Несмотря на ранее утро, в палатке было душно. Сосед Лёха завозился в спальнике, и Виктор понял, что надо выползать и додрёмывать снаружи.
Кряхтя и почесывая укушенную комаром щёку (сквозь трёхдневную противную щетину, между прочим!), парень выполз и огляделся.
Под лучами проснувшегося солнца тёмно-синие воды светились изумрудами, а бесконечная водная гладь, ушедшая за горизонт, подтверждала — под сенью потухших вулканов Немруд и Супхан раскинулось огромное Ванское море.
— Красота-то какая! — восхитился он.
Витя с трудом влез по острой мелкой гальке в кристально-прозрачную воду и, проплыв не больше десяти метров, попытался встать. Дна под ногами не оказалось, но зато его отчётливо было видно. Под пловцом медленно проплывали две рыбины, ещё ниже сновали мальки. Внизу под музыку воды сплетали и расплетали свои косы широкие листья водорослей.
Справа от Виктора послышался плеск. Он повернулся в сторону берега и увидел… кота! Деловито пощупав лапой воду и определив её температуру тактильным датчиком мягкой подушечки, кот сел на камень. Почесал ухо, видимо, размышляя о пользе утреннего купания, затем смело вошёл в воду и… поплыл!
Витя почесал глаза, не доверяя зрению. У них в семье всегда жили кошки, и ни одна из них (во всяком случае, по собственному желанию) никогда и близко бы не подошла к воде. Между тем плывущий серый хищник завернул за почти ушедшую в воду каменную глыбу, вылез на неё с другой стороны и, недобро посмотрев на зависшего поплавком студента, принялся медитировать над синевато-зелёной водной поверхностью. Уже через миг кот беззвучно… нырнул.
«Утопился!», — подумал Витя.
Котов-самоубийц он тоже раньше не видел…
Но в ту же секунду раздался плеск, и на камень упала серебристая, длиной с мужскую ладонь рыбка. Следом показался и кот.
Любитель живой природы по-тихому выбрался на берег и, выбрав на большом валуне наблюдательный пост, уселся на корточки и стал ждать продолжения.
Продолжение пришло…
Пока кот-рыболов увлечённо нырял, охотясь за добычей, со стороны одинокого прибрежного куста показалась ещё одна мохнатая голова. Стараясь не шуметь, серый зверь непонятной видовой принадлежности беззвучно окунулся в воду и быстро подплыл к камню. Миг — и рыбина, тихо лежащая на нём, исчезла в пасти грабителя, а преступник, быстро работая лапами и правя хвостом, оказался на берегу. И торопливо скрылся в кустах, даже не отряхнувшись.
Проснулся и вылез из палатки Сашка. Увидев замершего друга, он подошёл к берегу и тоже открыл рот.
Между тем вынырнувший вновь кот пересчитал добычу и… убедился в несовершенстве мира вообще и подлости двуногих прямоходящих в частности. Торопливо свернув охоту, он взял в зубы одинокую свежевыловленную рыбёшку и вновь пустился вплавь. Доплыв до берега и бросив полный презрения взгляд на гнусных двуногих воришек, ушёл.
Двуногие ошеломленно переглянулись. Отчего-то сейчас они в полной мере осознали, что чувствуют оклеветанные и напрасно обвиненные – может, потому, что шанса на оправдание у них не было…
— Чудеса! — только и смог сказать другу Сашка.
***
Тем временем, успешно преодолев за шесть с половиной часов шестьсот восемьдесят километров, спасатели приближались к Газиантепу.
Бодро прохрапевший весь путь Андрей Дмитриевич всхрапнул последний раз, очнулся и оживленно завертел головой. Смотреть было не на что, а энергичная натура требовала действий.
— Димка, сейчас приедем в город, позавтракаем и поменяемся, — скомандовал он.
— Я не устал и иду со средней скоростью сто десять. Штрафов нет,— то ли отрапортовал, то ли попытался протестовать Димон.
— Разговорчики мне, — строго скрестил брови старший советник юстиции. — За руль, Иван, на два часа, потом я, а то Третьяковка получит холст в духе соцреализма, под названием «Прокурор у Ауди, взятой напрокат, со своей конницей»…
Некоторое время все молча переваривали информацию, затем в телефоне Ивана пикнуло, и в «Сообщения» пришёл вопрос: «Вань, а откуда Третьяковская галерея получит такую картину?».
«Думаю, с Хованского *. У нас там место», — пришёл незамедлительный ответ. (вот это не поняла)
Несмотря на десять часов утра, сухой и горячий воздух тяжёлой пеленой висел над городом. На выцветшем от августовской жары бледно-голубом небе не было ни одного облачка, зато нескончаемые шеренги грязно-белых овец, никак не реагируя на сигналящие машины, неторопливо брели по дорогам при въезде в миллионный Газиантеп.
Медленно прожаривающийся областной центр в полном составе (если не считать пары автобусов с туристами и отар худеющей на солнечном пекле баранины) старался упрятаться в тень, по возможности меньше двигаться и больше пить.
При этом придорожные кафешки, как ни странно, были заняты! Выспавшийся Хенрик предложил заехать в музей мозаики Зеугма, в котором, по его словам, находилась самая большая в мире коллекция, найденная неподалёку в останках античного городка.
— Музей новый, современный, — сообщил он. — Наверняка в нём находится комфортабельное кафе для туристов, а я пока по залам пробегусь. На его открытие сам Эрдоган приезжал…
— Ну, раз Эрдоган, тогда канеш, — милостиво согласился прокурор, даже не подозревая, во что его сейчас опять втянули.
***
Сквозь ропот чёрной крови земли, вздохи и стоны клокочущего марева пламенной магмы, как тихий стук живого сердца, мелькают, перекрещиваясь и расходясь в стороны, протуберанцы огня.
— Ты действительно всегда любила меня, — вдруг складываются в звучание лучи.
— Что есть любовь? — привычно смеётся бесконечная мгла. Пульсары бегут, сталкиваются, кружатся, создавая волшебную фигуру. Танец Венеры вокруг солнца. Пиктограмма нежности.
— Наши тени хотят жить земными человечками и знать её, — тихо шепчет луч. — И ещё она — наши дети. Твоя память. Моя мысль…
Средоточие тьмы, как чёрная роза, раскрывает свои лепестки, и мгла начинает подкрадываться к яркому лучу, обволакивая его и смешно касаясь, словно слепой щенок, ищущий тепла.
— Я покажу им тебя такой, какой увидел впервые сам. Свою Палладу!
И тьма начинает хохотать…
***
— Это был достаточно современный город, — размахивая круассаном, вещал Хенрик. — Только великие мастера, сравнимые с братьями Дзукатто, могли создать «Вакханку», которую обнаружили на полу особняка. Красивая женщина.
— Смотрит, зараза, что моя тёща, как ни повернись, всё видит, — отметил сидящий напротив.
— Есть предположение, что это изображение богини, Афины Паллады.
— Ну, по мне, так вон та фреска хороша. Похожа на наш герб советский, только без колосьев. Вот, вижу я в нём огромный сакральный смысл. Серп — натуральный полумесяц, а молот — крест. Налицо союз рабочих и крестьян — как в работе, так и в вере. Как признали герб недействительным, так и пошла война на Кавказе. Карабах, первая Чеченская, вторая…
— Пап, нам ехать пора. Вон, смотри, Димон уже на языке мозоль набил. Тебя переводить — это какое терпение надо!
— Поговори мне! Ну что, по коням? Все поели? Туалет. И в машину. Вопросы есть?
Димон сделал последний глоток остывшего и ставшего совершенно безвкусным суррогатного кофейного напитка, обильно засыпанного сахаром и, прикинув настроение хозяина, решился:
— А мы сразу к озеру, или за зарядником к очиру заедем?
— Что есть очир, — вяло интересуется прокурор и осекается под настороженными взглядами. — Так, стоп. И где это ты увидел недостающую деталь?
У Димона что-то холодеет в груди, и он, боясь спугнуть впервые самостоятельно высказываемое хозяину мнение, начинает торопливо показывать фотографии из Гёбекли-Тепе. На одной из них изображён космонавт с чемоданчиком в руке и укреплённым на шлеме бластером.
— Вот он, зарядник. Сто пятьдесят семь километров до Шанлыурфа, там турецкий Стоунхендж. А оттуда — на озеро, пятьсот сорок, срежем даже.
***
— Конечно, мам! Всё хорошо у нас, мам! Да ещё решили денька четыре поплескаться, море тёплое! Позвоню, мам! — энергично размахивая руками, словно изображая летящий в небе кукурузник, кричал на весь берег Лёха.
Разъединившись, он деловито сунул почти разряженный мобильник в рюкзак и сообщил в пространство:
— Импортных денег нет, связи нет, паспорта внутренние, консервы на исходе. Живём!
Пространство бессердечно промолчало, не выказав заблудшим путешественникам никакой поддержки.
Сашок, признанный самым разумным и бережливым в компании, а потому являющийся хранителем кассы, вздохнул и, неторопливо достав пакет, резюмировал:
— Геолокация у Ваньки есть. Идём на промысел. Там, где нас приземлило, росли баклажаны. Левее километра три — бахчевые культуры. Совсем рядом с нами — помидоры у дороги. Много не брать. Лазаревы ловят рыбу.
Небольшое поселение рядом с городишкой Эрдемит окружали бахчи и огороды, вдалеке на склонах холмов виднелись сады. «Туристов поневоле» окружала яркая духота долины, расположенной между потухшими вулканами и обладающей удивительным микроклиматом. Вдоль дороги рос жасмин, и серая полоса асфальта, казалось, пропахла этими белыми, почти пластмассовыми лепестками так, что сама стала частью живой природы. Умытая утренним туманом растительность уже забыла о росе и, высыхая под жгучим августовским солнцем, дарила людям плоды удивительных размеров.
Ребята сорвали три баклажана, размером напоминающие кабачок, обчистили помидорный куст, наполнив пакет пряно пахнущими полукилограммовыми плодами, и с большим трудом выбрали около дороги самый скромный арбуз, килограмм на восемь-десять. С трудом таща свой обед к берегу, они встретили своего вчерашнего знакомого, который неодобрительно щелкнул пальцами и покачал седой головой.
— Засыпались, — только и сказал Лёха.
— Будем надеяться, что за три помидора не сажают, — заметил пыхтящий под арбузом Витёк.
*
К вечеру в котелке варилась уха, вовсю дымились баклажаны и охлаждался в озере арбуз. Опасения были забыты…. Временно. Ну не может же им все время не везти, а? Должен же у судьбы быть какой-то лимит на пакости? На взгляд парней, этот самый лимит был превышен как минимум лет на пять вперед.
Шелестящий прибой ловил последние лучи занавесившегося лёгким туманом солнца, когда к пляжу подъехал старенький пикап. Из машины вышел Саид. Ребята подскочили.
— Эй, русскиш! На лахмаджун, горячий, жена дала.
Улыбающийся дед потащил с сиденья коробку густо смазанных соусом и мясом блинов.
Над морем взмыл ликующий вопль. В нем при желании можно было различить безмерную степень благодарности, извинения за стыренные овощи, восхищение добротой турок в лице их достойного представителя и даже раскаяние в недостойных подозрениях на его счет. А также вернувшуюся веру в свою счастливую судьбу (почему-то с легким матерным оттенком).
Садясь за руль, старик усмехнулся и подумал:
— Студенты везде дети. Моего в Анкаре тоже угостят…
———————————
*Хованское кладбище в Москве
После восклицания отца, устрашающего по форме, но безобидного по содержанию, скорее, поощрительного, чем предупредительного, Мария склонила голову на бок и улыбнулась, как улыбаются все проказливые девочки, а затем отправила в лузу ещё один шар с той же удивительной точностью.
— Ну что ж, — вздохнул Геро, — выбора у меня нет. Я вынужден исполнить свой долг, мадемуазель. Вы слышите меня?
Как и следовало ожидать, Мария самозабвенно завертела головой, выражая несогласие, и провозгласила:
— Нет! Не слышу!
Она задумала увернуться и бежать на противоположный конец стола, но Геро ловко перехватил её, и она повисла, как котёнок, болтая босыми ножками.
— Не честно! Не честно! – вопила девочка, тщетно пытаясь освободиться. — Ты меня нечестно поймал! Ты должен меня ловить, а я должна убегать.
— Как вам будет угодно, мадемуазель, — покладисто ответил Геро и отпустил девочку.
Мария резво обулась и мышкой юркнула под стол.
Дальнейшее Жанет наблюдала уже не раз. Она подозревала, что вся эта беготня доставляла девочке особое удовольствие, ибо она неизменно сводила к этой развязке все игры, прогулки, уроки, споры, поиски и прятки.
Геро, несомненно, тоже об этом догадывался, потому и взял на вооружение несколько приёмов, чтобы «догонялки» длились, как можно дольше.
Он то нарочито медлил, то спотыкался, то сворачивал не в ту сторону, то изображал редкую недогадливость, позволяя девочке благополучно укрыться. И, только когда она уже оказывалась в безопасности, начинал обходной маневр, но так неловко, что девочка вновь с визгом успевала спастись.
Какое-то мгновение опасность быть схваченной казалась неминуемой, но Геро вдруг оказывался таким неуклюжим, что Мария вновь пряталась за массивной подпоркой и показывала «нос», удлиняя собственный нос растопыренной ладошкой.
Когда же к «носу» прибавился и высунутый язык, Геро укоризненно покачал головой.
