Идти было тяжело, девочка часто оступалась и падала, но зло шептала себе приказ и снова вставала. И шла, осторожно переступая ногами по скользкому снегу и думала о том, что может и хорошо, что она ничего не видит, иначе было бы втройне тяжелее идти по красному от пролитой крови насту и видеть разрубленные мощными ударами тела градчан, которых знала с младых ногтей. А так… пусть будет темнота — так легче. И даже падать проще, когда не знаешь на что падаешь — то ли на смерзшуюся гурду снега, то ли на окоченевшего мертвеца.
Пожалуй, в направлении она сбилась, потому что рука наткнулась на заледеневшее дерево, гладкое — будто ошкуренное. И округлое на ощупь. Эльга провела ладонью вверх, вниз — и двинулась вправо. Даже если она и наткнулась на ограду, то все равно можно обойти частокол и найти врата. Шагать, опираясь рукой на стенку, проще: даже спотыкаться меньше стала.
…Когда град запылал со всех сторон — всадники умело плевались огненными шарами и дома вспыхивали ярчайшими факелам один за другим, начиная с тех, которые ближе всего стояли к ограде. Всадники с грозным рыком мчались по кругу, рискуя напоказ тем, что спускались как можно ниже, почти попадая в зону выстрелов обороняющихся. Вот только стрелы с высоты падали точнее и ранили сильнее. Тем более что и стрелы были не в пример градчанским тяжелее, и с утолщенным наконечником — таким удобнее бить сверху, а с высоты полета всадников — такие наконечники легко пробивали даже кольчуги тройного плетения. Где уж людям устоять против двойной силы: огня и дождя из бронебойных стрел?
Когда огненное колесо сомкнулось и запылал кнессов двор, кнессинка отдала приказ бежать. Разумеется в поле укрытия не найдешь, но может хоть кому-нибудь повезет миновать открытое пространство и добраться до леса, а там посчастливиться спрятаться под какой-нибудь корягой. В городе все равно не выжить. Хорошо еще, дома горели с крыши и, закрывая лицо рукавом, можно было попробовать достичь ворот. Главное, не бояться огня и не слышать криков ужаса заживо сгорающих людей, кому не повезло попасть под огненный шар.
Воины отца ее прикрывали — и хотя это было не по правилам, и кнесс или его потомок должен вести людей за собой, но первым шел Мстир — названный брат Мирогарда, закрывая своим щитом кнессинку… девочку с мечом кнесса. Она держала меч отца и когда бежала по горящему городу, и когда приходилось перепрыгивать на бегу через умирающих людей — потому что все равно нельзя остановиться помочь. Воины на бегу еще как-то ухитрились подобрать двух парнишек, что были легко оцарапаны стрелами всадников, но могли держать арбалеты. А еще по слову Мстира успевали стрелять в живые факелы, облегчая смертникам страдания.
Они смогли добраться до ворот и даже отбежать от погибающего града на полсотни шагов, когда прямо перед ними на бросок копья опустились три всадника. Видеть так близко перед собой небесных гостей было одновременно жутко и восхитительно. Дети ветра и огня были действительно прекрасны — по черной чешуе струились золотисто-алые змейки, в огромных бесконечно черных зрачках вспыхивали ограненные серебрянной каймой изумруды. Гордо расправленные могущественные крылья, казалось, закрывали полнеба. Впрочем, в небо и не хотелось вглядываться, прежде серое по зимнему времени, сейчас оно было черным, будто закоптилось от поднимающегося ввысь дыма. А вот всадники притягивали взгляд — наверное, так же хочется вглядываться в глаза своей смерти. Смотреть не отрываясь и видеть, как дети огня распахивают свои пасти, выдыхая огненный сгусток, который закручивается улиткой, принимая форму пылающего шара. Разрастается и устремляется вперед, захватывая и опаляя жгучим пламенем все пространство… Последнее, что запомнилось Эльге, пока она не погрузилась в темноту, были Мстир снова закрывшего ее, теперь уже своим телом, и насмешливый блеск в небесных глазах всадника, который, это было даже заметно сквозь расплескавшуюся стену огня, уничтожевшей весь свет и опалившей невыносимым жаром…
Бревна частокола хорошо прогорели — даже через боль в обожженной руке Эльга чувствовала, что прикасается не к мертвому дереву, а к головешкам. Они еще были теплыми — и это казалось странно, ведь такие толстенные бревна должны были гореть несколько дней и ночей. Но они всего лишь теплые, словно пожар случился седмицу назад. И отчего они тогда потухли? Огонь ведь должен был слизать все подчистую, но почему-то пощадил ограду. Эльга мотнула головой — сейчас не следовало думать про такие загадки, надо собраться с силами и пройтись по городу: может, остался кто живой.
Страшно было убрать руку с тына, пусть и погоревшего, и отдающего духом нави из-за окропившей его крови, но он казался единственной поддержкой и опорой, с которой даже темнота не чувствовалась такой ужасной. Эльга сжала зубы посильнее – она справится, она дочь кнесса… она последняя из рода… и пусть нет больше самого города, только руины и кое-где дотлевающие кучки углей и угасающие кострища на месте домов, и пусть нет больше жителей, которые приносили ей обет верности и с которыми она пила медовый вар на белой воде в знак принятия их обета, и пусть нет ее прежней жизни и нет отца, но она осталась и сделает все, чтобы город жил.
Эльга медленно шла вперед, прежде чем шагнуть, осторожно прощупывала мыском, куда поставить ногу. Будь на месте пепелища прежние улочки и дома, она бы, даже слепой, смогла бы обойти все намного быстрее. Свой град она знала и даже с закрытыми глазами могла сказать, где кто живет. Теперь она даже не видела кто где умер, и хотя несколько раз натыкаясь на неподвижные заледеневшие тела, присыпанные снегом, то все равно из-за ран и ожогов не могла опознать никого, хотя и водила рукой, тщательно ощупывая одежду и головы.
— Я не знаю, с чего начать!
Голос Жанет звучал жалобно, как у растерянного ребёнка. Этому ребёнку только что предложили выбрать из самых разных, самых чудесных игрушек.
Ещё этот голос выдавал лакомку, который очутился в задуманном им же раю, где на серебряных, золотых и хрустальных приборах выставлены самые восхитительные, тонкие, ароматные яства и сладости.
Ещё в этом голосе звучала юная дебютантка, окончившая курс строго монастырского воспитания, что шагнула от порога святой обители прямиком в лавку золотошвейки и застыла там, очарованная сиянием шелков и кружев.
Жанет пребывала в том же сладостном, мучительном замешательстве, и выбор, ей предстоящий, был несоизмеримо труден.
Она в который раз беспокойно задвигалась, переменила локоть, на который опиралась, изогнулась, подтянула округлое, с нежной ямочкой, колено, откинула рыжую, с искорками, прядь, обиженно потерла тыльной стороной кисти лоб, выпятила нижнюю губу.
Жалостливо, по-детски, домиком, свела брови, и добавила в голос ещё больше сладкой, хрипловатой обиды:
— Я не знаю, не могу выбрать… Не знаю, как начать. Я хочу, всё хочу, сразу… Чего-то одного мне мало. Вот почему мне так трудно выбрать и так трудно начать.
— Начни же с чего-нибудь, — с улыбкой произнес Геро.
В отличие от беспокойной, нетерпеливой Жанет он оставался совершенно неподвижным. Лежал, свободный, безмятежный, закинув одну руку за голову, вторую – вытянув вдоль тела.
Полоска тени скрывала верхнюю половину его лица, будто бархатная маска. Жанет не видела выражения его глаз, но видела его чуть тронутые улыбкой губы.
Тени и дальше ложились широкими, густыми лентами, оставляя его тело полускрытым, полузапретным. Ночник горел ровно, без метаний, и тени приноравливались к обязанностям невесомых одежд.
На своей собственной коже Жанет им такую роскошь не позволяла, ибо своей подвижностью постоянно срывала затеняющие повязки, выставляя под золотистый, свечной взгляд то округлое плечо, то спину с мягким желобком, то налитую грудь с нежной вершиной, то бедро, а то подставляла свету свой женственный живот до самого треугольного мыска.
Жанет в очередной раз перевернулась. Вытянула руки, ткнулась подбородком в смятое кружево и взглянула на возлюбленного искоса, как играющая кошка.
Она лукавила, утверждая, что не решается сделать выбор. Выбор она сделала давно. Она будет на него смотреть. Это первое удовольствие и первая ласка, которую она себе позволит. Она будет на него смотреть и гордиться.
Это чувство, что переполняло её, иначе не назовёшь. Её переполняла гордость. Жанет, самозваная принцесса д’Анжу, вдовая княгиня, беззастенчиво собой гордилась.
Она испытывала гордость творца. И гордость эта по качеству, по составляющим её элементам, была сходной природы с гордостью изначальной, той, что был преисполнен Господь на шестой день творения, взглянув на плоды трудов своих.
Ибо разве не она создала, воскресила, вдохнула душу в этого прекрасного, молодого, безупречно сложенного мужчину, который сейчас взирал на неё из-под неосязаемой маски?
Разве не она автор этого счастливого, сосредоточенного спокойствия, которое так украшает этого мужчину и придает ему сходство с языческим божеством?
Как творец, сделавший шаг к совершенству, как художник, запечатлевший образ, как вдохновенный автор, сложивший балладу, она вправе собой гордиться, не стыдясь и не одергивая ликующее самолюбие.
Она сотворила это счастье сама, в эти глаза, некогда выцветшие от горя, она вернула свет, в это отчаявшееся сердце она поселила надежду. Научила это сердце биться ровно, без боли и спазмов, без пауз и корчей.
Она позволила этому сосредоточенному спокойствию заполнить жилы вместе с горячей, обновлённой кровью, она возродила само это тело, как подвергшийся варварскому осквернению артефакт.
И каждый раз искренне изумлялась и восхищалась. И собой и своим творением. Потому и вертелась, как соперничающий с богами самоуверенный скульптор.
Потому и выбор её был непрост. Выбор первой ласки. С чего начать? Чего она желает больше всего? Она коснется губами его век, найдет под маской тени, угадает трепет ресниц…
Нет, не так, она прильнёт к его руке, брошенной вдоль тела, с раскрытой, зовущей ладонью, сначала щекой, потом грудью, животом. Она скользнёт по этой руке, срывая мимолетную ласку.
Ах, не так…
Она закинет ногу на его бедро, сначала согнутую, затем медленно вытянет, чтобы своей ногой оплести его, совместить щиколотки и колени, чтобы её живот пришелся на его пах.
Но тогда ей не дотянуться до его губ, под её поцелуи попадёт его подбородок, его горло с бьющейся жилкой, то уютное местечко между шеей и плечом, куда ей так нравится утыкаться лбом в приступе женственного восторга.
Вся поцелуйная будущность с её вариациями была очень притягательна, но его губы слишком хороши, чтобы обречь себя даже на краткую заминку.
И она зажмурилась, вздыхая так жалобно, что у непосвященного в истинный корень страдания возникло бы стойкое осуждение соучастника.
— Не получается? – с самым искренним сочувствием осведомился Геро.
— Увы, — ещё жалостливей вздохнула Жанет.
И придвинулась к нему так, чтобы касаться его плеча своим плечом, и руку вытянула, чтобы повторить непринужденное пребывание его предплечья и обращённой к ней ладони.
Её пальцы примкнули к его пальцам и тут же соединились.
Жанет из необъяснимого упрямства зарылась лицом в подушку, желая сосредоточиться на горящем лоскутке кожи, который единственный был избран и обласкан.
Она мысленно блуждала по границам собственного тела, подсвечивая вниманием все приходящие ощущения, чтобы каждое из них стало объёмным и бесценным, чтобы поглотило её и заполнило разум. Все её пять чувств двигались по телесным границам, как пограничные дозоры.
Тёплая летняя ночь только вступала в свои сине-бархатные пределы, наливалась ароматом разогретых за день трав, соловьиным щебетом, звоном ручья, голосами смеющихся влюблённых.
Это был месяц самых коротких ночей, когда солнце с прямотой ненасытного владыки урезало чёрно-синий плащ ночи до нескромной повязки. Это были ночи языческого торжества, плотской вседозволенности, приворотных зелий и ярких костров.
Это были ночи колдовских плясок и неистовых ласк.
Жанет слышала зов этой ночи, её вдохновляющий шепот, её прохладное касание через ветреный вздох, через порыв с далеких росистых лугов, туманных холмов и альпийских рек.
Она чувствовала запах можжевеловой ветки, которую кормилица, язычница по природе, каждый вечер приносила в их спальню, свято веруя, что пряная веточка изгонит завистливых духов.
Пахло так же мятой и душицей, которыми Мишель перекладывала свежевыстиранное бельё. Был ещё один, пока очень слабый, дразнящий запах — запах его тела, запах молодого, здорового мужчины, чей чистый, чуть солоноватый пот, выступая крошечными бисеринками, становился настоящим афродизиаком.
Когда Жанет вдыхала этот запах, в ней пробуждалось потаённое родство со всеми созданиями женского пола.
Геро провел всю вторую половину дня с Марией, азартно принимая участие во всех невероятных забавах, от поиска кротовой норы до строительства надводного пристанища для гусят, и потому выглядел точным подобием дочери, в травяных и ягодных пятнах, в песке, пыли и прибрежном иле.
