— Кроули…
— Извини, ангел. Извини. Был неправ. Вспылил. Больше не повторится.
— Но почему ты убежал?
— Ангел! Я же говорю, что был неправ. Сорвался. Сглупил. Прости. Давай сделаем вид, что ничего не было, ладно?
— Я не хотел бы тебя снова обидеть. Случайно, просто потому, что не понимаю.
— А я не хотел бы об этом больше говорить. И слышать. И знать. И… и вообще.
— Почему?
— Потому что… Просто потому что не хочу.
— Это не ответ. И я давно заметил, что ты как-то странно реагируешь на любые упоминания гавота. Вот и сейчас, когда этот милый мальчик попросил меня научить его…
— Ангел! Я же уже извинился! И пообещал вести себя прилично. Хочешь, чтобы я еще и перед тем юным наглецом извинился?
— Нет.
— Вот и прекрасно. Потому что я бы все равно не стал. Ладно, проехали.
— Я тебя чем-то обидел?
— Нет!
— Я тебя чем-то обидел. Понять бы еще — чем.
— Ангел, пожалуйста… все в порядке! Все и правда в порядке.
— Нет. Я же вижу, что тебе больно.
— Ну вот и не будем об этом больше.
— Нет. Я, наверное, и так тянул слишком долго, потому что боялся обидеть, а надо было давно… Почему ты ушел? Что я сделал не так?
— Ангел, послушай… Я говорил, что приму любой твой выбор… Любое решение. Любое, ангел! И я не отрекаюсь от тех своих слов. Любое. Это тебя ни к чему не обязывает, понимаешь? Ты свободен и можешь развлекаться любыми способами. Как тебе нравится. Как угодно. И с… с кем угодно, ангел! Я не… не претендую, слышишь? Ни… ни на что. Нравится тебе г-гавот — да ради Гос-с-с… С-с-сат… да кого угодно ради! Только… только можно делать это не так… демонстративно. Не… не у меня на глазах. Я ведь не так уж и много прошу, правда, ангел?
— Тебе не нравится гавот?
— Нгк… Нравится.
— Ясно. Значит, тебе не нравится, как его танцую я. Неудобно вышло… Я-то думал, что неплохо освоил, гордился даже…
— Ох, ангел… Ты отлично танцуешь! В том-то и дело, что мне нравится! Очень нравится. Слишком…
— Тогда… почему ты ушел?
— Ангел… Ты хочешь, чтобы я сказал? Ладно, ладно… Я… Я просто не хочу знать, с кем ты танцуешь. Гавот или брейк-данс — неважно, просто не хочу, ясно? Но г-гавот особенно. Даже не… нкг-горизонтальный. Не хочу видеть, как ты обнимаешь их за талии, как сияет твое лицо, твоя улыбка… твои глаза… Не хочу! Как они к тебе прижимаются с обеих сторон, и их руки, их лица… Не хочу, ясно?! У меня и так слишком богатое воображение, не надо его подпитывать, ангел! Мне одного того твоего клуба с танцами для настоящих мужчин хватило выше…
— Эм-м… Кроули… Мы все еще говорим о гавоте? О танце?
— О… нем. Да. Извини.
— Кроули… Это ты извини. Я больше не буду. В смысле, больше не буду его танцевать, раз это тебя так расстраивает. Ни с кем. Обещаю.
— Ангел, нет! Пожалуйста! Я… Я же вовсе не это имел в виду! Я не хочу лишать тебя удовольствий!
— Вот еще глупости какие. Что же это за удовольствие, от которого больно другим?
— Ангел…
— Не спорь. Я уже решил. И вовсе ты меня ничего не лишаешь: я всегда могу потанцевать и один. Или… с тобой. Хм? Ты ведь мне не откажешь?
— Ангел…
— Хотя… гавот, конечно, танец хороший и для настоящих мужчин, но для него требуются трое. Да и у тебя с ним связаны негативные ассоциации… Так что начинать, наверное, лучше все-таки не с него. Как ты смотришь на вальс, мой дорогой? Или есть еще танго. Или этот, который танцуют лежа…
— Нгк…
(Осторожно, после задумчивой паузы):
— Ангел… А ты уверен, что мы с тобой говорим все еще о… танцах?
— Значит, Кроулик, да, мой дорогой?
— Ангел!!! Откуда ты…
— Нет, что, серьезно — страшный демон-искуситель Кроулик?
— Это секретные документы!
— Впрочем, кролики, насколько я помню, отличались если не умом, то хотя бы плодовитостью, так что какая-то логика…
— Ангел! Это. Секретные. Документы. Адские секретные документы! Считается, что ты и знать об их существовании не должен! Откуда они у тебя?
— Твои прошения о смене имени? Ой, Кроули, да ладно тебе! Не такие уж они и секретные.
— Откуда, ангел?
— От Дагон. Она сказала, что у вас там инвентаризация и часть архива решили утилизировать. Она подумала, что некоторые из документов могут показаться мне забавными… И она оказалась права.
— И что — она вот так просто их тебе отдала? Ничего не потребовав взамен?
— Кроули! Ангелы не идут на сделки с представителями Ада!
— Ха!
— Наше Соглашение не в счет, это был особый случай. А с Дагон у нас не было никаких соглашений. Она просто… сделала мне подарок. От чистого сердца и ничего не требуя взамен.
— Дагон?
— Ну да.
— Мы об одной Дагон говорим? Такая невысокая, с чешуей на скулах и волосами как водоросли?
— Она самая.
— Я сплю. Это кошмарный сон. Или начало нового Апокалипсиса. Или…
— Ну а я в ответ подарил ей пару фунтов хорошего кофе.
— Фух! Ангел! Не надо меня так пугать! В такую Дагон я согласен поверить. Хотя ты и переплатил — я бы не дал за эти бумажки и пары унций. И вообще, если бы ты попросил — я бы тебе и сам рассказал, довольно смешная была история, если подумать, хотя тогда мне так и не казалось. Чертова Дагон с ее бюрократией! «Я не позволю вносить в отчетность путаницу!», фу-ты ну-ты! А в итоге одна сплошная путаница! Я всего лишь один раз хотел сменить имя… Один раз, ангел! И почти четыре тысячи лет в итоге шарахался с канцелярскими крысами, а они вечно все путали! И мне приходили подтверждения то на Кроулика этого, то на Гройля, то вообще на…
— Кровлю?
— Ангел!
— А что не так, дорогой? По-моему, очень мило. И символично.
— Я хотел быть Кровлеем! Кровлеем, а не гребаной Кровлей!
— Ну, Змий тоже вроде как ничего так был вариант.
Пауза. Потом неуверенное:
— Ты… правда так думаешь?
— Оно, по крайней мере, выражает твою суть. Почему бы и нет? А знаешь, какой мой фаворит?
Безуспешная попытка притвориться равнодушным, короткая обреченная борьба и в конечном итоге — все-таки капитуляция:
— Ну и… какой?
— Краля!
Отчаянный протестующий всписк, придушенный на корню. Пауза, наполненная возмущенным сопением. Голос ангела — вкрадчивый, пронизанный восхищением, которое кто-нибудь посторонний (например, Гавриил) мог бы счесть и вполне искренним:
— Демон по имени Краля… Это, знаете ли, звучит!
— Ангел!
