Сквозь серую вязкую пелену сна Келли улавливала встревоженные отрывистые крики, среди которых явственно и чётко слышался зовущий голос нянюшки.
— Вставайте, милая моя! Вставайте, пожалуйста! — миссис Мел явно плакала, испуганная и взъерошенная.
Девочка резко встала, прямая, как струна. Уже рассвело, и пасмурное серое небо высоко простиралось над головой. Вокруг царила суета. Мама находилась в полной растерянности, чуть приоткрыв рот, и, покрасневшими от слёз глазами, смотрела на творящийся вокруг хаос. Чёрный высокий друг Келли в неизменной ужасающей костяной маске с шестью глазницами и огромными клыками стоял неподвижно чуть поодаль, глядя при этом на хозяина поместья. А сам мистер Сатерли… У девочки округлились глаза от удивления: отец, сидя на траве, тыкал пальцем в её мрачного спутника, мычал что-то нечленораздельное, периодически переходя на жуткий протяжный вой, и отмахивался от подошедших помочь слуг. Нянюшка пыталась увести подопечную в дом.
— Пойдёмте, милая моя, пойдёмте домой! — причитала миссис Мел, стараясь отвлечь малышку от происходящего. — Здесь холодно, замёрзнете! Пойдёмте скорее!
Келли безропотно последовала за старушкой, всё ещё не отводя взгляда от отца, всегда такого страшного, строгого, неумолимого, наводящего ужас на всех обитателей поместья, но теперь, будто совершенно спятившего и беспомощного, ставшего в одночасье каким-то жалким и слабым.
Миссис Мел вела малышку за руку по сумрачным и тихим закоулкам поместья, снаружи всё ещё доносились голоса прислуги.
— Как Вы оказались на улице в такой час, маленькая леди? Да ещё в одной сорочке?
Келли, всё ещё не оправившаяся от произошедшего, не сразу поняла, чего от неё хочет нянюшка.
— Я… не знаю… не помню… — жалобно выдавила девочка, опустив глаза. Старушка не стала ничего больше спрашивать, и они, в абсолютном безмолвии, дошли до детской.
Высокая тёмная фигура появилась рядом неожиданно, скользнув бесшумной тенью, когда нянюшка уже помогла умыться и переодеться своей подопечной, а после убежала в спешке. Теперь миссис Мел была приставлена и к Бенджамину тоже. Женщину, присматривавшую за братом, уволили пару лет назад. Мальчик, всегда подвижный и озорной, требовал больше внимания и помощи, чем спокойная и самостоятельная Келли, которую не страшно было оставить одну. Но малышке даже нравилась эта свобода, ведь она не была одинока…
— Этот человек больше не причинит тебе вреда… — голос гулкий, будто заполняющий собой всё пространство, но звучащий только в сознании.
Девочка чуть заметно кивнула, рядом с этим странным и мрачным существом она чувствовала себя уверенней, как под надёжной крепкой защитой. Неожиданно для себя Келли, раскрыв объятия, прильнула к неподвижному другу, почувствовав мягкое тепло клубящейся тьмы по плечам.
Нянюшка вернулась только к полудню, приведя с собой заплаканного Бенджамина, бьющегося в истерике и топающего ногами.
— Я хочу к маме! Почему она не плиииходит! — привыкший к постоянной опеке матери, маленький ангелок вёл себя, как сущий дьяволёнок, требуя своего. — Я не хочу кашу! Хочу, чтоб мама меня колмилаааа!
— Ах, какое наказанье! — всплеснула руками запыхавшаяся миссис Мел. – Боже! Я совсем про Вас забыла, маленькая мисс! Сходите, пожалуйста, на кухню. Попросите, принести завтрак сюда. И мы все вместе поедим. Да, мистер Бенджамин?
Малыш успокоился, прельщённый неожиданной возможностью завтрака в компании сестры, да ещё и в её комнате. Келли тихо нырнула в коридор, направившись к кухне. В доме было настолько тихо: казалось, что поместье будто вымерло. Даже на кухне не гремела посуда, не царило привычное весёлое оживление. Лишь подобравшись совсем близко, девочка услышала приглушенные голоса.
— Хозяин-то совсем того… умом поехал… сначала ползал по саду… мычал что-то про нечисть… потом молиться начал…
— Ага, я тоже слышала, как он в свой кабинет пробежал с дикими воплями… Допился совсем…
— Бедная миссис Сатерли… не муж, а наказание какое-то…
— Врач приходил… А он от него распятием прикрылся… и дьяволом прозвал… потом драться полез… еле скрутили… врач какую-то жидкость вколол… тот и успокоился… спит сейчас…
— Да уж… а девочка-то, зеленоглазая то наша… как она там оказалась, в дереве?
— Да с таким папашей… где только не спрячешься…
— Ох, да… что же теперь будет?
Шепот смолк, и Келли скользнула на кухню, привлекая к себе внимание трёх пар глаз: конюх, садовник и кухарка, с удивлением, глядели на неё, оторопев от неожиданного появления ребёнка.
— Ох, — полная женщина резко вскочила, — маленькая мисс, Вы, наверное, голодны… сейчас-сейчас…— засуетилась она.
— Нянюшка попросила принести завтрак ко мне в детскую. Мы с братом поедим там. Я помогу нести…
За завтраком, или скорее уже обедом, Бенджамин, привыкший к всеобщему вниманию, не замолкал ни на секунду. Так, вместе, никуда не выходя, они провели весь день в детской под весёлый бесконечный лепет малыша, пока миссис Мел не повела маленького херувима укладываться спать.
В поместье с этого дня всё переменилось. Мистеру Сатерли не становилось лучше, он боялся каждого шороха, забиваясь в угол своей спальни с распятьем в руках. Каждый день к нему наведывались доктора, но безрезультатно; пару раз навещал даже пастор. Хозяйка поместья совсем пала духом, почти не отходила от покоев мужа. Нянюшка всё время проводила с Бенджамином, соскучившимся по материнской ласке и вниманию, и ставшим от этого ещё более невыносимым.
Келли же была представлена самой себе, но неизменный молчаливый спутник был рядом. Девочка часто выходила гулять в сад к большому дубу, от которого теперь остался лишь большой полый пень. Само огромное благородное древо валялось рядом, никем не убранное. Сад будто опустел без него. Весёлые беззаботные волшебные существа уже несколько дней не навещали малышку, что вызывало у неё уныние, тревогу и грусть.
— Они ищут другой проход… — прошелестело в голове.
Келли взглянула на своего мрачного друга, тот еле заметно кивнул.
Дни тянулись лениво, похожие один на другой, как капли воды. Это было невыносимо, и казалось, так будет продолжаться вечность. Пока, в начале зимы, вместе с бушующей снежной пургой, привнеся с собой в холл морозный стылый воздух, на пороге не возникла очень высокая и худая женщина в годах с пронзительным взглядом, состоящая, казалось, из белого снега и льда.
Чужие дети никому не нужны. Даже самым сердобольным и жалостливым. Максимилиана не раз подкармливали добросердечные соседки и лавочницы. Но ни одна из них не пошла дальше небрежного жеста. Да и своё благодеяние они совершали как-то стыдливо, отводя взгляд, спешили избавиться от неприятного зрелища, чужого, замерзающего, голодного ребёнка, который смотрел с наивным, детским непониманием.
Этот ребёнок будто задавал им неудобные, горестные вопросы, на которые он сам ещё не умел ответить.
«Чем я отличаюсь от них?» — будто спрашивал этот ребёнок. «Я такой же, как и они. У меня есть глаза, уши, руки, ноги. Мне так же больно и я так же хочу есть. Мне так же страшно в темноте и так же одиноко в холодные ночи. Почему же они, такие же дети, стоящие за вашей спиной, на пороге вашего дома, заслуживают любви и заботы, а я — нет? Они такие же озорники и неряхи, они так же шумят, рвут свои курточки, сбивают коленки, воруют сладости. Они так же бросают камни в котят и ловят в канавах лягушек. А когда подрастают, они так же пьют вино, уходят на войну и проматывают родительские денежки. Что же я делаю не так? Почему я другой?»
Косоглазая Мюзет ему объяснила, что каждый печется только о своей крови, что матери дорожат теми детьми, которых произвели на свет в муках.
Но разве не каждый ребёнок рождается на свет ценой крови, мук, а порой и жизни своей матери? Разве каждая проявленная жизнь не оплачивается?
Почему она так несокрушима, это стена — свой-чужой?
Но так далеко Максимилиан, разумеется, не заглядывал. Он ещё не умел рассуждать, доискиваться до движущих причин. А если бы умел, то, вероятно, задал бы следующий вопрос: «А не в том ли причина всех ваших бед, люди? В том изначальном делении на своих и чужих, на детей признанных и нежеланных?»
Мария уже соскользнула с рук женщины и бежала обратно, постоянно оглядываясь, будто проверяя, следует ли за ней рыжеволосая всадница. Та не отставала.
Она смотрела на Максимилиана. У мальчика вновь сжалось сердце. Он чувствовал и стыд, и восторг, и ужас. Он два раза убегал от неё, два раза затевал глупые прятки.
Она вправе на него сердиться. Она благородная дама, а он всего лишь нищий, уличный мальчишка. Тут вмешался толстяк, колбасный вор.
— Вот он наш беглец, нашёлся. Теперь отмыть и подстричь. И неплохо бы начать с ногтей.
Женщина приблизилась. И присела на опущенную подножку. Глаза у неё были яркие, озорные. Совсем не строгие. На носу веснушки.
Она была, конечно, благородной дамой, такой благородной, что даже тем расфранченным красоткам, которых лакеи доставляли в лавку Гнуса в портшезах, не чета.
Таким, как эта рыжеволосая, и драгоценности с шелками не нужны. Их благородство течёт под кожей вместе с кровью и светится на кончиках пальцев.
Когда-то Максимилиан спросил Марию при скудном свете сального огарка, кто это, когда девочка впервые показала ему заветный рисунок, который хранила, как талисман, и девочка гордо ответила:
— Это кололева.
Но королева не гуляет по парижским улицам, не спускается в тюремные казематы, не скачет верхом по пустынной дороге. Королева живёт во дворце. Она жена короля. Ей нет никакого дела ни до Максимилиана, ни до маленькой девочки. До сотни маленьких девочек, даже если они выстроятся под окнами дворца.
Это Максимилиан хорошо знал. Он был уже большой и не верил в сказки. Почему же у него тогда вырвался этот глупый, детский вопрос, когда явившаяся незнакомка смотрела на него лучистыми зелёными глазами?
— Вы… королева?
У молодой женщины удивленно приподнялись брови.
— Нет, я не королева. С чего ты это взял?
— Это я! Я сказала! – пискнула влезшая между ними Мария. – Я показала лисунок, котолый мне папа подалил. Так была кололева, из книжки! Папа, ну скажи. Ты налисовал. Ты помнишь?
— Я помню, — тихо ответил он.
Отец попытался отвлечь девочку, но Мария не унималась.
— Жанет не кололева, она плинцесса! Её папа кололь, — выпалила она.
Молодая женщина с чуть заметной укоризной покачала головой.
Возможно, Мария по детской наивности пыталась успокоить своего гостя, но мальчик чувствовал нечто противоположное.
Лучше б она оставалась книжной королевой, так было спокойней. Это граничило со сном, с выдумкой. Во сне нет границ и условий, там возможно всё.
Но Мария своим разоблачением сделала эту незнакомку до кончиков ногтей настоящей. «Её папа кололь». Максимилиан поверил сразу. Она королевской крови. Откуда ещё взяться такому бесстрашию?
Только от королевской крови. От её охранительной магии.
— Мне очень жаль, что вы так стремительно нас покинули, — с шутливой строгостью произнесла та, которую Мария запросто называла Жанет. – Неужто вам внушает ужас мыло и горячая вода? Вынуждена вас огорчить, друг мой, но ждет вас именно это. Признайтесь, вы сбежали от меня, потому что не любите мыться?
Жанет ещё строже сдвинула брови, но глаза её смеялись. Максимилиан покосился на отца Марии, но и он улыбался.
А Мария не преминула добавить:
— Я тоже не люблю мыться! Я плячусь от сеньолы Лючии и от тётушки Мишель, но папа меня всегда находит.
И она с каким-то сожалением вздохнула, будто эта способность отца лишает её особой, шкодной радости.
Максимилиан смеяться не мог. У него щекотало в горле. Он громко, отчаянно всхлипнул. И бросился в клевер.
Он пробежал шагов двадцать, путаясь, вихляя в душистой траве, потом упал и заплакал. Зарыдал громко, навзрыд.
Зарыдал, как младенец, каким давным-давно перестал быть. Он давно не позволял себе подобных позорных слабостей. Он душил и давил слёзы, едва лишь они подступали.
Там, на парижских замусоренных мостовых, слёзы на глазах мальчишки, будущего вора, «ночного брата» — несмываемый позор. Тот, кто живёт, дерётся, добывает свой кусок хлеба среди ему подобных, подрастающих зверьков, должен забыть о слезах.
Падай, срывайся с карниза, сбивая в кровь колени и локти, раня ладони о ржавые гвозди — маленький лазутчик должен хранить молчание, глотать кровь из разбитого носа и слизывать с расквашенных губ, он должен скрипеть зубами и до синевы сжимать кулаки.
Не смей плакать. Молчи. Молчи. Даже если боль выворачивает кишки тошнотой.
Слёзы — удел презираемых, удел слабых. Он хорошо это помнил и следовал неписанному закону улиц.
Но помнил он и другое. Он помнил, что непролитые слёзы не высыхают и не уходят в песок, как струи налетевшего дождя. Эти слёзы остаются где-то внутри, и там внутри они накапливаются.
Где-то он спрятан, этот невидимый кувшин, куда слёзы стекают и где хранятся. Этот кувшин очень прочен, в нем нет трещин и его нельзя разбить…
Он кажется бездонным, этот кувшин, ибо этих непролитых, тайных слёз так много, что из них получилось бы целое солёное озеро. Как же им уместиться в одном единственном кувшине?
Когда-нибудь этот кувшин истончится и треснет. Кажется, именно это сейчас и случилось.
Он выплакивал слёзы, хранившиеся с тех уже почти забытых лет, когда он, дрожащий, четырехлетний, на углу выпрашивал милостыню, когда он, с непонятной тоской ждал от матери редкой ласки, когда укачивал мёртвую Аделину, когда бродил, неприкаянный, по улицам, заглядывая в окна, когда терпел побои от пьяного бочара, когда смотрел на далёкие, равнодушные звёзды, когда в отчаянии искал пропавшую с чердака Марию.
Их было даже не озеро, этих слёз — их было целое море.
Кто-то осторожно тронул его за плечо. Максимилиан вздрогнул и поднял голову. Узнал нарядные башмачки и вышитый передничек. Мария смотрела на него с каким-то невыразимым сочувствием.
Потом погладила его по плечу ладошкой.
— Это всё клевел виноват, — сказала она очень серьезно. – Он так сильно пахнет, что от него в носу секотно. – Потом добавила. – Папа тоже плакал, когда я нашлась. Я сплосила, почему, а Жанет сказала, что виноват клевел. Пошли сколей домой. Там тётушка Мишель пилок испекла, а то дядюшка Пел его съест.
Максимилиан улыбнулся, хотя из глаз ещё катились слезы.
— А колбасу?
— И колбасу тоже съест, — доверительно шепнула девочка.
Максимилиан поднялся, размазывая по лицу слезы. Мария ухватила его за рукав и потянула за собой. Максимилиан увидел, что экипажа уже нет, что там только они, молодой темноволосый мужчина и женщина с портрета.
Их лица встревожены и прекрасны. Они стояли очень близко к друг другу, и от них исходит какая-то неведомая, ласковая сила.
Несколько минут спустя Геро и Жанет, не спеша, шли по дороге вслед за уехавшим экипажем.
Они шли, держась за руки. Сквозь их сплетённые пальцы был пропущен повод золотистого бербера, который ступал за ними с превеликой осторожностью, ибо ноша его была бесценна.
В седле покачивался светловолосый мальчик. Он был очень серьёзен и крайне сосредоточен, опираясь лишь на одно стремя, ибо седло на жеребце было дамским.
