул меня цепким взглядом, особо задержавшись на глазах. На секунду мне показалось, что он сейчас забудет о пациенте и сосредоточит внимание на моей персоне, настолько его захватил чисто исследовательский интерес к необычному генетическому феномену, но в следующий момент он посерьезнел и вернулся к застывшему у меня в зрачках невысказанному вопросу.
– Что я вам могу сказать… Честер, верно?
Я кивнул, и он продолжил:
– Я не совсем понимаю, что или кто могло нанести подобного рода повреждения. Но биомеханика травмы говорит о том, что, скорее всего, это животное с острыми и загнутыми назад зубами. Только характер повреждений таков, что то ли у него три ряда зубов, то ли три пасти. Не хотелось бы столкнуться с такой тварью, – реаниматолог зябко подернул плечами. – Но к сути. Ваш коллега умирает. Слишком большая кровопотеря, болевой шок. Руку, конечно, мы спасем, но начался сепсис, и я жду результата токсикологии – вполне возможно, что ко всему прочему животное было ядовитым. Вы не знаете, какое?
Я покачал головой и медленно ответил:
– Если это и животное, то мы с подобного рода зверями ни разу не сталкивались. Это не значит, что их нет, планета и сейчас изучена довольно поверхностно. Вполне возможно, вы правы, и это неизвестный нам и науке вид. А когда будет токсикология?
– Не раньше, чем через сутки. Сами знаете, силитоксины сами по себе обнаружить и исследовать несложно, оборудование для атомно-эмиссионной спектрометрии имеется, и метод довольно чувствительный, но его пока не адаптировали для биологических жидкостей. Просто обнаружить наличие и количество кремния в сыворотке крови недостаточно, – врач с сожалением и грустью констатировал очевидные и понятные мне факты. – Вы, наверное, знаете, что в норме кремний у человека и так в крови содержится, но вот какой именно силитоксин и в какой концентрации, какова биохимия его действия, период распада и выведения…
Я понимающе кивнул и, чувствуя, как неприятно ворочается что-то колючее под ложечкой, переспросил:
– То есть у нас максимум сутки, чтобы понять, что за зверь на него напал, и попытаться сделать противоядие?
– Да, – просто ответил доктор. – И то не факт, что я прав, и яд есть. И не факт, что организм потом справится с шоком, кровопотерей и сепсисом. Обещать ничего не могу, к сожалению.
Я вздохнул и повернулся к Макс – та стояла рядом, бледная и молчаливая.
– Пошли, хватит тут смертушку в плотском обличье изображать, не пора еще.
Макс встрепенулась, в ее взгляде и мимике растерянное и немного испуганное выражение менялось на решимость и готовность действовать. Мы рысью бросились к флаеру и полетели в офис – терять не хотелось ни секунды.
Последовательный просмотр всех записей с места результатов не дал – как будто защита сама взяла и порвалась, как ветхая тряпочка. Просмотр раз за разом того, как внезапно Вик падает, словно на него кто-то весьма увесистый прыгнул, а потом покрывается ранами, стал недюжинным испытанием для психики. Но так не бывает, и мы стали докапываться до истины. Та в ответ упорно показывала нам фигу, пока через несколько часов я от отчаяния не предложил посмотреть запись во всех частотах электромагнитного излучения, которые могли зафиксировать дроны связи и наниты. И на терагерцовом спектре нас ждало неожиданное и крайне неприятное открытие.
– Ты видишь то же, что и я?
Макс кивнула. Перед нами предстал силуэт твари, которую я никогда в живой природе Шестого не видел и надеялся, что не увижу еще долго после этой заочной встречи. Крупное, размером со льва или тигра, животное, припав на девять лап, кралось вслед за моими ребятами, а те никак не могли его ни увидеть, ни угадать. Гибкое тонкое тело, скорее всего, покрытое плотной чешуей (особых подробностей терагерцовый спектр не давал), две пасти, передняя и спинная, острые когти на трехпалых конечностях – хищник. И чрезвычайно опасный. Но почему ее невооруженным взглядом не видно, я понять никак не мог.
Впереди показался беспечный турист, и тварь вместе с первопроходцами понеслась ему навстречу. Что ее так заинтересовало, и почему она не трогала раньше других людей или моих ребят, я не понял, но ровно в тот момент, когда Вик тянулся к парню – уж не знаю, предупредить или остановить – она напала.
Передняя пасть раскрылась четырьмя лепестками, полными зубов, спинная, напротив, чуть втянулась в тело, чтобы не мешать основной, и вперед метнулась гибкая длинная девятая лапа, оказавшаяся хвостом с тремя жалами. Зверь ужалил оперативника, содрал зубами с его правой руки передней пастью броню и попытался несчастную руку догрызть. Но едва кровь человека коснулась пасти, животное, мотнув головой, отвалилось, оставив глубокие рваные раны, и стелющимися скачками ретировалось в прореху. Красный выпустил вслед твари пару зарядов, но те просвистели мимо.
– Похоже, мы для него невкусные, – констатировал я, внутренне холодея, но внешне стараясь этого Макс не показывать. Еще я при ней не паниковал. – Хорошо, что не придется это нечто по всей колонии отлавливать. И что делать теперь?
Дверь, мягко шаркнув, отъехала в пазы, и на пороге моего кабинета нарисовался Тайвин. Как обычно, не поздоровавшись, он с места в карьер поинтересовался:
– Что смотрите?
Я сердито на него покосился и сварливо спросил:
– Вы когда-нибудь научитесь стучаться? Я смотрю, кто пытался съесть Вика.
– Это у вас такой, всегда с боевой раскраской ходит, – неопределенно покрутил пальцами ученый, – да?
– Вам смешно, а у меня человек умирает, – попытался пристыдить я непробиваемого гения. Тот и ухом не повел. – Посмотрите.
Мы втроем просмотрели всю запись, и Тайвин, проникнувшись созданием, прокомментировал:
– Химера. Поймать, я так понимаю, не сможете? – не дожидаясь ответа, он продолжил: – Я тут, кстати, к вам по делу…
– Как-как вы это назвали? – вцепился я в ученого.
Тот посмотрел на меня с некоторым удивлением и укором, дескать, что вы меня за халат хватаете, и ответил:
– Химера. Знаете, у древних греков было такое чудовище, дочь Ехидны и Тифона, сестра самой Медузы Горгоны, Цербера и Лернейской гидры. По легендам, у нее было тело и голова льва, на спине – голова козы и хвост, заканчивающийся змеиной головой. Дышала она огнем, нрав имела прескверный, людей пожирала, скот, посевы жгла. Но я, собственно, зачем пришел…
– Да, тварь та еще, – прервал я ученого во второй раз. – Похожа. Но что теперь делать-то с ней? Повадок мы не знаем, и почему она невидима, зараза зубастая? Хотя бы понятно, что ядовитая, скотина. Только как противоядие без животного подбирать…
– Вы, может, меня послушаете наконец? – на скулах у ученого проступили красные пятна, и он не слегка повысил голос. От удивления я так опешил, что замолчал. – Я к вам с противоядием и пришел.
– Так что ж вы молчите! – опять вцепился я в его многострадальный халат.
– А вы разве даете мне что-то сказать? – резонно возразил гений, осторожно меня отцепляя. – Так вот, один из моих гамадрилов исследовал силитоксин орфов и пришел к выводу, что силитоксины в принципе устроены наподобие рицина, тоже с двумя цепочками, одна с ферментативной активностью, вторая со свойствами лектинов, а между ними – дисульфидная связь…
– Тайвин, – грустно сказал я ученому, – если вы думаете, что я что-то понял, вы ошиблись. Я, конечно, не совсем дурак, но вы в очень жестокие биохимические дебри сейчас полезли.
– Давайте так, – поняв, что проку от лекций сейчас немного, гений перешел на более приземленный и понятный для нас с Макс язык. – Представьте, что у вас есть два магнита, и при входе в клетку они рассоединяются, а внутри – соединяются и отравляют ее. Это такой биохимический троянский конь, и вот те связи, которые соединяют магниты, мы и разрываем антидотом, чтобы яд стал просто двумя отдельными молекулами, вреда не приносящими.
– Давайте антидот. Поеду на практике пробовать ваши достижения.
– Но это опасно! Препарат не проверен…
Я посмотрел ученому прямо в его льдисто-серые глаза и произнес:
– А у Вика есть выбор? Ему жить максимум сутки, если не будет противоядия. Что тварь ядовита, кажется, понятно. И если вы говорите, что силитоксины все между собой похожи, то этот препарат – его крошечный шанс выжить. И к тому же, вам точно интересно, сработает или нет.
– Я не до такой степени мизантроп, людей во имя науки убивать. Хотя… Пес с вами, уговорили, – буркнул обиженный ученый, уходя к себе в лабораторию за антидотом, спустя пару минут вернулся и вручил мне автоинъектор. – Отчет я у медиков сам запрошу. Надеюсь, он не станет претендентом этого года на премию Дарвина. И, Честер, удачи. Вам и Вику она понадобится.
– Спасибо, – с максимальной серьезностью ответил я и понесся в госпиталь проводить клинические испытания нового антидота.
Вихрем ворвавшись в палату, я наткнулся на врача, тот менял капельницу, с сожалением глядя на пациента, и по его позе и мимике я понял, что хороших вестей ждать не приходится.
– Док! – запыхавшись от пробежки по госпиталю, я не сразу смог отдышаться и пояснить, с чем таким феноменальным я решил потревожить больничные покои.
– У вас должны быть чертовски хорошие новости, если вы на таких скоростях спешите их доставить, – посмотрел на меня с надеждой молодой реаниматолог.
– Понятия не имею, понравится вам это или нет, но вот. – Я протянул доктору автоинъектор. – Наши стоумовые подобие универсального противоядия сделали. Только времени испытать не было.
– То есть вы хотите сказать, что нам с вами сейчас предстоит рискнуть жизнью моего пациента и вашего подчиненного, – невозмутимо поинтересовался врач, тем не менее, перекрывая подачу лекарств в вену, – без проверки эффективности, без учета фармакосовместимости, вот так, просто?
– Да, – безыскусно ответил я. – Рискнем?
Реаниматолог оценивающе посмотрел на меня, что-то решая в голове, затем утвердительно тряхнул головой:
– Рискнем. Но под вашу ответственность.
– Разумеется! – просиял я и протянул специалисту антидот.
Вик на инъекцию никак не отреагировал, и врач пожал плечами:
– Отсутствие результата – тоже результат. По крайней мере, мы его не убили. Посмотрим в динамике.
Я вздохнул, пожал плечами и поинтересовался:
– А можно сюда вторую кроватку поставить? Я тут побуду пока…
– Можно, – улыбнулся доктор, и я, чуть ослабив дрожащее внутри перетянутой струной напряжение, улыбнулся в ответ.
Следующие несколько часов я занимался только тем, что уговаривал мироздание подождать забирать бессмертное Виково духовное естество в лоно Абсолюта, откуда мы все и вышли, но Макс несколько раз звонила и сбивала весь возвышенный настрой. В итоге я просто отключил смарт, предварительно поговорив с расстроенной валькирией о необходимости запастись терпением, зажал в руке любимый брелок и лег спать на соседней койке. А что еще оставалось?
В середине ночи меня разбудил неестественный звук – Вик метался по кровати, пытаясь вдохнуть, и явно не мог этого сделать. Я сполз с выделенной мне каталки, сел на стул рядом с ним и взял за руку. Сосредоточившись, я старался сжимать его ладонь в такт своему дыханию – где-то читал, что такая синхронизация может сработать. Мир вокруг сузился до точки и уплыл во тьму, пока я старался заставить оперативника успокоиться и продышаться. Мне даже на секунду почудилось, что что-то неуловимое, едва видимое, как дрожание воздуха над разогретыми камнями в летний зной, струится между ладонями, осторожное, мягкое, хрупкое. Хотя… показалось.
Вик и правда успокоился и принялся тоненько, хрипло вдыхать, словно для воздуха у него осталась только тонюсенькая трубочка в пару миллиметров. А я, чувствуя, как сердце через два удара на третий пропускает ритм, сбоит сознание, двоится в глазах и кружится голова, стремясь увести меня куда-то за пределы и яви, и сна, из последних сил нажал кнопку вызова медперсонала и, объяснив прибежавшим медикам проблему, свалился на койку спать. Мало ли что там мне почудилось, главное, кризис миновал.
***
Пробуждение, правда, вышло не из приятных: резкий женский голос ввинчивался в уши и в мозг, заставляя то ли натянуть на голову подушку, то ли выпрыгнуть из окна, но точно не оставаться с его обладательницей в одном помещении.
– Твоя проклятая служба тебя погубит! Что с твоей рукой? Неужели нельзя было выбрать более изящный способ умереть? Ты сведешь меня в могилу раньше времени! А я еще молода и красива!
Я с трудом разлепил глаза, и имел удовольствие увидеть прекрасную картину: величественная белокурая мадам, на вид напоминающая дирижабль в ослепительно белоснежных одеяниях, пеняла скривившемуся то ли от боли, то ли от восклицаний оперативнику на нелегкую свою судьбу. Он осторожно поглаживал истерзанную руку и страдальчески морщился. По-видимому, на Шестой удалось скоростным шаттлом прибыть его одиозной maman, которую иначе у нас в отделе никто не называл, поддерживая шуточки Вика по поводу своей «утонувшей в шампанском и аристократии» семьи.
– Мама! – простонал Вик, прикрыв глаза. – Почему я не умер…
– Не мамкай! – строго произнесла монументальная женщина, глядя то на меня, то на непутевого сына с такой укоризной, что я невольно потупился. Но тут же встряхнулся и, чувствуя нарастающую слабость и головокружение, спросил:
– Ты как себя чувствуешь?
– Порядок, Чез. Жить буду, – улыбнулся мне оперативник. – А вот ты что-то паршиво выглядишь. Мне показалось, или ты…
– Показалось, Вик. Просто не спал всю ночь. Показалось, – категорично заявил я и упал обратно на койку, отлеживаться. Организм решил, что борьба с гравитацией бесполезна, хотя с ней уже полтора века как человечество разобралось, и горизонтальное положение – отличный вариант нормы.
Приняв на себя руководство лабораторией, Гайяна с чувством растущего беспокойства ждала, пока в отделе оперативников появится хоть кто-нибудь. Ей подспудно ситуация совершенно не нравилась: ссоры эти почти на пустом месте, внезапное исчезновение руководителя лаборатории… Тайвину Гайяна искренне симпатизировала, и за время пребывания среди его гамадрилов, познакомившись с ними самими и их разработками поближе, все больше хотела не прикарманить к себе в «Авангард» самые сливки научного коллектива гения, как изначально собиралась, а стать его частью. Она, привыкшая помыкать мужчинами в научных кругах, с легкостью – улыбками, лестью и обаянием – добилась расположения лаборантов, но переманивать их в «Авангард» пока не стала спешить, конечной своей целью все же постановив сначала посоревноваться в размерах интеллекта со штатным гением.
Поэтому лаборанты стали постепенно лишь ступенькой на пути этого достижения, но выбранный в качестве цели субъект никак не хотел идти на контакт, что заставляло ее злиться и расстраиваться. А злиться и расстраиваться она как раз очень не любила. Женщина в науке – явление не то чтобы редкое, все-таки не фата-моргана, но ум и способности Гайяны вполне позволяли ей составить достойную конкуренцию научному отделу Корпуса первопроходцев и Тайвину лично. Да вот гений никак этого признавать не хотел и в руки ей не давался, а амбиции и детский комплекс потребности в одобрении, который она так и не смогла перерасти, диктовали ее беспокойной, но деятельной натуре исключительно эгоистичную линию поведения. Вместе с тем она, будучи от природы девушкой насквозь романтичной, что совершенно не мешало ее научным достижениям, старалась обаять первопроходцев, сразу всех, позже собираясь устроить соревнование на право поднять ее платок, чтобы дать победителю шанс завести с ней головокружительный роман.