Как можно прошипеть слово, в котором нет ни одного шипящего или свистящего звука, — знают, наверное, только демоны. Ну, один из них точно знает.
— Тебе идет. Нет, ну правда, дорогой, не надо так волноваться, хорошее имя. Или вот, например, — Елозя. Ты только вслушайся: Ело-о-озя! Правда же лучше, чем Ползучка?
— Ангел…
— А еще Поулзли…
— Ангел! Если ты…
— Протяжно так, с французским прононсом, почти томно — Поулзли. Шикарно!
— Если ты… Если хотя бы кому-нибудь!.. Хотя бы одному живому существу!.. То я…
— То что?
— Я… Я… Я с тобой разговаривать не буду! Ясно?!
— Хм… Аргумент.
Адские документы горят очень быстро, шипят и плюются искрами, словно бенгальские огни. В каком-то смысле это даже красиво — во всяком случае, с точки зрения Кроули.
— Ходють и ходють… Ноги вытирайтя! Для кого тряпка покладена?! А то ходють тут…
— Ангел… это что?
— Это не что, а кто, Кроули. Это привратник. Мелкий служебный демон для подсобных работ. Мне казалось, ты должен был таких видеть, когда…
— Я знаю, кто такие привратники, ангел! Я только не знаю, какого архангела этот кусок де… этот недо… хм… недоделок делает в твоем книжном магазине?!
— Эй! Я, между прочим, не глухой!
— А ты вообще заткнись.
— Хамло! Еще и по свежепомытому претси, тоже мине, де…
— Еще полслова — и наступлю. Не на пол. Яс-с-сно?
— …
— Так-то лучше. Ангел! Я, кажется, у тебя спрашивал: что здесь делает эта тварь?
— Дай-ка подумать, дорогой… Эм-м-м… живет?
— С каких это пор, ангел?
— Дай-ка подумать, дорогой… Ну, возможно, с того самого дня, когда нас чуть было не казнили?
— Ха-ра-шо, ангел! Я переформулирую вопрос. Как это сюда попало?
— Маленьким демоническим чудом, я полагаю.
— Демоническим? Ты уверен?
— Хорошо, хорошо… почти демоническим.
— Ангел!
— Ну демоны же тоже по сути своей изначально были именно ангелами, мой дорогой, так что вполне можно сказать и так…
— Ты его сюда начудесил. Так?
— Ну… да. В каком-то смысле.
— Из Ада.
— Ну… Да.
— Ох… Ангел! А если бы тебя засекли?! Так рисковать!
— Ну так не засекли же.
— Зачем?!
— Ну не мог же я допустить, чтобы его действительно растворили в той ванне, ну сам подумай, мой дорогой. Это было бы слишком. Даже для Ада. Ладно мы, но он… он же не был ни в чем виноват! Просто подвернулся под горячую руку, оказался в неподходящее время в неподходящем месте. Сам подумай, нельзя же было…
— Значит, чудеснуть сюда эту дрянь ты мог, а высушить белье никак невозможно, да?! Ах, они могли бы засечь и все такое! Ангельское чудо в Аду, ужас-ужас!
— Ну, это действительно было бы довольно скверно — спалиться на такой ерунде, сам подумай. А с привратником, если честно, не было никаких чудес. Просто маленький фокус. Ловкость рук и немного отведения глаз, ничего криминального. Правда, с монеткой у меня почему-то получалось хуже.
— Твое счастье, ангел. Иначе…
— Да, дорогой?
— Ну ты хоть представляешь себе, каково это: вдруг осознать, что ты сидишь посреди людного парка в мокрых трусах?!
— Дай-ка подумать, мой дорогой… Пожалуй, да… Никогда не забуду, какое у тебя тогда лицо сделалось. Так и стоит перед глазами…
— Ангел… Не верю своим ушам… Ты это специально, да? Ты… издеваешься?
— Конечно же нет, Кроули! Как ты только мог такое подумать?! Ну… Разве что самую чуточку.
— Ох… Твое счастье, ангел, что я тебя так кошмарно люблю. Иначе…
— Иначе — что?
— Иначе влюбился бы сейчас. По уши. Со всеми… вытекающими.
— Ох… угрожаешь?
— Ис-с-скушаю…
— Ох… да…
— А-а-ан…кгел…
…
— Ну прям как у людев: ни стыда ни совести! Сосутся они, понимаишь, нашли место… А дверь за ними кто запирать будет? Привратник, что ли?!
— Еще скажи, что ангелы не врут!
— Но, мой дорогой, это ведь и на самом деле так. Они… мы то есть… и правда не врем.
— Ага! Щаз. Ангел, да большего вранья я не слышал со времен Нагорной проповеди!
— Это не вранье, Кроули. Им… нам вовсе не нужно врать.
— Потому что они — они, ангел, слышишь? — такие хорошие и праведные, что даже гадят радугой?
— Нет. Потому что… они… мы то есть…
— Они, ангел!
— Хорошо, ладно, пусть будут они… Так вот, они… ангелы… могут и при помощи правды делать… не очень хорошие вещи.
— Эй…
— И я. Тоже.
— Ангел!
— Да. Я ангел. Я — могу…
— Ангел!!!
— Ты мне никогда этого не простишь, да? Ну, того, что я ангел.
— С яблони рухнул? Да и ты вообще это… берега-то не путай! Это я у нас непрощаемый! Не примазывайся к чужому!
— Это ведь даже хуже откровенной лжи, я просто не сразу понял. То же самое вранье, только еще более подлое, потому что его вроде как можно и не стыдиться.
— Не выдумывай!
— Ты мне никогда не врал, а я…
— Ха! А-а-ангел! И еще тридцать три раза ха!
— Не надо меня утешать, Кроули. Я же знаю, что не врал.
— Как бы не так! Врал и за милую душу! Хотя бы с той монеткой, в «Глобусе», помнишь? Ну когда мы решали, кому ехать в ненавистный Эдинбург, и выпало тебе?
— Помню.
— Ну так вот, я сжульничал. Сжульничал, ясно?!
— Да. Я знаю.
— Что?.. Откуда? Давно?
— С самого начала. Всегда любил фокусы с монетками.
— А. Нгк… А почему сразу не сказал?
— А зачем? Ты подтолкнул монетку, я прокатился в Эдинбург… В карете, кстати, а вовсе и не верхом, в карете не так уж и некомфортно. А ты потом несколько лет извинялся, и это было так мило…
— Я? Извинялся?! Ангел! Да ты с ума сошел! Я никогда… И я не милый, ясно?!
— Ясно.
— И никогда не извиняюсь!
— Ну, в своей манере, конечно. Все эти ужины в лучших ресторанах, свежайшие крепсюзеты прямиком из Бретани, «Я принес тебе китайское яблоко, ангел!»… ну и так далее.
— Я это делал для себя! Мне просто нравится смотреть, как ты ешь!
— «Гамлета» вот звездой сделал, хотя я же помню, что тебе больше нравились комедии. Спасибо, кстати.
— Ну… это, с «Гамлетом»… Просто я знаю, что у тебя хороший классический вкус! Который на века. А я… я стильный и модный, но не на века. Вот! И все! И никаких извинений! Ясно?
— Ясно, ясно.
— И — я не милый!..
***
Немного (а может быть — и очень много, ведь время условно) позже:
— Кстати, мой дорогой, если вернуться к теме лжи…
— Ой, ангел! Только не начинай опять!