— Придётся мне купить шарманку и ходить по дворам с обезьянкой. Обезьянка будет танцевать и корчить рожи. А дети будут бросать в неё орехами и огрызками яблок.
Мария тут же выбралась из-за укрытия.
— Не хочу оглыски!
— А что ты хочешь?
— Хочу иглать! – и она требовательно указала на стол.
— Чтобы играть, нужно соблюдать правила.
— Не хочу! Не хочу плавила! С плавилами скучно.
— Нет правил – нет игры.
— А кто плидумал плавила?
— Люди. Давным-давно. Они их придумали, чтобы всем было понятно, как играть.
— А без плавил нельзя?
— Нельзя. Без правил будет неразбериха, непонятно, что за игра.
— А почему? – упрямилась Мария.
Она несомненно понимала, что отец прав, но следовала давно установившейся традиции: папа должен всё объяснить.
— Вот представь. Мы с тобой играем в прятки.
— Плятки! Плятки! Хочу плятки!
Она захлопала в ладоши.
— Как мы с тобой играем в прятки?
— Я плячусь, а ты считаешь до десяти, а потом идёшь меня искать.
— Правильно. Это и есть наше правило. Мы с тобой так и договорились. Если к нам придут другие дети и захотят с нами играть, то мы им расскажем это наше правило. А вот теперь представь, что каждый из этих детей, и я тоже, придумывает свои правила. Я не буду считать до десяти, а только до трёх. А в следующий раз и вовсе считать не буду. Или, например, нельзя по правилам прятаться в доме, а ты убежишь и спрячешься? И другие дети тоже придут со своими правилами. Кто-то захочет и прятаться, и искать, кто-то останется на месте, но станет утверждать, что спрятался. Или ещё что-нибудь придумает. Как, по-твоему, сможем мы играть?
Мария задумалась. Вероятно, она живо представила эту картину беспорядочной беготни, ребячьих голов, торчащих из-за каждого дерева, голосов, орущих каждый что-то свое. И себя, совершенно потерянную в этом хаосе. Картина ей не понравилась. Она вздохнула.
— Нет, не сможем.
— Вот и с мячиками то же самое. Нельзя пинать мячик ногами. Для мячика в этой игре есть вот эта штука, кий называется. А ногами мячик пинают в какой-нибудь другой игре. Но я её не знаю.
Мария кивнула. Геро повторно водрузил её на стол и вручил орудие для покорения деревянных шаров. Мария вновь сосредоточенно прицелилась.
Жанет не прочла ни строчки. Жаль тратить время на занятие столь умозрительное. Терять драгоценные минуты присутствия.
«Ты можешь обладать лишь настоящим днём,
Ты слабый властелин лишь одного мгновения».
Книгу она откроет в Париже, когда будет одна, долгими пустыми вечерами. А сейчас она будет смотреть.
Смотреть на своего возлюбленного. Как ему всё интересно! Для него мир — это галерея с бесчисленными чудесами. К чему бы он не прикоснулся, он везде найдёт свою тайну, загадку, и тайна будет равняться тайне самой Вселенной.
Он ребёнок. Настоящий ребёнок. По этой причине ему так легко с дочерью. Он умеет видеть её глазами. Он не допускает в свою душу взрослого превосходства. Он всего лишь знает об этом мире немного больше, чем она, и опыт этот по большей части печальный. А более никакой разницы. Та же потребность в любви и признании, то же неутолимое любопытство.
Жанет вновь ощутила приступ горделивого торжества. Она изо всех сил старалась это торжество скрыть, но ничего не могла с собой поделать.
В который раз признавала себя всемогущим творцом, знаменитым живописцем, чьи полотна сияют свежими красками в королевском дворце или при папском престоле. Сотни людей взирают и восхищаются. А художник едва ли не кричит: «Это я! Это я сделал! Это я творец!»
Жанет была близка к тому, чтобы так закричать. К тому же Геро был уже не единственным её творением. Была ещё маленькая черноволосая девочка, за которой она, подобно Орфею, спускалась в ад.
Разве не она спасла этой малышке жизнь? Разве не она уравняла себя в правах с её матерью? Разве Мария не стала ей дочерью?
Но вслух она этих слов не произнесёт. Иначе гордыня потопчет её чувства, как всадник — чужие цветы. Она будет наслаждаться этим чувством тайно, как похищенным лакомством.
Когда-то в детстве она прятала под подушкой куски пирога, чтобы насладиться ночной трапезой. Кормилица запирала от неё сладости в резной буфет, на дверцы которого был даже прилажен увесистый замок.
Но Жанет, девочка с ранних лет сообразительная, обнаружила, что гвоздик, коему предписано держать петельку замка, легко вынимается из створки. Под покровом ночи она благополучно совершала свой набег, а добычу едва ли не с урчанием поедала под одеялом.
В душной тесноте, под стук встревоженного сердца, пирог казался особенно вкусным, наслаждение несравнимое с законным поглощением того же пирога на десерт.
К ночному пирогу прилагались особые пряности: преступление, непослушание, страх и победа. Это наслаждение принадлежало ей одной. Это была её тайна.
Кормилица, конечно, догадывалась, кто уменьшил на треть её кулинарное чудо. Она заставала преступницу в крошках и перемазанную повидлом.
Полная благих намерений, тревожась о добродетели воспитанницы и размерах её талии, Мишель предпринимала и другие меры предосторожности, но Жанет всегда находила путь к ночному призу. И сохраняла совершенное спокойствие и ясный взгляд на учиняемых допросах.
Тайное счастье, сладкое послевкусие, как тёплый солнечный клубок, пряталось где-то внутри, между сердцем и желудком. Почему бы ей не сохранить это счастье на множество последующих дней?
Жанет обратила мысленный взор к сердечному тайнику и обнаружила тихий шелест этого счастья. Она блаженно прислушалась.
Впереди длинный, длинный день, а за ним восхитительный вечер, когда под деревьями, под сплетёнными лозами сгустятся сумерки, а за сумерками наступит ночь.
Жанет торопливо подняла книгу повыше, чтобы укрыться за ней. У игрового стола вновь разгорелся спор. Геро, который в конце концов, отстоял своё право на удар, едва успел им воспользоваться.
Мария, временно изгнанная с зелёного сукна, обнаружила угрозу самому участию в игре. Она повисла на полотняном мешочке, затем закинула ручку за ограждающий бортик и попыталась влезть на стол самостоятельно. Когда попытка не удалась, она схватила ближайший шар, готовый скатиться в лузу, и забросила его в ежевичный куст.
Геро проследил за полетом шара и грозно скрестил руки на груди.
— И как прикажете это понимать, мадемуазель?
Мария сделала невинное лицо и развела ручками, демонстрируя безупречную растерянность. Ответ читался легко: «А понимайте это, как вам будет угодно, милостивый государь!»
— А кто пойдет за мячом и полезет в ежевичный куст? – поинтересовался Геро.
И Мария ответила с безупречной логикой:
— Ты!
— Я?
— Да.
— А почему?
— Ты взлослый!
И, передразнивая отца, так же грозно скрестила ручки.
Жанет по-прежнему наблюдала за ними из-за своего укрытия. Она хотела бы вмешаться, даже вызваться самоотверженным добровольцем, но не решалась.
Её губы уже болели от напряжения. Если она позволит себе произнести хотя бы слово, весь распирающий её смех вырвется и брызнет слезами. Как же они похожи, эти двое!
Два упрямых профиля, один будто срисован с другого. Тот жест, каким они скрестили руки на груди, был отрепетирован с зеркальной точностью.
Для пущей убедительности, Мария приподнялась на цыпочки, явно давая понять, что уступать не намерена, пусть даже её пушистая макушка едва виднеется из-за игрового поля.
— Ах, вот значит, как, – грозно резюмировал Геро, делая шаг.
— Да, так! – не смутилась девочка, делая точно такой же шаг.
— Тогда заранее прошу у вас прощения, мадемуазель, ибо я вынужден…
Договорить Геро не успел. Со стороны дома послышался какой-то шум. Приглушённые крики, топот. Охотничьим рогом прокатился голос кормилицы:
— Ах, ты бездельник, пропасть ненасытная! Вернись, а ну вернись, тебе говорят!
Мария прыжком обернулась. Жанет отложила книгу и выпрямилась. Через двор, петляя, как согнанный с лежбища заяц, бежал Перл. У него на шее болталась связка жирных, сочных колбас.
За ним с полотенцем в руках бежала Мишель. Полотенцем она размахивала как боевым штандартом. За кормилицей следовала, не менее возбужденная, Лючия, вооруженная уже не полотенцем, а черпаком. За Лючией – двое подростков, взятых на кухню в качестве помощников, а уже за ними с визгом неслись дети Валентины, семилетний Жанно и ровесница Марии белокурая Аннет.
Но и за ними следовал некто. Пузатый, коротколапый щенок с рыжим пятном на морде. Мария подпрыгнула и захлопала в ладоши.
— Дядюшка Пел колбасу уклал, — пояснила она со знанием дела, — а тетушка Мишель хочет его побить. Папа, а можно я посмотлю?
И, не дожидаясь разрешения, пустилась вслед за неуклюжим щенком. Геро растерянно проводил её взглядом. Потом бросил кий поперек стола и побрёл к Жанет.
Приблизившись, повалился у её ног на траву и уткнулся лицом в складки её батистового платья. Обиженно потерся лбом.
— Ну вот, — проворковала Жанет, — не наигрался. А хочешь, я с тобой поиграю?
Геро с готовностью кивнул.
— Хочу.
— Во что же нам с тобой поиграть… может быть, в соблазнителя и несчастную жертву? Или наоборот?
Геро устроился поудобней, блаженно вытянул ноги, а голову закинул так, чтобы снизу видеть её лицо. Жанет одну руку положила ему на грудь, так, чтобы кончик большого пальца пришелся на самый край ворота его сорочки и слегка касался бы его кожи, а другой рукой стала гладить чёрные спутанные волосы, наслаждаясь их шелковистостью и густотой.
Неровно скошенные, как сорняки, пряди неожиданно отрасли. Покой и счастье – всемогущие снадобья. Геро будто испил из чаши волшебного эликсира.
Жанет уже не боялась взглянуть на его запястья и выпирающие косточки, которые приводили её в такое смятение. Она уже не находила складочку в уголке рта, тени вокруг глаз растворились, как хлопья утреннего тумана в солнечный день. Его тело налилось силой и подступающей зрелостью, а в минуты споров и шалостей в блеске его глаз, ставших вдруг озорными, ясными, светилось нерастраченное детство.
Геро как будто пребывал сразу в трех ипостасях, переживая три возраста сразу, три эпохи: детство, отрочество и юность.
Тот мальчик, каким он был когда-то, всё ещё прячется где-то в закоулках памяти, в колодцах и оврагах, как в её собственной памяти прячется та девочка, которой она когда-то была. Жанет не раз ощущала её незримое присутствие, иногда капризы, иногда укор, порой молчаливое одобрение.
Уличив эту множественность в себе, ибо присутствовала ещё иная Жанет, взрослая и рассудительная, она пришла к заключению, что каждый хранит в себе своё детское начало, даже те, кто и на исповеди не признается, что был когда-то ребёнком.
Авель, получив подарок от бывшей хозяйки, был сразу и удивлён, и обрадован – Линда, практически полностью контролируемая матерью, подарками его не баловала, покупала только самое необходимое, чтобы он был сыт и одет прилично и по погоде. Пакет с подарком был завёрнут в настоящую обёрточную бумагу, обёрнут красной ленточкой с бантиком – и потому Авель разворачивал упаковку предельно осторожно.
В самом большом пакете оказался полный костюм эльфа с сапогами, шляпой и набором украшений! – просто мечта домашнего Irien’а! Конечно, украшения – просто бижутерия, но Линда знала… и даже помнила, что её Авель хотел именно такой костюм! И даже купила в фирменном магазине DEX-company, когда однажды он, размечтавшись, нарисовал эльфа. Но… надевать его при пани Софии было невозможно, да и волосы приходилось красить и забирать в хвост… но помечтать было не вредно…
Но теперь у него другая хозяйка! – которая даже не вспомнила, что у него день рождения… то есть – день выпуска.
А вот прежняя хозяйка вспомнила!
Ему исполнилось тринадцать лет! С ума сойти! Столько не живут киборги! Из его партии вряд ли кто-то остался в живых… а он – жив! Сколько же всего было! – хорошие хозяева и плохие хозяева, продажа, дом, лаборатория, остров… теперь он здесь, сыт-одет… вроде как свободен… и с надёжной охраной. И можно, наконец, побыть эльфом! И изменить имя – теперь он будет Авиэль!..
До того, как он попал на распродажу, где его купила Линда, он сменил нескольких хозяев и прошел через пункт аренды. И прекрасно знал, на что способны люди.
Но нынешнюю свою хозяйку он знал более пяти лет – жил в доме напротив её коттеджа – и всегда видел от неё только хорошее. Нина Павловна подкармливала его время от времени – правда, в основном кошачьими кормами и ягодами с колючих кустов. Но в этом её вины нет. Это обе хозяйки – и Линда, и её мать – запретили ему человеческую еду.
Авель был хорошим киборгом — готовил еду, убирал в доме, ухаживал за садом, в котором не было ни одного колючего куста – и получал от хозяек только кормосмесь. А Нина Павловна всегда находила возможность угостить его вкусненьким, уверяя его систему, что эта еда не предназначена для людей.
