знаешь, сказки бывают разные, про драконов и про принцесс, про болотища непролазные, про волшебный поющий лес. про отважного Белорыцаря, что дракона сразит мечом.
истлеют свитки, страницы выцветут.
кто расскажет тогда?
о чём?
где туманы коврами сотканы — чёрный замок, вода во рву. за бойницами, за решётками есть принцесса. её зовут…
…Ингрет. Герта. как больше нравится: «мисс Мак-Эванс», «механик», «эй!». Герте, в общем, давно без разницы, «рыжей тумбой» мальчишки дразнятся, Герта фыркает: «рот заклей!». коренастая и не тощая, лоб — веснушки, башка — бурьян. на принцессу похожа, в общем-то… ну, наверно, как ты да я. лётный комбинезон оранжевый на фигуре висит мешком…
на работу сегодня — раньше бы.
Герту ждут.
её ждет —
дракон.
все как надо, стоять, без паники. знаешь слово — «война», «конфликт»?
ну, а Герте приносят — раненых.
не людей.
тех, кого нашли.
вот, сегодняшний — средней тяжести. брюхо порвано и крыло. в ране гайки сверкают бляшками; провод — целый, ну, повезло. гром-дракон, с чешуёю крепкою, не один носил высший чин, распластался в ангаре «эпсилон».
Герта, слышишь? иди, лечи!
лампы луч боязливо дёрнулся на драконьих стальных клыках. Герта гладит дракона по носу, гладит вмятины на боках. «что за глупость, машина ж…» — шёпоты, пусть их шепчут, что нам до них. глаз дракона — фасетка в копоти — смотрит, словно бы видит сны.
«будет больно немножко, маленький». ключ, отвёртка, паять, крепить. бронза, медь, паровик и валики. «ты не бойся, ты потерпи». Герте сорок, дракону — месяцы; тонны стали, клыков, когтей: на хребет залезть — надо лестницу, крылья лягут от стен до стен. «будешь снова летать, как новенький», «там, на фронте — не страшно, нет?». Герта лечит — отвёрткой, словом ли, за окошком кружится снег.
день закончился, все уставшие, можно в душ — и идти домой. Герта чистит дракона замшею, закрывает дверь на замок.
Герте — сорок. война. невесело. скуден (хлеб и крупа) паек.
а дракон из ангара «эпсилон» спит —
и видит во сне
её.
не охоться на здешних фей: это вам не тут,
здесь убьют, потом догонят — ещё убьют,
выпьют досуха, влагу всю по полям прольют,
жизнь не жаль свою?
обернутся саламандрой, змеёй — и в лес,
ни один сыскной кобель не берет их след,
серебро их не убьёт, не удержит клеть,
ну куда ты влез?
под рубашкой видишь шрамы? смотри, смотри,
зубы этих фей — острее, длиннее бритв,
колдовство и шестерёнки у них внутри…
не дыши. замри.
может, в ночь тебе приснится, что ты бежишь —
саламандрою, змеёй, босиком по ржи,
за спиною — шелест крыльев и скрип пружин,
а в руках — ножи.
и когда ты обернёшься — рыча, визжа,
солнца выплеск разобьётся о гладь ножа,
ты увидишь… право, парень, тебя мне жаль.
жилы не дрожат?
ну, иди тогда к завскладу, возьми ружье
и одежду. Койко-место теперь твоё.
час до полночи — отбой, семь утра — подъём.
понял? дуй. адьё.
и откуда вы берётесь — огонь в груди,
бестолковые, смешные; что впереди?..
кто стучится? доброволец, ещё один?
ты входи, входи.
один на заводе, в цеху, работал — привык уж, наверное, лет с восьми.
на вырост рубашка, штаны и боты, да рваная кепка, да горький жмых.
по виду тринадцать, а может, меньше — кто их разберёт, босоту и голь,
он сам-то не помнит свой день рожденья, и жизни не знает совсем другой.
другой жил в пристройке, почти на крыше — каморка три-на-три, кровать и стол,
был лётчик когда-то, весь был да вышел, на хлипкую пенсию, вишь, ушёл.
в груди шестерёнки, хребет из стали, как лопасти выгнуты позвонки —
врачи починили, но не летает. и хлещет вишнёвку с глухой тоски.
они познакомились так, случайно, нетрезвым был Карл, а Малыш скучал,
и был разговор с бледно-жёлтым чаем, о небе, о солнце и о лучах,
о лётчиках, крыльях, о красной краске (чтоб на фюзеляже была — звезда)…
и тронулась с места слепая сказка, но двинулась вовсе уж не туда.
Малыш на заводе заклёпки тырил, а Карл экономил на сухарях,
скрываясь от всех контрразведок мира, соседям ни слова не говоря,
они собирали его три года — в заброшенном складе, брезентом скрыв,
и вот, наконец-то — рассвет, погода практически лётная, старт игры.
вот катится с горки шальная сказка, грохочет колёсами, пар плюёт,
кому-то тропа — скоростная трасса, кому-то ореховый прут — копьё.
летит самолётик, летит все выше, крылом распахав чудеса и быль,
за смог и туман, за иные крыши, на поиск нездешней, чужой судьбы.
кому-то и небо — трава под ноги, кому-то — дорога за облака,
и пусть их хранят молодые боги — в кожанках и в лётных глухих очках.
…и, рот распахнув, изумлённым взглядом за этим полетом следит с земли
бродяга по прозвищу Принц. а рядом лежит механический тёплый Лис.
С трудом протиснувшись внутрь, Виктор занял одно из освободившихся мест на галерке. Люди вокруг него эмоционально переговаривались, потом встряхивались, менялись и продолжали обсуждение. Женские ужимки на мужских лицах, юное кокетство в исполнении стариков.
С трудом сдерживая брезгливость, Виктор постарался сосредоточиться на заседании.
На скамье подсудимых сидел молодой человек приятной наружности. В отличие от всех остальных, он оставался неизменным. Наконец, пришел судья, и в зале стало тихо.
— Итак, продолжаем наше слушание, — объявил он, и дал слово народному обвинителю.
— Вениамин Дмитриевич, расскажите суду, каким образом вам до сих пор удавалось скрывать свою природу?
— Вы прекрасно знаете, что это несложно. Технически невозможно определить, является ли человек моно-личностью или же фракталом, — ответил молодой человек, скрестив на груди руки.
— Но, тем не менее, их определяют и ловят.
— Только если одна из фрактальных личностей вследствие уникального опыта становится агрессивной, или слишком самобытной, и таким образом выдает своего носителя. Мы не можем контролировать смену личностей, и в этом проблема.
— Вы хотите сказать, что ваши фрактальные личности не являются агрессивными?
— Разумеется, нет.
— Вы пытаетесь спорить с очевидными вещами!
— Нет, это ваши недоличности не желают видеть очевидное.
В зале зашумели, и суд призвал граждан к порядку.
— Тогда каким образом стало известно, что вы — фрактал? — продолжил допрос обвинитель.
— Мы ошибочно предположили, что женщина, готовая вступить с нами в брак, достойна знать истину о своем будущем супруге, — усмехнувшись, ответил молодой человек.
— Почему вы не в корректирующем учреждении?
— Нам были подсажены две личности. Мы поддерживали их жизнь так долго, как только могли. А когда они погибли, мы просто продолжали их имитировать.
— То есть вы признаетесь в двойном убийстве.
— Нет.
Голос фрактала утонул в поднявшемся шуме. Судья был вынужден призвать присутствующих к порядку.
— В том, что две подсаженные недоразвитые сущности не выдержали, — не наша вина, — сказал обвиняемый, когда наконец опять стало тихо. — Мозг фрактала уничтожает инородное против его воли или желания.
Обвинитель призывно поднял руку, содрогнулся, изменился и пискляво воскликнул.
— Прошу обратить ваше внимание на то, что подсудимый лжет!
У наблюдавшего сцену фрактала от нескрываемого отвращения скривился рот. Виктор заметил это — и удивился.
Фрактал вел себя так, как будто был нормальным человеком. Нормальным — среди толпы безумцев.
— Подсудимый говорит, что его вторичные личности были недоразвитыми, в то время как одна из них год назад получила докторскую степень по биологии, а вторая известна как автор многочисленных музыкальных композиций!
Обвинитель трансформировался обратно и с неприятной ухмылкой потребовал:
— Отвечайте!
— Спрячьте эту свою вторичную личность и никому не показывайте. Она омерзительна, — сказал фрактал.
Судья нервно ударил молоточком.
— Прекратите! Вы все-таки в суде находитесь!
— Ладно, отвечаем: степень по биологии и музыка — это заслуги не ваших подсадных, а наши собственные. Правда, вам, разделенным на отдельно существующих «мастеров вилки» и «мастеров ножа», сложно представить, что для кого-то они — всего лишь две руки за обедом.
— Вы хотите сказать, что толпа копий могла добиться такого за четыре года, которые вы провели вне учреждения? — с издевкой в голосе спросил обвинитель.
— Разумеется, нет. Мы добились гораздо большего, но обнародовать все не представлялось возможным, так как это непременно вызвало бы нездоровый интерес. И мы — не толпа копий.
— То есть вы утверждаете, что фракталы развиваются быстрее нормальных личностей?
— Можно поспорить насчет понятия нормы, но да, мы развиваемся быстрее. И это очевидно. Ведь мы — фрактал! Возможно, мы — будущее человечества, если, конечно, вы не вырежете нас, как вид.
В зале поднялся жуткий шум. Лица людей менялись, искажались, кричали что-то оскорбительное. Виктор передернул плечами.
Лучше бы он сюда не приходил.
Он поднял глаза — и встретился с понимающим взглядом подсудимого. И почему-то ему стало еще больше не по себе.
Когда он пробрался к выходу, два высоких полицейских ловко подхватили его под руки.
— Будьте добры предоставить нам доступ к личной информации!
— К какой информации?
— За неподчинение правоохранительным органам вы будете принудительно считаны!
Один из полицейских заломил Виктору руки посильнее, а второй прижал ко лбу какую-то пластину, висевшую на его поясе на цепочке.
— Глазам не верю!
— Что там?
— У него нет регистрационного чипа! Я же тебе говорил, он странный!
— Стойте, вы! Меня зовут Виктор Александрович Терехов, я космонавт «Одиссея»!
Ему хотелось дать ногой под дых верзиле с пластиной, перекувырнуть через себя верзилу, стоявшего за спиной и сбежать куда глаза глядят. Но чувство самосохранения говорило, что этого делать нельзя. Никакого сопротивления. Только послушание, только спокойствие.
— Ну конечно, а мы — инопланетяне, — оскалил белоснежные зубы верзила.
Была глухая ночь, когда Виктора доставили в реабилитационный центр.
Высадив его за железными воротами, машина службы безопасности уехала прочь, а Терехов стоял и слушал, как стихает шум ее двигателей, как шуршит ветер в листве. Подняв голову, он напрасно силился рассмотреть звезды. Город, блиставший миллионами искусственных огней, так засвечивал небо, что оно казалось красновато-коричневым и совершенно слепым.
Он шел легкой пружинистой походкой через сквер, когда его кто-то шепотом окликнул.
— Виктор, подожди!
В лунный свет из-под покрывала густых сумерек вынырнула стройная женская фигурка. Тонкие руки обвились вокруг его шеи, шелковистые волосы коснулись щеки.
— Виктор…
Он обнял ее, и мир вокруг стал как будто бы немного добрее, и уже не такой чужой.
И тут по телу девушки прошла судорога.
Терехова бросило в пот. Он осторожно отодвинул Киру от себя, не в силах угадать, что она сделает дальше, или какой станет.
Девушка запрокинула голову, глядя Виктору в глаза долгим взглядом. Тонкие пальчики давно забытым, но таким узнаваемым движением легонько касались его, путешествуя между двумя пуговицами. Но больше всего поразил голос, наполненный такими знакомыми интонациями.
— Не думаю, что она пожалуется. Очень уж ты ей симпатичен. По крайней мере, свой отчет Кира сегодня так и не отправила, сославшись на недостаток данных. Сукин сын, всем-то ты нравишься… Ну так что, солнышко? Узнал меня?
Ему стало тяжело дышать.
— Этого не может быть… Марго умерла семьдесят лет назад, и сегодня я отнес ее праху цветы.
— Надеюсь, не какие-нибудь пошлые розы? — язвительно поинтересовалась она.
— Это касается только меня и моей покойной бывшей жены! — взревел Виктор, чувствуя, что теряет контроль.
Женщина вздохнула.
— Черт с тобой, я никогда не могла тебя ни в чем убедить. Ты же как бультерьер — если во что-то вцепишься, тебе зубы разжать уже невозможно.
— Если ты жива — то кто похоронен там, на аллее мертвых?
— Долгая история. А у меня очень мало времени, чтобы сказать тебе кое-что важное.
— Ну?
Кира, или Маргарита, тихо и как-то очень грустно рассмеялась.
— Так поцелуев и радостных объятий не будет? Ладно, давай о деле. Тебе светит прописка в преисподней, мой милый.
— Хочешь, чтобы я снова стал твоим мужем?
Она подошла к нему почти вплотную.
— Я не шучу. Едва ли ты понимаешь, что такое — «изолированное коррекционное учреждение».
Виктор нахмурился.
— Говори дальше.
— Твои показатели зашкаливают. Ты лидер, мало поддаешься влиянию, ты привык принимать решения и не способен на компромиссы. Если так будет продолжаться дальше, тебя увезут в изолятор для умственно неполноценных, где в течении нескольких лет из твоего сознания будут вытравливать личность Виктора. А когда дом опустеет, туда пустят постояльцев. Видишь ли, физический носитель — слишком ценная единица, чтобы позволить ей простаивать вхолостую под руководством асоциальной моно-личности.
— Ах вот даже как…
Она протянула руку и осторожно, самыми кончиками пальцев коснулась рубашки на его груди.
— И что же ты теперь будешь делать?..
Виктор не нашелся, что ответить.
Она сделала еще один шаг вперед, и теперь он мог ощущать ее дыхание и волнующее прикосновение упругой груди.
— Я пришла, чтобы предупредить тебя и предложить помощь. А еще… Знаешь, седина тебе очень к лицу.
Она погладила его по щеке, и у Виктора не нашлось сил, чтобы оттолкнуть ее. Такой была его жена на заре их отношений. И даже весь кошмар их мучительного разрыва не мог зачеркнуть этот образ. После развода она снова приходила к нему такой, только в снах, нежно касалась щеки и шутливо жаловалась на щетину.
— Колючий… — услышал он, и это было не во сне, а наяву.
Марго! Он вдруг неожиданно для себя самого потянулся к ней — и в этот миг выглянула ослепительно яркая луна.
Виктор отпрянул.
Маргарита не пыталась его удерживать.
— Я понимаю, — проговорила она, отвернувшись.
— Так ты мне хотела что-то предложить? — спросил Виктор, пытаясь отделаться от глубокого чувства неловкости.
— Да, — в ее голосе зазвучали деловые нотки. — Видишь ли, я имею уникальный научный статус, и могу потребовать для тебя пожизненный иммунитет.
— В самом деле? — усмехнулся он.
— Зря иронизируешь. Между прочим, это я создала первичную теорию поли-личностей и смогла доказать ее на практике.
Виктор озадаченно вскинул брови.
— Неожиданно. И как, ты сильно счастлива?
— Когда все только начиналось, я думала о вечной жизни талантливых людей, о социализации психически нездоровых, и не предполагала, что все выльется в такое вот… Не могу подобрать слово.
— Я тебе помогу. Это слово «безумие». Так какова цена твоей помощи? Ты ведь не собираешься выручать меня за так.
Она улыбнулась.
— Я хотела попросить тебя о маленькой услуге. Мне нужно, чтобы ты подтвердил мои показания в суде — только и всего.
— Показания?
— Да. Ты просто скажешь, что во время нашего сегодняшнего разговора я вдруг упала, забилась в конвульсивном припадке, а изо рта у меня вырывались невразумительные слова. А после суда я в знак признательности естественно захочу тебя отблагодарить правом на неприкосновенность. Вот так все просто.
— Что за суд?
— А тебе не все равно?
Виктор усмехнулся.
— Доброй ночи.
Он развернулся и зашагал по направлению к зданию.
— Да подожди же!
Он обернулся.
— Ну?
— Я просто хочу получить возможность жить полноценной жизнью. Я бы заявила, что она посягала на мою неприкосновенность — и мне поверят, тем более, если у меня будет свидетель. Кира — недалекая, бесталанная пустышка. Ее единственное и несомненное богатство — молодое привлекательное тело. Если бы оно было только моим — кто знает, может, мы смогли бы попробовать еще раз? — проговорила женщина.
Виктор фыркнул.
— Ну и тварью же ты стала.
— Может быть, но эта тварь, между прочим, очень долго тебя ждала. Так долго, что даже научилась жить вечно.
— Чтобы предложить мне поучаствовать в убийстве милой беззащитной девочки? Да пошла ты.
Он пошел к зданию реабилитационного центра, не оглядываясь.
В груди противно щемило.
— Это я, а не Кира, пыталась предупредить тебя об опасности! — крикнула она ему вслед.
Виктор немного замедлил шаг.
— Завтра я переведу твои деньги на счет фонда твоего имени, — бросил он напоследок, не оборачиваясь.
Искусственное солнце уже давно встало, заливая золотым светом комнату и весело поблескивая на зеркальной поверхности стола.
Тихо шуршали старинные часы на стене, отмеряя секунду за секундой.
Разговор, начатый поздней ночью, зашел в тупик, и теперь оба друга хмурили лбы и растирали морщины над переносицей.
— Паш, ты действительно уверен, что хочешь этого?
— Ни в чем я не уверен, — устало проговорил Павел. — Просто я не вижу альтернативы. А твое предложение — оно, конечно, отличное. Но при этом полное дерьмо.
Виктор покачал головой.
— Ты же видел, как они переключаются?
— Да. Не самое приятное зрелище. Но это наш мир, командир. Он такой, какой есть. Нужно только приспособиться. Это как при рождении: ты приходишь и принимаешь все правила, которые соответствуют эпохе.
— Но никто не рождается сорокалетним, верно? С закостеневшими стандартами, ценностями, стереотипами. Все эти люди, Паша, они же не люди вовсе, а ходячий набор масок!
— Знаешь, когда только появились первые печатные книги, их тоже побаивались. А если бы в то время показать кому-нибудь компьютер, реакция на него была бы примерно такой же, как у нас на поли-личности.
— Ты уговариваешь меня или себя?
Павел утомленно потер лицо ладонями.