Кормилица, пришедшая в ужас от подобного зрелища, жаловалась, что при подобном нарушении порядка не в силах отличить родителя от ребёнка, а затем погнала обоих отмокать в нагретой солнцем воде, наказав истратить по куску марсельского мыла. Затем, окрылённая негодованием, выхватила Марию из рук непутёвого отца.
— Да где ж это видано? Что ж это делается? Ребёнок, почти младенец, разумней собственного отца! – возмущалась Мишель. – а этого, — кричала она Жанет, указывая на Геро, — убери с глаз моих долой, а то я не посмотрю, что он почти под шесть футов вымахал и девкам всем голову вскружил, я его выпорю!
Жанет, задыхаясь от хохота, увела Геро с собой, туда, где он мог смыть пыль и пот, не боясь, что кто-то увидит его плечо с фигурным шрамом.
Когда он снял пропитанную потом сорочку, Жанет вдруг почувствовала странное волнение. Она взяла эту сорочку и уткнулась в неё лицом, вдохнула его запах, запах силы, движения и молодости. Геро смотрел на неё с легким недоумением.
— Что ты делаешь? – спросил он.
— Люблю тебя, — ответила она. – Люблю тебя всего.
Она вспомнила эти свои слова, всё так же глядя на него одним глазом из-под рыжий пряди, ибо всё ещё лежала на животе, наполовину утонув в подушке, и повторила:
— Люблю тебя всего.
— Я знаю, — ответил Геро.
Тогда она придвинулась ближе, так, чтобы её плечо уже не только касалось, а надвинулось, слилось, её рука, полусогнутая, лежала у него ладонью на ключице, и указательным пальцем она водила по его подбородку, чувствуя неминуемую утреннюю колючесть.
Геро по-прежнему выжидал. По его губам вновь заструилась улыбка, всезнающая и манящая. Он забавлялся и наслаждался муками её выбора, её любовной нерешительностью.
Она подвинулась ещё ближе, и уже её левая грудь уперлась в него болезненно твердым соском. Геро коротко вздохнул. В его вздохе уже был подавленный стон.
Он ощущал, как этот твёрдый сосок царапает его рёбра, как он начинает путешествовать по его груди, ибо Жанет вновь беспокойно шевельнулась, плавно надвинулась, как приливная волна, которая подкрадывается без плеска и шуршания гальки.
Она всё же сделала то, что хотела, закинула ногу поперек его живота, а затем, приподнявшись, потянулась к его губам.
У Геро и тут хватило выдержки не податься ей навстречу, несмотря на то, что его блаженная расслабленность давно сменилась на сосредоточенную готовность. Его горло дёрнулось, вдох получился резким, жадным, как у тонущего, нашедшего силы поднять голову над водой. Губы его призывно раскрылись.
Но Жанет и тут медлила. Она проживала каждое мгновение всем телом, всем существом, прогоняя эти мгновение с кровью от самого сердца в потаенные уголки, где эти мгновения выпадали горячей росой.
Кончиком языка, по-змеиному, она отрывочным касанием прошлась по его нижней губе. Геро вздрогнул.
Его рука, которая так долго пребывала в бездействии, закинутая на подушку, вдруг обрела мстительное проворство. Он нашел ту грудь, что так мучила его, вонзая в ребра твёрдый сосок. Теперь этот сосок оказался схваченным, мягко стиснутым между большими и указательным пальцами.
Теперь Жанет уже шумно вздохнула и свела колени от сладкого спазма, но удержалась, не сорвалась в беспорядочную пляску губ и рук. Продолжала свой утончённый маневр, покоряя его губы мучительно медленно, с дразнящим проникновением.
Геро отвечал ей с той же вкрадчивостью, будто заманивал, подпуская всё ближе, пока их языки не столкнулись в трепетном противостоянии. Он продолжал ласкать её грудь, а другой рукой уже обхватил за плечи и потянул к себе.
Но она вдруг воспротивилась и откинулась назад, разметав будто в бессилии руки и ноги.
— Иди ко мне, — прошептала она как в ту самую первую их ночь, в охотничьем замке её сестры, когда она явилась под чужой личиной, подобно королю бриттов Утеру, когда тот отправился к леди Игрейн в неприступный Тинтагол.
Теперь пришла очередь Геро смотреть и мучиться выбором, дразнить вкрадчивыми ласками. Будучи мужчиной, он выбирал недолго и недолго терзался.
Была её грудь, упругая, налитая, которая дерзко рвалась из его ладоней, но тут же повинно возвращалась, тычась острыми наконечниками сосков.
Он сладко, замедленно целовал ложбинку, где пряталась дюжина веснушек, затем опустил ладонь на её живот.
Это был живот зрелой, цветущей и уже рожавшей женщины, ему нравилась эта женственная, рыхлая припухлость.
Возможно, эта благоговейная нежность, с какой он ласкал её живот, происходила от тайной надежды каждого мужчины обрести бессмертие через эту тёмную, плотскую купель, где зарождается и зреет жизнь, или даже от тайного страха перед непостижимым, от невозможности постичь происходящее в этой купели.
Довольно скоро Исли прощупал все недостатки мальчика: тот был гневлив, упрям, обидчив, под настроение угрюм и груб со слугами и не терпел, когда Исли надолго отлучался. Что время от времени все-таки происходило: у принца, разумеется, были обязанности при дворе, а Исли умело пользовался этими часами свободы, чтобы заниматься своими делами в городе и в замке.
Однажды после такой отлучки Ригальдо ворвался к нему, как дракон. Дверь распахнулась так сильно, что шарахнула об стену, и мальчик влетел в помещение – опоясанный ножнами, в черной парадной тунике с серебром и в высоких сапогах, каблуки которых сразу проскользили по мокрому полу.
– Какого черта вы себе позволяете? Слуги опять нигде не могли вас найти!
Вышло неловко: заслышав его голос в коридоре, Исли принялся подниматься из деревянной лохани, поскольку недопустимо сидеть, когда с тобой разговаривает принц, да так и замер: голый, распаренный, с мокрыми волосами и прилипшими к груди дубовыми листьями. По его животу стекала пена мыльного корня.
Лишь мельком глянув, Ригальдо отвел глаза и начал краснеть. Пурпурная краска неудержимо заливала его лоб и щеки.
По-видимому, до этого он был так зол, что слуга, который все-таки отыскал Исли, так и не успел донести до сознания его высочества, что наставника в фехтовании видели в солдатской купальне.
Отступить в коридор сейчас было бы нелепо. Ригальдо тоже это понял.
Дверь за спиной у него закрылась, оставляя их вдвоем. Исли на всякий случай быстро опустился обратно. Теперь его голые красные колени торчали из воды, но это всяко было лучше, чем светить причиндалами. Боги щедро одарили его, чем смогли. Посмотреть там действительно было на что.
– Простите, ваше высочество, если я заставил вас ждать, – произнес он в полной тишине.
– У меня отменились дела, и я искал вас, – угрюмо сказал Ригальдо и провел пальцем по запотевшей стене. – А вы исчезли. На три часа!
– Простите. Мы не обговаривали, сколько часов в день мне позволено тратить на свои нужды. Если вы считаете, что этого слишком много, я могу служить вашему высочеству вечером. Могу даже ночью, если прикажете! Только позвольте мне вытереться. Кожа… чешется.
Ригальдо, который топтался на месте, старательно глядя на тазы и мочала, раздраженно и одновременно беспомощно пнул деревянный ковш:
– Ну что вы несете? Мойтесь, как вам надо! И прекратите уже извиняться, это я к вам ввалился, а не вы ко мне! Представляю, как сейчас ржет за дверью прислуга…
– Может быть, они думают, что вы меня топите, – кротко сказал Исли и зачерпнул воды. – В этом случае им совершенно точно не до смеха.
Ригальдо тускло улыбнулся, но Исли счел это хорошим знаком. Он принялся поливаться, потом подтянул к себе бадейку с чистой водой, закрыл глаза и опрокинул ее на макушку. Зарычал, с удовольствием отряхиваясь и мотая головой. А когда распахнул глаза, увидел, что Ригальдо стоит к нему спиной. Исли торопливо выбрался из лохани и обмотал бедра суровой простыней.
– Ваше высочество? – позвал он, отжимая волосы. – А зачем здесь всегда добавляют в воду какую-то траву?
– Чтобы уберечь от болотных кожных болезней, – отозвался Ригальдо. – Кроме того, эти листья очень душисты. Для вкусного запаха еще иногда кладут высушенную хвою…
– А, вот что кололо меня в зад, – Исли кивнул, и Ригальдо тихо фыркнул. – А то вся эта начинка показалась мне немного странной. Дуб, береза, смородина, вишня… Не хватало только укропа и хрена, чтобы я чувствовал себя бочковым огурцом.
– По-моему, один хрен там точно был, – пробормотал Ригальдо себе под нос, и Исли вдруг разволновала эта мимолетная непристойность. Он изумился себе и постарался наскоро вытереться и натянуть штаны.
– Я думал, что застану вас в вашей комнате, – негромко продолжил Ригальдо. – Где вас хоть поселили?
– Под крышей, ваше высочество.
– Но там же все загажено голубями. Почему вы мне раньше не сказали?
– Мы находили другие темы для разговора.
– Нет, это не допустимо, – решительно сказал Ригальдо. – С этого дня вы будете спать со мной.
Исли едва не упустил в лохань сапог.
– В соседней комнате, – быстро поправился Ригальдо. – Слуги устроят там удобную постель. Конечно, если вы согласны…
– Я согласен.
– Так у нас будет больше времени для занятий, – бесхитростно заключил принц. – Но я хочу, чтобы вы знали… Вы можете отсутствовать столько, сколько вам нужно. Просто предупреждайте меня, если собираетесь исчезнуть надолго.
– Ваше высочество…
– Люди иногда пропадают без следа, – угрюмо сказал Ригальдо, глядя в окно. – Почему я должен ломать голову, где вас искать? Может, вы свалились с утеса и лежите со сломанной ногой, а может, сидите в болоте на кочке, окруженный плывунами?
Исли довольно глупо приоткрыл рот. Ему не приходило в голову, что нетерпеливый и гордый мальчик может… переживать за него?
Надо было выходить. Слуги уже, поди, все изошли на любопытство. Хотя со здешним прохладным отношением к наследнику…
– Я сожалею, что доставил вам беспокойство, – сказал он, взяв себя в руки, и выпрямился перед Ригальдо, уже полностью собранный. Сырые волосы противно щекотали шею за воротником. – Вам больше не придется лично искать меня, ваше высочество.
– Да к черту. Зато я видел ваш шрам, – мальчик стрельнул в него глазами, прежде чем потянуть за дверную ручку. – Который оставил вам саблезубый зверь. Он… большой.
Исли пришлось сделать самое невозмутимое лицо, чтобы достойно пройти мимо замковой стражи.
*
Однажды Ригальдо не явился на поединок короткими клинками, который выпрашивал целую неделю, хвастливо обещая наконец-то победить Исли. Тот долго ждал его в галерее, терпеливо полируя клинки «в зеркало», время от времени поглядывая в лезвие на свое отражение. Держа короткий меч на весу, смотрел в него, тренируя улыбку – то лукавую, то открытую, то теплую, то радостный оскал.
Глаза все портили, по мнению Исли. С такими глазами только чудовищ истреблять. Как глянешь ласково – оно и сбежит в самую задницу мира.
Он потренировал безмятежный и ласковый взгляд. Стало лучше.
В дверь заглянул слуга:
– Чего сидишь? Не придет он. Сегодня королевский суд. Все собрались и слушают.
– А можно мне посмотреть на суд? – жадно спросил Исли.
Слуга засмеялся:
– Шутишь? Там столько народа набилось, яблоку некуда упасть…
Видимо, на лице у Исли отразилось разочарование, потому что парень ему подмигнул:
– А вот за монетку я бы подумал…
Исли без споров полез в кошель. Суд, да еще королевский – это всегда интересно. Обычно немало рассказывает и о законах, и о судье.
По винтовой лестнице слуга провел его на чердак. Они пробирались без огня, ориентируясь на тусклый свет солнечных лучей, бьющий сквозь редкие прорехи в крыше: парень боялся, что их заметят, да к тому же велик был риск устроить пожар. Чердак был чудовищно грязный, загаженный голубями и крысами – с балок свисали качающиеся лохмы пыли, доски под ногами покрывал помет. По примеру слуги, Исли обмотал половину лица тряпкой, но в носу все равно свербело. Наконец ему указали прямо на засранный пол:
– Вот! Увидишь все лучше, чем с балкона.
Исли чуть не воткнул прохиндея лицом в грязные доски, но решил сделать это позже, опасаясь поднять шум. К тому же, когда он растянулся на половицах, то обнаружил, что через щели открывается прекрасный обзор. И первым, кого он увидел, прижавшись к доскам, был Ригальдо. Тот сидел на королевском помосте рядом со своим отцом, строгий, торжественный и красивый, в легком венце на черных волосах. На груди, поверх черной туники, у него лежала узорная серебряная цепь, пояс был скован массивной пряжкой. Он держал руки сомкнутыми и время от времени принимался крутить перстень. По этому нехитрому жесту Исли сразу понял, что мальчик скучает: должно быть, слушал подобные разбирательства сотни раз. Он оглядел помещение, устроенное неправильным амфитеатром: господа сидели на уходящих вверх скамьях, а позади скамей и стражи, пихаясь, ругаясь, подтягиваясь за деревянные крепежи и залезая друг другу на плечи, толкалась прислуга, которую допустили до развлечения. Исли мгновенно испытал острую благодарность к своему проводнику: здесь он действительно находился как у бога за пазухой, видящий всех – и истца, и ответчика, и свидетелей, – никем не замеченный и свободный. Главное было не ерзать по доскам, чтобы на благородных господ не сыпались в щели голубиное дерьмо и труха.
