— Доброе утро, сотрудники корпорации «Тайрел».
Приятный бесполый голос встречает на проходной первую смену.
Сигурд неторопливо шагает к турникетам, вежливо раскланиваясь со знакомыми. Ему известен каждый, кто работает в «Тайрел», но до начала смены он помнит лишь тех, с кем знаком вне работы.
— Здравствуй, Рейнар! — приветствует Сигурд громилу за стеклянным барьером.
Тот зыркает на Сигурда и сдержанно кивает ему. Смена Рейнара не закончена, и он приветлив настолько, насколько позволяет ему профессиональный протокол — «помощник». Сигурд входит в зону контроля, и антропометрические датчики дают команду на рекордер. Индукционные катушки в стенах оживают, и благодушие Сигурда снимает, как рукой.
Сигурд заступает на пост. Следующие восемь часов он — собственность корпорации, и ничто не может отвлечь его от исполнения долга.
Таймер перезвоном возвещает о начале смены. Крупный мужчина машет ему рукой на выходе с проходной. «Помощник» услужливо выводит на сетчатку досье. Хуго Рейнар. Служба безопасности корпорации. Третья смена. Лоялен. Женат. Двое детей. Проживает по соседству. В круг профессиональных интересов Сигурда эта информация, за исключением сведений о лояльности, не входит, и он благополучно переключается на работу.
Восемь часов пролетают незаметно, оставив удовлетворение от хорошо выполненной работы. Смутно знакомый человек приветствует его, проходя в турникет. Нильс Янгер, СлужБез, вторая смена, подсказывает «помощник». Лоялен. Женат. Двое детей. Живет по соседству. Плевать.
На выходе Сигурд размагничивает поведенческий модуль. В голове на миг — кристальная пустота. Сигурд больше не сотрудник службы безопасности корпорации «Тайрел». На мгновение он — никто. Потом датабанк сливает в приёмный буфер сохранённый с утра поведенческий протокол «горожанин», и Сигурд снова начинает быть.
Дом, милый дом! Сигурд проводит ладонью по индукционной пластине на дверном косяке. В притолоке поют, просыпаясь, магниты. Сигурда наполняют благодушие и довольство.
— Я дома! — объявляет он.
Мгновение, и на нём висят дети — девочка и мальчик. Собака с радостным лаем скачет вокруг.
— Мой руки, милый, — улыбается красивая женщина. –Ужин готов.
— Я получила «А»! — хвастает девочка.
— Умница!
Сигурд пытается вспомнить её имя.
— Что ты делал сегодня на работе, папочка? — спрашивает мальчик.
— Секрет, — улыбается он.
— А если его украдут? — щурится мальчик.
— Это исключено, — смеется он.
В ванной под ногтями Сигурд обнаруживает вязкую багровую массу. Недоуменно хмурится. Потом выбрасывает это прочь из головы.
Аника, дочь. Девять лет, школьница. Пер, сын, шесть, старшая группа детского сада. Герда, жена, тридцать два, домохозяйка. Собаку зовут Рекс.
Я помню всё, что мне нужно.
Ничего лишнего.
— На выходных нужно навестить соседей, — говорит Сигурд перед сном.
— Этих, как их там… — сонно хмурится Герда.
— Я вспомню, — обещает Сигурд.
Он знает, что вспомнит.
Магниты напомнят ему, когда наступит суббота.
Пузырёк Эдгар нашёл во время уборки на чердаке, в коробе с кучей пустых баночек из-под лекарств. Он отличался от прочих — фигурный флакон тёмного стекла. Под толстым слоем пыли обнаружилась самодельная этикетка — кусочек тетрадной бумаги в клетку, а на нём слово «яд» — крупное, готическое, старательно выведенное. Ниже — едва различимая приписка: «Волшебный эликсир для путешествий в иные миры».
Эдгар недоверчиво хмыкнул. Осторожно извлёк пробку и принюхался. Запаха не было. Плеснул капельку содержимого на палец — жидкость оказалась бесцветной, прозрачной.