Впереди него сидела нарядная девочка, обхватив обеими ручками высокую седельную луку. Она сидела бочком, как настоящая дама, и эта взрослая посадка вынуждала её гордо держать спинку и поглядывать на всех свысока, даже невзирая на то, что на дороге никого не было, кроме идущих впереди взрослых.
А мальчику эта посадка доставляла немало хлопот, ибо он следил за тем, чтобы девочка, переполненная важностью, не кувыркнулась с лошадиной холки. Его задача осложнялась ещё тем, что девочка, не умолкая, болтала.
— А потом мы все сплятались, и Аннет, и Жанно… Там были кусты, и клапива… а клапива жжётся. А Жанно каак плыгнет! А потом как закличит, ой ой ой… Там кулица была, с цыплятками. Они такие маленькие, маленькие, жёлтенькие, жёлтенькие… пушистые. Кулица как закудахчет, а Жанно как закличит! Ой, тётушка Мишель так лугалась.
Жанет искоса взглянула на Геро и пошевелила пальцами, чтобы через это прикосновение приблизить его к себе и ощутить, ибо по-другому она сделать этого не могла.
Они провели в разлуке чуть больше трёх дней, но встретились будто на краю покорившейся вечности. Геро ответил ей таким же тайным, тоскующим рукопожатием.
— Вот я всё чаще задаю себе один и тот же вопрос, — вполголоса начала Жанет, не сводя глаз с возлюбленного, которым не упускала случая полюбоваться.
— Какой? – спросил он.
— А ты уверен, что Мария твоя дочь?
На лице Геро проступила искренняя растерянность.
— Нет, нет, — поспешно объяснила Жанет, — когда я смотрю сначала на неё, а потом на тебя, сомнений у меня нет, но вот когда я её слушаю…
Геро кивнул, подыгрывая ей.
— Пожалуй, я и сам порой сомневаюсь.
Над клеверным лугом сыто, устало гудели пчелы. Где-то далеко, тяготясь переполненным выменем, замычала корова. Солнце, преодолев зенит, смягчилось и уже с ленцой поигрывало лучами в синем, безоблачном небе.
Тихий час после ужина. Лиру отправил стирать платье. Сам лежу на спине, грею брюшко в лучах заходящего солнца. Вернётся, посмотрю, хорошо ли умеет выделывать шкуры. Я совсем не умею. Один раз попробовал. Вся шерсть вылезла, кожа затвердела как фанера. При попытках согнуть ломалась. Так и не удалось сделать занавеску. Всю зиму ночевал в чулане.
Там в любой мороз выше нуля, сама гора греет. Но — темно. Поэтому и назвал — чулан. Почему я такой ленивый? Жареное мясо в десять раз вкуснее березового полена. Суп — хуже: бульон неплохой, но чего-то не хватает. Морковку бы сюда, картошечки, бобов. И остыл к тому же, пока ложки делали. О ложках мы забыли.
— Ли-и-ра! Что вы в суп кладете кроме мяса?
— Мы мясо только по праздникам кладём. А так картошку.
На-ша милая картошка-тошка-тошка-тошка. Пи-онерский идеал! Семейство паслёновых. Привезена в Европу из Америки. Сначала — картофельные бунты, потом — основной продукт питания. Всё помню!
Нет, ошибка в логике. Я же не помню, чего не помню.
Если взять бочку из мастерской, снять крышку, получится кастрюлька для меня. Только сначала насыпать туда сухого песка и камешков и покатать по берегу. Ржавчину удалить. Так раньше кольчуги чистили. То есть, сейчас чистят. Картошку будет Лира чистить. Готовить — женское дело. Нет, Лира эту кастрюльку за два дня не одолеет. Неважно.
Молодую картошку чистить не надо, а до старой дело не дойдёт. На посев займу у Тита Болтуна. А кто поле пахать будет? Я вместо трактора? Нет уж, дудки… Несолидно. Раскорчевать помогу, но пусть сами сажают. У Тита жеребчик рыцарских кровей подрастает. Тяжеловоз, что ли? Как там Колумб? Ещё жив, или помер? Может, слетать, посмотреть? Познакомлю Лиру с живым Колумбом. В каком году помер Колумб?
— Ли-и-ра! Какой сейчас год?
— Тысяча сто двадцать шестой от пришествия.
Не помню такого летоисчисления. Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам. Шекспир. Гамлет.
— А от рождества Христова какой?
— Прибавь восемьсот лет. Тысяча девятьсот двадцать шестой.
Минуту лежу, пытаясь сопоставить факты, потом резко переворачиваюсь и принимаю боевую стойку. Чешуя стоит дыбом, в животе холод.
Не было в двадцатом веке инквизиции. Сталин был, Гитлер был, Пол-Пот был, инквизиции не было. В моем мире не было. А в этом — есть.
Этот мир — не мой. Чужой, незнакомый, опасный. Здесь насилуют женщин, выкалывают глаза грамотным, сжигают на кострах девочек — и всё по закону! В двадцатом веке. А какая, собственно, разница?
В моём мире сжигали в пятнадцатом. Разница в том, что я НИЧЕГО не знаю об этом мире. Все мои знания относятся к моему миру. Здесь даже законы природы другие. Здесь драконы водятся.
Стоп. Почему я решил, что тот мир, который я помню, мой? Потому, что я его помню. Потому, что я не помню другого. А много я вообще помню? Как меня зовут? Не помню. В каком году родился? Не помню. Мой мир тот, в котором я живу. Аксиома.
В том мире драконы не водились. Там водились летающие тарелки. За тарелками охотились любители нездоровых сенсаций и войска ПВО. В этом мире нет тарелок, зато есть дракон. За которым охотятся Титы Болтуны, сопливые амазонки и скоро будет охотиться церковь. Или рыцари.
Вопрос: почему я живу в этом мире, а помню тот? Вопрос номер два: почему я вообще живу в этом мире? Вопрос номер три: какая связь между мной и Замком Повелителя Всего?
— Церкачи? — Лира напряженно пытается проследить мой взгляд.
В руке — топор. Ну просто Чингачгук — охотник за скальпами.
— Белки.
Оба расслабляемся. Буду изучать свой мир. Завтра.
— Как тебе удалось от церкачей ремешок спрятать?
— Ловкость рук и никакого мошенничества!
— Серьёзно? Ножик нашли, а ремешок — нет?
— Если серьезно, они хотели, чтоб я сама на этом ремешке удавилась. Чтобы на костёр не идти.
— А ты?
— А я надеялась, что меня сержант с солдатами спасут. Но их, наверно, отослали подальше. Я никого из знакомых не видела.
— Собирай вещи и летим в Замок.
— А можно, я вместо седла шкуру положу?
Эту склизкую, холодную, кровавую, невыделанную? Нет уж, дудки!
— Можно, но шерстью ко мне.
Догадливая попалась. Сворачивает шкуру вдвойне и привязывает ремешком. Съел, пернатый? Сам разрешил. В следующий раз помни, что венец эволюции — человек, а не дракон. Сколько времени надо, чтоб объездить лошадь? Тебя, потомок динозавров, укатали со второго раза.
Прощай, свобода…
Как спокойно было раньше! Ложился, когда хотел. Спал где хотел. Вставал, когда хотел. Это неуёмное существо полночи не могло устроиться. Наконец зажало меня между стенкой и столом (чтоб не ворочался), постелило на стол вонючую шкуру (так теплее) и накрылось моим крылом как одеялом. Как будто крылу не холодно.
Теоретически я знал, что крестьяне встают вместе с солнцем. Но на практике…
— Вставать пора! Коней поить! Коров доить!
— У-у-уйди, женщина!
— Ранней пташке бог подает! — тянет за хвост.
— Я не ранняя пташка. Я филин, — сворачиваюсь, как ежик, в клубок.
— Кто долго спит, обед проспит.
— Только попробуй съесть моё березовое полено. Узнаешь, где зимуют раки.
Некоторое время всё спокойно.
Скри-и-и-и. Как ножом по стеклу. Пытаюсь закрыть уши крыльями, но это не спасает. Поднимаю голову. Из кладовки появляется шкаф, толкаемый Лирой.
Встаю и иду на балкон. Собачий холод. Всё тело болит. Последствия вчерашнего флаттера. Хотел полетать для согрева, но отказываюсь от этой мысли. Иду назад, в тепло. Из кладовки уже появилось четыре стула, кресло и пол стола. Стол застрял в дверях. Рыжее чудо куда-то исчезло.
Заталкиваю стол назад, кладу на бок и вытаскиваю. Интересный, однако, материал. Пластик двадцать первого века. Все предметы в мастерской можно отнести к двадцатому. Не здешнему, а тому, который я помню.
Из кладовки раздается грохот падающей мебели. Вылетает облако пыли. Потом, кормой вперед, появляется Лира с кушеткой на буксире. Задумчиво осматриваю платье цвета старого асфальта. Вчера оно было зелёным.
— А-а-а-пчхи!..
Вся мебель вытащена, осмотрена, рассортирована. Вся из пластика. Лёгкая, надежная, практически вечная. Та, которой будем пользоваться, у левой стены, остальная — у правой. Нигде нет заводского клейма.
Странно это. Лира снова отмыта и отстирана. Хмурится. Вынашивает какие-то суровые планы. Завтракаем за столом остатками вчерашнего ужина.
— Мастер Дракон, кто я сейчас?
— Отдаленный потомок обезьяны, если верить Дарвину.
— Не надо ему верить, я не это спрашиваю. Месяц назад я была простой селянкой. Десять дней назад я была леди Тэрибл. Вчера я была ведьмой. А кто я сегодня?
— Сегодня ты свободна как вольный ветер и бедна как церковная мышь.
— Я на самом деле свободная? Ты спас меня от страшной смерти, и я у тебя в долгу на всю жизнь. Если прикажешь прыгнуть вниз, я прыгну. Если хочешь, можешь меня съесть. Только я знать хочу, что меня ждёт.
Хотел бы я знать, что тебя ждет. С таким характером. Радуйся, придурок. Никто не будет тебя по утрам будить и за хвост дергать. И картошку никто варить не будет.
— Доедай, собирай вещи, и я отнесу тебя, куда попросишь. А пока придумай историю позабавней, как сбежала от злого дракона. Люди должны думать, что я злой. Всё поняла?
Покраснела, кусает губы.
— Клянешься?
— Слово дракона.
Ушла в кладовку. Собирать вещи. Почему мне так грустно? Я же знаю эту соплячку меньше двух дней. Мало тебя по носу цепью били? И какие у неё вещи? Все её вещи — платье, ремешок и три цепочки. Значит, уже завелись.
Появляется из кладовки и кладет на стол моток верёвки.
— Не сердись, пожалуйста. Но, если бы ты меня сделал рабыней, я бы убежала. Я должна магистра убить.
— Дался тебе этот магистр. Убьёшь одного, на его место поставят другого. Попадешься — второй раз я тебя спасти не смогу. Придушат в темнице, словно цыплёнка.
Взирает на меня как на умственно отсталого: с грустным сожалением. Медленно отходит на пять шагов, вытягивает вперед левую руку. Ладошка смотрит на меня.
— Я, леди Елирания Тэрибл, глядя в глаза дракона, клянусь сделать всё возможное и невозможное, чтобы убить магистра ордена Пришествия Литмундского монастыря. Я клянусь отомстить своим врагам сэру Деттервилю и сэру Блудвилу, если они не умрут раньше. Я сказала.
Губы сжаты, в глазах стальные льдинки. В том мире, который я помню, это называется «сжечь мосты».
Просто все это произошло слишком рано и слишком резко. Я оказался морально не готов. И ёжику ясно, что период накопления информации рано или поздно должен смениться периодом активных действий. Много информации я накопил? И да, и нет. Нет, мало. Для активных действий явно недостаточно.
Есть у меня программа? Нет. Есть у меня цель для активных действий? Нет. Зато у этой соплячки цель есть. Справится она с ней? Магистра она, может, и завалит. И при этом погибнет сама. Может, не погибнет? Не надо себя обманывать. Хочу я, чтоб она погибла? Нет.
Чего я хочу? Узнать, кто я, откуда, и что я здесь делаю. Касаются меня хоть каким-то боком её цели? Нет. Обязан я ей хоть чем-то? Нет. Одни «нет». Почему же я мучаюсь?
Мы в ответе за тех, кого приручили. Антуан де Сент Экзюпери. Маленький принц. Остаётся выяснить, кто кого приручил. Ясно одно — я теряю контроль над ситуацией. Как вчера, во флаттере.
К черту эмоции. Есть логическая задача. Главное – правильно сформулировать логическую задачу. Решить, а потом плюнуть на всё и сделать наоборот. Чтоб совесть не мучила. Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Это уже не Шекспир. Кто — потом вспомню. Сначала — задача.
Девчонка хочет убить магистра. Могу я её отговорить? Могу и очень просто, если откушу ей голову. Если я её сейчас отпущу на все четыре стороны, она погибнет сама и может засветить меня. То есть, если её узнают, наверняка возникнет вопрос, как она ожила, если дракон откусил ей голову.
Тут два варианта: или дракон не откусывал ей головы — тогда он враг церкви. Или откусил, но потом приделал новую — тут два шага до бессмертия. Оч-чень интересный дракон. Надо бы им заняться.
Остаётся последний вариант — лично возглавить операцию по восстановлению справедливости. Придушить потихоньку магистра, уронить кирпич на кумпол сэру Блудвилу, кастрировать сэра Деттервиля. И раз в квартал спасать с костра очередную симпатичную ведьмочку. А церкачи заменят костёр на открытом воздухе кастрюлей с кипящим маслом в закрытом помещении. И будут продавать билеты, как в кино. На ужастик. Вот и ответ… Это уж точно Шекспир. Гамлет.
Программа минимум — добиться отмены патентов на грамотность. Будет свобода печати — рано или поздно будет и всё остальное. Ммм… Где же я это слышал?.. Неважно. Сейчас — неважно. Потом вспомню.
Программа максимум — по обстоятельствам. Пойдет на это Лира? С радостью. Хочу я этим заниматься? Нет. Буду? Да. Справлюсь? Живым бы остаться…
Жизнь моя, жестянка…
Отец выглядел моложаво, он был сухощав и почти лыс. И ростом Пашка обогнал его. И теперь, обнимая отца, смотрел на него немного сверху.
– Пашка, сынок, как ты вырос! – сказал отец.
– А где мама? Она скоро придёт? – выпалил Пашка.
Отец нахмурился и предложил:
– Пойдём позавтракаем, а? Ты ж, поди, голодный. Да и я после смены…
Пашка улыбнулся и кивнул.
– Что будешь? – деловито спросил отец, доставая пакетики концентратов. – Кашу? Рагу? Что тут у меня ещё есть?..
– Давай рагу…
Отец оставил один пакетик, а остальные убрал в шкаф. Достал форму, высыпал в неё содержимое пакетика, отмерил воды, добавил к содержимому, перемешал. Всё это заняло у него меньше минуты времени.
– Давно ждёшь? – спросил он, ставя форму в печь и устанавливая нужный режим.
– Вчера днём пришёл, – ответил Пашка, чувствуя себя счастливым – он дома. У себя дома… Вот его папа, скоро мама придёт…
– А мама скоро придёт? – снова спросил Пашка.
– Она в другом городе, сынок, – тихо произнёс отец и опустился на табуретку. – Как только ты перестал в нас нуждаться… А второго ребёнка родить не получилось. Вот ей и пришлось уехать.
– И почему я об этом ничего не знаю? Даже не слышал…
– Видимо, потому что у ГК на тебя другие планы, – усмехнулся отец.
Пашка нахмурился и привычно подавил мысль о том, что его личный счёт к ГК потихоньку растёт.
Звякнул зуммер печи, и отец достал форму.
– Что пить будешь? Витаминный чай или тоник?
Пашка пожал плечами.
– Давай витаминный.
Отец прямо в форме отрезал две трети рагу с зарумяненной корочкой, поддел лопаткой, положил на тарелку, пододвинул её к Пашке и налил в бокал чай.