Но для нее не любовь и не подковерная возня, а наука все же была на первом месте, и приключившийся бойкот сильно ее нервировал. И к тому же с исчезновением штатного гения она точно поняла одну не очень веселую вещь – при виде Тайвина ее организм все чаще выдавал специфическую показательную реакцию. Дыхание учащалось, сердце начинало отчаянно стучать, а в животе порхали бабочки. А сейчас она готова была сорваться и побежать следом за его флаером на экватор пешком, потому что флай-пропуска у нее не было. Она злилась на не вовремя проснувшиеся гормоны и химию, доселе ей несколько раз испытанные и потому знакомые, но поделать ничего с собой не могла.
Как только она услышала шорох отъезжающей в пазы двери из коридора, она метнулась к оперативникам и обнаружила у них Макс, снимавшую тяжелый шлем. Со стуком водрузив его на свой стол, девушка оперлась на столешницу и грустно вздохнула.
– Макс! – Гайяна подлетела к подруге детства.
– А, это ты, – устало сказала оперативница. – Что-то случилось?
– Случилось. – Гайяна тревожно посмотрела на боевую валькирию и безапелляционно заявила: – Я влюбилась.
– И в кого? – мрачно поинтересовалась Макс. – Я вот сколько тебя помню, ты все время влюбляешься. Надеюсь, не в Честера?
– А что, вакантное место уже занято? – с любопытством спросила ученая, но, оценив опасно сверкнувший взгляд оперативницы, поспешила пояснить: – Все с тобой понятно, тебе двадцать пять, пора уже семью заводить из тех, кто на тебя смотрит, а не на кого ты глаз положила. Хоть раз тебе удалось покорить намеченную вершину? И в который раз ты наступаешь на одни и те же грабли? Нет, своего кошака себе оставь, может, когда-нибудь до него дойдет. Я про Тайвина говорю.
Макс залилась ехидными смешками, только через полминуты выдавив:
– Ну-ну! Удачи. Я-то может, когда-нибудь и выйду из состояния дружеской жилетки, а вот тебе точно не светит.
– А если я ему помогу, это покорит суровое сердце ученого мужа? – с блеском в глазах спросила романтически настроенная Гайяна.
– А в чем дело? – насторожилась Макс.
– Сегодня он с утра зашел в кабинет, а потом оттуда сел в свой флаер и улетел на экватор. Мне кажется, если я за ним поеду и буду ассистировать в поисках нового образца призмы, он точно оценит.
– В поисках чего? – сделала большие глаза Макс.
– Призмы. А, ты не знаешь, наша новая разработка, – Гайяна, ничтоже сумняшеся, быстренько присовокупила к потенциально революционной разработке и себя. А почему бы и нет. – Короче, что-то типа «хамелеона», только на бактериологической основе и с подключением нанитов. Позволяет человека или предмет не просто спрятать, а сделать невидимым, разве что терагерцовый спектр даст картинку. Но его обычно не используют в системах слежения. Классно, правда? Так вот, что-то там у него, видимо, не сошлось в расчетах, и он улетел туда, где образец нашли. А за ним твой обожаемый кошак.
– Так вот как та химера спряталась… – прошептала Макс и чуть шатнулась, вцепившись в стол. – А давно они улетели?
– Какая химера? А времени… Часа два прошло. Честер велел, как кто-то из вас тут появится, рассказать и дать координаты.
– Да недавно было, потом расскажу. Понятно. Слушай, тут такое дело… – видно было, что Макс волнуется – она то краснела, то бледнела, но наконец решилась и выпалила: – Я им флаеры испортила!
– Что-о-о? – удивилась Гайяна. – Зачем?
– Ну… ты понимаешь… тут… в общем, Честера пригрозили убить, если я кое-что не сделаю.
– Что?
– Да просто Тайвину какие-то писульки поподкидывать. Что с меня, убудет, что ли? Я и… а вчера вот просьба была более… Но вдруг они серьезно? А мы в ближайшее время никуда не собирались, поэтому… я бы поправила! – сбивчиво объясняла Макс, а Гайяна становилась все холоднее и надменнее.
– А кто они-то? – полюбопытствовала ученая.
– Я не знаю, – пригорюнилась Макс. – Мне только на смарт уведомления приходят и конверты с деньгами и бумажками.
– Весело. Тебе еще и заплатили. То есть ты теперь фактически предательница. Так ты свою пассию не завоюешь, – хмыкнула Гайяна.
– У меня не было выбора! – с отчаянием произнесла Макс. – А вдруг они не просто так угрожали… Я не переживу!
– Попала ты, Макс. Это в перспективе ключевая для военных разработка, и за нее могут не только твоего драгоценного Честера ухандокать, но и вообще всех причастных, – жестко отчеканила Гайяна. – Теперь мужиков точно надо спасать. Заводи флаер, полетели. Своим только предупреждение перешли, куда ты делась, раз звонить нельзя.
Гайяна заскочила в научный отдел и скинула руководство на Нила. Ученый посмотрел на нее внимательно и цепко, и Гайяне пришлось пояснить:
– Я за Тайвином. Возможно, он в опасности.
В ответ на невысказанный вопрос во взгляде лаборанта она решительно мотнула кудряшками и от помощи отказалась. Ведь с ней летит Макс, все еще правая рука и почти заместительница главы оперативного отдела, опытный первопроходец, хоть и влюбленная дура. И ее начальник туда же отправился. Как-нибудь они вместе справятся с задачей найти, отыскать и привезти назад одного сумасшедшего гения. Нил обеспокоенно покачал головой и напутственно произнес:
– Вы только живыми их привезите. Вот это все, с его руганью, с нашими обидами… напускное. На самом деле мы Тайвина любим и ценим таким, какой он есть. Вся колония существует только благодаря ему и оперативникам.
– А вы мудрый человек! – заявила Гайяна и убежала к Макс.
Полет проходил молча, Макс включила смарт на поиск аварийных маячков, а Гайяна пыталась представить себе разные варианты развития событий и не могла. Раньше в такой заварушке ей участвовать никогда не приходилось, и она все больше увязала в суматошной очарованности Корпусом. И их штатным гением. Пока в распаленном воображении Гайяны она героически спасала длинноволосого сероглазого шатена, срывая с его уст первый – она была в этом уверена – в его жизни поцелуй, Макс все больше мрачнела. Наконец, не выдержав, она попросила подругу:
– Гайка, я могу тебя попросить… Не говори ничего Честеру, ладно? Я сама.
Отвлекаясь от мечтаний, Гайяна спустилась с небес на землю и поинтересовалась:
– А когда? Дело серьезное, Макс. Я-то промолчу. Но если завтра к тебе опять придут и предложат уже не бумажки подкинуть или флаер испортить?
Макс не сказала ничего в ответ, и Гайяне стало тревожно. Вся эта криминальная возня не вызывала у нее никаких иллюзий, и патологическая увлеченность Макс беспокоила едва ли не больше, чем ее собственные чувства. Она уже намеревалась отчитать оперативницу в своем духе, но тут на карте появились две точки.
– Выбирай, – буркнула Макс.
Гайяна, ни секунды не сомневаясь, ткнула в одну из точек:
– Давай сюда. Либо одного найдем, либо второго, либо обоих. Статистической погрешности тут быть не может.
***
Флаер приземлился, и я с облегчением увидел свою боевую валькирию и вместе с ней внезапно эгоистическое солнышко в кудряшках. Увидев Тайвина, Гайяна всплеснула руками и, кажется, вознамерилась заплакать. Угу, все с тобой понятно: ты, может быть, и эгоцентрическая карьеристка, но в первую очередь женщина до мозга костей, чуть что – сразу переживать и слезы лить. То ли дело Макс.
– Нет! Без слез, некогда, втяни обратно! – строго сказал я, Гайяна хлюпнула носом и подчинилась. Мы втроем осторожно занесли штатного гения в аппарат. – Гони, Макс. Времени совсем нет.
Флаер стартовал на предельной скорости, умница Макс сразу просекла расклад, и направила машину к госпиталю. Я же с каждым мгновением ощущал, как по крупинке утекает время. И жизнь.
– Живи, чудик ты очкастый, еще своими мохнорукими задоголовыми гамадрилами повелевать будешь, – приговаривал я, держа Тайвина на руках так, чтобы не тревожить пробитое легкое, но и чтобы для второго место оставалось подышать. Штатный гений нашей почти всемогущей конторы рвано хрипел, розовая пена пузырилась на губах, самодельный мой лубок из палок и халата съехал, и я понимал, что дорогу до больницы мы оба можем и не пережить. Тай просто сейчас загнется, а я… да я себя с потрохами съем, если его не довезу.
– Живи, живи, дыши давай. – Я загнанно смотрел на то, как грудь ученого совершает все более неровные и неглубокие движения, и вдруг понял, что если я не прыгну выше головы – все.
Повинуясь необъяснимому порыву, я просто положил руку ему на грудь, начал напевать что-то из недавно услышанного и в красках представил, как дыхание стабилизируется, адреналиновая буря потихоньку стихает, уступая место спокойной сосредоточенности и экономии ресурсов. Вспомнился почему-то Вик и та ночь в больнице. Срастим кости силой мысли! Я нервно хихикнул и снова сосредоточился.
Краем глаза увидел, как повернулась ко мне Макс, услышав, что мы сзади притихли, и уже хотела что-то спросить, как осеклась и отвернулась. Я сделал себе заметку на будущее – интересно же, что она там углядела и почему не стала меня отвлекать, – но сейчас это было как нельзя кстати.
Дыхание Тайвина стало как будто ровнее, глубже, хотя и реже, и я попробовал удвоить усилия: что бы я ни сделал, раз есть эффект – надо продолжать. Поле зрения резко сузилось, по бокам все ушло в полную темноту, отчетливым и ярким осталось лишь пятно крови на белой рубашке – второе межреберье по среднеключичной линии – у меня под пальцами, на нем я и собрал фокус.
В какой-то момент все перед глазами побледнело, поплыло, и мне даже показалось, что от моей ладони в грудную клетку гения течет что-то неуловимое, почти прозрачное, как марево жаркого воздуха, но живое и словно цветное, вот только цвет я поймать не смог и уплыл в неизбывную первобытную тьму.
***
Только что Чез шептал что-то главе научников, почти баюкая его на руках: ни Макс ни Гайяна не могли разобрать, что именно – мешал шум флаера, летевшего на пределе скорости в госпиталь. Но вдруг оба затихли, и тот, и другой.
Макс резко обернулась, чтобы узнать, что происходит, и увидела, как оперативник, положив ладонь Тайвину на грудь, начал что-то напевать. В первую секунду Макс решила, что гений скончался, а с головой у хитрой рыжеглазой морды и так были нелады, так что неудивительно.
И уже почти собралась поинтересоваться, в чем дело, но пока подбирала слова, застыла от изумления: ладонь Честера приподнялась на пару сантиметров, и между мужчинами протянулся сначала тонкий серебристо-синий канатик света, а потом словно целый поток хлынул. Она моргнула, и видение исчезло. «Показалось» – подумала Макс и отвернулась, рассудив, что если Тайвина уже нет, ее комментарии будут неуместны, а если все же не показалось… тогда тем более.
Через пару минут флаер подлетал к парковочной площадке больницы, и внизу уже ждали добрые дяди и тети в белых халатах, когда Макс обернулась на глухой стук – первопроходец тяжело свалился на пол в глубоком обмороке, выпустив Тайвина из рук. Макс дернулась было к нему, но флаер заложил финальный вираж, и, пока она отстегивала ремень безопасности, обоих уже вытащили, пристроили на носилки и утащили куда-то в недра больницы.
– Ты видела? – Макс понимала, что Гайяна вряд ли ответит, но не могла не спросить. Та, задумчиво покручивая прядь волос в пальцах, словно забыла о том, кто виновница творящегося бедлама, и неторопливо сказала:
– Ты знаешь, я не уверена до конца, но если Тайвин выживет, я даю слово, что рядовым лаборантом к нему пойду. Такого я никогда еще не видела, а хочу. – И ее глаза загорелись тем азартным огоньком исследователя, который из правильного экспериментатора никакими стрессами не вытравишь. И добавила, глубоко вздохнув: – Только б выжил. И чтоб ваш кошак драный не девятую жизнь разменял.
– Типун тебе на язык! – испугалась Макс и побежала внутрь. Гайяна, все еще пребывая в глубокой задумчивости, пошла следом, решая по пути, сразу сдать Макс Честеру, когда тот свои прекрасные глазоньки откроет, или все-таки предоставить ей возможность самой выкручиваться. Честь и совесть орали о том, что стоило бы сразу, а женская солидарность и остатки дружеского расположения, отполированные романтичной жалостью к несчастной безнадежно влюбленной классике – босс и его помощница, – демонически нашептывали не торопиться, и посмотреть на индийское кино еще немного.
***
Враки это все, что в обмороке люди ничего не видят! Или со мной что-то не так. Все время, пока я был где-то там, в безвременье, я гонялся то за каким-то кагалом вооруженных девиц, то они за мной, то спасал Тайвина в энный раз от местных страховидных ужастиков, решивших, что он покусился на их гнездо, то – и это было самое страшное – буквально видел, как он издает последний вздох, а я не могу ничего сделать.
Каждый раз на ключевом подыхательном моменте в очередном кошмаре меня выкидывало в следующий, и каждый раз я не успевал. Не вовремя прятался, меня догоняла игла, Тайвин умирал у меня на глазах под тем злосчастным кустом в окружении любопытствующих сциллок или во флаере на моих руках. Да черт его дери, это подсознание!
И усилием воли я выдрался из беспамятства. С трудом открыв глаза, осмотрелся – переодели в больничную пижаму, положили на мягкую кроватку в палату на одного с белыми твердыми стенами… Уже хорошо, а то я было подумал, что крышу надо догонять, шаман недоделанный. Петь он вздумал, наложением рук лечить, тьфу.
Чувство безотчетной тревоги обожгло макушку, и я вскинулся на кровати – не успеваю! Куда не успеваю, к кому, зачем – подумать я тоже не успевал, поэтому осторожно спустил ноги на пол и попробовал их на прочность – пол качался, ноги дрожали, но держали, все вокруг плыло. Я что, головой приложился? И так бедовая, а теперь еще с глюками, м-да.
Чуть привыкнув к вращательно-вертикальному положению, я по стеночке пополз к выходу. В палате, равно как и в коридоре, никого не обнаружилось, и я даже слегка обиделся – я ж босс, почему мои не пришли? Госпиталь свой, конечно, в доску, но как же охрана у дверей, безутешные плачущие подчиненные у изголовья? Бардак, всех разнесу.
Пока обижался, незаметно для себя дополз до предпоследней по коридору двери и, повинуясь слегка заплетающимся ногам и закону инерции, ввалился в палату к незнакомцу. Мягко прикрыв собой дверь, я оперся на нее и по привычке принялся оценивать обстановку. Вслушался, всмотрелся: за поворотом неторопливо шагали тяжелые ботинки – ага, не бросили-таки бедное начальство. А судя по тому, что не торопятся и в меня иголок никаких воткнуто не было – не так уж я пострадал, значит, просто за кофейком отходили. На кровати, облепленный датчиками, разметался Тайвин. Ну конечно, к кому ж еще меня могло принести!
Что-то не так. Дыхание тяжелое – но какое еще будет после таких травм. Если один в палате – значит, стабильный, даже в реанимацию не засунули. Что же не так… Вдруг я понял – в забытьи ученый почти смахнул с себя датчики, и они фиксируют только основные удары сердца, которые, как я видел по жилке на шее, становятся все более беспорядочными и слабыми. Да у него сердечко сейчас в фибрилляцию скатится, а пока услышат, пока поймут, да пока добегут… одна морока с тобой, очкастый.
У меня оставалось секунд сорок – сейчас мои дойдут до палаты, от души выругаются и побегут меня искать, скорее всего сразу сюда. Они сообразительные, но могут не разобраться, оттащат, время потеряем. Надо спешить. Я отлип от двери, и меня шатнуло прямо к кровати. Как я там делал? Один раз же сработало, должно и второй!