— …Насчет не друзья я все-таки тебе не врал. Ни тогда, ни вообще… Никогда. Ты для меня всегда был больше чем друг. Намного больше.
Пауза.
— Врешь.
— Нет.
— П-последние… лет п-пять?
— С Рима. Или даже с Месопотамии, точно уже не скажу.
Пауза.
— Не знал.
— Ну вот. Теперь знаешь.
Пауза.
Пауза. Пауза. Пауза…
— С-с-с…спасибо.
Пауза.
— А… ангел, а… а я все-таки раньше!
— Да?
— Да. Еще на стене. У Сада.
— Ну что поделать, ты всегда был слишком быстр…
— …Для тебя?..
— Нет. Для меня — нет.
— Знаешь, ангел, а я ведь тогда перепугался просто до ужаса… Вода, падающая с неба! По Ее воле! А вдруг она святая и я сейчас растаю мерзкой лужей у твоих ног, вот ведь ужас-то… Нет, ну не то чтобы я не хотел пасть к твоим ногам уже тогда, но… Но не так же!
— Я тоже.
— Что тоже? Хотел пасть к моим ногам? Ангел, это, конечно, приятно слышать и очень лестно, но обычно ты врешь куда более, хм, убедительно. Ты тогда и имени-то моего не знал и вообще на меня и не смотрел… ну, почти. И только и думал, что о своем мече!
— Нет… В смысле, думал, конечно, но… Я тоже тогда испугался: вдруг та вода действительно… Потому и крылом прикрыл. Подумал: под крылом с тобой точно все будет хорошо и ничего плохого просто не может случиться. Это ведь ангельское крыло, понимаешь…
— Понимаю.
— Ты… обиделся?
— С чего бы это? Ангел пожалел нелепую зверушку. Хороший ангел.
— Почему зверушку? Тебя. У тебя была такая улыбка, милая такая и сияющая, словно солнышко. Никогда не видел, чтобы кто-то так улыбался. И вообще ты был такой, ну…
— Какой?
— Прибитый.
— Ш-ш-што?..
— Приколоченный.
— Ангел!
— Ну, уколотый.
— Ох, ангел… Прикольный! Я был прикольным!
— Почему был? По-моему, ты и сейчас очень даже…
— Ох, ангел…
***
— Да ладно тебе, ангел! Я еще со стены Эдемского сада сообразил, что пока до тебя доберешься — умаешься вусмерть! Знаешь, какая та стена неудобная для взлезания?! Знаешь, сколько раз я оттуда падал, прежде чем таки сумел встать рядом с тобой этаким гордым змеесоколом?!
— Восемь?
— Э-э-э… А откуда ты?..
— Или девять, если тот, с кустом, тоже считается…
— Стоп. Ты что… видел?
— Ну… да. Красивая змейка, свободолюбивая и упорная. Пытается удрать из Рая. Я тебе очень сочувствовал, только помочь стеснялся. Мог бы снова отвалить тот камень, чтобы ты выполз, раз уж так хочешь, но… Думал — ну мало ли… Вдруг змейка хочет не наружу, а именно на стену? Ну, зачем-то…
— Черт. То неловкое чувство, когда…
— Извини.
— За что? Ты все сделал правильно, ангел. Было здорово поговорить с кем-то, кто не кричит «изыди» при твоем появлении… И вообще, оттуда отличный вид! Лучший на всей земле! Ну, во всяком случае, в те времена.
— Ну… да. Наверное. В те времена ведь других видов и не было.
— Тоже верно. А вообще… Знаешь, ангел, давно хотел тебе сказать, да все как-то к слову не приходилось…
— И?
— Да просто… поблагодарить хотел, что ли, за то что ты тогда вот это все… И поговорил. Без всех этих ваших ангельских «изыди». Спасибо, короче.
— Ой… Ну ты чего? Да я же ничего!
— Ну да. Ничего. Только взял под крыло малознакомого демона и отдал людям свой огненный меч… За меч, кстати, отдельное спасибо. Будь он при тебе — и я бы, наверное, все-таки не рискнул. И было бы жаль: вид оттуда потрясный! Ну и все такое…
— Мне тоже… было бы жаль. Значит, это был все-таки хороший поступок!
— Конечно хороший! Воспоминание о той стене — вообще лучшее, что у меня было до… до Рима.
— До… Рима? Хм… Устрицы?
— Да. Устрицы. Хм…
— Знаешь… а ты очень милый, когда краснеешь.
— Ты… тоже.
При рефлекторном метаморфировании оккультной сущности из человеческой формы в какое-нибудь мелкое животное существует одна большая проблема: головы у этих мелких животных, как правило, тоже маленькие. И влезает в них совсем немного, сколько ни старайся, сколько ни растягивай на это, невидимое и непонятное, челюсти, пусть даже у змей они и подвижные, но… Челюсти тут вообще ни при чем!
— А кто это у нас такой красивый? А кто это у нас такой хорошенький? Кто у нас тут хвостиком машет? Ути-ути-ути…
Голос ласковый, голос знакомый. Не опасный. Наоборот. Голос — словно нагретый полуденным солнцем камень, гладкий и мягкий камень, и неважно, что таких не бывает. Он есть. К нему хочется прижаться, распластаться, никогда не покидать…
Не сейчас!
Сейчас в маленькой клиновидной голове бьется одна лишь мысль: сбежать. Сбежать и спрятаться. Как можно дальше. Как можно надежнее. И от теплого мягкого голоса в том числе. Потому что сейчас от него хочется только засунуть голову под хвост и делается мокро глазам.
*Вообще-то у змей нет слезных желез как таковых, у них защитную функцию выполняет прозрачное третье веко. Только вот Кроули не очень-то разбирался в биологии, когда развлекался созданием собственных вариативных тел вдобавок к официально выданному Гигантскому Эдемскому Аспиду.
— Какой же ты у нас хорошенький, какой же ты у нас симпатичный маленький черненький змейсик! Иди на ручки к папочке Азирафаэлю, а? Кис-кис-кис… или как там тебя? Ицу-ицу-ицу…
Если бы змейка была чуть побольше, она бы подумала, что совершенно напрасно схлопнулась в такую мелкую форму. Только вот маленькой головой думать неудобно. Ею удобно только шипеть и плеваться.
— Ш-ш-ш!
— Вот и умница! Отвечаешь папочке! Вот и поговори с умным ангелом… с глупым ангелом, да? Кроули, ну прости меня, а? Я думал, ты злишься, что я торможу… слишком быстр и все такое… Ну вылезай уже из-под дивана, ну чего ты? Ну пожалуйста…
В маленькой клиновидной голове вполне достаточно места для одной мысли. Или одного понятия. Цвета. Вкуса. Запаха. Стремления. Переживания. Чего-нибудь очень простого: съедобно-несъедобно, опасность, тепло, холод, нравится, не нравится, схватить, бежать, прятаться.
Сейчас в крохотной голове втиснуты два невероятно сложных понятия-переживания — стыд и смущение.
** И если вы думаете, что это одно и то же, то лучше подумайте еще раз. Или спросите у маленькой змейки, и она объяснит, насколько же вы ошибаетесь. Только, конечно, спрашивайте, когда она подрастет хотя бы до Искусителя средних размеров и сможет удержать в голове более двух мыслей одновременно.