А потом он забыл обо всех, потому что увидел хозяина замка – и поразился.
Король был безобразен.
И еще прежде, чем Исли успел додумать эту мысль, ему пришла в голову новая: «Разве другие не видят этого?!» А после все затопило отвращение – такое, что ему пришлось отвернуться и несколько раз вдохнуть, чтобы не проблеваться прямо в щели над залом.
Его величество с ног до головы был сплошь в красном, в ярко-алой тунике с золотым узором, и прямые черные волосы стекали с его черепа, как смоляной вар. В длинной бороде, как и в волосах, поблескивали серебряные нити – но Исли, переждав свой странный приступ, уже не отвлекался на волосы и платье, не в силах отвести взгляд от королевского лица.
Король был неестественно бледен, прямо до синевы, и худые впалые щеки его, и высокий лоб, подпирающий массивную корону, отливали гадким цветом рыбьего брюха. На висках и на лбу у него голубели вены, сильно извитые, как червяки, а изящный нос торчал на изможденном лице, как у узника после осады.
Но хуже всего были губы. Совершенно необыкновенный рот, широкий, подвижный и алый – как зияющий кровавый порез посредине лица, с толстыми вывернутыми краями. Этот рот беспрестанно двигался, даже когда король молчал. Губы хлопали, стягивались в трубочку, причмокивали – а потом вдруг растягивались в улыбке, как будто государю перерезали глотку от уха до уха. Бледные длинные пальцы, высовываясь из рукавов, беспокойно шевелились.
Исли подумал, что дорого бы дал за возможность заглянуть его величеству в глаза.
Суд продолжался своим чередом – надо отдать королю должное, он разбирался довольно быстро. Вот к королевскому помосту вывели последнего обвиняемого, и Исли искренне изумился. Он узнал его: это был несдержанный на язык пекарь, который укорял Ригальдо в неумении платить по счетам.
Ригальдо при его появлении проснулся, зашевелился в своем кресле, наклонился к отцу. Вид у него был недоумевающе-тревожный. Он тихо заговорил и продолжал горячиться, пока король не прервал его шлепком ладони по бедру. Как будто муху прихлопнул.
Ригальдо тут же замолчал и отвернулся, вцепившись в подлокотники. Король заговорил сам. Он объявил, что этот человек был уличен в краже одной королевской монеты у принца, которую кражу он пытался скрыть, дерзостью и вымогательством выманив себе еще монету. Посему за кражу его следовало бы оставить без руки, сотворившей гнусное дело, а за дерзость – без языка. Но поскольку завтра церковный праздник, а семья пекаря внесла искупительный вклад в королевскую казну, то язык пекарю оставят – замаливать прегрешения. Итого он приговаривается к отсечению трех пальцев – по стоимости калачей, – а в знак высочайшей доброты может сам выбрать, какие пальцы оставить.
Зал взорвался рукоплесканием королевской мудрости и доброте.
Сильнее других бил в ладоши осужденный на увечье пекарь. Беспрерывно кланялся, приплясывал и словоохотливо благодарил. Он кланялся, даже когда стража его уводила.
Исли смотрел на дворян и думал: «Их всех опоили?..» Он видел искаженные искренним восхищением лица, сверкающие глаза, протянутые вперед руки. Слуги – так те вообще ликовали, как будто владыка у них на глазах превратил воду в вино. Король чесал своими длинными пальцами бороду и жмурился от удовольствия. Его алые губы непрерывно изгибались и причмокивали.
И среди этого бесчинства только один человек не разделял общей радости. Ригальдо все еще тянулся к отцу, что-то доказывал, мотал головой и даже топнул ногой. Сверху Исли было отлично это видно.
Король разлепил алые губы и уронил два слова. «Пошел вон», – скорее догадался, чем прочитал Исли.
Ригальдо вскочил на ноги и скрылся из виду. Больше делать на чердаке было нечего. Король все так же продолжал махать своим подданным, купаясь в лучах любви. Исли осторожно, чтобы не натрясти на нос владыке мусор, прошелся по балкам до самой лестницы и окольными путями вернулся к галерее, где должно было состояться занятие.
Ригальдо уже ждал его. Он снял с себя украшения, небрежно пристроил корону принца на проржавелый доспех у стены. Стащил нарядную узкую тунику и остался в штанах и рубашке. В холодной галерее было видно, как изо рта у него вырывается пар.
Исли положил руку ему между лопаток:
– Замерзнете. Наденьте бригант.
Ригальдо обернулся, схватил его за запястье. Они встретились глазами. Повисла тишина. И за несколько долгих мгновений Исли наконец понял, почему король показался ему особенно неприятным.
Потому что в его неестественно-бледном, уродливом лице можно было разглядеть некоторое сходство с Ригальдо. Будто юного принца отразило кривое мутное зеркало.
Исли сам не ожидал, что понимание этого причинит ему боль.
Ригальдо тем временем смотрел ему в лицо требовательно и жадно, а потом, сделав глубокий вздох, резко спросил:
– Вы видели?..
– Видел, – не стал кривить душой Исли.
– Этот дурак-пекарь… Честное слово, я не доносил на него! Я правда думал, что у меня не хватило монеты!
– Я тоже. Должно быть, это стражник, который был там.
– Ему уже ничем не поможешь. Я пытался…
– Я видел, – кивнул Исли. Ригальдо бросил на него косой взгляд:
– Вы тоже слали ему из толпы поцелуи?.. А я так старался уберечь вас от него!
Исли понял, что он говорит вовсе не о пекаре. И снова решился сказать правду:
– Ваше высочество, если бы я слал, я все еще был бы там. С этой толпой.
Ригальдо беспомощно моргнул, и тогда Исли взял его за плечи, развернул лицом к свету и всмотрелся ему в лицо.
– Какого цвета глаза у вашего отца?
– Желтые, – не задумываясь, сказал Ригальдо. – Как сердолик.
Исли вздохнул, одновременно с облегчением и грустью.
У Ригальдо были серые глаза. Он далеко не во всем был похож на короля.
Не замечая его смятения, Ригальдо дернул плечами, высвободился и отошел в сторону. Он нацепил простеганный бригант, поправил защитные пластины. Исли тоже вооружился.
– Не знаю, как он это делает, – вдруг произнес Ригальдо с тоской. – Но каждый раз, когда я это вижу, мне становится плохо. Они так слепо и искренне обожают его, что прикажи им – побегут прыгать со скалы! Что это – сила помазанника богов? Мужское обаяние моего отца? Или они просто любят его, а я – завистливое ничтожество, потому что хочу, чтобы мне перепала хотя бы сотая часть этой привязанности?!
Он почти выстонал это, махнул рукой и отошел в сторону, а Исли вдруг осознал, что еще казалось ему странным в Черном замке.
За все дни, проведенные здесь, он ни разу не видел, чтобы люди любили друг друга.
В Черном замке любили одного только короля.
Автор Ирен Адлер
Канон: «Космоолухи» О. Громыко, Шекспир «Ромэо и Джульетта»
Размер: драббл
Пейринг/Персонажи: Дэн/Трикси, Лаки, Тед, Ланс
Категория: гет
Жанр: драма, юмор, стихи
Рейтинг: PG-13
Пролог
Две киборгов линейки Bond и DEX’
В лесах Кассандры, где свой штаб открыла
Контора Киры, запретили секс
Межвидовой. Запрет тот осудила
Сама глава великой ОЗК,
Но что за дело главарям бездушным,
Не знающим любви наверняка
До горестей двух киборгов бэушных.
Помилостивей к слабостям пера!
Для автора рифмовка лишь игра.
Тед
Призыв вай-фай не достигает цели.
Он, верно, тут под деревом залип
И представляет, что его девица
Как вишенка поспелая в саду,
Прям в рот к нему без косточки свалилась.
Она не ягода, дубина, она Bond!
Дэн, ты дурак железный!
Достал, однако. Поспешу в постель.
Мне Кира ночь любви наобещала.
Пошли со мною, Ланс.
Ланс
Идем. Зачем
Искать того, кто найден быть не хочет?
Дэн
Один — ребенок, а другой повеса,
Им боль смешна. Запрос пришел? Неужто?
Пакета данных требует! О Трикси!
Ты мой вай-фай! Убей искина пингом;
Она и так от зависти больна,
Что ты ее затмила частотою.
На балконе показывается Трикси.
Оставь служить богине ОЗК.
Деск волонтерши скушен и невзрачен.
Он лишний для тебя. Смени его.
О пирсинг на губе! О радость!
Стоит, сама не зная, кто она,
Сканируя пространство, слов не слыша.
Для киборгов в командных строчках речь!
О, как я глуп! С ней говорят другие.
Два самых глупых киборга, вот Лаки,
Желает отлучиться с Реми, просят
Начальнице пока их не сдавать.
Ах, если бы ее шпионский сканнер
Диапазоном ниже бы упал!
К нему в дуэт немедля бы вступили
Мышей летучих радостный вокал.
Сейчас одна, ладонью комм накрыв.
С какою надписью задумалась, сверяясь?
О, как бы мне, устройством добавляясь,
К той надписи припасть?
Трикси
Не повезло!
Дэн
Голосовым сигналом! Клевый хакер
К тому же Bond разумный предо мной.
Ты знаешь, как пробиться сквозь защиту
Над рубежами цифровых блокад,
Которые, податливые скриптам,
Без нужного пароля промолчат.
Трикси
DEX боевой, как жаль, всего лишь DEX!
Отринь линейку, профиль измени,
А если нет, меня взломай, не медли,
Чтоб Bond’ом многомудрым мне не быть.
Дэн
Записывать? Сканировать? Ответить?
Трикси
Линейка мне одна желает зла.
Ты был бы ты, когда б ты не был DEX’ом.
Что значит DEX? И разве так зовут
Импланты и процессор? Твой детектор?
Неужто идентификационных
Имен нет? Киборг — это только киборг,
Хоть Irien’ом назови, хоть нет.
Дэн киборг для любой линейки был бы
Тем верхом совершенств, какой он есть.
Зовись иначе как-нибудь, Дэн киборг,
И всю меня бери тогда взамен.
Дэн
Приказ твой принят! Буду твой избранник.
Я новую прошивку запрошу,
пусть Фрэнк взломает, переустановит.
Трикси
Кто это считывает мой сигнал?
Мои мечты контроллит?
Дэн
Я не смею
Пакетом данных обменяться. Он
Благодаря тебе мне ненавистен.
Когда б запрос не от тебя пришел,
В отказ подался бы, не размышляя.
Трикси
Десятка битов не прошла у нас,
Но мне уже привычна кодировка!
Скажи мне: ты не DEX? Не боевой ли?
Дэн
Не DEX’, не боевой. Мой чип потерян.
Трикси
Зачем сюда ты влез? Еды тут нет.
Ограда под высоким напряженьем.
Тебя ждет форматирования круг,
Когда тебя найдут мои коллеги.
Дэн
Меня привел не голод, а любовь,
Ей вольты в двести двадцать не преграда.
При фоне гормональном может все.
И потому – пошли твои коллеги…
Трикси
Они тебя увидят и побьют.
Дэн
Я – DEX, опасней двадцати шпионов.
Спустись с балкона поскорее вниз,
В лес кассандрийский убежим из дома.
Трикси
А Кире попадемся на глаза?
Дэн
Нас от нее укроет ночь. У Киры
Нет инфракрасных датчиков. Она
Блуждает с фонарем, оставив Теда,
Который будет зол, как шебский крот.
Трикси
Кто показал тебе сюда дорогу?
Дэн
Я все же навигатор. Я влюблен,
Ты первая, кто приоткрыл завесу
Над стороной запретной бытия,
Я говорю про секс, на всякий случай.
Трикси
Программа пусть лицо мое спасет,
А то бы все эмоции парадом
Прошлись бы по щекам и подбородку.
Хотела б я восстановить былую
Bond-совместимую ИэЛь. Да поздно.
Ты помнишь «Мозгоед»? Как мы в каюте,
На терминале, на столе, в постели
Той практике любовной предавались.
Не сомневаюсь я, что скажешь «да».
Упрямство ты в начале проявил
И не желал поддаться страсти нежной
Свой норов дексовский, как файервол
Ты выставил. Но устоять не смог.
Хотя терзался смутным подозреньем
Что Bond прехитрый обведет тебя
И в кабалу преступную заманит.
Что DEX’ и Bond — увы, конфликтный код
В прошивке носят, что они не могут
Преодолеть заложенную в них
Враждебность и несовместимость эту,
Что лишь шпион и соблазнитель Bond,
Что другом и возлюбленной нет дара
Ему остаться в дексовской судьбе.
Конечно, мною овладел азарт,
Нигде не знала прежде поражений
Я от парней-людей и даже Bond’ов.
Легко их соблазнив, себе в копилку
Сердца сгружая, бонусы в игре.
Но ты был неприступен, вежлив, стоек,
И я в тебя из гордости влюбилась.
Теперь уж от судьбы мне не уйти.
Предав свою линейку, стала DEX’ом.
Прости за пылкость и не принимай
Прямых речей за легкость и доступность.
Дэн
О Трикси, как же я могу? С тобой
Мне интересно, будто с человеком.
Клянусь я кассандрийскою луной…
Трикси
О, не клянись луною, в месяц раз
Меняющейся, – это путь к изменам.
Дэн
Так чем мне клясться?