Изначально у Авеля была специализация – секретарь. Спецсерия для малого бизнеса — чтобы бизнес-дама имела и сотрудника на фирме, и любовника дома. И первая его хозяйка, купившая его в элитном фирменном салоне на Аркадии, была именно бизнес-дамой. Потом беловолосые Irien’ы вышли из моды, хозяйка сдала его в салон обратно и купила с доплатой брюнета. После этого Авеля ещё несколько раз продавали, очередная хозяйка перевезла его на Антари и продала в пункт проката. И всего за полтора года в прокате киборг из сытой исправной машины превратился в развалину – именно по этой причине его списали. Но не убили – за утилизацию платить надо было. Его продали… и купила его Линда Ковски…
— Размечтался! – раздался голос над ухом. — Мы уже час за тобой наблюдаем! Разворачивай уж и остальные пакеты! А там ещё и открытка настоящая!
Авель поднял голову – рядом стояли Ворон и Злата. И Ворон с насмешкой сказал:
— Ты вслух говорил! И как ты умудрился до таких лет дожить с такими глюками? Твоя прежняя хозяйка за тобой ничего такого не замечала? А что скажет нынешняя? Обрадуется, что ты Авиэлем стал? Как думаешь?
А ведь Ворон прав! Нынешняя хозяйка добрая, кормит и одевает, не бьёт и не ругает… но что скажет, когда узнает, что он теперь озерной эльф? Но сказать надо… но не сегодня. Потом… как-нибудь. А пока… заплести волосы, как у Леголаса, переодеться… и праздновать. Но сначала – посмотреть открытку. Впервые ему лично подарили подписанную открытку! Что там?
«Дорогой Авель! Поздравляю с днём выпуска!..» Как же приятно! Дальше – пожелания долгих лет жизни… и здоровья… а потом: «Я выхожу замуж через три месяца и приглашаю тебя на празднование, которое состоится…» Вот оно что! Не только поздравление со днём выпуска, но и приглашение на свадьбу… а в качестве кого он туда пойдёт? Как машина или… как человек? Как бы узнать, кем Линда его считает сейчас?
Но… не теперь. Теперь надо посмотреть остальные подарки.
В пакетах оказались: коробка с орехово-ванильным тортом, две пачки вафель, банка хорошего кофе, пачка какао, два лимона, большой пакет леденцов и большая плитка шоколада. Можно всё съесть одному – никто не осудит. Но – можно и всем вместе. Только жаль, что нынешняя хозяйка про день выпуска не вспомнила…
— Как это не вспомнила? Она же разрешила Виктору всё это тебе привезти! А где он? Позови, будем праздновать! – рассмеялся Ворон. — Ты у нас уникум! Вслух говоришь то, что скрывать надо! Другого на твоём месте давно бы утилизировали… а ты ещё жив!..
Авель… уже вроде как Авиэль… переоделся в костюм эльфа, поставил чайник, нарезал торт… и отправил приглашение Змею.
Змей спросил разрешения у Доброхота, и он отпустил не только его, но и Лютого, а Голуба отпустила на час и Майю с Маем. Это час пролетел мгновенно, Майя была совершенно очарована новым «эльфом» – а «эльф» не отходит от Майи… но пришло время возвращаться.
Утром Майя подала Голубе новую кружевную салфетку диаметром почти полметра, сплетённую ею за ночь – на нём был изображён в рост эльф, стоящий на берегу озера. Голуба точно помнила, что такую кальку не давала Майе – но та ведь могла скачать в сети схему и сама, и потому похвалила Irien’ку и убрала салфетку в коробку для продажи.
***
После долгих раздумий – в посёлке оставить кибер-голубей или же отправить на острова – утром в понедельник Нина всё-таки позвонила Степану, объяснила – и он добавил в звонок директора:
— Конечно, большие белые кибер-голуби… дело хорошее. Раз уж туризм развиваем. Но где мы их разместим? Не над конюшней же голубятню делать? Да и киборгов новых… где-то разместить надо будет.
— А почему нельзя над конюшней? Это же птицы-киборги! Туристам интереснее будет голографироваться и с лошадьми, и с голубями… а с голубями можно и свадьбы проводить на турбазе. И… вообще вам уже пора нормальное общежитие для людей-киборгов построить. А то они обитают по углам на работе… Азиз и Дея в медпункте живут, близнецы на курятнике… вот каждому бы по комнате… ну, или по двое селить в комнату. Они же никогда не жили нормально… по-человечески… пора начинать. И вещи свои им нужны… одежда по сезону…
Григорий Данилович прервал поток слов Нины замечанием:
— И по четверо в комнате нормально будет. Как только привезёте следующую партию жемчуга, причём – хорошего жемчуга, а не мелочи… так сразу и будем покупать новый модуль… под общежитие, мест на двадцать… ведь будут ещё киборги, не так ли?
— Будут… вот когда дадите на острова пару аквалангов, ребята смогут нырять глубже… всё, что достанут со дна, наше… то есть… моё и моих ребят. Мы уже когда-то говорили об этом… только документы надо правильно оформить. У них в ангаре уже с десяток скутеров в ремонте, со дна поднятых… продать можно… плюс – ребята мебель делают на станках… тоже продавать можно на турбазе… вот и будут деньги на выкуп киборгов.
— А не слипнется? Всё, что достанут… на дне много, чего есть… особенно там, где стоянки для туристов оборудованы.
— Но ведь местные жители нырять не станут стопроцентно. Глубоко, холодно, тяжело и некогда… и не факт, что смогут достать хоть что-то. А киборги достать смогут… особенно с аквалангами.
— Это да. Хорошо, порешаем. Это всё? Тогда до свидания.
— До свидания.
Что ж, хоть так… поговорили… а общежитие для киборгов действительно нужно в посёлке… хватит им по ячейкам ютиться… если уж сделаны настолько похожими на людей, то и жить вправе как люди.
***
Пятнадцатого июня вечером позвонил Лёня с потрясающей новостью — Вера привезла не только две большие клетки с кибер-голубями и двух киборгов для ухода за ними, но и троих кибер-пони с DEX-охранником, списанных из Ново-Московского зоопарка по возрасту. Всем лошадкам и охраннику было по шесть лет – для киборга возраст более чем солидный – но работать они вполне могли. Не по двадцать часов в сутки, а по десять – но и это было неплохо.
— …в космопорте Веру встречал лично директор заповедника, с его помощью Вера киборгов и кибер-животных разбудила, передала права управления и документы, помогла разместить в грузовом флайере заповедника, и этот грузовик уже летит в посёлок. Если хотите посмотреть? Я сейчас туда лечу, для настройки киборгов в местных условиях, местный программер обещал встретить…
Пришлось лететь в посёлок. Нина взяла с собой Динару — признаков разумности она не проявляла, но и чисто машиной вроде уже не была, и потому можно её начинать знакомить с другими людьми и киборгами.
На конюшне уже были все руководители заповедника – не каждый день случается такое событие! – и, пока Пламен заводил пони в денники, два программиста прописали всем привезённым киборгам (парень-DEX, привезённый с пони, девушка-Mary и парень-Irien, привезённые с голубями) лиц с правами управления (Нине был дан третий уровень), местный диалект, местный календарь, список сотрудников заповедника и карту заповедника.
Привезённых киборгов и кибер-птиц разместили на втором этаже конюшни, пока не построена отдельная голубятня, а для присмотра за киборгами и животными был принят бригадиром конюшни пожилой крестьянин («молодой пенсионер») из ближайшей деревни.
***
Двадцать первого июня, в субботу, в полдень состоялось торжественное открытие конюшни и голубятни в посёлке при турбазе. Всё руководство заповедника и приглашённые гости, в том числе Нина как хозяйка конюха, сказали по паре слов, поздравили Григория Даниловича с этим знаменательным событием, прошлись по конюшне – и после этого все отправились на большую поляну на турбазе праздновать Купалу.
В деревнях Купалу отмечали так, как положено – в день летнего солнцестояния, когда ночь самая короткая в году, а в сезон белых ночей солнце почти не заходит. Но на турбазе праздник был организован для туристов – а им удобнее отмечать с вечера субботы по полдень воскресенья.
После четырёх часов пополудни аниматоры увели на поляну всех кибер-пони, с ними ушёл новый DEX-охранник. Пламену пойти на праздник не разрешили – и он смотрел его, подключаясь к камерам пони и охранника. На поляне играл гармонист и туристы водили хоровод, потом зажгли огромный костёр, потом снова хороводили, зачем-то спустили с горки в озеро горящее колесо, потом все полезли в воду… несколько раз видел хозяйку, потом заметил, как она пошла к своему флайеру… — и по запросу Динары скинул ей все свои записи за прошедший день.
Irien ничего не понимал в этом празднике, но почему-то радовался вместе со всеми. Но в основном потому, что лично его не трогали – не заставляли танцевать на углях и не били.
DEX привёл всех пони уже после полуночи, и Пламен их рассёдлывал и чистил с его помощью – и, скачав записи, снова смотрел на праздник.
***
В понедельник Купалу праздновали в деревнях. В Орлово костёр жгли и колесо огненное с горки спускали – но гостей почти не было, Мире рано ещё по возрасту цветок папоротника искать, а неженатые братья в другие деревни улетели. Не с киборгами же праздновать! Но… Мира готова была и с киборгами – с Лютым и Агнией… но у Лютого вроде как есть девушка, да и не ищут цветок заветный с братом, у Агнии есть парень… тоже вроде киборг… но так ни разу и не показался в деревне, только по видеосвязи и общаются.
В священную ночь никто в деревне не спал… но хороводить особо было не с кем… из девушек в деревне, кроме Миры, только Агния и Майя… можно пригласить Злату… но какой же это хоровод – из четырёх девушек? Но Агния всё же Злате сообщила, та прилетела – и вокруг костра покружились небольшим хороводом. И венки спустили на воду – все четверо. Злата улетела обратно после полуночи, увозя с собой записи рассказов Миры и её матери о таинственном цветке папоротника – и с мыслью добыть где-нибудь такое растение и посадить в лесу так, чтобы через год или два Мира со Змеем смогли его найти цветущим.
***
На следующий день перед обедом Светлана попросила Нину зайти к ней в кабинет по поводу предстоящего конкурса программистов. Через четверть часа удивлённая приглашением Нина вошла к просветителям, оставив Васю за дверью. В кабинете, кроме Светы, находились Лёня и Райво, который при появлении Нины замолчал. За всех сказала Света:
— У нас на конкурс записались шестнадцать кружевниц и тринадцать программистов. Двадцать восемь мест в гостинице нам зарезервировал Борис Арсенович…
— На шестнадцать кружевниц надо мест сорок… и уточни заранее сопровождающих, — резонно заметила Нина. — Ты сама знаешь, деревенские женщины и девушки выезжают в город всегда в сопровождении мужчин… и чем их больше, тем почётнее. Отцы, братья, мужья, сыновья… как минимум один мужчина с каждой кружевницей. Поэтому не должно быть и тени флирта со стороны программистов. Пока есть время, резервируйте гостевой дом в пригороде… там места должны быть. Или в частном секторе. Я ещё нужна?
— Конечно! Программист с Эфеса Клинка хочет жить только в частном секторе. Дивов Сергей Николаевич, двадцать четыре года, работает на строительстве алмазодобывающего комбината… холост. Он один, а у тебя столько места в доме… может, поселишь?
Говорили о счастье, о любви, даже о рыбалке. Теперь поговорим об одиночестве.
Да что о нем говорить? Тут же все ясно. Одиночество — это плохо. Плохо? А почему? Что в нём плохого?
Ну как это — что? Странный вопрос. Поговорить не с кем. Футбол там обсудить, пивка выпить. Да и вообще, человек не должен быть один! Человек — животное социальное, общество ему потребно. А если он или она всё-таки остается один, то плохо ему, тоскует, в депрессию впадает. Нехорошо это, не по-человечески.
А как по-человечески? А по-человечески — это значит все вместе, толпой, гурьбой, группой и…. и… И ещё стадом. Главное, чтоб рядом кто-то был, дышал, ходил, газетой шуршал… Пусть даже молчит, не говорит ничего, главное — чтоб был. Чтобы с этим кем-то телевизор посмотреть можно было, и в магазин сходить. Молча? Молча можно и одному сходить.
Нет, одному — это не то, одному скучно, а вот если с кем-то… Но так ведь всё равно молча… Ну и пусть молча. Зато о нём позаботиться можно. Или он о тебе позаботится. Ты ему, он — тебе. Детишки опять же, тоже для того, чтобы заботиться. Сначала ты о них, потом они о тебе. Семья получается, общество, воспитание.
Похоже, я чего-то не понимаю. Кто-то ходит и молчит. Дышит. Молча смотрит телевизор. А ты? Ты тоже молчишь. Мысли в голове есть, на свет рвутся, жаждешь поделиться. Но всё-таки молчишь. Почему?
Потому, что тот, что у телевизора, мыслями твоими не интересуется. Хорошо, тогда ты поинтересуйся его мыслями. Какие у него мысли? Да обычные. Завтра на работу. И поужинать бы неплохо. Колесо надо сменить. И бензин дорожает. А что-нибудь, кроме этого? А что же ещё? Это ведь жизнь, насущные проблемы. Да я понимаю.
А как же любовь? Свет, радость, созвучие душ, гармония? Эх, барышня, что вы об жизни понимаете. Нам ваши высокие материи без надобности, тут бы о хлебе насущном подумать…
«И мы считаем праздною химерой
Всё, что превыше повседневных нужд!»
А если мне нужны химеры? И молчаливое присутствие меня не устраивает? Тогда вам другая цитата полагается — «похоже, вы слишком много кушаете. В смысле, зажрались». Бери то, что тебе предлагают, и будь счастлива! Ты разве не понимаешь, что в этом счастье и заключается. Счастье — это когда ты кому-нибудь нужна! И неважно, в каком качестве. Главное, что нужна.
