К кастрату раз пришел скрыпач,
Он был бедняк, а тот богач…
Александр Пушкин
Нужна ли автору критика?
Робин Штенье сказал давеча, что счастье – это когда тебя хвалят.
Я бы даже сказал, что счастье писателя – это когда хвалят его текст. Самого писателя можно при этом ругать.
Ну типа: «И как мог такой молодой и никому не известный автор написать такой шыдевральный шыдевр!..»
Писателю, если он уже более-менее освоил ремесленные навыки и открыл для себя собственно творчество, как построение «нового», не нужна критика.
Ему нужны:* эмоциональная поддержка;* возможность поговорить о своих героях;* возможность понять, а читается ли то, что он заложил в текст.
Потому что внутри у писателя (если, конечно, это тот соловей, о котором мы говорим) и так всё брыкается и встаёт на дыбы, безо всякой критики.
Сознание писателя, который ищет в себе и в мирах, – бешеная, необъезженная лошадь, которая, выпучив глаза и поддавая задом, мчится, не разбирая дороги.
Он не понимает ни себя, ни эту лошадь. А она – лупит и лупит копытами…
Да.
Чую, вы меня поняли.
«Я знаю, что ничего не знаю», ага?
Какой-то гад, то ли Сократ, то ли Демокрит подложил нам эту свинью.
Не знаете, о чём это сказано?
Берите ручку. Рисуйте на листе маленький кружочек.
Внутри кружочка (можно закрасить) – то, что вы сейчас знаете о себе и мире, а снаружи кружочка…
О, там толпится всё, чего вы НЕ знаете. Пялится на вас с той стороны окружности. Облизывается.
Теперь предположим, что вы прочли 10 прекрасных умных книжек и узнали о мире побольше.
Рисуйте кружочек побольше.
Нарисовали? Обратите внимание, как увеличился его радиус. А вместе с ним выросли ваши границы соприкосновения с неведомым. И толпа страшных лохматых «нечто и ничто» снаружи – стала ещё больше…
Вот это и называется «Я знаю, что я – ни-ичего не знаю».
Пока знаешь мало, кажется, что знаешь всё.
Чем больше узнаёшь, тем больше ощущаешь себя тупым идиотом.
Если кто-то балуется, как и я, эзотерикой, то это: как на «окружной» – повсюду нечисть точит зубья.
А если вы просто писатель, вспомните гоголевского Хому Брута.
Вспомните тот круг, которым обводит себя бурсак, карауля ночью мёртвую панночку?
Да, это оно самое.
И вся эта неведомая нечисть тянет к нему лапы.
Боюсь, это и были знания, так и не вбитые в пустую бурсачью башку через зад.
Вот сейчас остановитесь и задумайтесь – а нужны ли вам все эти новые знания? Готовы ли вы вступить на путь нового и творческого, которое постоянно будет тянуть к вам лохматые когтистые лапы?
Нормальным соловьём быть легко: пой себе и пой.
И будете хорошо кушать, будете уверены в себе, бодры и всезнающи.
Но если вы меня читаете, боюсь, вы уже выбрали другой путь.
Вы уже «не та» птичка. Вы НЕ умеете варить макароны. Нормальные птички думают, что умеют.
Вернёмся к критике.
Вот если перед нами соловей классический, который думает, что уж макароны-то он варить умее-ет… Вот ему нужно иногда указать и на то, что он вместо ноты си выдаёт си-бемоль, т. е. завязка романа у него вышла, по сути, формальная, ведь никакого поворотного события он там не прописал, и что «точка зрения» и «фокальный персонаж» – это две «не наши» разницы и не надо их путать… И т.д. и т.п. В общем, такому соловью критика может пойти на пользу. Она вернее вгонит его текст в некий общепринятый шаблон.
Шаблон – это до определённого момента «добро», потом – «зло». Но, чтобы ломать шаблон, надо его всё-таки хорошо освоить.
Ремесло полезно. И не менее полезно его осваивать.
Вы начинаете думать, что знаете, как «правильно», это вас гормонально балансирует.
Тут главное не переучиться, не превратиться в «другого» соловья, того, что скачет на бешеной лошади. Но многим это и не грозит, ведь учёба – только половина успеха, надо ещё иметь тонкие-тонкие нервы, чтобы слышать, как все эти твари ходят за гранью вашего круга знания.
Потому иногда и некоторым критика бывает полезна. До поры до времени.
Сущность соловья (писателя) в том, что сначала он УМЕЕТ писать, а вот когда действительно научится, тогда и обнаруживает, что НЕ умеет.
И это – некая истина: непознаваемая, непостижимая и далее по списку.
«Но ведь тогда всех критиков, которые пытаются донести нашему соловью своё имхо на тему того, что, по их мнению, он делает «не так», смело можно ставить к стенке?» – спросите вы.
Ну, да, примерно так. Ведь чужое имхо ему больше не нужно.
Мало того – оно ему бывает вредно.
Есть он и есть вечность. Бездна голодных глаз. Нечисть, что взирает на него из-за черты, отделённая всего лишь прерывистой дорожкой мела…
И писатель – пленник в этом кругу.
Его всё лучше понимает мироздание и всё больше не понимают критики.
Нет, иногда они его даже хвалят. Особенно его ранние тексты.
Это смешно, но критики постепенно как бы дозревают до его текстов. И ругают автора, что он пишет всё хуже и хуже.