Трикси
Не клянись ничем
Или клянись сгущенкой, высшим благом,
Которого твоя система жаждет.
Дэн
Клянусь сгущенкой, даже если Котька…
Трикси
Сгущенки мало. Добавляем чипсы.
Мне страшно, что появится вторая.
И уведет тебя на «поводке»
Из виртуальных ласк и обещаний.
Дэн
Но как мне убедить, что неправа
В своих ты подозрениях?Только твой я.
Что сделать? Расскажи.
Трикси
Коль ты, мой DEX,
Решил без шуток ты со мною в связке
Единым быть, устройством неразъемным,
Тогда дай знать ты мне, когда и где
Стыковка софтов наших состоится.
К тебе пришлю я Лаки. Он, конечно,
С умом не друг, но тайну сохранит.
Я хакерское все добро сложу
К твоим ногам и за тобой пойду я.
Сто тысяч раз прощай.
Дэн
Сто тысяч раз
Тоскливый вздох блокировать придется.
К подругам мы – как школьники домой,
А от подруг – как будто в морозилку.
– Ну и зачем вы это сделали? – спросила Татьяна Ивановна у Дениса, когда они вышли на улицу.
Денис возмутился в ответ:
– Мне нужны фотографии, что непонятно-то?
– Вы мне не грубите! Я на вашей стороне. И скандалом вы фотографии не получите. Следователь не имеет права до окончания следствия отдать их вам. И любые другие файлы с компьютера тоже.
– Но ведь это просто свадебные фото! – не унимался Денис. – Они даже не мои!
И хотя кричать и буянить сил у него больше не было, но и сдаваться он не собирался. Он хорошо помнил голос заказчика, когда тот позвонил узнать про фотографии.
– Садитесь в машину! – скомандовала Татьяна Ивановна, снимая свою красную «мазду» с сигнализации.
– Спасибо, я пешком! – отмахнулся Денис.
– Садитесь, я сказала! Поговорить нужно!
Голос адвоката стал жёстким и колючим, как проволока над тюремным забором и Денис подчинился. Едва он захлопнул дверь, как Татьяна Ивановна ударила по газам.
Отъехав за несколько улиц от центра «Э», Татьяна Ивановна свернула на тихую улочку, припарковалась и повернулась к Денису.
– Большей глупости, чем вы сделали, невозможно представить! – начала она отчитывать Дениса. – Я изо всех сил стараюсь избавить вас от тюрьмы, а вы, такое ощущение, прямиком стремитесь в неё!
– Никуда я не стремлюсь…
– Тогда зачем вы устроили этот скандал?
– Мне нужны фотографии…
– А если следователь расскажет на суде об этой вашей выходке? Вся наша линия, что вы хороший мальчик, разрушится!
Денис молча отвернулся.
Татьяна Ивановна вздохнула.
– Нужно было сказать мне. Я бы попробовала потихоньку через знакомых экспертов скачать. А теперь это будет сложно сделать.
Денис посмотрел на адвоката и ничего не ответил.
Помолчав немного, Татьяна Ивановна уже мягче сказала:
– Посмотрю, что можно сделать. Попробуем официальный запрос написать. А вы давайте больше без самодеятельности, хорошо? Иначе мы проиграем дело…
Денис продолжал молчать.
– Хорошо?! – требовательно повторила адвокат, и в её голосе снова появилась колючая проволока.
– Хорошо, – буркнул Денис.
– Ну вот и славно! – очаровательно улыбнувшись, ответила Татьяна Ивановна и открыла замок двери. – До встречи.
Денис смотрел вслед удаляющейся красной машине с ненавистью. Он многое хотел сказать своему адвокату, но не сказал. И понимал сейчас, что, даже если всё вернуть, он снова не скажет. И злился от этого.
Машина Татьяны Ивановны давно потерялась среди других машин, а Денис всё стоял и смотрел вслед. Потом развернулся и бесцельно побрёл по тротуару.
Мысли роились в голове, как вороны над свалкой. И как от ворон от них не было никакого толка.
А город жил! Светило солнце, щебетали птицы, трезвонили трамваи, спешили по своим делам люди, и никому не было дела до Дениса и его проблем. И осознание этого факта оказалось болезненней, чем всё остальное, что случилось с Денисом за последнее время.
Не было дела. Никому! Жизнь Дениса интересует только Дениса. Может, ещё маму, но мама не в счёт. Мама – это мама.
А раз жизнь Дениса интересует только его самого, то и разбираться с ней должен он сам. Он должен сам решать свои проблемы. Сам исправлять свои ошибки. Хотя бы те, которые можно исправить. А которые нельзя… Там хотя бы извиниться. Это по-мужски – признать, что ты не прав.
Шагая по проспекту Денис достал телефон. Предстоял непростой и очень неприятный разговор. Избежать этого разговора было невозможно. И лучше позвонить самому, чем ждать, пока заказчик устанет и разозлится окончательно.
– Ало, – через некоторое время ответили в трубке.
– Здравствуйте. Это Денис Моргунов. Я был сегодня у следователя. Мне ваши фотографии не отдали. Сказали, пока идёт следствие, нельзя. Я подвёл вас. Извините.
Говорить было тяжело. Но когда Денис извинился, стало легче дышать. Немного, но легче.
В трубке молчали.
Не в силах вынести молчание, Денис продолжил:
– Адвокат обещала попробовать забрать фотки по своим каналам, но… может не получиться. И ещё, дело в суд передают. Если оправдают, то комп вернут, и я тогда быстро обработаю и отдам… А если…
Денис замолчал. До него вдруг дошло, что его действительно могут посадить. На самом деле. Закроют в камере и всё.
– Бог с ней с обработкой, – наконец ответили в трубке. – Постарайся выручить наши фотки.
Собеседник не орал, не требовал, не угрожал. Он говорил спокойно, с пониманием. И от этого было больнее. Намного больнее.
– Я постараюсь, – ответил Денис, нажал кнопку отбоя и убрал телефон в карман.
– Я постараюсь! – сказал он себе и прибавил шагу. – Я очень постараюсь не сесть!
Денис по-прежнему не думал, куда идёт. И тем не менее, не удивился, когда понял, что ноги привычно привели его к университету.
«Ну да! Кроме фоток на компе ещё и курсовая!» – усмехнулся Денис, поднимаясь по лестнице.
– Моргунов, почему не на лекции? – раздался за спиной голос Маркова.
– Был у следователя, – автоматически ответил Денис, соображая, что сейчас как раз лекция Маркова – последняя на сегодня. Он и не рассчитывал, что успеет на занятия.
«Интересно, а что он сам делает в коридоре?» – подумал Денис глядя на преподавателя.
– Идите в кабинет. После лекции подойдёте ко мне, – сказал Марков.
Денис кивнул и поспешил в аудиторию.
Едва он открыл дверь, как по аудитории сначала пронёсся шелест, а потом вздох облегчения. Народ писал самостоятельную. И пользовался отсутствием преподавателя, чтобы списать.
Не успел Денис плюхнуться рядом с Егором, как вошёл Марков.
– У вас ещё десять минут, – сказал он и сел на своё место. – Моргунов, пишите, сколько успеете, вопросы на доске.
Кристина протянула Денису листочек и ручку. Денис благодарно улыбнулся ей. Она вспыхнула и склонилась к своему листку.
Скользнув взглядом по фигурке Кристины, Денис вспомнил отражения в ночном автобусе. Следователь, камера, адвокат ушли на второй план, а на первый вышла весна. И как ни странно, краснеющая Кристина.
Но нужно было писать самостоятельную, хотя бы попытаться… И Денис перевёл взгляд на доску, к вопросам.
— Дим, смотри! – внешне спокойная Кора подождала, когда её муж подойдет к терминалу, и показала открывшиеся страницы Инфранета:
— Вот официальный сайт города Воронова и ещё… сайт Вороновского музея. Ведь там твоя мама работает? Я всё время просматриваю обновления, вдруг что интересное найдётся… и вот… смотри, объявление: «…в рамках ежегодного празднования Дня города Государственный… музей совместно с местным филиалом DEX-company проводят первый открытый конкурс программистов. Каждому участнику будет дано пять часов для наблюдения за мастерицей, занятой определённым видом рукоделия, и пять — на написание программы для киборга по этому рукоделию…»
— Кора, я не программист… — отмахнулся Дим, — и очень устал на работе. Давай, наконец, ужинать.
— Дим, твой друг Сергей как раз программист и он вполне может поучаствовать. Там лето началось… почему бы ему не слетать? Проведает твоих… может, и выиграет. Ты же хочешь узнать, как там мама… а лететь опасаешься. А он сможет всё узнать. Только заявку надо уже сегодня подать, чтобы место в гостинице забронировали… позвони ему сразу. Первый приз… вот смотри, что написано… «Филиал предоставляет участникам киборгов модели Mary-4 для тестирования написанных программ…»…
— Кора… до этого праздника почти три недели! А здесь к тому времени Новый год наступит! Сколько у него работы будет… но, действительно, ты права… он поучаствовать может… у него вроде ещё неделя отпуска есть… поговорю с ним. Дай, пожалуйста, видеофон… и набери его… спасибо, родная! Серёга, в лето слетать хочешь?
***
Окончание учебного года в Песоцкой школе торжественно отметили шестого июня, а не в конце мая, как в городских школах, по причине участия большинства старшеклассников в проведении сева зерновых культур – хотя у многих это участие заключалось только в подвозе семенного зерна к сеялкам и контролем за своевременной смазкой деталей тракторов. На посеве зерновых традиционно работали только женатые мужчины.
Мира успешно закончила девятый класс, а Огнедар – одиннадцатый, к тому же вернулся из армии отслуживший по призыву Ратмир с медалью «За спасение утопающих» и значком «Отличник боевой подготовки», и потому вечером была собрана вся большая семья на праздник.
Доброхот пригласил в гости своего друга Драгана, а он привёз на пару дней обоих школьных DEX’ов – Кота и Лису.
Директор школы сразу решила давать время от времени кибер-охранникам пару дней выходных – а отдыхать лучше всего на свежем воздухе в деревне. Не в город же их везти? Им там совершенно нечего делать! Да и жили они в городе раньше – ничего хорошего не видели. И потому раз в месяц на пару дней Драган отвозил их в какую-нибудь деревню – в основном туда, где киборгов или нет совсем, или их мало. Отдых есть смена вида деятельности. В деревнях киборгов привлекали к таким работам, которые для них фактически являлись отдыхом от охраны школы – рыбная ловля, вывоз сена с дальних сенокосов или выгул коров, коз или лошадей… – и досыта кормили.
По приглашению Миры и с согласия её матери прилетела и Нина с Василием. Всё-таки уже не чужая, хоть и городская. Конечно, в семье старались никому не сообщать, что вероятный будущий зять – машина. Но… слухом земля полнится – во многих деревнях, где жили родственники Орловых, об этом знали. Кто-то отнесся к этой новости, как к первому признаку дурости, а кто-то – вполне серьёзно.
Столы были поставлены перед большим домом – один длинный стол был предназначен для старших членов семьи и старших гостей, другой – для молодёжи. Родни к Орловым приехало так много, что Нина и не пыталась запомнить, кто кем кому приходится, будучи уверена, что Василий всё запишет и предоставит ей уже в виде таблицы или схемы. Её посадили рядом с Голубой и Искрой, женой Невзора, и представили гостям, как приёмную мать вероятного жениха Миры – боевого киборга Змея Горыновича.
Девушки под руководством Дарёны Карповны носили готовые продукты из дома и уносили пустые миски и тарелки, а приехавшие парни, желая покрасоваться перед ними, почти сразу после ломания хлеба затеяли бузу-пляску на берегу под гармонь и гусли.
Змей только смотрел, стоя у ограды, сканировал приехавших гостей на наличие оружия (плазменного оружия не было ни у кого, но у всех взрослых парней и мужчин были ножи) и записывал. За стол его не звали – а самому напрашиваться показалось неприлично, и у хозяйки спросить не посмел. Не позвали его и в пляску – у гостей не было уверенности, что не знакомый им боевой киборг сумеет удержать себя в руках настолько, чтобы никого не повредить.
После основной части застолья – после горячих каш и рыбников, но до подачи чая и пирогов – часть гостей разбрелась по домам братьев Миры, и Нина тоже решила прогуляться и пройтись по деревне, совсем упустив из виду Василия, увлечённо болтающего с девушками.
В первый её приезд деревня казалась не настолько длинной, как теперь… плотная грунтовая дорога повернула мимо огорода и пастбища, затем сузилась до тропы. Тем временем завечерело, и она сама не заметила, как зашла довольно далеко от последнего дома в сторону леса, где ей виднелось ещё какое-то строение. Внезапно тропа ушла из-под ноги, левая нога подвернулась… она вскрикнула и упала бы, если бы её не подхватили сильные руки… молоденькой высокой девушки в светло-зелёном платье, сверкнувшей красными глазами в наступающей темноте.
— Не надо так пугаться. Меня Вася попросил за Вами присмотреть. Я Лиса… киборг DEX-6. Я из Песоцкой школы. И… я Вас помню… это Вы нашли нас, меня и Кота, в школьном подвале… в городе.
— Погоди… ты… школьный киборг? – Нина удивилась в большей степени тому, что Лиса заговорила с ней сама. — У меня… что?.. есть на тебя права управления?
— Да, третий уровень. Учитель Драган нам сразу прописал Вас… обоим. Давайте помогу дойти… или даже донесу. Мне не тяжело, правда!