А если я не хочу быть нужной? Видите ли, слово «нужный» уж очень, извините, нужник напоминает.
Тогда одиночество. А одиночество — это плохо, это страшно, это ужасно. Это самое ужасное, что только может случиться. Посмотри на тех, кто одинок, оглянись! Они же несчастны, они все поголовно несчастны.
Смотрю, оглядываюсь. Однако те, кто не одинок, тоже на счастливых не похожи. Это так кажется. Это они просто устали. А на самом деле они счастливы! Да? Потому что в одиночестве невозможно быть счастливым. Странно, а у меня получается. Что получается? Быть счастливой. Не может этого быть! Ты должна быть несчастна, ты обязана, потому что ты одинока.
Но я не чувствую себя несчастной. Да и что такого страшного в одиночестве? Ведь одиночество — это прежде всего свобода.
Ты делаешь то, что хочешь, и не ждёшь чужого одобрения, как манны небесной. Ты не мучишься сомнениями, пытаясь разгадать тайный смысл брошенной тебе фразы. Ты не терзаешься комплексом вины, опаздывая или бездельничая. Ты никому не отдаёшь отчета и не спрашиваешь разрешения. Ты не мучишься страхами перед завтрашним днём и не воображаешь его или её измены. Ты можешь молчать, когда тебе этого хочется, и ты можешь слушать музыку и танцевать, когда твоя душа поёт, согретая утренним солнцем. Ты можешь валяться целый день на диване и читать Шопенгауэра без боязни нарваться на упрёк или окрик. Ты можешь готовить то, что тебе нравится, и портить продукты своим кулинарным дилетантизмом, опять же без опаски, что кто-то останется голодным. Ты можешь болтать по телефону и смотреть всю ночь фильмы. И ещё ты можешь работать сутки напролет. Или — не работать вообще. Ты можешь заниматься йогой, голодать, осваивать цигун или тиранить тело растяжкой. Тебе никто слова не скажет. В конце концов, ты можешь взяться за написание романа.
И никто не будет хихикать за твоей спиной, издеваясь над твоими творческими поползновениями. А ещё ты можешь думать, мечтать, учиться, наблюдать… Да всё что угодно! И это, по-вашему, несчастье?
Это, дорогая моя, эгоизм. Ты хочешь жить для себя! Ты чёрствая, бездушная эгоистка. Ты не желаешь ни о ком заботиться. Боишься ответственности. Не умеешь любить.
А вот это неправда. Я ничего не имею против ответственности и заботы. Я всего лишь говорю о преимуществах одиночества. Ведь в настоящий момент я одинока. Но почему я должна быть обязательно несчастна в своем одиночестве? Почему я не могу им наслаждаться так же, как вы наслаждаетесь своей принадлежностью к социальной группе?
Каждое явление в этой жизни имеет как положительную, так и отрицательную сторону. Я вижу в своей ситуации немало положительного. Что же здесь плохого? Мне нравится быть одной, но мне так же нравится быть и в обществе. Но, что греха таить, долгое общение мне в тягость, это правда. Возможно, сказывается возраст или что-то другое. Я наслаждаюсь чужим присутствием не более двух часов, а по прошествии этого срока начинаю скучать и жажду вновь обрести свое желанное одиночество. Желаю свободы. Независимости.
С такими воззрениями ты всегда будешь одна! Подумай о том, что будет с тобой лет через двадцать. Ты состаришься, станешь больной, немощной. А если заболеешь…
Да, да, знаю, знаю. Некому будет стакан воды подать. Ну, во-первых, почему я должна сейчас думать, что будет со мной через двадцать лет? Я за свой завтрашний день не могу поручиться, а вы мне на двадцать лет вперёд загадывать предлагаете. Да я, может быть, до Нового года не доживу. И зачем мне отравлять своё прекрасное настоящее размышлениями о возможном будущем? Будущего ещё нет.
К тому же какова гарантия, что то же самое безрадостное будущее не настигнет меня, если я приложу усилия и обзаведусь тем, кто ходит и дышит? Разве мало тех, кто послушно обзавёлся всеми мыслимыми родственными гарантиями относительно бесперебойной поставки воды, но в результате стихийного бедствия или катастрофы всех этих гарантий лишился? Разве мало на свете вдов или матерей, что потеряли своих сыновей? А ведь они вот так же пытались изменить своё будущее, думали о нем, радели. И что же? Ничего. В результате — то самое одиночество, которого так боялись. А во-вторых, кто сказал, что я стану больной и немощной?
Я лично намерена жить вечно и оставаться молодой. Что, кстати, у меня неплохо получается.
Кто же спорит с радостью обретения того, кто тебя любит, кто понимает, чья душа звучит в унисон? Кто же откажется от встречи с тем, кто способен разделить светлую радость пребывания в этой вселенной? Никто. И я не откажусь.
Но если мне не суждено его встретить, если мой путь пролегает в одиночестве, если моя душа в её нынешнем воплощении не нуждается в спутнике, а лишь уповает на божественное участие, почему же мне следует роптать? Почему не жить и не наслаждаться тем, что даровано?
Эгоистка? Да. Я эгоистка. Возможно даже, что я совершаю ошибку. Ну что ж, это моя ошибка. И если я совершаю её, то винить буду только себя.
Исли дошел до арки и встал в проходе. А потом, постояв, сделал осторожный шаг вперед, надеясь не своротить подсвечник или стойку для оружия.
– Ваше высочество, я сожалею о своих словах.
Еще один шаг.
– Я ни в коем случае не хотел причинить вам огорчение. Я забыл, где мое место.
Еще шаг. Ригальдо где-то там, в темноте, издал судорожный звук, как будто изо всех сил зажимал себе рот.
– Я всего лишь простой наемник, а мы, наемники, иногда думаем своим мечом, а иногда тем, что в штанах. Но я бы лучше вырвал себе язык, чем снова произнес то, что разрушило бы нашу… дружбу.
– Дружбу? – произнес Ригальдо сдавленным голосом. – Дружбу?.. Не слишком ли вы самонадеянны, мой господин?..
Еще шаг. Исли уже приблизился вплотную к постели и, обшарив край, осторожно опустился на ледяной пол. Сел, опираясь спиной на ножку кровати.
– Слишком, – признался он шепотом. – Простите меня за это. Ваше высочество… Ригальдо… Простите меня.
Мальчик прерывисто вздохнул. Исли боялся пошевелиться. Назвать его по имени было невообразимой дерзостью. За такое Исли вполне могли отодрать кнутом. И хорошо, если дело обошлось бы без отсеченных частей тела.
– Что вы тут делаете? – сердито спросил Ригальдо, свешиваясь с кровати. – Разве я не приказал вам идти спать?
– Приказали, – печально сказал Исли. – Но я не могу заснуть, не получив прощения.
– С утра вы будете кашлять кровью. У вас начнется прострел.
– А вы мне дайте коврик. Как собаке.
Ригальдо фыркнул, и Исли с облегчением выдохнул. А после мальчик неохотно сказал:
– Ладно, я вас прощаю. Убирайтесь.
– Поздно, – печально сказал Исли. – Я здесь уже присиделся, теперь мне не разогнуться. Пожалуй, тут я и останусь, как ваш самый верный слуга.
Ригальдо снова фыркнул и вдруг сказал неловко и тихо:
– Можете взять там, в углу, кушетку, если хотите.
Исли немедленно обрел навык ходьбы. Он притащил кушетку, придвинул ее головной конец к постели принца и улегся, закутываясь в одеяло, которое Ригальдо щедро ему одолжил. Кровать его высочества была и выше, и массивнее. Тонкая рука мальчика высовывалась из-под подушки и висела у Исли над головой.
– Не будем больше про девиц? – негромко спросил Ригальдо. Исли, напрягшийся было, осторожно сказал:
– Никогда.
Они лежали, слушая гудящий в камине северный ветер, как вдруг Ригальдо тихо произнес:
– Знаете, почему я не очень хочу жениться?
– Почему? – шепотом спросил Исли. И Ригальдо ответил:
– Я боюсь, что моя нареченная, как только приедет в замок, тоже полюбит моего отца, а не меня. Его любят все здесь… придворные, стражники, прачки…
«Не все», – подумал Исли, но промолчал. Он высунул из-под одеяла руку и пожал пальцы Ригальдо.
Ригальдо цепко стиснул его кисть, да так и уснул. Исли лежал на кушетке и еще целый час думал.
Он не был честен с Ригальдо насчет девиц.
В шестнадцать лет Исли влюбился. Таких девушек он потом не встречал – высокая, насмешливая, с зелеными, как трава, глазами. Она носила свои косы увязанными короной вокруг головы, и у Исли сердце лопалось от невыносимого обожания. Они убегали из дома и целые дни проводили в лугах – втроем, под бдительным присмотром ее брата-близнеца, похожего на нее, как отражение. Катались на лошадях, валялись в выгоревшей траве. Через какое-то время Исли вдруг осознал, что одинаково сильно любит и хочет обоих.
Ничего тогда, конечно, не вышло: судьба оказалась жестока к тем далеким юнцам. А Исли остался жить с пониманием, что он из тех, для кого мужественные лица и сильные тела могут быть так же желанны, как женские. Он жил неправедно, у него было много грехов, но этот греховный плод – с привкусом травяной горечи – так и остался не сорванным и потому томительно-сладким.
*
Ближе к концу месяца, в морозный и светлый день, состоялась большая охота. Ригальдо звал с собой Исли, но тот вежливо отказался: сказал, что не знает ни здешней коварной местности, ни повадок зверья. Ригальдо огорчился, но не сильно: охота уже занимала все его мысли. И Исли на два дня остался исключительно в собственном распоряжении.
С утра по ущельям носило собачий лай и отзвуки далеких рогов. С ветром прилетали запахи разжигаемых охотниками костров. Ночью растущая луна над болотом была морозно-красной.
В час возвращения Исли смотрел на кавалькаду, втягивающуюся в ворота, с крепостной стены. Было темно, слуги держали факелы. Господа въезжали верхом, а следом за лошадьми ползли телеги и сани, груженые битой дичью: кабанами, оленями, зайцами, пушниной и зимней птицей. Торжественно провезли тушу гигантского лося – накануне охоты Ригальдо говорил, что повар волшебно умеет готовить медвежьи окорока и запеченные лосиные губы. Птицы было так много, что глухариные крылья стелились за полозьями саней по снегу. Отдельно тащилась телега, нагруженная забитыми волками. Волков во владениях короля было действительно много, к концу зимы они становились особенно злы, поэтому проредить их сейчас, до «волчьих свадеб», считалось благим делом. Говорили, что именно волки виновны в частых исчезновениях людей в зимнее время.
Король ехал среди егерей и загонщиков по-простому, отвечая на шутки подданных. В кулаке он держал мертвую лису, и пышный рыжий хвост болтался в такт шагам лошади.
Налюбовавшись вдоволь, Исли отправился ждать своего юного господина.
Ригальдо примчался, швырнул перчатки на стол, выхлебал целый кувшин брусничного морса и потребовал вина и ужин. От него пахло снегом, звериной кровью, железом и потом, он был раскрасневшийся и непривычно много болтал, не замечая, что Исли отмалчивается, и перестал галдеть, только когда в дверь постучали. Исли поднялся со стула, чтобы впустить слугу с подносом, но когда тот накрыл стол и приготовил в стороне воду для омовения рук, оказалось, что полностью одетый принц уже спит – в теплом охотничьем дублете, с кинжалом при боку – похоже, как опустился на постель, так и заснул. Слуга хотел его разбудить, но Исли не позволил, сказав, что его высочество очень устал. Оставшись наедине со спящим, он долго сидел рядом, всматриваясь ему в лицо. Ригальдо лежал на спине, разметавшись, согнув правую ногу в колене, а левую руку положив на грудь. Исли дотронулся до его белого лба, сдвинул волосы. Ригальдо не пошевелился, только ресницы задрожали.
Исли разул его, освободил от перевязи, пояса и теплого дублета. Накрыл меховым одеялом и пошел к себе.
Денис читал комментарии к посту Петра Сильвестрова о Марии Ремез и не знал, нравится ему то, что он читает или нет, удовлетворён ли он? Девушку захейтили окончательно. Она удалила все свои страницы в соцсетях. Но этим дело не ограничилось. Особо рьяные почитатели блогера узнали, где она живёт и устроили пикеты около её дома. Но её отец вызвал ОМОН и всех разогнали. Тогда кто-то испачкал говном двери её квартиры.
Денис представил, как она сидит одна и плачет, и испытал странные чувства. С одной стороны, удовлетворение – а нечего стучать. А с другой, Денису было её жалко. Ведь если она получила такое задание от своего руководителя, то как бы и вина не совсем её. Тут даже и не скажешь, что дура, раз пошла выполнять. Денис читал про эксперимент Милгрэма. Испытуемые готовы были пускать сильный ток через человека только потому, что им так сказал «руководитель». А если бы Марков дал Денису подобное задание для курсовой, пошёл бы Денис исполнять его?
Читая комментарии, Денис засомневался. Засомневался в том, что точно не пошёл бы. Чтобы сдать Маркову зачёт вполне мог бы. Он сейчас на многое был готов, чтобы только сдать этот чёртов зачёт!