Вообще, всё это грустно и не смешно.
Грубо: если бы я меньше слушал критиков – а моими критиками были прекрасные милые, добрые, честные люди… Я написал бы больше хороших книг.
Да, чтобы понять это, мне пришлось посетить шесть литературных семинаров, где разные состоявшиеся писатели объясняли более молодым…
Что объясняли?
Да, что не очень-то понимают они чужие тексты, что понимание – вообще очень индивидуальная штука, что права Марика Станвой – мнение любого необразованного человека о вашем тексте – просто его видение и не более.
Если бы я был умнее, я обращался бы к филологам. Там мне, по крайней мере, указали бы на ремесленные недочёты, и это было бы полезно.
А писатель, как правило, к ремеслу приходит интуитивно, всей палитры жанров и приёмов не знает, классиков в зрелости читает мало…
А ещё среди успешных писателей-современников достаточно много нормальных соловьёв, поющих свою родину и её женщин.
И они ещё даже не рисовали свой «круг» на бумажке. Вот так, как мы с вами.
Пройдёт 100 лет, и никто о них не вспомнит. Но и о вас – тоже не вспомнит, если вы, вместо того, чтобы работать над собой, начнёте гоняться за похвалой… критиков и собратьев по перу.
И всё это было бы смешно, когда бы ни было так грустно.
Нет, есть, конечно, состоявшиеся писатели, которые собаку съели и на матчасти. Мне очень интересно, например, читать блоги Олди. Но здесь исключение, скорее, подтверждает правило: тот, кто может научить ремеслу и готов тратить на вас время своей жизни – редко сам бывает хорошим писателем.
Что ещё важно?
Опасны не только критики.
Другие писатели друг друга тоже понимают нечасто. Но если и понимают, то «певцы родного края» – отдельно, а те, кто осознал себя в похожем кругу, – тоже отдельно. Своими группами.
Спросите про условных «либералов», уж они-то, кажется, «про Родину» не поют?
А разве пение «против Родины» – не то же самое? Главное, чтобы песня была территориальной.
Что делать со всем этим знанием?
Ну, многие писатели много пьют, например.
Другие – более умные – шутят.
В перестройку я работал в дочке Радио России. Ну, как работал – начинал слегка. И всё тогда было вокруг очень плохо. Денег нигде не было, жрать было нечего, новости были плохие. А, главное, рухнули все критерии нашей простой журналистской работы. Чё делаем? Зачем делаем? Кому это всё нужно?
И вот тогда в коллективе самопроизвольно возник юмор. Завёлся от безнадёги.
Например, были у нас две бригады новостийшиков. Так вот новостной продукт одной бригады называли шыдевр, а второй – нетленка.
И куча взрослых людей – операторы, режиссеры, выпускающие редакторы на полном серьёзе выясняли: «Мы сегодня что делаем: шыдевр или нетленку?»
Люди боролись со стрессом с помощью юмора.
Тогда я ещё этого не понимал, мне это было дико. А им было дико смешно. Так смешно, что проделывали они всё это с мрачными и серьёзными лицами.
Этакая жизнеспасающая гримаса «Гуинплена наоборот».
Человека, который не плачет.
Так что… Улыбайтесь. Лучше не будет.
Зато вы познали некий дзен, и этого у вас теперь никто не отберёт.
Что делать, чтобы вас хоть как-то понимали?
Могу вас спасти только историей про 2%.
Когда я ещё в вузе учился, в нас пихали всякие вечные истины. Ну, например, что сюжет радиопередачи «в один голос» без перебивок не может быть больше 3,5 минут, ибо мозг слушающего просто отключается. Не может он слушать бубнёж больше 3,5 минут, даже если ему этого очень хочется.
Вот так же была одна «текстовая» истина, что в текст нельзя пихать больше 2% новой информации. Грубо, если вы написали 100 слов и 2 из них читателю незнакомы, на третьем незнакомом слове он бросит читать.
Пользуйтесь, не думаю, что человек изменился.
Мозг, это вообще до сих пор во многом загадка. Есть кое-какие малые наработки, это как реклама – просто берём и пользуемся. Когда-нибудь станет ясно, почему именно так.
О чём будет дальше?
Я думаю, о том, как побороть лень и включиться в процесс работы над книгой.
Как правило, все наши острые эмоциональные реакции обусловлены выбросом в кровь соответствующих гормонов.
Вот некий условный критик написал вам некую условную рецензию. Вы её ещё даже и не читали, только увидели оповещение о ней…
А мозг уже отреагировал, скомандовав организму выбросить в кровь целый букет.
И у каждого там будет что-то своё, но чаще всего кортизол, адреналин и иже с ними.
Кортизол вырабатывается в организме в ответ на всё, что организм считает опасным. А вдруг вас там ругают в этой рецензии?
Может, кстати, и не ругают, но кортизол уже подвезли. Кушайте с булочкой.
Почему – с булочкой? А потому что в дикой природе кортизировавшего вас товарища положено начинать бить. За что? Да какая разница. Напугал ведь, гад? Напугал. Надо его пару раз стукнуть, и ваш обмен веществ тут же придёт в порядок.
Гормон должен быть реализован.
Если нет – то он вас начинает в некотором роде отравлять.
Да, я упрощаю и утрирую, но у нас тут не пособие по биологии человека.