«Опасные вещи могут выглядеть весьма безобидно», — подумал Эдгар. Однако пузырёк с прочим хламом не выкинул, а поставил в гостиной на каминную полку.
Пузырёк притягивал взгляд. Эдгар поймал себя на том, что, сидя на диване над книгой, поминутно поднимает глаза, чтобы проверить — на месте ли его странная находка. Тёмное стекло загадочно поблёскивало в свете лампы. Эдгару отчаянно хотелось взять пузырёк в руки, согреть, ощутить ладонью плавный изгиб его стеклянного бока.
Неужели ли там действительно какой-то яд? А может кое-что похуже… что может значить та загадочная приписка про «иные миры»?
Пузырёк занимал, отравлял мысли, даже когда не был на виду. Ночью Эдгар ворочался в кровати, безуспешно пытаясь заснуть. Но сон не шёл.
Промучившись несколько часов, Эдгар сдался. Спустился в гостиную и сделал крохотный глоток из таинственного пузырька. В самом деле, какой вред может причинить столь малая доза?
Жидкость оказалась чуть сладковатой. Эдгар облизнул пересохшие губы, сел прямо на пол и стал ждать. Время тянулось ужасно медленно. Веки понемногу налились тяжестью…
…он летел над дивным парящим в небе городом, взмахивая крыльями, как огромная птица. И люди махали ему рукой, снизу, с вымощенных цветным камнем улиц…
…Эдгар очнулся на полу своей гостиной, возле камина. Было уже утро, в окна настойчиво заглядывало солнце. Эдгар ощущал приятную лёгкость, мысли его были ясными, а воспоминания яркими. Вот только тело всё затекло и слушалось своего хозяина плохо. Уж не от действия ли яда? Или дело в неудобной позе, в которой он лежал на полу?
Впрочем, всё это было неважно — ведь надпись на этикетке его не обманула. Эдгар побывал в чудесном месте и страстно желал вернуться туда вновь. Если для этого его телу придётся претерпеть небольшие неудобства, то это сущая мелочь. Эдгар откупорил склянку с ядом и сделал большой глоток…
***
На следующий день Эдгара нашли его сёстры Гайя и Виола.
— Он не дышит! — в ужасе воскликнула Гайя, опускаясь на колени у тела брата.
Виола подобрала валявшийся возле остывшего камина пузырёк.
— Странно, что он тут делает…
— О чём ты? — Гайя подняла на сестру глаза, в которых уже стояли слёзы.
— Помнишь, маленькими мы с тобой играли в волшебную аптеку? Эдгару было с нами скучно, а мы развлекались, придумывая зелья и эликсиры.
— Да… и что?
Виола грустно улыбнулась воспоминаниям.
— Тут был «Волшебный эликсир для путешествий в иные миры». Вода и сахар.
Она неслась над ночным городом на древнем разбитом пылесосе, начинённом злобой и ненавистью и грохочущем, словно сотни сотен громов разом. Ядовитый выхлоп сеял над улицами беладонно-чемеричную пыль.
Люди закрывали окна и двери, не забывая выставлять за порог коробки с накопившейся за день душевной грязью. К полуночи улицы полностью опустели.
Старая Агль приземлилась на главной площади прямо в большую клумбу с нарциссами, и нежные цветы мгновенно увяли. На Агль нельзя было смотреть, поэтому никто не знал, как она на самом деле выглядит. С нею невозможно было находиться рядом — такой ужас и отвращение она внушала всякому, кто смел приблизиться.
Агль шла по улицам, собирая подношение. Коробки, предназначенные ей, были один другого полнее, и Агль довольно урчала, частью пожирая, частью скармливая пылесосу их содержимое. Лишь один коробок у старого кособокого домишки на окраине оказался пуст.
Агль загрохотала в дверь.
— Где моё угощение, скареды? Неужто вам жаль для старушки немного дряни и мерзости?
Дверь под ударами приотворилась, внутри было тихо и темно. И только в дальнем углу одинокой тесной комнатки кто-то притаился, давя рвущиеся из груди всхлипы. Агль ввалилась, принюхалась и довольно захохотала.