Но напрягало в поведении комментаторов не только это. Денис вспомнил другой эксперимент – тюремный Стэнфордский. Когда половина испытуемых – «тюремщики» – превратились в садистов и начали измываться над «заключёнными». И заключённым сейчас был не Денис…
Он открыл свою страницу «ВКонтакте», посмотрел на пост про Марию Ремез, потрогал кнопку «удалить», но передумал – ибо нефиг! Открыл поисковик и набрал в поисковой строке: «Денис Моргунов». И ахнул от огромного числа ссылок. Оказывается, про него писали и много! Не только репостили статью Petra Sily, но и писали сами. Писали о репостах, о беспределе в законах, о митинге, который состоится через неделю на площади Победы. Людей призывали выйти на площадь и поддержать Дениса, высказать своё отношение к идиотским законам правительства, которое воюет с подростками, вместо того, чтобы ловить настоящих преступников.
И хоть Дениса и царапнуло слово «подростки», он был счастлив. В честь него будет митинг! И люди придут поддержать его! Это восторг!
Денис разулыбался. Все этические вопросы со всякими там экспериментами вылетели у него из головы.
Он написал на своей странице: «Друзья, приходите поддержать меня!» И разместил ссылку на пост Петра Сильвестрова о митинге.
– Чему лыбишься? – спросил Егор, отвлекаясь от своего телефона, где он записывал лекцию за Марковым.
– Да так… – засмущался Денис, как будто его застали за чем-то стыдным.
Лекция подходила к концу. Самостоятельные сдали уже давно, Денис успел ответить только на три вопроса из десяти. Одно успокаивало: пропуска не будет. Хотя и положительной оценки скорее всего тоже не будет. Но всё равно отработать легче.
Нужно было подойти на перемене к Маркову и договориться об отработке и об отсрочке курсовой. Одно успокаивало: нет необходимости объяснять про репост и судебное разбирательство – Марков в курсе.
Последние минуты перед звонком тянулись медленно. Но и они закончились, как заканчивается предоплаченный интернетовский трафик. Нужно было идти к Маркову.
И тот ждал Дениса, не торопился выходить из аудитории.
– Денис… – внезапно раздалось сзади, когда Денис уже направился к преподавательскому столу.
Он обернулся и с удивлением посмотрел на Кристину.
А она, встретившись с ним взглядом, сразу же растерялась и залепетала, краснея и заикаясь:
– Денис… Я хотела спросить… ты это… ну, как сказать… в общем…
– Хотела спросить, спрашивай побыстрее, – слишком резко оборвал Денис девушку, и она окончательно сбилась.
Денис глянул на Маркова, и увидел, что тот направился к двери. Можно было ещё догнать его в коридоре. Но снова повернувшись к Кристине, Денис заметил, что она расстроена.
– Ну, что случилось? – спросил он мягче.
– Нет, ничего, извини, что обратилась к тебе! – резко ответила девушка и взяла сумку.
– Ну, прости…
– Ничего не надо! Иди, куда торопился!
Кристина была сильно расстроена и Денис растерялся окончательно. Он подумал, что, наверное, у неё что-то важное, а он так с ней грубо.
– Я хотел поговорить с Марковым о курсовой, – начал объяснять он, и Кристина съёжилась.
Совершенно несчастная, она прошептала:
– Извини, я помешала тебе… Я не знала… Вечно я так…
Денис вспомнил остановку и как к Кристине клеился парень, вспомнил, как она отражалась в окнах…
– Да чёрт с ней, с курсовой! Всё равно я её сейчас не сдам, – сказал Денис. – Рассказывай, что случилось.
– Нет, нет! Иди, ты ещё догонишь Маркова, пока он в коридоре…
– Да можно и на кафедру зайти, не вопрос, – прервал Кристину Денис. – Рассказывай, что случилось? Что ты хотела спросить?
И тут Кристина замерла, даже всхлипывать перестала. Минуту спустя подняла на Дениса округлившиеся глаза и трагически прошептала:
– Я забыла…
Денис фыркнул, но не выдержал и засмеялся. Кристина сначала растерялась, потом заулыбалась, а после засмеялась вместе с ним.
Смех снял напряжение сегодняшнего дня, и Денис снова почувствовал себя легко и спокойно. Как будто всё хорошо, и тюрьма ему не грозит. Или это не важно…
Из аудитории выходили последними. Денис придержал дверь и пропустил девушку вперёд.
– Как там следователь поживает? – уже в коридоре спросила Кристина.
– Поживает, к сожалению, – ответил Денис. – Не разрешил скачать фотки, представляешь?
– Вот упырь! – совершенно искренне воскликнула Кристина и Денис был с ней абсолютно согласен.
Март потеплел и превратился в апрель, и лилии стали выше, развернув зелёные ростки на не по сезону теплом воздухе. Стены дождя обрушивались на крышу маленького коттеджа, где Кроули снова читал ангелу, а Азирафель совершенно забыл о маленьком предательстве Кроули.
Азирафелю становилось все хуже и хуже, но в одно редкое солнечное утро он как будто чувствовал себя гораздо лучше: приподнятое настроение ангела, когда он принялся завтракать, было приятной переменой.
Кроули, у которого в мыслях уже давно зрела одна идея, сказал ангелу, что хочет, чтобы они совершили небольшое путешествие из Мидфартинга, если он не против. Азирафель сначала колебался и был даже настолько в здравом рассудке, что спросил о щите, которым Адам накрыл деревню, хотя и не смог вспомнить, как Адама зовут. Кроули сказал ему, что это не страшно и что он будет внимательно следить, и ангел поверил ему на слово, как всегда.
Кроули пошёл снова попросить машину у Берта, но бармен на этот раз был занят, так что в итоге он позаимствовал автомобиль Донни. Он пах кошками и травяным чаем, но по крайней мере работал.
Кроули повез их на юг и на восток, и, когда Азирафель с любопытством спросил, куда они едут, он сказал, что это сюрприз. Азирафель кивнул, соглашаясь со словами Кроули, и стал с интересом смотреть в окно, наблюдая, как мимо проносятся пейзажи.
В машине Донни не было магнитофона, так что Кроули включил радио и, рискуя встретить вмешательство ада, убедил его играть только лучшие хиты Queen.
Азирафель заметно просиял, узнав “Killer Queen”, и начал мурлыкать, постукивая пальцами по двери машины в такт ритму.
Несмотря на то, что Кроули знал, что ему надо беречь все силы, чтобы высматривать в округе что-либо сверхъестественное, он почувствовал, как часть груза приподнялась с его плеч. Не хватало только его чудесной Бентли.
Когда Азирафель начал выдавать лёгкие скользящие рычания, имитирующие гитарные риффы, Кроули поймал себя на том, что широко улыбается, наверное, впервые за много месяцев.
Когда дальше началась “Bohemian Rhapsody”, Кроули позволил себе тихонько напеть начальные строчки. Азирафель бросил на него хитрый взгляд, но Кроули неотрывно смотрел на дорогу, борясь с улыбкой, приподнимавшей уголки его губ.
Ангел вступил несколько тактов спустя, начиная с “Didn’t mean to make you cry, if I’m not back again this time tomorrow…”*
“Carry on, carry ooooon…” – спел Кроули, его голос стих, прежде чем снова подхватить “as if nothing really matters”.**
“Too late, my time has come”***, – запел Азирафель после проигрыша, немного сфальшивив.
___________________
* «Твоих слез я не хотел,
И если завтра не вернусь в то же время…»
** «Ты живи, ты живииии… Б
удто ничего не важно».
*** «Поздно, мой час пришёл».
___________________
Внезапная ужасающая уместность песни ударила Кроули, как молнией, и на мгновение голос умер у него в горле.
Азирафелю удалось довольно чистое исполнение “Mama, oo-oo-oo-ooh”, а Кроули едва сумел вступить на эхо “Any way the wind blows.”*
Когда Азирафель пел “I don’t want to die, sometimes I wish I’d never been born at all”**, голос ангела надломился на середине, но храбро продолжил, и Кроули понял, что он тоже заметил.
___________________
* «Куда бы ветер ни дул».
** «Я не хочу умирать, иной раз жаль, что был вообще рожден».
___________________
Азирафель продолжал петь, упрямо отказываясь признавать близость стихов к реальности. Кроули последовал его примеру.
К счастью, вторая часть песни пошла живее, и когда они перекидывались выкриками «Галилео!», казалось, будто последних восемнадцати лет вообще не было.
Азирафель продолжал в меру своих возможностей имитировать голосом гитарные риффы, отчего Кроули разразился хохотом, и ангелу пришлось нагнуться, похлопать его по руке и сказать, чтобы он не съехал с дороги. Они слегка потрясли головами, когда ближе к концу обрушился ритм, и в этот раз Кроули и сам попробовал подпеть гитарному соло, имитируя то, как он бьет по струнам свободной рукой.
Когда песня, наконец, закончилась, у Кроули на душе было легче, чем в течение многих прошедших лет.
Азирафель помнил меньше слов из “RadioGaga” и “Fat-Bottomed Girls”, хотя он отлично справился с “We Will Rock You” и “Don’t Stop Me Now”.
Они балдели под “We Are the Champions”, когда проезжали Чизик на западе Лондона.
Азирафель с интересом выглядывал в окно, забывая подпевать, потому что смотрел на город, которого не видел в течение почти двух десятилетий. Кроули послушно сделал музыку потише и сосредоточился на следовании правилам дорожного движения, потому что они приближались к тому месту, где Небеса и, возможно, ад, вероятнее всего, разместили свои посты, чтобы следить за ними.
– Я забыл, как сильно люблю этот город, – вздохнул Азирафель, все ещё глядя, как здания проносятся мимо. – Куда мы едем, дорогой мой?
– Я же говорил тебе, – сказал Кроули с легкой досадой. – Это сюрприз.
Азирафель посмотрел на него и поднял бровь, но он улыбался.
– Хорошо, дорогой мой. Как скажешь.
Они проезжали мимо Гайд-Парка, когда Кроули сказал Азирафелю закрыть глаза.
– Иначе это уже будет не совсем сюрприз, верно? – объяснил он.
– Ты уж постарайся ни во что не врезаться, – только и сказал Азирафель по этому поводу, откидываясь на сиденье и делая, как ему велели.
“You’re My Best Friend”* заиграла, и Кроули быстро велел радио перескочить на следующий трек – “Another One Bites the Dust”, что было не намного лучше, но пришлось смириться.
“Are you ready, hey? Are you ready for this?”**– настойчиво спрашивал его Фредди Меркьюри из динамиков. Кроули проигнорировал его.
________________________
* «Ты мой лучший друг»
** «Ты готов, эй? Ты готов к этому?»
________________________
– Мы ещё не приехали?– спросил Азирафель через минуту, решительно ноющим тоном.
Кроули оглянулся на пассажирское сиденье и увидел, что ангел улыбается от уха до уха, по-прежнему с закрытыми глазами.
– Ты хочешь, чтобы я посбивал этих пешеходов? – спросил демон, не в состоянии сдержать веселье в голосе. – Потому что ты меня знаешь – у меня не будет моральных терзаний по этому поводу.
– Как скажешь, дорогой мой, – невинно сказал Азирафель.
– Ой, заткнись, ангел.
Азирафель усмехнулся, но замолчал.
“How do you think I’m going to get along”, – вопрошал Фредди Меркьюри из радио. – “Without you when you’re gone?”*
Кроули яростно глянул на радио, и песня резко переключилась на “Crazy Little Thing Called Love”**.
_____________________________
* «Как по-твоему, я буду выживать,
Без тебя, когда тебя не станет?»
** «Безумная штучка под именем любовь»
_____________________________
– Мне та очень нравилась, – пожаловался Азирафель, а потом просиял, узнав новую песню. – О, но эту я тоже люблю!
– Ну, конечно, любишь, – проворчал Кроули, но беззлобно.
Демон свернул на площадь Пикадилли и понял, что летит на автопилоте, помня изгибы дороги и здания, проносящиеся мимо, так, будто он был здесь только вчера.
– Ладно, ангел, почти на месте, – сказал Кроули, проезжая последние пару улиц, и выдохнул с облегчением, когда показалось их место назначения, почти не изменившееся, каким он его и помнил. Он притормозил перед ним, остановив машину Донни на своём обычном месте и убедив отметки «Не парковаться» пойти доставать кого-нибудь другого.
Припарковав машину и заглушив двигатель, он потратил некоторое время на то, чтобы повертеть головой во все стороны в поисках чего-либо необычного. Все, однако, казалось обыкновенным и мирным, и Кроули обернулся назад к Азирафелю, который все ещё держал глаза закрытыми.
– Ладно, не открывай глаза, – проинструктировал Кроули и вылез из машины. Он ещё раз проверил округу, оглядывая прохожих и ощущая настроение радости в воздухе.
Очевидно, Сохо привёл себя в порядок с тех пор, как они были здесь: магазин для взрослых через дорогу теперь превратился в простенькую кондитерскую-кофейню, и он не видел ни единого дома с дурной репутацией. Кроули ещё раз с подозрением посмотрел на прохожего, а затем открыл дверь Азирафеля и помог ангелу вылезти, напомнив ему, чтобы он не подглядывал.
– Даже не мечтал об этом, дорогой мой, – заверил его Азирафель жизнерадостно, пока Кроули удерживал его на месте и поворачивал, пока он не оказался лицом к их месту назначения. Демон подождал, пока пройдут мимо несколько пешеходов, а потом позволил своим направляющим рукам упасть с плеч Азирафеля.
– Ладно, можешь открывать глаза.
Кроули взволнованно следил за лицом ангела, когда кристально-голубые глаза Азирафеля, моргнув, открылись.
Некоторое время ангел просто казался удивленным.