Важно понимать – даже если у вас оповещение о рецензии вызывает только восторг, и эта гормональная реакция должна быть реализована, чтобы не причинять вреда организму. От радости, говорят, тоже умирают. Потому, если увидели рецензию и хочется прыгать от радости – прыгайте. Не фигурально, а так, чтобы соседи разделили с вами радость.
А если испугались – не надо наезжать на критика, это вас не спасёт. Попробуйте сколько-то раз отжаться. Вот потом уже можно и наехать – с садистским удовольствием и на «трезвую» голову.
А теперь лайфхак.
Как проверить, насколько вы напряжены? Сколько критиков уже оставило свой отпечаток на ваших сгорбленных плечах?
Попробуйте сделать так.
Встаньте у ровной стены прямо, слегка ощутите её (стену) лопатками и крестцом, поднимите вверх руки и расслабьте их там, наверху.
Вот прямо расслабьте. Чтобы торчали вверх, как две морковки.
Теперь попробуйте вообразить (вы же писатель!), что руки начинают расходиться в стороны. Сами собой.
Вот торчали себе, и вдруг начали…
Фантаст может представить, что руки отталкиваются друг от друга, как однополюсные магниты.
Фентезист, что это – такая магия.
Когда руки начинают действительно расходиться, возникают приятные ощущения. Их важно запомнить. Вот сейчас вы действительно расслаблены.
И на вашем горбу уже нет ни одного критика, даже если этот критик – вы сам.
Критики на расслабленный горб не садятся.
Усложняем задачу.
Руки опущены вниз, поза – та же.
Представьте, что руки стали лёгкими и поднимаются, всплывают.
Не получается?
Приготовьте что-то вроде секундомера или приготовьтесь медленно считать до 30.
Встаньте в дверном проёме и поднимайте обе руки, пока кисти внешней стороной не упрутся в наличник. Начинайте с усилием давить на него кистями рук, пытаясь всё равно поднять руки, не смотря на препятствие.
Давим 30 секунд.
Опускаем руки.
Представляем, что они поднимаются сами собой….
Ну??? Получилось?
Трюк с левитирующими руками довольно прост. Если развивать статическое усилие довольно долго (не менее 30 секунд), а затем расслабить мышцы, то руки сами непроизвольно станут подниматься.
Но если вы действительно расслаблены – руки поднимаются и без фокусов:)
Если вы научились поднимать руки, считайте, гормоны временно побеждены.
Теперь можете читать, что вам там критики написали.
Разрешается причитать: «Ой какой я плохой» и смеяться в голос.
Однажды в полночь тоскливо, пока я размышлял, слабый и усталый,
За многие странные и любопытные объёмы забыты знания —
Пока я кивнул, чуть не вздремнув, внезапно пришёл постукивание…
Эдгар По. Ворон. Перевод гугла
А вот я сейчас себе птичек включил в ю-тубе.
Всё-таки – соловьи… это… Это как упасть после работы на мягкий диван и читать, как наш родной попаданец нагнул всех средневековых королей разом… Хорошо соловей поёт… Прямо ощущаешь, как расправляются плечи, как улыбка захватывает на лице всё новые территории, и кажется, что улыбаются уже даже уши…
И вдруг, в общем и стройном щебете, раздаётся звук соседского перфоратора…
Итак. Продолжаем изучать того, несчастного соловья, который пытается петь что-то своё, новое.
Держим в голове, что это именно тот соловей, которого постоянно мучают мысли:
«А зачем я это делаю?»
«А то ли я пишу?»
«А почему меня не читают?»
«А, может, закрыть страницу на фиг?!!!!!!!!!!!!!!!..»
И всё потому, что соловей этот пытается идти в разрез с собственной биологией. Не хочет петь только для привлечения самок (самцов) и заявления своих прав на кусок реальности.
Он, понимаешь ли, понял что-то своё в этом мире.
Биология и что-то маленькое, едва народившееся, человечье, – вступают в противоречия.
Ах, как бы любили меня в издательствах, если бы я приносил туда что-то в духе тех людей, которые сидят в этих издательствах…
Чтобы я писал так, как они примерно видят свою часть территории жанрового романа.
Ах, как бы и мне хотелось прислать Прашкевичу примерно такой же роман, который мог бы написать сам Прашкевич, только немного хуже или слегка на другом материале… А Минакову – роман, который мог бы написать сам Минаков, но… сами понимаете уже, да? Ах, как бы меня встретили, как бы меня печатали…
Да, я мог бы и сейчас писать боярку, или создавать «крепкое фэнези», или что-нибудь ещё…
Мог бы. В теории
Но – по факту – не могу.
Почему?
А вы умеете варить макароны?
Вижу, что улыбаетесь: да кто ж их варить не умеет?
Особенно чисто, светло и снисходительно улыбаются сейчас писательницы.
Кажется, что от них прямо-таки пахнет при этом горячей плитой, иронией и варёными макаронами.
Мол, ну, да, да… видали мы, как ваш брат, писатель, чего-то там умеет….
Сначала он лезет в интернет за рецептом, потом ищет в том же интернете сайт с секундомером, чтобы не переварить макароны. Они же должны получиться al dente? Ну вы понимаете? Чтобы чуть-чуть твёрденькие внутри. (Такая дрянь, между нами, но всем нравится).