Лиса подставила плечо и потихоньку помогла Нине идти, по пути рассказывала о жизни в селе и работе, и о том, чем сельская школа лучше городской… пока не довела её до флайера, у которого уже стояли Василий и Змей. Нина так укоризненно посмотрела на парней, что Василий тут же залез на место пилота, а Змей положил на заднее сиденье большую корзину с копчёной рыбой.
Заметив Нину, подошла Голуба с Майей и подала корзинку с пирогами:
— Вам уже пора? Дома чаю попьёте тогда… Майечка у нас умница, уже столько косынок сплела… и скатерть кружевную начала уже. Куда и девать всё это? Только нитки переводит…
— Куда девать? Сдайте в лавку на турбазе. Или могу в музейную лавку отвезти… всё-таки ручная работа. А туристам незачем знать, что руками киборга кружева сплетены. Началось лето, туристы купят всё. Нитки я куплю, только напиши мне, какие нужны.
— Ну, если так… лови файл… — и Голуба приказала Майе сходить в дом, взять корзинку для рукоделия, сложить в неё все сплетенные ею кружевные косынки и воротнички, и принести к флайеру, что Майя и сделала.
Нина попрощалась, флайер взлетел, и только после этого она обратилась к Василию:
— Где ты был, когда я заблудилась и чуть не упала?
— Так ведь не упали же? Лиса же всё время была рядом… а зато я такое узнал!..
И Вася рассказал, что в космопорте Ратмир вроде бы с кем-то подрался и пришлось платить штраф, и что в военное училище, куда его хотел запихать отец, его теперь не примут, и тут же спросил: «Как можно куда-то запихать человека, если он не хочет?», и что Ратмиру придётся искать работу на ближайшие год или два потому, что отец отпускать его на платное обучение не желает, а на архитектора бесплатно не учат… и что Огнедару пришла повестка в армию, но он поедет в то самое училище… и что Дар туда тоже не особо стремится, но надо, чтобы в роду был хоть один профессиональный военный… потом похвастал, сколько песен записал у девушек: «Они из других деревень, а им Вы слова не давали…», и сделал записи плясок, и не забыл скопировать записи Змея, Агнии и Лютого…
К концу полёта Нина успокоилась, и на своеволие Василия не сердилась – он действительно много информации успел собрать.
***
В субботу Нине поставили четыре экскурсии – доплата за них совсем не лишняя, и потому на острова полететь не смогла. Змея лететь к ней не отпустили – в соседней деревне вроде бы видели то ли волков, то ли ещё какого зверя, и потому охрана стада на пастбище была усилена. А изготовленные Вороном и Авелем игрушки отвезти надо было. И потому в город пришлось лететь Виктору.
Особого желания лететь в город у него не было, но ничего страшного не произошло – привезённую керамику хозяйка сдала в лавку на продажу, подала подарок для Авеля от Линды и отправила обратно.
Не получилось посетить острова и в воскресенье – утром было две экскурсии, а в обед позвонил Степан и сообщил, что на Купалу собираются торжественно открывать конюшню, но конюх нужен уже сейчас:
— …лошадей пока привезено два мерина, но к открытию будут ещё пять кобыл, помесь с рысаком… и Борис пообещал достать и прислать пару кибер-пони. Ты обещала киборга на работу конюхом… его желательно привезти уже сегодня…
Нина этого не то, чтобы совсем не ожидала – знала, что собираются закупить лошадей для катания туристов – но всё же новость была… не совсем вовремя. Кибер-пони – очень к месту, Пламен сможет работать с ними по программе. Но… справится ли Irien с живыми животными? В любом случае – отвезти его и устроить необходимо сразу. Вызвонила Фрола и велела привезти Пламена в посёлок, сама прошлась сначала по рынку и купила ему пару сменных рабочих комбинезонов, бельё-носки-рубашки, куртку и крепкую обувь. И тоже полетела в посёлок – на этот раз взяла с собой Динару.
Конюшня Нине понравилась – добротное строение в два этажа, в котором были двадцать достаточно просторных денников, широкий коридор, два тамбура, две раздевалки, совмещённый санузел, кабинет бригадира, аммуничная… и оборудованная на втором этаже тёплая жилая комната для киборгов с кроватями и постельным бельём.
Снежана, как бригадир фермы, дала Нине третий уровень на обоих DEX’ов охраны – и Нина устроила Пламена со всеми возможными удобствами.
Пришедший Боголеп тут же провёл тестирование программы конюха – в присутствии людей Пламен вывел из денника коня, вычистил, оседлал, вывел из конюшни в загон, там сел в седло и проехал несколько кругов разными аллюрами.
Нина осталась довольна и спокойно отправилась домой.
***
На следующий день как раз после полуденного звона на колокольне в кабинет к Нине пришёл Лёня с вопросом:
— А… не надо ли Вам кибер-голубей?
— Надо, — машинально ответила Нина и тут же спохватилась: — А… есть кибер-голуби?
— Есть… был спецзаказ одного голографа… ему надо было, чтобы они красиво летали. Сделали сорок штук… вдруг бы какие-то не прошли бы тестирование. А он заказывал двадцать, и именно столько и выкупил. Остальных на продажу выставили… Вера как раз летит на семинар в центр… привезла бы. Но нужна предоплата. В течение суток желательно.
— Вот ничего себе! Деньги есть… в лавке игрушки хорошо продаются. Но нужен киборг, который за голубями ухаживать будет…и программу для него.
— Вера привезет и программу… и киборга может привезти вместе с программой, там наверняка найдётся… списанный по возрасту Mary. Или Irien. Я всё точно узнаю и перезвоню. Пока.
— Пока.
Вот так получается. Согласилась, не думая – и в результате придётся выкупать кибер-голубей с кибер-смотрителем за кибер-голубями… а что делать? Не оставлять же их там… на утилизацию.
Они окупят себя быстро… если их использовать… а где можно их использовать с пользой для дела?.. участие в праздниках… — возможно! – но… нужно строить голубятню и давать пару DEX’ов охраны… а вот лишних DEX’ов как раз и нет… в коллекции в основном Irien’ы. Покупать надо где-то… просмотреть объявления? Наверно, надо так и сделать… и решать все надо очень быстро.
Вскоре стало тяжело даже обсуждать что-либо с Азирафелем, потому что ангел стал подвержен внезапным переменам настроения. В одну минуту он был в порядке и рассеянно болтал с Кроули о том о сем, а в следующее мгновение он угрюмо опускался в своё кресло или удалялся наверх, очевидно, находя само молчаливое присутствие Кроули невыносимым.
Было тяжело притворяться, что это не расстраивало Кроули, хотя демон изо всех сил старался не досаждать Азирафелю, и обычно в итоге оставался снаружи или в гостиной, тоскливо глядя на ряд тонких чёрных дневников. Иногда он легонько проводил пальцем по их корешкам, у него чесались руки вытащить один и прочитать, но он сдерживал себя. Он отчаянно хотел знать, какие секреты скрывали дневники, но он говорил себе, что подождет и прибережет их… на потом.
Это были одни из немногих моментов, когда он позволял себе думать о невозможном времени после Азирафеля, но он знал, что ему понадобится хоть что-то, за что можно будет держаться, что-то, что напоминало бы ему об ангеле. И что могло быть лучше, чем читать рассказ о жизни Азирафеля, написанный его собственной рукой.
Июль только начинался, когда Кроули вернулся после короткого похода в магазин и обнаружил, что Азирафель подозрительно отсутствует в коттедже. Вспышка тревоги пронзила демона, он положил пакет с овощами, который нес, в кухне, и снова вошёл в гостиную. Он как раз собирался броситься вверх по лестнице и начать поиски Азирафеля, когда услышал слабый звук, доносившийся из одного из открытых окон.
Кроули торопливо вышел из коттеджа и обогнул маленький каменный дом, чувствуя волну облегчения, захлестнувшую его, когда он обнаружил ангела. Азирафель сидел на заднем дворе, прислонившись к стене коттеджа, подтянув колени к груди, и, обхватив голову руками, плакал.
– Азирафель? Ангел, что с тобой? – спросил Кроули, не трудясь скрыть беспокойство в своём голосе, и подкрался поближе к ангелу, боясь спугнуть его. Он был в полном порядке двадцать минут назад, когда Кроули уходил.
Азирафель резко поднял голову, когда демон приблизился, его глаза были красными, а по щекам струились слезы. Он громко шмыгнул носом и не сделал попытки собраться.
– Кроули, – прошептал он хрипло, не отвечая на вопрос.
– Да? Я здесь, – сказал Кроули, сглотнув и присев на колени, а потом развернулся, чтобы усесться так же, как сидел ангел, спиной к коттеджу.
Азирафель, казалось, немного съежился и ушёл в себя, подобрав ноги поближе, как будто он боялся коснуться демона.
Кроули сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Он подвинулся на пару дюймов назад, чтобы его лопатки опирались о твёрдый камень стены коттеджа.
– Что случилось, ангел?
Азирафель поднял плечи, пожал ими и снова шмыгнул носом.
Кроули кивнул и просто остался сидеть рядом с ним, слушая сдержанное икание и прерывистые всхлипывания Азирафеля, изо всех сил пытаясь не потянуться и не попробовать каким-нибудь действием утешить ангела. Ему было невыносимо видеть Азирафеля таким.
– Просто… – начал Азирафель, но потом замолк. Он откашлялся. – Я как будто вижу, кем я был, иногда. Как будто бы я могу вспомнить фрагменты, а потом ещё какие-то, я просто… Я не могу…
Кроули почувствовал ком в горле и посмотрел на траву.
– Такое чувство, будто части меня просто… просто забирают, – признался Азирафель голосом, полным не пролитых слез. – И в конце концов… не останется ничего. Я теряю, я чувствую это… но иногда я не знаю… не знаю, что я теряю.
Кроули сглотнул.
– Мне жаль.
Азирафель шмыгнул носом.
– Что мы такое, – спросил он так, будто готов был заплакать. – Как не сумма наших воспоминаний? Кем я буду без своих?
Кроули молча смотрел на ангела.
– Ты будешь собой, – сказал он.
Азирафель всхлипнул.
– Ну да.
– Нет, – сказал Кроули, поворачиваясь, чтобы лучше видеть ангела. – Мы – это наши воспоминания, конечно, но мы не только это, верно? Ты всегда будешь, ну, ты знаешь, собой: ты был собой, когда я впервые тебя встретил, и ты все ещё ты сейчас, даже несмотря на то, что прошло шесть тысяч лет. Время не меняет то, кем ты являешься, – настаивал Кроули. – Оно просто делает тебя больше тем, кем ты уже был.
Азирафель громко всхлипнул, слёзы все ещё струились по испещренным морщинками щекам.
– Я тебе не верю.
Кроули собрался было дальше доказывать свою точку зрения, но Азирафель внезапно повернулся к нему и уткнулся лицом в грудь Кроули, одной рукой вцепившись в плечо демона. Кроули понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что происходит, а потом он осторожно обнял ангела, которого снова начали сотрясать рыдания.
– О, Кроули, я не хочу умирать, – всхлипывал Азирафель, и его пальцы судорожно сжимали ткань пиджака демона. – Я не хочу забывать.
Кроули открыл рот, чтобы напомнить ангелу, что он всегда может Подняться, но остановил себя прежде, чем первый звук успел слететь с его губ. Он вспомнил своё обещание, то, которое он дал Азирафелю с ясным взглядом, понимающим и древним. Он виновато закрыл рот.
– Я понимаю, – сказал он вместо этого, осторожно водя рукой по спине ангела вверх и вниз. – Мне жаль, и я понимаю.
~~***~~
Чем дальше уходило лето, тем хуже шли дела. Азирафель стал все чаще дремать днем, засыпая с книгой в кресле, а иногда даже за работой в саду. Это уравновешивалось приступами постоянной бессонницы, когда Кроули приходилось решать, что ему нужнее – проспать свои собственные восемь часов или остаться бодрствовать и приглядывать за ангелом. Так как Азирафель обычно просто сидел и читал, а Кроули стал крайне зависим от сна за семнадцать лет, он чаще склонялся к первому.
Расхаживание по комнате, о котором упоминала доктор Гриффитс, началось после этого: Азирафель делался очень беспокойным без всякой на то причины, и нервно расхаживал по маленькому коттеджу, как будто готовился к большому представлению. Это обычно заставляло и Кроули тоже дергаться, и он молча следил за ангелом глазами, переходя из комнаты в комнату, чтобы убедиться, что он случайно не поранится, что происходило часто в последнее время. Когда Кроули не нужно было на работу и на улице была хорошая погода, он брал Азирафеля на прогулку, когда тот был в таком состоянии, надеясь, что благодаря движению возбуждение покинет его.
Кроули пользовался возможностью тщательнее проверить горизонт на предмет сверхъестественного вмешательства, но все было тихо, как всегда.
Кроули полностью забрал у ангела обязанности по готовке, даже когда это означало, что нужно быстро приготовить что-то после того, как он возвращался из банка поздно вечером. Азирафель испортил слишком много блюд и нечаянно обжегся слишком много раз, чтобы Кроули доверял ангелу подходить хотя бы к микроволновке. В результате этого, Азирафель проводил все больше и больше времени или рассеянно работая в саду, или читая – обычно просто перечитывая всю свою коллекцию множество раз, потому что он забывал книги, которые прочёл первыми к тому моменту, когда доходил до конца.