Была не была. Я, понимая, что прекардиальный удар с такой слабостью нормально не выполню, просто со всей дури и массы рухнул гению локтем в область сердца. Явственно хрустнуло – ну прости, издержки ситуации, главное, чтобы оно перезапустилось. И свалился на стул, заботливо кем-то поставленный у изголовья, протянув левую руку к груди ученого. Да, может, я самоуверенный шизофреник, но я точно должен знать, что сделал все, что мог, даже если это что-то будет из области Уилловой эзотерики и фантастики.
Сосредоточился, петь не стал, просто словно подхватил остановившееся от происходящего сердце гения и послал ему точный, но аккуратный удар тем самым, живым, невидимым. А потом еще. И еще. В ритме вальса, давай, запускайся, и когда ж ты мне под кожу залез, чудила ты лабораторная. Оклемаешься – я из тебя еще неприличную бешеную сову сделаю, будешь как мы, научим тебя и человечности, и плакать научим, сухарь ты погрызанный, и людям верить.
Я буду не я, если на третий-пятый посыл я не почувствовал сначала слабый, потом все более уверенный отклик! Воодушевленный, я ожесточенно продолжал странные практики, а второй рукой дотянулся и таки поправил датчик. Аппаратура немедленно взвыла, с одного конца коридора загрохотали берцы, с другого – зашуршали мягкие тапки. Сейчас сбегутся, красавцы. И тут я поднял взгляд и встретился с Тайвином глазами. Очнулся, стервец!
– Вытащил, гамадрил лохматый. А я говорил, брось… – Тайвин язвил скорее по привычке, кривя тонкие губы в улыбке, полной одновременно навалившейся боли и благодарной признательности. Меня словно патокой облили, так приятно стало. Я еще усилил нажим, теперь просто вливая в него таинственное нечто. Тайвин присмотрелся ко мне, перевел глаза сначала на мою руку, потом снова на меня.
– Что это? Ты… – туманность, свойственная только пришедшему в себя человеку, быстро уходила из его взгляда, и ее место заняли маниакальные огоньки, грозившие мне пятьюстами пробирками и тысячей опытов. – Руку убери, ты же последнее отдаешь!
Откуда он знает, я себя чувствую как… как… елки зеленые, руку-то убрать я и не могу! О чем я с растерянной ухмылкой тут же ему и сообщил:
– А я не могу! Заклинило.
– Гамадрил, твою налево, убирай! Эй, кто-нибудь! – на этом моменте дверь в палату открылась, и туда, толкаясь в проеме, влетели все, кто только мог. Пока они пялились на меня, Тайвина, мою ладонь и вообще все происходящее, я наконец понял, что ученый прав, и благодарно отрубился. На этот раз без всяких сновидений.
***
…Тайвин, хоть и чувствовал себя крайне преотвратно, быстро навел порядок рядом с собой.
– Вы двое, сняли его со стула, положили на каталку. Она в коридоре, один держит, второй каталку тащит. Вы, в белом, готовьте реанимацию, скорее всего нужен будет физраствор, глюкоза, что у вас есть из стимуляторов. Будет крайняя степень истощения. Вы, в зеленом, мной позже займетесь, внесите в лист назначений, что мне надо сердце проверить. Желательно срочно. И датчики нормально на место поставьте. И пост медсестры в палате не снимайте: если организм меня подвел раз, не исключен рецидив.
Пока все метались, исполняя его указания – в чем Тайвин и не сомневался – он не сводил глаз с рук и лица Честера. И ему точно не нравилось, что он видел: ладонь по-прежнему окутывали чуть заметные сполохи, лицо оперативника быстро бледнело и как-то заострялось, становилось будто восковым. Вспомнив элементарную физику проводников и диэлектриков, Тайвин решил, что замыкание контура на себя будет точно лучше, чем утечка этой… энергии в пространство.
– Положили, молодцы. Теперь стоять. Стоять, я сказал! Сейчас увезете, никуда не денется. Ты, с кольцом, возьми его ладони и прижми друг к другу. Не спрашивай, делай.
Первопроходец, хоть и дико покосился на гения, но выполнил. И с усилием начал сводить ладони, те отчаянно сопротивлялись, словно между ними были одинаковые магнитные полюса, но еще один рывок – и всем присутствующим показалось, что где-то далеко явственно и от души хлопнули дверью. Лицо главы оперативников начало розоветь, а ладонь перестала светиться.
– Увозите. – Тайвин тяжело откинулся на подушку и вздохнул. Пока врачи колдовали уже над ним, его мысли разбрелись в разные стороны – что он за неблагодарное сухое дерево, раз от него все лаборанты сбежали к черту в юбке, а за Чезом его ребята вереницей ходят и в глаза заглядывают. Вон, как их в больницу привезли, так, наверняка, всем табуном и бегают, возле палаты смены меняют. Сколько раз оперативник спас ученому жизнь и сколько таких околомагических подходов проделал? Что это за энергия, и каков резерв таинственной субстанции в человеческом теле и у этого удивительного субъекта в частности? Впрочем, что-то такое его цепкий ум припомнил: около года назад, когда они впервые столкнулись с крестоглавой химерой, рыжеглазый уже ходил несколько дней кряду бледным как полотно, а один из его оперативников, Вик, кажется, вытащил выигрышный билет в лотерее между жизнью и смертью. И Тайвин начинал подозревать, что дело было не только в очень удачно совпавшем по времени изобретении в его отделе универсального антидота.
Так блестит вода,
Когда лунный луч превращает ее в сталь.
Так поет стрела,
Когда тисовый лук выпускает ее в цель.
Так поет война –
Как тысячи ртов, распахнутых в новый гимн.
Так не видать ни зги,
Когда тень любви принимает тебя в плен.
(Фрагмент песни группы Немного Нервно
Темный лес за окном, паника и торопливые сборы –все, что Катя помнила про этот странный вечер. «Венчаться завтра» – внезапно, оказалось не угрозой, и, ближе к обеду, Макс подошел к ней и злобненько поинтересовался, позаботилась ли Катерина о свидетельнице…
Ольга была на работе и присутствовать физически не могла. «Командировки за город, обычно, обсуждаются заранее» – сообщила женщина и попросила написать, как все пройдет. Катя готова была волосы на себе рвать, добавляя «невесте» выигрышного виду. На третий звонок ответила Люба. Они не виделись с самого универа – Любовьбыла девушкой веселой и недалекой, у нее было уже трое детей, правда, от разных отцов, а работала она фотографом.
– Вот, как раз и поснимаю вас. – Заверила знакомая. –Да ты не парься, все нормально будет. Откуда я знаю? Ну-у, перед свадьбой всегда есть желание сбежать – это раз!Кажется, что выбранный мужчина совсем противен – это два. Нет, сама я не выходила, да и не заходила, ты права. Но мне так каждая невеста говорила – это три. Так что не бзди! Разберемся.
Вместо обеда Катерина искала платье. Бежать домой за отложенной суммой, топать в салон и заказывать подрезку заранее за две недели – было невыполнимо. Да и… вроде,это не свадьба. Поэтому, Катенька решила зайти в недорогой магазинчик, что держат узбеки, недалеко от ее дома и посмотреть там простое новое платьишко на один раз. Цены умеренные. А, если выбрать не сильно страшное, то можно будет потом надеть.
Накануне Нового года вешалки пестрели разнообразными пайетками и блестками, в стиле «я у мамы елочка, броско и по бросовым ценам!»… кружевной ряд Катерина прошла более внимательно – но среди бордовых, черных и сиреневых, (вообще, кто такое носит?!), фасонов ничего нельзя было назвать приличным! Такие ткани больше напоминали сорочки, чем вечернюю одежду, причем все та же блестящая нить в сплетении – сразу указывала на низкую цену, для пущего эффекта, деля ее пополам! Убедившись в безвкусии и отсутствии выбора, Катя уже хотела бежать до дома за деньгами или взять что-нибудь из собственного гардероба, но понаряднее, когда ей открылся вид на манекен перед шторками кабинок переодевания. На манекене было Оно!
Недоверчиво потрогала – ткань оказалась вполне сносной, не липла к пальцам, оставляя микро-нити, не блестела, не тянулась! Рисунок гипюра, конечно, был больше похож на шторы у бабушек на даче, но зато цвет… это было платье молочного цвета, ближе к брызгам шампанского. Плечи были закрыты цветочным принтомгипюра, и платье было допустимо для венчания. От груди начинался корсет, если можно назвать корсетом обтягивающее двуслойное подобие, закрепленной сзади молнией без шнуровки, зато по поясу шел ленточный длинный-длинный пояс, который она завязала сзади пышным бантом на восемь ушек! А от талии на подкладке шла пышная юбка-солнце, оканчивающаяся легким ненапряжным шлейфом!
Надев это милейшее чудо, Катюша вздохнула с восторгом – как оно ей шло и подошло! Идеально! Продавщицы поцокали языками и пожелали счастья в семейной жизни. Смущенно пылающая щеками покупательница свернула хрустящую покупку.
Волосы уложить за такое короткое время было нереально! Запись за три дня! Поэтому, там же были приобретены детские резинки-бантики из кружев такого же цвета, мелкие шпильки и лак для волос. А на первом этаже, в православной лавке, нашлась кружевная накидка. И тоже бежевая! Напоследок, ограбив обувной, Катерина вышла со смешным чеком и лаковыми бежевыми туфлями. Все это было «настолько неплохо, что могло остаться к настоящей свадьбе летом, если не сильно утоптать юбку» – думала невеста.
После рабочего дня тайная компания собралась у дверей рабочего форда. Люба подошла в приличном брючном костюме, джинсовой куртке на меху и со смешным хиповским ремешком на шее.
– Full frame! Это вам не хухры-мухры! Фотки будут восторг, как раз пристреливаюсь. – Заговорила на странном своем тарабарском подруга-фотограф.
– А свидетель кто? Макс не говорил? – Катерина почти тряслась. Чем больше приближалась церемония, тем больше дрожали ее руки.
– Да придут сейчас. Курить ушли. А вот у тебя, милая моя, губы бледнее щек. Доставай помаду и все остальное. Что-о-о это?! Не. Надо поярче. Праздничный мэйкотличается от повседневного. Залезай, я подготовилась.
А потом в машину сели Борис Саныч и Макс. Было почему-то обидно. Она так старалась и отрывала подругу от дел, а жених просто утащил непричастного старика после работы.
Сначала ехали какими-то лесами. Темнота заползала в новые окна и давила на грудь. Катя, круглыми от страха глазами, смотрела на молчащую компанию. На лицо Макса падали жуткие тени, а взгляд казался недобрым и огненным. «Это просто от красных фар машин впереди» – успокаивала себя Катерина. Старина Борис смотрел хмуро и пожевывал губу, словно, размышляя о чем-то. Не замечала странного молчания и напряжения только Люба, что тараторила и щелкала своим тяжелым мега-монстром, что, по ошибке, зовется фотоаппаратом. Килограммовый Кенон был обвешан вспышкой и софтбоксом сверху – «для мягкости света». Ставить зонтик и «допсвет» в машине все наотрез отказались, уверяя, что любой результат их порадует, а времени на фотосессию по дороге – просто нет.
Форд резко повернул направо. Машины пропали. Тишина и темнота нагнетали тревогу. Катерине казалось, что ее и Любу сейчас отвезут в какой-нибудь подвал и там посадят на цепь, или расстреляют, или сдадут в бордель –все, что угодно из того, чем может жесткая мать пугать свое послеподростковое дитятко… но дело было, конечно, не в маминых историях. Просто события вчерашнего вечера подорвали доверие девушки к выбранному субъекту. А его раздражение и злость в речи так некстати заменили нежность и желание, что не с той рожей, казалось, идут под венец.
Катя призналась себе, что хотела бы ехать сюда вдвоем, ощущая его руку на своей коленке, (как в романтичных фильмах), ворковать о пустяках, и целоваться на светофорах. А, в итоге, сидела сзади, наискось, дальше всех от Макса, повернувшись спиной, шипя от Любиных рук, что, второпях, плели какую-то хитрую косу-пучок для церемонии…
Лес сменился огромными сугробами по обоим краям дороги. Само полотно было плохо прочищено и проезжено. Они рисковали застрять. Минут пятнадцать такого галопа, и в темном овраге впереди, словно в ледяном ведерке великана, показались смутные огни. Знакомая с детства,церковь казалась сейчас не краснокирпичной, а полностью черной. Закопченные потолки и священник в черной рясе… на секунду Кате показалось, что у святого отца на голове рога… девушка вскрикнула и потеряла сознание…
Очнулась в исповедальном зале. Люба совала в нос нашатырь, пахший то ли еще нашатырем, то ли уже благовониями. Сознание возвращалось постепенно. Макс отрывисто и тихо разговаривал со священником. Показывал ему какие-то копии свидетельств, от исповеди отказался, махнул на Катю, со словами: «Да какие ее грехи!..». Так Катерина поняла, что ей исповедаться тоже не придется. Смутное чувство, на грани облегчения и недоумения, учитывая прошлый вечер вдвоем…
Люба увела в туалет и помогла одеться. Все заняло минут пять, но в дверь уже забарабанили. Было такое впечатление, что внешний вид невесты важен исключительно невесте, и, может быть, Любе, как фотографу.
– Как ты? – Макс, без излишней эйфории и похвалы,рассмотрел избранницу, заправив специально оставленный локон за ухо. – Хочешь? Я настаиваю, а то опять грохнешься. – Катерине была протянута фляга, из которой залпом она выпила около трети, под довольную ухмылку жениха. Саныч пришел с улицы, (за ним посылали), хмурыйи пропахший дымом.
Церемонию Катерина помнила плохо. Ее отвлекали громкие щелчки фотоаппарата, Люба, что умудрилась-таки притащить две точки света и теперь ходила, врезаясь спиной в напольные подсвечники и канделябры, переползая, и, замирая в самых нелепых позах. В левой руке невесты таяла свеча, капая на бумажную кружевную салфетку. Правая, под белым полотном, лежала в руке Максима. Его рука была жесткая и, словно деревянная, не согревала. Катя боялась как-то особо ее пожать, вынуждая Макса посмотреть на нее. На головах были тяжеленные венцы, ноги на коврике перед батюшкой.
Слава Тебе Боже наш, слава Тебе.
Ходящие по путям Его.
Слава Тебе Боже наш, слава Тебе.
Плоды трудов твоих ты будешь есть.
Слава Тебе Боже наш, слава Тебе.
Блажен ты, и хорошо тебе будет…
Катерина стояла и вслушивалась в неразборчивые фразы-заклинания, пытаясь осознать их значение, вроде бы,знакомое с раннего детства. Только сейчас они стали вызывать вопросы… почему «блаженные», разве это не значит «юродивые и не ведающие, что творят»?..
– Имеешь ли ты, Максимилиан, намерение доброе и непринужденное и крепкую мысль взять себе в жену эту Екатерину, которую здесь пред собою видишь? (Подсказка шепотом: Имею, честной отче).
– Имею, честной отче.
– Не давал ли обещания иной невесте? (Подсказка шепотом: Не давал, честной отче).
– Не давал, честной отче.
И священник, обращаясь к невесте, спрашивает и ее. А Катерина стоит, отвечает механически и думает, а если нечестной невесте обещать? Что за странные фразы? И повторяет за батюшкой, знакомым с детства, что, вероятно, еще ее крестил.