Потом он забывает посолить воду, и прыгает над кастрюлей, держа в руках солонку и лавируя между брызгами…
Потом он бухает макароны, с облегчением садится за ноутбук, ведь времени сразу становится куча, можно подредактировать ту сцену, где… И забывает перемешать. А через пять минут начинает с ожесточением отдирать это своё «al dente» от дна ложкой.
Потом он вываливает всё, что получилось, в дуршлаг и ставит стекать над раковиной. Потом роняет всё это в раковину. Снова ставит, уже над чашкой.
Потом вываливает в другую чашку. В кастрюлю – просто не догадывается.
Полчаса суеты, гора грязной посуды и…. суперблюдо! (Якобы по рецепту).
В минусе дуршлаг, кастрюля две ложки, четыре вилки и две большие чашки.
«Да если бы я так готовила, понадобилось бы две посудомоечных машины, – думает писательница. – Нам что нужно, чтобы сварить макароны? Кастрюля да ложка».
Ну, да, согласен: у писательниц всё это выглядит немножко иначе.
Я всегда с восхищением слежу, как они сливают воду из кастрюли с макаронами, слегка сдвинув крышку и ловко прижав ее полотенцем.
И вот через эту щёлочку, из 3-литровой кастрюли с кипящими макаронами запросто сливается вода. Легко и небрежно, безо всякой рисовки.
Но разница наша – не в моём отсутствии практики. (Да, я – счастливчик, меня дома регулярно кормят, а один я ем только мясо. Я его даже не всегда жарю. Иногда достаю из морозилки, стругаю любимым ножом и ем. И даже не солю).
Но разница, опять же, не в этом.
Разница – в автоматизме. Писательница (так же, как и макаронно-продвинутый писатель) варит макароны «на автомате».
Закипела вода: посолила – засыпала – помешала – ещё помешала – слила воду – положила масло. Извольте жрать, пожалуйста.
Она – не думает. В ней даже секундомер срабатывает автоматически! Она эти макароны варит практически с закрытыми глазами.
Иное дело я. Я начинаю думать. Потому что удобного штампа у меня в голове под это дело – просто нет.
А вот что бы посмотреть, трудная ли эта задача: сварить макароны, если штампа/алгоритма нет, можно заставить ребёнка лет семи первый раз в жизни варить макароны. Попробуйте, это весело.
Но вот тут уже становится понятно, что дело это непростое. Ну или попробуйте мужика заставить, которого всегда кормили жена и мама. Тоже весело.
Будет смешно. И будет малопродуктивно, верно?
А где тут новое?
А вот когда вы будете проделывать все эти садистские вещи над своими знакомыми или домочадцами, к вам может внезапно прийти мысль – а надо ли промывать макароны холодной водой? Ведь когда-то в детстве мама… Д-аааа?
И возникает вопрос: а зачем?
И это уже пошла мыслительная деятельность.
И мы с вами сейчас перешли Рубикон – отделили действия на автомате от мышления.
И даже посмотрели, как мышление возникает вдруг на совершенно пустом месте.
Не понятно пока, куда я клоню, да? Я постараюсь вырулить.
Вы поняли, как вы сумели отделить мышление от скольжения по штампованной плоскости привычных действий? Сумеете объяснить?
Что произошло? Мысли о макаронах, эксперименты с макаронами. И вдруг…
Мы стимулировали память, поднимали ассоциативные связи в своём мозгу, все эти макаронно-специализированные аксоны… И что-то вдруг родилось в вашем мозге, случилось.
«А зачем промывают макароны? – подумали вы. – Чтобы не слиплись? Так можно же положить масла…»
И вот тут мысль вдруг идёт дальше. Вы вспоминаете, что раньше макароны были сплошь из мягких сортов пшеницы, они склеивались при варке от обилия крахмала. От него-то, от крахмала, их и пытались отмыть!!!
Но и это ещё не всё. Оказывается, если подумать ещё немного… Макароны-то, если их резко не остудить в холодной воде – они же продолжают сами себя варить!..
Вот прямо, как мы с вами, да? Прочитав что-то обидное или цепляющее, мы начинаем варить себя сами в этом эмоциональном бульоне.Уже даже не важно, что нас зацепило – а макароны в башке всё варятся и варятся.А ведь казалось бы: аффтар! Слей воду! Но нужного штампа-регламента-привычки для такого поведения с собственными мыслями-макаронами у нас нет.
Вот теперь я ещё раз спрошу вас: умеете ли вы варить макароны?
Я вот учусь, учусь…)
И вот перед нами уже тот писатель, кто один раз познал удовольствие открытия крошечной истины… Он открыл её только для себя, дело-то известное (с макаронами), и всё равно он чувствует себя пьяным и добрым.
А потом это пройдёт, и он ощутит себя ещё большим идиотом, чем раньше.
Потому что всё. Он вступил на грабли познания.
Теперь ему скучна привычная соловьиная песня.
Ведь если ты вдруг вырос на 2 сантиметра, их назад в тело не упихаешь. И не отрежешь, вровень с ушами.
Ты познал магию творчества, Остап. Остапа теперь несёт…
Куда?
А кто знает наверняка?
Кому-то повезёт, и его новое станет модным.
Кто-то умрет, не имея возможности купить себе ботинки. Угадайте, кто?
И в чём тут, спросите, экология?