Целых два понятия! И каждое из них не то чтобы очень простое. Это слишком много для бедной маленькой змейки! Змейке очень плохо. Настолько, что хочется укусить саму себя за голову, и она обязательно бы это сделала, если бы знала — как.
Змейка всхлипнула. Змеи вообще-то не умеют, но… (смотри пункт *).
— А чьи это глазки так блестят? А кто это у нас там шуршит? И как же ты в эту щель только залезть умудрился, заразень ты огнезадая… И как же мне теперь тебя оттуда выколупывать…
Может быть, и хорошо, что змейка получилась такой маленькой. Будь она побольше, она наверняка бы подумала о романтике. И о горечи сбывшихся мечт. И о чувстве юмора Всевышней. И о том, что полураздетый раскрасневшийся Азирафаэль, в неприличной позе скорчившийся перед диваном, чтобы под него заглянуть, прекрасен как никогда. И после таких размышлений ее наверняка окончательно закоротило бы от переживаний. Хорошо, что на все эти мысли в маленькой треугольной головке сейчас просто нет места.
Змейка завертелась, яростно лупя хвостом по всему, что под него подворачивалось.
— А кто у нас тут такой боевой? А кто у нас тут такой красавчик? Ух ты ж, какой красавчик, сильный и страшный демонический змей!
Змейка чувствовала какой-то подвох, но не понимала его сути. Она вообще почти ничего не понимала. Ей просто было плохо. И хотелось спрятаться. И чтобы на ручки. Нет, все-таки спрятаться! Или…
— Ш-ш-ш!
— Хоро-о-ошенький, хоро-о-ошенький, тихо-тихо-тихо… А кто у нас хорошенький? Ты у нас хорошенький… с глазками такими… хорошенькими. Куть-куть-куть!
Ангел подошел к делу осуществления первой брачной ночи ответственно, все хорошенько заранее продумав и спланировав, а также изучив матчасть по соответствующим книгам. Он ведь очень дотошный, этот ангел. И точно так же приступил к выполнению запланированного — тщательно, неторопливо и вдумчиво. А Кроули… Кроули, как всегда, понадеялся на импровизацию (если честно — просто побоялся сглазить), а потом немножечко перенервничал (то есть впал в состояние острой сексуальной паники). Ну и, собственно, вот. Под диван.
Демон-искуситель, сгореть на месте!
Хорошо, что у змейки такая маленькая голова и в ней уже есть два очень больших переживания.
— А кто это у нас тут такой найс?
— Ш-ш-ш!!!
— Ладно, не найс, уговорил, совсем не найс! Ну вот абсолютно и очень даже не найс! Правда-правда! Красавчик такой черно-красненький и совсем-совсем не найс… Может, все же пойдешь на ручки?
Змейка помнит эти руки. Змейка хочет на них. Очень. Они теплые. Они как голос. Или как тот мягкий теплый полуденный камень.
Нельзя! Нельзя! Потому что опять. Не оправдал. Облажался. Сделал не то. И не так. И никаких теплых рук, только холодное небо, только ветер, который больше не держит крыльев, только свист в ушах… Змейка помнит.
Руки — другие.
Это змейка помнит тоже. И потому вертится. Она ведь просто вертится, правда? Это не считается! Она ведь вовсе даже и не думает устремляться навстречу этим тянущимся навстречу — другим! — рукам, потому что это было бы ну совсем… совсем.
Она просто вертится! И все! Вертеться можно!
— Апс!
— Ш-ш-ш!!!
— Тихо-тихо-тихо!
Руки теплые. Убедиться приятно.
Хотя змейка и знала, что они будут теплые. Потому что это другие руки! Потому что они тянулись навстречу и подхватили под пузико очень мягко, хотя и крепко. Это хорошо, что крепко, можно пошипеть и повырываться, они удержат, дадут такую возможность. И от этого тоже почему-то становится мокро глазам. И можно уткнуться в сгиб локтя и просто дышать, пробуя языком до боли знакомый запах, такой родной, такой успокаивающий…
— Ох, какой же ты холодный… Совсем закоченел, бедолага. Ну грейся, грейся. Лезь сюда, под пижаму, будет удобнее. Не бойся, я поддержу.
У змейки есть зубы. Кажется, ядовитые. Вот только использовать их против теплых рук змейке и в голову не приходит. Наверное, потому, что голова слишком маленькая, а мысль — несуразно большая. Она не влезет не то что в голову маленькой змейке, она и в голову Гигантского Эдемского Аспида тоже не влезет, даже если ее мелко нашинковать и попытаться умять ногами.
— Ш-ш-ш.
— Понял, понял, ты страшный и опасный демонический змейс, ты ничего не боишься, это тебя все боятся.
— Ш-ш-ш…
Наверное, в этих словах все-таки тоже был какой-то подвох. Змейке не хотелось выяснять. Змейке было тепло. Причем не только под животом, как от лежания на нагретом камне, а со всех сторон. Тепло. Безопасно. Уютно. И уже почти совсем не стыдно, потому что змейка спрятала мордочку в знакомо пахнущую родную и безопасную темноту. Правда, смущение никуда не делось, но ради уюта и теплой безопасности его можно было и потерпеть.
— Ур-р-Р-Р-р-р…
— Вот и хорошо, мой дорогой, вот и хорошо.
— Ур-р-Р-Р-р-р-р-Р-Р-р-р…
Вообще-то змеи не умеют мурлыкать. Но Кроули, как вы помните, в биологии совершенно не разбирался.
змеепаника-2
Если ты маленькая перенервничавшая змейка, пригревшаяся на груди большого и теплого ангела, тебе может оказаться трудно удержать себя в руках. Тем более что рук в змеиной форме как-то не предусмотрено изначально*.
* Примечание
Это, конечно же, является существенным конструкторским упущением, но самый первый (и потому самый страшный) в мире дедлайн тогда буквально нависал над проектно-конструкторским отделом Небесной канцелярии, и сотрудники спешили по максимуму реализовать выделенные под проект детали, а сороконожка и спрут успели первыми.
Короче говоря, если ты маленькая змейка, которая наконец-то пригрелась и успокоилась на такой теплой и такой знакомой груди под прикрытием таких теплых и знакомых рук и под такой теплой пижамой (пусть даже и совсем почти незнакомой, но зато так успокаивающе клетчатой!), и если в твою маленькую голову потихоньку сумела протиснуться мысль о том, что все, кажется, потихоньку налаживается, — тебя ожидает ну очень большой сюрприз. И не сказать чтобы приятный. Хотя сказано по его поводу будет много — и не всегда теми, от кого ожидаешь подобной разговорчивости.
Ну например…
— Фурпф! — сказал вытесняемый воздух, возмущенный тем, что его заместили человеческим телом, пусть и тощим, но все же несопоставимым по общему объему с телом маленькой змейки. Воздуху, как и всем, совершенно не нравилось, когда его заставляют потесниться или вообще притесняют тем или иным образом.
— Нгк… — сказал демон Кроули, обнаружив себя в абсолютно и недвусмысленно голом виде лежащим на полуголом ангеле Азирафаэле**.
** Примечание
Что касается Азирафаэля, то применительно к нему полураздетость означала, что на его пижамной куртке были расстегнуты три верхние пуговицы.
