«Лунный Свет» летел, как чайка, подгоняемая ветром. Он шел на запад от Тортуги через наветренный проход, поворачивая на юг и юго-запад мимо Ямайки в голубые пустыни Карибского моря, которые испанцы называли Мар-дель-Норте.
Удача сопутствовала им, заставляя простых матросов перешептываться о том, что Мартину Чандосу и на самом деле служат фейри. Кто-то услышал его шутку о маленьком народце, что нашептывает ему правильные решения, и рассказал остальным. И не все сочли это шуткой. Особенно после того, как на четвертые сутки после выхода из бухты Кайона они взяли свой первый большой галеон и испанцы прозвали Мартина Чандоса Мартином Эль-Афортунадо, Мартином-Счастливчиком.
Корабль с трудом двигался, обремененный подпружиненной грот-мачтой, протечками в корпусе и поврежденным бушпритом — последствия того, что он оказался на пути свирепого урагана, который хлынул из Атлантики и с титанической яростью пронесся через Антильские острова и на север к Багамам.
Мартин Чандос повел «Лунный свет» добычу южным галсом, оказавшись прямо за кормой галеона. Разглядывая с квартер-палубы корпус галеона в подзорную трубу, он различил название: «Кахамарка». Лучший артиллерист Кайона, выбранный в команду Мартина Чандоса лично Редскаром Хадсоном, из установленной на баке пушки разбил руль несчастной «Кахамарки» с трех выстрелов.
Подойдя с наветренной стороны, «Лунный свет» дал залп высоко в мачты и такелаж. Когда же он собирался сделать то же самое пушками правого борта, «Кахамарка», потрепанная как природой, так и человеком, выкинула белый флаг.
Абордажная команда обнаружила под палубой небольшое состояние в жемчуге. Оказалось, что галеон вез в своем трюме годовой запас жемчужных плантаций Рио-де-ла-Ача и в одиночку пересекла Мар-дель-Норте.
Освободив «Кахамарку» от драгоценностей, Мартин Чандос великодушно позволил ее капитану и команде остаться на борту их собственного судна, вместо того чтобы посадить их в шлюпки и отправить на борт призовую команду.Он посчитал преждевременным брать обременяющие призы в самом начале своего пути. Кроме того, он уже получил кое-какой приз. Каковой посчитал гораздо более ценным, чем испанский галеон.
Обыскивая каюту «Кахамарки», он наткнулся на несколько книг. В одной из них, отпечатанной и переплетенной в Севилье для удовольствия чтения Дона Хуана Переса Гусмана, бывшего тогда президентом панамской миссии, он наткнулся на сложенный лист пергамента. Это был подписанный тем же самым Доном Хуаном Пересом Гусманом прямой приказ дону Диего де Фонсеке, капитану «Кахамарки», со всей поспешностью отправиться в Картахену, чтобы там присоединиться к формирующемуся флоту с эскортом военных кораблей, которые благополучно доставят их всех в Кадис.
Для Мартина Чандоса важнее было то, что дон Хуан Перес Гусман дал дону Диего де Фонсеке некоторые личные сведения о местонахождении его брата, Дона Эрнандо, капитана галеона Его Величества «Тринидад».
— Этот Дон Эрнандо де Фонсека привозит золото из Панамы, — сказал Мартин Чандос, расстилая перед собой пергамент на черном дубовом столе своей каюты, расположенной на корме. — Золото на двух кораблях, без сопровождения. Плывет на юго-восток, в Картахену, через день или два.
Он совещался в позолоченной надстройке на корме, освещенной лунным светом, со своим квартирмейстером Редскаром Хадсоном, английским канониром Джоном Нортоном, боцманом Полем Ласкалем и парусным мастером Дирком Вирхоу, суровым лысеющим голландцем, который больше походил на амстердамского купца, чем на пирата.
Возражения высказал трезвый Джон Нортон.
— Два корабля, капитан, — проворчал он. — Как бы то ни было, они будут нести вдвое больше свинца, чем мы. Это будет тяжелая борьба, если мы хотим получить их обоих. Кроме того, они всего в нескольких лигах от Картахены, а мы далеко в море.
Мартин Чандос повернулся к карте, свернутой в рулон и стоявшей рядом с его креслом. Он поднял ее и расправил.
— Это прекрасная карта, составленная самим Виллемом Янзоном Блау. Мы в семидесяти лигах от Панамы, но меньше чем в тридцати от Картахены. Если корабли испанцев отплывут завтра, мы сможем быть в Картахене раньше них, а затем, взяв курс на запад, перехватим их по пути где-нибудь у побережья Кастильо дель Оро.
В ответ на эти слова радостно ухмыльнулся один лишь Редскар Хадсон. Риск оказаться в пределах видимости Картахены с ее собранным флотом был перспективой, способной заставить задуматься или даже остановиться любого пирата. Но так велика была вера краснобородого голландца в этого человека, сотворившего чудо с «Потаскушкой» и сумевшего победить «Кларо де Луна» и «Консепсьона», что он просто выжидал и наблюдал за остальными.
Вирхоу ворчал, подрагивая толстыми щеками:
— Nein, nein! Мне не нравится… Слишком рискованно.
Пылкий Ласкаль высказался более горячо:
— Черт меня побери! Рискованно? Да проще сразу перерезать себе глотки, чем приближаться к Картахене! Адмирал снарядит для войны все галеоны и гардиакосты. Он потопит нас прежде, чем мы увидим остров.
Мартин Чандос вздохнул. Его голубые глаза затуманились от удовольствия, он переводил их с одного мрачного лица на другое, не менее мрачное.
— И все же… золото, которое эти корабли будут перевозить… год работы целой армии пленных рабов на золотых полях. Должно быть, это целое состояние.
— Получается около пятисот тысяч, — предположил Редскар, сражавшийся с Мансвельтом на Кюрасао.
Вирхоу широко раскрыл голубые глаза и надул толстые щеки.
— Пятьсот т’усов и биексов! — повторил он и замолчал, чтобы немелодично присвистнуть толстыми губами.
Остальные уставились на Мартина Чандоса. Он пожал плечами и посмотрел на них.
— Разве такой приз не стоит небольшого риска?.
Ответа он не дождался.
Он прошел мимо них и поднялся по трапу на палубу, оставив их болтать между собой, осмысливая сумму и риски. Он приказал поставить больше парусов и приказал рулевому повернуть «Лунный свет» на южный курс.
Они плыли на юг, ветер, северо-восточный пассат, дул ровно и бил по главной палубе, и «Лунный Свет», влекомый туго натянутыми парусами, на ровной скорости устремился вниз, к Картахене.
Примерно в двадцати милях от берега Мартин Чандос повернул черный галеон на подветренную сторону и пустил его по ветру. Он выставил дозорных на грот-мачтах и проводил часы бодрствования перед позолоченными перилами кормы, направив подзорную трубу прямо вперед.
— Единственное, что меня беспокоит, — признался он Редскару Хадсону, — это то, что нам надо пройти мимо них ночью.
И вот, когда темнота окутала Карибское море, «Лунный Свет» лениво плыл с обнаженными верхушками мачт, и только морское течение поддерживало его медленное движение. Три дня он плыл, три ночи дрейфовал и за все это время его капитан не видел ни паруса, ни какого-либо движущегося предмета, кроме двух десятков фрегатов, которые пролетали мимо них на закате второго дня.
В середине утра четвертого дня, когда солнце нагло висело в оранжевом небе, а тропическая жара окутывала людей тонкой пленкой пота, вахтенный крикнул, указывая:
— Прямо по курсу от левого борта!
И именно в этот момент Мартин Чандос, выпрямившись у поручня, поймал в подзорную трубу золотое сияние могучего желтого галеона. Передвинув подзорную трубу к наветренной стороне, он обнаружил синий корабль-консорт, низко сидящий в воде и напрягающий все паруса, чтобы на максимальной скорости протащить свою позолоченную громаду сквозь лазурные воды.
Испанцы насторожились. О том, что они увидели черный «Лунный Свет», как только он увидел их, свидетельствовала скорость, с которой они изменили курс, начав описывать широкий круг.
— Они бегут обратно в Пуэрто-Белло, — прорычал Редскар, вглядываясь сквозь стекло. — Они всего на день или два ушли. Они думают, что могут обогнать нас, или что гардиакоста придет, чтобы защитить их корму.
— Мы поймаем их задолго до того, как произойдет одно из этих событий, — спокойно сказал ему Мартин Чандос. — Поднимите флаг Испании, который мы нашли в капитанской каюте на этом «Кларо де Луна». Если они следят за нами так пристально, то могут принять нас за эскортный корабль, пришедший проводить их в Картахену.
На мгновение Редскар разинул рот, а потом разразился громким смехом и, спрыгнув по трапу на ют, бросился на шканцы: поторопить матросов и распорядиться, чтобы Золотого льва Кастилии подняли на грот-трап.
Три часа «Лунный Свет» шел на запад, а ветер дул ему в корму. За эти три часа корабль заметно приблизился к желтому и синему галеонам. Вес золота в трюме «Тринидада» сдерживал его, и, возможно, наполовину по этой причине, наполовину из-за флага, который развевался над грот-мачтой «Лунного Света», желтый «Сан-Антонио» развернулся и встал бортом навстречу приближающемуся «Лунному Свету».
Мартин Чандос хмыкнул.
— Он осторожный человек, этот капитан. Встаньте с наветренной стороны от него!
В его н6амерения не входило сражаться с «Сан-Антонио», его целью был медлительный «Тринидад», борющийся с волнами с подветренной стороны. Он обогнул «Сан-Антонио», оказавшись вне досягаемости пушек, и пошел на неуклюжий «Тринидад». К тому времени, как капитан «Сан-Антонио» догадался о его цели, он был уже в миле за его кормой и удалялся быстрее, чем «Сан-Антонио» мог идти. «Тринидад» пытался по мере сил увернуться, но «Лунный Свет» неотвратимо его преследовал ее.
Мартин Чандос на более легком корабле мог нарезать круги вокруг галеона с золотым балластом, поэтому он пристроился и развернулся, чтобы сбить такелаж при помощи лангреля. Довольно быстро он превратил верхний такелаж в расколотые мачты и порванные паруса. Погребальным саваном лежали скрученные паруса на досках палубы или тонули в Карибском море далеко за кормой.
Затем Мартин Чандос обратил внимание на желтый «Сан-Антонио», который несся прямо на него.
— А теперь, — сказал он Редскару, — посмотрим, насколько хорошо наши мушкетеры умеют стрелять по живым мишеням.
Редскар отправил охотников-буканьеров наверх, чтобы они, закрепившись ногами в крысоловках или свесившись с ярдов и мачт, послали свои пули в выбранные цели на «Сан-Антонио». Рулевой испанского корабля упал, как и человек, который побежал, чтобы заменить его. Три пули попали в капитана, блистающего в серебряном нагруднике и морионе на шканцах. Артиллеристы, пытавшиеся дотянуться до своих палубных орудий, падали и больше не поднимались.
Пока мушкетеры обстреливали палубу, Мартин Чандос двумя залпами разбил «Сан-Антонио». Он обращался с черным «Лунным Светом» с умением, которому научился у Кристофера Мингса. Он ударил противника по правому борту, затем развернулся и подошел к с левого борта. Его пушки ревели до тех пор, пока палубы желтого «Сан-Антонио» не превратились в руины.
«Лунный Свет» скользнул за корму, и взмывшие абордажные крючья сверкнули на солнце серебряными дугами и закачались, словно виноградные лозы. Они глубоко вгрызлись в дерево, а затем Редскар провел абордажную команду по доскам бака, в то время как Мартин Чандос с другой командой спустился с главной палубы.
Схватка была короткой и жестокой. В ближнем бою пираты оказались особенно хороши. Ревели их пистолеты, сверкали в полуденном свете изогнутые сабли, алея от испанской крови. Каждый сражался по-своему, и дисциплинированные испанские солдаты, обученные не думать, а только повиноваться приказам, падали перед их натиском, как десять кеглей на лужайке для боулинга.
Мартин Чандос был в первых рядах своих налетчиков. В его большой руке сверкала стальная сабля, и удача ирландцев Голуэя лежала на его плечах. Он гнал солдат перед собой, от правого борта назад к корме.
Когда испанский капитан закричал, требуя пощады, и отдал свой меч, Мартин Чандос передал дело Редскару Хадсону и нырнул к трапу. Он знал, что кормовые каюты этих огромных галеонов содержали свои собственные сокровища в письмах и другой информации.
Он остановился в кают-компании кормового замка, где деревянные подоконники едва касались его широкого плеча. Перед ним стояла женщина, ее темные, испуганные глаза пристально смотрели на него. На ней было лиловое платье с коротким лифом и широким воротником в стиле Медичи из кружевной тафты, корсаж которого был так низок, что почти не сдерживал пышную грудь. Ее маленькая рука, сверкавшая бриллиантовыми кольцами под фонарями кормовой каюты, держала нацеленный на него длинноствольный пистолет. Она уперлась запястьем в изгиб бедра, видневшийся из-под свободной юбки.
— Не приближайтесь! — выдохнула она. Он был весь перепачкан порохом, и кровь пятнала его разорванную рубашку в том месте, где на груди у него был меч. В своих морских сапогах и черных бриджах, с растрепанными каштановыми волосами, рассыпавшимися по плечам, он казался испанской аристократке злобным дикарем-людоедом.
— Фаш, давайте! — сказал он легко. — Уберите свою игрушку, пока она не взорвалась у вас в руках. Или не причинила куда более непоправимого вреда.
Ее широкий рот скривился в иронично-презрительной усмешке, однако его алая сочность и легкая влажность навели Мартина Чандоса на приятные мысли.
— Я похоронила двух мужей. Чем мне может навредить то, что я убью вас?
Он рассмеялся и махнул рукой.
— Валяйте! Слышите шум на палубе? Это мои ребята. Убейте их капитана, и как вы думаете: что после этого мои парни сделают свами? Полагаю, вы слышали о маленьких жестокостях Л’Оллонуа?
Покосившись на кормовое окно и немного подумав, она задула пламя свечи.
Мартин Чандос оценивающе ее разглядывал, понимая, что она приехала в индийские тропики, чтобы поправить свое состояние благоразумным браком. Ее собственный рот сказал ему, что она дважды вдова, а его глаза, блуждающие по линиям ее тела, сказали ему, что она без труда исправит это упущение. В новом мире не хватало женщин, а тем более женщин столь же чувственных, как донья Изабелла, и столь же умных.
Словно прочитав его мысли, она гортанно рассмеялась.
— Я могу принести на брачное ложе не только тело, дон Мартин. У меня есть драгоценности и другие безделушки. Подарки двух моих умерших мужей. Прежде чем отплыть из Мадрида, я превратила землю в драгоценные камни.
— Фаш, ни во что другое я бы и не поверил. Иначе зачем вам настолько мощная пушка?
— Этой пушки достаточно, чтобы превратить меня в такого же пирата, как вы, сеньор капитан. Только моя добыча — мужчины.
— Богатые мужчины. — Он понимающе улыбнулся. Она была одинокой и беспомощной женщиной, эта донья Изабелла де Соролья. Единственной преградой между ее драгоценностями, в которые она вложила все свое состояние, и загребущими руками алчных пиратов ее един6ственной защитой от кражи и нищеты было тело, которым капитан пиратов так откровенно восхищался. И поэтому она сразу перешла в атаку.
Она шагнула к столу, ее белые пальцы, увешанные бриллиантовыми кольцами, с небрежным видом перебирали бумаги, разложенные на вощеной крышке.
— С золотом, которое вы заберете на «Тринидаде», вы и сами становитесь тем богатым человеком, какого я хотела бы встретить.
Ее карие глаза изучали его грудь и плечи, мускулистое тело, почти не скрываемое простой белой рубашкой и заправленными в сапоги темными бриджами, которые он носил на борту корабля.
Ее слова поразили его.
— Но вы же не имеете в виду брак с пиратом? — недоверчиво спросил он.
— Многие пираты вернулись в Европу с богатствами, которые они нажили здесь, в Карибском море. Пьер Легран,Эль Драко. Только глупцы остаются в порту Тортуги, чтобы пропить и проиграть свою добычу в какой-нибудь грязной пиратской таверне.
Мартин Чандос поймал себя на том, что разрывается между весельем и изумлением. Он отошел от темных окон и сел на край стола.
— Вам пришлось бы вернуться в Голуэй вместе со мной. Жить на ферме, как жена моего отца, а до нее — его отца.
— Что ж, я буду не первой испанкой, осевшей в Ирландии.
— Вы в этом уверены? Благородные джентльмены из Армады, потерпев кораблекрушение, вполне обоснованно сочли мирную жизнь более привлекательной, чем водяная могила. Но вы же сейчас не серьезно?
Вместо ответа она прижалась к ноге, которой он попирал ковер в каюте. Ее близость пьянила видом молочной плоти и насыщенным ароматом, ее темные глаза многообещающе мерцали.
— Разве я была бы женой, которой можно было бы стыдиться, Мартин?
— Я не могу представить вас на ферме на склоне холма в Голуэе. Фаш, я зря трачу время, слушая эти бредни.
Ее губы улыбнулись ему, и она слегка покачнулась, прижавшись к его ноге плотнее.
— Подумайте об этом, сеньор капитан. Нам нет нужды возвращаться в Голуэй. Перед нами целый новый мир. С золотом «Тринидада» и моими драгоценностями мы могли бы далеко пойти, вы и я. В Новой Англии, или в Новом Амстердаме, или даже в колонии, которую основывает милорд Балтимор. Почему бы и нет?