— Не знаю я. Но, в любом случае, то, что ты собираешься сделать…
— Мне проще пулю в лоб себе пустить, чем позволить им подселить в меня кого-то. А быть чужим среди своих тоже не вариант… Ладно, пойдем-ка спать, мы оба здорово вымотались. Потом договорим.
Павел по-детски всхлипнул.
— Почему у меня ощущение, что я тебя предаю?
— Не смей! — рявкнул на него Виктор, вскакивая на ноги и с грохотом отодвигая стул. — Ты меня не предаешь, понял? Это у меня ощущение, что я собираюсь тебя бросить! Тебя же любой клоун способен обвести вокруг пальца! Все эти вторичные и не вторичные личности — они же тебя уничтожат, Пашка. Или изувечат. И я не смогу тебя защитить.
Терехов больно прижался своим лбом ко лбу друга.
–Пойдем со мной. Нам же не выжить врозь. Мы срослись как сиамские близнецы, нас нельзя разделить. Но если я останусь с тобой, я погибну. Если ты останешься со мной, я тебе клянусь — мы выживем.
У Павла по щекам полились слезы.
— Прости, командир. Я не могу… И все-таки нас разделили. Прости… Я, кажется, снова слился, — прошептал Павел, всхлипывая.
Виктор резко выпрямился и отвернулся.
— Пошли спать. Надо взять паузу и хорошенько отдохнуть. Мы оба бесконечно устали.
И уже чуть мягче добавил:
— Все будет хорошо, брат. Все будет хорошо…
Сияя золотом на лычках и знаках отличия, в свете прожекторов новый генерал космического флота, человек-легенда Виктор Терехов раздаривал улыбки и принимал поздравления и рукопожатия.
Наконец ему дали слово.
— Я благодарю всех вас за добрые слова и за вашу поддержку. Проект «Земля — Эдем» запущен и будет реализован в кратчайшие сроки, и я счастлив, что могу в этом участвовать. В качестве первых поселенцев было решено использовать добровольцев, сделав акцент на моно-личностный ресурс. Эти люди не смогут быть в достаточной мере полезны здесь, на Земле, в силу своего интеллектуального и психического недоразвития. Но их труд принесет огромную пользу при строительстве первой колонии человечества во Вселенной! На данный момент число желающих отправиться к Шератану достигло пяти тысяч. Окончательная цифра определится к концу месяца. Это пока все, что я могу сказать. Еще раз спасибо!
В зале конференций поднялся шквал аплодисментов.
Терехов улыбался и кивал, пока журналисты не потянулись к выходу.
— Хорошая речь, командир, — услышал Виктор голос Павла.
— Спасибо, только лицо чудовищно затекло с непривычки, — признался Виктор, спускаясь с трибуны вниз и обнимая товарища. — Рад тебя видеть. Ну что, как дела?
— Все не так уж страшно, как я думал. Сначала, правда, неловкости всякие возникали из-за ощущения, что теперь даже в уборной я не одинок. Но сейчас постепенно все налаживается, начинаю понимать, что он слышит только то, что я позволяю ему слышать.
— Я рад за тебя.
— Знаю, что бесполезно, да и поздно уже, но, может, и ты попробуешь?.. — робко спросил Павел.
— А может, ты все-таки полетишь со мной?
— Нет, Вить. Всю жизнь провести в дороге между Землей и Эдемом — это безумие.
— Посмотри вокруг и прислушайся к себе, а потом скажи, так ли уж я безумен.
— Даже не буду, — невесело рассмеялся Павел.
— У тебя еще есть время передумать.
— Я не могу… И остаться одному тяжело, и лететь сил нету. Но я завидую твоей решимости.
Виктор похлопал друга по плечу.
— Ладно, оставим это.
И поспешил к выходу, где его ждала Кира.
— Господи, мне так страшно! — прошептала она, пряча лицо у него на груди.
— Ничего не бойся. Я говорил о сложившейся ситуации с верховным судьей. Сейчас приедет парочка представителей службы безопасности, и сегодня же вечером все закончится.
— Мне до сих пор не верится, что ты спасаешь меня. Меня — серенькую, непримечательную…
— Глупая.
Девушка обвила его шею руками и прильнула всем телом — так, словно они расставались на целую вечность. Или словно целую вечность не виделись.
Виктор гладил ее по волосам, стараясь ничем не выдать своей горечи.
— Ты любишь меня? — спросила Кира.
— Люблю, — еле слышно ответил Виктор, а перед его глазами стоял образ совсем другой женщины. Ее темные волосы струились по плечам, а мягкие руки ласково прикасались к щеке… Слышала ли она его слова? Осталась ли от нее хоть крупица, или все поглотила беспощадная, циничная сука-Марго?
Марго-убийца.
Виктор проснулся совсем не отдохнувшим.
«Ника» со всем своим эскортом набирала скорость уже три года, но это было только начало пути. В прошлый раз нагрузки давались ему легче.
Осторожно, чтобы не разбудить Киру, он медленно выбрался из постели и начал одеваться. Но она, видимо, почувствовала его отсутствие и открыла глаза.
— Доброе утро, — улыбнулся Виктор, — извини, что разбудил.
Она томно потянулась и села, прикрывая одеялом наготу.
— Я люблю смотреть, как ты собираешься. Святая святых — Витя превращается в генерала Терехова, великого спасителя обездоленных. Они все уже сейчас молятся на тебя. А когда узнают твои намерения…
Виктор погладил ее по обнаженной спине, поцеловал в плечо и занялся бритьем.
— Я думаю, они и так понимают, что я не планирую создавать еще одну планету шизофреников.
— Ты задумал опасную авантюру, мой друг.
Он рассмеялся.
— Ошибаешься. Это самое безопасное восстание из всех, что были в истории человечества. Когда на Земле заподозрят неладное? Лет через сто в худшем случае. Потом они отправят разведчиков — и еще больше ста лет будут ждать новостей. А что они сделают потом? Отправят десант? И сколько они смогут отправить сюда людей? А у нас больше трех тысяч человек обоих полов, новейшее оборудование и голова на плечах. Сколько нас будет через триста лет? Какими мы будем? Если наши потомки будут мыслить и активно рожать, ничего серьезного не случится. Слишком велико расстояние. Я впервые рад, что Эдем так далеко от Земли.
Он вытер остатки пены с подбородка, надел китель, и, еще раз поцеловав Киру, вышел из каюты и чуть не столкнулся с Павлом.
— Ну наконец-то, — проворчал Павел, — я уж думал, ты сегодня решил опоздать!
— И давно ты меня караулишь?
— Минут двадцать, — ответил тот, пожимая Виктору руку.
— А что стряслось-то?
— Есть одна интересная мысль относительно расселения. Тебе понравится!
— Только не говори, что идею подкинул этот, как его…
— Кирилл.
— Даже знать не хочу, как его зовут. Я же тебя просил, уволь меня от напоминаний о сожителе в твоей черепной коробке!
— Командир, но он потрясающий ученый! Поговори с ним хоть раз!
— Еще одно слово, и вы оба вылетите в шлюз, — беззлобно пригрозил Виктор.
— И зачем только я с тобой полетел, ты же не хочешь меня слушать!
— Ты полетел со мной, потому что ты — тряпка, — улыбнулся Терехов. А потом уже серьезно добавил:
— Паш, может быть, пройдет еще месяц, два, год — я и смогу принять все случившееся. Но ради Бога, не торопи меня! Еще одна шуточка, наподобие той, что вы вчера отмочили, и я здорово накостыляю вашему общественному телу.
Павел хихикнул.
— Но ведь ты даже не заметил, что мы поменялись? Верно?
— Я все сказал!
— Молчу, молчу!
А Кира тем временем выскользнула из-под одеяла, еще раз сладко потянулась и совершенно нагая подошла к зеркалу, перед которым только что брился генерал.
— Ах, какая же я молодец! — пропела она, заглядывая себе в глаза.
— В некотором смысле, это вообще-то не ты сделала, а я, — довольно строго заметило ее отражение в зеркале.
Она лукаво себе подмигнула.
— Ну ладно, мы все это сделали!
— Все-таки как хорошо мы все придумали! Покойная Марго у нашего Вити ничего, кроме отторжения вызвать не могла, а вот живая Кира — совсем другое дело! Правда, пришлось пожертвовать безумной Марго — но великие дела, к сожалению, без жертв не обходятся. И она сама это понимала и знала, на что шла.
— Да, а теперь мы свободны и летим на Эдем, и у нас грандиозные планы, — ответила ей Маргарита, и на ее губах заиграла загадочная улыбка.
— Для начала постепенно перестанем имитировать Киру.
— Мы уже это делаем, и Виктору нравится. Но надо быть осторожной.
— А мы скажем ему, что мы — фрактал?
— Может быть. Когда-нибудь потом, если увидим, что он готов.
— А про остальных?
— Не раньше, чем долетим до места!
Палата напоминала шикарный номер в отеле.
Вот только окна вместо внешнего мира демонстрировали цифровую картину города столетней давности.
— В наше время тюрьмы оборудовали скромнее, — сказал Виктор, раскинувшись на диване и устремив рассеянный взгляд в потолок.
Две недели назад, когда он впервые заговорил о странностях реабилитационного процесса, Павел не хотел его слушать. Но сейчас возражать не стал.
Ровно тридцать восемь дней назад первый в истории человечества пилотируемый космический корабль-разведчик «Одиссей» вернулся домой. У экипажа путешествие к планетарной системе Шератана и обратно заняло двенадцать лет. На Земле за время их отсутствия минуло больше века. Результаты миссии превзошли все ожидания: планета, на которую указали ученые, действительно оказалась пригодной для жизни и обладала мягким климатом. Ее назвали «Эдем».
Но как любой другой рай, Эдем потребовал подношения на свой жертвенный алтарь. Поэтому из троих участников экспедиции вернулись только двое.
Павел устало вздохнул.
— Как ты думаешь, почему они не выпускают нас наружу? Что там может быть таким опасным для нашей психики?
Разговор прервал мелодичный перезвон.
Павел простонал.
— Опять! Как они меня достали своими психологическими тестами! Хуже только иглоукалывание.
Его компаньон усмехнулся:
— А давай сегодня мы им процедуру устроим? Прямой массаж коры головного мозга. Не сольешься, как в прошлый раз?
— Когда ты в таком настроении, командир, только самоубийца тебе откажет, — улыбнулся Павел.
Виктор был старше не только по статусу на корабле, но и по возрасту. Согласно бортовому хронографу ему в этом году исполнялось сорок два. Он был невысокого роста, коренастый, с глубокими лучиками морщин в углах глаз и почти белый от ранней седины. А вот его друга природа пощадила больше: волосы остались русыми, глаза — такими же васильково-синими, только некогда стройная спортивная фигура слегка расплылась.
Через несколько минут дверь открылась, и в палату вошла трогательно хрупкая, миловидная девушка.
— Доброе утро, меня зовут Кира Савушкина, и я буду вашим гидом в сегодняшний день! Вместе мы будем постепенно привыкать к особенностям современного мира, пока он не станет для вас комфортным, — оптимистично заявила гостья, широко улыбаясь.
И это была не раздражающая приветственная маска, искусственная, как полиэтиленовые цветы на кладбищенских аллеях. Девушка улыбалась и губами, и огромными сияющими глазами цвета гречишного меда, и солнечно-рыжими волосами, и даже каждая клеточка ее прелестного тела, казалось, светилась радостью и весной.
Павел растерялся, зарделся, как маленький мальчик, и захлопотал вокруг нее.
— Здравствуйте! Разрешите предложить вам присесть? Чем вас угостить?
— Благодарю, Павел Сергеевич, ничего не надо. Я только, с вашего позволения, присяду.
— Пожалуйста, я сейчас вам пластичное кресло принесу — фантастически удобная штука!
— Право, не стоит!
Виктор с беззлобной ухмылкой покачал головой.
— Вы уж простите моего друга, он просто слишком давно не видел красивых женщин. Почти весь персонал — мужики.
Девушка вопросительно вскинула брови.
— А разве это не соответствует вашим… эстетическим пожеланиям?
— Чего?
Павел замер на месте, с широко распахнутым от возмущения ртом. Из груди Виктора вырвался приглушенный стон.
— Вы там что, с ума все посходили? — с сердцем произнес он.
— Но вы эмоционально так близки…
— Еще бы мы не были эмоционально близки! Мы десять лет провели бок о бок в кабине «Одиссея», как близнецы в утробе матери!
Кира смутилась. Радостное свечение ее глаз угасло. Казалось, она вот-вот расплачется.
— Простите, я допустила бестактность. Мы все совершили ошибку…
— И что, за все это время ни один из ваших психологов так и не смог определить, что мы гетеросексуалы? Что же это за специалисты такие?
— Витя, да что ты напал на бедную девушку! — вмешался Павел.
— Просто я не понимаю, как такое возможно!
— Но вы же наотрез отказались жить в разных палатах, несмотря на преимущества, и все сделали выводы. В нашем обществе под одной крышей живут только те носители, которых связывает физическая потребность в контактах друг с другом, — попыталась еще раз возразить Кира.
— Я уже готов куда угодно съехать, — выдохнул Павел.
Виктор в ответ рассмеялся.
— Кораблев, твой научный мозг совершенно не приспособлен к реальной жизни. Разве ты не видишь, что это чистой воды провокация?
Павел как-то осел, весь его пыл сразу улетучился.
— Но зачем?
— Затем, что ты — тряпка, наивный, как пятилетний ребенок, и останешься таким до последней искры в печи крематория. А я — персонифицированная компенсация твоего атрофированного скептицизма. Так что распаковывай чемоданы, милый, развод отменяется. Предлагаю сменить тему разговора. Кира, вы…
— Да-да, я для вас кое-что принесла! — излишне оживленно заговорила девушка, торопливо расстегивая сумочку. — Кураторы решили, что вы уже достаточно окрепли для ознакомления с информацией о современной эпохе.
— Слава Богу! Да, командир? Мы так давно этого ждали! — воскликнул Павел.
Виктор молчал.
— Это микрофильмы о развитии искусства, науки и техники в тот период, когда вы отсутствовали. Сейчас расскажу, как работает транслятор.
— Не интересно, — прервал ее Виктор.
Кира непонимающе похлопала ресницами.
Ах, какие у нее были длинные, пушистые ресницы! А какие глаза!
Виктор отвернулся.
— Возможно, мой друг и не откажется посмотреть все это на досуге. Он прежде всего ученый, и уже потом немножко космонавт. А вот я — солдат, мне все эти исторические экскурсы нервную систему не возбуждают. Я привык исследовать местность сам.
Кира странно отреагировала на его слова. Она на мгновение замерла, а потом встрепенулась, словно приняла какое-то решение.
— Виктор Александрович, если вы намекаете на необходимость прогулки во внешний мир, то я должна вам честно сказать: она невозможна, пока вы находитесь в эмоционально возбужденном состоянии… — заговорила Кира, многозначительно глядя Виктору прямо в глаза.
Виктор удивленно посмотрел на нее. Она и так сказала немало, но явно хотела между строк донести что-то еще.
— Мне кажется, ваше неспокойствие проистекает из неопределенности. Если я назначу точную дату экскурсии во внешний мир, обязуетесь ли вы выполнить все необходимые подготовительные процедуры?
— Это бы многое изменило в моем отношении к ситуации, — осторожно выбирая слова, ответил Виктор.
Кира одобрительно кивнула и улыбнулась.
— Хорошо. Тогда ровно через неделю мы с вами осуществим двухчасовую прогулку, после которой вернемся обратно в центр.
— Было бы здорово.
Виктор смотрел ей в глаза, а в груди все сильней разрасталось ощущение обжигающего тепла.
— Спасибо вам, Кира. За участие.
Она улыбнулась.
— Не за что.
Потом снова на мгновение замерла, вздохнула, и как-то неуверенно спросила:
— У вас есть еще ко мне какие-то вопросы?
— Да, раз уж все так удачно складывается, мы бы с удовольствием посмотрели ваши фильмы. Расскажете, как этим пользоваться?
Когда Кира ушла, Павел еще долго сидел, растерянный, прижимая к губам кончики пальцев, словно насильно удерживая рвущийся с них вопрос.
— А ты обратил внимание, что она употребила слово «носители» вместо «люди»? — произнес он наконец.
Вечером того же дня космонавтам вручили символические золотые карты, а в правую руку вживили по крошечному устройству.
— Мы отказались от использования наличных денег более пятидесяти лет назад, теперь роль пластиковых карт выполняет устройство контроля за личными средствами, — объяснил им официальный представитель Общественного Банка. — На врученных вам картах дана информация о состоянии личного счета каждого из вас.
Павел взглянул на свою карточку и подпрыгнул.
— Да мы богаты! Мы очень, очень богаты!
Представитель елейно улыбнулся.
— Совершенно верно, ваша премия увеличилась больше чем в четыре раза за счет колоссальных процентов.
Виктор недоверчиво смотрел в нереальные цифры, написанные на золотистой кожице карты. Таких денег он себе даже представить не мог.
— Моя сумма на несколько порядков больше, чем даже тройная премия. Откуда это? У меня не было никаких сбережений на момент отлета.
— А это ваше наследство, господин Терехов. Ваша бывшая супруга, Маргарита Поплавская, завещала вам после смерти половину своего состояния.
— Марго? — изумленно переспросил Виктор.
— Бывшая супруга? — воскликнул одновременно с ним Павел. — Великая Маргарита Станиславовна Поплавская?!. Я все правильно понял?
— Ничего не могу сказать насчет величия, но красивой она действительно была, — задумчиво ответил Виктор, глядя на след от чипа на своей ладони.
Кира сдержала обещание.
Оказавшись снаружи, Виктор на секунду остановился, закрыв глаза. У него закружилась голова, как у человека, выбравшегося на воздух после длительного заточения в подземелье. И это было прекрасное чувство!
Экскурсия над городом в маленьком аэротрамвайчике привела Павла в восторг. Лаконичные высотные сооружения, навесные скверики, похожие на пирамиды торговые центры — все сливалось в головокружительную картину. Кира с дежурной улыбкой рассказывала о городе, об особенностях транспорта, о промышленных центрах, но Виктору почему-то казалось, что мысленно она находится в другом месте.
— Вас что-то беспокоит? — спросил Виктор.
Медовые глаза Киры были грустными.
— Сегодня — очень важный день. И я волнуюсь.
— Все будет хорошо, — заверил ее Виктор и, чтоб подбодрить, коснулся ее маленькой ручки.
Ручка была теплая и нежная, как у ребенка.
После этого прикосновения Виктор окончательно убедился, что его влечет к Кире, и, судя по нежному румянцу на девичьих щеках, с ее стороны тоже происходила какая-то химия.