Пашка с удивлением потрогал тарелку, бокал, столовый нож и вилку. Посуда была из его детства. Он вопросительно глянул на отца.
Отец понял не высказанный вслух вопрос и ответил:
– Я сохранил всё, что смог… Всё, что напоминает о ней.
Пашка молча кивнул. И задумался: а что есть у него, что напоминает о Кате? Получалось, что только его одежда, в которой он был в Барнауле. Хотя… остались ещё Катины спортивные бриджи. Посуда, из которой она ела, диван, на котором спала, одеяло, которым укрывалась… Но не было ни фотографии, ни видео с ней, ничего.
Пашка вздохнул. И попросил отца:
– Расскажи, какая мама. Я ж почти ничего не помню.
– А что ты помнишь? – спросил отец.
– Помню мой день рождения и пирог…
– Да, пирог у неё был знатным! А ты кушай давай…
Пашка рассеянно отщипнул пальцами кусочек рагу и отправил его в рот. Отец заулыбался:
– Мама так любила делать. Я ворчал, что это негигиенично, но она всё равно брала еду руками, говорила, что так вкуснее, так контакт с пищей полный…
– А её как-то увидеть можно? – спросил Пашка.
– Нужно запрашивать разрешение на поездку и разрешение на встречу.
– А в Барнауле встречаются кто с кем и когда хочет… – вздохнув, проронил Пашка.
– Барнаул? Где это? – удивился отец.
– Не где, а когда, – ответил Пашка. – Барнаул – это наше прошлое.
– А, ну да, – согласился отец. – Раньше жизнь была другой. Но и проблем было больше. Теперь жизнь ясная, логичная, понятная…
– Да что ты знаешь о жизни?! – взорвался Пашка. – Ты даже не представляешь, сколько всего мы потеряли.
– Но ведь и приобрели много, – возразил отец.
– Что, например?
– У нас у всех есть жильё. Мы сыты, есть работа, которая соответствует нашим способностям. И у нас больше нет войн, нет политики, нет коррупции, нет аферистов, преступности нет вообще. У нас сейчас золотой век!
– И сильно ты счастлив в свой золотой век? – вырвалось у Пашки. Но он тут же прикусил язык и добавил на тон пониже: – Прости.
Отец не смотрел на Пашку. Он мешал и мешал ложечкой витаминный чай.
Пашка, помолчав, добавил:
– Был я недавно в Барнауле. Видел, как жили наши предки. И, понимаешь, отец, они жили.
– Мы тоже живём, – потихоньку возразил отец.
– Ну да… существуем, – ухмыльнулся Пашка.
– А это кто как, – отец поднял голову, расправил плечи и насмешливо посмотрел на сына.
– В смысле? – не понял Пашка.
– А в самом прямом! Всегда, во все времена были люди, которые жили, и всегда были люди, которые существовали. Всё дело в том, что выбираешь ты?
Пашка с недоумением посмотрел на отца и вдруг понял, что он совсем не знает этого человека. И тут же сам себя одёрнул: откуда бы? Ведь ещё совсем недавно он и не думал, не вспоминал о существовании родителей. Если бы не Катя…
– Я встретил там девушку и полюбил её, – сказал Пашка отцу, и оттого, что наконец-то смог поделиться с живым человеком своими чувствами, ему стало легче.
– Как её зовут? Какая она, опиши, – попросил отец и улыбнулся тепло.
– Катя Светлова. Я и с родителями её знаком немного. Виделись… один раз… перед тем, как мы с Катей перенеслись в Неосиб.
– Вот как? Значит, Катя в Неосибе? А почему ты не привёл её сюда?
– Я не знаю, где она сейчас. Надеюсь, что жива, но вполне возможно, что и нет.
– Как так? – удивился отец.
– Так получилось…
Пашка решил, что барнаульскую часть знакомства с Катей он может рассказать безболезненно.
Отец слушал его не перебивая – то удивляясь, то восхищаясь, то хмурясь…
Про свою борьбу с чипом и про то, как именно он смог обойти чип, Пашка рассказывать не стал. Там, в комнате Сопротивления, он был защищён, экранирован от чипа. Тут – нет. Незачем ГК в деталях знать об уязвимости ИЧ – индивидуального чипа – сверхнового и супернавороченного.
Отец внимательно слушал сына и ни о чём не спрашивал.
– Так мы с ней вместе оказались в Неосибе, у меня дома.
– А почему у тебя дома, а не, скажем, на той же платформе, откуда стартовали? – поинтересовался отец.
– Не знаю. Я думал об этом. Видимо, я сильно хотел домой, а параметры переноса изменились – мы были вдвоём с Катей, вот и произошла корректировка.
– Вполне возможно, вполне… – согласился отец.
– А что было тут, в Неосибе? Как ты её потерял? – спросил отец и, глянув на сына, быстро добавил: – Хотя бы в общих чертах.
– Тут? Мы получили приглашение от ГК явиться в главный офис Time IT Incorporated…
Отец понимающе кивнул.
– Сходили в магазин, подобрали Кате одежду…
Отец снова кивнул.
– Потом поехали к ГК и… случайно… проехали остановку – заговорились…
Отец едва заметно улыбнулся и снова кивнул.
– Потом Катя проголодалась, и мы зашли с ней в бар. Там посетители устроили, знаешь, как обычно, танцы, и я Катю там потерял. Очнулся только, когда за мной пришли киборги… С ними я и пошёл к ГК. Он сообщил, что задание я выполнил и премиальные мне сегодня уже переведут на счёт… А может, уже и перевели. И что квартиру я теперь могу выбрать другую… И что работа у меня теперь тоже будет другая. Какая именно, я пока не знаю.
Отец задумчиво покачал головой.
– Угу, понимаю, – сказал он.
– Понимаешь, – тихо добавил Пашка, – ГК ничего не спросил про Катю. А ведь он в первую очередь приглашал её… А ещё ГК сказал, что задание я выполнил, а задание было обнулить Катю. Вот я и думаю…
Произнести вслух страшное слово Пашка не мог. Ему казалось, что если он скажет вслух, что Катя убита, то так оно и станет на самом деле.
Отец снова покивал. А потом предложил:
– А ты сделай запрос о местонахождении Кати.
– У неё же нет чипа. И её нет в базах данных.
– А ты сделай запрос ГК. Ситуация нестандартная. Ты лицо, имеющее допуск к информации, может, и получится.
Пашка улыбнулся. Действительно, всё так просто. И почему ему самому эта мысль не пришла в голову?
– Можно? – спросил Пашка, кивнув в сторону компьютера, что стоял в детской.
– Давай! – разрешил отец.
Это был Пашкин компьютер, и он сразу же опознал владельца. Пашка отправил запрос и довольно быстро получил ответ: «Екатерина Денисовна Светлова переправлена в Барнаул».
– Жива! – закричал Пашка. – Отец, она жива! Её отправили домой!
Сказать, что Пашка был счастлив, – ничего не сказать.
***
Встреча со следователем, который вёл дело Дениса Владимировича, мало чего дала. Он сказал, что рад, что Катя нашлась, и что пересматривать дело по своему желанию не может, даже ввиду открывшихся обстоятельств. Но подсказал, что им нужно найти адвоката, тот сделает запрос, и тогда по его запросу дело вернут на дорасследование. И даже подсказал, в какую адвокатскую контору можно обратиться.
Иван с Катей поблагодарили следователя и вернулись в машину. Иван достал телефон и собрался было сразу же позвонить по номеру, который следователь черкнул на листочке, но потом убрал телефон.
Катя вопросительно посмотрела на брата.
– Проконсультируюсь сначала, – пояснил Иван. Посмотрел на Катю и предложил: – Ну что, сеструха, покатать тебя по городу, показать, как он изменился за время твоего отсутствия?
– А что, так сильно изменился? – удивилась Катя.
– Нет, не сильно. И основные изменения в архитектуре ты видела. «Родину» ещё не снесли, только закрыли. А может, и не снесут…
– «Родину»? А кому помешал кинотеатр?
– Нерентабельный, говорят.
– А… – Катя вздохнула и добавила: – Мне, наверное, как-то восстанавливаться в университете нужно будет…
– Восстановишься, – отмахнулся Иван. – На самом деле я поговорить с тобой хотел. Ты вот будущее нашего города видела, какое оно? Ну, в техническом плане…
– В техническом? – Катя усмехнулась. – В техническом там всё идеально. Машины надёжнее человека.
– Ты это так иронично сказала… Но ведь действительно, если техника качественная, то она работает надёжно, человеческий фактор, он, знаешь ли… Наиболее частая причина аварий.
Катя вздохнула:
– Всё так. Только…
– Подожди, – прервал её Иван, – про моральную сторону потом поговорим. Ты мне расскажи, как там быт устроен. Какие изобретения есть? Это же не фантастика, это же… Ну как ты не понимаешь?!
Катя глянула на старшего брата и увидела мальчишку. Она улыбнулась брату и начала рассказывать:
– Представляешь, там в автобусах нет водителей, совсем. И стоит только пешеходу ступить на проезжую часть…
Катя рассказывала, а Иван заваливал её вопросами и злился, что она не рассмотрела механизмы шкафа-дивана, не прочитала инструкцию к душу, не сфотографировала… ах да, смартфон остался дома… Ну всё равно! Надо было сфотографировать! Или зарисовать…
– Да мне не до того было! – оправдывалась Катя.
– Ага, – соглашался Иван и тут же спрашивал: – А телефонов у них совсем нет?
– А зачем им телефоны, если у каждого чип в голове. Подходишь к любому компьютеру, подключаешься…
На самом деле Катя не знала про телефоны. Только один раз она видела, как звонили, и это был ГК – он звонил Пашке по компьютеру и приглашал её, Катю, на аудиенцию в главный офис Time IT Incorporated. И ещё раз видела гаджет в руках у кого-то из сопротивленцев, но не знала, можно ли по этому гаджету звонить.
Иван расспрашивал и расспрашивал, Катя доставала из памяти всё, что успела запомнить. И удивлялась, что на самом деле запомнила немало. Но Ивану всё равно этого было недостаточно.
– Эх, взглянуть бы хоть одним глазком, – мечтательно вздохнул он, – уж я разобрался бы, что там к чему…
Катя снисходительно посмотрела на старшего брата – всё же мальчишки остаются мальчишками в любом возрасте.
Когда Кате уже нечего стало рассказывать, Иван подвёл итоги:
– Значит, человечество жить будет и будет жить лучше, чем сейчас. Значит, наступит золотой век!
– Ты что?! Какой золотой век?! С чего тебе это в голову взбрело?!
– Золотой, золотой! Ну вот смотри! Возьмём семь смертных грехов. Обжорство – насколько я понял, питание регулируется исходя из потребностей организма. Прелюбодеяние – опять же питание содержит необходимые гормоны… Корысть – у всех есть всё необходимое для жизни и всё доступно – делай запрос и получай. Тоска-печаль – люди заняты делом и некогда им, опять же питание содержит необходимые добавки. Гнев – у человека всё есть и повсеместная чипизация населения устранила возможности для обид, а следовательно, и для гнева. Уныние – люди заняты делом плюс сбалансированная пища. Тщеславие – у каждого есть возможность проявиться его талантам. Все равны перед возможностями. И, наконец, самый страшный грех – гордыня, высокомерие – перед кем?! Там у кого и может быть гордыня, так только у этого самого ГК – головного компьютера. Но он машина и человеческим грехам не подвержен. Так что, там есть всё для того, чтобы человек стал счастливым наконец-то.
Катя во время рассуждений Ивана сначала порывалась его остановить, а потом призадумалась. Когда Иван закончил, тихо спросила:
– Ты хотел бы жить в таком мире?
Иван ответил сразу же:
– Я – нет. Но, возможно, человечеству в целом это было бы хорошо.
– Вань, человечество в целом – это сумма отдельных я. Ты можешь решать за всех?
– Не могу. Но там действительно снята куча противоречий, все люди сыты, у всех есть крыша над головой, у каждого есть работа… Я бы хотел для людей построить такой мир.
– Благими намерениями дорога в ад вымощена, – усмехнулась Катя и добавила: – Построить хочешь, а жить там не хочешь. Ты сам-то чувствуешь нарушение логики?
– Эх, – согласился Иван. – Но такая идея красивая! Настоящий коммунизм – от каждого по способностям, каждому по потребностям.
– Не всё там так радужно, Вань. Люди слишком большую цену заплатили за эту красивую мечту. Они потеряли свободу, их жизнь контролирует компьютер.
– У всего есть своя цена. А если за сохранение свободы люди платят жизнями, страданиями, голодом, войной, болезнями? И не только своими, но и близких и родных? Детей… Не слишком ли дорого стоит свобода? Вопрос, конечно, риторический, но всё же? Он ведь и риторический, пока беда не пришла в наш дом, не коснулась нас лично. Хотя уже коснулась…
Иван нахмурился и снова достал телефон.
– Нужно проконсультироваться по поводу адвоката для папы.
– А там свидания возможны? – спросила притихшая враз Катя. – Хочется папу увидеть. Да и он обрадуется, что я теперь дома.
– Хорошая мысль. И правильная. Сколько времени? О! Успеем! Поехали, запрос на свидание напишем.
– Куда?
– В тюрьму, куда ж ещё!
– А адвокат?
– Пока будем ждать свидания, позвоню.
Остановились у красивого здания с башенками, построенного явно не для тюрьмы. Оно подходило скорее какому-нибудь санаторию или базе отдыха.
Иван уверенно повёл Катю внутрь, сначала записались у входа, указали цель визита, получили временные пропуска, потом прошли в кабинет, где можно записаться на краткосрочное свидание, потом – в комнату для краткосрочных свиданий. Это было просторное помещение, поделённое на две зоны: для посетителей и для заключённых.
Катя и Иван сели на диванчики для посетителей и приготовились ждать, пока охранникам сообщат, пока те выяснят, где находится и чем занимается в данный момент заключённый Светлов, пока освободят его от работ и отправят в комнату свиданий, пока его приведут и позволят поговорить под неусыпной охраной конвоя. Катя с Иваном и отец не смогут прикоснуться друг к другу, голос будет изменён телефоном, но они смогут увидеть друг друга через прозрачную загородку.
Пока Катя представляла, как пройдёт встреча, что скажет папа, что скажет она, Иван, не обращая внимания на видеокамеры, звонил то по одному номеру, то по другому, спрашивал, записывал в блокнотик.
Наконец на той стороне открылась дверь, и вошёл мужик в телогрейке. Катя не сразу узнала в нём отца. Только тогда поняла, что это он, когда мужик кинулся к стеклу и с жадностью припал к нему, не в силах сократить расстояние.
Катя поспешила навстречу и тоже припала к стеклу. Теперь между ней и папой было два стекла и проход метра полтора, по которому ходил надзиратель.
Отец что-то говорил, но она почти не слышала его. Она смотрела на отца и плакала.
Наконец Катя почувствовала давление на плечо, принуждающее сесть. Она быстро обернулась. Это был Иван. Он сказал:
– Садись, возьми трубку.
Катя опустилась на стул и взяла трубку.
Отец с той стороны сделал то же самое.
– Доченька! – услышала Катя, едва поднесла трубку к уху. – Живая! Слава богу! Я тут в церкви постоянно за тебя молился. Где ты была так долго?
– Папочка, родной! Для меня прошло всего два дня! Я и не знала, что отсутствовала так долго.
– Расскажи, родная! Говори, я хочу слышать твой голос.
И Катя начала в который раз рассказывать про Неосиб.
Отец слушал её и любовался. И Катя чувствовала, как жизнь вливается в его душу.
Через какое-то время трубку забрал Иван и сказал:
– Папа, мы подаём на апелляцию. Катя свидетель, что ты не убивал Колю, так что, надеюсь, скоро ты будешь с нами.
Отец счастливо кивал с той стороны и не отрывал глаз от дочери.
– Время, – сказал охранник, и отец поднялся…
***
Запрос был стандартным. В качестве причины Пашка указал: «Посещение мамы для того, чтобы мама помогла справиться с чувствами к Кате». В графе «количество человек» написал: «2». Вторым человеком указал отца. Причину для второго человека назвал: «Я нуждаюсь в том, чтобы семья была в полном составе».