– Это… мой магазин? – Азирафель сделал несколько шагов вперед, неуверенно проведя рукой по раме окна.
Кроули, которому вдруг показалось, что это была плохая идея, нервно последовал за ним.
– Думал… ты его продал, – ангел посмотрел на Кроули в замешательстве.
Кроули сглотнул и заставил себя пожать плечами.
– Я не смог… не смог, на самом деле, решиться на это, – признался он, обращаясь к клетчатому свитеру ангела.
– Ох, мой дорогой, – произнёс Азирафель, и на мгновение, демон был уверен, что Азирафель в высшей степени разочарован в нем и сейчас потребует, чтобы они снова сели в машину и вернулись в безопасный Мидфартинг.
Потом ангел сделал шаг вперед и, обвив Кроули руками, заключил его в сокрушительные объятия.
– Спасибо тебе.
– Уууф, – выдавил Кроули, и потребовалось несколько секунд, чтобы его ерзание убедило ангела отпустить его.
Когда он, наконец, сумел освободиться, Азирафель лучезарно улыбался ему. Кроули почувствовал, как нервная улыбка появилась и на его собственном лице от облегчения, что ангелу понравился сюрприз.
Потом Азирафель быстро повернулся к дверям магазина, уткнувшись носом прямо в стекло и поставив ладони козырьком вокруг глаз.
– Мы можем войти? – спросил он, в его голосе слышалось предвкушение.
– Да, конечно, – сказал Кроули, чувствуя, как его упавшее настроение поднимается от воодушевления ангела. Он потыкал Азирафеля в бок, пока ангел не сдвинулся в сторону, и взялся за ручку двери.
Она была заперта, разумеется, но Кроули никогда не требовался ключ. Дверь с лёгкостью распахнулась по его команде, и он отступил, показав Азирафелю, что он должен войти первым.
Ангел ступил внутрь медленно, почти благоговейно. Кроули последовал за ним, закрыв за собой дверь и пошарив в поисках выключателя.
Свет включился медленно и обнаружил знакомые ряды книжных шкафов. Тонкий слой пыли лежал на всем, покрывая полки, словно вуалью.
– Я всё-таки продал некоторые твои книги, – признался Кроули, заметив неподалёку несколько полок, бросавшихся в глаза своей пустотой. – Но, по-моему, все редкие они оставили в подсобке.
Азирафель медленно подошел к ближайшему шкафу, легонько пробежав пальцами по корешкам книг, оставляя следы на пыли.
– Я устроил так, чтобы плату за помещение снимали с моего личного счёта, – продолжал Кроули, потому что Азирафель ничего не говорил, и он испытывал потребность заполнить тишину. – Там хватит денег, чтобы содержать его веками. Может одно-два тысячелетия. Я, вообще-то, не считал.
Азирафель скользнул мимо оставшейся полки, а потом быстро повернулся и пошёл в заднюю часть магазина, уверенный в том, где находился. Кроули последовал за ним, бросив взгляд вниз и тщательно обогнув место, где ангелы в серых костюмах схватили его и забрали Наверх.
Ангел повернул прямо перед узкими ступеньками и прошёл вдоль задней стены магазина, поглядывая на проходы и стопки книг, наваленных в беспорядке. Кроули помедлил у лестницы, одним глазом следя за местом, где исчез Азирафель в проходе, а другим – за дверью.
Азирафель вернулся мгновение спустя, с совершенно счастливым видом.
– Поверить не могу, что они все ещё здесь, – сказал Азирафель, останавливаясь перед демоном и прижимая книги к груди. Он ещё раз обнял Кроули, на этот раз торопливее и одной рукой. – О, дорогой мой, это чудесно.
Кроули почувствовал, что слегка покраснел, когда Азирафель сунул ему в руки книги.
– Так, подержи их, хорошо?
Азирафель снова исчез в проходе и вернулся через некоторое время ещё с несколькими толстыми пыльными томами, которые он также сгрузил демону.
– Э, что я должен с ними делать? – спросил Кроули, когда стопка дошла ему до подбородка.
Азирафель посмотрел на него так, будто это было очевидно.
– Ну, я не могу просто оставить их все здесь. Некоторые из них чрезвычайно редкие.
– Я не смогу поместить весь твой магазин в багажник Донни, ангел, – заметил Кроули, руки которого уже начали чувствовать напряжение.
– Чепуха, – заявил Азирафель. Увидев выражение лица Кроули, ангел сделал поправку. – Ладно тогда, я возьму только свои любимые.
Двадцать минут спустя и багажник, и заднее сиденье машины Донни были заполнены стопками книг. Некоторые названия ангел явно узнал, а на другие он смотрел с удивлением, складывая их в руки Кроули. Ему пришлось попросить демона прочитать вслух кое-какие названия.
Несмотря на опасность возвращения в их прежние любимые места, Кроули подумал про себя, что это того стоило, раз он смог увидеть Азирафеля таким живым и воодушевленным.
Когда Кроули, наконец, смог убедить Азирафеля, что машина больше не вместит, ангел обошёл магазин в последний раз с очень грустным видом, понимая, что они скоро уедут. Когда он закончил свой обход, он вернулся туда, где Кроули стоял у дверей, и повесил голову.
– Ладно, мы можем ехать.
Кроули почувствовал укол в груди, видя внезапную печаль ангела, и неуверенно переступил с ноги на ногу.
– Вообще-то, я… э-э… думал, не захочешь ли ты прогуляться до Сент-Джеймса? Покормить уток там и все такое. Если ты хочешь. Э-э.
Азирафель посмотрел на него, и Кроули почувствовал неловкий трепет от того, каким счастливым выглядел ангел.
– О, дорогой мой, с удовольствием!
До Сент-Джеймского парка было недалеко, и они оба всю дорогу рассматривали то, что их окружало. Азирафель явно узнавал многие здания, тогда как Кроули был настороже. В невидимом плане перья приподнимались на крыльях демона, готовых вырваться наружу при первом же признаке беды и унести их с Азирафелем в безопасное место.
Азирафель не подозревал о том, что отвлекало внимание Кроули, вместо этого он цеплялся за руку демона и болтал обо всем, что приходило ему в голову: и воспоминания, которые Кроули считал давно стершимися, выплывали на поверхность, пробужденные знакомыми в течение столетий стимулами.
Когда они оказались в парке, Кроули купил буханку хлеба в ближайшем киоске, разломил её пополам и отдал больший кусок Азирафелю.
Они дошли до своего привычного места у края воды, и Кроули бросил подозрительный взгляд на двух мужчин, стоявших неподалёку, один из них был одет в костюм идеального покроя, а на другом было длинное пальто с мехом. Они тихо перешептывались.
– Уууу, вы совсем не изменились, – заворковал Азирафель с утками, и Кроули почувствовал, что покраснел, когда ангел наклонился, обращаясь к одной из них, которая, переваливаясь, подошла к нему с надеждой. Ангел оторвал немножко хлеба и кинул его утке, которая крякнула с благодарностью.
Азирафель довольно долго болтал с утками, прежде чем начал тяжело опираться о Кроули. Демон быстро считал усталость Азирафеля и предложил присесть на ближайшую скамейку. Ангел благодарно кивнул и согласился.
Некоторое время они просто сидели так, бросая хлебные крошки все увеличивающейся горстке уток, окружавшей их. Кроули дошёл до половины своего куска хлеба, а потом забросил остаток целиком как можно дальше, с удовлетворением проследив, как он плюхнулся в воду. Несколько уток одновременно нырнули за ним.
– Будь повежливее, дорогой мой, – укорил его Азирафель, продолжая аккуратно распределять свои кусочки, чтобы уткам не пришлось за них драться.
Кроули откинулся на спинку скамейки и закинул ногу на ногу, ещё раз осторожно глянув по сторонам, прежде чем устроиться в более удобной позе.
День был чудесный, деревья только-только оживали вновь после мягкой зимы, птицы пели на ветках, покрывшихся молодыми листочками. И к тому же, рядом был Азирафель, который выглядел усталым, но его глаза сияли ярче, чем во многие месяцы до этого, он бросал хлеб уткам так, будто не было всех этих лет. Ангел улыбался, его волосы блестели бледным золотом в солнечном свете, и он, казалось, был в гармонии с миром, который он помогал спасти.
И таким – Кроули вдруг был удивительным образом уверен в этом – таким Азирафель и должен был быть – сейчас и навсегда. Таким он будет – для Кроули, если даже больше ни для кого – до конца времён.
Улыбка ангела стала шире, и он нагнулся, чтобы мягко подтолкнуть Кроули локтем.
– Посмотри, мой дорогой, там утята…
К тому моменту, когда Азирафель закончил рассуждать о том, какой хорошенький каждый из утят, все время одной рукой цепляясь за локоть демона, Кроули едва сдерживался, чтобы не обнять ангела и не умолять Господа оставить их в совершенстве этого дня навечно.
Потому что, как бы Кроули ни нравилось смотреть на счастливого Азирафеля с утками, он знал, что больше никогда этого не увидит. Азирафель больше никогда не покормит с ним уток снова, никогда больше не встретит его у дверей книжного магазина. Это был день, когда все происходило в последний раз, и он не знал, кому от этого было лучше.
– Ангел, – сказал Кроули, заставляя свой голос не дрожать.
Азирафель посмотрел на него, ожидая ответа, с таким выражением, будто он был счастлив услышать абсолютно все что угодно, что Кроули хотел сказать.
– Да, мой дорогой?
У Кроули горели глаза, но он продолжал. Остался ещё один последний раз.
– Не смогу ли я, э-э, соблазнить тебя чаем, я зарезервировал столик в Ритце…
Кроули мысленно поморщился от своего собственного выбора слов, но Азирафель лишь лучезарно улыбнулся ему.
– Ах, ты старый змей, – сказал ангел, ещё раз дружески подтолкнув его локтем. – Конечно, – Азирафель встал, как бы для того чтобы подтвердить свои слова, но, оказавшись на ногах, тут же тревожно пошатнулся.
Кроули вскочил и подхватил ангела за локоть и плечо.
– Но это не обязательно, – быстро добавил он.
– Нет-нет, мне хочется, – сказал Азирафель, с лёгкой досадой на себя.
Кроули неуверенно помялся рядом, пока ангел восстанавливал равновесие.
Азирафель поправил очки, подвинув их повыше на нос.
– Идём.
Кроули в сомнении поджал губы.
– Я мог бы подогнать машину… – предложил демон, сомневаясь, что он будет готов оставить Азирафеля одного даже на такое короткое время.
– Нет-нет, я в порядке, – настоял Азирафель твёрдо, даже несмотря на то, что его плечо слегка дрожало под поддерживающей ладонью Кроули.
Демон колебался.
– Хорошо, – сказал он, наконец, и повернул их в направлении Ритца. Азирафель, казалось, стал тверже стоять на ногах, и Кроули отпустил его плечо, чтобы вместо этого подать ангелу руку.
Азирафель с благодарностью улыбнулся ему и взял демона под руку, когда они отошли от края воды.
Полуденный чай в Ритце был в точности таким, каким Кроули его помнил. Отель добавил новый вид чая и поменял два десерта, но это, похоже, только порадовало Азирафеля.
В скором времени ангел уже слизывал взбитые сливки с пальцев, будто ничего вообще не изменилось, а Кроули с успехом разубедил трёх человек, которые по очереди подходили к ним, пытаясь навязать состоящий из костюма и галстука дресс-код, которому Азирафель решительно не соответствовал.
Ангел, однако, съел только два восхитительных маленьких кремовых пирожных, которые им подали, и, когда Кроули предложил взять ещё, Азирафель покачал головой и сказал, что не очень голоден.
Из-за этого Кроули, который чувствовал себя довольно неловко и искал любого способа отвлечься, прикончил где-то около пяти пирожных с кремом и большую часть фирменных сэндвичей. Это, казалось, сначала забавляло Азирафеля, но потом он просто стал выглядеть очень усталым, хотя и приободрялся каждый раз, когда Кроули бросал на него взволнованный взгляд.
Когда демон предложил уйти, даже несмотря на то, что было ещё гораздо раньше, чем они обычно заканчивали, Азирафель согласился с видимым облегчением.
Кроули оплатил счёт и подал ангелу руку, чтобы помочь ему встать. Азирафель взялся за неё, и тяжело опирался о демона, когда они выходили из ярко-освещенного зала, с бело-золотой отделкой.
Небо затянулось тучами за время их чая, и ухудшилась не только погода.
Азирафель наваливался на Кроули всю дорогу до магазина ангела, временами, к тому же, тяжело дыша.
Кроули оглядывался через плечо на каждом углу, в полной уверенности, что, поскольку сейчас было самое неудачное время, чтобы заявились Небеса, именно сейчас они это и сделают.
Несмотря на его дурные предчувствия, их полностью проигнорировали, и они добрались до книжного магазина без происшествий. Кроули ещё раз проверил, что запер дверь магазина и помог Азирафелю забраться в машину Донни, прежде чем сам упал на сидение водителя.
– Спасибо тебе, Кроули, – сказал Азирафель усталым, но очень искренним голосом.
Кроули оглянулся и увидел, что Азирафель сидит, откинувшись, на пассажирском сиденье, повернув голову к демону. – Это было… это было совершенно замечательно. Спасибо.
Кроули почувствовал, как его губы сложились в напряженную улыбку.
– Не за что меня благодарить, – сказал он и отъехал от книжного магазина, где знаки «не парковаться» вернулись на своё место позади него. Азирафель, повернувшись на месте, смотрел, как его книжный магазин исчезает вдали, и Кроули делал то же самое, глядя в зеркало.