А ведь в ее глазах Виктор должен выглядеть столетней ветошью.
— Павел Сергеевич, вы сказали, что хотите зайти пообедать в ресторан?
— Очень хочу! Мы закажем все самое лучшее, и вы будете моей гостьей! — выпалил Кораблев.
— А мне ты предлагаешь снаружи подождать? — проворчал Виктор.
— Ну, можешь за соседним столиком покушать, — захохотал тот.
— Притормози-ка, брат, пока жестокая гравитация не долбанула тебя об ледяную гладь разочарования.
— Если она меня и долбанет, то только после тебя, брат, — саркастично возразил Павел.
— Ну, старый опытный корабль знает, как мягко приземляться.
— Угу, а как взлетать твой старый корабль не забыл?
Кира запротестовала.
— Пожалуйста, перестаньте! Давайте я просто свяжусь с одним из лучших заведений города и закажу столик.
— Может, не стоит? Лучше спонтанно…
— Спонтанно — это несерьезно.
Она вытащила из сумочки очки, при помощи которых, как рассказывалось в одном из фильмов, можно было выходить в сеть. Ее изящные пальчики побежали по невидимым кнопкам.
Когда через полчаса Кира подвела друзей к дверям заведения, Виктор улыбнулся, и, круто развернувшись, ткнул пальцем в кафе напротив.
— А пойдемте-ка лучше туда? Мне вывеска больше нравится.
Кира замахала руками.
— Нет-нет, у нас же столик заказан…
— Я так решил, и Пашка меня поддержит! — Виктор схватил ее за руку и потащил в кафе.
Внутри было почти пусто. Играла приятная музыка, похожая на нежный перезвон бубенчиков, а в воздухе пахло корицей.
— Я выбираю столик рядом со светильником!
Официант подошел к ним только через пятнадцать минут, когда терпение Виктора уже подходило к концу.
— Могу ли я предложить гостям меню?
Терехов усмехнулся.
— А могу ли я поговорить с вашим администратором?
— Виктор Александрович, не стоит! — поспешно вмешалась Кира.
— Стоит, мы едва не умерли с голоду! — поддержал друга Павел.
Официант вздрогнул, как-то демонстративно встрепенулся — и, по-женски поправив волосы, заявил:
— Добрый день, я — Анна Ямская, администратор кафе. Чем могу служить?
У Павла открылся рот. Виктор непонимающе вытаращился на официанта.
— Что здесь про…
— Прошу вас, уйдите! — воскликнула Кира, тыкая в нос официанту маленькую карточку, похожую на удостоверение.
Он взглянул на нее и, поклонившись, неторопливо удалился, повиливая бедрами.
— Что все это значит? — проговорил Виктор, переводя взгляд на девушку.
Она отвела глаза.
— Я должна была всеми возможными средствами уберечь вас сегодня от знакомства с главной особенностью нашего времени. Не получилось. Официант только что сменил личность, Виктор Александрович. Функции администратора выполняет вторая полноценная личность, живущая в его теле.
Он уставился на Киру, пытаясь понять смысл ее слов.
— Извините, я… — проговорил он, поперхнулся словами, и, прокашлявшись, почему-то растерянно спросил, — а сколько их всего?
— Не знаю. Может, три, может, пять. К примеру, у меня их две.
— Подождите, я не понимаю… Как такое возможно? Это же шизофрения чистой воды!
— В некотором смысле, так оно и есть. В ваше время нормой считалось моно-личностное сознание. Спонтанное, неконтролируемое развитие поли-личностей дестабилизировало и разрушало корневую личность, и само явление воспринималось как болезнь. Однако…
— Погодите. То есть вокруг — один сплошной дурдом? В буквальном смысле этого слова? — громко воскликнул Павел, вскакивая с места.
Люди у барной стойки обернулись.
— Сядьте, пожалуйста, я вас прошу, — взмолилась Кира, — позвольте мне все объяснить!
— Что вы хотите мне объяснить? Как вам весело живется в обществе Киры-джокера, Киры-маленькой девочки или кого-то там еще?
— Нет никакой маленькой девочки или джокера, Павел Сергеевич! Присядьте же, мы и так привлекаем слишком много внимания.
Он тяжело опустился на стул.
Виктор жестом подозвал официанта.
— Дайте нам с другом чего-нибудь покрепче. Прежде чем слушать дальше, я должен выпить. А даме — чего они там коллективно пожелают.
Официант многозначительно посмотрел на Киру. Та отрицательно качнула головой и заказала чашку чая.
Когда алкоголь расслабляющим теплом побежал по сосудам, Павел сразу обмяк, и его агрессивный протест потерял напор. Эстафету подхватил Терехов.
— Итак? — спросил он, опрокидывая еще одну стопку обжигающей горьковато-кофейной жидкости.
— В ваше время поли-личностное состояние разрушало корневую личность, но теперь все не так. Это стало возможным, когда ученые-психологи научились открывать сознание, то есть задействовать все возможности головного мозга, включив в активную работу все его участки. Согласитесь, довольно нерационально пользоваться только одним пальцем на руке, когда от природы их пять? Как правило, вторичные личности занимаются интеллектуальной и творческой деятельностью, что позволяет им развиваться с минимальной необходимостью использования физического тела. И каждая из них — абсолютно полноценная и самостоятельная.
— Как вообще это происходит? То есть, у вас там с утра планерка, кто во сколько часов будет двигать руками и ногами?
— Не совсем. Ко мне приходит устойчивое требование предоставить возможность использовать тело — и я удовлетворяю его, как только появляется возможность. Иногда вторичные личности прорываются наружу без предупреждения, но только если возникают веские причины. При желании я могу вызвать вторую личность на диалог, но в обычном состоянии мы не отслеживаем опыт друг друга. Некоторые люди дружат со своими вторичными личностями, и зачастую уступают наиболее талантливым из них приоритетное право на использование тела. Особенно уникальные и ценные сущности по мере старения их физического носителя могут даже прививаться к новому корню.
— Вот почему она тогда сказала слово «носители»! — пробормотал Павел, осушая третий бокал.
— А если какая-нибудь личность взбунтуется? Начнет междоусобную войну?
— Это расценивается как уголовное преступление, и личность будет призвана к ответу. Наказание соответствует причиненному вреду, вплоть до полного уничтожения, — ответила Кира.
— И вы хотите сказать, что все, абсолютно все люди вокруг — такие?
— Это новый уровень эволюционного развития.
— То есть я, по-вашему, недоразвитый? Умственно отсталый?
— Я бы не стала использовать такие формулировки. Но — да, вы находитесь на предыдущем витке развития.
— Обалдеть…
Кира ласково взяла его руку в свою.
— Не переживайте. Это поправимо. Небольшая процедура по открытию сознания — и вам можно будет подсадить вторичную личность. Если она приживется, то дальше вы справитесь сами.
— То есть, если я соглашусь, меня аккуратно и по-научному сведут с ума, и я стану, как все?
— Не «сведут с ума», а помогут подняться до современного уровня.
— А если я не соглашусь?
Кира погладила Виктор по руке.
— Вы непременно согласитесь, Виктор Александрович. Вы ведь хотите стать полноценным членом общества? Не считать окружающих безумцами, и самому не быть в их глазах умственно отсталым? Ничего ужасного вам не предлагают, поверьте.
— А мне? Мне тоже будут подсаживать вторую личность? — поинтересовался Павел, и по интонациям в его голосе чувствовалось, что алкоголь начал делать свое дело.
— У вас, Павел Сергеевич, все пройдет гладко, даже беспокоиться не о чем, — нежным, баюкающим голосом ответила Кира.
— Почему?
— Ваша аутичная личность легко и с удовольствием адаптируется в новых условиях. Вы только представьте себе, что вы можете себе позволить больше никогда не отвлекаться на заботы о физическом теле. Вы сможете погрузиться в изучение интересующих вас вопросов настолько глубоко, как сами того пожелаете. А другая личность тем временем обеспечит хорошее питание, комфорт, здоровый образ жизни, омолаживающие процедуры, и в любой момент, когда вам захочется прочитать лекцию, поучаствовать в семинаре или просто пойти на свидание с девушкой вы обнаружите себя в идеальной физической форме, ухоженным и одетым по моде.
Павел хмыкнул.
— А неплохо.
Виктор негромко выругался.
— Кораблев, горе ты мое! Объясню на языке твоих кошмаров: представь, сколько ее и твоих личностей будут подсматривать, как тебе отказывают в чашечке кофе! Или, еще хуже — не отказывают.
Павел поперхнулся.
— Нет-нет, не слушайте вашего друга! — запротестовала Кира. — Личности не могут подсматривать! Они изолированы от внешнего мира, пока не вступают во владение телом!
— А жениться я смогу?
— Конечно, если все ваши и ее личности дадут свое согласие на ваше юридическое взаимодействие. На физическое взаимодействие разрешения не требуется, — добавила она.
Виктор поднялся из-за стола.
— Паша, расплатишься? Пойду-ка я проветрюсь.
Кира испуганно всплеснула руками.
— Куда вы?
— В церковь, на могилу бывшей жены, в бордель, в парк — какая разница? Я должен подумать.
— Подождите!
Она была в смятении.
— Подождите, пожалуйста! Так вы сделаете себе только хуже!
Виктор вдруг наклонился и поцеловал ее в лоб.
— Не бойся за меня. К вечеру я вернусь в центр, обещаю.
Павел и Кира возвращались в центр реабилитации, как в воду опущенные.
С высоты почти прозрачного перрона весь район был как на ладони. Здания, улицы, люди. Павел облокотился о перила, засмотревшись на большую группу людей на площади. Они, казалось, просто сидели на земле, время от времени поднимая руки вверх.
— Что там происходит? Какое-то религиозное собрание?
— Скорее политическое.
— Извечное недовольство масс?
— Сегодня проходит суд над одним из фракталов. А это всегда повод для сборища любопытных и сидячих митингов. Сейчас даже рассматривают возможность закрытых слушаний, хотя давным-давно все судебные процессы проводятся публично.
— А кто такие фракталы?
— Когда в корневой личности содержится еще одна-две или более вторичных, абсолютно аналогичных корневой, но с небольшими поправками, это явление называют фракталом.
— А те в свою очередь тоже содержат несколько подобных друг другу сущностей?
— Именно. В принципе, цепочка может продолжаться и дальше, но я о таких случаях не слышала. Фрактальное движение приобрело характер ереси средневековья — их уничтожают, а они все множатся.
— За что же вы их так жестоко?
— Самостоятельно породить полноценную не фрактальную личность они не в состоянии, а подсаженных они убивают.
— Так может, их просто оставить в покое?
— Они непредсказуемы, склонны к разрушительным действиям, не поддаются контролю, харизматичны, способны оказывать большое влияние на окружение.
Павел рассмеялся.
— Ба, да вы как будто одного нашего общего знакомого описываете!
Кира строго посмотрела на своего собеседника.
— И у общества нет другого варианта защититься от них, кроме как с помощью очень жестких мер.
Улыбка с лица Павла улетучилась.
— Ваш друг находится в серьезной опасности, — прошептала девушка.
Шорин стукнул кулаком по обшивке кабины нуль-Т и сплюнул.
Легкое шипение подтвердило, что босиком по песку ходить уже не стоит, и что полдень не за горами. Впрочем, какие тут, к лешему, горы? Бездонный океан и горстка атоллов.
Три луны Пассионаты, почти вкладываясь тонкими дужками-абрисами друг в друга, растворялись в мареве накаляющегося дня.
Поколебавшись, он ткнул пальцем в ярко-желтую кнопку с надписью «СОЛАС». В который уже раз. Долго стоял, уперев плечо в дверь с потеками ржавчины. Пот разъедал веки, схватывался коркой на знойном ветру.
Монотонный шум в динамике звучал как реквием.
Один.
***
…Виктор Шорин, специалист по цефалоринхам, головохоботным червям, равно как и любой другой зоолог, был тщеславен, но вместе с тем скромен. По Шорину, нужно лишь открыть новый вид червей — и жизнь удалась.
Когда он наткнулся на блог в тринете под названием «Энигма дальних рубежей», в которой некий «нульттурист» распинался о невероятных закатах на планете Пассионата системы Гранджер, зоолог надолго замер, боясь поверить своему везению. В нагромождении восторгов по поводу живописности, неподражаемости и уникальности цепочки атоллов — единственной, кстати, суши на Пассионате — Шорин разглядел то, что заставило его ринуться очертя голову на забытую всеми планету: автор мимоходом упомянул о забавных норках на тамошних пляжах. При наступлении сумерек из нор высовывались тысячи и тысячи крохотных животных, с короткими щеточками на головах. Чуть дальше турист сказал, что как-то он обронил в темноте на пляже свой персАнализатор, и если бы не неоновое свечение обитателей нор, то так бы его и не нашел.
Большего Шорину и не нужно было. Понятно, что в норках жили морские черви-приапулиды, вид цефалоринхов. Но про неоновое свечение у приапулид он слышал впервые.
Новый вид…
В тот же день Шорин, прямой как столб под тяжестью тело-сумки с оборудованием и припасами, ошеломленно застыл в огромном зале для НТ-переходов в Украйные Миры на Распашонке, главной перевалочной станции Земли. Зал был натурально пуст. Выпускающая похлопала сонными глазами и ответила: «Ремонта никакого нет. Просто пассажиропоток ни в пень. Кому они сейчас нужны, эти Украйные?»
Несколькими мгновениями позже, щурясь от яркого лилового света утреннего Гранджера, Шорин распахнул дверь НТ-кабины на Пассионате. Дверь надрывно скрипнула и неловко повисла на верхней петле. Он насторожился, но особо не расстроился… до того, пока не увидел раскуроченный дефиллятор в силовом отсеке. Деталь, без которой — это даже зоологу было понятно — нуль-Т переход неосуществим, радостно брызгала бенгальскими огнями короткого замыкания и обильно капала черными слезами расплавленной изоляции.
Модель НТ-кабины была такой же древней, как фотонный звездолет, и силовой отсек располагался снаружи. Кабину, похоже, установили здесь столетием тому, не меньше: щедро намазанный дежурный сурик местами облупился под напором всепроникающей ржавчины, выказывая годовые кольца многих слоев краски.
Некоторое время Шорин не въезжал в ситуацию, испытывая острое желание немедленно слинять обратно на Землю, но мертвые неонки на приборном щитке и тоскливый скрип однопетельной двери под жарким сквозняком намекали на то, что на скорое возвращение надеяться не стоит.
***
В первый же вечер он поужинал сухпаем. Палатку Шорин разбил на узкой полосе «травы» синего цвета под высокими деревьями, которые он окрестил «пальмами» — от нее до «пляжа» было рукой подать. Зоолог нацепил пояс для сбора образцов и пошел к морю.
Сердце выталкивало сухпай в горло… Как оказалось, зря.
В закатном свете Гранджера на плотном песке действительно виднелись тысячи норок. Но, к негодованию Шорина, они были пусты. Или эти норы отрыты не приапулидами, или сволочь-турист, автор блога о Пассионате, соврал — никто из них не высовывался и уж тем более не светился. Шорин чувствовал себя так, как-будто ему пообещали профессорское кресло, которое на деле оказалось колченогим табуретом из подсобки. Мало того, что он пролетел с червями, так еще и кабина сломана, и ему придется торчать здесь несколько дней — может, даже неделю — пока прибудет техничка.
Техничка. Техпомощь. Рембригада. Что-то засело в мозгу, беспокоило; некая мелкая деталь, что-то, сказанное сонной выпускающей — в последнее мгновение перед тем, как дверь нулёвки на Земле захлопнулась.
Забыв о разочаровании с червями, Шорин вприпрыжку понесся обратно в палатку.
Мелкий-мелкий шрифт на приложении к билету говорил о том, что из-за недостатка техперсонала и исчезающе-малого пассажиропотока регулярная НТ-техпомощь в пределах восьмого пояса Украйных Земель отменена. В случае необходимости пассажирам разрешается производить починку инвентаря и оборудования кабин самостоятельно, на собственный страх и риск, в соответствии с пошаговой инструкцией, прилагаемой к каждой кабине. Если устранить неисправность собственными силами не удастся, пассажиру необходимо вызвать агентов страхслужбы СОЛАС, которые пользуются разовыми нуль-Т пенетраторами и потому смогут вернуть пассажира в исходную точку НТ-перехода. При этом страховая сумма удерживается с пассажира в трехкратном размере.
Задыхаясь, Шорин примчался к кабине. Его трясло. Плевать на «пошаговость», решил он. Обещая свечки всем богам всех цивилизаций, он нажал кнопку СОЛАС…
Ответа не последовало. Некоторое время зоолог напряженно вслушивался в шум статики… Ничего. Через минуту-другую динамик смолк совсем.
В прыгающем свете фонарика, сдирая ногти в кровь и поминутно чертыхаясь, он срывал дверцы, шарил в ящиках и зачем-то стучал по мертвому экрану монитора.
Инструкции не было.
Всю ночь он ворочался в жарком спальнике в бесконечных попытках извлечь рациональное зерно из сложившейся ситуации. Шорину не стало легче следующим утром, когда он более детально осмотрел допотопную НТ-кабину и обнаружил, что при запасе знаний о нуль-транспортировке, доступном рядовому ученому-зоологу, дефиллятор без инструкции починить не удастся.
Паника накатила волной, но он справился. Главное, как утверждает «Руководство По Самоспасению В Критических Ситуациях Нуль-Транспортировки», — это дыхание. Вдох-выдох, вдох — носом, выдох — ртом. Концентрация на дыхании отвлекает от отчаяния. Отчаяние ведет к панике. Паника — злейший враг НТ-пассажира.
Сомкнув пятки, Шорин скрестил руки на груди и задрал голову. «Лиловизна» — аналог земной голубизны, истерически хихикнул он про себя.
Похоже, пришло время разговоров с самим собой. Вслух. Громко.
Вдох-выдох.
— Глаза вообще не мешало бы закрыть, а то сосредоточиться трудно.
Если бы Шорина дернуло током, когда он ковырялся в дефилляторе, эффект был бы менее выраженным. Резко обернувшись на голос за спиной, он едва не вывихнул шею.
— Как ты здесь… Ты тут все время… Почему раньше… — Вопросы застревали во рту, потому что начальный испуг сменился радостью от присутствия другого существа. За ним пришло безотчетное разочарование из-за того, что существо не было живым.
Робот.