Разрешение пришло довольно быстро.
– Видимо, ты на особом счету, – прокомментировал отец. – Я, когда отправлял запрос, чтобы познакомиться с женщиной и родить ребёнка, целый месяц ждал ответа.
Пашка пожал плечами.
Глянув на сына, отец добавил:
– А может, просто сейчас не нужно подбирать кандидатуру. Плюс приоритетная причина – сын нуждается в родителях.
Отец запросил на работе разрешение на отпуск. Естественно, отпуск ему дали сразу же и без дополнительных вопросов. Видимо, директивы отправлялись по всем смежным каналам.
Собрались быстро. А чего собираться-то? Сменную одежду взять, и всё. Документы не нужны – идентификационный чип в голове. А там удостоверение личности, разрешения, маршрут…
– Как ты думаешь, маме сообщат, что мы едем? – с волнением спросил Пашка.
– Думаю, у неё запрашивали согласие на посещение, – ответил отец.
Больше разговор не шёл. Пашка всей душой стремился к маме. Он мысленно подгонял сначала автобус, потом подземный поезд, потом другой автобус, пока на очередной остановке не загорелся индикатор: «Вы прибыли к месту назначения».
Нужный дом и нужный подъезд оказались недалеко от остановки. Лифт поднял на нужный этаж, они повернули в нужный коридор и остановились у нужной двери.
И вдруг Пашка заробел.
– Как ты думаешь, мама помнит меня? – с волнением спросил он.
– Мама тебя очень любила, – ответил отец. – Думаю, она любит тебя до сих пор.
Отец пропустил сына вперёд, взял его за плечи и сказал:
– Не робей, сынок, давай!
Пашка робко постучал. Сердце его колотилось в груди, и стук в дверь показался слишком тихим. Только он решил постучать сильнее, как дверь открылась.
Пашка увидел женщину. Он смотрел на неё и не понимал, узнаёт или нет. А женщина колебалась лишь секунду. Она шагнул к ним и выдохнула:
– Родные мои!
И обняла сразу обоих.
Так и стояли некоторое время все вместе, как единое существо.
Наконец женщина всполошилась:
– Да чего это я? Проходите скорее! Вы же с дороги. Устали?
Пашка с отцом вошли.
– Сынок, как ты вырос! – щебетала между тем она. – Как у тебя дела? Как здоровье? Чем занимаешься? Кем работаешь? Вы, наверное, голодные?..
Пашка смотрел на неё и чувствовал, как что-то внутри растаяло, потеплело, расслабилось.
– Мама, – произнёс Пашка ставшее уже непривычным слово.
– Сынок, – ответила она и обняла его.
Потом отстранилась, погладила его по волосам, по щекам, по плечам, вытерла свои слёзы, снова прижала Пашку к себе, отпустила и сказала:
– Вы проходите, я пирог испекла с черникой. Ты, Пашенька, в детстве его очень любил.
Пашка и отец прошли в комнату. Там посредине стоял круглый стол, накрытый узорчатой скатертью, на столе красовались три чайные пары и три тарелочки под пирог. В середине было место под блюдо. А по комнате разносился чудеснейший аромат.
Между двумя черными скалами был выстроен каменный мост – он поднимался над болотом высокой дугой без опор. Камни, из которых его сложили, позеленели от старости. Мох между ними был не примят – сюда поднимались редко, как понял Исли.
Внизу, под ногами, посреди серебристо-белой низины словно распахнула свою жадную пасть топь.
Болотная вода здесь была ржавой – ее красила какая-то особая руда. Ровно под мостом находился заполненный этой грязищей провал, не замерзающий даже в сильные морозы. По его краям выросли неизвестные Исли белые ягоды размером с небольшое яблоко – никто их не собирал, они так и замерзли, скукожились от холодов, и сверху, с моста, красная дыра в обрамлении ягод смотрелась как широко распахнутый зев в окружении зубов.
– И все?.. – сказал Исли разочарованно. Здешнее капище представлялось ему более зловещим. – Да это просто лужа в земле.
С неба шел снег, оседая на ягодах, медленно таял, касаясь поверхности воды. Она едва заметно курилась туманом.
Монах, дрожащий рядом с Исли в своем сером плаще, посмотрел на него укоризненно.
– Ваше величество, вам ли не знать, как ревнивы и мстительны могут быть боги и как легко все живое может быть поглощено неживым.
Исли так резко обернулся к нему, что едва удержался на обледенелом мосту:
– Ты смеешь напоминать мне о том, что случилось с моей родиной?!
Монах смиренно потупился:
– Ваше величество, я всего лишь голос страны, которая теперь принадлежит вам. Но если, как в старые времена, целые дома и деревни начнут уходить в болото, эти голоса будут раздаваться повсюду, и они будут кричать: это потому, что королевская кровь Норфлара больше не падает в жертвенное жерло болота, люди снова прогневили древних богов.
Исли внимательно посмотрел на него, улыбнулся самым краем рта.
– Я не думаю, что кровь одного человека как-то отличается от крови другого, раз она такая же красная. Я могу сам «кормить трясину» каждые три месяца, как это делал король «химер». Я могу даже скармливать ей непокорных. А что, казнь не хуже прочих. Достаточно медленная.
Его собеседник склонил голову.
– Слово короля – закон. Как вы решите, так и будет, ваше величество. Хотите – попробуйте сейчас, и посмотрим, закроется ли «провал».
Поднялся ветер, погнал над болотом поземку. Монаха почти сдувало с моста, серые тряпки трепетали на ветру. Стража, ждущая на скалах, мялась и притоптывала от холода.
– Это какая-то уловка, – задумчиво сказал Исли. – Лужа затягивается и открывается в определенные дни? У нас в Вестфьорде отец тоже «кормил» собой море в дни особых приливов. Никто особенно не скрывал, что эти дни зависят от луны.
Он подошел к краю, наклонился, вглядываясь в красную мешанину далеко внизу.
– А что, при королях Норфлара дома совсем перестали уходить в топи?..
– Может, они иногда уходят, – потупившись, сказал монах. – Обычно на этих местах загодя пропадает брусника и начинают плясать синие огни. Хороший «болотник» знает, что, раз огни заплясали, пора переносить дом со всем скарбом в другое место.
Исли засмеялся. Вот хитрец. Воистину, вместе с короной ему досталось странная земля и коварные подданные…
И королевич, на чьей крови якобы держались безопасность и благосостояние страны.
*
На срочно собранном совете стоял грохот и рев. В круглой комнате пахло копченым кабаньим жиром и пролитым вином. Люди разгорячились и орали друг на друга в голос, стуча по столу костями – так, как когда-то орали их предки у вестфьордского костра. Исли сидел у самого камина и думал, что за годы лишений его хлебнувшие горя сородичи порядочно одичали и рядом с лордами Норфлара смотрелись дикими варварами. В чем-то Ригальдо был прав. Если их не осаживать, они и правда вели себя по-скотски.
Думать об этом было не слишком приятно, и мысли перепрыгнули на мальчика. Морозы стояли кошмарные. Исли велел держать принца в тепле. Ему передали одеяла, хорошую одежду и дрова.
– Но, государь мой, – Антейн поднялся, чтобы перекричать спорщиков, – не хочет же этот крысиный монах сказать, что молодой змееныш должен жить ради того, чтобы его кровь каждые три месяца капала в дырку?!
– Он хочет сказать именно это, – кивнул Исли, – поскольку верования болотной земли построены на ее неустойчивости и коварстве, а еще – на богатстве. «Скальная» часть королевства ничуть не лучше. Теперь каждая выработанная жила в шахтах, пустая порода, истощившееся месторождение будет восприниматься как пощечина нашей власти. А если не дай бог мастерские уйдут под землю или подмытая рекой скала обрушится на город…
Он вспомнил про зуботычину, которую ему отвесил Ригальдо. У принца была крепкая рука.
Большинство его людей угрюмо молчало. Им не надо было объяснять, что такое гнев богов земли.
– К тому же из других королевств уже приходят письма, – задумчиво сказал Исли. – Соседу, среди бела дня отобравшему чужой трон, нет веры. Если пленник по-тихому скончается в заточении, никто больше не захочет заключать с нами ни торговых, ни военных союзов. И никто не рискнет породнится с моей кровью. Так уже бывало с королями далекого Истхейма. Семь поколений они были вынуждены жениться на своих крестьянках, потому что никто не хотел вручать им своих дочерей.
– Но на каком положении его можно оставить? Он же не должен торчать при новом дворе нашего короля как бельмо на глазу…
– Он даже не может считаться заложником, поскольку все его родственники умерли…
– Зато он может служить целью разных мятежников и проходимцев, живым штандартом, ради которого будет подниматься смута…
– Может, держать его пленником в казематах, у которого раз в три месяца берут кровь? Так тоже нехорошо. Случись что, и скажут: это потому, что королевская кровь Норфлара страдает…
– Может, одурманить его? – среди общего гвалта пробормотал Хебер. – Есть же зелья, от которых становятся дураками. Кормить его мухоморами, пусть ходит по замку, роняя слюни.
– Казнить его, и будь что будет. Скинуть его заживо в ту трясину. Пускай нажрется королевской крови на годы…
– У меня есть идея, как все сделать лучше, – спокойно сказал Исли. – Посланец Серого ордена напомнил, как получить трон по закону, чтобы сберечь честь, совесть и уважение перед людьми, богами и перед собой.
В оглушительной тишине было слышно, как стреляют поленья в камине.
– И что это? – гулко спросил Финиан.
– Брачный союз. Если бы я породнился с кровью Норфлара, ни у кого не осталось бы вопросов, что трон мой по законному праву.
– Но у короля не было дочерей! – выкрикнул кто-то. – А мальчишка еще слишком молод и вряд ли успел завести собственное потомство…
Исли кивнул:
– Поэтому следует поступить по зову судьбы. Если король Норфлара так хотел породниться с Вестфьордом, что преследовал мою тетку Ингрид, не принимая отказов, мне следует жениться перед алтарем на его сыне. Я думаю, после этого ни один лорд-мятежник не захочет отвоевать юношу, чтобы поставить над собой.
Ветер за окнами швырял в узорное стекло твердый, колючий снег.
Воины Исли смотрели на своего короля в изумлении.
И в тишине, нарушаемой свистом ветра, Финиан хлопнул себя по ляжке и начал оглушительно ржать.
– Я думаю, он прыгнет с крыши, бедняжка, когда узнает, – сказал он, обращаясь ко всем, и вытер слезы. – А если нет – тем хуже для него. Хочу увидеть, как норфларская химера повернется к вестфьордскому жеребцу задом, и он насует ей под ее змеиный хвост!
Поднялся оглушительный рев – возмущенный, протестующий, одобрительный, просто пьяный.
Исли перевел дух и вытер вспотевшие руки о штаны.
Правую сильно жгло в том месте, где Ригальдо когда-то прижимался щекой к его ладони.
*
– Я не буду, – решительно сказал Ригальдо.
Он стоял у окна, которое снаружи наполовину занесло снегом, и его лицо казалось совершенно обескровленным.
Исли молча ждал.
– Я знаю, вы хотите унизить меня, – тяжело уронил Ригальдо, глядя в сторону. – Придумали это… эту… – последнее слово он выплюнул так, словно к его губам прилипла ядовитая жаба. – А что дальше? Потом вам захочется называть меня собакой, чтобы я ел с вашей руки и ходил на четвереньках? А когда вам надоест, посадите в железную клетку, как ворону? Есть много разных способов унизить человека…
– Это ваш батюшка так развлекался? – сохраняя внешнее спокойствие, спросил Исли. Внутри него уже начинала тлеть ярость, хотя он отчаянно старался сохранить терпение.
Когда он шел сюда, то думал, что Ригальдо ему не поверит. Ждал, что тот будет браниться, кричать, топать ногами.
Мальчик поверил сразу. Он побледнел и ушел в непробиваемую оборону. «Нет», «ни за что», «я не стану», «лучше смерть». Все хитрые, продуманные слова Исли разбивались об эту стену. Ригальдо стоял, зацепившись за решетку пальцами правой руки, и выглядел как человек, которого можно будет отодрать от окна только вместе с этой решеткой. Исли никак не мог перехватить его взгляд – тот ускользал, как будто Ригальдо стремился закрыться в себе наглухо.
Кажется, что за дни в заточении мальчик стремительно повзрослел.
После последней фразы Исли он наконец посмотрел на него с холодным недоумением.
– Отец? – сказал он, кривя губы. – Причем тут мой отец? Ведь это вы меня так ненавидите. Я только никак не могу понять, чем я это заслужил…
У него наконец проскользнуло в голосе что-то от прежнего обиженного принца, и Исли сразу попытался расширить эту брешь.
– Я вас не ненавижу, Ригальдо, – терпеливо повторил он, становясь рядом с мальчиком и тоже берясь рукой за прутья. От него не укрылось, что Ригальдо сразу же отодвинулся, чтобы не соприкасаться даже с краем его плаща. – Но сейчас это единственный способ вас спасти…
– Спасти меня? – эхом отозвался Ригальдо. В его глазах сверкнуло что-то похожее на гнев. – Но вы ведь уже однажды так же «спасли» меня. Эти разбойники на болотах, когда мы встретились… Вы их послали?
Исли потупился. Надо же, вспомнил.
– И вы так спокойно положили собственных людей?!
– Что вы, – поморщился Исли. – Это была просто шайка местных душегубов. Их нанял один из моих воинов, они даже не знали меня…
Ригальдо фыркнул. Глаза у него ярко горели:
– Вот видите. И как мне после этого вам доверять?!
Он сравнял счет. Исли бы восхитился его выдержкой, если бы этот упрямец не портил все.
– А вот я спас вас тогда по правде, – вдруг произнес Ригальдо. Его заострившееся лицо как-то смягчилось, он будто всматривался во что-то далекое. – Там, на болотах, когда вы упали с тропы с этим разбойником. Если бы я вас не направлял, вы бы увязли в трясине…
Он с изумлением поднял глаза на Исли и шепотом повторил:
– Выходит, я и правда вас спас.
Он попал в яблочко, и у Исли заломило виски. Живя в Черном замке, он благополучно выкинул то происшествие из головы, утешая себя, что все получилось случайно, а теперь вот его тыкали носом, и поделом. Ему вспомнилась поговорка «разве нужно тащить из воды ствол, за который уцепился неблагодарный человек», и Исли вздохнул. Сделал шаг вперед и схватил Ригальдо за шиворот. Преодолевая его сопротивление, развернул мальчика к окну и почти воткнул носом в стекло.
– Смотрите, вот она, ваша обожаемая трясина, – сказал он Ригальдо в ухо. – В которой ваш отец топил кости ободранных им людей. Совет настаивает, чтобы я сделал то же самое с вами.
Ригальдо отчаянно пыхтел и упирался в стену, пытаясь вырваться.
– Плевать! – выкрикнул он. – Смерти я не боюсь!
– А пыток? – прошептал Исли, снова встряхивая его. – А пыток, Ригальдо? Прилюдной казни, когда вас выведут на помост голого, без клочка одежды, и поступят так, как ваш отец поступал с людьми: отрежут язык, чтобы вам нечем было просить о смерти, отрубят пальцы, снимут с ног и рук кожу, оскопят, прижгут места кровотечений, затем раздробят суставы, а после посадят на кол, на котором, возможно, вы проведете несколько очень долгих часов или даже дней, прежде чем наконец вас вышвырнут в болото. Вы к этому готовы, Ригальдо?.. И ради чего? Этого просит не только совет, но и все ваши подданные, за всех, кого ваш отец замучил, запытал. У вас нет друзей в Черном замке. Кроме меня. Я правда хочу вас от этого уберечь.
Он говорил, не повышая голоса, по-прежнему удерживая Ригальдо за шею, вжимая его в холодное стекло. Мальчика трясло, его лицо было мокрым, губы вздрагивали. Когда Исли умолк, чтобы перевести дух, он разлепил губы и пробормотал:
– Господи, как я вас ненавижу… Вы не друг, вы хуже их всех… Я убью вас…
Исли тяжело вздохнул и отпустил его. Отошел на пару шагов и вытащил из ножен кинжал. Бросил его на каменный пол:
– Ну, давайте.