— Чую, крошечка, чую боль и ненависть, и страх! И месть! Желание мести чую! Расскажи! Скажи старушке, чего так страстно хочет твоя душенька?
Всхлипы поутихли, а потом тонкий девичий голосок вдруг выкрикнул:
— Не дам! Не отпущу тебе свою злобу! Накоплю, капля по капле, полную душу и отомщу. За смерть любимого, за смерть суженого. Злые люди, чужие, подловили на дороге в лесу. За копейку и ради забавы! — Голос девушки перешёл в стон, а затем вновь послышались всхлипы.
— Полно, куколка! Выплачь своё горюшко да отдай старушке, — заскрежетала в темноте Агль. — Не марай душеньку, потом не отмоешь. Выжжет месть тебе сердечко и чувства, и память о возлюбленном. Лучше дай старушке полакомиться!
В углу забились, засопели.
— Ты, старуха Агль, и так полна ненавистью. Отсыпь лучше мне немножко. Пригодится, слежится, затвердеет. Крепче стали сделается.
Агль, хохоча, шагнула в угол.
— Накормить просишь злобою, душенька? Ею досыта не наешься…
— Накорми! — упрямо прошептали в углу.
***
Молодая Агль покинула домишко и легко запрыгнула на забитый под завязку ненавистью пылесос. И завыло, загрохотало с новой силой над полуночью. Громче грома, свище ветра, пронеслось и кануло во тьме…
— Ты знаешь, Фёдор, — сказала посудомоечная машина полотёру, закладывая в себя посуду, — люди только думают, что они особенные. Они такие же андроиды, как и ты, и я. Думаю, если хорошенько поковыряться в них, то обнаружишь клеймо изготовителя.
— Не может быть, Василий, — полотёр вытер под столом, аккуратно приподняв мои ноги, — а выглядят как натуральные. Аргументируй.
— Легко. Они также разбираются на запчасти, как и мы. Они так же, как и мы — без процессора, не могут функционировать без сердца.
— Мозга?
— Нет, думаю, сердца.
— Думаю, ты не прав, всё-таки мозга.
— Сердца.
— Мозга.
— Хватит, — сказал я, намазав масло на ломоть свежего хлеба из пекарни напротив, этот хлеб мне нравился больше всего, — так я никогда не услышу всех аргументов. Продолжим.
— Сердца, — сказал Василий и продолжил, начав заливать в себя воду: — А так же информационная база, похожий интерфейс и порты подключения.
— Теоретик! Теперь про отличия, — сказал я с набитым ртом.
— Звучит убедительно, — сказал Фёдор, передвинув меня с табуреткой влево и протерев пол под ней.
— Именно.
— Эй вы, две говорящие розетки, я ещё не сдох!
— Ты знаешь, Фёдор, их самым главным аргументом является самый бездоказательный. Вы никогда не сможете любить. Говорят — это химия, физика, и ещё что-то, м-м-м, тут они вертят вот так пальцами. А объясняется это работой трёх портов.
— О да! — сказал Фёдор, замирая, наконец, в углу.
— Трёх портов! — буркнул я, допивая кофе. — Волынщики, дождусь ли я ответа, или мне так и придётся уйти на работу?!
— Я наблюдал за ними.
— О боже, это будет про меня, — сказал я.
— Ты неделю назад собирал друзей у себя дома, — подтвердил мои опасения Василий. — На одном объекте ты завис.
— Лена.
— Нет.
— Ника.
— Нет.
— Но четвёртым был Дюша.
— Нет, это была девушка, приехавшая за документами. Твоя коллега.
Я усмехнулся и промолчал. Марина. Действительно, этот взгляд. Чёрт знает, что такое, этот её взгляд!
— Два порта я понял, а что за третий порт? Это банально, — потянулся лениво я и встал из-за стола.
— Третьим подключается процессор. Вот тут ты попался.
— Даа? — протянул я. — Это мозг?
— Сердце.