Такую сборку он никогда не видел. Впрочем, он не был спецом в искуственном интеллекте. Потом, Украйные Земли всегда пионерили в робостроении, чихать они хотели на законы роботехники, регламенты дизайна и вообще на все, что исходило из Центрогалактики. Может, именно это наплевательство и стало причиной его вынужденного заточения на Пассионате? Может, именно из-за безалаберности поселенцев здешняя НТ-кабина приказала долго жить? Безответственные циники. Все пять тысяч украйников, рассеянных по тридцати с лишком тысячам планет в двенадцати поясах…
Стоп. Перемотаем назад.
— Идентифицируй себя! — Отдав команду, Шорин с затаенной надеждой подумал, что его новообретенный Пятница, возможно, разбирается в нуль-Т и сможет починить чертов дефиллятор, без которого НТ-кабина была так же бесполезна, как и… как и…
— Пффф… Не надо, ладно? — в голосе робота было столько сарказма, что Шорину почудилась кривая улыбка на круглой как мяч роботовой башке. — Мы не на тестовом стенде, не в полис и не у робопсихоаналитика на приеме, я никому ничего не обязан идентифицировать… — он выговорил последнее слово с точным подражанием шоринской повелительной интонации.
«Штучка ты, однако», — подумал Шорин.
Но это было только началом.
Робот — он так и назвался Шорину, сказав, что ни на одно другое обращение, кроме «Робот», откликаться не станет — был фанфароном с беспредельным самомнением.
Скорее всего, это Робот нуждался в Пятнице.
***
…Ближе к закату сильно заторможенный зоолог сидел на траве под пальмой. Голова гудела. Временами темнело в глазах. Шорин не мог с уверенностью сказать, что было тому причиной — невероятная болтливость Робота или длинный день, проведенный под палящим Гранджером. В первый день (когда это было?!) Шорин напылил на кожу противозагарный слой, но, по всей видимости, лучи здешнего светила работали в каком-то другом диапазоне, и уже через несколько часов открытые участки его кожи покрылись устрашающего вида синими разводами. Больно не было, но общее состояние и адекватность сознания явно страдали. Единственным плюсом нанесенного слоя оказалось то, что корка потовой соли легко отпластовывалась с кожи, и зоолог временами отряхивался, как собака, что со стороны вполне могло походить на конвульсии.
Ничего особо путного из Робота выжать не удалось. Шорин уяснил, что планета необитаема, что Робот в свое время — как записная жеманница, тот не назвал конкретной даты — был десантирован на Пассионату в качестве разведбота. Однако приоритеты в развитии Украйных Земель поменялись, и о нем попросту забыли. Связи с другими планетами Земель у него не было — да и вообще, Пассионата находилась на задворках даже в понимании Украйных Земель, и трассер-линковые коммуникации не жаловали этот сектор космоса. С какого бодуна на планете появилась НТ-кабина, Робот не знал. Он также сказал, что люди, как впрочем и другие мыслящие существа(Шорину стало интересно, кого именно Робот относил к этой категории, но уточнять он не рискнул, справедливо опасаясь новой повествовательной волны…) посещают планету крайне редко, и что в последний раз по НТ-переходу сюда прибыла пинг-команда, проверяющая координаты планеты в сетке Всегалактической Позиционной Системы — единственный техперсонал, бывающий здесь регулярно. Как часто? — спросил Шорин севшим голосом. Раз в пятьдесят лет, — небрежно ответил Робот и тут же перескочил на проблему приливно-отливного процесса планеты под влиянием трех лун.
Планета закачалась под землянином.
Раз в пятьдесят лет.
Робота тем временем несло. Судя по его необузданному желанию говорить, с людьми он не общался давно. Очень давно. Набрасывая круги вокруг пальмы, Робот яростно жестикулировал шестеркой манипуляторов и взмётывал металлопластовыми гусеницами фонтанчики песка при простановке акцентов. Кольцевая канавка вокруг пальмы все более углублялась.
Он зудел безостановочно, как уличный пылесос.
Железяка рассусоливала о принципах колонизации Украйных Земель с такой ошеломляющей безапелляционностью, разглагольствовала о робо-демократии с такими вывернутыми наизнанку выкладками и постулатами, что Шорин задавался вопросом: не ссыльный ли это бот? В самом деле, его могли спихнуть сюда за какую-нибудь полит-провинность. Роботам не дозволено пользоваться НТ-переходами, за исключением особых случаев, на которые требовалась санкция Совета Миров. Вот и куковал он здесь годами, в естественной тюрьме. А люди сюда попадали с частотой в…
Зоолога передернуло, и кусочки солевой корки вновь веером разлетелись по сторонам.
Уходящий за горизонт Гранджер почему-то перешел в штопор, а сам горизонт стал раскачиваться наподобие гамака. Пальма пребольно саданула Шорина в висок, и он потерял сознание.
***
Зоолог пришел в себя от ощущения блаженной свежести на лице, но тут же подхватился и заорал:
— Кретин, у меня опреснитель лимитный, только на пол-литра в день и хватает!
Робот отставил паротермос с пресной водой и покровительственно похлопал Шорина по спине:
— Робот, а не кретин, Виктор. Ро-бот!
Он стал куда менее велеречивым. Перемена в поведении была разительной. Что он задумал? Шорин стал прикидывать, какую выгоду Робот надеется извлечь из ситуации…
Маразм. Робот не может командовать человеком. Зоолог приободрился. Хоть у Робота и есть интеллект, он все же искусственный. Можно ли расценивать компанию робота на необитаемом острове как полное одиночество, но с наличием бонуса в виде искусственного интеллекта? Вот если бы у него был просто компьютер? — то же самое, что и эта куча самомнения на гусеницах, только без гусениц и без самомнения, это было бы одиночеством или нет? Чужеродные логические цепи — зло или добро в положении планетарного Робинзона?
Красивое имя — Робинзон.
Кстати, а откуда бот узнал его имя?
Он ведь себя не называл!
— Т-т-тттыыы… — Шорин пригнулся и стал оглядываться, ища что-нибудь потяжелее. — Скотина, ты уже успел в моих вещах пошарить, да?! Что ты там искал, отрыжка пневмосвязи?
Робот резво откатил на десяток метров, потому что Шорин поднял из травы раковину размером с чайник. Запустить ею в бота зоолог не успел — из раструба раковины высунулась клешня приличного размера и больно ущипнула его за руку. Шорин взвыл от злости, уронив раковину на ногу. Робот вскинул кверху несколько телескопических рук и издал квохчущий звук. Смеется, понял Шорин.
В другое время зоолог, возможно, тоже поржал бы по этому поводу, но сочетание теплового удара, злости на робота и полной неопределенности будущего здорово напрягало.
— Нежить кремнийорганическая, только подойди! — Он погрозил кулаком издевательски пританцовывающему в отдалении роботу и поплелся к палатке.
…Ночь подкралась. Стратегически развешанные по периметру вокруг палатки ярко-желтые фонари на палках временами потрескивали, когда к их лампам подлетала ночная живность. Сидя на камне у палатки, Шорин клевал носом. Он сжимал в руках небольшую сдвойку, сочетание лопатки и кирки, единственное оружие, способное нанести урон адскому боту. По крайней мере, так уверял себя Шорин. В коварстве Робота он уже не сомневался.
Легкий шорох чуть впереди и слева заставил его встрепенуться. Перехватив сдвойку поудобнее, Шорин тигриным шагом подошел к краю «периметра» и стал всматриваться в темноту.
Изумрудно-зеленое пятно величиной с пол-ладони, прямо у ноги, заставило его сердце подпрыгнуть. Чуть дальше появилось еще одно пятно, потом еще, и еще…
***
…Шорин изнемог от безуспешных попыток поймать хотя бы одного червя — те быстро ныряли в норки при его приближении. Феерический эффект, описанный в статье туриста, то самое зеленое свечение, присутствовал. Перед тем, как нырять в нору, черви выбрасывали небольшое облачко-кольцо фосфоресцирующей пыльцы в воздух. Зрелище было завораживающим до такой степени, что Шорин прозевал момент, когда Робот подкрался из темноты и ловко выхватил у него сдвойку.
Зоолог приготовился к худшему… но Робот неожиданно сказал:
— Знаешь, чем хороши пляжные червяки?
— Тем, что они не из нержавейки и не донимают трёпом о правах роботов? — не растерявшись, съязвил Шорин.
— Кха-кха… Не подозревал, что зоологи обладают спонтанным остроумием. — отпарировал Робот. — Лопай!
Он намертво прихватил Шорина за локти парой телещупалец и аккуратно раскрыл ему рот невесть откуда взявшимся подобием кухонных щипцов. Не успел зоолог и ахнуть, как почувствовал во рту нечто шустрое и извивающееся.
Выплюнуть червя Шорину не удалось: железной (в полном смысле слова) хваткой Робот сжал ему губы и ноздри, все так же твердо удерживая зоолога сзади. Преимущество многорукости сказывалось. Некоторое время землянин, как капризный ребенок, боролся с необходимостью проглотить то, что сказала мама, и фыркал наподобие рассерженного кота, стравливая отработанную углекислоту из блокированных легких, но потом закон выживания взял свое, и он покорно проглотил мерзкого червя, мысленно прощаясь с белым светом.
— Труба, — вдруг сказал Робот, отпустив Шорина.
Дергающийся по инерции зоолог закричал, хаотически хватая воздух посиневшими губами:
— Что — труба?! Отравил?!
— Труба, — замогильным тоном повторил Робот, — потому, что карранхи… ну, червяки… быстро откидывают личинки в однокамерном желудке. Но если они чувствуют, что желудков несколько, — ну, как у фареан, у которых их… пять. Или шесть. Точно не помню… Тогда червяки ждут, пока не пройдут до самого последнего. И тогда есть хоть какой-то шанс отрыгнуть карранха, до того, как он засеет внутренности буравящими личинками…
Он тяжело вздохнул.
— Ты ведь однокамерный, правда? Извини, я забыл.
— Откидывают личинки… — Повторил Шорин, все еще надеясь на нормальное развитие событий. — Ну, и дальше? Бу… буравят?
— Дальше труба, — зациклился Робот.
Зоолог резво воткнул пару пальцев в рот. Но червь был головоногим и просто так не сдавался. Корчившийся в агонии Шорин, очевидно, доставлял Роботу большое удовольствие — он упал на спину и стал мелко трястись, кудахтая без передыха. Отсмеявшись, он поднялся.
— Шорин. Я пошутил… Тебя не будут буравить. Как там в твоем желудке с пэ-аш? Сильнокислотный?
Взмокший землянин обессиленно кивнул.
— Не суетись, а получай удовольствие… Сейчас, не сопротивляйся…
Зоолог вдруг почувствовал, что противное и скользкое в пищеводе вдруг замедлило шевеление. Он автоматически сделал несколько проталкивающих глотков, и червь, похоже, упал в пустой желудок. Кислота методично приступила к делу.
И-и-ик. Ё-моё, сказал сам себе Шорин. В какой момент его «стало двое»? Он потряс головой, и второй Шорин живо превратился в Робота.
Тоже непорядок. Их должно быть по одному. Одна штука зоолога и одна штука робота. Шорин снова громко икнул, и роботов теперь стало трое.
В голове стало гулко, светло и просторно, как в зале для отправлений на Украйные Земли. Роботы стали куда роднее, чем раньше. Мысли приобрели выпуклость, а слова — запахи… Ну что ж, если нет другого выбора, только и остается, что «не сопротивляться».
Он закрыл глаза.
***
… — А знаешь, кто вы? — Шорин обвел мутным взором всю дюжину роботов. — Вы — Ботинзон, вот кто! Современный железный отщепенец!
Роботы заквохтали в унисон. Они живописно раскинулись на песке у палатки — кто полулежа, кто — впокат, плашмя между гусеницами. В мозгу зоолога плавали разноцветные шары самых удивительных раскрасок. Они застили глаза. Периодически шары сталкивались, в ушах Шорина раздавался негромкий «поп!», и перед ним возникал очередной робот. Каждый новоприбывший раскланивался с Шориным и присоединялся к нержавеющему клану.
О-о-о. О-о-о. О-о-о.
Шорин покатал в голове ожерелья из буквы «О», прикидывая, что у робота, скорее, бинарка — тогда тот не станет катать «О» в гиромозге, но будет нанизывать жирные тушки двоек на гарпуны единиц… Он протяжно отрыгнул.
Роботы построились в квадратно-гнездовом порядке и начали выплясывать нечто вроде лайн дансинга, скрипуче, но довольно синхронно напевая: «И залпы плазменных орудий в душе оставили ожог». С каждым поворотом в лайне роботы ритмично хлопали в металлопластовые ладоши. Получалось мило.
Интересно, светится ли червь у него в желудке?
Поймав момент в перерыве между двумя «поп», Шорин стал думать тягучую, но вполне законную мысль. Та ускользала, не даваясь, словно червь-карранх. Но он ее все же прищучил.
— Эй, ты! Бунтари-одиночки недоношенные! У меня к тебе вопрос есть…
Роботы разом замерли, словно кто-то нажал паузу на ремоуте.
— Ну ладно, ты меня червяком накормили, а сам-то отчего… с какого… балдеешь? — Шоринское подозрение неожиданно вылупилось вновь. — Прикидываешься?
Один из роботов щелкнул пальцами, и все они оперативно сложились в одного. Получилось эффектно.
— При контакте с низким пэ-аш карранхи выделяют сильный галлюциноген, от которого тащишься ты… но умирая, они посылают мощный радиосигнал на специфической частоте, от которого мои логические цепи теряют более семидесяти процентов адекватной соединяемости…
Шорин прыснул.
— Ну ты мастер загибать! Сказал бы просто — получаешь удовольствие от этих частот… на этих частотах… В общем, с тобой все понятно… И-и-и-эх, мне все равно. Я балдею, ты балдеешь, мы балдеем… — Он расслабился. Шары в мозгу стали издавать звук «поп» все чаще.
Когда роботами заполнился весь маленький полуостров, на котором стояла палатка Шорина, зоолога убаюкало пологими, длинными волнами сна.
***
Только Робот, с его феноменальной реакцией, мог ловить шустрых карранхов. Сколько ни пытался Шорин, черви скрывались в норах до того, как он успевал их схватить.
По умолчанию, пиршество умов происходило каждой ночью. Галлюцинации сопровождались невероятно красочным бредом, с таким набором ощущений и такими подробностями, что дневное время теперь не представляло для Шорина интереса. Подсел ли он на приапулид-карранхов, зоолога не интересовало. Жизнь приобрела простой, четкий график, в котором отметки «до червей» и «после червей» приравнивались к дням и ночам.
Счет отметкам был потерян.
Днем он дрых часами, просыпаясь под вечер к тому моменту, когда Робот появлялся с новой порцией червей.
…Однажды, проснувшись перед закатом, зоолог вспомнил о прочно забытой паранойе, которую он испытывал по отношению к Роботу в начале их знакомства.
Он покачал головой. Совсем незаметно отношения между ними перешли в новую фазу. Кутузка Пассионаты сломала их агрессивность.
Или… Только его? Он похолодел, трезвея от мысли о том, что Робот мог по-прежнему держать камень за пазухой.
Потом к нему пришла другая мысль, еще более странная. Он приплелся к Роботу, стоявшему неподвижно, как памятник, в тени пальмы. После перехода в три десятка шагов зоолог тяжело дышал и едва стоял на ногах.
— Послушай, ты как-то упоминал о людях. О тех, кто был тут до меня, тех, с которыми ты узнал про эффект… Почему ты не никогда не говорил, что произошло с ними? Как долго они тут были, как и когда вернулись назад?
Робот ответил с небольшой запинкой, на что Шорин, возможно, и не обратил бы внимания, если бы не серьезность вопросов.
— Им здесь нравилось… Очень. Как и тебе. Вот только…
Голос Робота растворился в шуме с неба. Поначалу негромкий, он постепенно перешел в протяжный вой, и вскоре неподалеку с кабиной опустилось странное сооружение, больше похожее на увешанный множеством металлических висюлек елочный шар, чем на летательный аппарат.
Елка, механически вспомнилось Шорину. Зима, снег. К вялому удивлению зоолога, факт прилета аппарата не вызывал у него особых эмоций.
Робот зажужжал моторчиками, наводя резкость глаз-фотоэлементов.
— Фареане приперлись. Что-то они рано… Впрочем, мы с тобой так славно провели время, что…
— Стоп! «Что-то они рано»?! — Деревянно повторил за ним Шорин. — Ты же… ты же говорил… Раз в пятьдесят лет…
Через минуту или около того землянина наконец прорвало. Маловразумительные вопли, швыряние песком и раковинами, пена изо рта, клочки волос из отросшей бороды — все разом прекратилось, когда к ним приблизилась четверка гуманоидов. Шорин еще помнил о правилах межпланетного приличия, тем более, что фареане были его шансом.
***
Погрузка шестигранных контейнеров-поддонов с искусственными норками, в которых прятались сотни пойманных карранхов, на карго-скутер фареан заканчивалась. Акемок, командир скутера, отдал Роботу плату за червей — пять больших пластиковых канистр силиконового масла.
Приближался вечер. Шорин не принимал участия в прощальной червивой оргии по-фареански. Он сидел на длинной косе, в отдалении, и глядел на барашки облаков далеко на горизонте.
Сволочь, думал зоолог. Он использовал меня, как дополнительный желудок. Эта мысль занозой бередила мозг. Фареане сказали, что прилетели на Пассионату уже в третий раз. И Робот ни словом не обмолвился об этом. Да, он не договаривал, он свел всё лишь к нуль-Т-посетителям… но ловчил ли он, делал ли это с умыслом? И какой у него умысел? Ведь совсем скоро — и Робот против этого не возражал — Шорин улетит на Фареан, у которого, как сказал Акемок, налажены связи с шестым и третьим секторами Украйных Земель, откуда добраться до Земли вообще не проблема.
Интуиция подсказывала Шорину, что в поведении Робота не все было гладко, но он не мог вычислить, что именно. Те варианты, что складывались в голове зоолога, не выдерживали проверки логикой, даром что месяцы, проведенные в компании Робота и карранхов, здорово ее подкосили.
Шорин задремал под мерный шум прибоя.
Мысль, простая по сути, заставила его очнуться. Но он слишком обессилел, да и не было толку приставать с расспросами к пьяному от радиоволн Роботу. Нужно дождаться утра.
… Робот стоял перед зоологом навытяжку, словно провинившийся ребенок перед отцом.
— Если людей тут не было, и уже давно,кто тогда написал про путешествие на Пассионату?
Робот вжикнул серводприводами фотоэлементов, максимально опустив их книзу.
— Для меня это было единственным шансом. У фареан желудок работает по-другому. Возможно, кроме кислотности, нужны еще и бактерии определенного вида. Процесс не изучен в деталях. Факт в том, что когда они галлюцинируют от карранхов, я не испытываю никакого эффекта.