С этими словами она оставила его, прошуршав шелками длинного платья к двери своей каюты. Нащупав замок, она одним движением вытащила ключ и бросила его к ногам Мартина Чандоса.
— Больше никаких запертых дверей между нами, мой кабальеро!
Дверь закрылась, и Мартин Чандос долго сидел на краю стола, уставившись на железный ключ, который поблескивална ковре у его ног, словно бы издевательски подмигивая.
***
С наветренной стороны от побережья Новой Испании «Лунный свет держал курс на восток, за кормой виднелась Панама, а впереди простирались нескончаемые синие воды Мар-дель-Норте. Мартин Чандос стоял на шканцах с подзорной трубой в жаркие тропические дни, с каждым днем солнце припекало все сильнее, и голубое небо над головой становилось медным. Он покидал свой пост лишь на краткие мгновения, чтобы перехватить ламантина и запеченный батат.
Он вечно оглядывал горизонт в поисках черного корпуса, белого паруса и корабля, который испанцы называли «Мститель». Верный своей удаче, признававшейся всеми от бака до кормы и сделавшей его в глазах пиратов чем-то вроде живой легенды, он наткнулся еще на двух испанцев, доверху нагруженных шкурами и какао на сумму свыше пятидесяти тысяч луидоров. У Лебединых Островов он столкнулся с желтым фрегатом, который нес золотые слитки, направляясь в Пуэрто-Белло.
С четырьмя кораблями в кильватере Мартин Чандос повел «Лунный Свет» к наветренному проходу, прокладывая курс так, чтобы оказаться на полпути между Ямайкой и длинной зеленой громадой Кубы. Недоумение охватило полуголых головорезов на главной палубе. Дюжина из них стояла у левого борта, отслеживая галеоны. Глаза пиратов остекленели от алчности, не привыкшие работать мозги плавились от натуги, трудясь над подсчетом богатства, которое направлялось в бухту Кайона.
Редскар Хадсон, тряхнув лысеющей головой, отчего заплясали серебряные обручи в его мочках, прорычал:
— Я оцениваю долю каждого из нас в шестьдесят тысяч штук. Чума возьми меня, если там будет медным фартингом меньше!
В благоговейном страхе пираты качали головами, перегибались через перила и что-то бормотали себе в бороды.
Они уже уходили от мыса Санта-Крус, когда вахтенный в грот-траке крикнул:
— Два корабля впереди по левому борту!
Поднесенная к глазу подзорная труба подсказала Мартину Чандосу, кто они. Он с улыбкой опустил трубу и повернулся к Редскару Хадсону.
— Я верил в чудо, и вот оно, пожалуйста! Я думал, что они испанцы, по очертаниям. Но тот, что побольше, — «Консепсьон», который взяла себе Лиззи Холлистер. Другой — «Потаскушка».
На лице Редскара отразилось сомнение.
— Они могут быть и хуже испанцев, капитан. Если я знаю этого сатанинского француза Сан-Эспуара, — а я его знаю! — один из них возглавляет он лично, А второй — Лиззи.
В голубых глазах Мартина Чандоса, смотревшего на своего квартирмейстера, мелькнуло удивление.
— Ты же не хочешь сказать, что я должен их опасаться?
— Сан-Эспуар считает, что вы обманули его на девяносто тысяч монет. Что он сделает, когда увидит, что вы возвращаетесь от Кайона, связанные, с этими четырьмя красавицами? Не обязательно даже иметь глаза моряка, чтобы видеть, как тяжело они нагружены, и не морскими раковинами.
Мартин Чандос оскалил зубы. Редскар продолжал:
— Не забывай, что для Сан-Эспуара не имеет ни малейшего значения, что ты теперь тоже член братства
— И почему же это? — мягко спросил Мартин Чандос. Он знал, что его киль покрыт ракушками и водорослями после трех долгих месяцев в море. «Лунный Свет» не был таким быстрым и маневренным, как тогда, когда он поднял якорь перед Ла-Туром. И эти два корабля, скользящие с подветренной стороны, изменили курс и неслись на него с мрачной стремительностью, не предвещавшей ничего доброго.
— Мы могли бы заключить с ними сделку, — пробормотал Редскар. — За долю товара они, возможно, захотят проводить нас в гавань в целости и сохранности. Что-то вроде эскорта.
— Будь прокляты ваши сопливые сделки! Мне не нужны корабли сопровождения, чтобы доставить мои призы!
Мартин Чандос повернулся, подставив лицо ветру. Ветер крепчал и своим напором благоприятствовал приближающимся кораблям. Мартин Чандос перегнулся через поручень и крикнул рулевому:
— Мы будем лавировать с наветренной стороны от них.
— Вы хотите сказать, что попытаетесь сбежать?
— Я хочу, чтобы так думал Сан-Эспуар.
Голландский пират с минуту изучал своего капитана сверкающими глазами.
— У вас на уме какой-то трюк, а, Мартин?
— Не столько трюк, сколько знание того, как работает человеческий разум. Этот француз считает себя моряком. А еще он жадный. Будем считать, что гордость и жадность — наши союзники.
Он отправил Редскара Хадсона за борт в маленьком тендере, с тремя людьми на веслах и письменными инструкциями в кармане. Он наблюдал, как тендер тянется к синему «Тринидаду», прежде чем снова переключить внимание на приближающиеся корабли.
С носа «Консепсьона» заговорила полупушка. Мартин Чандос понял, что это приказостановиться и лечь в дрейф, но он заорал на людей в такелаже:
— Поднимай грот!
«Лунный Свет» повернул с запада на юг и увлек за собой «Консепсьон» и «Потаскушку». Тем временем «Тринидад» и другие галеоны, захваченные «Лунным светом» между Панамой и Кайманами, держали курс на восток. Теперь «Консепсьон» был в пределах досягаемости «Лунного Света», подойдя слишком близко в стремлении начать перестрелку.
«Потаскушка» была еще ближе, чем «Консепсьон», и дала залп. Но «Лунный Свет» ускользал, и железная дробь впустую упала в море.
Тем временем «Тринидад» и три его корабля-побратима находились прямо с наветренной стороны от «Потаскушки». Со своего поста у поручней Мартин Чандос наблюдал, как голубой галеон поворачивает к правому борту буканьерского судна. Редскар Хадсон не стал дожидаться, пока «Потаскушка» перезарядит орудия, прежде чем выстрелить. Полтонны металла ударились о корму со взрывной яростью торнадо. Она содрогнулась под тяжестью металла, дерево разлетелось вдребезги, а железо искривилось. По ту сторону водяной пропасти Мартин Чандос слышал крики людей, попавших в ловушку и умирающих.
«Консепсьон», которому, как подсказала ему подзорная труба, Рауль Сан-Эспуар дал имя «Виктория», теперь маячил у левого борта «Лунного света» и шел на всех парусах. Его полупушки заговорили, и Сан-Эспуар бушевал на корме.
— Ты несколько переборщил, французская свинья, — прошептал Мартин Чандос сквозь зубы. — К твоей ревнивой ярости, которая заставляет охотиться на себе подобных, и к жадности, которая удерживает пушки подальше от «Тринидада» и других кораблей, которые ты надеешься сделать своими, я добавлю нетерпение. Это будет последней соломинкой, обеспечившей твое падение.
Он играл со временем. Он позволил «Виктории» дважды опустошить свою пушку, оставив только разбитые каналы и расколотую бизань-мачту. Он прикинул, сколько времени потребуется ее палубным артиллеристам, чтобы перезарядить пушки. Когда экипаж «Лунного Света» приступил к расчистке разбитых рангоутов и такелажа, Мартин Чандос выкрикнул приказ.
— Левая пушка огонь!
«Лунный Свет» содрогнулся от силы собственного бортового залпа. Двадцать его левых пушек, к которым Мартин Чандос добавил все съемные носовые и кормовые, швырнули «Викторию» под вал разбивающейся волны. В фальшбортах свободного борта и чуть выше ватерлинии виднелись зияющие дыры. Охотники слаженным залпом словно кровавой метлой прошлись по главной палубе большого галеона.
Мушкетеры открыли огонь. На таком расстоянии охотники на диких кабанов едва ли могли промахнуться. Они расстреляли рулевого и артиллеристов, а те, кто не нашел ни одной цели, направили огонь на скопление буканьеров, скользивших мимо «Виктории».
Буканьеры «Лунного Света» радостно закричали. Они цеплялись за шпигаты и ванты, потрясая кулаками и издевательски хохоча над командой бывшего «Консепсьона».
— Это послужит уроком вам, проклятые ренегаты!
— Мы научим вас не стрелять по кораблю береговых братьев!
— Да! Наш капитан сделал ракушки из ваших лодок! Хa! И разбил их своим точным ударом!
«Виктория» отбивалась с яростью загнанной в угол крысы. Теперь, когда Рауль Сан-Эспуар почувствовал надвигающееся поражение, он стал безрассудным. Он бросил в бой все орудия на отремонтированном испанском галеоне. Он встал у крышки орудийного порта, и его голос срывался на пронзительный крик при каждом удачном выстреле. Он почти вырвал победу из поражения в том первом сокрушительном залпе. Но Мартин Чандос был слишком опытен в игре с огнем, чтобы расстраиваться из-за последних конвульсий противника. Вместо того чтобы бегать кругами и тратить лишние силы, он предпочитал спокойно стоять в стороне и наносить с расстояния длинные точные удары.
На «Лунный Свет» обрушился металлический дождь, и доски палубы превратились в искореженные руины. Но матросы бежали на крик Редскара, и Джон Нортон спокойно расставил пушки, а Мартин Чандос, стоя на шканцах, прищурившись, наблюдал за схваткой.
Когда в следующий раз черный «Лунный Свет» вступил в бой, его пушки правого борта послали свои ядра в разбитые и заполняющие правый борт каюты «Виктории». В дымке пушечной гари он следовал южным галсом, который заканчивался у позолоченной кормы француза. Его пушки снова рыгнули.
Изрешеченная громадина «Виктории» быстро шла ко дну, «Лунный Свет» скользнул мимо нее с наветренной стороны. Люди падали со строп и цепей или прыгали с разбитых палуб. Несколько человек забрались в тендер и маневрировали, пытаясь подобрать уцелевших.
С кормовой палубы Мартин Чандос обратил внимание на «Потаскушку». Барк находился в десяти тысячах ярдов и двигался к тонущей «Виктории». Мартин повернулся, чтобы приказать рулевому встать на якорь и направиться за «Тринидадом» и тремя его братскими кораблями, но тут впередсмотрящий снова взревел:
— Черный корабль с правого борта!
Мартин Чандос поднял подзорную трубу и на долгое мгновение замер.
— В чем дело, mi caballero?
Он обернулся и увидел Донью Изабеллу де Соролью, идущую ему навстречу. Он улыбнулся ей.
— Черный пират, за которым я охочусь уже три месяца. Инадо же было ему появиться именно тогда, когда мой корабль наполовину разбит в морском сражении! Этот корабль — «Мститель», донья Изабелла, из Пуэрто-Белло, под командованием дона Карлоса Эскивеля Алькантары — человека, который смеялся, когда один из его громил хлестал меня по спине до кровавой пены!
Остров Тортуга лежал к северо-западу от Эспаньолы, на широте 20.30′. Его громадная туша поднималась из волн высоко и округло, словно спина огромной черепахи, в честь которой он был назван, а вечная зелень кипарисов и фарфоровых деревьев казалась мхом на громадине окаменевшего панциря. Лазурные воды Карибского моря накатывались на белые коралловые пески, окаймлявшие его берега, а за ними, вырастая из зеленой необъятности джунглей, возвышалась величественная крепость Ла-Тур, которую Бертран д’Ожерон построил от имени Французской Вест-Индской компании взамен форта дю Роше, построенного Лавассером и сожженного испанцами немногим более десяти лет назад. Несколько крытых соломой хижин стояли между берегом и высокими утесами, а кое-где виднелись и ослепительно белые стены домов более зажиточных. Окруженный высокими отвесными утесами черных скал, словно руками окаменевшего мифического великана, раскинулся залив под названием Кайона.
Мартин Чандос стоял на квартердеке «Потаскушки», шустро продвигавшейся по мелкому каналу за красными громадами захваченных «Консепсьона» и «Кларо де Луна». Голубые воды залива были усеяны маленькими барками и кечами, патачами и бригантинами. Это были корабли буканьеров, отдыхавших от своих неправедных трудов на берегу, в тавернах и трактирах, расположенных за огромной громадой Мола, вдоль улицы дю Кей. Мартин Чандос окинул взглядом встречные корабли, оценивая их мореходные качества. Редскар Хадсон неуклюже встал рядом с ним. Его зубы оскалились в усмешке.
— Это не те корабли, которые тебе нужны, Чандос. Ты хочешь больших, как те два красных красавца, которых мы забрали у донов. Четыре или пять галеонов, заполненных членами братства, и мы можем дойти до самой Картахены.
— Именно об этом я и думал,— признался ирландец. — С достаточным количеством этих кораблей мы могли бы бросить вызов испанским собакам.
При этой мысли рослый голландец облизнул губы, и они разошлись по своим делам: Редскар Хадсон наблюдал за разгрузкой морских сундуков, Мартин Чандос мерил шагами палубу «Потаскушки» от нактоуза до перил. Он говорил себе, что он честный моряк, и он не хочет участвовать в этом грязном ремесле. Он хочет только, чтобы ему вернули украденный груз и команду. Но, вдыхая горячий соленый воздух и глядя на громаду огромного, обнесенного стеной форта высоко на склоне горы Тортуги, он признавался себе, что в нем уже что-то дрогнуло, зародилось и теперь потихоньку разрастается, попав на благодатную почву. Он представлял себе империю.
С флотом из сорока пушечных галеонов, подумал он, и командой, равно умелой в мореходстве и сражениях, я мог бы захватить Испанию от одного конца Карибского моря до другого, я бы разорвал ее железный занавес. Да, и я мог бы привезти мужчин и женщин из Дублина, из Лондона и Парижа, чтобы построить новую жизнь на этой новой земле!
Скрип шпангоутов, когда якорь «Потаскушки» перелетел через борт в трех морских саженях ниже плюхнулся в синюю воду, вернул его к действительности. Его губы скривились в мрачной улыбке. До сих пор видение было только идеей в голове.
— Мне еще многое предстоит сделать, чтобы оно стало реальностью, — признался он сам себе. И решил, что ему необходимо встретить этого Бертрана д’Ожерона, губернатора Тортуги, с некоторой осторожностью, хотя ирландская кровь шептала ему, что он должен быть таким же смелым перед ним, каким был гордый Шейн в Арме.
В таком настроении и застала его Лиззи Холлистер склонившегося над перилами и задумчиво разглядывающего белые стены крытых пальмовыми листьями домов,, которые дугой тянулись от развалин форта дю Роше до ла-Тура.
На Лиззи была чистая рубашка и свежевыстиранные бриджи поверх красных морских сапог. Отсутствие у нее пистолетов и сабель было уступкой тому факту, что ее корабль стоял на якоре в родных водах. Медные серьги и ожерелья были начищены до блеска, и Мартин Чандос уловил аромат духов, исходящий от густых черных волос, собранных бантом на затылке.
— Сойдешь со мной на берег?» — спросила она. — Я отведу тебя к губернатору. Ты найдешь его учтивым человеком, Мартин, но не серди его насмешками над пиратами. Они предлагают Франции деньги и защиту в этих водах.
Мартин Чандос пожал плечами.
— Я буду держать язык за зубами, если ты это имеешь в виду.
Они перебрались через борт в шлюпку с полудюжиной пиратов, чьи мощные мускулы вскоре заставили нос шлюпки удариться о сваи пристани. Набережная была узкой, всего несколько шагов отделяло ее от мола, а вот до особняка, в котором жил Бертран д’Ожерон, было довольно далеко. Между тавернами и маленькими магазинчиками, которые тянулись вдоль посыпанной коралловым песком улицы, сверкающей белизной под тропическим солнцем.
Жара окутывала остров, словно удушающая пелена. В тени навесов развалились, высунув языки, собаки, в этот полуденный зной даже в тавернах было тихо. Две женщины в легких развевающихся платьях, с головами, закутанными в высокие разноцветные тюрбаны, характерные для Индии, прошли мимо в облаке аромата дешевых духов. Вдалеке виднелись пальмы, окаймлявшие белую стену губернаторского особняка.
Господин Бертран д’Ожерон служил во Французской Вест-Индской компании. Это был сдержанный человек среднего роста, и даже в удушливой духоте здешних мест он старательно придерживался европейских манер и правил приличия, в том числе и касательн6о одежды. Его парик был куаферским шедевром из вьющихся черных волос, доходивших до плеч, а богатый длинный сюртук, отделанный желтыми лентами, служил фоном для модного плечевого пояса из толстой парчи, который ниспадал на его свободные бриджи, украшенные ярдами толстых кружев.
Мартин Чандос и Лиззи Холлистер, войдя в темноту библиотеки, застали его перед шкафом розового дерева. Жалюзи в комнате были задернуты от солнца. На мгновение, пока их глаза привыкали к этой темноте после яркого солнечного света, они не увидели человека, сидевшего на краю стула, мрачно хмурясь. В следующий миг Лиззи узнала его и шагнула вперед.
— Рауль, я думала, ты у берегов Кубы!
— Дьявол! Именно там я и был, пока меня не разыскал черный испанец и не разнес в щепки. Он был высок, худощав и смеялся, как дьявол. Срань господня, его корабль был слишком быстр! Быстрый и большой, с шестьюдесятью пушками и большим золотым крестом на носу!
