Мы вышли на порог кафетерия. Дождь стоял стеной. «Форд» был едва различим в таком ливне.
Мы отправились в отель. «Форд» буквально плыл по рекам воды, и я думал о том, где сейчас Нэнси в своём красивом, но тонком платье. В голову лезли страшные картины, главным образом из триллеров.
Детективное агентство «Артур и девочки», собралась вместе в холле дома Джейкоба. Мы достали конфеты и галеты и заварили кофе. Я снова влез в Скайп Нэнси. Через минуту, обругав себя идиотом за невнимательность, я открывал длинную простыню сообщений от контакта по имени «Эдвард».
Ну конечно, Эдвард, кто же ещё!
Мне пришлось окунуться в историю любви Нэнси к мерзавцу— обольстителю. То, что он был таковым, я даже не сомневался. Достаточно было прочитать то, что писала ему сестра, и что отвечал он. Лицо моё покраснело от негодования. Как же она его просила о встрече! И как он хитро приманивал её, словно рыбак, и как резко подсёк, когда она клюнула.
Представляете, он поведал ей, что вампиры на самом деле существуют и морочил голову историями из их быта, например, тем, что вампирам не обязательно убивать жертв, можно держать их в качестве домашних животных и просто брать у них кровь, как у доноров. Нэнси спрашивала, правда ли из-за крови вампиры остаются бессмертными и откуда у них берется яд для обращения обычного человека в вампира. Могут ли они молниеносно перемещаться? «Эдвард» отвечал какую-то чушь. В основном увиливал от ответов. Ясно, что фантазии у него не хватало.
Пока я читал их переписку, девчонки сидели, как мыши и выглядели озабоченными. До меня дошло, что я читал всё это вслух.
Познакомились они действительно на сайте фанатов Саги и договорились встретиться в Форксе, на той же тусовке «Полнолуние», где мы были вчера. Для того, чтобы заплатить взнос на эту вечеринку, Нэнси соврала нам с мамой, что кто-то украл сумочку с её накоплениями. И ещё она собиралась сама сбежать в Форкс, если бы никто не согласился её отвезти, а этот негодяй подбивал её к этому!
Мы выпили ещё кофе, потому что дождь навевал сон.
— Понятно, что они встретились, — сказала Пайпер. — Но не пошли на вечеринку. А куда пошли?
— Нэнси сначала направилась куда-то с письмом, которое писала в кафе. Вверх по улице. Что там такое? — спросил я девчонок.
— Почтовый ящик,— сказала Пайпер.
— Возле дома Калленов! – хором добавили девчонки.
Мы должны проверить этот почтовый ящик! Вдруг там лежит письмо Нэнси? Ведь забрать его вряд ли успели. Уик-энд.
За стеной дождя никто не увидел, как мы открыли почтовый ящик. Там лежала пачка писем, реклама и какие-то счета отеля, которому принадлежал дом Калленов в Форксе.
Но всё же там было и письмо Нэнси. Я быстро открыл конверт.
Письмо адресовалось маме.
Нэнси упрекала маму за то, что она грубо относится к её чувствам, не понимает её, рассказывала, что нашла человека, которому полностью доверяет, любит, жить без него не может и хочет связать с ним свою жизнь. Нэнси просит не искать её и простить, так как в глаза маме и мне она сказать это не смогла бы. И что она сама даст о себе знать, когда все смирятся с её поступком.
— Что она пишет? — в нетерпении спросила Пайпер.
— Пишет… что влюбилась в Эдварда. – Мне было стыдно сказать, что моя сестра — идиотка.
Мы вернулись в отель. Я снова засел за переписку Эдварда с Нэнси. А девчонки искали информацию по владельцу автомобиля.
Оказывается, Нэнси общалась с этим парнем четыре с половиной месяца, а мы и не заметили, что у неё роман! И вот, буквально в самом начале переписки, я нашёл зацепку. Парень писал, что иногда приезжает к дяде, потому что у того классный дом на Милл-крик, и он обязательно пригласит туда Нэнси. На карте оказалось, что этот ручей очень длинный и протекает сквозь дремучие дебри. Дорога шла как раз мимо той вырубки, где мы были, когда гнались за пикапом.
— Этот Сильвер Руст работает в тюрьме, охранником. Мы нашли его переписку на форуме охотников, он ещё охотится на лосей и медведей.
— Медведей?! Только последний мерзавец поднимет ружьё на медведя!!! — разозлился я.
— Ты чего? — удивились девчонки. — Гризли опасны, могут и человека разорвать.
— Только если за дело… Ну ладно, хватит дурака валять, поехали на Милл-крик. Проверим, там ли Нэнси.
— Эй-эй, погоди-ка! А вдруг этот Сильвер и есть маньяк? Что, если он вдруг достанет ружьё? Перестреляет нас и закопает в лесу. Как в фильме «Кровавый уик-энд»? Давай сходим в полицию, а потом уже поедем?
Девчонки всегда были трусихами.
— Мы только время зря потеряем,— сказал я недовольно. На меня смотрели умоляюще три пары девичьих глаз. – Ладно… — вздохнул я.
На часах уже полшестого. Кто знает, когда заканчивается смена у этого мордатого Сильвера?
В пустом полицейском участке сидел пожилой дежурный и смотрел телевизор, положив ноги на стол.
— Здравствуйте! Я пришёл сделать заявление о пропаже моей сестры, Нэнси.
Полицейский спустил ноги на пол и убавил звук телевизора.
— Когда она пропала? Сколько ей лет?— спросил он голосом, в котором не было ни тени энтузиазма.
— Вчера вечером, около восьми. Ей – шестнадцать.
— Ну, ещё рано искать, даже суток не прошло, скоро сама найдётся. В такой дождь не очень-то погуляешь. Все вампиры по домам сидят, бояться нечего.
Он улыбнулся своей шутке и приготовился включить звук.
— Скажите, а вы знаете, кто живёт вдоль Милл-крик?
Полицейский надул щёки и закатил глаза, раздумывая.
— Есть несколько домов, в основном охотничьи. Но это уже к Форксу не относится.
— Вы знаете Сильвера Руста?
— Может, и слышал, а что такое, молодой человек?
— У него черный пикап «Колорадо».
— Здесь у каждого четвертого такой пикап. Вы отправляйтесь домой, ребята, и приходите через два дня, если ваша Нэнси не найдётся.
Мы вышли. Дождь стихал.
Надо было вернуться в отель и приготовиться к путешествию. Мне пришлось позвонить маме. Я бодро доложил ей, что всё в порядке, заставив Пайпер издали крикнуть: «Мам, привет!» Мама ничего не заподозрила, сказала, чтобы мы не промокли и лучше не выходили в такую погоду, потому что ветер ожидается чуть не до пятидесяти миль в час. Ого! Это серьёзно, но я не мог сидеть и ждать лучшей погоды, когда моя сестра в опасности. В том, что она в опасности, я уже не сомневался, и с каждой минутой моя тревога всё возрастала.
Взяв всё, что нужно, я пошёл за девчонками. Они сидели за столом и пили горячий чай с галетами.
— Ну что, готовы?
Мне навстречу поднялась только Пайпер, одетая в красную куртку. Остальные двое идти не захотели. Испугались. Ну что ж. Я бы и один пошёл. Но мне стало приятно и тепло на душе, когда я увидел рядом задорный ёжик тёмных волос.
Когда мы вышли, то уже совсем стемнело, в лужах отражались фонари и редкие капли всколыхивали поверхность воды. По сто первому шоссе мы добрались до знакомого поворота в лес. Потом доехали до вырубки. Но сразу за ней начиналась абсолютно непроходимая для моего «форда» дорога и мы спрятали его, загнав в кусты. Дальше пошли пешком, натянув капюшоны, под градом падающих с деревьев капель, освещая себе дорогу фонариками. Шли долго, скользя по жидкой грязи, и наконец обнаружили чей-то охотничий дом. Высокая непримятая трава вокруг и тёмные окна сказали о том, что дом необитаем. Ноги давно промокли, но куртки ещё держались. Клокотание и шум полноводного после ливня ручья, сопровождал наш путь.
Просека стала шире. Поднявшийся ветер срывал с огромных деревьев клочья тумана. Мохнатая темная птица неожиданно перелетела нам дорогу, мелькнув искрой глаза.
Несмотря на сырость, в этом ночном походе было что-то воодушевляющее.
Я любил лес, но ночью бывал там редко.
Старался не бывать…
А вот и ещё один домик.
В окне были видны мужчина и женщина, беседующие за столом, с банками пива в руках. Перед домиком блестел умытый ливнем джип. И хоть нам очень хотелось попроситься внутрь, чтобы согреться, но мы пошли дальше.
Бурлящий Милл-крик преградил нам путь. Перекинутые через ручей брёвна составляли довольно скользкий мост. Когда мы переходили по нему ручей, держась за руки, и я почувствовал, как замерзли руки Пайпер. Поэтому, остановившись под большой сосной, увешанной зелёными бородами мха, мы обнялись, и я дал её ледяным пальцам забраться мне под майку. Пайпер замерла, сосредоточенно греясь, уткнувшись в меня лбом и смущённо сопя носом.
Так мы стояли минут десять, сдерживая волнение.
Потом снова ступили на тропинку, чтобы найти дом Сильвера Руста, который был дядей «Эдварда», в чём я теперь не сомневался.
Почти два с половиной часа нам понадобилось, чтобы найти ещё один охотничий дом, находившийся в стороне от дороги. Следы автомобиля вели к погруженному в темноту дому.
Но пикапа тут не было.
Обширная площадка перед бревенчатым крепким домом была покрыта кусками строительного мусора, песчаными кучами, оставшимися, наверное, после возведения гаража. Мы осторожно пошли к дому. Обошли со всех сторон. При свете фонаря, удалось увидеть валявшиеся на подоконнике, покрытые пылью счета. Прилипнув носом к стеклу, я кое-как разглядел имя получателя — Руст!
Мы нашли его!
С задней, повернутой к лесу стороны, обнаружилась дверь. Черная, мокрая. Трухлявый порог обвалился. Я подёргал за ручку. Заперто. Ветер усиливался. Тучи унеслись, обнажив ясную, притягивающую, как магнит, луну. Я послал Пайпер проверить другие окна, а сам пошёл к гаражу. На двери висел массивный замок. Я подошёл к двери и крикнул в щель «Нэнси!» Прислушался. Но завывания ветра мешали что-либо услышать. Вернулась Пайпер:
— Там все окна с задернутыми занавесками. Ничего внутри не видно.
Мы решили проникнуть внутрь через заднюю дверь. Полчаса ковыряли ножом замок, и дверь подалась…
Подсобка, куда вела дверь, была завалена старыми вещами и коробками.
Во всех фильмах про похищения, жертвы томились в подвалах, вот мы и стали искать подвал. Я звал «Нэнси! Нэнси!», но безуспешно. Включать свет было опасно, мы шарили с фонариками. На полу лежала большая медвежья шкура, затертая, затоптанная, вызвавшая во мне прилив ненависти к хозяину дома. Мы потянули её в сторону и обнаружили люк, вровень с деревянным полом. Но ни ручки, ни кольца. Я пытался подцепить его ножом. Безрезультатно. Потом обнаружилось отверстие, куда должна была вставляться ручка или ключ. Мы бросились искать подходящее орудие.
В этот момент в окно снаружи ударил свет. Мы замерли. Сквозь завывание ветра мы даже не расслышали, как подъехал автомобиль.
Пайпер отвела занавеску:
— Пикап!
— Давай к двери!
Мы нырнули в коридорчик, ведущий к задней двери, и присели за коробками.
В дом вошли двое. Мы слышали их голоса. Они таскали с улицы какие-то ящики и ругали проклятый Форкс с его проклятой погодой. Наконец они закрыли дверь и включили свет. Раздалась ругань!
— Чёртов Эдди, ты что, охренел, мать твою?! Почему шкуру на место не положил?
Пайпер сжала мою руку.
Невидимый Эдди огрызнулся:
— Ты последний там был, не ори!
Потом они долго возились, что-то ели, гремя посудой. Наконец, второй сказал:
— Иди, посмотри, как там дела. Пощупай, приласкай, и таблетки не забудь дать.
— Да помню я!
Второй скабрезно захихикал. Я не выдержал и стал медленно подниматься, чтобы увидеть, что там в комнате. Мне удалось незаметно переместиться от одной стены до другой. Мордатый Сильвер, отвесив нижнюю губу, развалился в кресле. Жирное брюхо почти лежало на коленях. А вот и Эдвард! Или Эдди, как звал его дядя Сильвер. Парень, пожалуй, даже красив, но в лице то-то неприятное, особенно неестественно красные крупные губы. Он нагнулся и вытащил из-под старого дивана длинную загнутую железку, откинул медвежью шкуру и вставил железку в отверстие в люке.
Через минуту его голова со спутанными медного цвета волосами исчезла в глубине подполья. Что-либо услышать мешало завывание ветра. Пайпер сидела тихо, как мышь.
Прошло десять долгих минут, из люка показалась голова Эдди.
— Ты идёшь? Всё готово уже.
— А ты коробку синюю из машины принёс?
— Чёрт! Забыл! Я быстро.
— Кретин, двери!— рявкнул дядя вслед племяннику, плохо закрывшему дверь, распахнувшуюся от ветра со страшным грохотом.
Эдди появился с коробкой. Достал нож, вскрыл её. Дядя соизволил подойти к столу. Достал из коробки систему для переливания крови, скальпель, посмотрел на свет, положил обратно.
— Нормально. То, что надо. Ну, пошли, попробуем твою Нэнси.
Эдди взял коробку и открыл люк.
В этот момент раздался звонок телефона.
Моего телефона.
Сильвер и Эдди разом повернулись на звук. Пайпер сдавленно вскрикнула позади.
Я стоял в темноте, поэтому они не сразу меня разглядели. Дядя сделал резкое движение вправо и в руке у него появился охотничий карабин. Эдди отбросил коробку и выхватил из куртки пистолет.
— Что за хрень! Ты кто такой?!
Нажав на кнопку телефона, я поднёс его к уху. Это была Лиз.
— Алло! Мы нашли их! Выезжайте! – сказал я, блефуя.
Раздался выстрел, попавший в косяк. Отлетевшая щепка больно впилась в щёку.
Решение созрело мгновенно, и от страха неизбежного сжалось сердце. Перед глазами встали лица сестры и мамы и мерзкие рожи похитителей. Они не остановятся ни перед чем, и они вооружены.
Я бросился вперёд и пробежав мимо обалдевшего от неожиданности Эдди, одним ударом вышиб дверь и выпрыгнул наружу. С рёвом ярости дядя с племянником выскочили на порог, стреляя в мою сторону. Я побежал по двору, перемахивая через кучи щебня и гнилых досок, наращивая скорость. Страх сковывал ноги, но я заставил себя бежать. Мимо свистели пули.
Ветер мощно дул в спину, поэтому мой разбег укоротился, изнутри поднялась волна неизвестной силы, расширяющая грудь до невозможности вдохнуть. Мышцы напряглись, как пружины, и я, высоко подпрыгнув, кувыркнулся в воздухе. На мгновение меня поглотил мрак, но тут же всё вокруг стало видно, как днём.
Гнущиеся к земле молодые деревья, мотающиеся лапы старых елей, летящие тысячами оторванные листья и раскачивающийся под ударами ветра пикап.
Вспыхнул яркий свет. Зажглось наружное освещение.
И одновременно раздался двойной крик ужаса.
А может, и крик двойного ужаса.
Одинаково приятный для моих ушей…
— Артур! — кто-то тряс меня за плечо. – У тебя кровь тут, ты ранен?
Надо мной склонилась Пайпер.
Я мгновенно вскочил на ноги, и оттолкнув её, бросился в дом.
— А я думала — ты уже в подвале, — сказала подошедшая Пайпер, изумленно глядя на то, как я с бешеной скоростью запихиваю в рот еду, оставшуюся от Сильвера и Эдди.
— Мне… надо… поесть…
Я заталкивал куски пиццы, заливал её молоком и совал в рот целиком плитку шоколада, а потом, сорвав крышку с банки с тунцом, вытряс её в рот, закусив сосисками в целлофане. Через двадцать минут голод меня отпустил и я успокоился, поняв, что мне удалось обернуться и остаться в живых и не свихнуться! Это было чудо!
Мы полезли в люк. Там обнаружился подземный ход, ведущий в помещения под гаражом.
— Боже мой, Нэнси!!!
Я бросился к клетке, в которых обычно держат бойцовых собак. Там была моя сестра в своём красивом, но порванном и грязном платье. Она безучастно смотрела на меня.
На столе находился медицинский арсенал, таблетки, шприцы, системы для переливания крови. Полбутылки виски и два пластиковых стакана с подозрительным бурым осадком. Рядом, в корзине, ещё стаканы — грязные, мятые… и связка ключей.
Я вытащил Нэнси и усадил её на стул. Пайпер помогала мне.
А дальше было ещё интереснее. Мы нашли двух девушек. Бледных, худых, в наркотическом опьянении. А вокруг висели постеры из фильма «Сумерки». Мужики совсем свихнулись, захотев стать вампирами… впрочем, это уже неважно.
Теперь всё будет хорошо.
Я посмотрел на Пайпер. Она улыбалась.
— Всё-таки вампиры и оборотни существуют.
— Вампиров не существует, существуют моральные уроды, а что касается остального, то тебе никто не поверит.
Она засмеялась.
— А я никому и не скажу.
— Скажешь. Все девчонки – болтушки. Но все подумают, что ты сошла с ума от «Саги».
— Как тут не сойти с ума? — она дотронулась до меня пальцем и посмотрела на него, как будто хотела разгадать тайну, которую мне пришлось приоткрыть.
Я подмигнул ей и набрал Лиз.
— Мы нашли их.
— Да-да! Я поняла, услышала в телефоне стрельбу и вызвала полицию. Я же звонила тебе, чтобы сказать, что номер телефона принадлежит Эдварду Стакси. Как там сестра?
— Всё нормально. Тут две девушки ещё. Скорее всего, те, что в прошлом году пропали. Ну ладно, до свиданья!
— Эй, Артур, подожди, а те, кто стрелял, они где?!
*Forks(англ)— имеет так же значение «Вилки», как и «Разветвление ручья»
Место встречи оказалось на окраине. Во-первых, там было темно, как у афроамериканца под мышкой, во-вторых – тихо, как на кладбище. Но масса припаркованных авто развеяла мои сомнения.
Паролем послужил кодовый стук в железную дверь. Нам тотчас отворили и впустили внутрь.