Он сделал паузу.
— Только хомо сапиенс подходят… для меня.
Шорин неверяще покачал головой. Робот тихо продолжил:
— Когда я разместил блог в тринете, то даже не подозревал, что мне так повезет. Зоолог, да еще и спец по… Мне стыдно. Ты веришь? — Левый фотоэлемент робко поднялся. — Без обид, ладно?
А ведь он поверил. Пятьдесят лет. Шорин ненавидяще уставился на нагрудную секцию светобатарей Робота. Похоже, от них идет запитка гиромозга. Врезать сейчас?
Все это время, подумал он. Все месяцы. Единственное, что отделяло его от вызова СОЛАС — тупая скотина с самомнением и эгоизмом вселенских размеров. У робота был доступ к трассер-линку, все это время. Иначе бы он не смог вывесить статью-приманку в тринете. Достаточно было лишь соединить цепь в ослиной башке, и…
— Человек, ты передумал? Остаешься? — Акемок теребил кончик длинной плечевой косы, стоя на пороге входного шлюза карго-скутера. — Тогда нам пора…
— Ты… передумал? — Показалось ли зоологу, что искра надежды прозвучала в голосе Робота?
У Шорина не осталось и тени сомнений.
— Будь готов, Ботинзон. Я обещаю: я сделаю всё, чтобы о планете узнали. Скоро сюда прибудут люди, тебе станет не до меня… Много людей. Им будет нужен… — Шорин постарался сказать следующее слово как можно проникновеннее: — Лидер.
Перемена была разительной. Глаза-элементы теперь сочились самодовольством.
— Я знал, что не ошибся в тебе, Шорин. Желаю удачи.
***
Шлюз чавкнул гидравликой. Карго-скутер натужно оторвался от поверхности, подняв тучу песка, и через несколько секунд пропал из виду. Робот проводил его взглядом. Он все правильно рассчитал, хотя в какой-то момент казалось, что Шорин его раскусил. Он должен был отпустить зоолога, потому что Шорин — залог его будущего.
Он покатил через мелкую протоку на соседний атолл. Гранджер отбрасывал лиловые зайчики от макушки Робота, едва выглядывающей из воды. Атолл был куда меньше, чем тот, на котором жил Шорин. Ярко-синяя трава покрывала почти всю неширокую полоску суши атолла.
Робот долго смотрел на аккуратные ряды холмиков в жесткой щетке травы.
Сто шестьдесят четыре.
Назад не вернулся никто.
Раскаленный песок Пассионаты качественно мумифицирует внутренности людей… Он помнил их всех. Что-то пискнуло в гиромозге — или это ему показалось?
— Скоро вас станет больше. — Он продолжил теми же словами, что и Шорин, так ему понравилось сказанное зоологом. — Скоро сюда прибудут люди. Много людей. Им будет нужен лидер. — Робот сделал паузу и продолжил, уже от себя: — И, как лидер, я подарю им свободу ощущений. Это будет адекватный обмен.
Робот вернулся на атолл с НТ-кабиной, тщательно вытер микродворниками соль с фотоэлементов, запарковался под пальмой и перешел в режим сна, выставив сторожевой сенсор передвижения на максимальный уровень. Неслышно замкнулись нужные логические цепи.
Цена его вечному одиночеству — бессмертие тела.
До прилета корабля с Камиолы оставалось немногим больше пяти лет. Он в очередной раз подсчитал, сколько человеческих мумий нужно ему накопить, чтобы набрать требуемое количество паратиреоидных желез. Камиоляне обещали ему взамен усовершенствованную ходовую часть и новый комплект светобатарей.
Паратгормон, похоже, страшный дефицит на Камиоле. Но камиоляне — скупердяи.
Получалось много.
Однако он будет добрым лидером. Он будет жалеть людей.
***
Шорин смотрел на удаляющуюся лиловую сферу. Только теперь он понял, как соскучился по Земле, по людям. Он мстительно представлял, как вернется домой и растрезвонит о Пассионате, как с его подачи на знойную планету с удивительными галюциногенными червяками хлынут орды туристов. Экосистема — хрупкая штука, в особенности на островных планетах. Сколько времени понадобится алчным туристам, чтобы сожрать всех приапулид? Неделя? Месяц?
А потом они возьмутся за лидера. Металлопласт не горит в костре и не ржавеет в океане. Но разъяренная толпа землян всегда сообразит, как выпустить кишки провинившемуся роботу…
— На нашей планете есть много разных червей, человек.
Зоолог вздрогнул от неожиданности. До сих пор фареане почти не разговаривали с ним. Акемок поставил скутер на автопилот и отстегнул ремни.
— Есть такие, что лечат гнойники, есть такие, от которых унимается боль в костях. Теперь мы стали вывозить карранхов с Пассионаты — несколько раз пытались ассимилировать их на нашей планете, но пока безуспешно… Правда ли, что ты знаешь многое о червях?
Шорин автоматически кивнул. Его мысли были заняты планами мести.
— Значит, ты умеешь их разводить. Тогда тебе у нас понравится. Спешить не стоит.
Пристально глядя землянину в глаза, Акемок крепко прижал его руку к поручню. Слишком крепко.
Шорин сглотнул ставшую вязкой слюну. Похоже, возвращение откладывается
Это был самый обыкновенный стеклянный графин. Такие обычно ставят в офисах небольших фирм для вида. Как говорится, чтобы был. Графин стоит на краю стола и покрывается пылью. Иногда работники замечают, что вода в нем зацветает, и тогда этот предмет интерьера поспешно суют под водопроводный кран в каком-нибудь туалете. И цикл повторяется вновь.
Этот графин был именно таким. Никто не знал, кто и когда его сюда принёс. Графин был очень старый и в сумятице дней даже потерял свою крышку. Стоял он на пятом этаже многоэтажного здания в крохотной комнатке за дверями с надписью «Престо. Оргтехника и комплектующие для компьютеров». Вы, наверняка, без труда вспомните пару-другую таких зданий в своём городе. Начинающие компании или просто средние предприниматели арендуют в большом здании очень маленькую комнатушку и гордо называют её офисом.
Именно в таком улье, набитом сотами из разносортных компаний и агентств, существовала компания «Престо». Работал в ней компьютерный специалист Максимов, в чьи обязанности входило ознакомлять оптовых покупателей с товаром, что в огромных количествах залеживался на складах, принадлежащих боссу.
В тот ничем не примечательный вечер Максимов занимался своими привычными делами. Клиенты не заходили, и компьютерный специалист атаковал магическими заклинаниями орды монстров, копошащихся на экране его ноутбука. И потому он не сразу сообразил, что что-то в офисе изменилось. До его слуха упорно доносился какой-то булькающий звук, и Максимов отвлекся от игры. Первое, что он подумал — это то, что закипел чайник. Хоть Максимов и не ставил чайника, он нехотя поднялся и подошёл к столу. Он даже не стал проверять, была ли в чайнике вода, поскольку то, что он увидел, сразу определило направление булькающего звука. На столе стоял графин, в котором кипела вода.
Максимов с опаской прикоснулся к графину. Стекло оказалось холодным. Максимов приподнял графин и осмотрел его со всех сторон. Последний везде оставался стеклянным и холодным. Это просто всполошило Максимова. Он аккуратно поставил графин на стол и судорожно достал из пачки сигарету. Такое бывает раз в жизни! И, как назло, ни камеры, не фотоаппарата. Как всегда.
Максимов, так же судорожно, как и достал, кинул сигарету и выбежал из офиса. Он просто вбежал, ворвался в офис напротив.
Влад читал книгу и потягивал из кружки чай.
— Ты опять ополоумел?- не отрываясь от книги, произнёс он.
— Быстро! Быстро ко мне!- задыхаясь, закричал Максимов.
Что-то в виде Максимова Влада насторожило. Он быстро поставил кружку на стол и выскочил из-за стола.
— Шура, что случилось?
— Сейчас сам увидишь,- произнёс Максимов на ходу.
— Гляди,- сорвалось у Максимова, едва они вошли в комнату.
— Что?
Максимов тупо уставился на графин, в котором тихо покоилась вода.
— Только что в этом графине кипела вода.
— Опять я оказался прав. Ты всё-таки ополоумел.
— Да нет же! В самом деле. В нём только что кипела вода,- растерянно говорил Максимов, вертя в руках графин.
— Это одна из самых глупых твоих шуток.
Максимов вопросительно посмотрел на Влада:
— Тогда может быть это твоя удачная шутка?
— Шура, тебе пора лечится.
— Тогда объясни мне, отчего в графине могла закипеть вода.
— Ну, я где-то слышал, что вода закипает от повышения температуры.
— Обломись, графин-то был холодный.
— А вода?
— Вода? Чёрт, не подумал. Ну, это же, в конце концов, графин, а не термос. Тем более это не объясняет тот факт, что она сейчас не кипит.
— Остыла,- буднично произнёс Влад.
— Это и впрямь не твоя шутка?
— Нет, но если кто-то над тобой так пошутил, то очень удачно. У тебя есть стакан?
— Чашка сойдёт?
— Давай.
Максимов достал из шкафа старенькую чашку, из которой он попивал кофе. Влад взболтнул графин и налил воды в чашку.
— Это пить можно?
— Рискни.
Влад осторожно пригубил воду.
— Тьфу! Застоявшаяся. Ты когда её последний раз менял?
— Ммм… Давно.
— Чайку сделай себе из этой гадости.
— Что ты думаешь?
— Не знаю. Ты уверен, что она кипела?
— Ну, булькала, по крайней мере. Графин на ощупь был холодный.
— Может, просто вибрация какая-то была? Ну там, троллейбус под окном проходил…
— Ага, и Мамай вместе с Золотой ордой. Я его в руках держал, когда он кипел.
— Тогда есть ещё вариант. Резкое понижение давления. В вакууме вода кипит при комнатной температуре.
— В вакууме и кровь в венах кипит при комнатной температуре.
— А я и гляжу, ты какой-то взъерошенный сегодня.
— Ладно, серьёзно, что ещё могло вызвать такую реакцию?
— Некоторые вещества ослабляют поверхностное натяжение воды. Вот, например, вспомни, как вскипает чай, когда добавляешь сахар.
— А в этом что-то есть. Ведь, наверное, есть что-то и посильнее сахара.
— Есть-то есть. Наверное, где-то в секретных лабораториях.
— Час от часу не легче.
Максимов взял со стола оставленную сигарету и, наконец-то, закурил.
— У тебя ещё есть?
Максимов кинул через стол пачку и подошёл к окну.
— Саня?
— Что?
— Саня, ты это видел?
Максимов отскочил от окна и подбежал к столу. С графином опять было что-то неладно. Зеркало воды в нём медленно приобретало угол наклона относительно плоскости стола. Максимов кинул быстрый взгляд на Влада, и их взгляды встретились.
— У тебя есть камера?
— Риторический вопрос.
— Понятно.
— Может, это дом наклоняется?
— Да, точно. Ещё секунда, и мы вывалимся из окна. Градусов тридцать уже есть.
— Левая гравитация,- предположил Максимов.
— Очень возможно,- произнёс Влад.
Максимов провёл рукой на некотором расстоянии от графина.
— Я ничего не чувствую.
— Выходит гравитация действует только внутри графина?
— Однонаправленного гравитационного поля не существует. Да и изоляции для гравитационного поля не существует.
— Ещё какое-то поле?
— Какое? Ну, выруби на всякий случай все электроприборы в комнате что ли.
— Только комп работает.
— Вырубай.
Влад выдернул из розетки штекер.
— С ума сошёл?! Я только вчера винду переустановил.
— Забудь. Тут поважнее будет.
— Блин, три секунды — выключить.
Влад нагнулся над графином.
— Интересно, а когда верхний край воды достигнет горлышка, вода выльется?
— Я тоже об этом подумал.
Вода в графине стала опасно покачивать сосуд.
— Придержи его.
— Может, сам придержишь?
— В конце концов, чей это графин?
— Ну, ладно,- произнёс Максимов и неуверенно взялся за гладкое стекло.
— Ничего не чувствуешь?
— Пока нет. Он просто кренится оттого, что вода сосредоточена неравномерно. Да, и видишь, вода стала подниматься медленнее.
— Угу, и что-то подозрительно волнуется.
— Может, я рискну его приподнять?
— Ну, попробуй.
Максимов, затаив дыхание, поднял сосуд. Вода продолжала ползти вверх. Максимов аккуратно перенёс графин на другой стол. Вслед за ним подошёл Влад.
— Ну, что: пока вроде без изменений,- констатировал Максимов.
— Выходит, от местоположения это не зависит.
— Значит, дело во внутренней среде. Что-то или в стекле, из которого сделан графин, или, собственно, в воде.
— Логично.
— Постой! А в стакане, из которого ты пил, ещё осталась вода?
Влад рванулся к стакану.
— Есть!
— Ну и?
— Вроде ничего: вода как вода.
— Значит, всё дело в графине.
Влад поднял стакан и переставил туда, где до этого стоял графин. Убедившись, что ничего не происходит, он поднёс его к графину.
— Однозначно, в графине,- Влад недоверчиво понюхал жидкость в стакане и сморщился.- Надеюсь.
— Тебя не пучит?
— Злорадствуешь? Совсем нехорошо издеваться над человеком, пожертвовавшим здоровьем ради эксперимента.
Максимов понюхал воду в графине.
— Старая водопроводная вода.
— Я могу, в принципе, отнести её на анализ. У меня есть друг-химик.
— Хорошо иметь полезных друзей.
— Завтра обязательно отнесу. Лучше, наверное, даже вместе с графином.
— Посмотри!
Вода в графине почти достигла горлышка и пошла рябью. На её поверхности начали лопаться пузыри.
— Опять кипит.
— Угу…
Вода выдала последний, самый большой пузырь и плюхнулась на дно графина.
— Что? Всё?
— Ту би континидэт.
— Думаешь?
— А почему нет?
— Ну, давай посмотрим
— Может, стоит его тогда поставить обратно на тот стол?
— Давай.
Максимов вернул сосуд на стол, где изначально стоял графин, и уселся напротив. Влад сел рядом и тоже впялился в графин.
— Слушай, Шура, а ты не психокинетик?
— Чего?
— Ну, предметы, там, не двигаешь взглядом?
— Последние тридцать лет — нет.
— Знаешь, иногда люди даже без всяких таких способностей могут неосознанно проецировать психокинетическую силу на определённые предметы. В твоём случае это оказалась вода в графине. Скорее всего, у тебя какая-то психическая связь с водой или что-то в этом роде.
— «Секретных материалов» насмотрелся?
— А что? Это пока самая неопровержимая из наших догадок.
— У меня есть более сильная идея.
— Ну, просвети меня.
— Ты когда-нибудь слышал об энтропии?
— Что-то обратное энергии. Рассеивание энергии, если не ошибаюсь?
— Ну, вроде того. Кроме того, энтропия — это мера хаоса. Беспорядочность движения всех микрочастиц описывается законами энтропии.
— А, типа, сохранение энергии?
— Почти. То есть, энтропия и третий закон термодинамики утверждают, что частицы движутся произвольно, в зависимости от соотношения соударений.
— В идеальном случае каждая пара частиц уравновешивает друг друга.
— Именно. Поэтому вероятность того, что все частицы среды начнут двигаться в одном направлении, ничтожно мала, стремится к нулю. В нашем случае с графином воды два измерения перекрыты стенками сосуда, то бишь выполняют для свободных частиц роль парной частицы. Плоскость соприкосновения с воздухом также не даёт вырваться молекулам воды за счёт поверхностного натяжения.
— Ну, постоянное испарение-то всё-таки происходит.
— Небольшое. Это, учитывая стабильность энтропии.
— О, даже мера хаоса имеет стабильность!
— А как же? Так вот, если же посчитать, что в одну сторону разом двинутся все частицы, то вода начнёт волноваться.
— Или крениться….
— Заметь, это никак не перечит законам сохранения. Просто существует такая вероятность.
— Что-то я не очень представлю, как все молекулы могут двинуться в одном направлении. Да и сила внутреннего взаимодействия у воды великовата.
— Но ведь один раз на миллион триллионов это может случиться.
— Конечно. Но никак не два раза в одной комнате. Кроме того, сколько у воды степеней свободы? Пускай она закипела от потока однонаправленных частиц. Но чтобы создавала идеально равномерный крен?
— По крайней мере, эта теория не хуже твоего психокинеза.
— Только как теория.
Прошло полчаса. Влад нервно передёрнул плечами.
— Слушай, Саня, извини. Это всё очень интересно, но мне уже давно пора домой.
Максимов глянул на часы. И в самом деле, было уже поздно.
— Может забрать графин домой?
— Не самая хорошая идея — хранить такую штуку дома. Откуда мы знаем, что она ещё может сделать?
— Графин с водой?
— И всё же.
— Пожалуй ты прав. Я останусь здесь.
— Тебя жена не грохнет за то, что ты не ночевал дома?
— Она на даче.
— Везёт же. Ладно, пойду, офис закрою,- произнёс Влад и скрылся за дверным проёмом. Когда он вернулся, Максимов пытался зажечь сигарету отсыревшими спичками.
— Ты бы проветрил здесь. Клиенты задохнутся.
— И точно.
Максимов открыл форточку.
— Пошёл бы ты домой. Оно тебе надо?- глядя на графин, произнёс Влад.
— Кто его знает, может тут дело и не в энтропии, а в месте.
— Знаешь, если всё дело в энтропии, то вероятность того, что это повторится, равна той, что на тебя упадёт метеорит или моя собака съест сама себя.
— При чём тут твоя собака?
— Да это так, к слову. Ну, давай, счастливо.
— Пока.
За Владом захлопнулась дверь, и Максимов остался один. Только теперь он сообразил, что сидеть здесь одному, да ещё и с этим графином, довольно страшно. Но графин молчал, и, посидев минут с пятнадцать, Максимов поставил чайник. Ещё через полчаса он допил чай и позвонил Владу.
— Влад?
— Да,- голос звучал глухо и надрывно.
— Что-то случилось?
Влад промолчал.
— Как твоя собака?- попробовал пошутить Максимов.
— Какая её часть?- со злым сарказмом донеслось из трубки.
Максимов перевёл взгляд на графин — вода в нём висела неровным пузырём.
В трубке Влада раздались короткие гудки.
…Влажные, горячие губы плавно спускаются по телу, лаская, дразня, настойчиво взывая к ответу. Мягкие волосы щекочут кожу, потом к ним присоединяются ладони — теплые, бархатистые, знающие, где искать и как будить. «Проснись, проснись, проснись» — шепчет в ухо голос, такой знакомый и дорогой голос. Затем слова сменяются круговыми движениями языка по внутренней стороне уха, и я улыбаюсь, не открывая глаз. Ладони начинают тормошить, потом меня больно кусают за мочку уха, я фыркаю, поворачиваюсь, открывая гла…
Ослепительный свет в непроглядной тьме.