Мартин Чандос ударил кулаком по столу из черного ореха.
— То же самое! Тот самый проклятый пират, который украл мой корабль и команду и разорвал меня в клочья!
Рауль Сан-Эспуар отвернулся от Лиззи Холлистер. Его карие глаза казались светлыми на сильно загорелом лице, а тонкие холодные губы презрительно кривились. Он резко спросил:
— А ты еще кто такой?
Рауль Сан-Эспуар был уроженцем Лангедока и прибыл на запад через Атлантику в качестве юнги на «Шевалье де Фонтене», чей флот вырвал Тортугу у убийц Лавассера и вернул ее французской короне. Ему нравился этот остров, и, увидев в пути морских бродяг шанс выиграть состояние, он решил остаться. Его первые успехи и победы над безоружными кораблями с сокровищами придали ему уверенности, сравнимой только с его высокомерием. Он считал себя галлицизированным Генри Морганом.
Лиззи Холлистер что-то ему объясняла, и Мартин Чандос заметил, что она не упомянула о тех играх, в которые они играли с ней в кормовой каюте. Сан-Эспуар нетерпеливо прервал ее рассказ, хотя Бертран д’Ожерон слушал его с восторженным вниманием, когда она подошла к описанию сражения с двадцатью пушками «Потаскушки» против восьмидесяти испанцев.
Француз надменно нахмурился.
— Он назвал человека, который застрелил Сорсье у меняна глазах, «проклятым пиратом». Я сам «проклятый пират». Человек, который меня потопил, — нет. Так что я лжец и проклятый пират одновременно. Это требует удовлетворения!
— Рауль! — воскликнула Лиззи. Сан-Эспуар оттолкнул ее рукой и направился к Мартину Чандосу. Его тонкие губы жестоко улыбнулись. Он был худощав и высок, с гибкой грацией, которая противоречила силе его мускулов. В этот момент стыд и ярость закипели в его жилах от потери корабля, стыд и ярость, взлелеянные сорока тремя лигами гребли, которые он и его люди проделали в качающихся баркасах до Тортуги.
Рауль Сан-Эспуар поднял руку и попытался провести ладонью по лицу стоящего перед ним человека, обозначая пощечину. Вместо этого его запястье было схвачено и зажато, словно дубовыми тисками.
Мартин Чандос улыбнулся.
— Ах, нет, мсье! На моей спине уже была отметина испанца. Мне бы не понравилось такое же обращение с моей щекой от француза.
— Отпусти меня, ирландская свинья! Разожми пальцы, или я всажу тебе заряд между ребер!
Он уже потянулся к изогнутому прикладу пистолета, ноБертран д’Ожерон схватил его за руку, а Лиззи Холлистер потянула за парчовый сюртук, который он носил, подражая одеянию губернатора.
— Прошу вас, мсье! — рявкнул д’Ожерон. — Он мой гость. Вы не должны нарушать законы Тортуги. В моих стенах не будет убийств. Другое дело, что вы решите делать в городе внизу.
Француз отстранился, его губы изогнулись в натянутой улыбке. Он чопорно поклонился губернатору.
— Прошу прощения, мсье, — тихо сказал он д’Ожерону. — Мои последние невзгоды вконец испортили мои манеры и характер. Больше такого не повторится. Пойдем, Лиззи. Твою руку!
Лиззи Холлистер оглянулась через левое плечо, направляясь к двери вместе с французским пиратом. Ее темные глаза горели торжеством. Мартин Чандос поймал себя на мысли, в какую ярость повергнет Рауля Сан-Эспуара ее описание его более интимных занятий на борту «Потаскушки», когда она ему об этом расскажет.
Его размышления были прерваны губернатором Тортуги, который посмотрел на него сверху вниз.
— Ну, сэр? Из слов Лиззи я понял, что вы капитан торгового судна из Плимута. Похоже, вы находитесь в заблуждении относительно личности нападавшего.
— Я не ошибаюсь! — взорвался Мартин Чандос. — Он был испанцем и к тому же проклятым пиратом!
Он продолжал описывать худощавого человека, который стоял и смеялся, когда девятихвостый кот вырезал красные ленты из его спины.
Губернатор достал серебряную табакерку и припорошил ноздри двумя щепотками табака. Потом он улыбнулся, широко и щедро, и взмахнул запястьем, увитым брюггскими кружевами.
— Садитесь, сэр. Позвольте мне продолжить объяснения, которые дали вам Лиззи Холлистер и Редскар Хадсон. Испанию удерживают от владения этими богатыми землями только люди, живущие в городе Кайона, через который вы прошли, когда поднимались к моему дому. Эти люди были мирными поселенцами — охотниками на диких быков и кабанов, которые бродят по холмам Эспаньолы — еще совсем недавно. Со своими мушкетами и товарищами они вели дикую, свободную жизнь, никого не беспокоя. Испания организовала экспедицию, чтобы уничтожить их.
Бертран д’Ожерон остановился перед огромным кирпичным камином и протянул гостю серебряное блюдо, доверху наполненное яблоками. Поставив блюдо на место, он продолжил: — Как обычно бывает, когда мы вмешиваемся в то, что нас не касается, Испания разворошила осиное гнездо. Отвернувшись от своих мирных занятий, эти охотники-торговцы повернулись к морю. На маленьких кораблях они нанесли ответный удар по Испании, как только им открыл глаза француз из Дьеппа по имени Пьер Ле Гранде. Он показал дорогу. Остальные последовали за ним. Сегодня, мсье Чандос, ваши пираты-буканьеры, лишенные Испанией своих исконных занятий,заняты другой охотой. Охотой на Испанию. И как пираты, они поддерживают здесь равновесие сил между Англией, которая слишком бедна, чтобы предоставить флот для защиты, Францией, которая не желает этого делать, и Испанией, у которой есть деньги, корабли и жадность, чтобы выбросить всех, кроме себя, из этих Вест-Индских вод.
Мартин Чандос мрачно улыбнулся.
— Кое-что из этого я уже понял. Я жалуюсь только на методы ваших людей. Они подкрадываются к кораблю, берут его на абордаж и ведут себя не лучше морских разбойников.
Д’Ожерон поднял брови и развел белыми, тщательно ухоженными руками.
— Они рассматривают свою деятельность как торговое предприятие, сэр. Они рискуют своей жизнью, выступая против испанцев.
— Имея достаточно кораблей, они могли бы вымести Испанию из этих вод. Они могли бы открыть Вест-Индию для Англии и Франции, для людей, которые могли бы приехать из переполненного Старого Света в прекрасные новые дома в Свете Новом.
Губернатор тихо рассмеялся.
— Вы просите их быть альтруистами, рисковать жизнью ради мужчин и женщин, которых они не знают?
Мартин Чандос подошел к окну с жалюзи, из которого через пальмовые сады, окаймлявшие внутренний дворик с западной стороны особняка, открывался вид на раскинувшийся внизу белый город.
— Я хорошо заплачу им за этот риск. Дайте мне корабли и достаточно людей, и я возьму Панаму и Картахену. Я подниму черный флаг над этими городами. Я вырву их из рук испанцев и отдам в руки людей, которые будут не англичанами, не французами, не голландцами и не испанцами, а новой породой. Порода людей, рожденных в Америке. Смешанная порода всех народов. Прекрасная, новая раса людей, не связанных со старым миром ничем, кроме чувств.
Бертран д’Ожерон рассмеялся.
— Даже Гарри Морган не смеет так много мечтать. Все, что он ищет, — это золото. Вы ищете землю и новый образ жизни.
— Клянусь кровью Килларни в жилах моей матери, когда-нибудь эта мечта станет реальностью.
— Возможно, возможно. А пока давайте обсудим, как распорядиться вашим состоянием. У меня вошло в привычку, когда я имел дело с капитанами пиратов Тортуги, находить рынок для их товаров в Бассет-Терре. Для некоторых я размещаю аккредитивы во Франции. Другим я даю наличные, которые они вскоре тратят на попойки в тавернах внизу.
Мартин Чандос покачал головой.
— Мне нужны корабли. Корабли и люди. Достань мне «Кларо де Луна». Редскар Хадсон найдет мне людей. Я разыщу Дона Карлоса на море, которое он считает испанским, и сорву железный занавес, который он так хвастливо строит. И делая это, я помогу найти новую землю для той новой породы людей, которую я себе представлял.
Бертран д’Ожерон склонил голову набок и внимательно посмотрел на этого крупного ирландца, говорившего как сумасшедший пророк.
— Вы будете самым необычным пиратом, Мартин Чандос. Мне очень хочется узнать, как вы будете вести ваш крестовый поход и чем он закончится.
Мартин Чандос положил руку на плотную парчовую драпировку и сжал пальцы, пока рука не превратилась в кулак.
— И еще одно. Команда, которую Дон Карлос снял с моего корабля, — что он с ними сделает?
— Заставит работать до смерти в Шахтах Кастильо-дель-Оро.
— Я так и думал. Сейчас я дам клятву освободить их от рабства! Прежде чем я закончу, я своими руками сниму с их запястий наручники!
Губернатор Тортуги взял еще одну щепотку табаку.
— Весьма похвальная клятва, мсье. Я надеюсь, что вы доживете до этого. Но вы извините меня за мои сомнения. Даже Гарри Морган признает, что Панама слишком хорошо защищена, чтобы на нее можно было напасть.
— Когда-нибудь я должен встретиться с этим Гарри Морганом. Но до тех пор позаботьтесь о моих деньгах и договоритесь, чтобы я купил один из красных галеонов, которые мы с Лиззи Холлистер привезли в бухту Кайона.
Он уже повернулся, и тут в холле послышались шаги. Женщина подошла к двери и остановилась там, женщина с желтыми волосами, такими светлыми, что они казались почти белыми, и кожей, которая была гладкой и кремовой над корсажем из алого атласа, украшенным крошечными белыми бантиками. На щеке и в уголке ярко-красного рта у нее были черные мушки красоты. Ее темно-синие глаза, бесстыдно взиравшие на него, были дерзкими и надменными.
Она походила на женщин из экстравагантного двора Людовика XIV, в этом тяжелом алом платье с серебряной шнуровкой, с манжетами до локтей, поддерживавшими длинную волну мехлиновых кружев. На мгновение она остановилась, чтобы рассмотреть его, а затем ее ярко-алый рот кокетливо изогнулся.
— Ma foi! Новое лицо! Chéri, иди посмотри!
Именно тогда Мартин Чандос обнаружил высокого стройного юношу за спиной женщины. Это был задумчивый, серьезный человек с черными глазами в глубоко посаженных глазницах и широким, выпуклым лбом под блестящим черным париком. Его короткий пиджак из красного атласа открывал вид на нижнюю рубашку с пышным кружевом, а узкие бриджи были украшены пеной изысканных кружев. Завершали его наряд записного щеголя туфли на высоких красных каблуках и чулки, доходившие до бриджей и отделанные золотой нитью. Его угрюмое лицо, смуглое и мрачное, противоречило этому богато украшенному одеянию, которое, как позже узнал Мартин Чандос, было попыткой скрыть бедность его семьи.
— Тебе это понравится, Селеста, — медленно произнес молодой человек. — Новое лицо всегда привлекает твой взгляд.
Черные глаза почти сердито уставились на Мартина Чандоса, и ирландцу показалось, что в их глубинах он читает ревность. Бертран д’Ожерон сделал шаг вперед в наступившей небольшой паузе.
— Видит Бог, в наши дни на Тортуге мало лиц, достойных внимания девушки. Селеста, это Мартин Чандос, новоприбывший из Ирландии. Мсье Чандос, моя дочь Селеста. Джентльмен рядом с ней-Пьер Леланд, Виконт де Пирси.
Ирландец улыбнулся и поклонился. Он всматривался в лица стоявших перед ним людей, видя бунт и горечь на суровых чертах виконта, гнев и негодование на щеках губернатора. Только женщина выглядела абсолютно непринужденно, и Мартин Чандос понял, что ее непринужденность была лишь маской, которую она носила, прикрывая страх в своем сердце.
Восхищаясь ее духом, он присмотрелся к ней внимательнее. Она была дыханием старого мира здесь, в новом мире. Ее встревоженные голубые глаза на мгновение задержались на нем, страх в них медленно сменился вызовом.
Виконт де Пирси пробормотал:
— Мы собирались пойти на прогулку.
Бертран д’Ожерон резко сказал:
— Слишком долго вы узурпировали мою дочь. Позвольте ей немного побыть с моим гостем. Селеста, покажи мсье Чандосу сад.
Селеста рассмеялась и развела белыми руками. Теперь, когда она повернулась к нему лицом, насмешливо вздернув белый подбородок, вызов сталочевиднее.
— Вам известно, мсье, что дочери не имеют воли там, где приказывают их отцы.
Она положила руку ему на предплечье и снова посмотрела на свирепого виконта.
— Увидимся завтра, Пьер. Au revoir.
— Мне не нравится роль похитителя, мадемуазель, — сказал ей ирландец, когда она повела его к большим стеклянным дверям, выходившим во внутренний дворик, вымощенный каменными плитами.
— Если вы предпочитаете оставаться за дверью…
Она улыбнулась ему.
— Мсье виконту будет полезно немного поразмыслить обо мне. В последнее время он слишком уверен в постоянстве моей компании.
— Черта, к которой я бы отнесся с завистью, — сказал он ей.
Его слова заставили ее взгляд задержаться на нем дольше мгновения. Ирландцу показалось, что она впервые смотрит на него как на мужчину, и это ощущение не было неприятным.
Сады особняка располагались к западу от дома, вне поля зрения города и извилистого пляжа. Здесь Бертран д’Ожерон установил каменные плиты и мраморные скамьи, окаймленные рядами цветущих красных и желтых канн, с хрупкими пурпурными цветами пышных орхидей, цветущих под высокими величественными королевскими пальмами. И Мартин Чандос вдруг подумал, что его золотая спутница — самый прекрасный цветок во всем саду.
Она остановилась у забора из фарфорового дерева, улыбаясь легко и странно.
— Я видел, как вы наблюдали за нами в библиотеке. Вы наблюдательный человек, мсье. Вы, должно быть, заметили, что виконт и папа — не самые близкие друзья.
Он пожал плечами.
— Я видел, как со временем сходили на нет и куда более напряженные отношения.
При этих словах Селеста д’Ожерон резко обернулась, и теперь ее подвижные губы смеялись, а в голубых глазах появился новый блеск.
— Неужели правда? Ах, это было бы прекрасно!
Как будто напряжение и дурное настроение упало с нее, словно плащ, который она расстегнула. Она стала веселой, разговорчивой. Ее белые руки указывали на джунгли за домом и на пляж внизу. Она рассказала ему немного об истории этого черепашьего острова и о повороте событий, который привел ее отца к преемнику Лавассера.
Со своей стороны, Мартин Чандос обнаружил, что с этой девушкой легко смеяться под тропическим солнцем. Аромат ее бледно-желтых локонов и вид сильных белых плеч и широкого красного рта были подобны крепкому вину, а ее учтивая речь и мягкий смех стали мелодией в его ушах. Он склонился над ней, когда она сидела на мраморной скамье под алой бугенвиллеей, и рассказал ей что-то о своей ранней юности и о семье, которая отправила его в море. Под ободряющим взглядом ее голубых глаз Мартин Чандос стал болтлив. В этой бледной красоте он находил отголосок своей юности. Он видел в ней благородных ирландских аристократок, которые прогуливались по паркам Белфаста и Дублина или уехали за океан вместе с графом Тайроном во время его изгнания.
Для него это было мгновением отдыха от кошмара пиратства, в котором он оказался; и в этом расслаблении его глаза открылись перед гордой красотой этой французской девушки и эталоном благородства, который она представляла.
Со своей стороны, Селеста д’Ожерон нашла в этом крупном ирландском авантюристе долгожданное облегчение от мрачного собственничества виконта де Пирси. Было весело снова флиртовать и смеяться, и чувствовать заинтересованный мужской взгляд, блуждающий по ее плечам.
Мартин Чандос с удивлением обнаружил, что солнце стоит низко на западе. Он выпрямился и воскликнул:
— Я и понятия не имел, что похитил вас столь надолго. Поверьте, похититель наслаждался происходящим, даже если сама похищенная этого не делала.
Она рассмеялась и постучала кончиками пальцев по его подбородку.
— Вы напрашиваетесь на комплименты, мсье. Мне это действительно нравилось. Каждое мгновение. Вы словно глоток весеннего воздуха здесь, в моем тесном маленьком доме.
Когда он поднял ее белую руку, чтобы поцеловать, ее пальцы тепло сжали его. Подняв голову, он увидел, что ее голубые глаза флиртуют с ним. Он почувствовал поддержку от этого взгляда и от давления ее пальцев.
С этим ободряющим ощущением он двинулся из сада к раскинувшемуся внизу городу.
***
Дым, как болотный туман, плыл по общей комнате таверны «Олений рог». Лужи пролитого алкоголя отражали красный свет медных масляных ламп, тлеющих в железных скобах. Женщина танцевала, ступая грязными босыми ногами по винным лужам, усеивавшим поверхность стола, а десятки глоток одобрительно ревели. Дюжина моряков сидела за круглым столом в углу комнаты, играя в карты. За ними, за столами из гваякового дерева, сидели другие члены братства, попивая пальмовое вино или наполняя свои кружки маслянистым ромом. То тут, то там на грязном полу лежал человек, пьяно похрапывая, и никто не обращал на него внимания, пока на него не натыкался тот, кем выпито было меньше.