Ригальдо утер кулаком мокрые глаза и недоверчиво посмотрел на кинжал:
– Да?! Чтобы, когда я его поднял, ворвалась стража? Чтобы уж точно засудить за нападение на короля?!
Исли лишь восхищенно покачал головой. Мальчик быстро учился. Пока он любовался им, Ригальдо прянул к оружию змеей. Но Исли был быстрее и наступил на растопыренные пальцы.
Ригальдо заорал и второй рукой сильно ударил его по бедру. Исли усилил нажим, а сам сгреб его за волосы, побуждая задрать голову. И сказал:
– Ригальдо, поймите, что с вами никто не шутит. Вас либо казнят, либо отдадут толпе. Либо мы заключим союз, который сделает вас неприкосновенным.
Он нарочно избегал слова «брак». Но Ригальдо все понимал. Его рот приоткрылся:
– Но это же будет нарочно… позорная… женитьба… Все же подумают… Мы же оба мужчины…
– Да, – спокойно сказал Исли. – Все именно это и подумают.
Он отпустил мальчика и кивнул на кинжал:
– Ну что, попробуем еще раз? Сколько раз надо повторить, чтобы стало понятно: вы не в тех обстоятельствах, чтобы чего-то стесняться. Умный человек сделает все, лишь бы выжить.
Ригальдо стоял перед ним на коленях, бледный, растерзанный, с порванным воротом, и его губы беззвучно шевелились. Он посмотрел на кинжал в своей руке, потом на Исли.
И с отрешенным, просветлившимся лицом направил лезвие на себя.
Исли молниеносно оказался рядом. Выбил кинжал из руки, пинком отшвырнул его в угол. И молча ударил Ригальдо в лицо.
Тот схватился за рот и мешком осел на пол.
– Мы заключим этот брак, даже если слуги приведут вас к алтарю силой, – твердо сказал Исли, забирая кинжал. – Мне нужна кровь Норфлара, его трон и его земли. Лично к вам у меня нет ненависти, Ригальдо. Я король, и я просто делаю то, что должен.
Все закончилось.
Итог вечера: два трупа — адвокат и Санта (паро-зомби не считается); пятеро раненых легко, и один — довольно сильно; один побитый, но, во многом к сожаленью, живой, предатель; один напуганный до одури представитель бесчисленного семейства Харконенов. Одна испуганная девушка, один злой инспектор и один раздражающий частный сыщик-консультант. Неплохо для сочельника.
Бутылка шерри быстро ушла на обработку душевных ран. Уэллер приняла напиток с благодарностью, Холмс отказался. Было время собраться с мыслями, и бумагу, которую искал коротышка, инспектор нашел сразу. Перед смертью Феррет успел спрятать его туда, куда не стали бы заглядывать бандиты. Инспектор подобрал с пола газету, до сих пор свернутую на манер дубинки. И завещание баронессы, конечно, оказалось там.
Сунув бумагу в карман, Лестрейд с грустью оглядел разгромленный участок и сказал:
— Уэллер, как закончишь связывать этих сволочей, обработай им раны. Именно в таком порядке, поняла?
Бледная девушка кивнула, даже после алкоголя ее все равно слегка потряхивало. Ничего, переживет.
— А я, — добавил Лестрейд, — посмотрю, можно ли починить дверь.
Дверь, конечно, починке не подлежала. Но инспектору требовалось подышать свежим воздухом и подумать о том, как опасно он сегодня приблизился к краю.
— Стойте, Лестрейд, — словно из ниоткуда возник Холмс. Как этот тип ухитрялся передвигаться настолько бесшумно?
— Кажется, — сказал Холмс после короткой паузы, — мы сегодня кое-что друг о друге узнали.
Лестрейд промолчал. А что тут еще скажешь?
— Удивительно, — продолжил сыщик, — но я только сейчас обратил внимание, как мало мне о вас известно. Вам не встречалась монография некоего доктора Джекилла? Вы на него похожи внешне, вам не говорили?
— Нет, — резко ответил Лестрейд.
— А еще я почему-то подумал о тех случаях в Уайтчепел…
— Холмс! — прервал его инспектор. — Я не хочу это обсуждать. Не лучшее время, и…
«Ничего не докажете». Непроизнесенная фраза повисла в морозном воздухе облачком пара.
— Что ж, — качнул головой сыщик, — воля ваша. Но мы еще вернемся к этому разговору.
«Бэ-э-э-н!» — проплыло над городом… Девять, десять, одиннадцать.
— Холмс, — вдруг сказал инспектор. — Когда вы поняли, что им нужен кальмар? И что он связан с баронессой?
Сыщик улыбнулся:
— Вы тоже догадались? Я в вас почти не сомневался.
— Довольно лести. Ответьте на вопрос.
— Извольте. Когда увидел баночку с чернилами в сумке. Вы правильно заметили: адвокат был запасливым, у него имелось множество заправленных ручек. Зачем еще и чернила? Очевидно, для спектрографии — подтвердить личность наследника.
— Хорошо, а что насчет баронессы?
— Это еще проще. Я уже говорил, что адвокат был стряпчим у какой-то семьи. Однако адвокатская контора обычно обслуживает сразу дюжину семей. А что же мистер Феррет? Он не походил на лентяя, следовательно, его клиент достаточно богатый и проблемный, чтобы все время юриста принадлежало только ему. Более подходящей кандидатуры, чем Баронесса Харконен я придумать не смог. Это было бы в ее духе: оставить все богатство марсианину.
— Но почему не сказали все это сразу?!
— Понимаете, Лестрейд, я боялся ошибиться. Вам я доверял безоговорочно, но ваши констебли…
— То есть вы с самого начала подозревали моих подчиненных?
— Мне пришлось. Я должен был помочь вам выпутаться из ситуации. Дать бандитам схватить нас — было самым разумным. Неизвестно, чем мог закончиться штурм.
— Минуточку… А откуда вы знали, что Ленд не убьет Уэллер? Что не убьет меня?
Холмс вздохнул.
— Я и не знал. Вас бы я не дал ему убить. А насчет Уэллер… Моро был волком. И самцом. Окажись он волчицей — я бы еще мог за нее беспокоиться., а волк и самец… Нет, Уэллер не грозило ничего серьезного. К тому же. Лестрейд, я выбирал между вами и вашими подчиненными. На мой взгляд — вы куда ценнее их обоих.
— Значит, там в подвале…
— Да, я просто тянул время, давал вашим констеблям возможность нас предать.
— А если бы Ленд не сдал нас?
— Тогда это сделал бы я. Сценарий, сулящий минимальные потери, исключающий максимум переменных.
— Переменных, — инспектор не удержался и повторил услышанное ранее: — Вашу мать к кобылам в стойло!
Он со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы. Рождество подарило Лестрейду еще один повод не любить Холмса. Похоже, великий сыщик не был человеком ни в одном из смыслов этого слова.
— Вы хотите, чтобы я извинился? — с иронией спросил Холмс.
— Я хочу, — устало ответил инспектор, — чтобы об этой истории никто не узнал.
— Не выйдет, — отозвался сыщик. — Журналисты все равно пронюхают. А что не пронюхают — придумают. Так что я бы предпочел версию доктора Ватсона.
Ну… тоже верно. Лестрейд понимал: просить о том, чтобы из истории убрали его имя бессмысленно. Холмс наверняка откажется.
— Тогда окажите любезность, — попросил инспектор. — Пусть рассказ называется как-нибудь просто и незатейливо. А то иногда доктора кидает в крайности…
— Думаю, это будет нетрудно устроить, — улыбнулся Холмс. — Хотя не обещаю, что он не вставит чего-нибудь эдакого…
Лестрейд вздохнул и подумал, что после такого Рождества сможет еще долго наслаждаться тихой жизнью. Но, в который раз за вечер, оказался не прав.
Казариэль не знала, когда что-то пошло не так.
Ну, на самом-то деле, знала.
Ей не повезло нарваться на неприятности, и имя им было «Азирафель».
Казариэль опёрлась о столик перед собой, уронив на него локти, и мрачно уставилась в свою чашку с кофе.
Это был особенно замечательный кофе, тот, что называется «ледяной латте», и в нем плавали кусочки шоколада. На самом деле это был ее любимый напиток на земле на данный момент (многие люди пили нечто под названием «чай», однако она решила, что он ей не по нраву). Но даже ожидавшая ее полная кружка латте не радовала Казариэль сегодня.
Казариэль обернулась и посмотрела на книжный магазин напротив кондитерской и кофейни, пряди ее длинных рыжих волос рассыпались по плечам, выбившись из-за уха.
Книжный магазин выглядел так же, как и каждый день последних восемнадцати лет: темный, нетронутый и полностью заброшенный.
~~***~~
Восемнадцать лет назад
Казариэль не присутствовала, когда был пойман демон, виновный в том, что он развратил и околдовал представителя Рая на Земле. Она, однако, видела его издалека, когда его вели к Михаилу двое ее братьев, схвативших его.
Демон высоко держал голову, и, когда он проходил мимо, Казариэль заметила, что он был одет в какую-то узкую, чёрную одежду, а у него на носу сидела пара тёмных, немного зеркальных дисков, которые, если она не ошибалась, назывались очками.
Взгляд Казариэль, однако, непроизвольно привлекли огромные крылья злодея. Они были так похожи на ее собственные, но каждое перо было сияющим угольно-чёрным и говорило о том, что его владелец – один из Врагов.
Даже на расстоянии она видела, что каждое перышко было идеально ухожено, и свет переливался на их единой смоляной поверхности ослепительным каскадом красок. Казариэль не встречала демонов лично более четырёх тысяч лет, но она никогда не видела ничего подобного крыльям этого.
После того как Михаил огласил приговор врага, ее начальник и капитан группы Небесных стражей Задкиэль призвал ее и нескольких ее братьев и сестёр на внеплановое собрание.
Самкиэлю, самому праведному ангелу на Небесах, к тому же принадлежащему к чину Властей, было поручено провести допрос, и сам Михаил велел Задкиэлю поставить его лучших херувимов на страже, чтобы убедиться, что пленник не сбежит.
Казариэль всегда чувствовала, что Задкиэль любит ее немного больше, чем других, возможно, чуть менее преданных делу стражей, а потому она не удивилась, когда ей выпала честь дежурить в первую смену.
Через час она прибыла к маленькому неприметному зданию, которое было избрано местом допроса демона. Раньше оно было арсеналом, о чем свидетельствовали тяжелые массивные двери и толстые стены. Здание, однако, располагалось слишком близко к краю Небес, чтобы Михаил это одобрил, и оружие давно было перенесено в более безопасное место, после чего маленький однокомнатный арсенал не использовался большую часть пяти тысячелетий. Похоже, наконец, ему нашлось применение.
Казариэль прождала у стен арсенала всего десять минут, когда заметила, что Самкиэль приближается к нему по дороге из белого кирпича в сопровождении пяти фигур, выстроившихся крестом. В четверых шедших по сторонам сразу можно было узнать ангелов по их сияющим белым крыльям; оперение фигуры в центре, напротив, было угольно-чёрным.
Когда они приблизились, Казариэль заметила, что руки демона скованы тяжелыми серебряными кандалами, и цепь тянется от каждого запястья к ангелам, стоявшим по обе стороны от него.
Когда конвой был ещё в пяти метрах от них, Казариэль быстро вытянулась в струнку, развернулась на каблуках и принялась отпирать семь замков, запечатывавших вход. Расправившись с последним, она открыла тяжёлую дверь и отошла.
Не удостоив ее и взглядом, Самкиэль шагнул мимо неё внутрь и на мгновение поднял руку, указывая остальным подождать снаружи, пока он осматривает место.
Казариэль вернулась на пост, однако теперь она стояла лицом к своим братьям и их демоническому пленнику и не могла удержаться и не наблюдать последнего боковым зрением.
Он стоял прямо и гордо, на губах замерла равнодушная кривая ухмылка. Его глаза все ещё были скрыты за тёмными очками, но линия плеч оставалась расслабленной. Если бы не идеально ухоженные крылья врага, плотно прижатые к спине и не подрагивавшие от неудобства пальцы в тяжёлых наручниках, она могла бы принять его напускное спокойствие за настоящее.
– Все это совершенно необязательно, знаете ли, – сказал демон спустя какое-то время с почти извиняющейся улыбкой. – Я честно не представляю, в чем вы там хотите, чтобы я сознался, и я уверен, мы все могли бы сэкономить уйму времени и сил, если бы уяснили это сейчас.
– Замолчи, демон, – прикрикнул ангел слева, сжав в руках конец цепи. – В твоих медоточивых речах одна только ложь.
Демон рассмеялся, и его смех ничем не был похож на леденящий душу звук, которого ожидала Казариэль. Скорее, он был… обычным. Почти приятным.
– Только ложь? – спросил враг, подняв точеную бровь и обезоруживающе улыбнувшись. – Значит, если я скажу, что я демон, сделает ли это меня ангелом? Если все, что я говорю – это ложь…
На этот раз ангел заткнул его быстрым ударом в живот. Демон охнул и непроизвольно согнулся пополам, крылья наполовину раскрылись у него за спиной, а цепи громко звякнули друг о друга.
– Прекрати, – резко сказала Казариэль. В следующий миг все пять голов повернулись к ней, и Казариэль поняла, запоздало испугавшись, что сказала это вслух. Чтобы скрыть своё внезапное смущение, она выпрямилась в полный рост, заслонившись будто щитом, своим рангом и придав своим чертам суровое выражение. – Пленного должен допрашивать только тот, кому дано право, – сдержанно сказала она, как бы между делом кладя руку на рукоять меча. – Эта честь была дарована ему самим Михаилом. Не забывайтесь.
К счастью, другие ангелы – принадлежавшие к чину Престолов, судя по знакам отличия у них на плечах – приняли эту логику, а также осознали, что она превосходит их по рангу. У того, что нанёс удар, было подобающе виноватое лицо, когда он отступил назад на своё место, сжав в пальцах серебряную цепь.
Демон между ними выпрямился и с непроницаемым выражением лица смотрел на неё из-за своих тёмных очков.
Что-то неприятно кольнуло Казариэль, и она ощутила, как ее перья непроизвольно ощетинились. Она почувствовала себя… нечистой, чего не происходило уже очень давно, и это ощущение было далеко не обнадеживающим.
– Он получит то, что его ждёт, в своё время, – добавила она холодно, отрывая глаза от демона и устремляя взгляд прямо перед собой.
Мгновение спустя Самкиэль вернулся из тени арсенала и мрачно кивнул четырём Престолам. Они двинулись вперёд, уводя за собой демона, стоявшего в середине. Она не пожалела, когда он скрылся.
Казариэль оставалась у открытой двери, спиной к заброшенному арсеналу и осматривала изумрудные холмы. Довольно скоро ее строгая военная стойка стала чуть более расслабленной, а глаза устремились к кристальному небу, обводя взглядом его блестящую даль, пока она прислушивалась к звяканью цепей в здании.
– Да ладно, ну, неужели это правда обязательно? – послышалось позади неё, и она узнала голос демона. Он все ещё звучал поразительно спокойно, но ей показалось, что она различила нотки хорошо скрываемого трепета.
Ответа от ангелов не последовало, раздался только скрежет двух металлических предметов друг о друга и ещё один резкий протест демона:
– Что, по-вашему, я сделаю? Наколдую себе, блин, адского пса?
Казариэль устремила взгляд к горизонту и попыталась не замечать лязганья затягивающихся цепей.
Хотя она знала, что демон заслужил все, что Самкиэль ему готовил за его злодеяния против Небес и ее братьев, была, возможно, очень маленькая, очень незначительная частичка ее, которой… может быть… совсем чуть-чуть это не нравилось.
Демон вскрикнул, и внезапно до неё стали доноситься звуки возни.
Казариэль поспешно обернулась и заглянула внутрь, стараясь определить в полутьме комнаты, не нужно ли помочь братьям одолеть пленника.