Я прошёл за девчонками в большой зал и убедился, что фанаты нехило скинулись. Канделябры, драпировки, огромные чёрно-белые портреты вампиров, длинный стол с закусками и явственный запах алкоголя и марихуаны. Народу было много. На сцене восседал ди-джей со своей установкой, подсвеченный снизу тёмно-красным светом.
Покружив по большому залу и осмотрев всех собравшихся, я понял, что Нэнси тут нет. Только я решил вернуться в отель, как вспыхнул луч света и толпа радостно взвыла при виде Эдварда, который вышел на середину сцены.
Новый радостный крик — и к нему присоединилась темноволосая девушка, его подружка по фильму, Бэлла. Вышли ещё двое — смуглый парень и девушка со светлыми волосами. Смуглого парня я знал, мы жили в его коттедже – Джейкоб Блэк. Они приветственно махали, а толпа завывала. Эдвард начал что-то вещать томным голосом, а мне стало смертельно скучно. Это были даже не актёры из фильма, а актёры, играющие актёров из фильма, тем более в париках, чем окончательно отвратили меня от «Саги» и всех её поклонников.
Сумасшествие, которое происходило с гостями, полезшими на сцену фотографироваться с псевдо-вампирами, подставлявшими им шеи для укусов и пытавшимися оторвать кусочек от вампирских брюк, заставило предположить наличие в коктейлях каких-то психотропных препаратов.
Неужели моя Нэнси тоже такая?!
Я двинул к выходу.
Снаружи позвонил Пайпер, что уезжаю и приеду за ними, когда всё закончится. Вскоре я уже вводил пароль на телефон сестры.
Та-ак. Ничего интересного, звонки от меня, мамы и подружек, но обнаружился и неизвестный номер, с которого звонили месяц назад и восемь дней назад. А вот обратно, по этому номеру, сестра звонила… сегодня, до нашего выхода в кафетерий! Хотя меня продирало позвонить по этому номеру прямо сейчас, однако я решил подождать, взял её ноутбук и открыл «Скайп». Начну-ка по порядку…
Я просмотрел уже шестнадцатый контакт, когда на мой телефон позвонили.
Это была Пайпер.
Сквозь музыку я едва расслышал:
— Привет, Артур! Я тут видела твою сестру.
— Задержите её! Выезжаю!
Вечеринка из зала уже выплеснулась на улицу, вампирская жеманность испарилась, фанаты обнимались у входа с хорошо поддатыми Эдвардом и Бэллой. Кто-то блевал у водосточной трубы. Несколько человек хохотали до колик, показывая друг на друга пальцами. Я нашёл девчонок у стола, где они продолжали выпивать и общаться, перекрикивая вошедшего в раж ди-джея.
-Где Нэнси?!— крикнул я Пайпер в самое ухо.
Та обернулась ко мне с пьяной улыбкой.
-А-а, Артур, да, она была где-то здесь, пас-смат-ри… – Она широко обвела рукой зал и чуть не свалилась под стол, потеряв равновесие.
Я оглянулся. Нэнси тут явно не было. Я разозлился.
— Какого чёрта ты меня разыгрываешь?!
Пайпер счастливо лыбилась в ответ и цеплялась то за скатерть на столе, то за мою куртку.
Одна из подружек успокоительно сказала.
— Не злись, Артур, мы просто подумали, что ты не приедешь за нами, вот и сказали про Нэнси.
— Ладно, поехали! – я довольно грубо потащил девчонок за собой к выходу.
Затолкав подружек в «форд», я развернулся и стал отъезжать. Ярость прямо клокотала во мне. На пустой дороге, у светофора, с нами поравнялся чёрный пикап «Колорадо», который мне смутно что-то напомнил, но от злости всё выветрилось у меня из головы. Пикап издевательски дёрнулся с места в карьер и помчался по дороге.
Куда?! Гонок захотел? Получи!
Я нажал на газ и устремился за ним, а девчонки завизжали от восторга. «Давай! Жми!!! Догоняй!» Мы приблизились к пикапу, а Пайпер стала снимать погоню, отпуская тупые шутки. Мы оставили позади Форкс и летели по сто первому шоссе, только вдвоём – пикап и мы. Внезапно автомобиль свернул на лесную дорогу, и мы, взвизгнув тормозами, повернули тоже. Тёмные ели замелькали по сторонам. Дорога была не особо накатанная, может, для охотников или туристов и пришлось снизить скорость. Пикап же был тут, как рыба в воде. Водитель нёсся на своём «Колорадо», как ненормальный, и вскоре оставил нас далеко позади. Я опять сбавил скорость, дорога стала хуже. От гонки моя злость постепенно испарилась.
Девчонки сначала притихли, а потом стали просить ехать назад. И я их понимал. Если бы я был девчонкой, тоже запросился бы обратно, к цивилизации, потому что леса здесь были впечатляющие и страшные. Свет фар выхватывал из темноты толстенные ели, покрытые зелёным, как волосы утопленника, мхом и перепутанные чёрные ветви кустарников… Дорога была мокрой, на такой застрять – раз плюнуть. Я уже позабыл про пикап. Пока я осматривался, где бы развернуться, мы доехали до большой вырубки. Лесорубы очистили огромную площадь, и залитые мертвенным светом луны поваленные стволы и пни создавали странную, пугающую картину. Наконец-то мы развернулись и поехали назад. Часы показывали три часа утра.
Отправив девчонок спать, я вернулся в комнату, и повалившись прямо в одежде на кровать, вырубился. Последней мыслью было: «Утром в полицию…»
Я проспал неожиданно долго, на улице было пасмурно, в окна брызгал мелкий дождь. Кровать Нэнси пустовала, и на душе у меня стало гадко, как никогда.
Кое-как умывшись и почистив зубы, я вернулся мыслями ко вчерашней идее отправиться в полицию.
Но сначала – кофе.
Я посмотрел в свой телефон, оказывается, звонила мама. Что я ей скажу? Придётся соврать, может быть, Нэнси нагулялась и вскоре вернется? Я набрал мамин номер…
Через десять минут я постучался в номер к девчонкам. Мне нужна была их помощь. Ведь они — носители женской логики, которую мужчинам никогда не понять.
Девчонки выслушали всю историю про Нэнси с самого начала и вынесли вердикт:
— Твоя сестра влюбилась!
— Надо же, какая проницательность! Ведь я сам вам об этом сказал. Она влюбилась в этого чёртова Эдварда!
— Ты не понял. Она влюбилась не в Эдварда, а в кого-то другого! Может быть, кого-то, кто похож на него.
Тут я вспомнил про дневник и портрет узколобой копии Эдварда. Я развернул дневник и показал девчонкам. Они молча переглянулись и, достав каждая свой телефон, углубились в них. Я ничего не понимал. Логика-то женская!
Пайпер подскочила ко мне и сунула мне в нос свой мобильник.
— Смотри!
Я воззрился на фото.
Это было «селфи» Пайпер (размазанное), а за ней, довольно чётко, интерьер того самого кафетерия, куда мы ходили вчера с Нэнси. А вот позади Пайпер, в самых дверях, обнаружилась фигура какого-то парня, и я мог бы теперь поклясться, что Нэнси – хорошая художница! Парень был с длинным носом и крупными губами, но всё-таки похожий на Эдварда!
— Ещё! Ещё фото есть?!
Обнаружились ещё пара его фэйсов, но худшего качества. Значит, всё-таки был парень.
И я решил пока не ходить в полицию, а узнать, кто это?
Девчонки поехали к одной из дальних родственниц Пайпер, живущей в Форксе. А я отправился в кафетерий, показал работникам фотографию парня. Мне сказали, что вроде он не из местных. Но когда я попросил посмотреть записи с камер наблюдения, мне отказали, потому что хозяин кафе отсутствует.
— Тогда мне придётся прямо сейчас обратиться в полицию!— сказал я громко.
Это им не понравилось. Официантка отвела меня в уголок, потому что посетители стали прислушиваться. И я рассказал, что вчера исчезла моя сестра. Исчезла отсюда. И официантка должна её помнить, потому что обслуживала нас.
— Я помню её, очень милая рыжая девочка. Но у нас такое часто бывает, девчонки ищут в лесу вампиров и теряются.
— Нэнси — небольшая любительница лесов. Особенно в дождь.
Подошла женщина с кухни и остановилась, прислушиваясь. Потом сказала.
— Лиз, это может быть серьёзно.
У меня заныло под ложечкой. Лиз посмотрела на меня с участием:
— Ладно, иди сюда. Вот тебе запись!
…Тот парень показался в дверях на несколько секунд . Кивнул кому-то, вышел и двинулся вдоль по улице вниз. Через минуту вышел человек, которого я назвал вчера «амбал», и пошёл за ним. Потом они вернулись и сели в автомобиль, в котором я признал чёрный пикап.
Теперь я знал, кто был хозяином чёрного «Колорадо». Вскоре на пороге появилась Нэнси с конвертом в руках и пошла вверх по дороге. Чуть позже пикап двинулся за ней. А затем появился я и стал бегать в поисках Нэнси. Дальше смотреть было нечего.
Я спросил Лиз, знает ли она «амбала», она ответила, что он не из Форкса.
Тут позвонила Пайпер, попросив меня ждать их в кафе. Я сел на место, где вчера сидела Нэнси, отсюда хорошо просматривалась входная дверь. Значит, сестра могла видеть того парня.
Девчонки прибыли расстроенные.
— Что вы узнали? Что-то неприятное?
— Боюсь, Артур, что новости действительно неприятные. Тут, похоже, завёлся маньяк. Две приезжие девушки пропали в прошлом году. Местные стараются не афишировать эту историю, потому что могут лишиться туристов. Бывает, что поклонницы «Саги» теряются в лесу, но их находят с собаками. А тут следы обрывались у дороги. Значит, их увезли…
— Пайпер, открой вчерашнее видео погони и давай-ка посмотрим номер пикапа.
Я старался говорить спокойно. К счастью, на нескольких кадрах удалось отчётливо увидеть номер чёрного «Колорадо». Я записал на салфетке и отнёс его Лиз.
— Ты не могла бы помочь узнать, чей это пикап?
— Мой брат работает в страховой компании, попробую через него.
Заказанный сэндвич не лез мне в горло. Нэнси. Сестрёнка…
Я достал телефон Нэнси, и открыв список звонков, набрал номер неизвестного. Долго держал палец над кнопкой звонка… Позвонить или нет? А вдруг спугну преступника, если это преступник.
— Лиз, — обратился я к официантке. – А твой брат мог бы узнать, кому принадлежит номер телефона?
— Не могу сказать. Оставь номер, я ему передам.
— Лиз, это правда, что здесь бесследно исчезли две девушки?
Официантка испуганно взглянула на меня, потом на посетителей.
— Не кричи так, а то услышат. Да, это правда. Но, может быть, они просто уехали куда-то, а потом возьмут, да и заявятся домой.
Я вернулся за столик. Дожевал сэндвич и запил холодным кофе. На улице потемнело, небо обложило чёрными тучами и в кафетерии включили свет. Голова оленя с ветвистыми рогами, висевшая в кафетерии, глядела вдаль, будто хотела увидеть леса, в которых когда-то бегал её хозяин.
— Девочки, неужели вы и впрямь верите в вампиров?
Было слышно, как начался крупный дождь, перешедший в шумный ливень.
— Ну, раз столько про них пишут и говорят, кучу фильмов сняли, наверное, что-то есть.
— А Каллены? — я ждал Лиз с новостями.
— Хотелось бы, чтобы существовали! Эдвард такой красавчик!
— Я бы сама хотела стать вампиром, стать бессмертной.
— А мне больше Джейкоб нравится. И оборотни. Они хотя бы люди.
— Ну да, их и убить можно, а вампира не убьёшь!
— А голову снести?
На мой телефон позвонили. Мама. Я сделал бодрый голос.
— Ма, привет! Да, всё хорошо. В кафе сидим. Да, уже почти все достопримечательности осмотрели. А Нэнси в туалет пошла, я ей передам. Как штормовое предупреждение? А я и не знал. На два дня? А что же делать? Понял. Ладно, мам, пока. И я люблю тебя…
— Какое штормовое предупреждение? — Пайпер стала рыться в телефоне. – Точно! И паромы два дня ходить не будут, так что остаёмся тут ещё!
— Ура, учёбу пропустим!— закричали девчонки.
Подошла Лиз.
— Тебе повезло, парень, вот данные владельца автомобиля. Слышали уже про штормовое предупреждение? Принести вам ещё что-нибудь?
— Нет, мы пойдём. Спасибо брату передайте, за помощь. И если он узнает про номер телефона, позвоните.
— Обязательно, Артур.
Лиз улыбнулась ободряюще.
На бумажке стояло имя — Сильвер Руст.
«На поляне, перед домом, полицейскими
обнаружены два растерзанных,
обезглавленных трупа.
Судя по следам зубов и когтей,
нападение было совершено
крупным животным,
предположительно, медведем гризли».
— Нэнси, мне надоело твоё нытьё! — мама в сердцах швырнула кухонное полотенце на стол, но промахнулась. Полотенце упало на пол.
Я поднял полотенце и посмотрел на Нэнси. Она сжалась в комочек на деревянном стуле у окна и едва сдерживала рыдания. Её обычно весёлое, в конопушках, лицо опухло, глаза превратились в узкие щёлки, а нос покраснел, как у оленя Рудольфа.
— Ну сколько можно трепать мне нервы?! Ведь я работаю днями и ночами и уже думала, что дети подросли и не будет никаких проблем, но вот тебе, здрасьте – Нэнси сошла с ума!
Мама с укоризной посмотрела на Нэнси, но через секунду её взгляд потеплел, уж очень жалко выглядела моя всегда такая дерзкая сестрица.
А всё дело в том, что Нэнси влюбилась. Я не знаю, как такое могло случиться! Мы только недавно дрались с нею и лазали по деревьям, и тут вдруг она превратилась в обычную девчонку. Но самое страшное было даже не в том, что она влюбилась, а в том — в кого! Ладно бы её избранником стал какой-нибудь Сэм или Роджер или даже её вечный поклонник – чернявый грек Спирос Кириакос. Даже это бы я проглотил.
Но она влюбилась в Эдварда!
В какого Эдварда, спросите вы?
В Эдварда Каллена — вампира из кино, которого играет, между прочим, Паттинсон — бледный, как непропечённый кекс, английский красавчик.
Я терпеть не могу всю эту вампирскую муть! Это же надо было придумать таких персонажей, как вампиры! Наделить их сверхъестественными способностями. Раздуть эту тему. Сделать вампиров романтичными, красивыми и сексуальными. Сами подумайте, красив ли клоп, клещ, москит или вошь? А они ведь тоже вампиры. Поэтому и желание стать кровососом возникнуть может только у морально ущербных уродов. Это моё твёрдое убеждение.
Но Нэнси всё же заставила меня посмотреть все серии.
Если учесть, что меня всего корёжило при виде вампиров, это было то ещё испытание. Правда, присутствие оборотней в фильме дело немного поправило. Но и эти оборотни меня бесили. Как это, перекувыркнувшись на месте, превратиться в волка?! Вот так вот просто, да? Ага, конечно! Для того чтобы обернуться, нужен хороший разбег и достаточно места. И только когда ты достигнешь определённой (весьма высокой) скорости, оборот становится возможным.
Если у тебя получится, ты будешь обладать этой возможностью вечно. Но если нет, то либо ты останешься в шкуре, без навыков жизни в лесу, потеряв свою человеческую сущность, либо окончишь свои дни в психиатрической лечебнице. Поэтому толпа оборотней в «Саге» могла вызвать только смех.
Вы спросите, откуда я знаю?
Я с этим знанием родился, и именно потому ни за что в жизни не стал бы пробовать. Полностью осознал эту вторую сущность только тогда, когда из мальчика превратился в парня. И да, полная луна действует на меня. Но я не поддаюсь.
Я не хочу умирать!
Но вернемся к Нэнси.
Сказать, что она посмотрела эту «Сагу» много раз – ничего не сказать. Сотни раз! Каждый звук, каждое слово и каждая физиономия, мелькнувшая на экране, были ей знакомы, как родные. И учёбу она совсем забросила. И сидела на форумах и сайтах таких же фанаток, треснутых на всю голову,. И обвесила все стены фотографиями гламурных вампиров.
А теперь ей захотелось в Форкс. Да-да, в тот самый, где жили вампиры Каллены. Она стала изводить маму, чтобы она её свозила. Всего лишь сто девять миль от Каупевилла, где мы живём. Но маме было некогда, и мы отлично об этом знали. Наше дело было учиться, а её — нас обеспечивать, пока мы не стали совершеннолетними. Нэнси же взбрендилось ехать через неделю. К полнолунию.
— Сама поеду,— хныкала Нэнси. — На автобусе.
— Куда? Среди лесорубов не терпится прогуляться? Жди, пока мне отпуск не дадут, тогда отвезу тебя. А одну не пущу! Ещё не хватало, чтобы маньяк какой-нибудь привязался.
— А с Артуром, пустишь?
Я аж подпрыгнул от возмущения!
— Не сейчас! Ты же знаешь, у меня подготовка к соревнованиям. Да и убраться в комнате нужно, вон мама ругает.
С каждым моим аргументом слёзы на глазах Нэнси увеличивались, приближаясь к размерам куриного яйца.
Честно говоря, меня вовсе не грело ехать в этот дурацкий Форкс, в котором интересного ещё меньше, чем в нашем захолустье.
— Арту-у-ур, пли-и-из!— канючила Нэнси. — Это же всего один день. Туда и обратно.
— Два дня, — уточнил я. — День там, ночь в отеле и день обратно. Я не собираюсь мчаться, чтобы потом штрафы прислали. Пока остановимся, перекусим, то да сё… тем более у меня ещё опыта водительского не хватает.
— Значит, ты согласен?! — радостно завизжала Нэнси и бросилась ко мне со всеми своими соплями и слезами.
Я оглянулся на маму. Она вздохнула и медленно кивнула головой.
— Я закажу вам отель на субботу. Машину возьмёшь мою. И ты, Нэнси, за это уберёшься в комнате Артура.
-Ни за что!— вскричал я.
Мало ли у кого какие тайны?!
***
С утра пораньше мы направились к паромной переправе на мамином синем «Форде». Нэнси сияла как солнышко, несмотря на пасмурный день, и от её ярко-рыжих волос становилось радостно на душе.
И что она нашла в этих вампирах?!