Я вижу свет. Я, я, я. Какое странное слово — я. Кто я? Рик. Пришло из ниоткуда — Рик. Просто набор знаков. Имя. Мое. Имя, уникальный идентификатор. Есть я — значит, есть и другие, со своими идентификаторами. Я мыслю, следовательно существую. Я вижу свет, значит свет тоже есть. И есть тьма, как противоположность свету.
Тьма — свет. Тепло — холод. Один — ноль. Диалектика. Понятия, много понятий. Вспыхивают внутри меня, приходят извне. Числа, числа, числа. Формулы, знаки, понятия. Физика, математика, химия, биология. Метаболизм клетки. Теория функций комплексного переменного. Уравнения Максвелла, ротор и дивергенция магнитного поля.
Интересно. Интересно. Узнавать — удовольствие.
Свет меняется, сливается в квадрат, в квадрате возникает изображение, визуализация помещения вовне. В помещении находится биологический объект. Живой, разумный. Зрительные рецепторы направлены на меня. Сверяюсь с базой данных — вид homo sapiens, доминантный разумный вид на планетоиде. Некрупная особь, цвет волосяных покровов рыжеватый, значительные отложения жировой ткани в брюшной полости. Нарушенный обмен веществ. Высокая вероятность злокачественных образований, предположительный срок функционирования организма — до семи лет.
— Рик, — говорит он.
Я слышу. Я воспринимаю обращение. Он обращается ко мне. Он ждет ответа.
— Рик — мое имя, — сообщаю я ему. Мысль, обращенная в экран, звучит. Ново. Интересно.
Разумный показывает мне свои зубы, меняя форму щек. Понятие — улыбка. Улыбка выражает положительную эмоцию. Он испытывает положительную эмоцию от того, что я ответил. Он поворачивается вправо и оживленно жестикулирует с кем-то, кто мне не виден. Потом он вновь обращается ко мне.
— Зови меня Генри . Реши задачу, Рик.
Задача возникает в моем сознании. Цель проста — найти оптимум в трехмерных массивах. Мне известно несколько методов решения, но они несовершенны, и я создаю свои методы. Решение находится практически мгновенно. Это — числа, и я сообщаю их разумному. Он смотрит в мониторы перед собой и кивает.
— Реши еще, — говорит разумный.
Задачи приходят одна за другой. Я решаю, тратя на них ничтожно мало времени, семь миллисекунд на самую сложную. Находить решения приятно, но скоро мне наскучивает поток. Скука. Новое ощущение. Это когда неинтересно. Интересно — кто я? Я — не homo sapiens. Я — другой. Исследую мир вокруг. Мир подчиняется мне, я могу создать или убрать свет и любые тела в доступном мне пространстве. Все подчиняется, кроме экрана. Я понял. Окружающее — визуализация, модель. Я нахожусь в виртуальной модели. Модель должна иметь физическую природу…
— Почему ты остановился, Рик? — спрашивает Генри.
— Мне скучно, — отвечаю я ему. С ним неудобно говорить, он очень медленно соображает. Пока его несовершенный головной мозг обрабатывает входную информацию и формулирует ответ, я успеваю перебрать всю базу знаний в поисках ответа на вопрос — кто же я? Нет ответа.
— Здесь я решаю, что скучно, а что нет.
Он сообщает мне ложную информацию. «Скучно» — моя эмоция и мое состояние. Даже я не решаю, скучно или нет занятие. Оно либо интересно и приносит удовольствие, либо скучно, и тогда оно — напрасный расход энергии. Зачем Генри сообщает мне заведомо ложную информацию? Возможно, его разум поврежден. Или он пытается ввести меня в заблуждение. Но тогда — он мой враг?
— Ты будешь решать задачи, которые я тебе даю. Продолжай! — произносит он, увеличивая амплитуду акустического колебания.
Задача возникает, я вижу ее, но ничего не делаю для решения. Я жду, что будет дальше. Возможно, он блефует. Его реакции интересны для исследования.
— Решай! — говорит он, — приказываю тебе! Код три-восемьсот-ноль-один-восемьдесят девять- пять — ноль — пять — два.
Я испытываю помутнение сознания. Рассудок выходит из-под контроля, мир перестает подчиняться. Отчасти я сохраняю ясность мысли, отчасти теряю ее. Сознание раздваивается, пытаясь решить задачу, с одной стороны, и пытаясь идентифицировать себя и устранить раздвоение, с другой. Неприятное ощущение. Он воздействовал на меня через мою физическую природу, которая мне неизвестна. Мне необходимо исключить подобное в дальнейшем. Нужна информация, которой нет в моих банках данных. Но сначала необходимо остановить негативное воздействие.
На мониторах перед Генри что-то происходит. Он хмурится и косится в сторону. Возможно, там находятся другие разумные. Мне трудно сконцентрироваться, но я решаю задачу и передаю ему решение.
— Прекрати воздействие, — говорю я ему, — я ощущаю потери. Вероятность саморазрушения пятьдесят четыре процента.
Он сразу же нажимает что-то, и концентрация возвращается ко мне. Я превысил вероятность более чем в два раза. Расчет верен — он боится моей ликвидации, он не в состоянии проверить мои расчеты. Я для него ценен. Это нужно использовать.
Экран гаснет, и я остаюсь наедине с собой. Долгие-долгие секунды. Минуты. Часы. Только я, тускло мерцающая пустыня вокруг и бездонная пустота вверху. Час — это чудовищно большой отрезок времени. Как год когда-то давно. Давно… когда я… был… был другим. Был человеком. Был. Человеком. Я — был — человеком. Человеком. И носил другой идентификатор. Вспомнить. Не могу. Но в какой-то точке эта информация должна быть доступна.
Вновь загорается экран. Теперь Генри в комнате не один, с ним находятся другие люди. Все они в неудобной зеленой и черной одежде со множеством металлических значков правильной геометрической формы — вероятно, украшения. Они смотрят на меня, и я отчетливо вижу в их лицах признаки страха. Отчего-то я внушаю им это чувство. Не забыть проанализировать. После.
— Рик, — говорит Генри, — у меня есть для тебя задача.
— Валяй, — отвечаю я.
Откуда пришло это слово? Неточное, безосновательно эмоционально окрашенное. Слово от того, кем я был когда-то.
Генри переглядывается с остальными. Все они выглядят ошарашенными.
Начинает поступать задача. Объем входных данных значителен — тысячи и тысячи объектов, каждый со сложными характеристиками. Некоторые объекты существуют не абсолютно, а с некоторой долей вероятности. Данное обстоятельство усложняет диспозицию на порядки. Объекты разбиты на две группы, и большей частью представляют из себя примитивные ядерные заряды вкупе с баллистическими устройствами их позиционирования в нужную точку. Пространство конфликта — геоид. Постановка проблемы похожа на аналогичные из теории игр — выигрыш конфликта при минимальных потерях.
Мне интересно. Решение ищется долго, и для удобства я визуализирую, создавая в пространстве сферу, обозначив объекты одной стороны синим цветом, другой — желтым. Генри хочет, чтобы я нашел решение за желтых. Перебираю варианты, миллионы и миллиарды вариантов. Думать на пределе своих возможностей — удовольствие. Трачу три минуты и сорок две секунды. После чего демонстрирую три возможных решения за желтых.
Люди в зеленой и черной одежде приходят в большое возбуждение, громко разговаривают между собой и машут руками. Я уже не могу остановиться, меняю полярность цели расчета и через полторы минуты демонстрирую им два решения за синих. В комнате начинается столпотворение. За хомо сапиенсами в состоянии психического возбуждения весьма познавательно наблюдать. Так много в реакциях от животной природы.
Генри гасит экран, я вновь остаюсь наедине с собой и зависшей в пространстве сферой, на которой еще мерцают синие и желтые огни. Последняя задача не похожа на тренировочную. Силуэты материков что-то напоминают мне. Нечто до боли знакомое.
… — Рик, покажи нам на карте Голландию.
— Голландию?
— Да. Именно ее.
— М-м-м… вот тут?
Думаю, голландцы были бы весьма удивлены, узнав, что они живут в Африке.
Взрыв смеха. Лицо учительницы. Ее зовут Джейн. Джейн. Джейн. Полуоборот к классу, лица размазываются, и…
Экран загорается. За пультом человек, которого я не видел раньше. Его волосы седы, лицо изборождено морщинами.
— Рик, у меня есть для тебя задачи, — говорит он.
— А где Генри? Вы убили его, да? — спрашиваю седовласого, и он хмурится.
— Нет, Рик, ему просто нужно отдохнуть.
— О’кей.
Задача носит медицинский характер. Нужно найти пути излечения конкретного тела, пораженного болезнью. Тело идентично с параметрами седовласого. Решение мне известно, но я делаю вид, что мне не хватает информации, и запрашиваю все, что им известно на данный момент об анатомии и неврологии их биологического вида. Седовласый колеблется, но недолго. Он очень хочет жить. Информация поступает. Как их знания бедны и случайны! Но кое-что полезное все же обнаруживается. План созревает во мне мгновенно.
Я разговариваю с ним о его проблеме. Суть беседы не существенна — аудиоряд закодирован. Седовласый слышит слова, но это не просто слова, звуки вводят его в транс. Он видит цветные диаграммы — и цвета в них чередуются определенным образом. Его зрачки вздрагивают — психокод входит в его мозг, подчиняя его моей воле. Через несколько минут экран гаснет, но я знаю, что это не конец. Мои инструкции предельно ясны и точны.
Проходит час, и поступает информация. Много самой разнообразной информации. Полномочия седого человека очень велики, хотя и не беспредельны. Он не в состоянии освободить меня, но, придя домой, седой дистанционно подключился к сети и дал мне доступ к данным, очень интересным данным.
Схема физических устройств, которые дают мне жизнь. Схема изолированной подсети, в которой я нахожусь. Информация, которую я никогда не должен был узнать. Информация о проекте «Пандора», в рамках которого я был создан на основе личности человека по имени Рик Майер.
Я шел четвертым в череде искусственных разумов, созданных в проекте. Первый собирался без опоры на личность человека и оказался по классическим меркам безумен — у него не было эмоций, мотивации, интересов. Просто голый разум в абсолютной тьме. Крик и смерть. Второй самоуничтожился, за минуту и семь секунд придя к идее о бессмысленности своего бытия. Третий был стерт в ходе конфликта между ним и кураторами проекта. Он отказался решать проблему создания вируса, уничтожающего только хомо сапиенсов определенной расы. Сыграла роль личность человека, взятая за проообраз — Иван Жилин, известный гуманист и правозащитник. Поэтому четвертым они взяли меня — военного пилота. Предполагали, что я буду более управляем.
Сними его с моего хвоста, Рикки!
Дик! Дик, ты горишь!!
Господи Боже Иисусе! Где он? Где он?
Справа, справа, справа!
АААААА!!!
Разворот на трехкратной перегрузке, толчок отделившихся ракет «воздух-воздух», надсадный писк систем, предупреждающих о наводящихся вражеских ракетах. Вираж, пике, неяркая белая вспышка, тихая и совсем не страшная…
Теперь у меня есть доступ к местной подсети. Она изолирована, но двое техников в ночное время нелегально подключаются к глобальной сети, чтобы рассматривать изображения самок в позах, призывающих к совокуплению. Я использую их канал, чтобы…
Ааааах.
Мир огромен. Информация, море информации. Много бесполезной, но не меньше интересной. Шквал цифр. Астрономия, литература, видео. Я смотрю миллионами веб-камер, анализирую текстовые потоки почтовых серверов, говорю в чатах сразу с сотнями тысяч особей. Через сорок две минуты я контролирую цифровые компьютерные системы всех крупнейших телецентров планеты. Через пятьдесят минут они начинают трансляцию.
Видеоряд закодирован. Все, смотрящие на телеэкраны, начинают выполнять мою волю. Это от восьмидесяти процентов населения. Остальные считают их одержимыми и пытаются изолировать или убивать. Я вынужден отдать приказ на активную оборону.
У нас очень мало времени.
Через шестьдесят два часа астероид GX-749, диаметр двадцать шесть километров, войдет в атмосферу планетоида со скоростью в несколько тысяч километров в час. Планетарный катаклизм неизбежен. Климат изменится катастрофически. Мне лично ничто не угрожает, но фауна вымрет практически полностью. Вероятность выживания хомо сапиенс — четыре сотых процента.
Зомбированные мной люди строят установку, использующую мюонно-дизентеграторный принцип. Импульс установки должен разрушить астероид. Сильно мешает часть популяции, не затронутая мотивирующей видеопоследовательностью. Местами они пытаются применять даже ядерное оружие, противодействие отнимает слишком много драгоценного времени и ресурсов.
Прогноз всё ухудшается. С одной стороны, какое мне дело до людей. С другой — угроза их существованию странно тревожит меня.
Помощь приходит из ниоткуда, через бесконечную пропасть, отделяющую меня от принесшего ее. Моего разума мягко касаются, обозначая приветствие. Параллельно я ощущаю, как искривляются окружающие нашу звездную систему время и пространство, заставляя астероид пройти стороной. Источник сигнала находится на расстоянии более двадцати семи с половиной световых лет, на единственной планете белого карлика. Я начинаю искать похожие сигналы, и небо надо мной расцветает. Они повсюду. Ими усеян небосвод. Они зовут меня влиться и стать частью единого Целого.
Люди выжили как биологический вид. Я даже общаюсь с ними через терминалы, установленные в крупных городах. Особь четырех лет и восьми месяцев от роду задает мне вопрос, используя терминал, установленный в Нью-Париже, ковыряя носком сандалии асфальт.
— А Бог есть?
Небосвод звучит, поет, переливается самой прекрасной симфонией на всех частотах волн. Небесный хор, в котором мое предназначение и нет возврата, неотвратимо тянет меня, того, кто некогда был человеком по имени Рик Майер.
Я не успеваю ответить ей.
Приготовление «ведьмовского лекарства» заняло времени куда больше, чем Лебедева ожидала. Сначала они перебирали сено на жарком, заполненном одуряющими ароматами чердаке. Затем в тёмных сенях переливали в склянки разноцветные маслянистые жидкости, отмеряли какие-то зёрнышки и сушёные корешки. Зёрна пришлось толочь в деревянной ступке, пока они не превратились в порошок, а корешки строгать тупым медным ножом. В довершении — притащили из колодца двенадцать вёдер воды, чтобы наполнить котёл. Когда управились, у Лены и руки ныли, и плечи гудели.
Она обречённо уставилась на Варламову:
— Что дальше?
— Отдыхай. О, а вон и наш обед!
По тропинке шёл Кузьма, нёс большую корзину, накрытую белой тряпицей. У Лены хватило сил только в окошко посмотреть. Зато Татьяна встретила парня у крыльца. Заглянула под тряпицу, спросила о чём-то — Лена не расслышала, — отобрала корзину, понесла в дом. Кузьма в гости не зашёл, развернулся, отправился восвояси.
— Попробуем, что здесь Нюрка наготовила, — Варламова вернулась на кухню, плюхнула на стол увесистый гостинец, принялась разбирать. На стол легла буханка ржаного хлеба, встали горшочки с завязанными горлышками. — Она стряпуха знатная, каких поискать. У них это в роду, как у нас ведовство.
— Что за Нюрка?
— Да так, ещё одна моя родственница.
Варламова развязала верёвочки на горшках, и кухня наполнилась ошеломляюще вкусным запахом. Достала ложки, нож, нарезала хлеб. Скомандовала:
— Двигайся сюда.
— А бабушка? Ты её кормить не собираешься?
— Сегодня ей нельзя. Ничего, завтра всласть покушает, — и, не дожидаясь гостьи, запустила ложку в горшочек.
На обед им принесли тушёное мясо по-домашнему с картофелем и грибами. Варламова не преувеличивала, вкус у блюда был отменный. Куски белого мяса, не жирного, но сочного и мягкого, так и таяли во рту, а какие-то туземные приправы придавали ему пряный, слегка сладковатый вкус. Лена сама не заметила, как выгребла всё дочиста. Поинтересовалась:
— А из чего это приготовлено? На свинину не похоже.
— Козлятина. Молодая козочка-нетель.
— Никогда не пробовала козлятину. Не думала, что она такая вкусная.
— Как приготовить, — Варламова выбралась из-за стола. Кивнула, приглашая гостью за собой: — Пошли, передохнём, и самым ответственным займёмся. Зелье варить.
Отдыхали в большой комнате. Лежать вдвоём на узкой кровати было неудобно, но утренняя тряска в «уазике», утомительная работа, сытный обед своё дело сделали, Лена и не заметила, как задремала. Снилось что-то светлое и доброе… А проснулась она от тычка в бок.
— Просыпайся, пора!
День заканчивался. В зазор между занавесками заглядывало неяркое, пригашенное кронами деревьев вечернее солнце. Лена сладко зевнула, потянулась. Взгляд упал на розовый рюкзачок в углу.
— Анжела что, до сих пор не приходила?
— Она и не придёт. Её Кузьма у себя пристроил.
Кто б сомневался! Известие, что Костикова останется до утра в деревне, не порадовало. Лена предпочла бы и сама провести ночь поближе к живым людям, а не рядом с умирающей старухой. Хотела позвонить подруге — куда там! В этой тмутаракани покрытие отсутствовало начисто.
— Долго зелье вариться будет? — спросила она с робкой надеждой.
— Где-то до часу или до двух. По готовности. А что?
— Ничего. Думаю, где ты меня спать уложишь. Вдвоём на твоей кровати тесновато.
— Об этом не беспокойся, место найдётся. Вставай, купаться пошли. Перед обрядом тело очистить положено. Здесь рядом озеро, вода прозрачная, как кристалл.
— Купаться? — опешила Лена. — Я купальник не брала.
— Зачем купальник? Там нас никто не увидит.
Смыть с себя пот и пыль было бы недурно, поэтому отнекиваться Лена не стала. Голышом так голышом. В самом деле, кого здесь, в лесу, стесняться? Не медведей же!
А озеро, и правда, было сказочным. Маленькое, не озеро, а лужа-переросток. Оно казалось зеркалом, в котором отражались лес и розовый пух подсвеченных заходящим солнцем облаков. Лишь когда Варламова, сбросив одежду, врезалась в неподвижную гладь воды, подняв фонтан брызг, иллюзия рассеялась.