Усугубляло ситуацию (и существенно мешало мыслить и говорить членораздельно) и то обстоятельство, что демон Кроули и ангел Азирафаэль в этот момент не только напрямую соприкасались телами на довольно существенной плоскости этих самых тел, но и оказались в некоем аналоге эскимосского поцелуя***.
*** Примечание
Эскимосский поцелуй заключается в том, что партнеры нежно и ласково трутся друг о друга кончиками носов. Рот в этом процессе не задействован совершенно (и может быть параллельно занят пережевыванием вяленой оленины).
— Кряк, — сказала фланелевая пижама в клеточку — почти новая! и трехсот лет не ношенная! — озадаченная тем обстоятельством, что количество человеческих тел внутри нее внезапно удвоилось, и не перенесшая подобного удара судьбы.
— Ой… — сказал ангел Азирафаэль, делая растерянные глаза (от неожиданности — все девятьсот девяносто девять) и осматривая ими ущерб, нанесенный его гардеробу спонтанными демоническими трансформациями.
— Нгк! — повторил демон Кроули, отчаянно извиваясь в попытках выползти без причинения ангельской пижаме дополнительных разрушений. И почти сразу же: — Ангел! Я все исправлю! Вот с-с-сейчас!
— Дорогой, — ответил на это ангел Азирафаэль, чей голос слегка охрип от судорожных демонических поползновений по самым чувствительным ангельским местам, глаза (снова два!) слегка поплыли, а приложенные в определенном смысле усилия стали куда более ощутимы и выпуклы. — Давай ты этим займешься несколько позже.
— Кряк… — повторила окончательно приведенная в негодность пижама, точно так же окончательно разочаровываясь во всех сверхъестественных сущностях, как оккультных, так и эфирных. Она никак не ожидала подобного вероломства еще и от своего ангельского хозяина, которому триста лет, верой и правдой…
Воистину: с кем поведешься!
— Ох, ангел… Правда, они прекрасны?
— Прости, мой дорогой, я немного отвлекся на свежеприсланный каталог октябрьского аукциона… Так кто прекрасен?
— Ангел!
— Э-э-э?
— Вот только не начинай опять! Эта шутка уже давно перестала быть смешной.
— Ты о чем?
— Не говори, что ты их снова не видишь! Если не хочешь, чтобы я обиделся. Я серьезно, ангел!
— Как скажешь, мой дорогой, как скажешь. Не буду.
— Все, ангел.
— Кроули…
— Я сказал: все!
— Кроули, дорогой мой… Меньше всего я хотел бы тебя обидеть. Правда.
— Тогда зачем?
— Ну я же не отрицаю твою способность их видеть. Все мы разные и видим тоже… хм… по-разному. Я верю тебе, дорогой. Ты их видишь. Поверь и ты мне, что я их и правда не вижу.
— Но почему? — Теперь голос Кроули звучит почти жалобно. — Раньше-то видел. Ну, помнишь, еще до Потопа, когда один убежал…
— Хм… — Азирафаэль отводит взгляд. — Это было давно. Пять тысяч лет — солидный срок, многое… хм… изменилось.
— Хочешь сказать, что у людей в пожилом возрасте слабеет зрение и на наших человеческих оболочках это тоже отражается?
— Ну… в какой-то мере… и это тоже. Наверное.
— Но почему тогда я их вижу отлично? Или это потому, что Адам тебя обновил? Он все-таки ребенок, что-то сделал не так… Скажи, ты их видел до неслучившегося Апокалипсиса? Не помнишь?
— Ох, Кроули… Видишь ли…
— Тук-тук! Добрый день! Есть кто дома?
— О! Анафема, добрый день! Проходи, мы с Кроули тебе всегда рады. Правда, Кроули? Как здорово, что ты к нам заглянула, мы как раз собирались пить чай!
— Ангел! С каких это пор тебя так радуют ее визиты? Мне начинать ревновать?
— Ох, Кроули! Твои вечные шутки…
***
— Адам, ну хоть ты-то их видишь? Они прекрасны…
— Да. И нет.
— В смысле?
— В смысле: да, вижу. И нет, не вижу в них ничего прекрасного. Они даже на лошадей не похожи! Помесь анорексичного носорога и бледной поганки.
— Ночью они светятся. Чуть-чуть, словно крупные светлячки. А если смотреть на них ранним-ранним майским утром, когда они бегут по самому краю утеса на фоне предрассветного неба, их шкуры сияют радугой. Мне кажется, среди их предков были и кэльпи: пару раз я видел, как они продолжали бег по воде, совершенно этого не замечая. И не проваливаясь.
— И все равно они мерзкие.
— Но ты хотя бы их видишь. Интересно почему?..
— Не знаю.
— Почему мы с тобою их видим, а остальные нет? Что между нами общего, чего нет у других? То, что мы оба выходцы снизу? Слушай, а Бобик их видит?
— Да вроде видит. Или чует, по крайней мере, — постоянно облаять пытается.
— Ха! Точно! Значит, в этом все и дело. И значит, я прав: они действительно немножечко кэльпи!
***
— За шесть тысяч лет может приесться все что угодно, ангел! Ну это как в том анекдоте, когда выходишь на пляж, а там станки, станки, станки…
— Эм… Дорогой, я не очень уловил твою мысль. Какие именно станки? И почему станки вдруг на пляже?
— Забей, ангел. Я просто имел в виду, что… Ну вот представь, что ты съел десять великолепных блинчиков. С клубникой и взбитыми сливками, просто супер. А потом еще десять. И тебе приносят еще. И еще. Представил?
— О да…
— Теперь понимаешь?
— Э-э-э… И в чем тут подвох?
— Все шесть тысяч лет! Каждый день! Блинчики и снова блинчики, пусть даже и самые прекрасные! Да тебя от них тошнить начнет!
— Почему? Если это мои любимые блинчики от моего любимого повара… К тому же всегда можно слегка разнообразить и самому при помощи разных соусов и наполнителей, даже если повар и не догадается… А он должен догадаться, раз это хороший повар…
— Ладно, ладно, я понял! Это была неудачная аналогия.
— Хм… Кроули?
— Да?
— А ты настоящий искуситель!
— Нгк… Да. Это… я.
— От этих разговоров я что-то проголодался. Может, закажем блинчики?
— Конечно, ангел!
***
— Мистер Фэлл, я давно хотела вас спросить…
— Да, Анафема?
— Мистер Кроули, он… Кстати, а он все еще пристает к вам по поводу единорогов?
— О, последнее время значительно реже, моя дорогая. Но иногда… Да, бывает.
— И что, он до сих пор так и не понял? Да ладно! У вас же по всему коттеджу раскиданы исторические любовные романы! Во всяком случае, в последнее время их стало намного больше — я даже подумала, что вы это специально.
— Ну… в какой-то мере.
— И что? Он до сих пор ни один из них так и не прочел?
— …
— Да ладно! Нет, что, на самом деле? Кроули не читает любовных романов? Может, вы еще скажете, что он и мелодрам не смотрит?! Не поверю!
— Исторические не читает, увы. Говорит, что там лажают с антуражем и вообще ему неинтересно страдающее Средневековье. Мне кажется, настоящая причина в скверных воспоминаниях о четырнадцатом веке, и тут уже ничего не поделать.
— Но что-то же он читает?