Приглядывать за ангелом не должно было быть так хлопотно, ведь Азирафель обычно делал все, чего от него просили, и, похоже доверял мнению Кроули безоговорочно, но это выматывало демона беспредельно. Он постоянно беспокоился, что Азирафель попытается готовить, оставит плиту включённой слишком надолго и спалит дом, или что он решит прогуляться один и заблудится, или что он просто заснет и не проснется.
Каждый раз, когда они выходили на люди – в паб ли или на чай к кому-нибудь из жителей деревни, – Кроули приходилось полчаса перед этим подготавливать Азирафеля и себя самого к встрече с миром, а потом нервничать всю дорогу туда из-за каждой мелочи, которая могла пойти не так. Он также заметил, что все более оберегает ангела, с подозрением относясь к каждому доброжелательному предложению и срываясь, иногда довольно резко, на людей, которых они с Азирафелем знали последние семнадцать лет. Демон обычно извинялся после, и они, казалось, всегда относились с пониманием. Несколько женщин деревни обзавелись привычкой печь им с Азирафелем тортики и другие сладости, обычно сопровождая их запиской, в которой говорилось, какой он хороший человек. Кроули не чувствовал себя хорошим человеком. Он чувствовал себя человеком, который терял все, что когда-либо позволял себе любить. Очевидно, предполагалось, что тортики с этим помогут.
Дела в банке шли уверенно, благодаря гениальным юридическим уловкам Кроули. Уолтер Джеймисон был явно доволен работой демона, но, казалось, требовал от него все больше и больше с каждой неделей, а Кроули мыслями был все больше в другом месте. И как будто и того было мало: ему становилось все сложнее и сложнее намеренно одурачивать жителей деревни, которые были так добры к нему, даже когда он срывался на них, и чьё присутствие всегда делало дни Азирафеля светлее.
Поэтому, когда Донни однажды вошла в банк и сказала, что она не доверяла этому месту ни на грош последние сорок лет, но теперь хотела бы открыть счет, потому что Кроули там работает, стало быть, не может оно быть таким уж плохим, – было не удивительно, что демон вскочил из-за своего стола и выкрикнул названия и цифры всех поправок, которые лишили бы её честно заработанных денег.
К счастью, мистер Джеймисон ушёл пораньше в тот день и не видел, как Кроули нацарапал на бумаге те цифры, которые только что огласил, вместе с лазейкой, которую он вписал в правовую защиту банка, а затем выпроводил свою потенциальную клиентку из здания. Демон ткнул листок в грудь Донни и ринулся прочь, чувствуя себя взвинченным и вымотанным и мечтая только присесть и спокойно выпить чаю с Азирафелем – желание, за которое он давным-давно перестал себя казнить.
Злость Кроули иссякла к тому моменту, когда он достиг коттеджа, где столб густого чёрного дыма лениво поднимался из трубы. Когда он приблизился к ухоженным клумбам с мягко покачивающимися на ветру красными и белыми маками, он услышал приглушенные крики.
Кроули почувствовал резкую вспышку страха, пронзившего его, бросился вперед, толчком открыл дверь, шагнул внутрь и застыл.
Первым, что он увидел, были книги.
Они были разбросаны по полу, все старинные, редкие и любимые тома Азирафеля лежали с раскрытыми страницами, как будто кто-то небрежно их разбросал.
Вырванные страницы летали по воздуху, подхваченные сквозняком, поднявшимся, когда демон открыл дверь; свет бросал на все искаженные тени.
Следующим, что он увидел, было пламя.
Оно теснилось в камине, но освещало большую часть комнаты, и в с этом свете был виден Азирафель, стоявший неподвижно у очага среди останков своих драгоценных книг. Защитная ширма, которую Кроули установил на камин после случая с дроздом, была сорвана и валялась неподалёку, открывая полный доступ к очагу. Огонь громко трещал вокруг массы почерневших предметов, объятых поглотившим их пламенем.
– …не лгите мне! – это был Азирафель, кричавший, глядя в камин.
Он замолчал, прерывисто всхлипнув, и в отчаянии упал на колени перед камином.
Кроули, в ужасе глядевший на эту сцену, наконец, обрёл голос.
– Азирафель!
Ангел ахнул и поднял голову, сильнее вцепившись во что-то длинное и чёрное, что было в его руках. Кроули бросился вперед, чувствуя пронизывающий ужас.
– Что произошло? – спросил демон, запнувшись за разбросанные книги. Он снова оглядел комнату, ища признаки того, что Азирафель был ранен, что в комнату кто-то проник…
Азирафель открыл рот, как будто чтобы ответить, но лишь снова разразился слезами и упал назад, когда Кроули устремился к нему.
Внимание демона привлекли книжные полки, когда он, содрогнувшись от ужаса, заметил, что ряд тонких чёрных дневников пропал.
Он в панике лихорадочно обернулся кругом, обыскивая глазами пол. Их нигде не было видно.
– Дневники! – закричал Кроули, он подбежал к большой стопке книг на полу, и, упав на колени, стал в отчаянии рыться в ней в поисках гладкой чёрной кожи. – Твои дневники, ангел… кто… где…
Кроули снова вскочил на ноги и развернулся, с лицом, горевшим от жара, чувствуя, как все, на чем он строил свои надежды, рушилось у него на глазах.
– Ангел…
Азирафель глядел в камин большими глазами.
У Кроули внутри что-то оборвалось, он рванулся к камину, оттолкнув Азирафеля, и уставился на пламя.
Его глаза зачарованно смотрели на плоские чёрные предметы, охваченные пламенем, различая у верхнего размер, форму и материал…
Кроули сунул руку в огонь и отдернул её с резким воплем, когда его пальцы коснулись горящей кожи переплета. Прежде, чем он успел обдумать что-то, Кроули протянул обе руки вперёд и пальцы тут же пошли пузырями, когда он вытащил несколько тонких, чёрных предметов из огня.
Пламя последовало за ним: перекинулось ему на рукава и все еще плясало на обуглившихся останках того, что когда-то было историей жизни Азирафеля.
Кроули, громко матерясь, вытащил оставшиеся дневники на пол коттеджа, вместе с искрами огня и чёрными хлопьями сажи, чувствуя, как глаза горят от боли. Последняя пара дневников не поддалась его измученным пальцам, рассыпавшись в горящий пепел, и Кроули подавил вопль.
Демон отдернул руки, пальцы которых были красными и дымились, кожа уже начала лопаться страшными ожогами. В висках у него стучало от боли, и несколько отчаянных ударов сердца он был в состоянии только смотреть на свои пальцы, гибнущие у него на глазах.
Потом он вспомнил о своей магии и обратился внутрь себя, быстро влив свежую силу в обгоревшие руки, стиснув зубы и застонав, когда кожа стала возвращаться на место.
Закончив, Кроули судорожно вздохнул и упал на четвереньки, быстро, торопливо гася остатки пламени, все ещё цеплявшиеся за тонкие чёрные дневники, которые он вытащил из огня. Потом он сделал глубокий, прерывистый вдох и повернулся к Азирафелю, который глядел на него огромными глазами с выражением совершенного ужаса. На его щеках блестели дорожки слез.
Кроули взял ближайший дневник и открыл его на развороте ближе к середине. Страницы обгорели и были совершенно черными и, когда Кроули в ужасе попытался перевернуть их, бумага рассыпалась в его пальцах, оставив тёмные пятна сажи на его руках.
– Нет, – прошептал Кроули, отчаянно впиваясь пальцами дальше в книгу и открывая её на странице ещё ближе к концу. Весь том распался под его пальцами, не оставив ничего, кроме обуглившейся бумаги и запаха горящих чернил. Демон схватил второй журнал и рывком открыл его.
– Нет. Нет… Нет! – голос Кроули становился все громче от паники, когда он в отчаянии схватил ещё один журнал, и еще, и еще, быстро открывая их и чувствуя, как его глаза жжёт сильнее с каждым разом, когда хрупкие чёрные томики рассыпались тёплым пеплом в его руках. Он понимал, что не может вернуть их магией, не зная, что в них написано – не прочитав их сперва. Кроули взял последний том, который еще тлел по краям, когда он открыл его, от отчаяния разорвав переплет.
Пропало. Пропало всё.
Некоторое время Кроули мог только прерывисто дышать, глядя на уничтоженный дневник в своих перепачканных сажей руках, не в состоянии осмыслить, что произошло. Все, что Азирафель написал – от Эдема до Мидфартинга – все шесть тысяч лет их общей истории и единственное, что у него осталось бы в память об Азирафеле, – все это исчезло, все просто…
Кроули не заметил, когда встал, но он дрожал от ярости, боли и горя.
– Кто это сделал? – спросил он с дрожью в голосе.
Он понял, что Азирафель все ещё сидит рядом на полу, тихо плача.
Кроули развернулся лицом к ангелу, тяжело и быстро дыша, чувствуя, как краска гнева заливает его лицо и он готов буквально уничтожить того, кто разрушил его будущее так окончательно.
Демон яростно уставился на Азирафеля, который не отвечал на его вопрос.
– Кто это сделал?– пророкотал Кроули.
Азирафель поднял на него глаза, безмолвно, все с теми же слезами, струившимися по его щекам.
Кроули упал на колени перед ангелом, схватил его за плечи и грубо встряхнул.
– КТО?
Азирафель испустил горестный всхлип, а потом медленно поднял глаза и встретил взгляд Кроули.
Кроули нетерпеливо ждал, когда ангел скажет ему, кто совершил это непростительное преступление, а потом вдруг ощутил, как его мир обрушился под ногами.
– Нет.
Азирафель всё еще глядел на него этими огромными, испуганными, полными слез глазами, блестевшими на лице, обрамленном золотистыми завитками, падающими ему на лоб неуправляемыми спиральками.
– Нет. Нет, – пробормотал Кроули. Он не мог в это поверить. Он отказывался.
Он понял, что встал, и, спотыкаясь, отступил назад к сгоревшим дневникам. Азирафель любил книги. Он бы никогда… он не мог свои собственные… не мог бы, зная, что они значат для Кроули…
Демон почувствовал, как его охватил прилив ярости, мгновенно смывшей ужас.
– Так значит, ты не хотел, чтобы я их прочитал, да? – со злостью прошипел Кроули. – В этом вссссе дело?
Азирафель заметно отпрянул, но ничего не сказал.
– В этом дело? – проревел Кроули. – Как… как ты мог… ты эгоисссстичный, надменный…
Азирафель повернулся и стал отползать от Кроули по полу, пытаясь спрятаться от гнева демона.
– А ну, вернись! – заорал Кроули, ярость горела в его венах, когда он метнулся вперёд, схватил ангела за свитер на спине и потащил его назад к камину.
– Пожалуйста, – всхлипнул Азирафель, безвольно упав на пол, когда Кроули отпустил его, и крепче сжав в руках что-то длинное и угольно-черное…
– Хватит с меня этого чёртова пера! – выкрикнул Кроули, затем нагнулся и выхватил своё собственное второстепенное маховое из рук Азирафеля.
– Нет! – воскликнул ангел, протягивая за ним руки, когда Кроули в ярости бросил перо в сторону камина. В глазах Азирафеля вспыхнуло отчаяние, и он нырнул вперёд, попытавшись перехватить его, но Кроули грубо толкнул его назад на пол.
Ангел сразу же поднялся вновь и на этот раз умудрился проскочить мимо Кроули и добраться до камина, поскользнувшись на груде книг и вырванных страниц.
Кроули сердито зашипел и снова потянулся к Азирафелю, но ангел сумел прежде сомкнуть пальцы на пере, которое невредимым приземлилось на край очага. Он снова прижал его к груди, когда Кроули протащил ангела через несколько книг и с силой швырнул на пол.
Упав, Азирафель снова заплакал, обхватив руками, будто защищая, второстепенное маховое. Кроули никогда еще не ненавидел это перо так сильно.
Демон упал на колени и, схватив ангела за плечи, снова рывком вернул его в вертикальное положение и резко встряхнул.
– Зачем ты это сделал? – спросил он, слыша, что его голос полон отчаяния.
Азирафель даже не пытался освободиться от гнева демона и его грубых рук, только весь сжался, вцепившись в перо и плача еще сильнее. Это был не тот ответ, которого ожидал Кроули.
– Как ты мог? – воскликнул Кроули, и его голос охрип. – Это же книги, Зира, ты любишь книги… и они твои… твои собственные… Я хотел… Они были тем, что я… Что я… – Кроули больше не мог продолжать. Он умолк, упал с колен и сел, его глаза горели от слез, которые он не мог пролить.
Он понял, что грубая хватка, которой он держал ангела, ослабла, и мгновением позже огромная волна боли и чувства вины захлестнула его. Азирафеля в его руках била страшная дрожь, сажа была размазана по его залитым слезами щекам и его золотым волосам, руки сжимали потрепанное перо Кроули с такой силой, что, наверное, сломали стержень.
Но как бы демону ни хотелось продолжать кричать на Азирафеля, отчитывать его, трясти и требовать объяснений, почему ангел так с ним поступил, он больше не мог заставить себя это делать. Потому что это все еще был Азирафель, который плакал и дрожал и казался более напуганным и одиноким, чем Кроули когда-либо его видел.
Кроули не смог подавить свой собственный всхлип, когда он подался вперед и заключил ангела в сокрушительные, отчаянные объятия.
Азирафель снова заплакал, прильнув к теплу демона, и они стали вздрагивать в унисон.
Кроули уткнулся лицом в клетчатый свитер на плече Азирафеля, сотрясаясь от сухих, глухих рыданий.