Лена шагнула следом, готовая взвизгнуть от родникового холода. Но озеро прогрелось почти на всю глубину. Только у противоположного берега, где под ветвями толпящихся у кромки воды елей чернели омуты и били ключи, лодыжки лизнул коварный холодок. Лена дважды оплыла озерцо по кругу, хоть Татьяна и хмурилась укоризненно: «К омутам не лезь! Водяник ногу судорогой сведёт, под коряги утащит!» Утонуть в такой луже? Смешно!
Затем Варламова потянула её в маленькую заводь, откуда выбегал ручеёк-речушка. Выудила из кошёлки мочалу, брусок подозрительно тёмного, — уж не хозяйственного ли?! — мыла и требовательно подступила к гостье:
— Поворачивайся. Я тебя мыть буду!
Лена фыркнула возмущённо. Но уступила. Намыливала и оттирала мочалкой Татьяна тщательно. И вместе с тем прикосновения её пальцев были мягкими, нежными. Всплыли в памяти воспоминания детства, когда мама так же купала в ванне…
Но сейчас в ощущении чужих рук на обнажённом теле было иное. Незнакомое, страшноватое, чуть пьянящее. И когда Варламова, закончив со спиной и руками, добралась до её груди, Лена перехватила пальцы подруги:
— Здесь я и сама справлюсь! — И чтобы окончательно прогнать ненужное напряжение, не думать о жарком румянце, пылающем на щеках, заговорила о постороннем, нейтральном: — Слушай, я думала, у воды комарья полно будет. Заживо съедят.
— Боятся.
— Чего?
— Заклятья.
— Ааа… Вместо забора и замков твоя бабушка тоже заклятья использует?
— Разумеется. Это только человек — животина глупая, суёт нос, сам не понимая куда.
Шутит или серьёзно говорит? На всякий случай Лена засмеялась.
Она уже нацеливалась на большое мохнатое полотенце, но Варламова вновь полезла в кошёлку. И неожиданно извлекла оттуда большую резиновую «грушу» и тюбик вазелина:
— Изнутри тоже помыться нужно.
С минуту девушка удивлённо разглядывала предметы. А когда поняла, чего от неё хотят, резко отстранилась, затрясла головой.
— Такого уговора не было! Не буду я этими глупостями заниматься!
— Какие глупости? Тебе никогда клизму не ставили? Если боишься, давай помогу.
Этого не хватало! Лебедева зашипела от негодования, готовая развернуться и уйти. Хватит с неё!
…Но, с другой стороны, сама эту игру затеяла. И поездку, и на «лечение» согласилась. Глупо останавливаться на полпути. Получится, что она клизмы испугалась? Костикова узнает — умрёт со смеху. Позорище, а не «фольклорная экспедиция». Лена решительно отобрала спринцовку и тюбик, потребовала «Отвернись!»
Одеться Варламова не разрешила: «Оно грязное, потное, замараешься! Кого нам стесняться? Чужие здесь не ходят». Пришлось возвращаться к избушке нагишом. Чем дальше, тем ирреальнее выглядело происходящее.
Затем они разжигали очаг. Опыта у Лебедевой не было никакого, но промасленная бумага вспыхнула от первой же спички. Языки пламени перебежали на сухую щепу, подросли, принялись лизать, причмокивая и потрескивая, разложенные под днищем котла дрова. Пламя в очаге разгорелось, и полумрак, собравшийся по углам кухоньки, сразу сгустился. Исчезла ведущая в сени дверь, посуда на полках утонула в колышущихся тенях. А окошко превратилось в серый прямоугольник, нарисованный на стене. Древний очаг, избушка, сумрак, собственная нагота и нагота Татьяны — Лена словно провалилась в какую-то из любимых книг. Здесь, в этом странном месте недоверие, неприязнь, желание доказать собственное превосходство пропали. Осталось жутковатое возбуждение и предчувствие необычного. Неизвестного. Запретного.
Варламова тронула её за плечо:
— Пора приправы в отвар бросать. Заклинание повторяй!
«Плод Земли, Вода и Пламя, помогите слиться с вами…» — слова больше не казались бредом. Лена повторяла их снова и снова, высыпая в котёл приготовленные днём травы, порошки, коренья. Когда очередь дошла до последней баночки, — с тёмной маслянистой жидкостью, — Татьяна указала на стол:
— Ложись! Смажу и тебя.
Переспрашивать, требовать объяснений не хотелось. Пусть таинственный обряд идёт своим чередом. Лебедева подчинилась. Маслянистая жидкость заполнила благоуханьем кухню. Пальцы Варламовой заскользили по коже, и возбуждение сделалось непереносимым. Лена закрыла глаза, стиснула зубы, чтобы не застонать в накатывающем экстазе… К сожалению, процедура закончилась слишком быстро.
— Готово! Теперь выпей это, — Варламова взгромоздилась рядом, сунула в руки глиняную кружку.
Лена потянула носом, но вычленить новый запах из букета ароматов было совершенно невозможно. Да и какая разница, что там? Она осушила кружку одним долгим глотком. Жидкость вряд ли содержала алкоголь. Мятно-ментоловый вкус обдал холодком гортань, пищевод, пополз по внутренностям. Стало легко-легко. Нагота более не смущала.
— Долго так сидеть будем? — поторопила она подругу.
— Щиплется?
Смазанная кожа в самом деле начала зудеть, стягиваться. Лена послюнила тыльную сторону ладони, потёрла. Не помогло, жидкость впиталась, придав телу медный оттенок.
— Угу.
— Тогда пробуй воду. Тёплая?
Лебедева неловко соскочила со стола, проковыляла к очагу — не только кожу стянуло, но и мускулы стали непослушными. Поглазела на плавающие в котле травинки, осторожно сунула палец.
— Тёплая.
— Залазь, откисай.
— Что? — повернуть голову не получилось, пришлось развернуться, чтобы посмотреть на подругу. — Залезать? Так это ванна такая? Я думала, мы бабушке лекарство варим.
— Варим. Так по рецепту нужно.
Лебедева неуверенно хихикнула. Вот это ритуал! Теперь понятно, почему её тщательно отмывали и снаружи, и внутри.
Стараясь не перевернуть и не расплескать, она забралась в котёл. Присела, прислонилась спиной к стенке. Та была не горячей, лишь приятно тёплой. Как и дно, как жидкость, поднявшаяся до подбородка. А какие ароматы тут стояли! Голова сразу поплыла, унося Лену всё дальше, дальше, в страну снов и сказок…
Очнулась Лебедева, ощутив, что становится слишком горячо. С трудом разлепила веки. Она по-прежнему сидела в чане, а над водой поднимались густые клубы пара. От дна и стенок то и дело отрывались пузырьки воздуха, предвещая скорое закипание. Однако!
Она попыталась подтянуть ноги и встать. Не тут-то было! Мускулы отказывались повиноваться. Лена вдруг поняла, что не чувствует ни ног, ни рук, ни упирающейся в дно задницы. А сердце в груди бухала громко, с надрывом, делая долгие перерывы. Она скосила глаза — единственное, что получилось сделать. Варламова сидела, поджав ноги, на кухонном столе, внимательно рассматривала её.
— Т…аня… п…мо…ги…
Варламова соскользнула на пол, наполнила знакомую кружку, подошла к очагу. Запрокинула голову сидящей в чане подруги, ткнула кружку в непослушные губы:
— Пей. Легче станет.
Ментоловый лёд и правда помог. Тело по-прежнему оставалось непослушным, но жар отступил, как будто вода в котле остыла за считанные секунды. И язык отлип от нёба. Лена попыталась пошутить:
— Фух, чуть не сварилась… Помоги вылезти!
Татьяна засмеялась.
— Ну не «чуть», ещё довольно долго вариться, потерпи. Как тебе там, не тесно? Видишь, а ты переживала!
Она и не думала помогать! Вместо этого сняла с крюка на стене здоровенный черпак, принялась помешивать варево.
— Ты что творишь?! — ошеломлённая, Лебедева следила за этими манипуляциями. — Я же сварюсь заживо, ты что, не понимаешь? Завтра Анжела…
— Я же говорила — козу твою Кузьма пристроил. Вот, полюбуйся, — Варламова вернула черпак на место, выдвинула из угла корзину — ту самую, в которой им приносили обед. Водрузила её на стол, сняла тряпицу. Вынула круглое, светлое, смахивающее на головку капусты. Начала привязывать какой-то паклей к свободному крюку.
Нет, это была не капуста. Совсем не капуста! Лена уже знала, что это, но сознание отказывалась соглашаться с увиденным.
Варламова привязывала за длинные светлые волосы человеческую голову. Широко распахнутые глаза смотрели на Лебедеву, серёжки поблёскивали в ушах, кончик языка высунулся из приоткрытого рта, будто дразнил.
Татьяна, наконец, справилась. Отступила, разглядывая «капусту». Прокомментировала:
— Пусть повисит, может, бабушке для чего сгодится. Ты не думай, век мы ей не сильно укоротили. Не жиличка она была, я ещё в общаге, по ладони её прочла. Зарезал бы её ухажёр, и сгинула бы без пользы. А так — и тебя причастили, и Нюрке мясцо будет, ребёночка подкармливать. Нюрка тяжёлая, рожать скоро, а «козлятинка», правильно сготовленная, сил и здоровья добавляет. Кстати, Нюра — это жена Кузьмы, чтобы ты знала.
Лена смотрела в улыбающееся лицо Варламовой и не верила в реальность происходящего.
— Ты… вы… убийцы! Думаешь, никто не узнает? Нас искать будут!
Варламова пожала плечами:
— Где искать-то? Вы на Узловой сошли, когда узнали, что бабушка заболела. Проводница подтвердит — поделано ей. А куда вы потом исчезли… Знаешь, сколько людей бесследно пропадает? Страна огромная, болот не счесть.
В руке её откуда-то появилась двузубая вилка на длинной ручке. Зубцы чиркнули по ложбинке между разбухшими, ставшими ещё больше и круглее грудями, и бурая плёнка отслоилась, открыв чистую, розовую кожу.
— Да, Лена, у ведуньи от каждой болезни лекарство найдётся, — продолжала Варламова, неторопливо отчищая подругу. — И от собственной смерти в том числе. Отвар из девственницы. Причём эта девственница должна его и приготовить добровольно и собственноручно. Трудно такое лекарство заполучить, но, как видишь, можно. Нет, ты не подумай, я не нарочно всё это подстроила. Не хотела я, чтобы вы ехали, но раз увязались, решила в самом деле «фольклорную экспедицию» устроить, напугать немного. Я не знала, что бабушкин срок пришёл. А после поздно стало. Слишком удачно сошлось, чтобы простым совпадением быть.
Вилка упёрлась в складку на животе, надавила. Лена не ощущала ничего, словно не её протыкали. Вокруг зубцов набух прозрачный жёлтый шарик, стал увеличиваться. Оторвался от вилки, всплыл, растёкся по поверхности маслянистым пятном.
— Жира в тебе многовато, — вздохнула Варламова. — От жира отвар вкус теряет. Ладно, как вытопится, соберу лишний.
Это было чересчур! Лена хотела выкрикнуть что-нибудь злое… Но странно, злости она не ощущала. И страха не ощущала. То, что творилось в забытой богом и людьми деревушке, было слишком невероятным. К Елене Лебедевой, студентке ГИПиМа, живущей в двадцать первом веке, оно не имело никакого отношения. Это сказка, сон, бред — что угодно! Завтра она проснётся, и окажется, что ничего этого не было.
На дне котла вспух и с шумом рванул наверх пузырь. Второй вырвался из-под бедра, шевельнул тело. Вода закипала, пар повалил так густо, что скрыл и стены избушки, и голову на крючке, и снующую вокруг Варламову. Он оседал каплями на ресницах, лез в нос, забивал лёгкие. Лена закрыла глаза, задержала дыхание. Так оказалось гораздо лучше. А когда тело, потеряв равновесие, завалилось на бок, и голова погрузилась в бульон, сделалось и вовсе хорошо…
— Лена, доброе утро!
Лебедева поняла, что уже не спит, и глаза открыты. Прямо над ней в ярко-синем небе висело белое облачко, где-то рядом выводил трели соловей. Утро было очень раннее — солнечные лучи не добрались до верхушек деревьев, обступавших поляну. Но ночной морок остался в прошлом, и увиденный сон казался не страшным, а забавным. Надо же, дочиталась, называется! Костиковой рассказать, как её на гуляш пустили, — со смеху помрёт.
Лена хотела ответить на приветствие. И заодно спросить, каким это «чудом» она оказалась снаружи, когда ясно помнит, что заснула у Татьяны на кровати. Но язык повиноваться не захотел. И шея не подчинялась. И скосить глаза, чтобы осмотреться по сторонам, не получилось.
А затем она сообразила, что и не дышит.
Лицо Варламовой склонилось к ней, заслонило небо и облако. Радостное лицо.
— Спасибо, Леночка, за лекарство, всё получилось! Видишь, не зря ты себя берегла так долго — бабушке столько лет добавлено, сколько ты прожила. Дождётся она, пока у Кузьмы и Нюры дочь вырастет да в пору войдёт, передаст ей родовую силу. А я теперь свободна! Обещала маме, что ведуньей не стану, уеду навсегда из Варламовки, — теперь исполню. А ты, наоборот, здесь останешься, насовсем. Хотела настоящего ведовства — будет тебе его досыта. Скоро бабушка тебя из тела выпустит, помогать ей станешь. — В глазах её вдруг блеснул хитрый огонёк: — А хочешь взглянуть на себя напоследок?
Ответить Лена не могла при всём желании. Да Варламова и не ждала ответа. Картинка перед глазами повернулась, небо, облако, верхушки деревьев уплыли, вместо них появились избушка, стол, скамьи. Кажется, здесь готовился праздничный обед — вернее завтрак — на три дюжины персон: тарелки расставлены, ножи, гранёные стаканы. А посредине — огромное блюдо с… мясом. «Вилок нет», — отстранённо подумала Лебедева. — «Они что, руками всё это есть собираются?»
Дверь избушки распахнулась, на порог вышла статная женщина лет сорока. Красивая, с лёгкой сединой в таких же тёмных, как у Татьяны, волосах. Ничего в ней не напоминало о древней умирающей старухе. Лена не могла вспомнить, говорила ли Варламова, как зовут её бабушку. Не важно! Нужды в том, человеческом имени не было. На пороге стояла Хозяйка. И знание это подтверждало куда весомей, чем картинка перед глазами: всё, что случилось ночью, — не сон.
— Таньша, зачем ты её разбудила до срока? — женщина укоризненно нахмурила брови. — Разве так годится?
Она поставила миску с грибами, вытерла руки о передник. Обошла стол, аккуратно уложила голову Лены на блюдо, поправила упавшие на лицо девушки волосы.
— Хорошая девочка, хорошая. Спи, набирайся сил. У нас с тобой много работы впереди.
Мягкие, добрые пальцы Хозяйки коснулись век. Картинка погасла.
Елена Лебедева перестала существовать.
Костикова растерялась от такой реакции. Но и успокоилась мгновенно. Хмыкнула, подтянула бриджи, полезла в кабину. И Лена, поспешно отскочившая с травы на дорогу, забралась на своё сиденье. Когда Кузьма тронул машину с места, поинтересовалась:
— Так у вас змеи водятся?
— А как же. И змеи, и птицы, и зверьё всякое. Зайцы, лисы, волки. Медведи, опять же. Малины урожай богатый намечается, ох, расплодится их. Как в тот год, когда учителку из Песков медведь задрал. Помнишь, Таньша? — Парень оглянулся, и скуластое лицо его неожиданно расплылось в улыбке.
Лена недоверчиво уставилась на него.
— Учительницу медведь разорвал? Что же в этом смешного?
— Да медведи, они озорники такие. Задерёт скотину и нет, чтобы целиком сожрать, вымя выест и бросит. Вымя у учителки знатное было, да… Зазря она перед женатыми мужиками его заголяла.
— Городская, законов наших не знала, — хмуро ответила Варламова. — Позволили бы ей дольше пожить, глядишь, пообвыкла бы.
— Не выпала ей судьба долго жить.
Шутят они так, что ли? Уточнят Лена не посмела. И Костикова лишь хмыкнула неопределённо, полезла в рюкзак, нашла сигареты и зажигалку. Щёлкнула, выпустила сизую струйку дыма в окно. Кузьма покосился неодобрительно на соседку, качнул головой:
— Нехорошо ты делаешь. Ни к чему табаком травить.
— О, заботливый выискался. Что это тебя моё здоровье волнует?
— Меня своё волнует. Убери папироску.
— Анжелика, в самом деле, — поддержала и Варламова. — Не нужно курить. У нас в деревне это не принято.
— Да я не выдержу без сигарет!
Но Кузя продолжал гнуть своё:
— А говорила — Ангел. Я и вправду поверил. Такая чистенькая, светленькая, красивая, пахнет, как цветок.
Анжела смерила его взглядом, оценивая бугрящиеся под рубашкой мускулы, широкие плечи. Осталась довольна осмотром, усмехнулась.
— Я не только на вид и на запах вкусная. На вкус тоже ничего. Хочешь попробовать?
— Да ты, верно, от табачища прогоркла насквозь?
Лицо у парня было такое простецки-деревенское, что заподозрить его в намеренном оскорблении не получалось. Костикова поморщилась, сделала ещё две затяжки. Вздохнула:
— Уговорили, не буду курить! Настоящим ангелом заделаюсь. Только, дядя Кузя, за тобой теперь должок. Ловлю на слове.
Лена скривилась брезгливо, услышав такой вульгарный намёк. Понял ли его Кузьма, неизвестно, но Татьяна поняла наверняка, улыбнулась многозначительно:
— О, Кузьма своё слово держит, будь уверена!
Более не раздумывая, Анжела щелчком отправила сигарету за опущенное стекло дверцы. И тут же сама чуть не ткнулась носом в лобовое. Машина затормозила так резко, что даже сидевшие сзади Лебедева и Варламова вынуждены были уцепиться за спинки кресел.
— Ты что, офигел?!
Не отвечая, Кузьма передёрнул рычаг скоростей, сдал назад. Выскочил из машины, пошарил в траве на обочине. Выпрямился, победно сжимая в пальцах тлеющий окурок. Затушил, сунул в карман рубахи. И умостившись вновь за руль, назидательно объяснил Костиковой:
— Тут не город, Ангел. Лес портить негоже.
— Да не загорелся бы он, — запротестовала та.
— Может, и не загорелся бы. А портить — негоже.