А в том, что если вы изучили весь этот бред про соловьёв и макароны, плющить от того, что вы уже не соловей, вас тоже конечно будет… Но вы хотя бы поймёте почему. И, возможно, постараетесь хотя бы иногда чуть-чуть больше беречь себя, любимого.
Зачем?
А вдруг завтра за макаронами обнаружится что-то действительно очешуенное, доброе, вечное?
А вдруг вы Пушкин?
Кто не варил макароны, тот и не пьёт шампанского.
Но больно местами, да. Видимо надо учиться пользоваться прихваткой…
Что дальше?
А дальше поговорим о том, как выживать в мире соловьёв-певцов соловью-мыслителю и почему в тексте должно быть не больше 2% новых слов.
___________________
Кстати!
Пришла Марина и просветила меня по поводу полезности макарон. Почитайте, кому интересно)
https://doctor-kovalkov.livejournal.com/19902.html
Что в имени тебе моем?
Оно умрёт, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
А. С. Пушкин, Собр. соч. в 10 тт. Т. 2
В прошлой главе мы выяснили, что написание литературного текста – процесс физиологически нормальный для человека, и кое в чём он сродни простой песенке соловья.
То есть, если вас мучают мысли: «а нужно ли писать?», «а так ли я пишу?» «а нужно ли это кому-то?..» – плюньте. Соловей поёт потому, что он поёт.
Он привлекает самок (и точно также самки привлекают самцов, если что) и метит свою территорию.
И песни соловья нравятся очень многим соловьям, потому что другие соловьи поют, могут или хотят петь примерно то же самое.
Если это гениальный соловей, такой как Пушкин, его тексты остаются в истории. Потому что мало петь так, как тебя природа причесала. Надо ещё и некие «критерии» (об этом скоро и продолжим).
Что Пушкин пел не про территорию и самок? А как же любовь к женщине и родным просторам?:)))
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты.
Или:
…Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провёл
Изгнанником два года незаметных.
Так и видишь: ходит Пушкин, осматривает территорию. О, и тут я был, и тут был. Всё моё, всё родное… А вот и мои жееенщины!!!
Вот так и Пушкин, и Лермонтов, и мой любимый Блок. (Ведь это у него Любовь к Прекрасной даме и к России, нашей бескрайней, где мы, скифы и азиаты», всё ещё скачем на лошадках…) В общем, Блок круто столбил территорию. За это он мне всегда и нравился. За размах.
Да, мы пишем тексты. Ведь сама суть человека такова, что он способен создавать тексты, картины, музыку, чтобы заявлять миру и представителям противоположного пола о том, что этот человек есть, существует здесь и сейчас.
(Здесь и сейчас – это важно).
Писать тексты так же естественно, как птицам приветствовать зарю. Мы живы, кровь в нас бурлит, хочется размножаться…))
Ну, шучу немного, да.
Да вы и сами знаете, что далеко не всё в написании текста – это голая биология.
Есть одна штука, которая нас от соловья отличает. Ещё ни один соловей не создал бит-квартет «Соловьи».
Да, нам не повезло. Только человек способен делать что-то принципиально новое. Не вытекающее из биологического процесса. За это ему и столько шишек положено. Метаний. Томлений и мук. Ведь у него нет биологической уверенности в этом «новом», оно ещё не опробовано парой сотен предыдущих поколений.
И этим человек отличается от счастливого и беззаботного соловья.
Вот тут вот – проблема.
Те писатели, что просто поют свою песню, они гораздо счастливее тех, кто ищет что-то новое (хотя бы в себе) и пишет нечто этакое, чтобы этого себя в себе найти.
Выходит что, подключая к биологии мыслительный познавательный процесс, мы ломаем эту счастливую биологию.
Если кто-то помнит, есть в диалектике такой закон отрицания отрицания.
Создание бит-квартета «Соловьи» по сути отрицает естественную и полезную для здоровья песню соловья.
Все, кто идёт в процессе писания текстов дальше акынного – что вижу, то пою…
Вот они и начинают страдать и метаться.
Тут есть ещё и момент общества с его оценками, рамками, условностями и той зоны мозга, которая сама играет с писателем, но об этом – позже. Потому что на очереди у нас стоят и маются критерии.
Как только писатель начинает себя искать, возникает вопрос критериев.
Критерии….
Вот интересно, в книге про писателей – можно матом ругаться?
Вопрос критериев в литературе так архисложен и архиважен, что трудно подобрать цензурные слова.
Я ставил себе этот вопрос разными боками, пока не понял, что прежде, чем оценивать, нужно как-то выделить в тексте хорошее, освоенное и привычное и… скажем так… полёт свежей и новой мысли.
Хорошее и привычное мы уже выделили. Есть песня соловья. Она состоит из возможностей соловья, происходящих от его птичьей природы, от того, что в нём заложено генетически, того, чему он научился, слушая других птиц.
А как же с новым, открытым лично этим соловьём?
Нужно понимать, что у нового есть некая мера терпения, что ли. Ведь если соловей будет нести полную отсебятину – вряд ли сородичи вообще опознают его, как певца.
И нужно понять, что значит «научиться» для писателя.
Многие писатели учиться ничему не хотят принципиально. Они не понимают, что учатся, уже читая чужие книги и общаясь в среде читающих. Поскольку такое учение бессистемно, у них есть «белые пятна» в знаниях. И они их не замечают до поры до времени. А эти пятна могут перекашивать им всё их умение петь, если не повезёт. Видели ведь таких писателей?