– О, Зира, – хрипло проговорил он между судорожными вздохами, чувствуя, как вина заполняет его до самого дна. – Прости меня.
Азирафель ответил тем, что отпустил перо и обхватил руками Кроули, цепляясь за его пиджак на спине так отчаянно, как будто никогда не хотел отпускать.
Долгое время они просто сидели так, вцепившись друг в друга и всхлипывая, но потом Кроули удалось взять своё дыхание под контроль, и он отстранился, легонько положив руки на плечи Азирафеля, удерживая его на месте. Глаза и нос Азирафеля были ярко-красными, а его щеки были испачканы слезами и сажей.
– Почему ты это сделал, ангел? – спросил Кроули с отчаянием, понимая, что его голос звучит, как мольба, и ни капли не заботясь об этом. – Почему ты это сделал?
Азирафель шмыгнул носом и посмотрел на него, его кристальные глаза все ещё были полны ужаса, хотя теперь к ним примешивалась боль.
– Все хорошо, – сказал Кроули, и его голос надломился от вспышки обжигающей вины, пронзившей его при мысли о том, как он обращался с ангелом.
Он поднес руку к щеке Азирафеля, и ангел резко отпрянул.
Кроули застыл, сердце болезненно сжалось в его груди. Потом он сглотнул, и его рука преодолела остаток пути, так что кончики его пальцев едва касались мокрой от слез щеки ангела. Он направил магию по своей ладони в Азирафеля, веля ей исцелить любую боль, которую она найдет.
Азирафель быстро заморгал и посмотрел на него с удивлением, проступившим на его лице.
Демон как смог, улыбнулся ему, когда его магия закончила свою работу, и убрал руку.
– Мне правда жаль.
Азирафель долго смотрел на него с выражением отчасти недоверия, отчасти надежды, слёзы все ещё текли по его щекам. Кроули почувствовал, как у него в носу снова защипало, и отвел взгляд. Кого он обманывает? – он не достоин прощения ангела.
Взгляд Кроули упал на ближайший сгоревший дневник, и он потянулся к нему, дотронувшись невесомыми пальцами до потрескавшейся кожи. Он аккуратно собрал его и поднес поближе.
Азирафель смотрел вниз на него, когда Кроули осторожно приоткрыл дневник, пробегая рукой по почерневшим, ломким страницам, все ещё теплым. Он перелистнул их, но нашел мало того, что можно было разобрать.
– В них не было смысла, – хрипло проговорил Азирафель. Кроули внимательно посмотрел на него. Глаза ангела были прикованы к книге, а руки теперь цеплялись за рукава пиджака демона у локтей. – Я не мог… Они были написаны моим почерком, – прошептал Азирафель хриплым голосом. – Но я не помню, как писал их. И в них говорились… в них говорились такие вещи, – его взгляд нервно метнулся вверх на Кроули, а потом назад на уничтоженный дневник. – Я не помнил… не узнавал ничего. Они не укладывались в голове. И в них было так… так много…
– В них было шесть тысяч лет, ангел, – мягко сказал Кроули, не в состоянии скрыть боль в своём голосе.
Азирафель поднял на него глаза, недоверчиво шмыгнув носом.
– Шесть тысяч…
Демон кивнул.
Замешательство отразилось на лице Азирафеля.
– Но я… Это невозможно.
Кроули сглотнул и поудобней сжал одной рукой плечо Азирафеля.
– Ты ангел, Зира. Азирафель. Это ты. Ангел Небесный. Со времён Эдема… ну, даже раньше вообще-то.
Азирафель в смятении наклонил голову.
– Это… Это правда?
Кроули за кашлем скрыл болезненный смешок.
– Да, ангел. Это ты.
Азирафель обдумал это, и ещё одна слеза скатилась по его щеке. Когда он снова поднял глаза на Кроули, он казался потерянным, ожидающим ответов от демона.
– Тогда почему я… Почему я чувствую это? Смерть… просто… Я его чувствую, – Азирафель содрогнулся, тьма мелькнула в его глазах, и руки крепче вцепились в рукава Кроули. – Он так близко, – прошептал ангел.
Кроули понадобилось три попытки, чтобы суметь сделать новый вдох.
– Ты… ты Пал, ангел, – прошептал он. – Ты сделал глупость – чертову глупость – спас меня от Небес и сделал ещё кое-что, и они… ты Пал. Ты теперь человек, – Кроули сглотнул. – Смертный.
Азирафель посмотрел на него, и на мгновение Кроули подумал, что ангел ему не верит, но потом Азирафель лишь опустил глаза и сказал:
– О.
Кроули почувствовал, как его губы изогнулись в полуулыбку.
– Это помогло хоть чуть-чуть?
Азирафель шмыгнул носом.
– Немного, – сказал он. – Это звучит капельку невероятно…
Кроули не смог подавить короткого смешка.
– Не буду с тобой спорить.
– Но я верю тебе, мой дорогой.
Кроули бросил на Азирафеля взгляд, и ангел, казалось, так же, как и он сам, удивился той нежности, с которой прозвучали его последние слова.
– Мой дорогой, – повторил Азирафель, и вдруг вдвое крепче схватился за Кроули. – «Мой дорогой» – это ты!
Кроули улыбнулся, немного неуверенно.
– Я полагаю, да. Так ты меня зовёшь, во всяком случае.
Азирафель выглядел так, будто множество вещей вдруг разом стали ясны ему, и он снова обхватил Кроули руками в долгих и крепких объятиях.
– Ладно, ладно, я уловил суть, – хмыкнув сказал Кроули, чтобы поднять им настроение, а потом осторожно выпутался из крепкой хватки ангела.
Азирафель всхлипнул, но позволил осторожно вывести себя из объятий.
– Вот так, как насчёт того, чтобы отвести тебя наверх, – сказал Кроули. – Хорошенько вздремнуть, может быть, перед ужином.
– Хммм, – согласился Азирафель и позволил демону бережно проводить себя из гостиной. Они ненадолго завернули в туалет, где Кроули намочил тряпку и потратил ещё несколько минут, вытирая худшие из следов сажи со щёк Азирафеля. Ангел все пытался забрать у него тряпку, и в итоге, Кроули бросил её в раковину и помог Азирафелю подняться наверх, где ангел послушно сел на свою кровать.
– Я позову тебя к ужину, – сказал Кроули, и ангел пробормотал что-то в знак согласия.
Кроули с тревогой выдохнул и удалился вниз по лестнице назад в гостиную. Он прошёл через стопку разбросанных книг и начал аккуратно их подбирать, разглаживая их страницы и снова расставляя по их полкам.
К счастью, большинство очень старых и редких книг Азирафель не тронул, и они все ещё уютно стояли рядом друг с другом на верхних полках. Кроули собрал стопкой погибшие, почерневшие останки дневников и сложил их, чтобы повнимательнее рассмотреть позже. Он погасил огонь, вернул на место экран и принял решение подмести и, возможно, помыть всю гостиную на следующий день, нацелившись вывести проклятые тёмные пятна и тяжёлый запах жженой бумаги.
Большинство отдельных листов бумаги, судя по виду, вывалились из пачки с открытой почтой, которая лежала на краю стола, хотя некоторые были вырванными страницами, которые демон попытался вернуть в соответствующие им книги.
Он заглянул под диван, потянувшись за листом, который выскользнул у него из руки, когда его ищущие пальцы наткнулись на что-то значительно более плотное, чем заблудившийся лист бумаги.
Кроули провёл пальцами вдоль его краев, ощутив мягкий материал поверхности… Он застыл.
С бешено бьющимся сердцем Кроули схватил этот предмет и вытащил руку. И в ней – с несколькими паутинками, налипшими по углам, но нетронутый огнем, – был тонкий, переплетённый в чёрную кожу дневник.
Кроули, нетерпеливо стряхнув паутину, задержал дыхание и открыл книгу. И там был аккуратный, немного нетвердый каллиграфический почерк Азирафеля, крошечный, потому что все его слова наползали друг на друга и лились по многим и многим страницам.
Кроули всхлипнул, не веря своим глазам, провел пальцами по словам, но не дал себе времени прочесть их. Это было на потом. Демон заставил себя закрыть дневник и крепко прижал его к груди, дрожа от облегчения, что хотя бы один уцелел.
Кроули сделал глубокий вдох и, снова вытянув дневник перед собой, посмотрел на правый верхний угол обложки, где ангел нумеровал тома: ему хотелось знать, которую часть жизни ангела он держал в своих руках.
Крошечная цифра «1» была аккуратно выведена в углу золотой ручкой. Кроули провел по ней пальцем с трепетом, ощущая оттиск цифры на коже обложки. Это был первый дневник, который Азирафель написал, тогда еще – по памяти, он покрывал все от Апокалипсиса до Падения Азирафеля. Возможно, это был том, который более всего был необходим Кроули.
На следующий день Кроули пошел в банк и подал заявление об уходе. Он больше никогда не собирался оставлять Азирафеля одного так надолго.
Вильская школа магии оказалась почти монументальным строением старинной архитектуры. К слову, стояла она еще до правления сумасбродного короля, запретившего магическую практику для простолюдинов. Нет, было видно, что школа знала и лучшие времена, но школьный парк с сосенками и березками, под которыми лежали на травке адепты, настаивал на мирный лад. Правда, картину идиллическую портила решетка в три человеческих роста, огораживающая всю территорию школы, и забор с острыми как бритва пиками. Велена даже магическое напряжение почуяла. Да, студенты были тут как в тюрьме…
— И где тут может быть ректор? — порядком уставшая от поездки и долгого брожения по городу, ведьма явно была не в настроении блуждать по целому корпусу в поисках кабинета ректора. — Давайте кого-нибудь спросим, что ли…
Она неуверенно покосилась на забор. Это же надо — так прятаться от людей! Или же это людей спасают от студентов? Широкие ворота, через которые предполагалось входить, естественно, были заперты. Да и система охранных заклинаний, плотно опутавших как забор, так и всю прилегающую территорию, сразу отбивала желание перелезть через забор и тем самым упростить проникновение в школу.
— Все не так страшно, — качнул головой дроу, поправляя на глазах повязку и, подойдя к воротам, нажал на пиктограмму, что была на привратной трубе. Ничего не произошло, лишь легкое магическое напряжение возникло и исчезло, а к вратам от стилизованной под булыжник башенки заспешил дедок, скрученный всем телом едва не в фигу и с клюкой.
— Чего тут забыли? Опять на студиозов жаловаться?! — осведомился привратник, обозревая странную компанию. Беловолосая иностранка, дроу и типичная ведьма… Он даже глаза протер.
— Нет, не переживайте, мы хотим поговорить с ректором и попросить у него на практику несколько толковых студентов, — решила выступить вперед Велена, озираясь на подругу. Марья кивнула.
— Его благородие почивать изволит. Зайдите позже!
— Позже никак не получится, это очень серьезно. Практически вопрос жизни и смерти! — постаралась убедить дедка ведьма, но тот только скривил губы. И тогда она достала самый весомый аргумент — серебряную монету. Да, о продажности многих жителей города ходили весьма красочные слухи.
Дедок вмиг подобрался, схватил монету и, пригладив редкие седые волоски на почти лысой голове, зачастил:
— Что ж вы раньше-то не сказали, что дело такое важное? Заходите, подождете в приемной, я сейчас предупрежу…
Он суетливо спрятал денежку и заковылял к своей башенке, то и дело что-то ворча под нос. Марья грустно посмотрела вслед деду.
— Надеюсь, не обманет.
— По идее, не должен, но кто его знает! — криво улыбнулась Велена, глядя на то, как медленно, почти вальяжно открывается небольшая неприметная калитка, искусно замаскированная под часть врат. — Да, не того мы типа гости, чтоб ради нас открывать ворота, — фыркнула фея, проходя первой, как самая защищенная.
— Ну дык не принцессы же! — хохотнула Марья, рассматривая небольшую аллею, ведущую к собственно школе. А ничего так, чистенько, опрятненько… Клумбы посажены, кусты подстрижены. И студенты… падают. Ведьма ошалело взглянула на совсем юную девчушку, спешно поправляющую форму.
— Извините, заклинание левитации учу, — пролепетала девочка и очень быстро исчезла в кустах.
— Дела… — только и пробормотал Агнад, глядя вслед девчонке.
Тем временем аллея свернула к школе, которая теперь предстала во всей монументальной красе. Высокое изящное здание с кучей башенок, пристроек, ответвлений и переходов.
По совершенно пустому коридору их вывели в просторные покои, где на подушке за низеньким столиком пил чай седовласый, но достаточно симпатичный и моложавый мужчина в простой черной мантии.
Окинув взглядом троицу, он молча отлевитировал к столу напротив три подушки, чтоб видеть собеседников.
— Приветствую, будьте гостями. Чаю?
— И вам доброго дня, — чуть склонила голову ведьма, признавая главенство мага. Ректор был ректором здесь отнюдь не за красивые глаза, его сила ощущалась, даже когда он практически ничего не делал.
Марья послушно прошла вперед, подзывая спутников, через пару шагов пропустила первой Велену, рвущуюся при случае загородить ее собой, что в данный момент совершенно не требовалось. Захоти этот маг их стереть в порошок… он бы уже это сделал, не заморачиваясь.
— Могу ли узнать, что вас ко мне действительно привело?