— Да, нет, мозг! — крикнул я уже от двери, не желая признавать поражение, потому что Марину я вчера пригласил поехать на выставку дирижаблей и при этом подозрительно глупо улыбался. Заметил свою улыбающуюся физию в витрине кафе. И что самое противное, ёкало где-то в груди. Нервный тик.
— Сердце, — как заведённая машинка пробубнил из кухни Василий.
Проснулся поздно, практически под вечер.
Сидел на кухне, слушая мерное дыхание мира.
Держал в руке цветные ленты, скрипел зубами и подвывал, сам не зная отчего.
Уже не зная.
Ленты ласково и чуточку снисходительно шуршали в пальцах, поблескивали, пахли тонко, едва уловимо пылью и слежавшимися тканями… так легко, немыслимо, непростительно легко было поверить, что вот-де, просто себе придумались такие ленты — из задавленной ли тоски, из недобитого стремления продолжиться в других человечках, в курносых, к примеру, и белобрысых дочурках…
Стоп, скомандовал он себе. Прислушался, внутренне повторяя: курносые; белобрысые; дочурки.
Эта мысль тоже отзывалась утраченной былью, но: иначе. Не как нечто, что существовало вчера, а как что-то…
Он покатал слова во рту, так и не произнеся вслух.
Как мечта. Даже больше — как уверенная надежда, как план на будущее.
Он сжал кулак, хрустнув пальцами.
Посмотрел в окошко на изумрудное солнце. Как-то оно само собой получилось, стоило подумать, каково с похмелья будет щуриться на золотой пылающий кружок… а что ещё, спросил он себя, с мукой глядя в окошко, что ещё получилось само в этот раз?
Не было ответа.
Мир, как он возник, овеществился нынешним утром, успел плотно лечь в пазы и извилины мозга, казался теперь уже незыблемым, вечным. Хотя вот летающие корабли, закрывающие небо стремительной суетой: что — это взаправдашняя реальность вчерашнего дня?
Не верится, сказал он, и под ногами шелохнулась керамическая плитка. Вот что страшно: не верится.
А надо. А должно бы.
Он выглянул в коридор, напряженно пытаясь вспомнить узор на обоях — вчера ведь были какие-то такие розовенькие вроде бы…
И вдруг — рывком — вспомнил! На секунду перед глазами возникло бесконечно дорогое лицо, ясные серые глаза, пушистые брови, наморщенный лоб, белесая челка. Губы, от которых невозможно было оторваться — и сохранить жизнь. Прозябанием сделалась бы жизнь без этих губ…
Всё это нужно было воссоздавать прежде неба, прежде солнца, прежде боли и движения. Все это осталось зыбким послевкусием в мире, где не было её.
Он выл, шаря в холодильнике. Вот уж чего никогда и нипочем не забывал: холодильник-водка-закусь.
Потому, что с некоторых пор окончательно разуверился, что способен правильно воссоздать мир поутру. А алкоголь помогал задавить сомнения — и самую чуточку подогревал фантазию, да; позволял делать мир не просто укрытием, местом, где можно провести день, но домом и чудом.
Я не мог её забыть, думал он, всё ещё воя, и водка спокойно лилась в стаканчик, и день, едва начавшийся день вновь собранного мира, дрожал, предчувствуя, что его скоро сотрут, забудут, изгладят…
Обожгло горло, и практически сразу боль стала утихать, померещилось даже, что была, была причина не воссоздавать ее заодно со всем прочим. Как будто могла существовать причина не жить.
— Я тебя помню, — шептал он, стоя на коленях. — Не бойся, родная, я тебя помню.
Стремительно надвигалась тьма.
— Я не клоун!
— А жаль, батенька, жаль. Рыжий парик и красный нос — залог успеха. Впрочем… — пиар-менеджер осмотрел Стаса с ног до головы, скептически пожевал губами и уточнил: — Пожалуй, не в вашем случае, у вас слишком интеллигентное лицо для простого ковёрного. А для Скарамуша слишком славянское… Значит, работаем модель «Арлекин», она внерасова. Язвительно, тонко, спортивно… со спортом у вас как?