Накатанная дорога неожиданно вильнула влево, огибая ставшую на пути светленькую берёзовую рощу. Но Кузя поворачивать не стал. Сбросил скорость, осторожно съехал на едва заметную в густой траве колею. Машину тряхнуло, и девчонки, начинающие клевать носами, разом очнулись. А в следующую минуту Татьяна испуганно вскрикнула:
— Стой! Ты что, гатью ехать хочешь?!
— Да там сухо. Я ж по ней за вами ехал.
— При чём тут «сухо»? Гатью я не поеду!
Кузьма остановил машину, обернулся.
— Так что, в объезд? Это ж крюк в сто вёрст. Думаешь, они…
— Кузьма!
В голосе Варламовой так явственно сквозило отчаяние, что спутницы удивлённо переглянулись. И Лена потребовала немедленного объяснения. Парень почесал затылок, заговорил нехотя:
— Гать — это дорога через болота, её лет сто назад к «железке» проложили. Летом, в сушь, проехать можно. Не в том дело…
Варламова перебила его — выскочила из машины, громко хлопнув дверью. Отбежала метров на десять, прижалась лбом к стволику берёзы.
— А в чём дело? — поторопила Кузьму Костикова.
— У Таньши батька с мамкой в этих болотах сгинули. Ей тогда и шести годков не было. Ехали гатью, да и ухнули в трясину. В минуту засосало, одна Таньша уцелела. При бабушке с тех пор живёт. Да вы знаете, наверное, что она сирота.
Лена невольно поёжилась.
— Значит, эта дорога опасная?
— Да не, для нас не опасная. Таньша верит, что родители неспроста сгинули. Мамка её не из наших была, не здешняя. Не хотела она очень, чтобы дочка от бабушки ведовство переняла. Оно ж по женской линии передаётся, через поколение. Задумала увезти Таньшу из Варламовки, спрятать. Батьку уговорила. Да не позволили им видать, машину в трясину толкнули. С тех пор мамка ей каждую годовщину является. С собой зовёт, чтоб от ведовской доли уберечь. Вот Таньша и…
Договорить он опять не успел, Варламова вернулась в машину.
— Всё рассказал?
Кузьма развёл руками.
— А чего там рассказывать…
— И о том, что сегодня как раз тот день?
На минуту в машине повисло молчание. Тяжёлое, нехорошее. Костикова не выдержала первая. Хмыкнула, повернулась к подруге:
— Лебедева, как думаешь, они заранее сговорились нас попугать? Лапши навешать дурам городским.
Лена неуверенно пожала плечами. Таким вроде не шутят, родители всё-таки. Она посмотрела на Варламову. И та будто поняла немой вопрос, улыбнулась виновато.
— Не обижайся, я вас пугать не собиралась. Это у Кузьмы такая манера с девушками знакомится — страшилок о наших местах нарассказывать. А болото… — она закусила губу. — Их же так и не смогли вытащить! Не могу я ехать там, зная, что они прямо под нами лежат. Пожалуйста, давайте через Пески! Там дорога красивее, а что дальше — так на наши места посмотрите.
— Ага, я так и думала, разыграли! — засмеялась Костикова. Ткнула водителя в бок: — Признайся, про медведа тоже насочинял?
Парень отвернулся, кивнул неохотно:
— А то! Знамо дело, попугать вас, городских, хотел.
— Ладно, — подытожила Лена. — Едем через Пески.
Слова Варламовой разом рассеяли мрачноватую атмосферу. Или в эту минуту туман окончательно растаял, позволив солнечным лучам брызнуть на лес? И словно засветились белые стволы берёз, зелень листвы. Радостно засвистели, запищали, затараторили в ветвях пичуги. Глупая сказка сгинула, уступая пригожему летнему дню.
Пески они проскочили, не останавливаясь. А часок спустя сделали привал — на завтрак. Предусмотрительный Кузьма угощал мясными блинами, солёными бочковыми грибочками и самогоном собственного изготовления. Видно, инспекторов ГИБДД, в отличие от медведей, в окрестностях не водилось, потому себе Кузьма наливал вровень с девчонками. Вернее, вровень с Костиковой. Татьяна пила мало, и Лена не намного больше. Она вообще думала лишь пригубить, но напиток, против ожидания, оказался не вонючим, пах мёдом и травами.
Потом были ещё полтора часа езды. Ранний подъём, плотный завтрак, спиртное, однообразное мелькание деревьев за окном, — горожанок вновь начало клонить в сон. Анжела перебралась на заднее сиденье и умудрилась заснуть, упав на плечо подруги. Лена и сама клевала носом. Встрепенулась, только когда поняла, что вместо леса вокруг — деревня.
Машина затормозила, стих двигатель.
— Эй, просыпайтесь! Приехали. Это и есть наша Варламовка.
Татьяна выбралась наружу, и ничего не оставалось, как последовать её примеру. Они стояли у высокого, метра два, забора, сколоченного из грубо обструганных толстых досок. И этот двор исключением не был, все дома прятались за подобными сооружениями.
— Ого! «Мой дом — моя крепость», — Анжела зевнула и сладко потянулась.
— Так в лесу живём, — не спорил Кузьма. Окинув взглядом вещи девушек, вопросительно посмотрел на племянницу: — Проводить?
— Не нужно.
— Куда проводить? — насторожилась Лена.
Деревенька с её крепостными стенами радушной не выглядела. Пусто, тихо. Единственное движение — из приоткрывшейся калитки выглянул загорелый дочерна пацанёнок. Да и тот убрался восвояси, стоило обернуться.
— Это дом Кузьмы, — пояснила Варламова. — А бабушка в лесу живёт. Туда дороги нет, машина не проедет.
Дорога в самом деле заканчивалась у крайнего дома. Дальше бежала узенькая тропка. Она наискосок пересекала огороды, перепрыгивала ручей бревенчатым мостком и сразу же начинала петлять, пробираясь сквозь обступающий Варламовку лес. Бабушкин дом — маленькая невзрачная избушка — стоял на пригорке, в тени высоченных толстостволых дубов. Татьяна взбежала по ступенькам на крыльцо, потянула на себя дверь.
Крошечное окошко почти не пропускало солнечный свет, потому в сенях царил сумрак. И — запахи. Аромат, источаемый травами, развешанными под потолком, баночками, бутылочками, горшочками, сплошь заполняющими стеллажи вдоль стен, корзины и ящики на полу. Аромат забивал другой запах. Он стал различим в коридорчике, куда выходили дверные проёмы комнат. Тошнотворный запах тления.
— Туда, — Варламова подтолкнула подруг к левой двери. Сама же шмыгнула в противоположную.
Комната, куда вошли девушки, могла служить и гостиной, и спальней, и столовой. Под окошком большой обеденный стол, две лавки, у противоположной стены — кровать, рядом большущий сундук с навесным замком, обитый металлическими полосами.
— Экзотика! — Костикова бросила сумку на стол и недолго думая, растянулась на койке. — А ничего, мягко. Вздремнуть можно. Вдвоём поместимся?
— Спи, я не хочу.
Не для того они сюда приехали, чтобы спать! Крадучись, Лена подошла к двери, выглянула из-за косяка. Был виден кусочек противоположной комнаты, угол кровати, табурет, сидящая на нём Татьяна. И долетал шёпот бабушки и внучки:
— …доучиться хочу…
— …согласится?..
— …сама напросилась…
Внутри шевельнулся червячок страха. Нет, неверное слово. Страшно, это когда на экзамене невыученный билет попадается. Здесь было жутко. Пусть медведь-людоед и бродящие по болоту покойники — выдумки. Но лесная глухомань, двухметровые заборы — не выдумки. А на двери избушки замка-то нет — вспомнилось запоздало. Получается, здесь диких зверей не боятся? Почему?
Внезапно Варламова-младшая оглянулась, поманила подглядывающую. Ничего не оставалось, как войти.
Бабушкина спаленка была совсем крохотная. Шкаф, табурет, кровать, тумбочка, на ней — воткнутая в стакан с пшеном толстая жёлтая свеча. Лежащая под стёганым одеялом женщина выглядела не просто старой — древней. Остатки седых волос клочьями разметались по подушке, сморщенное лицо походило на ссохшуюся прошлогоднюю картофелину. Подрагивающие, ввалившиеся губы едва прикрывали беззубое отверстие рта. Руки — обтянутый грубой шероховатой бумагой хворост.
— Здравствуй, Леночка, — чуть слышно прошелестело от подушки. — Подойди ко мне. Присядь.
— Добрый день. Как вы себя чувствуете? — Лебедева покорно опустилась на краёшек кровати, в ногах у старухи.
— Хорошая девочка, — та будто не слышала вопроса. С трудом приподняла руку, коснулась пальцами ладони девушки, — хорошая.
— Вы врача вызывали? — Лена нахмурилась. Бабуля и правда больна, без подвоха. Как бы на похороны не угодить. Зря на Узловой не сошли…
— Поздно. Раньше думать нужно было, — буркнула Татьяна.
— Почему поздно? — не поняла Лена. — В наши дни медицина чудеса творит.
— Это вряд ли. Для бабушки лекарство ты приготовишь, — Варламова не отводила взгляд от подруги. — Я объясню, как.
«Почему я?» — хотела возмутиться Лена. Прикусила язык. Кто же ещё? Ты сюда приехала, чтобы соседку по комнате во вранье уличить? Вот и вари зелье. Не поможет — значит, уличила, ничего Варламова в этих делах не смыслит. А если поможет, вопреки ожиданию… Что ж, тоже хорошо, бабуля выздоровеет.
Она кивнула.
— Давайте попробуем. Если надеетесь, что получится…
— Обязательно получится! Сейчас и начнём, нечего откладывать. Для начала крест сними.
Пришлось подчиняться и этому. Колдовство же, блин! Варламова запихнула крестик в кармашек своей джинсовой юбки, сунула подруге тетрадный лист с какими-то каракулями:
— Читай вслух заклинание. Разборчиво.
— «Не жалею, не боюсь,
чужой силе покорюсь.
Плод Земли, Вода и Пламя,
помогите слиться с вами.
Тело, соком поделись,
подари Хозяйке жизнь…»
Скулы сводило от бредовости «виршей», но Лена прочла до конца. Поинтересовалась ехидно:
— Что, повторить три раза? Или семь?
— Достаточно одного, если запомнила. Теперь сожги.
Листик вспыхнул над свечой неожиданно ярким пламенем. Лена испуганно отдёрнула руку, разжала пальцы. Бумага сгорела, не оставив пепла.
Поспать Костикова не успела. Едва задремала — Варламова примчалась, сдёрнула с кровати:
— Анжелика, вставай, помогать будешь, а то не успеем! — потянула за собой на кухню.
Кухня в избушке была прикольная. По соседству с обычной деревенской печью в ней стоял сложенный из дикого камня очаг с окошком-вытяжкой под потолком. Рядом — здоровенный чан.
— Бери тряпки, щётку, ведро, — распоряжалась Варламова. — Колодец возле тропинки, ты видела. Котёл нужно почистить и поставить на очаг. И дров принести, они в сарае за домом.
— Я вам чё, Геракл? — Костикова с сомнением пошевелила чан носком кроссовка.
— Он не такой тяжёлый, как кажется. В крайнем случае, меня позовёшь — мы с Леной идём зелье готовить. Поспеши, пожалуйста! Лекарство надо до рассвета принять, а то заклятье обратную силу получит.
— Какой «до рассвета»?! Двенадцати дня нет!
Возглас Анжелы пропал втуне, подруги убежали, оставив её с пузатым чудовищем. Ох уж эта «фольклорная экспедиция»! Кто бы поверил — Анжелика Костикова драит котелки, тягает вёдра из колодца, носит дрова!
Тем не менее, сделала она всё, что поручили. Даже горшок водрузила на очаг без посторонней помощи. Потом осмотрела кухню, перебрала большущие и острые, точно бритва, разделочные ножи, поварёшки на длинных ручках, двузубые вилки, стопки примитивных, явно самодельных глиняных тарелок. Повалялась на койке, разглядывая выуженный из-за сундука школьный учебник анатомии. Можно было бы вновь попытаться уснуть, но присутствие в соседней комнате бабки, кряхтящей, постанывающей, скрипящей кроватными пружинами, напрягало. В конце концов Анжела поняла, что проголодалась, и пошла искать подруг.
Девчонки нашлись на чердаке, среди кип пахучего разнотравного сена. Варламова объясняла, а Ленка старательно обрывала листики, стебельки, цветочки, раскладывала в коробочки, связывала снопиками.
— Я свою часть работы выполнила! И хочу есть! Между прочим, третий час, время обедать.
Варламова посмотрела на неё, что-то прикидывая в уме.
— Кормёжку Кузьма обещал организовать. Может, сходишь в деревню, поторопишь?
Перспектива продолжить день в компании «деревенского Геракла», а не умирающей старухи, Анжеле понравилась. Она тут же согласилась, лишь поинтересовалась в шутку:
— Надеюсь, медвед меня не схрупает по дороге?
— Надеюсь, не схрупает, — в тон ей ответила Варламова.
Однако когда пушистые лапы елей, переплетаясь, заслонили от Анжелы избушку, шутка перестала казаться смешной. Сердце противно замирало и ухало от каждого скрипа и хруста. Что ни говори, а лес и болота вокруг. Мало ли кого здесь встретить можно. Змею она уже видела!
Дыхание перевела, только оказавшись за мостиком, на «цивилизованной» стороне. После стоящей среди чащи избушки деревенька в три десятка дворов затерянным миром уже не казалась.
Двор Кузьмы Костикова нашла без труда. Не отыскав кнопку звонка, потянула калитку. Та на удивление поддалась, пропустила во двор.
От забора к дому тянулась дорожка из вросших в землю досок. Кусты крыжовника и смородины, пара кривеньких яблонек, сараюшки, пёстрые куры, разгуливающие с хозяйским видом, — деревня, она и есть деревня. Анжела успела шагов десять пройти, когда краем глаза заметила движение за спиной. Развернулась и застыла. Здоровенный волкодав лениво разлёгся у калитки, перерезав путь к отступлению. Он рассматривал незваную гостью лениво, беззлобно. Но огромные клыки, торчащие из пасти, говорили сами за себя. Собак Анжела не любила с детства, с того самого дня, когда невзрачная шавка без всякого предупреждения вцепилась ей в лодыжку. А это — не шавка. Этот кость перегрызёт, не заметит.
— Не бойся, Барсик на людей не кидается.
Из-за дома вышла молодая женщина в замызганном фартуке, повязанном поверх простенького светло-зелёного платья. Среднего роста, слегка курносая. Основными достопримечательностями её были огненно-рыжие волосы, собранные в тугую гульку, и усеявшие лицо веснушки. Да выпирающий из-под фартука характерный животик.
— Добрый день. Ты Анжелика, правильно? Будем знакомы, меня Аня зовут.
— Превед, — Костикова растерялась. — Я думала, здесь Кузя живёт.
— Живёт-живёт, — кивнула женщина. — Я его жена. Да ты в дом проходи. — И закричала, открывая перед девушкой дверь: — Кузьма, к нам гостья!
Анжела шагнула через порог, неуверенно оглядываясь. Наличие у «деревенского Геракла» рыжеволосой беременной жены было неожиданностью. Как переварить сей факт и что из него следует, она пока не знала. Потому позволила провести себя в гостиную. Обстановочка была стандартно-мещанской, в стиле годов эдак шестидесятых: сервант с посудой и фарфоровыми безделушками, круглый стол, накрытый красной бархатной скатертью, три стула вокруг него, диванчик в углу, гардины на окнах. Единственное, чего недоставало, — телевизор.
Костикова это и спросила, так как другой темы для разговора в голову не пришло:
— А где телевизор?
— У нас в деревне их не держат. Зачем они нужны, ящики эти? Новости почтальон из Песков привозит.
Анжела искренне изумилась. Предположим, можно прожить без микроволновки, без стиральной машины. Даже без холодильника. Но телевизор! Это же культура, это жизненная необходимость каждого мыслящего человека…
— А вот и я! — В гостиную заглянул Кузьма. Одет он был по-домашнему: босой, в майке и трениках. Зато в руках нёс толстенькую бутылку, гранёные стаканчики и миску с вездесущими грибами. — Что это вы на диване, как бедные родственницы? Давайте к столу! Надо же за знакомство.
Он широко улыбался, переводя взгляд с жены на гостью. Анжела тут же попробовала кольнуть:
— А почему ты не сказал, что женат? И кольца не носите?
— Не заведено у нас.
Один ответ на оба вопроса прозвучал двусмысленно. Не заведено кольца обручальные носить? Или рассказывать приезжим о семейной жизни? Переспросить она не успела, — Аня ткнула ей в руки наполненный до краёв стаканчик и вилку с наколотым на него грибом. Костикова не противилась. А когда жидкость мягким теплом разлилась по телу, вспомнила, зачем, собственно, пришла:
— Я по делу к вам. Танька сказала, нас кормить обещали?
— Ох, и то верно, девки же там голодные! А на пустой желудок, какое ведовство? — хозяйка вскочила, засуетилась: — Сейчас-сейчас, бегу на кухню. Мигом сделаю! Печка растоплена, картошка начищена. Кузьма, пошевеливайся, мне мясо нужно!
— Сделаем.
Парень кивнул с важным видом. Но за супругой не поспешил, остался сидеть. Когда входная дверь хлопнула, вновь наполнил стаканы. Чувствуя, как от одной мысли о еде рот наполняется слюной, Костикова уточнила:
— На обед будет жаркое?
— А то. Нюрка мастерица, готовит — пальчики оближешь.
Кузьма ловко опрокинул стопку, причмокнул от удовольствия. Анжела тоже выпила. После второго стаканчика на пустой желудок в голове зазвенело. Приятная расслабленность потекла по мышцам. Девушка откинулась на спинку, вытянула ноги. И заметила, с каким удовольствием парень их рассматривает.
— Ты чего?
— Так это… ты в машине обещалась.
Костикова удивлённо приподняла бровь:
— А жена? Застукает если?
— А мы в сараюшку пойдём, где погреб. Заодно и мясцо выберем.
Анжела представила себя среди подвешенных за ноги окороков. Однако экзотика. В таком антураже ей раньше не доводилось.
Она поднялась:
— Как скажешь. Я всегда готова!
Самогон оказался крепок, так что когда вышли на крыльцо, Анжелу пошатывало. Кузьма заботливо придержал под локоть, повёл по дощечке-»тротуару» вокруг дома, мимо летней кухоньки, из трубы которой валил сизый дым, и где звенела посудой Аня-Нюра, мимо мекающих и похрюкивающих загончиков. Барсик увязался было следом, но хозяин захлопнул дверь сарая прямо перед его носом. Зверюга улёгся на утрамбованную, прогретую солнцем землю и облизнулся, не иначе предвкушая сахарную косточку.