Демон, теперь уже лишившийся своих тёмных очков и закованный в серебряный ошейник, был у дальней стены. Его руки были вздёрнуты над головой цепью от кандалов, которая была продета через кольцо в стене под потолком. Враг, однако, обхватил руками цепи и подтянулся на них: поджав ноги, он яростно пинал ими любого, кто пытался подойти, так что весь его вес держался на его скованных запястьях.
Ближе всех стоявший к нему брат Казариэль, сделал выпад и получил прямой удар в челюсть. Ангел попытался схватить врага за ступню, но поймал лишь воздух.
– А ну, получите, зассссранцы ссс нимбами, – шипел демон, перехватывая цепи поудобнее.
Двое оставшихся Престолов обменялись мрачными взглядами и шагнули вперёд, держа руки наготове и расправив крылья.
Пока враг отвлёкся, раздавая удары своим новым противникам, Казариэль наблюдала, как Самкиэль медленно приблизился, держась очень близко к стене вне поля зрения демона.
Потом его руки метнулись вперёд и схватили ведущий край одного из блестящих чёрных крыльев врага и, потянув, раскрыли его.
– Эй! – вскрикнул демон, быстро переключив внимание на более сильного ангела. Престолы поняли, что делает Самкиэль, и двинулись на помощь, отступая из области, куда попадали удары демона, и заходя вместо этого сбоку. Они забрали крыло демона у Самкиэля и рывком раскрыли его полнее, в то время как Власть покинул поле зрения Казариэль.
Мгновением позже Самкиэль вернулся с молотом и массивным серебряным колом. Он был где-то около трёх дюймов в диаметре и девяти дюймов в длину, и Казариэль осознала с внезапной невольной дрожью, что именно Самкиэль собирался с ним делать.
Демон, похоже, понял это одновременно с ней, его глаза в ужасе распахнулись, а затем прищурились, и он снова уронил ноги на землю. Цепи глухо звякнули, когда его вес вновь опустился на пол.
– Вы ханжесссские ублюдки, – прошипел враг. – Даже на хрен не ссссмейте.
Понадобились усилия всех четырёх Престолов, чтобы полностью растянуть крыло демона и удержать его в таком положении.
Враг теперь уже яростно боролся, дергая за свои наручники и пытаясь вывернуться. Его крыло металось туда-сюда в попытках вырваться на свободу, прекрасные чёрные перья мелькали тут и там в отчаянном стремлении демона спастись. После нескольких долгих секунд ангелам удалось хорошенько захватить крыло врага, они с силой ударили его о стену и удерживали там.
– Ох, ты очень об этом пожалеешь, – прорычал демон, но Казариэль слышала страх в его голосе, когда он пытался освободиться.
Самкиэль поднял огромный серебряный гвоздь и приставил его кончиком к главному суставу крыла демона, в месте соединения нескольких хрупких косточек. Он занёс молот.
Казариэль не могла смотреть. Ее собственные крылья сочувственно заныли, и она быстро отвернулась, снова обратив взгляд к красоте Небес.
Раздался резкий удар металла о металл и демон закричал.
Если бы в Раю жили птицы, то все они с криками взвились бы в небо. Казариэль закрыла глаза.
Прогремел второй удар металла, и вопль демона скакнул на октаву выше и надломился.
К третьему удару враг судорожно ловил ртом воздух.
– Пожалуйсссста… Бо… Ссса… Я не… Я ничего не знаю.
– Так, а вот это просто-напросто ложь, – невозмутимо сказал Самкиэль.
– Нет, я… – голос подвёл демона, сбившись на хриплые судорожные вдохи.
– Не хочешь ли рассказать нам, как ты подчинил ангела Начало Азирафеля своему заклятию? – рассудительно говорил Самкиэль.
– Я… Я этого не делал, ублюдки…
– Берите второе крыло.
Казариэль ждала, что демон будет молить о пощаде. Вместо этого он затих, а ещё через мгновение она снова услышала его крик, когда звук молота эхом раскатился по маленькому помещению.
К концу демон вновь судорожно дышал, мучительно и хрипло.
– А теперь говори, демон, если желаешь сократить свою заслуженную кару.
Послышался прерывистый вздох, а потом демон сказал сорванным голосом:
– Я… Я скажу все, что вы хотите знать.
– Отлично.
Казариэль не отрывала взгляда от холмов, когда четыре Престола, которые привели демона, вышли из арсенала. Когда они проходили мимо неё, она проворно повернулась и закрыла дверь, оставляя Самкиэля за его работой.
Когда она толкнула тяжёлую дверь, чтобы закрыть ее, то увидела, что демон висит в своих цепях, а оба его крыла распахнуты и пригвождены к стене позади него. Свежие красные струйки уже ползли вниз по ухоженным, блестящим перьям, разрушая эту хрупкую красоту.
Демон дрожал, кончики его крыльев трепетали, но голос был решительным, когда он сказал:
– Ты должен знать, это заклятие демоны держали в секрете многие тысячелетия…
Казариэль закрыла дверь.
~~***~~
В ее вторую смену на карауле у заброшенного арсенала Казариэль ничего не оставалось, кроме как слушать, как Самкиэль продолжает давить на пленника, выпытывая его секреты. Первые минут десять было относительно тихо, толстые стены приглушали их разговор. Когда демон закричал, Казариэль подпрыгнула на три дюйма и наполовину вытащила меч из ножен от неожиданного звука.
Она ненавидела эту должность. Ну, не ненавидела, конечно: как правило, ангелы ни к чему не испытывают ненависти. «Неприязнь» будет более подходящим словом. «Неоднозначные чувства» – ещё лучше.
В основном дело было в криках.
Часть ее, которая твердила, что все создания ее Отца бесценны, чувствовала по какой-то необъяснимой причине, что эта благосклонность, естественно, должна распространяться даже на демонов. Казариэль знала, что это абсурд: ни один другой ангел из всех, кого она когда-либо встречала, так не думал.
Падшие были их злейшими Врагами – они совершили такие тяжкие грехи, что Отцу пришлось изгнать их из Рая за их злодеяния.
Существо, кричащее в агонии в здании у нее за ее спиной, было коварным, – часто говорила она себе. Он, вероятно, совершал такие же мерзости, когда был в аду, и делал это с наслаждением. Казариэль помнила Падение, хоть и смутно, и знала, что много хороших ангелов было убито будущими демонами.
А этот демон, – напомнила она себе, – обнаружил заклятие, которое могло давать ему контроль над ангелом. Это была… катастрофа. Переломный момент.
Эта логика, однако, не помешала ей почувствовать укол жалости, когда она открыла дверь, чтобы выпустить Самкиэля, и увидела демона, который безвольно висел в своих цепях, истекая кровью и страшно дрожа.
Он не был похож на кого-то, кто мог бы изобрести заклинание, подчиняющее ангелов, но, может быть, с ними так было всегда.
~~***~~
Ее третья смена почти целиком была наполнена криками и всхлипами.
Ближе к концу (слава богу, короткого) караула Самкиэль вышел из арсенала с тремя длинными блестящими, черными перьями.
Казариэль старательно изобразила на лице уважительное равнодушие, когда ангел Власть подал их ей.
– Избавься от них, когда явится твой сменщик, – приказал Самкиэль.
– Да, сэр, – послушно согласилась Казариэль. Самкиэль коротко кивнул.
– Он вряд ли теперь продержится долго, – заметил Власть, обращаясь не столько к Казариэль, сколько к пространству у неё за плечом. – Мощь Небес сокрушит его злую душу. Если потребуется подводить его к краю смерти снова и снова, пока его дух не надломится и он не закричит, моля, чтобы это прекратилось – да будет сделано сие во славу Отца нашего.
– Да, сэр, – снова сказала Казариэль, куда менее охотно.
Самкиэль опять кивнул, на этот раз удовлетворенно, повернулся и пошёл вниз по белой кирпичной дороге.
Когда он ушёл, Казариэль задумчиво вздохнула. Она опустила взгляд на перья, которые держала. Каждое было длиннее, чем вся ее рука, и стержень располагался очень близко к одному из краев оперения. Она сразу узнала в них первостепенные маховые – вид длинных перьев, находящихся ближе всего к ведущему краю крыла.
И крайние три дюйма каждого пера в тех местах, где они были насильно вырваны с корнем, намокли от крови.
Крылья самой Казариэль сочувственно вспыхнули, а пальцы слегка коснулись блестящего оперения. Неудивительно, что крики демона были так отчаянны. Первостепенные маховые были практически спаяны с костью у кисти, рядом с ведущим суставом – тем самым, в который Самкиэль вбил тот огромный штырь.
Она не пожелала бы такой боли никому.
Взгляд Казариэль скользил по длине перьев, и она не могла не восхищаться их блестящим, чёрным сиянием. Переливающиеся краски играли на эбеновом оперении совсем так же, как радужный и звездный свет мерцал на ее собственных сверкающих белых перьях, но сам чёрный фон делал это зрелище завораживающим.
Рука Казариэль сомкнулась на перьях, и она знала, что не «избавится» от них таким способом, который одобрил бы Самкиэль.
Отодвинув пока что вопрос о том, что делать с перьями, на задворки сознания, Казариэль подошла к слегка приоткрытой двери, из которой только что вышел Самкиэль, собираясь запереть все семь замков, как она делала это каждый раз, когда пленник оставался один.
Ее пальцы замерли на замке, не успев полностью захлопнуть дверь и запереть ее. Потом любопытство овладело ею, и она приоткрыла дверь ещё на несколько дюймов и просунула в отверстие голову.
Первым, что поразило ее, был запах. Вся комната пропахла кровью, потом и страхом, мерзкая вонь висела в воздухе тяжелым облаком. Глазам Казариэль потребовалось мгновение, чтобы приспособиться к полутьме, а когда это произошло, она вздрогнула от жалости.
Демон был по-прежнему пригвожден к дальней стене, его голова была опущена, а крылья бессильно поникли. На теле Падшего ангела было столько струек и пятен крови, что было трудно определить, что он прибыл сюда в изящном чёрном костюме. Кровь все ещё обильно текла по его перьям, заставляя их слипаться, и когда-то прекрасные крылья теперь были изорваны.
Похоже, каждое второе маховое перо было вырвано, а те, что остались, были взъерошены и торчали в неестественном направлении, разрушая общее великолепие, которое так притягивало когда-то ее взгляд.
Падший ангел, по-видимому, был без сознания, что, вероятно, было к лучшему.
– Просто скажи им, что ты знаешь, – мягко прошептала она, зная, что демон ее не слышит, но чувствуя, что что-то все же нужно сказать. – Просто скажи им правду. Бога ради, спаси себя. Ты знаешь, как.
Казариэль глядела на неподвижный, жалкий силуэт истерзанного демона и с ужасом думала, каким же должен быть Ад, если это существо боится его кары больше, чем того, что в данный момент с ним творят Небеса.
Неуверенно поджав губы, Херувим убрала голову и принялась запирать дверь.
~~***~~
В своё четвёртое дежурство на страже несчастного пленника она почувствовала облегчение, когда Самкиэль не пришёл.
Вместо этого она молча стояла у двери и любовалась красотой Небес.
Она размышляла о безыскусной прелести бриза, когда услышала слабый звук. Это был не более чем тихий кашель, но он повторился вновь мгновение спустя. Прошла минута, прежде чем Казариэль сообразила, что звук доносится из-за двери, которую она охраняла, и еще одна, прежде чем она поняла, что пленник плакал.
Ну, плакал не в смысле «проливал слезы», потому что всем известно, что демоны не могут этого делать, но в том смысле, что он всхлипывал так часто, что не успевал дышать.
Казариэль неловко поежилась, но она мало что могла сделать, и это все равно было не ей решать. Если задуматься, она поняла, что до этого момента даже не знала, что демоны вообще способны чувствовать печаль, хотя жалость к себе, вероятно, не исключалась. Никто из демонов, которые ей встречались в прошлом, не был расположен ни к чему, кроме как усмехнуться и попытаться убить ее.
Она поймала себя на том, что снова размышляет, почему демон просто не скажет Самкиэлю, как он околдовал ангела Начало, работающего на Земле. Предположим, это стратегически ценное заклинание, но она не могла представить, чтобы демон предпочел верность Аду возможности спасти свою шкуру – в прямом смысле, в данном случае.
Казариэль вспомнила, что, когда врага привели к арсеналу, он заявлял о своём неведении. И она вдруг задумалась: может быть, демон и правда ничего не знал? Это определенно объяснило бы его нежелание говорить – она не ожидала, что хоть кто-нибудь смог бы продержаться неделю у Самкиэля, а демон был здесь уже вдвое дольше.
Херувим несколько раз повертела эту идею в своих мыслях, а затем отбросила ее. Начало Азирафель явно был каким-то образом побеждён, и этот враг был несомненно виновен.
Что-то было не так: должно быть, демону просто грозило нечто ужасное от Ада, если он кому-нибудь расскажет.
Довольная тем, что разрешила задачу в своих мыслях, Казариэль вернулась к созерцанию холмов и изо всех сил попыталась не обращать внимания на отчаянные мучительные всхлипы в камере за ее спиной.
~~***~~
Казариэль насторожилась, схватившись за рукоять меча и опустив руку, когда подошёл Самкиэль. На этот раз он был не один.
Она бы не узнала второго ангела, если бы только Небеса не гудели о нем последние дни. Совсем недавно он, Азирафель, официальный представитель Рая на Земле, вернулся со своего поста. Казариэль, к сожалению, пропустила его волнующую речь, которую он, по всей видимости, произнёс перед Михаилом и собранием их братьев и сестёр, но она слышала достаточную ее часть из других уст, чтобы составить впечатление о том, что было сказано.
Начало, по всей видимости, подтвердил существование заклятия, наложенного на него демоном, но объяснил, что освободился от него, когда враг был пойман Небесами. И теперь он готовился отомстить существу, которое, несомненно, заставляло его совершать ужасные и злобные деяния.
Видя его сейчас, Казариэль не знала, чего она ожидала, но явно не этого. Во-первых, Начало был ниже, чем она себе представляла, и полнее. Кроме того, он был одет в какую-то мягкую на вид цветную тунику, какие, вероятно, сейчас были в ходу на Земле. Она могла бы усомниться, что это был тот самый ангел, рассказы о котором она слышала, если бы не его состояние.
Начало был в ярости. Казариэль чувствовала гнев, раскатывавшийся от него на семь метров вокруг, чуть ли не обретавший физическое воплощение.
Ей пришлось приложить немало силы воли, чтобы не отпрянуть инстинктивно, и напомнить себе, что гнев Начала направлен не на неё.
Казариэль кольнуло тревогой при мысли о том, что сила этой ярости обрушится на измученного беднягу, беспомощно висящего в комнате за ее спиной, но не ей было возражать.
Вместо этого она принялась открывать семь замков, успев как раз к тому времени, когда Самкиэль и Азирафель прибыли.
Начало бросил на неё оценивающий взгляд, когда проходил мимо; Самкиэль не снизошёл даже до этого.
Когда двое ангелов проникли в комнату, Казариэль тщательно закрыла за ними дверь и вернулась на свой пост. Хотя Азирафель сам подтвердил, что демон обнаружил заклинание, которое могло контролировать ангелов, она все равно не могла отделаться от мысли, что месть – даже справедливая – никогда не выход из положения.
Особенно месть тому, кто и так уже столько страдал.
Не то чтобы ее мнение имело значение, – напомнила она себе: то, что она думала, было несущественно. Она делала то, что ей говорили, и поднялась по служебной лестнице благодаря этому. Их Отец сообщал свою непостижимую волю Архангелам, и они направляли действия ее начальства и ее собственные. Именно так она знала, что делает хорошее и правильное дело.
Прошло совсем немного времени, прежде чем из комнаты раздался сдавленный крик, за которым последовал глухой удар, а потом – тишина.
Казариэль продолжала смотреть вперёд, размышляя над тем, какие ужасные вещи ожидают бедного демона. Она надеялась, что, если Азирафель собирается убить его, он, по крайней мере, сделает это быстро.
Мысль едва успела пронестись у неё в голове, когда позади неё раздался резкий, мучительный вопль. Он сломался, превратившись в хриплый всхлип, и стал таким тихим, что ей было почти не слышно его из-за тяжёлой двери.