— Только современные. А в современных, моя дорогая, почему-то крайне редко упоминаются единороги. Я бы даже сказал, совершенно не упоминаются. Как и… хм…
— М-да. С девственницами в них тоже как-то туговато, тут вы правы.
— Моя дорогая… мне все же кажется, что это немного не наше дело.
— Так бы и было, мистер Фэлл, если бы не его постоянные шутки на грани приличия. И даже за гранью. Эти намеки, эти раздевающие взгляды поверх очков, эти понимающие многозначительные ухмылки… И над вами он постоянно издевается. Ладно я, я замужняя дама и могу за себя постоять, но мне обидно за вас, мистер Фэлл. Так порою и хочется стереть эту наглую ухмылку, сказав ему прямо в глаза, что единороги не ошибаются! Чтобы хотя бы разочек увидеть, как ему становится…
— Ты слышала?
— Что?
— Какой-то шум. В прихожей.
— Что-то упало?
— Нет. Это хлопнула входная дверь…
— Кто-то пришел?
— Нет. Ушел.
— Но ведь…
— Кроули. Он умеет ходить совершенно бесшумно.
— Ох… Думаете, он… слышал?
— Думаю, да.
— Его надо найти!
***
— Хотите чаю, мистер Фэлл?
— Ты его нашла?!
— Нет.
— Но… тогда почему…
— Почему я сижу тут и пью чай? Потому что ждала вас, мистер Фэлл. Не хотелось уходить, не попрощавшись, невежливо как-то. Я бы и раньше это сделала, но вы ушли так стремительно…
— Но… почему ты его не искала? Ты же сама говорила, что…
— Чтобы не найти. Случайно.
— Но… Но… Анафема! Его надо найти! Он же всегда все драматизирует! Он же может сотворить какую-нибудь глупость, если его не найти, он же сейчас себя так накрутит, мне даже представить страшно, что он может…
— Потому что найти его должны вы, мистер Фэлл. До свидания. И… удачи.
Кажется, она добавила еще пару слов, что-то похожее на «вам обоим». Но Азирафаэлю могло и показаться. Ему некогда было останавливать Анафему и спрашивать, что она имела в виду. Если вообще имела что-то. Ему надо было искать Кроули.
***
Конечно же, он его нашел. Вечером, уже после захода солнца, на Белых скалах. Просто вдруг вспомнил, что они там часто сидели ночами и смотрели на звезды. Тот край утеса, что ближе к холмам, был довольно неровным, и если сойти с туристической тропинки, то можно было найти множество укромных местечек. Но Кроули не был бы самим собой, если бы выбрал одно из них — он устроился на краю центральной смотровой площадки, хорошо просматриваемой издалека. Не исключено, что при этом распугал своим мрачным видом всех потенциальных любителей пикников на природе с красивым обзором. Во всяком случае, сидел на самом краю он очень решительно, угрюмо и неприступно, свесив ноги над обрывом.
И не обернулся, хотя не мог не слышать, как хрустит гравий под ангельскими ботинками.
Площадка официально не считалась смотровой, и потому ограждение на ней отсутствовало. Азирафаэль остановился в полушаге от края. Сцепил руки за спиной, разглядывая опрокинутое черно-синее небо с яркими искрами звезд. Ночи над морем даже в августе никогда не бывают черными беспросветно, водная гладь — словно зеркало маяка, она усиливает любое самое слабое мерцание и умножает стократно, делая темноту прозрачной и призрачной, разливает дрожащее сияние от горизонта до горизонта, и уже не понять: то ли это далекие звезды отражаются в воде, то ли подводные светлячки отражаются в небе.
— Пришел поржать? — хмуро спросил Кроули, так и не повернув головы. Голос его был напряженным и злым. — Рим припомнишь, да? Как я там облажался с Калигулой… Ты уже тогда догадался, да?
— Нет.
— Хоть что-то радует. — Кроули невесело хмыкнул. Похоже, радовало его подобное обстоятельство не так чтобы очень. В голосе добавилось горечи, напряжение никуда не ушло. — Но сейчас-то, ангел! Мог бы и сказать. Чисто по дружбе, чтобы я тут перед вами не выставлял себя последним… придурком. Знатно повеселились, да? Бесплатный цирк! Весь вечер на арене демон Кроули! И главное — сам. Все сам! Как всегда. «Секс? Ангел, да ради кого угодно! Я знаю о сексе все еще со времен Адама! Я же демон-искуситель, ангел, это моя работа! Хочешь искусить кого-нибудь — спроси меня как!» Смешно, да? Уржаться. Да я…
Кроули замолчал — резко, на полувдохе. Потому что Азирафаэль, вздохнув, неловко опустился рядом на край обрыва. Почти касаясь боком о бок. Поерзал, усаживаясь поудобнее и придвигаясь еще ближе, теперь уже точно вплотную. Снова замер. Кроули молчал, даже, кажется, дышать перестал. Но не отодвинулся. В быстро остывающем ночном воздухе Азирафаэль ощущал жар, исходящий от худого жилистого тела, даже через несколько слоев одежды.
— Только не воображай себе, что я хранил какую-нибудь чушь или кого-то там ждал! — в голосе, ломком и тающем, словно утренний лед, теперь звучал такой отчаянный и трогательно-беспомощный вызов, что у Азирафаэля перехватило горло. — Даже не думай, ясно?!
— Я… не думаю.
— Вот и не думай!
Кроули непримиримо передернул плечами — и оказался чуть более плотно прижавшимся, чем секундою раньше. Словно случайно, словно по независящим от него обстоятельствам, словно…
Азирафаэль вздохнул и рукой приобнял его за талию, уже совершенно сознательно прижимая еще плотнее, всем боком, и уютно укладывая свою голову на напряженно-непримиримое плечо. Кроули засопел, но промолчал.
— Ничего такого я вовсе и не думаю, — сказал Азирафаэль, стараясь, чтобы голос звучал скорее примирительно, чем огорченно. — Мне просто немного грустно, что я их больше не вижу. Они, наверное, очень красивые, ты их так расхваливал… А я не вижу. Немного грустно. Вот и все.
Какое-то время они молчали. Потом Кроули вздохнул и, кажется, немного расслабился. Крутанул головой, потерся ухом о макушку ангела. Еще раз вздохнул. Кашлянул неуверенно. И, наконец, сказал уже почти обычным своим тоном, слегка смущенным и ехидным одновременно:
— Ангел…
— Да, мой дорогой?
— Не жалей. Они мерзкие. Не жалей, что не видишь. Адам прав, тут не о чем жалеть, выглядят просто отвратно. Помесь носорога и велосипеда, и шкуры цвета брюха дохлой селедки. А зубы! Ну точно потомки кэльпи, видел бы ты эти зубы! Вернее, как раз не надо, чтобы видел… Не жалей, ангел, правда. Они не стоят того.
— Спасибо.
Азирафаэль не стал прятать улыбку, и она прорвалась в голос, он и сам это слышал. Кроули наверняка тоже. Плечо под ухом осторожно шевельнулось в некоем намеке на пожатие:
— Не за что.
— Я говорил тебе сегодня, как сильно тебя люблю?
— Да. Но у меня что-то со слухом. Или памятью. Или…
Азирафаэль еле слышно хмыкнул и чуть повернул голову, чтобы поцеловать Кроули в шею (и почувствовать, как под губами дернется кадык). И снова замер.