– Боже святой, создавший из праха человека, и из ребра его образовавший жену, и сочетавший с ним помощника, соответственного ему, ибо так угодно было Твоему Величеству, чтобы не одному быть человеку на земле. Сам и ныне, Владыка, ниспошли руку Твою от святого жилища Твоего и сочетай этого раба Твоего Максимилиана и эту рабу Твою Екатерину, ибо по воле Твоей сочетается с мужем жена. Соедини их в единомыслии, венчай их в плоть единую, даруй им плод чрева, утешение прекрасными детьми. Ибо Твоя власть, и Твои – Царство, и сила, и слава, Отца и Сына и Святого Духа, ныне и всегда, и во веки веков.Аминь…
Катерина слушает, словно застыв в оцепенении, словно пациент гипнотизера, словно белая овца под покровом пастуха, вот только страшны ей молитвы и сомнителен смысл. Всерьез задумавшись о том, может ли некромантская организация войти в народ и стать государственной религией, разрывая «святых» мучеников на органы, и, преклоняясь им в храмах, тайно околдовываялюдей, Катерина ходит трижды посолонь, выполняя указания батюшки…
Из оцепенения ее вывел звук разбившегося стекла – это Максим швырнул рюмку об пол и хорошенько потоптался по ней. Глазами, полными ужаса, девушка посмотрела на окружающих, но все улыбались и одобрительно кивали. На палец ей было надето, купленное здесь же, серебряное кольцо с зеленым блестящим вкраплением, прячущее надпись «спаси и сохрани» на внутреннем круге. Катя надела врученное ей кольцо на палец Максима. Вероятно, мужских колец выбор был меньше, поэтому надпись тянулась снаружи, замыкаясь тем же зеленым не то стеклышком, не то камушком, блестящим отполированными гранями. Прикосновение лиц, сухое и официальное. Потом батюшка строго велел идти в притвор и расплетать косу, мочить гребень в медовой сыте.
На негнущихся ногах Катя вышла в пристройку. Люба догнала, быстро справляясь с прической.
– Раздевайся скорее, там метель, Максим говорит, не уедем, если задержимся! Девушки скомкали платье, перемешав с туфлями без пакета…
– Хорошо ему, только пиджак снял и в белой рубашке уже готов. – Словно голос прорезался у Кати, она даже сама себя не узнала на слух.
– Ну, ты не придирайся. Хоро-ош, хоро-о-ош! Вылитый Алекс Капранос!
– Не преувеличивай. Может, только слегка похож. Давай, джинсы застегиваю, и готова. Там какой-то чепчик дали надеть…
– Не до ерунды. – Отрезал Максим и швырнул в пакет.
Обратная дорога была словно забег бешеных лис от извержения вулкана! Ехали под сто пятьдесят. Екатерина жмурилась, сидя, в этот раз, рядом, и «любуясь», как оголтелые куски снега разбиваются о лобовое стекло. За ними было практически ничего не разобрать! Вспоминая о фляжке, девушка надеялась, что пила из нее только она, ну, допустим еще Борис Саныч…
Добрались быстро. Первым вылез старик. Он, странно размазав под влажным глазом, попросил прощения, обняв «дочку», и ушел, ссутулившись, и, почему-то, прихрамывая.Максим злобно зыркнул, и Катя сразу отстранилась, дальше сидела тише воды, ниже травы.
Второй вышла Любушка, пообещав, что кадры, не требующие обработки, пришлет сразу. «Надо же, ребятки, аву сменить» – на глупое подмигивание, водитель Форда ответил, что все это летом после официальщины. Девушки поджали губы и попрощались.
Родной дом встретил темнотой, и, это в десятом-то часу вечера! Катерина вместе с Максимом зашла в подъезд, еще не зная, что будет дальше, и что она будет делать. А две неаккуратные сумки уже стояли перед дверью. Ретривер, с виноватой непонимающей мордой, сидел, привязанный к перилам. Схватившись за пса, и, прижав его к груди,девушка, ужаснулась: первый этаж! Сколько людей мимо прошло, разглядывая это, и, хорошо, что не утащили! Максим наморщил лоб и позвонил в дверь. Замок провернулся, показалась мать.
– Чего вам? – Суровая и отстраненная, Ирина Валерьевна не планировала их ни пускать, ни поздравлять. Вероятнее всего, целью данного перфоманса был Катин страх, чтобы та взмолилась, кинувшись в ноги, и отреклась от всего на свете, лишь бы не лишиться привычной жизни и дома… но Катя настолько устала и разозлилась, что лишь потребовала свой ноутбук. Мать укатила, минут на пять.
– Держи и больше не приходи. – Скрипнув зубами,ответила женщина, выдавая незакрытую ноутбучную сумку, с болтающимися проводами, чуть не бахнув ею об пол, и хлопнула дверью.
Максим, впервые за день, крепко обнял трясущуюся Катерину в машине. Было почти тепло, и ее слезы совсем измочили его плечо. Смущенно отпуская его, девушка вдохнула, закрывая глаза. Наконец-то, она в безопасности и не будет терпеть такого обидного отношения к себе. Ее, теперь уже, муж – такой терпеливый, такой надежный и настоящая опора. Ей повезло с ним.
Вещи втащили в квартиру. Песель улегся между диваном и батареей. Максим ушел мыться, а Катя раскладывала из сумок по новому белому шкафу. Вся мебель, (кроме серого дивана), в квартире была белая, сильно напоминая Катерине тот пресловутый белый лист, с которого она теперь начинает свою жизнь.
– Ванна свободна. Я соображу ужин.
Катерина мылась в белой ванной, включив почти горячую воду – так боль, измучившая тело за день, чувствовалась меньше. Но тело болело не так сильно как то, что внутри грудной клетки. А после ужина они легли спать в разных комнатах…
Море тренировало своё гладкое тело, играя серыми мускулами волн, рождая пену. Сверкающие стайки планктона, собранные в яркие светильники, уже начали ткать лунную дорожку… она стлалась на поверхности моря зыбким, неровным и рваным, после недавнего шторма ковром. Тёмным торсом борца-эфиопа в пенном трико выступал гранитный пояс острова. С берега, наперекор прибою, слышался визгливый крик просыпающихся цикад. Нюкта-ночь только собиралась украшать лёгкими шёлковыми лентами тьмы оливковые рощи, живущие за гранитной чертой. Мир, находящийся в переходе от света к муару темноты, обрёл на краткий срок очертания небрежно скомканного серо-коричневого покрывала – складки, выступы и впадины причудливыми изломами проступали под лунным светом. А в складках этого покрывала прятался маленький храм.
Из тяжёлого давящего рокота Великих Вод, в которых, несмотря на всю силу, чудилось изумление, рождались тёмные фигуры, которые призрачными языками неживого пламени тихо приближались к одиноко стоящей постройке, чтобы на миг озарить её стены кровавым мазком-всполохом и исчезнуть, растворившись в стенах. Любознательная Селена не рисковала приближаться к старым камням. Только маленькая фигурка в белом пеплосе с утренней зарей, ежедневно перешагивала порог дома, посвящённого безымянным богам.
Она одна во всем мире могла сделать главный шаг через превратный камень, и стены открывали её глазам проход в пустой пыльный зал, свод которого давно потерялся в поднебесье. Там, в центре, тысячелетиями врастая в твердь своей ненасытной тяжестью, светился шестиугольный камень, покрытый странными огненными письменами.
Тот, кто смог бы, как жрица, переступить заветную черту, увидел бы на нём древние знаки: рок, совесть, семья, память, жертва, судьба. Шесть лучей, шесть судеб, шесть вечных душ и маленькая хрупкая Астинь, принадлежащая только одному из них. Единственному неподвластному времени, обречённому, как и она, на муки молодости. Кто из шести – молодость? Жертва или судьба, а может быть рок или совесть; семья, память – кто? Вечный вопрос. Вопрос, который решают один раз за астральный цикл и никогда не могут разрешить. Скоро конец эпохи и, возможно, цикла. Скоро выбирать, потому что теням ещё очень долго собираться в этом медленно уходящем в небытие, храме.
Им суждено жить ровно один галактический год – 226 миллионов человеческих лет. Год, состоящий из рождения, развития и смерти мысли на планете. Год её разума. Тени наблюдают и вынужденно играют в старую игру. Никто из теней не знает, какая из граней её. Их главная игра –победить того, кто обречён, того, кто не стареет, того, кто останется, кто не исчезнет, когда истечет год…
Тени играют в шахматы. Тени любят тишину и покой. Теням нужны помощники. Тени хотят остаться – все тени, кроме одной, которая не хочет, но которой суждено…
***
Маша медленно шла по белым дорожкам, засыпанным мелким гравием. Следом за ней, так же неспешно,перемещался Ян. Сегодня они осматривали очередную, (с точки зрения начальника особого отдела, конечно),лондонскую достопримечательность. На бесконечной аллее старого некрополя царила та торжественная тишина, которая присутствует только на погостах, в какой бы стране они ни находились.
– И запах, – добавила Маша, слушая исторический опус.
Ян чуть пригнулся и, внезапно превратившись в любознательный крючок, зашевелил длинным носом. Затем выпрямился и спросил подружку:
– Какой запах?
Маша, задумавшись на секунду, пояснила:
– Запах прелых старых листьев, перегноя, старости, гниющих мокрых досок и… знаешь, я бы ещё добавила… крови.
– Машка, ты супер, – хмыкнул её приятель. – Я всегда знал, что здесь проживает любопытная семейка. Иногда газеты всё же не врут!
***
Кладбище Святого Джеймса, со временем переименованное в честь рядом располагавшейся деревеньки в Хайгертское, было освящено в 1839 году. Первое захоронение было сделано 26 мая, когда в могилу положили умершую Элизабет Джексон. С тех пор более 170 тысяч покойников нашли здесь свои последние квартиры. Среди них Джон Голсуорси и Джек Потрошитель; Карл Маркс и Александр Литвиненко; семья Чарльза Диккенса и прототип профессора Мориарти. Прогуливаясь по заросшим тёмно-зелёным плющом аллеям, любопытствующиесталкиваются с египетскими мавзолеями и ливанской похоронной тематикой. Погост представляет собой удивительный образец эпохи королевы Виктории. Над этой землёй всегда витала тень из романа Брема Стокера, а множество лис, ежей, ласок и прочей мелкой живности только добавляли своего зловещего колорита.
В 1968 году о кладбище появилось первое нетривиальное упоминание в центральной прессе. Небольшая заметка о проявлениях тёмных сил мелькнула и исчезла, но разговоры пошли. А вскоре, странные слухи нашли своё не менее удивительное подтверждение.
Как-то ночью, в поисках острых ощущений, две излишне эмансипированные подруги шестнадцати лет решили прогуляться по ночному городу мёртвых. Прогулка получилась недолгой, но результативной, (острых ощущений, во всяком случае, отважные любительницы приключений испытали даже более, чем того желали). И уже через пару часов, в полицейском участке заспанные констебли прослушали в исполнении девиц увлекательную историю о мертвецах, пачками вставших из могил посмотреть на полную Луну, так порадовавшую наблюдательниц в эту тёплую ночь. Повествование вышло красочным и очень-очень эмоциональным. Описания клыков, когтей и «загадочных глаз, полных тьмы», сыпались градом. А когда одна из девиц решила добавить рассказу аудио эффектов и попыталась передать полночный вой над жутким кладбищем, терпение служителей закона лопнуло. Искательницы приключений были тихо переданы из рук в руки родителям. А какие пожелания при этом были высказаны, история умалчивает. Во всяком случае, пожелание обследоваться у врачей там точно прозвучало…
Естественно, эта глупая история должна была быть забыта. Но после роковой экскурсии, у одной из участниц внезапно были выявлены хроническая анемия и две скромные ранки на шее, явно, от укуса. А после того, как газета «Хампстед и Хайгейт-экспресс» опубликовала историю Элизабет Войдила, выяснилось, что к 24 декабря 1969 года в 9 госпиталях, расположенных неподалёку от Хайгейтского кладбища, лежат весьма похожие истории болезни еще 47 пациентов! Симптомы были схожи до чрезвычайности: несчастные поступали с хронической анемией, жалобами на страхи по ночам, дурные сны и незаживающие маленькие ранки в области шеи.
Полиция, слегка посопротивлявшись, всё-таки открыла официальное досудебное расследование данных инцидентов. Правда, вампиров доблестные представители законов обвинять всё же не стали. Дело открыли, с целью поиска сатанинских сект, каковые на загадочном кладбище и в его окрестностях отсутствовали. В результате, кроме обескровленных трупов крупных собак, упокоенных во множестве в канавах возле кладбища, (более 110), ничего подозрительного обнаружить не удалось. Дело №487/16-71 было закрыто.
Но кто в Британии полагается на полицию? Да здравствуют Шерлок Холмс, Эркюль Пуаро или, на худой конец, мисс Марпл! Только на них может положиться английский гражданин, если речь заходит о чем-либо,сложнее банального воровства кошелька.
Свой «Шерлок Холмс» нашёлся и здесь. Спустя восемь месяцев, любознательный член Британского физического и оккультного сообщества Дэвид Фэррант провёл расследование, и в пятницу 13 марта 1970 года, обнаружил склеп с «вампирским гнездом».
Более того, мистер Фэррант проявил не только находчивость, но и незаурядный ум – хотя бы в том, что сам в оный склеп не полез. Двери «вампирского обиталища» были, попросту, замурованы. И, как ни странно, это дало результат: нападения на собак на время прекратились, а анемичные пациенты в течение двух лет перестали массово поступать в госпитали.
Но уже к 1972 году склеп, по непонятным причинам,разрушился, и команда «вампироловов», возобновив поиски, нашла недалеко от кладбища старый особняк, в котором и изловила оставшихся неупокоенных особей.
Правда, слава о вампирах жива до сих пор…
***
К вечеру опять зарядила мерзкая жалящая морось. Куски лондонского тумана повисли на окнах рваными грязными простынями. По радио передавали, что где-то в районе Бродстерса на побережье штормом смело все недавно установленные новенькие пляжные лежаки. В вечерних новостях показали, как вся береговая линия Восточного Кента и его жемчужина – городской залив Viking Bay, славившийся своим золотым песком – покрытыгрязью и мусором. На фоне разрухи, новенькая аккуратная вывеска: «Дно резко обрывается! Внимательно следите за детьми и соблюдайте осторожность, если плохо плаваете!» – смотрелась в телевизоре юмореской. Мрачной.
– Интересное местечко. Погода наладится – и поедем, –заметил за ужином Ян.
– Смотреть развалины X века? – съязвила Ксения.
– Там над заливом стоит Bleak House, дорогая. Дом Чарльза Диккенса, – заметил Борис.
– А в июне все жители наряжаются в старинные платья и устраивают фестиваль, – добавила Маша.
– Я, вообще-то, имел в виду искупаться. Но если вас так манят достопримечательности – недалеко на кладбище покоится автор Франкенштейна, Мэри Шелли.
– И что? – строго спросила маленькая Кесслер.
– Да ничего. Могила как могила. Тихая. Просто она похоронена с сердцем своего мужа, которое хранила лет двадцать в ящике письменного стола, в банке со спиртом, и велела перед смертью извлечь, сунуть в пакет формата А4 и зарыть, положив ей на грудь. О! Ещё вспомнил! Она лишилась девственности на могиле своей матери… – Ян надкусил особенно симпатичный пирожок и зажмурился от удовольствия, не замечая, как дружно поперхнулись Илья и Борис. – Тут недалеко, на кладбище у старой церкви Сент-Панкрас в Лондоне.
– Ян Геннадьевич… – тихо охнул Телицын.
– Чего? – прервал монолог начальник.
– Дети…
– Где?! – одновременно вздрогнули все Кесслеры.
Борис Евгеньевич осуждающе посмотрел на Машу, покраснел и затих.
С наступлением весны, на столицу Королевства обрушились голуби, которые на своих плохо гнущихся крыльях пытались удрать от спятивших с приходом весны котов. Даже окончательно материализовавшийся, с появлением мистера Сомса, Олладий с любознательным мявом, периодически царапал оконные стёкла. Присевшая на карниз голубка, скорее всего, получила инфаркт от появившейся из ниоткуда кошачьей рожи, с впечатляющими клыками. А потом второй – от сплочённого крика близнецов, как раз ворвавшихся в гостиную.