Следующие шесть миль мы просто пялились из обзорных окон парома на скучную, серую, покрытую мелкой рябью воду до Порт Таунсенд и дальше по трассе, окружённой со всех сторон лесами и горами, туда, куда так рвалась Нэнси.
Растут ли у вампиров волосы? А кто стирает им подштанники и костюмы, заляпанные кровью? А моются ли они шампунем для тела или ходят вонючими? А чем они испражняются? А чем они расплачиваются в магазинах? И как у них с фото на водительском удостоверении? За какую бейсбольную команду болеет Эдвард? Этими вопросами я настолько задолбал свою сестричку, что едва не получил по морде, но я здорово повеселился, ржал, как конь, и чуть не столкнулся с черным пикапом «Колорадо», который довольно нагло обгонял нас. После чего я пришёл в себя и поехал нормально. Тем более, что шоссе было мокрым.
Наши края отличаются довольно поганой погодой, а про Форкс и говорить нечего — самое дождливое место во всей Америке. Если бы я был писателем и сочинял про вампиров, то там им самое место, летом вокруг полно москитов, которые пьют кровь почище Калленов! Но пока не наступило лето, они ещё не проснулись. Хоть один плюс.
Вот и тёмно-зелёный деревянный щит с надписью «Город вилок приветствует вас!»* с примитивным гербом, на котором изображен лесовоз, горы и ручьи. Нэнси, хихикая, побежала к щиту, и я её сфотографировал.
Мама забронировала нам номер в доме липового оборотня «Джейкоба Блэка» и если в таких домах живут оборотни, то у нас их – половина Штатов! Нэнси с момента въезда в Форкс подобралась, в отеле же и совсем притихла. Я даже не рискнул больше потешаться над её наивной верой в чудесный город с чудесными обитателями. Наступил вечер, и только я подключил ноутбук, чтобы початиться с друзьями, (у меня уже было готово несколько убойных шуток про Форкс и вампиров), как Нэнси внезапно собралась на улицу. Удержать её не было никаких сил, но я чувствовал ответственность за сестру, пока она пребывала в своём «сумеречном помешательстве». Пришлось тащиться за ней из отеля.
Нэнси, в красивом тёмном платье с белой оборкой понизу, уже успевшая накраситься, с блестящей заколкой в волосах, выглядела просто круто! Слишком хороша для этого городишки. Мы решили пойти в кафе, посмотреть на местный люд, а Нэнси, небось, размечталась встретить кого-то из семейки Калленов, чтобы узнать, как там аппетит у Эдварда.
Мы заказали оладьи величиной с летающую тарелку и колу, а Нэнси достала из сумочки лист бумаги, ручку и конверт и начала писать письмо, понятно кому. Я огляделся. Два толстых дядьки и тётки за столами, лохматое существо в майке со Спэнч Бобом, отдалённо напоминающее индейца, три хихикающих и фотографирующихся девчонки-подростка и какой-то амбал, заросший щетиной, жадно поглощавший огромную порцию еды.
Никакой мистики.
Нэнси подняла голову и стала смотреть куда-то вдаль, за мою спину, прищурившись, потом зарделась и снова уткнулась в письмо, наверное, писала о сокровенном…
Я вышел в туалет, по пути глянул тна себя в зеркало и скорчил страшную вампирскую рожу: «Отражаюсь или нет?», ухмыльнулся и вышел. Тут позвонила мама, волновалась, как дела? Я успокоил, что всё ОК и мы приедем завтра вечером, сходим по памятным местам «Саги» и домой. Мама попросила и себе сувенирчик. Я пообещал.
Пока я отсутствовал, в зале произошли изменения. За соседний столик уселись влюблённые и стали кормить друг друга с ложечки. Нэнси за нашим столиком не было. Наверное, тоже пошла в дамскую комнату.
Я просидел пятнадцать минут, двадцать, но Нэнси не возвращалась. Сначала мне было смешно, что мистические переживания вызвали в ней мистическую диарею, а потом я забеспокоился. Пошёл к туалету и прислушался — тишина. Я осторожно открыл дверь и заглянул внутрь. Никого. Хм. Я вернулся в зал. Официантка сказала, что моя девушка ушла минут двадцать назад. Ушла одна. Может, курит снаружи?
Я вышел наружу с неприятным чувством под ложечкой, ведь Нэнси не курила. Там никого не было. Несколько автомобилей посетителей, велосипеды влюблённых, на улице никого. Только луна, поднимающаяся к зениту. Я вернулся и расплатился. Снова осмотрел небольшой зал, где и спрятаться негде. На телефон Нэнси я позвонил сразу же и обнаружил его лежащим на сиденье стула.
Тупо посмотрев на рогатую голову оленя, висевшую на стене, я вышел.
Итак, Нэнси куда-то сбежала, сотворив со мной злую шутку. Может быть, она вернулась в отель? Пока я не очень волновался, но было неприятно, ведь обещал маме за ней присматривать. Но сначала я покрутился на авто по ночному Форксу. Мне встретились только пара человек с собаками, и медленно трусивший по ещё мокрому асфальту одинокий пожилой бегун. Окна домов светились. Все нормальные люди сидели со своими семьями, и только некоторым ненормальным захотелось приключений! Вернее, одной ненормальной!
Я начинал злиться на Нэнси. Она на самом деле сошла с ума, если так по-дурацки себя ведёт!
Надежда, что взбалмошная сестричка окажется в отеле, также не подтвердилась. Всё оставалось в том виде, как перед нашим уходом из номера. Рюкзак Нэнси, открытый и распотрошенный в поисках косметики и платья, лежал на диванчике. Тут я вспомнил о телефоне. Хотел посмотреть, что там, но скрытная сестра поставила пароль.
Может, Нэнси захотелось почувствовать магию городка без провожатых? Если она давно собиралась в Форкс, то уже знает все «памятные места», которые обычно посещают фанаты «Сумерек». Значит, я должен тоже отправиться туда. В холле, на столе, я нашёл буклет и углубился в его изучение. Всё это мы могли бы посетить и завтра, при солнечном свете. Буклет был полон красивых фото окрестностей, леса, пляжа Ла-Пуш в индейской резервации. Ничего такого, ради чего стоило сбегать.
Прежде чем отправиться в ночной вояж по местам вампирской славы, я всё же решил посмотреть, что у Нэнси в сумке? Мне было неловко, что я роюсь в вещах сестры, но тут она сама виновата. Из интересного там оказался дневник.
Расписание занятий, шейпинга, диеты, телефоны и рисунки из «Сумерек». Нэнси, конечно, была художницей не ахти, и Эдвард у неё получился с длинным носом, узким лбом и очень крупными губами, но, в целом, похожим. А на самой последней странице меня ждал приятный сюрприз. Пароли на телефон, скайп и почту! Вот девчонки!
Тут в холле раздались девичий смех. Мне почудился голос Нэнси. Выскочив, я обнаружил ту самую троицу девчонок-подростков, которые были с нами в кафе. Оказывается, они жили в том же коттедже. Девчонки нарядились, как настоящие готы — во всё чёрное — и куда-то намылились в такое позднее время. Я спросил, «куда это они», и мне ответили, что на вечеринку «Полнолуние». Одна из них, темноволосая, коротко стриженная ёжиком, подмигнув, сказала, что эта вечеринка для «особых людей», но если я их подвезу, чтобы они могли там напиться, то так и быть, меня возьмут с собой. Я тут же согласился. Вдруг и Нэнси там?
Пока мы ехали, я познакомился с девчонками, и тут же забыл их имена, кроме той, с ёжиком на голове. Её звали Пайпер. Она была болтушка, и я вцепился в неё, как клещ, чтоб узнать больше. Оказалось, что к вечеринке готовились давно. До этого все общались на форуме фанатов «Сумерек». Будет музыка, шоу и море бухла. Конечно, я спросил у них про Нэнси. Но они точно сказать не могли, ведь на форуме не используют собственных фото и имён. Поэтому я должен поискать её сам, а если они её найдут, то обязательно скажут мне об этом. Я обменялся с Пайпер телефонами.
Неужели вышло?! После стольких лет бесплодных мечтаний, неутомимых фантасмагорий о призрачном, невероятном, но упоительно сладостном. Три тысячи тягучих, резиновых дней и ночей мне грезился этот долгожданный миг! Светлый, свежий, как апрельский ручей, легко берущий жизнь из снега и солнца, как летнее искристое утро после утомительного обложного дождя. Вот он пришёл, и дышит на меня и сквозь меня ветром, пропитанным пряным ароматом луговых трав. Будит заиндевевшую, закостенелую за сонные годы плоть, возвращает к жизни, казалось, на веки погребённую душу. Свобода – имя ему! И важно ли, что вырвана она силой, а не дана даром? Бреду по ней в грязной, обглоданной тюремной робе, впускаю в себя, и знаю – она повсюду. Трогаю её обветренными, потрескавшимися губами, жадно пью большими глотками и не могу утолить жажду. Во всём она! Даже в проржавленном конском щавеле, в раздавленных одиночеством замшелых пнях, в серой мертвенности костлявых замоин, в малых и больших, дышащих зловонием болотных лывах. Чем заслужил я это отдохновение? За что мне такое? И никому не надобен я здесь. Разве что одиноко парящему аисту-падальщику, субтильной цапле с жирной жабой в клюве-копье? Хитрой ли сороке, тревожащей густой покой развесистых ветвей одичалой яблони? Трудяге-ежу, везущему на колючем тельце надломанный груздь? Может, им? Ну и слава богу…
Два дня в пути. Сухари давно съедены, сало еще раньше. В карманах дички и щавель. И то отрадно. Но знаю, куда иду. Километров пять, и начнётся другая зона, зона отчуждения. Там-то и упаду…
Бронзовый, закопчённый по краям диск солнца медленно прячется за ржаво-серый дирижабль облака, проползает сквозь него, спускаясь всё ниже и ниже, тянется к шерстяной нити горизонта.
За молодым, редким, погнутым недавним вихревеем березняком виднеется зеркальный осколок речки, а за ней — словно только что вынутый из печи бурый каравай лысой горы. Туда мне…
Запах костра бьёт по ноздрям. Голова опасно кружится от голода, глаза суетливо, по-звериному рыщут по вечерней дали в поисках отблеска спасительного огня. Где он? В глазах темнеет…
– Беглый! А долоня, як у лягвы! Ишь, якой! Сотворюэ ж боже! – слышу скрипучий голос над собой. Сам чую, лежу на чём-то меховом, тёплом и живом. – Не боись, Веста разумна псина, не тронет…
Чьи-то вымазанные сажей ладони подносят к моему рту надтреснутую у горлышка крынку, из которой доносится запах спирта.
– Воды бы… – говорю, но меня не слышат.
Выпиваю залпом. Нутро испуганно вздрагивает, но мгновение спустя благодарно отзывается теплом. Как ни странно, будто трезвею от накопившейся усталости, оттаиваю. Те же руки протягивают обугленную со всех сторон картофелину. Разламываю надвое и втягиваю всем своим изголодавшимся существом горячий пар молочно-белой мякоти. Блаженствую. Как мало надо мне…
Их трое. Бичи. На зоне, перед побегом, арестанты говорили о них. Первый (видимо, вожак), мужик лет пятидесяти пяти, с длинной, в просмоленных грязно-коричневых комьях бородой. На нём новенькая тёмно-синяя фуфайка, офицерские бриджи полевого покроя и яловые сапоги. Сидит молча, словно о чём-то внутри себя рассуждает. Его лицо постоянно меняется, являя то беспокойство, то умиротворение, то равнодушие. Кажется, что по чьей-то неведомой воле он должен нести ответственность за своих собратьев.
Двое других – помоложе. Один – бледно-рыжий и лысый, в крупных бесформенных веснушчатых пятнах, спускающихся с безбородого, гладкого как у ребёнка лица до шеи. Шея же опасно тонка, да так, что голова кажется несоизмеримо огромной, словно обузой ей. Постоянно курит махру пополам с мелко нарезанным сушеным яблоком. Смесь лихо забивает в скрученную из газеты козью ножку, близнецов которой время от времени штампует себе впрок. Беспрестанно заходится кашлем, утыкаясь ртом в свой почти детский кулачок, сморкается в большущий шершавый лист лопуха и как будто чего-то ожидает.
Другой – узкоглазый, скуластый и смуглый, с густой шапкой смоляных волос. Деятельный, бойкий, он внимательно следит за костром и за увесистым окороком, жарящимся на стальном пруте. Постоянно недовольничает, смешно покряхтывает и матерится невпопад. Это он назвал меня беглым.
Солнце заходит, оставляя на прощание над горизонтом рваную, похожую на разлитый кисель малиновую полоску. Редкие звёзды смотрят сквозь уставшее, точно изношенное, дырчатое небо, а бледная щекастая луна с каждой минутой становится всё ярче и мудрее.
– Сейчас начнётся… – смотря в сторону лысой горы, глухим голосом говорит рыжий.
Я не придаю значения словам, наслаждаясь так вовремя пришедшей сытостью. Она разливается по изнурённому долгой дорогой телу, точно волшебный эликсир лечит его и усыпляет. Но собака-подушка вдруг вскакивает с места, становится в бойцовскую стойку и начинает истошно лаять в сторону лысой горы. Вынужденно приподнимаюсь и выжидающе смотрю туда же.
– На место, дура! – осаждает вожак. – И вы тоже расслабьтесь, дурни. Семёныч, дай беглому рогача, а то от картошки ему не больно сытно будет.
Собака перестаёт лаять, но не успокаивается и, поскуливая, суетливо бегает взад-вперёд. Семёныч (тот, который возится с костром) самодельным тесаком, похожим на мачете, щедро отрезает приличный кусок от почти готового окорока, вонзает в него новенький промасленный стопятидесятимиллиметровый гвоздь и протягивает мне. Я подношу кусок ко рту и вдруг слышу с той стороны реки отчаянный рёв.
– Мармооороооу! Аааняа!
Он то ли детский, то ли женский, но с явной примесью звериного хрипа. Вдалеке же, сквозь полупрозрачную сыворотку тумана, едва различим человеческий силуэт, то поднимающийся, то опускающийся над вершиной лысой горы.
– Что это? – спрашиваю я.
Бичи оборачиваются, переглядываются и, едва ухмыльнувшись, продолжают молчать.
– Расскажи ему, – робко обращается к вожаку рыжий.
Тот недовольным взглядом окидывает своего собрата, затем равнодушно скользит по мне, устало улыбается и, приглаживая растрепавшуюся бороду, качает головой:
– Зачем ему? У него своих проблем теперь по гроб жизни хватит.
– Расскажи, всё равно-то пытать будет, – настаивает рыжий, опустив водянисто-серые, почти бесцветные глаза. – Пусть лучше мы, чем беглые небылицы складывать станут.
Вожак нервически почёсывает бороду, опять чему-то усмехается, машет рукой:
– Ладно… Только пустое всё… Налей ему…
Сам ещё долго вглядывается в черничное послезакатное небо, лениво выуживает из початой пачки «Астры» сигарету, задумчиво разминает её закопчёнными пальцами и, чуть прищурившись на чахнущие угли костра, начинает:
– Давно это было, ещё до всего этого атомного безобразия… Ты пей, беглый, закусывай, не стесняйся. Бери, пока дают… На той стороне деревенька имелась, она и сейчас есть, но не та уже… Безлюдная, пустая… Работал я там пастухом, если занятие это работой назвать можно. Пил по-чёрному, мда… Со скотиной поведёшься, в скотину и превратишься. Так вот, приехала к нам из Гомеля, или из-под него, бабёнка чудная. Цыганка ли она была, мультянка, чёрт её разумеет, но то что не наших славянский кровей – точно. Чернявая, кудрявая, подбористая. Красивая, падла. А самое главное, на нашего брата падкая. Многих к себе из местных приваживала, пускала то бишь. Я и сам к ней попервой частил, пока не понял, кто она есть и по какую сторону от Бога находится… О, слышь?!
Вдруг опять доносится до нас отчаянное, задиристое: «Мармооороооу!» – только глуше и жалостливее…
– Вот, животинка! Как смерти просит! – прислонив указательный палец к уху, восклицает вожак. – Невмоготу, видать! Ты только подивись, беглый!.. Ну, так о чём я гутарил-то? Ах, ну да… Говорю… А что?! Был грех такой, да и не мужик я, что ли? У неё-то стегна, уух, широченные, а талийка, если двумя ладошами перехватить, коряги-то и смыкаются. Во, какая! Так-то… Жила она попервой вроде как все, хотя, признаюсь, было в её наружности что-то нечистое, тёмное, другими словами, умишке простого человека неподвластное. Я так разумею, чаклунка она была природная. Бабы местные, прознав о её способностях, животинку приводили хворую да мальцов пуганых. Та и заговаривала их по-своему. Как-то жила, в общем, да и народ со временем к ней пообвыкся. А куда деваться? Жизнь-то никто не отменял! Хотя, повторяю, особой любви не испытывал по причине мной названной. А ещё сказывали знающие люди, грех на ней смертный висел, с малолетства. Будто снасильничал её некто, и она вроде как младенца выродила порченого, с ладошками як у пипы, перепончатыми, и, испугавшись изрядно, на смитник снесла. Отвязаться, значит, хотела. Ну, вот и отвязалась, а чёрт её за это и наградил чарами бесовскими… Так-то… А когда громыхнуло в восемьдесят шестом, всё тут замысловатое и началось. Народ разумный быстренько поразъехался. Остались лишь песочники, да такие, как мы – бедолажные, которым ехать особо некуда. И она почему-то осталась. Да кто ж её знает? Думаю, не было у неё никого, кто бы ждал её и принял. Стала бы она, кабы всё путём шло, из Гомеля в нашу тьмутаракань тащиться? А ещё сказать надобно, скот и прочая живность, которую в расход пустить не успели или не захотели, разбрелась повсеместно бесхозным образом. Одних волки задрали, другие сами пали, ещё каких оставшиеся людишки к себе позабирали… А что, молоко хоть и фонит изрядно, но ведь мо-ло-ко! И вот она из таких, стало быть. Много чего себе в хозяйство подобрала, хотя раньше, окромя курок, ничего-то у неё и не водилось… Хряка породистого, блудного из сосняка вывела, свиноматку супоросную заимела, коняка точно был, корова, коза… Я ещё потешался тогда над ней: «Це ж як одна жинка такым зоопарком керуваты здатна?» Но, что и говорить, управлялась…
Прошло года два и стали крики жутчайшие из её хаты доноситься, да такие, что не то что попытать, а подойти было страшно… А ещё через годок начали до неё машины дорогие со столичными номерами приезжать. Откуда прознали? С другой стороны, на то она и власть, чтоб обо всех и о каждом в отдельности представление иметь. Так-то… Приезжали и забирали у неё в ящиках оцинкованных «что-то», «это самое», о чём и догадываться боязно. Но она довольная ходила, гордая даже. Может, приплачивали ей?