За узким столом, поставленным рядом с решеткой из китайского корня, спиной к стене сидели двое мужчин. Редскар Хадсон сказал с усмешкой:
— Девяносто тысяч штук! Все твое, Мартин Чандос. Парни проголосовали за тебя в равных долях с Лиззи.
— Это ваша работа, шакальи дети! — запротестовал Мартин Чандос, но парусный мастер в ответ на эти слова тихо рассмеялся и провел ладонью по шраму на щеке.
— Не стану отрицать, что мои слова имели некоторый вес. Ребята хотят, чтобы ты стал капитаном, и я им сказал: что может быть лучше для этого, чем отдать тебе капитанскую долю?
Рыжебородый гигант остановился, чтобы поднять свою кружку и опорожнить ее одним глотком. Он провел рукавом по губам и подмигнул.
— Ты хочешь «Кларо де Луна» прямо сейчас, не так ли? Хороший корабль. Лучше, чем ее сестра, «Консепсьон». Ее корма покрыта смолой и рубленым конским волосом.
Мартин Чандос улыбнулся и повел оловянной кружкой по столу.
— Такое не в испанских традициях. Смола и конский волос — это английский трюк. Возможно, «Кларо де Луна» — захваченный галеон. Судя по силуэту ее корпуса, я бы предположил, что она могла сойти с верфи Питера Петта.
Редскар Хадсон стукнул кружкой по доскам стола. Он взревел:
— Да чтоб мне сдохнуть! Ты дьявол, Мартин Чандос! Парни показали мне украденные бумаги из судового журнала буквально только что. Я не знал, что они и тебе сказали.
— Они этого не сделали. Я использовал только свои глаза. У испанских судов обычно слишком высоко задраны бак и корма. Это плавучие замки, большинство из них, и это делает их неуклюжими на воде. Но «Кларо де Луна» имеет более тонкие линии и более округлую корму. Она будет нести около шестидесяти пушек без ущерба для скорости и маневренности.
Редскар кивнул и успокаивающе положил руку на плечо капитана. Он проворчал:
— Смотри, кто идет сюда, как волк, охотящийся на свою добычу.
Рауль Сан-Эспуар медленно шагал между столами, надменный и хмурый, не сводя глаз со стола, за которым сидели Мартин Чандос и Редскар. Он опирался на трость черного дерева, гармонировавшую с черным атласом его парчового пальто, а на груди у него был распушен галстук из белых испанских кружев. Из-под фетровой шляпы с перьями, широкими полями и низкой тульей спускались длинные каштановые кудри его парика.
Остановившись перед ними, он сказал:
— Мне сообщили, что вас можно поздравить, Мартин Чандос. Вы сражались на моей «Потаскушке» и отлично себя проявили. Вы взяли два приза. Люди отдали вам капитанскую долю товара. Поскольку у вас нет ни малейшей склонности к жизни проклятого пирата, я избавлю вас от этой обузы. Вы отдадите мне девяносто тысяч.
Мартин Чандос вытянул ноги по одну сторону стола и запрокинул голову, чтобы получше рассмотреть французского пирата. После чего ответил с самым приветливым и благожелательным выражением лица:,
— Не стоит себя утруждать. Лиззи арендовала ваш корабль и заплатила за него золотом. Только ваша ревность и жадность дает вам право претендовать на наши призовые.
Француз пошарил в рукаве. Его глаза были жесткими, а губы кривились, обнажая мелкие кривые зубы.
— Значит, я должен понимать так, что вы отказываетесь отдать мне мои деньги?
Его черные глаза скользнули в сторону Редскара Хадсона, и гигант почувствовал, как страх пробежал по его спине ледяными мурашками.
— Деньги мои. Команда законно проголосовала за меня. Я их оставлю. И один из галеонов, которые я захватил. Лиззи может взять другой.
Рауль Сан-Эспуар выругался и вынул руку из рукава.
В его пальцах был зажат маленький пистолет. Редскар Хадсон, которому показалось, что тот нащупывал табакерку, резко вскрикнул. Сан-Эспуар вскинул пистолет, прицеливаясь. Мартин Чандос не стал дожидаться, пока указательный палец нажмет на спусковой крючок. Он вскинул вытянутые ноги, обвив одной лодыжку Рауля Сан-Эспуара, а другой уперевшись ему в колено. Потеряв равновесие, француз отлетел назад, его пистолет непроизвольно выстрелил, пуля угодила в деревянную балку, а сам он рухнул на спину посреди помоев и грязи на полу таверны.
Кошачьим движением Мартин Чандос опустился на одно колено, и его большие руки сомкнулись на кружевной рубашке и парчовом пальто. Его мускулы напряглись, и француз оторвался от пола, чтобы быть отброшенным назад через стол, за которым Мартин Чандос ранее пил вместе с Редскаром.
— Ну, а теперь, капитан, — мягко сказал ирландец, — что мне с вами делать? Задушить вас здесь, в «Оленьем Роге»? Или оставить в живых, чтобы иметь возможность убить тебя в другой раз?
Рауль Сан-Эспуар был жестоким человеком, и, как многие жестокие люди, трусом. Он пробормотал:
— Мсье, простите меня! Это была шутка, шутка, чтобы испытать вас на жизнь пирата.
— Он у тебя в руках, — прорычал Редскар. —Сдави пальцами его горло и покончи с ним.
Мартин Чандос встал и повлек за собой француза. Большими руками он поднял его, держа высоко над головой. Затем, напряжением мощных мышц, он швырнул его через комнату на стол. Стол рассыпался и покатился, разбрасывая карты и кружки из-под напитков под горячую ругань дюжины голосов.
Капитан буканьеров лежал ошеломленный. Он перевел взгляд на человека, который швырнул его, как мешок с маниоковой мукой. Редскар Хадсон вкатился во внезапно наступившую тишину, ткнув большим пальцем через плечо.
— Это о нем я вам, ребята, рассказывал. Тот, что спас «Потаскушку» от восьмидесяти пушек. Его зовут Мартин Чандос, ребята. Имя, которое вы отныне будете слышать. Мы взяли почти полмиллиона с «Кларо де Луна». С жемчугом и прочими драгоценностями!
Тишина взорвалась гулом голосов. Редскар подмигнул Мартину Чандосу и крепко схватил его за руку.
— Пойдем, капитан. Оставь ребят обсуждать случившееся между собой. Мы дали им пищу для размышлений.
О том, что Мартин Чандос нажил себе врага в Рауле Сан-Эспуаре, он знал и без слов, и на следующий день, прогуливаясь по узким коралловым улочкам Кайоны, находил доказательства этого в непринужденной фамильярности ухмыляющихся английских и голландских буканьеров, в суровых взглядах некоторых французов. Но Тортуга была скорее плавильным котлом, чем нацией. Даже те французы, которые смотрели на него не слишком одобрительно, соглашались, что он был хорошим дополнением к братству, особенно если он сможет повторить с некоторыми другими кораблями то, что сделал с «Потаскушкой». Не было более убедительных аргументов для братьев побережья, чем цвет золота и перспектива большего барыша.
Итак, Мартин Чандос строил свои планы. В прохладном полумраке губернаторской библиотеки он закончил переговоры с Лиззи Холлистер о покупке «Кларо де Луна». По условиям соглашения его доля в захваченных кораблях была почти равна ее собственной, и царапанье гусиного пера по пергаменту сделало Мартина Чандоса капитаном «Кларо де Луна».
Лиззи Холлистер ушла, как только написала свое имя на пергаменте, отказываясь от своих прав на галеон, а Мартин Чандос остался тянуть канарское вино из серебряной чашки и слушать, как Бертран д’Ожерон красноречиво благословляет его над блюдом с засахаренными фруктами.
— Сейчас у вас один корабль, Мартин. Может быть, через год или два их станет три. Потом пять. Лет через десять — пара десятков. Грозный флот.
— Я возьму Картахену и Пуэрто-Белло задолго до этого, — сказал ирландец. — Вы сделаете из меня старика, прежде чем я выйду в море!
Губернатор наклонился вперед, слегка улыбаясь. Его глаза были острыми и блестящими.
— Если вам кажется, что я делаю это, я лишь указываю на трудности на вашем пути. Вы играете в строительство империи, Мартин Чандос. Уж лучше бы вам оставаться пиратом.
Мартин Чандос встал и очень осторожно поставил серебряную чашку на стол из розового дерева.
— Возможно, вы и правы. Я не знаю. Есть только один способ учиться, и я намерен им воспользоваться. И ничьи слова меня не остановят.
Бертран д’Ожерон вежливо извинился. Он не хотел, чтобы его неправильно поняли. Он всегда заботился о благополучии своих пиратов. Правда, таковое благополучие оседало деньгами в его кармане, но это было несущественно. Прежде всего он должен быть хорошим слугой Французской Вест-индской компании.
***
Мартин Чандос вышел из порта. Когда он проходил мимо зарослей перца, его негромко окликнул чей-то голос. Он резко обернулся. И понял, что теперь знает, зачем рылся в сундуках на захваченных галеонах прошлой ночью, выбирая бархатный камзол сливового цвета, в тон с бриджами, и рубчатые чулки из лавандового шелка. Большие банты-бабочки украшали его модную обувь. Теперь он был готов, одетый как испанский вельможа, встретить эту прелестную женщину, которая, казалось, вышла прямо из свиты Короля-Солнца, в желтом атласе и черных кружевах.
Селеста д’Ожерон крутила на плече зонтик, стоя на вымощенном плитами патио и наблюдая за его приближением. Ее глаза загорелись при виде его новой элегантности.
— Сегодня утром вы совсем не похожи на капитана пиратов, мсье Чандос. Я нахожу вас настоящим джентльменом.
— Вы ошеломляете меня, мадемуазель. Могу только объяснить, что когда-то я был капитаном фрегата на службе протектората. За это время я научился некоторым манерам.
Они шли между пылающими гибискусами и высокими ивовыми деревьями. Мартин Чандос заметил во взгляде и словах прелестной женщине в желтом атласном платье нотку тоски по дому. Она рассказывала о холмах Лангедока и нежной долине Луары, о своем детстве в поместьях Ожеронов.
— Что касается меня, — ответил он, — то я нахожу зеленые холмы этого нового мира чище и свежее, чем старые. Однажды мы бросили якорь в Нью-Амстердаме, и я сошел на берег. На улицах были индейцы, раскрашенные красные дикари, такие же яркие, как…
— Лиззи Холлистер? — тихо спросила Селеста, скосив на него глаза.
Мартин Чандос покраснел. Француженка мягко продолжала:
— Насколько я понимаю, вы отшлепали ее на глазах у всей команды.
Ему показалось, что он читает смех в ее темно-синих глазах, но он убедил себя, что ошибся. Он пробормотал извинения, но ее рука тепло коснулась его руки, и она покачала головой.
— Не нужно извинений, мсье. Даже после такой порки я завидую Маленькой Мисс Спитфайр.
Под его удивленным взглядом она кивнула, и теперь смех в ней исчез.
— Oui, зависть! Вы находите это таким странным? Она свободна. Она может приходить и уходить, встречаться с кем хочет, смеяться, когда хочет, и плакать, когда и где хочет.
— Я не думал, что вы пленница, — пробормотал он, глядя на ее белый подбородок с маленькой черной звездочкой-родинкой, расположенной рядом с полными красными губами.
— Значит, вам не хватает наблюдательности, мсье Чандос. Я такая же пленница своего отца и правил, которые управляют жизнью благородных дам, как если бы я была в темнице Панамы. То, что папа говорит мне делать, я делаю. Что папа велит мне носить, то я и ношу. Когда он говорит «смейся», я смеюсь. Вы видите перед собою марионетку, месье.
Ирландец знал систему, которая давала отцу и мужу власть и право распоряжаться чуть ли не жизнью и смертью внутри своей семьи. Сыновья и дочери женились и выходили замуж на тех и за тех, кого для них выбрали. Все, что у них было, даже одежда, , было собственностью их родителей. Редкий и очень смелый сын мог разорвать семейные узы. Мартин Чандос как раз был одним из них. Как ни странно, эта мысль принесла с собой тяжелый, болезненный приступ тоски по дому, и даже вид этой молодой женщины в ее старомодном наряде не приносил облегчения.
Чтобы вызвать улыбку на ее губах, он пошутил:
— Если бы я обладал силой древних героев, то сам вызвал бы твоего отца на дуэль, чтобы освободить тебя от этих уз.
Ее голубые глаза задумчиво смотрели на него. Ему показалось, что в их глубине он прочел горечь.
— Вы говорите в шутку, мсье. И все же так часто шутливый язык оказывается правдивым.
Он знал, что она говорит аллегорически и что то, что она имела в виду, не было дуэлью. Чем дальше он углублялся в свои мысли, тем больше задумывался. Существовал способ освободить Селесту д’Ожерон из заточения, которое ее раздражало. Брак с таким человеком, как он, освободит ее.
Сказав себе, что эта мысль может потребовать некоторого обдумывания, он продолжил прогулку и с чувством вины понял, что, оставаясь здесь, на Тортуге, отдаст себя жизни пирата. Чувство вины заставляло его цепляться за надежду, что брак с этой женщиной мог бы помочь ему оставить пиратство позади. И все же ее отец был связан с этими самыми пиратами. Сама одежда на ней была куплена за золото, которое принадлежало Бертрану д’Ожерону как часть приза с разграбленных испанских кораблей.
В данный момент он прекрасно понимал, что ему нечего предложить такой женщине в качестве мужа. Его поместье в Голуэе пришло в упадок и нуждалось в ремонте. Чтобы привести его в порядок, ему понадобится золото. И чтобы заполучить это золото, судьба навязывала ему жизнь пирата. И если бы кого-то это интересовало, он мог бы сказать, что находит подобную ситуацию по меньшей мере ироничной.
Он ничего не сказал Селесте д’Ожерон о своих мыслях, пока стоял там, но его глаза видели красное и золотое сияние «Кларо де Луна», стоявшего на якоре в бухте под ними. На этом галеоне он мог бы отомстить идальго, но он мог сделать больше. На этом корабле он мог бы сколотить целое состояние. А Мартин Чандос был достаточно светским человеком, чтобы знать, что золото иногда обладает более красноречивой силой убеждения, чем самое красивое лицо или самый одаренный язык.
У мола его ждал Редскар Хадсон. Подойдя к голландцу, Мартин Чандос вытащил мешок с тяжелыми золотыми дублонами и встряхнул их так, что монеты зазвенели и покатились по щебенке коралловой мостовой. Монеты заставили пиратов броситься в драку, и только голос Мартина Чандоса удержал их от того, чтобы вцепиться друг другу в глотки в борьбе за рассыпанное золото.
— Это еще не вся прибыль, что может принести дать вам хороший результат в стрельбе из мушкета, — сказал он им, потому что Мартин Чандос знал, какой урон может нанести высокая меткость в морском бою. — Десять в качестве первого приза и по пять за следующие двадцать мест! Я проведу состязание на песчаном участке за карьерным холмом, через час после того, как колокол на башне Богоматери Победы пробьет полдень.
Ревущий смех Редскара эхом отозвался в толпе.
— Вы найдете намного больше двадцати парней, которые с пятидесяти шагов могут всадить пулю в глаза нападающему кабану, капитан! Эти люди были охотниками еще до того, как идальго выгнали их с Эспаньолы. Они жили мушкетом и знают, как им пользоваться!
Насколько хорошо Редскар Хадсон знал своих товарищей, было доказано на следующий день за песчаным карьером. Мартин Чандос увидел такую меткую стрельбу, что удвоил предложенный приз и в итоге взял тридцать пять вместо двух десятков, на которые рассчитывал.
Он оставил свою команду Редскару с двумя требованиями.
— Мне нужны люди, которые будут выполнять приказы. Никаких глупых приказов и мелочной тирании, которые вы найдете на королевском корабле, но приказы в плавании и приказы в содержании корабля в чистоте не обсуждаются. Я не потерплю грязи, ибо грязь порождает болезни, а болезни могут искалечить лучшую команду, когда-либо поднимавшую парус. Мне нужны артиллеристы. Лучшие люди с линстоком и спичками, каких только можно найти.
Не прошло и двух дней, как на палубе «Кларо де Луна» собралась целая команда, которая протирала доски палубы и начищала до блеска медную обшивку ветровых лопастей и нактоуза. Такелаж и новые паруса, купленные им в лавках на Рю-дю-Ке, хранились внизу, а повреждения, нанесенные пушкой «Потаскушки», были устранены корабельным плотником, которого рекомендовал сам Бертран д’Ожерон. Когда Мартин Чандос закончил, «Кларо де Луна» стала сверкающей черной красавицей с позолотой на носу и кормовом замке, ее фальшборт блестел, как черное дерево, ее медные пушки были похожи на золотые игрушки, сияя гирляндами крышек орудийных портов. Ее дубовые мачты были увешаны новыми парусами, и свежий шнур пел в такелаже, ловя ветер. Имя корабля он изменил на «Лунный Свет».
Через три недели после того, как «Потаскушка» бросила якорь в бухте Кайона, «Лунный Свет» поднял паруса и с освежающим утренним бризом вышел в пролив между Тортугой и Эспаньолой.
Из внутреннего дворика губернаторского особняка Селеста д’Ожерон смотрела ему вслед, и ее голубые глаза затуманились, а пальцы погладили руку, которую он поцеловал. Рослый ирландец приходил к ней несколько раз, один раз на обед, два раза на пирог и вино в ленивую жару позднего вечера.