Какое-то время они молчали, сидя обнявшись и глядя, как из-за моря выкатывается бледное обкусанное яблоко неполной луны. По темной воде протянулась серебристая дорожка — до самого берега, уткнувшись в белую гальку пляжа. Там, далеко внизу, под их ногами. Кроули то ли вздрогнул, то ли чуть передернул плечами, и Азирафаэль подумал, что, возможно, он видит, как по этой серебристой дорожке, словно по лунной радуге, убегает к далекому горизонту легконогий бесшумный табун.
Кроули снова передернул плечами и сказал:
— Ангел… знаешь что?
— Да?
— Я не хочу их больше видеть.
Азирафаэль моргнул. Неуверенно поинтересовался:
— Пойдем домой?
И осознал, какую сморозил глупость, еще до того, как Кроули издевательски фыркнул в ответ:
— О, ради кого угодно, ангел! Как такое умное существо может быть таким глупым?! Я не хочу их больше видеть! Никогда. Ну вот ответь: что в этих моих словах показалось тебе таким уж непонятным, а?!
— Что… — Азирафаэль сглотнул. — Прямо здесь?
— А тебя что-то смущает?
Азирафаэль подумал. Запрокинул голову, жмурясь от яркого света луны и пытаясь рассмотреть почти не различимые звезды. И чувствуя, как губы сами собой растягиваются в улыбке, все шире и шире.
— А ты знаешь, пожалуй что и нет…
***
Перед рассветом море отливало перламутром. Азирафаэль как раз лениво раздумывал, не потратить ли еще одно маленькое чудо (вдобавок к нескольким уже примененным — купол отвлечения внимания возможных прохожих, превращение части скалы в некий аналог ортопедического матраса и, наконец, аккуратное чудесное снимание и складывание стопочкой собственной одежды, потому что вряд ли в ее отношении стоило рассчитывать не деликатность разных там Кроули, а к своему пиджаку ангел за двести лет уже как-то привык) и не перенести ли их с Кроули, пребывающим в ласковых объятиях Морфея, еще и в ничуть не менее ласковые объятия утренних волн. Но тут как раз лежащий на нем Кроули шевельнулся и сказал хриплым со сна голосом:
— Знаешь, ангел… Что касается единорогов…
— Да?
— Хотел тебе сказать…
И замолчал. Азирафаэлю могло бы даже показаться, что он снова заснул, если бы кожу на его груди не щекотало неровным и совершенно не сонным дыханием.
— Все-таки жалеешь, что больше их никогда не увидишь? — спросил он с преувеличенно горестным вздохом, когда молчание слишком уж затянулось.
— Нет конечно! — Кроули фыркнул. — Считаю, что оно того стоило. — И тут же добавил, привычно пряча нежность за своим обычным ехидством: — Но если ты еще хоть раз напомнишь мне про этих тощих бледных ублюдков…. Я не знаю, ангел, что я с тобой тогда сделаю!
— Хм? Угрожаешь?
— Искушаю.
— Старый хитрый змей!
— А то ж!
— …
Некоторое время спустя:
— Хм… Кроули, дорогой… Так что там касательно единорогов?
Кто боится Деверо Джуд?
— Ангел, ты не говорил, что за задней комнатой у тебя есть еще… хм… комната. Или комнаты?
— Всего одна. Совсем небольшая.
— А что там?
— Ничего интересного, мой дорогой. Во всяком случае — для тебе там точно ничто не представляет интереса.
— Хм. ангел! Весь мой шеститысячелетний опыт общения с разумными и не очень существами вопиет о том, что такими словами обычно прикрывают нечто просто таки до жути интересное!
— Что ж, иногда и на пожилую женщину находится дырка.
— Э-э-э… что?
— Ну, прореха. На старую женщину.
— Проруха, ангел!
— Ой, да какая разница, мой дорогой? Ты же меня понял, а это главное.
— Я не понял только того, что находится за этой вот дверью. Которую ты так поспешно прикрыл. От меня.
— И вовсе и не поспешно. И вовсе и не от тебя.
— Ты все еще плохой лжец.
— А ты все еще очень назойливый демон.
— Да! И горжусь. Так что у тебя там? Микро-бордельчик со всякими миленькими хлыстами-плетками, кандалами, цепями и дыбами? С черными кожаными корсетами и стрингами и сапогами до середины бедра, тоже черными, и…
— Кроули!
— Ладно, ладно, не возмущайся так, беру свои слова обратно! И сапоги и стринги там наверняка исключительно белые. Как и ремни для фиксации.
— Кроули!!!
— Или ты там хранишь отрубленные головы врагов? Заспиртованные в банках? Или в соли. Или замороженные. Или…
— Или кто-то пересмотрел фильмов класса С.
— Да ладно тебе, ангел! Там встречаются любопытные идеи.
— Не сомневаюсь.
— Вот, например, в “Атакуют куриные зомби” был один прикольный момент, когда…
— Избавь меня от подробностей, мой дорогой, тем более перед посещением ресторана, специализирующегося в том числе и на котлетах по киевски.
— И все-таки — что там, ангел?
— Тряпки и ведра? Сломанные стулья. которые тебе жалко выбростиь, потому что их сиденье когда-то почтила задница твоего обожаемого Оскара?
— Там книги, Кроули.
— Книги? Ангел! У тебя полный магазин книг! Зачем прятать часть в темную комнатку, да еще и запирать в нее дверь?!
— Это… неприличные книги, мой дорогой. Их нельзя показывать посетителям.
— Ангел! Так Гавриил все же был прав?! У тебя есть порнография!
— Кроули. Это уже даже не смешно. Конечно же там нет порнографии! Просто книги там не в том виде, в котором их можно было бы выносить в основной зал, их нужно сначала подкл\етитьь, собрать, одеть в приличную обложку, если их собственная утрачена или повреждена… Выставлять их на полки сейчас — все равно что позволить себе прийти на званый ужин в ночной рубашке! Это я и подразумевал под “неприлично”, Кроули, а вовсе не то, что ты себе навоображал.
— Да ладно, ангел. Воображать было весело, но я тебя слишком долго знаю, чтобы всерьез…
— Вот и хорошо. Я знал, что книги тебе не интересны, потому ни разу и не говорил…
— Да. Совершенно не интересны.
Это была ложь, но демонам ведь и положено лгать, не так ли? Кроули любил книги определенного толка, но скорее откусил бы себе язык, чем признался в этом Азирафаэлю или кому-нибудь другому. Он старался не хранить их дома, чем бы и где бы в данный момент этот дом ни был. Ангел нне часто захаживал к нему в гости (если честно — то почти никогда), но это не означало, что он не может заявиться в любой день и без приглашения, беря пример с самого Кроули. А эти книги (большинство в мягких обложках с обнимающимися парочками, иногда зачитанные до полного рассыпания и удержанные в целостности только небольшим демоническим чудом) ангелу точно видеть не стоило.
Электронная библиотека решила проблему — теперь все эти литературные творения Деверо, Маккнот, Линдсей, Картланд, Хейер и прочих были надежно спрятаны от глаз ангела в жилетном кармане Кроули, в маленьком гаджете с надкусанным яблоком на крышке.