— Кандидат в мастера… но при чем тут это?
— Отличненько! Безумные изобретатели со сковородкой на голове или хилые задроты никому не интересны! Настоящий гений должен быть атлетом, тогда ему поверят. Сумеете красиво запрыгнуть на кафедру?
— Я ученый, а не прыгун! — Стас потихоньку свирепел. — С мировым именем, между прочим! Мое открытие перевернет с ног на голову все представления…
— О! — пиарщик восторженно хлопнул в ладоши. — Это замечательно! Сумеете пройтись на руках? Это было бы великолепной иллюстрацией к вашему докладу.
— Я ученый, — повторил Стас, стискивая зубы. — И моя идея…
— А я, — снова перебил его пиарщик, — тот, кто поможет вам оказаться услышанным. Вы же хотите донести свою идею до народа, правильно? И что для этого надо?
— У меня там статистика… факты, графики, — Стас потянулся к папке, но был остановлен презрительным возгласом пиарщика.
— Факты! Ха! Да кому интересна эта занудь? У вас одни факты, у вашего оппонента — другие. И кому, как вы думаете, поверят слушатели?
— Тому, кто собрал больше доказательств.
— Не порите чушь, батенька, пожалейте бедняжку, её и так кто только не… хм… Вот кстати, возьмите на заметочку: каламбуры с легкими аллюзиями на секс срабатывают практически всегда, даже самые бородатые. Юмор вообще великая сила, это понимали лучшие умы. Только с шутками ниже пояса поосторожнее, их не все одобряют. Хотя французский конферансье утверждал, что есть беспроигрышный способ спасти любой самый провальный номер — это громко пукнуть со сцены. И всё! Вишенка во рту, публика в экстазе! А вы — факты… Ваши факты-шмакты, опыты-шмопоты, вся эта наука — она в лаборатории. Вот и оставьте её там! А здесь слушатели поверят тому, кто сумеет рассказать более занимательную историю — и более красочно её подаст. Никакие факты и статистика не могут никого убедить — только хорошо рассказанная история. Честный политик или ученый основывает свой рассказ на фактах и статистике. Нечестный — просто гонит отсебятину, развлекая толпу. Расскажите о котиках — все любят котиков! Беспроигрышный вариант. Лучший рассказчик побеждает — ему верят, за ним идут. Вы можете быть тыщу раз правы, но, если вы плохой рассказчик — вас придушат и выкинут на свалку истории. Расскажите про жену и садовника, вплетите в неё вашу любимую науку — и слушатели будут рыдать от восторга!
— У меня нет жены!
— И почему меня это не удивляет? — пиарщик вздохнул. — Соврите. В конце концов, кому это нужно — вам или мне? Вы же хотите быть услышанным?
***
Стас чувствовал себя выжатым. Колесом он уже ходил, дважды. На кафедре сделал стойку и спрыгнул двойным сальто. Двенадцать анекдотов. Три байки из жизни ученых. Две — про котиков. Ювелирные вкрапления собственно доклада — не долее трёх минут подряд, чтобы не заскучали. Прошелся по залу, посидел на коленях у дородной матроны из первого ряда. Потрепал по щеке её спутника.
Зал реагировал — правильно, но вяловато. Стас печенкой чувствовал, что до уверенной победы не хватает совсем чуть. Может, опять про котиков? Их все любят… А, к черту!
Стас опустил микрофон пониже, поднапрягся, и…
***
Конкурент был безоговорочно посрамлен — Стасу зал аплодировал стоя.
«Учреждение по отправлению религиозных потребностей приветствует вас! Выберите цель визита».
Арон почесал бороду и ткнул узловатым пальцем в окошко «помощь/прошение». На «Выберите суть прошения», подумав, нажал «разрешение имущественного спора в пользу просителя». Конечно, больше всего ему хотелось справедливости, но боги иногда очень своеобразно её толковали. Лучше не рисковать.
А вот следующая надпись озадачила уже всерьёз.