Она чувствовала, что его пылкий взгляд надолго останавливался на ней. Как женщине, ей было приятно подобное восхищение. Однако ее беспокоило то, с каким дружелюбием отец встречал визиты Мартина Чандоса.
Это беспокоило и виконта де Пирси. Ревниво придерживая Селесту за локоть и наблюдая, как «Лунный Свет», покачиваясь, уходит в пролив, он тихо прорычал:
— Скатертью дорожка!
Мартин Чандос проснулся от глухого грохота далекого балобана. Какое-то мгновение он лежал ошеломленный, разглядывая женщину, умостившуюся рядом с ним на маленькой койке. Ее темные глаза были открыты и смотрели на него трезво и пристально. Солнечный свет лился в кормовые окна, освещая стол и серебряный сервиз, желтыми пальцами касался ковра на полу и позолоченных переборок.
Балобан снова взревел, и теперь Мартин Чандос поднялся с койки, чтобы пройти через кормовую каюту к ряду окон.
Над синим разливом бурлящей воды он увидел два высоких красных галеона под туго надутыми парусами, стремительно нагоняющих «Потаскушку» со всей мощью попутного ветра. Палуба под ногами задрожала, снаружи доносились слабые крики и топот ног: буканьеры начали открывать палубные пушки.
— Испанцы,— пробормотала Лиззи Холлистер. Она коснулась его руки, и Мартин Чандос почувствовал, что она дрожит.
— Они пришли в ответ на мои молитвы, — тихо выдохнул он. — Ты только посмотри, Лиззи, дорогая, как они хороши. Сорок пушек каждый, с балобанами в клюве и чистым парусом над головой. Мы получим прекрасные корабли, а они — столь же прекрасный урок, который вряд ли смогут оценить по достоинству.
Ее черные волосы тяжело качнулись, когда она отрицательно повела головой, и теперь он мог видеть беспокойство в ее фиолетовых глазах. Ее губы, такие мягкие и теплые прошлой ночью, теперь были плотно сжаты и напряжены от беспокойства.
Она пробормотала:
— Мы слишком долго в море, у нас корпус оброс ракушками. Грязные пираты, ты прав. Впрочем, чему удивляться, ведь это корабль Рауля Сан-Эспуара, который не может быть чистым ни в чем… Мне следовало дождаться своего корабля, а не арендовать его.
— Фаш, обросшее ракушками днище — не самая крупная неприятность из тех, что я ожидал. Если бы только эти ленивые ублюдки на палубе шевелили своими обрубками, чтобы поддерживать корабль в форме, мы не оказались бы в невыгодном положении. Но это неважно! Поднимись наверх, Лиззи, и прими командование.
— У нас всего двадцать пушек. У этих кораблей в сумме восемьдесят.
Он повернулся и уставился на нее.
— Да, так оно и есть. У «Фортрайта» их было всего четыре. Четыре против шестидесяти, и так же верно, как то, что Крафтин играл на арфе в Таре, я почти взял того испанца! Я бы так и сделал, но волна сыграла со мной злую шутку.
— Мы подпустим их поближе, а потом возьмем на абордаж!
—Ты так уверена? Если эти доны имеют хоть какой-то опыт подобных сражений, они отойдут в сторону и разнесут вас в щепки. Нет, нет, Лиззи. Впереди нас ждет морской бой.
От беспомощности Лиззи Холлистер вышла из себя. Она резко обернулась, ее глаза превратились в фиолетовые озера ярости.
— Мы не можем бежать и не можем сражаться, ты, невыносимый купец! А теперь убирайся с дороги, пока я поднимусь наверх и обдумаю наше положение.
— Не тяни слишком долго, Лиззи, дорогая, а то доны спустят нас на пять саженей вниз. Если у тебя кишка тонка сражаться, то у меня нет! Отойди в сторону, пока я буду спасать свою шкуру.
Она напряглась, словно собираясь броситься на него, ее пальцы изогнулись, как когти. А потом она пожала плечами и прошла через каюту к ширме, за которой стоял открытый большой морской сундук.
Они одевались в молчании, обуреваемые тайными мыслями, каждый своими. Мартин Чандос втиснул длинные ноги в темно-коричневые бриджи и морские сапоги из кордовской кожи. Он нашел свежевыстиранную белую рубашку и надел ее. Поднимаясь по трапу следом за Лиззи, он подумал, что выглядит таким же пиратом, как и любой из команды «Потаскушки».
Галеоны были гораздо ближе. Наверняка она заметили их корабль еще ночью, ориентируясь на свет фонарей на корме, и постарались максимально приблизиться под покровом ночной темноты, не зажигая огней, которые могли бы выдать их. На рассвете они почти настигли свою добычу. Гейзеры, поднятые их выстрелами, вздымались всего в сотне ярдов за кормой. Если они сохранять свою скорость, то через несколько мгновений ядра уже будут врезаться в корму, раскалывая дерево и металл.
Команда «Потаскушки» сгруппировалась в середине корабля, перед ней стоял гигант Редскар. Матросы были одеты в рубахи и бриджи, с яркими разноцветными платками вокруг головы и талии. Их лица были цвета грецкого ореха от солнца и морских брызг, а мочки ушей оттягивали варварские серьги из золота и серебра.
Редскар неуклюже двинулся вперед. Два пистолета были заткнуты за широкий кожаный пояс, а на цепях, обмотанных вокруг талии, висела абордажная сабля. Его волосатая грудь была обнажена, как и ноги под обтрепанными краями штанов. Он поднял твердую мозолистую ладонь.
— Даже сам Монбарс не смог бы выйти победителем в сражении с этими двумя кораблями. Но разве мы можем сдаться, Лиззи? Неужели мы станем умолять испанских псов оставить нас в живых ради привилегии потеть в каком-нибудь перуанском серебряном руднике?
Лиззи Холлистер не успела ответить. Мартин Чандос подошел к поручням кормы и положил большие руки на перила, глядя вниз на команду. Его губы сложились в кривую презрительную усмешку.
— Вы называете себя пиратами? Вы позволите двум испанцам заковать тебя в цепи и загнать в шахты? Фейт, теперь я удивлен. Я всегда считал вас, подонки, бойцами!
Редскар сердито приподнял густую красную бороду.
— Громкие слова, торговец! Слова, которые я бы вбил тебе обратно в глотку, если бы не эти двое. Я приберегаю силы для того момента, когда они поднимутся на борт.
Мартин Чандос, стоя на корме с двумя испанскими галеонами за спиной и шестьюдесятью немытыми головорезами под ногами, вдруг понял, что иногда человеку везет по прихоти судьбы. Он был честным морским капитаном, но сражался на одном корабле под командованием Пенна, а позже еще на одном — под командованием непризнанного гения Кристофера Мингса. Он сражался с превосходящими силами и вышел победителем. Эти люди внизу были лучшими моряками в мире. Зная это, он легко сделал то, что должен был сделать.
Он ткнул в них пальцем.
— Где ваш морской якорь, подонки? Дайте мне человека у руля, который понимает английский язык и будет делать, что ему скажут! Что я ему скажу! Вы, другие, ставите свои сети против падающих рангоутов и такелажа. Мне нужны орудийные расчеты на ваших гребаных девятифунтовых пушках.
Они уставились на него, разинув пасти. Редскар махнул рукой людям позади него.
— Валяйте, ребята! Что мы теряем?
Рядом с ним стояла Лиззи Холлистер.
— Ты думаешь, что сможешь сражаться с этими кораблями? Двадцать пушек против восьмидесяти? С грязным задом?
Он насмешливо посмотрел на нее.
— Это твоя вина, Лиззи, дорогая. Но приходится играть теми картами, что розданы. Как насчет твоих пушек? Будут ли они стрелять, или они такие же грязные, как ваши килевые доски?
Она открыла рот, чтобы достойно ответить ему, но он оттолкнул ее и подошел к трапу на корму. Под командный рев Редскара команда вытаскивала сгнившую полосу брезента и расстилала ее. По углам ее висели большие веревки, завязанные узлами.
— Вы называете это морским якорем, любберы? — прохрипел он. — В Дублине я видел лучшие полотна на игрушечных корабликах! Разбейте парус и установите его. И имейте в виду, я хочу, чтобы все было сделано по-корабельному! От этого будет зависеть ваша жизнь.
В его голосе звучала такая непоколебимая властность, что волосатые дикари незамедлительно бросились выполнять его приказы. Сеть была натянута против дождя расколотых снарядами мачт и такелажа. Крышки орудийных портов открылись, зажглись линстоки. Мускулы бугрились и перекатывались под загорелой кожей, как большие черные пушечные ядра, подвешенные на брезентовых лентах. Сам Редскар, встав у руля, оттолкнул плечом рулевого и рехко качнул тяжелой рукоятью колдерштока, зажатой в мощной руке дубовым.
«Потаскушка» медленно раскачивалась под натянутыми парусами. Теперь она шла прямо перед ближайшим галеоном, приближавшимся к ней с такой скоростью, что из горла людей, склонившихся над палубными орудиями, вырвался хриплый крик.
— Ты полный дурак! — закричала Лиззи. — Вы сыграли им на руку!
Пока Редскар лихорадочно следил за происходящим из-за руля, она бросилась на него. Одна рука дернула за длинноствольный пистолет, который поймал восходящее солнце. Мартин Чандос пошел ей навстречу с жесткой усмешкой на губах.
— Я знаю, каково это — чувствовать себя беспомощной в руках этих испанцев, Лиззи, — сказал он и поймал ее тонкое смуглое запястье своей большой рукой. — Я больше не попадусь им в лапы, даже ради тебя!
Он сильно вывернул запястье, Лиззи вскрикнула и упала на колени. Пистолет упал и с грохотом покатился по доскам палубы. Она не была слабой. Свободной рукой она вцепилась в грудь Мартина, разорвав хлопчатобумажную рубашку, оставив четыре кровоточащие раны от груди до пупка. Она наклонилась вперед, и ее белые зубы сомкнулись на его плоти, заставив заорать от боли.
Мартин Чандос поднял ее повыше, уворачиваясь от ног, которыми она пиналась, словно бешеный заяц.
— Клянусь килем лодки Брендана, ты просто дикий кот! Но ты будешь прислушиваться к здравому смыслу, даже если мне придется растянуть тебя на палубе, чтобы заставить слушать. Ни один человек в вашей команде не может сражаться с кораблем. Все, что они умеют, — это подкрасться к нему сзади, размахнуться захватами и подняться на борт. Ты не можешь использовать эту тактику здесь, милый хойден!
Она взвизгнула от ярости, ее черные волосы взметнулись. Щеки раскраснелись до оттенка старой меди, а глаза под черными ресницами пылали фиолетовыми углями.
— Редскар! Помоги мне с этим вором! Он собирается украсть мой корабль, Редскар!
Мартин Чандос повернул ее и положил лицом вниз на свою левую ногу, упершись ею в нактоуз. Он мгновение смотрел на нее, потом ухмыльнулся, и его большая ладонь опустилась.
Он отшлепал ее там, на палубе маленькой барки, и сердитый рев Редскара заставил команду выполнять свои обязанности на главной палубе и наверху.
А потом Мартин Чандос поднял ее и опустил на палубу, глядя на слезы, струившиеся по ее смуглым щекам. Она беззвучно плакала, как дикий зверь, отползая к перилам, чтобы постоять там, вытереть лицо и посмотреть на Мартина Чандоса особенно яркими глазами.
Он проигнорировал ее, положил руки на поручни кормы и закричал:
— Ну, ты, немытая мразь Тортуги! Испытай на этих засранцах свою пушку!
Капитан первого из приближающихся галеонов, величественного «Кларо де Луна», обнаружив, что опрометчивый поступок убегающего буканьера подставляет «Потаскушку» точнехонько под удар его пушек, не сделал попытки свернуть парус. Если он и думал о мотивах капитана преследуемого корабля, то наверняка вообразил, что тот потерял рассудок от страха. Его собственный красный галеон был более чем ровней этому маленькому буканьерскому судну, а по правому борту его сестринский корабль, «Консепсьон», напрягал мачты в попытке вступить в бой не позже побратима.
И так «Кларо де Луна» плыла по ветру, пока ее большая золотая клювастая голова не оказалась лицом к левому борту «Потаскушки». И ее пушкам .
«Потаскушка» содрогнулась всем корпусом от бортового залпа. Десять медных глоток взревели, и дым белым туманом повалил на палубу. Он ослепил всех, кроме Мартина Чандоса, стоявшего на приподнятой корме.
— Левый борт, крепче! — прорычал он великану Редскару и повернулся к людям, которые протирали пушки и перезаряжали их.
Теперь пираты могли видеть обломки позолоченного клюва «Кларо де Луна», то резное и позолоченное деревянное сияние, из которого торчал длинный бушприт, обломки фок-мачты и рыцарские головы. Изломанная мачта лежала поперек бака и мешала людям, пытающимся очистить палубу. Галеон замедлил ход, слегка изменив направление, и из глоток орудийного расчета левого борта «Потаскушки» вырвались радостные возгласы.
«Потаскушка» медленно повернулась. Галеон теперь находился между нею и своим спутником, «Консепсьоном», защищая «Потаскушку» от пушек последнего. И когда «Потаскушка» медленно заскользила вдоль левого борта «Кларо де Луна» с разинутыми орудийными ртами, ее мрачный коричневый корпус снова вспыхнул. На этот раз залп был направлен высоко, на манер пиратских кораблей, чтобы разбить мачты и такелаж.
«Кларо де Луна» был слишком занят разбитыми снастями, чтобы ответить на этот сокрушительный залп. Рухнувшие мачты и паруса распластали орудийные расчеты на палубе. Люди боролись под тяжестью веревок и брезента или кричали от боли в сломанных костях. И когда галеон двинулся вперед, еще один залп, нацеленный ниже, поймал людей у орудийных рельсов и отбросил их, превратив в кровавое месиво.
«Потаскушка» выскользнула из окутавшего ее тумана ружейного дыма, двигаясь с наветренной стороны от пораженного «Кларо де Луна».
Мартин Чандос прорычал, обращаясь к Редскару:
— Снова руль на левый борт, парень, и прикажи своему лучшему артиллеристу разбить руль галеона!
Редскар оскалил зубы. Его голос пронесся над адом кричащих, ликующих людей и вернул им подобие порядка. Они подбежали к Длинному Тому, чтобы почистить его, перезарядить и зажечь спички. Им потребовалось три выстрела, но они разбили руль, превратив его во взрывную ярость разлетающегося дерева и металла.
В то время как «Кларо де Луна» бесцельно качался на волнах, «Консепсьон» лавировал на штурвале, поворачивая на правый борт и уходя на северо-запад от искалеченного галеона. Уцелевший галенон разворачивался вплотную и тянул за собой «Потаскушку». Через мгновение оно кажется прямо по курсу, с собственным бортом, готовый сделать с этой шлюхой то же, что та сделала с «Кларо де Луна».
Люди на палубе буканьерского корабля стонали и ругались, но Редскар только ухмылялся, сжимая в пальцах хлыст-посох, и ждал приказов волшебника на корме.
— Морской якорь готов?
— Все готово, сэр!
— Тогда за борт его!
Огромный кусок белого холста вздулся и затрясся под порывами ветра. Вздымающаяся голубая волна подняла и заполнила его, и он затонул с гудением веревок, которые держали его туго натянутым. Парусиновый коготь зацепился за волны, и казалось, будто какая-то гигантская рука схватила «Потаскушку» за усеянный ракушками киль. Она замедлила свой бег, и теперь «Консепсьон» несся вперед мимо нее, его собственная скорость увеличивалась пропорционально внезапной медлительности «Потаскушки».
«Консепсьон» выпустил залп с правого борта, но расстояние между кораблями теперь было слишком велико, потому что морской якорь удерживал «Потаскушку», а «Консепсьон» пронесся мимо, прямо по курсу. Одно ядро раскололо и снесло секцию переднего поручня, прежде чем рухнуть за борт, но другие пролетели в нескольких ярдах от своей цели.
Абордажная сабля сверкнула на солнце, и морской якорь упал.
«Потаскушка» прыгнула вперед, словно ее толкнули. Она оказалась в опасной близости за кормой «Консепсьона», хотя огромный галеон отчаянно пытался увернуться. Она поймала большой красный корабль с бортовым залпом в корму из орудий правого борта. Руль и кормовой столб словно взорвались фонтаном осколков стекла из разбитых кормовых кают, украшенных позолоченной резьбой нимф и херувимов. Как и корабль-побратим, «Консепсьон» остался беспомощно дрейфовать по ветру и волнам, сделавшись совершенно беззащитным
Потаскушка» поймала ветер, и ее левые орудия сорвали паруса с мачт испанского галеона. Она вернулась против ветра, и ее правые пушки обстреляли палубы испанца.
Через час все было кончено. Два красных галеона дрейфовали вместе с волнами в ожидании абордажных команд шлюшки. Редскар отошел от руля и встал на корме рядом с Мартином Чандосом. В его горячих черных глазах светились дьяволы.
— Ты просто чудотворец, сэр! Никто другой на Карибах не смог бы этого сделать. Теперь ты, конечно, присоединишься к нам?
Мартин Чандос усмехнулся.
— Фаш, я паршивая овца в нашей семье, я действительно родился с блуждающей ногой и блуждающим взглядом. Но у меня нет склонности к пиратской жизни.
Редскар настороженно посмотрел на него. Одаренность ирландца в понимании корабля граничила с чем-то сверхъестественным, а Редскар был слишком прагматичен, чтобы верить в такое. Он вдруг спросил:
— Как ты это сделал? Я видел, как это происходит у меня на глазах, но будь я проклят, если понял!