Остальное население слаженно, (что значит тренировка!), вздрогнуло и обратило свои взгляды на виновника всех бед. Терпение коллектива было на пределе. И стремительно этот барьер преодолевало – прямо к отметке «бунт на корабле»… Первым, разумеется, начал самый отважный и безбашенный. Точнее… начала.
– Почему мы терпим всё это? – неожиданно, показав на окно, проговорила Ксения. – Зачем нам эта мерзкая страна,с её отвратительным климатом и законами? Мы ничем не заняты! Только пьём и едим!
В помещении повисла тишина. Маленькие самураи дружно плюхнули попы на пол и замолчали. Рядом рыжим половичком расстелилась Милка, (Мрак решил не рисковать…).
Ксения продолжила взывать к совести начальства:
– Ян! Посмотри на нас! Я скоро превращусь в жирную корову! Борис совсем отдалился и, закопанный в пожелтевших бумажках, больше всего напоминает мне червяка! Илья, своими лопатообразными ладонями,перекопал, как крот, весь палисадник, а его жена заставляет нас есть редис, наивно веря, что последний является кладовой аскорбиновой кислоты! Даже дядя Боря перестал печь блины, переведя на правильное питание нас, несчастных, пустой овсянкой!
На кухне гулко ухнуло. Мистер Сомс уронил на пол огромный пергаментный свиток Афинея «Пир мудрецов».
– Эй! – возмущению Яна не было предела. – Это, между прочим, единственный полный вариант этой поваренной книги. Весь! Из тридцати томов. Аккуратнее.
– Ничего подобного! – запоздало смогла вставить вместо сержанта фразу Танюша.
Ксения резко повернула голову и одарила окружающих воинственным взглядом.
– Минерва! – восхищённо ляпнул Кесслер.
Объект восхищения уничижительно посмотрела на мужа снизу вверх и, сделав глубокий вдох, женщина продолжила:
– Ян, сделай над собой усилие и роди, наконец, мысль! Зачем мы здесь? Давай, очнись уже…
Мир вокруг остановился. Часы на каминной полке замерли. Кот внезапно исчез, прихватив в потустороннее небытие собаку, мистера Сомса и, с какой-то совершенно непонятной целью, близнецов. Телицын превратился в картонный плоский манекен, а пейзаж за окном – в примитивные лубочные декорации.
Никто ещё не разговаривал с полковником… так.
И уж, конечно, никто не представлял, во что подобный разговор выльется. Но Кот предпочел переждать последствия где-нибудь подальше. Чисто, на всякий случай. Остальные просто замерли – на инстинктах. Как деревья перед грозой.
И тишина была – тоже как перед грозой.
И она длилась… длилась…
– Вот ты торопыга! – вдруг услышали в ответ ошеломлённые домочадцы. – Давайте нальём коньячка и разберёмся.
***
На свете есть предметы, явления и субстанции, чьёсуществование, в общем-то, не подлежит сомнению, но они настолько эфемерны, что увидеть и потрогать их нельзя. К таковым, кажется, относилась и совесть дорогого начальника, к которой Ксения пыталась воззвать.
И сейчас Ян наглядно демонстрировал эту самую эфемерность, азартно размахивая руками, и, втолковывая свою точку зрения:
– Мир, моя возмущённая Ксюша, как зебра. За белой полосой всегда прёт чёрная, но самое обидное, как ни начинай считать – хоть с холки, хоть из-под хвоста – чёрных полос всегда больше. Илюх, не округляй глаза и не вздумай детям рассказать. Мы тогда не только зебру, а вообще, все полоски с ними подсчитаем…
Я прикинул и решил, вы – мой отдел. Мы вместе, навсегда. А раз так, то и тащить вам всю эту телегу со мной, пожизненно!
Короче, прихватив собаку, банки варенья, детский сачок с грузовиком, книги и вас, любимых, я переехал в этот оплот мракобесия и капиталистической заразы.
Хочу сразу вас заверить, что крейсер «Аврора» никогда здесь не всплывёт, совершать переворот в Вестминстере не в моих планах, а к лордам и пэрам я отношусь,приблизительно как Колчак к дамским шляпкам. Сидите вы здесь со мной без дел не потому, что их нет, а просто моя подлая перемена ещё не достаточно проникла в вашу кровь. Я не хочу, чтобы в один прекрасный день мы все проснулись и, высыпав на палубу, обнаружили себя на «Титанике».
Особо любопытствующим сообщу: жизнь нам предстоит весёлая, наполненная событиями, а потому небезопасная… мир пришёл к смене эпох. Но мы за Родину! Прошу не забывать!
С этими словами, начальство отсалютовало команде невесть откуда появившимся в руке фужером, (не пустым), и тут же оный потребило по назначению.
Команда переваривала услышанное. Переваривалось с трудом. Особенно, последняя фраза.
Илья почесал нос и, на фоне паузы, решил задать вопрос:
– А Родина об этом знает?
Ян хмыкнул:
– Не будь таким нетерпеливым и даже не сомневайся!
Танюша погладила красного от напряжения мужа и поцеловала.
– Покорно и неискренне, – хмыкнул обнаглевший начальник. – Твой муж сейчас похож на Мрака у фонарного столба. А Ксения – на мегеру, а не на Афину Палладу! Спать пошли, а? Предлагаю, в качестве жеста доброй воли,разобраться завтра на кладбище…
3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 12-й день бездорожного месяца
До Волосницыной мызы добрались ближе к вечеру. Дворовые, издали приметившие всадников, успели поднять переполох, и чуть не все домочадцы вышли встречать блудную дочь. Включая Варожа, который, судя по всему, не чуял за собой никакой вины. Однако на Лахта он глянул с ненавистью — должно быть, капеллан уже доложил ему и о найденном мертвом младенце, и о воске, попавшем в руки матерей Собора.
Фрели старалась на своего дяденьку не смотреть, даже когда он помогал ей слезть с лошади (в чем она совершенно не нуждалась).
С расспросами к путникам до поры не приставали — фрова Коира с фрели Илмой занялись ужином, дедушка Юр велел хорошенько топить баню, а йерр Тул достал из подпола вина, не дожидаясь вечера.
Догадка Лахта оказалась верной: прочитав записку, оставленную фрели родителям, те не успокоились и йерр Варож отправился вслед за нею. Однако и он, и йерр Тул здраво рассудили, что под защитой Хорка фрели ничто не угрожает, а дома она всегда под угрозой встречи с упырем, а потому йерр Варож лишь убедился в том, что фрели встретилась с Хорком и Лахтом, после чего вернулся на мызу. Кроме того, йерр Тул шепнул Лахту, что совместное путешествие должно было пойти на пользу жениху и невесте, и Лахт всецело заверил его, что эти надежды вполне оправдались.
Фрели задолго до ужина успела рассказать матушке, няньке, фрели Илме, жене егеря и дворовым женщинам на кухне о последнем подвиге Хорка, а так же насплетничала о мальчике, запертом в тело зайца, о разбойниках и блестящей победе над ними Хорка и о том, как Хорк вызволил Лахта из Высокого дома. Но ни словом не обмолвилась о Клопице, будто хотела побыстрей забыть об этом.
Йерр Варож ходил вокруг Лахта и бросал на него угрожающие взгляды, но при свидетелях пока помалкивал.
И только за ужином, под самый его конец, йерр Тул осмелился спросить Лахта, удалось ли ему узнать настоящее имя упыря и завладеть какой-нибудь его вещью.
— Да, конечно, — ответил Лахт. — Сегодня ночью я попробую с ним договориться. Но, поймите меня правильно, с упырем можно только договориться — ни прогнать, ни извести его я не могу. Упыря питает сила сырой земли, и не мне с нею тягаться.
— И ты узнал, как случилось, что йерр Тул осудил невиновного? — низким, вкрадчивым голосом спросила фрели Илма.
Вообще-то разговор об этом Лахт откладывал до той минуты, когда мужчины отправятся пить вино в гостиную комнату…
— Да, узнал, — коротко ответил он.
— И кто же оказался виновником того, что к ребенку ходит упырь? — продолжала расспросы фрели Илма. С эдакой легкой пренебрежительной улыбкой на востроносом лице. Вряд ли она ставила своей целью Лахта соблазнить, она, скорей всего, даже заинтересовать его не пыталась — и этот тон, и эта улыбка были ее сущностью… И взгляд темно-синих глаз, в котором наверняка утонул не один мужчина… Что-то подобное Лахт видел, видел совсем недавно и очень часто. Такое же выражение лица — чуть пренебрежительное, снисходительное, за которым прячется якобы неподдельный интерес. Сучка не захочет — кобель не вскочит. Грубо, но в чем-то верно. Фрели Илма умела соблюсти равновесие между пренебрежением и интересом. Удивительная женщина!
Лахт перевел взгляд на фрову Коиру: в ее светлых глазах был только холод. Бледное лицо, которое кажется еще более бледным из-за темных волос…
Наитие сработало раньше логики, подсказав Лахту, где он видел взгляд, подобный взгляду фрели Илмы. Такими же темно-синими глазами фрели Ойя смотрела на жениха. Только интерес ее был неподдельным, а снисходительность — напускной. Но Ойя точно так же склоняла голову, так же улыбалась, так же задирала острый нос… А главное, что у двух светлоглазых родителей… Лахт посмотрел в водянистые глаза йерра Тула. Фрели Ойя в какой-то степени еще ребенок, но здесь никто ее так не называет. Особенно в присутствии Хорка — в самом деле, не на ребенке же его собираются женить. И только фрели Илма упорно называла Ойю ребенком. Для кого ребенок всегда остается ребенком?
И все-таки этого быть не могло. Нижняя губа, темные вьющиеся волосы — Ойя была гораздо больше похожа на фрову Коиру, чем на фрели Илму.
— Вы в самом деле хотите это знать? — переспросил Лахт.
— Ну разумеется, — фыркнула фрели Илма.
— Я думаю, об этом стоит поговорить после еды, — пробормотал йерр Тул. — Думаю, сегодня мы отступим от традиций и соберемся в гостиной комнате всей семьей.
Он окинул домочадцев решительным взглядом.
Вместо того чтобы обрадоваться, фрели Ойя сникла: ей вовсе не хотелось отступать от традиций, так же как не хотелось говорить о Клопице. Чего она боялась? Убедиться в виновности Варожа? Или услышать его ложь? Он ведь ей не отец, а всего лишь дяденька…
Фрели Ойя походила на йерра Варожа ничуть не меньше, чем на фрову Коиру… И почему эта простая мысль посетила Лахта только теперь?
Под всей семьей йерр Тул разумел и фрели Илму, и егеря с женой, и дедушку Юра, и няньку фрели Ойи. Последняя была единственной, кто изнывал от любопытства — даже фрели Илма сообразила, что ничего хорошего тут не услышит.
Бедная родственница фровы Коиры? Красавица, каких мало? Не с нею ли фрова Коира соревновалась, кто выше задерет подбородок?
Поглядев на эту серенькую крыску, немногие могли бы предположить, что она — гордая красавица…
Хорк, вместо того чтобы сесть, встал позади кресла, в котором устроился Лахт. Как верный телохранитель? На него все время хотелось оглянуться и сказать: сядь, не маячь.
Лахт не стал тянуть время и выложил на стол посреди гостиной комнаты кусок воска с запечатанной в него темной прядью вьющихся волос. И никого эта безделица не взволновала, кроме, разумеется, йерра Варожа. Лахт выдержал его тяжелый угрожающий взгляд, вспоминая заданный некогда вопрос: «Я слышал, твоя жена лаплянка?» Однако в глазах Варожа не было и тени страха или раскаянья.
— Йерр Тул, — начал Лахт. — Ты — володарь этой земли и отец семейства. Ты хочешь знать правду о том, почему упырь ходит к твоей дочери, какой бы эта правда ни была? Я ведь могу и помолчать. А могу рассказать все одному тебе, без свидетелей.
— Нет, — ответил тот поспешно. — Говори при всех.
— Хорошо. Йерр егерь, что нужно сделать, если молодая выжловка из твоей своры погуляет на деревенской собачьей свадьбе?
— Известно что: задавить ее выродков до того, как она перегрызет пуповину, — проворчал егерь.
— Йерр Варож, может, ты сам расскажешь, где я нашел этот предмет? — Лахт кивнул на кусок воска.
— Говори, говори, — криво усмехнулся тот и гордо развернул плечи.
У этого человека вообще не было совести. И вовсе не потому, что совести его лишила Триликая — его изначально нечего было лишать. И что о нем будут думать близкие люди, его не волновало тоже. Теперь фрели Ойя смотрела на него во все глаза, усматривая в его поведении совсем иную подоплеку: она усомнилась в его виновности.
— Этот кусок воска был вмурован в стену колодца в крипте Часовни-на-Роднике. Рядом с нетленным телом младенца, убитого с неперерезаной еще пуповиной. Младенцу сломали шею. Задавили выродка, не так ли, йерр Варож? Это сделал ты или мать младенца, священница Котельного собора?
— Это сделал я, — невозмутимо ответил Варож, и фрели Ойя ахнула и отшатнулась. — Конечно, мне бы не хотелось говорить об этом в присутствии ревностных приверженцев Триликой, дабы они не истолковали превратно мои слова, но я все-таки скажу. Это был мальчик, сын священницы. А известно ли тебе, йерр колдун, кем становятся сыновья священниц?
— Да, — ответил Лахт. — Они очень быстро становятся мертвецами.
— Это не повод зубоскалить, йерр колдун. Сыновья священниц вырастают чудовищами, проклятыми не только Триликой, но и сущими, и мнимыми богами, не говоря о людях. Они владеют магией крови и пожирают человеческую плоть. Даже некромагия по своей сути не противоречит законам жизни: как сквозь мертвое тело из земли прорастает трава, так и некромагия оживляет, удобряет убитые земли. Магия крови несет лишь смерть. И первой жертвой кровавого мага становится родная мать или кормилица, он питается женской плотью вместо молока. Кровавый маг способен только убивать, он одержим желанием убивать — сожранная человечья плоть продлевает его век, делает его неуязвимым.
Лахт слышал о кровавых магах от вполне образованных людей, чтобы не верить в их существование. Однако йерр Варож сильно преувеличил их способности в младенчестве — инициация кровавого мага случалась позже и требовала попробовать на вкус человеческую кровь.
А Варож продолжал:
— Запечатанное в камень тело маленького чудовища возвращает жизнь убитой земле — только в смерти кровавые маги могут служить жизни.
— Даже если это так, упырь явился к фрели Ойе не из-за убитого младенца, — парировал Лахт. — Катсо был осужден по твоему навету. Ты подставил его только для того, чтобы он не пошел смотреть на чудеса Котельного собора и не опознал мать убитого младенца.
Лахт коротко рассказал о том, что разузнал в Клопице. Наибольшее впечатление рассказ произвел на йерра Тула, фрова Коира выслушала Лахта с каменным лицом, фрели Илма морщилась и косилась на Варожа с негодованием — но и слепому было видно, что ее негодование более основано на ревности к священнице Котельного собора, а не на сострадании к невинно осужденному Катсо. Егерь хлопал глазами и смотрел по сторонам, не зная, чью сторону принять. И нянька фрели, и жена егеря, похоже, склонялись на сторону Варожа, и только дедушка Юр сидел, потупив злорадно сощуренные глаза. Лахту показалось, что старый ключник заранее знал, о чем собирается рассказать Лахт.
Варож хранил молчание и продолжал смотреть на Лахта сверху вниз, ничуть не растеряв гордости. Будто не о его подлости Лахт рассказывал присутствующим.
— Это все, что ты хотел сказать, йерр колдун? — выдержав паузу, спросил Варож.
Лахт кивнул.
— И из чего же ты заключил, что это я виновен в смерти Катсо? Из того, что я дал девочке сластей в ответ на исполненную просьбу?
— Только ты мог желать Катсо смерти, — ответил Лахт. — Только ты боялся, что он отправится в Котельный собор и опознает священницу, родившую в его бане.