ПРИМЕЧАНИЕ
Хотя Хейер или Картланд, наверное, чувства ангела бы не оскорбили, и Кроули порою даже задавался идеей как-нибудь ненавязчиво познакомить Азирафаэля с творчеством этих со всех сторон достойных леди… но каждый раз в последний момент пасовал, так и не придумав подходящего ответа на вопрос: а откуда ты про них знаешь?
— Вот и прекрасно, мой дорогой. Думаю, шато мартен приличного года заинтересует тебя куда больше.
— Ес-с-стес-с-твенно, ангел!
Вот и прекрасно. Азирафаэль щелчком пальцев призвал бутылку и разлил вино, стараясь, чтобы облегченный вздох по поводу перемены темы не выглядел таким уж облегченным и таким уж вздохом.
А к книгам в тайной комнате он вернется потом.
Нет, он вовсе не обманывал Кроули, когда говорил, что там лежат пострадавшие от времени фолианты, нуждающиеся в срочной (ну или не очень срочной, а когда у Азирафаэля будет подходчщее настроение) починке. Но там же был еще и маленький столик, на котором вот уже второй десяток лет обитал новейший по стандартам двадцатилетней давности компьютер, сменивший портативную пишущую машинку. И открытую на нем страницу Кроули видеть точно не стоило.
Кстати, надо будет придумать новый псевдоним, более раскрепощенный, более острый, а то все эти Деверо и Макнот слишком уж целомудренны по сегодняшним меркам, Кроули прав. И за идею о черно-белых ремнях и плетках Азирафаэль тоже был ему благодарен, хорошая идея, зажигательная.
Да, пожалуй следующий его роман так и будет называться “Черно-белая страсть”. И, конечно же, этот роман он тоже никогда не покажет Кроули.
— Ангел, давно тебя хотел спросить… хм… Кстати, а ты помнишь сержанта Шадуэлла?
— Такое забудешь!
— Вот-вот. И я о том же… Он тебя… спрашивал?
— О чем?
— О… хм… сосках.
— Ох, Кроули! Конечно. Он же всех об этом спрашивал.
— Ну и что ты ему ответил?
— Правду, только правду и ничего кроме правды.
— А точнее?
— Мой дорогой, твоя дотошность иногда попросту неприлична! Два, конечно. Это же соски, а не глаза! Ты именно об этом и хотел меня спросить?
— Хм… Не совсем. Они у тебя давно?
— С самого начала. Они входили в комплект, знаешь ли.
— А они тебе не… не мешают?
— Это же соски, Кроули! А не… хм…
— Хм… И все-таки?
Азирафаэль ( поджав губы, резко, словно ставя точку)
— Я — хороший танцор.
Тяжелый прерывистый вздох.
Азирафаэль (после паузы, заинтересованно):
— Хм… А как они могут мешать?
Кроули (после паузы, немного смущенно):
— Ну… они слишком чувствительны. Иногда. Случайно заденешь, или прижмешь, или рубашкой, даже просто вот так плечами передернешь и… ох…гхнкг… И это бесит!
Азирафаэль (с энтузиазмом, расплываясь в довольной улыбке):
— Ах, Кроули! Но ведь в этом же и состоит вся их прелесть! Все доставляемое их наличием удовольствие! Даже странно, что именно мне приходится это тебе объяснять, но раз уж нам выдали человеческие тела, то весь смысл в том, чтобы пользоваться ими на весь моток!
— Какой моток?
— Ну, клубок. Что-то такое с нитками.
— Может быть – катушку?
— Тебе виднее. И вообще не придирайся к словам! Ты ведь понял суть: пользоваться до наполненности. И ловить все возможные удовольствия. Как от крошечных вкусовых сосочков во рту, так и от более крупных сосков. На груди. Или где еще… (мечтательно) Я иногда думаю… ну чисто так, ради эксперимента… Что, наверное, было бы интересно сделать их не только на груди. И чтобы много…
— Много? — Кроули передергивается, и тут же морщится, страдальчески выгибаясь. — Ох… Нас-с-сколько много?
— О-о-очень много… По всему телу… всему-всему-всему.
— Ужас-с-с… Ангел! Прекрати! Мне теперь будут с-с-сниться кошмары!
— … Чтобы они были везде… И очень, очень, очень чувствительны…
— Ангел! Ты с-с-смерти моей хочешь?!
— … И чтобы по мне ползал змей… Большой такой змей… Всем своим длинным, мускулистым, гладким, чешуйчатым, горячим, упругим телом…
Кроули (задушенно, неверяще и почти неслышным писком):
— Ан-гел?..
— … И чтобы обвивал меня плотно-плотно… и всей своей шкурой… своей теплой, гладкой, шелковистой и словно бы в рубчик шкурой… терся бы по соскам. По всем сразу, давил бы на них. прижимал, выкручивал…
(Далее следует мечтательный вздох, долгий и томный. Очень долгий, очень томный и очень, очень мечтательный).
Кроули (после паузы, нервно сглотнув и внезапно охрипшим голосом):
— Знаешь, ангел… По-моему, на Небесах ошиблись, не того из нас определив в Искусители.
Кроули (шокированно):
— Ангел, что это?!
Азирафаэль (кротко):
— Это я, Кроули.
— Не делай такое постное праведное лицо! Ты понял, о чем я. Что это на тебе надето?!
— Это рубашка, Кроули.
— А почему она… такая?
— Она белая. Я всегда ношу белое, мой дорогой, ты же знаешь.
— Она… блестит!
— Это люрекс. Подумал, что стоит немного проследить за модными тенденциями, раз уж нового тела мне так и не выдали. То хотя бы гардероб слегка…
— Люрекс был в моде лет тридцать назад!
— Я чту традиции, Кроули.
— И это… это что? Стразики?!
— Настоящий Сваровски, мой дорогой, я бы попросил…
— И брюки!!!
— Белые.
— Брюки… Гос… Сат… Ангел!
— Что, Кроули?
— Почему они клеш?!
— Дай-ка подумать, мой дорогой. Ну, может быть, потому, что такой фасон мне идет?
— Какой идиот тебе это сказал?!
— Ты, мой дорогой. Вчера, в клубе. Ты сказал, что в таких штанах моя задница выглядела бы как две пышные аппетитные…
— Так! Проехали! Лучше сядь! Ты же не собираешься в этом выходить на улицу?! Конечно нет!
— Конечно да, мой дорогой, иначе бы зачем я их надел?
— Чтобы я их с тебя содрал!
— Не сейчас, мой дорогой. Мы же собирались на выставку в Челси.
— Гос… Сат… Кто-нибудь! Образумьте этого глупого ангела! Чтобы он окончательно не пал в глазах всего Лондона!
После короткой паузы, с нервным смущенным покашливанием:
— Ангел! Ес-сли это была попытка окончательно меня выбесить и посс-ссориться, то она провалилась. Я вс-се равно буду тебя любить, яс-сно? Что бы ты там на себя ни напялил!
— Я знаю.
— Хотя…
— Что — «хотя»?
— Я тут подумал… У моего терпения тоже есть предел, знаешь ли! Вот, например… с-с-стринги…
— Что стринги?
— Мужс-ские с-стринги. С перьями. Белые.
— Хм… Звучит интригующе.
— Ангел! Я бы на твоем месте не рис-с-сковал. Это точно за границами моей выдержки!
— Угрожаешь?
— Ис-с-скушаю