Мигом позже послышался второй крик, потише, а затем все смолкло. Казариэль переступила с ноги на ногу, пытаясь стряхнуть с себя ощущение, что она не должна просто стоять без дела, когда с кем-то – пусть даже с коварным демоном, контролирующим разум – обращаются вот так.
Последовал долгий период почти полной тишины, за время которого Казариэль наполовину убедила себя, что все хорошо, и она, как обычно, охраняет тронный зал Небес.
Потом неожиданно дверь открылась. Казариэль вздрогнула и быстро обернулась: Самкиэль обычно был внутри по меньшей мере пятнадцать минут. А тут едва ли прошло пять. Азирафель проскользнул в дверь, и почти захлопнул ее за собой, так что она осталась открытой всего на один-два дюйма.
Начало казался значительно менее рассерженным, чем всего несколько минут назад: он больше не светился избытком силы, как минимум. На самом деле, лицо ангела приняло почти извиняющееся выражение.
– Здравствуйте. Простите, я хотел спросить, не могли бы вы, пожалуйста, одолжить мне свой меч?
Казариэль посмотрела на низшего по рангу ангела в замешательстве. Она уже наполовину вытащила оружие из ножен, собираясь отдать его Началу, когда додумалась спросить:
– Зачем?
В тот момент, когда слово слетело с уст, она поняла, что не стоило о таком спрашивать: ангелы не подвергают приказы сомнению, и, хоть Азирафель был всего лишь Началом, он в данный момент выполнял работу Самкиэля (а потому был наделён его властью), который был выше ее по рангу. Ее наверняка ждет суровый выговор за это, возможно, даже отставка с этого особого поста.
Вместо этого Азирафель просто слабо улыбнулся ей.
– Ну, видите ли, мы почти подобрались к делу с дорогим Кр… в смысле, с мерзким демоном, и подумали, что меч мог бы очень пригодиться.
Казариэль некоторое время просто таращилась на него, разрываясь между ужасом и облегчением. Она протянула меч, больше не раздумывая.
Она так отвлеклась, пытаясь решить, как лучше поблагодарить Начало за его благоразумие, что не заметила, как Азирафель занес рукоять над ее головой, пока не стало слишком поздно.
~~***~~
Когда Казариэль очнулась, ее голова раскалывалась.
Моргнув, она открыла глаза и сразу поняла, что лежит на земле перед зданием, которое поклялась охранять.
Она быстро села, убрав пульсирующий синяк на виске силой мысли. Ее рука автоматически скользнула к мечу, только чтобы напомнить ей, что его больше там нет.
Она повертела головой, и именно тогда поняла, что, по всей видимости, прошло совсем немного времени, потому что коварный Начало все ещё был здесь.
Азирафель находился менее чем в десяти метрах от неё и торопился по направлению к углу арсенала. Его огромные белые крылья были расправлены за спиной, и одно из них заботливо держалось у дальнего плеча худой темной фигуры рядом с ним. Она видела, что демон тяжело опирается на Азирафеля, длинные угольно-чёрные крылья волочились за ним по земле – не более, чем месивом чёрных перьев, оставлявшим алые полосы на изумрудной траве.
Казариэль смотрела им вслед, слегка раскрыв рот, пока они не исчезли за углом.
Ей следовало пробить тревогу.
Она знала, что следовало.
А ещё лучше, ей следовало бы подняться на ноги и бежать за ними: она легко смогла бы одолеть демона, а он был единственным, кого ей было поручено сторожить.
Но несколько мыслей последовательно пронеслись у неё в голове.
Первая была о том, как демон обессиленно опирался на ангела, позволяя увести себя с места допро… пытки. Ей стоит называть вещи своими именами.
Вторая была о том, как бережно крыло Азирафеля придерживало врага, и о том, что он явно вырубил ее, чтобы спасти демона.
Третья была о том, что Азирафель никоим образом не мог делать это, находясь под влиянием заклятия, которым демон предположительно околдовал его. Она вспомнила его ярость и задумалась, что, может быть, она была направлена вовсе не на демона. Казариэль искренне сомневалась, что эмоции такой силы можно внушить заклинанием – и это ещё при условии, что демон каким-то образом смог бы сохранить свой контроль, даже находясь в руках Небес.
Четвёртой мыслью было то, что ей не очень-то хотелось их останавливать.
Долгое время Казариэль просто сидела, борясь с собой. Каждая частичка милосердия и доброты в ней хотела позволить бедному демону уйти, но всё, чему ее учили и что рассказывали, требовало исполнить долг и поймать пленника, которого ей поручили охранять.
В конце концов, она просидела там так долго, что решение было принято за неё: вдалеке раздался рев труб. Кто-то другой подал сигнал тревоги.
Казариэль медленно встала и отряхнулась. Затем, притворившись, что не представляет, куда отправились беглецы, она заглянула в заброшенный арсенал.
В глубине комнаты она с некоторым удивлением увидела Самкиэля, лежавшего на полу с распростертыми крыльями. Огромное красное пятно расплывалось под ним.
Она могла сказать, что он мертв, даже на таком расстоянии и, хотя Казариэль и почувствовала непроизвольный укол уважительной печали, она не могла на самом деле заставить себя пожалеть об этом.
Как правило, ангелы не питают ненависти или неприязни к другим ангелам, но среди них есть такие, к которым многие определенно испытывают неоднозначные чувства.
— Это что за осадное положение?! Девочки, если вам так приспичило — там целая толпа! — возмущенно всплеснула ладонями дама и поджала губы при виде брошек на груди у девушек. Окинула взглядом вздрогнувшего дроу. Ей хватило одного взгляда, чтобы налепить на всех троих ценники. Эльфик подойдет для богатеньких извращенцев и злобных дамочек. Стриженая барышня… Ладная фигурой, кожа чистая, глаза колдовские, родинка блядская — явно найдутся любители. А плоская девочка, конечно, высоковата, но с такими локонами и чистой кожей от извращенцев отбоя не будет. Впрочем, эти мысли проскользнули лишь на долю секунды. Она явно быстро поняла, зачем здесь эти трое, и ей это не понравилось.
— Позвольте узнать, почему поверенные лорда ректора пришли в мое скромное заведение?
— Из надежных источников нам стало известно, что в этом заведении находятся дочери одного архимага. Талантливых магов мало, потому мы явились сюда в их поисках, — объяснила Велена.
Даму слегка перекосило.
Она мрачно потрясла небольшой серебристый колокольчик.
— Срочный сбор, — провозгласила она.
И сбор начался. Сбежались и девушки, отдыхавшие в холле на мягких диванах, и все отовсюду. Да и не только девушки.
Самые разные. Как русоволосые и смуглые уроженки этого королевства, так и откровенная экзотика, например, красотка-полудроу, несколько полуэльфиек и даже на четверть нимфа.
В огромном, обширном холле стало тесно. Были здесь как взрослые — уже лет двадцати с небольшим женщины, так и совсем небольшие дети неопределенного пола — лет двенадцати от силы.
— Полагаю, вы не найдете ничего особенного, но я охотно иду вам навстречу, — заявила хозяйка заведения, обводя добрую сотню с лишним народа широким жестком.
Велена тихо хихикнула. Даже без того счётчика, что был сейчас у Марьи, она видела много сильных, но нераскрытых аур. Вот у полудроу… там пожарище прямо! И у нескольких малюток…
Марья покачала головой, рассматривая девушек. Детей было особенно жалко. Впрочем, уже взрослые девушки наверняка попали сюда в таком же полудетском возрасте.
— Внимание! Девочки, мы просто проверим вас на наличие магических способностей! Просьба не паниковать — это не больно и не опасно для жизни. Те, у кого найдутся зачатки дара или полноценный магический дар, смогут обучаться в городской школе магии… — ведьма перевела дух, поскольку девчонки тут же зашептались и запросились первыми на проверку. Шанс вырваться из борделя был слишком неожиданным и, похоже, единственно возможным, поэтому им желали воспользоваться все. Даже парни.
— Тихо! — прикрикнула хозяйка борделя, и в холле тут же воцарилась тишина.
И проверка началась. Марья честно приглядывалась к каждой девушке, независимо от возраста. У многих действительно имелись крупицы дара, некоторые просто имели особенности в ауре из-за гремучей смеси рас в крови. Полукровок, квартеронов и прочих потомков, смешавшихся в самых причудливых вариациях, здесь было не счесть. Скорее, проще было выловить чистокровных людей.
Счетчик послушно щелкал, находя дар, минимально годный для вступления в школу. Первый. Второй. Третий… Седьмой. Велена тихо хихикнула на десятом щелчке. Перед той самой полудроу счетчик пикнул особенно громко.
— Как думаешь, у архимага может быть такая дочь? — шепнула Велена громко, на весь холл.
— Да я откуда знаю, с кем он трахался? — не выдержала Марья. — Он мне список не выдавал, а ректор сказал — брать всех, кто с магическим даром. Магия есть — значит, его дочь! — она говорила тоже не стесняясь и достаточно громко, чтобы почтенная хозяйка борделя слышала, да и все остальные мотали на ус.
Дар обнаружился и у пары парней, и почти у половины малявок. Такими темпами количество детей архимага выросло с задокументированных четверых до восемнадцати и продолжало расти. Марья только досадливо стискивала брошку, продолжавшую пищать и пищать. То громче, то тише, то просто щелкая. Из сотни с хвостиком толкущихся в холле работников борделя как минимум тридцать имели все шансы попасть в школу магии, а еще несколько могли претендовать на уютное такое креслице преподавателя после собственного обучения.
— Вроде бы все, — ведьма обошла с брошкой очередной круг, обвела рукой оставшихся ребят. Больше ничего не пищало, не шуршало и не трещало. Значит, действительно все.
Агнад подобрал челюсть, шокированно рассматривая такое количество «детишек» архимага.
— Дамы, простите, а он что… совсем не умеет своей магией пользоваться? — дроу растерянно моргал, переводя взгляд с одной девушки на другую. Да уж, настрогал его клиент детишек, так настрогал. Он воссоздал умильно-глуповатое выражение на лице, не желая срывать дамам игру. Хотят забрать всех, так пусть берут всех одаренных.
— Ну сам видишь, — развела руками Марья.
— Нет, подождите, тут какая-то ошибка! — дородная хозяйка борделя едва не сбила парочку своих работников, проходя к пришедшим проверяющим. — Не может быть, чтобы они все были бастардами архимага. Вот Лелина так точно родилась от эльфа, уши какие, видели? — женщина бесцеремонно ухватила полуэльфийку за ухо.
— Полно, ее мать вполне могла быть эльфийкой! — улыбнулась Велена. — Вы же видите, эти архимаги такие затейники, — ее улыбка стала донельзя скабрезной и многозначительной. Так называемые дети архимага согласно закивали, явно готовые называться хоть лягушками, хоть кем, но свалить из этого злачного местечка. — Итак, у нас получается двадцать восемь дочерей и пять сыновей, — фея опять издала скабрезный смешок, а свежеиспеченные дети архимага опять закивали. Кажется, репутация архимага Шастани очень скоро будет испорчена и так…
— Я разберусь с этим, — хозяйке борделя «Шаловливые пальчики» очень не улыбалось потерять добрую треть своих работников и лишиться стабильной прибыли.
— Отлично, все вопросы к архимагам и ректору школы, — пожала плечами Марья. — Кто его знает, может, он тут не один шалил, а с коллегами?
Копаться в чужом грязном белье ведьме было мерзко. Но тот придурок сам виноват — испортил жизнь студентам. Пусть теперь побегает, доказывая, что вот эти вот красотки и красавцы — плоды не его постельного усердия, а чьего-то чужого. На ребятах не написано, а сами они скажут что угодно, лишь бы не возвращаться в бордель.
Марья тихо выдохнула. Да, кажется, это заведение для избавления от удачи ей уже закрыто. Толстая хозяйка в жизни ее сюда больше не впустит, памятуя о капитальных убытках. Искать другое слишком поздно — нужно еще новых студентов отвести в школу, показать ректору. А задерживаться дольше в городе опасно для ее дома и оставшихся в нем обитателей. Кто знает, что там творится в том бардаке…
— Ладно, все, кто с даром, идут с нами в школу, все, кто без дара — остаются тут, — женщина поморщилась и чихнула. — Ну и духи у вас ядреные… — она вяло махнула рукой, повторно чихая.
Велена тоже чихнула, прикладывая все силы для того, чтоб не пошатнуться.
Хозяйка борделя в ответ на это лишь недовольно хмыкнула.
Шествие новых студентов в школу собрало чертову тучу зевак, с легкой подачи Велены о том, что все это предположительно бастарды известного всем архимага Шастани.
В толпе народа и без того ослабевшая Велена вдруг закашлялась от острого запаха аконита. Чьи-то крепкие руки подхватили пошатнувшуюся девушку и ловко отделили от толпы. Мотивировалось это помощью обморочной девице.
По прибытии в школу всей толпы немудрено было, что случился фурор.
— Госпожа Ведьма… Ваша подруга пропала… — тихо шепнул Марье на ухо шпион.
Ведьма, и без того замотанная попытками удержать от бегства будущих студентов, присмотром за посторонними, которые норовили то и дело пихнуть или ущипнуть кого-то из явно знакомых им девиц, и прочим добром, только схватилась за голову.
Мощным пинком по воротам она врубила сигналку и за минуту к их процессии выбежала вся охрана школы, с десяток преподавателей и куча любознательных студентов, пришедших узнать, что тут случилось.
— Короче, господа, принимайте бастардов Шастани или чьи они там бастарды, а нам некогда, — Марья развернулась и прихватила дроу за рукав, чтобы и он ненароком не потерялся. — Пошли, скорее всего, она отделилась от нас на площади, больше негде… Там такая давка была, что и черта запинали бы.
Марья оглянулась и в одном из окон школы приметила довольно ухмыляющегося ректора. Вот уж кому потеха… а ей проблемы. Ну и куда могла пропасть фея?
На площади кроме праздного народа никого не оказалось.
Дроу принюхался и чихнул.
— Здесь в воздухе распылили аконит. Для людей не вреднее пыли, — тихо прошелестел он. — Ваша подруга оборотень?
— Увы, она фея, — печально проговорила Марья, не чувствуя в воздухе ничего необычного. Зато на их колоритную парочку, нюхающую воздух, уже косились прохожие. — И аконит ей тоже вреден, правда, не совсем так, как оборотню.
— Охтар фаштаг! — шокированно выругался дроу. Кажется, эта ведьма изначально была не единственным сказочным персонажем истории, в которую он влип.
***
Велена пришла в себя, вися у кого-то на плече. Она не потеряла сознание, просто ослабла ужасно. Настолько, что дышать еле могла. Вокруг негромко гоготали мужики.
— Вас никто не видел? — этот голос был фее знаком. И она в шоке выдохнула.
— Да кто бы нас в той толпе увидел!
— Что ж, передайте ведьме послание. Не хочет по-хорошему, можно со всех пользу получить, — довольно сказал тот самый барон…
***
Марья с Агнадом обошли всю площадь вдоль и поперек, поспрашивали у торговцев насчет высокой воительницы с белой косой, которой могло стать плохо от остаточной магии, так ничего толком не добились и решили для начала прошвырнуться по закоулкам, вдруг где-то случилась резня или драка. Велена частенько влипала в драки, а следы поножовщины так сразу не спрячешь. Увы, и тут все было глухо. Они лишь спугнули нескольких карманников и одного обдолбыша, нанюхавшегося какой-то дряни и ловящего глюки за углом неказистого покосившегося дома.
Агнад опять чихнул и нырнул в переулок.
— Отсюда пахнет аконитом, девушкой и мужчинами. Три разных запаха, пять… — прошелестел он, глядя вперед, в темень закоулков.
Ведьма потянулась в ту сторону, но закономерно ничего не вынюхала, решив полностью положиться на невольного спутника. Вечерело, сумерки опускались на город, при таком свете было видно хуже всего. Марья упрямо шла вперед за эльфом, пытаясь понять, куда могла забрести Велена в компании нескольких мужиков и даже без трупов по дороге. И главное — зачем? Или это ее не такое уж давнее гильдейское прошлое напомнило о себе? Встретила давних знакомых, решила переговорить… но какого черта в такой глуши? Неужели больше нигде местечка спокойного не было?