— Мало ли чего я боялся, — без тени улыбки сказал Варож. — Разумеется, оправдываться перед тобой я бы не стал, просто указал бы направление, в котором тебе следует пойти… Но здесь собрались близкие мне люди, и только для них я согласен продолжить дальнейший разговор. Так вот, я имел некоторые основания опасаться того, что Катсо, увидев Арнгерд, узнает ее и, не подумав, скажет что-нибудь, что могло бы выдать ее матерям и сестрам собора. Но, во-первых, это было писано вилами по воде, а во-вторых, даже если бы такое случилось, никто не стал бы слушать не слишком сообразительного смерда. Так что у меня было не так много причин выстраивать столь сложные прожекты.
— Зачем же ты просил Сувату утопить фрели Ойю?
— Утопить? Я просил ее всего лишь поднять крик о том, что фрели тонет. А как малолетнее дитя истолковало мою просьбу — за это я не в ответе.
— В ответе, — Лахт вскинул глаза. — Потому что подружки на самом деле едва не утопили девочку, и если бы не Катсо, она бы сейчас была мертва…
Лахт осекся. Вздрогнула и удивленно оглядела присутствующих фрова Коира, испуганно подняла брови фрели Илма, побледнел чуть не до синевы йерр Тул, зажмурился будто от боли дедушка Юр, охнул и прикрыл рот рукой егерь, его жена испуганно втянула голову в плечи… Только нянька ничего не заметила, и йерр Варож сохранил лицо невозмутимым.
Сейчас она мертва. И если бы не спокойствие фровы Коиры, Лахт был бы совершенно уверен в том, что мертва фрели Ойя, а не девочка по имени Иоя, которую он имел в виду…
— Тогдашняя нянька фрели Ойи время от времени бросала девочку без присмотра ради любовных утех с лавочником из Клопицы, — пояснил Варож, замяв неловкость. — Он присылал за ней мальчика якобы с поручением, когда лавочница отлучалась из дома. Я всего лишь хотел уличить нерадивую няньку и использовал для этого дочь коренного мага. Я знал, что йерр егерь будет поблизости и прибежит на крики детей.
— А заклятье бездетности ты наложил на дочь коренного мага, чтобы она тебя не выдала?
— Разумеется, я не мог наложить на нее никакого заклятья, я лишь не хотел, чтобы она кому-нибудь рассказала об этом. Тем более что дело приняло совсем не тот оборот, на который я рассчитывал. Я слышал, что Катсо подсматривает за девочками, а потому мне и в голову не пришло, что он хотел спасти ребенка — я, как и все, был уверен, что он воспользовался уходом няньки, чтобы осуществить свои грязные помыслы. Замечу, что йерр егерь тоже не понял, что произошло на самом деле.
— Однако к йерру егерю упырь не приходит, — осклабился Лахт.
— Ко мне тоже не приходит упырь, — пожал плечами Варож.
Девочка, которую теперь зовут фрели Ойя, его дочь. Наитие плевало на логику и спокойствие фровы Коиры, и Лахт едва не сказал этого вслух.
— Если бы Катсо хоть словом обмолвился о том, что узнал священницу, ему бы, может, и не поверили, но проверили бы, девственна ли она, лишь для того, чтобы снять с нее все подозрения, — сказал Лахт. — Не знаю, как тебе, а ей всерьез угрожала мучительная смерть.
— И снова я мог бы сказать, что смерть угрожала ей, а не мне, — Варож позволил себе легко улыбнуться, хотя глаза его в эту минуту преисполнились неподдельной боли. — Но я не настолько негодяй, чтобы оставить без защиты женщину, поддавшуюся на мой соблазн, родившую от меня дитя.
Он выразительно покосился на фрели Илму, гордо задиравшую вострый нос. Да, если Варож отец девочки, которую теперь зовут Ойей, то фрели Илма — ее мать. Что ж, ее присутствие в доме убедительно подтверждало его слова.
— Скажу больше, — продолжал Варож. — Если бы для защиты Арнгерд мне бы потребовалось убить Катсо, я бы сделал это не задумываясь. Но я совершенно уверен, что в этом не было никакой нужды.
Нянька и жена егеря восхищенно вздохнули, фрова Коира поглядела на брата с гордостью. Повисла пауза.
— Он сапоги берег, не надевал, хотел пойти в них в город Священного Камня, — вдруг сказала фрели Ойя. В пространство. — Он хотел своими глазами чудеса увидеть…
Несмотря на убедительные слова Варожа, Лахт ни секунды не сомневался в его виновности. И чем убедительней были оправдания, тем меньше сомнений оставалось у Лахта.
— Сегодня ночью я поговорю с Катсо, — Лахт поднял голову и пристально посмотрел на Варожа. — Мне жаль, но свидетелем этого сможет стать только фрели Ойя. Надеюсь, ее словам вы доверяете больше, чем моим.
— Йерр Лахт, никто не обвиняет тебя во лжи, — будто очнулся йерр Тул. — Я уверен, что ты говоришь правду и не кривишь душой. Сомнения вызывают только те выводы, которые ты сделал. И, согласись, эти сомнения не безосновательны. Теперь очевидна моя вина в этом деле — я осудил невиновного. Да, я не знал, что Иоя едва не утонула, ведь дети не признались в этой шалости, но винить маленьких девочек — глупо, правда? Я должен был разобраться, понять истинные намеренья Катсо, а вместо этого… Мне стоило лучше думать о людях вообще и о Катсо в частности. Ничего удивительного в том, что упырь пришел… за жизнью моей дочери…
Это не его дочь. Упырь пришел за жизнью той девочки, которую спас несколько лет назад. И в какой-то степени его можно понять…
Йерр Тул поднялся и скорым шагом вышел из гостиной комнаты, подозрительно шмыгнув носом. Дедушка Юр с тоской посмотрел ему вслед, но не стал догонять.
Лахт нашел йерра Тула в капелле — он, должно быть, просил Триликую избавить его от мук совести. Рядом с ним стояла ополовиненная бутыль можжевеловки, и качало йерра Тула довольно изрядно. В самом деле, что еще может сделать отец семейства и володарь окрестных земель, чтобы ощутить себя счастливым ребенком, как не напиться как следует?
Лахт присел рядом с ним на пол, скрестив ноги, и тоже хлебнул можжевеловки из горлышка. До чего же красивы были нескончаемые свечи в капелле! Да и убранство капеллы было восхитительно дорогим…
Выпитая можжевеловка счастливым ребенком йерра Тула не сделала, а, напротив, сделала его несчастным ребенком. Он плакал, по-детски хлюпая носом, и утирал слезы рукавом.
— Фрели Ойя умерла? — спросил Лахт без обиняков.
Йерр Тул кивнул.
— Моя девочка, моя чудесная девочка, моя малышка… Какая она была смешная, веселая, добрая, милая… Я не могу даже скорбеть о ней в открытую… Я не могу ходить к ней на могилу… Не могу посмотреть на ее портрет — его пришлось сжечь, уничтожить. На могильном камне выбито не ее имя.
Лахт не мог не примерить это горе на себя — если бы, да простят его сущие боги, умерла Ютта, он бы, наверное, тоже был безутешен. От мысли о смерти собственной дочери стало страшно, и горько, и больно… Он хлебнул еще можжевеловки и спросил:
— Но… почему?
Йерру Тулу надо было выговориться.
— Коира. Это ради нее. Она едва не сошла с ума. Да что говорить, она сошла с ума. Она не желала верить в смерть Ойи, слышать не хотела о похоронах, все твердила, что Ойя скоро проснется и все мы — негодяи, желающие ее обмануть и напугать. Она двое суток подряд пела мертвой Ойе колыбельные песни. Она смеялась, когда мы убеждали ее в том, что Ойи больше нет, — это было невыносимо, это было страшно, поверь мне, йерр Лахт…
— Я верю, — кивнул Лахт совершенно искренне.
— За день до похорон Коира вошла в комнату Варожа — мы жили у него тогда, мы бежали из Клопицы… Да, вошла в комнату Варожа и увидела Иою, игравшую на полу к ней спиной. Должно быть, ее помутившийся разум так нуждался в подтверждении ее правоты, что она решила, будто на полу играет наша дочь. Девочка, конечно, недоумевала. И была перепугана, и отталкивала Коиру. Но Варож сразу понял, что надо делать, он всегда быстро соображал. Иоя — его родная дочь, он настолько к ней привязался, что готов был терпеть в доме Илму, свою бывшую содержанку. Они давно уже не любовники, Илма знает свое место и более всего желает дочери добра, а главное — богатства, потому и не перечит Варожу ни в чем. Мы решили, что никому не сделаем хуже, если объявим умершей Иою. Они в самом деле были похожи, и вряд ли кто-то из чужих людей мог заметить подмену. Няньку Ойи мы отослали в Каборье, назначив ей содержание — до тех пор, пока она молчит, разумеется. Мы в самом деле никому не сделали хуже!
— Конечно, не сделали, — поспешил согласиться Лахт.
Зеркало… Чужой сон… Наитие стучало в виски и никак не могло достучаться.
— Даже Илма согласилась, хотя ее до сих пор коробит, когда Иоя называет Коиру матушкой. Но, как бы ни велико было состояние Варожа, а Иоя — незаконнорожденная, у нее не было никакого будущего…
— Но… неужели дитя может так совершенно притворяться?
— Она не притворяется. Она уверена в том, что она моя дочь и зовут ее Ойя.
— И как же она поверила в эту ложь?
— Варож нашел священницу… Старую мать с опытом убеждения… Та провела с Иоей несколько дней, это была трудная задача, но старая ведьма с нею справилась. Конечно, девочка может когда-нибудь вспомнить, кто она такая на самом деле, но пока с нею этого не произошло. И, надеюсь, если произойдет, она будет достаточно взрослой, чтобы правильно нас понять — ведь это сделано для ее будущего, а не только для спокойствия Коиры. Старая ведьма поработала и с Коирой — но заставить ее забыть смерть Ойи оказалось довольно просто. И все счастливы! Будто моей девочки и не было никогда на свете…
Йерр Тул всхлипнул и продолжал:
— Не подумай, я привязался к Иое, я никогда бы не пожелал ей зла, никогда! Она тоже милая девочка, добрая девочка, просто не такая, как Ойя. Она зовет меня батюшкой. Иногда мне кажется, что у меня всегда было две дочки, и одна из них, младшая, осталась в живых.
— От чего умерла Ойя? Почему вы бежали из Клопицы? — спросил Лахт, будучи уверенным в ответе йерра Тула.
— В Клопице мертвая земля и упырь не мог приходить к ней, как здесь ходит к Иое. Впрочем, мы так и не поняли тогда, что это был упырь. Я только теперь догадался, после того, как ты сказал нам про упыря. Сначала мы заметили, что дитя изменилось: плохо ест, плохо спит, чахнет на глазах. Ее нянька в самом деле была нерадива, потому дрыхла все ночи напролет, и только через полмесяца мы догадались проследить за Ойей ночью: она ходила во сне. Теперь я понял: упырь не мог прийти к ней, но его зов каждую ночь гнал ее на кладбище, на живую землю. Ему помогал Волос. Я понимал, что Клопицу придется продать, ночные хождения Ойи лишь ускорили наш переезд. Но упырь сделал свое дело — Ойя умерла от пустячной лихорадки, лучшие ученые лекари города Священного Камня не смогли ей помочь… Она долго болела, но так и не смогла поправиться, умерла в начале вьюжного месяца, совсем немного не дотянула до весны… Это проклятье Волоса: даже не зная об упыре, я всегда знал, что проклят. И вот, стоило мне привязаться к Иое, не только назвать, но и полюбить ее словно родную дочь, как упырь явился и за нею… Что мне делать, йерр Лахт? Что мне теперь делать?
— Йерр Тул, я тебе скажу нечто важное. И прошу тебя мне поверить. Твой шурин лжет, это он виновен в смерти Катсо.
— Дедушка Юр тоже так считает. Но даже если это так, все равно я вершил суд, я не понял истинных намерений Катсо, я виноват не меньше, чем Варож. Ты же понимаешь, я не позволю Иое умереть — если ты не договоришься с упырем, с ним быстро расправятся высокие маги. Пока еще не поздно. На этот раз я расплачусь своей землей, а не жизнью ребенка.
— Йерр Тул, земля отпустила Катсо искать справедливости. Ты считаешь, будет справедливо оставить Варожа безнаказанным?
— Я не знаю! Не знаю! Проклятье Волоса на мне, а не на нем! И земля — самое малое, что я могу отдать… Я не могу позволить ребенку умереть, кто бы ни был в этом виноват! — йерр Тул почти кричал, потом осекся, вздохнул и поглядел Лахту в глаза: — Попробуй с ним договориться, а? Вдруг у тебя получится?
— Я попробую. Но вряд ли упырь пришел за твоей землей. Он пришел за справедливостью.
3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 11-й день бездорожного месяца
Лахт едва успел подранить одну гиену, да и ту случайно — она мешала соединять фонарь с банкой-накопителем, — а Хорк уже расправился с обеими… Финал сражения потряс даже Лахта, а фрели и вовсе не стоило на такое смотреть: Хорк как истинный былинный богатырь голыми руками разорвал гиене пасть, что само по себе было подвигом, достойным того, чтобы о Хорке сложили песню. И случись это в темноте, Лахта его поступок вряд ли ужаснул бы. Но в ярком свете амберного фонаря было отчетливо видно, как наливается кровью левый рукав рубахи Хорка, а рука, сжимавшая верхнюю челюсть гиены, перегибается совсем не там, где должна перегибаться — скорей всего, раненая гиена перебила ему кость, а от напряжения мышц отломки существенно разошлись в стороны. Признаться, у Лахта мороз пошел по коже…
Подвиг фрели, может, был не таким песенно-былинным, но ничуть не менее отчаянным — она удержала коней, встававших на дыбы и бьющих по воздуху копытами, и, включив фонарь, Лахт поспешил ей на помощь, но самое страшное все-таки было уже позади… И, конечно, она увидела, что Хорк сотворил с гиеной и самим собой, и теперь трудно было сказать, что заставило ее разрыдаться: кровавая расправа над зверем или страдания Хорка.
Разгоряченное лицо Хорка вмиг побелело и стало по-детски несчастным.
— Фрели… — выговорил он. — Фрели, что с вами? Вы не ранены?
Голос у Хорка был слабым и хриплым.
— Хорк, тебе сейчас лучше помолчать, — сказал Лахт. — Фрели Ойя жива и здорова, и я ее расцелую, как только смогу. Но разве можно творить такое на глазах у юной девы? Я бы на ее месте после этого боялся к тебе подходить.
— Да нет же, нет! — сквозь слезы выкрикнула фрели. — Ну забери же у меня свой проклятый фонарь! Мне не сдвинуть с места этот железный короб!
— Можешь поставить фонарь на землю, — пожал плечами Лахт. — Только не бросай, ставь осторожно, а то разобьешь…
Впереди послышались голоса и замелькали огни — навстречу двигалась помощь. Фрели поставила фонарь и подошла к Хорку, присела рядом на корточки.
— Йерр Хорк, миленький… Ты же теперь, наверное, не сможешь идти…
— Я смогу, — чуть не шепотом ответил Хорк. — Сейчас, еще немного… Вот только встану — и смогу…
Лахт бы и сам подошел к нему, если бы не держал лошадей, теперь, впрочем, успокоенных.
— Погоди, не вставай, — сказал он Хорку. — И вообще не шевелись: хуже сделаешь. Признаться, такого я не видел никогда в жизни…
— Какого «такого»? — слабо удивился Хорк. — Подумаешь, челюсть зверю свернул…
— Да и леший бы с ней, с этой челюстью… Ты руку себе сломал и не заметил…
Хорк с удивлением посмотрел на свой левый локоть.
— Да нет же, это не я. Это гиена меня тяпнула…
— Хорк, обычно человек не может шевельнуть сломанной рукой. Это нормально. Разрывать пасти гиенам сломанными руками — это не нормально, поверь.