Нет, есть очень одарённые от природы певцы, схватывающие всё на лету.
Но ведь не все же рождаются одарёнными. Тут нужно везение, чтобы родиться с нужным набором способностей, в хорошей семье, чтобы вращаться в той среде, где все навыки можно было быстро «схватить»…
Красиво. Но мы забывает о простом – о том, что одарённых от природы на все 100 – все-таки не так уж много. Остальным нужно учиться более системно, и учиться им нужно даже элементарному.
Не ставить точки в заголовках постов, например, да?:).
Формальность?
Язык (помните – язык и речь/стоит и течёт!) это набор формальностей. Вот так слова сочетаются друг с другом, а так НЕ сочетаются. Вот этот глагол управляет существительными вот с такими предлогами, а с такими НЕ управляет и т.п. Вот хоть разбейтесь. И этому надо учиться.
Да, запятые вам поставит корректор, но если в каждом предложении будет по две логических ошибки, у вас денег не хватит на редакторов и корректоров.
Итак, чему надо учиться точно:
Стилистика.
Правила построения сюжета.
……….
(Предлагайте, что ещё?)
Кому-то достаточно просто много читать, чтобы всё это освоить.
Вот для аналогии можно взять любую другую творческую профессию. Художники? Они долго ставят руку и учатся. Музыканты? То же самое: долбят, долбят и долбят. А писатели?
Типа, языком все с детства владеют? Так и рисовать всех в школе учили. И петь)
Но почему тогда сегодня всем можно писать как попало?
Да потому что мы сами уронили общую культуру.
У меня ребёнок ходил в музыкалку только для одного: чтобы я мог сейчас с ним сходить, блин, на нормальный концерт. И я – могу. И мы оба – счастливы.
Ничего не напоминает?
Вот также правилам построения текста, стилистике и т.п. нужно учиться, чтобы хотя бы читать чужие хорошие книги. Иначе, как читатели, мы скатываемся до биологически близкой нам «песни соловья».
А всю мудрость, все языковые возможности мы просто не считываем.
Они в тексте есть, но мы их не видим.
Даже не знаем, а «чё там ищут все остальные». Идиоты, да?
При СССР самой читающей страной мы были потому, что полагалось хотя бы уважать тех, кто читает умные книги.
Хотя бы уважать.
Ведь любое образование – насилие над собой. Кто-то не выдерживал насилия при СССР и уезжал в другие страны. Но не все.
Да, советского читателя постоянно насиловали умными книгами.
В результате он начинал кое-что понимать, и мог читать сложное. А потом и наслаждаться сложным.
Всё просто: «Тяжело в учении, легко в походе в бою».
Решил параллельно рассказу бросать отдельными главками лайфхаки для писателей. Это чтобы меня потом не убили, когда я всё-таки начну рассказывать про синтагма-парадигматические отношения… Или не начну?:))
Итак.
Потребуется зеркало, будильник и 15 минут времени.
Берём стул и садимся к зеркалу. Или ставим большое зеркало рядом.
Большое зеркало нужно для того, чтобы труднее было от него отвернуться.
Рядом кладём, ставим и т.п. часы. Засекаем 15 минут, можно поставить таймер.
Итак. Вдох-выдох. Поехали!
Смотрим в зеркало 15 минут и улыбаемся сами себе.
Какой там хороший человек в зеркале сидит, да?
Чё, нееет? Не нравится?
Всё равно улыбаемся!
Можно параллельно петь:
От улыбки хмурый день светлей,
От улыбки в небе радуга очнётся…
Или проснётся?
Ой, чё-то будет с радугой от улыбки.
Как говорила моя бабушка: От улыбки лошади шарахаются.
Но всё равно смотрим и улыбаемся.
Искренности вливать можно, но не обязательно. Обязательно мышечно воспроизводить улыбку.
Вот растянуть мышцу и улыбаться.
Качаем мышцу, да?
Одна из самых древних моих наработок. Способ я где-то свистнул, а наработки – мои.
Пробовал на себе сначала.
Потом пробовал зацепить кого-то на слабо и заставить смотреться в зеркало.
Вот попробуйте учинить над друзьями. Познавательно. Но….
Техника безопасности!
В результате эксперимента друг может перейти в категорию более близких друзей. Потому не делайте этого с противоположным полом, потом минимум полгода придётся отношения выяснять!
Почему полгода? Ну, это – индивидуально, конечно, но примерно столько.
Отравление гормонами. Человек не поймёт, что улыбкой испортил себе гормональный баланс и подумает, что это вы у него вызываете бодрость духа и желание жить дальше. Если друг хороший – придётся перетерпеть у него этот период.
В чём фишка – поняли?
Ну, да, гормоны же. Мы обманываем организм, подавая сигналы, что происходит что-то хорошее. 15 минут – достаточно много, чтобы мозг подёргался-подёргался, и дал команду телу отсыпать вам ништяков. Серотонина хотя бы. Или окситоцина.
Окситоцин – вообще прикольный гормон. Очень быстро действует, опыты легко ставить.
Говорят, что если обнять кого-то – в кровь выбросится окситоцин.
И настроение поднимется на 4 минуты. Потому что период полураспада окситоцина как раз 4 минуты.