— Да, конечно можете, это действительно очень важный вопрос, — Марья удивленно покосилась на эльфа, все еще не решающегося подойти ближе, но потом сама уселась на поданную подушку и кивнула Агнаду, мол, все нормально. И дроу как-то плавно, текучим движением скользнул на свое место. Велене подобное специальное приглашение не требовалось, фея преспокойно уселась справа от ведьмы. — Дело в том, что из-за моей нынешней особенности, — мягко указала на удачу ведьма, — трое ваших студентов пришли по амулеты. Это совершенно нормально и естественно, и спешу вас заверить, все было выполнено в срок… Но ваш преподаватель… как бишь его?
— Архлен Шастани, — подсказал дроу, заметно чернея лицом. Стеснялся, похоже.
— Вот он. Тоже пришел за удачей, но отнюдь не в виде амулета. И увидев своих студентов у меня — они как раз практиковались разбирать травы — назначил им практику у степных гоблинов. Это, как вам наверняка известно, сущее убийство чужими руками. Вот и хотелось бы как-то разобраться в этом вопросе, за что таких толковых ребят — Санира, Милику и Фарни — отправили к гоблинам.
— Толковых, говорите? — осведомился ректор, легко разливая чай по кружкам. Велена поежилась. Этот улыбчивый и такой спокойный человек был силен и явно пост получил не просто так. Если того наглого архимага Велена могла надеяться уничтожить… То тут не было и шанса. Хотя в нем не было и следа той кровожадности. — Я так понимаю, речь о выходцах из деревеньки Марьина пуща… — от названия Велена изумленно вскинула брови. — Действительно разносторонние ребята. Отметки оставляют желать лучшего, но они простолюдины из самых низов, а талант… — он осекся, вновь обведя их взглядом. — Да, я слышал, направления на практику готовы. Значит, вот что он удумал. Хорошо, и что вам в таком случае от меня нужно?
— Хмм… Я бы хотела взять себе целителя и травницу. Моя подруга, — ведьма кивнула на Велену, — огневика. Мы, конечно, не ахти какие важные персоны, и отменять решения столь высоких чинов ради нас будет непросто, но хочется, чтобы эта ребятня была хотя бы живой. А еще очень сильно хотелось бы разузнать у их господина куратора, — тут голос ведьмы стал почти зловещим, — что именно произошло три года назад. И почему периодически на практике погибают студенты. Ведь все знают об опасности степных гоблинов, но разрешения на практику у них все равно выдаются. Хотя и так понятно, что будет дальше.
О роли сидящего с ними дроу Марья пока умолчала. Мало ли, телохранитель ее тушки рядом ходит. Отчего бы и не иметь деревенской ведьме дроу-телохранителя? Да и кому какая разница. Пока не спрашивали, можно было ничего не рассказывать. Врать же такому опытному и сильному магу не стоило даже пытаться — он и так поймет ложь с полуслова. Так что единственный выход — говорить правду — пока что работал.
Маг вновь окинул их взглядом и попристальнее всмотрелся в лицо феи. Его губы тронула улыбка.
— А вы, юная леди, везде найдете подвиг.
— Что? — девушке показалось, что она ослышалась.
— Я ведь помню тот скандал с некромантами два месяца назад. Они тогда принесли вас ко мне, бросили на стол в личном кабинете и пообещали поднять всех мертвецов в городе и вокруг него, если вы не выживете, — проговорил он, вводя девушку в ступор. — Что ж, ведьме такой силы правда можно поручить практикантов. Если что, я могу даже сделать вас внештатными кураторами практики. Пока будем заполнять бумаги, поговорим и о том самом случае, — мужчина скривился, показывая свое отношение к нерадивому сотруднику.
— Если вы о скандале с эльфами, то лучше будет поговорить именно с эльфами, — спокойно проговорила Марья, рассматривая стопки бумаг на столе ректора. — Мне кажется, или дивный народ должен знать больше о всем происходящем, чем деревенская ведьма? Да их это касается напрямую…
— Тут не совсем о том речь, — качнул головой ректор, рассматривая пустые бланки.
Ведьма некоторое время молчала, слушая только шорох пера по бумаге и тихое дыхание спутников. А затем, обдумав все и правильно сформулировав мысли, продолжила говорить:
— Поймите, я человек мирный, тем более женщина, и мне претит убийство ради убийства. Кто бы его чьими руками ни совершил. Мне жалко этих ребятишек, тем более что они нам хорошо помогли с амулетами, за дурными действиями замечены не были и, в отличие от остальных, не нарушали покой местных жителей. Мне кажется, они более достойны жизни. И жалко, что с эльфами тоже вышла какая-то мутная история. Кажется, я становлюсь слишком сентиментальной… Если бы могла — взяла бы к себе и эльфов на практику, — женщина выдала простоватую улыбку, самую обыкновенную, добрую, но в глазах ее светилась легкая грусть.
— О да, с эльфами тогда такая история вышла! Едва до войны не дошло, — мрачно проскрежетал маг, допивая чай.
Действительно, ушастый народ тоже было жаль. Они пытались восстановить взаимоотношения с людьми, но из-за чего-то притихли. Даже после войны особо не высовывались. Как вариант, именно тот самый случай заставил эльфов убраться подальше от людей. Причем всех — и светлых, и темных. Хотя с темными там совершенно ничего не понятно, и причины их поступков поди угадай…
— Ладно, а теперь как вы докажете, что в случае трехлетней давности правда виноват именно куратор Шастани? Признаться, не докажи мы тогда, что это был несчастный случай, и правда пришлось бы кого-то выдать. Но лорда ведь и не заподозрили особо…
— Хмм, — Марья перевела взгляд на дроу, а после вновь взглянула на ректора. Действительно, как доказать то, что замяли, спрятали и зарыли? Интересный вариант выходит. — Мне кажется, стоит узнать, не питает ли ваш куратор слабость к юным дарованиям… Просто так несчастные случаи с эльфами в лесу не происходят. Тем более он отличается излишней любвеобильностью, бастардов много, хотя ему ведь ничего не стоит зачитать специальное заклинание… Но вряд ли такие вещи расскажут вот прямо как на духу. Никто ведь не признается добровольно.
— Юные дарования, говорите? — задумчиво повторил чародей, приманивая к себе новый пузырь воды и без брызг погружая сие в чайник. — Да, я знаком с донесениями о излишней недальновидности лорда, — кивнул он, призывая мешочек трав и поправляя частично уже начавший кипеть чайничек.
«И про его дочерей, запрятанных им же в бордель, знаете?» — так и подмывало спросить Велену, но она сдержалась.
— Что ж, вы явно считаете, что знаете нечто особенное. Вы понимаете, насколько всё серьезно? Ведь если вы докажете, что на совести Шастани жизни его и не только студентов, он не то что в ложу не попадет — его могут цехового знака лишить!
— Мы всего лишь хотим разобраться в происходящем, — спокойно ответила ведьма, не поддаваясь на упрек. — И хотим сохранить жизни тех студентов, которые еще могут пострадать от беспредела, если таковой имеет место быть. Давайте не будем делать поспешных выводов со слов какой-то приблудной ведьмы. Вы можете сами или с помощью ваших людей навести справки о вашем преподавателе, не мне вас учить… Если вы найдете что-то действительно важное, что может его лишить места… что же, так тому и быть. Если нет, мы заранее приносим извинения, если оклеветали невинного человека.
Невинного, как же… Марья грустно взглянула на свои руки, сложенные на коленях. Сидеть на подушке было не так-то и удобно, особенно с непривычки. И спина разболелась от новой напряженной позы. Но и уйти просто так казалось невозможным. И дело было не в практике студентов, а в их жизнях и жизнях всех остальных, кому их испортил тот самый напыщенный архимаг. Заслуживают ли его дети такой судьбы? Хотят ли продолжать жить в борделе? Виновны ли юные студенты и студентки в том, что они привлекли внимание старого сластолюбца, не удосуживающегося даже подумать о защите своих женщин? Неужели обыкновеннейший отказ спать с собственным преподавателем заслуживает смертельной мести?
Санкт-Петербург. День близился к ночи. Мужчина вынул ключи с брелоком от домофона, подходя к парадной. Из темноты ему навстречу шагнули трое в строгих костюмах, и очень вежливо один спросил:
— Не подскажете, как пройти в библиотеку?
— Чё? — не понял прохожий.
Резкий удар справа. И темнота.
На следующий день на отделении травматологии потерпевший узнал от других пострадавших, что в городе уже нельзя говорить «чё?» и лучше досконально знать, как пройти в библиотеку, и неплохо на карте показать, если потребуется, кратчайший маршрут, иначе можно получить и в челюсть.
— Кто они? — побледнел наш герой
— Учителя русского языка, — вздохнули все.
— Культурная столица должна быть культурной! И баста! — возглашал очкастый предводитель педагогов, немного красуясь перед телекамерами.
Тревога охватила город. Ведь первый встречный на пустынной улице мог задать вам негромко вопрос:
— А читали ли вы Достоевского?
И если вы неуверенно кивнёте в ответ, то и уточнить мог с многообещающей и сладкой угрозой в голосе:
— А что именно?
И нужно было тогда не ошибиться в названии.
Учите русский язык. Читайте. На всякий случай. Пожалуйста.
Часть вторая. Когда-нибудь где-нибудь — или нет.
Примечания:
В бонусах нет сэра Шерлока и доктора Ватсона. Но есть другие знакомые персонажи))
…тем временем в далекой-далекой Советской Соборно Социалистической России…
Если завел зверя – его надо выгуливать, тут уж ничего не попишешь. И если зверь серьезный — то желательно делать это ночью и там, где он никому не причинит вреда. Мой Мистер Х – серьезнее некуда, служебные пинчеры разбегаются с визгом. У него, конечно, есть собственное мнение на тот счет, кто из нас кого завел и кто кого выгуливает, но раз уж между нами существует нечто вроде негласного договора, то каждую ночь мы с ним идем гулять на Уйтчепел-роуд. Он любит гулять, и любит этот жутковатый район, я же считаю наши еженощные рейды продолжением работы, ну словно как бы дополнительный обход чужого участка во внеслужебное время. Впрочем, у хорошего полицейского не бывает чужих участков и внеслужебного времени. А я – хороший. Очень. Может быть – лучший в Лондоне. И потому мой Мистер Х никогда не потревожит покоя законопослушных обывателей.
Ночью тут безлюдно, приличные лондонцы и днем-то избегают окрестностей печально знаменитого Пекла. Но мне и не нужны приличные. Пусть себе спят в своих постелях и видят девятый сон. А я буду хранить их покой, давя подошвами тяжелых ботинок брусчатку околопекельного Ист-Энда. Здесь нет фонарей, но темноты тоже нет, мрачные узкие улочки залиты неверными алыми отсветами, из-за которых привычный лондонский смог наших дней трудно сравнивать с гороховой похлебкой – скорее он напоминает томатный суп. Мистеру Х очень нравится и этот дерганый алый свет, и здешние трущобы, в темных закоулках которых таятся разнообразные приятные ему сюрпризы. Может быть, нам повезет повстречать злодея, желающего отобрать чей-то кошелек или жизнь. Я бы не возражал и против спокойной прогулки, но знаю, что Мистер Х очень надеется на подобную встречу. Он не любит протоколов, показания свидетелей и прочую бюрократию, для него все просто – злодей должен быть растерзан на месте. Мне же остается уповать лишь на крепость поводка — если, конечно, я хочу представить бедолагу суду в не слишком разобранном виде.
Мистер Х скалится, жадно принюхиваясь. Я знаю, кого он ищет– ужас Уайтчепеля, чудовище, из-за которого матери боятся спускать младенцев с рук даже на миг и гонят домой детей постарше, чуть день перевалит за середину. Волки говорили о нем, и даже имя называли, но кто же верит волкам? Разве что мы с Мистером Х – он отлично чувствует запах лжи и запах крови на чужих руках, даже если они отмыты карболкой. Но Мистера Х бесполезно тащить в суд и представлять пред высоким жюри – присяжные не поверят ему точно так же, как и обитателям волчьих трущоб.
Мне они бы поверили – но только в том случае, если я поймаю эту тварь на месте преступления. Остается лишь гулять каждую ночь по окрестностям Пекла и надеяться на удачу – и понимать всю подлость этой надежды. Надежды Мистера Х проще, но пока столь же эфемерны.
Отчаянный крик разрывает ночную тишину, Мистер Х рвется с поводка и буквально тащит меня за собой – туда, где шум драки, рычанье и вопли. Бежим – и кто-то бежит нам навстречу. Кто-то, не умеющий бегать бесшумно. Натянув поводок до звона, останавливаюсь и прижимаюсь к стене – вот сейчас…
Тень вываливается из-за угла, стеная и заламывая руки. Черная сутана, белый воротничок. Вот и не верь в совпадения! Делаю шаг на свет:
— Отец Маккензи? Какая встреча!
— Кто здесь?! — Он шарахается, подслеповато щурясь, потом облегченно выдыхает. – Инспектор! Слава Богу, это вы! Эти чудовища! Эти монстры в обличии человека! Они не имеют души и защищают отродья дьявола, они нападают на служителей Господа нашего, я еле вырвался… Как же я рад, инспектор!
Рук по локоть в крови не будет. Кому-то сегодня повезло куда больше, чем мне. Безумному пастору, уверенному, что печать дьявола стоит на каждом втором младенце и очистить его бессмертную душу может лишь мученическая смерть, помешали. Снова. И я снова ничего не смогу доказать. Зато у волков будет новый приемыш.
Живой.
А пастор… Что ж. Ваш выход, мистер Хайд!
Отпускаю ментальный поводок – и чувствую, как чужая кривая ухмылка дергает мои губы, обнажая клыки:
— А уж я-то как рад, пастор…