Когда же ещё пару годков минуло, захворала крепко, видать, не всем здесь в полном здравии оставаться. Радиация, как-никак. Исхудала до неузнаваемости. Скелет, кожей перетянутый. Но стоит отдать должное, как-то шаркала, ходила, значит. Сколько ж верёвочка не вейся, концовка одна… В общем, нашли её бездыханную бичи наши в березняке малом. Ты поди, беглый, проходил его? За сыроежками, должно быть, выползла. Они в те годы крупные вылуплялись, после дождичка-то особенно, с кавун страханский размером.
Хоронить на кладбище не посмели, потому как ведьм разношерстных не положено хоронить в людских местах. Свезли на лысую гору, там у нас раньше давлеников и душегубцев упокоивали… Привезли и поховали. Креста, понятно, не справили. Денька через три приехала опять тарантайка дорогая, покрутилась вокруг хаты и ни с чем укатила. А мы что ж, люди любопытства не меньшего, в дом её тоже заглянули. Да ничего в нём небывалого не сыскали. А вот зато в сарайчике сыскали. Там, окромя мест для живности её многочисленной, было ещё одно место странное, вроде как каморочка. В сарае-то! И была в той каморочке люлька, под существо человеческое приспособленная, да только от колоды сарайной мотузка тянулась, и была та мотузка крепчайшая, канатная, должно быть, но – а в этом вся суть – оборванная, а вернее сказать, перекусанная. По всему видать, та тварь, там обитавшая, сбежала… Сечёшь, беглый? То-то… Узнали об том все уцелевшие деревенские, милиция тоже прознала, и русская, и украинская, и белорусская. Стали шукать. Но ничего не нашли, хотя слыхать слыхивали и даже издали бачили… Поймать же сноровки не хватило, и по сей день не хватает. Потому как в твари этой есть что-то не от мира сего… Ты ешь, беглый, ешь! Чего стремаешься?
Я гляжу на зажаристый, порядком подостывший кусок лосятины, но понимаю, что после таких рассказов не полезет он в нутро моё.
– Не лезет… – говорю.
– Да чего там не лезет! – усмехается вожак. – Ешь, не боись. Здесь поживёшь, и не такое услышишь! И за себя, грешного, не переживай. Я тебе поутру всё растолкую. Как и чего тебе робыть надобно. Есть тут хаты пустые. Ты хлопец крепкий – выживешь! Много тут вашего брата прячется, в зоне-то… И она, тварюга, тоже прячется. Выходит, похожие вы во всём… А ведь сколько с той поры годков минуло, за двадцать будет, а она всё жива, тварюга эта. И ходит до мамки своей на могилку-то. Хнычет всё, воет… Видно, даже у твари безродной душа имеется. Да только не знает она, бедолажная, как с ней распорядиться. Да и виновата ли она в чём, если поразмыслить? Мамку же не выбирают… Иные человеки куда хуже будут. Понатворят за жизнь свою чертовщины с три короба, и живут припеваючи. А обличье у них человеческое, не звериное. Тут же напротив всё… Вот и кумекай… Эх, спать надобно. Спи, беглый, и вы все спите… Веста, иди к беглому…
Утро остриём солнечного луча безжалостно бьёт по глазам, вспарывает по шву, казалось, сросшиеся за ночь веки. Веста уже вертит пушистым хвостом, радостно бегая за всюду суетящимся Семёнычем. Рыжий, сгорбившись, сидит на невысоком пеньке и, время от времени щурясь от восходящего солнца, чистит картошку…
Вожак зачем-то крутится около яблони, курит и всё бормочет себе под нос:
– Приходила, приходила тварюга… Вот же…
Через час я уже шагаю за ним к близлежащей мёртвой деревне. Послушно внимаю вкрадчивым наставлениям бывалого, всезнающего бича. Что ожидает меня там, за рекой, не волнует. Будущее, как и прошлое, теперь находится по обоим краям узенькой тропинки под названием жизнь. Одна она представляет для меня интерес.
И только подходя к реке, случайно оглянувшись на оставленных позади Рыжего и Семёныча, припоминаю увиденное ночью.
Помнится, заснул сразу, да и как не заснуть после двух дней изматывающего пути, чистого спирта и удивительных сказок на ночь. Да ещё под разноголосый убаюкивающий треск цикад, кузнечиков и непрестанное заливистое кваканье болотных жаб. К тому же воздух ночной, перемешанный с терпким дымом костра, настоянный на луговых травах и пропитанный сладковатой сыростью близкой речки, обжигал своей свежестью и подобно морфию усыплял. Удивительно, но не привиделось мне ничего дурного тогда, хотя должно, наверное, было привидеться. Спал я сном мертвецким, каким бог награждает лишь в раннем детстве. И только под утро, когда псина, притомившись лежать подушкой под моей головой, поднялась и распласталась в ногах у вожака, очнулся я и увидел возле развесистой яблони какое-то существо. Пола оно было женского и облика необычного. Голое, с кожей человеческой, но огрубевшей, словно подпалённой огнём, и покрытой всюду обильной клейкой испариной, с шестью кровоточащими сосцами, щетиной черной усеянными, и с таким же, как у варанов тропических, бородавчатым гребнем на холке. Руки же у него – крохотулечки недоросшие, а ноги, напротив – толстые, слоновые, с раздвоенными бурыми копытцами. На голове же волосня чёрная с частой проседью, почти человеческая, только гуще, длинная и вьющаяся…
Смотрю я и понимаю, что существо это слепо, потому как глаза его наглухо затянуты бельмами размером с пятак. Стоит оно, и добродушно лыбится рыльцем поросячьим. Словно донести до меня хочет: «Пойдём со мной, человечище! Или не такая же ты тварь, как и я?! Вместе-то нам сподручней управляться в миру будет…» И, мол, никуда тебе от этой правды не деться!
Но не боюсь я почему-то. Не боюсь и всё. Может, оттого, что зверю зверя бояться незачем? Одной ведь кровушкой живы. Привстаю на корточки, думаю подняться, подойти ближе, но оно возьми и испарись, будто и не было его вовсе…
Рота отбила позицию. Немцы отступили за невысокие холмы, оттуда начался ураганный артиллерийский обстрел. Но русские солдаты уже вжались в пропитанный влагой грунт, закрепились, установили пулемёты. Теперь нас отсюда хрен выковырнешь! Теперь мы зубами будем держаться за эту стылую глину – до последнего патрона, до последнего солдата.
А к вечеру на холм выполз металлический монстр. Дождь, наконец, прекратился, и даже выглянуло ненадолго скупое зимнее солнышко. И вот в косых солнечных лучах бойцы увидели его – лобастого, с могучей литой решёткой на бампере, угловатого, и даже на вид тяжёлого и мощного.
На крыше находилась небольшая круглая башенка, и из неё торчал пулемёт. Потом башенка повернулась вокруг оси, и пулемётов оказалось три. Да с боков, из бойниц – по пулемётному стволу, да впереди, где должно находиться водителю – курсовой ствол.
Монстр стоял и шевелил пулемётами, словно фантастическое животное жалами. Прощупывал окружающее пространство, деля его на невидимые пока сектора обстрела. Чудище приглядывалось, принюхивалось, готовилось к броску.
– Крысиная душонка, – «Эрхардт»! – чуть не застонал подпоручик. – Из штаба сообщали, мол, подтягивает германец технику. В том числе, новейший пулемётный бронеавтомобиль «Эрхардт-4». Его даже снаряд берёт лишь при прямом попадании. А где наша артиллерия? Где?! Так до сих пор и не подошла. Из пулемёта такого не взять…
Куприянов в это время оказался рядом с командиром.
– А если гранатами?.. – предложил он, сам понимая, что на расстояние броска нужно ещё подобраться.
Гаевский даже не откликнулся на столь очевидный факт. Бронеавтомобиль постоял недолго и укатился за холм.
– Это он, Куприянов, осмотреться приезжал, – спокойным, отрешённым каким-то голосом сказал Гаевский. – Тактику завтрашнего прорыва прикинуть. А поутру подкатится к нашим позициям – спокойно, на безопасное расстояние, особо не рискуя, – и начнёт поливать из шести стволов. Прижмёт так, что головы не поднять. А сзади пехота, крысиные душонки, – и плакала наша позиция, такой ценой отбитая.
Гренадер подавленно молчал.
К ночи подошёл поручик Воронцов. Один из немногих оставшихся в живых офицеров, взявший на себя командование остатками батальона. Они сидели в чудом уцелевшем блиндаже, за шатким столом с расстеленной картой местности.
– Приказываю вам, подпоручик, объединить под своим началом остатки взводов второй и третьей роты и держать оборону. Знаю, что трудно, однако подобное положение сейчас по всему растянутому фронту. Видели сегодняшнюю рекогносцировку? – Гаевский кивнул.– Есть сведения, что таких броневиков несколько. Но один точно будет выступать на вашем участке. Пушек, извините, дать не могу. Их по всему батальону осталось лишь несколько штук. Завтра к полудню должно подойти подкрепление из двадцатого стрелкового корпуса. А пока придумайте что-нибудь сами. Позовите гренадеров, они гранатомётчики знатные и ребята сметливые. Может, засада, или ещё что… но рубеж надо удержать, – устало закончил поручик.
Офицеры не знали, – ох уж эта связь в российских войсках! – что сосед справа, 2-й Сибирский корпус не выдержал ударов и отступает к Августову. И левый фланг 20-го корпуса оголился, подставился под пресс 9-й армии генерала фон Эйхгорна, сам еле держится. Уж какое тут подкрепление…
Офицеры знали другое – пока нет приказа к отступлению, надо стоять. Хоть десяток всяких разных «Эрхардтов» будет против.
Воронцов ушёл, Гаевский вызвал Куприянова.
– Что получилось один раз, может сработать и во второй, – сказал фельдфебель.
В блиндаж вызвали Федорчука.
– Не, ваше благородие, – мотнул головой солдат. Простоватое лицо его оставалось ясным и безмятежным – человек чётко знал, что он может, а что нет. – Это батя умел на избу какую крыс напустить. Его раз обидели шибко, так он им… Чтоб знали… Я так не смогу. Я к себе пасюков приманить могу. Дурында эта, она ж по всему полю перед позицией колесить не будет? И вплотную к окопам не сунется. Её ж где-нибудь дождаться можно…
– Это верно, – подтвердил Куприянов, удивляясь смекалистости ефрейтора.
Действительно, машина тяжёлая. В раскисшем поле высок риск увязнуть, а с холма спускается просёлок. По нему броневик, скорее всего и двинет. А метров за двести до окопа всё изрыто воронками от их же, немецких артподготовок. Проходимость у железного чудища так себе, в эту хлябь он тоже не полезет. Значит, станет на границе твёрдой почвы – для пулемётов двести-триста метров отличная дистанция.
– Если с ночи в воронке залечь, дождаться момента, – продолжал Федорчук, – то утром я смогу незаметно пробраться к ней под брюхо. Тогда и подружек можно звать. А уж вы их снарядите.
Снарядим, подумал Куприянов. От слова «снаряд». Война придаёт словам вполне определённое значение.
– Я приказать тебе этого не могу, Федорчук, – сказал, сглотнув, подпоручик. – Только если добровольцем…
– А я и есть доброволец, ваше благородие, – улыбнулся боец. – Сам же предлагаю, добрую свою волю высказываю.
Офицер и гренадер лишь переглянулись.
На этот раз с взрывателями не мудрили. Шашка, огнепроводный шнур на пять секунд и взрыватель. Жёсткий фитиль будет торчать недлинным хвостиком, крысы доберутся до броневика за три, от силы четыре секунды. Так заверил крысовод.
Федорчук приманил пять крыс, сел на землю и достал дудочку. Животные расположились вокруг него полукругом. Куприянов смотрел и не верил своим глазам – ефрейтор общался с крысами, словно с людьми. Что-то растолковывал, внушал тихим голосом, потом начинал насвистывать на дуде и опять говорил. Командир ставит подразделению боевую задачу – ничем иным назвать это было невозможно.
Гренадер догадывался, как бы ни старался Федорчук, во время атаки он сможет лишь призвать пасюков к себе. И те должны оказаться даже не рядом с броневиком, а непосредственно на его корпусе. А ещё лучше – внутри машины. Но как это собирается проделать ефрейтор, понять не мог.
Зато отчётливо понимал другое – завтрашний бой, скорее всего, окажется для бойца последним.
В четыре утра Куприянов вывел Федорчука на передовую. Ещё раз просчитали диспозицию. По всему выходило, поедет пулемётный бронеавтомобиль «Эрхардт-4» по тому самому просёлку. Больше ему деваться некуда. И станет, скорее всего, во-о-т там – показывал Куприянов – видишь? перед воронками от снарядов, на ровной площадке. Или немного правее, там тоже место хорошее. А может, заберёт влево, тогда прдётся преодолеть два метра простреливаемого пространства. Сдюжишь?
Ефрейтора лишь кивнул. Его одели в тулуп, дали кусок брезента – прикрыться.
– Возьми, на всякий случай… – Куприянов подал широкий нож, какими любили пользоваться гренадеры. Можно было дать и наган, да толку и от ножа-то, скорее всего, не будет. Не тот случай.
– Благодарствуйте, господин фельдфебель, – серьёзно ответил Федорчук. – На удачу.
И растаял в промозглой мгле.
Куприянов пошёл к вольеру. Взял с собой унтера Пожарова, тот нёс толстый смоляной фитиль, которому предстояло сыграть роль запальника. Крысы сидели спокойно. Безропотно дали гренадерам прибинтовать к спинам динамитные шашка. Фельдфебель вспомнил детство, как в доме отца, ребёнком пытался он нацепить дворовой собаке самодельное седло. Как пёс не давался, а потом долго скакал козлом и тёрся спиной о землю, пытаясь сбросить то чужеродное, что навесил ему на холку маленький человечек.
Здесь – ничего похожего. Полное повиновение, на миг даже показалось – понимание возложенной миссии. Может, это мы все такие дураки, подумал Куприянов? Ни черта об этой жизни не знаем, не понимаем, бредём во тьме как слепцы. И хорошо умеем только убивать друг друга, не щадя при этом ни окружающий мир, ни себя самих…
А простой парень из маленькой деревеньки под Гомелем видит и чувствует мироздание много шире и острее всех нас, хоть мы с нашивками и погонами.
Близился тусклый февральский рассвет. Бойцы готовились: набивали патронами винтовочные магазины, револьверные барабаны и пулемётные ленты, готовили гранаты, подкладывали грунт на бруствер. Гренадеры изготовили сапёрные лопатки и палаши, копили силы и ненависть для броска. Разговоры в окопе почти прекратились, только всплывали то тут, то там дымки солдатских самокруток.
Лишь показалось солнце, разогнало волглый туман над позицией, проявились зримо и выпукло все выщерблины и неровности истерзанной земли перед траншеей, залитые дождевой водой воронки, обрывки колючей проволоки и, конечно, трупы, свои и чужие, – как только всё это проявилось, будто на фотографической пластине, – на вершине плоского холма появился «Эрхардт».
Уверенно и неотвратимо покатился он по просёлку. Жидкая грязь плескала из-под массивных колёс, сизый выхлоп завивался за кормой, смешиваясь с паром. Проворачивалась то в одну, то в другую сторону пулемётная башня, щерясь стволами МГ-08. Броневик казался символом непобедимой мощи германского оружия и тевтонского духа.
Бойцы смотрели на бронированную громадину зачарованно. Винтовки, револьверы, даже пулемёты Максима казались в сравнении с этой машиной уничтожения детскими игрушками. А вслед броневику появлялись из-за холма, поблёскивая штыками, цепи германской пехоты.
Куприянов разглядывал бронеавтомобиль в бинокль. Совсем близко виделись его клепаные бока, швы, смотровые щели и бойницы. На башне чернел Шварцкройц в белом квадрате – знак имперской армии. Ближе к корме, по бокам расположились громоздкие прямоугольные ящики неясного назначения.
К ужасу своему фельдфебель начинал понимать, что посадка у машины низкая, подлезть под неё будет чрезвычайно трудно. А рядом пехотинцы, попробуй помаячить у борта – вмиг снимут выстрелом. И остро, запоздало пожалел: нужно было послать в засаду гренадера, дать ему гранат побольше, и будь что будет. Но вариант такой рассматривался, был признан бесперспективным – и правильно. Ничего ручные гранаты этакому чудовищу не сделают.
Тем временем «Эрхардт» вёл себя, как и рассчитывалось. Докатился до той самой площадки, что наметили ночью Куприянов с Федорчуком, и стал. И тут же открыл огонь из всех стволов. На передовой все вжались в землю, но фельдфебель выбрал себе такую позицию, что мог продолжать наблюдение. Надо же знать, когда выпускать крыс!
А в следующий миг из воронки метнулась лёгкая тень. Федорчук обманул всех: он не полез под броневик, заскочил на подножку, ухватившись за скобу, и пригнулся. Теперь от стрелков его закрывали те самые квадратные ящики, что висели с обеих сторон машины, а для экипажа он был в «мёртвой» зоне.
– Огонь по башне! – тотчас гаркнул Куприянов, уже не обращая внимания на то, что приказы, вообще-то, должен отдавать подпоручик. – Сбивайте им прицел! Не давайте вольно стрелять!..
Бойцы откликнулись. Защёлкали винтовочные выстрелы. Как бы Федорчука не зацепили, мельком подумал гренадер. Или, не дай бог, шальной рикошет… Но рассуждать было поздно. Давай, крысовод, доставай свою дуду! Ну же!
Будто услышав, боец поднёс руку к лицу, но из амбразуры, что расположилась в каком-то полуметре от солдата, показалась рука с пистолетом. Ствол опасно шарил вдоль борта, полыхнула вспышка выстрела, неслышного за перестуком пулемётов. Но Федорчук молниеносно убрал дуду и выхватил нож. Тот, что подарил ему на счастье Куприянов. Резкий взмах, и вражеская рука, выпустив оружие, спряталась в амбразуре.
А боец вновь извлёк дудку, припал к ней и уже не отрывал губ.
Куприянов бросился к вольеру. Крысы были на взводе – напряглись серые тела, вытянулись хвосты. Метеором промелькнула в голове шальная мысль – сейчас они начнут копытом рыть землю. Крысы!.. Копытом!.. К чёрту!