— Разве? Я, понимаешь, когда дерусь, не чувствую боли. Потом, конечно, накрывает…
Было бы странно, если бы не накрывало и потом… Лахт слышал об удивительных ротсоланских воинах, одержимых бешенством в бою, но, вроде бы, их учили этому с детства и говорили об их природной дикости, неистовстве и способности вселять в противника ужас. Даже ученый лекарь считал, что одержимые бешенством воины, которых ротсолане зовут «голая шкура», перед боем жуют ядовитые грибы. И в мирной жизни люди стараются держаться от них подальше. Но Хорк никаких грибов не жевал, даже не пил можжевеловки, а в мирной жизни был теленок теленком… К тому же неистовством в бою Хорк вовсе не отличался, а, напротив, был на удивление холоден и спокоен…
На помощь спешили ученые звездочеты — и впереди шел однокашник Лахта, Лебединый Свет по прозвищу Цветущая Лебеда или просто Лебеда. В школе для ученья детей над илмерскими именами потешаться было проще, в Великом городе мало кто помнил, что значат имена угорские. Впрочем, прозвища находились для всех. Стоило Лахту возмущенно заявить, что его родовое имя означает вовсе не принадлежащий льду, а воюющий со льдом, как он немедленно получил сразу две клички: Вой Льда и Воющий Лахт. В то время он еще был гордым, а потому упорно доказывал товарищам, что никогда не воет, не скулит и даже не плачет, но вовсе не благодаря этому его прозвище само собой сократилось до короткого «Вой». И Лахта оно вполне устраивало, потому что означало, по его мнению, «воин», а не «вытье».
— Лебеда! Ты ли? — поприветствовал он однокашника.
— Ба! Лахт, воюющий со льдом, и его амберная магия! Какими судьбами?
— Да вот, собирались водицы испить, а то так есть хочется, что переночевать негде…
Величие каменных колец Пулкалы в который раз восхитило Лахта, и хоть сложены они были не из монолитных глыб, а из мелкого ледникового камня, все равно ни в чем не уступали заморским (которых Лахт никогда, впрочем, не видел), а кое в чем даже и превосходили. Из центра каменных колец начинался отсчет времени и расстояний всех земель Великого города и морей, по которым ходили его корабли. Стоило сообщить об этом Хорку, знающему толк в навигации, но Хорку было немного не до того… Впрочем, он все равно смотрел по сторонам, раскрыв рот.
Нагорная Пулкала — удивительное место, святилище Солнцеворота, где человек говорит с сущими богами на их языке, а не кланяется им бездумно и беспомощно. Увидев Пулкалу в первый раз, Лахт оставил мечты о поисках вырия, где зимуют птицы, потому что это место было, по его мнению, много лучше любого самого совершенного вырия, хотя его поливали осенние дожди и засыпали зимние снега. Он весьма гордился своим участием в наладке амберной магии в Пулкале — и ведь не течение реки (откуда бы на горе взялась река?), а сила ветра вращает здесь амберные породители — их белые крылья видны на десяток верст окрест… Дождевая и талая вода собирается здесь в ручьи и спускается с горы каскадом маленьких водопадов. А как красивы мраморные лестницы, ведущие к вершине горы, к каменным кольцам, как ухожены сады и цветники, раскинувшиеся на склонах, как уютны терема, где живут ученые поклонники сущих богов и их помощники…
Фрели бережно поддерживала Хорка под правый локоть (что было совершенно бессмысленно, но очень трогательно) и глядела в основном под ноги или (с восхищением) жениху в рот, а никак не по сторонам. И всячески проявляла заботу о женихе, чего раньше за ней не водилось.
— Йерр Хорк, осторожно, тут ступенька, не споткнись. Йерр Хорк, ты дыши глубже, от этого, говорят, легче. Йерр Лебеда, а нам далеко еще идти? А то, может, йерру Хорку немного передохнуть, раз тут скамейка…
— Фрели Ойя, я вовсе не устал, — смущенно бормотал Хорк, перепуганный ее опекой.
— Фрели, этого ученого звездочета зовут Лебединый Свет, йерр Свет, а не йерр Лебеда, — заметил ей Лахт, но она, похоже, не услышала.
Терем Лебеды в два потолка вместил бы и десяток гостей безо всякого стеснения, его жена кинулась накрывать на стол, велела старшему сыну топить очаг в гостиной комнате, а дочерям — приготовить спальни. На помощь Хорку позвали здешнего ученого лекаря, который прибыл незамедлительно. Хорка усадили в кресло, и фрели не отходила от него ни на шаг.
Ученый лекарь велел Хорку выпить кружку можжевеловки, а лучше и две, но тот отказался, сказал, что все равно от нее не пьянеет. Вообще-то Лахт сомневался, что ученому лекарю удастся вправить перелом, не лишив Хорка сознания — только потому, что соперничать с челюстями гиен руки ученого лекаря не могли, а человек не в силах расслабить мышцы, когда ему причиняют столь невыносимую боль.
Любой человек — но, как оказалось, не Хорк. Лахт двумя руками держал его за локоть, помогая ученому лекарю, — Хорк откинулся на спинку кресла, стиснул правой рукой подлокотник, и, пока ученый лекарь ощупью ставил кость на место, ни разу не шелохнулся и не издал ни звука. Подлокотник со скрипом треснул и развалился на две дощечки, на щеки Хорку выкатились две крупные слезины, и когда ученый лекарь повернулся, чтобы взять приготовленные для лубка шины, Хорк одним небрежным движением вытер глаза, достал из-за пазухи флягу с можжевеловкой, выдернул зубами пробку и высосал оттуда не меньше кружки разом.
И Лахт, и Лебеда, и ученый лекарь смотрели на него раскрыв рты.
— Чего вы так смотрите? — спросил Хорк с искренним недоумением.
Лахт кашлянул.
— Э-э-э… Как бы тебе объяснить… Не всякий человек может такое вытерпеть… молча.
— Да ладно! У нас на шнаве меня бы засмеяли, если б я заорал.
— Сомневаюсь, — пробормотал Лахт, — что морские купцы столь жестоки и бесчувственны…
Перевязав и остальные раны, Хорка отправили в постель, фрели Ойя пожелала помочь ему раздеться — и этого он испугался сильней, чем вправления перелома.
— Лахт, пожалуйста, я не могу ей объяснить… — лепетал он по пути в спальню.
— Фрели, невесте не положено снимать с жениха сапоги. До свадьбы, — пояснил Лахт. — Вот поженитесь, тогда разматывай его портянки сколько душе угодно. А пока рано.
— Фрели, не слушайте его! — ужаснулся Хорк. — Я вовсе не собираюсь после свадьбы заставлять вас снимать с меня сапоги. Честное слово, этот обычай мне совершенно не по нутру…
— Хорк, заметь, я ничего не говорил про подштанники…
— Подумаешь, — фыркнула Ойя. — Напугали! Портянки, подштанники… Я что, маленькая, что ли?
Ее слова ужаснули Хорка еще сильней.
Лахт впустил ее в спальню, только когда Хорк был надежно укрыт одеялами. От пережитого его колотило ознобом, и чувствовал он себя неважно — может, он и не пьянел от можжевеловки, но Лахт надеялся, что она поможет Хорку уснуть верней, чем присутствие фрели Ойи. Впрочем, что может быть лучшей наградой для героя-богатыря, как не восхищение и забота прекрасной девы?
Ученый лекарь остался выпить вина с гостем Лебеды, на огонек заглянули еще двое звездочетов и ученый казначей, тоже хороший знакомец Лахта по учебе в высшей школе.
— Откуда печорные гиены-то тут вдруг появились? — наконец спросил Лахт. — Знал бы — ни за что на ночь глядя сюда не пошел бы… И ладно бы мы с Хорком — так ведь девчонка еще…
— Да, товарищ твой — богатырь! — покачал головой ученый лекарь.
— Печорные гиены в конце лета пришли, — ответил Лахту Лебеда. — Полтора месяца маемся с ними…
— Конгрегация старается… — проворчал ученый казначей. — И в Подгорной Пулкале, и в Суссарах люди уверены, что это мы гиен наколдовали.
— А охотнику заплатить не пробовали? — поинтересовался Лахт.
— Охотников на печорных гиен в Угорской четвертине по пальцам можно перечесть, — отозвался Лебеда. — Так вот, те трое, что живут поблизости, отказались — им против Конгрегации идти не с руки. Послали сейчас человека в Карьялу — если подранок сам не подохнет, будет охотник… А толку? Люди все равно считают, что мы тут сидим и выдумываем, как бы им зло учинить. Если бы не поддержка Великого города, нас бы давно с горы согнали.
— Да, хитры высокие маги… — пробормотал ученый казначей. — Ореховый мир нам еще аукнется…
— А я думал, Ореховый мир — это наша победа… — сказал лекарь.
— Победа-то победа, — пожал плечами казначей. — И дело не в Триликой даже — Триликая только повод, инструмент… Знаете, сколько городская казна должна магистериуму? Только за наведение разводных мостов треть казенных доходов идет на погашение роста… А они ведь еще дороги прокладывали… Как они стелились перед Владыкой! Да ничего такого, да мы в долг построим! Мы хотим с вашим городом дружить и по дружбе готовы золота подождать… А сейчас два новых прожекта нам подпихивают: амберное освещение и дамба через залив, чтобы оградить город от наводнений. Владыка не дурак, уже понял, что и без этих прожектов в долги влез, и вот помяните мое слово — его земской совет скинет, выберут другого Владыку, посговорчивей.
— С чего бы земскому совету слушать высоких магов? — удивился лекарь.
— А то не знаете, как они умеют народ мутить? Тут, братцы, я вам скажу, столько золота на кон поставлено, что не только земское совече с потрохами купить можно, но и все володарское собрание. Но они хитрей делают — нарочно платят подстрекателям, чтобы те нужные слухи по городу распускали и на земском совете орали погромче.
В общем, как водится, поговорили о делах государственных, потом о глубоких льдах, что ползут с севера, и о том, что вода в Кронозере делается все солоней — скоро ее нельзя будет пить…
Лахт рассказал о том, как побывал в Высоком доме. Сначала ему даже не поверили, а ученый казначей долго качал головой и удивлялся тому, что Лахту удалось уйти от высоких магов живым и здоровым.
— Во-первых, высокие маги к себе никого так просто не забирают. А если забирают, то так просто не отпускают, — пояснил он. — Тебя обвиняли в чем-то?
— Да нет. Разузнать кое о чем хотели. Хорк меня выкупил.
— Выкупил? Твой Хорк что, самый богатый парень в Угорской земле? — усмехнулся казначей.
— Да нет, но перстень цены немалой отдал…
— Высокие маги мзду не берут, — фыркнул казначей. — Чтобы купить высокого мага, надо не перстень отдать, а целый город.
Лахт не называл высоким магам имени Варожа. Но они запросто могли посчитать, что Лахта привезли в Высокий дом напрасно. И хотя наитие было категорически против этого вывода (да и логике он противоречил — у старого ротсолана, который принял решение Лахта отпустить, была на то какая-то иная причина), но Лахту почему-то очень нравилось так думать, и на этом он решил остановиться.
— Может быть, они просто не усмотрели во мне врага, — ответил он казначею.
— Любой ученый человек, а тем более ученый механик, знакомый с амберной магией — враг высоким магам, — поморщился казначей. — А ну как ты сможешь наладить амберный свет в городе Священного Камня? Кто тогда будет платить за это их магистериуму?
— Я не могу наладить амберный свет в городе Священного камня, на это нужны люди и серебро. Да и не по зубам мне такой прожект, я ученый механик, а не управитель.
— Ага. Серебро, а не золото. У Великого города нет золота, а пересчет серебра в золото ведется не в нашу пользу. Я уже не говорю, насколько дешевле это сделают такие люди, как ты, по сравнению с людьми магистериума.
В общем-то, казначей был в чем-то прав, ведь охотилась Конгрегация за теми же плотниками. Однако Конгрегация все же стремилась дать делу законный толк…
— Высоким магам вроде пока не позволено хватать людей на улицах и убивать только потому, что они неугодны магистериуму, — возразил Лахт.
— Был бы человек, а статью для него в судной грамоте они как-нибудь отыщут, — усмехнулся казначей.
Вообще-то Лахт и сам не надеялся, что выйдет из Высокого дома живым, но ему все равно хотелось поспорить. Уж больно приятна была мысль, что отпустили его потому, что никакой вины за ним не обнаружили. Проклятое наитие настоятельно советовало как следует подумать, почему эта мысль Лахту так приятна…
Неужели священницы сдали Лахта высоким магам за один только вопрос об их сыновьях?
О том, что священницы делают со своими сыновьями, Лахт остерегся рассказывать даже однокашникам…
Лахт потихоньку поговорил с ученым лекарем: о телегонии, о наследственности и о том, что может быть бесспорным признаком отцовства. Ну и расспросил ученого казначея, что будет с человеком, посмевшим соблазнить священницу.
Ученый лекарь прочел длинную лекцию о наследственности, заверив Лахта, что выступающая вперед нижняя губа наследуется в трех случаях из четырех. Что верных признаков отцовства не существует, а вот исключить отцовство можно по ряду признаков. Например, у двух светлоглазых родителей никогда не родится дитя с темными глазами, так же как у белокурых родителей не родятся темноволосые дети.
А вот ученый казначей зацепился за слова Лахта о дружбе людей с высокими магами и пояснил, что дружбы высокие маги ни с кем не водят, зато хорошенько платят некоторым негодяям, чьими руками и добиваются своих нечистых целей. И если такой человек вдруг соблазнит священницу, никто убивать его не станет — столь незначительную шалость ему простят. Если же священницу соблазнит человек, высоким магам неугодный, то его могут казнить и прилюдно, по суду ландмайстера, как покусившегося на святыню и оскорбившего Триликую. Высокие маги беспринципны и вертят законами так, как им удобно.
В гостиной комнате Лебеды просидели до поздней ночи, и Лахт не сомневался, что и Хорк, и фрели Ойя давно спят. Однако, проходя мимо спальни Хорка, он заметил падающий в щелку двери свет амберной лампы и услышал тихие голоса. Заглянул он в спальню лишь из любопытства. Хорк лежал на боку, приподнявшись на здоровом локте, а фрели сидела рядом на полу с книгой в руках. При этом лубок на левой руке не мешал Хорку водить пальцем по странице книги и что-то увлеченно фрели объяснять. Она иногда кивала, иногда хихикала, иногда что-то переспрашивала.
— Воркуете, голуби? — спросил Лахт, обнаруживая свое присутствие.
Жених и невеста нисколько не смутились, оглянувшись к двери.
— Мы читаем книгу о морских сражениях, — с гордостью ответила фрели.
— Хорк, лучше бы тебе почитать книгу ученых земледельцев об увеличении урожайности льна или о росте поголовья овец…
— Да, я тоже так думаю, — невозмутимо ответил Хорк. — Но фрели Ойя захотела о морских сражениях…
— Спать давно пора, — Лахт зевнул. — Завтра трудный день.
Маленькая серая мордочка осторожно выглянула из темной норки. Обычно в это время она тихонько перебегала обширное пространство комнаты и суетливо подбирала крошки возле обеденного стола. И всегда находила одну-две корочки, оброненные, будто случайно. Их мышка утаскивала в норку, про запас.
Сегодня комната была ярко освещена и, удивительное дело, кроме хозяина, здесь толпилось множество разных существ. Ну, внучка хозяина-то прибегала частенько, ее мышка знала хорошо. Но, вот, остальные… И все суетились, топали, носились из угла в угол.
«Нет, я сегодня лучше дома посижу» – подумала мышка, не убирая, впрочем, любопытный нос слишком далеко. Она внимательно наблюдала, как хозяин, который в обычные дни большую часть времени сидел в кресле-качалке с книгой, или что-то писал за столом в углу, деловито вышагивал по комнате и зычным гулким голосом отдавал распоряжения. Вокруг него суетились гномы. Они мелькали так часто, что мышка не могла понять, семеро их, или все двенадцать? То и дело вихрем проносилась внучка, неспешно топала какая-то тучная незнакомая тетка в длинном платье и чепчике. Ко всему прочему, в воздухе мелькали снегири и свиристели.