— Разве ты не слышал о маленьком народце, который помогает ирландцам? Маленькие человечки садились мне на плечи и шептали что-то на ухо, — рассмеялся ирландец.
Редскар Хадсон был флегматичным голландцем, лишенным чувствительного воображения, которым мать наградила Мартина Чандоса. Он недоуменно пожал плечами. Мартин Чандос продолжал:
— Меня застукали в стоге сена с горничной моей матери, когда я был еще подростком, и отправили в море с адмиралом Уильямом Пенном. Я обнаружил, что мне нравится море, его чистые ветры и соленый вкус. Прежде чем вернуться в Голуэй, я служил на фрегате под командованием Кристофера Мингса.
— Я никогда раньше не встречал ирландца, который был бы моряком.
— Ты хочешь сказать, что никогда не слышал о благословенном Брендане?
Редскар ухмыльнулся.
— Ирландец ты или нет, но ты умеешь обращаться с кораблем под парусами и с пушками, которые он несет.
— Я неплохо разбираюсь в морских сражениях, но, как я уже сказал, у меня нет таланта к вашему бизнесу.
Редскар тряс головой до тех пор, пока кольца в его ушах не стали желтыми от солнечного света. Зубы у него были белые, как жемчуг.
— Ты думаешь, что не создан для этого, сэр, но это не так. Ты лучше, чем Сан-Эспуар и Рок, прозванный Бразильцем, и даже сам Гарри, и вообще всех знатоков морских сражений, которых знает Редскар. Я сражался со всеми, так или иначе.
Их прервал громкий рев, донесшийся из-за воды. Шеренга полуголых головорезов прижалась к правому борту «Консепсьона». Разобрав лихорадочные крики, Редскар хлопнул волосатой лапой по плечу Чандоса.
— Что я говорил, сэр? Что ты урожденный пират! Клянусь пальцами на ногах моего дяди! Ты не только сведущ в морском сражении, как никто другой, — у тебя удача Моргана, ты не просто преподнес нам корабль буквально на тарелочке! Этот корабль полон сокровищ!
Испания потеряла свою главенствующую роль в Старом Свете, когда Дрейк и Фробишер разгромили ее армаду у берегов Англии. Но это не отразилось на ее положении здесь, в Индии. Она владела серебряными рудниками в Перу, и ее позолоченные галеоны перевозили золото из портов в Картахене и Панаме в Кадис и Севилью.
— Это одна из тех тарелок, которые нам посчастливилось разбить! — взвыл Редскар, и его жадность ожила в нем, он вцепился в поручни и радостно выкрикивал непристойности через волны своим товарищам на «Консепсьоне».
Лиззи Холлистер подалась вперед, перегнувшись через поручень, у которого стояла, наблюдая за морским сражением. Она стояла, чувствуя, как ветер продувает ее тонкую рубашку, глубоко вдыхая острый воздух.
— Редскар прав, — прошептала она. — Теперь ты один из нас. Эти люди последуют за тобой хоть в ад, если ты будешь стоять на корме и отдавать им приказы.
Он улыбнулся ей.
— Фаш, если это мой пункт назначения, мне не нужно, чтобы они меня туда доставили. Как там задница, которую мне пришлось отшлепать?
Черные волосы крутанулись, когда Лиззи вскинула голову.
— Я еще отплачу тебе, Мартин Чандос. Но это касается только нас двоих. Это не касается того, что ты пират.
— Я не буду проклятым пиратом, чтобы угодить им или тебе. Высадите меня в Сент-Китсе. Это все, о чем я прошу.
Ее глаза загорелись, а полные губы искривила странная улыбка. Она пожала плечами.
— Я не смогла бы этого сделать, даже если бы захотела. Они мне не позволили бы. Они поверили в тебя и твою удачу, Мартин Чандос, и не намерены терять вас обоих. Ты станешь пиратом, хочешь ты этого или нет.
Рядом с ним Редскар повернул голову, и его большие серьги блеснули, когда он кивнул в знак согласия.
— Ребята от тебя в полном восторге. Ты сделал нас всех богатыми, Мартин Чандос, ты вытащил нашу «Потаскушку» из восьмидесятипушечного капкана! Двадцать пушек против восьмидесяти! Ногти моего дяди!
Что-то в Мартине Чандосе ожило, когда он стоял у поручней кормы и наблюдал, как тендер «Потаскушки» снует между двумя кораблями по голубым волнам, от «Консепсьона» до «Потаскушки» и обратно, его борта терялись под массивными морскими сундуками. Они вытащили эти сундуки на главную палубу и высыпали их золотое содержимое на мокрые доски.
Там были маленькие золотые шкатулки, усыпанные розовым жемчугом и рубинами, похожими на ярко-красный огонь. Слитки перуанского серебра и слитки необработанного желтого золота стояли рядами рядом с тяжелыми статуями царей инков, отлитыми из чистого золота. Цепи из толстого золота, свернувшиеся в кучи за маленькими горками алмазов, привезенных откуда-то из Гвианы.
Здесь золотая табличка была украшена драгоценными камнями, а там круглый золотой щит сверкал зеленым сиянием изумрудов. Нити жемчуга, похожие на белые гроздья винограда, и полосы сапфиров, оправленные в тонкую золотую филигрань, передавались из рук в руки, которые усыпанные бриллиантами кресты и кинжалы были осмотрены и оценены с неменьшим вниманием. Кое-кто из моряков стоял на коленях в море золотых дукатов и дублонов или высоко подбрасывал желтые гинеи.
Мартин Чандос стоял рядом с Лиззи Холлистер и Редскаром Хадсоном и смотрел на такое богатство, какого он не видел с тех пор, как Кристофер Мингс разграбил Коро.
— Золото сводит людей с ума, — прошептал он себе под нос, но большой голландец услышал его.
— Капитанская доля для тебя, Мартин Чандос. Это ты дал нам такое богатство. Думаю, около ста тысяч штук! А что вы скажете о том, чтобы стать капитаном пиратов?
Это было искушение. Морской ветер играл в его длинных каштановых волосах и гладил мускулы широкой спины, и Мартин Чандос признался себе в том, что ему это нравится. Его похищенный испанцем груз в лучшем случае стоил бы не дороже тысячи штук. Его доля в этом сокровище сделает его богатым на всю жизнь. Но он покачал головой и взял себя в руки, борясь с тем, что насмехалось над его угрызениями совести.
— Искушение, — мрачно ответил он, — ты берешь человека и искажаешь его честность таким взглядом и такими честными словами. Благодарю вас всех, но вынужден ответить «нет».
Широкогрудый стрелок протолкался плечом между своими товарищами. Почтительно постучав костяшками пальцев по лбу, он проворчал:
— Прошу прощения у капитана, но уже слишком поздно говорить что-либо, кроме «да». Эти идальго знают, что ты командовал «Потаскушкой». Ты не из тех, кого можно забыть. Ты будешь в безопасности только на Тортуге или в Порт-Ройяле.
Команда подняла рев. Они толпились, грязные и окровавленные, перепачканные порохом и брызгами крови. Их смех был горячим и возбуждающим, и запах соленого воздуха ударил ему в ноздри, и золото, и серебро, и драгоценные камни лежали у его ног, обутых в сапоги. Не было никаких аргументов, которые эти люди стали бы слушать в таком настроении или в такой момент. Их похвалы были горячими, и что-то глубоко внутри Мартина Чандоса вырвалось из скрытого уголка его существа и забормотало ему невнятно, но искренне.
Он поклонился в их сторону и развел руками.
— Да будут прокляты ваши глаза, которые видят во мне то, о существовании чего я и не подозревал!
Он смотрел на них поверх сокровищ и говорил себе: «я мог бы использовать свою долю, чтобы сражаться с Испанией в этих водах! Дон Карлос говорил о железном занавесе из пуль и снарядов, который возводит Испания. Я мог бы снести его, используя корабли вроде тех двух красных галеонов, что остались дрейфовать по вздымающимся волнам».
— Я буду вашим капитаном, если вы так хотите. Но на море мое слово — закон. Повинуйтесь мне, и я сделаю каждого из вас богаче, чем он мечтал!
Они послали раскатистый крик через воды к тендерам «Консепсьона» и «Кларо де Луна», заполненным теперь испанскими солдатами и моряками, тянущимися к Сантьяго-де-Кубе.
Потом Мартин Чандос сидел на орудийной вышке и смотрел, как Редскар Хадсон делит добычу по статьям, которые подписывал каждый, называя себя членом этого мрачного братства. Он наблюдал, как призовые команды спускали за борт, чтобы починить огромные красные галеоны и снабдить их запасными мачтами и новым такелажем.
Пираты беспрекословно повиновались голландцу. Мартин Чандос, привыкший к суровой службе на военном корабле, где жизнь или смерть каждого зависит от каприза или настроения капитана, понимал, что эти люди работают в условиях совершенной демократии, демократии повиновения руководству, когда они сами видят, что такое руководство хорошо.
В тот вечер он ужинал в кормовой каюте вместе с Лиззи Холлистер.
Он осторожно отнесся к малагскому вину, но оно было крепким и пьянящим, и он поймал себя на том, что смотрит на Лиззи более ясным взглядом. Его взгляд снова и снова возвращался к шелку ее рубашки. Однажды, когда она наклонилась, чтобы оторвать кусок говядины от тушеного мяса на серебряном блюде, она поймала его взгляд и рассмеялась.
— Ты покорил людей, Мартин Чандос, но есть еще Сан-Эспуар, с которым надо считаться. Это его корабль, я его только арендовала, и его люди, с которыми ты сражался сегодня. Да, и его женщина была у тебя в каюте прошлой ночью! Он будет на Тортуге и потребует отчета. И он может посчитать, что доля, которую парни отдали тебе, принадлежит ему.
Она вытерла пальцы салфеткой. Ее глаза под длинными черными ресницами были смелыми и горячими. Он прочел в них вызов. Его большая ладонь сомкнулась на ее запястье. Стащив со стула, он усадил ее себе на колени и ухмыльнулся, глядя в ее раскрасневшееся лицо.
— Тогда мы могли бы дать ему полный отчет!
Она пыталась сопротивляться, но он был слишком силен. Его губы прошлись поцелуями по ее шее и вверх к губам. Она вздрогнула от прикосновения его пальцев.
— Ты сам дьявол из преисподней, Мартин Чандос!
Ее волосы откинулись назад и коснулись подлокотника его кресла, он захватил ладонью обе ее руки и убрал их за спину. Мягко рассмеялся, наблюдая, как меняется выражение ее глаз.
— Конечно, черт меня побери, вместе с кораблем и с моей женщиной! Разве не так, дорогая Лиззи?
Она боролась с ним, но большая рука крепко удерживала ее запястья, и он ухмыльнулся в ее раскрасневшееся лицо.
— Ты настоящая женщина, клянусь мудростью самой Бриджит! Я уже и забыл, что такое женщина, ослепленный битвой с испанцами и видом груды золота, рассыпанного по доскам палубы.
Она извивалась и проклинала его, но его смех был теплым и необидным, он странным образом согревал, и проклятия постепенно замерли на ее губах.
Мартин Чандос проснулся от прикосновения пальцев к израненной спине. Он лежал навзничь на койке в каюте, и прямо над ним поскрипывал железный корабельный фонарь. Подняв голову, он увидел широкий пролет кормовых окон, разделенных резными и позолоченными балками, над широкими подушками, приспособленными к просторному морскому сундуку, встроенному от переборки до переборки. На столе из красного дерева стояли медный ночной горшок и коробчатый морской компас по обе стороны от металлической лампы. За косыми окнами, словно черный туман, лежала ночь.
Мягкость пальцев, ласкавших спину, заставила его поднять голову, и он обнаружил, что смотрит в лицо женщины.
Ее губы изогнулись в улыбке.
— Никогда раньше не видел девушек, парень?
— Только не на…
Ее фиалковые глаза пристально смотрели на него из-под тонких слегка приподнятых бровей. Она поджала губы, и прикосновение ее рук стало жестким.
— Не на пиратском судне, как ты хотел сказать. Радуйся, что ты теперь под черным флагом, а не под красно-желтым испанским.
Ее волосы были черными и блестящими, с красноватыми отблесками. Она продолжала:
— Редскар рассказал мне, что сделал с тобой испанец. Вы направлялись на Ямайку, не так ли? Я не раз бросала якорь в Порт-Ройяле вместе с Морганом.
Мартин Чандос лежал тихо. Что толку рассказывать этой женщине-корсару об испанце, который разбил его корабль, загнал команду под палубу и бил его до тех пор, пока у него не пересохло горло от сдерживаемых криков? Эта ненависть и жажда мести были его собственными, и он не мог разделить их с пиратом.
Его молчание раздражало женщину. Она убрала руки и потянулась, выпрямляясь. В ее глазах появилось насмешливое выражение, когда она заметила направление его взгляда. Когда эже его взгляд, не удержавшись, скользнул ниже, не стала сдерживаться и она, громко расхохотавшись:
— Ты ведь уже несколько недель не был в Англии, парень?
Мартин Чандос покраснел и, повернувшись, уткнулся лицом в предплечье. Он услышал, как она опустилась на колени, а потом ее теплые руки коснулись его обнаженных плеч.
— Не обращай внимания на Лиззи. Язык у меня такой же острый, как и кинжал. Мне нужны они оба, чтобы держать все под контролем. Расскажи Лиззи, что случилось. Ты хозяин «Фортрайта», который шел из Бристоля с грузом инструментов для ямайских плантаций?
— Из Плимута, — поправил он, — я вложил в этот корабль и содержимое его трюмов все свое наследство, каждый медный фартинг, что оставил мне отец. И это сделал со мной испанец. В мирное время между нашими странами. Потопить мирное грузовое судно, стрелять в человека, который не хотел причинить ему никакого вреда! С таким же успехом он мог бы быть одним из ваших соратников, летящим под черным флагом.
Женщина поднялась с колен и встала, сжав смуглые руки в крепкие маленькие кулачки.
— С таким же успехом я могла бы быть одним из ему подобных, да?
— Да! Проклятый пират, вот кто он был! Высокий, с худым лицом и красными губами, его смех я буду помнить до самого ада. Эта плеть играла на моей спине мелодию, какую мог бы сыграть сам Хоб-Гоб на высотах над Кенмаром. И при каждом ударе он смеялся. Я сказал, что он пират, а это значит, что он такой же, как ты, только более честный.
Лиззи Холлистер застыла.
— Пират! Пират! Прекрасные слова от человека, который обязан нам жизнью. — Одной рукой она вытащила из-за пояса тонкий кинжал. — Я собираюсь вырезать свое имя на спине, которую хлестал испанец, чтобы научить тебя хорошим манерам, жалкий придурок. Только потому, что я женщина, не думай, что я не могу постоять за честь береговых братьев!
Она уколола его острием кинжала. Ее глаза были яркими и жесткими, а рот скривился в одну сторону. Прикосновение этого кинжала возродило ярость в Мартине Чандосе. Превозмогая боль, он развернулся и обрушил тяжелый удар правой руки на жен6щину, отбросив ее на дюжину футов. Она упала на голые деревянные доски с глухим стуком, от которого содрогнулась каюта.
А потом она зарычала, подняла кинжал и бросилась на него.
— Ни один мужчина не поднимет руку на Лиззи Холлистер! Я сделаю больше, чем просто вырежу свое имя на твоей коже! Я напишу под ним твою эпитафию!
Мартин Чандос повернулся и протянул руки, борясь с разъедавшей его болью. Он схватил ее за запястья и сбил с ног, так что она рухнула на него на узкой койке. Ее колени он придавил своей ногой, уверенный, что на этом сопротивление и закончится.
И обнаружил, что поймал дикую кошку. На мгновение он ощутил мягкость ее плоти, а затем она вцепилась в него, выронив кинжал, царапая ногтями лицо, откинулась назад и боком прижалась к его ногам и сжала пальцы. Дыхание ее участилось, и Мартину Чандосу оно показалось до странности сладким.
Он был слаб от шока и потери крови. Он обнял ее на мгновение, но в ней была сила тигрицы. Ее ногти впились ему в щеки, белые зубы вонзились в плечо так, что брызнула кровь, а потом она спрыгнула с него и встала у койки.
Лиззи Холлистер широко раскрытыми глазами смотрела на багровые раны на его щеках. В ней бушевали гнев и смутный, пугающий голод.
— Я должна закончить работу, начатую испанцем? Или, может быть, ты бы предпочел принять лечение от него? Он вспорол бы тебе живот, прибил часть кишок к мачте и заставил бы плясать по палубе, пока твои внутренности не разложатся на досках. Хочешь, чтобы я сделала это с тобой?
Его голова качнулась по одеялу, расстеленному на койке.Лицо побелело, но губы были сложены в мрачную улыбку.
— Фаш! Делай, что хочешь! Я потерял все. Почему я должен цепляться за жизнь?
Она уставилась на него, уперев руки в бока. А потом развернулась и прошла по настилу под вырубленными вручную балками, с которых на скрипучих цепях свисали корабельные фонари. Мартин Чандос смотрел ей вслед и думал: «какая же она прекрасная, несмотря на то, что кажется кровной сестрой дьяволу! Если бы она не была пиратской девкой, она была бы чем-то, что приходит к мужчине во сне.
Она стояла у кормового иллюминатора, и на нее падал умирающий солнечный свет.
— Он был испанец! Это главное. — ее голос приобрел опасные нотки.
— Он был пират!