Гренадер быстро и аккуратно снял верхнюю крышку. Крикнул:
– Пожаров, готов?!
– Так точно! – унтер протянул дымно тлеющий запальник.
Дальше Куприянов действовал как автомат: взять зверька под брюшко – зафиксировать – подать Пожарову – тот запаливает огнепроводный шнур – опустить крысу. Первая рванула от бруствера к броневику.
Вторая рванула…
Третья…
Пятая!
Куприянов разогнулся. Бинокль не понадобился, и без оптики было чудесно видно, как Федорчук стоит на подножке во весь рост, и, гордо запрокинув голову, играет в свою дудочку гимн победы над врагом.
И пусть мелодию эту не слышит никто, кроме его хвостатых подруг. Пусть никто вокруг ещё ничего толком не понял, не осознал происходящего, но Куприянов видел, как быстрые серые молнии влетают в амбразуры германского броневика, проскальзывают в смотровые щели, ныряют под колёса, где наверняка есть зазоры и отверстия, ведущие в кабину.
– Прыгай! Федорчук! Прыгай в воронку! – не помня себя, кричал Куприянов, и голос его тонул в весёлой перекличке пулемётных очередей…
Не прыгнул.
А в следующий миг из всех отверстий «Эрхардта» одновременно ударили столбы пламени. Раздался оглушительный грохот, и броневик начал рассыпаться: взлетела в воздух пулемётная башня с намалёванным Шварцкройцем, трещали и отваливались крупповские бронированные плиты, раскатывались в разные стороны массивные колёса. Ещё миг, и от грозной машины осталась груда обломков, полыхающая чадным пламенем, испуская в серое небо чёрный, жирный дым и копоть.
Тотчас с флангов по германским пехотинцам, оставшимся без защиты, заработали русские «максимы». Усилился ружейный огонь. Смерть находила вражеских солдат везде, и ничто не могло их спасти. Движение цепей замедлилось, а следом они повернули и побежали, подставляя спины русским пулям.
Куприянов, оцепенев, наблюдал картину разгрома. Неожиданно почувствовал – чья-то рука вцепилась ему в плечо. Обернулся – Пожаров:
– Почему он не прыгнул?! Можно ж было попробовать, воронка-то рядом!..
– Потому что командир не бросает своих солдат, – тихо ответил фельдфебель. – Тем более, в последнем бою.
На следующий день 3-й Сибирский корпус получил приказ отступать к Августову. Вновь похолодало, пошёл снег. Обескровленные части шли на соединение с потрёпанным 20-м пехотным и остатками 2-го Сибирского корпусов. Объединившись, держали оборону в заснеженных Августовских лесах, бились не щадя живота. Но двадцатого февраля 10-я русская армия Сиверса вынуждена была согласиться на капитуляцию.
Фельдфебель Куприянов и подпоручик Гаевский уцелели в этой мясорубке. Каждый прожил длинную жизнь, познал и радость побед, и горечь поражений. Каждый прошёл своим нелёгким путём, ниспосланным судьбой. Но никто и никогда больше не слышал от подпоручика некогда любимого его ругательства – крысиная душонка.
Никто больше не слышал. Никогда.
– Ты шо ж творишь, бисов сын! – гневу и удивлению старшего унтера Остапенко не было предела. И причина для этого имелась самая что ни на есть веская. Ефрейтор Федорчук кормил с руки крысу. Здоровенного такого пасюка, размером с небольшую кошку. И попадись таковая, то есть кошка, на пути подобного чудовища, рванула б кошатина прочь, поджав хвост. Это как пить дать.
А Федорчук, поди ж ты! – кормит с руки крысиную морду хлебом, что твоего щенка!
Ефрейтор вытянулся, лицо его приняло глуповато-уставное выражение:
– Виноват, господин старший унтер офицер! Но тоже ж ведь божья тварь…
– Я те щас дам – тварь! И в бога, и в душу, и в мать!..
Старший унтер славился крутым нравом, и немедля заехал Федорчуку в ухо. Боец отшатнулся, нога поехала по раскисшей глине окопа, и он с трудом удержался на ногах.
– Ещё раз замечу, посажу на огневую точку бессрочно! Башку под германские пули подставлять… Скройся с глаз!
Ефрейтор засеменил к блиндажу: винтовка соскальзывала с плеча, и воин беспрестанно поправлял, подтягивал её. Сапоги разъезжались, а полы шинели путались в ногах, и, казалось, мешали солдату идти.
– Защитничек, твою налево, Отечества! – сплюнул вслед Остапенко. – Наберут желторотиков, и в строй. А он пацан пацаном, ему б в салки играть…
Тут взгляд его остановился на крысе. Грызун не ушёл – напротив, казалось, с большим интересом наблюдал за перепалкой людей. Поблескивали чёрные бусинки глаз, топорщилась грязно-серая шёрстка, длинный облезлый хвост вольно лежал в жидкой грязи. И чуть подрагивали маленькие закруглённые ушки.
– Ах ты, сука! – взбеленился унтер и рванул из кобуры наган. Но выстрелить не успел – пасюк вильнул облезлым хвостом и словно растворился в окопной хляби. Вот только что был – и нет. Дьявольское отродье.
Впрочем, дело было не только в крысах. Седьмого февраля в Восточной Пруссии 8-я германская армия генерала фон Белова обрушилась на левый фланг 10-й российской армии с запада. Днём позже, с севера, 9-я армия генерала фон Эйхгорна ударила в правый фланг русских. При мощной поддержки артиллерии, хорошо оснащённые и вооружённые, войска кайзера рвались к городку Августову, рассчитывая окружить и разгромить армию Сиверса.
На пути парового катка фон Белова стал 3-й Сибирский корпус генерала Радкевича, базировавшийся у озера Спирдинг. Удар был страшен: сказались и фактор внезапности, и превосходство германцев в вооружении и живой силе. С упорными боями, неся тяжёлые потери, подразделения корпуса вынуждены были отступать. К десятому февраля вышли на линию Лык-Граево. За спиной лежал Райгород, а чуть дальше – Августов. По войскам прошёл приказ командующего – держаться до последнего.
Зима выдалась для здешних мест обычной – несуровой, но со снежком и лёгким морозцем. А в феврале пятнадцатого года неожиданно потеплело. С неба посыпался ледяной дождь, временами перемежающийся мокрым снегом, который тотчас превращался под ногами в водяную кашу. Сугробы сохранились разве что в лесах, а поля и дороги раскисли: в мокрой глине вязли конские копыта, тележные колёса и солдатские сапоги. А вечные спутники русских войск – перебои в снабжении, плохая связь, нехватка продовольствия и боеприпасов – тут как тут.
Второй роте первого батальона досталась позиция между Лыком и Граево, посреди раскисших зимних полей и голых перелесков. Бойцы вгрызались в неподатливый, вязкий грунт: рыли траншеи полного профиля, обустраивали пулемётные гнёзда, укрепляли батарею уцелевших полевых трёхдюймовок. Старались на совесть, хоть и винтовок не хватало, и патронов. А орудий осталось всего три.
Немцы притихли, но все понимали – это ненадолго. Силы копят, готовятся к новому мощному броску.
Поэтому был повод у старшего унтера Остапенко для плохого настроения, определённо был. Да тут ещё эти крысы. В полукилометре, за перелеском, стоял заброшенный польский хутор. Люди уходили в спешке, прихватывая то, что могли унести. Вот и осталось в амбаре несколько мешков пшеницы. Употреблять её в пищу было нельзя – подмокла и подопрела, но вот крысам она пришлась по нутру.
Грызуны быстро расправились с хуторскими запасами, и с приходом российских войск повадились шастать в расположение. То прогрызут мешки с мукой или крупой, то ящики с сухарями. Не столько съедят, сколько вывалят бесценные продукты в грязь, перепортят. Обнаглели до того, что хвостатых тварей можно было встретить в окопах среди бела дня, вот как сейчас. За два дня, что взвод окапывался и готовился к бою, крысы успели стать настоящим бедствием.
Остапенко докладывал командиру взвода подпоручику Гаевскому, но тот лишь усмехался: поставь мышеловки, Фёдор, или кота заведи. И вообще, не о том думаешь, старший унтер. Германцы, вот те – крысиные душонки! И к наступлению они готовятся денно и нощно. А начать могут с минуты на минуту. Тогда твои серые, что с хвостами, сами разбегутся.
Ага, кота заведи! Да там такие зверюги, что тех котов сожрут и только облизнутся. Но унтер не сдавался, подал рапорт в интендантство – мол, заедают крысы, примите меры. И получил пространный ответ, что, дескать, грызунами должны заниматься санитарные роты, но у них в нынешнем положении столько забот и хлопот, что никто воевать с твоими крысами сейчас не будет. Управляйся своими силами.
И вот всё это вместе – поражения на фронте, промозглый холод и дождь, и наглые крысы вдобавок – заставляли Остапенко хвататься порой за кобуру. И не его одного.
А на рассвете следующего дня, после мощной артподготовки, германцы бросились на штурм русских позиций. Остатки русской артиллерии были подавлены огнём немецких пушек. Длинные очереди вражеских пулемётов не давали поднять головы, под их прикрытием неприятель двинулся в атаку. Русские не сдавались: закипала вода в охладителях пулемётов Максима, гулко били трёхлинейки, но вместо падающих фигур в остроконечных шлемах тут же появлялись новые. Казалось, нет им числа…
Схлестнулись в штыки. Бок о бок со стрелками бились гренадеры, которых легко было отличать по шлемам Адриана с гребнем. В скоротечных наступательных боях они расстреливали врагов в упор из револьверов, поражали их палашами и ножами, сапёрными лопатками. И после атак разрубленные кайзеровские шлемы устилали дно русских окопов.
Рукопашный бой в траншее – действо жуткое, кровавое, беспощадное. Здесь нет места милосердию, благородству, выражению каких-то человеческих чувств – люди превращаются в кровожадных зверей. Здесь нет правил. Точнее, правило одно – если не ты врага, то он тебя. Увидел спину в чужой серой шинели, поспеши вонзить в неё штык. Или нож. Или рубануть изо всех сил лопаткой, наточенной перед боем до бритвенной остроты…
Взвод выбили с передовых позиций. Подразделения отступили ко второму эшелону обороны, менее приспособленному для ведения боевых действий. Закрепились. Но и германцы не ринулись следом. Возможно, причиной тому были понесённые потери, а быть может, угасающий зимний день. По ночам немцы атаковали крайне редко.
Наступила передышка. Бойцы валились на дно окопов, бессильно прислонялись к стенкам. Пар шёл от запаленного дыхания, на лицах смешивались холодные капли дождя и горячий пот. Стонали и хрипели раненные, те, кого смогли вынести.
Сновали санитары, матерились командиры.
– Ну что, солдатушки, храбры ребятушки, хлебнули говна! – орал подпоручик Гаевский, потрясая наганом. Злые слёзы катились по его щекам, измазанным глиной и пороховой гарью. – Не удержали позицию, сдали крысиным душонкам! Но отсюда назад – ни шагу! И готовьтесь – будем наш окоп возвращать. Костьми ляжем все до единого, но немца выбьем!
Чуть перевели дух и спешно принялись устанавливать вынесенные из боя «максимы», обустраивать в окопе пулемётные гнёзда, готовить стрелковые ячейки. Но каждый понимал – возвратить укрепление во сто крат труднее, чем удержать. Каково же было негодование старшего унтера Остапенко, когда поздно вечером, дав себе малый передых и сворачивая самокрутку, сидя на пустом снарядном ящике, он вновь увидал невдалеке острую крысиную мордочку и любопытные бусинки глаз.
– Федорчук! – взревел унтер. – Если живой, сей миг его ко мне!
После утреннего боя личного состава во взводах осталось где половина, где треть, а где и того меньше. Подразделения наспех переформировали, создав из оставшихся бойцов и офицеров хоть какое-то подобие боеспособных единиц. Но Федорчука нашли – не погиб боец, не пал под германскими пулями, не поймал штык в грудь, и сейчас тянулся во фрунт перед старшим по званию – чумазый и усталый, но живой.
– Видал, ефрейтор, опять твои друзья заявились? – зловеще начал старший унтер. – Слушай приказ: чтоб до утра ни одной крысы в окопах не было. Хоть руками их лови, хоть словами уговаривай, если ты для них такой хороший. Ещё одного пасюка увижу, отдам тебя под трибунал.
– Слушаюсь, господин старший унтер офицер! – как-то даже весело отвечал боец. – Зачем же под трибунал, я их, если нужно, очень даже просто шугануть могу. Ни одной крысы за две версты вокруг не останется!
– Как это? – подивился унтер. – Ты, небось, и не знаешь, что это за тварюги такие…
– Никак нет, знаю! Мы родом с Гомельщины, господин старший унтер офицер. Ещё деда моего в деревне крысоводом прозвали, а потом и отца тоже. Эт ужо когда батя в Сибирь подался, там всё по-иному стало…
Как ни измотан был Остапенко, как ни злился на германцев, погоду, тяжёлую воинскую долю и крыс – будь они неладны! – но и на войне человек остаётся человеком. Любопытным, способным удивляться, готовым и посмеяться в краткие минуты затишья. Когда есть тому причина. А быть может, именно из-за того, что смерть постоянно ходит рядом, человеческое порой проявляется в бойцах ярче, чем в мирной жизни.
– Как это – крысовод? – неподдельно заинтересовался унтер. – А ну, расскажи.
– Да у нас в деревне крыс тоже хватало. А где их нет? На мельнице, в амбарах, особо, когда урожай убрали. Так-то мы их не сильно и гоняли: божьи твари, тоже жрать хотят. Но если посевная подходит, зерно приготовлено, или там бульба, а они повадятся это всё на зуб – тут уж не серчайте, серые. Дед умел вырезать дуду. Потом и отца научил, а тот меня. Дуешь в ту дуду, и пасюки разбегаются. Ни одной хвостатой не остаётся, как и не было вовсе! Дед мастак был. Случалось, возьмёт дудку шутки ради, начнёт свистать, и крысы во двор выходят – что твои куры или гуси. В круг становятся, и идут по кругу одна за другой, будто хоровод водят! Обхохочешься! – Простоватое, курносое лицо Федорчука светилось искренним восторгом. – Заиграет чуток по-другому, и крысы в обратную сторону потопали…
– Врешь! – хохотнул унтер. – Вот как есть врешь!
– Крест святой! – побожился солдат. – Я, конечно, так не умею, но, бывало, придёт охота поозорничать. Так что делал – как девки за околицей соберутся, гармониста позовут, попеть, там, поплясать с парнями – я неподалёку в кустах сяду, и давай дудеть. Крысы как попрут стаей – по ногам девкам, под юбки – визгу, крику! Кутерьма!
К разговору присоединились ещё охотники до баек. Теперь хохотал не только унтер, смеялись все. И никто не обратил внимания на гренадерского фельдфебеля, покуривавшего в сторонке, но внимательно прислушивающегося к рассказу. Неожиданно гренадер встал и подошёл к компании.
– Погоди, Федорчук, – упёр он в солдата немигающий взгляд серых, словно выгоревших под вражеским огнём глаз. – Ты хочешь сказать, что можешь не только распугивать крыс, но и приманивать их?
Смех сразу прекратился. Бойцы подтянулись, даже унтер поднялся со своего ящика. И не только оттого что гренадер был старше по званию. Этих ребят в армии уважали.
Появились гренадерские группы по банальной причине нехватки винтовок. Отбирали сюда ребят смелых и физически крепких. Они обвешивали себя гранатами, словно елки шишками, брали сапёрные лопатки, короткие пики, ножи, револьверы и первыми шли в бой. Подбирались вплотную к окопам противника, забрасывали их гранатами, а потом врывались на чужие позиции, рубя в куски очумевших тевтонов. Потери несли огромные, но тот, кто выживал, становился закалённым и бесстрашным воином. Было за что уважать.
Сейчас незнакомый гренадер ждал ответа.
– Так точно, господин фельдфебель, – заробел Федорчук.
– И направить их в определённую сторону? – наседал гренадер.
– Да получалось раньше… – протянул солдат, не понимая, куда клонит фельдфебель.
– А на немецкие позиции послать сможешь?
– Так точно, – Федорчук непроизвольно глянул через плечо на занятые германцами укрепления.
– А как считаешь, если крысе навесить гранату, она побежит? – задал главный вопрос гренадер.
В окопе воцарилась тишина. Только шелестел нескончаемый дождь, да постукивал время от времени немецкий пулемёт МГ-08. Неприцельно, больше для порядка…
– Вы что, Куприянов, Гамельнского крысолова среди наших солдат отыскали? – откровенно рассмеялся подпоручик Гаевский в лицо фельдфебелю. – Так может, он не крыс, а «гансов» своей дудкой из окопов выманить может? Доведёт до ближайшей речки – и в воду! Да что в речку, просто под пулемёты…
Гренадер стоял во фрунт перед развалившимся на походном стульчике взводным, уставившись немигающим взглядом офицеру в переносицу. Лицо застыло.
– Я сам видел, ваше благородие, – твёрдо повторил он.
Не далее как утром Куприянов поймал Федорчука и заставил продемонстрировать своё искусство. Результат поразил его. Солдат достал простенькую на вид дудку, сделанную из полого куска осоки.
– Эт когда у озера стояли, спроворил на всякий случай, – пояснил он, как бы конфузясь.
Потом поднёс эту свою дуду к губам. Послышался очень высокий, на пределе слышимости звук. Музыкой его назвать было трудно, более свист, чем мелодия, но какие-то переходы – даже переливы – прослушивались. И буквально через минуту в окоп, на глазах у многих людей прибежали крысы. Вначале две, потом ещё две. Они присели перед Федорчуком, вытянули хвосты и застыли. Создавалось полное впечатление – дрессированные зверьки явились на зов своего хозяина. Крысы были крупные, серая шерсть свалялась, вымазалась в глине, но облезлыми их назвать язык не поворачивался – упитанные, резвые грызуны.