Постепенно любознательной малышке стало понятно, что происходит. Посреди комнаты стоял большущий мешок. Все дружно заполняли его всевозможными разностями. Даже птицы приносили какие-то мелочи и пихали внутрь. Яркие пакеты и коробочки, плюшевые медведи, обаятельные котики и даже книги. Наблюдаю эту картину, в какой-то миг мышь поняла, что несмотря на солидные размеры, красный мешок никак не мог вместить всего, что в него толкали… Когда мешок без заметных усилий поглотил почти метровый игрушечный автомобиль, гитару и три ноутбука, мышка догадалась, что мешок волшебный. «Этого следовало ожидать, — раздраженно подумала она, — при таком-то хозяине!»
Суета вокруг мешка продолжалась долго. Наконец, поток товаров начал иссякать и оборвался. Хозяин плотно завязал его и… мышка в нетерпении аж посунулась вперед, чуть не выскочив из укрытия… легко вскинул его на плечо.
Краем глаза хвостатая углядела шевеление на печке. И тут же в ужасе зажмурилась. Осторожно приоткрыла один глаз: нет, не почудилось! На печи сидела сова. Огромная белая, она переступала с ноги на ногу и вертела круглой головой во все стороны. Мышь задвинулась в нору, оставив снаружи только острый нос и один глаз. Любопытство было нестерпимым.
Хозяин вернулся без мешка, но привел оленя. Такого безобразия, похоже, никто не ожидал. Внучка вскрикнула и, схватив веник, бросилась выметать снег, что валился кусками с огромных раздвоенных копыт. Птичья мелочь, притихшая было на книжных полках, взвилась в воздух, гномы окружили ездового зверя. Они внимательно осматривали его копыта, ковыряли в них каким-то крючковатым инструментом, что-то пилили огромным напильником.
У мышки заурчало в животе. Она уже поняла, что ужина ей здесь сегодня не светит, придется искать пропитания во дворе. Еще раз, уже раздраженно, она оглядела комнату, развернулась и порскнула в темноту.
Вернувшись, сытая и продрогшая мышь улеглась спать, чутко прислушиваясь к суете, по-прежнему царившей в доме. Это было странно и, все так же непонятно, но очень хотелось спать. Маленькая зверушка решила оставить все загадки до завтра.
Следующий день удивил еще больше. В доме царила тишина. Высунув нос из норы, она внимательно огляделась.
Совы нет. Это хорошо.
Толстой суетливой тетки нет. Неплохо.
Гномы, птички и всякие олени отсутствуют. Замечательно.
А где хозяин? Кресло пусто, за столом никого. А завтракать? А крошек насыпать? Что, опять во дворе искать??? Ужас, трагедия!
Может быть внучка? Безнадежно. И эта пропала. Значит, корочек тоже не дождаться…
Пришлось утешиться одинокой конфеткой, сиротливо валявшейся около двери. Наверное, выпала вчера из мешка…
https://sun9-80.userapi.com/impg/c857536/v857536823/120ebf/m6ax1RmqEnk.jpg?size=750×536&quality=96&sign=1587c8256f46712606f826d4a7d3ae5a&type=album
ссылка на автора
https://vk.com/ipogonina59
— А когда часы покажут полночь, то прямо оттуда, — Анюта ткнула пальчиком в черный зев камина, — вылезет бородатый дед с мешком! Я у него попросила всем нам счастья, а еще велосипед и куклу, как у Кати. Здорово, что снова праздник! Снова, кот!
Тот очумелыми глазами взглянул на ребенка, пытаясь понять, кто научил ее радоваться таким кошмарикам. Но малышка расценила его взгляд по-своему – «Знала, что ты, Вафелька, будешь в восторге, а еще я для деда молочко налила, и печенье оставила. Вдруг, он кушать хочет?»
Варфоломей нервно сглотнул. От идеи, что из камина посреди ночи, вылезет голодный старик с мешком, он пришел не в восторг, а в ужас! Более того, кот понял, что одними печеньками, дедок сыт не будет, а потому непременно сожрет кого побольше, да поупитанней — кота!
— Не надо! – завопил кот, изворачиваясь всей своей тушкой, но при этом, стараясь не оцарапать девочку. – Не для него я бока наращивал! Помогите!
— Вот бедненький! – охнула Анютка , — ты тоже молочка хочешь, пойдем на кухню, я тебе налью. Только не крутись, а то тяжело!
Невзирая на протесты мохнатого, хозяйская дочка плеснула молоко в плошку и, чтоб кот точно понял, что это ему, даже ткнула его туда мордочкой. А затем, чмокнув в мокрые усы, ускакала к себе.
Весь дом сиял от огоньков гирлянд, а в углу комнаты, аккурат рядом с камином, примостилась пушистая, разлапистая елка. Еще несколько дней назад всей семьей ее украсили блестящими шарами, прозрачными, точно леденец, снежинками и чудными фигурками зверей и птиц.
И снова кот, ясное дело, помогал. Варфоломей полежал в коробках из-под игрушек, пару раз запутался в мишуре, попробовал на вкус дождик и даже попытался поймать гирлянду, но тут же получил шлепок по пухлому заду. Оскорбленный и обиженный он улегся на диван и уже издали, сложив лапки на Танины вышитые подушечки, наблюдал, как люди работают.
В целом, Варфоломей был благовоспитанный кот, поэтому от елки его не гнали. И ему нравилось садиться под ней и глядеть, как в выпуклых шарах отражается снова и снова кот. От этого на душе становилось теплее, а елка, конечно же, краше.
Спокойно он относился и к приходу гостей, которых встречали Таня и Андрей, нарядившись в Деда Мороза и Снегурочку. Все эти песни и пляски кот пропускал, отсиживаясь на теплом подоконнике. Но изредка, все же появлялся в комнате, чтоб попасть под ноги танцующих, или прошуршать в мешке с подарками, и сбежать, едва кто-то вскрикивал – «Снова кот!» Конечно, для развлечения, чтобы про него не забывали.
Но сегодняшнее известие о старике с мешком, как-то разволновало усатого. Опять же нервировало то, что встречаться с опасностью придется один на один. Еремей-то спит!
— Иш, что придумал в спячку ложиться, — ворчал кот, кося зеленым глазом на мирно тикающие ходики, — а ведь он — домашний дух, значит, круглый год присматривать должен! – но будить домового Варфоломей не хотел, не по-дружески это. Кому как не коту понимать значимость сна?
Между тем, отшумели гости и соседские малыши, поводив хороводы вокруг елочки, и получив кульки со сладостями, разошлись домой. Вся семья отужинала за столом, укрытым новой скатертью, красной с белами снежинками. Затем Таня уложила Анюту спать, и когда часы приблизились к одиннадцати, хозяева, глупо хихикая, в новогодних костюмах и с бутылкой шампанского сбежали к соседям, оставив кота буквально одного в доме.
Освещенный мягким мерцанием гирлянд и электрических свечей, наполненный потрескиванием шишек на елке и шуршанием мишуры, напоенный ароматами хвои и мандаринов дом замер, точно готовясь к финальному аккорду этой праздничной ночи.
Варфоломей пытался спрятаться под кровать, но там ему оказалось слишком темно, к тому же одинокий носок, потерянный Андреем неделю назад, выглядел подозрительно. В комнате малышки, кот тоже не нашел покоя. Куклы и плюшевые звери, странно таращились бусинами глаз, отчего у Варфоломея началась икота. Он, пыжась и подбадривая себя, пришел на кухню, попить воды, и тут заметил, что уже половина двенадцатого.
Как назло, в гостиной что-то зашебуршало, и нервы кота сдали. Он кинулся к часам и, дергая их за свисавшие на цепочке шишечки, взвыл:
— Еремеюшка! Проснись!
Внутри домика кто-то заворочался, но дверцы не распахнулись. Однако кот не желал сдаваться. От одной мысли, что его съест дед с мешком, он был готов на все.
— Еремей! Еремей! Еремей! – заорал Варфоломей чуть ли, не раскачиваясь на грузиках. Часы опасно накренились, и изнутри выглянула перепуганная кукушка. Увидев кота, она кукнула на него для профилактики, а после вернулась в домик. Спустя несколько секунд дверцы ходиков распахнулись, и оттуда показался сонный и взъерошенный домовой.
— Снова, кот, спать мешаешь? Ну, чего орешь? – буркнул он, не глядя на друга, — Пожар в доме?
— Хуже! Как есть хуже! – пожаловался кот, — погибель моя грядет, лютая! – и сожалея о своей ранней кончине, кот застрадал. – Я слишком молод и красив для этого, как несправедлива жизнь!
Еремей, почесав бороду, сладко зевнул и ловко спрыгнул на пол:
— А ну, погоди орать, давай выкладывай, что случилось? Отчего все плохо? – потребовал он, поглаживая шершавой ладошкой мягкий кошачий бок.
— Это все дед, — пожаловался кот.
— Какой дед? – не понял домовой, — приехал кто в гости и теперь тебя обижает?
— Ах, если бы! — воскликнул кот, — тогда я хотя бы знал опасность в лицо, а тут!.. — он, прижав уши, настороженно глянул в гостиную, — из камина полезет! – и многозначительно добавил, — с мешком.
Еремей недоверчиво глянул на кота:
— Ну, раз из камина, да с мешком, пойдем-ка, разберемся, — Еремей, потягиваясь, прошлепал в комнату, и кот, воинственно распушив хвост, проследовал за ним.
— Экое тут светопреставление! – удивился домовой, разглядывая мерцающие огоньки, — что, опять Хелуин празднуете?
— Новый год, — подсказал кот, усаживаясь рядом, — разве в твоем доме раньше не праздновали?
— Ну как сказать, — Еремей шмыгнул носом, вспоминая родную избу, — гуляли, конечно, но без всего этого, он помахал рукой в воздухе, и дерево в дом не тащили. Деревьям место в лесу.
— Дикий ты все же, Еремей, — умилился кот, — не просветленный.
— Зато ты у нас — кот ученый, — откликнулся домовой, — о, да тут печеньица припрятаны. Наверное, Анютка разбросала.
Еремей шлепнулся под елку и с удовольствием захрустел румяными фигурками, запивая молоком, — вкус такой необычный, — промычал он с набитым ртом.
— Это из-за имбиря, — подсказал кот, нервно поглядывая на часы, — ты, давай, прекращай жевать. Если верить малышке, то вот сейчас-то лиходей и пожалует!
Словно вторя коту, заскрипели стрелки ходиков. Дверцы домика распахнулись, и кукушка, выглянувшая из них, раскрыла клювик. Однако звонкое «ку-ку» не огласило дом. Кот и домовой, следящие за камином, переглянулись.
— Чей-то не кукует? – первым спохватился кот.
— Потому что время замерло, — услужливо подсказал кто-то.
— А-а-а… — успокоившись, протянул кот и тут же завопил вновь, но теперь уже с перепуга, — А-А-А!
Позади них, подле елки стоял незнакомый дед. Этого хватило, чтобы Варфоломей утратил всю свою интеллигентность и в поисках спасения сиганул на ёлку. Новогодняя красавица, не выдержав такого напора, покачнулась и наверняка бы рухнула, но старичок ловко поймал её за ствол и, вернув на место, сказал:
— Триста двадцать один.
— Чего? – не понял Еремей.
— Триста двадцать один напуганный кот, — усмехнулся старик.
— Он меня посчитал! – застонал Варфоломей, сползая с елки, — прощай, друг!
— Да погоди ты! – отмахнулся Еремей. Старик показался ему знакомым, вроде бы виделись, только давно. Да вот только свитер с оленями и расшитые валенки он бы точно запомнил.
Гость в свою очередь тоже, прищурившись, разглядывал домового:
— А ведь я тебя знаю, — обрадовался он, — ну-ка, погоди, сейчас имя вспомню. Евлампий, Егорий, Елисей. О, Еремей! Так?
— Так, — кивнул домовой.
— То-то чую атмосфера у дома знакомая. Этакая теплая, как встарь! – незнакомец потер ладоши, — Славные времена были, а ведь ты раньше в другой избе жил? Переехал?
— Снесли мою избенку, — горько вздохнул домовой. — Сначала хозяева уехали, а после все в упадок пришло. А уж сюда случайно попал, и вот, прижился.
— Вы если решили Еремея забрать, то дудки! – внезапно оживший кот выскочил вперед, распушившись как швабра и, что есть сил, топорща усы, — Уж лучше меня, вот, хватайте, суйте в мешок, я за друга готов! – Кот вздернул голову и уже тише спросил, — кстати, а где мешок?
— Снова, кот? Ну на кой мне мешок? – звонко засмеялся старик, — А кот у меня и свой имеется, Карачуном кличут.
— Карачуном, — пробормотал Еремей и вдруг хлопнул себя ладошкой по лбу, — вспомнил! Вы же Мороз Иванович!
— Он самый, — подтвердил гость, поглаживая бороду, — тоже вот переселился, пообтесался. Свитер прикупил, нравятся мне эти олени, — поделился он.
— А вы из камина вылезли? – недоверчиво уточнил кот.
— Вот еще, — отмахнулся Мороз Иванович, это моего заморского родственника забота, а я с любым сквозняком появляюсь.
— Мохнатая ты голова, — фыркнул Еремей, глядя на Варфоломея, — это ж Дедушка Мороз, тот, что подарки носит!
— Подарки! – удивился кот и заозирался, — ну тогда где велосипед, и кукла, как у Кати? Мне Нюточка все о своих заказах рассказала, — заважничал он.
— Это ей пусть родители несут, а я другим одариваю, — Мороз Иванович подмигнул, — Анюточка счастья для всех просила, вот его я и принес, а еще здоровья для Танечки и удачи для Андрюши. А для одного очень отважного усатого друга, припас веселья. Вот только не ожидал тебя тут встретить, — взглянул дед Мороз на домового, — ну да, найдется у меня и для тебя подарок.
— И оно всё с вами? – восхитился кот, утробно заурчав.
Гость кивнул и внезапно звонко хлопнул в ладоши. Еремею на миг показалось, что дом заполнили серебристые снежинки. Заблестели всюду, заплясали в воздухе, но стоило моргнуть, как видение исчезло.
— Ну вот, дело сделано. Пора время вновь запускать, — вздохнул Мороз Иванович, — кстати, чуть не забыл, Яга вам привет шлет, напоминает, что стричься пора.
Варфоломей тут же насупился и заворчал:
— Зима на дворе, нечего мне лысые бока морозить!
— Но за привет спасибо, — поблагодарил Еремей, — и ей от нас кланяйся.
— Сделано, — тут же ответил дед Мороз.
— Вы что же это, по-кошачьи, всюду одновременно успеваете? – заинтересовался кот.
— В точку, — поддакнул волшебник, — ну все, пора.
— Постойте! – взмолился Варфоломей, — я всегда хотел знать вы живете в Тайге или в Лапландии?
— На Ленина, дом пять, в городе, — ответил Дед Мороз и исчез, оборвав рассказ на полуслове. Тут же кукушка очнулась и звучно крикнула двенадцать раз. С последним «ку-ку» за окнами, темный бархат небес расцвел фейерверками, загудели огненные шутихи, бабахнули хлопушки.
В каждом доме слышался звон бокалов и поздравления с пожеланиями всех благ.
— С новым годом, Еремей, — замурчал кот, приваливаясь мягким боком к другу.
— С новым годом, Варфоломей, — отозвался домовой, обнимая мохнатого и чувствуя, как в его мятежной душе, поселяется покой. Подарок от Мороза Ивановича.
https://sun9-17.userapi.com/impg/Q3DaD7OsWmEB6Elkxfa3Ev6h6Q0upaAVogVivw/CNBzPlH2NRU.jpg?size=1492×2092&quality=96&sign=4e0e1180d75ec294362a6c5534000bd6&type=album
ссылка на автора
https://vk.com/bardellstih