Чем дальше они шли, тем беднее становились дома и опаснее закоулки. Пару раз мужички обознались, зато Марья попрактиковалась с проклятием чесотки…
— И чего это фее не сиделось в какой-нибудь таверне? — не выдержала ведьма, вступив в какую-то очень неаппетитную лужу. Беда в том, что и обойти ее в узком переулке невозможно, а прыгать — еще неизвестно, допрыгнешь до ее края или свалишься в вонючую скользкую жижу.
Агнад хотел было что-то ответить, но метнулся вперед, притискивая к стене какого-то мальчишку. Лезвие маленького нагрудного кинжала коснулось тощей шеи.
— Группа мужчин и девушка с белыми волосами. Ты их видел. Куда пошли?! — тихо рыкнул он, приподнимая с глаз повязку.
— Ик… Мамочка… были, целая толпа, чужаки. И девушку несли, не знаю, живую или нет… — проблеял перепуганный воришка, мечтая упасть в обморок от ужаса. Дроу пугать умели.
Не успел он продолжить допрос, как со стороны площади раздался негромкий вопль. К ним со светящимся пульсаром в руке несся давешний алхимик, толпившийся у борделя.
Джонатан
Сквозь прозрачные стенки капсулы орбитального лифта, с головокружительной скоростью несущейся вдоль ствола чудовищной Ветви в направлении Портограда у её основания, Джонатан любовался разворачивающимися перед ним пейзажами древомира Диакола.
Великое Древо покрывало всю поверхность Диаколы целиком, без остатка. Чудовищное плетение циклопических Ветвей, распадающихся на порядки всё более и более истончающихся побегов, давно укрыло под собой континенты и океаны, спрятало под своим зелёным пологом долины и горы, сформировав новые, полные растительной жизни хребты из вздымающихся к небесам Ветвей и долины плотно сросшихся между собой горизонтальных стволов. Древо запустило ненасытные хоботы корней в самые недра, выпивая из планетной тверди необходимые ему элементы, и протянуло щупальца Портоградов в открытый космос, чтобы оттуда получать те ресурсы, которыми изначально была небогата материнская планета, или которые уже истощились за время, в течение которого Древо превратилось из Первого ствола на субэкваториальном континенте в распространившуюся на всю планету сеть Ветвей, Корней и Стволов, многие, многие тысячи лет назад слившихся с приютившей его планетой в единое целое, образовав Древомир.
Необозримое волнующееся море листвы, формирующей единую Крону Великого Древа, было нескончаемым источником энергии и огромными легкими, насыщающими атмосферу кислородом. Сосуды гигантских Ветвей стали единой транспортной сетью, способной доставлять любые грузы в любую точку планеты. Трубопроводы и туннели метро, резервуары и хранилища, многомиллиардные Древограды умеренного пояса… И поезда, поезда!
Живые Поезда Диаколы, мчащиеся по бескрайней паутине путей по всем ярусам и Ветвям Древомира от Корней до самой Кроны, привлекали на планету путешественников со всей Галактики. В эпоху, когда путешествия между звёзд стали совершенно обычным и весьма скучным в плане яркости впечатлений делом, многодневные поездки на поездах по постоянно меняющемуся ландшафту Древомира приобрели в одночасье небывалую популярность среди уставших от царящего повсюду порядка и изобилия граждан всех без исключения обитаемой вселенной. Когда войны канули в лету с воцарением единых внутрисистемных государств и строгим контролем за межзвёздными переходами, осуществляемыми неподкупными оригамистами каждой из населённых систем, именно межзвёздный туризм сделался практически единственным стимулом для переселения и миграций больших человеческих групп.
Каждый из населённых миров стремился стать обладателем как можно большего числа достопримечательностей, способных своей уникальностью привлечь в системы туристов и приносимые ими в качестве платы за переход потоки энергии. На Юргентоне это были Поющие Горы, на Эталоне — Небесные Рифы с сонмом их разномастных обитателей, стремительные Цветные Ледники на Снегаурусе, Дрейфующие Острова на Плеске… Древоград Диакола славился прежде всего своими Поездами.
Именно на «Алую Стрелу», самый знаменитый в Галактике транспланетарный экспресс, и купил билет Джонатан, выложив за него совершенно безумную сумму, но ничуть не жалея об этом. Во время своего путешествия он не раз задавал вопрос — а был бы он столь же настойчив в своем преследовании сбежавшей невесты, вздумай она отправиться в какой-то другой населённый мир, где не было поездов? Ответа он не находил — а возможно, просто не хотел самому себе признаваться в собственной одержимости, помня, что в каждом мужчине до самой смерти жив мальчишка, а каждый мальчишка от поездов без ума.
Джонатан кивал своим мыслям, стараясь не замечать, что воспоминания об их романе с Эльжбетой стремительно теряют яркость по мере того, как Диакола открывает ему всё новые и новые свои чудеса. Он помнит, зачем он здесь, говорил Джонатан себе, и это главное. Главное, конечно же, во что бы то ни стало отыскать среди миллиардов обитателей Древомира Эльжбету, единственную и неповторимую, а всё остальное не так уж и важно…
От этих мыслей его сей же миг отвлекли гигантские гейзеры водяного пара, которые исторгали выводные жерла газовых магистралей, тут и там открывающиеся на поверхность Орбитальной Ветви сквозь грубую до каменной плотности чешую коры. Струи водяного пара формировали плотный облачный полог вокруг гигантского столба Ветви орбитального лифта, позволяя населяющим и обслуживающим её представителям десятка разумных рас обходиться без высотных костюмов и дыхательных масок.
Диакола была популярным среди туристов, а оттого богатым миром, а посему могла позволить себе тратить заработанные оригамистом тераджоули тем способом, каким только заблагорассудится — например, бездумно испаряя атмосферу в околопланетарное пространство, что могло бы вызвать понятное возмущение у обитателей безвоздушных миров, привыкших экономить каждый галлон кислорода… Могло бы — если бы их тут же не зачаровывали и не увлекали, маня за собой, непостижимые чудеса Древомира, познакомиться с которыми наилучшим образом позволяли именно Поезда.
Диакола была планетой чудес, торжеством растительной жизни во всех её проявлениях, единым организмом, управляемым интегрированным надразумом сознаний мириад её обитателей. Диакола зачаровывала своей непостижимостью и звала возвращаться, что многие из числа посетивших её с превеликим удовольствием проделывали вновь и вновь.
В предвкушении встречи с чудом Джонатан прибывал на узловую станцию Лекорейси, что на Главной Ветви Первого Ствола, — туда, где ждала его, запустив полным ходом ферментацию углеводов, разводя пары в своей обширной утробе и притопывая в нетерпении коленчатыми поршнями стремительных ног, «Алая Стрела».
Самый знаменитый поезд в Галактике.
И что удивительного в том, что при виде неё Джонатан позабыл о любимой Эльжбете?
Разговор с Твэлом обещал быть не особо приятным, но поговорить следовало. Не то, чтобы я специально отлынивала, просто как-то оно само получалось — дела, заботы, беготня, драконы опять же… Миры эти все несчастные. Наш студент подогнал Шеату новый еще не заселенный мир, который следовало вручную расположить там, где нам удобно, найти этому миру команду демиургов и приставить к делу. А потом заселить людьми и прочими товарищами, поскольку пихать всех в Приют было уже невозможно. Вот и бегали… Назвали этот мир смешно — Апельсинка — за нежно-оранжевые облака. Атмосфера там такая, но людям дышать можно. Одиннадцатый мир! Подумать только!
Так вот, беседа наша проходила в какой-то из комнат, где я отловила Твэла за шкирку. Горе-супруг хотел слинять, как обычно, но не получилось. В теле бионика многие фортели не провернешь. Я плюхнула его в кресло, благо оно мягкое, да и сила толчка не большая. Не зверь же я, ломать то, что с таким трудом создали.
— Ладно, ты меня извини, я балда. Но скажи одно, почему ты никому ничего не сказал перед тем, как уйти туда, к «черным»? — я уставилась на Твэла. Надо же, он даже свои шикарные черные волосы обрезал в угоду человеческой моде. И сейчас щеголял с вполне милой прической «до плеч». Ему даже шло, только я ведь помню эти густые демонические волосы, толстую прикольную косу с острыми лентами внутри… Жалко… но волосы не голова, отрастут.
— Я писал! — вскинулся бывший демон, смотря на меня честными синими глазами. Немного нервничает? Не помню уже, что у него какой цвет глаз означает. Помню только, что красный — прячься куда можешь, а черный — тебе пиздец, и всему окружающему тоже. Остальные цвета радуги менялись и переплетались так часто, что я уже позабыла их значение. — Я тебе на комм сообщение отправил.
Я неприлично заржала, хватаясь за голову. Черт побери, более удобного способа похерить важную информацию он просто не мог найти! На мой комм каждый день приходит просто море сообщений, дублируя записи с нашего официального сайта. Чаще всего это просьбы протестировать биоников или забрать их, сообщения о купле-продаже неразумных биоников, всякая болтовня в беседках по интересам, торговые сделки века и реклама. В этом потоке затеряться — раз плюнуть. И он… ну вот кто из нас дурак? Кажется, оба.
— Солнце, чтобы сообщить мне важную информацию, надо пилить на связной амулет или вообще вот такенными буквами писать, — я развела руками, показывая размер букв. — А еще лучше эти буквы намагичить и заставить щекотать мне нос. Тогда я, быть может, проснусь и прочитаю. А так все сообщения автоматически удаляются в конце дня…
— Вот и Шеврин твой ржал, — обиделся Твэл и, надувшись, отвернулся. При чем неудачно, в той стороне была только стена с какой-то картиной, на которой было нарисовано нежно-голубое море и парочка чаек. Так что долго наблюдать это ему не понравилось. Он повернулся ко мне и припечатал: — И вообще, у меня связного амулета нет. Я думал… ты меня ненавидишь, потому и не стал говорить лично.
— Решил втихаря совершить подвиг и покорить даму сердца? — съехидничала я, создавая ремешок и круглый шарик, переливающийся всеми цветами радуги — связной амулет. — Держи, настроишь под себя. Как-то упустила я тот момент, что браслетом для связи ты не пользуешься.
— Браслет обиделся, — буркнул Твэл, надевая амулет на левую руку и подгоняя ремешок по размеру запястья.
— Встретились два отщепенца, ты дурак и я дура, — вздыхаю и подхожу ближе к нахохлившемуся парню. — Кто ж нам, бабам, виноват, что мы любим всяких странных товарищей и не обращаем внимания на милых мальчиков?
Рука медленно ерошит его короткие волосы. Как давно мы нормально не разговаривали? Да и вообще, разговаривали ли мы когда-нибудь по-настоящему? Не в перерывах на секс и сон, не в тронном зале, не разгребая дела советников и чиновников? Сидели ли мы когда-нибудь сами, без посторонних, без остальных супругов, без слуг, без… всех? Не помню. Но кажется — нет. И это печально. Быть может, в этой новой жизни наверстаем? Он не капитальный дурак, просто мозги его заточены на эгоизм. Привыкший получать все для себя, Твэл не думает о других. А когда вспоминает и начинает хвататься за все подряд, частенько бывает уже поздно. И я хороша, не учла эту особенность.
— А как я им воспользуюсь? Я ведь теперь не маг, — вздыхает он и протягивает руку с амулетом.
— Не бойся, воспользуешься. Такие амулеты даже у людей есть. Просто смотри в амулет и представляй того, с кем хочешь связаться. Энергии… — я всмотрелась в шарик, — хватит лет на пять активного пользования. Но, думаю, эту проблему мы решим раньше.
Извлекаю из груди колбочку с легкой, почти невидимой светящейся субстанцией. Показываю Твэлу, держа на ладони.
— Узнаешь? Это твоя душа, Лиан передал.
— Моя… — он поражено смотрит на колбочку, поднимает неверящий взгляд, …душа?
— Да, очищенная от всех твоих прегрешений. Теперь осталось попытаться сделать тело и переселить тебя туда. Лабораторию уже подготавливают. Но это будет еще не скоро, — оборвала я розовые мечты бывшего демона.
Проблема была не в том, чтобы создать тело. Как показывает практика, создать демона я могу одним мысленным усилием без всякого напряга, просто разрыдавшись. Или увидев во сне очередной кошмар. Или когда зачешется левая пятка. Вот только в этом теле будет уже своя душа, свое сознание и индивидуальная личность, которая будет полностью заточена под меня. Вылепленная, подстроенная, удобная, как анатомическое кресло… А ему нужно пустое тело, оболочка. Без разума, без сознания. И я не знаю, получится ли это вообще. Получится ли вставить в живой, не бионический мозг кристалл с его сознанием? Получится ли прирастить, получится ли вообще хоть что-то…
Устало сажусь в свое кресло напротив него и задумчиво тереблю браслет. Вот такие пироги, с вот такими грибами. И что делать с этой задачкой со многими неизвестными? В принципе, в таком состоянии Твэл действительно бессмертен. Если его бионическое тело разрушится, ТЕХ-БИО за месяц вырастит новое, а месяц можно пожить искином. И так до бесконечности. Главное, чтобы не раздолбали кристалл в его башке. Если голову просто отрубят, это не беда. А вот выстрел разрывной пулей или целенаправленный взрыв могут повредить кристалл. Впрочем, чего я парюсь? Отловим и снова воскресим. Никуда я уже от него не денусь. Как и он от меня. Интересные перспективы провести вместе вечность. Ну каково это вам, киношные столетние вампиры? Хотите жить с одним супругом вечность? Не имея возможности от него избавиться, а когда кто-то будет помирать, второй все равно воскресит. И даже не потому, что любит и изнемогает, а потому, что уже привык к одной и той же роже возле себя. И вообще, чего это надо мучиться одному, пускай и второй получает весь спектр удовольствий совместного проживания. Чтоб корова сдохла и у соседки, как говорится…
Чет меня занесло. Какая вечность? Мы знакомы… да, кажется, восемь лет. И за это время уже успели не по разу подохнуть. А я так и вовсе живу уже, кажется, в третьем теле. Активные мы, блин… Перспектива, однако, неутешительная. Впрочем, не мне его судить. Я такая же дура, даже хуже. У демона тогда не было выбора, он попал под мое неосознанное влияние, стал послушной марионеткой. У меня выбор был, но я была глупа. И безнадежно уверена в собственных силах. Покажи мне тогда сверха — и я пошла бы биться головой об стену потому, что оказалась не самой сильной, не самой могучей. А потом бы ушла обжираться до отвала, пока мой резерв бы не треснул. Или не дорос бы до резерва средненького сверха. И ходила бы щеголяла этой мощью. Я помню, какой я была. Старые дневники не дают мне забыть. Но к черту это все… У нас есть эта жизнь и я постараюсь исправить то, что натворила. Особенно в чужих головах.
— Хочешь посмотреть лабораторию? Она рядом с лабораторией Зеры, — подхожу и протягиваю руку Твэлу. Он смотрит на меня недоверчиво, будто не верит в происходящее. Потом хватается за ладонь и быстро поднимается.
— Хочу!
— Тогда пошли, может выскажешь какие-то пожелания на счет оборудования или нового тела? — веду его коридорами корабля. Идущие навстречу граждане кивают, улыбаются, здороваются. Механически отвечаю, рассматривая демона. — Ну, например, можно изменить рост, вес, фигуру, черты лица. Форму носа, губ, скул…
Он молчит и как-то странно улыбается. А я все распинаюсь, не давая возможности вставить слово. Не хочу ничего выяснять и прояснять, ненавижу все эти объяснения. Мы или научимся нормально существовать вместе со второй попытки или снова все раздолбаем к чертовой матери. И я очень надеюсь, что второй вариант не сбудется. Снова собирать осколки сердца будет мучительно. Я их до сих пор не собрала в кучку. И до сих пор не поняла, что же чувствую ко всем своим супругам. Так что новый удар по доверию и тонкой связи может быть фатальным.