– Да полно вам, фельдфебель, – не поверил Гаевский. – Я понимаю ещё, коня свистом подозвать. Или там… собаку. Но крысу?! Идею вашу, уж не взыщите, считаю совершенно завиральной. Но и запретить попытку не могу. Атаковать будем завтра с рассветом. Артиллерии нет. Подкрепление увязло на раскисших дорогах, когда-то ещё пребудет. Пространство перед позицией простреливается немецкими пулемётами, бросить людей в атаку без поддержки – просто положить всех в землю. Поэтому, если вам удастся провести подобную… – подпоручик замялся, подыскивая нужное слово, нашёлся: – огневую подготовку, вы окажете роте и всему батальону неоценимую услугу. Что ж, дерзайте…
Ещё утром, до доклада начальству, Куприянов прикидывал, чем снарядить неожиданных помощников. Понятно, что стандартная, принятая на вооружение граната РГ-14 здесь не годилась совершенно. Ну действительно, как крыса нажмёт спусковой рычаг на рукояти гранаты и сдвинет предохранительную задвижку? Значит, нужно что-то фитильное, простое, но надёжное.
Фельдфебель отправился к сапёрам и узнал, что у них, по счастью, есть небольшой запас динамитных шашек с капсюлями-детонаторами и огнепроводными шнурами. Притащив в расположение ящик взрывчатки, Куприянов призвал Федорчука и поручил ему приманить крысу. С этим боец справился легко.
До германских позиций, по прикидкам гренадера, было метров четыреста. Отмерив такое же расстояние вглубь собственного участка обороны, ефрейтор повязал одну из крыс красной лентой с кокетливым бантиком на спине и коротким посвистом отправил в забег. Куприянов хронометрировал. Так сделали несколько раз. Получилось, что расстояния до вражеского окопа крыса преодолевала в среднем за две минуты.
Значит, фитили придётся делать с небольшим запасом – на две с половиной минуты горения. Получался длинный хвост, который будет волочиться за пасюком, попадать в лужи, биться о неровности почвы. Ненадёжно – может погаснуть. К тому же, когда пламя дойдёт до шашки, оно может припалить животное. Куда тогда прыгнет крыса?
Идея с фитилями, казавшаяся такой простой и надёжной, отпала. А новые не очень-то появлялись.
Тем временем Федорчук приманил уже два десятка крупных крыс и самозабвенно с ними возился. Построил вольер из ивовых прутьев, кормил с руки, и занимался натуральной дрессурой – по свистку заставлял выходить из вольера и возвращаться. Отбегать на разные дистанции, и снова возвращаться. Бегать стаей, клином, рассыпаться цепью…
Солдаты и офицеры, свободные от службы, собирались поглазеть на это представление. И странное дело – никто не смеялся, не улюлюкал, не подначивал Федорчука, как это обычно принято в солдатской среде. Все понимали – человек занят важным, ответственным делом, от успеха которого, возможно, зависят их жизни.
Но ещё более поражало Куприянова изменившееся отношение солдат к крысам. Никто не смотрел теперь на них брезгливо, с отвращением, никому в голову не приходило пнуть сапогом пробегающего мимо пасюка. Наоборот, каждый, кто подходил к вольеру, норовил угостить хвостатых хлебом, сухарём, а то и кусочком сахара. Прямо как младших братьев наших, право слово…
К вечеру, сходив ещё раз к сапёрам, покурив да покалякав с мужиками, Куприянов решил вопрос с детонаторами. Дело в том, что днём он приметил: воронки от снарядов крысы оббегают, небольшие ямки перепрыгивают, а вот в глубокие ямы, такие как окоп, например, скатываются кувырком. Фельдфебель посоветовался с главным крысоводом. Да, подтвердил Федорчук, под свист дудочки они всегда так делают. Попадись обрывистый берег реки, крутой овраг – крысы скатываются по склону кубарем, а потом уже бегут дальше.
Оставался не слишком надёжный и опасный, но единственный, на взгляд Куприянова, способ сделать детонаторы. Из взрывателей неиспользованных снарядов к трёхдюймовкам – пушек-то целых не осталось! – с великими предосторожностями извлекли гремучую ртуть. Порошок этот чрезвычайно чувствителен к трению, удару, сотрясению и широко используется для подрыва менее чувствительного тротила.
Куприянов решил нанести сверху на динамитные шашки тонкий слой крупинок фульмината ртути, как по-научному называлась гремучка. Шашку прибинтовать к телу крыс обычными бинтами, которые скрепя сердце, дали ему в санитарной роте. Гремучую ртуть прикрыть сверху от влаги кусочком вощёной бумаги и приклеить. И тогда кувырок во вражеский окоп станет последним, смертельным сальто для живых снарядов…
В какой-то момент фельдфебель усомнился в успехе предприятия. Ему показалось, что подпоручик Гаевский был прав, а он ввязался в откровенную авантюру. Всё было слишком шатким, ненадёжным, что называется «на тоненького». А если крыса ударится во время бега о препятствие? Гибкому телу животного ничего не сделается, а вот взрывчатка может среагировать. А если пасюк прыгнет слишком высоко, эти зверюги способны выпрыгивать почти на метр в высоту?! Динамит же достаточно уронить с двадцати пяти сантиметров, чтобы произошла детонация. Или наоборот, несмотря на защиту вощёной бумагой, гремучая ртуть подмокнет? Тогда чувствительность её многократно снизится. И уже не от удара или трения – из револьвера нужно палить, чтобы произошёл подрыв шашки.
Но отступать было некуда. И менять что-либо – поздно. Гренадеры уже перебинтовали крыс, приспособили гремучую ртуть и теперь следили, чтобы животные не затеяли ненароком опасную возню. Но те вели себя спокойно, дремали.
Близился рассвет, рота готовилась к атаке. Германцы всё чаще запускали осветительные ракеты, опасаясь пропустить в предрассветной мути начало штурма русских. С обеих сторон простреливаемой, изрытой воронками полосы земли нарастало напряжение, знакомое любому солдату перед боем. То натянутое струной ожидание, которое чувствуется физически, разливается в пространстве, оборачивается звенящей тишиной за миг до яростного грохота и слепящего пламени.
Подошёл сумрачный Гаевский:
– Готовы?
– Так точно, ваше благородие. Готовы.
– Начинайте.
Куприянов повернулся к Федорчуку, тот бодро улыбнулся и поднёс дуду к губам. Лишь зазвучали первые высокие, на грани слышимости посвисты, сонные до этого крысы оживились, задвигались. Зашевелились маленькие закруглённые ушки. Мягко толкаясь боками, грызуны, с уродливыми горбами прибинтованных динамитных шашек на спине, выстроились у выхода из вольера.
Выстроились шеренгой, словно готовые броситься в атаку бойцы.
– Ну, с Богом, Федорчук! – выдохнул Куприянов и поднял плетёную заслонку, закрывающую выход из вольера.
Серая лавина метнулась на волю. Гренадер ещё успел заметить, как крысы рассыпаются цепью, а потом юркие тела животных исчезли на фоне обожжённой, расстрелянной земли. Секунды растягивались в часы, минуты казались вечностью. С шипением прочертил тёмное небо очередной осветительный снаряд, а через миг его бледный свет померк в первой вспышке. Следом прокатился грохот взрыва.
В германском окопе.
И дальше – ещё взрыв, и ещё! На глазах укрепление превращалось в стену огня и дыма. Взлетел в воздух, будто сделанный из картона, немецкий пулемёт. Фонтанами летела жидкая окопная грязь, и в ней, чудилось Куприянову, мелькают разорванные тела вражеских солдат.
А гренадеры уже бросились на штурм. За ними поднимались в штыковую атаку стрелки.
– Даёшь, крысиные душонки! Даёшь! – орал Гаевский, бежавший в полный рост впереди своих бойцов и стреляя из нагана в клубящееся, багрово-сизое зарево. – Ур-р-ра-а-а!..
Fiat justitia, pereat mundus *
Лязг. Створки ворот открываются. Механизм словно прессом выдавливает в узкий, как раз в ширину обычного человека, стальной коридор точно отмеренное количество людей. Лязг. Створки закрываются. Лязг. В одной из боковых стен коридора синхронно открывается множество узких ниш. Как раз по числу перепуганных людей в коридоре. Противоположная стена коридора с натужным гудением медленно, но неотвратимо начинает приближаться, грозя раздавить в лепешку. Люди в панике забиваются в ниши. Лязг. Ниши закрываются. В каждой из них раздается голос.
— Голосовали ли вы на выборах 2563-го года в планетарной системе Мидори за президента Кусами?
Короткая пауза. Отвечать людям необязательно. Каждая железная ячейка нашпигована сотнями датчиков. Они сканируют мозг людей и выявляют правдивый ответ независимо от того, молчит ли, говорит ли или истошно кричит исследуемый. Вероятность ошибки меньше одной десятимиллиардной. Пауза заканчивается. Лязг. Некоторые ячейки открываются с противоположной стороны и выпускают счастливчиков. Новый вопрос.
— Были ли вы не в курсе до выборов, что президент Кусами планирует уничтожить в планетарной системе Мидори всех представителей европеоидной и негроидной рас, включая женщин и детей?
Пауза. Лязг. Всего пара ячеек открывается с противоположной стороны.
В оставшихся снова звучит голос.
— Выборы 2563-го года в планетарной системе Мидори были признаны независимыми наблюдателями демократичными, прошедшими без подтасовок и в условиях свободы прессы. На этом основании вы признаетесь виновными в осуществлении геноцида и приговариваетесь к смертной казни. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Люди в ячейках воют, бьются головой о стенки, сидят на корточках, прикрывая голову руками. Вспышка — и все стихает. Тончайший пепел оседает на пол железных кабинок. Лязг. Створки ворот открываются. Новая партия людей поступает в коридор. Лязг.
За президента Кусами в планетарной системе Мидори проголосовало 86 процентов избирателей.
—————————————————————-
* — Пусть рухнет мир, но свершится правосудие
От редакции
Решив публиковать в нашем альманахе рассказы скандально знаменитого Миррского цикла Макса Шапиро, мы специально выбрали в качестве флагмана рассказ хотя и самый короткий, но вызвавший наибольшее количество ожесточенных споров среди читателей.
— Я тоже вначале перепугался, — говорил Снейк, пережевывая брикет сухого завтрака, — но потом поостыл, пошевелил мозгами и понял, что ничего запредельного не происходит. Ну зомби, ну сначала задохнулся, потом я ему из пистолета добавил, а он ничего себе топает, лыбится, как дурак. Мне дохлый Узи нравится даже больше, чем живой, который вечно орал и сквалыжничал…
— Как-то это все в голове не укладывается, — промямлил Джи.
Снейк всплеснул руками:
— Да ничего нового! Ты слыхал о колдунах вуду?
— Какие-то шизики из Африки?
— Вроде того. Они умели оживлять трупы и заставляли их полоть свои африканские грядки. У нас с тобой ситуация примерно такая же, только без заклинаний и волшебных отваров.
— Понятно, что без отваров, — Джи зевнул. – Я ему отваров не давал… Жалко, что кофе весь вышел, — добавил он с сожалением.
— Но он жив, — продолжал Снейк, игнорируя реплику про кофе. – Он не дышит, не ест, не срет, но он ходит, шевелит руками и даже слушается команд.
— Команд? – переспросил Джи.
— Да, команд. Помнишь, я первый раз поставил замок медотсека на предохранитель, а он как-то снял блокировку и выбрался в коридор? Так я поймал его и велел возвращаться обратно.
— И он?
— Развернулся и пошел на место.
— Ну… — недоверчиво протянул Джи.
— Вот тебе и ну! А ты в курсе, что он оживает на два часа примерно два раза в сутки, немного раньше оживал раз в шестнадцать часов, но это от того, что у нас падает скорость.
— К чему ты клонишь? – спросил Джи. – Откуда ты это знаешь?
Снейк махнул рукой:
— Еще в прошлый четверг я поставил в медотсеке камеру от карманного компьютера, чтобы держать руку на пульсе. Смотри. – Он вытащил из кармана наладонный монитор и продемонстрировал Джи изображение каюты с лежащим в углу Узи. – Через три часа он встанет и будет опять пытаться открыть дверь.
— И с чем связана подобная периодичность? – без особого энтузиазма поинтересовался Джи.
— Я, конечно, не специалист, — сказал Снейк. – Но, думаю, периодичность связана с регулярным пересечением плоскости колец. Скорее всего в кольцах высокое содержание пыли и обломков некого минерала, и этот минерал излучает. Пролетая сквозь край кольца, мы попадаем в интенсивную зону и вуаля, наш покойник начинает дрыгать ножками. Я снял кое-какие параметры излучения, там что-то совершенно экстраординарное.
думаю, именно эта дрянь заставляет шестеренки в мозгу Узи бегать по наезженным орбитам. Как тебе теория? Может, колдуны вуду тоже использовали в своих амулетах излучающие камешки? А? Сенсация!
— Ты голова, — с удрученным восхищением согласился Джи. – Только нам-то какой прок с твоей сенсации? Мы все глубже цепляем его периферию. Через восемь дней либо разобьемся, либо нас раздавит в плотных слоях.
Снейк почесал стриженую голову.
— В ремонте «Марка» ты мне больше под ногами елозишь (Джи насупился, но Снейк поднял руку, упреждая возражения), а вот капитан в электронике разбирался и, вроде как, неплохо. Если зомби исполняет команды, отчего бы нам не привлечь его к ремонту? Глядишь, пошло бы скорее.
Второй пилот с минуту смотрел на механика с величайшим изумлением. Потом на его лице проступило понимание.
— Черт, — пробормотал он. – Звучит вроде неплохо… Хотя все равно не прокатит.
— Почему?
— Он же валится мешком, стоит кораблю удалиться от кольца, – растерянно сказал Джи. – Ты сам видел. А нам нужно, чтоб его ролики крутились перманентно… Кстати, а излучение как, не опасное? Сами в ящик не сыграем?
— Насрать, — сердито сказал Снейк. – Пока вроде не сыграли… – Он нахмурился, что-то обдумывая.
— Есть одна мыслишка, — наконец проговорил механик, — как сделать фактор постоянным.
— И как? Развернуть орбиту «Атеиста» в плоскость кольца? – Джи покачал головой. – Мы сожжем топливо в аварийных ракетах за три часа.
Снейк покрутил головой:
— Не-а. Нам нужен только камешек. Один камешек из кольца.
Джи вытаращил глаза, потом хлопнул себя по лбу, но уже чрез секунду лицо его опять сделалось расстроенным.
— Доставать нечем, – сказал он. — Наши зонды не подойдут.
— Зонды не нужны, — Снейк отряхнул ладони от крошек. – У нас есть дюжина осколков от метеорита. Застряли в корпусе вычислителя. Я их собрал и на всякий случай сложил в корабельный сейф, вдруг в трибунале понадобятся доказательства…
— Ну ты идиот! – восторженно сказал Джи.
***
Корабельный сейф высокой защиты был единственной на «Атеисте» вещью, для покупки которой капитан Фарвиш не пожалел бабок. Абсолютно надежный, высокопрочный, непроницаемый для подавляющего большинства излучений, с системой кодовой защиты и пятью автономными ячейками.
Слушая сопение топтавшегося сзади Джи, Снейк открыл общее отделение и выбрал из лежащих на средней полки серебристых камешков один, размером с крупную горошину.
— Думаю, этого хватит, — сказал он, закрывая дверцу. – Ну что, пошли, что ли.
Двое мужчин поднялись на второй ярус жилого модуля и двинулись к медицинскому отсеку. Уже в коридоре решительность Джи начала стремительно таять, но Снейк пресек его дезертирские потуги в корне.
— Окстись, — строго сказал бортмеханик, отпирая люк. – Сейчас мы почти над полюсом, покойник совершенно покоен. – Он приостановился в дверном проеме и добавил, – В конце концов, это мне его нужно бояться. Я же шмалял в него с пистолета… Два раза.
Джи тяжело вздохнул, но деваться было некуда.
Они остановились над лежащим посреди отсека голым человеком. Снейк вынул из кармана серебристую горошину и наклонился, поднося ее поближе к трупу. Джи следил за ним со смесью ужаса и любопытства. Когда горошина оказалась в полуметре от груди капитана, тот неожиданно раскрыл глаза и сел, подтянув к голой груди голые колени, затем поднялся на ноги, по лицу его блуждала глуповатая добродушная улыбка.
— Вот черт, — потрясенно проговорил Джи.
После серии простеньких экспериментов стало ясно, что камешек работает как надо, но обязательно должен находиться не дальше семидесяти сантиметров от головы зомби.
— Нужно приклеить его к затылку липкой лентой, — предложил Джи.
Скептический взгляд Снейка пробежался по фигуре стоящего навытяжку Узи, задержался на заклеенном пластырем животе, скользнул ниже.
— Нет, — сказал бортмеханик. – Нужно одеть этот срам во что-нибудь приличное, а камешек затолкать в карман.
Джи сбегал в капитанскую каюту и притащил брюки и пару рубашек с карманами на застежке. Через пять минут послушно поднимающий руки и ноги Фарвиш был кое-как приведен в приличный вид.
— Вот так, — с удовлетворением сказал Снейк, осматривая плоды своих стараний, — а теперь, дружок, держи-ка основу твоей жизни. Подними руку и растопырь пальцы.
Узи, не меняя выражение лица, поднял ладонь, и Снейк вложил в нее серебристую гранулу.
— Ты должен все время держать эту штуку при себе, – сказал Снейк наставительно. – Лучше всего вот здесь.
Палец механика потянулся к нагрудному карману капитанской рубашки, но Узи его опередил. Выкатив глаза, труп быстро поднял пятерню к лицу и сунул кусочек камня в рот. Кадык на толстой шее нырнул вверх и съехал вниз.
— Ё-кэ-рэ-гэ-нэ, – испуганно проговорил Джи.
Но Снейк, который был тоже удивлен и отчасти шокирован, повел себя в высшей степени хладнокровно.
— Да бог с ним, — сказал он рассудительно. – Пищеварение-то все равно не работает. Какая разница, где камень, в кармане или в желудке? Пошли в рубку, покажем ему тестер.
***
Через три дня совместной работы Снейк утвердился во мнении, что мертвый Узи управляется с тестером едва ли не быстрее его самого. Это было дико и забавно, но от мертвого Фарвиша пользы оказалось куда больше, чем от живого. Он перебирал микросхемы, как автомат, находил нужную, втыкал ее в гнездо и моментально затягивал крепления. Он не ел, не спал, не ходил в туалет, не отвлекался на неизбежные разговоры. Если механик или второй пилот что-нибудь ему говорили, он улыбался идиотической улыбкой и говорил: «Гы-гы».
Ко вторнику ощущение близкого спасения стало таким сильным, что у Снейка появился навязчивый соблазн бросить капитана на Джи и наконец выспаться, но он не дал себе воли. Задремывая и просыпаясь, он следил, как Узи машет руками со скоростью вентилятора, и опять погружался в полудрему.