— Для человека, чья спина исполосована до крови, ты слишком горячо защищаешь Испанию, — прорычала она.
— Я никого не защищаю. Я говорю, что он был проклятым пиратом, потому что взял меня на абордаж, когда между нашими странами мир. Так оно и было!
Ее губы скривились, когда она ударила по резному дереву переборки.
— Таков путь Испании в Новом Свете. Привыкай, если хочешь остаться здесь.
— Да. Дон Карлос дал мне понять это. Он говорит, что задернул железный занавес. Он намерен держать всех, кроме испанцев, к востоку от него.
— Железный занавес! Я никогда не думала об этом так, но это правда. Занавес из кораблей и стали Испании. Проникни за этот занавес, и ты станешь честной добычей для ее галеонов. Она возьмет и потопит тебя, и украдет то, что ты называешь своим. Она убьет и утащит тебя в рабство в свои трудовые лагеря, в шахты. Она всего лишь грабительница!
Он ухмыльнулся сквозь боль, от которой на лбу выступили крупные капли пота.
— Фаш! Разве не это я тебе говорил?
Она обернулась и обнаружила, что Мартин Чандос неподвижно лежит на койке. Она подошла и встала над ним, разглядывая его мощную грудь и мускулистые руки. Откинув смуглой рукой черные волосы назад через плечо, она подумала, что этот Мартин Чандос не был похож ни на волосатых полуголых дикарей, составлявших ее команду, ни на злобных хищников, которых она знала на Тортуге и в Порт-Рояле. В нем было что-то чистое, как в юго-восточном ветре, который несся с Подветренных островов на северо-запад к Тортуге и дальше.
Ее пальцы поднялись и проследили красные шрамы, которые тянулись от его плеч через ребра и вниз к изгибающейся впадине на спине. Она словно ласкала его.
***
Мартин Чандос проспал всю ночь и весь следующий день. Иногда он полусонно открывал глаза и смотрел на пустую каюту. Он чувствовал, как корабль кренится к морю, и слышал, как гудит такелаж под напором ветра. Это были знакомые звуки, и он легко соскальзывал обратно в сон, из которого его выдергивал треск паруса или крик матроса.
Иногда он просыпался от прикосновения пальцев к спине, мягких и нежных пальцев, которые наносили на раны успокаивающие и заживляющие мази и бальзамы. Обычно это случалось ночью, и комната была наполнена черными тенями, бледным мерцанием лучей фонаря и густым ароматом духов, напомнившим ему о присутствии рядом женщины. Женщины, стоявшей на коленях рядом с его ложем..
Наконец наступила ночь, которую он встретил с открытыми глазами, чувствуя, как силы возвращаются к нему, хотя бы силы потягиваться и зевать.
Звук льющейся воды привлек его внимание, и он повернул голову. Женщина склонилась над деревянным умывальником, на котором стояла глиняная миска, намыливая лицо и верхнюю часть тела. Черные волосы веером рассыпались по ее плечам.
Лиззи Холлистер думала, что он спит, это было очевидно по той свободе, с которой она умывалась. Она прошлась мыльной тканью от подбородка до пояса штанов. А потом стояла боком к нему, вытираясь полотенцем, и Мартин Чандос с трудом удержался от стона.
Ее лицо было гладким и овальным под черной пеной волос. Ее рот был словно создан для поцелуев. Обнаженные плечи золотисто светились под лучами фонаря.
Словно почувствовав на себе его взгляд, она резко повернулась, держа полотенце наготове. Она долго смотрела на него, а он лежал неподвижно, как статуя, гадая, видит ли она блеск его приоткрытых глаз.
Лиззи пожала плечами и снова принялась вытираться полотенцем. Она отошла за пределы его поля зрения, в более глубокие тени, в угол рядом с богато украшенным низеньким столиком. До него донесся звук шуршащей ткани, взволновавший его своей неведомой тайной. Он затаил дыхание, ожидая.
Когда Лиззи Холлистер вышла из тени, на ее груди была вуаль из черного кружева, скрученная и завязанная узлом на одном плече. Пояс из серебряных звеньев поддерживал юбку из черного шелка. Ее серьги в виде шариков и тяжелые ожерелья из медных бусин звенели при каждом шаге. Она была варварской и бесстыдной. Она была живым воплощением снов мужчины, волнующим и экзотическим.
Женщина подошла к толстой дубовой двери и убедилась, что железный засов задвинут. Она повернулась и встала в луче верхнего фонаря, слегка качнувшись, когда корабль накренился. Затем она двинулась к кровати, и в покачивании ее затененных бедер и в манере ее походки была такая ритмичность, что мужчину на койке пронзила огненная стрела.
— Мартин Чандос,— прошептала она, — ты давно за мной наблюдаешь. Открой глаза.
Она встала рядом с койкой и протянула ему руку для рукопожатия. Он поднял веки и посмотрел на нее. На этот раз он мог позволить голоду, который она пробудила, отразиться на лице, зная, что она этого и ожидает. Увидев его реакцию, она тихо рассмеялась.
— Я не похожа на любую из женщин, которых ты когда-либо знал, Мартин Чандос. Какая трактирная девка или купеческая дочка стала бы так наряжаться для тебя?
Она раскинула руки и пошла, пританцовывая, по истертому ковру на полу каюты. Свет фонаря пробивался сквозь черный шелк ее юбки и играл на длинных ногах. Мартин Чандос приподнялся на локте и уставился на нее. Под корабельным фонарем Лиззи Холлистер резко остановилась. На столе стоял серебряный поднос, накрытый белоснежной салфеткой. Ее рука откинула салфетку, и Мартин Чандос увидел кусок мяса, две буханки маниокового хлеба, миску зеленого горошка и две кружки дымящегося какао.
— Еда для голодного мужчины, — насмешливо произнесла она, встретившись с его горящим взглядом. — Присоединяйся ко мне. Попробуй наш маниоковый хлеб, смешанный с красным перцем. Попробуй наш ламантин, он из мяса морской коровы.
Он опустил ноги с края койки, пока ощутив под босыми подошвами деревянный пол. Он испытывал зверский голод, но теперь этот обычный голод смешивался с другим видом голода, как красный перец смешивают с маниоковой мукой. Он выпрямился, удивленный тем, что слабость отступила так быстро.
— Ты прекрасна, как сама Дейрдре, дорогая Лиззи, и свирепа, как Бриджит, и язык у тебя столь же острый.
Она смотрела, как он медленно подходит к столику, одетый лишь в домотканые бриджи. Он был худее, чем когда Редскар перекинул его через поручень правого борта, но оставался таким же огромным, и при виде его широкой груди и длинных рук у нее перехватило дыхание. Редкий вечер для Лиззи Холлистер, когда она сможет вернуть часть долгов мужчинам и их яростным желаниям. Редкий и приятный.
— Сегодня ты будешь служить мне так же, как я служила тебе, — сказала она. — Ты будешь прислуживать мне за столом. А когда я буду готова использовать тебя, я сделаю это и позволю тебе овладеть мной. Но не раньше!
Их взгляды встретились. Мартин Чандос криво улыбнулся в ответ. К собственному удивлению, наглое поведение Лиззи вызвало у него не ярость и гнев, которых оно заслуживало, а скорее сочувствие. Он поклонился и подошел к столу. Поднял блюдо с дымящимся ламантином и посмотрел на нее поверх мяса.
— Ты и в самом деле прекрасная пиратка! Фаш, и это правда, что я твой пленник. Так что садись, а Чандос будет прислуживать тебе.
Лиззи Холлистер посмотрела на него из-под длинных темных ресниц. Затем она свободно прошлась по каюте и бросилась в парчовое кресло. Она поманила его рукой и закинула ногу на ногу.
Он прислуживал ей, пока она ела. Смотрел, как она схватила кость с кусками мяса и принялась грызть ее ровными белыми зубами. Смотрел, как она ложкой накладывает бобы и ломает твердую маниоковую буханку сильными пальцами. Во всем облике и поведении Лиззи Холлистер чувствовалось беспокойство, вполне осязаемое.
Когда она велела, он сел за стол и принялся есть, чувствуя на себе пристальный взгляд ее суровых фиалковых глаз, поблескивающих в полумраке каюты. Еда придала ему новые силы, и он поймал себя на том, что встречает ее взгляд с чем-то похожим на вызов. Корабль несся под треугольным парусом на одинокой мачте, и слабое шипение рассекаемых корпусом волн проникало в кормовые окна.
Пока Мартин Чандос вытирал жирные пальцы салфеткой, Лиззи Холлистер наклонилась вперед.
— Мартин Чандос, ты прекрасен в своем непревзойденном лицемерии. Ты напускаешь на себя вид версальского щеголя. Ты задираешь нос перед пиратами, но набиваешь живот едой, которую они тебе дают, и не пренебрегаешь мазями, которые я втираю в твою разодранную спину.
Она сунула руку в блюдо с фруктами, вытащила желтый банан и принялась его чистить.
— Что превращает человека в пирата, Мартин Чандос? Задай себе этот вопрос. Мои пираты были такими же честными людьми, как и ты. Они были охотниками, пасли свиней и крупный рогатый скот, занимались разделкой туш. Они развешивали мясо над дымящимися кострами и продавали его проезжающим мимо, пока Испания не решила избавиться от этих честных тружеников. В отместку эти люди нанесли ответный удар единственным известным им способом. Если Испания хотела войны, она ее получила. Они выходили в море на маленьких кораблях и нападали на прекрасные испанские галеоны. Здесь, в Вест-Индии, нет другого закона, кроме закона силы. Нет никакого короля, к которому можно было бы бежать с рассказом о том, как тебя ограбили. Питер Ле Гранде показал им путь, захватив испанский галеон. Для этого ему пришлось потопить свой собственный корабль позади него, так что он и его люди должны были победить или умереть!
Даже по прошествии многих лет Мартину Чандосу не казалось странным, что он сидел тогда в каюте пирата, с полуодетой женщиной и слушал ее рассуждения о делах мира, знавшего Короля-Солнце, Людовика XIV французского, Карла II и его программу реставрации в Англии. А сейчас… Полусумасшедший мальчишка при королеве-регентше Марии Ане правил Испанией.
— Меня беспокоит не столько то, что вы пираты, Лиззи, сколько то, как вы ведете свои дела. Клянусь змеями, которых Святой Патрик изгнал из Ирландии, вместо того чтобы грабить корабль здесь и корабль там, вы могли бы объединиться и действительно преподать урок этим испанским псам!
Ее низкий смех был ответом.
— Теперь ты будешь изображать из себя человека, у которого есть миссия? Приди, как пророк, чтобы показать нам, как вести наши дела!
Смех обжигал. Мартин Чандос выпрямился, и его голубые глаза стали жесткими.
— Это не такая глупая идея, как ты думаешь. Человек с мозгами и небольшой сноровкой мог бы сделать это. Как всякая жадина, Испания хапает все больше и больше и разевает рот на кусок, который не в состоянии проглотить. Ее владения простираются от Кахамарки в Перу до Матармороса.
Лиззи протянула смуглую руку с кольцами и взяла сочное заварное яблоко. Ее черные глаза дымчато блестели, словно под черным кружевом горел внутренний огонь. Белые зубы блеснули, когда она глубоко вгрызлась в плод.
— Ты говоришь, как Гарри Морган. Он думает так же, как и ты. Ударь по Испании, где ей будет больнее всего. Научи ее уважать мужчин, которых она изгоняла, как прокаженных, из Индии и из этого нового мира, который она считает своим. Боже, ты любишь меня! Я спасла нового мессию!
Он в гневе встал, и Лиззи Холлистер лениво скользнула взглядом по его груди и широким плечам. Это был крупный мужчина, сильный, как тягловая лошадь, но стройный и подтянутый, как породистый скакун. Ее губы сжались, и она обнаружила, что черное кружево на плечах слишком туго натянуто.
— Меня изнасиловал испанский дон в пяти футах от моей матери на палубе английского торгового судна, когда мы впервые плыли в Индию! Вот что привело меня к славному пиратскому ремеслу, Мартин Чандос. Отомстить испанцам за мерзкого пса, который показал мне, какими зверями могут быть люди! И поскольку я — одна из тех пиратов, которых ты презираешь, я и буду вести себя как один из них!
Ее смех, низкий и чувственный, плыл по маленькой каюте, как пьянящий аромат. Она встала и придвинулась к нему поближе.
— Но мы уже достаточно поговорили. Неважно, кто ты, мессия или просто человек с миссией, ты мой пленник — мой, и я буду делать с тобой все, что захочу.
В глазах Мартина Чандоса вспыхнуло пламя при виде раскачивающейся перед ним Лиззи Холлистер. Ее глаза насмехались над ним, пока он не притянул ее к себе с диким криком.
Черный галеон обрушился на ост-индийское судно, словно коршун на куропатку (если, конечно, вы сможете вообразить себе упитанную куропатку, тяжело покачивающуюся на морских волнах). Корпус галеона был черен, как душа грешника, сверкая позолотой лишь у кормовой надстройки, и над бушпритом, под белыми парусами, вздымающимися на высоких мачтах, слепил глаза высокий золотой крест. На носу корабля появилось облачко белого дыма, и железная стрела, по дуге скользнув над голубыми водами, с плеском упала в волны.
Мгновение спустя здоровяк на корме убегающего грузового корабля услышал приглушенный грохот пушки. Мартин Чандос вцепился руками в поручни и потянул, словно мог одной только собственной мускульной силой заставить «Фортрайта» идти быстрее. Его худое лицо обрамляли длинные каштановые волосы, свисавшие почти до плеч, а кожа от долгого пребывания на солнце приобрела насыщенный цвет гондурасского красного дерева.
Четыре пушки «Фортрайта», установленные на деревянных рамах и привязанные к рельсам пеньковыми веревками, не шли ни в какое сравнение с вооружением огромного черного галеона под названием «Мститель»: шестьдесят пушек с парой балобанов на носу и корме.
Мартин Чандос ударил кулаком по ограждению, ветер унес его горький смех.
— Ему плевать, что сейчас 65-й год и между Испанией и Англией мир, он хочет взять меня! У нас не больше шансов победить его, чем у Тигернмаса перед золотым идолом Крома Круаха!
При мысли о грядущей битве горячая ирландская кровь вскипела в его жилах, вытолкнув на главную палубу, где он снял коричневый сюртук из грубой домотканой шерсти и хлопчатобумажную рубашку, оставшись полуобнаженным. Поведя широкими плечами, словно перевитыми толстыми змеями мышц под загорелой кожей, он взял топор, подошел к оружейному ящику и стал помогать Паттеру Хорну, парусному мастеру из Суссекса. Они быстро раздавали мушкеты в нетерпеливые руки окружившей их команды.
— Значит, ты собираешься сражаться?
Мартин Чандос сделал паузу, чтобы вдохнуть острый от морской соли воздух.
— Я сражался с ними раньше, с Пенном и Мингом, но тогда нас прикрывал протекторат и у меня было больше четырех пушек. Тем не менее, если феи Ши даруют нам немного удачи, мы и сейчас сможем дать достойный отпор!
Он занял свой пост на корме, над клеткой с посохом-хлыстом. Его голос донесся до матросов, копошившихся в такелаже.
— Отпустите передние галсы. Рулевой, полный вперед!
«Фортрайт» неуклюже раскачивался, но его развернуло по ветру как раз в тот момент, когда артиллеристы на «Мстителе» прикладывали к отверстиям линстоки. Теперь узкая корма ост-индского судна была обращена к галеону, и бортовой залп, которым «Мститель» намеревался разбить сухогруз, лишь заставил содрогнуться сам галеон и ушел в море, не причинив торговцу особого вреда, если не считать двух ядер, вонзившихся в кормовую рубку.
— Опустите пушки! — рявкнул Мартин Чандос с борта. — Я сам их нацелю!
Когда грузовое судно снова поднялось на гребне волны, подставляя свой левый борт опустошенным пушкам испанца, Мартин Чандос нацелил пушки. Он поставил прицел высоко, чтобы нанести наибольший уро теми средствами, что имелись в его распоряжении. Спички вспыхнули и были поднесены к отверстиям. Маленькие пушки взревели, откатываясь на колесных креплениях.
Их выстрел разорвал гордые белые паруса испанца. Одно ядро ударило в грот-мачту под самым флагом, и треск расколовшейся дубовой мачты разнесся над волнами. Сломанная грот-мачта рухнула вниз в путанице канатов и такелажа, загромоздив главную палубу обрывками парусов и обломками древесины.
«Мститель» повернул. На Ост-Индском корабле мокрые от пота члены команды обливали пушки из бочек с водой и засовывали железную дробь в пушечные жерла. Мартин Чандос ухмыльнулся и снова сосредоточился на своей задаче, выравнивая каждый ствол твердыми руками, вытянув голову вперед, чтобы изучить цель.
«Фортрайт» проплыл мимо огромного позолочено позолоченной кормовой надстройки галеона. Корабль медленно раскачивался, пока его левый борт не оказался напротив руля испанца. С мрачной улыбкой на губах Мартин Чандос опустил пылающий линсток. Орудие выстрелило.
Волна подняла «Мстителя» и бросила его в водяную бездну. Если бы не это, точный выстрел, выпущенный с грузового корабля, расколол бы его большой деревянный руль на тысячу кусков. Но галеон уже падал, и ядро пролетело высоко, чтобы взметнуть за его кормой столб жидкого стекла.
«Фортрайт», казалось, застонал, когда ветер подхватил его и медленно погнал мимо раскачивающегося галеона. Его шанс был упущен. Черный корабль развернулся, и теперь его левые орудия плевались пламенем и дымом, а железная дробь и шрапнель сметали снасти меньшего корабля.