А потом демон завернул за угол, и он исчез.
Когда Кроули свернул на Бромптон-Роуд, первые аккорды “Who Wants to Live Forever” Queen начали доноситься из динамиков автомобиля.
Кроули автоматически потянулся, чтобы отключить его совсем, но Азирафель поднял руку и остановил его.
– Оставь, – сказал ангел устало.
Кроули бросил на него взволнованный взгляд, но уронил свою руку обратно на руль.
Азирафель отвел взгляд, чтобы снова смотреть в окно. Кроули не отрывал глаз от дороги.
“Who wants to live forever?”* – пел Фредди Меркьюри из радио, его голос поднимался и падал вместе с нарастающей музыкой.
“Who wants to live forever? There’s no chance for us. It’s all decided for us”.**
Кроули сглотнул и не смог удержаться чтобы не посмотреть туда, где сидел Азирафель, откинувшийся на сиденье, казавшийся более старым, чем за все шесть тысяч лет.
“This world has only one sweet moment set aside for us”***, – пел Фредди.
Кроули быстро заморгал и сосредоточился на дороге. Музыка разгоралась и затухала, потоки шелковых звуков набегали на него, как волны прилива.
“Who wants to live forever?” – снова спрашивал Фредди так, словно ответ значил для него бесконечно много. “Forever is our today. Who waits forever anyway?”****
___________________
* «Кто хочет жить вечно?»
** «Кто хочет жить вечно? Шанса нет у нас. Все решено за нас».
*** «И этот мир готовит нам один лишь сладкий миг».
**** «Кто хочет жить вечно? Нам вечность – сегодняшний день. И впрочем, кто ждать вечность будет?»
___________________
Азирафель проспал большую часть пути до дома, и, когда “You’re My Best Friend” заиграла во второй раз, Кроули протянул руку и выключил радио.
Это был последний хороший день Азирафеля.
Скрипнула дверь, и Лестрейду явилась диспозиция грядущих неприятностей: у окна на измерительной скамье сидел бледный тощий тип с поникшей головой; кальмара нигде не было видно. Видимо, оформили и уволокли в камеру. Еще спины констеблей. А на их фоне три гостя: один — головорез типичный, другой моро — получеловек-полуволк в зеленом свитере, третий тоже головорез — конечно же! — в костюме Санты.
— А вот и старшой пожаловал, — прищурился Санта. — Щас все утрясем.
Худенький мешок из его рук перекочевал на пол.
— У вас тут наш, как бы так, брат зазря томится, — весело рыкнул моро, ни дать ни взять уродский эльф в пару к Санте. — Мы его заберем, а?
Третий промолчал, ему, видать, досталась роль оленя — благо нос был подходяще красный.
«Всех троих бы в камеру», — подумал инспектор.
— Зря к нам не попадают, — спокойно сказал он, подходя ближе. — Сейчас разберемся.
— Да чего разбираться?! — удивился Санта. — Сочельник, сэр! Проявите христианскую доброту.
Он подмигнул Лестрейду и распахнул мешок:
— У нас и подарочек найдется!
И Санта вытащил из мешка игрушечную обезьянку.
— Вот она, красавица, — прогудел он добродушно. — Примите от чистого сердца.
Но Лестрейд сразу усомнился в «чистоте» этого самого сердца. Мало того, ему захотелось, чтоб Санта засунул зверушку обратно. Пусть даже не туда, откуда извлек, а просто … куда ему будет угодно.
Сама обезьянка не отличалась от тысяч своих подружек. Тот же ярко-красный мундир с пестротой желтых полос. Пара блестящих тарелок в цепких лапках. Короткий куцый хвост. Идиотская улыбка — улыбнись зверюга шире, и верхняя часть головы отвалилась бы. Но глаза… Что-то злое спряталось в этих нарисованных кругляшах. Словно изголодавшийся пес смотрел сквозь них на мир. И не просто глядел, а выбирал — в чью податливую мякоть запустить клыки. От этого взгляда обезьянья рожица смотрелась совсем не празднично.
Наркоман на измерительной скамье вдруг ожил и что-то промычал.
— Не нравится? — запричитал Санта. — Не нравится моя проказница?!
Он провел ладонью по глумливой обезьяньей морде и приказал:
— Джуди, служи.
И в то же мгновение нутро «проказницы» застучало и зазвенело. Будто кто завел старинные часы, и они, натужно скрипя, принялись толкать стрелки по кругу. Обезьянка покрутила головой, будто разминая затекшие мышцы. Потом шея ее неимоверно вывернулась несколько раз, и…
— Бр-р-язь! — Кривые ручки ударили в тарелки.
У Лестрейда сразу свалился камень с души: механический примат сделал то, для чего предназначен. А все выдумки о зловещем обезьяньем оскале — обычные его, Лестрейда, подозрительность и дурное настроение.
— Что-то не нравитесь вы мне, — с подкупающей прямотой заявил Ленд.
— Дзинь-дзинь! — гремела тарелками обезьянка.
— О-у-ж-е! — сделал новую попытку доходяга на скамье.
— Инспектор, вы позволите? Мое дело не терпит отлагательств! — выглянул из кабинета мистер Феррет, да так и застыл.
А ведь мама говорила, что нечисть появляется в самую неподходящую минуту!
— С Рож-дес-твом! — гаркнул, чеканя слог, Санта. Вопль его совсем не походил на поздравление. Скорее, на угрозу.
Лестрейд и понять толком не успел, что произошло. Но обезьянка… и это заставило зашевелиться остатки волос на затылке … Мохнатая злыдня улыбнулась еще шире, чем могла до этого — и голова ее осталась целехонька! Причем, глаза дико сверкнули! Она сжалась в комок…
Обезьяны не летают, конечно же, они не летают…
Но тварь взвилась в воздух!
— Бере-итесь! — наконец совладал с голосом наркоман, и оцепенение инспектора сгинуло.
Лестрейд мгновенно пригнулся, и тварь приземлилась на груди у Феррета. Тот хотел стряхнуть с себя бестию, но тщетно. В следующий миг перед его лицом тускло блеснуло, и белоснежный воротник фееретовской рубашки быстро стал красным. Адвокат захрипел, взмахнул руками и грохнулся навзничь, а под ним, купаясь в крови, шевелилось все медленнее, словно насыщаясь и впадая в сытую негу, дьявольское отродье.
Только идиот бы не сообразил — помочь адвокату теперь смог разве что святой Петр. Да и то лишь в одном — пустить беднягу Феррета во врата царствия небесного в обход канцелярии.
Лестрейд себя идиотом не считал. И первым делом озаботился хозяином обезьянки — прицелился в него из револьвера и гаркнул:
— А ну стоять всем!
Никто из злополучной троицы не послушался. Двое несостоявшихся — «эльф» с «оленем», — низко пригнувшись и закрыв головы руками, моментально ретировались. А «липовый» Санта…
Рождественская сказка закончилась. Вряд ли кто будет продолжать верить в чудеса, увидав, как Санта-Клаус выхватывает из-за белой курчавой бороды нож. Инспектору оставалось лишь расставить точки над «I» в этой невеселой истории. И он без промедления всадил в Санту пять пуль.
Не успел бородатый балагур затихнуть навсегда, а Лестрейд уже топтал выкарабкавшуюся из-под искромсанного тела обезьянку. Она не сопротивлялась — покорно уставившись в пол, превратилась в груду лоскутов и шестерен.
Краткая пауза между бешеным действием и осознанием обычно заполнена тишиной. Лестрейд первым нарушил ее, выругавшись. Почти весь барабан — в одного человека. Хватило бы и двух пуль! Остался всего один патрон в револьвере… и еще один — в кармане жилетки. Но это уже на самый крайний случай.
Лестрейд раздраженно сунул револьвер в кобуру.
— Ого! — выдохнула Уэллер почти с восторгом.
— Здорово вы его, сэр, — буркнул ошарашенный Ленд.
Единственным, кто, казалось, не растерял самообладания, был тот самый опиумный наркоман. Он сидел на измерительной скамье, совершенно спокойно оглядываясь вокруг.
Инспектор подошел к нему.
— Спасибо, сэр. Вы меня спасли. Откуда вы знали про эту обезьяну?
— Элементарно, дорогой Лестрейд, — отозвался тот, и инспектор застыл.
«Нет. Только не это!»
Лестрейд едва не зарычал от досады.
— Я уже видел подобное, — пустился в объяснения тип. — Опасная игрушка для тех, кто боится ограбления. Посадите ее в сейф, дайте команду атаковать любого, кроме хозяина, и ваше имущество будет в полной сохранности.
Тип стащил с головы парик и улыбнулся инспектору.
— Кстати, дорогой Лестрейд, — добавил он, — вам повезло. Если бы вы топтались по ней чуть усерднее, могли бы погибнуть. Там внутри капсула со сверхсжатым воздухом. Именно она служит источником питания этой машины.
Медленно багровея, Лестрейд повернулся к подчиненным:
— Уэллер, перевяжи Ленда.
Девушка кинулась исполнять приказ, а инспектор повернулся к вечному источнику своих проблем. На измерительной скамье сидел известный на всю Империю сыщик — мистер Шерлок Холмс.
Ну конечно же, Холмс! Если он оказался рядом, жди беды.
— Вот так встреча! — Лестрейд сорвал с лица сыщика накладную бровь, та захватила с собой часть настоящей. Тут же запахло старым сыром — клей был не самого лучшего качества.
— Рад вас видеть, инспектор, — сказал Холмс, будто бы и не заметивший потери.
Сыщик выглядел не лучшим образом: бледность, очевидно, была натуральной, глаза ввалились, а вот мешки под ними, наоборот, набрякли.
— Славная маскировка, — съязвил Лестрейд.
Холмс пожал плечами:
— Предпочитаю предаваться порокам инкогнито.
— Мои подчиненные забрали вас из притона, — кивнул Лестрейд. — Почему сразу не представились?
— Боюсь, когда констебли тащили меня к повозке, — спокойно ответил Холмс, — я был не в состоянии говорить.
— Сомнительное развлечение.
Холмс ухмыльнулся:
— И это говорит человек, застреливший Санта-Клауса!
— Это не… — начал было Лестрейд, но одумался. — Какого черта я должен оправдываться?!
— Не должны, — согласился Холмс и, помедлив, добавил: — Мне кажется, вы сомневаетесь, стоит ли освобождать меня от наручников.
Мгновения для быстрого ответа, способного сгладить ситуацию, истекли, только после этого инспектор вздохнул:
— Может быть, сэр. Может быть, — и полез за ключом.
Последовала неловкая сцена: инспектор представлял подчиненным знаменитого сыщика, те выражали восторг и искреннее раскаяние. Холмс же извинялся за неудобства. Наконец стороны угомонились и Лестрейд повернул разговор на деловые рельсы.
— Отправляйтесь домой, Холмс. Уэллер, проводи мистера Холмса, а ты, Ленд, отволоки труп в подвал.
Так и получилось, что впервые всех четверых подозреваемых я увидел на дагеррогротипах из личных дел. Все студентки уже спали, когда мы с Холмсом поднялись в гостевой блок, отведенный Анастасией Николаевной под оперативный штаб. Как уточнила ректор, блок был стандартным, все студентки проживали в таких же. Три дортуара на пять koek каждый и общий холл, достаточно просторный, чтобы в нем при желании могли разместиться пятнадцать девушек одновременно и не мешая друг дружке. Вся мебель была выполнена в новомодном конструкторном стиле – из трех столиков, к примеру, легко составлялся один общий или же шведская стенка, диванчики разбирались на отдельные пуфики и складывались друг в дружку, чтобы при необходимости освободить больше пространства для активных занятий и игр, большая черная grifelnaja доска могла служить как для временных записей и рисунков, так и в качестве выставочного стенда.
Сейчас мебель была раздвинута к стенам, за исключением общего стола, на котором в беспорядке лежала груда бумаг (как я позже узнал – личные дела студенток), к доске же магнитными зажимами были прикреплены четыре крупных дагерра. «Вилорна, Сталлина, Фаникапла и Идея Ленина» – было написано под ними. Имена показались мне красивыми, но необычными, и я тут же устыдился, что, наверное, слишком мало знаком с идиоматикой русских имен.
— Нет, конечно! – со смешком развеяла мое недоумение Анастасия Николаевна. – Просто девушки очень романтичны. А всем нашим отличницам на третьем году обучения разрешается выбрать новое имя. Ну вот они и развлекаются кто во что горазд. Очень любят аббревиатуры и анаграммы.
Я еще раз перечел имена – уже с этой точки зрения. Спрятал понимающую улыбку в усы. Фаникапла, правда, вызвала определенные трудности, но, подумав, я сообразил, что имелась в виду третья жена экс-президента. Та самая, история знакомства с которой началась со стрельбы. Да, похоже, что майор Пронин вовсе не преувеличивал и проблема с обожательницами у российской элиты стояла действительно остро.
И одна из этих четырех девушек была убийцей.
— Ночью войти из общего холла в спальню незамеченным невозможно, свет в холле горит круглосуточно, — пояснил Холмс в ответ на мой вопрос, почему он подозревает только соседок убитой. – Да и потом, представьте, Ватсон – зайти из светлого холла в темную комнату с пятью спящими девушками, ударить одну из них по голове, оттащить в душ и насильно напоить снотворным, а потом еще и уйти незамеченной – и при этомне разбудить ни одну из ее соседок? Нет, убил кто-то из этих девиц – а остальные знают и покрывают убийцу.