В пятницу они в первый раз запустили компьютер. Снейк, затаив дыхание, нажал кнопку «пуск», и по мертвым экранам мониторов впервые за пятнадцать дней побежали иконки загрузки.
Джи прыгал по рубке, как полоумный, Снейк хлопал мокрыми глазами, а Узи стоял навытяжку и улыбался.
Оттестировав в тот же день все системы «Атеиста», они запустили маршевые двигатели, и, сидя в кресле позади Джи, Снейк чувствовал, как блаженно наливается тяжестью перегрузки его тело, а Узи в соседнем ложементе таращил выпученные глаза.
Через пять часов Снейк проснулся в том же кресле оттого, что его трясли за плечо.
— Просыпайся, дружище, — негромко говорил Джи. – Через час будем за орбитой последней планеты. Все системы готовы к прыжку. Нужно посовещаться, куда рванем и что станем делать.
— Уже? – сипло сказал Снейк, протирая глаза. – А где Узи?
— Я велел ему сходить до камбуза. – Джи помахал в воздухе ладонью. – Так что? Какие будут идеи? Мы ведь с тобой теперь типа как безработные. А кроме того нужно решать вопрос с капитаном. Не можем же мы везти его на землю.
Снейк сильно потер лицо ладонями.
Пока они с Узи чинили вычислитель, думать о посторонних вещах было совершенно некогда, но теперь ситуация всплывала перед внутренним взором механика во всей своей неприглядности.
Если, вернувшись в порт приписки, экипаж заявит о смерти и последующем воскрешение капитана, то придется давать показания в навигационной комиссии. Даже если пилоту и бортмеханику поверят, то мертвому капитану и судовладельцу навряд ли продлят лицензию, а учитывая то, что родственников у Узиэля нет, «Атеист», скорее всего, отойдет в пользу государства. Двух космонавтов, замешанных в смутной истории, скорее всего, просто уволят. Их даже увольнять не нужно, поскольку работодатель мертв, их просто отставят в сторону, как ненужный хлам, а с репутацией хлама найти новое место будет ох как непросто. Да и информация о планете, вокруг которой вращаются триллионы тонн амулетов вуду, наверняка не обрадует власти… Черт подери!
— Так есть идеи? – повторил Джи.
Снейк мрачно развел руками.
— А у тебя?
Джи с глубокомысленным видом присел на подлокотник.
— Пока вы возились с вычислителем, я обдумывал ситуацию, — сказал он не без гордости. – Исходя из того, что компьютер после аварии не вел записей, против нас нет улик, но и алиби у нас нет…
— Куда ты клонишь? – подозрительно поинтересовался Снейк.
— С этой точки зрения, — невозмутимо продолжал Джи, — у нас есть два варианта решения вопроса. Первый – извлечь из Узи волшебный камешек, а потом честно рассказать все в комиссии, опустив информацию про ожившие трупы.
— Ага, — пробормотал Снейк. – И как мы объясним два пулевых ранения?
— Вот! – Джи торжественно поднял палец. – Тогда есть второй вариант. Мы оставляем все как есть.
— И?
Тихо скрипнул входной люк. Второй пилот и механик разом поднялись на ноги. Пришаркивая и неловко покачиваясь всем корпусом, через помещение рубки двигался Узиэль Фарвиш. В вытянутых перед собой руках он крепко сжимал дымящуюся чашку. Капитан остановился в паре шагов от своих бывших подчиненных, все с той же дураковатой ухмылкой.
— Суп! — сказал он радостно.
— Вот молодец, — похвалил Джи, заглядывая в чашку. – Всего раз объяснил ему, как заваривать концентрат. – Он отобрал у Узи посуду и пристроил ее на выдвижной столик. – Умница! Спасибо!
— Гы-гы, — сказал Узи.
— Так что там за вариант? – напомнил Снейк, с некоторой опаской поглядывая на чересчур оживленное лицо покойника.
— Мы оставляем все, как есть, — сказал Джи, – с одной поправкой… Узи, ты сможешь поставить свою подпись?
— Подпись… — повторил Узиэль, разрегулированно кивая головой.
— Компьютер, — повелительно сказал Джи. – Распечатай нам два экземпляра договора… — Он обернулся к удивленному Снейку. – Думаю, дарственная вызовет слишком много ненужных вопросов… Пусть будет договор на партнерство, по тридцать три процента от рыночной стоимости.
Буквально через секунду в лоток легли два листа тонкого пластика.
— Где-то у нас тут была ручка.
Узи, подняв голову, с интересом поглядел на капитанскую половину пульта, где в специальном футляре торчал маркер, которым капитан обычно подписывал официальные накладные.
— Ах, да! – Джи птицей слетал до пульта. – Осторожно. Попытайся писать разборчиво, — сказал он вкладывая золотистый стерженек в пальцы зомби. – Не спеши.
Узи внимательно поглядел на пододвинутый к нему планшет и сделал быстрое уверенное движение.
Джи заглянул в лист. Его физиономию осветила улыбка.
— А теперь здесь.
Снейк недоверчиво взял листок.
— Узиэль Фарвиш, — прочел он, всматриваясь в знакомую подпись.
— Гы-гы, — сказал Узи, внимательно глядя на Снейка совсем невеселыми глазами.
«Гы-гы», — подумал Снейк.
— Ну что, господа партнеры. – Джи с улыбкой сложил листы в папку. – Теперь осталось убрать документы в сейф, посчитать вектор гиперпотока до Земли и можно делать скачок.
— Вектор гиперпотока, — неожиданно заявил Узи, — составляет шесть целых, сто четырнадцать тысячных…
Джи и Снейк разом уставились на капитана.
— На десять в восемнадцатой…
— Ни фига себе, — потрясенно проговорил Джи.
«Черт, — подумал Снейк, чувствуя, как засосало под ложечкой. – Если что, нужно будет целить ему в желудок».
Узиэль Файвиш умер за час до обеденного перерыва, спустя пять часов после того, как грузовой риманник «Атеист» в аварийном режиме вышел из гип-пространства в районе какого-то захолустного оранжевого карлика. Шальной космический камень, простреливший бронированный блистер кабины, разлетелся на две части: одна продырявила сферу бортовой вычислительной станции, вторая, пробив полтора десятка переборок, разворотила корпус по правому борту и дробовым дунстом вылетела в наружный вакуум.
Снейк и Джи в момент катастрофы находились на наружной обшивке. Снейк ремонтировал забарахливший масс-стабилизатор, а Джи ему ассистировал. Вообще-то ремонт корабельной оснастки был исключительно прерогативой Снейка, Джи числился вторым пилотом, и лазанье по корпусу со сварочным агрегатом в круг его обязанностей не входило, но спорить с Узиэлем он не решался. Мистер Узи Файвиш был не только первым пилотом и капитаном, но также судовладельцем и работодателем (читай рабовладельцем и судодателем). Кроме всего перечисленного, Узи был редкостным жмотом. Он экономил на чем только можно, в том числе и на безопасности. Скорее всего, носовая метеоритная пушка не сработала по причине крайней изношенности узлов, и бортовой компьютер, пытаясь уйти от столкновения, в последний момент дал тягу на тормозные двигатели.
Снейка и Джи в один миг сорвало с обшивки. Барахтаясь, они повисли на противоперегрузочных фалах, будто шарики на концах боло. В течение нескольких следующих минут космонавты, болтаясь над корпусом, имели удовольствие наблюдать, как плотное облачко искристых кристалликов кислорода застилает сияющий край огромной, опоясанной кольцом, кремово-полосатой планеты.
Чуть оклемавшись и сообразив что к чему, бортмеханик со вторым пилотом подтянули себя к поверхности медленно разворачивающегося корабля. Они перепуганными пауками вскарабкались по страховочным скобам и влезли в верхний кессон.
В наушниках шлемофонов истошно ревела сирена, на стенах вспыхивали и гасли таблички с надписью «аларм». Центральный коридор был разгерметизирован, искусственная гравитация не работала. Хватаясь за выдвижные скобы, космонавты плыли вперед, пока не уперлись во входной люк кабины, слева от которого зияла свежая пробоина. Снейк отключил аварийную автоматику и открыл люк вручную, штурвалом.
В медленно остывающей рубке царил кавардак, между кресел и шкафов плавали куски обшивки вперемешку с обломками приборов, кофейными чашками и прочей мелочью. Снейк как-то мельком подумал, что им жутко повезло оказаться пятнадцать минут назад там, снаружи, а не здесь, внутри.
Да. Им повезло, а вот капитану – нет. Тело Узи, перегнутое почти пополам, самым постыдным и нелепым образом застряло в пробитом блистере. Впечатление было такое, будто капитан, собираясь погадить на ходу, присел и, напыжившись, выставил зад в космическую пустоту сквозь просто идеально подошедшую под размеры его седалища дыру. Это выглядело как жуткая и непристойно ироничная карикатура.
Согласно инструкции, на Узи, следившим из рубки за работой подчиненных, был надет скафандр, капитан даже успел захлопнуть забрало шлема, и все же он был мертв, мертвее не бывает. Маленький монитор на шлеме однозначно сигнализировал об отсутствии каких-либо жизненных функций. Снейк, несмотря на протесты Джи, разблокировал и поднял стекло, чтобы пощупать пульс на шее тактильным сенсором.
Судя по всему, в рубке произошло следующее: в момент торможения Узи полетел вверх тормашками, в следующий миг метеорит прошиб блистер, тотчас же исчезла гравитация, а воздух устремился в пробоину, подхватив невесомое тело капитана, и впечатал его пятую точку аккурат в пробитое отверстие. Узи в полуобморочном состоянии умудрился защелкнуть стекло шлема, но воздух в скафандр не пошел. В стареньком двухслойном «энвелопе» капитана было две кислородные раздачи: нижняя, подававшая смесь в наружный защитный слой костюма, и верхняя, соединявшая баллоны непосредственно со шлемом. Подача переключалась маленьким рычажком на бедре. Но вот ирония, врубаясь попой в пробитый армогласс, Узи, сам того не желая, переключился на нижнюю раздачу. Разевая рот и выпучивая глаза, одуревший Узи молотил руками, безуспешно пытаясь добраться до чертова переключателя, пока не потерял сознание.
Трагически вздыхая, Джи изложил версию бортмеханику, на что Снейк нахмурился и сказал, что ему пофигу, как преставился старый жлоб, главное сейчас достать его зад из дыры и заделать пробоину.
В течение следующего получаса Джи и Снейк, сопя и матерясь, бултыхались в невесомости, пытаясь вытянуть Узи из блистера, но все их потуги оказались напрасны, Узиэль застрял насмерть. Заднюю часть скафандра раздуло, и кэп засел, как пробка в узком горлышке бутылки.
— Может, разрежем скафандр и выпустим воздух? — предложил взмокший пилот. – Все равно он уже мертвый.
— Стеороновую мембрану? – Снейк скептически скривился. – Может, тогда попробуем пропихнуть его наружу? Все равно он мертвый…
— Ранец не пролезет.
— Не пролезет, — согласился Снейк и неожиданно оживился. – А давай вытащим его вместе с сегментом блистера. Дырку потом заделаем спреем.
Секунду Джи удивленно смотрел на товарища потом радостно закивал.
— Будь здесь, — крикнул Снейк, отталкиваясь руками от выгнутого армогласса. — Я за инструментами.
Он уплыл в коридор, а Джи остался висеть возле мертвого капитана.
Снейк вернулся через двадцать минут с инструментальным ящиком, двумя ремкомплектами и бухтой страховочного шнура. Плавая вокруг застрявшего Узи и ловко орудуя дехолдером, он принялся сантиметр за сантиметром размыкать крепежную оправу. Пилот вертелся рядом. Наконец двухметровая прозрачная панель с торчащим из нее трупом капитана была высвобождена из старомодной окантовки.
— Сейчас поворачиваем эту дуру вокруг оси и втягиваем внутрь, — скомандовал Снейк. – Придерживай за низ.
Ухватившись за скобу на окантовке, он нажал на верхний край. Панель блистера неожиданно легко повернулась и вдруг разломилась пополам.
— Ай! – сказал Джи.
Снейк мгновенно, насколько мог, вытянул вниз руку. Его растопыренные пальцы в толстой перчатке скользнули по ботинку капитанского «энвелопа». Мертвый Узи неторопливо перевернулся в пустом проеме и нырнул в черную бездну космоса.
— Вот же блин, — проговорил механик, зачарованно глядя в белую спину скафандра, плывущую между двух прозрачных обломков.
— Может, догоним? – неуверенно спросил Джи.
— Хрен! – сказал Снейк зло. – Узи бы за нами плавать не стал. Кроме того, все равно далеко не улетит, а у нас дел невпроворот… — Мужчина ткнул пальцем в сторону коробок ремкомплекта. — Давай, хватай одну пеногонку и дуй до грузового трюма, там в обшивке по правому борту два десятка дырок, но все мелкие, заделывай их и не забудь потом прометаллизировать, а я займусь блистером. Надеюсь, трех баллонов мне хватит…
Джи тяжело вздохнул и оглянулся на летящего в темноте Узи. Под ногами капитана медленно всплывал край местного Сатурна, заливая кабину холодным желтоватым светом.
***
— Я больше так не могу, — в отчаянии проговорил Джи.
Он и Снейк сидели на полу кабины возле раскуроченного вычислителя среди коробок с годными и негодными микросхемами.
— Не могу я так, нахрен, — повторил пилот. – Я чувствую, как он на меня пялится. Я просто с ума сойду.
«Атеист» уже третьи сутки вращался вокруг желтого гиганта, захваченный силой его тяготения. Снейк с мрачным молчаливым упорством методично извлекал из разбитого бортового компьютера негодные схемы, подбирал и вставлял новые из аварийного запаса. Джи в меру сил старался быть ему полезен. Механик спешил, поскольку каждые восемнадцать часов, пресекая плоскость кольца, корабль начинал рыскать, уворачиваясь от мелкого каменного мусора и, как следствие, все больше и больше терял скорость, постепенно переходя на более низкую орбиту.
— Веришь мне, — проникновенно продолжал Джи, понижая голос, — я уже два раза видел, как он шевелит губами, и поза у него каждый раз меняется.
Зло засопев, Снейк положил на пол тестер, затем поднял глаза и уставился на товарища.
— Что за бред ты несешь? – проговорил он сердито. – Узи не может разевать рот. Он сдох целых три дня назад.
Фигурка в белом скафандре медленно плыла через перекрестия решетки блистера.
— Снейк, — Джи прижал руки к узкой груди. – Давай потратим пару часов и все-таки втащим его в корабль, иначе я точно слечу с катушек.
— Джи, ты хренов параноик, — сказал Снейк устало. – У нас нет этих двух часов. У меня немереная прорва работы. Если я за две недели не налажу вычислитель, мы не сможем запустить маршевые двигатели и свалимся на этот гребаный шарик. Счастье, что вспомогательные работают на автономных мозгах, иначе нас бы уже четыре раза превратило в дуршлаг, но горючее во вспомогательных тает, а без центрального компа нам даже не провести перекачку. Я не буду терять два часа, чтобы втащить в корабль замерзший кусок дерьма!
Джи вздохнул. Он знал, что Снейк прав. Выравнивая кувыркающийся звездолет, пилот лично потратил половину запасов маневрового горючего. Джи как никто другой понимал серьезность положения и все же ничего не мог с собой поделать.
— Не замерзший, — сказал он тоскливо, — в скафе терморегулятор и батарея свежая, а я точно свихнусь…
***
Закрепившись за скобы тремя шнурами, Джи понемногу вытравливал трос. «Только бы не промахнуться с направлением, — думал он, глядя на висящего над головой бортмеханика. – Следующего оборота ждать минут тридцать, и тогда Снейк меня точно убьет».
Снейк парил над корпусом веселым воздушным шариком на нитке. Его скафандр в сиянии близкой планеты горел желтым, в руках мужчина сжимал длинную палку с петлей на конце, «Узиловкой», как механик самолично окрестил свое изобретение.
Окрашенное осенним светом тело мертвого капитана, медленно проворачиваясь вокруг оси, подплывало все ближе и ближе. Джи затаил дыхание. Он видел, как его товарищ осторожно вытягивает вперед палку с упругой петлей. Ну! Еще чуть-чуть! Еще малость!
— Есть, — сказал в наушниках Снейк. – Я его схватил. Тащи нас вниз.
Они втянули тело Узи в корабль и, даже не разоблачаясь, поволокли капитана в медицинский отсек. Там, с минуту посовещавшись, расстегнули и сняли покрытый изморозью скафандр.
— Нужно вколоть ему мумиксидат, — сказал Снейк, рассматривая затянутые в противопотное белье ноги трупа, — чтобы не вонял и не разлагался. У нас холодильника для мертвяков нет… Смотри-ка, а выглядит почти как живой, только посинел немного, и это после трех дней в скафандре, вот же зараза.
— Я уже вкалывал, — тихо сказал Джи.
— Когда это? – подозрительно спросил Снейк.
— Когда ты за инструментами летал.
— И зачем?
Джи пожал плечами:
— Просто аптечка на глаза попалась, и я подумал, что потом мы замотаемся и забудем.
— И после этого ты мне будешь говорить, что он тебе подмигивал из космоса? – Снейк обидно усмехнулся.
Джи виновато развел руками.
— Все равно было как-то нехорошо, что он там плавает.
— Ладно. – Снейк сунул руки в карманы. – Пусть пока здесь лежит, а у нас дел невпроворот. Надо только раздеть его и чем-нибудь прикрыть, короче, сделать, так полагается.
***
Снейк отхлебнул кофе, поставил чашку на пол и помассировал пальцами усталые веки. В центральной бортовой станции больше сорока тысяч микросхем. Проклятый метеорит убил примерно четверть. И все их нужно успеть поменять за паршивые две недели, а иначе… Бах! «Атеист» свалится на драную кремовую планету. Сгорит к чертям в плотных слоях атмосферы. Хорошо, хоть не взяли старателей на Альтаире. Жадный Узи предпочел возвращаться порожняком, чем сбросить цену за посадочный билет. Проклятый сквалыга! Если бы компьютерная система корабля была дублированной… Если бы в рубке вместо престарелого «Марка-2155» стоял по крайней мере «Кеплер-114», все было бы много проще.
А теперь жадный паразит лежит под зеленой простынкой и ухмыляется посинелым ртом. Даже после смерти умудрился нагадить. Бедняга Джи, похоже, тихонько слетает с катушек. То ему мерещилось, что покойники, пролетая над блистером, машут ему ручкой, теперь он уверен, будто дохлый Узи поднимается с кушетки и ночами бродит по отсеку. Нет, однажды тело действительно оказалось на полу. Но без всякой замогильной мистики. Ежу понятно, что труп свалился из-за резких маневров на границе кольца.