Проверяем?
А, рано, мы ещё 15 минут не досидели.
Оксиморон, окситоцин…
Прямо, репчик такой:
Ты думаешь, ты сам хозяин своему настроению?
Что это ты сам спёр у жизни варения?
Враньё! Это в тебе гормоны рулят.
Они тебе пипеткой капают в кровь свой яд!
*звонит будильник*
Всё, братва.
Это конец. Теперь это с вами на всю жизнь. Тело помнит.
Больше не смотрите на себя в зеркало! Улыбопознавательный механизм запущен. Вы ещё мно-оого нового о себе узнаете…
*так, мне-то теперь куда бежать? Оуу*
Как защитить писателя от критиков, читателей, писателей, внутреннего редактора и самого себ
Когда читаю в интернете блоги о писательстве, часто хочется написать книжку об экологии творчества. Вот прямо – рука дёргается. Или глаз.
Ведь творчество – это такая нежная и утончённая штука, когда воспитанные и образованные люди пылесосят друг друга в сети, как кондукторша – пьяного безбилетника в переполненном автобусе.
Хочется их сразу и придушить, и защитить.
Они же – творцы Вселенных, демиурги и боги?
Почему же не могут справиться с плохоньким троллем? Почему кого-то мучает неписец, а кто-то в порыве непонятно чего сносит в полчаса все, написанные за десять лет, тексты?
И вообще – зачем мы пишем?
Чем наши мозги отличаются от мозгов тех, кто никогда не решится накатать роман и выложить в сеть?
А если решился и выложил? Как уберечь писателя от критиков и, главное, от самого себя?
Вот думаю – может, это я зря пишу, может кто-то уже читал такую книгу?
Или надо садиться и….
План.
Надо составить план.
Итак…
Пролог.
Пролог уже вроде бы написан. Что же дальше? Кто у нас «наше всё»? Пушкин? Значит, дальше будет про Пушкина…
Нет, но Пушкин же – наше всё? То есть, это нам без него – всё, просто хана.
Как же – без Пушкина-то?..
«…все тексты Пушкина, впрочем, как и Льва Толстого,
плавают в спермическом бульоне…»
Фазиль Искандер. Думающий о России и американец
От друзей — тебе, подноготную
Тайну Евы от древа — вот:
Я не более, чем животное,
Кем-то раненое в живот.
Марина Цветаева. Поэма Конца
Ну что, начнём про синтагма-парадигматические отношения в родном русском языке?:)
Ой. Ну это я сбился. Я всегда лекции начинаю вот с этого самого: «язык и речь», «синтагма и парадигма»… Я ж не виноват, что почти никто не знает, чем язык от речи отличается?
Ну и я начинаю рассуждать. Что язык – это сами слова и правила, которые позволяют им выбегать изо рта стайками. Слова сначала сидят во рту и учат правила. А потом они вырываются изо рта и бегут, бегут… И вот это уже речь… Ну, потому что речь, течь.. Типа река такая. И фиг их уже поймаешь.
И вот так я рассказываю, рассказываю, но всё равно никто меня не понимает. А ведь всё просто – язык – его показать можно. Вот!
Так же и с творчеством. Можно много и долго рассуждать, но всегда есть вещи, которые ставят всё с ног на голову.
И – полный тупик.
И – темнота. Первозданная, как будто и не рассуждали.
Вот как-то мы долго спорили с друзьями-литераторами, на тему, что же такое литература и чем она отличается от графомании?
Версии были разные. Целая куча была версий, как отличить писателя от графомана. По зубам, по походке, по наглой рыжей морде…
Не смогли.
Случился затык в пункте, а что такое вообще литература? Вот какой текст – графоманский, а какой – литература. Или вот так: ЛИТЕРАТУРА?
И когда литературу усилили большой буквой, случился ещё больший затык. Но, поскольку спор шёл на сайте проза.ру, где все мучительно вежливы друг с другом, срача не случилось. Просто спорщики выпадали один за другим из обоймы, держась за пробитую мыслями голову.
А те, кто не слился и доспорил до самого конца, торжественно решили, что литература…
То есть ЛИТЕРАТУРА – это…
Если быть вообще объективными, честными, непредвзятыми и т.д. и т.п… – это то, что написано буквами.
Литерами.
Литература – то, что написано литерами. Всё.
Вот этот смысл – одинаково верен со всех сторон. Иные же смыслы мы придаём текстам сами. И зависят эти смыслы от нашего образования, начитанности, воспитанности.
Для кого-то откровением будет роман Донцовой, кто-то узреет истину в Достоевском, кто-то за всю жизнь одолел две инструкции и недоосвоил жанр объяснительной записки.
К писательским текстам мы подходим каждый со своим лекалом. Эти лекала – отражения нашего внутреннего мира. И лекала устаревают вместе с нами.
И тут вы спросите: а как же бедные писатели! Они же хотят признания!
Ну, во-первых, сначала ничего такого они и не хотят.
И во-вторых, не всё так просто с лекалами, ибо человек – животное стадное. И обладателей уж слишком замысловатых лекал у нас принято отстреливать. Но об этом – попозже, да?
Итак, с литературой разобрались. Все согласны, что буквами? Цифрами – это же уже точно не литература? Хотя бы – пока? Ну, вот и лады.