— Это наверняка Фаникапла! — безапелляционно заявила мисс Хадсон. – Она самая агрессивная, не зря же взяла такое имя! К тому же Алиса говорит, что они больше всех ругались, потому что им нравился один преподаватель и они обе хотели попасть на практику именно к нему, а он принципиально не берет двух однокурсниц одновременно! Говорит, что это создает нездоровую атмосферу, но Алиса считает, что он просто слишком стар.
— Алиса Розенбаум – ее новый кумир, — сообщил мне Холмс шепотом настолько громким, что его наверняка было слышно и в коридоре. – Не удивлюсь, если с сегодняшнего дня мисс Хадсон потребует называть ее Алисой.
Мисс Хадсон ничего не ответила на столь откровенный выпад, хотя не могла не слышать, только поджала губы. Анастасияниколаевна деликатно перевела разговор на другую тему:
— И что вы собираетесь предпринять? Конечно, они виноваты все четверо, хотя бы в укрывательстве, но вряд ли все четверо убивали. И потому одинаковое наказание было бы несправедливым. Может быть, стоит подождать майора Пронина? Он владеет техникой допроса высшей категории, а наши девочки не матерые преступницы и вряд ли сумеют оказать сопротивление.
Я заметил, что при упоминании имени майора Холмс скривился, и подумал, что вряд ли деятельная натура позволит моему другу согласиться с подобным предложением. Так и вышло. Но прежде чем ответить, Холмс подошел к двери и выглянул в общий коридор. Несколько секунд прислушивался, потом аккуратно притворил тяжелую створку и вернулся к столу. Голос его был тих:
— Думаю, мы не станем ждать майора. У меня есть одна довольно экстравагантная идея. Она может сработать, если мы всё сделаем правильно и будем внимательны…
***
-… позволяют сделать вывод, что снотворное в смертельной дозировке было принято потерпевшей добровольно и без принуждения. Однако же учитывая, что нет никаких доказательств сознательного желания потерпевшей лишить себя жизни, и принимая в расчет отсутствие у нее опыта обращения с реланиумом, квалифицированная медицинская комиссия пришла к обоснованному заключению, что имел место несчастный случай. Желая как следует отдохнуть перед важным зачетом, потерпевшая взяла снотворное из общей аптечки у вахты, где оно лежит вместе с прочими медикаментами в свободном доступе для всех желающих. Это подтверждается наличием на пузырьке отпечатков пальцев лишь самой потерпевшей. Но, не имея опыта обращения с этим довольно коварным лекарством, случайно приняла смертельную дозу. После чего уже в состоянии помраченного сознания пошла в душ, где и окончательно лишилась чувств, при падении ударившись головой, что и привело при первичном осмотре обнаруженного тела к неверному предположению о насильственном характере смерти…
Пока Анастасияниколаевна зачитывала вердикт, сочиненный нами совместно этой ночью – из уважения к нам читала она на английском, который понимали все присутствующие, — я не спускал глаз с подозреваемых. Удивление, возмущение, гнев, скорбь – что из них и у кого было наигранным? Я бы не взялся утверждать, по мне так все четверо казались вполне искренними. Надеюсь, Холмс с его прозорливостью увидел больше, ибо сам я не сумел разглядеть ничего.
В этом и состояла его гениальная задумка – выдать заведомо ложное заключение и посмотреть на реакцию каждой из подозреваемых. По мнению моего знаменитого друга, убийца находилась в страшном напряжении все прошлые сутки и не могла не выдать своего облегчения, узнав, что ее преступление останется нераскрытым и безнаказанным. Ночью эта идея, помнится, казалась вполне здравой и вызвала с нашей стороны живейшее одобрение. Но сейчас я сколько ни всматривался – никак не мог обнаружить различий в реакциях четырех подозреваемых и поведении остальных десяти девушек. Они все выражали недоумение, недоверие и гнев, пусть и в разных пропорциях и с разной интенсивностью – и все выглядели при этом достаточно искренними. И больше я ничего не мог разглядеть – хоть поперек себя тресни, выражаясь словами нашего друга-майора.
— Боюсь, Холмс, что наша идея оказалась не столь плодотворной, как нам бы того хотелось. Остается надеяться на методы tovarischa майора, — заметил я тихо.
— Вы так полагаете? – Холмс бросил на меня быстрый взгляд и усмехнулся краешком губ. – Однако цыплят считают не в мае.
И с этой загадочной фразой он покинул аудиторию «базовой теории тантрики», где сегодня у третьекурсниц по графику была первая пара, перед началом которой Анастасияниколаевна и зачитала наше провокационное заключение. Я собирался последовать его примеру, но не преуспел в этом, будучи у самых дверей остановлен мисс Хадсон и представлен ее новой подруге Алисе. Оказалось, что зачет по теоретической и прикладной тантрике, что бы эти слова ни обозначали, Алиса успешно сдала еще в прошлом семестре, и следующие полтора часа мы втроем гуляли по аллеям институтского сквера. Любовались осенним многоцветьем, фонтанчиками и — сквозь ажурную решетку – величественно распахнутыми крыльями Kazanskogo собора. Не знаю, как девушки, а я получил от прогулки истинное удовольствие.
Вопреки моим опасениям и словам Холмса, Алиса оказалась довольно приятной юной особой – если не считать ее радикальных взглядов, конечно, но экстремизм и склонность эпатировать «замшелое старичье» всегда была привелегией молодежи, тут уж ничего не поделаешь. Если я не ошибаюсь, то первым подобные претензии к современным юнцам в письменном виде запечатлел один шумерский аристократ за три тысячи лет до Рождества Христова, и с тех пор во взаимоотношении поколений мало что изменилось.
— Вас пугает теория разумного эгоизма? – Алису огорчила холодность, с которой я ответил на восторженные и довольно сумбурные попытки мисс Хадсон объяснить мне суть этой новомодной доктрины, столь восхитившей обеих девушек. – Но почему? Что в ней плохого? Связи, выстроенные на основе взаимной выгоды, намного прочнее тех, что основаны на страстях или так называемом альтруизме, который на самом деле не что иное, как атавизм, рудиментарный рефлекс, необходимый для выживания человечества как вида на ранних этапах развития, но сейчас лишь мешающий двигаться дальше, словно обезьяний хвост!
По-английски она говорила бегло, но не совсем правильно, отчего становилась похожа на балованного ребенка, которому взрослые прощают любую шалость. Впрочем, ребенка доброго и шалящего не слишком сильно.
— Вот давайте возьмем хотя бы нас с вами! – она обезоруживающе улыбнулась мне, и я не смог удержаться от ответной улыбки. – Мы с вами могли бы стать отличной парой. Правда-правда! У вас есть знания и опыт, положение в социуме и полезные знакомства. У меня – симпатичная внешность, умение вести себя в обществе, энергия и напор, а также амбициозность и целеустремленность. Мы можем быть полезны друг другу! Что плохого в том, что я говорю об этом честно и откровенно? Конечно же, наша полезность друг для друга несравнима – вы обладаете куда большим потенциалом, тут даже и спорить глупо! – ее обворожительная улыбка смягчила возмутительность слов, и я снова не смог удержаться и не улыбнуться в ответ. – Так ведь именно поэтому я и приложила бы куда больше усилий, чтобы стать вам как можно более приятным партнером! Это же логично. Я бы старалась понравиться, а для этого начала бы оказывать мелкие услуги – сбегать за газетой, принести чай, ну или что-нибудь еще такое же вроде как и несложное, но приятное. Понимаете, да? Я ведь делала бы то же самое, что и все прочие – но при этом из чистого разумного эгоизма, не прикрываясь фиговым листиком устаревшей морали. Любому человеку приятно и полезно, когда окружающие к нему хорошо относятся – и поэтому эгоист разумный всегда старается понравиться и оказаться полезным как можно большему количеству людей. И что же в этом плохого, скажите пожалуйста? Разве вы будете меня осуждать за то, что я творю добрые дела не из рефлекторного альтруизма, а просто потому, что в мире, где все счастливы, мне и самой приятнее жить?
Конечно, говорила она вроде как довольно возмутительные вещи, но была так очаровательна в своей щенячьей непосредственности, так обворожительно юна, что я, конечно же, никак не мог ее осуждать. Пожалуй, я был бы не прочь и далее наслаждаться ее обществом, но тут через сквер повалила толпа веселых первокурсниц, Алиса спохватилась, что первая пара кончилась, а после нее идет практическое занятие по фистингу, которое ей пропускать никак нельзя, и убежала, мило извинившись.
— Хотела бы я быть такой же эмансипированной и свободной, – вздохнула мисс Хадсон, к слову сказать, промолчавшая все время прогулки, что было ей вовсе несвойственно. – Она такая современная, такая умная, такая… потрясающая! Я ее порой совсем не понимаю.
И я впервые был целиком и полностью согласен с нашей секретаршей.
Доклад
Повелителю демонов, великому и мудрому Лортану Аэр Церт
Придворного целителя Зэриана Тэрн Коэра
Тема: смерть Повелительницы Миланы и Повелителя Аркала Аэр Церт
Содержание: Мною было тщательно осмотрено тело Повелительницы Миланы, к сожалению, только через сутки после смерти. Именно столько понадобилось времени, чтобы неприятие магии сошло с тела и его стало возможным переместить через портал.
Из слов слуг было выяснено, что Повелительница почти постоянно испытывала недомогания, связанные с проблемами после операции, проведенной лично мной, и из-за отсутствия женских органов. Так же под конец ее жизни Милана дурно себя чувствовала, сильно реагировала на фрукты, пыльцу цветов и некоторые косметические средства. Реакция ее тела выражалась в чихании и красных пятнах, появляющихся по всему телу в самых разных местах.
Перед смертью Повелительница трое суток была в бреду и жару, что является сильной реакцией тела на какой-то раздражитель.
Объективно, после ее смерти мною не было обнаружено в ее теле каких-либо ядов или веществ, которые тело может воспринять как яд. На теле не было следов насильственной смерти — ран, укусов, проколов и удушения.
Повелительница сильно исхудала еще при жизни, тело сильно истощено, почти иссушено. Поскольку магическое воздействие ей не причиняло вреда, то осмелюсь заявить, что ни проклятия, ни убийственные заклинания на нее не действовали.
После вскрытия тела я обнаружил, что внутренние органы девушки были сильно деформированы, особенно печень. Она стала рыхлой, желтой и почти не выполняла свои функции при жизни Миланы, что подтверждается желтизной кожи Повелительницы. Так же я обнаружил на ее коже и внутренностях те самые красные пятна, о которых шла речь выше. Не было похоже, что это только накожное заболевание.
Мною были подняты архивы всех документов, касающихся жизни людей в нашем мире, но увы, я ничего не смог найти на счет их болезней. Единственная зацепка отыскалась в архивах древнего государства демонов, которое в те стародавние времена не было еще империей.
В те давние времена бушевала эпидемия схожей болезни на северо-восточном материке, который тогда еще не был полностью отделен от срединного материка. Симптомы болезни, именуемой в хрониках «алый укус» аналогичны симптомам, наблюдаемым у Повелительницы — жажда, сухость во рту, пятна на теле, чесотка, боль внутри тела в самых разных местах, не касающаяся конкретных органов. На последней стадии болезни пятна чернели и покрывались струпьями, а больные умирали в агонии. В данном случае, боюсь, никто из целителей не распознал бы «алый укус», поскольку, во-первых, эта болезнь не встречается в государстве демонов уже более четырнадцати тысяч лет, а во-вторых, течение болезни у Повелительницы было нетипичным, к примеру, жар на последней стадии болезни в хрониках не описывается.
Ниже привожу детальное описание тела и вскрытия тела Повелительницы и перехожу к описанию тела Повелителя…
Лортан бессмысленно посмотрел на заполненные ровным, чуть островатым почерком листы и тихо вздохнул. Все к этому шло. И зачем было ворошить мертвые тела… И так несомненно — Повелительницу Милану убила болезнь, а Аркала — ее смерть.
Черноволосый демон поднялся из кресла в бывшем отцовском, а теперь уже его личном кабинете, прошелся по дорогому мягкому и уютному ковру, а после аккуратно сложил все отчеты в специальную папку. Да, тут заговора не было, да и кому в нем участвовать? Беснующейся в своих покоях сумасшедшей Сорине? Бестолковым наследничкам?
Он довольно усмехнулся, вспоминая лица братьев и сестер, которые услышали невероятную новость. Бесполезные нахлебники во дворце Лортану не были нужны. А потому с самого первого дня он приказал выселить их на периферию и устроить работать хоть куда-нибудь. Гарем отца отправил туда же — зачем ему потасканные шлюхи? Уж если захочет, заведет себе новый гарем, не проблема.
Теперь предстояло разгрести целую кучу проблем, которые собрал отец. Успокоить волнующихся лордов, переживающих за свое благополучие, настроить народ на новую нормальную жизнь, переговорить с многими землевладельцами, заключить новые договоры на поставки товаров… Работы невпроворот.
Демон медленно и беззвучно вышел на небольшой балкончик, жадно вдохнул свежий утренний воздух. Третью ночь он не спал… Во дворе замка велись приготовления к ритуальному сожжению двух тел. Повелитель и Повелительница, так и не пожившие вместе, будут упокоены порознь. Прах Аркала поставят в урне в усыпальнице к прочим умершим Повелителям, прах Миланы замуруют в Стене Памяти, как и всех остальных супругов многочисленных Повелителей.
Так было испокон веков и будет так. Лортан усмехнулся новому солнечному дню и вернулся обратно, вновь берясь за неприятные, но такие нужные Повелительские обязанности. Он будет лучшим Повелителем, он докажет.