А что делать Снейку? С одной стороны без помощника, даже такого безрукого, как Джи, он нихрена не успевает, с другой стороны, как подпустить к тонкой работе того, кто уверен, будто задохнувшийся кэп гуляет ночью по коридорам? Белиберда какая-то! А бедняга Джи уже готов опять вытолкать капитана в пространство, просто до смерти боится подходить к покойнику.
Назначенный самому себе пятиминутный перерыв подходил к концу. Снейк вытряхнул на язык последние кофейные капли и со вздохом подобрал с пола тестер. Негромкий шаркающий звук привлек его внимание. Бортмеханик выпрямился и прислушался. Ш-ш-ш-топ, ш-ш-ш-топ, ш-ш-топ.
Что за чертовщина?
Акустика в коридорах «Атеиста» всегда была самой чудовищной. Снейк затаил дыхание и прислушался. Шаги начали удаляться. Что за?..
Снейк почувствовал как в животе поднимается неконтролируемый страх.
— Эй! – сказал он в сторону входного люка. – Джи! Какого рожна ты не спишь.
Ш-ш-топ, ш-топ…
— Джи! – крикнул Снейк.
Тишина.
Механик быстро поднялся на ноги и, сунув руку в карман, нащупал маленький короткоствольный пистолет, который сразу после аварии забрал из каюты капитана. Капитанская пушка, монарший скипетр, символ абсолютной власти. Узи держал ствол про всякий случай. Однажды Джи осторожно спросил у капитана, зачем ему пистолет, если эксплуатационный кодекс все равно запрещает стрелять внутри корабля. На что Узи ответил: «Если стрелять в живот мягкой цельносвинцовой пулей, то с кодексом все будет в порядке».
Сжимая рукоять вспотевшей ладонью, Снейк открыл люк и вышел в центральный коридор.
— Джи! – опять позвал он охрипшим голосом.
Ш-ш-ш-топ… Звуки раздавались в правом складском коридоре, идущем параллельно главному.
Снейк свернул в первый же поперечный проход, рванул вперед и вылетел на неширокую галерею. То, что происходило дальше, Снейк помнил с трудом. Пласты реальности словно бы сдвинулись, обнажая неизвестные и никогда раньше неизведанные породы. Снейка захлестнуло изумление пополам со страхом. Если бы его волосы не были стрижены коротким ежиком, они обязательно встали бы дыбом.
Прямо на механика размеренно и методично топал синеватый труп капитана Фарвиша. Глаза Узи стеклянно блестели, руки безвольно висели по бокам, сморщенный член болтался между мерно ступающих волосатых ног.
— А… ты… с-ст-то… — в ужасе пробормотал Снейк, отступая назад.
Труп приоткрыл рот, в его стеклянных глазах появилось какое-то новое выражение, темп зомбических движений моментально ускорился, и Снейк наконец заорал:
— Джи!!!
Вытянутый вперед пистолет, содрогнувшись, изверг из себя бездымный сгусток порохового пламени. Тело Узи перегнулось пополам, он и сел, потом чуток подумал и медленно завалился на бок.
Когда переполошенный Джи влетел в складской коридор, Снейк, еще сжимая в руке пистолет, стоял в трех шагах от неподвижного тела с простреленным животом.
— Что происходит? – едва выговорил пилот, округлившимися глазами глядя на труп капитана.
Снейк обернулся к товарищу.
— Похоже, кэп теперь точно мертв, — сказал он, придерживая пальцами уголок дергающегося рта. – Я его застрелил.
Именно в этот момент Узи шевельнулся и, перевернувшись кверху задом, медленно поднялся на четвереньки. На лице трупа была благостная добродушная ухмылка.
— Дева Мария, — тихо сказал Джи, теряя сознание.
***
Марро чувствовал зуд. Он знал, что это же ощущение сейчас впивается в тех, кто находится с ним в этом неуютном помещении, перемигивающемся десятками развёрнутых в воздухе изображений. В тех, кто спешит по делам или, напротив, к желанному отдыху, кто сидит сейчас дома. Во всех людей города, континента. Планеты.
И он знал, в чём дело.
Остальные тоже знали.
– Внешняя силовая оболочка пала, – нарушил молчание Гвинно – старший из них, сухощавый, малорослый, с коротко стрижеными седыми волосами. – И сейчас их корабли уничтожают дальнюю периферию Сферы.
Они так надеялись, что поле остановит флот Содружества, тот устанет биться об него и уйдёт. Но захватчики оказались упорны, и случилось неизбежное – генераторы стали сдавать от скачков напряжения, возникающих при атаках, а стена настолько прочна, насколько прочен её самый слабый участок.
Интересно, подумал Марро как-то отстранённо. Обычных мелких неурядиц на планете мы не ощущаем. Но здесь масштаб иной. Сколько устройств в космосе между первой и второй оболочкой? Немало, и всё же их число не идёт ни в какое сравнение с тем, что встретят враги, когда пробьются дальше. Если пробьются – поправил он себя, но циничный реалист в душе повторял: когда, когда, когда!
Это звучало внутри жёстким, металлическим аккордом злой музыки, записанной нотной грамотой подступавшего отчаяния.
Что мы все ощутим, когда огонь излучателей начнёт кромсать города? Удар под дых? Боль от ожогов? Покажется, что переломаны кости? Впадём в ступор или будем кататься по полу, пытаясь сбить несуществующее пламя?!
Да, каждый оставался самостоятельной личностью, и вместе с тем Сфера давно стала единым организмом.
Может быть, зря общенародное голосование в информсети отвергло требование о сдаче?
Довольно – одёрнул себя Марро. Надо действовать. Для этого они и собрались, служба чрезвычайных ситуаций. Нужно разрешить самую чрезвычайную в новой истории Юнге ситуацию.
– Истребители готовы? – спросил он у Гвинно.
В отличие от собеседника, Марро был высок, широк в кости и даже чуточку полноват, волосы иссиня-чёрного цвета, и черты лица у обоих разительно отличались. Антиблизнецы, пошутил кто-то с месяц назад. Очень давно, когда шутки ещё не становились поперёк горла. Когда не было проблем серьёзнее внезапного пожара, а самой жестокой силовой операцией на планете являлось выкручивание рук зарвавшемуся подростку-хулигану.
Конечно, на Юнге жили не святые, но угроза жизни по отношению к человеку, собрату по Сфере…
Он задохнулся этой мыслью, как мелодия задыхается последним аккордом.
– Да. Можно вылетать.
Надо что-то сказать… Ведь такого никогда не было.
И слов – не было тоже. Марро обвёл взглядом товарищей. Что ни скажи – будет или слишком мало, или чересчур много.
– Пошли.
Жаль, подумал он на взлёте, что автоматика тут не годится. Бесполезна по той же причине, по которой он и его коллеги вылетают на пожары и прочие кризисные ситуации. Общее подсознание прекрасно справляется со стандартными случаями. Как организм сам заращивает царапину, так и Сфера без людей легко может починить оборвавшиеся коммуникации. Но когда случается что-то необычное, требующее быстрого ответа, она бессильна. Нужен человек, решающий сразу, на месте, чтобы успеть вытащить погибающих от пожара и не остаться в огне самим. Сфера способна быстро построить корабли – но не решит за пилота, когда метнуться вправо или влево, и когда выстрелить. Тут общее бессознательное медлительно и неуклюже, как слон, который пытается поймать муху.
– Внутреннее поле пропустило нас, противник впереди, – предупредил по связи Гвинн.
Резкие обводы чужих кораблей смотрелись неприятно, пугающе, острые выступы на корпусах казались когтями хищников, готовыми вцепиться в любого вставшего на пути.
В аудиоимплантах тихо, но зло звучала приглушённая музыка – самое резкое, что он нашёл в информсети, самое похожее на то, что рождалось в голове.
Она да реплики по радиосвязи, ложившиеся неритмичным текстом на эту мелодию, создавали оперу войны – единственный фон сражения, ведь в космосе не слышно звуков.
Он легко увёл корабль из-под прицела, обманным манёвром обошёл сразу двоих противников, удовлетворённо усмехнулся – техника, созданная инженерами и Сферой, гораздо лучше, чем у чужаков. Все в эскадрилье – отличные пилоты. Без боевого опыта, но техническое превосходство восполняло его. Марро поймал в визор очков вражеский корабль, лёгким движением пальца активировал излучатель. Ну, получайте, пришлые!
Хотел активировать.
И не смог завершить движение.
Там были люди. Собратья по Сфере, об убийстве которых и думать больно до невозможности.
Постой, какие собратья? Они же не одни из нас, они чужие, они враги!
Снова манёвр, противники только зря вспороли чёрную ткань космоса, а он оказался под брюхом металлической твари, направил прицел вверх…
Там были люди.
– Люди, понимаешь! – кричал он то ли сам себе, то ли в микрофон. – Нельзя!
Он не мог воспринимать людей не как собратьев, вне Сферы, как ни силился разум, сколько ни твердил своё. Собратья. Нельзя. Раз допущенное насилие по отношению к себе подобным запустит страшную цепочку, так уже было, было много раз, было давным-давно, и лишь Сфера смогла разорвать порочный круг…
Но ведь нужно! Иначе они уничтожат нас, или покорят и всё равно сделают такими же, как они, и всё пропало.
За оставшихся дома близких, за наши прекрасные, почти совершенные города…
Ну же, давай!
Он раз за разом уходил от атак, и раз за разом не мог атаковать сам.
Музыка угасла в душе и имплантах.
Когда эскадрилья вернулась, не понеся и не нанеся потерь, в глазах Марро стояли слёзы. Ему не требовалось глядеть в лица товарищей. Хватило зеркала, запечатлевшего бессилие и безнадёжность.
***
Огонь будто вспыхивал в крови, то и дело обжигая болью. Огонь озарял экраны-иллюминаторы. О Сфера, как они горели!
Мини-светила, состоящие из множества слоёв металла, пластика и небольшого количества человеческой плоти – корабли чужих – полыхали в космосе, и Кайллу не было их жаль.
Ко времени, когда нашлись те, кто смог не только направлять боевые корабли, но и наносить смертельные удары, пала и внутренняя силовая оболочка. Оказалась задета поверхность и ближняя периферия, и раны Сферы горели в нём, наполняя силой и ненавистью. Как можно быть такими покорными, почему другие не в состоянии поднять руку на пришельцев? Он не понимал собратьев.
Тех, в свою очередь, потрясло, что Кайлл и подобные ему – жители Юнге, включённые в Сферу – оказались способны убивать.
Загадка, которую никто не пытался разгадать: они отыскались столь своевременно, почти запоздало, что было не до разрешения странностей и поиска ответов. Лишь бы успеть отбиться!
Впрочем, пусть их думают, что хотят. Никки верит и ждёт, и он обязательно к ней вернётся.
Бой вытеснял прочие мысли, требовал сосредоточения и пьянил. Уничтожая впившихся в Юнге металлических хищников, Кайлл чувствовал, как переполняется злорадным удовлетворением и ощущением хорошо сделанной работы.
В имплантах звучал торжественный и мрачноватый реквием, пилоту казалось, что его аккорды превращаются в выстрелы излучателя, торжественно отправляя эскадру Содружества на вечный покой.
Прямо по курсу возникли острые очертания вражеского корабля. В его обводах и выступах было что-то прекрасное, злое – чуждое плавным, гармоничным и слегка скучноватым творениям родины.
Кайлл выстрелил и сразу заложил крутой вираж, кинул взгляд на экраны – защитное поле противника поглотило луч. Тот был заметно крупнее, но менее поворотлив. Истребитель с Юнге кружил вокруг, затем к нему присоединилось несколько товарищей, удар за ударом истощая оборону врага. Наконец тот запылал и неожиданно резко ускорился, бросаясь на охотников, как раненый зверь, своим телом.
Изображение росло на экране, как волшебный лес в сказках. Кайлл выжимал из своего корабля всё, что мог, но чужак – тоже.
Столкновение задело его и соседа. Втроём они рушились на планету.
Музыка обещала, что это будет красиво, но он не верил. Тем более, что внизу – город.
На лице с резкими, будто вырубленными чертами выступил пот. Основная система управления отключилась после удара, но резервная работала. Товарищ по несчастью не отвечал, его истребитель кувыркался, приходилось рассчитывать только на себя. Кайл вновь включил поле, которое тоже отрубилось, и его кораблик отчаянно толкнулся в бок чужака. Если бы защита не выдержала… но она выдержала, тот слегка изменил траекторию, и пилот повторил трюк ещё несколько раз, и лишь затем рванул ввысь – в атмосфере на такой скорости сгорел бы.
Возвращаясь в бой, увидел – вместо центра взрыв вспух где-то на окраине, и всё же отдался внутри болью.
Дело не кончено. Снова заработал излучатель.
Как они горели!..
По кругу играл реквием.
Последний крейсер чужаков добивать не стали. Пусть вернётся и расскажет, какой приём готов на Юнге для непрошеных гостей.
Истребители сильно уменьшились в числе. Садились не на поле, а в гигантский новый ангар для ремонта. Огромный посадочный бокс принимал корабль за кораблём, уходил вниз и возвращался за новым. Уже скоро – встреча героев, а потом Кайлл обнимет Никки… Захотелось посмотреть на неё прямо сейчас, не дожидаясь встречи, и он вошёл в информационно-сетевой слой Сферы.
Царил полный беспорядок. Радость победы, тревога за близких, лихорадочные поиски списков погибших при разрушениях и множественные сбои. Похоже, во время битвы повредилось что-то важное – путаница, потери информации, следы кодов…
Поэтому он не очень удивился, увидев при соединении с личным узлом девушки сообщение «адрес не существует». Не удивился, но слегка встревожился, попробовал ещё раз. Сбой, потом новое сообщение: «узел удалён Сферой».
Теперь руки затряслись. Великий космос, что с ней?
Очередь на посадку двигалась, но, не обращая на это внимания, Кайлл пытался снова и снова. Результат был тот же. Тогда он попробовал перейти по ссылке со своего узла – но и на нём висело то же сообщение. Странно! Раз, другой, третий… и вдруг новый текст: «Сбой. Проект завершён. Данная информация абсолютно закрыта для доступа, включая управляющий комитет планеты. Сбой системы. Сбой системы…»
Стремительно побежали строки. Это длилось всего десяток ударов сердца. Медленных ударов почти раздумавшего биться сердца, с трудом гонящего вдруг ставшую вязкой кровь.
Он умел очень быстро читать и запоминать информацию, как почти все жители Юнге.
«Доступ закрыт. Временные повреждения. Подождите» – появилось наконец, но ждать стало нечего. Он знал, что доступа больше не будет. Знал, что это правда. Ловил крохотные обрывки неизвестно откуда выплывающих воспоминаний. Делал выводы.
Очередь уцелевших на посадку почти завершилась.
Комьями земли обрушивался так и не выключенный реквием, хороня под собой жизнь, которой никогда не было.
Цивилизация, долго росшая практически в стерильных условиях, оказалась беззащитна перед инфекцией-войной. Нормальные, здоровые клетки не предназначены для убийства других клеток. Что делает в таких случаях организм? Правильно, вырабатывает антитела. Молекулы-убийцы. Верно подобранные, они быстро и эффективно уничтожают заразу.
В Сфере были места, о которых не знал никто из людей. Не знал тем, что мы зовём разумом, в то время как в непредсказуемой глубине мозг каждого приложил свою толику усилий к их созданию.
На картах не значилась подземная лаборатория с резервом – непробужденными клонами в боксах. Им так легко придать нужные свойства… Ускоренная стимуляция – и бойцы появились в срок. Никто особенно не расспрашивал – времени ведь не было. Бессознательные защитные механизмы сработали прекрасно, им вкратце создали память, биографию и близких – есть за что сражаться, нет лишних вопросов. Проверять некогда – сразу в битву.
И он бы ничего не понял, не вспомнил, если бы не сбои, вызванные ранами Сферы…
Кайлл закусил губу, чтобы не застонать, проваливаясь дальше в осознание прочитанного.
Люди сложнее молекул и клеток. В организме могут существовать антитела, не разрушая его. В обществе, чуждом насилия по отношению к человеку, трудно найти место способным убивать. И жители планеты, сами не ведая того, решили – Юнге нужны герои. И хороший герой – мёртвый герой.
Тот, кто станет символом, памятью, объектом преклонения – но никогда не будет проблемой.
Приёмный бокс ждал теперь его, его одного. Остальные никогда не покинут ангара, их похоронят с почётом, как павших в бою и умерших от ран. О ком-то подчистят информацию, о ком-то оставят, а тщательно проверять… Что вы! Коллективное подсознание, выработанное эволюцией – надёжная штука.
Забыть и не знать – легко и удобно.
Ужас накрыл его, а потом желчной, но спокойной горечью тот Кайлл, который, несмотря ни на что, сам был частью Сферы и считал Юнге родиной, подумал, что это не худший вариант. Сфера выживет и залечит раны, уже зная, как защищаться. Среди людей не будут бродить познавшие лёгкость чужой смерти, а издержки… они есть всегда. Может, лучше всего последовать за теми, с кем сражался борт о борт, разделив их участь.
Но Кайлл другой, который с яростью и восторгом превращал в факелы полные людьми корабли, возразил, яростно вогнал мысль во внутреннего оппонента, словно заряд излучателя. Они отняли всё, даже иллюзию. Ты ничего не должен, тем более умирать. Обойди док, сядь в другом месте. Люди увидят тебя, а ведь они остаются людьми с нормальными, человеческими мыслями и чувствами. Разумом ни один не желает ему зла, высадку увидят, запомнят. Герой останется среди них… Да, волк среди овец, и никто не знает, что из этого выйдет, как это обернётся для Юнге и Сферы. Ну и что?
Вдруг подал голос третий Кайлл, только что родившийся из горечи познания и нот реквиема. В бортовом компьютере истребителя не заложено координат для субпрыжков, но энергии на один хватит. Пусть его участь решит судьба. Если она приведёт в межзвёздную пустоту – что же, когда кислорода станет не хватать, всегда можно открыть шлюз – но это шанс, может быть, и повезёт, а здесь тебе нет места, дружище…
Пилот напрягся, готовясь отдать команду.
Музыка замерла на паузе.
Затем небо перечеркнул инверсионный след, вытянувшимся пальцем указывая вдаль, прочь от планеты.