Теперь будем потрошить писателя на тему, «чего он хочет сам».
Зачем он пишет?
Можно сейчас наговорить много красивых слов, но тогда кто-то обязательно придёт и покажет язык. Нам оно надо?
Но ведь пишет писатель? Пишет. Даже когда «в стол», не сохраняя нигде, и даже не думая, что начнёт предлагать читателю, а тем более продавать.
Зачем же он, зараза, пишет?
Пойдём от простого. От инстинктов.
Соловей поёт? Поёт. А зачем?
Заявляет права на свою территорию и привлекает самок? Ну, как-то так в школе учили.
А что, и писатель заявляет права на некую литературную территорию???
А ведь заявляет.
Отсюда и ниши для творчества, и жанры, и союзы писателей.
«Я – фантаст!» – поёт писатель, и заявляет права на определённую территорию, где до него уже убились за самочек и лит-фант-просторы многие прекрасные фантасты.
Привлекает ли писатель самочек, объявляя себя фантастом?
Вот сказители, менестрели и прочие древние фантасты – безусловно привлекали.
Но жизнь меняется, инстинктивное поведение притупляется. Но… немного всё-таки привлекаются самочки и сейчас. Атавизм. Как, впрочем, и само пение писателя.
Получается, что писатель начинает писать потому, что есть некий поведенческий атавизм. Вот есть у петуха гребень, и он в нужное время наливается кровью. И ничего ты с этим не поделаешь. Распускаешь хвост и поёшь себе…
А поскольку человеческое общество слегка сложнее павлиньего, у этой песни начинают появляться разные нетрадиционные ценители – другие певцы, союзы этих певцов, опять же.
И тогда возникает проблема – как оценивать эти песни? Ведь основная функция – петь – тут уже не главное.
Хотя… Вот если взять выступления перед аудиторией…
Или вот поэты? Они же до сих пор выступают перед толпой. Молодые поэты и поэтессы, читая свои стихи, они же вот прямо-таки возбуждаются, да?
Я тут вынес в эпиграф слова Фазиля Искандера. Очень люблю его «Кроликов и удавов», оно вот вообще не устарело. И вот Фазиль Искандер сказал про Пушкина: «…все тексты Пушкина, впрочем, как и Льва Толстого, плавают в спермическом бульоне…». Ну вот и про Толстого сказал, да? Жуть?
Мы тут про творчество, а у них это просто очень сложная брачно-территориальная песня. Я где-то читал, что у Пушкина было 113 любовниц, врут, поди. Но ведь и погиб он из-за женщины?
А Толстой… Ну тут я вообще молчу, потому что сплетни. Но говорят, жена возмущалась.
И вот интересно, что когда у тебя не стихи, а чисто брачная песня – тебя все понимают. Сразу.
Я, учась в универе, писал какие-то дико сложные стихи непонятно о чём, и меня не хотели печатать даже в нашей вузовской газете «За науку».
И вот сижу у них в редакции, терзаю коллектив: «Ну какие стихи вам надо?»
«Ну, про весну, про любовь…»
Достал ручку, тут же написал 16 сточек про весну и любовь – сразу напечатали.
И на АТ, опять же, какие тексты больше всего популярны?
Правильно женские любовные романы про то, как их любят мужчины, а они сами любят наряды, роскошь и приключения, и мужские любовные романы, про то, как их любят женщины, а они сами любят оружие, магию и приключения.
Брачно-территориальные песни, нет?
А я думаю, да. Женские и мужские брачно-территориальные песни. И не надо тут лишнего гендера – у нас полное равноправие.
Неужели всё так плохо? – спросите вы.
Нет, не всё.
Человек всё-таки сложнее устроен, чем павлин. И тексты у него, разумеется, не только территориально-брачные. Он же всё-таки царь и венец природы. В нём же мысль разная бродит. Да и растёт он духовно с возрастом.
Но всё-таки, всё-таки…
В том же студенчестве захожу как-то в наш Дом литераторов. И вижу, как здоровается никому не известный местечковый прозаик с таким же местечковым поэтом.
«Привет светилу русской поэзии!» – ревёт прозаик, распахивая медвежьи объятья.
«Привет светилу русской прозы!» – пищит поэт и бесстрашно ныряет в эти объятья.
Я тогда вздрогнул. И сейчас вот – тоже, когда вспомнил.
Шутят? Да ни в одном глазу!
Когда петух орёт своё «кукареку», он же не шутит…
И при всём при этом писатель, даже на этом раннем «песенном» этапе – ужасно ранимое и уязвимое существо.
Потому что его брачная песня совсем не предназначена быть неким мерилом истины «для всех». Она такая, каков его мир. И песня эта прекрасна и совершенна, даже если бы дай вам волю, вы бы всех этих петухов, орущих в 4 утра…
Парадокс. Постоянный парадокс.
Как язык и речь, да? Одно мертво, когда стоит, другое – когда течёт…
Вот так и здесь – организм требует от писателя петь свою песню, понятную ему, а поклонники, другую, понятную им, не спетую ими, их песню. Ну, голосом они не вышли, да?
И жизнь постоянно рвёт писателя на части и требует невозможного.
А ещё она требует критериев оценки для ТВОРЧЕСТВА, что само по себе нонсенс.
И мы всё-таки попробуем их найти. Предлагаю делать это с помощью варки макарон.
Но уже в следующей главе.