Мартин Чандос стоял под дождем из парусины и такелажа с большим топором в руке.
— Они разнесут нас в пух и прах, а потом поднимутся на борт.
Еще дважды «Фортрайт» изрыгал в галеон собственные ядра, и дважды они приводили испанца в замешательство. Пока Мартин Чандос устанавливал прицелы и стрелял из каждого орудия, грузовой кораблик отбивался. Но шансы были слишком малы для медлительного ост-индийца. Галеон расколол его борта, разбил мачты, превратил паруса и такелаж в искореженные развалины на окровавленных палубах.
В воздухе сверкнули абордажные крючья «Мстителя», со скрежетом впились в деревянную палубу и поручни. Испанские мускулы подтащили маленькое суденышко поближе, и стройный клин солдат в нагрудниках и морионах с воплями высунулся из-за бортов.
Бой был коротким и ожесточенным. Летящие щепки дерева и металла ранили половину экипажа. Испанские мушкеты и сталь рубили остальных, от левого борта до кормовой палубы.
Они схватили Мартина Чандоса, прижав его спиной к деревянной двери кормовой каюты, их мечи оставили кровавые следы на его груди и руках. Взять его удалось лишь при помощи длинноствольного абордажного пистолета, чья тяжелая металлическая рукоять засветила ему точнехонько между глаз. И даже тогда его огромное тело восстало против боли и черноты, затопивших сознание. Он сделал два-три шага вперед, вслепую махнув смертоносным топором, и еще успел услышать крик испанца, в чье горло лезвие вошло с влажным чавканьем.
Мартин Чандос рухнул, как падает дерево на ветру в холмах Кенмэра, и упал лицом вниз на окровавленные доски своего умирающего корабля.
Солдаты забросили ведра за борт и окатили его жгучей соленой водой, вернув тем самым обратно в сознание.
Вперед вышел худощавый человек, зловещий и мрачный в посеребренном доспехе и морионе, в котором отражались лица тех, кто сдавался раньше него. Запястья его украшало не меньше фута мехлиновых кружев, а богатый черный бархат коротких штанов и плаща придавал ему вид дворянина, играющего в войну. Но на подбородке у него была кровавая рана, а на рукаве — пороховое пятно. Мрачными карими глазами он сверлил стоящего перед ним пленника, который обошелся ему дороже, чем последние пять кораблей, отправленные им на дно Мар-дель-Норте. Улыбка тронула его тонкие губы.
— Дон Карлос Эскивель Алькантара рад поздравить вас с боевым крещением.
Мартин Чандос тряхнул головой так, что длинные мокрые волосы упали ему на шею. Его голубые глаза светились на смуглом лице, словно сапфиры, и по твердости не уступали камням. Только двое испанских солдат, крепко держащих обе его руки, не давали ему броситься на этого насмешливого идальго.
— Если бы у меня под ногами была палуба «Центуриона» или «Марстонской Пустоши»!
Дон Карлос поднял брови.
— Значит, вы дрались с Кристофером Мингсом? А? Тогда наша встреча еще более удачна, чем я предполагал ранее, сеньор!
— Теперь между Испанией и Англией мир, — проворчал Мартин Чандос. — Мир, который вы нарушаете здесь, в открытом море.
— О, капитан! Мир существует только в Старом Свете, где придворный протокол требует таких формальностей. Здесь, в этом огромном, диком, чудесном мире, принадлежащем Испании, нет покоя. Никакого мира между испанскими грандами и иностранными ублюдками-еретиками!
Дон Карлос Эскивель Алькантара лениво поднял руку, стряхивая белый кружевной манжет, чтобы прикоснуться к крошечным черным усикам на верхней губе, и задумчиво уставился на крупного загорелого мужчину, который так смело смотрел на него. А потом темные глаза испанца полыхнули жестким, насмешливым блеском.
— Я нахожу, что вы нуждаетесь в уроке, капитан. Введение, скажем так, в понимание неизбежности господства Кастилии. Испания поставила железный занавес вокруг Индии. Завеса из железной дроби и железных снарядов. Тот, кто попытается проникнуть сквозь этот занавес, встретит судьбу, которую вы должны испытать сейчас.
Кружево взметнулось, словно белый сигнальный флажок, когда он взмахнул рукой, давая знак своим людям. Те, не мешкая, схватили Мартина Чандоса и потащили его через палубу к орудийной установке, где бросили на землю и обвили веревками грудь и чресла, колени и руки, так что он повис, распластавшись на пушке.
Испанский капитан медленно двинулся вперед, пока не смог заглянуть в лицо связанного. Мгновение он рассматривал пленника, потом тихо сказал:
— Вам повезло, сеньор. Я мог бы привязать вас к металлическому вертелу и поджарить на раскаленных углях, еще живого. Или поймать крысу и поместить ее в железный горшок, а тот, в свою очередь, опрокинуть вам на живот, чтобы она прогрызла себе путь через ваше тело, спасаясь от жара огня, зажженного на перевернутом дне горшка. Но это убьет вас. Я же хочу, чтобы вы остались в живых и донесли в вашу пиратскую Англию, чтобы она держалась подальше от испанских вод!
Он взял длинный черный хлыст, который протянул ему солдат. Почти с любовью его ладонь погладила длинные ремни, которыми была обмотана рукоятка из рога. Он встряхнул хлыст и показал Мартину Чандосу.
— Девятихвостый кот, капитан. Самое остроумное приспособление, с помощью которого можно содрать кожу со спины человека. Впрочем, вы и сами скоро в этом убедитесь.
Дон Карлос Эскивель Алькантара отбросил плеть в протянутую руку дородного моряка. Он мягко улыбнулся.
— Проинструктируй нашего капитана, Хуан. И потщательнее, пожалуйста.
Живой огонь обвился вокруг спины и ребер Мартина Чандоса. Его огромное тело содрогалось от жгучей боли. Хлыст опускался снова и снова. Он жалил с яростью тысячи когтей, но Мартин Чандос после первого судорожного толчка не выказал никакого ответа. Он услышал смех и поднял лицо, покрытое крупными каплями пота.
Дон Карлос Эскивель Алькантара стоял, запрокинув голову, и из его открытого рта вырывался дикий смех.
— Ты находишь это забавным, испанский пес? — процедил сквозь зубы Мартин Чандос.
Дон Карлос обнаружил, что его веселье не позволяет ему говорить. Он махнул рукой, останавливая экзекуцию, и сказал, слегка отдышавшись:
— Твоя спина будет отмечена навсегда, чтобы англичане прочли судьбу, которая постигнет их, когда они попытаются влезть со своей торговлей на земли, принадлежащие Арагону и Кастилии! А теперь продолжим. Хуан!
Дикий смех испанца, едкий и жгучий, проникал глубоко в тело сквозь вспоротую кнутом кожу. Вскоре от спины несчастного пленника не осталось ничего, кроме сырой плоти, а кровь забрызгала орудие и палубу под ним. Мартин Чандос прикусил губу, стиснув зубы. Кнут продолжал подниматься и опускаться.
Как долго продолжалась эта порка, Мартин Чандос так и не узнал. Порой он терял сознание, и тогда солдаты выливали ему на спину ведра соленой воды, срывая невольный крик с его потрескавшихся губ. Боль высосала силы из его мышц и оставила безвольным и умирающим существом, распластанным поперек орудийной установки.
Испанский вельможа хохотал всю порку, хохотал не так, как смеется человек над какой-нибудь благопристойной шуткой. Запрокинув голову, он порывисто ревел или, глядя сквозь мокрые ресницы, хихикал снова и снова, когда плеть сворачивалась и падала с мокрым шлепком. Его веселье разъедало гордость человека, распростертого над пушкой, как кислота разъедает стекло, вытравливая его. Точно так же смех испанца разъедал Мартина Чандоса изнутри, добирался до самых потаенных уголков его существа, питался его болью и отчаяньем и становился с ними единым целым
В то время как Дон Карлос развлекался с капитаном корабля, матросы с большого черного «Мстителя» толпились под люками «Фортрайта», переносили груз инструментов на палубу и перекидывали их через борт в качающиеся на волнах баркасы для гребли к темному галеону.
Членов экипажа привязали спина к спине и заставили боком прижаться к поручням, где от толчка их швырнуло в голубые воды внизу. Там крюки с баркасов «Мстителя» зацепились за веревки, и их потащили по воде к черному кораблю, после чего, наполовину утонувших, подняли на борт и бросили в темноту трюма.
Хлыст упал на доски палубы. По жесту великолепно одетого идальго палач подбежал к веревочной лестнице.
Сунув руку в золотую табакерку и отпрвивкоричневый порошок в тонкие аристократические ноздри, Дон Карлос Эскивель Алькантара уставился на окровавленную спину человека, висевшего над лафетом. На мгновение черное облако страстной ненависти исказило его высокомерное лицо. Он поднял свой ботинок и сильно ударил каблуком по щеке лежащего без сознания пленника.
— Считайте, что вам повезло, английский пес, — прошептал он. — За то, что ваши люди сделали с армадой, за то, что они сделали с испанскими подданными, — Дрейк в Дариене и Джон Хокинс в Сан-Хуан-де-Улуа, — я должен был вырвать ваше сердце и заставить вашу команду съесть его! — Он замолчал, тяжело дыша и крепко сжимая серебряную рукоятку длинного абордажного пистолета тонкой смуглой рукой. Казалось, достаточно любой малости, чтобы пробудить Дона Карлоса к действию. Но солнце пригревало, и «Фортрайт» качался и нырял на вздымающихся волнах, и кровь непрерывно капала с неподвижного тела на палубу. Наконец Дон Карлос вздохнул, пожал плечами и повернулся к перилам.
Через час «Мститель» превратился в черную точку на горизонте, и маленький торговый корабль поплыл дальше, в то время как соленая вода медленно просачивалась в его прорехи и дыры, мягко и неотвратимо утягивая его вниз ко дну.
Мартин Чандос застонал от боли, терзавшей его большое тело. Он один раз попытался подняться, но при малейшем напряжении широкой израненной спины глаза его закатились. Стоя на раздвинутых ногах, он дергал за веревки, делавшие его пленником орудия, и чувствовал, что корабль оседает под ним.
Он пробормотал потрескавшимися губами:
— У меня нет сил. Этот дьявольский хлыст лишил меня всего!
После чего рухнул лицом вниз, словно эти слова лишили его последних сил. Его голова ударилась о медный бочонок, и он упал на колени.
Торговый корабль дрейфовал дальше, медленно погружаясь. Огромный красный шар солнца расцвел в оранжевом небе. Оно обожгло расколотые снарядами перила и доски полупалубы и бросило красный налет на мокрые борта большого коричневого корпуса. Далеко по левому борту слабое голубое пятно на горизонте выдавало остров Эспаньола. За горизонтом, в шестидесяти милях с подветренной стороны, лежала огромная Куба.
Подвластные толчак волн и играм ветра, жалкие останки того, что ранее было Ост-Индским кораблем, вышедшим из Плимута, плыло дальше.
Ближе к закату ветер переменился на северо-западный от Карибского моря к заливу. Он подхватил торговое судно, швыряя его с бока на бок, как пьяное. Волны хлестали по высоким доскам бака и заливали главную палубу бурлящей водой. Брызги разбивающихся волн осыпали человека, распластанного над пушкой, выводя его из оцепенения.
Мартин Чандос принюхался к поднимающемуся ветру, словно ястреб, почуявший добычу. Прядь каштановых волос упала ему на шею, обнажив торчащий нос, широкий рот и лицо цвета старой бронзы. Лазурь его глаз потемнела, сделав взгляд холодным и жестким.
Он тер связывающие его кожаные ремешки, но сумел только порезать запястья, и теперь тонкие кожаные полоски были насквозь пропитаны кровью. Он пытался дотянуться до них зубами, скалясь, словно дикий зверь, но не преуспел. От боли и беспомощного исступления он метался вправо и влево, дергался назад, пытаясь освободиться с помощью грубой силы.
В одном из таких судорожных толчков он обнаружил корабль, надвигающийся на него из-за умирающего солнца, черный и узкий, вырисовывающийся на фоне красного неба, как какое-то мифическое чудовище. Треугольный парус был туго натянут ветром, и матросский глаз Мартина Чандоса определил, что это небольшой барк. Его глаза пробежали по вантам к рваному черному флагу на верхушке мачты.
Мартин Чандос висел в стягивающих его ремнях и наблюдал, как буканьерский корабль приближается, ловко скользя между вздымающимися морскими валами и разворачиваясь, чтобы избежать столкновения с неуправляемым и тонущим «Фортрайтом».
Пиратский корабль развернулся бортом, и теперь человек у пушки мог прочесть позолоченную надпись «Хасси» на его борту. Люди спускались по веревочным лестницам в раскачивающийся баркас — полуголые, с красными шарфами на головах, с пистолетами, заткнутыми за широкие кожаные пояса, и кривыми саблями, подвешенными на цепях. Весла выскользнули, спины согнулись. Лопасти весел погрузились в синюю воду и поднялись, чтобы снова упасть, а корабельная шлюпка заскользила по волнам.
Мартин Чандос увидел, как над расколотым поручнем палубы поднялась рука, а затем лицо. Потом пираты побежали по развалинам главной палубы.
Нож скользнул между медным стволом и его запястьем, разрезая ремни. Чей-то голос прорычал ему в ухо:
— Испанская работа, я узнаю ее где угодно!
Он попытался кивнуть и пробормотать что-то в знак согласия, но его не услышали. Они ловко соорудили из вантов стропу, в которую поместили его, перекинули через борт и осторожно опустили на тендер, который бился боком о борт «Фортрайта». Когда Мартин Чандос почувствовал влажный удар по своей кровоточащей спине, мир закружился вокруг него в круговерти воды и неба.
Мартин Чандос не почувствовал ни движения баркаса по воде, ни осторожных умелых рук, которые подняли его вверх мимо открытых крышек орудийных люков к резным перилам шлюпки. Эти руки поддерживали его, удерживая прямо на палубе. Спустившаяся по трапу женщина резко остановилась и уставилась на него в изумлении.
Хотя ее корабль и назывался «Потаскушкой», сама Лиззи Холлистер таковой не была. Ее широкий рот казался красным плодом под маленьким носом и темно-фиолетовыми глазами, а густые черные волосы, рассыпавшиеся по плечам, сверкали красноватым блеском в лучах умирающего солнца. С крошечных ушей свисали серьги в виде ярких медных шариков, под стать толстым прядям раскрашенных металлических шариков, обвивавших нежную шею.
На ней была тонкая белая рубашка, заправленная в узкие черные бриджи, подпоясанные широким кожаным ремнем, в который была заткнута пара длинноствольных кремневых пистолетов. Ее длинные ноги, обнаженные ниже рваных краев бриджей, были обуты в ярко-красные сапоги из кордовской кожи.
Ее фиалковые глаза смотрели на человека, который поддерживал Мартина Чандоса. Он был крупным, с копной рыжеватых волос на груди и плечах. Два золотых кольца свисали с мочек его ушей. Он был совершенно лысым, и красный шрам, который тянулся по всей его правой щеке от губ до виска, был частично скрыт темно-красной бородой.
— Адский огонь! — хрипло произнесла она. — Это все, что там было, Редскар? Только один человек?
Гигант, стоявший рядом с Мартином Чандосом, ухмыльнулся.
— И даже он сейчас не в очень хорошем состоянии.
Ее блестящие глаза сверкнули в ответ на его похотливую ухмылку. Редскару Хадсону нравилась эта дерзкая Хойден, несмотря на то, что она, по слухам, была женщиной Сан-Эспуара. В ней горел огонь, и вместе с тем она умела прислушиваться к голосу разума, Рауль Сан-Эспуар не случайно брал ее на свои рискованные предприятия, и Редскару Хадсону было приятно думать, что она достойна быть членом братства.
Лиззи подошла к поручням левого борта и уставилась на медленно тонущего «Фортрайта».
— От него нам никакой пользы, — пробормотала она. — Через несколько часов он окончательно пойдет на дно.
Редскар хмыкнул.
—Испанец, который разбил корабль, забрал груз и команду. Он наслаждался, избивая несчастного почти до смерти.
Лиззи повернулась и медленно обошла обмякшего Чандоса.
— Большой бык, — признала она. Ее фиалковые глаза изучали его широкую грудь, широкие плечи и длинные мускулистые руки, свисающие по бокам.
Редскар склонил голову.
— Все, что ему нужно, — мазь и бинты, Лиззи. Тогда он будет как новенький.
Ее лицо помрачнело, а красный рот, казалось, сжался еще плотнее. Она небрежно пожала плечами, но под широким кожаным поясом, который стягивал ее черные бриджи над округлыми бедрами, стало горячо.
Редскар уловил ее мысль.
— Я отведу его вниз, Лиззи. Это твой шанс оправдать название корабля и стать настоящим пиратом, как сам Гарри Морган. Они забирают своих женщин на корму, как военную добычу. Почему бы тебе не взять своего мужчину?
Лиззи Холлистер покачала головой, но глаза ее лихорадочно блестели.
— Будь прокляты твои глаза, Редскар Хадсон, которые видят то, чего нет! Отведи его вниз, в мою каюту. Я собираюсь его просто лечить, ясно? Ради информации. Он может знать то, что следует знать и нам.
Редскар приложил ко лбу костяшки пальцев и покачал головой.
— Конечно, Лиззи, конечно. Только для того, чтобы немного подлечить. Или подлечиться?
Его смех последовал за ней к трапу.