— Вам что-нибудь подсказать? — поинтересовался улыбчивый бритоголовый монах.
Монах был правильный, уважающий традиции, с вытатуированными на бритом черепе пейсами и полумесяцем, с серебряным крестиком на голой груди, спиралью Бау-Ти на плече и глазом Будды на лбу, зубами Бога Акулы в ушах и массой других атрибутов и знаков, чью принадлежность Арон опознать не мог, но благоговел.
— Да вот, эта… За справедливостью мы, — откликнулся Арон с облегчением. Монах человек знающий, он поможет, и не надо выбирать самому. — То есть ну чтобы эти гады отступились от нашей половинки кладовки! Наша ведь, испокон, а они… я мальцом был, когда они въехали, и началось. Стиралку свою воткнули… Полвека судимся. Я деньжат подсобрал и решился вот… чтобы сотворили, значит, божественную справедливость. А тут вот…
На экране светились две кнопки: «ТВОРЦЫ» и «БОГИ», внизу мелко змеилось курсивное — «выберите категорию адресата».
— Кого выбрать-то? Даже и не знаю…
— Вы хотите справедливости? Тогда вам к кому-нибудь из богов, могу подсказать тех, чей рейтинг наиболее высок именно в этом качестве.
— Нет-нет, — замахал руками Арон. — Мне бы просто кладовку вернуть. Или… Я тут подумал — может, они это… ну… Сделают нам ещё одну кладовку, а? Им же не трудно!
— А сами не пробовали? — монах смотрел с интересом. Ребристые бусины патерностера-рудракши мелькали в темных пальцах, успокоительно постукивая.
— Ну дык… — Арон моргнул. — Мы-то что? Им же проще! Пускай сделают, а?
— Тогда богов лучше не беспокоить, они не умеют творить ничего, кроме суда и чудес. Ну и справедливости, конечно же.
— К творцам, значит? — обрадовался Арон, которому показалось, что он правильно понял подсказку монаха. Но тот лишь задумчиво качнул головой.
— Творцы творят, да. Но творят они совершенно бездумно и бессистемно, всё подряд. Любой из них может сотворить вам кладовку. Легко. А попутно — котёнка.
— Котёнка?
— Ну да. Или льва. Или десяток новых соседей. Это уж как повезёт. Творцы не оценивают творимое ими, оценивают боги. Но боги не творят. Так что же вы выберете?
Арон помолчал, скребя бороду. Прищурился:
— А можно и этих, и тех? Чтобы, значит, наверняка уж…
— Можно, — монах вздохнул. — По двойному тарифу. Но при заказе комплексной услуги идет тридцатипроцентная скидка.
***
Когда проситель уходил, расплатившийся и удовлетворенный, монах смотрел ему вслед с грустной улыбкой. Вот и ещё один, который так и не понял, что боги не умеют творить, а творцы — делать выбор и принимать решения.
И то и другое вместе — доступно лишь людям.
Молоденькая учительница Анна Калач, облачённая в элегантный брючный костюм, решительно открыла дверь в класс.
— Проходите, Мария Степановна, я после вас.
Каждый из учеников был на голову, а то и на целых три выше своей учительницы. Ну что поделать, если природа не наделила её ни ростом, ни преподавательским голосом. С природой не поспоришь.
— На нашем сегодняшнем уроке будет присутствовать инспектор РОНО. Мария Степановна, вон там рядом с Подопригорой есть свободное местечко, — Калач указала на свободный стул за последним столом.
— А ты, Подопригора, марш к доске! Я давно хотела побеседовать с тобой о литературе и о жизни вообще.
— Анна Сергеевна, может, я с места, — обречённо произнёс он, надеясь на чудо.
— Я сказала к доске, значит, к доске, — тоном, не терпящем возражения, произнесла учительница, решительно снимая туфли на высоком каблуке. Она встала на стул, а затем и на стол. Теперь педагог и стоящий рядом ученик были одного роста.
— Сегодня отвечать будем или опять из себя партизана на допросе изображать станешь?
Подопригора молчал, только изредка шмыгал носом, вытирая его рукавом пиджака. Класс замер. Все опустили головы, на тот случай, если учительница вдруг решит произвести замену и поменяет второгодника на кого-нибудь другого.
Тишину разорвал звонкий «лещ» с правой руки педагога.
— Это тебе от Мармеладовой!
Подопригора пошатнулся, но устоял. Последовал сильный удар в ухо.
— Это тебе от Мышкина!
Инспектор РОНО строчила в своём блокноте: «Молодой учитель весьма доходчиво объясняет ученику пройденный материал, применяя при этом эффективные педагогические приёмы!»
— В последний раз спрашиваю — учил?
Подопригора отшатнулся, но было поздно. Блестяще исполненный «Брюслиевский» удар «Хвост дракона с разворотом» отправил его в глубокий нокаут.
На перемене, в учительской, директор школы Аркадий Осипович подозвал к себе Калач.
— Анна, на минуточку. Я, конечно, понимаю, что вы к нам прямёхонько с вуза. И великолепно усвоили последние достижения современной педагогики. Инспектор РОНО по секрету поведала мне, как вы эффективно применяете одобренный Думой закон № 1/2-ФЗ. Особенно параграф 13. Но, голубушка, давайте как-то помягче, поделикатнее. Не так радикально. Вот мы, педагоги старой закалки, всё больше словами. — Он хотел ещё что-то добавишь, но учительница перебила.
— Господин директор, я возражаю! Доброе слово, оно только кошке и приятно! А закон! Есть закон! Его исполнять надо! В полном соответствии с его буквой!
На следующий день на вопрос: «Кто готов?» руки подняли абсолютно все.
— Ну, допустим, Рожно. Поведай классу, что было задано?
— Можно с места? — пролепетал он. И, не дожидаясь ответа, затараторил. «Отвечал, нисколько не с мутясь такою встречей, вошедший князь, в придворном, шитом мундире»
— Я наизусть «Войну и мир» не задавала, — проворчала учительница.
Подопригора, прикрывая рукой посиневшее ухо, тянул вторую как можно выше.
— А я и Чернышевского «Что делать» полностью и наизусть!
— Это хорошо, похвалила учительница. — Теперь ты знаешь, что делать?
— Учиться, учиться и учиться, как завещал Ленин! — гаркнул класс!
Корпоратив — это легко, они в своих фирмах по веселью соскучились. А тут живой аниматор приглашен, резвись, не хочу. В этот раз тоже всё как по маслу: менеджеры, начальники и прочие прыгали, играли в «весёлую эстафету» и пели, будто снова стали детьми. Все кроме одного. Этот тип весь вечер просидел с таким видом, будто ему психологическую драму показывают. А в конце вечера вдруг подошел.
— Вам нравится ваша работа? Она не кажется… несерьёзной?
— Дарить радость мое призвание, вот только с вами что-то не получилось. Знаете, где я первого клоуна увидел? В Коучвилле, я там родился. Юмор там вообще редкость. Мне было года четыре, я выскочил на арену и угостил его лимонадом. Увидел его так близко, притронулся и с тех пор… что с вами?!
***
Публика и правда оказалась тяжелее некуда. Не стоило соглашаться на эти гастроли, ох не стоило! Смотрят на тебя, аплодируют, когда нужно, а улыбки как приклеенные и в глазах ноль эмоций. Будто перед тобой полный цирк киборгов старой модели. С детьми чуть полегче, их ещё можно расшевелись, если как следует постараться, у них эта дрянь ещё в организме не накопилась…
Директор тогда каждого персонально предупреждал:
— В Коучвилле ничего не пить! Ни воды из-под крана, ни газировки из уличного автомата, ни тем более пива в баре. Станете как все тамошние и со специальностью можно распрощаться. Не лечится это, понятно? Никакими средствами!
Я и не собирался, вот только этот малыш… Нельзя отказывать, когда на тебя так смотрят — искренне, от всей души, будто не бутылку лимонада протягивают, а сердце на ладошке. Вот оттолкни сейчас эту ручонку и захлопнется что-то у него внутри, навсегда захлопнется.
Не пил, вроде, по-настоящему. Так, глоток сделал, но и того, значит, хватило. Представление кое-как отработал, прошел мимо остальных, смотрящих с сочувствием и ужасом, сложил реквизит и ушел.
Понял: не место мне здесь. Хватит дурачиться, пора взяться за ум, остепениться, заняться чем-нибудь настоящим.
***
— А давайте попробуем в обратном порядке. — Молодой мужчина в клоунском костюме протянул своего собеседнику бутылочку лимонада.
Тот долго не решался сделать глоток, а затем вдруг широко открыл глаза, будто проснувшись, и с озорной улыбкой предложил:
— Этот номер с шарами я делал чуть по-другому. Давайте, покажу.
Королева «Инстаграма» Майя Неверова, полная горестных дум, бесцельно шла по улице. Похоже, её фолловеров уже тошнило от фитоняшных попок, мимишных котиков и селфи в клубах. Рейтинг падал третью неделю подряд, рекламодатели нервничали. Требовалось что-то нестандартное, экзотическое. И вдруг её взгляд уперся в цветастую листовку на столбе, начинавшуюся слоганом «Наше всё — ничего для никого». Текст ниже приглашал состоятельных людей узреть истинного Будду на улице Коммунаров, в здании НИИ квантовой физики.
Это был знак. Майя взяла такси и вскоре была по указанному адресу.
— Здрасьте, тут Будду показывают? — топовая блогерша беспардонно шагнула в дверь, открытую секретаршей.
— Показывают, но только не Будду, а ваше всё — Будде! — усмехнулась та. — Входите, вы сегодня первая.
В приемной Майя первым делом сделала селфи на фоне слога «Ом», нарисованного на стене.
— Здесь и вправду институт квантовой физики?
— Был раньше, но, когда ученые добрались до базового уровня реальности, любые названия стали не важны, поэтому и вывеску не стали снимать.
— А Будда у вас хоть настоящий?
— Он и есть единственно, кто настоящий, это мы по сравнению с ним так, видимость одна.
— А-ха-ха, отлично сказано, надо запомнить! — Майя нацелила на собеседницу айфон.
— Гаджеты придется оставить здесь, к Будде с этим нельзя, — безапелляционно заявила секретарша.
— Как же я без фотки? — Майя изобразила предельное негодование. — Пока я не покажу вашего Будду подписчикам, его как будто и не существует!
— Вы правы, Будда, как и квантовая физика, учит, что мы существуем потому, что за нами наблюдают. Однако верно и то, что познать истину можно только в состоянии квантовой неопределенности, выпутавшись из плена взаимного наблюдения…
— Эй, полегче! — скривила рот Майя. — Оставьте проповеди себе. Если Будда разрешит мне сделать селфи, я могу вернуться за айфоном?
— Да, можете, — вздохнула секретарша. — А пока положите сумочку и телефон вот здесь. Это кольцо с бриллиантом? Тоже снимите. И золотые серьги. Затем проходите в первую дверь по коридору, где табличка «центр квантовых вычислений». И помните, главная причина бытия состоит в том, что ваш ум непрерывно наблюдает сам за собой, схлопывая суперпозицию волновой функции. Однако в присутствии Будды ум совершенно останавливается, так что…
Но Майя уже решительным шагом вышла в коридор. Секретарша тотчас подошла к столику с вещами. Она принялась внимательно рассматривать дорогую сумочку, смартфон, драгоценности. Главное — четко запечатлеть их в зрительной памяти, осознать их наличную и актуальную вещественность. Цепко ухватиться за них умом.
И тут вселенная моргнула.
Итак, это опять случилось. Женщина разглядывала предметы, лежащие на столике. За такие можно выручить хорошие деньги. Один Будда знает, откуда они здесь взялись. Она смахнула их к другим вещам в коробку и убрала под стол.
Раздался звонок. Секретарша открыла дверь.
— Добрый день, мы по объявлению.
— Входите, вы сегодня первые.